— Вино, Господин? — спросила Эллен мужчину сидящего на земле со скрещенными ногами и беседовавшего с другими.

Тот, даже не взглянув на неё, поднял кубок, и она наполнила его вином.

— Вина, девка! — позвал другой, и рабыня поспешила к нему, прокладывая свой путь среди мужчин, огней и факелов, и наполнила и его кубок.

Она разносила вино в краснофигурном кувшине, периодически пополняя его по мере необходимости, довольно часто, кстати, красным ка-ла-на из большой амфоры, установленной на деревянной подставке.

Воздух гудел от музыки цехаров, флейт и каликов. Рассеянные по гигантскому праздничному лагерю, растянувшемуся на пасанги, группы музыкантов старались вовсю. Треск барабанов волновал и горячил кровь. Гореане не склонны скрывать свои эмоции. Рвение, раж, сердечность, жар и страсть характерны для них. Они полны неистовства, огня, восторга. Они порывисты, скоры на расправу, но отходчивы, и весёлый смех предпочитают унылой злобе. Они не притворяются, что верят очевидной лжи. Они ценят правду выше лицемерия. Они ещё не научились бесчестить честь. Жить среди таких людей означает быть эмоционально свободным. Они живут в согласии со своими телами.

— Вино! — послышался зычный голос другого мужчины, и Эллен устремилась к нему, настолько быстро, насколько это было возможно в таком столпотворении.

Девушка двигалась с изяществом и очарованием рабыни, которое теперь было её второй натурой. Она была раздета, и всё что на ней было это ошейник, да ещё её волосы, теперь отросшие, рабски прекрасные, ниспадавшие, прикрывая её тело. На левой груди, надписанные жировым маркером, красовалось число «117», номер её лота.

— Вино! — неожиданно прозвучал женский голос.

Женщина, одетая в одежды сокрытия, сидела на табурете около одного из костров. Свет вспыхивал на ожерельях, отражался искрами от драгоценных камней, вшитых в её одежды и вуаль.

Тело сидящей женщины казалось жестким и суровым. Что-то мелькало в выражении её глаз, предлагавшее неодобрение, гнев, враждебность и зависть. Свободные женщины ненавидят рабынь. Они всячески стараются заставить их стыдиться своей женственности, статуса, красоты и страсти.

Эллен, встав справа от неё, приготовилась налить вино в кубок свободной женщины.

— Разве Ты не знаешь, девка, что тебе следует вставать на колени перед свободным человеком? — осведомилась свободная женщина.

Эллен быстро опустилась на колени перед женщиной, которая, не спеша протянуть ей свой кубок, в течение некоторого времени внимательно осмотрела Эллен. Казалось, из глаз, смотревших на девушку поверх вуали, струился презрительный холод.

— Ты голая, — констатировала женщина.

— Да, Госпожа, — отозвалась Эллен.

— Насколько вы рабыни никчёмны и презренны, — заявила она.

— Да, Госпожа, — поспешила согласиться с ней Эллен.

«Однако, — подумала девушка про себя, — кажется, что мужчинам мы нравимся гораздо больше, чем Вы, гордая свободная женщина, под всеми своими одеждами и вуалями, столь же обнажённая как и я!

— Ты юна, — заметила женщина.

— Да, Госпожа, — вынуждена была согласиться Эллен.

— Ты знакома с обязанностями рабыни служащей женщине? — поинтересовалась она.

— Нет, Госпожа, — ответила рабыня.

— Но тебя ведь этому можно обучить, — сказала свободная женщина.

— Да, Госпожа, — не стала отрицать Эллен.

— «117», — прочитала женщина, наклонившись ниже, номер на груди Эллен. — Что ж, возможно, я предложу за тебя цену. Хотела бы Ты быть рабыней служащей женщине?

— Пожелания и хотения рабыни, Госпожа, — сказал Эллен, — не имеют никакого значения.

— А Ты — умная маленькая шлюха, — усмехнулась она.

Эллен опустила голову.

Наконец, свободная женщина протянула ей свой маленький кубок, рабыня с облегчением, наполнила его.

— Я вижу, что Ты больше подходишь для мужчин, — заметила она и, не дождавшись ответа рабыни, добавила, — Не сомневаюсь, что они находят тебя интересной.

— Некоторые, как мне кажется, Госпожа, — не стала отрицать Эллен.

— Интересно почему.

— Я не знаю, Госпожа, — опустив взгляд, сказала Эллен.

В конце концов, женщина, действительно, могла ничего не знать об эволюции, и о том, что природа создала, таких как они, и рабынь, и свободных женщин, для объятий, поцелуев, служения и удовольствий мужчин.

— Что интересного они могут найти в такой как Ты?

— Я не знаю, Госпожа, — пожала плечами девушка.

Могла ли она быть настолько неосведомлённой относительно того, что мы сотворены в ответ на тысячи потребностей, в бесчисленных захватах и спариваниях именно для того, чтобы стоять на коленях и доставлять удовольствие?

— Ты, конечно, рабыня?

— Да, Госпожа, — признала Эллен.

— И им, это кажется, нравится, — бросила она.

— Да, Госпожа, — кивнула девушка.

— Я презираю рабынь, — прошипела свободная женщина.

— Да, Госпожа.

— А Ты красива, — заметила она, окидывая Эллен оценивающим взглядом.

— Спасибо, Госпожа, — поблагодарила девушка. — Но я уверена, что Госпожа намного красивее.

— Конечно, — гордо вскинула голову женщина, — но моя красота — это не имеющая себе равных красота свободной женщины, с которой красота рабыни не может даже начать сравниваться, рядом с которой красота рабыни — ничто.

— Да, Госпожа, — не стала спорить Эллен.

— Ты — не больше, чем таста, бессмысленное конфетка! — заявила она, с внезапной злостью.

— Да, Госпожа, — отпрянула от неё рабыня.

— Плетелизалка и сандалеприносилка для животных, рабская скотина и предмет для удовольствия похотливых самцов!

— Да, Госпожа.

— Вот мне и интересно, что они могут увидеть в такой как Ты?

— Не знаю, Госпожа.

Могла ли эта женщина быть по-настоящему искренней? Могла ли она не знать, какой эффект оказывает рабыня на кровь мужчины? Разве она не видела, какими взглядами мужчины провожают их на улицах? Она что ничего не знала о рынках, об аукционах, выслеживании красавиц и охоте на них, о набегах и войнах, о тех усилиях, которые прилагают мужчины, чтобы привести таких женщин как Эллен, да и сама свободная женщина тоже, в свои ошейники и цепи?

«Мужчины жаждут обладать нами, — думала Эллен, — причём, ничуть не больше, чем мы сами желаем оказаться в из собственности».

— Как глупы мужчины, — проворчала женщина.

— Они — владельцы, — вздохнула рабыня.

— Мне мои не владельцы, — гордо заявила свободная женщина.

— Конечно, Госпожа, — поддержала её Эллен.

— Да, — бросила она, разглядывая стоявшую на коленях девушку, — Ты для мужчин.

— Да, Госпожа, — согласилась рабыня.

— Для чего ещё Ты могла бы сгодиться?

Эллен опустила голову и сказала:

— Ни для чего, Госпожа.

К этому времени она уже отлично знала, что мужчины были её владельцами. Теперь она хотела только любить и служить им и, возможно, просить их о ласке. Теперь она не смогла бы вернуться к пустоте, бесполезности, нелепости, бесплодию своей прежней жизни, с её пародиями на правду, и её фальшивыми свободами. Это мужчина был свободен, это он был господином. Это в его руках была подлинная свобода. А женская свобода, её настоящая свобода, она совершенно с другом. Она в том, чтобы принадлежать и подчиняться ему, чтобы быть его собственностью, его рабыней.

Женщина махнула рукой, отсылая Эллен от себя.

— Поди прочь! Убирайся, мерзкая, отвратительная шлюха!

Девушка подскочила и поспешила поскорее отойти от неё на несколько ярдов. Оказавшись на безопасном расстоянии, она оглянулась. Свободных женщин в лагере было немного. Должно быть эта женщина, действительно, очень смелая, подумалось Эллен. Или она могла быть богата и хорошо защищена. Будь Эллен свободной женщиной, пожалуй она не стала бы посещать такой лагерь, если только она не собиралась рискнуть своей свободой. Так не искала ли эта женщина ошейник? Интересно, как быстро растаяло бы её ледяное высокомерие под ударами плети мужчины. Фригидность и инертность, насколько было известно Эллен, не поощрялись в рабыне.

Однако теперь Эллен следовало поторопиться к амфоре с ка-ла-на, поскольку её кувшин почти опустел. Но она ещё на мгновение задержалась, чтобы бросить взгляд назад, на свободную женщину, которая как раз чуть-чуть приподняла вуаль левой рукой, ровно настолько, чтобы отпить из кубка. Девушка видела, как край кубка натянул вуаль изнутри. Женщины низших каст иногда пьют прямо через ткань, отчего на их вуалях остаются характерные пятна. Эллен обратила внимание на то, что женщина, когда пила, держала тело очень прямо. При этом приподнятая вуаль позволяла увидеть кусочек её горла, белого и красивого, так и просившегося в ошейник. Также в том положении, в каком она сидела, кромка её платья, по-видимому, по неосторожности, чуть-чуть приоткрывала лодыжки женщины. Её, скрытые под одеждой ноги, были скромно сжаты и обращены в одну сторону. Рабыни, когда им разрешены туники и позволено сидеть, на бревне, на камне или на скамье, обычно садятся именно таким образом. Это, конечно, выглядит довольно скромно, но мужчины, почему-то находят это весьма провоцирующим. Эллен даже стало интересно, не видела ли эта женщина, сидящих так рабынь. Она уже опустила вуаль и теперь просто болтала с кем-то из мужчин, праздно сидевших со скрещенными ногами около того же костра. Эллен сомневалась, что женщина знала об этом, но в нескольких ярдах от неё, за границей освещённого костром пятна стояли двое одетых в тёмное, рослых мужчин, внимательно наблюдавших за ней. Их одежды были скроены по косианской моде. С пояса одного из них свисал моток тонкой чёрной кожаной верёвки.

«Конечно, я должна предупредить её об опасности, которая её, похоже, подстерегает, — подумал Эллен. — Пусть она жестокая и властная, но она такая же, женщина, как и я. Я должна предупредить её о том, что она рискует попадать в то же несчастное положение, беспомощное и ужасное, в которой теперь нахожусь я сама!»

Но затем, Эллен чуть не рассмеялась в голос. Ведь ей нравились быть рабыней. Для неё это была удовольствие, радость, значимость и наслаждение. Она не была бы ничем иным. Она не променяла бы свою неволю за все блага этого мира.

На Горе, со всеми его ужасами и радостями, страданиями и восторгами, красотами и опасностями, восхищениями и рисками, она начала жить по-настоящему полной жизнью, намного более полной, чем она могла представить себе в своём прежнем мире.

Но, несомненно, она отличается от неё, подумала Эллен. Она — несомненно, свободная женщина, а не рабыня, просто ещё не принадлежавшая хозяину, каковой была когда-то Эллен.

«Да какое тебе дело до того, что она окажется в ошейнике? — спросила себя рабыня. — Пусть она побудет униженной! Пусть она научится стоять перед мужчиной на коленях и съёживаться в ужасе перед его плетью. Пусть она служит! Наверняка она знает то, что она делает. Она гореанка. Она не может не знать об опасностях, таящихся в этом лагере для свободных женщин. Это же праздничный лагерь, в котором сотни рабынь должны служить мужчинам, танцевать и быть проданными здесь! Нет! Я должна предупредить её!»

— Вина! — крикнул какой-то мужчина.

— Я должна сходить за новой порцией, Господин! — крикнула Эллен в ответ, и, повернувшись, поспешила к амфоре с ка-ла-на, чтобы вновь наполнить свой кувшин.

Однако в последний момент, уже почти добежав до стойки с амфорой, она остановилась и решила бежать назад, встать на колени перед свободной женщиной и, рискуя ударами мужчин, наказанием за то, что заговорила без спросу, предупредить жестокую, грубую госпожу о том риске, которому она подвергается.

Совсем немного времени понадобилось Эллен на то, чтобы вернуться к костру, рядом с которым сидела свободная женщина. Табурет, на котором она восседала, был опрокинут. Кубок, из которого она пила, валялся на земле у самого костра. Небольшое влажно поблёскивавшее пятно расплывалось у его края. Рядом с опрокинутым табуретом Эллен заметила продолговатые следы, словно кого-то волочили по земле. Возможно, это были следы борьбы.

— Господа? — с широко распахнутыми от страха глазами спросила она.

— Ты ничего не видела, рабская девка, — предупредил её один из сидевших у костра мужчин.

— Да, Господин, — ответила Эллен и, отвернувшись, направилась к амфоре.

Надо было всё же наполнить свой кувшин ка-ла-на.

По пути к амфоре она обогнула танцевальный круг, очерченный около одного из костров. Несколько рабынь уже танцевали в нём под музыку цехаров и других инструментов.

Несомненно, свободная женщина была в полном порядке. Несомненно, сейчас, она возвращалась в Брундизиум. Эллен надеялась, что всё было именно так, и одновременно она надеялось, что всё произошло совсем не так. Это была надменная женщина. Так разденьте её, господа, и бросьте к своим ногам! Пусть на ней будут клеймо и ошейник!

«Насколько красивы рабыни!», — подумала Эллен, любуясь на то, как они танцуют перед мужчинами.

Гореане полагают, что рабский танец прячется в животе каждой женщины. Однако Эллен думала, что это маловероятно.

Неужели они не знали, что танцовщицы обучались и оттачивали свои навыки в течение многих лет, обретая всё больший контроль над своим телом, добавляя к своему репертуару всё новые движения, приобретая сноровку в этом сложном, чувственном и восхитительном виде искусства?

Правда, она не отрицала что, в утверждении, что «рабский танец», или что-то очень родственное ему действительно скрывается в животе каждой женщины, был определённый глубинный, биологический смысл. Возможно, именно это гореане, со своей типичной для них прямотой и естественностью, имели в виду. Или, быть может, они буквально имели в виду танец рабыни. Эллен предположила, что это было вполне вероятно. Она на миг задумалась над вопросом, могло ли это быть верно. Конечно, ей было известно о встроенных в тайны женского генома, скрывающихся в странных, волнующих тайнах поведенческой генетики человеческой женщины, врождённых импульсах и чувственности того, что известно как демонстрационное поведение. В её научной работе она была обязана отрицать такие вещи или отклонять их как неподтверждённые социальные артефакты, однако даже тогда она знала, что они были распространённым среди млекопитающих явлением, и, фактически, в той или иной форме, присутствовали во всех человеческих культурах. Но в интересах продвижения особой политической программы она должна была отрицать огромное количество самых очевидных фактов этологии, биологии и антропологии. Это необходимо было замалчивать. Идеология и политика должны были взять верх над такими препятствиями как правда и факты. Действительность была неудобна. Ясно, что эта идеология была сформирована без оглядки на традиции. Но отрицаемая природа, рано или поздно, взыщет своё возмездие. Мотивы продолжат влиять на поведение. Принесение рациональности в жертву — это интеллектуальное самоубийство для рационального животного, оно потеряет счастье, его ум зачахнет, его страдания умножатся, жизнь сократится. Очевидно, демонстрационное поведение существовало и существует, и у бесчисленных видов, и в бесчисленных вариантах в пределах этих видов. В том числе, конечно, и среди человеческих самок присутствует предрасположенность к попыткам продемонстрировать себя, привлечь к себе внимание привлекательного самца. Даже ей было трудно отрицать это. Конечно, она замечала, как её коллеги по идеологии начинали прихорашиваться и откровенно флиртовать, стоило поблизости появиться видному мужчине, естественно имея в виду, что это не один из их хорошо знакомых, обработанных, связанных с феминизмом коллег. И теперь, представьте, что это было бы естественное общество, в котором природа не отрицалась, но, вместе со всеми улучшениями продвинутой цивилизации, уважалась, исполнялась, усиливалась и праздновалась. От такого общества вполне можно было бы ожидать, что в нём характерные для природы отношения господства и подчинения будут признаны и отражены в традициях, законах, социальном устройстве, в институтах. И, конечно, в таком обществе можно было бы ожидать найти неволю женщин и доминирование мужчин. И в таком свободном, естественном обществе демонстрационное поведение от женщин только ожидалось бы, от всех женщин, но в особенности от тех у которых в неволе это было бы усовершенствовано и доработано, став открыто и великолепно выразительным. Трудно даже вообразить, какими бесчисленными способами могла бы женщина, любая женщина, но особенно та, что в ошейнике показывать себя перед мужчиной в таком обществе. И неужели женщина не пожелала бы определенным образом выглядеть, определенным способом двигаться? По-видимому, пожелала бы. И конечно одним из наиболее потрясающих, сильных, возбуждающих способов, которым женщина может продемонстрировать себя мужчине, является танец, и особенно эротический танец. Нет никаких сомнений в том, что его вожделение и вовлечённые в него провокационные и соблазнительные движения бёдер и таза, и предрасположенность к этому, в некотором роде генетически закодирована. Таким образом, в определённой стимулирующей ситуации тело помогает само, и довольно естественным образом выполняет эти движения. Очень вероятно, что за историю становления и развития человеческого рода, от доисторических человекоподобных обезьян до человека разумного, в тысячах поколений, женщины вымаливали жизнь, танцуя голыми перед суровыми похитителями. Это случалось даже в исторические времена халдеев и хеттов, ассирийцев и вавилонян, греков и римлян, готов и монголов, крестоносцев и турок, и многих других. Ну а самым провоцирующим и эротичным из всех танцев, конечно, является рабский танец. Соответственно, женщины желающие доставить удовольствие своим мужчинам, своим владельцам, со всей страстью стараются освоить его, и получить в свои руки его власть и красоту. И разумеется, если женщина принадлежит им, то её лорды и владельцы в праве ожидать и даже требовать, от неё именно этого. Таким образом, думала Эллен, возможно, действительно, есть определённый смысл, в заявлении о том, что рабский танец скрывается в животе каждой женщины, основополагающий, биологический, генетический смысл. Конечно, предрасположенность к этому, как и ко многим другим моментам, такими как желание принадлежать, доставлять удовольствие, любить и служить, постоянно совершенствовалась, закреплялась в генах. И эти гены, передаваясь к будущим поколениям, участвовали в формировании нашего вида. Если бы женщины на заре зарождения человека стали феминистками, то человеческий род прервался бы тысячи лет назад, ибо это идеология смерти. Эта идеология может выжить только как людоедский нарост на биологических реалиях действительности, как модальность корыстного, паразитирующего, политически активного меньшинства. Доведённая до логического завершения, она сфальсифицировала бы и ухудшила жизнь людей, разрушила бы генофонд, и привела к прекращению человеческого рода. К счастью, первобытные мужчины не позволили себе надменной снисходительности по отношению к своим женщинам. Скорее всего, возникни такая ситуация, они просто утянули бы их за волосы в дальний конец пещеры, где и напомнили бы им об их поле. На Горе бытует мнение, что в глубине души все свободные женщины желают быть рабынями своих владельцев. Есть даже пословица, что в каждой свободной женщине скрывается рабыня, рабыня, ждущая своего освобождения, своей свободы, своего ошейника.

Эллен знала о рабском танце очень немногое, всё из-за её первого господина, доставившего её на Гор, решившего, обучить её по минимуму, чтобы продать в качестве практически невежественной девки, обученной ровно настолько, чтобы её могли признать достаточно удовлетворительной и разрешив жить, осуществить месть Мира, подвергнув её унижению самого низкого из рабств.

Однако Эллен не была совсем уж неосведомлённой относительно рабского танца, точнее, его общей природы. В действительности, кто на Горе мог ничего не знать об этом? Ну разве что, только свободные женщины. Хотя её саму такому не обучали, и очевидно намеренно, иногда ей удавалось подсмотреть, как танцевали девушки в учебных классах. Первый раз увидев танцующих она почувствовала необыкновенное волнение, сначала у неё перехватило дыхание, участился пульс, а потом она начинала дышать быстро-быстро. Сколь поразительно прекрасны были представительницы её пола в этом танце, столь требуемом мужчинами, танце настоящих рабынь. Однажды Эллен попросила одну из своих наставниц спросить у Мира, поскольку сама она этого сделать не могла, её к нему допускали редко, нельзя ли было обучить этому искусству и её. Но ответ на ходатайство, хотя очевидно его позабавило то, что она сделала это, был ожидаемо отрицательным. Он явно хотел, чтобы она как можно дольше оставалась немногим больше, чем невежественной землянкой, вынужденной служить в страхе и страданиях, в самой суровой и низкой неволе. Порой, когда ей удавалось, она тайно подсматривала за уроками танцев, правда, только до того момента, пока не была поймана за этим занятием, и не была безжалостно избита стрекалом. Иногда в своей камере, уверенная, что за ней не наблюдают, она пыталась копировать подсмотренные ей движения танцовщиц, но недолго, опасаясь, упустить момент и быть замеченной мужчинами.

Так что, перед мужчинами Эллен никогда не танцевала. Она просто боялась этого.

И всё же, Эллен знала, что, если бы чьи-нибудь пальцы щёлкнули, или хлопнули ладоши, или поднялась рука, ладонью вверх, она должна была бы танцевать, как любая рабыня, причём должна танцевать для мужчин, как рабыня. Любой свободный мужчина в этом лагере мог бы приказать ей танцевать, позировать, извиваться перед ним. На её левой груди был номер её лота. Танцевальный круг представлял собой засыпанную песком площадку диаметром приблизительно десять или двенадцать футов, около которой горел костёр. Таких кругов в лагере было несколько, каждый из них был отмечен вымпелом на штоке. Вымпелы были разными как по форме, квадратные, прямоугольные, раздвоенные, треугольные, так и по цвету или смеси цветов. Кроме того, на полотно вымпелов, были нанесены буквы или цифры. Таким образом, каждый круг можно было определить по его вымпелу, по букве или номеру. Это позволяло отдать приказ вроде: «рабыне с таким-то номером лота, подойти в такой-то круг», скажем, «синий квадрат» или «жёлтый треугольник». Номера были написаны на их телах, на левой груди, что было сделано для удобства мужчин в лагере. А разные формы и цвета вымпелов были разумны с точки зрения того, что многие рабыни были неграмотны, причём сохранялись таковыми сознательно. Например, Эллен как раз таковой и была. Конечно, она хотела бы научиться читать, только ей этого не разрешали. Она полагала, что смогла бы лучше служить своим владельцам, если бы была грамотной, но решение принимали они. Возможно, им казалось забавным, владеть неграмотной варваркой, доставленной из презираемого мира, мира, пригодного только для сбора урожая его женщин, и доставки их подобно фруктам на их рынки. Трудно сказать.

А впрочем, зачем рабыне читать? В конце концов, она же на свободная женщина. У неё нет Домашнего Камня. Она — просто красивое животное, купленное для обслуживания и удовольствия. Вот вы бы стали учить читать верра или кайилу?

В любом случае грамотные мы или нет, мы находимся в ничем не ограниченной власти наших владельцев. Лично я нахожу, что наслаждаюсь тем, что у меня нет никакого выбора, кроме как подчиняться им полностью. Чего ещё мне хотеть от жизни? Я получаю удовольствие от нахождения в их власти. Для меня счастье — повиноваться и ублажать. Я принадлежу им. Они мною владеют. Во всех отношениях мои ощущения были усилены, и эти — долгожданные, очаровательные ощущения, неважности, зависимости и беспомощности в свою очередь, открыли мою сексуальность для них, словно цветок солнцу.

Прошу простить меня за повествование от первого лица, включённое в текст, который, в целом, должен быть объективно связан с рабыней, Эллен, как объектом и собственностью. Разрешили бы верру или кайиле написать о себе от первого лица? Возможно, иногда.

Упомянув о неграмотности, однако, следует отметить, что это явление на Горе не необычно. Например, многие гореане низших каст — неграмотны. Фактически, как мне кажется, многие расценивают чтение как занятие, плохо сочетающееся с приличными, серьёзными людьми, по крайней мере, более подходящее, представителям высших каст. Что интересно, многие из воинов, а это — высшая каста, даже гордятся своим неумением читать, рассматривая его как обыденное и несколько волшебное умение, которое для них не приличествует, а фактически ниже их достоинства. Дело доходит до того, что некоторые, умеющие читать, притворяются неграмотными.

Но вернёмся к нашему повествованию.

Номер лота рабыни назывался, вместе с символом того круга, к которому она должна была подойти. Разумеется, Эллен знала свой номер, поскольку ей это сообщили. Также, те из рабынь, кто, как Эллен, могли бы быть незнакомыми с местоположением кругов, всё же лагерь был довольно большим, должны были просто следовать за мужчиной их вызвавшим, обычно одним из нескольких имеющих факелы герольдов, к указанному кругу. Соответственно, она старалась тщательно следить за выкрикиваемыми номерами и была готова следовать за любым из гостей, огласи он её номер — «117».

Кстати, Эллен могла узнать некоторые из букв гореанского алфавита, но с трудом могла совместить их с теми звуками, которые они описывали. Гореане не спешили делиться с ней этой информацией. Одной из известных букв гореанского алфавита, которую Эллен действительно знала, была четвертая из двадцативосьмибуквенного алфавита — «Дэлька». Рабыня видела её в Аре, небрежно написанную на стене, а также на остраке в доме Порта Каньо. Кроме того, теперь она знала, по крайней мере, одно число, то, что было написано на её левой груди — «117».

По правде говоря, Эллен совершенно не ожидала, что её могли бы вызвать танцевать в какой-либо из кругов, поскольку танцовщицей она не была.

— Ты умеешь танцевать? — спросил её писец.

— Нет, Господин, — ответила она, настолько правдиво, насколько сумела.

Так что она не ожидала быть вызванной, но, на всякий случай, была готова к этому, понимая, что любой мужчина мог приказать ей позировать или танцевать перед ним в круге, в палатке или в другом месте. Эллен была уверена, что гореане, хотя и могли интересоваться ею во многих отношениях, чему у неё было множество доказательств, вряд ли заинтересуются ею в отношении рабского танца. Эти мужчины были истинными ценителями этого искусства, так что ей трудно было бы понравиться в таких вопросах. В этом она не тянула даже на ранг любительницы.

«Меня не вызовут танцевать, — сказала себе Эллен, — ведь я сообщила писцу, что не умею танцевать. Так что я в безопасности. Мне ничего бояться. Как испугалась бы я, если бы они вызвали меня в круг. Ведь я ничего не знаю об этом. Я боюсь танцевать. Я не могу танцевать. Я не танцовщица. И они знают об этом, так что, я в безопасности».

Затем ей вспомнилась свободная женщина в её вуалях и тяжёлых одеждах сокрытия. В действительности Эллен не думала, что та благополучно вернулась в Брундизиум. Слишком маловероятным казалось такое развитие ситуации. Она ведь видела крепких, хмурых мужчин, стоявших поблизости, наблюдавших за ней, возможно изучавших её. На ремне у одного из них висел моток тонкой, чёрной кожаной верёвки. Захват рабынь редко делается наугад. Возможно, они были знакомы с ней ещё в Брундизиуме. Вспомнился опрокинутый табурет, пролитое вино, следы борьбы, предупреждения мужчин сидевших вокруг костра.

Бедная женщина, посочувствовала ей Эллен, возвращаясь к амфоре ка-ла-на. Какое ужасное несчастье для неё! Как ей не повезло! Но затем Эллен улыбнулась и даже усмехнулась. Как замечательно! Пусть теперь и она носит ошейник! Пусть станет голой рабыней! Пусть теперь она сама унижается и боится свободных женщин!

«Да, — подумала Эллен, — и пусть она станцует перед рабовладельцами, как голая рабыня и получит плетей, если ей будут недовольны! А вот я порадуюсь тому, что я не танцовщица. Как хорошо, что мне не надо бояться того, что меня вызовут танцевать».

Эллен мурлыкала себе под нос мотивчик весёлой гореанской рабской песенки, в которой говорилось о рабыне, украшающей себя и нетерпеливо ожидающей прибытия её господина.

Внезапно Эллен услышала свист рассекаемого воздуха за своей спиной, с в следующее мгновение почувствовала, как ниже поясницы вспыхнула полоса острой боли от быстрого удар длинным гибким хлыстом.

— Развлекаешься, рабская девка? — послышался насмешливый молодой голос.

— Нет, Господин! — вскрикнула Эллен, из глаз которой брызнули слёзы.

Это был один из подростков, нанятых администрацией лагеря для наблюдения, контроля и управления служащими здесь рабынями. Взрослые женщины не редко оказываются под таким присмотром. По бытующей на Горе теории, раз рабыни — животные, то ими может командовать любой свободный человек, или даже любая назначенная ими рабыня. Иногда наблюдение за ними поручают мальчишкам или девчонкам, фактически являющимся не больше, чем детьми. И, конечно, малейшее сопротивление, упорство или непослушание может стать причиной серьезного наказания и даже смерти. За спинами детей и подростков, как нетрудно догадаться, стоят мужчины.

Эллен поспешила к стойке с амфорой. На её ягодицах горела красная полоса, оставленная хлыстом. Конечно, это было оскорбительно, особенно, то, что удар был нанесён не мужчиной, а подростком. Безусловно, парень, которому было лет пятнадцать — шестнадцать, к настоящему времени уже развлекался с рабынями вроде неё. Впрочем, хотя его удар был болезненным и оскорбительным, Эллен не сердилась на него. В действительности, это напомнило ей, что она была рабыней, что это могло быть с ней сделано, и что она постоянно находилась под угрозой наказания. Эллен, тыльной стороной правого запястья, смахнула слёзы с глаз. Мальчишка тоже не был сердит на неё. Он просто поторопил её. В этот момент девушка вдруг поняла, к некоторому своему удивлению, что ей скорее понравилось то, что она была ударена. Теперь боль была тёплой и по-своему приятной, а её отголосок напоминал ей, что она подверглась наказанию, подчеркнувшему окончательное и категорическое доминирование, которого она, как женщина жаждала, и это больше не было для неё секретом.

В праздничном лагере, помимо живого товара, к каковому относилась Эллен, торговали множеством других вещей, ставших добычей косианских завоевателей. Здесь можно было найти изделия из кожи и металлов, ткани, предметы искусства, мебель, безделушки, инструменты, оружие, лекарства, фургоны, телеги, драгоценные камни и так далее. Бойко шла торговля продуктами питания. Помимо рабынь здесь продавали и других животных таких как верры, боски и тарларионы. А в одном месте Эллен даже видела или, поскольку ящики были по большей части закрытыми, правильнее будет сказать, частично видела, гигантских, покрытых мехом животных, которых она не смогла идентифицировать. Эллен даже не смогла бы сказать, были ли они двуногими или четвероногими. Она только слышала угрожающее рычание и видела дикие глаза в просвете между крепкими брусьями и блеснувший в лучах заходящего солнца белый кривой клык. Возможно, это были медведи или тигры, но не исключено, что это могли быть хищники даже больше сильные и свирепые.

По прикидкам Эллен в лагере собралось порядка десяти — двенадцати тысяч мужчин.

Наполнив свой кувшин ка-ла-ной из амфоры, она вернулась к своей работе. Эллен не забыла, что кто-то подзывал её, требуя вина, и направилась к тому месту. Правда, она была уверена, что к настоящему времени того мужчину уже обслужила другая рабыня, но, на её взгляд, было бы неправильно, не вернуться туда. Девушка полюбовалась своим краснофигурным кувшином, красного цвета рисунок казался ярким, свежим и волнующе красивым на гладком, покрытом глазурью, чёрном фоне. Это напомнило ей похожие сосуды, виденные ею в музейных экспозициях, посвящённых Древней Греции. Эллен не сомневалась, что методика и стиль этого и ему подобных сосудов брали начало в её прежнем мире, что их характер и стиль, можно было проследить от работ древних земных мастеров. На взгляд Эллен этот кувшин был красивым и ценным, но здесь о таких вещах даже не задумывались, поскольку они были распространены, дешёвы и привычны. Их использовали для разлива обычного ка-ла-на, причём доверяли даже рабыням. Изображения на кувшине были нанесены с обеих сторон и в целом повторялись. На каждой стороне была одна и та же сценка, нагая женщина, по-видимому, рабыня, стояла на коленях перед мужчиной, вероятно, её господином, державшим в руке плеть. Руки женщины скованные цепью тянулись к мужчине, словно в мольбе. А тот смотрел на неё сверху вниз, по-видимому, обдумывая её прошение, возможно, о прощении или о милосердии. Ясное дело, это ему было решать, что сделать с ней. Эллен, для устойчивости держала кувшин прижатым к себе, чувствуя, как он приятно холодит её кожу. Немного вина выплеснулось через край и теперь струйкой стекало по её бедру.

Вдруг она услышала звериный рёв и завывание. Девушка предположила, что этот ужасный звук прилетел от одного из больших ящиков стоявших примерно в двухстах ярдах от того места, где она находилась. Признаться её брали сомнения, что мужчины захотят купить таких существ. Интересно, зачем они привезли их сюда, задавалась она вопросом. Впрочем, ей уже стало не до любопытства, надо было бежать туда, где мужчина поднял руку с кубком, требуя вина.

* * *

Ранее днём, после купания в бассейне, Эллен и тех девушек, что были связаны с ней за лодыжки, накормили, напоили и отвели к выставочной клетке, одной из более чем пятидесяти расставленных в лагере. Пока они стояли около клетки, по-прежнему с верёвкой на ногах, им жировым маркером нанесли номера их лотов. Цифры были написаны на левой груди, поскольку так было удобнее мужчинам, большинство из которых являются правшами. Следом шёл писец доской, к которой были прицеплены несколько листков бумаги, и записывал номера и имена лотов. Те девушки, у которых на тот момент ещё не было имен, были названы, в целях учёта. Эти временные клички после продажи могли быть оставлены им, или изменены по желанию покупателя. Некоторые из имен звучали очень красиво, и все они были подходящими для рабынь.

— Имя? — спросил рабыню писец.

— Меня назвали «Эллен», Господин, — сообщила она.

— Сто семнадцать, — проговорил мужчина, водя пером по бумаге. — Эллен.

Девушка почувствовала, как по её левой груди, слегка вдавливаясь к кожу, заскользил широкий стержень маркера, оставляя за собой жирную полоску. Один из охранников что-то написано на её теле. Несомненно, это был номер «117». Как уже было отмечено, её не учили читать. На Горе она оставалась неграмотной. Безусловно, Мир счёл этот момент забавным. Впрочем, многие из местных рабынь, и об этом уже говорилось, являются неграмотными. А уж женщины, доставленные с Земли, преднамеренно сохраняются таковыми. В конце концов, они — варварки. Однако, как уже упоминалось выше, неграмотность не была чем-то необычным на Горе, особенно среди представителей низших каст.

Внутри клетки, ближе к внешним решёткам, в землю были воткнуты десять вертикальных металлических шестов, поддерживавших крышу клетки. Они были размещены так, чтобы рабыня, будучи прикреплена к одному из них, была, во-первых, была достаточно близко к решётке и могла легко быть осмотрена, и, во-вторых, оставалась вне пределов досягаемости тех, кто мог бы захотеть коснуться её, просунув руки между прутьями.

Руки Эллен были закованы в наручники спереди, вокруг одного из этих вертикальных шестов, на той стороне клетки, которая была обращена к центральному проходу, вдоль которого, по обе стороны, были установлены зарешеченные загоны. Эллен подумалось, что это было намного лучше, чем жёсткая, цементная полка, нагретая на солнце, на которой её выставлял Тарго, полка, на которую покупатели могли свободно подняться и, осматривать и ощупывать товар как им вздумается, и даже более того, поощрялись делать это. Безусловно, клиенты могли ей приказать улыбнуться, встряхнуть волосами, поднять голову, показать себя в определенных позициях или выступить различными способами у шеста. Она, как рабыня, должна была повиноваться. За этот день ей много раз пришлось целовать шест, цепляться за него, ласкать, вставать перед ним на колени, опускать голову и так далее.

— Каков номер твоего лота, шлюха? — периодически спрашивали у неё мужчины.

— Сто семнадцать, Господин, — отвечала она.

В лагере собралось несколько сотен рабынь, то есть больше, чем было в том караване, в котором её привели к стенам Брундизиума. Эллен не исключала, что количество женщин, которых сюда пригнали, было даже больше тысячи. Точно она этого сказать не могла.

Её номер на фоне общего количества невольниц, было довольно низок, но Эллен не знала, имело ли это какое-либо существенное значение. Если бы это было важно, и меньшие номера означали большую желательность покупки, то, конечно, у неё было право на высокое мнение о себе, как о товаре. Эллен обнаружила, что, несмотря на остатки всё ещё сидевшего в ней земного воспитания, и её воображаемого достоинства и превосходства, а также мнимого презрения к таким вещам, что она хотела быть привлекательной, отчаянно хотела. Она хотела быть красивой и желанной. Она хотела нравиться мужчинам. Она хотела быть ценной, востребованной, хотела, чтобы её хотели. Безусловно, поскольку она была рабыней, такие вещи были важны для неё, и не только с психологической, но также и с практической и экономической точек зрения. Быть красивой и привлекательной выгодно, прежде всего, самой рабыне, это в её интересах, причём всеми возможными способами. Красота женщины представляет для мужчин особый интерес.

«Я люблю мужчин, — думала Эллен, — я хочу служить им и доставлять им удовольствие. Именно ради этого я хочу жить! Я прикована со стороны прохода, значит, меня легче заметить. У меня небольшой номер, учитывая общее число девушек в лагере. Я должна быть желанным товаром, по крайней мере, по мнению некоторых. Интересно, являюсь ли я желанной рабыней. Могу я, уроженка Земли, быть желанной? Безусловно, мой номер и моё место в караване, не могут быть ничего незначащими совпадениями. Но с другой стороны, они могут оставить самых лучших напоследок. В конце концов, я всего лишь землянка. Смогу ли я конкурировать с гореанской женщиной? Но ведь люди на Горе, так или иначе, имеют земное происхождение. Так что, в конечном итоге, мы ничем друг от друга не отличаемся. Итак, почему я не мог конкурировать с гореанской женщиной, и даже с гореанской рабыней? В конце концов, разве я теперь не гореанка? Разве я теперь не рабыня, не гореанская рабская девка? Насколько же тщеславной я стала. А впрочем, разве не все женщины тщеславны? А я ведь тоже женщина, и почему бы мне тогда, не задумываться о таких вещах? Меня не волнует, самовлюблённа ли я или фривольна и мелочна. Мне всё равно. Для меня теперь важнее другое. Так почему бы мне не позаботиться об этом? Почему я не должна быть тщеславной? Да, я тщеславна! Во мне живёт тщеславие рабыни, которая существует только для мужчин! И что с того! Я не возражаю! Более того, я люблю это! Я люблю это! Я люблю это!»

Эти мысли отразились в её взгляде, проявились в том, как она целовала кандалы на своих запястьях, как держала шест, к которому была прикована, в её смехе, и она была довольна пониманием этого. Наслоения вины, ошибочности и лицемерия спали с неё, как тяжёлые проржавевшие доспехи, как сухая, бесполезная чешуя в которой больше не было необходимости.

— Какой твой номер сладкая таста, маленькая вуло? — поинтересовался какой-то мужчина.

— Сто семнадцать, Господин, — в очередной раз ответила Эллен.

«Да, — призналась она себе, — я — тщеславная рабыня. Зато я изящная, и как мне кажется, красивая. Ну, по крайней мере, это возможно! В любом случае, мне нравится принадлежать, и мне нравится быть рабыней!»

Правда она сразу напомнила себе о плетях и хлыстах, что есть в руках мужчин. Их следовало бояться, очень бояться.

— Сто семнадцать, Господин! — промурлыкала она мужчине, задержавшемуся перед решёткой, и слегка сдавила левую грудь.

* * *

Эллен, с кувшином в руках, разыскала того мужчину, который позвал её ранее. Как она и ожидала, к этому времени его уже обслужила другая девушка. В любом случае, она вернулась, чтобы проконтролировать этот вопрос, как это ей и подобало. Однако мужчина разрешил ей добавить немного вина в свой кубок, и Эллен была благодарна ему за его доброту, поскольку этим он признал её возвращение, и её беспокойство о том, чтобы он не остался не обслуженным. Интересно, а если бы она не вернулась, стал бы он искать её, чтобы наказать?

Вот уж быть наказанной Эллен совсем не хотелось. Однако ей нравилось быть объектом наказания. «Если мной не довольны, — полагала она, — я должна быть наказана. Это правильно для рабыни! И как это отличается в случае со свободной женщиной. Что бы они ни делали, их никогда не наказывают. А вот я должна следить за тем, чтобы мною были довольны, иначе я буду наказана. Я — рабыня. Мужчины могут делать со мной всё, что они захотят. Со мной будет сделано всё, что захотят мужчины!

Эллен осмотрелась. Внезапно она почувствовала, как мужская рука неуклюже приобняла её за талию. Это был не первый раз за время её обслуживания, когда она чувствовала на себе прикосновения мужчин. Её хватали за лодыжки, шлёпали, щипали, ненадолго притягивали к себе, чтобы вдохнуть запах её волос, слегка сжимали бёдра.

Мужчина держал её.

Эллен немного напрягалась. Ситуация начала её пугать. Но внезапно ей захотелось со стоном прижаться к нему, однако она знала, что не должна быть использована, вплоть до того момента, когда её продадут. А до тех пор она должна нагреваться и закипать, пока не начнёт кричать от потребностей. «Как же отвратительны рабовладельцы, — подумала она. — Как жестоки они к нам!»

Интересно, был ли её жар заметен в выставочной клетке, когда она трогала теплый шест, целовала его, жалобно льнула к нему.

Наконец он убрал руку с её талии и закачался рядом с Эллен, пытаясь удержать равновесие. Выправиться ему удалось только после того, как он одной рукой схватился за плечо девушки. Затем мужчина мутными глазами посмотрел на неё, и наклонился немного вперёд, обдав Эллен запахом свежевыпитой паги. Не похоже, что он накачивался красными и белыми винами, которые она и другие девушки разносили здесь.

— Сто семнадцать, Господин, — сообщила Эллен, поняв, что мужчина присматривается к её левой груди.

— Слишком Ты молода, — наконец, выдал он и, отстранившись, вытер рукой своё бородатое лицо.

Мужчина отвернулся, и запинаясь на каждом шаге, раскачиваясь и чудом не падая, поковылял прочь.

«И вовсе я не слишком молода, — раздражённо подумала Эллен. — Многие мужчины, прекрасные, сильные, зрелые мужчины, вообще не считают меня слишком молодой!»

К тому моменту, как её выпустили из выставочной клетки, она насчитала двадцать одно предложение цены, сделанное за неё. Эти предложения устанавливают цену, с которой начнётся торг. Эллен знала, что ей была гарантирована продажа с самой высокой начальной ставкой, даже если никто во всем лагере не захотел бы предложить за неё больше бит-тарска. Однако ей так и не сказали, каким было самое высокое предложение из двадцати одного сделанного за неё.

Она, конечно, попыталась это узнать, встав на колени и попросив разрешения говорить.

— Любопытство не подобает кейджере, — ответили ей.

— Да, Господин, — вздохнула Эллен.

— Всё узнаешь на торгах, — сказали ей.

— Да, Господин, — кивнула она.

— Вина, девка! — позвал Эллен человек, поднимая кубок, и она помчалась к нему.

Через несколько енов кувшин Эллен немного опустел, и она осторожно отступила от костров в тень.

В это время в круги начали вызвать первых из официальных танцовщиц. Девушки, чьи номера выкрикнул герольд, бежали к назначенным им кругам. Мужчины, которые интересовались предложением цены за них после осмотра в выставочных клетках, также следовали за ними, чтобы уточнить свою оценку. Конечно, к кругам собирались и просто зеваки, любопытные и сладострастные поклонники женской красоты и танца.

«Насколько же красивы танцовщицы, — всматриваясь в просветы между мужчинами, подумала Эллен, на время прекратив обслуживание, чтобы посмотреть как танцуют некоторых из первых вызванных танцовщиц. — Смогу ли я когда-нибудь так танцевать, буду ли я такой же красивой?»

Она в одиночестве стояла в темноте, глядя в очерченные круги.

«Что будет со мной? — спросила она себя. — Какая судьба меня ждёт? Я не знаю. Я — всего лишь рабыня. На меня никто не смотрит. Возможно, я могла бы сбежать? Возможно, мне стоит сбежать?»

Но она сама же засмеялась над своими мыслями.

«Я — всего лишь невежественная, голая, заклеймённая рабыня, бедная земная рабская девка, оказавшаяся на варварской планете. У таких как я нет ни единого шанса на побег. В действительности, ни у одной гореанской рабыни нет никаких шансов на побег! Здесь некуда бежать, здесь некуда пойти. Мы никуда не денемся из своих ошейников, мы будем носить их для удовольствия мужчин. И они никогда не освободят нас! Они держат нас, потому что они хотят видеть нас теми, кто мы есть, их рабынями!»

Эллен почувствовала влагу на боку кувшина, который держала прижав к животу и вспоминала что немного ка-ла-на сбежало с носика сосуда на её бёдро. Такие вещи, как потёк на кувшине не были чем-то необычным при разливе вина по кубкам. Девушка провела пальцем по боку сосуда и нашла на нём загустевший след от струйки вина. Быстро осмотревшись по сторонам, и, определив, что к её облегчению, никто не обращал на неё внимания, она провела кончиком пальца по потёку, а затем приложила палец к губам и языку. У неё чуть глаза на лоб не полезли. Какой потрясающий, какой замечательный вкус для обычного вина, льющегося рекой в праздничном лагере. Это было лучше любого вина, которое она пробовала на Земле. Внезапно её охватил испуг, и она вытерла палец о бедро, стараясь скрыть следы своей неосмотрительности. «Жаль, что у меня нет ни клочка ткани, — пожалела Эллен, — для того, чтобы вытереть губы». Впрочем, она тут же отказалась от этой идеи, поскольку на ткани, наверняка, остались бы пятна. Она, было, подумала, вытереть губы своими волосами, но на них же тоже могут остаться пятна. Тогда Эллен вытерла губы о правое предплечье. «Что, если мужчина облапит меня и, беспомощно удерживая, соберётся изнасиловать мои губы поцелуем господина? — пришло её в голову. — Ведь он сразу распробует вкус вина! Безусловно, ей не запрещали пробовать вино. Но она хорошо знала о гореанском обычае, предполагавшем, что в случае рабыни, такая вольность, совершённая без явного разрешения, могла бы стать поводом для сурового наказания.

Снова, опасливо осмотревшись, Эллен отчаянно протёрла губы.

Следовало торопиться назад, служить мужчинам. Эллен на секунду задержалась, окинув взглядом лагерь, мужчин, костры, палатки. Как красив, волнующ и реален этот мир, подумала она.

«Интересно, какое самое высокое предложение было сделано за меня? — подумала рабыня, и тут же напомнила себе: — Любопытство не подобает кейджере! Но как это любопытно, как отчаянно хочется это узнать! Выкинь это из головы! Вспомни лучше о своих обязанностях, девка!»

И Эллен заторопилась назад к кострам, служить мужчинам.

* * *

Несколькими енами позже, с краснофигурным кувшином в руках, ступая по утоптанной земле босыми ногами, пританцовывая в такт музыке, пробираясь среди шутящих, кричащих, смеющихся, красочно разодетых мужчин, частью сидевших у костров, частью двигавшихся, сновавших тут и там, в мерцающем свете огней, она внезапно замерла, пораженная, ошеломлённая, чуть не выронив сосуд, который несла.

Среди мужчин сидевших вокруг одного из костров Эллен увидела, сидящего со скрещенными ногами, степенно, спокойно, рассудительно беседовавшего с мужчинами в косианских одеждах, но не солдатами, человека, которого встретить здесь она ожидала меньше всего. Она была ошарашена настолько, что не могла сдвинуться с места. Он также был одет по косианской моде. Как великолепно он выглядел! Увидев его сейчас, снова, в богатых одеждах, Эллен не могла не признать, что он выглядит ещё непринужденнее, богаче, мужественнее, самоувереннее, роскошнее, чем она когда-либо могла себе представить. Он был мужчиной того вида, к ногам которого любая рабыня будет жаться трясясь от возбуждения и страха, мужчиной, в ногах которого женщины сразу понимали, что они принадлежат, мужчиной, у ног которого королева будет готова умолять об ошейнике. Он был здесь! У Эллен перехватило дыхание от ужаса и желания. Она была потрясена, она чувствовала слабость во всём теле, её сердце колотилось так дико, что казалось вот-вот выскочит наружу. Эллен испугалась, что её ноги перестанут держать вес её тела, она как никогда почувствовала свою уязвимость и наготу, голова кружилась, в ушах шумело, она всерьёз испугалась, что упадёт в обморок. Никак не ожидала она увидеть его снова! Каждый вдох давался с трудом. Эллен изо всех сил старалась стоять не качаясь на подгибающихся ногах. Она до побелевших пальцев вцепилась в ручки кувшина, словно ища его поддержки, словно он был её последней связью с реальностью. Её тело тряслось от испуга и смущения.

Именно он в этом мире стал первым её владельцем, спланировав на Земле её безупречно исполненное похищение. Именно в собственность она попала по прибытии на Гор. Именно в его власти она оказалась здесь в самом начале. Именно в его сетях она нашла себя беспомощно запутанной, чтобы затем под его контролем, абсолютно, просто и профессионально, легко и небрежно, несмотря на всё своё положение, заслуги, престиж и достоинство быть превращённой в юную, соблазнительную, никчёмную рабыню. Это был тот, кто в этом мире, взял обычное и очень распространённое здесь имя — Мир!

«Неужели он приехал за мной», — мелькнула у неё дикая мысль.

Однако не было никаких признаков того, что он хотя бы знал, что его бывшая рабыня была в лагере. Конечно, насколько она знала, у него не было никаких причин полагать, что она может быть здесь.

Скорее, у него были дела здесь, и ей не казалось, что эти дела могли иметь отношение к скромной рабыне, от которой он отказался за гроши, после демонстрации ей боли, позора и значения ошейника на её шее.

— Вино, рабская девка! — позвал мужчина, сидевший у того самого костра, у которого сидел Мир.

Эллен хотела повернуться и бежать, но её ноги словно приросли к тому месту, на котором она стояла, она не могла убежать, но не осмеливалась и приближаться к костру. Однако она понимала, что должна служить. Он не должен увидеть её, такой, как она была теперь, только не постыдной, не голой рабыней! Что ей делать? Вдруг она испугалась, что команду могли повторить, а за это ей могли немедленно бросить около огня и выпороть перед ним как промедлившую рабыню. Робко, пытаясь, насколько возможно, держаться в тени, она приблизилась к костру. В тот момент, когда Эллен подошла, он закончил разговор, и казалось, собирался встать.

Девушка трясущимися руками налила вино в подставленный кубок. Мужчина, владелец кубка насмешливо посмотрел на неё.

— Простите меня, Господин, — прошептала она.

Когда Эллен подняла голову и выпрямилась, Мир отвернулся от своего собеседника и явно собирался уходить.

И в этот момент их глаза встретились!

Рабыня немедленно опустила глаза, не смея отвечать на его пристальный взгляд. Зачастую предполагается, что для рабыни весьма самонадеянно встречаться с глазами свободного мужчины. Это может стать поводом для наказания.

Но в то мгновение, когда их глаза встретились, она заметила, что Мир выглядел поражённым. Значит, он не ожидал встретить её здесь, в праздничном лагере!

Дрожа всем телом, Эллен подняла голову и снова посмотрела на него. Он тоже смотрел на неё, точнее рассматривал, как мужчина рассматривает рабыню, откровенно, оценивающе, изучающе.

Его взгляд медленно, неторопливо поднялся, от её маленьких стоп, к аккуратным лодыжкам, скользнул по прекрасным икрам и бёдрам, оценил узость талии, припухлую сладость и уязвимую мягкость грудей, приласкал мягкие плечи и белое горло, в данный момент свободное от стального кольца, и закончил осмотр на её блестящих волосах, теперь отросших до рабской длины, и лице, красивом, умном и, конечно, изящно женственном, но сейчас посеревшем, с дрожащим губам и испуганно расширившимися глазами.

И хотя Эллен была рабыней, привычной к таким взглядам, она ощутила жаркую волну, пробежавшую по телу, и поняла, что беспомощно краснеет, под его оценивающим взглядом. Но почему? Разве она не знала, что её красота была общедоступной? Разве ей не дали это понять, решительно и ясно, на Рынке Чайника в Аре, на полке продаж Тарго?

Ей казалось, что её оценивают как простое, интересное, холёное животное, словно она была неким особым видом тарска или кайилы.

Как он мог смотреть на неё таким способом? Как смеет, он смотреть на неё так?

Эллен пришлось приложить усилие и напомнить себе, что она рабыня.

Когда их глаза снова встретились, то стороннему наблюдателю могло показаться, что Мир видел её впервые. И опять Эллен показалось, что он мог бы быть поражён или удивлён, возможно, даже ошеломлён, увиденным. Но это уже не было удивление от внезапной встречи с ней здесь, в лагере. Ей показалось, что это было удивление от того, какой она теперь была, кем она теперь была. «Неужели я так изменилась? — спросила она себя. — А может, он просто не узнал её?»

— Вина, рабыня! — позвал её мужчина из другой группы.

— Иду, Господин! — отозвалась Эллен и, с облегчением обрывая чары его пристального взгляда, державшие её на месте, повернулась, поспешив к новому клиенту.

И двигалась она, конечно, так, как положено той кем она была.

На мгновение она подумала, что, возможно, должна была постараться идти как свободная женщина, напряжённо, неуклюже, прямо, с претензией на мужественность, пытаясь скрыть свою уязвимость и пол. Только делать это она не стала, поскольку не хотела быть наказанной. Эллен нерешительно замедлила шаг, но затем снова заторопилась к новому владельцу её обслуживания, сердито, вскинув голову, вызывающе откинув волосы и не оглядываясь назад. Но внутри бился вопрос, наблюдал ли он сейчас за ней? Отбросив в сторону позор Земли, она приблизилась к своему новому клиенту, гордо, естественно, изящно, красиво и вызывающе рабски. Как ей хотелось показать Миру, если, конечно, он всё ещё смотрел не неё, что он потерял! Внезапно Эллен снова почувствовала радость и удовольствие от того, чтобы была рабыней! Ей вспомнилось, каким удивлённым он выглядел, не только увидев её здесь, в лагере, но и рассмотрев, какой она теперь была. Думал ли он теперь, что она уйдёт за горстку бит-тарсков? Да за неё сделали двадцать одно предложение! Конечно, не могла не заметить восхищения, пусть и скрываемого в его взгляде, которым он так демонстративно оценивал её. Насколько естественны теперь были её манера держать себя, её изящность, её почтительность! Было ли это следствием её обучения? С одной стороны — нет, во время её обучения он сделал немногое, лишь высвободил рабыню внутри неё. Но с другой стороны, то обучение, конечно, улучшило, рафинировало и усилило в ней рабыню, которая сама жаждала такой опеки. Она была предрасположена стремиться отдавать себя мужчинам, служить им и любить их. По своей предрасположенности она жаждала мужского доминирования. Разумеется, такие потребности наиболее полно могли быть удовлетворены только в пределах отношений господин-рабыня. Конечно, нет смысла утверждать, что гореане установили женское рабство, ради удовлетворения потребностей женщин. Скорее его происхождение следует искать ближе к интересам и желаниям властных, непокорённых мужчин, в удовольствиях и полезностях, которые даёт обладание такими восхитительными существами и доминирование над ними. И предполагается, что и женщины предпочитают идти тем путём, на который их направили мужчины. В любом случае институт женского рабства — неотъемлемая часть самой ткани гореанского общества. Оно исторически обусловлено и современно. Оно закреплено в обычаях и традициях. Оно соблюдается на практике. Оно всеобъемлюще, социально и культурно. Оно привычно, признано и неопровержимо. Оно — компонент закона и проводится в жизнь всеми санкциями этого закона. Эллен, конечно, никак не ожидала и даже представить себе не могла, что окажется в обществе, в котором такой институт существует фактически, в обществе, живущем в согласии с природой, а не противопоставляющим себя ей. Земля не подготовила её к такой возможности. И, конечно, она даже не мечтала, что может оказаться в таком мире в ранге собственности, заклеймённым живым имуществом. Зато здесь, на Горе, её глубинное «Я», её женственность, наконец-то была освобождена. Генетическая матрица, закрепленная эрами эволюции, всегда бывшая частью её, делала её тем, кем она была — женщиной. Дрессировка и гореанские реалии, если можно так выразиться, просто высвободили её, заставив стать собой, поощрили её быть собой, потребовали, желала она того или нет, быть собой, а если бы она таковой не стала, её бросили бы слинам или в заросли растений-пиявок. Она, на генетическом уровне, хотела любить и служить мужчинам. И в реалиях Гора она узнала множество способов делать это. Например, она генетически желала склонять голову перед мужчинами, и на Горе она изучила определенные способы, которыми это могло бы быть сделано, такие как первая и вторая позиция почтения.

Когда Эллен обслуживала этого мужчину, вино из её кувшина в его кубок лилось равномерной и аккуратной струйкой. Девушка выпрямилась и украдкой бросила взгляд на ту группу косианцев, что сидела у костра.

Мира среди них уже не было. Она не представляла, куда он мог уйти, вероятно, у него было дела, возможно, в одной из палаток лагеря.

Эллен осмотрелась в поисках тех, кому могли бы понадобиться её услуги. Желающих не было, зато она в нескольких ярдах от себя увидела другую рабыню, такую же как она сама, раздетую, подсвеченную мерцающим пламенем костра. «Симпатичная, — подумала Эллен, разглядывая девушку, державшую в руках такой же краснофигурный кувшин, как и у неё. — Кажется, её зовут Рената. Интересно, сколько предложений было внесено за неё».

Наливая вино в кубки мужчин, Эллен всё время опасалась, что её волосы упадут из-за её спины и коснутся плеча клиента. Она знала, что такие действия могут запросто возбудить мужчину, ведь гореане, известные своими сильными сексуальными аппетитами, были людьми легковозбудимыми. Если в такой ситуации мужчина бросит её на землю между кострами и разложит для своего бескомпромиссного удовольствия, то она нисколько не сомневалась, что виновной в этом будет признана она. Разве не всегда обвиняют рабыня? Разве это не ей всегда приходится извиваться под плетью? Неужели в лагере не хватало железных поясов, в которые можно было бы её запереть? Предполагалось, что она должна была нагреться, чтобы на сцене аукциона быть трогательно, неудержимо пылающей от своих потребностей. Если бы он был её господином, они находились в его апартаментах, она, нисколько не смущаясь, позволила бы себе такого рода небрежность, или даже завязала узел неволи в волосах слева, в качестве немой просьбы о внимании.

Выражение «подача вина» помимо своего обычного, очевидного значения, на Горе обычно используется в качестве эвфемизма, подразумевающего служение удовольствию владельца. «Он уже приказал тебе, подать ему вино?» — могла бы одна девушка спросить у другой. «Вина, Господин?» — вопрос, который мог бы быть задан рабыней своему владельцу, или его гостям, если она объявлена доступной для них. Другой пример этой идиомы встречается во фразах вроде: «Ваша рабыня просит позволить ей подать вам вино», или «Рабыня просит разрешить ей подать вино господину». Существуют также ритуалы, отличающиеся от города до городу, связанные с этим процессом, к примеру, рабыня может, встав на колени, поцеловать бокал, а затем протянуть его господину обеими руками, опустив голову вниз между рук. Иногда, поскольку гореане обычно пьют вино тёплым, кубок вначале нагревают, прижав к груди или к низу живота рабыни. Эти ритуалы, как уже было указано, могут отличаться от города к городу. Кроме того, вкусы и характер рабовладельцев тоже отличаются, так что каждый мужчина, если пожелает, может, как в этом вопросе, так и в любых других, дрессировать своих рабынь как ему больше понравится.

— Эллен, — позвала её рабыня.

— Рената? — уточнила девушка.

— Да, — улыбнулась невольница, внезапно, засветившись от удовольствия.

Это была та самая рабыня, которую Эллен увидела в полутьме в нескольких ярдах от себя. Эллен запомнила её по рыжим волосам. В течение многих дней, в караване, она стояла рядом с Эллен, а иногда по ночам, скованные одной цепью, они шептались друг с дружкой. Также они попали в одну и ту же выставочную клетку, да и во время капания в бассейне оказались в одном караване. Вообще-то раньше её звали Аута, но писцу это не понравилось, и он переименовал её. Так что, теперь она была Ренатой. Ей, кстати, полюбилось это имя, но она ещё не успела привыкнуть отзываться на него. Безусловно, рабыни быстро учатся реагировать на те имена, которые им дают их владельцы.

— У тебя ещё много вина осталось? — полюбопытствовала Рената.

— Не очень, — встряхнув кувшин, ответила Эллен. — Пожалуй, скоро мне надо будет идти к амфоре за новой порцией.

— На твоём месте, я бы пошла уже сейчас, — сказала её подруга. — Там не так много осталось.

— Ох! — вздохнула Эллен. — Спасибо, Рената.

— Да пустяки, — отмахнулась девушка.

Эллен не хотелось бы быть оказаться с пустым кувшином перед пустой амфорой, и стоять там, возможно, ены, и даже ан, пока не подвезут новую. С другой стороны, она могла бы отдохнуть, стоя у пустой амфоры. Никто ведь не станет обвинять её за это. В конце концов, это не то же самое, как если бы кто-то послал её за вином, а она промедлила с возвращением. Тем более, что у неё не было доступа к другим амфорам, расставленным по лагерю, поскольку их ревниво охраняли их дежурные со своими собственными, приписанными к ним рабынями.

Вскоре, Эллен уже была около стойки с амфорой, по пути обслужив двух мужчин.

Рабыню мучил вопрос, узнал ли её Мир? Она была уверена, что узнал, причём с первого взгляда. Но затем он рассматривал её, словно увидел впервые в жизни, как удивившую его, совершенно незнакомую ему, красотку рабыню. Возможно, вначале он подумал, что узнал её, а затем, позже, решил, что обознался, что рабыня, которую он увидел, не могла быть той, за кого он первоначально её принял?

«Могла ли я так измениться? — спросила себя Эллен. — Неужели я настолько отличаюсь от себя прежней? Неужели я стала настолько рабыней?»

— Ага, Эллен, Ты вовремя! — воскликнул толстяк, дежуривший у их амфоры, мужчина из касты виноторговцев. — Здесь уже дно видно! Эти праздные тарски пьют как пустынная кайила! Беги к маркитантам, передай им, чтобы катили новую амфору к стойке Каллимаха!

Эллен замерла, прижимая к себе опустевший кувшин и с тревогой глядя на виноторговца. Ей совсем не хотелось бежать к маркитантам, поскольку для этого пришлось бы углубиться в темноту, и пройти в склады, располагавшиеся ближе к стенам города. Особенно её пугало то, что путь туда пролегал мимо тех ящиков, в которых держали странных животных, заставлявших её трястись от ужаса, даже несмотря на то, что они находились в прочных контейнерах.

— Бегом! — прикрикнул на неё виноторговец. — Нечего тут стоять!

— Да, Господин! — испуганно вскрикнула Эллен.

— А ну стой! — крикнул ей вслед Каллимах.

— Господин? — растерялась девушка.

— Кувшин оставь, глупая девка! — указал он.

Смущённая, испуганная рабыня поставила кувшин на скамью около амфоры, рядом с другим, уже стоявшим там. Но внезапно, вместо того, чтобы бежать по поручению Каллимаха, она подскочила к виноторговцу и, упав перед ним на колени, спросила:

— Господин, не могли бы Вы послать с этим поручением другую рабыню, более быстроногую, более красивую, чем я?

Эллен крайне не хотелось покидать огни праздничного лагеря.

— Я уже послал Луизу, — проворчал мужчина. — Она всё ещё не вернулась!

— Так может быть, она вот-вот вернётся, Господин, — заканючила Эллен. — Конечно, она рабыня лучше подходящая для этого поручения, чем я.

— Итак, значит, глупая маленькая рабыня хочет плети! — закричал он.

— Нет, Господин! — пролепетала девушка.

— Встать! — рявкнул Каллимах. — Бегом! Скачи как кайила!

Эллен не оставалось ничего другого, кроме как вскочить на ноги и бежать в темноту.

— Стоять! — заорал дежурный по амфоре. — Туда! В ту сторону!

— Да, Господин! — всхлипнула Эллен.

Он не признавал кружных или окольных путей. Какое ему было дело до того, что она до слабости в животе боялась оказаться поблизости от тех животных?

«Они заперты, — твердила она себе. — Нет никакой опасности. Это — действительно самый короткий, самый прямой путь. Если я пойду другой дорогой, я могу заблудиться. Там меня могли бы задержать стражники. Поверят ли они в историю, по поручению виноторговца? Как минимум она могла бы провести ночь, обмотанная грубыми верёвками, подвешенная на крюке в их караулке. А как после этого наказали бы её косианские рабовладельцы, за её глупость, невежество и оплошность? А что если они подумают, что она попыталась сбежать? Хорошо, если они учтут её варварское происхождение, и сделают скидку на глупость, а ведь могут покалечить её или скормить слинам. Нет никакой опасности. Животные заперты».

Успокаивая себя таким образом, Эллен спешила в сторону Брундизиума.

Пробегая среди костров, она вдруг почувствовала, как мужские руки попытались схватить её, но она вывернулась и прибавила шаг. Остались позади танцевальные круги, где извивались рабыни, на левых грудях которых красовались номера их лотов. Девушки демонстрировали свою красоту и грацию перед сильными самцами, которые вскоре могли предложить за них цену.

У Эллен было некоторое представление, где расположился временный склад маркитантов, и направление на него было подтверждено Каллимахом всего несколько мгновений назад.

Там ей предстояло разыскать торговцев вином, и передать заказ Каллимаха с Коса о доставке свежей амфоры к его стойке и внести его в счёт. В конечном итоге, теоретически, расходы на вино, сведённые в таблицу, должны были быть оплачены Косианским государством, поскольку фестивальный лагерь был организован от его имени. Правда, до Эллен доходили слухи, что Косианцы полагали, что компенсация расходов на вино и организацию лагеря, было желанным, подходящим жестом благодарности со стороны Брундизиума за те преференции, которые он получил из рук Коса. Впрочем, эти проблемы, по большому счёту, рабынь не касались. Однако, Эллен обдумав ситуацию, рискнула предположить, что администрация Брундизиума, в свою очередь, может решить, что лучше было бы переложить эту благосклонность, на плечи торговой касты города, и особенно тех, чей бизнес лежит в области виноторговли. Но это, опять же, не её проблемы.

В скорости Эллен оказалась вне освещённой кострами зоны, среди палаток, большинство из которых были погружены в темноту. Девушка держалась самого прямого маршрута, но пока ещё не дошла до того места, где стояли ящики с животными, блеск глаз и рёв которых так напугали её. Дважды она споткнулась и один раз ударилась обо что-то. Протянув вперёд руку, Эллен нащупала перед собой тарларионовое седло. Потом она чуть не наступила на спящего слина, на её счастье сидевшего на цепи. Его внезапно выросшая впереди фигура и угрожающий рык испугали её до икоты. Ещё пара шагов, и её нога могла бы оказаться в пределах досягаемости его челюстей. Как только прошёл ступор, рабыня с визгом бросилась бежать прочь от этого монстра. Забежав в полную темноту, она остановилась. Бежать дальше было опасно. Почему в этом месте не оставили ни одного источника света? Факел, фонарь, лампу, хоть что-нибудь? Ведь в других местах лагеря, даже в стороне от праздничных костров, какое-то освещение присутствовало. Но здесь стояла кромешная тьма. Мужчины могли бы найти дорогу среди палаток, подсвечивая путь фонарём или факелом, но у неё-то ничего такого не было. Эллен протянула руку вперёд и коснулась чего-то, что определила как ткань палатки. Девушка повернулась и тихонько вскрикнула, врезавшись в туго натянутую верёвку палатки, преградившую ей путь. Верёвка шла по диагонали от шеста вниз к колышку, вбитому в землю, в нескольких шагах от палатки. Дальше она шла вытянув руки вперёд, ощупывая ими пространство перед собой.

Темно было, хоть глаз выколи!

Внезапно Эллен поняла, что не представляет, где она находится. Нет, она конечно не была дезориентирована полностью, поскольку она видела огни лагеря позади себя, а впереди, вдали, огни Брундизиума, в том числе сигнальные огни, горевшие на стенах города. Но в каком именно месте этих длинных стен находился склад маркитантов?

Девушка, в отчаянии, присела на землю и заплакала.

Вдруг, заставив её вздрогнуть, раздался тоскливый вой, который, как ей показалось, должно был издавать одно из тех животных, которых она до ужаса боялась.

«Вот — моё направление», — решила она.

Эллен отчаянно надеялась, что Луиза, посланная перед ней, уже успешно добралась до места и возвратилась, закончив с этим вопросом.

Неожиданно рабыня услышала шаги нескольких мужчин, приближавшихся к ней. Один из них нес фонарь. Эллен смахнула слёзы с глаз, но, решив не рисковать, сжалась в тени.

Присев, девушка подождала, пока мужчины не пройдут мимо неё. К её облегчению, они не заметили её в темноте. Но каково же было потрясение Эллен, когда она рассмотрела, что одним из этих мужчин, оказался её Мир!

Она крадучись последовала за ними, пользуясь колеблющимся светом фонаря, как ориентиром. В его свете люди отбрасывали странные тени, скользившие по палаткам и земле.

Теперь у Эллен появился шанс благополучно выпутаться из щекотливой ситуации и найти дорогу. К своему удивлению и облегчению, она поняла, что они держали путь практически в том же направлении, которое требовалось ей. В любом случае, хотя она и гнала от себя такие мысли, она сильно рисковала, даже просто следуя за Миром.

Так, держась на приличном расстоянии, но, не упуская из виду огонёк фонаря, юная нагая рабыня кралась за ними.

По пути попалась пара палаток, внутри которых тлели лампы, просвечивая сквозь шёлк или холст. В таких местах она старалась задержаться в тени, а затем, мгновение спустя, продолжать следовать за крошечным, колеблющимся огоньком фонаря.

Через некоторое время, по пути начали попадаться фонари, висевшие на шестах. В таких местах Эллен приходилось быть особенно осторожной, чтобы избежать обнаружения.

Ползя на четвереньках, она слышала женский голос изнутри одной из палаток. Что-то в этом голосе, в его беспомощности, жалобности, тяжёлом дыханье, интонациях, заставляло предположить, что женщина могла безнадёжно биться и извиваться в стягивавших её верёвках.

— Пожалуйста, Господин, я люблю вас! — доносилось из палатки. — Разрешите мне отдаться! Я не могу выдержать этого! Я боюсь, что умру! О-ой, о-о-охх! Пожалуйста, не ведите меня туда снова, не разрешая мне уступить! Всего одно прикосновение, Господин! Пожалуйста, ещё раз, всего лишь самое лёгкое прикосновение! Это — всё, о чем я прошу! Я — ваша рабыня! Не будьте столь жестоки! Пощадите меня! Вы завоевали меня тысячу раз! Я безнадежно и смиренно ваша! Я люблю вас, Господин! Я прошу разрешить мне отдаться!

«Мужчины, высокомерные и своевольные животные, — подумала Эллен, кусая ее губу и вонзая ногти в ладони. — Как же мы уязвимы перед ними! Как они умеют делать нас своими! Они играют на нас, как на цехаре, изучая, какую музыку они могут извлечь из наших тел! Как высокомерно, как властно они доминируют над нами, своими рабынями!»

Признаться, Эллен в тот момент завидовала рабыне причитавшей внутри палатки. «Вот бы мне побыть на её месте, в его верёвках путах, — вздохнула она. — Я бы тоже рыдала от страсти и умоляла о пощаде, а если бы мой господин, проявив милосердие, счёл нужным подарить мне ласку, то я бы кричала в экстазе, умоляла бы позволить мне доставить удовольствие ему, снова и снова. Разве он не был бы добр к ней? Разве он не знает, что она — всего лишь рабыня?»

Внезапно изнутри палатки донёсся восторженный, долгий, благодарный, нечленораздельный вопль, частично придушенный, по-видимому, мужчина закрыл рот рабыни рукой, чтобы она не переполошила весь лагерь. Должно быть, пару мгновений спустя он убрал руку с её губ, поскольку Эллен услышала:

— Спасибо, спасибо, любимый Господин! Я люблю вас, Господин! Я люблю Вас, Господин!

«Добрый господин, любящий», — не без зависти подумала Эллен, кусая губы, пытаясь удержать контроль над собой и не закричать!

Слёзы бежали из её глаз, она в расстройстве стиснула кулаки, страдая от своих неудовлетворённых потребностей.

«Только бы не закричать! — подумала Эллен. — Я — рабыня. Я хочу господина! Мне нужен господин!»

Эллен встрепенулась, и испуганно осмотрелась по сторонам.

Где фонарь? Где мужчины? Никого не увидев, девушка решила поспешить в том направлении, которого они придерживались, когда она видела их в последний раз.

— Где, где? — кричала она про себя, мчась в темноту.

Запнувшись за что-то, Эллен пробороздила по земле.

«Где же Мир? Где же мой первый господин? — спросила она сама себя, и тут же поспешила себе напомнить: — Нет, нет, я должна добраться до маркитантов. У меня поручение. Я должна торопиться. О, ну куда же он пошёл? Где же Ты, Мир?»

Поднявшись на ноги и отряхнувшись, она сделала несколько шагов вперёд, и замерла как вкопанная. Внезапно она услышала мужские голоса где-то невдалеке, в том самом направлении, которого она придерживалась. Эллен опустилась на четвереньки и осторожно поползла на звук.

Протянув руку, она дотронулась до вертикальной стенки чего-то, что, как выяснилось, было большим, крепким ящиком. Эллен в ужасе отпрянула. Это же был один из тех ящиков, в которых держали крупных, косматых животных, так пугавших её. Однако изнутри не доносилось ни звука. Быть может, животное спало? Девушка, насколько она могла беззвучно, немного проползла вперед. Тихий скрип справа от неё показался ей подобным грому. Дверца ящика свободно качнулась на своих петлях. Эллен почувствовала, что ещё немного и она умрёт от страха. Протянув дрожащую от ужаса руку, девушка коснулась двери. Точно, она была приоткрыта. Рабыня продвинулась ещё немного вперёд и, вытянув шею, заглянула в щёлку. Из ящика шёл тяжёлый, животный, мускусный запах, но там никого не было! Ничего, что указывало бы на движение, дыхание или сопение. Внезапная слабость охватила Эллен. Ящик, и она была уверена в этом, был пуст.

— Пора, — раздался голос одного из мужчин в каких-то нескольких ярдах от неё, обращавшийся к кому-то.

Внезапно Эллен снова увидела фонарь. Мужчина вытащил его из-под плаща и поднял повыше. Девушка упала на живот, с ужасом думая о том, что её могут заметить.

Около одного из ящиков стояли четверо мужчин. В свете фонаря она смогла разглядеть, что среди них был и Мир. Но ещё больше напугало её то, что рядом с мужчинами возвышались две неуклюжие, гигантские фигуры. Глаза одной из фигур блеснули, отразив свет фонаря. На мгновение показалось, что в его глазах пылал огонь, а затем оно отвернуло голову в сторону. Эллен не сомневалась, что эти существа и были обитателями больших ящиков. Но ящиков был пять, припомнила рабыня. Как мужчины осмелились выпустить таких монстров? Какое безумие ими овладело?

Один из мужчин, стоявший прямо перед ящиком легонько постучал костяшками пальцев по его стенке. В ответ изнутри послышалось утробное рычание.

— Пора, — повторил мужчина. — Остальные уже в шатре.

Неподалёку от ящиков был установлен большой шатёр, в котором, как предположила Эллен, могли бы жить среди прочих, владельцы животных или укротители.

Ящик, как и другие был закрыт на два засова, запертых на огромные замки, весившие, по меньшей мере, фунтов шесть — семь.

«Не выпускайте его», — безмолвно молила Эллен, лежа на животе в тени то открытого ящика.

К ужасу Эллен, никто из мужчин не наклонился, чтобы отпереть замки, дверца просто повернулась на петлях, открытая изнутри. Животное выползло наружу и распрямилось. Сейчас, когда монстр встал на задние лапы, она смогла оценить его размеры. Ростом он был приблизительно восемь футов, а длина рук, или передних лап составляла порядка пяти футов. Трудно сказать, сколько он мог весить, вероятно, несколько сотен фунтов. Потянувшись, животное опустилось на четвереньки, превратившись в округлый, покрытый мехом валун и принялось озираться по сторонам.

Получалось, что замки и массивные засовы были бессмысленны! Их внешняя крепость была бутафорией, предназначенной скрыть ужасную правду о том, что животные никогда не были заперты. Они всё время оставались на свободе!

Эллен сковал леденящий ужас. Она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой.

— Пойдёмте внутрь, — предложил мужчина с фонарем. — Давайте присоединимся к остальным.

Четверо мужчин в сопровождении трёх животных направились к входу в большой шатёр. Один из мужчин, тот у которого был фонарь, придержал занавеску и пока остальные заходили внутрь, пристально осматривал округу. Мир вошёл в шатёр первым, животные последовали за ним, протискиваясь внутрь, опустившись на четвереньки. Эллен показалось, что в свете фонаря она успела разглядеть внутри ещё одного зверя и двух мужчин, один из которых стоял. Наконец, все зашли в шатёр.

«Я должна бежать, куда угодно, так или иначе, — билась в голове Эллен отчаянная мысль. — Я должна уйти отсюда, как можно скорее».

В том ужасе, который её охватил, она забыла даже о том поручении, которое ей было поручено. Вот только она обнаружила, что почти не владеет телом. Она лежала на земле, на животе, скрытая в темноте, практически не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Всё что она могла — это дрожать. Наконец, спустя несколько енов, её чувства начали приходить в порядок. Она вспомнила про поручение Каллимаха. Миру, похоже, не грозила какая-либо опасность, как его спутникам. Возможно, эти животные были дрессированными, или даже домашними животными некого вида, решила Эллен и, сделав над собой усилие, поднялась на плохо слушающиеся её ноги.

Здесь пять ящиков, вдруг всплыло в её голове. Снаружи она видела четырёх мужчин с тремя животными, а в шатре находились двое и одно животное.

Внезапно Эллен ощутила, как из-за её спины пахнуло тяжёлым, мускусным запахом, и прежде чем она успела вскрикнуть, мощная лапа плотно прижалась к её рту, и резко дёрнула её назад. Девушка почувствовала, что земля ушла из-под её ног, а сама она оказалась крепко придавлена к огромной, мохнатой поверхности.

Эллен была абсолютно беспомощна в его захвате. Рвущийся наружу крик был погашен в зародыше. Она могла только бесполезно извиваться, пока её несли к шатру.