Она пошевелилась. Что-то не давало ей покоя, тревожило.

Глаз она не открывала, опасаясь, что если она их откроет, то комната может начать медленно, словно в насмешку, поворачиваться вокруг неё. Она лежала под покрывалом, наполовину в сознании, наполовину в бреду, чувствуя себя разбитой, крайне дезориентированной, пьяной, вялой, словно поражённой неким неопределённым, странным, дезорганизующим недугом. Несомненно, это были последствия препарата введённого ей в кровь, хотя в тот момент она об этом ещё не догадывалась. Перевернувшись на бок, она издала тихий стон, негромкое протестующее хныканье. Конечно же, она была в своей собственной постели. Вот только она почему-то казалось ей странно глубокой, или слишком мягкой, для её простой кровати. В голове поселилась тупая боль, тело было сковано странной усталостью и никак не желало просыпаться. Какое-то время она лежала в одной позе, пытаясь не шевелиться, не желая снова потерять сознание, чувствуя себя необыкновенно несчастной. Но одновременно ей хотелось вернуться в благосклонность, искупительную доброту и воображаемую безопасность сна. Однако немного погодя, несмотря на то, что могло бы быть её выбором, нечто внутри неё, более субъективное, встревоженное, испуганное и, по-видимому, более информированное, чем она сама, заставило её прислушаться к себе. Кажется именно с этого момента её сознание, отреагировав на полученный вызов, начало медленно, постепенно, терпеливо и настойчиво преодолевать сопротивление её несчастного, усталого, пятидесятивосьмилетнего тела, беря его под контроль, нащупывая дорогу к двери понимания.

Наконец она открыла глаза и, рывком придя в полное сознание, испуганно вскрикнула. Это точно не было, ни её кроватью, ни её спальней, ни её квартирой.

Задыхаясь от страха, женщина резко села на глубокой, мягкой, роскошной, но странной кровати. Её руки без всякого участия мозга прижались к груди. На ней было надето что-то, напоминавшее больничный халат. Такая одежда характерна для пациентов больниц, или тех, кто ожидает обследования в кабинетах врачей. И это было всё, что на ней было, за исключением одной незначительной, неприметной детали, которую она, пребывая в смятённых чувствах, смущении и испуге от свалившихся на её голову проблем, в тот момент не заметила.

Сидя в кровати и кутаясь в покрывало, она испуганно озиралась. Взгляд женщины дико метался по комнате в поисках её одежды. Вот только никакой одежды здесь не было и в помине.

Сама комната казалась очень странной, почти изысканной, стиль её оформления чем-то напоминал рококо. Высокий потолок, украшенный лепниной, мраморный пол, сверкающая люстра. И никаких окон. Из комнаты вела одна дверь, деревянная, ограниченная пилястрами. Из мебели в комнате имелся стул, конечно, в тон обстановке, старинный или сделанный под старину, украшенный изящной, тонкой резьбой, обитый роскошной материей. На одной из стен имелось зеркало, одного взгляда в которое хватило, чтобы её руки стремительно взметнулись к голове. Волосы женщины, одетой простой, строгий, белый предмет одежды, которую она увидела в зеркале, волосы были коротко острижены. Нет, она сама подумывала о том, чтобы подстричь волосы покороче, просто не нашла на это времени, что поделать в отношении к своей внешности она проявляла некоторую небрежность и неторопливость. Но ведь не до такой же степени! Обычно она носила волосы собранными в плотный узел на затылке. Это подходило к её профессиональному имиджу, и было частью её стратегии провозглашения и декларирования своей независимости, особенности и желания дистанцироваться от мужчин, охладить их и предупредить держаться от неё подальше, показать им, что она в них не нуждается и презирает этих бесчувственных, невоспитанных, похотливых чужаков, своих врагов. Но такой короткой стрижки она не носила со времён своего детства.

У противоположной стены стоял высокий комод на ножках и два сундука. Затем, её внимание сконцентрировалось на кровати, обитательницей которой она совершенно невероятным образом оказалась. Большая, с четырьмя крепкими, массивными столбами по углам, застеленная мягкой роскошной периной, глубоко в которую она провалилась. Эта кровать была того вида, на которой какой-нибудь монарх мог бы веселился со своими фаворитками или куртизанками. Первой мыслью, молнией мелькнувшей в её голове, и немедленно в ужасе ей отброшенной, было то, что на этой кровати, женщину могли растянуть, привязав её за руки и за ноги к этим столбам. Безусловно, учитывая размер кровати, конечности женщины не были бы привязаны вплотную потемневшему дереву. Между запястьями и лодыжками их пленницы и соответствующими столбами остался бы ещё как минимум ярд верёвки.

Женщина, напуганная своими же собственными мыслями, поспешно спрыгнула с поверхности этой большой кровати, подальше от её обманчивой мягкости, прозрачных намёков её столбов, и от своих собственных декадентских предложений относительно восторга невероятных удовольствий, беспощадно наложенных, возможно даже с некоторым любопытством или безразличием, на беспомощную, извивающуюся жертву.

Лишь почувствовав удар прохладного мраморного пола по своим пяткам, она сообразила, что была, конечно, босой. Быстро окинув взглядом комнату, в поисках шлёпанцев или любой другой обуви, она не нашла ничего похожего.

Она в раздражении застонала, но её стон внезапно превратился в тревожный вскрик. Женщина отступила к кровати, почувствовав её твёрдый край задней поверхностью своих бёдер прикрытых только больничным халатом, который, кстати, раскрывался на спине. Растерянная, она села на кровать, и недоверчиво уставилась вниз на лодыжку. На свою левую лодыжку.

Там красовалась деталь прежде ею не замеченная, узкая, но крепкая металлическая полоса или кольцо. Торопливо забравшись на кровать с ногами, она дотянулась до непонятного предмета и попыталась расстегнуть его, чтобы снять со своей ноги. К её изумлению, у неё ничего не получилось. Она немного покрутила кольцо, в надежде найти простую защёлку или пружину, при малейшем нажатии на которую, можно было бы избавиться от этого. Она нашла и петлю с одной стороны и защёлку с другой, вот только простым нажатием этот предмет не снимался, рядом с защелкой имелось отверстие, явно предназначенное для крошечного ключа. Подёргав половинки кольца в стороны, она быстро убедилась, что не в состоянии снять его с себя. Сначала в ней вспыхнул гнев от осознания того, что удалить этот предмет было не в её власти, что он был заперт на ней. Впрочем, её гнев почти сразу сменился дурными предчувствиями.

Внезапно, в каком-то абсурдном припадке, она потянула кольцо вниз, в напрасной попытке сдёрнуть его со своей лодыжки. Всё чего она добилась, это ссадина на щиколотке, и слёзы обиды в глазах. Кольцо сидело на ноге вплотную, его захват был прочен и надёжен. Не трудно было догадаться, что такое устройство было разработано вовсе не для того, чтобы его мог снять с себя его носитель. У его носителя не было никакого выбора в этом вопросе, он должен был ожидать решения кого-то другого.

А ещё, крутя металлическую полосу, или кольцо, или браслет, она отметила, что на его поверхности имелись некие знаки, крошечные символы, скорее даже буквы, вот только она даже предположить не могла, что они означали, поскольку большинство из этих букв ей было не знакомо.

Бросив взгляд в зеркало, она видела там себя, сидящую на кровати, с подтянутыми к груди коленями и задранным вверх халатом. Женщина поскорее одёрнула подол вниз, оставив открытым только кольцо на лодыжке, которое она продолжила рассматривать в зеркале, как всю себя в целом. Но за мгновение до того, как халат вернулся на положенное место, она увидела в зеркале свои икры, и, к своему удивлению, страху, и, возможно, с неосознанным, внезапным, встревожившим её удовольствием, поняла, что даже теперь они всё ещё оставались такими же стройными, округлыми и мягкими. Даже теперь, даже в её нынешнем преклонном возрасте они по-прежнему оставались икрами женщины, и возможно такими на которые в прежние времена в целом не было неприятно посмотреть, и даже в прискорбном физическом смысле, она не назвала бы их непривлекательными.

Некоторое время она спокойно сидела, разглядывая своё отражение в зеркале, халат был скромно стянут вниз, но сталь на ноге оставалась прекрасно видимой. Затем женщина чуть-чуть потянула подол вверх, чтобы было лучше видно кольцо, как объяснила она сама себе. Но тут же, торопливо вернула всё в прежнее положение.

Она рассматривала себя в большом зеркале. Она видела себя. Она не понимала, ни того где она находилась, ни того, зачем и как она здесь оказалась. Единственное, что женщина действительно знала, это то, что она сидела на странной кровати, стоявшей посреди странной комнаты, и была одета в странный предмет одежды. А ещё то, что на её ноге зачем-то был заперт браслет.