— Обслужи его, — велел я Сару, указывая на Пертинакса.

Она стояла в нескольких ярдах от меня, среди столов, прижимая к груди кувшин с ка-ла-на.

Она сверкала чистотой, яростно оттёртая от грязи недовольными таким поручением рабынями, которым несколько раз пришлось омачивать её в горячей ванне, трижды натирать маслами, собирая их стригилом и вытирать полотенцами. Фактически, её тело отскоблили, и я был рад отметить, что в своём рвении рабыни не вырвали из её головы короткие светлых волосы, по крайней мере, не все. Они, кстати, всё ещё были влажными.

Одета девушка была в короткую облегающую белую тунику, не скрывавшую её прекрасных ног. Я бы поздравил Трасилика с его вкусом и выбором, да он больше ни разу не появился в лагере. Прежняя мисс Маргарет Вентворт, а ныне Сару, была красивым животным, с изящным лицом и изумительной фигурой. Она восхитительно выглядела бы на цепи в ногах кровати любого господина. На мой взгляд, у неё были все задатки превосходной рабыни. Я полагал, что даже на своём теперешнем уровне, она могла бы удовлетворить чувство прекрасного любого сёгуна, а уж должным образом обученная, могла бы стать подходящим подарком для одного из них. Кроме того, учитывая цвет её кожи, волос и глаз, она в любом случае стала бы необычным подарком, возможно, ещё и весьма ценным. Я рискнул предположить, что такие мужчины как сёгуны не испытывают недостатка в ошейниковых девках, скажем, женщинах, купленных на том или ином рынке, или захваченных в других домах, но я предположил, что бывшая Мисс Вентврот будет редким экземпляром, если не уникальным, среди женского имущества любого из них. Возможно, она могла бы оказаться в некоторой опасности, если бы другие девушки сочли, что она представляет для них угрозу в плане внимания и расположения со стороны их хозяина, однако отношения подобного вида весьма обычны в среде рабынь. Лучшей защитой рабыни против дискриминации и злоупотреблений остальных товарок, конечно, должна стать попытка стать настолько ценимой рабовладельцем, что остальные рабыни боялись нападать на неё, отбирать у неё еду и всё такое. Простого намёка оброненного привилегированной рабыней, может быть достаточно, чтобы её конкурентка оказалась у кольца для наказаний, а это гарантирует её такие впечатления, которые она вряд ли скоро забудет. Фаворитка, кстати, вряд ли будет «первой девкой», той рабыней, которую назначают ответственной за других в доме, тем не менее, она может обладать значительной властью, ведь кандидатки на должность «первой девки», вероятно, постараются заслужить её расположения. Многое тут, конечно, зависит от того, сколько она продержится на месте привилегированной рабыни. Если появится новая рабыня, которая сместит её с этого места у рабского кольца господина, то её жизнь может превратиться в сплошное страдание, особенно если она не нравилась своим сёстрам по неволе, считавшим, что она злоупотребляла своим положением.

Сару покачала головой, жалобно и испуганно.

Я видел, что она не горит желанием приближаться к Пертинаксу, что и не удивительно, учитывая события предыдущего вечера. Девушка слишком хорошо узнала то, как он теперь смотрел на неё. Он приложил все усилия, чтобы заставить её чувствовать себя пристыженной, униженной и никчёмной. И я боялся, что он преуспел в своих усилиях, принимая во внимание скрытые эффекты её земного воспитания, в силу которых она по-прежнему оставалась остро уязвимой для таких нападок. Насколько же это странно, стыдиться того, что ты тот, кем хочешь быть, а не тот, кем тебя хотят видеть, но ты этим быть не хочешь. Но что интересно, всегда находятся люди, которые хотят наложить на других свои ценности, даже если это их бедствия, неуверенность и фобии. Поскольку они сами ограничены, испуганы и недовольны, они стараются сделать так, чтобы и другие разделили их страдания, фанатизм и бедность, с которыми они поздравляют себя, словно в том, чтобы быть узколобым, нетерпимым, угнетённым и глупым есть некий знак чести. У Пертинакса, похоже, было своё собственное понимание того, какой должна быть Сару, чему она должна верить, как она должна чувствовать и так далее. Ему почему-то хотелось, чтобы она не была собой, а соответствовала некому образу, который, в действительности, если разобраться, даже не был его собственным, просто его приучили считать, что таково должно быть его собственное мнение, сформированное вслепую обществом, что фактически являвшимся во многом неудачным, чудовищным, негуманным и несчастным экспериментом. Что интересно, хотя он причинил Сару глубокую моральную травму, но любому было понятно, что на самом деле он боролся больше с собой, чем с рабыней. Просто ножи его ненависти были обращены, как внутрь, так и наружу. Стоит отметить, что это довольно необычно и почти неизвестно для гореан, причинять боль рабыне таким способом, каким Пертинакс ранил Сару. Рабыня редко подвергается жестокости столь тонкой и коварной, жестокости, суть которой заключается в том, чтобы отказать ей в самой себе, постараться наложить на неё неправду и отговорки, наказывая её только за то, что она ничего не может поделать с собой, а фактически за то, что живёт в ней и является самым драгоценным, что больше всего делает её самой собой. Позвольте рабыне быть той, кто она есть, во всей её красоте, сиянии, теплоте, преданности, любви и служении. Зачем требовать от неё, чтобы она раздирала себя на гвоздях лжи? Насколько сравнительно милосердны, быстры и легко переносимы оплеухи или удары хлыста. Насколько ужасна боль от кислоты и яда, просачивающихся и невидимых, разъедающих изнутри, беспощадно вгрызающихся в самое сердце.

Интересно, конечно, хотя я не был уверен насколько знал об этом сам Пертинакс, но его тянуло к этой рабыне, причём именно как к рабыне. И у него, должно быть, было некоторое понимание этого, иначе его враждебность, его жестокость, казалась неспровоцированной и необъяснимой. Это было почти безумие, почти как если бы ларл, у которого перед пастью лежит кусок мяса, его естественной еды, приспособленной к его вкусу тысячами поколений охоты, добычи и поедания, мучая себя, откажется есть желанную пищу, без которой он не только останется голоден, но и со временем не сможет жить.

Я был уверен, что Пертинакс хотел Сару, причём именно так, как гореанский рабовладелец может хотеть женщину, полностью и бескомпромиссно.

Я подозревал, что он, даже на Земле, часто размышлял о том, как она могла бы смотреться у его ног, голая и связанная, полностью в его власти. Несомненно, он, даже на Земле, представлял её себе в ошейнике, в его ошейнике, да он этого и не скрывал.

Какой мужчина может по-настоящему, глубоко, полностью желать женщину, не представляя себе её в его ошейнике?

Кроме того, я помнил, что произошло предыдущей ночью.

Пертинакс попробовал рабыню. А разве мужчина, единожды попробовав рабыню, сможет удовлетвориться чем-то меньшим?

Я перевёл взгляд на Сару.

Как я уже упомянул, она стояла среди столов немного в стороне от меня, в нескольких ярдах. Девушка обеим руками держала кувшин с ка-ла-на.

Я снова указал ей на Пертинакса.

Сару, жалобно, умоляюще, покачала головой, прося о милосердии. Разумеется она его не получила. Я настойчивым жестом указал на того, кому она должна служить.

И она сделала это.

Она опустилась на колени перед маленьким столом Пертинакса и склонив голову, не смея встречаться с ним взглядом спросила:

— Вино, Господин?

— Нет, — буркнул он. — Убирайся!

Она, с облегчением попятилась, стараясь делать это грациозно, а затем отвернулась.

— Вина! — позвал её какой-то мужчина.

— Да, Господин, — отозвалась Сару и поспешила встать на колени перед ним и наполнить его протянутый кубок.

Джейн и Сесилия находились где-то в другом месте, привлечённые к обслуживанию праздничного ужина.

Столы были накрыты под открытым небом, а вся площадь была освещена огнём множества факелов.

За столами собралось порядка четырёх а то и пяти сотен мужчин.

Рабыни, в большинстве своём, были одеты в туники, или в камиски. Одна даже щеголяла в турианском камиске, редком на севере, а две оделись в хитро скроенные та-тиры, предметы одежды, который некоторые называют не иначе как «рабской тряпкой».

Правда в отличие от тех тряпок, которыми некоторые рабыни, например, посудомойки, мусорщицы или им подобные, действительно могут прикрывать наготу, если им это вообще разрешат, не больше чем крошечным лоскутком, каким-нибудь клочком ткани, которым прежде могли вытирать сажу и жир на кухне, та-тира — предмет одежды более хитрый и тщательно связанный или сшитый. Она тщательно продумана и искусно скроена, чтобы достичь двух главных целей. Во-первых, она, казалось бы, должна передать мысль, что девушка, одетая в это, может быть только самой низкой и дешёвой рабыней, недостойной ничего большего, чем короткая унизительная тряпка, хотя на самом деле она может быть очень даже дорогой, высокой рабыней. Во-вторых, та-тира должна хорошо продемонстрировать очарование рабыни, что достигается такими нюансами, как краткость и открытость, неровная кромка, рваные края, разрезы, в которых то и дело, словно не нарочно, мелькает кусочек бедра, прореха там, дырка здесь и так далее. Я отметил, какими глазами смотрели некоторые из мужчин на одетых в та-тиры рабынь, и как те делали вид, что не замечают их оценивающих, жадных взглядов. У меня не было особых сомнений, что обеих девушек ждёт знатное использование где-то ближе к концу праздника, вероятно незадолго перед рассветом.

Было много блюд из мяса табука и тарска. Рабыни сновали между столами, разнося мужчинам парящую пищу на больших подносах. Вино и пага лились рекой, рабыни спешили туда-сюда с кувшинами и бурдюками, наполняя быстро пустеющие кубки. Горячий хлеб лежал на столах на деревянных дощечках.

Я сидел рядом с Лордом Нисидой, и он предложил мне глоток другого алкогольного напитка, который мне когда-то доводилось пробовать на Земле, правда, не столь отменного качества. Напиток, налитый в небольшую пиалу, был тёплым.

— Это — саке, — сообщили мне.

Я кивал. Мне было известно о наличии рисовых полей на Горе, в районе Бази, знаменитого, прежде всего, своим чаем. Однако рис не столь распространён на Горе как зерно са-тарна. И, насколько я знал, пани были родом не из Бази или его окрестностей. Правда, я предположил, что рис, пошедший на производство саке, мог бы быть рисом из Бази, но, честно говоря, особой уверенности в этом у меня не было.

— Неплохо, — похвалил я, заслужив вежливую улыбку Лорда Нисиды.

Он, кстати, ничего не сказал относительно Лициния, но я был уверен, что он отлично знал о том, что там произошло, или могло произойти. Его асигару, конечно, не смогли найти тело в лесу.

Между тем, я сомневался, что Лорд Нисида мог бы отдать приказ, убить меня по окончании празднества, поскольку днём, несколько ранее, он показал мне кое-что удивительное, отведя к некоторым из самых дальних сараев в районе тренировочной площадки.

Похоже, у него всё ещё оставалось дело для меня, или, по крайней мере, было дело, которое можно было бы мне поручить.

Мне трудно было сказать это наверняка.

— Яйца, — наконец, смог выговорить я, — сотни.

Передо мной открылось поразительное зрелище, множество яиц в коробках, тщательно проложенных соломой.

Очевидно, что это были яйца тарнов.

— Их некому высиживать, — заметил я. — Среди наших тарнов одни самцы, и я не вижу здесь инкубаторов.

— Инкубаторов? — спросил Нисида.

— Это такие устройства, для нагрева яиц, для их высиживания без самки, — пояснил я.

— Дотроньтесь до одного из них, — предложил он.

Я подошёл к одной из коробок и приложил руку к яйцу.

— Тёплое, — констатировал я.

— Это — вопрос жидкостей, — пояснил мужчина. — Существует две, одна, чтобы сохранять яйцо жизнеспособным, а другая, чтобы позже инициировать процесс развития.

— Теперь понятно, — кивнул я.

Вопрос, насколько я понял, был в эффекте химической инкубации. Я предположил, что мы были обязаны открытием этого процесса Строителям или Врачам. Скорее всё же Строителям, некоторые из которых интересовались индустриальной и сельскохозяйственной химией. Возможно, их наняли для исследований в этой области. Врачи, как мне казалось, расценили бы такое изыскания ниже достоинства их касты.

Банкет был в самом разгаре.

Мне на глаза попалась Сесилия, разносившая пагу в четырёх столах от меня. Сосуд с напитком она носила на ремне, переброшенном через плечо.

Джейн таскала большой деревянный поднос с печёными сулами. Ей уже не раз приходилось бегать на кухню, чтобы забрать свежую порцию сулов, запечённых в пепле нескольких «длинных костров». Когда речь идёт о приготовлении большого количества еды, особенно на открытом воздухе или в больших залах, как например, в Торвальдслэнде, костры, или очаги почти всегда устраиваются узкими и длинными, так как это увеличивает количество пищи, которая может готовиться одновременно и предоставляет лёгкий доступ к стряпне с обеих сторон огня. Кроме того, можно отметить, что такой очаг в силу своей длины, распределяет тепло по более широкому пространству, что может быть полезно, если надо прогреть большое помещение, вроде зала.

Я посматривал за Сару, находившуюся в нескольких столах от меня.

Пертинакс, похоже, сделал всё от него зависящее, чтобы она чувствовала себя пристыженной, низкой и никчёмной. И, кажется, он преуспел в этом вопросе.

Последнее, что типичная рабыня чувствует в своей неволе, это стыд. Как правило, спустя некоторое время девушка обнаруживает, что в неволе она более свободна, чем когда-либо в бытность свою свободной женщиной, свободнее не только в движениях, в легкости и открытости её одеяния, но свободнее эмоционально и сексуально. Она понимает, что принадлежит, но в ошейнике чувствует себя освобождённой. Она должна повиноваться без промедлений и сомнений, но она наслаждается, делая это. Она взволнована и удовлетворена тем, что принадлежит. Она знает, что в некотором смысле превосходит всех остальных женщин. Она была признана достойной ошейника. Ошейник, сам по себе, является знаком её желанности и красоты. Её желанность и красота таковы, что мужчины не будут удовлетворены ничем иным, кроме как полным обладанием ею. Таким образом, вместо того, чтобы стыдиться своей неволи, типичная рабыня находит в этом источник уверенности и гордости. Также, рабыня находит себя довольной её женственностью, реагируя эмоционально и сексуально на доминирующего мужчину, у которого будет вся она, всё, что она может дать и даже больше. И какая женщина не захочет, не имея никакого выбора, отдаться такому мужчине во всём? Кто хотел иметь отношения с меньшим мужчиной? Все женщины мечтают о господине. Некоторые его находят. Также, можно было бы отметить, что рабыни на Горе — привычная и важная часть гореанского общества. Их идентичность и место ясно определены и установлены. И кто кроме ревнивых, завистливых свободных женщин не наслаждается лицезрением прекрасных рабынь? А разве Вы не хотели бы купить одну из них? Таким образом, существует два мощных фактора, гарантирующих сохранение института женской неволи на Горе, во-первых, безоговорочное принятие и одобрении обществом, довольным своими рабынями и возможностью их иметь, и, во-вторых, его эффекты на самих рабынь. В неволе женщина находит своё удовольствие, при этом общество не только не имеет никакого интереса к отрицанию этого удовольствия, но и поддерживает и одобряет его. Неудивительно, что очень многие рабыни обожают свои ошейники. Они, наконец-то, те, кем они хотят быть, и то, что они хотят этим быть, не только принято, но одобрено. Действительно, общество не только одобряет их неволю, но и пустит все свои ресурсы и силы на то, чтобы гарантировать, что их неволя, желают они того или нет, останется несгибаемой и неизбежной, что ошейники, если можно так выразиться, останутся надежно запертыми на их прекрасных шеях. Во всех этих вопросах рабыням не оставлено выбора, и они об этом знают. Цепи реальны, и, рады они тому или нет, она находится на них.

Но, конечно, это отдельный вопрос, является ли рабыня низшей, никчёмной или что-то в этом роде. Очевидно, что в некотором смысле рабыня — низшее существо. В конце концов, она — рабыня.

Бездонная пропасть отделяет её от свободной женщины.

С другой стороны, как мы уже знаем, рабыня далека от ощущения себя низшей, и, как женщина, вероятно, будет чувствовать намного выше своей свободной сестры. Например, сказать свободной женщине, что она «рабски красивая», это сделать ей комплимент. Это означает, что она достаточно красива, чтобы быть рабыней, достаточно красива, чтобы представлять интерес для мужчин, достаточно красива, чтобы быть публично выставленной на показ и проданной, достаточно красива, чтобы быть в ошейнике. К тому же, если не брать в расчёт экономические или социальные преимущества, то мужчина всегда предпочтёт рабыню. Кому нужна свободная женщина, если можно иметь у своих ног голую, уязвимую, беззащитную, покладистую рабыню? Немногие свободные женщины, если таковые вообще имеются, знают, как надо ползти с плетью в зубах, целовать рабские наручники, извиваться под рабским кольцом, целоваться, и так далее.

Точно так же, хотя рабынь часто унижают, называя никчёмными, ничего не стоящими и тому подобными эпитетами, причём даже высоких рабынь, за которых могли бы отвалить кучу золота, очевидно, что рабыни таковыми не являются, и не просто потому, что у них, как у любого другого товара есть денежная стоимость, не просто потому, что они красивы, как может быть красиво прекрасное животное, и не просто из-за рабских работ, которые они могут исполнять, вроде готовки, шитья, уборки, стирки и так далее, но из-за многочисленных и глубоких радостей, которыми сопровождается обладание ими, радостей, о которых рабовладельцы отлично осведомлены. Если бы рабыни действительно были никчёмными, то их не кормили бы, не защищали, не учили, не хранили, не оберегали, не лелеяли, не ценили. И рабыни с благодарностью отвечают на то внимание и заботу, которыми их окружают, как животные, которыми они являются. Кто не желал бы такое прекрасное животное видеть у своего рабского кольца?

Нет, они не являются никчёмными или ничего не стоящими.

Признаться, мне было жаль, что Пертинакс отнёсся к Сару с такой жестокостью. Неудивительно, что она старалась избегать его.

Безусловно, от меня не укрылось, что в его присутствии она не могла не отреагировать и не потечь. У меня не было никаких сомнений, что, даже зная о его ненависти к ней, она жаждет встать перед ним на колени и склонить голову в рабском подчинении.

Она больше не была свободной женщиной.

Почему он не мог теперь принять её такой, какой она была, рабыней?

Я окинул её оценивающим взглядом. Она была женщиной. Она была доставлена на Гор. Она начала изучать Гор. Она была прекрасна, служа мужчинам в ошейнике и тунике.

В общем, я не сомневался, что она хотела принадлежать Пертинаксу, но не могла принадлежать ему. Она принадлежала другому. Не сомневался я и в том, что она жаждала почувствовать руки Пертинакса на своём рабском теле, причём не робкие, вялые руки типичного земного мужчины, но властные и собственнические руки рабовладельца на теле его рабыни. Однако она была не его.

Блюда следовали за блюдами.

Мужчины становились всё более пьяными и буйными. Но за одним столом я заметил тех, кто, казалось, был трезв как стёклышко. Их было пятеро. Они сидели за столом, ели, хотя и умеренно, но отмахивались от рабынь, которые предлагали им вино или пагу. У меня сразу закралось подозрение, что должна быть некая причина, объясняющая такую аномалию.

Разве не бросится вам в глаза лесной слин с более тёмным мехом, затесавшийся в стаю полярных собратьев, разве не привлечёт внимания запах ларла, пусть еле заметный, подобный ночному шёпоту, среди запахов загона с веррами?

Возможно, я обратил бы на это внимание Лорда Нисиды, но тот уже ушёл из-за стола, подозреваю, потому, что счёл хриплый гомон этого вечера не слишком приятным для его рафинированного вкуса. Типичный гореанин, особенно из тех, о ком представители высших каст думают как о низших кастах, склонен быть прямым, открытым, свободным, несдержанным, мужественным, буйным и эмоциональным. Он скор на обиду и моментально бросается в драку, но отходчив и быстро прощает и забывает обиду.

Говорят, что в королевстве слепых, одноглазый — король. Точно так же можно было бы сказать, что в королевстве пьяных и одурманенных, король тот, кто остался трезвым, быстрым и целеустремлённым.

Жестом руки я отослал от себя рабыню, приблизившуюся мне с пагой.

Судя по лунам, шёл двадцатый ан.

Мимо с весёлым смехом пробежала рабыня, проскочила между факелами и исчезла в темноте ночи, преследуемая по пятам двумя не слишком устойчиво державшимися на ногах мужланами. Её та-тира осталась лежать где-то среди столов.

Другая рабыня извивалась, задыхалась и дёргалась прямо между столами.

Повернувшись к Пертинаксу, я посоветовал:

— Возможно, самое время приказать твоей Джейн, поспешить к хижине.

Он поставил кубок, окинул площадь быстрым взглядом и понимающе кивнул.

Его Джейн, знаете ли, была личной рабыней, принадлежащей одному владельцу, то есть, она не была лагерной рабыней, предназначенной быть общедоступной, по крайней мере, при определенных условиях и в определенное время. Мужчины обычно с почтением относятся к праву собственности друг друга, считая это как минимум вежливостью, если ничем иным, но иногда, когда выпито достаточно, их распалённая страсть может поощрить их, если можно так выразиться, послать свои принципы посидеть в чулане и подождать до завтра. В любом случае они могут не остановиться, чтобы навести справки, прочитать ошейник и так далее. К тому же, они могут быть уже не в том состоянии, чтобы прочитать ошейник. Разумеется, я не хотел, чтобы Пертинакс вступал в спор из-за неё, или чувствовал, что он должен вытащить её из рук другого, что по сути могло бы быть похоже на попытку отобрать мясо у питающегося слина.

Пертинакс поднялся на не слишком твёрдые ноги и двинулся к своей Джейн, которая немедленно передала свой поднос с сулами другой девушке, и поспешно опустилась перед ним на колени и склонила голову, мягко прижавшись лбом к его сандалиям. Я был рад отметить ту живость и уважение, с которыми это было проделано. Похоже, что теперь до неё дошло, чей ошейник окружал её шею. Предыдущая ночь оказалась очень информативной в этом плане. Обычно этот урок девушка получает в первую же ночь после её покупки, возможно даже в течение первой пары анов после этого. Я заметил, что она немного попятилась и нежно поцеловала его ноги. А потом, внезапно, поцеловала их ещё раз, более пылко. Я улыбнулся. Рабыня была возбуждена. От меня не укрылось, что она дрожала от охватившего её желания. Как далеко она была теперь от Серизиев и улицы Монет. Целый мир лежит между чистым бедром и тем, которое отмечено раскалённым железом, между невинной шеей и той шеей, вокруг которой сомкнулся ошейник.

Пертинакс что-то сказал своей рабыне, и та вскочила на ноги, скромно потупив голову. Он жестом указал, что она должна идти впереди него. Похоже, он решил, что стоит проводить Джейн до хижины. Девушка, в конце концов, была небезынтересна, как рабыня.

Я украдкой мазнул взглядом по тем пяти парням, которые, незаметно для большинства, сидели за столом, воздерживаясь от выпивки.

Один из них встал и осмотрелся.

Мне вдруг вспомнилось, что есть каста, представители которой придерживались трезвости, часто отказывая себе в большей части того, что другие почитали значимым в жизни. Я имею в виду Ассасинов, членов тёмной касты, касты Убийц. Они жили своей аскетичной, тёмной жизнью. Немногие из них держали рабынь. Некоторые использовали женщину, быстро, безжалостно, бесчувственно, оставляя её, раздавленную и сломленную, дрожать и рыдать у их ног, прежде чем, перед выходом на охоту, наточить выбранный клинок, один из шести, прежде чем нарисовать на лбу кинжал, увидев который толпы раздавались в стороны, гудящие таверны в миг замолкали, дети разбегались, люди запирали двери своих домов. Для кого нарисован кинжал? Редко мужчины из тёмной касты употребляли ка-ла-на или пагу. Глаз должен быть острым, чувства настороженными, рука верной. Охота должна быть холодной, бесстрастной, рациональной, планомерной и неустанной. Редко они позволяли себе расслабиться, используя тела рабынь. Они предпочитали оставаться погружёнными в себя. Каждый, казалось, жил в пещере своих собственных намерений, или в клетке, в клетке установленной в огромном, тёмном, обнесённой стеной замке, из ворот которого он мог бы появиться, как предрассветный туман, полуденная загадка, темнота во тьме ночи. Мне казалось, что они уже не совсем люди, больше чем люди, или, возможно, лучше сказать другие люди. Порой я задавался вопросом, были ли у них чувства. Может, они были животными? Но даже у животных есть чувства. Даже у ядовитого оста есть чувства. Про них говорят, что они не более уязвимы к состраданию, чем отточенный нож. Понятно, что не было и не могло быть места для таких чувств во мраке и одиночестве их охоты. Быть может, с большим успехом можно было бы просить о милосердии камень. Был ли свет в их тёмном, тесном мире? Не жили они одной лишь ненавистью? А может они без своей ненависти, были как зима без мороза? Знали ли они, что в мире существуют удовольствия? Трудно сказать. Они жили для убийства. Возможно, они видели удовольствие в этом. Я не знал. Они были Ассасинами, тёмной кастой убийц. Мне вспомнился тот из них, с которым я встретился на вершине Центральной Башни Ара, Па-Кур, глава Ассасинов. Как давно это было. Он спрыгнул с башни, и его тело, казалось, затерялось в толпе внизу. В любом случае, его так и не нашли. Несомненно, оно было разорвано толпой в клочья. Его больше нет. Без него Гор стал безопаснее. Люди боялись даже его тени.

Теперь встал второй из странных мужчин.

Они не носили чёрной одежды Ассасинов. На их лбах не были нарисованы кинжалы. Они же были не в шлемах. Чёрный кинжал на лбу привлёк бы внимание даже пьяных мужчин, заставил бы присмотреться к ним и схватится за оружие, пусть и неуклюже.

Несомненно, мои опасения были необоснованны. Возможно, они были назначены на дежурство в третью смену. Скорее всего, так и было.

Обычно, рабыня следует за своим хозяином, обычно, если он правша, позади и слева. Таким образом, её присутствие ненавязчиво, и вряд ли она отвлечёт или обременит его. Кроме того, он обычно оказывается между рабыней и другими мужчинами, представляющими потенциальную опасность, так что, что она, безоружная и полуголая, может быть заслонена. Это также позволяет защитить её от свободных женщин. Кроме того, это место, конечно, указывает на подчинённое положение, следовательно подходит рабыне и домашнему животному. Например, слин, вероятно, тоже будет следовать за хозяином и тоже держаться слева. Свободная женщина, в свою очередь, или идёт рядом с мужчиной, или, в некоторых городах, чуть впереди, как символ её статуса. Эта практика также отличает её от рабыни, различие, которое имеет огромное значение в гореанском обществе. Свободная женщина — человек, а рабыня — животное.

Однако Пертинакс приказал своей Джейн идти впереди. Думаю, что она хорошо поняла почему. Мужчины порой идут позади своих, одетых в короткие туники рабынь, ради удовольствия наблюдать за ними. Иногда руки рабыни при этом связаны спереди и притянуты к животу верёвочной петлёй. Когда рабыня идёт перед господином, она, разумеется, прекрасно знает о том эффекте, который она может оказать на него, и при этом она лишена возможности прочитать выражение его лица, узнать о его приближении или о том, что он собирается сделать в следующий момент. Это может заставить её чувствовать неловкость.

— Не оглядывайся назад, — велел Пертинакс.

— Да, Господин, — отозвалась Джейн.

Теперь я не сомневался, что если бы она не послушалась, то Пертинакс немедленно воспользовался бы стрекалом или хлыстом.

Если рабыня выказывает неповиновение, то в последствиях любого такого неповиновения ей стоит винить, прежде всего, саму себя. В результате рабыня редко не повинуется, соответственно, редко встречается с плетью, хлыстом или с другим подобным атрибутом.

Теперь все пятеро были на ногах. Они не пили.

— Подожди, — сказал я Пертинаксу.

Затем я поймал взгляд Сесилии и подозвал её к себе. Девушка передала свой бурдюк другой рабыне, и поспешила ко мне. Оказавшись рядом, она встала на колени, опустила голову, поцеловала мои ноги, а затем выпрямилась и посмотрела на меня, ожидая того, что потребуется от неё.

Все пятеро, один за другим, пробирались между пирующими на выход из охваченного всеобщим весельем пространства. Один из них ненадолго задержался у линии факелов и оглянулся назад. На миг наши глаза встретились, а затем он, вслед за своими товарищами исчез в темноте.

— Господин? — позвала меня Сесилия.

— Пертинакс возвращается в хижину, — сказал я ей. — Сопровождай его.

— Уверена, Господин тоже возвращается? — озадаченно спросила она.

— Нет, — ответил я.

— Что-то случилось? — осведомился Пертинакс.

— Я боюсь, — внезапно призналась Сесилия.

Я слегка потянул меч из ножен, проверяя лёгкость хода.

Пани по большей части оставили свои длинные мечи на стойках около края праздничной площадки, но ни один, из тех у кого они были, не сдал свой дополнительный меч. Этот клинок должен оставаться под рукой. Подобная практика, как я узнал, распространена среди пани. Они часто, входя внутрь зданий, оставляют длинный меч в холе или вестибюле, но малый всегда держат под рукой, и даже отходя ко сну, кладут рядом с циновкой. Впрочем, когда они чувствуют, что опасность неизбежна, оба клинка, скорее всего, будут за поясом у воина.

Я заметил, что Сару отиралась поблизости. Она отлично знала, что Пертинакс поставил Джейн перед собой. Вероятно, ей было жаль, что это не она была той, кому предстояло идти впереди него в положении показа рабыни.

На её щеках блестели влажные дорожки.

— Ка-ла-на! — позвал мужчина, и Сару повернулась и поспешила к нему, чтобы встав перед ним на колени, наполнить его кубок.

— Давай я пойду с тобой, — предложил Пертинакс.

— Нет, — отрезал я, — отведи рабынь в хижину. Я собираюсь присоединиться к вам чуть позже.

— Что-то не так, — заметил он.

— Сейчас ещё рано для третьей смены, не так ли? — уточнил я.

— Рано, — подтвердил Пертинакс.

— Пойдёмте с нами, Господин! — попросила Сесилия.

— Иди, — сказал я Пертинаксу, а потом, раздражённо, опасаясь, что у меня осталось мало времени, ткнул пальцем в Сесилию и добавил: — Возьми эту рабыню с собой и прикуй её цепью к одному из колец в хижине, за руки и за ноги.

— Господин! — попыталась протестовать брюнетка.

— Ты хочешь, чтобы по возвращении в хижину, я приказал тебе лечь на живот просить о наказании? — поинтересовался я.

— Нет, Господин! — моментально ответила она.

— Иди! — велел я Пертинаксу.

— Двигайся! — бросил Пертинакс своей Джейн, и та торопливо засеменила среди столов в сторону нашей хижины.

Пертинакс следовал за нею, а Сесилия, бросив назад один испуганный взгляд, поспешила за ними. Их уход не привлёк особого внимания.

Я тоже покинул пирующих, торопясь по своим делам.

Пятеро мужчин, которые оставили освещённый факелами круг и растворились в темноте, двигались слишком целеустремленно. Я встретился взглядом с одним из них, и он понял, что был замечен. Это точно. Очень вероятно, что они ждут меня в темноте, скорее всего заняв позицию между мной и центром лагеря. Если так, то их ожидание будет стоить времени им, и выиграет время для меня. Выйдя за линию факелов, кружным путём, со всей возможной поспешностью, я направился туда, что как мне казалось, было их местом назначения, которого я должен был достичь раньше их.

При этом я думал о Лицинии и его попытке покушения на жизнь Лорда Нисиды. Мне казалось маловероятным, что враг, кем бы он ни был, мог бы сделать ставку на одну единственную стрелу, пущенную со спины тарна. Это всё равно, что поставить результат крупного и смелого предприятия в зависимость от одного броска костей.