— Отбросьте свои капюшоны, отстегните свои вуали, женщины! — хохотнул возница.

Женщины, столпившиеся около задка фургона, многие из которых стояли с протянутыми руками, испуганно вскрикнули.

— Если Вы, конечно, жрать хотите! — издевательски добавил он.

Я подумал, что это, скорее всего, новые женщины. Возможно, они добрались до фургонов только что, вероятно дойдя досюда пешком из какой-нибудь разграбленной деревни, в радиусе пятидесяти пасангов, обычный район, накрываемый поисками отрядов верховых фуражиров. Во всяком случае, насколько я уже разобрался, большинство женщин, которые следовали за фургонами, к настоящему времени прекрасно знало, что если они хотят убедить мужчин накормить их, то надо быть для них приятными, следовательно, к фургонам стоит подходить только без капюшона и вуали, с волосами открытыми и распущенными, как у рабынь. Так что те, кто тут промышляли не в первый раз, давно выкинули свои вуали или спрятали их куда подальше. Они уже не носили их в своих собственных маленьких, грязных, часто не имеющих даже костра временных лагерях, разбитых поблизости от фургонов, даже не смотря на то, что туда время от времени могли заходить мужчины. Ни для кого не было секретом, что женщина, которая замечена с вуалью, даже если она сняла её перед тем как начать смиренно и жалобно, с открытым лицом выпрашивать для себя еды, с гораздо большей вероятностью получит отказ, чем та у которой не будет вообще никаких признаков вуали. Кроме того было подмечено, что таких женщин, возницы гораздо реже отбирали для своих удовольствий. Владельцы фургонов не сочли целесообразным разрешать женщинам достоинство вуали. Они их уже рассматривали как рабынь.

— Пожалуйста! — выкрикнула одна из женщин, откидывая свой капюшон и срывая вуаль. — Накормите меня! Пожалуйста, накормите меня!

Почти немедленно следом за ней остальные, начали торопливо, наперегонки, со стонами стыда и страдания, показывать себя мужчине.

— Вот так-то лучше, самки, — заржал возница.

Многие из женщин отчаянно стонали и плакали. Что и говорить, они теперь оказались в весьма затруднительном, почти беспомощном положении. Ведь оставаясь всё ещё свободными женщинами, они получали прозрачный намёк от мужчины, что обращаться с ними он будет, как с простыми женщинами, а разве кто-то может быть большей женщиной, чем рабыня.

— Накормите нас! — жалобно кричали они извозчику, многие из них тянули к нему свои открытые ладони, толпясь и толкаясь у задка фургона. — Мы просим еды! Мы голодаем! Пожалуйста! Покормите нас, пожалуйста! Пожалуйста!

Я с интересом рассматривал их лица. В большинстве своём это были простыми крестьянскими женщинами и девушками. Хотя парочка из них, как мне показалось, годились для ошейника уже сейчас.

— Лови! — крикнул возница, со смехов, кидая куски хлеба то в одну, то в другую женщину.

Первый ломоть, полетел в женщину, которая первой обнажила волосы и лицо, возможно, таким образом, вознаграждая её за ум и расторопность. Потом, он бросался хлебом в других женщин, в тех, кто были самыми симпатичными или умоляли наиболее активно. Правда, весьма часто, куски хлеба у этих более симпатичных и более женственных, отбирали их более сильные, крепкие и мускулистые товарки. Там, где нет мужчин, или, точнее нет настоящих мужчин, способных защитить настоящих женщин, то их место, словно в гротескном извращении природы, занимают мужеподобные женщины, иногда почти монстры, не более чем карикатуры на мужчин. Но всё же, даже такие грубые женщины, зачастую похожие на суррогатного мужчину, при случае, попав в руки сильного бескомпромиссного хозяина, могут быть вынуждены проявить и выпустить из глубины себя, возможно впервые в жизни, свою столь долго отрицаемую и подавляемую женственность. В природе существуют только два пола, и они не то же самое.

— Ещё, пожалуйста, ещё! — умоляли женщины.

Тогда, забавляясь, возница подбросил несколько кусков хлеба в воздух и, смеясь, наблюдал, как доведённые до отчаянья, взволнованные женщины, столпившиеся под ним, напирая друг на дружку, яростно пихаясь, пытались подпрыгнуть, отталкивая при этом одна другую, и завладеть желанной пищей.

— Ещё, пожалуйста! — кричали они.

Я снова заметил, как одна крупная узкобёдрая особа со злостью выхватила кусок хлеба у миниатюрной женщины, отличавшейся восхитительной фигурой. Она обеими руками сразу затолкала большую часть добычи себе в рот и, изгибаясь, расталкивая окружающих её женщин локтями, пробилась из толпы наружу, где присев, и следя за другими, смогла съесть трофей в одиночку. Никто из остальных не смог бы лишить её еды, за исключением мужчины, конечно, который сделал бы это с лёгкостью.

— Всё! — смеясь, сообщил возница.

— Нет! — закричали женщины.

— Хлеба! — умоляли другие.

Впрочем, было заметно, что, несмотря на заявление возницы в его мешке ещё что-то оставалось. Он, усмехнувшись, вытер лицо рукой. Это была шутка.

— Хотя бы корочку, пожалуйста! — умоляла женщина.

— Покормите нас! — вторила ей другой.

— Вы — наш Господин! — вдруг, сквозь слёзы выкрикнула одна из женщин.

— Накормите нас! Пожалуйста, накормите нас!

Возница, смеясь, вынул из мешка горстку сухих корок, которые, скорее всего, были последними, оставшимися там. Мужчина, размахнувшись, швырнул всю пригоршню поверх голов толпы, за их спины. Женщины, как по команде развернулись и, не сговариваясь, бросились к месту падения еды, где упав на четвереньки на землю, с воплями, выхватывая друг и друга, борясь за каждую крошку, принялись подбирать их.

Довольный возница наблюдал их возню какое-то время, а потом отвернулся, и, осторожно ступая среди мешков и тюков, лежавших на дне его фургона, пошёл к фургонному ящику. Этот ящик служил и в качестве сиденья водителя и в качестве собственно ящика, в котором хранились различные вещи, обычно запасные части, инструменты и личное имущество. Как правило его запирают на замок. Мужчина поднял крышку фургонного ящика, одновременно служившую его сиденьем в пути, и хозяйственно прибрал туда свой пустой мешок, и закрыл ящик. Затем он перегнулся через ящик и, протянув руку к тому месту, где во время езды покоились его ноги, достал оттуда тарларионовый кнут. Как оказалось, у него был большой опыт общения с такими женщинами.

— Всё! — сердито рявкнул он. — Больше нет!

Женщины, в помятых и грязных после ползанья по земле и драки за хлебные корки одеждах, снова с отчаянными и жалостными криками, начали приближаться к фургону. Кнут со свистом и сухим выстрелом рассёк воздух над их головами, и женщины испуганно отпрянули.

— Ещё! — взмолились они. — Пожалуйста!

— А теперь все подите прочь, — рявкнул на них возница. — Пошли отсюда, шлюхи!

— Но у Вас же есть хлеб! — в отчаянии крикнула одна из них.

Конечно, это было верно. Фургон была закружен Са-Тарновым хлебом, а также, кстати, зерном и мукой. Он вёз порядка полутора сотен гореанских стоунов таких припасов. Вот только всё это добро было предназначено для полевых кухонь наступающей армии, а вовсе не для бродяжек слоняющихся вдоль дорог.

— А ну назад, шлюхи! — закричал возница. — Я везу провиант для армии!

— Пожалуйста! — заплакали женщины.

— Я вижу, что серьёзно ошибся, решив накормить Вас! — раздражённо крикнул он.

— Нет, Нет! — выкрикнула женщина. — Мы сожалеем! Мы просим у Вас прощения, щедрый сэр!

— Пожалуйста, байте ещё хлеба! — выпрашивали другие.

Мужчина угрожающе замахнулся на них кнутом. Это был тарларионовый кнут. Не хотел бы я получить удар этим.

— Назад! — приказал он.

Некоторые всё же попытались напирать и приблизиться к фургону.

— Хлеба! — просили они. — Пожалуйста!

Тогда возница перешёл от слов к делу, и, несмотря на то, что перед ним были свободные женщины, опустил кнут среди них и на них, и толпа сразу с криками боли и ужаса, подалась назад и рассеялась.

— Раз Вы так решили, завтра не получите ничего, — сердито, объявил возница.

— Нет, пожалуйста! — зарыдали женщины.

— А ну, на колени, — скомандовал он, и все женщины повалились на коленях перед задком фургона. — Головы вниз, в землю.

И женщины безропотно подчинились его команде. Признаться, я не был уверен, что следовало командовать свободными женщинами таким способом. Всё же, так обращаться скорее подобало с рабынями. Однако, любые женщины, даже свободные женщины, хорошо выглядят, когда повинуются мужчине. Особенно это касается рабынь, которые, должны повиноваться. У них просто нет никакого иного выбора.

— Можете поднять свои головы, — разрешил он. — Надеюсь, Вы раскаиваетесь?

— Да, — простонали кое-кто из женщин.

— Возможно, у Вас появилось желание, попросить у меня прощения? — намекнул он.

— Мы просим у Вас прощения, щедрый и благородной сэр! — закричала женщина.

— Да, да! — поддержали её остальные.

— Хорошо, — кивнул возница, по-видимому, слегка смягчаясь, — завтра мы посмотрим.

Он опустил кнут и, усевшись на своё место на фургонном ящике, левой рукой потянул за деревянную рукоятку, отжимая покрытые кожей тормозные колодки, державшие переднее колесо.

— Хо! — закричал он на тарлариона.

Выстрел кнута, скрип дерева, лязганье цепей упряжи, недовольное ворчание животного, и огромные деревянные, окованные по ободу железом колеса начали своё вращение. Фургона тронулся с места. Пару инов я наблюдал за ним, а потом, привязав веревку к шее Фэйки, скомандовал ей:

— За мной.

Быстро нагнав фургон, я оглянулся и бросил взгляд назад. Женщины на дороге, уже поднимались на ноги. Несомненно, они всё ещё были ужасно голодны. Многие из них выглядели крайне изнурёнными и ошеломленными. Очевидно, они только этим утром добрались до дороги из своей разорённой войной деревни. Теперь им предстояло изучить каково это, быть женщиной следующей за фургонами.

Сдёрнув свой мешок со спины Фэйки, я забросил его, а следом за ним копье и щит в фургон. Потом, подпрыгнув, я оказался в кузове, и уселся на фургонный ящик рядом с возницей.

— Тал, — сказал он, пристально разглядывая меня.

— Тал, — поздоровался я, привязывая веревку Фэйки к борту фургона.

Женщина осталась снаружи, почти вплотную к борту, настолько близко, что я мог бы особо не напрягаясь дотронуться до неё рукой. Она была здорово напугана теми взглядами, которые бросали на неё кое-кто из свободных женщин, стоявших у обочины дороги.

— Не подходить, — несколько раз сурово повторял возница, всякий раз замахиваясь своим кнутом, когда какая-либо из этих женщин пыталась приблизиться к его повозке.

Кстати, не все эти женщины следовали за фургонами. Некоторые, просто прибыли из своих деревень, или точнее из остатков деревень, к обочине дороги, чтобы выпросить еды, у проезжавших мимо возниц. Думаю, в таких деревнях ещё могло бы остаться немного еды. Но, когда эти скудные запасы будут исчерпаны, возможно, и этим женщинам придётся забросить остатки своего имущества в котомки и отправляться вслед за фургонами. Одна из женщин всё же подошла к фургону с хворостиной и три раза яростно стегнула ей рабыню. Маленькая, по сравнению с крестьянкой, Фэйка, бредущая на веревке у борта, даже не могла защититься, только сжималась перед нею, пытаясь прикрыть своё лицо руками. Трудно ожидать большую приязнь между свободными женщинами и рабынями, особенно в такие тяжёлые времена.

— Ой! — вскрикнула Фэйка, внезапно ударенная камнем, который швырнула другая женщина.

Рабыня шла молча, глотая слёзы и прижимаясь почти вплотную к борту фургона. Она не могла даже думать о том, чтобы посметь возразить против такого обращения. Вчера вечером, в полуразрушенной лачуге свободной женщины, она окончательно и безоговорочно узнала, что значит быть рабыней. Интересно, относилась ли в прошлом сама прежняя богатая молодая женщина из Самниума, к рабыням подобным же образом. Я бы не удивился, что да. Это весьма распространено со стороны свободных женщин. Только теперь, став рабыней, она, наконец, ясно поняла, каково это, быть объектом такого обращения. Кто знает, возможно, свободные женщины рассматривали бы рабынь несколько иначе, если бы поняли, что однажды они могли бы обнаружить себя в ошейнике и с клеймом на бедре. Эти нападки, конечно, не представляли никакой опасности серьезно поранить, изуродовать или искалечить Фэйку. Соответственно, я не обращал на это особого внимания.

Фургоны шли каждый сам по себе, и были рассеяны по дороге. Интервалы их движения были нерегулярны и иногда тот или иной из них останавливался. Мы прибыли в окрестности Генезианской дороги рано утром. Поднявшись на возвышенность, я увидел ниже на дороге фургоны, длинной линией растянувшиеся на приличное расстояние. Затем, мы медленно спустились по пологому поросшему травой склону к дороге. Были у меня кое-какие идеи относительно сил Коса, высадившихся в гавани Брундизиума в начале Се-Кара. Я видел, как флот вторжения входил в акваторию порта Брундизиума. Думаю, что никто и никогда прежде, за всю историю Гора, собирал такой силы. Это было вторжение не просто армии, но многих армий. Безусловно, многие, если не большинство из отрядов этих войск не имели никакого отношения к регулярной армии Коса, а состояли из наёмников, временно присягнувших одному из капитанов, за определённое вознаграждение. Такими солдатами трудно управлять. Они борются не за Домашние Камни. Зачастую, это немногим больше, чем вооруженные толпы. Многие из наёмников, не намного лучше воров и убийц. За их верность им нужно хорошо платить и гарантировать достаточную долю добычи. Соответственно тактика и маневры таких отрядов, часто зависящие только от решений их капитанов, хорошо знающих своих подчинённых, и чего от них ждать, с точки зрения настоящих военных, является чем-то вроде узаконенного разбоя. Признаться, я сомневался, что такие солдаты смогут выстоять, даже не смотря на их численность, против хорошо обученных солдат Ара.

— Полагаю, что Ты не бандит, — заметил возница, не глядя на меня.

— Нет, — кивнул я.

— Тебе нечем было бы поживиться, — додавил он. — Кроме Са-Тарны у меня ничего нет.

— Я не разбойник, — успокоил его я.

— Сбежал от какого-нибудь капитана? — поинтересовался он.

— Нет, — ответил я.

— Ты — крепкий парень, — отметил он. — Служишь?

— Нет.

— Может, ищешь службы? — полюбопытствовал возница.

— Нет.

— Это оружие принадлежит Тебе? — спросил он.

— Да, — ответил я.

— Рэймонд из Рив-дэ-Бойса нанимает на службу, — подсказал он. — Также этим занимаются Конрад из Хочбурга, и Пьетро Ваччи.

Названные им мужчины были капитанами наёмников. Они были одними из десятков им подобных. А если мужчине принадлежит оружие, то, конечно его не надо вооружать за счет компании. Кроме того, обычно это предполагает, что он знает, как его использовать. Такие мужчины уже могут рассчитывать на определенную прибавку к жалованию и к доле в трофеях. Скорее всего, это будут опытные солдаты, а не ретивые парни только что оторвавшиеся от сохи. Большинство наемных компаний, кстати, не имеет никакой униформы и никакого стандартного вооружения. Также, многие из таких компаний, чаще всего в зимний период фактически распускаются. Капитан, сохраняет только костяк отряда, офицеров и профессионалов. А весной, по получении военного контракта, иногда получаемого на основе конкурсного отбора, они заново набирают бойцов, почти с нуля начиная обучение и боевое слаживание.

Кстати, весьма необычно, для таких людей, как Рэймонд и Конрад найти работу в это время года, в Се-Кара. Это было время, когда большинство солдат на Горе, больше думает об удовольствиях зимних квартир или о возвращении в их собственные деревни и города. Возможно, в этом и кроется одна из причин, той принудительной мобилизации, которой подвергли мужчин из окрестных деревень. Иногда проходящая мимо армия желает просто усилить свои войска, или восполнить потери, особенно в легковооружённой пехоте — лучниках, пращниках и метателях дротиков. Однако чаще бывает, что подобные мобилизации проводят с целью получить работников, для осадных работ и укрепления лагеря, чем для фактического участия в боевых действиях. Но бывает и так, что у капитана наёмников, подписавшего контракт, обязывающий его предоставить заказчику определенное число вооруженных мужчин, просто не остаётся выбора, кроме как силой завербовать нескольких доселе не проявлявших интереса к службе парней, лишь бы набрать необходимое по контракту количество солдат. Немало мужчин дали присягу преданности с мечом у своего горла. Впрочем, большинство наемников, конечно, присоединяется к своим капитанам добровольно. В действительности, даже квалифицированные и знаменитые капитаны наёмников, известные их воинским умением и удачными походами, зачастую вынуждены закрывать свои вербовочные пункты ещё в начале Ен-Кара.

— Ещё есть Дитрих из Тарнбурга.

Высокий город Тарнбург, лежит приблизительно в двухстах пасангах на север от Хочбурга. Оба этих города, по существу горные крепости, расположенные в более южных и цивилизованных районах Волтайских гор, на весь Гор прославились своими воинами. А уж имя Дитриха, и вовсе стало почти легендарным. Именно он выиграл день на поле боя у объединённых войск Пьемонта и Кардоникуса, провёл сорокадневный марш и снял осаду с Тальмонта, форсировал Иссис в 10 122 году, во время ночной эвакуации Кэйбэль-Хилла, как раз когда я был в Торвальдслэнде, и именно он прославился своими победами в сражениях при Ровере, Каргаше, Эдгингтоне, на перевале Тэвех, на вершинах Гордона, и на Равнинах Санчеса. Его походы изучаются во всех военных школах высоких городов. Я знал о нём из свитков, которые изучал несколько лет назад в Ко-ро-ба, и из книг моей собственной библиотеки в Порт-Каре, таких как комментарии Минисиуса, и анонимные исследования «Дневники», которые иногда приписываются военному историку, Карлу Коммениусу из Аргентума, по слухам, тоже в прошлом наемника.

Именно Дитрих из Тарнбурга первым на Горе применил «борону», приём позиционной войны, названный по имени большого, подобного граблям сельскохозяйственного инструмента, используемого для таких целей, как последующее рыхление земли после вспахивания и, иногда, на больших фермах, для запашки семян. В этом построении отряды лучников, защищенных по фронту и с флангов окованными железом кольями и ловчими ямами, выдвинуты перед шеренгами тяжеловооруженных воинов и их резервов. Это построение оказалось чрезвычайно эффективно против лобовых атак кавалерии на тарларионах. Всадникам приходится атаковать под непрерывным потоком стрел сквозь несколько узких смертельно опасных коридоров, в результате, к тому времени, как им удаётся добраться до основных оборонительных линий противника, большая часть их оказывается выкошена. А когда дезорганизованная, разгромленная и прореженная лучниками кавалерия, разворачивается, чтобы отступить, обороняющиеся, свежие и яростные начинают свою собственную атаку.

Он также был изобретателем косой атаки, когда в переломный момент сражения большие массы солдат концентрируются на узком участке фронта, в то время как силы врага равномерно распределены по всему построению. Этот приём позволяет использующей его армии, атаковать только небольшие по численности группы противника, значительно уступающие им, и бить по частям армию, которая может троекратно больше её размером. Весьма часто, при такой атаке, удаётся опрокинуть один из флангов, выйти в тыл и, вызвав панику в рядах врагов, принудить их к бегству. Кроме того, если атака потерпела неудачу, задействованный отряд может отступить, зная, что остаток их армии, а зачастую и большая ей часть, отдохнувшая и свежая, полностью готова прикрыть их отступление.

Больше всего меня восхитило, как Дитрих из Тарнбурга координировал действия воздушных и наземных войск, и применение им определенных осадных машин в условиях сражений в поле. Обычно, при нападении с воздуха, для защиты от тарнсмэнов используется — «крыша щитов» или «сарай щитов», построение аналогичное строю когда-то известному на Земле под названием «тэстудо» или «черепаха». В этом случае пехотинцы устанавливают щиты так, что по периметру они образуют стену, а внутри строя поднимают щиты, формируя крышу. Это, конечно, прежде всего, оборонительное построение, но оно может использоваться и для сближения с противником под обстрелом лучников. Обычной гореанской практикой защиты от нападения всадников на тарларионах, если его необходимо встретить на открытом пространстве, является позиционный, оборонительный квадрат, защищенный длинными пиками. В сражениях при Ровере и Каргаше Дитрих скоординировал удар его воздушной и наземной кавалерии так, что вынудил своих противников выстроиться в крепкие, но довольно негибкие защитные квадраты, а потом выдвинул своих лучников построенных в широкие охватывающие шеренги, таким образом, они смогли покрыть своими стрелами намного более широкий фронт, чем сумели им противопоставить плотные, потерявшие способность в манёвру каре.

Тогда же, сначала про Ровере, а позже под Каргешем он использовал, впервые в гореанской военной практике, осадные орудия в их мобильном варианте. Катапульты, установленные на колесных платформах, которые могли стрелять через головы запряжённых животных. С этих машин, до того момента используемых только во время осад, и вдруг ставших устрашающим и разрушительным новым оружием, своего рода полевой артиллерией, на построенных в оборонительные каре врагов посыпались кувшины с горящим маслом, осадные дротики, и гигантские валуны. Сарай щитов был взломан. Стрелы лучников пролились дождем на ошеломлённых, вдруг ставших беззащитными обороняющихся солдат. Дальше на врага выкатились осадные башни, движимые запряжёнными внутри тарларионами, боевые площадки которых были забиты лучниками и метателями дротиков. Каре были сломаны окончательно, и на них вновь, с рёвом и рычаньем, топча и сметая всё на своём пути, навалилась тяжёлая наземная кавалерия на высоких тарларионах, на сей раз прорвавшаяся сквозь ряды врагов, как сквозь сухую солому. Следом ударила волна копейщиков, и сопротивление было сломлено, а солдат врага охватила паника. Они больше ни о чём не помышляли, кроме как о бегстве. Копьями и щитами они пожертвовали ради быстрого бега. После этого оставалось сделать совсем немного. Кавалерия, переведя сражение в резню беглецов, довершила разгром.

— Я размышлял скорее о возможности присоединения к фургонам на какое-то время, — сказал я.

— Ну да, они нуждаются в извозчиках, — кивнул мой попутчик. — А Ты сможешь управиться с тарларионом?

— Я умею обращаться с высоким тарларионом, — честно сообщил я, припомнив, как когда-то давно, будучи в охране каравана торговца Минтара из Ара, я неплохо научился этому.

— Я имею в виду гужевого, — проворчал возница.

— Полагаю, что да, — пожал я плечами.

Мне казалось вероятным, что раз уж я справлялся проворным высоким верховым тарларионом, то уж с его более послушными, медлительными собратьями и подавно справлюсь.

— Они лучше реагируют, если бить в районе головы и шеи, — подсказал он.

Я кивнул. Это практически не отличалось от высокого тарлариона. Ими обычно управляют с помощью голосовых команд и ударов древком копья. Нервная система тарлариона, кстати, кажется довольно инертной, по крайней мере, по сравнению с млекопитающими. Это животное кажется почти непроницаемым для боли. У большинства крупных разновидностей имеется два мозга, или лучше будет сказать мозг и меньший подобный мозгу орган. Основной мозг, как и у всех животных — в голове, а другой мозг, или подобный ему орган, расположен около основания спинного хребта.

Я посмотрел вниз на Фэйку, с верёвкой на шее, идущую рядом с фургоном.

— Тарларион, — сказал я, поясняя ей замечание возницы, — выказывает крайне слабую восприимчивость к боли.

— Да, Господин, — ответила она.

— В этом, они очень напоминают рабынь, — усмехнулся я.

— О нет, Господин! — воскликнула моя рабыня. — Нет!

— Нет? — переспросил я.

— Нет, — повторила она, испуганно и искренне глядя на меня, — мы ужасно восприимчивы к боли, правда!

— Несомненно, Ты была таковой, будучи свободной женщиной, — заметил я, — но теперь Ты — рабыня.

— Теперь, я ещё более восприимчива к боли, — сказала она. — Сейчас, когда я почувствовала боль, я знаю на что это похоже. Теперь я знаю, что значит полная уязвимость и беспомощность рабыни, когда с ней может быть сделано всё что угодно! Также, всё моё тело стало в тысячу раз более отзывчивым и чувствительным в тысячу раз более выразительным и живым, после того как я была заперта в ошейнике. Уверяю Вас, Господин, я в тысячу раз более восприимчива к боли теперь, чем когда-либо прежде!

Я улыбнулся. Такие преобразования были обычны для рабыни. Так же, как и их чувствительность к удовольствиям и ощущениям, сексуальным и любым другим, физическим и психологическим, сознательным и подсознательным, увеличивается и усиливается, с момента порабощения, пропорционально их чувствительности к боли. Те же самые изменения, которые так значительно увеличили их способности в определенных направлениях, увеличили их также и в других, и бросили этих ставших совершенно беспомощными женщин в полную власть их хозяев.

— Ах, — огорченно вздохнула она, опуская свою прекрасную голову, — Господин дразнит свою девушку.

— Возможно, — усмехнулся я.

Рабыня продолжила идти, не поднимая головы. Она густо покраснела. Но до чего прекрасно она выглядела в поблёскивавшем на солнце, запертом на её горле стальном ошейнике.

Перегнувшись через борт фургона, я подхватил женщину руками и забросил её назад, в кузов. Думаю, она уже прилично утомилась после столь долгого пешего перехода.

— Спасибо, Господин, — обрадовано поблагодарила меня Фэйка.

Она тут же встала на колени позади и почти вплотную к нам, на набитых чем-то мешках, уложенных на дне фургона. Верёвка, крепившая её к борту, всё ещё оставалась на её шее. Я с интересом начал размышлять, какими способами стоит взять её этим вечером.

— Хлеба! Хлеба! — кричала женщина, стоявшая на обочине, около ещё одного стоящего там фургона с Са-Тарной.

Возница, который очевидно сделал остановку, чтобы подтянуть сбрую своего животного, уже снова сидел на фургонном ящике. Поводья и кнут он держал в руках.

— Прочь! — рявкнул на женщину возница.

— Хлеба! — выкрикнула она, бросаясь перед фургоном.

Не обращая на неё внимания, извозчик щёлкнул кнутом, и животное качнулось вперёд. Отчаянно закричавшей женщине, в самый последний момент удалось выскочить из-под его лап. Я нисколько не сомневался, что не уберись она с дороги, её бы просто раздавили.

— Они почти каждый раз пробуют что-нибудь подобное, — сказал мой попутчик, пока наш фургон проезжал мимо женщины.

Она стояла на обочине и неудержимо дрожала. Похоже, до неё дошло, что она только что избежала смерти или серьёзного увечья.

— Бывает, они подсылают своих детей, чтобы те клянчили подачку, а сами они прячутся в кустах. Иногда я бросаю их немного хлеба, а иногда нет. Лично мне кажется, что женщины сами должны просить, если они хотят есть.

— Возможно, они не хотят платить за это тем, чем могла бы заплатить женщина, — предположил я.

— Они заплатят за это в любом случае, в том числе и чисто по-женски, как только окажутся достаточно голодными, — усмехнулся возница.

Я кивнул. С его словами было трудно спорить. Этот возница, кстати, показался мне вполне приличным добросердечным человеком. В конце концов, я сам видел, как он остановился и накормил нескольких женщин стоявших у дороги. Причём сделав это, он, несомненно, не мог не осознавать, что у него могут возникнуть проблему с недостатком груза. Полагаю, что многие из возниц, не будут поступать подобным образом. Кроме того, он не возразил ни против моей поездки с ним, ни против того, что я посадил в кузов Фэйку. Да, пожалуй, он оказался добрым малым.

— Как далеко продвинулись войска? — полюбопытствовал я.

— Их маршевые колонны растянулись на пасанги, да и интервалами между армиями составляют пасанги, — неопределённо ответил он.

Я кивнул. Конечно, не один день потребуется им, чтобы пересечь всю страну. Они всё ещё были очень далеко от любого врага. Соответственно, и не озаботились тем, чтобы собраться и сконцентрироваться.

Интересно то, что даже диверсионные группы, насколько мне известно, не пытались как-то задержать и продвижение, или измотать врага на марше. Фактически, они всё ещё шли через страны своих собственных союзников, как в мирное время.

— До арьергардов осталось приблизительно десять пасангов пути, — сказал он.

— А сколько всего там войск, в целом? — поинтересовался я.

— Великое множество, — сказал он. — А Ты часом не шпион?

— Нет, — усмехнулся я.

— Вон, посмотри, — сказал он, указывая кнутом вправо и вверх.

Я бросил взгляд туда. На гребне небольшого холма я увидел группу из семи или восьми всадников на высоких тарларионах, вооружённых тарларионовыми копьями. Их животные приплясывали под своими седоками и

нетерпеливо скребли когтями. На всех солдатах были шлемы и запылённые кожаные доспехи. Двое из них забросили свои щиты за спину, у остальных они висели слева на сёдлах. Через спины животных были переброшены длинные кожаные попоны, защищавшие ноги наездников от чешуйчатой шкуры ящеров. Вид у этого отряда был крайне неопрятный и мрачный. Через шеи животных, и позади сёдел, свисали корзины с зерном и сетчатые мешки с сушёными лармами и коричневыми сулами. К седлу одного из них за задние ноги были привязаны туши двух верров, кровь из перерезанных глоток которых оставила коричневые полосы на боках тарлариона. У другого товарища висела закрытая корзина, из которой торчали головы вуло. Шея и плечи третьего мародёра были украшены гирляндой колбас. Но, ни тарсков, ни босков они с собой не вели. Похоже, эти животные теперь стали чрезвычайной редкостью, по крайней мере, в пределах одно или двухдневных переходов в стороны от марширующих войск. Тем не менее, эти товарищи очень неплохо отоварились. Несомненно, им жилось намного лучше, чем большинству из тех, кто занят таким бизнесом. Кроме того, я заметил, что их интересы не ограничивались только продовольствием. Сёдла нескольких мародёров были нагружены разными предметами быта, котелками, посудой, и тому подобными вещами. Также, от седла одного из них шла длинная привязь заканчивавшаяся узлом на скрещенных запястьях женщины. Несомненно, они нашли её подходящей, и прихватили с собой. Можно с уверенностью сказать, что она была предназначена для ошейника. Подле лап тарлариона вожака этого отряда, стояли два крепких крестьянских парня, одетых в белые шерстяные туники. Оба были связаны. Между их спинами и локтями просунули крепкие толстые жерди, а запястья, оказавшиеся по бокам, стянули между собой верёвкой проходящей спереди. Скорее всего, их ждёт судьба рекрутов у какого-нибудь капитана, которому потребовалось заткнуть дыры в его рядах. Возможно, доставка этих парней тому капитану, позволит их похитителям стать богаче на пару медных тарсков.

Всадники, понаблюдав сверху за фургонами, наконец, начали спуск с холма. Они направились в сторону группы из трёх женщин, возможно пересекавших холм по направлению к дороге. Вероятно, они пришли сюда из какой-то из окрестных деревень. Один из мужчин, что-то сердито прокричал им и, разогнав своего тарлариона, склонил копьё горизонтально в положение атаки, сделал вид, что собирается напасть на женщин. Те испуганно прыснули в разные стороны и рассеялись перед ним. Парень с хохотом, развернул своего ящера и, не преследуя их, через мгновение, воссоединился со своими товарищами. Женщины, не посмели следовать далее. Я ещё какое-то время понаблюдал за всадниками, которые присоединились к паре фургонов следовавших несколько впереди нас. Двое крестьянских парней, и спотыкающаяся женщина, так и шли за ними следом на привязи.

— Фуражиры, — пояснил возница.

Я оглянулся назад на Фэйку, и она опустила свои глаза, избегая встречаться со мной взглядом.

— Насколько я понимаю, они, арьергард тыла армии, что двигается сейчас впереди нас, — заметил я.

— Нет, — ответил он.

— Как это? — удивился я.

— Это лишь единицы, — пояснил он, — только фургоны и несколько отрядов. Как далеко простирается армия, я понятия не имею.

На какое-то время я замолчал, осмысливая сказанное. Здесь должно быть собрано просто невероятное количество мужчин. Конечно, я знал, что в Брундизиуме высадились значительные силы. Чего я не знал, так это их текущего размещения, или развертывания.

— Слушай, а Ты уверен, что Ты не шпион? — полюбопытствовал возница.

— Да, — улыбнулся я. — Уверен.

Конечно, я подозревал, что разведка Ара должна была попытаться держать себя в курсе всех передвижений врага. Наверняка их шпионы, или своего рода информаторы, следовали за войсками или фургонами. Кстати, внедрить своих шпионов в отряды наёмников особого труда не составляло. Там полно мужчины происходивших из самых разных слоёв общества, каст и городов, и если им и задаются какие-либо вопросы, то они касаются немногим большего, чем их умение обращаться с оружием и способность повиноваться приказам. И всё же, даже если разведчики Ара, или люди, работающие на них за плату, и проявляли внимание к этим вопросам, и предоставляли точные доклады о текущем положении дел, сам Ар по причине неготовности, или любой другой, так или иначе пока бездействовал.

Глядя на растянувшуюся вдоль дороги цепочку фургонов вперед нас, я

думал, как это всё отличалось от легионов Ара на марше, ну или войск других высоких городов. Когда солдаты Ара маршируют, например, по большой военной дороге, такой как дорога из Ара в Виктэль Ария, они идут четко выверенным шагом, часто задаваемым барабанщиком, и за дневной переход, с короткими привалами, обычно преодолевают дистанцию в сорок пасангов. Кстати именно с интервалом в сорок пасангов на военных дорогах, заранее подготовлены укреплённые воинские лагеря, имеющие постоянно обновляемые запасы продовольствия. Некоторые из этих лагерей со временем превратились в посёлки, а позднее часть посёлков разрослась до размеров городов. Эти дороги, лагеря, и прочие меры, позволяли не только быстро и эффективно перемещать войска, но и помогали в заранее планировать военные компании. Например, не трудно было бы подсчитать, сколько времени займёт, переброска определенного количества воинов, чтобы поддержать тот или иной опорный пункт. Постоянные гарнизоны укрепленных лагерей, кроме всего прочего, осуществляют поддержание порядка на внешних территориях подконтрольных городу. Набор рекрутов и их обучение зачастую также возложено на такие лагеря.

Безусловно, войска Коса, по понятной причине не имели возможности прибыть сюда несколько месяцев назад, не торопясь построить постоянные лагеря вдоль маршрута их предполагаемого следования. Пока, судя по характеру движения конкретно этого снабженческого обоза, продвижение их армии казалось крайне медленным, и неторопливым. Всё выглядело так, как если бы они ничего не опасались. Возможно, их успокоила численность собранных войск. Вот только мне было совершенно не понятно полное бездействие Ара.

— Ну а тарнсмэны-то небо патрулируют? — спросил я.

— Не замечал, — ответил возница.

Кос, конечно, должен бы иметь тарнсмэнов в своём распоряжении. Но, похоже, их не высылали в патрульные полёты вдоль маршевых колонн.

— А почему при вашем обозе нет никакой охраны? — поинтересовался я.

Надо признать, что это было необычно.

— Понятия не имею, — пожал он плечами. — Признаться, я сам задавался этим вопросом. Возможно, начальство считает, что в них нет необходимости.

— И что, неужели не было ни одного нападения? — удивился я.

Мне казалось, что Ар должен был воспользоваться своим превосходством в тарнсмэнах для того чтобы беспокоить колонны врага, уничтожать провиант, и нарушать коммуникации. Возможно, конечно, что его тарнсмэны пока ещё не в состоянии достигнуть фургонов. Если бы командование в Аре было в руках Марленуса, его Убара, у меня было никаких сомнений, что Ар к настоящему времени уже бы действовал. Однако Марленус, если информация точна, в данный момент в Аре отсутствовал. Предположительно, он возглавлял экспедицию в Волтай, проводя карательный рейд против налетчиков из Трева. Почему его не отозвали, я понять не мог. Хотя, конечно, не исключено, что в данный момент просто нет такой возможности.

— А что Ты будешь делать, если сюда заявятся тарнсмэны Ара? — поинтересовался я.

— Это не моё дело, — отмахнулся он. — Это — работа солдат. Мне платят за извоз. Именно этим я и занимаюсь.

— А что по поводу остальных возниц? — полюбопытствовал я.

— Они сделали бы то же самое, как мне кажется, — предположил он. — Мы — извозчики, а не солдаты.

— Но ведь, получается что весь обоз, или, по крайней мере, эти фургоны, полностью беззащитны от нападения, — заметил я. — И всё же Ар не нападает. Это интересно.

— Возможно, — согласился мой попутчик.

— Но почему нет? — поинтересовался я его мнением.

— Не знаю. Возможно, они не могут добраться суда, — пожал он плечами.

— Даже с небольшими ударными отрядами, замаскированными под крестьян?

— Возможно, даже так, — ответил он. — Понятия не имею.

День клонился к закату, потихоньку начинало темнеть. То тут, то там, в стороне от дороги, то с одной стороны, то с другой, попадались небольшие лагеря свободных женщин. В некоторых из них горели небольшие костры. Женщины обустраивались, как могли. Где-то были возведены шалаши из веток, в других местах они установили палатки, представлявшие собой немногим больше, чем натянутые на палках куски брезента или одеяла. Иногда, при нашем приближении, некоторые из женщин сидевших вокруг этих крошечных костерков вставали и наблюдали за нами, пака наш фургон не проезжал мимо. Я вспомнил свободную женщину, с которой мы повстречались вчера вечером в её же хижине. Она не вернулась к фургонам, насколько я знал. Мы покинули её полуразрушенное жилище прежде, чем она проснулась. Я оставил ей ещё немного еды, и завязал золотой тарновый диск Порт-Кара в уголок одеяла ребёнка. С ним она могла бы много чего купить. Кроме того, с деньгами, у неё был шанс добраться до какой-нибудь отдаленной деревни, вдалеке от проходящей армии, где она могла использовать это в качестве своего приданного, или, если говорить прямо, то попросту купить себе компаньона, этакого доброго малого, который смог бы позаботиться и о ней и о её ребёнке. Крестьянки, в отличие от городских женщин, склонны быть очень практичными в таких вопросах. В конце концов, она оказала мне гостеприимство.

— Скоро мы доберёмся до лагеря, — сообщил возница.

Я услышал, как Фэйка внезапно глубоко вздохнув от ужаса, отпрянула назад в кузов. Справа, около обочины дороги, виднелась фигура человека. Его голова и ноги свисали по разные стороны с заострённого шеста. Высотой кол был около десяти футов, и приблизительно четыре дюйма диаметром.

Он был втиснут между скалами и обложен камнями. Конец его был грубо заострён, скорее всего, теслом. Этот конец входил в спину жертвы и торчал из живота, высовываясь на пару два футов из тела.

— А вот, похоже, и первый шпион, — предположил я.

— Скорее, это — отставший или дезертир, — поправил меня возница.

— Возможно, — кивнул я.

Это был первый признак, который я встретил сегодня, что перед нами на дороге действительно были солдаты.

Когда мы проезжали мимо одного из придорожных лагерей, девушка, сидевшая у маленького костра и бросившая в нашу сторону взгляд, вдруг вскочила и выбежала на дорогу.

— Сэр, — позвала она. — Сэр!

Но возница, с равнодушным видом ехал дальше, не останавливая свой фургон. Тогда она побежала рядом с фургоном.

— Сэр! — кричала она, повернув к нам своё лицо. — Пожалуйста! Я голодна! Пожалуйста, Сэр! Рассмотрите меня! Я красива!

Она торопливо забежала вперёд.

— Посмотрите! — заливаясь слезами, крикнула она, и сдёрнула свои одежды вниз, до бёдер. — Мои груди хорошей формы! Моё лоно влажное и горячее! Я буду служить Вам как рабыня. Я сделаю всё, что Вы захотите. Я не прошу еды за просто так. Я заплачу! Я отработаю!

— Проваливай, — рявкнул извозчик, — а не то, отведаешь моего кнута!

— Остановитесь, — заплакала она. — Остановитесь!

Тогда она, подбежав к голове тарлариона, ухватилась за повод. Заворчавшее животное, слегка замедлилось, но не остановилось, таща на себе вес девушки, отчаянно вцепившейся в повод. Недовольный ящер затряс своей головой, мотыляя досадную помеху из стороны в сторону, а потом раздражённо запрокинул свою голову вверх, поднимая девушку и буквально отрывая её от земли. Но ту не так то просто оказалось оторвать от сбруи, крестьянка удержалась, и через мгновение, снова на оказалась на земле. Наконец, тарларион остановился.

Возница раздражённо поднялся с фургонного ящика, и взмахнул своим длинным кнутом.

— Ай! — вскрикнула девушка, от боли, возможно, впервые в жизни почувствовавшая, что такое удар кнутом.

Она отпустила повод и, постанывая от боли и глядя на нас, замерла на дороге, в каком-то шаге от челюстей животного.

— Позвольте мне доставить Вам удовольствие! — попросила она, и кнут, подобно атакующей змее, мелькнул снова.

Девушка, пораженная ещё раз, с рыданием отпрянула назад, споткнулась и полетела на дорогу.

— Неужели Вы не узнаёте меня? — всхлипывая, спросила она, и возница опустил кнут, всматриваясь в сумерки. — Я — Тула из Вашей деревни. Я та, кто была слишком хороша для Вас, та, кто отказался от Вашего предложения!

— Ты позоришь нашу деревню! — прорычал мужчина.

— Ну, так накажите меня! — прорыдала девушка.

Возница спрыгнул с передка и, подождав пока мимо нас проедет другой фургон, направился к девушке. Схватив свою, как выяснилось односельчанку, он потащил её к задней части фургона. Когда они проходили подо мной, я заметил две полосы на её теле, серые в наступивших сумерках. Мой попутчик прижал её спиной к правому заднему колесу фургона.

— Лицом к колесу, — скомандовал мужчина, отойдя чуть назад. — Держись за обод!

Девушка вцепилась в колесо и упустила голову. Возница в бешенстве поднял кнут.

— Выпорите меня, — сказала она и задохнулась, потому что три удара один за другим упали на её спину. — Но накормите меня!

Ещё два удара, и она обвисла, цепляясь за колесо, рыдая и хватая воздух ртом. Как мужчина и её односельчанин, он был обязан наказать её за тот позор, что она навлекла деревню.

— Не надо больше меня бить! — взмолилась она, и, не в силах стоять, сползла на колени подле колеса.

Мимо проследовал ещё один фургон.

— Так значит, наша гордячка Тула, украшение нашей деревни, теперь обнажает свои прелести перед незнакомцами, — зло прошипел возница, прислонившейся к колесу, рыдающей девушке, — и упрашивает использовать её тело за корку хлеба! Позор!

Она так и стояла на коленях, держась за спицы колеса, опустив голову и вздрагивая от рыданий.

— Позор! — крикнул он снова.

— Сильные женщины отбирают у меня еду, если мне удаётся раздобыть, хоть что-то, — всхлипнула она. — Я очень голодна.

— Гордячка Тула, теперь стала всего лишь ещё одной придорожной шлюхой, — сердито бросил мужчина.

— Да, — признала она.

— У Тебя есть, что ещё мне сказать? — потребовал он.

— Накормите меня, — простонала девушка.

— Повернись, — сердитым голосом приказал возница.

Она, не поднимаясь с колен, повернулась лицом к нему.

— Сбрось одежды, — скомандовал он и уточнил: — до колен, чтобы спереди лежали перед тобой на дороге, а сзади на твоих икрах.

Девушка разделась, как было приказано, и подняла лицо к нему.

— На каких условиях? — спросил возница.

— На Ваших. Полностью, на Ваших, — ответила она.

— Натяни одежду на бёдра, — велел он. — Ты можешь следовать за фургоном.

Плача от благодарности, она ухватила свои одежды и закрепила их вокруг бёдер. Возница же с сердитым видом, запрыгнул на передок фургона и занял своё место на ящике. Громко гаркнув и резко щёлкнув кнутом по шее своё тяжёлое на подъём животное, принудил его возобновить движение, вклиниваясь в просвет между двумя другими фургонами.

Уже совсем стемнело, но дорога ярко светилась в лунном свете. Она блестела из-за крошечных пластин и крошек слюды вкраплённых в её поверхность. Полураздетая девушка тащилась вслед за фургоном.

— Лагерь-то далеко? — поинтересовался я.

— Нет, уже рядом, — ответил возница.