Теперь она боялась, что горячая вода и мыльная пена навсегда уничтожили её руки. Какими красными, грубыми, сморщенными они стали. Сможет ли господин полюбить их такими? Ни ей, ни другим девушкам, оказавшимся в этом ужасном месте, не были разрешены лосьоны и крема. Какой жёсткой и грубой стала кожа на её руках. Как такими твёрдыми и шершавыми руками прикасаться к его телу? Разве руки рабыни не должны быть мягкими и нежными? Разве господину не будет противно прикосновение таких рук?

«Конечно, они должны были снабдить нас, по крайней мере, лосьонами, — думала она время от времени. — Но это не так. Мы что, не рабыни? Конечно же, прикосновение руки рабыни должно быть столь же мягким, как робкий прижатие её губ к груди или бедру господина, столь же нежным и возбуждающим, как ласковый как шлейф аромата рабского шёлка, проскользившего по его животу, как её жалобно сладкий, нежный шёпот, прилетевшей посреди ночи от рабского кольца у его ног просьбы о его прикосновении».

Вдруг она вскрикнула от боли в спине, обожжённой ударом плети.

Зарыдав, Эллен, снова по самые локти погрузила руки в горячую воду. Хотя она и недолго пробыла в этом доме, но для неё не составляло труда прикинуть и прийти к выводу, что такой объём стирки явно выходил за пределы потребностей охранников, дрессировщиков, служащих и рабынь. У неё не было никаких сомнений в том, что гигантские кучи туник, одеял, гиматиев, вуалей, платьев и других предметов одежды были доставлены извне.

Большинство рабынь, приставленных к большим тазам, были раздеты догола, за исключением их ошейников. Эллен тоже была обнажена, но помимо ошейника на ней было заперто ещё одно устройство. Она стояла на коленях на циновке, расстеленной перед её тазом.

Она была рабыней прачечной.

Оставить циновку без разрешения ни одна из них не могла. Кроме того, по команде «Циновка!» она, как все остальные прачки, должна была подбежать к своей циновке и встать там на колени. Малейшее промедление в выполнении команды являлось поводом для наказания. У неё уже была возможность понаблюдать как двух девушек, привязали к кольцам и безжалостно выпороли. Сама она всегда быстро и покорно бежала к своему месту.

Она подняла над тазом предмет одежды, который стирала. Горячая мыльная струя водопадом стекла с него, взбив пену на поверхности воды. Это, несомненно, был туалет свободной женщины. Судя по высокому качеству материи, эта женщина была довольно богата, и даже могла быть представительницей высшей касты. Сама Эллен даже не представляла, как надо надевать и носить такой предмет одежды. Подобные женщины, насколько она поняла, были выше чёрной домашней работы. По крайней мере, в своём собственном доме они точно не занимались стиркой. Вообще, Эллен предположила, что женщины высших каст, или, например, женщины из касты Торговцев, даже подходить не будут к прачечной, зато в их собственных местах жительства у них могла быть рабыня, а то и несколько, которым можно было бы поручить проявлять внимание к такой работе. Возможно, что та женщина, чьё платье она стирала, оказалась в затруднительном положении и вынуждена была продать свою рабыню, и теперь ей приходилось посылать свои одежды и вуали в коммерческую прачечную. А быть может она просто жила одна и, таким образом, предпочитала перепоручать работу рабыням прачкам. Конечно, её заказ возвращался хорошо отстиранным, просушенным на свежем воздухе, приятно пахнущим, блестящим на солнце, отглаженным и аккуратно сложенным. Стоимость услуг прачечной, насколько она поняла, была минимальной, даже ничтожной, тем не менее, владельцы этого заведения должны были получать солидный доход, судя по объёму работы. Особенно учитывая тот факт, что прачечная не требовала особых вложений средств в содержание самих прачек. Её, как и всех остальных, кормили только рабской кашей, есть которую приходилось, не используя рук и стоя на четвереньках, впрочем, как и пить воду из кастрюли, стоявшей на полу. Стоявшая на коленях, мокрая от пота Эллен, почти теряя сознание от жары, держа перед собой на вытянутых руках горячий, парящий, мокрый предмет одежды, на мгновение выпрямила спину, почувствовав, что задыхается в душной, жаркой атмосфере прачечной. Её вдруг показалось, низкий потолок вот-вот упадёт на неё, а еле видимые за стеной пара стены, начали вращаться.

— Отлыниваешь от работы, малышка Эллен? — раздался сердитый голос за её спиной.

— Нет, Господин! Нет, Господин! — вскрикнула рабыня, быстро приходя в себя и, снова окунув материю в таз, принялась бешено тереть её сгибы один о другой.

Краем глаза она видела тень ног Гарта, их надсмотрщика, попадавшую на стенку её таза, а так же и двигавшуюся из стороны в сторону тень его плети.

Это был невысокий, толстый мужчина, при взгляде на торс которого, возникала ассоциация с чурбаком. Носил он полутунику, так что его широкая грудь была наполовину обнажена. Его тяжёлые ноги были обуты в высокие сандалии. О, ей часто приходилось целовать это сандалии.

Прижав руку ко лбу тыльной стороной ладони, женщина попыталась отдышаться. Воздуха не хватало. У неё вырвался горестный стон. Эллен испугалась, что ещё немного, и она потеряет сознание, от жары и духоты. Её тело было липким от пота. Эллен не могла видеть, поскольку зеркала в прачечной предусмотрены не были, но предположила, что она сейчас ничем не отличалась от многих других девушек, лица которых, особенно тех из них, кто, как и она сама, отличались светлой кожей, были покрыты пятнами разных оттенков красного, от розового до алого. Это был результат тяжёлого, изнурительного труда в жаркой, душной, пропитанной влагой, почти тропической атмосфере помещения прачечной, представлявшим собой цементную комнату с низким потолком.

«Я не хочу падать в обморок, — твердила она себе. — Я не должна потерять сознание. За это здесь бьют!».

Ей вспомнилась девушка, упавшая в обморок рядом со своим тазом. Её привели в сознание ударами плети, добавив ещё несколько сверху, чтобы напомнить ей, что она должна работать, а не прохлаждаться лёжа без чувств.

Эллен снова подняла свою работу над водой. Это был предмет одежды свободной женщины. Насколько же отличался он от тех коротких туник, камисков, обычных и турианских, возмутительных та-тир или рабских тряпок, рабских полос, представлявших собой не больше чем клочок ткани и шнурок, так часто выдаваемых рабыням, при условии, что им разрешили одеться.

Сама она даже не представляла, как следует носить одежду свободных женщин.

Одна из девушек, пару недель назад, встала и, держа такое платье перед собой, принялась в шутку позировать выкрикивая:

— Гляньте-ка! Смотрите сюда! Я — свободная женщина!

Мы все рассмеялись, переводя дыхание и восхищаясь её шуткой. Но, к сожалению, неожиданно вернувшийся Гарт всё испортил.

— Сейчас мы посмотрим, насколько Ты свободна! — проревел он.

— Нет! Нет, Господин! Пожалуйста, не надо, Господин! — закричала рабыня.

— Циновка! — рявкнул Гарт

Все мы разбежались по своим местам, а он схватил рабыню за волосы и потащил её, рыдающую и вскрикивающую, к кольцу, вмурованному высоко в стене. Через мгновение девушка уже стояла на носочках, а её поднятые вверх руки были скрещены и туго привязаны к кольцу.

— Это была всего лишь шутка, Господин! — плакала она. — Пощадите!

— Это не дело кейджер, насмехаться над свободными женщинами! — прорычал ей мужчина. — Заруби себе на носу и никогда не забывай, что они в тысячу раз, в бесконечное число раз, выше тебя! А сейчас Ты увидишь, чем обернётся для тебя твоя шутка.

— Пощадите, Господин! — взмолилась рабыня.

— А Ты попроси прощения у плети, — предложил Гарт. — Может быть она будет милосердна.

— О, дорогая плеть! — в отчаянии закричала девушка. — Пожалуйста, простите меня, дорогая плеть! Это была шутка! Будьте милосердной, дорогая плетью! Пожалуйста, простите мне, дорогая плеть!

— Вот глупая девка, — рассмеялся надсмотрщик. — Ты что, не знаешь, что плеть не может тебя слышать? У неё же нет ушей!

И на спину рабыни обрушилась тугая кожа. Мужчина не проявил ни капли милосердия. Провинившаяся извивалась в своих путах, плакала и вскрикивала при каждом ударе. Наконец, Гарт счёт, что с неё достаточно, и отвязал бедняжку. Она просто стекла по стене к его ногам.

— А теперь Ты можешь поблагодарить меня за своё наказание, — сообщил ей надсмотрщик, и она целовала и облизала его ноги.

— Спасибо за то, что наказали меня, Господина, — простонала девушка, и Гарт приказал ей ползти к её тазу.

Эллен страшно не хотелось быть избитой. Она до жути боялась того, что, если она упадёт в обморок, то приводить её в сознание надсмотрщик будет плетью.

Каждый раз, вынимая одежду свободной женщины из воды, Эллен тайком от Гарта рассматривала её, опасаясь найти на ней повреждения от стирки, отчаянно надеясь, что была не слишком груба с тонкой материей. Оно ни в коем случае не должно быть повреждено! Женщина знала, что даже крошечная дырочка на шве могла послужить причиной её избиения, реального избиения, а не пары-тройки ударов, которые могли бы вывести девушку из обморока.

Послушался женский крик. Обернувшись, Эллен увидела, как в нескольких шагах от нее, светловолосая, голубоглазая Нельса, была брошена животом прямо в таз с водой. Девушка отчаянно вцепилась обеими руками в края таза, чтобы не окунуться в горячую воду. Позади, разводя ей ноги, уже пристраивался Гарт. Эллен задрожала и отвела взгляд.

В такие моменты она была даже благодарна за то устройство, которое на ней было надето, хотя порой ей выть хотелось от неудобства, тяжести, жары и дискомфорта, который оно ей доставляло.

После того вечера в особой комнате, обставленной по земному, когда она голой прислуживала за ужином, она видела своего владельца лишь однажды. Это произошло на следующее утро после того памятного банкета. Мир пришёл к её клетке, выпустил её оттуда и приказал встать спиной к нему и, наклонившись вперёд, опереться руками в верхнюю решётку клетки. Ноги ей следовало широко расставить.

В руке мужчина держал некий предмет, назначение которого она поняла не сразу. Отвернувшись от него, стоя с широко расставленными ногами, Эллен напряглась, почувствовав, как его руки потянулись к её животу, а затем напряглась ещё больше, когда он приложил к её талии конструкцию из двух полукруглых стальных полос, соединённых спереди посредством петли. Другая деталь этого устройства, вначале повисшая под её животом, уже в следующее мгновение была поднята вверх между её ног, повернувшись на своей петле. Эллен почувствовала, как Мир поддернул всю конструкцию, приспосабливая её на месте. Все три части устройства были совмещены, обе стальных полосы сомкнулись на её спине, и к ним присоединилась пластина, состоявшая из двух половин, первая из которых была приварена к поясу спереди, а вторая, пропущенная между её ног, теперь легла поверх места стыка полуобручей. Затем Эллен почувствовала, как дужка тяжёлого замка была вставлена в проушины за её спиной и заперта, скрепив все части устройства в единую конструкцию. Дёрнувшись всем телом, женщина услышала, как тяжёлый замок брякнул по тем частям, которые скреплял, переместившись на другое место. Мужчина двумя руками пошевелил устройство, проверяя, как оно сидит на её теле.

— Отлично подошёл, — заметил охранник.

— Это точно, — согласился её хозяин.

— Господин? — позвала его Эллен.

— Тебе кто-то дал разрешение говорить? — осведомился Мир.

— Простите меня, Господин, — тут же сказала она.

Узость её талии и широта бёдер исключали всякую надежду на то, что у ней получится стянуть с себя эту конструкцию.

Теперь ей предстояло носить на себе железный пояс.

— Отправь её в прачечную, — приказал Мир охраннику.

* * *

Когда её представили Гарту, Эллен, не раздумывая, приняла перед ним позу почтения и, поцеловав его ноги, попросила разрешить ей служить в прачечной. Тот раздражённо буркнул себе под нос, что-то явно имевшее отношение к ней, а затем завалил её на бок и весьма тщательно исследовал то устройство, которое она носила.

— Ну и что это значит? — недовольно проворчал он, вопросительно глядя на охранника, но тот просто пожал плечами.

У Эллен, испуганно съёжившейся лёжа на полу у его ног, не возникло никаких сомнений относительно причины недовольства надсмотрщика.

Одного взгляда брошенного с порога на это помещение, хватило, чтобы её глаза ошарашено полезли на лоб от увиденного. А потом, когда Эллен вошла внутрь, то она чуть не потеряла сознание от жары и испарений, висевших в воздухе. Сквозь горячий туман, были видны обнажённые тела нескольких девушек, стоявших на коленях каждая у своего таза и усердно перебиравших руками в воде. Из-за стоявшего в комнате тумана, было трудно рассмотреть подробности, но было очевидно, что фигуры у большинства из них были прекрасны.

Сказать, что Эллен пришла в ужас от открывшейся перед ней картины, это всё равно что ничего не сказать. А уже через мгновение она опустилась на колени и выполнила почтение.

— Ну и к какому тазу я её приставлю? — язвительно поинтересовался надсмотрщик, обводя помещения рукой.

— Принеси ещё один, — спокойно предложил охранник.

— Девственница? — недоверчиво спросил толстяк.

— Думаю да, — пожал плечами её сопровождающий. — Как Ты можешь видеть, она весьма молода, немногим больше чем девчонка.

— На колени, — приказал Гарт, и Эллен тут же выполнила его команду. — Терпеть не могу девственниц.

Вскрикнув от неожиданности, Эллен повалилась на правый бок, сбитая его пощёчиной. Во рту появился солоноватый привкус крови. Губа была разбита.

— К моим ногам, — потребовал надсмотрщик. — Проси у меня прощения за то, что Ты оказалась девственницей.

Эллен легла на живот и, растянувшись перед ним, прижалась губами к его ноге.

— Простите мне за то, что я девственница, Господин, — попросила она, поцеловав обе ноги. — Пожалуйста, простите меня за то, что я девственница!

Затем, до жути испуганная этим мужчиной, она поцеловала его ноги ещё раз. Но мужчина, что-то сердито буркнув, отступил от ней назад.

— Ладно, мы найдём для неё циновку и таз, — пообещал он.

* * *

Эллен отшатнулась и вскрикнула от неожиданности, когда внезапно в её таз обрушилась струя горячей воды, выплеснутой из кувшина. Попади она прямо на руки, и её точно бы ошпарило.

— Пожалуйста, Госпожа! — попыталась протестовать Эллен.

Она считалась самой низкой из всех в прачечной. Во-первых из-за молодо выглядевшего тела, а во-вторых, потому что появилась здесь самой последней. Соответственно, она должна была обращаться к остальным прачкам только с таким уважительным обращением, хотя они и были всего лишь рабынями.

— Ты почему смотрела, когда Гарт использовал меня для своего удовольствия? — спросила Нельса.

— Но я же сразу отвернулась, Госпожа! — воскликнула Эллен.

— Недостаточно быстро! — прошипела прачка. — Ты что же, думаешь, мне так нравится удовлетворять похоть этого скота?

— Не знаю, Госпожа, — пожала плечами Эллен. — Правда, я видела, как Вы извиваетесь, когда он поднимает вас над тазом, держа руками за ноги.

Насколько она успела заметить, Нельса была, одной из фавориток Гарта.

— Да я ненавижу его! — возмутилась рабыня.

— Тогда, почему же Вы плачете, стонете и вскрикиваете? — полюбопытствовала Эллен.

— А я ничего не могу поделать с собой, когда он берёт меня, — сердито проворчала Нельса.

— Тогда это правильно, что вас сделали рабыней, — заключила Эллен, и тут же, увидев, что Нельса поднимает кувшин с кипятком, испуганно закричала: — Нет!

— Оставайся на своей циновке! — приказала ей Нельса.

— Пожалуйста, не надо, Госпожа! — взмолилась Эллен.

— Ты перестанешь быть такой смазливой, когда покроешься струпьями ожогов! — прорычала взбешённая Нельса. — А ну оставайся на циновке!

— Пожалуйста, не надо, Госпожа! — заверещала Эллен.

— Не делай глупостей, Нельса, — крикнула красивая рыжая девушка, стоявшая на коленях у соседней ёмкости. — Оставь в покое ребенка!

— Занимайся своим делом и не вмешивайся, — зло отрезала Нельса.

— Если Ты обваришь её, то тебя саму сварят заживо, — предупредила её рыжая.

— Вон смотри, — указала Нельса. — Она немного сползла с циновки. Гарт должен знать об этом!

Эллен мгновенно вернулась на прежнее место у таза, чтобы всё её тело находилось на циновке. В кои-то веки она пожалела, что Гарта не оказалось в помещении прачечной. Женщина с ужасом уставилась на сосуд, замерший над ней.

Но вот, наконец, Нельса опустила кувшин, и юная рабыня облегчённо вздохнула.

— Ты, правда, думаешь, что Ты такая особенная, мелкая самка урта, — съязвила Нельса, — Может тебя успокаивает то, что на тебе пояс? Ну так есть много способов, которыми рабыня может доставить удовольствие мужчине. Не забывай, что на тебе нет замкового кляпа!

Эллен пока не знала, что такое этот урт, но замковый кляп ей показывали.

Есть несколько вариантов такого устройства. Самый распространённый состоит из короткой, покрытой кожаным чехлом металлической цепи, в центре которой, закреплён тяжёлый шарик кляпа, вставляемый в рот рабыни, полностью заполняя ротовую полость и лишая её возможности издавать членораздельные звуки. Всё, что ей остаётся это стонать, скулить или мычать. Два свободных конца короткой цепи отводятся, назад, плотно прижимаясь к щекам, надёжно удерживая кляп на месте, а через последние звенья, соединившиеся на затылке, пропускается дужка маленького замка. Сместить кляпа после того, как он заперт, рабыне уже не удастся, и ходить с этим она будет ровно до того момента, пока владельцу не захочется его снять. Другая распространённая конструкция замкового кляпа представляет собой пару узких, округлых, изогнутых дуг прикреплённых на шарнирах к стержню, проходящему сквозь шарик спрессованной кожи. Этот кожаный кляп, как и предыдущем случае, втискивается глубоко в рот рабыни, прижимая язык, не давая ей говорить. Дуги поворачиваются на петлях и соединяются на затылке, где запираются на замок, удерживая всю конструкцию на месте. Преимущество замкового кляпа, понятно, состоит в том, что рабыня, полностью лишившись способности говорить и возможности удалить кляп, остаётся способной проявить внимание к другим обязанностям, которые её хозяин может ей поручить. Безусловно, простой кляп с повязкой, закреплённой узлом, от которого рабыне запрещено избавиться самостоятельно имеет тот же самый эффект. Также можно просто закрыть ей рот обмотав вокруг головы ленту. Точно так же, возможно, даже более милостиво и более удобно для владельца, он может «заткнуть ей рот желанием господина». В этом случае ей просто запрещено говорить, за исключением разве что, стонов и мычания. Она может, конечно, заговорить позже, но только после того, как получит разрешение на это. Если на рабыне надет замковый кляп, то, как нетрудно догадаться, она лишена способности доставить владельцу определенное удовольствие. Несомненно, это именно этого удовольствия касалось замечание Нельсы.

— Не думаю, что мой господин одобрил бы это, — прошептала напуганная Эллен.

Она думала, что ей бы понравилось доставить удовольствие своему владельцу этим, столь интимным способом, и даже представляла себе, как просит его разрешения сделать это. Но Гарт или кто-нибудь другой! Это, конечно, уже совсем другое дело! Но вообще-то, стоит отметить, что предоставление владельцу такого удовольствия, как и многих других, рабыне подобает.

— Так значит, Ты думаешь, что я хорошо извивалась? — спросила Нельса.

— Просто мне так показалось, Госпожа, — опасливо глядя на кувшин, ответила Эллен.

— А как Ты сама извиваешься, маленький опоясанный десерт?

— Я ещё никогда не извивалась, Госпожа, — призналась Эллен.

— Мужчины могут научить тебя этому, — усмехнувшись, заверила её Нельса, вынудив Эллен опустить голову. — Так значит, Ты думаешь, что я — рабыня?

— Да, Госпожа, — ответила Эллен, не поднимая головы.

— И Ты полагаешь, что я могу что-то поделать с этим? — поинтересовалась Нельса.

— Я не уверена, что знаю, Госпожа, — пожала плечами Эллен.

— А Ты не думаешь, глупая мелкая девственница, что мужчины могут зажечь женщину, сделав её беспомощной, заставив её жаждать их малейшего прикосновения?

— Возможно, если она — рабыня, — заявила Эллен, и тут же испуганно замолчала, видя, как рука Нельсы напряглась на ручке кувшина.

— Не причиняй ей вреда, — снова вступилась за ней рыжая.

— Она сошла со своей циновки, — бросила Нельса. — Я просто расскажу об этом!

— Ты тоже не на своей циновке, — напомнила рыжая. — Скажешь Ты — скажет она, а мы подтвердим!

Возгласы согласия послышались сразу от нескольких рабынь.

Одна из них была красавицей с тёмно-рыжими волосами, утверждавшая, что когда-то служила для удовольствий самого Ченбара из Касры, Ченбара Морского слина, Убара Тироса. Правда, некоторые утверждали, что скорее всего, она служила в тюрьме Тироса, и периодически бросалась в камеры к заключенным, и передавалась среди них из рук в руки. Так принято делать, чтобы уменьшить непокорность узников. Эллен предположила, что обе истории могли бы иметь место. Она не исключала, что эта женщина, которая была очень красива, когда-то, действительно, служила в садах удовольствии Ченбара, но вызвала его недовольство, или возможно он, просто устав от неё, отправил служить в тюрьме. Позже, после того как нашлись другие, кто заменил её в тюремных обязанностях, её могли продать на материк и далее на юг. Другая была прекрасной рабыней смешанных кровей, раскосые глаза которой намекали наличие среди её предков представителей монголоидной расы. Третья была негритянкой, шею которой вместо ошейника охватывала цепь с диском. Говорили, что к ней уже проявил интерес чернокожий торговец. Две других были сестрами из города, называемого Венна. Они попались работорговцам, возвращаясь из паломничества в Сардар. Пока их держали вместе, но в дальнейшем, скорее всего, им предстояло разлучиться, и отправиться на рынки по отдельности.

— Ты тоже научишься умолять и царапать пол в конуре, маленькая таста, — сказала Нельса.

В тот момент Эллен ещё понятия не имела, что такое эта таста, но позже она узнала, что это была просто конфета, маленький мягкий леденец, надетый на палочку.

Эллен, негромко взвизгнув и прикрыв лицо руками, защищаясь от летящих горячих брызг, отпрянула от своего таза, в который Нельса внезапно выплеснула весь кипяток из кувшина.

— Приступай к работе, рабыня, — прорычала прачка.

— Да, Госпожа, — сказал Эллен.

Она сунула руки в таз, но тут же закричав от боли, отдёрнула их обратно. — Но это же слишком горячо, Госпожа. Я не могу даже прикоснуться к воде!

Но Нельса уже отвернулась от неё. В этот момент другая рабыня, экзотично выглядевшая, одетая в рабские полосы, вывалила рядом с ней новую партию грязного белья. Эллен в страдании уставилась возвышающуюся около неё гору. Это было так много!

Женщина, заплакав, упала и съёжилась рядом со своим тазом. Как ей хотелось, чтобы поскорее наступила ночь и она смогла бы остаться в одиночестве в своём закутке и закутаться в одеялом.

Она предположила, что женщины низких каст должны были стирать свои вещи самостоятельно.

Почему её господин отправил её сюда, в это ужасное место? Возможно, она наказана, но за что? Не была ли она брошена сюда в воспитательных целях, например, чтобы смогла лучше понять природу своей неволи? Почему он так ненавидел её? И ненавидел ли вообще? А может, была какая-то другая причина? «Я должна быть особенной для него, так или иначе, — подумала она, — раз уж он поступил со мной так». Но внезапно её осенила другая мысль, заставившая её задрожать от страха: «А что если, всё наоборот, и я не являюсь для него чем-то особенным? А вдруг он вообще не думает обо мне. Быть может, я здесь, потому что я для него не особенная вообще. Что если, я для него всего лишь ещё одна никчёмная рабыня? Нет! — сказала она себе. — Я здесь, потому что ему показалось забавным послать меня, его бывшую учительницу, которую он когда-то нашёл, похоже, к своему раздражению, волнующе, и даже возбуждающе привлекательной, в это ужасное место, в эту прачечную, чтобы она жалкая, потная, голая рабыня-прачка, на своём опыте испытала, что значит исполнять самые тяжёлые и самые низкие обязанности. Но он перенёс меня на эту планету! Он не забыл меня! Я уверена, что он хочет меня! Да! Хочет! Как мужчина хочет женщину, или скорее — вдруг взволнованно осознала она, — как господин хочет рабыню. О! Я надеюсь, что это так! Я так надеюсь на это! Я так люблю его! Он — мой господин!»

Эллен, лежа на боку, на циновке подле большого таза, протянула руку вниз, и ощупала тяжёлую конструкцию, надетую на её тело. Её пальцы легонько коснулись узкой выпуклой пластины между её ног и пробежались по краям длинной тонкой пилообразной щели. Зубья этой пилы были довольно острыми. Дважды, подмываясь, она порезалась о них. Тогда она приспособилась подбираться сбоку, максимально возможно стягивая пояс вниз и чуть сдвигая в сторону. У неё получалось приспускать пояс с талии примерно на дюйм, но не больше, дальше его не пускало расширение её бёдер, на которых уже появились потёртости. «Он надел на меня этот пояс, — подумала она и счастливая улыбка появилась на её лице. — О, я ненавижу это устройство, за его тяжесть, за его неудобство, но разве это не показывает, что я для него особенная? Разве он, тем самым, не бережёт мою девственность для себя? Или, если использовать вульгарное гореанское выражение, часто используемое применительно к рабыням, разве он не хочет быть тем кто вскроет меня?»

В этом месте повествования, пожалуй, есть смысл сделать короткую паузу.

Данное высказывание более полно и обычно звучит как: «открыть для использования мужчин». Она добавляет это, потому что ей пришло в голову, что некоторые из тех, кто будет читать эту рукопись, не могли бы подумать, что она в данном случае проявила чрезмерную деликатность и недостаточную откровенность или информативность. Она боится, что её могут упрекнуть за нехватку искренности, и, не исключено, что плетью.

Теперь она уже радовалась тому, что Гарт отсутствовал в помещении. Конечно, около её таза возвышалась гора грязного белья, но ведь, когда он вернётся, он не будет знать, что она выросла здесь не только что.

Конечно, Кири, та экзотично выглядевшая красотка, по своей воле вряд ли станет докладывать надсмотрщику эту информацию. Разве что, если он сам усомниться, и явно потребует ответа, то рабыня, встав на коленях и опустив голову на пол, конечно, вынуждена будет сказать правду.

Как ей хотелось, чтобы поскорее наступила ночь, чтобы она смогла забыться в своём цементном пенале. И пусть там было холодно. Одеяло давало ей некоторую защиту от холодного цемента. У таких пеналов не было ни дверей, ни потолков. Стены были высотой фута четыре, но не было никакой возможности подняться и посмотреть поверх них, поскольку их приковывали цепью за шею к кольцу, вмурованному в пол. Длина цепи составляла всего пару футов. Всё что можно было сделать, это подняться на колени и выполнить почтение. Девушкам, прикованным в пеналах, было запрещено переговариваться между собой. И это правило все предпочитали соблюдать неукоснительно. Трудно сказать, будучи прикованной цепью так, что едва можешь приподнять голову над полом, стоит ли охранник поблизости от тебя или нет. Каждый раз, оборачиваясь, мы все боялись увидеть внезапно появившуюся над задней стенкой пенала фигуру надсмотрщика и почувствовать на себе его сердитый хмурый взгляд. Если он замечал непорядок, то вскоре появлялся перед пеналами со своей плетью, и рабынь нарушительниц, к их тревоге и смятению, несмотря на все их просьбы и мольбы о милосердии, ждало надлежащее внушение. Гарт в прачечной был даже более терпимым, хотя и он не поощрял праздной болтовни. Однако стоило ему выйти, бешеный ритм работы постепенно замедлялся, и начинались осторожные, робкие разговоры.

Эллен снова подумала о тех предметах одежды свободных женщин, что ей приходилось отстирывать. Она даже представить себе не могла, как их приспособить на своём теле. Кроме того, у неё не было обуви, и никакой возможности спрятать одежду. Тазы на ночь опорожнялись и переворачивались вверх дном. Тем более, что все вещи были посчитаны, и пропажа чего бы то ни было обнаружилась бы сразу.

Хотя Эллен никогда не выходила за порог дома, она прекрасно понимала, что гореанской рабыни не было никаких шансов на побег, даже если бы ей удалось выбраться наружу. Клеймо, ошейник, одежда, и что ещё важнее не было такого места, куда можно было бы пойти, негде спрятаться и некуда бежать. Законные права рабовладельцев всюду признавались, уважались и проводились в жизнь. За их спиной стояла вся мощь обычаев, традиций и закона. Единственное на что могла бы надеяться девушка в такой ситуации, это смена хозяина. Если бы она сумела ускользнуть от одного владельца и, будучи поймана не была ему возвращена, то, скорее всего, скорее рано чем поздно, оказалась бы во власти другого и, наиболее вероятно того, который будет обращаться с ней с намного меньшими доверием и мягкостью, чем её прежний господин, допустивший ошибку, потворствуя ей и предоставляя незаслуженные привилегии. Довольно неприятно постоянно носить на себе кандалы с шестидюймовой цепью, в которых едва можешь переставлять ноги. Впрочем, куда хуже было бы вернуться к прежнему хозяину, что для невольницы может окончиться изуродованным лицом или подрезанными сухожилиями. У гореанской рабыни нет никакой практической возможности освободиться или заработать себе свободу. Она — рабыня, просто и категорично. Её свобода, если она всё же должна получить таковую, всегда находится в руках другого. Однако есть такое гореанское высказывание: «только дурак освобождает рабыню».

Эллен снова задумалась об одежде свободной женщины, и вздрогнула. Даже надеть такую одежду для такой как она, насколько она знала, могло быть сочтено преступлением, караемым смертной казнью.

Нет, Эллен не думала о свободе, поскольку прекрасно сознавала, что на этой планете, это для неё невозможно в принципе. Тем более, и это было куда значимее, она сама знала, что является рабыней. Это было то, чем она была и хотела быть. Это было правильно для неё. Много лет она была свободна, и что? Конечно, она узнала, и поняла, и насладилась всем, чем такая свобода могла наградить её. Не было ничего в такой свободе, что было бы неизвестно или незнакомо ей. Свобода, сама по себе, хотя и является бесспорно драгоценной и, несомненно важной, но очевидно больше подходит мужчинам, которые, как она теперь поняла, встретив настоящих мужчин, были естественными владельцами женщин, для последних скорее была своего рода абстракцией, возможностью, пустотой. Для женщин она могла бы быть не больше, чем беспочвенной тоской, приглашением в никуда. Конечно, многие из тех, кто на Земле наиболее бесстыдно эксплуатировал риторику свободы, фактически никакого недостатка свободы не испытывали, скорее они использовали такую риторику, давление и уловки лишь затем, чтобы иметь товары, незаслуженные преимущества, особые привилегии и прочие выгоды, вроде экономических ресурсов, престижа и власти. На поверку их требования свободы сводились к получению наибольшей политически мотивированной, но незаслуженной прибыли. Она была свободна, но при этом не была, ни довольна, ни счастлива. Теперь, став рабыней, она начала подозревать, что её истинное удовольствие, её настоящее счастье, могло лежать в совсем иной, неожиданной плоскости. Это был вопрос простого эмпирического факта. Его решение в целом, не было следствием особой программы выработки условных рефлексов, возможно, одной из бесконечного их количества, или неизбежным результатом некого, предположительно, самоочевидного, не требующего доказательств суждения, или некой, предположительно, априорной теории, но мира, природы вещей, простого эмпирического факта. Так может, свобода не была идеалом для всех. Неужели, это настолько невозможно было понять? Неужели трудно было понять тот факт, что люди могут отличаться, что мужчины и женщины отличаются друг от друга? Ведь они даже выглядят по-разному. Насколько нужно было быть слепым, какие усилия прикладывать, чтобы пытаться не замечать этого. Что если то, что хорошо и правильно для одних, не будет таковым для других? Что если это зависит не от политики и чьих-то взглядов, не от культурных акциденций и особенностей эфемерной исторической ситуации, но от других вещей, например, природы, правды, фактов. Возможно, у людей тоже есть природа, как и у всех других существ. И если так, то каков её характер? По-видимому, чем бы она ни была, это будет факт касающийся её самой. Эллен признавала, конечно, что свобода не была абсолютом, и что даже на самых свободных, если можно так выразиться, налагались бесчисленные ограничения. В лучшем случае свобода была относительна, даже для свободного. Но эти соображения не были релевантны тому, что касалось её самой больше всего. Она была свободна. Она знала, на что это походило. Она попробовала это и сочла это желанным. Она была свободной, свободной и одинокой, свободной и нежеланной, свободной и не замечаемой, свободной и никому ненужной, свободной и ужасно несчастной. Что-то внутри неё самой просило принадлежать, фактически, быть побеждённой и обладаемой, что-то внутри неё кричало о желании любить и служить, полностью и беспомощно, отдать себя целиком, полностью, тотально и беспомощно другому. Но её мир отказал ей в такой свободе. Он отрицал крик, рвавшийся из глубин её сердца. Он приказывал ей не слушать своё сердце, отрицать это, отрицать отличия, он требовал от неё быть подобной мужчине. В одной свободе ей было отказано, а в другой свободе она не была свободной. Одну свободу ей приказали отрицать, а другую наложили на нёе на основании закона. Она не могла отбросить свою свободу, даже если бы очень захотела это сделать. Несомненно, свобода была драгоценна. Но помимо неё была ещё и любовь. И она не желала прохладных отношений, которые могут существовать между партнерами, договорившимися о совместном проживании. Понятие демократии для двоих было абсурдно. Можно притворяться, что абсолютное равенство может быть наложено на абсолютно неравных, но это никогда не сможет быть чем-то большим, чем уловка. Этот миф придётся огораживать огромным множеством соглашений, санкций, правил и законов, иначе он так и продолжит оставаться биологической шуткой. Это просто фарс, утверждать, что постулат об абсолютном сходстве и равенстве может быть рационально наложен на существа настолько отличные друг от друга, как мужчины и женщины. Утверждать будто бы абсолютное равенство, за исключением, несомненно, равенства в заслугах или ценности, могло бы существовать между абсолютно неравными, настолько разными существами, как мужчина и женщина, было бы в лучшем случае бесполезным социальным ритуалом, а в худшем патологической ложью, которая, если к ней отнесутся серьезно, если начнут действовать в соответствии с ней, будет иметь крайне вредные последствия для генофонда, а в дальнейшем и разрушительные последствия для всего вида, поставив его на грань вымирания. Но в то время мысли Эллен были далеки от таких глобального масштаба соображений. Её познаний в социологии и истории, достаточно глубоких, надо заметить, вполне хватало ей, чтобы понимать, хотя она ни за что не осмелилась бы даже упомянуть об этом на своих лекциях, что человеческое счастье, по статистике, не имеет никакого существенного отношения к свободе вообще, скорее оно является функцией того, что человек делает то, что он хочет делать, и это укрепляет и поддерживает его социальные ожидания. Последнее время Эллен всё чаще задумывалась, не была ли она ужасной женщиной, из-за того что она хотела любить, хотела служить, полностью и беспомощно, из-за того, что она стремилась быть нежной и покорной, из-за того, что она хотела сделать мужчину счастливым, доставлять ему удовольствие, из-за того, что она хотела буквально быть его, принадлежать ему, быть его полной собственностью, чтобы он владел ей всеми доступными способами. Её мучил вопрос, было ли это так ужасно, желать отдать себя полностью, беззаветно любить. Казалось, в её сердце уже в то время начало разгораться, сначала по-своему слабое, как тоненький язычок пламени, не до конца понятное, желание познать самую глубокую любовь, самую полную любовь, самую беспомощную и подчиняющую чужой воле любовь — любовь рабыни.

И даже в железном поясе, она начала ощущать то, что могло бы быть природой рабской страсти. Интересно, подумала Эллен, сможет ли и она когда-нибудь тоже научится, как выразилась Нельса, умолять и царапать пол. И к своему ужасу поняла, что вполне сможет.

Женщина немного пошевелила телом, схваченным железным поясом. Каким он казался ей тяжёлым и неудобным. И всё же, как уязвимо почувствовала бы она себя, оставшись без него, голой и в одном лишь ошейнике!

«Я не должна позволить себе стать безнравственной женщиной, — подумала Эллен. — Нет! Нет! Я же не могу иметь в виду точно это». Она давно отказалась, по крайней мере, в своих официальных взглядах, от общепризнанно устаревшей категории «безнравственность», с её подавляющими, гротескными историческими антецедентами. Но, с другой стороны, ей было трудно очистить разум от паров и ядовитых осадков прошлого, особенно учитывая то, что эти осадки долгое время тщательно поощрялись, размножались, использовались и эксплуатировались разного рода идеологами, ради продвижения их собственных политических проектов. Так что, можно сказать, что она была жертвой многовековой пуританской инкультурации. И, таким образом, если можно так выразиться, грехи отцов и матерей ударили по последующим поколениям.

Безусловно, уже на Горе, возможно из-за воздуха, воды, простой питательной пищи, а может и, прежде всего, просто из-за влияния этого мира, такого свежего, естественного и невинного, из-за погружения в другую культуру, столь сильно отличающуюся от её собственной, с совершенно иными ценностями и идеалами, она начала подозревать о существовании психологических свобод и возможностей, которые оставались вне её кругозора в её прежнем мире.

Но Эллен по-прежнему во многом всё ещё оставалась существом того странного мира.

«Я должна оставаться выше пола, — решила она. — Я не должна позволить себе возбуждаться. Я ни в коем случае не должна позволить себе стать такой как Нельса. Я видела её в руках Гарта. Как ужасно было бы для меня стать такой как это! Как ужасно было бы для меня, стать сексуально беспомощной в руках мужчины! Я ни в коем случае не должна позволить себе стать такой. Никогда я не буду умолять и царапать!»

«Но, — подумала женщина уже в следующий момент, ёрзая в поясе, около таза, — я рабыня! Страсть от меня будут требовать. И я должна буду отдаться, причём полностью. Если мною останутся недовольны, то, можно не сомневаться, меня будут бить, и могут даже убить. Они просто не оставят мне выбора! Я не должна оставаться выше своего пола. Этого мне не разрешат. Я буду вынуждена позволить себе возбуждаться. Это от меня будут требовать! Мне придётся стать такой как Нельса! Меня просто вынудят стать такой, что я буду беспомощна в руках мужчины. И тогда, когда они сделают меня такой, когда они вызовут и зажгут мои потребности и, своим решением, и, возможно, к своему развлечению, сделают меня беспомощной жертвой тех глубоких, ужасных, поразительных, подавляющих, непреодолимых, восторженных потребностей, из-за которых я должна буду рыдать, но идти за ними полубезумная от желания, тогда, возможно, я тоже буду умолять и царапать пол».

«Может ли случится так, что я, Эллен, начну умолять и царапать? — задумалась она, и вынуждена была ответить сама себе: — Да. Я смутно ощущаю, что я, тоже, могла бы к этому прийти».

Она лежала около своего таза, взволнованно рассматривая сексуальную свободу гореанской рабыни. Она чувствовала приступ болезненного сожаления в отношении свободных женщин. «Как же им не повезло, — подумала Эллен. — Как они должны завидовать нам. Неудивительно, что они до такой степени ненавидят нас, или, точнее, как мне сказали, что они ненавидят нас».

«Как странно, — подумала Эллен, теребя свой ошейник. — Я голая, на мне ошейник, а я всё равно чувствую себя так свободно! Во мне живёт ощущение, что могу быть самой свободной и самой счастливой их всех женщин». Но затем она задрожала, вспомнив о том, что была рабыней, над которой довлели плети и цепи. Она была животным, которое должно повиноваться. Её могли купить и продать. Как странно, мне кажется, что я являюсь самой свободной и, одновременно, самой несвободной из всех женщин».

Внезапно женщина услышала чуть слышный щелчок по стенке таза.

— Гарт, — шепнула Лаура, та самая, рыжеволосая девушка, что заступилась за ней.

Эллен мгновенно поднялась на колени и погрузила руки в свой таз по локти. Мыльная вода всё ещё была довольно горячей, но уже не обжигающей, и женщина смогла вытерпеть и удержать в ней свои руки. Схватив плававшую в тазу материю, она начала тереть и встряхивать её в тазу.

Она не оборачивалась, не озиралась, всем своим видом демонстрируя, что полностью поглощена своей работой. Даже не видя, Эллен знала, что все остальные рабыни ведут себя точно так же. Ей оставалось только порадоваться, что у Гарт не было никакой возможности наблюдать за девушками, когда он находился вне комнаты.

Она не видела, но чувствовала, как надсмотрщик вальяжно прохаживается туда-сюда по проходам между тазами. Наконец, он остановился за её спиной и немного левее. Эллен продолжала стирать, не поднимая головы, словно не замечая его присутствия. Вдруг она почувствовала, как его тяжёлая рука легла на её головы и сгребла в кулак волосы, туго натянув их. Рывок назад и она уже стоит на коленях вертикально. Его захват причинял жуткую боль, но она, как рабыня, не смела протестовать. Кроме того, хотя его захват был крайне болезненным, но она чувствовала, что Гарт не собирался причинить ей вред, он только удерживал её в нужной ему позиции. Каким странным казалось ей такое обращение. На Земле, если бы мужчина позволил себе схватить её так, она бы испугалась и принялась бы кричать и сопротивляться. И несомненно уже через мгновение на её крики примчались бы много добрых малых, одержимых желанием ей помочь. Ну, или вызвали бы полицейского, если бы таковой был поблизости. Однако здесь она должна была безропотно подчиняться. Это могло быть сделано с ней, и у неё не было никого, к кому она могла бы обратиться за помощью. Она была рабыней, а за время своего обучения Эллен узнала, что с рабынями можно было обращаться небрежно, нахально, жёстко и даже жестоко. Их можно было переваливать с боку на бок, бросать на живот или на спину, вынуждать принимать любую из множества поз, иногда их хватали и буквально размещали конечность за конечностью, в желаемое положение, обрабатывая с властной небрежностью, иногда сопровождая свои действия резким поучительным или предостерегающим словом. Тело рабыни ей вообще не принадлежит. Оно, как вся женщина целиком, является собственностью рабовладельца. Эллен почувствовала как левая рука мужчины прижала её колено к циновке, а правая потянула волосы назад и вниз, пока, её голова не коснулась пола, а тело не выгнулось перед ним в «рабский лук», как называют здесь эту уязвимую беспомощную позу, бесстыдно представляющую красоту женщины для внимания или оценки мужчин.

— Да, — сказал он скорее себе, чем ей или кому-то другому, — Ты привлекательна.

Его признание взволновало Эллен, и одновременно немного напугало. Вероятно, кто-то, например, один из охранников, присматривавший ночью за прикованными за шеи девушками, спящими в своих пеналах, о чём-то рассказал Гарту. Или быть может, это был один из кухонных работников, разливавший кашу в мелкие углубления в полу их пеналов.

Наконец, Гарт отпустил её волосы и встал.

Эллен немедленно перевернулась в положение почтения и спросила:

— Я могу говорить, Господин?

Со всех сторон послышались поражённо испуганные вздохи девушек, работавших поблизости от неё. Тем не менее, сама она была уверена, что не подвергла себя опасности. Эллен вдруг почувствовала, что это был именно тот момент, когда ей могли предоставить возможность говорить. Конечно, Гарт, как ей показалось, пребывал в хорошем настроении, и даже выглядел несколько смущённым. К тому же рабыни быстро учатся, как использовать своё тело, чтобы повлиять на настроение мужчины, попытаться соблазнить или поощрить его, стимулировать, умиротворить, соблазнить, возбудить и так далее. Безусловно, Эллен не предполагала и не намеревалась оказывать какой-либо особый эффект на Гарта, по крайней мере, преднамеренно и полностью осознано. Конечно нет! Фактически, она была беспомощна в его захвате, не так ли? Но она поняла, даже тогда, даже будучи ещё настолько плохо знакомой с ошейником, что вид её красоты должен иметь некий эффект на мужчину, и она могла, по крайней мере, не исключала этого, хотя и не была уверена в этом полностью, и, несомненно, всеми силами отрицала бы этот факт в то время, заявляя, что она ничего такого не делала, но в тот момент, когда мужчина выгнул её, она немного дёрнулась, совсем чуть-чуть, трогательно, бесполезно, печально вздохнув, скосив жалобный взгляд, позволив губам немного задрожать, втянуть живот и быстро поднять грудь, тем самым подчеркнув линию «рабского лука». Она услышала, как у рабыни с тёмно-рыжими волосами перехватило дыхание, а две других девушки прыснули смехом. Над чем они смеются, сердито спросила себя Эллен. В любом случае она решила, что с этого момента, даже, несмотря на свою полную невинность и скромность, она может использовать свою красоту для своей выгоды, возможность, появившуюся у неё без какого-либо собственного желания. Для рабыни, кстати, весьма обычно использовать и эксплуатировать свою собственную красоту для своей пользы. Фактически-то у неё ничего больше и нет, что она могла бы использовать в этих целях. Это, конечно, ни в коем случае не означало, что Эллен собиралась бросить свою красоту к ногам Гарта, этого животного, надсмотрщика, твёрдой рукой управлявшего прачечной, чьим бесправным объектом она являлась. Ни в коем случае это не было предназначено для него, ни в коем случае не хотела она проявлять перед ним свою рабскость. Но, как она могла сделать это? Разве это не было действием испуганной рабыни? Она была женщиной с Земли! Безусловно, к этому времени она уже была в ошейнике. В человеческом опыте всегда есть место для множества двусмысленностей и неопределённостей. Так что давайте предположим, что подозрения её сестер по цепи были ошибочны. Могла ли она уже тогда, в то время, быть такой рабыней? Конечно, нет!

Простите меня, дорогой читатель!

Простите меня, Господа!

Я была проинструктирована оставить выше этот пассаж, именно в таком виде в целях сравнения, но теперь следует сказать правду. Я должна повиноваться. Насколько же они беспощадны!

Да, Господа, Эллен повела себя перед Гартом — как рабыня! Там именно это сказано! И я не осмелилась бы лгать вам. Господа получат от меня правду, и только правду. Это свободная женщина может лгать. Я не могу. Я — рабыня. Настолько ли это трудно понять, дорогие читатели, мой ужас от одной мысли о том, чтобы осмелиться солгать? Поверьте мне, что вы, дорогие читатели, поймёте это, сразу и навсегда, случись вам однажды оказаться в ошейнике.

Использование особенностей своего пола и своей желанности, ради достижения собственных целей, конечно, явление, распространённое среди женщин вообще, и среди рабынь в частности. Кто-то, на основании этого факта, может заявить, что в этом смысле всё женщины — проститутки. Но между прочим, многим кажется, что мужчины ничуть не возражают против этого. В действительности, это кажется одной из тех вещей, которые мужчины находят самыми очаровательным и привлекательными в противоположном поле. Возможности рабыни к получению выгоды от её природных наклонностей к коммерциализации своей красоты, разумеется, намного уже, чем у свободной женщины. Это свободная женщина, будучи свободной, может продать, обменять или сдать в аренду свою красоту, получив от этого пользу или выгоду. А вот красота рабыни, как и она сама, принадлежит, и, таким образом, может быть использована рабовладельцем для своего удовольствия, в любое время и в любом месте, как бы он того не пожелал. Так что, хотя рабыня, как всякая женщина, и имеет свои очаровательные, восхитительные, врождённые, подкреплённые биологическим отбором наклонности проститутки, она едва ли имеет возможность использовать их, по крайней мере, не ради сбора дорогих подарков, экономических привилегий, предпочтений в продвижении по карьерной лестнице, статуса, престижа, успешности, власти и прочего. Скорее она могла бы рассчитывать на брошенное перед ней на пол печенье, улыбку хозяина, предоставление скромности рабской полосы или избавление от плети, хотя бы на какое-то время. Но, несмотря на общую с её свободной сестрой очаровательную тенденцию к проституции, рабыня, в более серьёзном смысле, вовсе не проститутка. Проститутка в тысячу раз выше рабыни. Проституткой — может быть свободная женщина, а она рабыня — она подневольная.

— Да, — разрешил Гарт.

Эллен немного оторвала голову от пола и искоса взглянула на Нельсу, отметив, что та заметно побледнела.

— За то время, что я провела в прачечной, я заметила, что девушки постоянно меняются, Господин, — сказала она. — Некоторые остаются дольше, другие меньше. Могу ли я спросить, сколько ещё я должна буду работать здесь?

У одной из сестер из Венны непроизвольно вырвался негромкий звук. Похоже девушка была поражена, если не шокирована смелостью молодой рабыни.

Однако, к удивлению многих, Гарт не ударил её.

— Понятия не имею, — проворчал он. — Быть может, день, а возможно неделю, месяц, год или десять лет. Не исключено, что всю оставшуюся часть твоей жизни.

Эллен, с горестным стоном, опустила голову на пол.

— Твой хозяин — Мир, не так ли? — уточнил надсмотрщик.

— Да, Господин, — подтвердила она, впрочем, понимая, что он это и так знал, поскольку эта информация, она не сомневалась, имелась на её ошейнике.

— Возможно, он забыл о тебе, — предположил Гарт.

— А Вы не могли бы напомнить ему о том, что я здесь, Господин? — спросила женщина.

— Не говори глупости, — буркнул мужчина.

— Простите меня, Господин, — вздохнула Эллен.

Гарт переступил с ноги на ногу, словно собираясь отвернуться.

— Господин! — в отчаянии позвала его рабыня.

— Что ещё? — недовольно спросил он.

— Если вдруг Вы повстречаете его, скажите ему, что Эллен готова просить!

— И что это означает? — полюбопытствовал надсмотрщик.

— Он поймет, Господин, — попыталась она уклониться от ответа.

Гарт недвусмысленно потеребил плеть, висевшую у него на поясе.

— Пожалуйста, не заставляйте меня говорить, Господин, — простонала Эллен.

— Это — стандартная просьба кейджеры? — уточнил мужчина.

— Я не знаю, что такое стандартная просьба, Господин, — призналась она.

— О том, чтобы ей позволили ублажить мужчину, любого мужчину, — просветил её Гарт.

— Да, Господин, — прошептала Эллен, снова опуская голову до пола.

— Значит, теперь Ты готова просить об этом? — осведомился он.

— Да, Господин.

— Тогда Ты не только рабыня фактически, что и так очевидно, но Ты ещё и готова признать, что Ты — действительно рабыня, — заключил Гарт.

— Да Господин, — согласилась Эллен, и надсмотрщик убрал руку от плети.

— Если я его увижу, то я упомяну об этом, — пообещал Гарт. — Но я, признаться, сомневаюсь, что для него это будет очень интересно.

— Да, Господин, — обрадовалась женщина. — Спасибо, Господин.

— Продолжай работать, рабыня, — приказал он.

— Да, Господин, — выдохнула женщина.

Эллен добилась успеха в осуществлении своего смелого плана. То, что она была в железном поясе, должно было быть значимым, признаком интереса её господина к ней, его заботы о ней, его желания сохранить за собой право лишения её девственности, или, как здесь говорят, «открытия для использования мужчин». Он должен хотеть её, как особую рабыня, возможно даже привилегированную рабыню! Не для того ли он отправил её в прачечную? Он ждал от неё утвердительного ответа на свой вопрос, заданный ей тем вечером после ужина, ответа, который указал бы на её интерес и желание получить сексуальный опыт сам по себе. Что ещё мог бы означать этот скупой ответ кроме факта того, что она наконец-то набралась достаточно храбрости, чтобы вырваться из кандалов Земной пропаганды и откровенно признаться самой себе и другим, что она была сексуальным существом, человеческой женщиной с по-настоящему человеческими женскими потребностями. Конечно, это не могло означать ничего другого. Кроме того, Эллен не сомневалась, что он хотел, чтобы его рабыня, стоя перед ним голой на коленях, произнесла такую формулу, там самым, в полном соответствии с его программой мести, оскорбив саму себя ещё больше. Это дало бы ему возможность в очередной раз сделать её объектом своего презрения, возможность выказать ей своё пренебрежение, возможность вынудить её признать свою деградацию, к которой она пришла именно благодаря ему. Она, стоя перед ним, должна будет признать себя самой низкой из рабынь. Она должна будет добровольно признать себя тем, чем теперь стала, ясно дать понять себе, ему и другим, свою собственную презренность.

«Очень хорошо, — подумала Эллен. — Пусть будет так! Если, он хочет именно этого, я дам ему это, и добровольно, и значимо. Я — рабыня. Почему я не должна признать этого? Очевидно, что он решил, что я должна оставаться здесь, в прачечной, голой, потной рабочей рабыней, пока я не сделаю этого. Остаётся только признать, что его воля сильнее моей. Разумеется, это так. Моё желание — ничто. Это желание рабыни. Он — господин, я — рабыня. Я больше ни одной минуты не хочу оставаться в этом месте! Я сделаю всё, что он захочет, всё, чтобы избежать страданий этого помещения, этих тазов и жары! Но, — сказала она себе, улыбаясь про себя, — я думаю, что это в этом и состояла его проверка. Ему должна нравиться я. Возможно, он даже любит меня! Как только я попрошу его позволить мне служить мужчине, любому мужчине, он будет удовлетворён, и затем, конечно, сохранит меня для себя одного. Я так люблю его! Я хочу быть его рабыней и служить ему. И даже с первого взгляда, очень много лет назад, что-то во мне хотело быть его рабыней!»

Чуть позже Гарт снова вышел из прачечной. Нельса теперь работала в соседнем тазу. Кипяток в кувшине теперь разносила негритянка, с цепью на горле вместо ошейника, ожидавшая отправки вместе с грузом темнокожего торговца.

— Так значит, наша маленькая рабыня уже готова просить? — язвительно осведомилась Нельса.

Эллен, яростно теревшая чьё-то платье в тазу, сделала вид, что не слышит.

— Рабыня, — презрительно сморщившись, прошипела Нельса.

— Я не рассказала о том, что Ты почти ошпарила меня этим утром, — напомнила ей Эллен. — Возможно, мне стоит сделать это, когда Гарт вернётся в следующий раз.

— Спасибо за то, чтобы не выдала меня, — сказала Нельса, заметно побледнев.

— Возможно, я всё же так и поступлю, когда он вернётся, — задумчиво проговорила Эллен.

— Пожалуйста, не делай этого, — попросила Нельса.

— Я так понимаю, — сказала Эллен, — что, если бы Ты нанесла мне повреждения, тебя могли бы сварить заживо. А раз уж серьёзных повреждений на мне нет, то можно заключить, что твоё фактическое наказание может быть не столь серьезным.

— Пожалуйста, не надо рассказывать обо мне, — попросила Нельса.

— Мне кажется, что я даже понравилась Гарту, — заметила Эллен.

— Пожалуйста, не выдавайте меня! — взмолилась Нельса.

— Пожалуйста, что? — осведомилась Эллен.

— Пожалуйста, Госпожа, — выдохнула Нельса.

— Пожалуй, я подумаю над этим вопросом, — пообещала Эллен, вскидывая голову.

— Спасибо, Госпожа, — прошептала Нельса.

— А теперь продолжай работать, рабыня, — бросила Эллен.

— Да, Госпожа, — сказала Нельса.

— Эллен, Ты — глупая мелочная рабыня, — укорила её рыжеволосая Лаура.

— Я думаю, что я понравилась Гарту, — заявила Эллен.

— Не произноси его имя! — предупредила одна из сестер из Венны. — Тебя могут за это выпороть. К свободным мужчинам следует обращаться как «Господин», а к свободным женщинам — «Госпожа», если только не дано разрешение использовать их имена.

— Только такое разрешение, — подключилась вторая сестра, — почти никогда не дают. Кому из свободных людей, захочется, чтобы их имя пачкала своим языком рабыня? Я никогда не позволяла своим рабыням обращаться ко мне по имени.

— А мне показалось, что Гарту я понравилась, — повторила Эллен. — А ещё я никогда не была вне дома. Думаю, что завтра я попрошу, чтобы он позволил мне пойти с девушками, которые ходят на крышу развешивать бельё для сушки и проветривания.

— Смелая рабыня! — усмехнулась Лаура.

— Я думаю, что смогу добиться того, что мужчины будут делать то, что я захочу, — заявила Эллен.

— Ой поберегись, — предупредила её Лаура. — Не забывай, что Ты — рабыня!

— Да, а мужчины — владельцы, — поддержала её одна из сестёр.

— Они точно владельцы, — умоляюще добавила вторая сестра.

— Возможно, — пренебрежительно бросила Эллен, вскидывая голову. — Но мы посмотрим, не так ли?

— Не беспокойся, Ты увидишь, глупая маленькая рабыня, — заверила её Лаура.

— Зато я — привлекательная и умная рабыня, — сказала Эллен.

— Привлекательная — это да, — кивнула Лаура. — Я бы даже сказала, что Ты слишком привлекательная. Но вот насчёт умная, не будь так самоуверенна. Ты — глупая рабыня.

Эллен пренебрежительно улыбнулась и вскинула голову.

Когда Гарт снова появился в дверях, все рабыни, включая Эллен, рьяно возились в своих тазах.