Я повернулся на другой бок. Я лежал на одеялах, принесенных солдатами, прямо на полу в вестибюле Сэмниума. Кроме меня здесь на ночь расположились порядка двухсот человек, многие из которых были гражданскими. Около меня на одной из мраморных посетительских скамей цепью была прикована свободная женщина, одна из многих пронумерованных трофеев захватчиков Торкадино, и одной из нескольких служивших своим захватчикам на таких скамьях. Этих женщин периодически, одну за другой, по очереди, меняли свежим рабским мясом.

Признаться, я был в затруднении. Я и сам собирался идти в Ар, но у меня там были свои собственные дела. Не думаю, что я так сильно нуждался в монетах наёмника, чтобы достичь Ара. Кроме того, под личиной простого путешественника, как мне кажется, я мог бы войти в его ворота без особых трудностей. Охранные грамоты, ничего кроме трудностей с Косианскими патрулями или заставами никакой пользы мне не обещали. А на входе в Ар и вовсе были не нужны. Безусловно, если бы мне понадобилось выйти на контакт с первым министром, или генералом, то они могли бы быть в чём-то полезными. Но письма, сами по себе, запечатанные печатью с серебряным тарном, могли бы сделать это не хуже. Кроме того, если бы я решил не передавать эти письма, то кто узнал бы об этом. Возможно, другие, по тем или иным причинам, не выполнили своих обязательств в подобной миссии. Во всяком случае, как мне кажется, он пока ещё не получил официального ответа на свои письма.

Постанывающая женщина лежала животом на прохладном мраморе, обхватив его руками. Получивший своё удовольствие клиент ушёл, оставив её одну. Её ноги, были скованны цепью по разные стороны скамьи.

— Господин, Господин! — всхлипывала она.

Справа, поблизости от неё, и всего в футе то меня, почти касаясь моего локтя, вдоль стены Сэмниума расположилась многочисленная группа женщин. Некоторые сидели, некоторые лежали, но все были скованы между собой одной цепью. В большинстве своём ещё вчера они были свободными. А сегодня они превратились в сливки живых трофеев Торкадино. Несомненно, этим уготована судьба в ближайшем будущем быть распределенными в качестве подарков. Большая, и, несомненно, самая красивая часть достанется к старшим офицерам и доверенным лицам. Некоторых, возможно поплоше, могут перейти в собственность различных местных гражданских сторонников или стать добровольным пожертвованием маркитантам и подрядчикам.

Поблизости спали Хурта и Боадиссия. У Минкона, который, как выяснилось, был доверенным лицом его капитана, были апартаменты, или дела в другом месте. Свою Тулу он захватил с собой. Моя Фэйка была прикована цепью за щиколотку, вместе со многими другими своими товарками у дальней стены. Похоже, мужчины не захотели смешивать рабынь и свободных женщин.

К ошейнику Фэйки на коротком шнурке была подвешена прямоугольная картонная бирка с номером. Квиток с такими же цифрами сейчас лежал в моём кошеле. Посредством этого номера, утром, я смогу получить её обратно.

Меня мучил вопрос, почему Дитрих всё ещё, не получил ответа на свои сообщения. Что произошло? Ещё не дошли до адресата?. Перехвачены? Или, возможно, получатели не сочни нужным удостоить его ответом?

Женщина рядом со мной дёрнулась, загремев цепью, и снова застонала. Тем временем, с соседней скамьи отстегнули другую женщину скамьи, и увели к общей цепи. Интересно, бывали ли некоторые из этих женщин здесь прежде, возможно как клиенты, просители или даже свидетельницы. Полагаю, что это было более чем вероятным. Её место на скамье тут же заняла свежая женщина. Она, покачиваясь, сидела на ней верхом. Её ноги быстро сковали между собой цепью. Та же судьба ожидала и её запястья, только цепь, проходившая под тяжёлой мраморной скамьей, была длиннее. Потом мужчина, взяв женщину за волосы, потянул её вперед, вынуждая лечь на живот.

Думаю, все эти женщины, по тем или иным поводам, раньше бывали в Сэмниуме. Кто-то заходил сюда только, чтобы встретиться с друзьями, кто-то чтобы посмотреть и восхититься внутренним убранством и мозаиками. В конце концов, это было одно из самых больших зданий Торкадино. Но, готов поспорить, ни одна из них прежде не могла себе представить, что однажды окажется здесь в их теперешнем качестве, как случайное любовное мясо, прикованное к скамье для удовольствий прохожих, или даже просто любопытных.

К общей цепи подвели новую женщину, и поставили на колени совсем рядом со мной. Она была темноволосая, восхитительно сложенная красотка. На шее пеньковая верёвка, руки связаны за спиной. Через мгновение она уже носила тяжёлый ошейник, и была на цепи вместе с остальными. Только после этого мужчина резким рывком, от которого голова пленницы мотнулась из стороны в сторону, развязал узел и убрал поводок. Наконец и руки развязали. Теперь ничем не отличалась от других женщин сидевших на цепи.

Женщина на скамье рядом со мной начала негромко жалобно скулить. Она немного двинула телом по прохладному мрамору, сжимая его руками, Звякнула цепь, сковывавшая её ноги по обе стороны от гладкого твёрдого сиденья.

Женщина, только что добавленная к цепи, начала растирать запястья. Похоже, руки ей связали без излишней мягкости. Интересно, смела ли она, всё ещё свободная женщина, пока не рабыня, выражать меньше чем полное уважение мужчине, или она ещё сохраняла некие остатки своих привилегий?

— Мама, — послышался тихий шёпот, из толпы других пленниц, — это Ты?

— Это — Ты? — пораженно прошептала вновь приведённая женщина, оборачиваясь на голос.

— Да, — ответил тот же тихий голос. — Да!

— Дочка! — шепнула женщина.

Та, другая, с негромким металлическим стуком цепи, выползла из толпы других пленниц. И две коленопреклонённых женщину с плачем обнялись.

— Тихо Вы, — шикнула на них другая женщина. — Вы что, хотите, чтобы нас всех из-за вас избили?

— Мама! Мама! — всхлипывала девушка.

— Доченька! — плакала женщина.

— Да тише Вы, — взмолилась ещё одна женщина.

— А нам можно говорить? — испуганно спросила дочь.

— Нам не сказали, что мы не можем разговаривать, — вместо матери ответила ей одна из женщин. — Но я бы на вашем месте не делала бы этого слишком громко. Не привлекайте к себе и к нам внимания.

— Я даже не знаю, могу ли я говорить с Тобой, — заплакала девушка.

— Мы — женщины, — вздохнула её мать. — Если мужчины не захотят, чтобы мы разговаривали, они скажут это нам своими плетями.

— Мама, мама, — плакала девушка, вцепившись в женщину.

— Я надеялась, что Тебе удалось избежать этого, — сказала старшая женщина.

— Нет, — всхлипнула девушка. — Они надели на меня ошейник.

— Кто Ты теперь? — спросила мать.

— Номер 437, - прошептала девушка. — А Ты?

— Я — 261, - ответила мать, и отстранилась, держа дочь на расстоянии вытянутой руки. — Ты видишь? Это можно прочитать на моей груди.

— То же самое можно прочитать и на моей, — горько улыбнулась дочь.

Они снова обнялись.

— Что случилось с нами? — прорыдала девушка.

— Это — обычная судьба для женщин павшего города, — сказала ей мать.

— Что с нами теперь будет? — спросила девушка.

— Несомненно, ошейник и служба мужчинам, — объясни женщина.

— Но я не хочу служить мужчинам! — чуть не закричала дочь.

— Как у рабыни, у Тебя не будет иного выбора. Придётся делать это.

— Я не хочу им служить! — снова заплакала девушка. — Я боюсь мужчин! Они — животные! Я ненавижу их!

— Конечно, время от времени, — заметила женщина, — ты задумывалась о том, на что это может быть похоже, быть их рабыней и служить им, полностью, во всех смыслах.

— Мама! — возмутилась девушка. — Ты же — моя мать! Как Ты можешь даже думать обо мне такое!

— Ты уже не маленькая девочка, — мягко сказала женщина. — Ты теперь достаточно взрослая, чтобы начать понимать такие вещи. Я думаю, что в действительности, Ты уже задумывалась, или, по крайней мере, начинала задумываться об этом, просто стесняешься признаться в этом.

— Мама! — укоризненно прошептала девушка.

— Ты больше не ребенок, — сказала она. — Годы прошли. Разве Тебе ещё не ясно, что именно произошло с Тобой? Неужели Ты не понимаешь, в чём смысл тех изменений, которые преобразовали Тебя в то, что Ты теперь из себя представляешь? Ты уже должна была понять значение твоей новой чувствительности, и чувств, и желаний и инстинктов, и произошедших изменений в твоём теле.

— Не говори со мной так, мама! — попросила девушка.

— Ты больше не ребенок, — заверила её мать. — Ты — теперь взрослая женщина, красивая молодая женщина, желанная молодая женщина.

— Желанная! — шокировано повторила дочь.

Но мне послышалось волнение в её голосе появившееся после слов матери.

— В любом случае, независимо от того, что Ты сама можешь думать об этом, основным теперь является мнение мужчин. Именно они отныне — судьи и специалисты в этих вопросах, — с горечью сказала женщина. — И это твоя новая реальность, засвидетельствованная твоим присутствием на этой цепи.

— А я желанна? На самом деле, желанна как женщина? — спросила девушка.

— Думаю, да, — заверила мать. — И я Тебя уверяю, милая и дорогая моя дочь, что, когда Ты окажешься беспомощной в руках мужчин, дёргаясь, вскрикивая и извиваясь под ними, их похоть прояснит это для Тебя со всей откровенностью.

— Неужели у нас нет иного пути, неужели это правда, — простонала девушка, отпрянув от матери и загремев своей цепью.

Она подняла руку и ощупала свой ошейник, закрытый на висячий замок. У ошейников, которые носили эти женщины, имелось дополнительное кольцо. Через это кольцо, размещённое в правой стороны шеи пленницы, проходила дужка второго замка, соединяя его со звеном цепи. Таким образом, все ошейники были присоединены к общей цепи. Не составляло труда отцепить женщину от цепи, при этом оставляя её в закрытом, запертом на висячий замок ошейнике. Это отличалось от того способа, которым ранее сковывали более многочисленные группы женщин, снаружи, в различных местах сбора на Авеню Админиуса. Эти были отборными шлюхами. Так что не было ничего удивительного в том, что они оказались пленницами несколько более совершенной системы удержания. Часто, когда требуется дополнительная безопасность, особенно если женщин гонят в караване, или их необходимо держать на цепи в течение длительного времени, вместо замков в ошейниках используют заклёпки. Само собой разумеется, что существует огромное количество типов ошейников, способов присоединения их к цепи и устройств сковывания, и выбор среди этого многообразия зачастую продиктован такими мотивами, как желание и вкусы рабовладельца, или его культурным фоном. Впрочем, всех их объединяет одно, они служат, чтобы держать женщин в безупречном заточении.

— Правда, дочка, — сказала женщина.

— Но Ты действительно думаешь, что я желанна?

— Конечно, — кивнула женщина.

— Ох, — вздохнула девушка, как мне показалось оттенком удовольствия.

— Теперь Ты готова к ошейнику, — заметила женщина.

— Нет! — отшатнулась девушка.

— Боюсь, у нас с тобой не будет особого выбора в этом вопросе, — покачала головой её мать.

— Я буду сопротивляться! — решительно заявила девушка. — Я буду сильной!

— И, несомненно, по окончании испытательного срока, если они будут так добры, чтобы Тебе его предоставить, Тебя просто убьют.

— Убьют? — задохнулась девушка.

— Представь себе. Мужчины всего лишь люди. У них нет бесконечного терпения, да они и не обязаны его иметь, особенно с тем видом животного, которым Ты вскоре станешь. Это будет совсем не то же самое, что жить с глупым свободным партнёром, который будет долгие годы терпеливо работать с Тобой, пытаясь помочь Тебе стать женщиной.

— Я попытаюсь быть сильной! — всхлипнула девушка.

— Часто такие выражения представляют собой лишь прозрачную маскировку зависти и обиды, — покачала головой мать. — Задумайся, не так ли это в твоём случае. А ещё чаще их используют, чтобы спрятать свой страх перед мужчинами и перед своей собственной истинной природой. Бывает и так, что такой довод используют, чтобы восхвалить то, что на самом деле является всего лишь сексуальной инертностью, невротической фригидностью или фальшивой гордыней. Нет, дочка, не стоит в этом вопросе стремиться к ценностями других, и особенно мужчин, или тех, кто пытается подражать мужчинам. Теперь Ты должна попытаться найти свои собственные женские ценности, самые глубокие и самые женские ценности внутри себя, внутри своего существа. Постарайся понять кто Ты, попробуй вынуть из глубины своего сердца свою истинную женственность, а затем наберись смелости и стань тем, кем Ты действительно являешься — собой.

— Ты — моя мать, — прошептала девушка. — Как Ты можешь говорить мне такое?

— Возможно, Ты права, — вздохнула женщина. — И возможно я сама не посмела бы сделать этого, если бы не была здесь с Тобой, голой, в ошейнике, и с номером на груди.

— Позорно для Тебя говорить это! — возмутилась девушка.

— Просто, я хочу, чтобы Ты жила, — объяснила женщина. — А ещё я хочу, чтобы Ты была счастлива, действительно счастлива.

— Постыдись, мама!

— Именно моя любовь к Тебе вынуждает меня говорить Тебе это, — сказала женщина.

— Я ненавижу Тебя! — всхлипнула её дочь.

— Неужели я действительно коснулась чего-то столь глубоко спрятанного в Тебе, настолько знакомого и настолько же пугающего, что Ты не осмеливаешься принять это, предпочитая набрасываться на меня?

— Ты — ужасная женщина! — заявила дочь.

— Я — та, кто любит Тебя, и даже глубже, чем Ты можешь себе представить, — сказала женщина.

— Ты всё врёшь, — заплакала девушка.

— Нет, — проговорила мать. — Я пытаюсь объяснить Тебе, что ложь закончилась.

— Голая самка! — сквозь слёзы сказала девушка.

— Ты помнишь, как несколько енов назад, когда мы нашли друг друга здесь, две раздетые пленницы, два живых трофея солдат, оказавшиеся на одной цепи, я сказала, что надеялась, что возможно, Тебе удалось убежать, а Ты мне ответила, что на Тебя надели ошейник.

— Да, — кивнула девушка.

— А сейчас он на твоей шее? — поинтересовалась мать.

— Да, конечно, — отозвалась дочь, почти рефлекторно подняв обе руки, и потрогав стальное кольцо.

— Тогда нет для Тебя никакой надежды на спасенье, — сказала старшая женщина.

— Я знаю, — прошептала младшая. — Как и для Тебя.

— И я знаю это, — согласилась женщина, нежно погладив плачущую дочь по голове. — Конечно же, Ты понимаешь, что это означает для Тебя. Скоро, Тебе, моя прекрасная дочь, придётся изучить, как нужно правильно носить тонкие, развратные одежды рабынь и как завязывать рабский пояс так, чтобы подчеркнуть свою красоту для удовольствия владельца. Тебя будут учить вставать на колени, ласкать мужчин, и делать такие вещи, которые Ты до сих пор даже представить себе не могла. Ты научишься привлекательно носить цепи и двигаться в них так, чтобы мужчины сходили с ума от страсти. Тебя научат готовить, шить, чистить ботинки и даже мыть полы шваброй. А ещё они научат Тебя приносить им плеть в зубах, на четвереньках и склонив голову. Ты будешь учиться любить, и служить. Ты будешь учиться быть рабыней.

— Нет! Нет — отчаянно мотала головой девушка.

— Скоро твоё прекрасное бедро почувствует поцелуй раскалённого железа, и Тебя продадут, — продолжила мать. — И тогда Ты вступишь в свою новую реальность. С этого момента начнётся твоя новая жизнь.

— Мама! — попыталась возразить девушка, но была остановлена рукой матери прижатой к её губам.

— Берегись свободных женщин, — предупредила старшая женщина, — теперь для Тебя всё будет не так как для них.

— Не говори со мной так, мама! — взмолилась девушка.

— Я должна сказать Тебе всё это и поскорее, — объяснила мать. — Я не знаю, сколько времени нам ещё удастся побыть вместе.

— О чём Ты, мама? — спросила девушка.

— В любой момент мужчина может опустить между нами плеть, и прервать наш разговор, — ответила она. — И скорее всего мы никогда больше не увидимся снова.

— Мама, — испуганно отпрянула дочь.

— Ты же не думаешь, что нам позволят и дальше оставаться вместе, — грустно улыбнулась женщина. — Скоро нас оценят, но уже не как мать и дочь, а просто как женщин, и уведут каждую своей дорогой.

— Ты будешь оценена, как женщина? — скептически спросила дочь.

— Представь себе, моя дорогая, — ответила та, — так же как и Ты.

— Это кажется нелепым, — заявила девушка.

— И, тем не менее, я — женщина, — напомнила ей мать.

Девушка раздражённо опустила голову и уставилась в пол.

— Тебя расстраивает думать обо мне как о женщине? — поинтересовалась мать.

— Да, — гневно ответила девушка.

— Уверяю Тебя, теперь именно так мужчины будут думать обо мне, и смотреть на меня, — пояснила она.

— Нелепость, — сказала девушка.

— Что я здесь делаю? Почему я здесь, как Ты думаешь? — спросила мать у своей дочери. — А ведь я здесь по той же самой причине, что и Ты.

— По какой? — спросила девушка.

— Уверена, Ты и сама можешь догадаться, — усмехнулась женщина.

— Почему? — спросила девушка.

— Уверяю Тебя, меня привели сюда, и приковали среди этих женщин, вовсе не потому, что я была твоей матерью.

— Но почему тогда? — допытывалась девушка.

— Я не хочу говорить об этом перед Тобой.

— Скажи, — потребовала девушка.

— Мужчины нашли меня привлекательной, — объяснила женщина.

— Тебя? — насмешливо переспросила дочь.

— Да, — ответила её мать. — Неужели так трудно понять или принять, что мужчины могли бы найти твою мать настолько привлекательной женщиной, желанной собственностью, прекрасным животным, сексуальной шлюхой, что могли бы посчитать её достойной, чтобы держать на их цепи?

— И Тебе потом придётся ползать перед мужчинами и служить им? — спросила девушка.

— Да, — признала женщина, — и с тем же самым совершенством, как и Тебе, моя дорогая.

— Абсурдно, — заявила девушка.

— И я, несомненно, буду уведена отсюда своей дорогой, а Ты своей, — вздохнула она, — как совершенно чужие друг другу женщины. Но я вижу, что мысль об этом Тебя оскорбляет.

— Да, — призналась девушка.

— Мне жаль, — сказала она. — Но я буду принадлежать, так же, как и Ты.

— Ты должна будешь так же, как и я ублажать своего хозяина?

— Конечно, — ответила мать.

— Я не могу в это поверить, — всхлипнула девушка. — Это не доходит до меня.

— Ты думаешь, что только Ты сама со всей своей красотой, можешь быть выставлена на торги в ожидании предложения цены? — поинтересовалась женщина.

— Но Ты же — моя мать!

— Конечно, но Ты должна понимать, что я тоже могу быть привлекательна для мужчин, и, по крайней мере, для одного мужчины однажды уже была, — сказала женщина, и улыбнулась. — Твоё присутствие это доказывает.

— Не обязательно, — буркнула девушка.

— И, тем не менее, это так, — улыбнулся женщина.

— Ты — моя мать, — повторила девушка.

— Ты что, правда думаешь, что мое тело теперь превратилось в лёд или в дерево, — осведомилась женщина, — что, я перестала быть человеческой женщиной, что у меня исчезли чувства, что у меня нет потребностей?

— У Тебя не может быть потребностей, — заплакала девушка. — Это не правильно. Ты — моя мать!

— Твой отец не испытывал ко мне особой привязанности, — призналась она дочери. — Да и Ты, как мне кажется, тоже считала меня всего лишь само собой разумеющимся элементом твоего окружения. А я была ужасно одинока.

— Но Ты — моя мать! — простонала девушка.

— Я много кто, — заметила женщина, — или точнее ещё недавно была много кем.

— У тебя не может быть потребностей, — всхлипнула её дочь.

— Посмотри на меня, — предложила женщина. — Неужели Ты думаешь, что у женщины, обнаженной и посаженной на цепь, выставленной мужчинами на всеобщее обозрение, может не быть потребностей? Подобные вещи освобождают меня и мои потребности. Они освобождают меня, заставляя быть собой.

— Отвратительно! — возмутилась девушка.

— Всю мою жизнь, я хотела целовать, ласкать и служить мужчине и делать его счастливым, — призналась женщина.

— Но это же — отвратительно! — заявила девушка.

— Кажется, теперь у меня появится возможность сделать это, — улыбнулась женщина.

— Я не могу поверить, что Ты говоришь мне это серьёзно, — призналась её дочь.

— Присмотрись ко мне, — велела ей мать. — На моём горле ошейник. И я не смогу снять его. И он держит меня на цепи вместе с другими. Я полностью раздета. Мужчины могут рассматривать меня, если и как пожелают. На моей груди цифры. Я номер 261 среди трофеев наёмников. И скоро меня продадут кому-нибудь. Так что, не говори мне, что я могу говорить, а что нет. Я, как и Ты, женщина на цепи!

— Мамочка, я боюсь, — внезапно призналась девушка. — Я так боюсь!

— Мы все боимся, — вздохнула женщина, прижимая дочь к себе.

— Я не знаю, что произойдет со мной, — всхлипнула девушка.

— И ни одна из нас этого не знает, — сказала мать.

— Я не хочу принадлежать, — снова заплакала девушка.

— А Ты подумай об этом с точки зрения мужчины, — предложила ей мать. — Ты очень красива. Подумай, сколько удовольствия получат мужчины от обладания Тобой. Подумай, насколько счастливыми их сделает это.

— И я тогда стану ценностью? — спросила девушка.

— Непременно, — пообещала ей мать. — Со временем ты сможешь даже стать сокровищем.

— Нет, Нет! — внезапно вскинулась девушка. — Мы ни в коем случае не должны думать об этом с точки зрения мужчин.

— Почему? — поинтересовалась женщина.

— Я не знаю! Но то, что нравится им, что доставляет им удовольствие, что делает их столь мужественными, столь властными и сильными, столь отличающимися от нас, должно отрицаться ими!

— Почему? — удивилась женщина.

— Я не знаю, — простонала девушка.

— Чтобы сделать их жалкими и слабыми, так, чтобы мы могли доминировать над ними? — уточнила мать.

— Я не знаю, — ответила девушка.

— Чтобы мы смогли притвориться, что похожи на них? — усмехнулась мать.

— Я не знаю, — повторила девушка.

— Будучи свободной женщиной, Ты могла бы, если бы вдруг захотела, по любой причине, из ненависти или зависти, ища власти, да неважно почему, попытаться сделать нанести им такую обиду, такое коварное и тяжкое оскорбление. Но теперь, моя прекрасная дочь, такие ужасные и нелепые поступки, за которые юридические наказания даже не прописаны, для Тебя смертельно опасны. Ты — рабыня, и для Тебя будет лучше даже не начинать думать об этом.

— Я боюсь быть рабыней, — призналась дочь.

— Как и все мы, — вздохнула мать.

— Я не понимаю рабынь, — сказала девушка.

— Скоро Ты поймёшь их даже слишком хорошо, — заметила мать.

— Почему так получается, что многие из них, не имея даже миски для их еды, ходя в жалких тряпках и ошейниках, кажутся самыми счастливыми из женщин, такими сияющими и довольными?

— У них есть владельцы, — объяснила ей мать.

— Мама, — робко позвала девушка.

— Что, доченька, — ободряюще сказала женщина.

— Этим утром, на Авеню Админиуса, я была вынужден назвать мужчину Господином, — сообщила девушка.

— Также сделали все мы, — успокоила её мать. — Это всего лишь один из способов приучить нас к повиновению, и к тому, что находимся ниже их.

— Произошло ещё кое-что, — прошептала она.

— Что? — поинтересовалась мать.

— Я должна была поцеловать плеть мужчины, — призналась она шёпотом.

— Уверяю Тебя, мы все сделали это, — заверила её мать.

— Но не это главное. Я боюсь говорить, — простонала девушка.

— Скажи мне, не бойся, — попросила мать, успокаивающе прижимая голову дочери к своей груди.

— У меня появились чувства, — призналась девушка. — Я никогда не чувствовала прежде ничего подобного.

— Я понимаю Тебя, — сказала мать.

— Я задрожала, когда почувствовала, как тугая кожа прижалась к моим губам, — сказала она. — Я, как предложено медленно, поцеловала и облизала это. А потом, посмотрев на мужчину, я увидел свирепость, силу, бескомпромиссную решимость в его глазах. И я снова согнулась и вернулась к прерванному занятию. И тут я почувствовала внезапное непонятное волнение. В моём животе появилась странная лёгкость и жар. Мои бедра запылали. Я почувствовал влагу внизу живота.

Её мать мягко поцеловала девушку и успокаивающе провела рукой по её волосам.

— Наверное, я — ужасный человек, — всхлипнула девушка.

— Такие ощущения совершенно естественны, — успокоила её мать. — Не стоит стыдиться их. Они говорят Тебе о том, кто Ты есть. Нет ничего неправильного в том, чтобы быть самой собой. Это прекрасно быть тем, кто Ты есть, независимо от того, чем это может оказаться.

— А у Тебя когда-нибудь были такие ощущения? — поинтересовалась девушка.

— Да, — призналась мать.

— В чем может быть их значение? — спросила напуганная девушка.

— Это очень просто, — улыбнулась мать.

— Что? — замерла девушка.

— То, что мы с тобой — женщины, — объяснила мать.

— Женщины? — переспросила дочь.

— Конечно, — сказала мать. — Такие чувства, потребности и связанная с ними беспомощность, естественны для нас. Не надо бояться их. Они говорят нам, кто мы.

— Мама, неужели, мы — рабыни? — выдохнула девушка.

— Тихо, — поспешно скомандовала мать. — Кто-то приближается. Охранник!

Они торопливо отпрянули друг от друга, и опустили глаза в пол. Мать полулежала, на правом бедре и боку опираясь руками в пол Сэмниума, девушка приняла такую же позу, но на левом боку. Они не поднимали головы, не желая рисковать, и сталкиваться взглядом с глазами охранника, привлекая тем к себе его внимание. Они отлично выглядели в ошейниках и на цепи.

Женщина, лежавшая на мраморной скамье около меня, обхватила её ещё крепче, пробороздив замком своего ошейника по мрамору. Первым делом охранник снял с её ножные кандалы, потом, посадив женщину вертикально, освободил и запястья. Сложив цепи, ножные и ручные на сиденье перед ней, мужчина взял за волосы и сдёрнул её несопротивляющееся тело со скамьи. Согнув женщину в поясе, он отвёл будущую рабыню к её месту на цепи. Второй замок дожидался там, отмечая место с которого женщину не так давно забрали. Поставив пленницу на колени, охранник открыл замок и, прокинув дужку через кольцо на её ошейнике, защёлкнул его снова. Женщина, опять ставшая частью цепи, обессилено повалилась на пол. А мужчина уже осматривал соседних женщин. Ни одна из них не осмелилась столкнуться с ним взглядом. Это был тот же самый товарищ, который, чуть раньше привел сюда на поводке свежее связанное пополнение.

— Номер 261, - наконец позвал он.

— Пожалуйста, нет, — выдохнула женщина.

Он сурово посмотрел на неё.

— Господин, — прошептала она, опуская голову.

У молодой девушки, отвисла челюсть, когда она услышала, как её мать использовала это слово для мужчины. Меж тем, пленница номер 261 была освобождена от цепи. Охранник усадил её верхом на скамью.

— Пожалуйста, — взмолилась она, — не надо. Хотя бы не сюда. Здесь моя дочь.

Но на её щиколотках уже сомкнулись браслеты кандалов, и их цепь, прошедшая под тяжелой скамьей зафиксировала женщину на месте. Потом, то же самое произошло и с её запястьями. Охранник, без каких-либо эмоций толкнул её вперёд, вынуждая лечь животом на сиденье. Горло всё также опоясывала полоса железа, запертая на висячий замок. Второй замок, тот, что держал её ошейник на цепи, остался на своём месте, ожидая, когда его пленница закончит своё служение. Охранник развернулся и ушёл, оставив лежавшую на скамье женщину в одиночестве дожидаться своей участи.

До рассвета оставалось ещё несколько анов. Мне не спалось. Недалёк тот момент, когда я должен принять окончательно решение, взять на себя доставку писем, или лучше воздержаться от этого. Для меня не было секретом, что на этот раз должность курьера может оказаться небезопасной.

Я бросил мимолётный взгляд на женщину, прикованную к скамье. Надо признать, что она была соблазнительно желанна. Но я выкинул её из своей головы. Мне сейчас было не до развлечений.

На моём попечении всё ещё оставались Хурта и Боадиссия, и мне не хотелось бы подвергать их опасности. Даже не смотря на то, что они сами хотели, и недвусмысленно заявляли о своей решимости сопровождать меня, я не был уверен, что должен позволить им это. Всё же это предприятие могло быть слишком рискованным для них, хотя, конечно, насколько рискованным, я точно не знал.

Женщина на скамье неосторожно шевельнулась. Её лёгкое движенье было отмечено тихим звоном звеньев цепи. Я гнал от себя мысли о ней. Но какой же она была возбуждающе желанной!

Причём у меня не было ни малейших сомнения, что Хурта охотно, излучая свой обычный неутомимый оптимизм, пойдёт со мной, стоит только спросить его об этом, и даже если не спрашивать. Он уже не раз жаловался, что его топор ржавеет. Это — путь алара, всплыло в моей памяти, высказывание Хурты, в последнее время редко им используемое. Возможно, он прав. Однако если Хурта пойдёт со мной, то Боадиссия совершенно точно следует оставить здесь. Но с другой стороны, если её оставить, то она уже очень скоро окажется в ошейнике, и в этом я нисколько не сомневался. Она была слишком привлекательна, чтобы избежать этого.

Я вновь был вынужден выкинуть из своей головы женщину на скамье. Но её место сразу заняла Боадиссия, интересно, как бы она выглядела лёжа голой на скамье, оказавшись в таком затруднительном положении. Скорее хорошо, как мне кажется. Конечно, я мог бы покинуть города без них, таким образом, не подвергая их опасности. Думаю, это было бы самым разумным с моей стороны. Но в любом случае, серьёзного разговора с Хуртой и Боадиссией мне не избежать. Может было бы правильней ускользнуть из города втайне от них? Я не знал, как мне следует поступить. И сон никак не шёл.

— Ой! — вскрикнула женщина на скамье, напрягаясь, почувствовав на своём теле мою руку.

— Не расслабляй тело, — приказал я. — Держи его в напряжении под моей рукой.

Она застонала.

— Ты ведь — свободная женщина, не так ли? — поинтересовался я.

— Да, — ответила она.

— Ты можешь расслабить своё тело, — скомандовал я, но вместо этого

Испуганная женщина попыталась отползти вперед по скамье. — На место.

Она застонала, и чуть-чуть сдвинулась назад.

— Больше, — приказал я, подкрепляя свои слова увесистым шлепком.

Она испуганно подчинялась.

— Ещё, — потребовал я, и она, наконец, вернулась, на прежнее место.

— Я не знаю, где Ваша рука, — всхлипнула женщина.

— Вот она, — сообщил я, прикасаясь к ней пальцем.

— Ой! — вздрогнула она.

— Ты хорошо выглядишь в ошейнике и цепях, — заметил я.

— Пожалуйста, — взмолилась она. — Не трогайте меня.

— Почему, — полюбопытствовал я, не прекращая своего занятия.

— Моя дочь рядом, — сказала она.

— И какое мне до этого дело? — усмехнулся я.

— Она может видеть и услышать! — прошептала женщина. — О-о-охх!

Женщина задрожала под моей лаской.

— У Тебя соблазнительно сложенное тело, — похвалил я. — Не сомневаюсь, что Ты принесёшь своему продавцу хорошую прибыль.

— О-о-о! — простонала она.

— Когда Тебя сюда привели, мне показалось, что твои запястья были связаны за спиной, несколько туже, чем это обычно принято, и сильнее, чем было бы вполне достаточно для того, чтобы удержать женщину в полной беспомощности.

— Сэр? — не поняла она.

— Ты могла бы называть меня Господином, — намекнул я.

— Господин? — быстро исправилась она.

— То как Ты растирала запястья, предлагает, что Ты была не просто связана, как обычно связывают рабынь, но была наказана связыванием.

— Возможно, — признала женщина.

— Может, Ты имела неосторожность, выказать уважение к мужчинам меньшее, чем абсолютное? — предположил я.

— Нет, Господин, — ответила она. — Я же не дура.

— В таком случае, я предположил бы, — сказал я, продолжая ласкать её, — что, узел предназначался, чтобы быть информацией к размышлению, или предостережением, чтобы Ты задумалась о чём-то, что могло быть причиной понижения твоего статуса.

— Да, — признала она.

— Подозреваю, что прежде Ты имела некую значимость.

— Да, — согласилась женщина. — Я была важна.

— А как сейчас, Ты всё ещё чувствуешь свою значимость? — спросил я.

— Нет! — простонала она, задыхалась.

— Ты уверена в этом? — уточнил я.

— Да, да-а-а! — тяжело задышала прикованная женщина.

— Кто Ты? — спросил я.

— Я — номер 261! — объявила она.

Взяв женщину за волосы, я принудил её сесть передо мной, а затем выгнул назад, и слегка довернул тело.

— Да, Ты действительно номер 261, - признал я и, толкнув ее вперёд укладывая на живот, поинтересовался: — Номер твоей дочери?

— 437, - ответила 261-я.

— Кто из вас двоих красивее, Ты или твоя дочь? — спросил я.

— Я не знаю, — проскулила женщина, сжимая скамью в объятиях.

До меня донёсся судорожный вдох справа, из кучи сидящих женщин. На время прервавшись, я встал со скамьи, и окинул фигуры вмиг замерших женщин.

— Ты, — ткнул я пальцем в девушку сидевшую поблизости. — На колени, спину прямо, подбородок выше, волосы за спину.

Девушка послушно и быстро исполнила мои команды.

— Ты номер 437, - прочитал я число на её груди.

— Да, — пролепетала она.

— Да, что? — переспросил я.

— Да, Господин, — поспешно исправилась 437-я.

— Да, — сказал я женщине обнявшей скамью, — ей досталось кое-что от твоей красоты.

— Что-то! — девица даже задохнулась от возмущения.

— Вы обе довольно красивы, — сообщил я женщине на скамье, возвращаясь к ней. — В настоящее время трудно сказать, кто из вас двоих, в конечном счете, после надлежащей рабской дрессировки, окажется самой красивой и способной, но, лично для меня совершенно ясно, что если вас обеих выставить на торги сейчас, то Ты уйдёшь по гораздо большей цене.

— Я? — спросила женщина, лежащая передо мной с явным любопытством в голосе.

— Да, — сказал я. — Однако, в ней присутствует нечто вроде твоего стиля и особенностей строения, и она уже сейчас довольно красива. Так что думаю со временем, поднабравшись жизненного и любовного опыта, она сможет приблизиться к твоей красоте.

Судя по звуку за моей спиной, девица задохнулась от возмущения.

— Пожалуйста, — взмолилась женщина. — Мы — мать и дочь.

— Вы — всего лишь две женщины, — пояснил я. — Причём обе в ошейниках. И на данный момент, Ты, моя закованная в цепи красавица, уйдёшь с аукционной площадки по более высокой цене, по цене, с которой она в течение долгих лет не сможет даже надеяться сравняться, не говоря уже о том, чтобы превзойти. Впрочем, на мой взгляд, вы обе превосходная плоть для ошейника.

Женщина вдруг застонала. Это я вновь уделил внимание к её телу.

— Вынужден сделать вывод, что с тех пор как Тебя касался мужчина, прошло весьма долгое время, — заметил я.

— Да, — призналась она. — Вы разочарованы во мне? Я требую слишком много времени, чтобы ответить на Ваше прикосновение?

— Мама! — выкрикнула шокированная девушка.

— Ты не рабыня, — сказал я. — У Тебя нет вышколенных, отточенных рефлексов. Тлеющие угли рабского огня не были зажжены в твоём животе. В Тебе пока нет ничего, что могло бы бросить Тебя в пламя страсти от малейшего прикосновения. Ты — свободная женщина. Я не ожидаю от Тебя многого.

— О-о-о! — внезапно закричала она.

— Тем не менее, в Тебе, кажется, есть намёк на жизненную энергию.

— О-ой, — дёрнулась она.

— Интересно, — протянул я.

— О-о-охх! — простонала женщина. — Ой-ой!

— Возможно, как и во всех женщинах, в Тебе есть рабыня, — предположил я, прислушиваясь к её стонам. — Или возможно, я ошибаюсь, что в Тебе есть рабыня, ибо всё выглядит так, как будто Ты — просто рабыня.

— Пожалуйста, не вынуждайте меня отдаться Вам! — внезапно, внезапно взмолилась она, но я, не обращая внимания на мольбы, продолжил ласкать её.

— Мама! — возмущённо крикнула её дочь.

— Молчи! — простонала женщина. — Молчи! Неужели Ты не видишь, что я нахожусь в руках мужчины!

— Мама!

— О-о-о! — завыла женщина.

— Ты извиваешься как шлюха! — бросила девушка.

— Что Вы со мной делаете! — ошеломлённо воскликнула женщина, наполовину поднимаясь на руках.

— Лежать, — скомандовал я ей, и она послушно опустилась грудью на прохладный мрамор, обхватив его руками, прижавшись к сиденью правой щекой. Тело напряжено, глаза дикие, рот открыт, дыхание тяжёлое.

— Что-то не так? — осведомился я.

Она замерла, почти окаменела, лишь сильнее стиснула мрамор в своих объятиях. Казалось, что она не смела пошевелиться.

— Ну? — поощрил её я.

— Не заставляйте меня кончить, — вдруг взмолилась она.

Какой она стала красивой в своей беспомощности. Да, такая женщина действительно могла бы заслужить высокую цену.

— Почему это? — полюбопытствовал я.

Она застонала.

— Почему? — уже требовательнее спросил я.

Не было необходимо избивать её за то, что она сразу не ответила на мой вопрос. Всё же она пока была свободной женщиной. Такая задержка от рабыни, конечно, является не приемлемой, и может закончиться для неё поркой.

— Пожалуйста, — простонала женщина.

— Так Ты хочешь кончить, или нет? — уточнил я.

— Нет, нет, — проговорила она.

— Думаю, что прошло слишком много времени, с тех пор как Ты по настоящему отдавалась мужчине, если, конечно, Ты вообще когда-либо делала это, — заметил я.

— Да, — всхлипнула она.

— Ты, правда, никогда прежде не отдавалась мужчине полностью? — поинтересовался я.

— Нет, — прошептала женщина.

— Я думаю, что теперь Ты подозреваешь, на что это может быть похоже, не так ли? — спросил я.

— Да, да, — напряженно прошептала она.

Я вновь слегка дотронулся до неё.

— Ой, — отозвалась она, ещё плотнее прижимаясь к мрамору.

— Будь сильной, Мама, — призвала её дочь.

Из глаз женщины брызнули слёзы, капая на мрамор скамьи. Скрытый под её длинными тёмными волосами замок, державший её ошейник, с тихим скрипом пробороздил по гладкой поверхности сиденья.

— Мне кажется, что Ты хочешь кончить, — заметил я.

— Нет, нет, — ответила она.

Тогда я нежно погладил её.

— О-о-оххх, — застонала женщина.

— А я вижу, что Ты хочешь этого, — усмехнулся я.

— Нет, нет!

Но я уже возобновил свои ласки, на сей раз, делая это с изысканной деликатностью, мимолётными, лёгкими касаниями, которые должны были поставить её, находящуюся теперешнем состоянии, на край неконтролируемой ответной реакции. У меня не было ни малейшего сомнения, что стоит мне продолжить, и через пару мгновений она, звеня цепью, задёргается на животе, и закричит от переполняющих её эмоций, беспомощно извиваясь на гладком мраморе, сжимая скамью ногами так, что на нежной коже внутренней поверхности её прекрасных бёдер останутся синяки и ссадины.

— Мама, ни один мужчина не сможет заставить Тебя отдаться ему! — выкрикнула девушка.

Мне стало ясно, что она была просто ничего не понимающей девственницей. Несомненно, следующие несколько недель многому научат её.

— Замолчи, глупая девчонка! — заплакала её мать.

— Мама! — возмутилась та.

— Почему Ты не хочешь кончить? — поинтересовался я у женщины.

— Моя дочь, — выдохнула она. — Моя дочь здесь!

— Но Ты хотела бы этого, если бы её здесь не было? — спросил я.

— Да, да! — призналась женщина.

— Интересно, — заметил я.

— Мама! — испуганно запротестовала девушка.

— Вы думаешь, что я собираюсь удалить её из зала? — осведомился я.

— Пожалуйста! — взмолилась женщина.

— Нет, — отрезал я. — Разве Ты не хочешь, чтобы она знала, каким удовольствием и радостью Ты можешь быть для мужчины?

— Но я же её мать! — прорыдала она.

— Ты — всего лишь ещё одна женщина в ошейнике, — поправил её я. — И, скоро, вы обе разойдётесь каждая своим путём. Кроме того, я не думаю, что она ровня Тебе. Возможно, когда-нибудь она сможет сравняться с Тобой. Я не знаю. Возможно, Ты, в своей материнской любви, могла бы надеяться на это, и даже помочь с обучением, или дать совет. Однако в настоящее время, уверяю Тебя моя дорогая леди, именно Ты являешься тем призом, от которого сильные мужчины получат наибольшее удовольствие, увидев на животе у своих ног. Кто знает? Может случиться так, что, в конечном счете, вы обе окажетесь в одном и том же доме. Было бы интересно понаблюдать, как вы будете конкурировать друг с дружкой за расположение своего владельца. И меня нет ни малейших сомнений, что это Тебя, моя дорогая, а не её, будут чаще всего тащить за волосы на кровать хозяина.

Женщина тряслась от рыданий.

— Какие отношения были между Тобой и твоей дочерью? — поинтересовался я, но, не дождавшись ответа, продолжил: — Подозреваю, что весьма прохладные. Уверен, что твоя любовь к ней находила слишком слабый отклик в её сердце, что твои жертвы, твоя забота и усилия, вложенные в неё, в лучшем случае были не поняты или не оценены по достоинству. Не трудно догадаться, что её, как это обычно бывает, в тщеславии и эгоизме юности, по-видимому, неизбежных спутниках молодёжи, слишком мало беспокоили твои чувства, твоя реальность, как независимой женщины и человека. Едва ли она думала о Тебе с точки зрения этих понятий, или принимала Тебя таковой. Скорее всего, она, как правило, считала Тебя чем-то само собой разумеющимся, часто рассматривая Тебя немногим более чем удобство, инструмент и прибор, имеющийся в её мирке, немногим более чем свою служанку или спутницу.

— Нет, нет! — отчаянно запротестовала дочь, зато её мать не произнесла ни слова.

— Но всё это для вас обеих теперь осталось в прошлом, — объявил я.

— Да, — прошептала женщина.

— Вы — теперь только две женщины, — предупредил я, — каждая под опекой беспристрастного железа, и каждой предстоит встать на колени на рабский прилавок, и каждой в отдельности предстоит беспомощно подчиняться и выдерживать объективное исследование покупателей. Там не будет иметь никакого значения, что вы — мать и дочь. Скорее всего, вас даже продавать будут не поблизости друг от друга, а в соответствии с вашими номерами, или как это будет решено профессиональными работорговцами на основе их эстетических или коммерческих предпочтений. Там вас обеих предложат, оценят и купят, как двух разных животных, как отдельные, ничем не связанные предметы, просто как товары, исключительно на основании ваших собственных достоинств. И оттуда вы разойдётесь каждая своим собственным путём, скорее всего, чтобы никогда больше не увидеть друг друга снова, каждая на цепи своего собственного рабовладельца. Интересно, кто из них получит лучшую рабыню?

Я снова коснулся её тела, очень мягко.

— О-о-ох, — тихим стоном отозвалась она на мою ласку.

— Ну, так кто из вас будет лучшей? — поинтересовался я.

— Я не знаю, — ответила женщина.

— Мама! — зло выкрикнула девушка.

— А вот я не сомневаюсь, что, в конце концов, под соответствующим надзором сильных мужчин, Вы обе станете превосходными рабынями, — предположил я.

— Да, — почти неслышно шепнула женщина.

— Не исключено, что спустя какое-то время, Вы обе станете настолько изумительны, что будет затруднительно выбрать лучшую из вас, — заметил я.

На этот раз женщина ничего не сказала.

— Но теперь, нет никаких сомнений, кого из вас мне следует выбрать, — заявил я.

Девушка вскрикнула в гневе. Её мать отчаянно застонала, сжимая скамью.

— Ты можешь вообразить свою дочь в рабском шёлке? — спросил я женщину. — Ты можешь вообразить её в ошейнике, стоящей на коленях и повинующейся?

— Да, — прошептала женщина.

— Не говори так, мама, — взмолилась дочь.

— Ты можешь представить её голой, извивающейся в цепях, вскрикивающей и умоляющей о прикосновении мужчины.

— Да, — простонала женщина.

Дочь, закрыв лицо руками, вздрагивала от рыданий.

— Тише, дорогая, — сказала ей женщина. — Так всё и будет.

— Мужчины ужасны, — глотая слёзы, выговорила девушка.

— Нет, — ответила ей мать, — они — хозяева. Они — это они, как и мы — это мы.

— Я никогда не уступлю им, — заявила девушка, размазывая слёзы по лицу.

— Тогда Тебя просто убьют, — предупредила женщина.

Девушка задохнулась от ужаса и отпрянула, звякнув цепью.

— Я могла бы сделать вид, что отдаюсь им, — прошептала она.

— Это — преступление, — сказала мать. — И его легко обнаружить по безошибочными физиологическими признаками. За это тоже наказывают смертью.

— Что же тогда, я могу сделать? — всхлипнула дочь.

— Отдайся полностью или умри, — ответила мать.

— Какие же тогда у меня есть шансы? — спросила девушка.

— Ни одного, — заверила её мать. — Ты будешь рабыней.

— Если хочешь, я могу пойти к ней и, взяв её за шею одной рукой, другой рукой отшлёпать, как детскую игрушку, — предложил я.

— Нет, — отказалась женщина. — Подобного скоро будет достаточно в её жизни. Она быстро научиться, каково это, быть невольницей, и принадлежать мужчинам.

— Тогда, не волнуйся о ней так, — усмехнулся я.

— Я — её мать, — напомнила она.

— На твоём месте я волновался бы больше о себе самой, — заметил я. — Поверь, очень скоро Ты обнаружишь что, являешься намного более частым объектом мужской агрессии, чем она. Просто видеть Тебя, означает хотеть раздеть и замкнуть на твоём горле свой ошейник.

— Нет! — выдохнула женщина.

— Я — мужчина, и могу ручаться за это, — заверил я её, дружелюбно шлёпнув по мягкому месту.

— Пожалуйста! — простонала она.

— Помолчи, — велел я.

— Да, Господин.

— Уверяю Тебя, Ты, в настоящее время, с намного большей вероятностью, чем твоя дочь возбудишь хищничества мужчин, которые будут рассматривать Тебя в качестве простого порабощенного объекта их желаний. По моему мнению, по крайней мере, на данный момент, именно Ты, а не она, обнаружишь, возможно, к своему ужасу и бедствию, что вызываешь их интерес как рабыня, с предсказуемыми для тебя лично последствиями.

— Нет! — прервала меня девушка.

— А ну тихо, низкая рабыня, — рыкнул я на неё.

— Низкая рабыня! — попыталась возмутиться она.

— Я сейчас проявляю внимание к этой женщине, — сказал я. — Я нахожу её интересной.

— Мама, Ты же — свободная женщина, — снова вмешалась девушка. — Ты же не рабыня. Ты не должна уступать ему. Сопротивляйся ему. Не уступай ему.

— Не говори глупостей, дочь, — ответила ей женщина.

— Разве Ты не видишь? Даже притом, что он — мужчина, он снизошёл до того, чтобы говорить с нами любезно. Цени это, ибо никто не знает, когда Ты услышишь такие слова снова.

— Он — животное! — выплюнула её дочь.

— Господин милосерден ко мне, — объяснила мать. — Неужели Ты не видишь? Из-за твоего присутствия здесь, и из уважения к деликатности нашей ситуации, он позволил мне почти, полностью остыть.

— Остыть! — возмутилась дочь.

— Да, — ответила женщина. — Спасибо Вам, Господин.

— Ой! — вскрикнула женщина.

— Ты, правда, думаешь, что я милосерден? — усмехнулся я.

Кажется, она неправильно поняла мои намерения.

— О-о-о, он опять меня трогает! — простонала женщина, снова вцепившись в мраморную скамью.

— Ты, правда, думаешь, что я милосерден? — повторил я свой вопрос.

— Нет, нет! — ответила она.

— Похоже, Ты решила, что какой-либо настоящий мужчина позволил бы такой соблазнительной и сладкой красотке как Ты, просто разложенной на скамье для удовольствий мужчин, будущей рабыне, соскочить с крючка в подобной ситуации? Что он не воспользуется случаем, если можно так выразиться? — полюбопытствовал я.

— Скажи ему, что именно так бы и поступил настоящий мужчина! — снова попыталась вмешаться её дочь.

— Не будь глупой, — ответила ей женщина. — Здесь идёт речь не о тех слабаках, которые называют себя «настоящими мужчинами», пытаясь замаскировать свою слабость под фальшивыми названиями, а об истинных мужчинах.

И вдруг она застонала. Мне показалось это интересным. Она вовсе не остыла, как мы подумал. Угли рабского жара, как оказалось, не потухли в её животе.

— Я прошу о милосердии, — взмолилась она.

— Отказано, — сообщил я ей.

— Сопротивляйся ему! — крикнула ей дочь.

— Его руки сильны и могущественны, — простонала женщина. — И он знает, что он делает и чего хочет! А я мягкая и я женщина!

— Ты хочешь уступить мне, — сказал я ей. — Это не трудно заметить.

— Я не должна этого делать, Господин, — всхлипнула она. — Здесь моя дочь. Она больше никогда не будет уважать меня-я-а-а! О-о-ох!

— Ты считаешь, что для неё будет неправильно знать, что её мать — горячая шлюха? — спросил я.

— Пожалуйста, — взмолилась женщина.

— Но Ты-то это знаешь, — заметил я, ободрительно шлёпая её по ягодице.

— Я не могу ничего поделать с этим! — заплакала она.

— Вы похожа на горячую самку слина, — сообщил я ей. — Ты прекрасно дёргаешься и извиваешься. Ты почти так же горяча, как рабыня. Интересно было бы посмотреть, на что Ты будешь похожа, когда на самом деле окажешься в неволе.

— Пожалуйста, — простонала она.

— Ты уже принадлежишь ошейнику, — усмехнулся я.

— Я должна попытаться сопротивляться, — прошептала она, напрягаясь всем телом.

— Вместо этого, Ты могла бы, устроить своей дочери поучительную демонстрацию того, как женщина может привести мужчину в невероятный восторг. Она могла бы извлечь немалый опыт из этого урока, использовав это к своей пользе в её собственной неволе. Ты могла бы даже передать ей своё впечатление от этого, ведь твои настоящие реакции на мои прикосновения, очень скоро будут ожидаться и от неё. Ей будет полезно узнать то, как рабыня могла бы реагировать на своего владельца.

— Если Вы возьмёте меня, я останусь холодной, — заявила она. — Я не буду участвовать в Вашем удовольствии.

— Ты не кажешься мне такой уж холодной, — усмехнулся я.

Она не ответила, лишь задёргалась под моими руками.

— Это была угроза? — поинтересовался я.

Взяв женщину за волосы обеими руками, я запрокинул её голову. Замок на ошейнике свободно закачался над скамьёй. Думаю, что в этот миг до неё дошло, что мне ничего не стоило размозжить ей голову о мрамор сиденья.

— Нет, — поспешно ответила она. — Нет, Господин!

Я позволил ей опустить голову. Замок, с металлическим стуком снова лёг на камень. Зазвенели цепи на её запястьях. Под скамьёй проскрежетала по полу Сэмниума цепь, сковывающая её щиколотки.

— Существует много способов, которыми можно взять женщину, — объяснил я. — И все они доставляют удовольствие. Многое зависит от ситуации, от времени суток и предпочтений рабовладельца. Неужели Ты думаешь, что удовольствие мужчины неразрывно связано с желанием женщины? Это — распространенное заблуждение свободной женщины. Это, всё равно, что полагать, что фруктом нельзя насладиться до тех пор, пока он вначале не попросил сорвать его с ветки. Это просто чушь. На самом деле, любой может просто взять его и наслаждаться им. То же самое можно сказать и об отношениях мужчины и женщины. В них один просто навязывает свою волю беспомощной другой. В этом проявляется его власть и сила. Те, кто уже почувствовал такие вещи, знают их ценность.

— Я Ваша, и вы можете сделать со мной всё, что Вы пожелаете, — сказала она, — и Вы отлично это знаете.

— Интересно, должен ли я вынудить Тебя отдаться мне? — задумчиво проговорил я.

Теперь она напряглась, замерла, взволнованная моими словами. Она не знала, какое решение я приму. Но независимо от того, каким оно будет, она, в своей беспомощности, уже готова была его принять.

Её внезапно дёрнувшиеся запястья были остановлены цепью. Цепь ножных кандалов вновь заскрежетала по полу под скамьей, сообщая мне, что её ноги непроизвольно дёрнулись.

— Лежи смирно, — приказал я ей.

И я начал, с мягкостью и изысканной деликатностью, без излишней спешки, пробуждать её глубинные потребности и замечательную жизненную энергию её тела. У меня уже не было сомнений, что со временем она превратится в роскошную рабыню. Счастлив будет тот мужчина, ошейник которого она будет носить.

— Он вынуждает меня отдаться ему! — вдруг простонала она.

Я не останавливался. Я продолжал увлекать её, столь же мягко, сколь и неумолимо, словно на незримом поводке, вверх по длинной лестнице её потребностей и беспомощности. Это было похоже на то, как если бы я, как это принято на Горе, провёл плачущую, переполненную потребностями её тела женщину, через длинный узкий коридор, застеленный мягким ковром, в котором её босые ноги тонули по щиколотки, но при этом чувствовали неглубоко под ним холодную твёрдость камня, через тяжёлую прочную дверь, которую я захлопнул за её спиной, показывая ей, что отныне нет для неё никакого спасения, а затем приковал к месту в ногах моей кровати.

— Возьмите меня! — вдруг кричала. — Я прошу Вас, возьмите меня!

— Интересно, нужно ли мне теперь вынуждать Тебя отдаться мне полностью?

— Я сама прошу взять меня! — заплакала она.

— Мама! — вскрикнула ей дочь.

— Кажется, здесь присутствует твоя дочь, — напомнил я ей.

— Я прошу позволить мне отдаться! — плакала женщина. — Я прошу взять меня!

— Мама нет! — крикнула девушка. — Не позволяй ему так унижать Тебя!

— Молчи, — всхлипнула её мать. — Я уже в его власти.

— Ты кончишь, лишь тогда, когда получишь на это разрешение, — приказал я женщине.

— Да, Господи-и-ин, — простонала она.

— Не уступай ему, мама! — умоляла девушка.

— Вот теперь Ты можешь сделать это, — разрешил я ей.

— Да-а-а, Господи-и-и-н! — выкрикнула она.

Вернувшись на место, я снова закутался в мои одеяла. Близился рассвет, до которого оставался всего один ан. Следовало задремать хотя бы на немного. Я чувствовал себя удовлетворённым. Я чувствовал себя превосходно. Женщину уже расковали, сняли со скамьи и возвратили к остальным, на цепь. Она была последней, помещенной на эту скамью этой ночью. Закончив с ней, на несколько енов я сел на скамью перед её головой и подал ей мою руку. Она благодарно вылизала и поцеловала мои пальцы. Замок ее ошейника при этом, негромко скоблил по мрамору. Как мне показалось, она отчаянно нуждалась в том, что я сделал ей. Но лично мне это было особенно интересно, потому что она пока ещё не была рабыней.

— Какая же Ты шлюха! — злым шёпотом обругала её дочь.

Женщина теперь лежала на боку подле неё, вытянув ноги.

— Да, дочь моя, — не стала спорить с ней мать.

— Ты была похожа на рабыню! — заявила девушка.

— Скоро я действительно буду рабыней, — напомнила ей мать, — впрочем, так же как и Ты, моя дорогая дочь, не забывай об этом.

— Я больше не уважаю Тебя, — проворчала дочь. — Ты больше не заслуживаешь уважения.

— А я и не прошу твоего уважения, — ответила ей женщина. — И более того, я не нуждаюсь в нём, и больше не хочу его. Есть вещи, которые лучше и глубже, чем уважение. Те, которые я только что изучила. К тому же, скоро мы обе будем порабощены, и тогда ни одна из нас не будет наделена правом на этот товар. Наше положение, уверяю Тебя, будет намного глубже и ближе к природе, чтобы задумываться ещё и об уважении. Я прошу у Тебя, скорее понимания и немного любви.

— Я ненавижу Тебя! — выплюнула девушка.

— Как хочешь, — расстроено вздохнула женщина.

Внезапно дочь бросилась к ней и ударила. Мать негромко вскрикнула, скорее от неожиданности, чем от боли, и ещё больше вытянула ноги, но даже не попыталась защититься, или удар в ответ.

— Ненавистная шлюха! — прошипела дочь.

— Это так трудно для Тебя понять, что я, точно так же как и Ты являюсь женщиной, — спросила мать, — даже теперь, когда я такая же голая и в ошейнике, как и Ты сама?

— Шлюха! — презрительно бросила дочь.

— А не из-за того ли Ты сердишься, — вдруг спросила женщина, — что некоторые мужчины могли бы предпочесть меня Тебе?

— Нет! — резко ответила девушка.

— Не в том ли дело, что Тебе стало жаль, что не Ты, а я была прикована цепью к скамье, беспомощно выставленная для удовольствий незнакомцев?

— Нет! — сердито бросила дочь.

— Неужели Ты действительно так ревнуешь ко мне? — спросила женщина.

— Нет, нет! — почти закричала дочь.

— Да тише, Вы обе, — шикнула на них одна из женщин на цепи. — Из-за вас двоих могут выпороть нас всех.

— Мама, — прошептала девушка. — Я на цепи, я голая, и мне страшно!

— Конечно, моя дорогая, — сказала женщина, и сев позвала дочь к себе: — Иди ко мне милая.

Она нежно обхватила свою дочь руками, и прижала её голову к своему плечу.

— Что теперь будет с нами? — всхлипнула девушка.

— Мы обе станем рабынями, — тихо сказала женщина, целуя дочь висок.

— И мужчины будут делать с нами всё что захотят, полностью? — прошептала девушка.

— Конечно, — кивнула мать.

— И мы будем существовать только для их обслуживания и удовольствия? — спросила девушка.

— Да, — подтвердила мать, снова целуя её.

— Я хочу это, мама, — вдруг призналась дочь.

— Я знаю, — успокаивающе сказала мать.

— Насколько же я, наверное, ужасна, — всхлипнула девушка.

— Нет, нет, только не Ты, — улыбнулась мать, гладя дочь по голове.

— Мы — рабыни, мама? — спросила девушка.

— Да, дорогая, — ответила мать, целуя её. — А теперь, отдыхай.

— Я люблю Тебя, мама, — призналась дочь.

— И я Тебя очень люблю, дочка, — сказала мать.

— Спокойной ночи, мама, — шепнула девушка, — спокойной ночи номер 261.

— Спокойной ночи, номер 437, - нежно сказала женщина, — Спи доченька.

* * *

Я почувствовал руку на своём плече.

— Пора подниматься, — объявил Минкон.

Сев на одеялах, я осмотрелся. У стены, где держали пленниц, уже было пусто. Крепко же я заснул, что не услышал, как их вывели из зала.

— Вот, — Минкон протянул мне пакет с письмами. — Они — все здесь.

— А откуда Ты знаешь, что я понесу их? — поинтересовался я.

— А разве нет? — удивился он.

— Да, — вздохнул я и, забрав пакет, затолкал его под тунику.

— Я также доставил твоё оружие, и остальные вещи, — сообщил Минкон. — Талон на Фэйку у Тебя где?

— Здесь, — ответил я. — В моём кошельке.

— Большую часть девок уже разобрали, — проворчал он.

— Странно, ещё же рано? — удивился я.

— На самом деле, не так чтобы очень, друг мой, — заметил он. — Вон, даже Хурта проснулся.

— Так поздно? — изумился я.

Водилась за Хуртой такая особенность, парень любил поспать подольше, и часто просыпался уже после рассвета. Но, честно говоря, я иногда тоже позволял себе подобную вольность, особенно после приятно проведённого вечера с выпивкой и рабынями.

— Ну, в общем, да, — кивнул Минкон, и добавил: — Он и Боадиссия ждут Тебя, снаружи.

— Я должен поговорить с ними, — сказал я. — Необходимо сообщить им об опасностях, с которыми мы можем столкнуться. Они могут отказаться сопровождать меня.

— Я уже поговорил с ними на эту тему, — успокоил меня Минкон. — Боадиссия полна решимости идти в Ар. Кажется, она хочет найти там ответ на некую тайну, имеющую отношение к её прошлому. А Хурту этим вообще напугать невозможно.

— Естественно, — буркнул я.

— Он ищет приключений, — пожал плечами Минкон.

— Ну и замечательно, — махнул я рукой.

— К тому же Ты ему нравишься, — усмехнулся наёмник.

— С чего бы? — полюбопытствовал я.

— Да он ценит любого, кто с удовольствием слушает его поэзию, — засмеялся Минкон.

— С удовольствием? — возмутился я.

— Он уже сочинил стихотворение этим утром, — сообщил Минкон. — Он считает его смешным. Этакой весёлой дразнилкой людей, которые спят допоздна.

— Хурта сочинил такое? — уточнил я.

— Ага, — улыбнулся Минкон. — Кроме того, кроме приключений и тому подобного, как мне показалось, он расценивает это, как дело аларов.

— В каком смысле? — спросил я.

— Он планирует разведать земли Ара, и решить, стоят ли они того, чтобы аларам их захватывать.

— Похоже, парень и в самом деле не совсем понимает того, что сейчас происходит, — заметил я.

— Это точно, — согласился со мной Минкон.

— Пойду я поднимать Фэйку, — вздохнул я.

— Твои вещи вон там, — показал наёмник.

Через несколько енов я уже спускался по ступеням Сэмниума, следовавшая за мной Фэйка несла мой дорожный мешок.

— Тал Рариус! — обрадовано выкрикнул Хурта.

— Тал Рариус! — отозвался я.

— Приветствую, — поздоровалась Боадиссия.

— И Тебе привет, — ответил я ей.

Улыбающаяся девушка, в своём длинном аларском платье, показалась мне чрезвычайно привлекательной этим утром. Мне показалось, что она теперь носила его несколько по-другому, подпоясана она была немного туже. По крайней мере, все прелести её фигуры теперь стали намного очевиднее. Похоже, придётся с ней поговорить об этом. Скорее всего, девчонка просто не может представить себе того, что её вид мог бы сделать с мужчинами, как он мог бы возбудить и повлиять на них, особенно на сильных мужчин. С тех пор, как мы предложили её парням в лагере извозчиков, заработав на этом кое-какую медь, с ней начали происходить на первый взгляд неуловимые изменения. Вот только неуловимость этих изменений исчезала с каждым днём, а сами они становилось всё более очевидными. Могло показаться, что она становилась всё более ослепительной и всё более женственной. Трудно было не заметить, что она даже свой жёлтый металлический кулон на шее стала носить иначе, теперь он висел вплотную к горлу. Шнурок был дважды обмотан вокруг её шеи.

— Всего Вам хорошего! Всем Вам! — сказал Минкон, и мы попрощались с ним.

— И даже Тебе, маленькая, соблазнительная, порабощенная Фэйка, желаю всего хорошего, — улыбнулся он.

— Спасибо, Господин, — поклонилась она. — И я тоже желаю Вам всего хорошего.

Наёмник обернулся и сделал знак охраннику. Тот приблизился и Минкон заговорил с ним, как если бы мы были ему совершенно незнакомы, неизвестны ему, и только что выведены из Сэмниума.

— Помести этих гражданских вместе с другими, — приказал он. — И вместе с им подобными выставь вон из города.

— Пошевеливайтесь, — буркнул наш конвоир, вставая позади нас, и подталкивая своим копьем. — Туда. Двигайтесь к остальным.

— Не сопротивляйся, — предупредил я Хурту.

— Да ладно, — согласно кивнул он.

— Ой! — внезапно вскрикнула Фэйка.

Охранник, очевидно, решив поразвлечься, дотронулся до неё наконечником своего копья, скорее всего просунув его между ног рабыни и двинув вверх, пощекотав внутреннюю поверхность её бедра.

Когда мы проходили мимо другого солдата, девушка вскрикнула снова. Этот приподнял подол её короткой туники остриём своего меча, видимо решив полюбоваться её бёдрами.

Мы как раз подходили к многочисленной группе горожан.

— Господин, — позвала меня Фэйка.

— Да, — бросил я.

— Пусть это будет Ваша, — попросила она.

Я присмотрелся к ней. Трудно был не заметить, что внимание, которое она получила, весьма возбудило девушку. Беспощадный металл оружия мужчин, коснувшись кожи её ног и живота, пробудил потребности рабыни. Внимание, что она получила, иногда называются нежностью стали господина, особенно в тех случаях, когда оружие касаются тела рабыни. А ведь она провела ночь в одиночестве, на цепи, ожидая, когда за ней придут, сверят её товарный номер и заберут.

Она отвернулась от меня, и вздрогнула, услышав шорох моего клинка покидающего ножны. Она выпрямилась в струну и напряжённо ждала. Как она была соблазнительна в этот момент! Я выждал нескольких мгновений, а затем легко коснулся её, медленно провёл мечом вверх по бедру, приподнимая подол, и давая ей почувствовать свежий ветерок на своих прелестях. Спустя некоторое время, когда я счёл нужным, я отдёрнул остриё, позволяя ткани упасть на прежнее место.

— Пожалуйста, Господин, — взмолилась рабыня.

— Возможно, сегодня вечером, — пообещал я.

— Замечательно, — послышался грубый мужской голос. — А теперь, двигайтесь!

Я вложил меч в ножны и, вместе с Хуртой и Боадиссией, в сопровождении возбуждённой Фэйки, смешавшись с толпой горожан, отправился по Авеню Админиуса к большим воротам Торкадино.

— Как же это должно быть ужасно, быть рабыней, — сказала Боадиссия, — и быть обязанной подчиниться любым мужчинам, чего бы они от неё не захотели.

Я промолчал.

— Разве Вы так не думаете? — пристала она ко мне.

— Что Ты имеешь в виду? — решил уточнить я.

— Я про касание тела рабыни их сталью, — пояснила она, — как это сделали с нашей бедной маленькой Фэйкой.

— Что-то я не замечал раньше, чтобы Ты настолько заботилась о ней, — сказал я.

— Ну, она же твоя очаровательная маленькая глупенькая рабыня, — снисходительно улыбнулась Боадиссия.

Фэйка, шедшая позади нас, даже задохнулась от возмущения. Она, между прочем, была, конечно, прежде чем оказалась в ошейнике, свободной высокородной женщиной города Самниума. К слову сказать, в действительности это, то же самое что и «Сэмниум», просто в диалектах западных прибрежных народов оно произносится именно так, как я здесь написал. Его изначальное значение, скорее всего — «Место для собраний», а его применение к зданию, или залу для сбора советов является его развитием. Конечно, с точки зрения образованной Фэйки, это Боадиссия выросшая в лагере аларов, была немногим лучше, если вообще лучше, простой варварки.

— Ты что-то там сказала, Фэйка? — полюбопытствовал я.

— Нет, Господин, — быстро и кротко отозвалась она.

Моей женщине не хотелось быть избитой.

— Касание голого тела рабыни сталью, помогает ей понять, что она подчиняется рабовладельцу во всех вещах и полностью, — объяснил я.

— Полагаю, что Вы правы, — кивнула Боадиссия.

— Вообрази, что сталь касается твоего тела, — предложил я, — особенно, представь, что возможно, Тебе, связанной или закованной в цепи, приходится ждать этого, знать, что это вот-вот должно произойти, и что Ты должна подчиниться этому прохладному жестокому прикосновению, его суровой нежности.

— Да, возможно, — тревожно сказала Боадиссия, передёрнув плечами.

— Иногда от такого прикосновения рабыни смазываются намного быстрее, чем без оного, — заметил я.

— Смазываются? — переспросила девушка.

— Да, — подтвердил я.

— Какое неприятное выражение, — поморщилась она.

— Нисколько, — усмехнулся я. — Скорее наоборот, интимное, замечательное, возбуждающее, сочное выражение. Он точно описывает, как её тело готовится к использованию.

— К использованию! — задохнулась девушка.

— Конечно, — кивнул я. — Она же — рабыня.

— Ну да, верно, — согласилась Боадиссия.

— А интимный и волнующий запах сопровождающий такое смазывание, аромат беспомощной, возбужденной женщины, готовой к использованию владельцем, необыкновенно стимулирует мужчину.

— Даже не сомневаюсь, — пробурчала она.

— Таким образом, — продолжил я, — довольно обычным делом является то, что после такого прикосновения, «нежности стали господина», рабыня, уже теперь понимающая свою чрезвычайную беспомощность и власть владельца, свою полную зависимость от его милосердия, и его полное и абсолютное над ней доминирование, отдаётся ему быстро и сладострастно.

— Я поняла, — сказала она, и мимолётно вздрогнула.

Мы шли по Авеню Админиуса, смешавшись с колонной из приблизительно двухсот или трёхсот человек. Мы находились в трети длины колонны от её хвоста. Это показалось мне удачным положением. Я полагал, что если какие-либо охранники, получившие приказ наблюдать за выходящими из города, или возможно даже досматривать выходящих, а то и искать конкретно нас, учитывая количество беженцев, могли бы несколько ослабить внимание и стать немного менее прилежными в своих усилиях, к тому времени, когда добрались бы до нас. А, не обнаружив нас и видя в поле зрения конец колонны, у них мог проявиться некий взрыв компенсационного энтузиазма.

Мы уже миновали ряды висельников. Признаться, я не был расстроен тем, что они остались позади. Мы продолжали медленно двигаться вдоль проспекта к большим воротам. На тротуаре у стены одного из домов на коленях стояла нагая рабыня. Руки девушки, скованные цепью за её спиной были прикованы к рабскому кольцу, вмурованному в стену. На её шеё висела табличка, на которой имелась надпись: «Для свободного пользования». Стоило нашим глазам встретиться, как она стремительно опустила голову.

— Пошевеливайтесь, — недовольно буркнул конвоир.

Таких женщин, часто выставляют в качестве удобства для горожан, и для поддержания порядка в городе. Хотя, бывает и так, что рабыню приковывают таким образом ради наказания. Но, учитывая текущую обстановку в городе, последнее казалось мне маловероятным.

— Что за шлюха, — возмутилась Боадиссия.

— Хорошенькая, — заметил я. — И свободная для пользования, к тому же.

— Мне не хотелось бы, чтобы их выставляли подобным образом, — заявила девушка.

— Но Ты же не возражаешь против общественных питьевых фонтанов? — поинтересовался я.

— Нет, конечно, — ответила она. — Но это же совсем другое.

— Правда? — усмехнулся я.

— Конечно, — сказала она. — И вообще, мужчины — животные, и увидев таких женщин, они могут возбудиться. Безопасность свободных женщин может оказаться под угрозой.

— Как раз таки, нахождение этих женщин на улицах гореанских городов, особенно в напряжённые времена, имеет тенденцию сохранять свободных женщин в большей безопасности, — пояснил я.

На этот раз Боадиссия промолчала, видимо задумавшись.

— И это действительно так, — добавил я.

— Возможно, — не стала спорить она.

— Немногие мужчины станут беспокоиться и красть сухую корку хлеба, к тому же подвергая себя неоправданному риску, если перед своими глазами видят бесплатное угощенье. Хотя, конечно, бывают и исключения, не все мужчины одинаковы.

— Я не сухая корка хлеба, — возмутилась Боадиссия.

— Это — только фигура речи, — объяснил я.

— Я не сухая корка, — обиженно повторила она.

— Ты — свободная женщина, — сказал я.

— Если бы я, хотя бы в малейшей степени интересовалась такими вопросами, — заявила она. — Я предпочла бы быть для мужчины весьма сладким десертом.

— Сладким десертом? — переспросил я, честно говоря, получив удовольствие от того, что она заговорила подобным образам.

— Вот именно, — сказала она.

— Это — распространенное заблуждение недрессированных свободных женщин, — заметил я. — Они считают себя красивыми и опытными, хотя сами они в лучшем случае, слегка привлекательны и почти полные неумёхи.

— Неумёхи? — переспросила удивлённая Боадиссия.

— Конечно, — усмехнулся я. — Для того, чтобы удовлетворить мужчину по-настоящему нужно уметь несколько больше, чем снимать одежды и ложиться перед ним на спину.

— Возможно, — раздраженно признала девушка.

— В действительности, Ты не умеешь даже снимать свою одежду, как впрочем, и правильно ложиться, — добавил я.

— Понятно, — сердито буркнула Боадиссия.

— Возможно, Тебе стоило бы взять пару уроков у Фэйки, — заметил я.

— О, нет, пожалуйста, Господин! — испуганно выкрикнула Фэйка. — Пожалуйста, не надо!

Я весело улыбнулся. Думаю, что при этих обстоятельствах, не будет необходимо наказывать её. В конце концов, с моей стороны это была просто шутка, и превосходная кстати. Хотя, почему-то, не все ценят мое роскошное чувство юмора. Например, Бутс Бит-тарск, насколько я помню, далеко не всегда понимал мои шутки.

— Это было бы нелепо, — сердито проворчала Боадиссия.

— Да, Госпожа! — торопливо поддержала её Фэйка.

— Безусловно, лично Ты находишься в гораздо большей опасности, чем большинство свободных женщин, потому что Ты не хочешь скрыть своё лицо под вуалью, — предупредил я Боадиссию.

— Женщины аларов не носят вуали, — гордо заявила девушка. — Это изобретение цивилизации, подходящее скорее для надушенных девушек, которым было бы лучше сразу надеть ошейники.

— Ты не женщина аларов, — привычно поправил её Хурта.

— Я выросла среди фургонов, — рассерженно напомнила она парню.

— Это верно, — признал он, как мне показалось почти неохотно.

Я предположил бы, что столкнись Хурта с Боадиссией при несколько иных обстоятельствах, например, купи он её на невольничьем рынке, и его отношение к ней значительно отличалось бы от теперешнего. Возможно, её связь с фургонами, правильно это или нет, не мне судить, несколько сковывала его, боюсь, препятствуя рассмотреть в Боадиссии ту, кем она по существу была, то есть довольно соблазнительную женщину.

— Скажи-ка, Ты хочешь действительно быть в безопасности? — спросил я Боадиссию.

— Конечно, само собой, — раздраженно признала она.

— Тогда, возможно, Тебе не стоит возражать против приковывания рабынь для предназначенных для случайного использования, — заметил я.

— Возможно, — вынуждена была согласиться девушка.

— И возможно Ты должна скрыть себя вуалью, — добавил я.

— Ерунда, — отмахнулась она.

— Но Ты хочешь быть в безопасности? — уточнил я.

— Конечно, — кивнула Боадиссия.

— Тогда надень вуаль, — потребовал я.

— Нет, — отрезала она.

— Впрочем, возможно это не имеет значения, — пошёл я на попятный.

— Почему это? — удивилась Боадиссия.

— Вероятно, Ты права, — сказал я.

— Что Ты имеешь в виду? — поинтересовалась девушка.

— То, что Ты не достаточно симпатична, чтобы заинтересовать кого-либо, — пожал я плечами.

— Что, — задохнулась от возмущения девушка. — Да я красивая. И мужчины заплатили бы за меня очень высокую цену.

Хурта согнулся пополам от смеха. Боадиссия мгновенно обернулась к нему и впилась в него злобным взглядом. Я даже обрадовался, что он в своё время лишил девушку кинжала.

— Хорош ржать, — бросил я Хурте, и тут же захохотал сам.

Судя по её взгляду доставшемуся мне, будь она вооружена, и мне пришлось бы защищаться.

— Вы идиоты! Вы оба! — завила Боадиссия, — как и все мужчины. Вы просто не знаете, что делать со свободными женщинами.

— Я — алар, — сквозь смех сказал Хурта. — Я знаю, что надо делать из свободных женщин.

— И что же? — полюбопытствовала девушка.

— Рабынь, — заржал он с новой силой.

— Я привлекательна, не так ли? — спросила у меня Боадиссия.

— Да, — признал я. — Конечно. Мы просто поддразнивали Тебя.

— И за меня дали бы высокую цену, не так ли? — уточнила она.

— Думаю да, — кивнул я, — по крайней мере, достаточно высокую, для новой, недрессированной рабыни, фактически рабского мяса не имевшей ещё ни одного владельца, и даже не заклеймённой.

— Вот видишь? — бросила она Хурте.

Хурта только язвительно фыркнул.

— Разве я не привлекательна, Хурта? — спросила она парня.

— Ты? — переспросил он.

— Я, — сердито сказала она.

— Ты вызываешь во мне не больше интереса, чем тарлариониха, — заявил он, — и думаю, что если бы Ты была тарларионихой, то даже самец-тарларион не заинтересовался бы Тобой.

Хурта захохотал, запрокинув голову.

— А если бы Ты увидел меня голую, нежную, на коленях у своих ног, надушенную, накрашенную, в ошейнике и цепях, тогда Ты захотел бы меня? — поинтересовалась она.

От неожиданности Хурта подавился смехом. Он вдруг нахмурился, и кажется, рассердился. Рука алара непроизвольно сомкнулась на рукояти топора висевшего на его плече. Другую руку он сжал в кулак.

— Расслабься Хурта, Тебе нечего беспокоиться, — усмехнулась она. — Ты всего лишь большое непритязательное животное. Эти удовольствия никогда Тебе не достанутся.

Хурта не ответил, только сердито сверкнул взглядом и уставился прямо перед собой.

Мы продолжали наш путь к большим воротам.

— Кажется, он всё же считает меня привлекательной, не так ли? — спросила Боадиссия у меня.

— Само собой, — согласился я.

— И Ты тоже хотел бы иметь меня, не так ли? — поинтересовалась она.

— С некоторыми оговорками, возможно, — признал я.

— Если бы я была рабыней? — уточнила девушка.

— Конечно, — кивнул я.

— Конечно! — засмеялась она.

— Шевелитесь, — прикрикнул охранник, один из тех, что стояли вдоль нашего маршрута.

Боадиссия принялась мурлыкать себе под нос какую-то аларскую мелодию. Казалось, она находилась в прекрасном расположении духа. Я вновь окинул её взглядом. После того вечера, который она простояла прижавшись спиной к колесу фургона и руками привязанными к спицам, в ней произошли преобразования, которые трудно было не заметить. Мне даже стало интересно, могла ли она стать со временем подходящей рабыней. Лично мне это не казалось невероятным. Я представил, на что она была бы похожа, если бы на её шее вместо знакомого шнурка и кулона, красовался ошейник. Полагаю, что владеть ей было бы небезынтересно. Впрочем, решил я для себя, поработить её никогда не поздно. Тогда можно будет делать с ней, всё как, когда и кому захочется.

— Что-то не так? — осведомилась она, заметив мой изучающий взгляд.

— Ничего, — ответил я, выходя из задумчивости.

— Двигайтесь, пошевеливайтесь, — рявкнул следующий охранник.

— Ого, — бросил другой наёмник, с интересом разглядывая Боадиссию, что не удивительно, учитывая, что она не была скрыта под вуалью.

— Шевелись, — крикнул ещё один конвоир.

— Тебя это тоже касается, свободная девка, — раздраженно буркнул его сосед.

Боадиссия прошла прямо перед этими товарищами, по-королевски, с высоко поднятой головой, делая вид, что полностью игнорирует их, и даже не соизволив удостоить их взглядом. Безусловно, и я был в этом уверен, она отлично знала о том, что они рассматривают её, и их оценка доставляла ей немалую радость. После событий того вечера, разбуженная в ней женщина уже не могла не замечать оценивающих мужских взглядов и не наслаждаться тем эффектом который она производит на мужчин.

— Ты думаешь, что это мудро с твоей стороны, вести себя подобным образом? — спросил я её.

— Каким образом? — невинно улыбаясь, уточнила девушка.

— Неважно, — хмуро отмахнулся я, и она весело засмеялась.

По правде говоря, а чего ей было бояться их? Она была свободной женщиной. У неё не было ни малейшего повода, чтобы опасаться их, абсолютно никакого, по крайней мере, если не случится такого, что она окажется рабыней. Вот тогда у неё могло бы быть много поводов для страха.

Впереди, на некотором удалении, я уже мог разглядеть большие ворота Торкадино.

— Шлюха, — заявил один из солдат.

Боадиссия лишь рассмеялась, даже не посмотрев в его сторону.

— Мясо для ошейника, — бросил он, и девушка засмеялась снова, никаким иным способом не показывая ему, что обратила внимание на его замечание.

Как хорошо, если не сказать надменно, она теперь вышагивала. Я присмотрелся к тому, как шли другие свободные женщин и рабыни. Сколь немногие из свободных женщин действительно шли так, гордо неся свою красоту. Возможно, они стыдились этого, или даже боялись этого. Немногие свободные женщины ходят таким способом, так чтобы продемонстрировать свою красоту, например, как это должны делать рабыни. Тут немалую роль играет длина одежды. Длинные одежды, которые носят свободные женщины, это касается и аларского платья Боадиссии, позволяют скрывать определенные дефекты походки, но когда ноги обнажены, как у рабынь, хочешь — не хочешь, а придётся ходить красивой и изящной походкой. К тому же, учитывая отеровенность многих предметов одежды рабынь, зачастую двигаться в них необходимо с изысканной аккуратностью. Рабыня, например, и это обычно включается в её обучение, редко наклоняется, чтобы поднять упавший предмет. Скорее она приседает, сгибая колени, и склоняя тело красиво, подбирая потерю с изящного и скромного полупоклона. Иногда, кстати, обычно при обслуживании молодёжных пирушек, юноши устраивают себе своеобразное развлечение, разбрасывая по полу различные предметы, заранее оговаривая какой из них кому из молодых людей соответствует, и рабыня должна поднять их менее изящным способом, чем ей полагается. В зависимости от того какой предмет она поднимет первым, определяют кому достанется её подчинение. Бывает, что за вечер рабыне приходится сыграть в эту игру не один раз. Я снова присмотрелся к Боадиссии. Её походка теперь казалась мне чем-то средним между походкой свободной женщины и рабыни. Складывалось впечатление, что сквозь надменность просвечивали некие признаки обещаний рабыни. Пожалуй, можно не сомневаться, что под некоторой опекой, и возможно с ошейником на шее, красота походки могла бы быть сохранена, и даже значительно улучшена, а налёт надменности удалён. Я снова взглянул на неё. Да, кажется, Боадиссия уже сейчас готова идти в рабской тунике. И у меня не было ни малейшего сомнения в том, что некоторые из тех парней, мимо которых она прошла, задрав нос, тоже были более чем готовы преподать ей, помогая себе плетью, науку правильной рабской походки, причём как в тунике, так и без оной.

— Ты уверена, что хочешь пойти в Ар? — снова поинтересовался я. — Это может быть опасно.

Девушка непроизвольно коснулась медного диска на шее.

— Да, — решительно сказала она. — Я хочу узнать, кто я.

— И как Ты думаешь, кто Ты? — полюбопытствовал я.

— Я не знаю, — вздохнула она. — Но, насколько я знаю, меня нашли среди остатков того, что очевидно было большим и богатым караваном. Возможно, это был караван моего отца.

— Возможно, — пожал я плечами.

— По крайней мере, за место в таком караване, необходимо было заплатить, а это предлагает богатство.

— Это верно, — согласился я.

— К тому же сомнительно, что какой-то извозчик или простой работник, скажем, взял бы с собой ребёнка, — заметила она.

— Скорее всего, нет, — кивнул я.

— Исходя из этого, мне кажется вероятным, что моя семья была достаточно богата, — предположила она.

— Полагаю, что это вполне возможно, — не стал спорить я.

Это и правда не казалось мне невозможным. Но как бы то ни было, что-то во всём этом меня тревожило. Буква «Тау» на медальоне, по каким-то мне самому не понятным причинам, казалась смутно знакомой. Я никак не мог вспомнить, где и когда я мог видеть именно этот «Тау», то есть, что именно так прописанный «Тау».

— Почему на диске проставлено число? — поинтересовался я.

— Понятия не имею, — ответила девушка, — но это должно быть какое-то своего рода идентифицирующее устройство, возможно соответствующее адресу или номеру в списке пассажиров.

— Или номеру фургона, — предположил я, — если это был большой караван, или, что более вероятно, номеру торговца или компании имеющим несколько фургонов.

— Да, — согласилась она. — Я никогда об этом не думала. Но, это вполне возможно.

— Возможно, — задумался я.

— Наверняка они хотели бы иметь что-либо по чему можно было бы узнать, кому мог принадлежать ребенок, — заметила она.

— Можно предположить и такое, — кивнул я.

— Так оно и должно быть, — уверенно заявила девушка.

— Возможно, — признал я.

— Хочешь послушать мое последнее стихотворение, — вмешался в наш разговор Хурта, — то, что слегка упрекает тех ленивых товарищей, которые при случае любят поспать подольше?

— Конечно, — сказал я, сразу помрачнев.

— Это — весёлое стихотворение, — с улыбкой сообщил мне Хурта.

— Я в этом уверен, — вздохнул я.

— Просыпайтесь, гадкие бездельники! — продекламировал Хурта. — Это — первая строка, сильно, не правда ли?

— Порывисто, — признал я.

— Подъём, противные злодеи! — продолжил Хурта.

— Ты уже пересмотрел первую строку? — осведомился я.

— Конечно, нет, — удивился Хурта. — Зачем менять то, что уже и так превосходно. Это — вторая строка.

— А Ты уверен, что это — весёлое стихотворение? — уточнил я.

— Определенно, — заявила Хурта, хихикая.

— Я не знал, что Ты сочиняешь весёлые стихи, — заметил я.

— Я многогранен, — напомнил мне Хурта. — Ты что, думал, что я провожу всё своё время, сочиняя трагические оды?

— Вот именно так, я как раз и не думал, — заверил его я.

— Во мне присутствует и более несерьёзная сторона, — сообщил мне Хурта, — хотя заметить ей могли только те, кто хорошо меня знает. К тому же, если быть постоянно подавленным, по моему мнению, это может неблаготворно сказаться на поэтическом росте.

— Полагаю, Ты прав, — кивнул я.

— Ты можешь мне доверять в этом вопросе, — с важным видом заявил Хурта.

— Очень хорошо, — проворчал я.

— Небольшое отчаяние может далеко завести, — сказал он.

— Уверен в этом, — поддержал я поэта.

— Я начну снова, — объявил Хурта. — Вставай, Ты гнусный, грязный, вонючий, медлительный слин!

— Мне показалось, Ты сказал, что собираешься начать снова, — заметил я.

— Ну да, я начал с третьей строки, — сообщил он и, повернувшись к шедшему рядом с ним мужчине, поведал: — это посвящено моему другу, Тэрлу. Вот ему. В действительности, именно он вдохновил меня сочинить это.

— Я понял, — кивнул тот, пристально посмотрев на меня, и прибавил шаг.

— Подъём, говорю я вам, медлительные тарски, мерзкие, отвратительные, сонные гнусные урты! — выкрикнул Хурта.

Уже несколько человек посмотрели на меня как-то странно. Теперь и я прибавил шаг, смотря прямо перед собой.

— Уже полдень! — крикнул Хурта, и вдруг остановился, и заржал так, что по его щекам покатились слёзы.

— Что с Тобой? — заботливо поинтересовался я.

Несколько мужчин обогнули нас.

— Я же сказал Тебе, что оно весёлое, — сквозь смех проговорил Хурта, сгибаясь в поясе.

— Правда?

— Только не говори мне, что юмор оказался слишком тонким для тебя, — пораженно сказал он.

— Ну, я же не алар, — напомнил я.

Боадиссия весело засмеялась, но как мне показалось, немного неуверенно и тревожно.

— Ну, Ты же видишь, — начал мне терпеливо объяснять Хурта, — Я не сказал, что уже утро. Я сказал, что уже полдень.

— Ну и что? — спросил я.

— Таким образом, Ты должен был бы ожидать, что я скажу утро, но как Ты видишь, утро уже прошло. Вот я и сказал, что уже полдень.

— Ах, да, — воскликнул я, полагая, что, возможно, у меня появилось понимание его мысли. — Превосходно, превосходно.

Многие гореане просыпаются довольно рано. Возможно, стоит запомнить это. Это может несколько помочь, хотя, возможно, незначительно. Боадиссия издала какой-то приглушённый звук, как мне кажется, должный показать, что она смеётся. Уверен, она просто пыталась ещё раз заявить о своих правах на то, чтобы считаться женщиной аларов. Фэйка, которой, к счастью ничего доказывать не требовалось, выглядела ошеломленной.

— Мы на месте, — с облегчённым вздохом объявил я, — вот и ворота!

Кое-кого из людей проходивших через большие ворота Торкадино обыскивали с особой тщательностью. Несколько женщин, раздетых догола, вероятно чем-то заинтересовавших наёмников, стояли на камнях перед аркой, и к их ужасу, досматривались с гореанской эффективностью. Кстати, кое-какие монеты и кольца при этом были найдены. Вообще-то, после такого обыска многие женщины годятся только на то, чтобы стать рабынями. Но этих просто вытолкнули за ворота, сунув им в руки их же одежду. Боадиссия, что интересно, хотя и была довольно миловидна, всё же избежала этого унижения. Сбоку присутствовала кучка предметов, конфискованных у различных людей, как мужчин, так и женщин, но, надо признать, что в действительности взято было немного. Я даже начал подозревать, что обработка этой группы горожан, была не более, чем имитацией обыска.

Думаю, всё дело в том, что в этой колонне беженцев присутствовал я вместе с моими спутниками. Чем иным можно было объяснить освобождение Боадиссии от гореанского обыска с раздеванием, обещавшего массу удовольствия охранникам, кроме как тем, что она была с нами.

Письма Дитриха были спрятаны внутри моих ножен. Конечно, это затрудняло выхватывание оружия, но рассмотрев все прочие варианты укрытий, имевшихся в моём распоряжении, это оказалось наиболее целесообразным. Бумаги нетрудно обнаружить под туникой или в подкладке плаща. Конечно, если есть время, сообщения можно написать прямо на ткани подкладки с внутренней стороны, а затем останется только надеяться на то, что охранникам не придёт в голову отпороть подкладку. Конечно, существует немало всевозможных тайников для сообщений или ценностей. Можно упомянуть некоторые из них, такие как полые каблуки или разделяющиеся подошвы в сандалиях, крошечные секретные ниши в кольцах, брошках, заколках, полых гребнях, фибулах, запонках и пряжках. Эфесы мечей зачастую имеют внутри скрытую полость, чтобы найти которую, требуется развинтить рукоять. Подобные ниши, одна или несколько могут быть в тростях и посохах. Само собой разумеется, некоторые из них, также, могут содержать, кинжалы или шпаги. Кроме оружия такие скрытые в посохе полости могут содержать даже подзорные трубы, хронометры, компасы, и прочие полезные в дороге вещи. Во время паломничества в Сардар подобный посох, увитый цветами, является непременным атрибутом пилигрима. И кстати, такие люди отнюдь не столь безопасны, как это могло бы показаться, и многие разбойники убедились в этом на своём собственном горьком опыте.

— Вы все вместе? — спросил гвардеец, окинув взглядом нашу группу.

— Да, — кивнул я.

— Проходите, — махнул он рукой, и через пару мгновений мы оказались по ту сторону арки больших ворот города, морщась от яркого солнечного света.

Немного отойдя, я оглянулся назад, оценив стены Торкадино. С такого расстояния, освещённые лучами полуденного солнца, они казались очень высокими и неприступными. Неприступными для обычных штурмовых лестниц. На это намекали многочисленные, узкие горизонтальные щели приблизительно в три — четыре дюйма высотой, через которые можно было просунуть окованные металлом шесты, с прочными железными полумесяцами на концах. Такими шестами отбрасывают приставные лестницы штурмующих, причём с минимальным риском для обороняющихся защитников. Кроме того эти щели, могут служить в качестве бойниц для лучников.

Позади нас через ворота всё ещё проходили люди. Я перенёс своё внимание в другую сторону. Там впереди, ярдах в двухстах или около того, виднелись вымпелы Коса, по-видимому, отмечавшие первый ряд осадных траншей. Моя рука непроизвольно коснулась ножен меча. Именно там я скрыл документы, доверенные мне Дитрихом.

— Вас не обыскали, — заметил невысокий товарищ, остановившийся подле меня, выделявшийся тонкими усиками, узкими бегающими глазками и огромным мешком за спиной.

— Многих не обыскали, — пожал я плечами, и низкорослый продолжил свой путь к вымпелам.

— Что мы будем делать? — тревожно спросила Боадиссия.

— Пошевеливайтесь, нечего тут задерживаться, — буркнул солдат, стоявший снаружи ворот, указывая в сторону траншей.

Мы всей компанией, Боадиссия, я, Хурта и Фэйка с моим мешком за плечами, вместе с остальными беженцами отправились в сторону вымпелов Коса.

— Я не предвижу больших трудностей с прохождением через линии косианцев, — пояснил я. — Беженцев, как мне кажется, будут гнать через них со всевозможной поспешностью. Но я не уверен, что будет разумно сразу направляться в сторону Ара. Будет лучше сначала достигнуть Аргентумской дороги, и по ней двигаться на восток к Виктэль Арии. А уже оттуда повернуть на юг к Ару.

— Это — более длинный путь, не так ли? — поинтересовалась Боадиссия.

— Да, — кивнул я.

— Тогда почему Ты выбрал именно его? — спросила она.

— Это не тот маршрут, который от нас могли бы ожидать, — пояснил я.

— Ты чего-то боишься? — полюбопытствовала девушка.

— Я проявляю осторожность, — ответил я.

— А разве нельзя пойти к Ару напрямую, минуя дороги? — спросила она.

— Если бы я был один, я бы так и сделал, — сказал я.

— Я не боюсь, — заявила Боадиссия.

— На открытой местности попадаются слины, — предупредил я, — особенно с наступлением темноты.

— О, — вздрогнула она.

— К тому же, — добавил я, — Ты привлекательна.

— Какое это имеет значение? — удивилась она.

— Ты хотела бы стать голой крестьянской невольницей, рабыней сообщества в деревне, — поинтересовался я, — всю жизнь носить верёвочный ошейник, научиться полоть сорняки и тянуть плуг, а свои ночи проводить в полузатопленной клетке?

— Нет! — вздрогнула девушка.

— Безусловно, со временем, они продали бы Тебя в городе, когда к них возникла бы потребность в деньгах на выпивку, — усмехнулся я.

Девушка вздрогнула, по-видимому, представив себе такую перспективу.

— Но, пожалуй, мы всё же, последуем по самому прямому цивилизованному маршруту отсюда к Ару, — решил я изменить своё первоначальное намерение.

— Почему? — осведомилась она.

— Чтобы сэкономить время, — объяснил я. — Оно сейчас дорого.

— Как скажешь, — пожала она плечами.

— Таким образом, мы пойдём по маршруту, названному Восточной дорогой, или Восточным Путем, — сказал я.

— Это не тот маршрут, что ещё называют дорогой сокровищ? — уточнила она.

— Он самый, — кивнул я.

— А почему его так называют? — поинтересовалась девушка.

— Из-за богатств, рабынь и тому подобных товаров, что часто перевозят по ней, — объяснил я.

— Понятно, — встревожено протянула она.

— Можешь не сомневаться, на этом пути Ты увидишь множество караванов рабских фургонов, — усмехнулся я, — а, кроме того, девушек менее богатых торговцев, много девушек, которых ведут пешком, скованных цепью в рабский караван, иногда даже с завязанными ртами и глазами.

— О, — смутилась Боадиссия.

— Замечательно! — сказал Хурта.

Я оглянулся, бросив взгляд на Фэйку, нагруженную моей поклажей, которая тут же опустила глаза.

— В колонну по одному, — скомандовал один из солдат Коса, едва мы приблизились к линии траншей. — Смотрите под ноги.

Через ров была переброшена длинная доска. Узкоглазый коротышка с тонкими усиками шёл перед нами. Он легко миновал этот импровизированный мостик. Под моим весом доска значительно прогнулась. Боадиссия, Хурта и Фэйка пересекли ров следом за мной.

— Туда, — указал нам дорогу солдат.

А через несколько енов мы добрались уже до следующей линии укреплений, представлявшей собой всё тот же ров, но уже с валом и плетнём для защиты лучников. Местами над валом торчали наблюдательные вышки, не более чем дощатые платформы, поднятые на конструкции из шестов и досок. С них велось постоянное наблюдение за воротами Торкадино. Для ночного освещения в разных местах этих полевых укреплений были развешены фонари.

— Туда, — направил нас следующий солдат.

Мы оказались в пределах периметра Косианского лагеря. Большинство палаток было круглым с невысокими наклонными вершинами. Многие были ярко раскрашены, расчерчены полосами броских цветов, и расписаны различными рисунками и орнаментами. Надо признать, что гореане имеют слабость к таким вещам. В результате, гореанский лагерь зачастую представляет собой живописное зрелище, с множеством шелков и флагов, впечатляющее даже издалека. Эти люди склонны любить ткани, возбуждающие на ощупь, специи, дразнящие их вкус, громкие и заводные мелодии, и красивых женщин. Этим они ясно дают понять свою первобытность, и свою жизненную энергию и здоровье. Все палатки были расположены в строгом геометрическом порядке, формируя прямые улицы. За этим следили инженеры, заранее натягивая ограничительные верёвки.

— Смотри, — обратила моё внимание Боадиссия.

— Вижу, — кивнул я.

Заметив, что стала объектом нашего внимания девушка, лежавшая на боку, прямо на земле, отпрянула, прижимаясь спину к толстому, приблизительно восемь дюймов в диаметре, столбу, закопанному в грунт. Она избегала встречаться с нами взглядом. Она была полностью раздета, и, судя по тому насколько грязна, провела здесь уже довольно долгое время. От столба девушка могла отойти не дальше, чем четыре фута. Дальше её не пускала цепь, три раза в тугую обмотанная вокруг столба, в специально прорубленной канавке, и дважды на шее рабыни. На обоих концах цепи красовались висячие замки.

— Эй, девушка, — позвал я её.

Услышав меня, она тут же вскарабкалась на колени, всё так же не поднимая головы и тихо заскулила.

— Она не немая, — решила Боадиссия.

— Скорее всего, она находится под наказанием «самка четвероногого животного», — объяснил я.

Девушка вновь заскулила, жалобно глядя на нас, и утвердительно покивав головой, снова опустила голову.

— Ох, — выдохнула Боадиссия.

При таком виде наказания женщине запрещена человеческая речь, и человеческое положение, в том смысле, что ей не разрешают вставать на две ноги. Передвигаться она может только на четвереньках, если только не получит команду перекатываться, или любую другую команду, подходящую для домашнего животного. Еду ей будут бросать прямо в неё или, в лучшем случае, в стоящую на земле миску. Но в любом случае питаться она должна, не пользуясь своим руками. Её могут, конечно, покормить и с рук, но опять же, касаться еды своими руками она не имеет права. Её могут обучить различным трюкам. Иногда, подобно дрессированному животному, наказанных таким способом, приучают реагировать на команды из произвольного набора звуков, дабы в обращении с ними не использовать человеческую речь вообще. Если хозяин окажется недоволен темпами дрессировки, женщину, конечно, ждёт дополнительное наказание, впрочем, как и любое другое животное в подобной ситуации. Ну и конечно используют её для своих удовольствий исключительно в позиции четвероногого животного. Подобное отношение к рабыне часто используется не только в качестве наказания, но также может фигурировать в приучении новой девушки к её теперешнему состоянию. Оно помогает ей понять, кем она теперь является, то есть животным, полностью подчиняющимся своему владельцу. Спустя некоторое время, иногда всего несколько анов, нахождения в таком состоянии, она начинает безмолвно, но красноречиво умолять, теми способами, какими только может, разрешить ей служить своему владельцу путями, более типичными для нормальной рабыни, путями, в которых её неволя может проявиться гораздо более полно и приятно для него, теми путями, в которых задействована большая сложность и широта сознательного подчинения, возможного только у человеческого существа. Чтобы удостовериться, и избежать возможного недопонимания, вполне возможного в такой ситуации, рабовладелец, обычно на короткое время, несколько инов, не больше, дает женщине возможность говорить, и за отпущенное время она должна высказать свои просьбы, в надежде заслужить его расположение. Если хозяин окажется не удовлетворён её мольбами, конечно, она будет быстро возвращена к прежнему состоянию четвероногого животного, а кроме того, за то, что ему пришлось потратить впустую своё время, женщину может ждать дополнительное наказание, обычно плеть.

Мы продолжали двигаться по территории лагеря. По моим расчётам, если нас не задержат, то через несколько енов мы должны упереться во внешний ряд укреплений, скорее всего представляющий всё те же насыпи и рвы, защищающие осаждающую армию от возможного нападения извне деблокирующих войск.

— О, глянь-ка, — ткнул пальцем Хурта немного в сторону от нашего маршрута, — там загон для лагерных девок.

Мы как раз проходили мимо огороженного забором загона, частично разбитого на небольшие ячейки-загоны, частично заставленного клетками. Судя по размеру воинского лагеря, я бы предположил, что этот загон далеко не единственный. В таких местах держат общественных женщин, рабынь для удовольствий солдат. Гореанин редко обходится без женщин. Таких девушек поставляют, обычно сразу большими партиями, работорговцы имеющие контракт с армией. Рабынь могут использовать по назначению прямо в их загонах или, что более распространено, их посылают в палатки мужчин, заплативших арендную плату, обычно за ночь. Утром женщин возвращают в загоны их владельцев. Снаружи, неподалёку от входа в этот загон, в таком месте, где все приходящие и уходящие девушки могли видеть, была установлена нехитрая конструкция трех толстых деревянных брусков, два из которых были вкопаны в землю вертикально, я третий, горизонтальный, соединял их поверху. В нижней грани горизонтального бруса имелось стальное кольцо, с которого свисали шнуры. Эти шнуры заканчивались на скрещенных запястьях поднятых над головой рук весьма привлекательной пленницы. Из внешнего торца горизонтального бруса, с обращённой к нам стороны, торчали два крюка, на которых висела табличка. Крюки были вбиты намертво, а вот таблички можно было менять в зависимости от допущенных ошибки, недостатка или нарушения. Конкретно на этой табличке было написано: «Я не доставила полного удовольствия своему владельцу ночи. Накажите меня. Используйте плеть слева». Слева от девушки, на вертикальном брусе, с вбитого в него крюка свисала пятиременная гореанская рабская плеть.

— Подождите, — сказала Боадиссия.

— Что ещё? — спросил я.

— Ей не были полностью довольны, — заметила Боадиссия.

Девушка, привязанная к конструкции, услышав наши голоса за своей спиной, испуганно напрягалась.

— Похоже на то, — кивнул я.

— И Ты не собираешься бить её? — поинтересовалась Боадиссия.

— Думаю, что она уже хорошо наказана, — ответил я.

Конечно, свой вывод я сделал взглянув на спину девушки. Думаю, что лишь часть из тех полос, что сейчас украшали её спину появилась благодаря проходящим мимо мужчинам, а большинство, скорее всего, досталось ей от хозяина ещё до того как она оказалась здесь. Рабовладелец должен гарантировать себя, что произошедшее этой ночью, независимо от того, что именно произошло, не повторялось впредь, а сама женщина раз и навсегда уяснила, что ни на что меньшее, чем прекрасная работа её господин не согласен. Рабыне не позволены недостатки в её служении. Не для того её покупали. Ей нечего ожидать предупреждений и уговоров. Коррекция её действий будет незамедлительная и всегда жестокая.

— Мужчины слабы, — заявила Боадиссия и, подойдя к крюку и сняв с него плеть, позвала: — Девка!

— Да, Госпожа, — отозвалась напуганная рабыня.

— Оставь её в покое, — сказал я. — Ты же видишь, что ей уже и так основательно досталось.

— Кто Ты? — спросила Боадиссия.

— Рабыня, Госпожа, — задрожав, ответила невольница, и её маленькие ладошки вцепились в шнуры над тугими петлями.

— Это значит, что твои владельцы должны быть довольны Тобой, — напомнила ей Боадиссия.

— Да, Госпожа.

— Полностью довольны, — добавила она.

— Да, Госпожа, — всхлипнула рабыня.

— Но Тобой они довольны не были, — заметила Боадиссия.

— Нет, Госпожа, — дрожащим голосом призналась девушка.

— Значит, Ты должна быть наказана, — подытожила Боадиссия.

— Да, Госпожа, — простонала привязанная невольница.

— Она уже наказана, — попытался я успокоить Боадиссию. — Окажи ей милосердие.

— Нет, — бросила та.

— Девушка, — обратился я к рабыне.

— Да, Господин! — страстно крикнула она.

— Ты намерена улучшить своё служение в будущем? — спросил я.

— Да, Господин! — воскликнула наказанная.

— И Ты будешь стремиться стать мечтой о совершенстве для твоих владельцев, независимо от того как долго Ты будешь служить тому или иному из них?

— Да, Господин! Да Господин! — выкрикнула она.

— Вот видишь, Боадиссия, — сказал я.

— Она врёт, — заявила Боадиссия. — Я — женщина. Я это вижу.

— Нет, Госпожа! — заплакала рабыня.

— Ты врёшь мне? — спросил я девушку.

— Нет! Нет, Господин! — залилась та слезами.

— Я ей верю, — кивнул я. — Давайте уже продолжим наш путь.

— Похоже, Ты оказался терпимее меня к проштрафившейся рабыне, — усмехнулась Боадиссия.

— Пойдем скорее, — позвал я её.

— Ещё нет, — отрезала она.

— Да хватит Тебе уже, — проворчал Хурта.

— Я знаю женщин, — заявила Боадиссия. — Я сама, одна из них. Если Вы будете слабы с ними, то они заберут Ваше мужество и уничтожат Вас. Зато, если Вы будете с ними решительны, то они вылижут ваши ноги, и сделают это с благодарностью.

Она коснулась тела рабыни плетью, и спросила:

— Ты со мной согласна?

— Да, Госпожа, — всхлипнула невольница.

— Если Вы не проявляете к рабыням строгости, — заметила Боадиссия, — они становятся небрежными, затем высокомерными, а затем начнут притворяться свободными людьми.

— В этом я с Тобой, пожалуй, соглашусь, — кивнул я.

— Их должно держать в безукоризненной дисциплине, — сказала Боадиссия, — в абсолютно бескомпромиссной и безупречной дисциплине.

— Конечно, — признал я.

Боадиссия занесла плеть. Как же она ненавидела эту рабыню! Иногда мне трудно понять ненависть свободной женщины к её порабощенной сестре. Полагаю, всему виной, злобная ревность женщины, которой достался печальный жизненный путь, дорога, рекомендуемая ей многими, но оказавшись на которой она обнаружила, что ведёт эта дорога в никуда, что в конце её ждут лишь предельное расстройство, страдания и полное отсутствие удовольствия от жизни. Ни одна женщина не может быть счастлива, пока она не займёт своё место предназначенное ей природой.

— Не бей её, — сказал я.

— Я — свободная женщина, — напомнила мне Боадиссия, — и я могу делать то, что и как мне нравится.

— Оставь её в покое, — поддержал меня Хурта. — Пойдём уже.

— Мужчины слабы, — заявила Боадиссия. — Сейчас я покажу Вам, чего заслуживают женщины, и в чём они нуждаются.

— Пожалуйста, не надо, Госпожа! — взмолилась девушка.

Но Боадиссия ужа взялась за рукоять плети двумя руками, занесла её над головой.

— Пожалуйста, нет, Госпожа-а-а-я-я! — завопила рабыня от боли.

Боадиссия нанесла пять ударов. Она не собиралась жалеть невольницу, и остановилась только тогда, когда наказанная девушка обвисла на шнурах, задыхаясь от плача.

— Ну, что? Теперь Ты будешь стараться доставить своим владельцам удовольствие? — спросила Боадиссия.

— Да, Госпожа, — сквозь рыдания проговорила рабыня.

— Теперь Вы выучила этот урок? — не отставала от неё Боадиссия.

— Да, Госпожа. Да Госпожа! — прорыдала девушка.

— Вот теперь она говорит правду, — сообщила нам Боадиссия, возвращая плеть на её законное место на крюке.

Я посмотрел в глаза наказанной рабыни. И не смотря на то, что она торопливо опустила голову, я успел разглядеть в них, что сказанное Боадиссией было совершенно верно. Отныне ни один рабовладелец не пожалуется, что он ей недоволен. Она извлекла урок из произошедшего.

— Теперь, пойдёмте, — как ни в чём не бывало, позвала нас Боадиссия.

— Интересно, — протянул я.

— Тебе стоит научиться тому, как следует обращаться с женщинами, — заявила Боадиссия. — Это Тебе может пригодиться.

— Ты тоже женщина, — напомнил я.

— Не умничай, — фыркнула она. — Я — свободная женщина.

— Туда, туда, — указывал Косианский солдат. — Не растягиваться.

Мы вернулись в колонну беженцев и продолжили свой путь через лагерь. В моём кошеле лежал мешочек наполненный монетами, плотно наполненный, хотя и главным образом невысокого достоинства, того, которое, не должно было привлечь внимания. Получив деньги от офицера в Торкадино, а не стал отказываться, оставив их себе. Оставалось только попытаться оправдать его доверие. На первый взгляд, средств было более чем достаточно, чтобы добраться до Ара. А ещё в моих ножнах лежали его письма, и мои охранные грамоты. Ещё бы знать, что меня ждёт впереди.

— Туда, — показал нам направление следующий солдат.

— Кстати, Ты так и не выслушал моё стихотворение целиком, — напомнил мне Хурта.

— Верно, — неохотно признал я.

В следующие несколько енов я был потчеван последним произведением Хурты. Он читал его с необузданной экспрессией, на ходу то тут, то там изменяя строки, без каких-либо предрассудков подвергая целые части немедленным и ошеломительным пересмотрам, необузданным и массовым, несомненно, частью оправданным, а чаще спорным, если не ужасным.

— Ну, как? — поинтересовался поэт, наконец-то, добравшись до конца.

— Я ничего никогда не переживал ничего подобного этому, — признал я.

— Правда, — нетерпеливо спросил он.

— Конечно, — заверил его я, — кроме, конечно, некоторых из твоих стихов.

— Само собой, — довольно сказал он. — А как Ты думаешь, это станет бессмертным?

— Трудно сказать, — покачал я головой. — Ты волнуешься по поводу этого?

— Немного, — скромно сказал Хурта.

— С чего это? — удивился я.

— Но ведь оно посвящено Тебе, моему другу, — объяснил он.

— Не понял, — сказал я.

— Предположите, что оно станет бессмертным, — предложил парень.

— Ну и что?

— А это вполне может произойти, — заявил он, — ведь это настоящее произведение Хурты.

— Ну и? — поощрил я его.

— Но ведь тогда Ты, возможно, навсегда останешься в истории, как не более чем презренный, отвратительный, печально известный соня.

— Я понял причину твоего беспокойства, — кивнул я.

— И даже если это и верно, — продолжил Хурта, — все равно, Ты мой дорогой друг, и я просто не могу позволить себя, так с Тобой поступить. Я просто не знаю, что мне делать!

— Посвяти это стихотворение некому мифическому человеку, — посоветовал я, — кому-то, кого Ты сам придумал.

— Изумительное предложение! — обрадовано закричал Хурта и, обернувшись к шедшему вслед за нами беженцу, поинтересовался: — Извините меня, Сэр, как Вас зовут?

— Гней Сориссиус из Брундизиума, — представился тот.

— Спасибо, Сэр, — поблагодарил его Хурта, и радостно сообщил мне: — Я посвящаю стихотворение Гнею Сориссиусу из Брундизиума.

— Чего? — не понял Гней Сориссиус из прибрежного города.

— Радуйся, — объявил ему Хурта. — Ты теперь можешь умереть с чистой совестью, поскольку только что стал бессмертным.

— Чего? — несколько встревожено переспросил Гней Сориссиус, опасливо косясь, на большой топор, висевший на плече Хурты.

— А что, если Ты откажешься от своего стихотворения, — решил уточнить я, — вдруг почувствовав, как это часто с Тобой бывает, что оно, возможно, не дотягивает до твоих невероятно высоких стандартов, или если Тебя сильно ударят по голове, а я такие случаи знавал, и Ты просто забудешь его?

— Я понимаю, что Ты имеешь в виду, — серьезно сказал Хурта. — В этом случае я отказал бы бедному Гнею в его месте в истории.

— Конечно, — закивал я. — Не справедливо делать его настолько зависящим от Тебя.

— Это точно, — признал мой друг.

— Предположи, что он, считая себя бессмертным, начинает поступать опрометчиво, ничего не опасаясь, рискуя почём зря и, возможно, отвечает за свои неудачные и печальные действия?

— Об этом я как-то не подумал, — признал Хурта.

— Ты мог бы почувствовать себя ответственным за печальные последствия, — заметил я.

— Ага. Я — чувствительный товарищ.

— А, кроме того, он может всё жизнь жить в тревоге, не зная, отставил ли Ты это стихотворение или нет, и таким образом не зная, бессмертен ли он всё ещё или уже нет.

— Правда, — простонал Хурта. — И что же мне делать?

— Эй, это Ты не про то ли часом стихотворение говоришь, про товарищей, что спят допоздна, — вмешался в нам разговор Гней, — которое декламировал в течение прошедших десяти енов?

— О нём самом, — признал Хурта.

— Отлично, — сказал Гней, — но я привык вставать каждое утро в четвёртом ане.

— В четвёртом ане? — крикнул ошеломленный Хурта. — Так рано!

— По моему мнению, — бросил мужчина, казавшийся в довольно дурном настроении, подозреваю, вызванным тем, что его выставили из Торкадино, оставив из имущества немногим более его одежды, — люди, которые остаются в мехах дольше, ничем не лучше ленивых слинов.

— Ох, — вздохнул Хурта.

— Вот именно, — подчеркнул свои слова Гней.

— Боюсь, я не смогу посвятить Тебе свое стихотворение, — признал Хурта. — Ты встаёшь слишком рано.

— А, кроме того, — продолжил Гней, — я ещё и взыскиваю плату с тех, кто посвящает мне стихи.

— Что? — поражённо вскрикнул Хурта.

А мне понравился этот Гней. Он оказался неплохим парнем, даже не смотря на то, что происходил из Брундизиума.

— Серебряный тарск, — заявил он.

— Это очень дорого, — сказала Хурта.

— Именно такова моя обычная плата, — сообщил брундизиумец.

— А у нас есть серебряный тарск? — поинтересовался Хурта.

— Ты продал бы свои бесценные посвящения просто за деньги? — уточнил я.

— Никогда! — решительно заявил Хурта.

Это были верные слова. Я сохранил серебряный тарск, или его эквивалент в мелких монетах.

Гней Сориссиус тем временем поторопился обогнать нас и скрыться впереди.

— Какой негодяй, — прорычал Хурта, глядя ему вслед.

— Действительно, — признал я.

Мне даже стало жаль, что мне не удавалось обращаться с моим крупным другом, столь же аккуратно как это сделал Гней Сориссиус, пусть он и был из Брундизиума. Возможно, у него прежде уже были деловые отношения с поэтами аларов. Почему бы и нет?

— Возможно, в конце концов, мне придётся посвятить это стихотворение Тебе, — вздохнул Хурта.

— Смотри-ка мы уже дошли до края лагеря, — заметил я.

Поднявшись на небольшой холм, мы задержались, чтобы оглянуться назад.

— Насколько красиво он смотрится отсюда, — сказала Боадиссия.

Лагерь, раскинувшийся перед нами, на фоне стен Торкадино действительно представлял собой потрясающее зрелище.

— Думаю, — сказал оглянувшийся назад Хурта, — я сочиню новое стихотворение в честь этого настроения.

— А что относительно того стихотворения о тех, кто спит допоздна? — полюбопытствовал я.

— Думаю, что откажусь от него, — ответил он. — Тема тривиальна, и возможно не достойна моих усилий. Надеюсь, Ты не возражаешь?

— Нет, — облегчённо вздохнул я.

— Ты хороший человек, — сказал Хурта.

— К тому же это также решает твою проблему о его посвящении, — заметил я.

— Ага, а ещё я сохранил наш серебряный тарск, — вспомнил он, — возможно, Ты будешь столь же любезен, и разделишь этот серебряный тарск со мной поровну, как всегда.

— Очень хорошо, — буркнул я.

Алары, конечно, отнюдь не всегда дружат с математикой, зато многие из них — весьма крупные и устрашающие товарищи.

— Спасибо, — искренне поблагодарил меня Хурта.

— Не за что, — проворчал я.

— Вот видишь, как зачастую ловко можно сэкономить тарск! Эх, было два товарища, мы, возможно, спасли бы два тарска.

— Нет, — успокоил я его энтузиазм. — У Тебя было только одно посвящение.

— Ты прав, конечно, — вздохнул он. — Может, уже пойдём дальше?

— Подожди немного, — остановил его я.

— Что случилось? — полюбопытствовал алар.

— Ты ничего необычного в этом лагере не замечаешь? — спросил я.

— Ну красиво, конечно, — признал Хурта, — это даже Боадиссия заметила, хотя она только женщина.

— А больше ничего? — уточнил я.

— А что? — не понял он.

— Мы вне лагеря, — намекнул я.

— Ну и? — снова не понял он.

— С этой стороны нет никаких тыловых укреплений, — подсказал я, — никакой защиты вообще, даже мелкой канавы не выкопано, ничего, что могло бы защитить лагерь от нападения извне.

— Интересно, — задумался Хурта.

— Косианцы, очевидно не опасаются прибытия войск из Ара, для снятия блокады с Торкадино, — предположил я.

— И это кажется весьма странным, не так ли? — спросил Хурта.

— Скорее это кажется очень тревожным, — заметил я. — Я не понимаю этого. Это же не что иное, как вопрос элементарной военной предосторожности.

— Как они могут быть столь уверены, что Ар не пришлёт свои войска на выручку Торкадино? — поинтересовался Хурта.

— Не знаю, — пожал я плечами.

Однако я счёл такую деталь, как отсутствие внешнего ряда укреплений, наряду со многими другие виденными мной за прошлые недели, очень нехорошим сигналом. Это показалось мне полностью нелогичным с военной точки зрения. Это, как и отсутствие укрепленных лагерей вдоль дороги, и конвоирования продовольственных обозов, раньше казавшееся мне необъяснимым и странным, теперь, рассмотренное всё вместе, необыкновенно тревожило меня.

— И как Ты думаешь, чем можно объяснить это, — поинтересовался Хурта.

— Понятия не имею, — признался я. — Но они меня тревожат.

— Я думаю, что лучше бы Вам уходить отсюда подобру-поздорову, — заметил мужчина, проходивший мимо, ещё один беженец. — Если вас поймают здесь, то могут решить, что Вы бродяги или шпионы.

— Это верно, — поддержал я его.

Но прежде чем отправиться в путь, а окинул взглядом Фэйку, прежде бывшую Леди Шарлоттой из Самниума. Теперь она носила короткую рабскую тунику с вырезом, который заканчивался у её живота. Из выреза соблазнительно выглядывали нежные холмики её грудей. Так и должно быть у рабынь. Я любовался ей. Что и говорить, она просто прекрасна. Не выдержав, я подошёл к ней, встав так, что она оказалась между мной и лагерем. Женщина посмотрела на меня снизу вверх, и я развёл полы её туники в стороны, просунул внутрь руки, и нежно провёл ими по её телу. Ремни моего мешка на её плечах были влажными и горячими. Туника под ремнями и вокруг них насквозь промокла от пота и собралась складками. Отпечатки от этих складок ещё какое-то время будут видны на её коже. Её груди на ощупь была заманчивой, теплой, совершенной и влажной от пота. А ещё на её горле был замкнут ошейник. Мой ошейник. И она тоже была моей.

— Может, пойдём уже, — ехидно заметила Боадиссия.

— Сегодня вечером, — улыбнувшись, сказал Фэйке, — Тебя нужно будет отмыть. Ты вся пропотела, а ноги грязные по колено.

— Да, Господин, — отозвалась она, мягко прижимаясь к моим рукам своим телом, и мурлыкая, как маленькое, милое животное, которым она, кстати сказать, и была.

Я опустил голову, и наши губы на короткое мгновение встретились.

— Ах, — тихонько вздохнула она, но я уже выпрямился, и мои губы снова оказались для неё на недосягаемой высоте.

Я оторвал руки от её тела и, задёрнув на место полы туники, взял женщину за плечи. Ей нечего было даже думать о том, чтобы вырваться из моей хватки.

— Ты — рабыня, не так ли? — спросил я.

— Да, Господин, — ответила Фэйка, — полностью, и полностью Ваша!

Я повернул её лицом к лагерю, раскинувшемуся между нами и Торкадино.

— Как Ты думаешь, Ты заслужила благосклонность своего владельца? — поинтересовался я.

— Я страстно надеюсь на это, — сказала она.

— Ты видишь, что там? — спросил я, указывая на одно место в лагере.

— Да, Господин, — признала она.

— Скажи, что Ты там видишь, — приказал я.

— Это — загон для лагерных девушек, — ответила моя рабыня.

— Правильно, — кивнул я. — А Ты помнишь ту девушку, временный владелец которой оказался не полностью доволен её обслуживанием?

— Да, Господин.

— Что с ней сделали за это? — спросил я.

— Её беспощадно выпороли, — вздохнула Фэйка.

— Сегодня вечером, Ты будешь служить мне, — сообщил я.

— Да, Господин, — улыбнулась она.

— Ты знаешь, что будет сделано с Тобой, если я не буду полностью удовлетворён? — поинтересовался я.

— Меня будут беспощадно пороть, как и её, — ответила женщина.

— Ты возражаешь? — спросил я.

— Нет, Господин. У меня нет никакого иного пути.

Я отошёл от неё, и присоединился к остальным своим спутникам.

— Это — дорога сокровищ, — сообщил я, указывая на узкую ленту видневшуюся вдали. — На другом её конце находится Ар.

— Ну, так давайте начнём наш путь, — предложила Боадиссия. — Мне не терпится поскорее достигнуть Ара.

Я оглянулся и окинул взглядом ладную фигуру Фэйки. Она улыбнулась мне. Как же она красива! Я собирался взять её этим вечером, и можно не сомневаться, что она будет стараться изо всех сил доставить мне удовольствие. Ведь если она этого не сделает, то я выпорю её, и так, что она это запомнит надолго. Нельзя идти на компромисс с рабынями. Они же женщины.

Мы отправились вниз по склону холма, медленно приближаясь к дороге. Большинство беженцев направлялось в ту же сторону, а кое-кто уже почти достиг дороги. В моих ножнах скрывались охранные грамоты, а под ними лежали письма, выданные мне офицером, который теперь был хозяином Торкадино. На всех письмах имелась его размашистая, чёткая, легкочитаемая роспись — «Дитрих из Тарнбурга».

Я обратил внимание, что невысокий мужчина с узкими глазами и тонкими усиками опять оказался поблизости. Очевидно, он отстал от основной группы. Я не придал этому большого значения.