Наверх, к замку Лорда Темму вела крутая, извилистая, продуваемая ветром, мощёная камнем тропа примерно десять футов шириной, и не меньше пасанга длиной. С обеих сторон её защищали высокие каменные стены.

На берегу мужчинам было роздано оружие.

Потом появились плохо одетые люди, простолюдины пани, не поднимая голов, шаркавшие мимо нас в сторону причала, у которого вчера вечером отшвартовался наш огромный корабль. Эти новые пани, разительно отличались от хладнокровных, гордых воинов, к которым мы привыкли за время рейса. На причале, под присмотром командовавших там других пани, один за другим, они подходили к куче тюков, коробок и мешков, выгруженных нами на берег с помощью стрелы и грузовых сетей. Носильщики, взвалив себе на спину ношу, либо подвесив на шестах или коромыслах, поворачивались и начинали подъём по тропе. Единственным грузом, который нам разрешили нести самим, было оружие и воинское снаряжение. Похоже, простолюдинам пани было противопоказано касаться таких вещей. Поначалу я взвалил на себя ящик, но одни из пани из команды корабля попросил меня оставить ношу для других. Я заключил, что в его глазах мы были солдатами, а не носильщиками. Вероятно, Лорд Темму пожелал, чтобы всем сразу стало ясно, что прибыли воины, а не чернорабочие. Общество пани, было миром сложных иерархий и рангов, полным правил и формальностей, которые, по крайней мере, мне казались таинственными. Впрочем, для всех человеческих сообществ, основанных на законах природы, характерны ранги, субординация и иерархия, неважно, признанные или нет, я полагаю, что нет такой гореанской касты от высочайшей до самой низкой, которая не расценивала бы себя как равная или тем или иным образом превосходящая все остальные. Где было бы общество без Строителей, Торговцев, Кузнецов, Ткачей, Плотников, Кожевников или Крестьянин, с их большими луками, тех волов, которые подпирают Домашние Камни?

Тропа круто забирала вверх.

Я высадился во второй группе. Нас было примерно две сотни мужчин, спустившихся на причал по сетям и канатам.

Тэрла Кэбота, командующего тарновой кавалерией, как и его людей, с нами не было. Вчера поздно вечером, под покровом темноты, тарны покинули свои насесты и направились в некое скрытое место.

Ни флота Лорда Ямады, ни каких-либо его признаков мы так и не заметили.

Обернувшись, я окинул взглядом большой корабль.

Терсит, ещё до входа в бухту настоял, чтобы корабль был пришвартован так, чтобы его нос смотрел в море. Похоже, его решение было встречено с всеобщим одобрением, конечно, я имею в виду среди наших мужчин. Богатства, добытые в Море Вьюнов уже в руках, а вот получат ли они что-нибудь на опасном берегу Конца Мира, это пока под большим вопросом.

Ориентация корабля носом на выход из бухты позволила бы, в случае если флот Лорда Ямады появится на горизонте, обрубить швартовы и прорваться к безопасности открытого моря. Впрочем, это облегчило бы быстрое отплытие в любое время, независимо от возникновения какой-нибудь чрезвычайной ситуации, возможно, ночью, спешно и бесшумно.

В конце концов, разве такой корабль, сам по себе, не являлся искушением и приманкой?

Я задержался на причале пропустив вперёд себя отряды, высадившиеся четвертым и пятым.

Что интересно, никому и ничему не было позволено покинуть судно через лацпорты галер, которые, если бы их открыли, могли бы предоставить удобный сход на причал. Люки остались задраенными и почти незаметными на борту. У меня не было никаких сомнений, что они не просто запеты изнутри, но и охраняются солдатами из числа пани. Если их опустить, то в корпусе открывались огромные проходы, быстро и легко захватываемые. Кроме Терсита и Атия, отказавшихся сойти на берег, а также кое-кого их офицеров и горстки моряков, только пани было позволено находиться на борту. Нетрудно предположить, что их роль, сводилась к тому, чтобы предотвратить наше всеобщее возвращение на судно, если не теперь, то позже.

Честно говоря, я опасался за наш корабль.

И, подозреваю, что я был не единственным. На правом борту Терсит что-то высматривал, перегнувшись через высокий для его роста реллинг на палубе юта. Затем он отошел от борта и пропал их моего поля зрения.

Да, я боялся за корабль.

Разве он не выполнил свою задачу? Разве он не пересёк Тассу? Разве он не доказал безумие, эксцентричную уверенность, фанатизм и взгляды его уродливого капитана, полуслепого Терсита, притчу во языцех среди островов, повода для шуток в сотне портов, пославшего своё детище слепым в открытое море? Долгое время я думал это упущение, обеспокоивший многих отказ дать кораблю глаза, было своего рода вызовом брошенным Тассе, что это был своеобразный знак пренебрежения, бахвальство тем, что у такой могучей конструкции не было никаких причин для страха перед матерью Тассой, тем чревом из которого родилась земля, перед её капризами, её жестокостью, её штормами и ветрами. Но теперь меня словно ударило осознание того, и это устрашало ещё больше, что это с виду пугающее упущение, отказ в глазах, было не столько смелым отбрасыванием общепринятых морских традиций и практик, сколько признанием их правоты. Просто это лежало глубже, чем мы подразумевали. Кораблю отказали в глазах, чтобы он не смог понять, насколько устрашающие длинные морские дороги предстоит ему преодолеть, каким пугающим опасностям ему предстоит подвергнуться. Точно так же мы могли бы завязать глаза кайиле, прежде чем пустить её вскачь сквозь огонь горящего леса, в котором, если задержаться, погибнут оба, и она, и её всадник.

Я заметил приближавшегося ко мне Тиртая. Теперь он был в целом свободен, так как Лорды Окимото и Нисида убыли в другое место, насколько я понял, для доклада своему сёгуну Лорду Темму.

— Тал, благородный Каллий, — поприветствовал меня он.

— Тал, благородный Тиртай, — откликнулся я.

Его сопровождала дюжина мужчин, ни с кем из которых я знаком не был. Они были с разных палуб. Это заставило меня насторожиться. Подозрения, что Тиртай был из касты Ассасинов у меня так и не рассеялись.

Я посмотрел вверх, в сторону замка. Подъём туда предстоял долгий и едва ли приятный. Стены, ограждавшие узкую тропу, по идее, должны были защитить весь путь от замка до берега.

На мой взгляд, полезность этих стен была сомнительной. Они, конечно, помогли бы удержать проход, не дать перерезать связь между замком и морем, но лишь в случае набега небольших групп неприятеля. С другой стороны, такие стены могли послужить и для того, чтобы не выпустить тех, кто находился внутри.

Я отметил, что самый интересный груз, яйца тарнов, выгруженные с корабля с величайшими предосторожностями, простолюдинам пани не доверили. Их воины переносили сами. Каждый из воинов вежливо кланялся яйцу, заворачивал его в шёлк, а затем начинал долгий подъём в замок. Позже я узнал, что яиц было значительно больше, но многие не дожили до конца путешествия и были выброшены за борт. Несколько, очевидно, были повреждены во время бунта. Некоторые украдены и съедены. Пойманных на таком преступлении пани убивали без разговоров.

Наконец, через фальшборт перевалили большую клетку с огромным слином внутри, рычащим и очевидно раздражённым. Когда клетка была опущена на причал, то потребовалось восемь пани, чтобы поднять её затащить в замок. Хотя мне время от времени случалось слышать вопли этого зверя, но видел я его только второй раз. Если помните, первый раз это было на палубе в компании Тэрла Кэбота. Слин метался, сердито крутился в клетке, и было заметно, что он подволакивает левую заднюю лапу. Любой слин — животное опасное. К чему тогда нужно было держать этого калеку? Менее проворный, потерявший способность нормально охотиться, возможно, постоянно испытывающий боль, разве он не мог стать ещё более опасным?

Рабынь выгрузили после третьей группы солдат. Их сковали в караван за левые запястья и по десятку за раз спустили на причал в грузовых сетях. Как только такая группа оказывалась на причале, первую девушку в колонне тут же пристёгивали к последней девушке в выгруженном ранее десятке, и так далее, пока не был сформирован единый караван из приблизительно двухсот рабынь, скованных между собой за левые запястья. Что интересно, им разрешили одежду. Обычно кейджер, если погода позволяет, ведут в караванах раздетыми. Во-первых, для здоровья полезно, когда свежий воздух обдувает их тела. Во-вторых, это облегчает процедуру помывки товара, загнал их первый попавшийся водоём, приказал окунуться и дело с концом. В-третьих, это позволяет сэкономить на одежде, которая во время длинных переходов будет пачкаться в пыли или грязи, и изнашиваться. И, конечно, когда женщина раздета и закована в цепи, ей трудно забыть, что она — рабыня. Рабыням, с учётом их статуса домашних животных, одежда была разрешена весьма достаточная. Кромки их туник доходили до середины икр, что сильно отличалось от того, в чём они ходили обычно. Раньше подол высоко открывал бёдра, а зачастую ещё и был разрезан по самые ягодицы. Кроме того, ткань туник была довольно грубой и непрозрачной. Само собой, рукавов не имелось, а их простота не оставляла сомнений в том, что это были предметы одежды предназначенные для рабынь. Как это распространено, рабыни шли босыми. Щедрость туник, как и их консерватизм, вероятно, были обусловлены введением этих прекрасных животных в новую для них среду, которую они могли счесть чуждой, и которая могла найти чуждыми для себя их самих. А вот как только с такими животными познакомятся поближе, смогут получше оценить их и то, что можно от них получить с точки зрения местного населения, вот тогда можно будет показать их во всей красе, дать потрогать и сделать с ними всё, что покажется соответствующим. Для начала они не должны быть такими желанными и возбуждающими, чтобы свободным паньским женщинам захотелось бы их убить. Свободные женщины должны прийти к пониманию того, что эти кейджеры им не угроза, не им, не их красоте, престижу, положению и власти, что они всего лишь животные и рабыни, животные для работы и игрушки для их мужчин.

Высадившись на причал со второй группой, я, вместе с некоторыми другими из первой и третьей групп, немного задержался. Приятно было посмотреть со стороны на формирование каравана и проход хорошеньких рабынь. Столь беспомощные и прекрасные создания, которые можно было бы смело выставлять на любом рынке, которых можно было бы купить, иметь, дрессировать и владеть, наполняют сердца мужчин интересом и неудержимой радостью. Безусловно, в большинстве своём они теперь были домашними животными пани, которые могли делать с ними всё, что им могло бы понравиться. Некоторые из парней вокруг меня, конечно, скорее всего, ждали своих друзей. Другие, как мне показалось, не спешили подниматься по узкой, окружённой стенами тропе, крутой и длинной, в конце которой ждало красивое, но странное и таинственное строение, по причине того, что не знали, что нас там могло ожидать. Но большинство, всё же, как и я сам, ждали выгрузки рабынь, чтобы ещё разок полюбоваться на них. Какими изумительными казались нам эти создания, которыми можно было бы владеть точно так же, как верром или тарском.

Рабыни, построенные в колонну на причале, с жутью в глазах смотрели вверх, туда, где на высоком утёсе высился странного вида замок. Мы все, конечно, были не лишены опасений и недобрых предчувствий. Всё же, мы оказались на самом Конце Мира. Но они были рабынями, уязвимыми и совершенно беспомощными. Они были испуганным имуществом, скованным друг с дружкой. Мы же были мужчинами, и мы были вооружены.

Одна из девушек рыдала, дрожа всем телом. Возможно, она была напугана, оказавшись вдали от безопасности её матраса и цепи.

Думаю, нет нужды объяснять, что помимо обычных удовольствий, связанных наблюдением за рабынями у меня был свой, особый интерес к данной теме. Я хотел удостовериться, что одна особенная рабыня, по кличке Альциноя, была выгружена на причал, а не была оставлена на корабле. В конце концов, она имела некоторую ценность. Например, за неё назначили вознаграждение.

Соответственно, я был рад, увидев её в одной из сетей. Оказавшись на причале вместе с другими девушками, она, стоявшая последний в своём десятке, была прикована к первой в следующей группе.

Да, она была особенной для меня. Мне доставляло удовольствие, пристально следить за нею. В конце концов, за неё была назначена премия.

Рабынь высадили на берег, и это было хорошо.

Боюсь, кое-кто из наших мужчин подозревал, что большой корабль мог покинуть бухту, увезя на своём борту и их богатства, и рабынь, оставив высадившихся парней на этой чужой, враждебной земле. Так что, выгруженные на берег девушки, дали им, по крайней мере, до некоторой степени, чувство уверенности.

Хотя, тот факт, что рабыни оказались на берегу не мог не приветствоваться нашими людьми, и мог неплохо послужить пани, смягчив некоторые подозрения среди наёмников, мне кажется ясным, что с точки зрения пани высадка рабынь была не больше, чем выгрузкой товара, не отличающегося от любых других форм товара.

То, что Альциною не оставили на корабле, несмотря на её ценность в Аре, меня порадовало. Это предполагало, что эта ценность могла бы быть неизвестна пани или, что более вероятно, учитывая интерес, проявленный к ней Серемидием, пани, по-видимому, не испытывали потребности в экономических ресурсах, по крайней мере, такого вида. Они купили её в Брундизиуме, как не больше, чем одну из рабынь. К тому же, в чём ценность монеты, если она не может быть потрачена?

В любом случае, я стоял на берегу, и был очень доволен, что Альциноя тоже была здесь, и, очевидно, в течение, по крайней мере, некоторого времени мне будет легко её отслеживать.

На её левом запястье красовался стальной браслет караванной цепи.

Когда-то она была высокой Леди Флавией из Ара, фавориткой самой Убары. Теперь, не далее чем в пяти ярдах от меня, почти ничем не выделяющаяся среди других товаров, она была не больше, чем одетой в тунику, босой, прикованной за запястье к каравану рабыней, привезённой на самый Конец Мира.

Меня это не могло не радовать.

Разве не было бы здорово, ласкать её, пока её тело не покраснеет и не запульсирует, пока и её бёдра и ягодицы не задрожат, а она не начнёт умолять позволить ей послужить для моего удовольствия?

Я представил себе её, умоляющую и извивающуюся в моих руках, в беспомощных, судорожных, не поддающихся контролю муках рабыни.

Это могло бы быть приятно.

Но потом я напомнил себе, что она для меня не представляет никакого интереса, разве что финансовый, если получится доставить её в Ар. Однако в жизни есть вещи поинтересней золота, скажем, девушка, рабыня у твоих ног, и в твоих цепях.

Наконец, последний десяток был присоединён к каравану. Прозвучал крик, подкреплённый щелчком плети и все девушки в караване сделали шаг левой ногой.

Их проинструктировали идти как рабыни, опустив головы, не глядя по сторонам и, конечно, храня молчание.

Женщины любят поговорить, и делают они это выразительно и красиво. Слышать их — настоящее удовольствие. Это — восхитительная часть их жизни.

Удивительно ли, то огромное впечатление, которое производит на них их неволя из-за того, что эта радость не может быть осуществлена без явного или неявного разрешения свободного человека? Какая огромная разница между не подвергаемыми сомнению прерогативами свободной женщины, могущей говорить если, когда и как ей вздумается, и беспомощностью рабыни, которая не имеет права говорить без разрешения, и может быть заставлена замолчать одним словом или жестом.

Конечно, характер женщины сильно изменяется после того, как в один прекрасный момент на её шее сомкнётся рабский ошейник.

На причале стояло множество мужчин, и караван рабынь должен был пройти между ними. И, как это часто бывает, посыпались замечания, комментарии, свист, одобрительные звуки и всё такое.

Иногда такой караван, в такой ситуации, при таком показе товара лицом, называют «пир ошейника», как если бы его содержимое было бы чем-то, что мужчины могли схватить и насладиться, как угощением на пиру.

Караван, что интересно, сопровождали подростки пани из числа простолюдинов с хлыстами в руках. Насколько мне известно, подобное часто практикуется среди краснокожих Прерий, а именно, что взрослых белых женщин передают на попечение мальчишек. Тем самым, пася их как животных, которыми они собственно и являются, им преподают, что они ниже даже детей своих хозяев.

Когда Альциноя проходила мимо меня, я тихонько шепнул ей:

— Нагрей свои бёдра, шлюха.

Она испуганно дёрнулась на цепи, но головы не подняла, лишь прошептала в ответ:

— Да, мой Господин.

Это, конечно, было ошибкой с её стороны. Она была захвачена врасплох. Она ответила не задумываясь. За такую ошибку девушка могла бы быть наказана. Я не был её владельцем. Она была рабыней корабля. Я смотрел ей вслед, пока она не сошла с причала и не ступила на вьющуюся вверх тропу. Конечно, обычно обращение «мой Господин» используется только по отношению к фактическому владельцу, тому мужчине, которому она принадлежит.

Почти все рабыни, как и Альциноя, носили судовые ошейники, но на шеях у некоторых красовались более лёгкие, и красивые ошейники, широко распространённые на континенте и островах, но так же надежно запертые и не снимаемые. Я заметил шедших в караване Джейн и Сесилию, рабынь Кэбота и Пертинакса. Хозяева девушек не стали брать их с собой в то место, где планировалось разместить тарновую кавалерию. По виду кейджер было заметно, что обе они были напуганы. Их поставили в одну колонну с обычными рабынями, общественными, так сказать. Обе были изумительными шлюхами с соблазнительными фигурами и смазливыми мордашками. А что если их захотят конфисковать? Кто на Конце Мира решится противоречить пани? Тарновая кавалерия доставлена во владения Лорда Темму практически в целости и сохранности. Не могло ли быть так, что Тэрл Кэбот, Пертинакс и некоторые другие, теперь потеряли свою ценность. Они ведь не были пани. И нуждались ли теперь в них пани? Доверяли ли они им? Разумеется, рабыням вряд ли грозит хоть какая-то опасность. Сомнительно, чтобы кому-то в голову пришла убить их, не больше чем любое другое животное. Максимум что им грозит, так это сменить владельцев, как и любым другим животным.

Ни для кого не секрет ненависть и презрение свободной женщины к никчёмной, презренной рабыне, существу неизмеримо более низкому. С другой стороны, если город пал, его стены рушатся, дома объяты пламенем, а улицы залиты кровью, у свободной женщины, в отличие от рабыни, есть много поводов для страха. Их свобода, обычно столь уважаемая, теперь может привести их к окровавленному клинку, а их головы на пики, вместе с головами мужчин. И нет никого, кто бы защитил их, никого, кто бы спас их. Куда они могут спрятаться от прочёсывающих одну комнату за другой захватчиков, от сопящего слина, вынюхивающего её запах? Нет ничего нового или необычного для них в том, чтобы сорвать с себя одежду, пасть ниц и покрыть ноги победителей поцелуями, прося сохранить им жизнь, вместо того их дразнить. «Ты — рабыня?» — могут спросить такую женщину. «Да, Господин!» — прорыдает она. «Чья рабыня?» — уточнят у неё. «Ваша рабыня, Господин!». Иногда их собственным рабыням-служанкам, которых она так часто оскорбляла, что является обычной практикой со стороны любой свободной женщины, поручают раздеть их бывшую госпожу, связать и отвести её на проводке к пункту сбора рабынь, у стены или на главной площади, и там бросить её к ногам завоевателей, чтобы те прижгли её бедро, оставив там такую же как и у них отметину, и недели на неё ошейник. «Я — свободная женщина!» — могла бы кричать пристыженная, оскорблённая пленница. «Как смеете вы вести меня, свободную женщину?» — могла бы она спросить рабынь. Тогда свободную женщину бросают на живот, прижимают меч к её шее и затем заносят его для удара. Несомненно, это — благородная смерть. «Пожалуйста, пощадите меня, Господин!», — кричит свободная женщина. «Господин?», — уточняет мужчина. «Да, Господин! Господин!», — плачет женщина. Женщину грубо переворачивают на спину. Глаза мужчин блуждают по её телу. Она дрожит. Сможет ли она понравиться им? Подойдёт ли она им как рабыня, хотя бы минимально? «Заберите её, — говорит один из мужчин, — Заклеймите её и наденьте ошейник. Возможно, из неё выйдет кувшинная девка». Рабыни смеются и тянут свою бывшую хозяйку в сторону. Сказав «Господин», обращаясь к мужчине, разве она не признала себя рабыней? В таком случае её маскарад свободы закончился. Говорят, что многие свободные женщины, а возможно и все, являются простыми рабынями, осмелившимися скрывать свою сущность под аксессуарами свободных людей. Ну а если так, то не лучше ли будет им, наконец, познать клетку, цепь, верёвку и плеть.

В тянущемся мимо меня караване я заметил белокурую рабыню по имени Сару. Она то и дело немного приподнимала голову, и её взгляд отчаянно метался по лицам стоявших вокруг мужчин.

В тот момент, когда она оказалась рядом со мной, караван на мгновение остановился. Одна из девушек впереди упала, оступившись встав на камни крутой тропы. Подъем им предстоял не легкий.

— Благородный Господин, а где Господин Пертинакс? — услышал я её жалобный шёпот, обращённый ко мне. — Вы знаете его? Нет ли его где-то поблизости? Расскажите ему обо мне, пожалуйста, расскажите ему о рабыне Сару!

— Помалкивай, — шикнул я на рабыню.

Конечно, она знала, что не должна была говорить в караване. Я имел право ударить её за нарушение, но не сделал этого. Любой свободный человек наделен правом наказать неправедную рабыню. Это, если можно так выразиться, помощь её хозяину. Безусловно, я понятия не имел, где мог в данный момент находиться Пертинакс, за исключением того, что он где-то с тарновой кавалерией. Разве рабыня сама не могла предположить того же? Впрочем, возможно, нет. Рабынь обычно держат в невежестве. А вот вы бы стали тратить время на то, чтобы делиться информацией с кайилой, тарском или слином?

К тому же, какое ей, рабыне, было дело до местонахождения свободного мужчины? Чем Пертинакс мог бы быть для неё, или она для него?

Чуть позже, услышав в нескольких ярдах впереди, почти у самого конца причала и начала тропы, её вскрик, полный боли и страдания, я заключил, что её неосмотрительность настигла её. Один из подростков пани, шедший позади неё, вероятно, подкравшись незамеченным, подслушал её разговор и нанёс несколько стремительных ударов по её левой руке и шее. Дальше она шла, низко опустив голову, не глядя ни вправо, ни влево. Я предположил, что теперь она, как и положено, не посмеет открыть рта, отлично помня о запрете на разговоры. Ей оставалось только надеяться, что она не была отмечена каким-то способом, чтобы её можно было бы примерно наказать в конце восхождения.

И всё же, чем Пертинакс мог бы быть для неё, или она для него?

Думаю, стоит упомянуть одну деталь, касательно каравана, которую я счёл довольно интересной. Надеюсь, вы не забыли, среди рабынь загона на палубе «Венны», имелось отгороженное помещение, где держали предположительно самых высоких рабынь, лица которых, выводя их на открытую палубу, неизменно прятали под капюшонами. Первоначально, не заметив среди выгруженных с судна рабынь кого-то в капюшонах, я предположил, что их оставили на борту. С другой стороны, когда очередная грузовая сеть закачалась над причалом, я услышал замечание одного из присутствующих:

— Это — последние десять, последняя партия рабынь, — сообщил он.

— Конечно, нет, — не согласился я.

— Сколько их уже высадили? — поинтересовался он.

— Двести, — ответил я, и уточнил: — около двухсот.

— Хорошо, — кивнул он, — когда этих десять добавят к цепи, будет как раз двадцать десятков.

— Не может быть, чтобы это были все, — заметил я. — Были же ещё рабыни, которых выводили в капюшонах.

— Я знаю парней с камбуза, — сказал мой собеседник. — Они сказали мне, что рабынь на корабле две сотни, плюс-минус две-три.

— Где же тогда, те рабыни? — полюбопытствовал я.

— Возможно, их выбросили за борт, — пожал он плечами.

Его шутка была встречена взрывом хохота окружавших нас мужчин. Конечно, такой юмор самим рабыням показался бы куда менее забавным.

— Наверное, их смешали с другими, — предположил он.

— Смешали, — хлопнул я себя по лбу. — Ну конечно!

— Что-то я не заметил ни одной, которая бы выделялась на общем фоне, — заметил один из присутствующих.

— Точно, — поддержал его другой.

— Тогда зачем их от нас прятали? — задал логичный вопрос третий, пристально всматриваясь в лица проходивших мимо невольниц.

— Это же пани, а они странные ребята, — пожал плечами четвёртый. — Просто очередное их безумство.

В этот момент до меня внезапно дошло, или я подумал, что дошло, единственное разумное объяснение тем капюшонам. В действительности важно было скрыть лицо одной единственной рабыни, той, что прежде была Таленой из Ара. Я узнал её сразу, как только увидел в отгороженной зоне в загоне на палубе «Венна». Удивлению моему не было предела, но я смог не показать виду. То, что капюшоны надевали на нескольких, должно были просто отвести подозрения от той особой, которая имела первостепенную важность. Единственная скрытая рабыня, скорее всего, вызвала бы гораздо больше любопытства и пересудов. Та чушь об экстраординарной красоте, хотя рабыни, несомненно, были высококачественным товаром, распространялась лишь затем, чтобы скрыть личность одной рабыни, Талены из Ара. Если бы возникло хотя бы подозрение, что она находилась на корабле, учитывая назначенную за её голову Аром премию, мужчины могли стать неуправляемыми, и, в конце концов, настояли бы на том, чтобы лечь на обратный курс и вернуться на материк. Пани и некоторые другие, возможно, попытались бы оказать сопротивление, но в любом случае их планы, независимо от того, какими они могли бы быть, пошли бы прахом. Уверен, пани не потерпели бы никаких задержек, никакого возвращения в материк, даже временного. Им требовалось как можно скорее добраться до Конца Мире. Войны могла завершиться в любой момент, причём не в их пользу. А возможно, уже завершилась. Таким образом, присутствие на корабле Талены могло разрушить хрупкое равновесие, это было ясно, как и то, что благоразумнее всего, было скрывать это присутствие. А вот что мне ясно не было, так это то, зачем она вообще понадобилась пани, для чего они притащили её на корабль. Нетрудно догадаться, учитывая все предосторожности, секретность и всё такое, что пани хорошо знали о её политической и экономической ценности. Получается, должна была быть некая другая причина её присутствия, на судне, и здесь, в Конце Мира и, возможно, в лагерях посреди северных лесов, в которых я не бывал, но о которых много слышал. А действительно, с какой целью она была так загадочно похищена с вершины Центральной Башни Ара? Значит, она должна была представлять для пани некую ценность, а может и не столько для них, сколько для кого-то или чего-то мне не ведомого.

Всего в отгороженной от общего загона комнате находилось двадцать рабынь, тех, кого регулярно выводили в капюшонах. Мы с Альциноей видели их, даже рассмотрели в свете лампы, обнаружив среди них, испуганную рабыню, да теперь всего лишь простую рабыню, одну среди многих, которая прежде была известна как Талена, Убара Ара времён Большой Измены. Я предположил, что ей дали другое имя, как это обычно бывает с рабынями, но я не знал, какое именно. Также я был уверен, что и Серемидию не составило бы труда опознать её, но я сомневался, что ему могло быть известно о том, что она находилась совсем рядом. Помимо нас двоих, конечно, её знала в лицо Альциноя. Но, насколько я знал, нас, тех кто мог опознать бывшую Убару, было только трое, конечно если не считать нескольких из пани, кому могла быть известна её подноготная. Разумеется, у меня не было ни малейшего желания или намерения раскрывать её личность. Это могло бы стоить жизни. Признаться, в этот момент я позавидовал многим своим товарищам из числа солдат и моряков, которые могли просто рассматривать её, как мужчина рассматривает рабыню, просто как ещё одну рабыню. Безусловно, именно так её теперь и следовало рассматривать, поскольку это было всё, чем она теперь была. Давайте рассматривать женщин, как рабынь. Поскольку именно тогда их рассматривают как женщин.

Мимо меня пробрели рабыни-надсмотрщицы.

Они были прикованы за запястья ко всем остальным, и одеты они были точно так же, и были такими же босыми. В прошлом остались их стрекала и хлысты. В прошлом теперь была их власть. Как рабыни они представляли собой совсем бросовый товар. Я сомневался, что раздетые и выставленные на показ, они принесут сколь-нибудь значимые деньги на невольничьем рынке. Безусловно, некоторым мужчинам могли бы понравиться и они. Возможно, их могли бы купить какие-нибудь Крестьяне, надо же кому-то окучивать сулы, полоть бобы, таскать пойло тарскам, тянуть плуг и, наконец, согревать их ноги зимними ночами.

Я не ожидал, что смогу узнать всех рабынь из приватной комнаты загона палубы «Венна», всё же видел я их только один раз, при слабом свете, но у меня не было никаких сомнений, что некоторых из них я узнаю наверняка.

Последний десяток, как уже было отмечено, присоединили к каравану.

— Гляньте-ка на волосы вон той, — восхищённо произнёс какой-то парень.

Это точно была одна из тех, кого прятали в отгороженной комнате. Её ярко рыжие волосы горели пламенем, начинавшимся от середины её икр.

Затем я увидел другую, из тех, кого запомнил. «Замечательно, — подумал я. — Они все здесь, смешаны с остальными. Значит и Талена должна быть где-то здесь». Было интересно посмотреть на них при дневном свете. Вообще, я запомнил примерно шесть или семь девушек.

— Голову не поднимать, — бросил юнец пани одной из рабынь и стегнул один раз поперёк икр под кромкой туники.

— Да, Господин! — вскрикнула она. — Простите меня, Господин!

Мне это понравилось. Рабыни должны сознавать себя рабынями, поскольку это все, чем они являются.

Конечно, для них было большим искушением посмотреть вверх, туда, где возвышался замок Лорда Темму.

Любопытство, возможно, не подобает кейджере, но они неисправимо любопытны. Они готовы подлизываться и умолять ради малейшего лакомого кусочка информации, целовать колени и стопы, заискивающе смотреть снизу вверх. По любопытству с ними могут соперничать разве что маленькие, проворные сару, скачущие среди ветвей тропических лесов Уа.

Наконец, я увидел её, почти в самом хвосте каравана, возможно, семнадцатой или восемнадцатой с конца.

Меня она, конечно, не видела, так как головы поднять не решалась, как и положено рабыне, которой она была, и я полагаю, теперь сознавала себя таковой. Даже если бы у неё ещё оставались сомнения в этом вопросе, то встреча с плетью мгновенно убедила бы её в обратном.

Это — замечательный и, по-своему, прекрасный момент, когда женщина понимает то, кто она есть, что она — рабыня. Она становится цельной внутри самой себя, довольной и любящей.

Боль позади.

Она — собственность своего господина.

И всё же у неё пока не было какого-либо определённого владельца. Она была собственностью корабля, а это совсем другое дело. Разумеется, пани могли отдать её любому. Возможно, она могла быть предназначена лично Лорду Ямаде, среди прочих подарков, в качестве ходатайства о мире или милосердии, или как символ уважения либо доброй воли.

Я не отрывал глаз от шедшей в караване девушки. Мне было интересно. Её могли ударить точно так же, как любую другую рабыню.

Кому, ещё сравнительно недавно, могла бы прийти в голову крамольная мысль о том, что Талену, Убару Ара можно ударить?

Теперь, как рабыня, она превратилась в объект для плети мальчишки.

Будь у неё истинная власть в Аре, будь она настоящей Убарой, а не марионеткой оккупантов, и одного её слова было бы достаточно, чтобы разрушить или создать финансовые империи, разжаловать генерала и возвеличить простого солдата, её слово могло бы двигать армии, поднимать в небо тысячи тарнов, начинать и заканчивать войны. Но всё, что у неё было за душой, это по большей части лишь атрибуты власти, а не власть сама по себе. Ещё она могла восседать на троне, председательствовать на общественных собраниях, опубликовывать предписанные декреты и назначать рекомендованные встречи. Со стороны, могло показаться, что власть у неё была, но я сомневаюсь, что в городе было так уж много настолько непроницательных людей.

Она приближалась.

Я, будучи гвардейцем, присутствовал на многих из её празднеств и пиров, и даже сопровождал её и других, в театры, на концерты и песенные драмы. Она носила сложные и роскошные, богатые и красочные регалии, предмет зависти каждой свободной женщины в городе. Каждая складка и сгиб её одежд были тщательно уложены рабынями. Её туфли были усыпаны жемчугом, её вуали мерцали искрами драгоценных камней. Впереди процессии шли дети, рассыпавшие лепестки цветов, опрыскивавшие мостовую духами, барабанщики и флейтисты играли затейливые мелодии. Её паланкин несли могучие рабы, сопровождали гвардейцы в парадной униформе.

— Вон та ничего, — указал кто-то.

— Да ладно, присмотрись вон к той, — ткнул пальцем его сосед в другую девушку.

Мужчины имеют право разглядывать рабынь, пристально и оценивающе, как любых других животных. Если можно восхищаться шелковистой шерстью на боках кайилы, то почему нельзя восхищаться кожей, боками, точёными икрами, аккуратностью щиколоток, округлостью предплечья, очарованием плеч и горла, изящностью фигуры, изысканностью черт лица меньшего животного, то есть рабыни.

Говорили, что Талена была одной из самых красивых женщин на всём Горе. И она действительно довольно красива, в этом нет сомнений. На мой взгляд, на торгах за неё можно было бы выручить целых четыре серебряных монеты. Однако утверждать, насчёт самой красивой женщиной всего Гора я бы не стал. Это — просто абсурд. Подобные претензии могли бы предъявлять тысячи свободных женщин и, даже значительно более оправданно, учитывая их мало что скрывающие одежды и полное отсутствие вуалей, десятки тысяч рабынь. Кто может оценить взаимозависимости и тайны в таких вопросах? Женщина, в которой один мужчина видит кувшинную девку, для другого может стать мечтой о красоте, достойной усыпанного алмазами ошейника и золотой цепи у подножия трона Убара. Нет сомнений, предательница, бывшая фальшивая Убара Талена была прекрасна. Но что до меня, то я предпочёл бы чувствовать на моих ногах губы и язык другой женщины.

И вот она, прежде носившая медальон власти в Аре, прошла мимо меня, далеко от города, далеко от своих льстецов и прихлебателей, далеко от трона, просто одна из череды рабыня, прикованная за запястье к каравану, в тунике и босиком. Впереди её ждал подъём к замку, долгий и трудный.

Бросив взгляд вверх, на корабль, я увидел Серемидия, наблюдавшего за пани ниже на причале.

Я предположил, что он останется на борту.

На причале я заметил Терия. Он перекинулся парой слов с моряком, назначенным вахтенным на причале и отвечавшим за порядок здесь, оставленным, чтобы гонять бездельников и предотвращать воровство, и начал подниматься по тропе.

Я подумал, что для Серемидия было бы мудро оставаться на судне. Слишком многие среди нас желал увидеть его мёртвым.

Кое-кто из простолюдинов пани уже возвращались на причал. Некоторые притащили портшезы, посредством которых контрактных женщин можно было бы отнести в замок.

Я продолжал ждать, глазея по сторонам.

Начал накрапывать мелкий дождик, обычное дело, как я узнал позже, в этих местах. Впрочем, здесь бывают, и не редко, и более серьёзные ливни.

Я предположил, что Филоктет уже ушёл вперёд меня.

Мимо прошёл Лициний Лизий, и мы обменялись приветствиями. Признаться, в его присутствии я чувствовал себя не в своей тарелке. В самом начале путешествия, когда спускали галеру, он зачастую сидел на скамье прикованный цепью. Учитывая, что у нас на борту не было никаких рабов-гребцов, как это распространено на круглых судах, я предположил, что имею дело я трусом, оставленным в живых за его силу на весле. Однако позже он сидел на скамье ничем не отличаясь от любого из нас. Мы с ним не раз делили весло.

Честно говоря, я не горел желанием взбираться по длинной крутой тропе в одиночку. То и дело мимо меня проходили мужчины, и я подумывал о том, чтобы присоединении к ним, но мы все так устроены, что предпочитаем делить путь с теми, кого хорошо знаем. Лер и Аякс, мои коллеги по вахте на мачте, с которыми я сдружился в последнее время, ушли в первой группе и, несомненно, уже были в замке или у его стен.

Наконец, я повернулся, решив присоединиться к другим и вместе с ними подниматься наверх, но внезапно услышал своё имя.

— Каллий! — окликнули меня.

Я обернулся и, к своему удивлению, не сказать, чтобы к приятному, увидел хромавшего ко мне, стуча костылём по доскам причала, Серемидия.

— Благородный Рутилий, — поприветствовал я его.

— Ты же знаешь меня по Ару, — проворчал он.

— И как же мне тебя называть? — осведомился я.

— Рутилием, — хмыкнул мужчина. — Рутилием из Ара.

— Конечно, — пожал я плечами.

— Здесь за меня всё равно никто не даст награды, — сказал Серемидий.

— Я в курсе, — кивнул я.

— Ты спас мне жизнь, — напомнил он.

— Я действовал не задумываясь, — объяснил я.

— Правда, такая жизнь мало чего стоит, — горько усмехнулся Серемидий.

— Но для тебя-то она всё же чего-то стоит, — заметил я.

— А ещё Ты защищал меня на корабле, — добавил он, — от этого слина Терия, и его уртов Аезона, Тоаса и Андроса. Я этого не забуду.

— Тоас и Андрос были убиты на палубе, во время абордажа, около судна-предостережения, — припомнил я. — А тело Аезона нашли в воде, рядом с бортом, утром после эвакуации с берега.

— Правда? — делано удивился мой собеседник.

— Расследование их смертей так и осталось незавершённым, — сказал я.

— А я-то тут при чём, — пожал он плечами.

— Ты улыбаешься, — отметил я.

— Ты случайно не видел поблизости гребца Терия? — спросил Серемидий.

— Уверен, Ты и сам видел его сверху, когда выглядывал из-за планширя, — пожал я плечами. — Ему приказали убираться с причала.

— И он убрался?

— Да, — кивнул я, — ушёл к замку.

— Он поджидал меня, — сказал Серемидий.

— Я догадался, — заверил его я.

— Он задумал убить меня, — сообщил мне мой собеседник.

— Тогда не оставайся с ним наедине, — посоветовал я. — И не поддавайся на его провокации, не принимай вызов.

— В Аре, — вздохнул он, — прежде чем насадить его сердце на мой клинок, я, скорее всего, отрезал бы ему уши и нос, и подрезал бы сухожилия.

— Лучше бы тебе было оставаться на корабле, — покачал я головой.

— Я бы остался, но они скрутили меня, обвязали верёвкой и беспомощного спустили на причал, — объяснил Серемидий. — Они ещё и насмехались надо мной, называя мешком са-тарны.

— Ты не из пани, — сказал я. — И при этом не офицер и не моряк. Что тебе делать на причале?

— Они отправили меня на смерть, — пояснил он.

— Возможно, — не стал спорить я, поскольку не исключал такой возможности.

— Защити меня, — попросил Серемидий.

— Ты что, боишься? — удивился я.

— Да, — не скрывая своего раздражения, признался он.

— Серемидий боится? — переспросил я.

— А что Серемидий? — буркнул мой собеседник. — Серемидий тоже имеет право бояться.

— Уверен, найдётся немало тех, кого Ты послал впереди себя в города праха, — заметил я.

— Но никогда без причины, — заявил он.

— Причину найти несложно, — пожал я плечами.

— Помоги мне, — попросил меня Серемидий.

— Почему я должен это делать? — осведомился я.

— Люди почти не обращают на меня внимания, — пояснил он. — Они меня игнорируют. Они просто не замечают меня, не придают значения моему присутствию. Они разговаривают при мне свободно. Я много чего слышу. Я знаю много чего, что может представлять интерес для тебя, да и для других тоже.

— Мне пора отправляться в путь, — проворчал я.

— А как мне подняться на эту гору? — поинтересовался Серемидий, сердито тыкая пальцем в сторону подножия узкой тропы.

— Будет трудно, — прокомментировал я.

— В Аре мы были собратьями по оружию, — напомнил он.

— В Аре я был солдатом оккупационных войск, а Ты был предателем.

— Мы с тобой с одного корабля, — зашёл он с другой стороны.

— Ты — убийца, — сказал я. — И думаю, что именно Ты причастен к тем убийствам.

— Ты расцениваешь меня как человека лишившегося удачи, — обвинил меня мужчина. — Ну что ж, полюбуйся на того, кто некогда был великим, могущественным и внушающим ужас, был вторым в Аре, чуть ниже только Мирона Полемаркоса с Темоса, а теперь унижен, стал не более чем насмешкой на мужчину, беспомощным калекой, брошеннным во власть любого злодея или жулика.

— Я пошёл, — отмахнулся я. — И не ожидай, что я пожелаю тебе всего хорошего.

— Помоги мне, — взмолился он.

— Если я буду рядом с тобой, — сказал я, — то сталь, направленная на тебя, может ударить по мне.

— Ты боишься? — осведомился Серемидий.

— Конечно, — и не подумал отрицать я.

— Кто, как не Ты, — спросил он, — сможет защитить меня?

— Кэбот может, — пожал я плечами. — Тэрл Кэбот.

Я сразу подумал о нём. Почему-то мне казалось, что он настолько же непроходимый дурак, как и я.

— Он здесь?

— Понятия не имею, где он, — развёл я руками.

— Тогда придётся тебе защищать меня, — заявил Серемидий.

— Поищи кого-нибудь другого, — посоветовал я.

— Мы с тобой с одного корабля, — напомнил он.

У меня непроизвольно вырвался крик гнева.

— Да, мы с тобой в одной лодке, — улыбнулся хитрец.

— Давай руку, — буркнул я.

Покачнувшись, он задел меня своим боком.

— Ты вооружён, — заключил я.

— Само собой, — кивнул Серемидий, и мы направились к тропе.

Мелкий моросящий дождь сопровождал нас, проникая под одежду, стекая каплями по телу.