— А где Марк? — удивлённо спросила Ина.

Это утро выдалось довольно холодным. Приближался рассвет, но ночная темень ещё не собиралась сдавать своих позиций.

Ночь я спал урывками. Прежде чем лечь спать я раскидал вокруг нашего бивака сухие листья ветки, которые сам же и сушил вчера вечером над огнём. Посмотрел бы я, как получилось бы у того, кто захотел бы приблизиться ко мне, если таковые, конечно будут, сделать это незаметно. В темноте леса, не зная о подготовленных мерах подойти не наступив на них и не поднять тревоги было просто невозможно. Шелест сухой листвы и подобный выстрелу треск ломающихся в ночной тишине веток должен был, предупредить меня о приходе незваных гостей, и моментально привести меня в боевую готовность.

Я посмотрел на женщину, сидевшую на одеяле в моих ногах. На этот раз она была одета в рабскую тунику, которую мы с Марком изготовили из коричневого платья свободной женщины. Под одеялом её лодыжки были перекрещены и скованы цепью. Я не хотел, чтобы этой ночью, пока я спал, она попыталась бы сбежать. Всё равно далеко ей было не уйти.

— Он ушел, — ответил я.

— Я не понимаю, — сказала Ина.

Я снял цепь с её щиколоток.

— Спасибо, — поблагодарила она меня, и я, подтянув её к себе, нежно поцеловал в губы.

— Почему Вы поцеловали меня так? — спросила рабыня.

— Как тебе понравилось спать в ногах мужчины? — вместо ответа, поинтересовался я.

— Это, то место, которому я принадлежу, — признала она, — там, или у бедра мужчины, или на полу прикованной цепью в ногах его постели, любому из таких мест. Но Вы не ответили, почему поцеловали меня, так странно.

— Уже утро, — снова ушёл я от ответа. — Сходи облегчись, рабыня.

— Да, Господин, — сказала она, вставая на ноги и отходя за кусты.

Поднялся и я, мне тоже следовало уделить внимание к подобным надобностям. Возвратившись в лагерь, я обнаружил, что Ина, стоя на коленях, разводила костёр. За время, проведённое в моём плену, особенно после выхода из дельты, она поднаторела в исполнении многих обязанностей и работ, подходящих для женщин. Заметив меня, женщина оторвалась от своего дела и подняла глаза в которых светилось счастье.

— Продолжай работу, рабыню, — бросил ей я.

— Да, Господин, — улыбнулась она.

Я осторожно осмотрелся. Вокруг места нашего бивака было несколько мужчин, но я предположил, что это были не те, кого я ожидал, а просто такие же люди как и я, поставившие свои палатки в лесу по соседству, чтобы провести ночь.

— Господин, — позвала меня Ина, готовя маленькую подставку и неглубокую сковородку для приготовления тарсковых отбивных.

— Что, — откликнулся я.

— А Вы, правда, думаете, что в серёжках я была бы симпатичнее?

— Да, — кивнул я.

— И соблазнительнее? — добавила она.

— Конечно, — заверил её я.

— Они ужасно чувственны, — вздохнула женщина.

— Они будут постоянно возбуждать тебя, — пояснил я, — и Ты будешь выглядеть в них ошеломляюще.

Ина вернулась к своей работе, напевая при этом незамысловатую мелодию, в которой я признал популярную в Аре частушку.

Я полюбовался на неё.

Сейчас её волосы были зачесаны назад, не скрывая её лица. Она выглядела необыкновенно привлекательно в своей импровизированной рабской тунике. Конечно, у этого предмета одежды не предполагалось никакого закрытия снизу. Такие элементы редки в большинстве вариантов одежд рабынь. Отсутствие такого закрытия усиливает их ощущение своей уязвимости, и по-своему является тонким напоминанием того, что они всегда и немедленно находятся во власти их владельцев.

— Почти готово, — сообщила Ина, и положила несколько ломтей хлеба в кастрюлю, поставив её на подставку, чтобы немного подогреть.

— Интересно, сколько высокопоставленных женщин в Аре умеет готовить? — улыбнулся я.

— Откуда бы им знать об этом, Господин, — засмеялась она, — ведь они же женщины такого положения!

— И то верно, — вынужден был согласиться я.

— Но теперь я не должна интересоваться такими женщинами, — вздохнула она. — Я должна уделять внимание только своим собственным обязанностям, тем же, что и у любой другой рабыни.

— И какие же у рабыни обязанности? — уточнил я.

— Она узнает их от своего господина, — улыбнулась Ина. — Как правило, она будет готовить для него, убираться в доме, ходить в магазин, стирать, шить и исполнять множество других таких обязанностей.

Я невольно улыбнулся. Ина, начиная с самого первого момента плена, и своего бескомпромиссного подчинения мужчинам, казалась стремящейся выполнять такие работы, стараясь добиться похвалы за их надлежащее исполнение. Похоже, в них она нашла удачное и желанное подтверждение её подчинения. Мне показалось достаточно интересным, что исполнение таких работ, чрезвычайно заряжало её в плане сексуального желания. Возможно, женская сексуальность имеет свойство пробуждаться в повиновении и служении. В конце концов, исполняя свои обязанности, она знает, что служит своему господину. Её день, таким образом, может быть проведён в пылу удовольствия.

— А как же другие обязанности? — осведомился я.

— Главная обязанность женщины, конечно, Господин, — улыбнулась Ина, состоит в том, чтобы её владелец был ей доволен.

— Каким образом? — уточнил я.

— Любым и каждым, конечно, Господин, — ответила женщина, застенчиво опустив глаза.

— Переверни хлеб, — подсказал я.

— Ой! — вскрикнула она, поворачиваясь к костру.

Вскоре, мы приступили к завтраку, к окончанию которого, только-только забрезжил рассвет. По старой привычке, я проверил, как выходить клинок из ножен. Скольжение было гладким и быстрым.

— Завтрак был удовлетворительным, Господин? — осведомилась рабыня.

— Да, — признал я.

Сегодня я даже позволил ей поесть без первого кусочка, который иногда, церемониально, подается рабыне с руки владельца, и она не имеет права касаться его руками.

Женщина озадаченно посмотрела на меня.

— Я — теперь рабыня, — напомнила она мне.

— Да, — кивнул я.

С самого момента её обращения, я ничего с ней не делал.

— Мои уши проколоты, — сообщила мне она, осторожно оттопыривая мочки ушей своими пальчиками.

— Да, — буркнул я.

Вид проколотых ушей, имеет тенденцию глубоко сексуально стимулировать многих гореанских мужчин. Вероятно, этому есть несколько причин, некоторые из которых, возможно, подсознательные и символичные, имеют отношение к мягкости, проникновению, беспомощности и неволе. Наверное, именно по этой причине многие работорговцы в последние несколько лет взяли за правило, при обработке своих товаров, не пропускать эту тонкую восхитительную операцию, имеющую столь важные последствия. Прокалывание ушей, или, по крайней мере, столь широкое его распространение, возможно, было поощрено в последнее время активным притоком на гореанские невольничьи рынки девушек, доставленных с Земли в качестве рабынь, у многих из которых уши были проколоты изначально.

Некоторые из этих девушек, несомненно, будучи испуганы и поражены величиной того желания, которое они вызвали, а также напором и восхищением, с которыми с ними обращались даже незнакомцы, возможно в течение многих месяцев даже не подозревали, что по большей мере в этом повинны столь очевидно невероятные для местных мужчин и совершенно невинные для них самих, их проколотые ушки. Из земных девушек, кстати, получаются превосходные рабыни. Несомненно, именно по этой причине рейсы работорговцев между Землей и Гором стали почты регулярными. Для гореанского рабовладельца в земной девушке имеется особый экзотический аромат. Для самих же девушек, приученных отрицать свой пол и своё отличие от мужчин, и которые до попадания на Гор сталкивались только с земными мужчинами, большинство из которых было сексуально унижено или повреждено системой образования и пропагандой отрицающими отличия по половым признакам, Гор стал настоящим открытием. Всё же здесь они находят мужчин, которые, по большей части, совершенно отличаются от тех, к которым они привыкли на Земле. Сильные, властные, свободные и бескомпромиссные, мужчины Гора, которые никогда не подвергались патологическим программам изменения сознания, нацеленным на приручение или подчинение самца и его инстинктов, мужчины, которые не дали себя обмануть и не сдали своего природного владычества, они сохранили свою независимость, свой могущественный суверенитет, предписанный им природой, без которого они не смогли бы считать себя мужчинами, и без которых женщины не могут быть женщинами. Оказавшись перед такими мужчинами земная женщина вдруг обнаруживает, что её без какого-либо компромисса принимают за ту, кем она является по своей природе, то есть за подлинную, настоящую женщину, и обращаются с ней соответственно. И тогда, оказавшись на своём месте в природе, и зная, что она будет оставаться на нём под угрозой палки и плети, которые в случае необходимости будут применены не задумываясь, она находит свои радость и удовольствие. Разумеется, через некоторое время землянку, уже становится трудно отличить от любой другой гореанской рабыни, разве что по таким нюансам, как пломбы в зубах или шрамы от прививок на руке. Это, кстати, совсем не означает, что землянки в чём-то лучше гореанок, или наоборот гореанки превосходят своих земных сестёр. В действительности, они, и те и другие, то же самое, захватывающие и изумительные создания. В конце концов, что же в этом удивительного, если все они, в конечном итоге имеют земное происхождение. А если смотреть глубже, то они все — женщины, с их женскими прелестями и потребностями.

— Рабыня Ина не приятна её господину? — спросила женщина.

— С тобой всё в порядке, — успокоил я её.

— Случилось что-то нехорошее, Господин? — поинтересовалась она.

— Нет, — ответил я.

— Господин кажется расстроенным, — заметила рабыня, и тут же съёжившись под моим резким взглядом, пробормотала: — Простите меня, Господин.

Я махнул рукой, давая ей понять, что она должна приблизиться ко мне. Испуганно глядя на меня она замерла подле меня. Думаю, что она опасалась того, что я мог бы избить её.

— Сядь здесь, — указал я. — Скрести лодыжки.

— Кажется настроение у господина внезапно улучшилось, — улыбнулась женщина.

— Ой! — пискнула она, когда её ноги, оказались плотно прикованы цепью одна к другой.

Убежать теперь она не могла.

— Что собирается сделать господин? — спросила меня рабыня.

— Спать, — буркнул я.

— Господин? — удивлённо захлопала глазами женщина.

— Если увидишь, что кто-то подойдёт ближе, чем на десять ярдов, немедленно буди меня. Если же никто так и не приблизится, просто разбуди меня в через ан.

— Конечно, Господин, — пообещала озадаченная моим поведением Ина.

Теперь я вдруг снова почувствовал себя сильным и довольным жизнью. Опрометчиво с моей стороны был провести всю предыдущую ночь без нормального сна. Это могло быть чревато нехорошими последствиями. Теперь у меня оставался целый ан для отдыха, если, конечно, его не прервут. Как это ни печально, но я был вынужден признать, что поступил глупо, предаваясь унынию. Это совсем не то настроение, с которым стоит идти в бой, даже в тот бой, о котором заранее известно, что в нём нельзя победить, даже если предстоит последняя битва, в которой предстоит пасть. Не надо грустить. Лучше встать на поле боя с весёлым смехом, с шуткой, со светлыми мыслями, с жизнерадостностью в сердце, а потом взорваться движением, яростью, ненавистью, пренебрежением к смерти и врагу и точным расчётом. Никогда нельзя начинать сражение с жалостью к себе и унынием. Гнать от себя такие мысли и эмоции! Воин не должен ни убивать себя, ни помогать сделать это другим. Этого нет в наших в кодексах!

— Мне кажется, что сейчас странное время, чтобы ложиться спать, Господин, — заметила Ина.

— Для меня вполне нормальное, — усмехнулся я. — Бди.

— Да, Господин, — кивнула женщина.