#img_9.jpeg
В. Дыгало
МОРЯКИ СПЕШАТ НА ПОМОЩЬ
Очерк
Во второй половине декабря 1908 года отряд русских военных кораблей Балтийского флота под флагом контр-адмирала В. Литвинова находился в Средиземном море в учебном плавании.
28 декабря после напряженного дня отработки учебных задач отряд стал на якорь на рейде порта Аугуста, что расположен на восточном берегу Сицилии, в восьмидесяти милях южнее Мессины. Стояла теплая ночь. На рейде сонно покачивались стальные громады линейных кораблей «Цесаревич», «Слава» и крейсеров «Адмирал Макаров» и «Богатырь». Тишину нарушал лишь перезвон корабельных колоколов, отбивающих склянки. О борта кораблей плескалась черная вода, в которой, дрожа, отражались редкие портовые огни и огни кораблей.
Внезапно стальные корпуса линкоров и крейсеров начали содрогаться, точно какая-то неведомая могучая рука наносила тяжелые удары по их подводной части. Одновременно послышался отдаленный мощный гул, и вдруг все корабли в полный штиль резко развернулись носом к морю.
На кораблях немедленно сыграли боевую тревогу, внимательно осмотрели помещения, особенно тщательно жвака-галсы и якорные устройства. Убедившись, что корабли не повреждены и их не дрейфует, с разрешения командира отряда дали отбой боевой тревоги.
Между тем до того спавший город Аугуста внезапно ожил: в окнах домов зажегся свет, с берега донеслись шум и крики людей. Однако скоро все утихло, и казалось, что берег снова погрузился в предутренний покой. Утром отряд вышел на стрельбы, и, только когда корабли возвратились на рейд, стало известно о невиданном землетрясении, разразившемся в Сицилии и Калабрии. В Аугусте были повреждены некоторые здания, нарушена телеграфная связь и пострадал железнодорожный путь в сторону Катании (город к северу от Аугусты).
Вечером из Катании на флагманский корабль «Цесаревич» к командиру отряда прибыли русский вице-консул А. Макеев вместе с капитаном над портом. Они поведали контр-адмиралу Литвинову горестное известие о страшном землетрясении, охватившем юго-западную Италию — Калабрию и северо-восточную Сицилию, с эпицентром в Мессинском проливе. Особенно сильно пострадали города Мессина и Реджо-ди-Калабрия. Менее чем за минуту эти города были обращены в груды развалин. Под обломками зданий оказались погребенными десятки тысяч жителей, а те, кто уцелел, остались без крова, без пищи, без воды. Телеграфная связь повсеместно нарушена. Капитан над портом вручил адмиралу телеграмму от префекта Сиракуз, в которой префект просил «дружественную нацию» не отказать в помощи населению.
Командир отряда приказал всем кораблям приготовиться к походу. Крейсер «Богатырь» временно был оставлен в Аугусте для поддержания телеграфной связи с материком через Палермо.
Ночью 29 декабря отряд вышел в Мессину. На кораблях началась подготовка к спасательным работам. Все экипажи разбили по сменам для высадки на берег. Спасательные команды обеспечили лопатами, кирками, топорами, ремнями и веревками, вещевыми сумками с продуктами; каждому моряку выдали фляжку с водой. Шлюпки, на которых находились ящики с галетами, анкерки с водой и медикаменты для пострадавших, изготовили к спуску.
Все продовольственные запасы на кораблях взяли на учет и установили строжайший контроль над их расходованием. В корабельных лазаретах развернули медицинские пункты, оборудовали операционные. Здесь также было много хлопот: надо было позаботиться об инструментах, медикаментах, перевязочном материале. Руководил этим флагманский врач отряда А. Бунге — в прошлом известный полярный путешественник, исследователь дельты реки Лены и Новосибирских островов. Часть медицинского персонала готовилась для оказания помощи пострадавшим на берегу.
Утром 29 декабря показались подернутые легкой дымкой берега Мессинского пролива. Даже глядя на море, можно было судить о размерах бедствия: еще милях в двадцати от Мессины моряки увидели над городом огромное багровое зарево и по мере приближения к нему все увеличивающееся количество всевозможных плавающих предметов, обломков дерева и много разбитых шлюпок, лодок.
Около семи часов утра отряд прибыл на Мессинский рейд. Линейные корабли стали на якорь, а крейсеру «Адмирал Макаров» было приказано войти во внутреннюю гавань. Взорам русских моряков открылось ужасное зрелище: от цветущего большого города (его население составляло свыше 160 тысяч жителей) остались только груды развалин, почти лишенные признаков человеческой жизни. Во многих местах полыхали пожары. Дым застилал бухту. Набережная и портовые сооружения осели, на берегу лежали выброшенные буксиры и мелкие суда, шлюпки, тюки товаров.
Одновременно с русскими кораблями подошел к Мессине и стал на якорь идущий с юга английский крейсер «Сетлей»; в гавани уже находились итальянские крейсер и миноносец.
Как стало известно позже, в районе землетрясения радиусом около 60 километров, считая центром Мессину, погибло около ста тысяч человек.
Города Мессина и Реджо-ди-Калабрия были почти полностью разрушены, лишились света, воды, связи. Искореженные железнодорожные пути были завалены изуродованными паровозами и вагонами.
Землетрясение началось перед утром, когда город, раскинувшийся у подножия вулкана Этна, еще спал. Внезапно земля содрогнулась. Люди были разбужены звоном бьющегося стекла, грохотом падающих предметов. Не успели они прийти в себя, как последовали второй, а затем и третий, еще более сильные подземные толчки, от которых начали рушиться дома, засыпая тех, кто не успел выбежать на улицу. В несколько минут цветущий город превратился в сплошные развалины. Тысячи людей, искавшие спасения, устремились на набережную. Но здесь их ожидало новое несчастье. Вода в глубокой Мессинской бухте вдруг опустилась на несколько метров, после чего на берег хлынула огромная волна, довершая катастрофу. Она разбила многие суда, стоявшие в гавани, затопила набережную, прилегающие улицы, а затем унесла с собой в море все, что встретилось на ее пути. В числе судов, погибших здесь, был и русский пароход «Продуголь», стоявший в Мессинском доке на ремонте. Ни одному из членов его команды спастись не удалось. Город окутался бурыми тучами известково-кирпичной пыли, по развалинам зданий поползли огненные языки. Отовсюду слышались крики, стоны раненых и обезумевших от ужаса людей. «Нет слов, чтобы выразить горе, ни красок, чтобы нарисовать страшное лицо катастрофы», — писал находившийся тогда в Италии Максим Горький.
Вот как рассказывал о землетрясении один из спасенных:
— Я проснулся от ужасающего гула и грохота. Я сразу же вскочил и должен был прислониться к стене, потому что ноги меня не держали. Толчки следовали один за другим. Мебель подскакивала вверх, стекла лопались с оглушительным звоном, а в разбитые окна врывались порывы вихря. Двадцать секунд длился первый вал землетрясения. Еще ни один дом не упал, но над городом пронесся всеобщий стон, который обращала к небу Мессина, перед тем как умереть. А затем стены разлетелись, как осенние листья, дома превратились в груды щебня. Меня выбросило на улицу. Я думал, что это конец света.
После постановки на якорь с русских кораблей немедленно спустили шлюпки со спасательными командами, врачами, фельдшерами и санитарами. Со стороны это было похоже на высадку десанта. В полной тишине, нарушаемой лишь криками людей с берега, слышались громкие отрывистые слова команд, и вот уже головная шлюпка под флагом командира отряда отвалила от «Цесаревича» и стремительно пошла к берегу. За ней, чуть поотстав, шли другие шлюпки с развевающимися русскими военно-морскими флагами.
То, что моряки увидели на берегу, превзошло их самые мрачные предположения: здесь толпилось несколько тысяч полураздетых, обезумевших от ужаса и израненных мужчин, женщин и осиротевших детей. Из-под развалин доносились стоны и крики засыпанных, повсюду на улицах лежали окровавленные люди, большинство домов представляли из себя кучу развалин, а оставшиеся кое-где стены ежеминутно грозили падением. Среди развалин бродили люди, ища своих близких и родных.
Свезенные на берег с кораблей отряда спасательные партии и пожарные команды, вооруженные разным инструментом, тотчас же начали откапывать засыпанных в ближайших к набережной домах и доставлять раненых на организованные русскими врачами перевязочные пункты, тушить многочисленные пожары. Раскапывать завалы было невероятно трудно, ибо, боясь нанести повреждения людям, моряки действовали преимущественно не инструментом, а руками. Нелегко было бороться и с пожарами: в городе не хватало воды.
Во многих местах раскопки велись с большой опасностью для работающих, так как время от времени ощущались подземные удары, грозившие обвалом стен, под которыми производились поиски. Организация спасательных работ в городе осложнялась тем, что все представители власти, за исключением тяжело контуженного и совершенно растерявшегося префекта, погибли. Стоящие в городе воинские части почти полностью были погребены в своих казармах. Но из уцелевших людей каждый, кто чувствовал в себе хоть немного сил, самоотверженно помогал русским морякам в спасении пострадавших.
Многие улицы города представляли собой сплошные завалы. Рискуя жизнью, моряки смело взбирались по обломкам стен, пролезали в подвальные помещения, строили галереи и колодцы, чтобы добраться до пострадавших. Работу спасателей в значительной степени затрудняли непрекращающиеся подземные толчки и проливной дождь. В городе стоял сильный трупный запах. Без специальных повязок на лице невозможно было дышать. Но спасатели продолжали свое благородное дело.
Моряки действовали по разработанной штурманом «Цесаревича» инструкции. Они шли по десять человек шеренгами на расстоянии пяти метров друг от друга, осторожно ступая и внимательно прислушиваясь, не застонет ли кто-нибудь. Через каждые пять-шесть шагов по команде старшего все останавливались и опять внимательно прислушивались. Заслышавший стон или зов поднимал руку, и все устремлялись к нему. Старший десятки оставлял двух-трех человек, организовывал работу, а остальные двигались дальше. В пункте сбора десятки объединялись и вновь продолжали поиск и спасение найденных.
С самого начала и до конца спасательных работ продолжались подземные толчки разной силы. Мичман Свидерский, услышав стон, направился к груде обломков. В этот момент сильный толчок вновь потряс город. Свидерский уже был у цели, когда два матроса схватили его под руки и оттащили назад. И вовремя… С грохотом, поднимая тучи красноватой кирпичной пыли, на это место рухнула, стена здания.
Гардемарин Николай Рыбаков из экипажа «Цесаревича» в своих воспоминаниях писал:
«…Десятилетняя девочка привела нас к развалинам ее дома, от которого уцелела лишь одна стена. Из-под развалин мы услышали слабый голос, взывавший о помощи. Там был завален ее отец. Мы принялись за работу почти голыми руками. Освободив отца, мы прежде всего дали ему попить. Он лежал среди развалин около двух суток. Тут я почувствовал, что почва заколебалась под ногами, а оставшаяся от дома стена стала наклоняться. Я крикнул: «Берегись!» Мы еле-еле отскочили в сторону, когда стена с шумом рухнула… Несколько минут позже мы снова принялись за работу».
Очевидец трагедии в Мессине Д. Фратта в своих мемуарах пишет:
«Славные ребята! Вот уже три дня я наблюдаю за ними, как они разбирают развалины домов, хлопочут у носилок каждого раненого. Их руки не знают усталости после 10—14 часов чудовищной работы. Тем, кто выражает им свое сочувствие, они отвечают, пожимая плечами: «Ничего!» С помощью переводчика я спросил у этих запыленных, измученных лихорадочной работой ребят с Волги: «Скольких вы спасли сегодня?» — «К сожалению, немногих. Двадцать четыре раненых. Остальные были уже мертвы». — «Вы здорово устали?» — «Ничего! Это наш долг. Ничего, синьор, ничего!»
При одном из подземных толчков засыпало галерею, устроенную под руководством инженер-механика линкора «Цесаревич» Федорова. Галерея была проложена, чтобы освободить группу заживо погребенных итальянцев. В момент обвала Федоров один работал в этой галерее. К счастью, его лишь контузило, и через двадцать минут он был спасен своими товарищами.
…Старший десятки гардемарин Никольский посмотрел вверх, откуда изредка сыпались мелкий песок и кусочки кирпича. То, что он увидел, ошеломило его: над ним на высоте трех этажей, прижавшись к стене, недвижно, словно изваяние в нише, стоял человек. Он, очевидно, не то что кричать, но и пошевелиться-то боялся.
— Мы сейчас снимем вас, — крикнул Никольский и жестами показал, чтобы несчастный сохранял спокойствие и неподвижность.
Марсовый матрос Пенкин, обвязавшись манильским тросом, смело полез по выступам оставшейся стены, но только через тридцать минут добрался к несчастному. Прочно закрепив конец троса за выступавшую балку перекрытия, он привязался страховочным концом к поясу итальянца и, обхватив трос руками и ногами, спустился вместе с пострадавшим вниз.
В другом месте обнаружили человека, висящего вниз головой с ущемленными между балками ногами. Он совершенно изнемог и, видимо, вот-вот должен был расстаться с жизнью. Матросы проявили чудеса смекалки и, построив подобие пирамиды из своих тел, добрались и спасли этого человека.
Доблесть и самоотверженность матросов были настолько велики, что начальники вынуждены были удерживать их от риска.
Смена спасательных команд на берегу происходила через шесть часов, но многие отказывались от отдыха и оставались работать до вечера.
«Их послало нам само небо, а не море!» — так говорили итальянцы о русских моряках.
Одна из групп с «Макарова», приведенная местным жителем к развалинам банка, откопала несгораемый сейф, в котором, как потом выяснилось, было 25 миллионов лир золотом и ценными бумагами. Касса была немедленно передана на итальянский военный корабль.
Около полудня 29 декабря на рейд прибыли итальянские линейные корабли «Регина Елена» и «Наполи». Последний перешел к Реджо, а с «Регины Елены» свезли на берег спасательные партии, которые немедленно подключились к работам.
А землетрясение не унималось: вечером около 20 часов произошло новое сильное колебание почвы, с грохотом стали рушиться уцелевшие стены. К счастью, жертв не было. Работавшие среди развалин моряки отделались незначительными ушибами, но даже тот, кто нуждался в медицинской помощи, не пожелал уйти с мест поиска пострадавших и продолжал работать. Стоны и крики заживо погребенных людей удесятеряли силы русских моряков.
«При понятном рвении помочь несчастным пострадавшим, — писал в рапорте морскому министру В. Литвинов, — раскопки велись изо всех сил, и в этот же день общими стараниями наших команд удалось извлечь из-под обломков зданий около 1000 человек, большинство коих были тяжело искалеченные, нуждающиеся в немедленной перевозке…
Ввиду полного отсутствия какого бы то ни было помещения на берегу… я распорядился отправить перевязанных более тяжело раненных на крейсер «Адмирал Макаров».
Вечером 29 декабря крейсер с 400 ранеными ушел в Неаполь.
…В одной из спасательных групп находился гальванер кормовой башни крейсера «Богатырь» (прибывшего на рейд на сутки позже) Владимир Полухин — впоследствии известный революционер, расстрелянный в числе 26 бакинских комиссаров английскими интервентами. В развалинах одной из улиц внимание Полухина привлекли пятна крови на камнях у угла чудом сохранившегося дома. Видимо, кто-то из пострадавших находился среди развалин второго этажа. Один из матросов набросил трос на конец балки перекрытия и полез наверх. Там он обнаружил придавленную балкой девушку, которая была без чувств. Матрос ничего не мог сделать — не хватало сил сдвинуть балку. Тогда наверх полез Владимир Полухин, человек огромной энергии и редкой физической силы. Обломком толстой доски он приподнял балку и помог освободить девушку. Она была почти без одежды. Полухин снял форменку и надел на пострадавшую. Матросы отнесли девушку на корабль, где ей была сделана сложная операция. Девушка осталась жива.
А вот еще один эпизод тех дней. На остатке балкона третьего этажа, зацепившись рубашонкой за решетку, висит головой вниз девочка лет шести. Снять ее почти невозможно. Обломок стены еле держится и может рухнуть в любую секунду. Матросы нашли выход. Поставили вертикально лестницу почти без всяких упоров. Двое поддерживали ее, двое поднялись наверх. Там один из них встал на плечи другому и достал девочку.
С рассветом 30 декабря начали приходить пароходы, зафрахтованные итальянским правительством для вывоза раненых и эвакуации населения из Мессины и Реджо. Прибыли и две русские канонерские лодки «Кореец» и «Гиляк», доставившие из Палермо роту итальянских солдат, санитаров и принявшие участие в спасении и перевозке раненых из Мессины в Неаполь. После них пришел английский крейсер «Минерва», с которого были выгружены запасы продовольствия и медикаментов. В 9 часов прибыл итальянский линейный корабль «Витторио Эмануоло» под королевским штандартом. Около 17 часов король посетил линейный корабль «Цесаревич» и выразил признательность командиру отряда и всему личному составу за быстрый приход в Мессину и за энергичную и самоотверженную деятельность всех команд на берегу.
В 18 часов 30 декабря линкор «Слава» с 550 ранеными, женщинами и детьми на борту вышел в Неаполь, имея приказание контр-адмирала Литвинова после передачи мессинцев немедленно возвращаться обратно, закупив лишь свежую провизию, а также перевязочные и дезинфекционные средства.
В Неаполе линейный корабль встречали толпы народа. Вот как описывает эту встречу Алексей Максимович Горький в книге «Землетрясение в Калабрии и Сицилии 15 (28) декабря 1908 года».
«Первое судно, прибывшее в Неаполь, — наша «Слава», — воистину команда этого судна оправдала его имя, как о том единодушно и горячо свидетельствует пресса всей Италии. Воистину моряки нашей эскадры геройски работали в эти дни горя Италии.
Отрадно говорить об их подвигах, и да будет знаменательным и вещим для эскадры это первое ее боевое крещение, полученное ею не в страшном и позорном деле борьбы человека с человеком, а в деле братской помощи людям, в борьбе против стихии, одинаково враждебной всему человечеству. На «Славе» прибыли женщины и дети. Матросы сходили на берег, неся на руках ребят и женщин. О подвигах матросов уже знали в Неаполе, и Неаполь встретил русских восторженными рукоплесканиями.
— Да здравствуют русские моряки!
— Да здравствует Россия! — гремел город.
Неаполитанцы, рыдая, обнимали, целовали моряков».
На титульном листе этой книги значилось:
«Весь доход от настоящего издания поступает в пользу пострадавших от землетрясения».
Кроме этого, Горький организовал сбор средств в фонд помощи потерпевшим бедствие. Значительные суммы в этот фонд поступили из России.
Газета «Ла Стемпа» писала в те дни:
«Кто не был в эти дни в Неаполе, тот не может дать себе отчет в громадной важности подвигов русских моряков… Итальянцы и русские были два народа, мало друг друга понимавшие. И вот, по мановению судьбы, они встретились в минуты величайшего трагизма… Весь мир теперь знает, что русские были первыми, которые поспешили нам на помощь и превзошли всех в своей самоотверженности при спасении несчастных жертв землетрясения.
Они проявили твердую руку в отыскании заживо погребенных, легкую руку при закрытии глаз умерших и всегда готовую сделать все возможное для своих ближних, не взирая ни на какие лишения, в голод и холод. Первые раненые, привезенные в Неаполь, повторяли имя русских не как людей, а точно ангелов, «ниспосланных им самим богом».
К трагическим событиям в Италии было приковано внимание всей мировой прессы. Но в разных странах и разными газетами эти события освещались по-разному. Сообщая о землетрясении, англичане, например, основное внимание уделили проявлению «истинно монаршего человеколюбия» прибывших в Мессину итальянского короля и королевы; французские газеты были заполнены описанием публичной казни четырех бандитов, пойманных в Мессине. Официальная пресса Австро-Венгрии, находившейся в натянутых отношениях с Италией, злорадствовала, призывая свести счеты с этой страной даже в дни ее национального бедствия.
Осуждая австро-венгерскую прессу, Горький с гневом выступил против ее человеконенавистнических выпадов:
«…Ясно видишь ту трясину культурного одичания, в которую постепенно и неуклонно погрязает класс людей, живущих в непрерывных судорогах жадности… Бей, бей итальянцев, пока они не оправились от ударов судьбы. Не позорно ли!»
Уместно напомнить, что в дни мессинской катастрофы Италия входила в Тройственный союз, враждебно относящийся к России. Несмотря на это русские первыми протянули руку помощи итальянскому народу во время его национального горя. Главную роль в этом благородном поступке играли не официальные государственные отношения, а присущая русскому народу отзывчивость к судьбам и страданиям других людей, к какой бы национальности они ни принадлежали.
Героизм простых русских людей на итальянской земле восхитил весь мир. Итальянский народ называл их своими спасителями, своими братьями.
«Италия отныне чувствует великую благодарность к этой благородной стране», —
писала в те дни газета «Италия за границей».
Итальянские врачи Скиорочи и де Викарис, работавшие в Мессине, позже вспоминали:
«Мы были свидетелями подвигов этих героев… Воспоминание о них никогда не изгладится из нашего сердца! Невозможно выразить словами все их величие!»
Итальянский капитан корабля де Анжетс, находившийся во время землетрясения в Мессине, писал:
«Трудно представить себе нечто более героическое, чем поступок русских моряков… Бесстрашное поведение их офицеров и матросов еще более выделялось при их скромности и сердечной простоте. Все это так укрепило симпатии итальянцев к России, что об этом можно говорить как о настоящем политическом событии».
Подвиг тысяч благородных сынов русского народа был по достоинству оценен мировой общественностью, и особенно широкими кругами Италии. Вот некоторые отклики того времени:
«Аугуста (Сицилия)», 5 января 1909 г.(Из телеграммы русского поверенного в делах в Риме.)
«Муниципальное управление, выражая чувства населения, постановило поднести русскому адмиралу Литвинову грамоту на пергаменте с выражением благодарности русским офицерам и матросам, совершившим акты геройского самоотвержения».
«Министр иностранных дел просит передать самую глубокую благодарность королевского правительства за труды по оказанию помощи, которые несут в данное время корабли нашей эскадры на месте бедствия.
К этой благодарности присоединяется также восхищение офицерами и матросами, преданность и самоотверженность которых не знают границ, чем восхищается пресса и свидетели подвигов наших моряков».
«…Поведение ваших моряков восхитительно, это истинные герои, которые по собственной инициативе спасли от страшной смерти сотни людей. Положение ужасно, и Ваши моряки принесли наивеличайшую помощь, за которую население Вам глубоко признательно».(Из письма датского консула в Мессине Акселя Фега.)
Еще трогательнее в своих многочисленных посланиях властям и контр-адмиралу Литвинову выражали свои чувства простые граждане Италии:
«Глубоко тронутые человеколюбивым побуждением, которое руководило вашими героями-моряками, когда они оказали нам помощь в том ужасном несчастье, которое постигло Италию, мы две никому не известные молодые девушки чувствуем, что мы обязаны вам выразить наше глубочайшее чувство благодарности.3 января 1909 года, Ольга Сикка, Лена Монтанья».
Пусть наши слова, будут незначительны, но мы верим, что все женщины Италии в эти дни всеобщего траура воздают должную дань самоотверженным поступкам великих воинов, которые своим героизмом действительно показали себя братьями несчастных.
Да здравствует Россия!
Царское правительство было не прочь извлечь политический капитал из героизма и благородной солидарности русских моряков с итальянским народом в годину тяжких испытаний. Но трудящиеся массы Италии еще со времени революции 1905 года неплохо разбирались в разнице между русским народом и царской знатью. Когда спустя некоторое время после землетрясения Николай II направился с визитом к королю Италии, его попросту освистали. Царю пришлось «за неимением времени» вернуться во Францию из пограничного итальянского города…
…Спасательные работы в Мессине продолжались. В них уже принимали участие и экипажи кораблей других национальностей. На площадях строились временные бараки для раненых. Наряду с пунктами первой помощи были организованы пункты продовольственного снабжения. Здесь мессинцы получали бесплатно хлеб, консервы, горячую кашу, чай и питьевую воду. Производилась эвакуация населения в другие города.
1 января 1909 года итальянский морской министр обратился к командиру отряда с просьбой снова предоставить русский корабль для перевозки раненых. Назначенный для этого «Адмирал Макаров», приняв 200 человек раненых и 400 эвакуированных, вышел в Неаполь. В Мессине остался один «Богатырь», команда которого продолжала спасательные работы. Около полудня 2 января «Слава» возвратилась из Неаполя и снова направила на помощь жителям спасательные партии.
В Мессине постепенно устанавливался порядок. К этому времени здесь было сосредоточено более 6000 войск, 40 военных кораблей, собралось свыше 300 врачей, между портами курсировали специально зафрахтованные пароходы. Поэтому контр-адмирал Литвинов запросил адмирала Мирабелло, нужна ли еще помощь русских. Выразив еще раз благодарность от имени короля и народа, морской министр ответил, что теперь они могут обойтись своими силами.
До полудня 3 января спасательные партии с обоих русских кораблей продолжали работать на берегу, после чего они передали спасательные работы итальянцам. В 14 часов в Аугусту ушла «Слава», а в 19 часов — «Богатырь».
В течение шести дней русские моряки самоотверженно вели спасательные работы в Мессине. На смену одним отрядам приходили другие. Ночью работали при свете корабельных прожекторов, с факелами. Русские моряки работали не жалея себя. Они забирались в самые опасные места. Многие из них были ранены, а некоторые навечно погребены под рухнувшими стенами… 8 января отряд перешел из Аугусты в Александрию. Там личный состав наших кораблей был восторженно принят итальянской колонией. К приходу русских моряков была выпущена листовка. В ней говорилось:
«Слава русским офицерам и матросам, не щадившим себя в Мессине во имя человечества!».
По официальным данным, моряки отряда и канонерских лодок «Кореец» и «Гиляк» извлекли из-под развалин и спасли 2000 человек. Около 1800 из них было доставлено в приморские города Италии, не пострадавшие от землетрясения.
Итальянское правительство наградило командование кораблей и врачебный персонал итальянскими орденами и специальными медалями за оказание помощи Мессине. Весь личный состав русских кораблей, работавший в Мессине, был награжден медалью «В память содружества».
Чувство безмерной благодарности русским морякам за их бесстрашие и благородство выразил в своем стихотворении итальянский поэт Фацио Умберто Марио (перевод Н. Букина):
…Прошло два года. Итальянский комитет помощи пострадавшим в Мессине собрал средства на отливку золотой медали. На ней символически в виде женщины была изображена Мессина, на втором плане — силуэты русских кораблей, надпись на итальянском языке гласила:
«Мессина — доблестным русским морякам Балтийской эскадры».
Было решено вручить ее экипажам русских кораблей, отличившихся в Мессине в 1908 году, а в случае их отсутствия передать медаль любому русскому кораблю, находящемуся в Средиземном море. Им оказался крейсер «Аврора», совершавший в 1911 году учебное плавание. Крейсер получил приглашение итальянского правительства зайти в Мессину.
В 13 часов 1 марта 1911 года «Аврора» вошла в гавань. Набережная была полна народа, раздавались приветственные возгласы и звуки русского гимна, повсюду развевались итальянские и русские флаги. На второй день состоялась торжественная церемония. На корабль прибыли префект и представители мэрии и передали командиру золотую медаль и панно с изображением русских моряков, спешивших на помощь мессинцам.
Под рисунком на итальянском языке выведены слова благодарственного адреса:
«Вам, великодушным сынам благородной земли, героизм которых войдет в историю, первым поспешившим на помощь тем многим, кому грозила верная смерть от ярости земной тверди, мессинцы, пережившие бедствие 28 декабря 1908 года, преподносят этот памятный подарок, не могущий выразить безмерную благодарность, переполнявшую сердца. Ваши имена перейдут в грядущее как незабываемый яркий пример самой высокой и чистой гуманности».
Случилось так, что именно тогда русским морякам еще раз пришлось помогать итальянцам в трудный момент.
В ночь на 2 марта на набережной вблизи стоянки крейсера вспыхнул пожар в деревянном здании кинотеатра. 150 авроровцев ринулись в горевшее здание. Их усилиями пожар был вскоре потушен. Вышедшие на следующий день газеты восторженно отмечали, что, как и два с лишним года назад, русские моряки находились в первых рядах тех, кто бросился на помощь местным жителям. Память о героизме и самоотверженности наших моряков живет в сердцах трудящихся Италии.
Вот как писал об этих событиях спустя пятьдесят лет итальянский писатель Джованни Джерманетто:
«…В сердцах миллионов итальянцев, несмотря на прошедшие пятьдесят лет, еще живы воспоминания о трагических днях Мессины и о героических подвигах русских моряков, спасших тысячи мессинцев от верной смерти. Эти чувства симпатии и благодарности к русскому народу у нас еще более окрепли и умножились после всемирно-исторической победы Великого Октября и разгрома ненавистного фашистского ига во второй мировой войне.
В наши дни, когда русский народ вместе со всеми народами Советского Союза, руководимыми Коммунистической партией, одерживает победу в мирном соревновании с капитализмом и твердо отстаивает дело мира во всем мире, миллионы итальянцев с любовью и надеждой обращают свои взоры к вам, сынам великой Страны Советов. Как итальянец и коммунист, вспоминая героические подвиги русских моряков в Мессине, я хочу пожелать советским людям новых замечательных побед в строительстве коммунизма и в защите великой страны социализма — бастиона мира и светлого маяка всего свободолюбивого человечества».
…В одном из тихих тенистых уголков Мессины в память об этих незабываемых событиях установлен памятник, созданный по проекту итальянского скульптора Пьетро Куферге. На монументе запечатлен эпизод оказания помощи пострадавшим. Русские моряки навечно застыли в бронзе в порывистом движении. На мужественных лицах решимость прийти на помощь людям, попавшим в беду.
Жители Мессины бережно хранят память о мужестве и самоотверженности наших соотечественников. Свидетельством этому явилась и манифестация, которая состоялась здесь 7 октября 1978 года и была приурочена к 70-летию героического подвига русских моряков.
В присутствии сотен горожан на здании муниципалитета города была торжественно открыта мемориальная доска. В церемонии приняли участие работники советского посольства в Италии во главе с чрезвычайным и полномочным послом Н. Рыжовым и экипаж эскадренного миноносца «Решительный», прибывшего в порт по этому случаю с официальным визитом под флагом контр-адмирала Н. Рябинского.
Выбитый на мраморе текст гласит:
«В память о благородной помощи, без промедления оказанной экипажами русских военных кораблей «Богатырь», «Цесаревич», «Макаров», «Слава» гражданам Мессины, пострадавшим от землетрясения 28 декабря 1908 г. Муниципалитет в память об этой человеческой солидарности, бескорыстном героизме открывает эту мемориальную доску по случаю доставляющего нам радость визита советских представителей и в знак вечной признательности и братской дружбы между городом Мессиной и русским народом».
Выступая на церемонии, мэр Антонио Андо отметил, что жители города помнят о подвиге русских моряков, свято хранят чувство искренней благодарности русскому и советскому народу. Повсюду, где появлялись советские моряки, их тепло приветствовали жители города. Многие представлялись гостям из СССР как сыновья, дочери, внуки спасенных русскими моряками в 1908 году.
Ю. Дудников
ГРОЗДИ БАНАНОВ
Очерк
В Эквадоре до сих пор помнят теплоход «Боливар», хотя со дня его гибели прошло уже почти тридцать лет. Слишком много жизней он унес с собой, вопиюще откровенными были причины трагедии, слишком нагло истинные виновники ее пытались уйти от ответственности. И хотя эта катастрофа относилась к разряду «тихих», то есть неизвестных широкой мировой общественности, она ничуть не отличалась по своему трагизму от «катастроф века».
…Капитана теплохода-парома «Боливар» Педро Гальегу перед самым отходом из Гуаякиля вызвали в правление компании, которой принадлежало судно. Это было необычно и могло сулить лишь неприятности: нечасто капитаны удостаиваются приглашения к сильным мира сего. Поэтому настроение, с которым капитан Гальега добирался по шумным улицам города к зданию, в котором размещался офис компании, было далеко не радужным. Взглядывая на многочисленных нищих, пристававших к прохожим, особенно к иностранцам, капитан поеживался: кто знает, что нужно от него сеньорам из правления? Может статься, что, выйдя из офиса, он тоже будет не капитаном, а таким же вот нищим… И это-то буквально накануне его пятидесятипятилетия!
Конечно, «Боливар» старая посудина и когда-нибудь он попросту развалится в рейсе. Но кто знает, когда это будет… Пока же он дает возможность существовать и даже кое-что подрабатывать на черный день. Для Педро Гальеги потерять должность капитана было катастрофой… Куда тогда идти? Что делать? Кому он будет нужен?
Чтобы угодить хозяевам, он выполнял все их распоряжения, которые порой шли вразрез со многими требованиями безопасности плавания, не надоедал просьбами о ремонте, откупался от береговых и таможенных властей. И все это ради куска хлеба для себя и своей семьи, ради того, чтобы существовать. И так поступал не только капитан «Боливара», но и капитаны других судов этой же компании. Ибо все боялись пополнить ряды безработных.
Капитана Гальегу встретили приветливо, и он сразу же был приглашен в кабинет к одному из руководящих сеньоров. Разумеется, это был не сам председатель, для него капитан Гальега являлся чересчур мелкой сошкой, но и тот сеньор, который принял капитана, занимал в компании место, внушающее подчиненным глубокое почтение. Педро Гальеге предложили сигару, кофе (хотя он предпочел бы другой напиток), и сеньор, восседавший за полированным столом, сразу приступил к делу. Выразив пожелание благополучных рейсов и всяческих удач, собеседник капитана поставил его в известность, что до конца года необходимо активизировать вывоз бананов, которые составляли большую часть груза паромов, курсирующих на линии Санта-Роса — Гуаякиль. Капитану сказали, что компания заключила выгодный контракт на скорую доставку бананов в Гуаякиль и что от капитана «Боливара» и его коллег на других судах зависит успешное выполнение сделки, а следовательно, и получение высокой оплаты для себя.
Сеньор из правления прямо предложил капитану максимально загружать судно, обеспечивать быструю погрузку, с тем чтобы вывезти все доставляемые в Санта-Роса бананы. Чем больше бананов, тем больше вознаграждение…
— Такие же распоряжения будут даны и другим капитанам, — закончил сеньор из судовладельческой компании.
…«Боливар» насчитывал уже более полувека беспрерывной службы. Построенный в самом конце прошлого века, он верой и правдой служил многим хозяевам. Это был пароход, напоминавший те, что ходили по Миссисипи во времена лоцмана Марка Твена. Низкий корпус сорокапятиметровой длины, на палубе которого располагались грузы и пассажиры третьего класса… Трюмы были настолько мелкими, что машины полностью в них не помещались и были частично прикрыты кожухом.
Над корпусом на тонких колонках возвышалась вторая палуба с каютами первого класса, комсостава, камбузом и подобием ресторана. Еще выше, так сказать «на третьем этаже», находились рулевая рубка, каюты капитана и старшего помощника и несколько помещений, гордо именуемых «люкс-апартаментами». Когда наступала ночь, на нижней палубе развешивались гамаки, и, чтобы пройти судно, допустим, с носа до кормы, нужно было ползти под спящими. Впрочем, гамаки развешивались и на второй палубе: как правило, судно брало на борт пассажиров много больше нормы.
Проработав до середины сороковых годов нынешнего века и выслужив все сроки, пароход не пошел на слом, а попал… к новым хозяевам. Осмотрев свое приобретение, они модернизировали его — котлы и машины выбросили, а взамен поставили старенький дизель, что позволило увеличить грузо- и пассажировместимость «Боливара». На сколько? На это вряд ли кто ответил бы, ибо пассажиров и груз принимали на борт без всяких ограничений.
…Получив столь ценные указания, капитан Гальега быстренько отвалил от своего штатного довольно ветхого пирса и отправился в рейс. Как обычно, до Санта-Роса и груза и людей было сравнительно немного. Зато на обратный путь хватало и того и другого.
В Санта-Роса на таком же дряхлом, как и в Гуаякиле, пирсе «Боливар» уже ожидали штабели бананов, десятки нетерпеливых пассажиров и несколько автомобилей. Началась посадочная суматоха.
Пока грузчики беспрерывной цепочкой бегали по прогибающимся сходням, помощники капитана размещали пассажиров, переругивались с владельцами багажа, с бригадирами грузчиков, подгоняли своих матросов.
Минул час, другой, а штабели бананов на пирсе не убывали. Капитан видел, что их очень много, но, памятуя наказ сеньора из офиса, распорядился грузить все. Скоро гроздьями бананов были плотно забиты трюм, нижняя палуба, убогий кубрик команды в носовой части корпуса… Подбадривая себя монотонными возгласами, черноволосые, меднолицые, низкорослые грузчики-индейцы мелкой рысцой безостановочно носили грозди зеленых бананов. Каждая гроздь насчитывала двести плодов и весила около тридцати килограммов. Каждый грузчик нес по две грозди, и надсмотрщики зорко следили, чтобы их подопечные не нарушали нормы.
Хозяева автомобилей с проклятиями требовали, чтобы им оставили место, всем позарез нужно было в Гуаякиль. Кое-как на корму впихнули шесть машин — три «фольксвагена», два дряхлых грузовых «форда» и роскошный «олдсмобил» какого-то богатого плейбоя.
В банановом аврале участвовала и вся команда, поэтому отлучиться по своим делам удалось немногим. Однако все помнили о пятидесятипятилетнем юбилее своего капитана, и продавцы портовых лавчонок не могли пожаловаться на отсутствие спроса на дешевый, но крепкий мескаль. Кроме того, отход в рейс совпадал с, так сказать, днем рождения самого «Боливара»: ему исполнилось шестьдесят лет! Для судна это весьма преклонный возраст. Ради этого события немало разнокалиберных бутылок с горячительным содержимым перекочевало из лавчонок на борт. Когда в шестнадцать часов «Боливар» вышел, наконец, в обратный путь, многие члены экипажа были Навеселе.
По самым приблизительным подсчетам на борт было принято почти триста двадцать пассажиров, шесть автомобилей и пятнадцать тысяч гроздей бананов. «Боливар» сел ниже грузовой ватерлинии, но насколько — наверное, было известно одному господу богу.
До следующей остановки — Пуэрто — пассажиры устраивались как могли. Каютные размещались по своим клетушкам, плейбой ругательски ругал «апартаменты», в которых не было кондиционера и прочих благ цивилизации. Палубные пассажиры выражали свое возмущение тем, что из-за бананов буквально некуда было приткнуться. Свободные от вахты члены команды, собираясь кучками где-нибудь на корме, прикладывались к бутылкам с мескалем, тихонько провозглашая здравицу в честь своего капитана и старичка «Боливара». Но если у команды было праздничное настроение, то на душе у капитана, что называется, скребли кошки.
Одних бананов «Боливар» принял около четырехсот пятидесяти тонн. Где-то около двухсот тонн весили все пассажиры. Еще приблизительно двенадцать тонн приходилось на автомобили… Для дряхлого «Боливара» это уже было больше чем достаточно. Но впереди ожидала еще остановка в Пуэрто, где тоже предстояла погрузка, а дальше — путь по Гуаякильскому заливу, вдоль его восточного побережья. Сто семьдесят километров «Боливар» совершал за восемнадцать часов, если была тихая погода. Но как-никак это был океанский залив, и хотя часть пути «Боливар» шел под защитой острова Пуна, его порой покачивало.
С таким перегрузом, как в этот рейс 24 ноября 1950 года, судно еще никогда не уходило, и капитан, чувствуя, как оно тяжело слушается руля, каким стало неустойчивым, мрачнел все больше и больше. Настроение еще больше ухудшилось, когда «Боливар» ошвартовался в Пуэрто. Его ожидала почти сотня пассажиров и сотни гроздей бананов. Юркий молодой человек, отрекомендовавшийся представителем Гуаякильской компании океанских паромов (в маленьких латиноамериканских государствах любят пышные названия!), фамильярно подхватив Педро Гальегу под локоть, затараторил:
— Сеньор капитан, я знаю, что вы в курсе дела! Эти бананы нужно забрать все! До единой грозди!.. Сеньор управляющий поручил передать вам, что это в ваших же интересах!
— Но сколько же здесь гроздей? Мы уже погрузили пятнадцать тысяч!
— О, здесь пустяки, всего две тысячи девятьсот!
— Святая дева! — воскликнул в ужасе капитан. — Тогда мой «Боливар» уйдет в воду по вторую палубу… Он же не подводная лодка, сеньор! Да еще сотня пассажиров!
— Сто семнадцать, — уточнил молодой человек. — Дело ваше, капитан… Шеф предупредил, что с вами все договорено… Я могу ему позвонить, и тогда все, наверное, уладится… Не знаю только как… Уйдет ваш броненосец под воду или нет, еще неизвестно, а вот вам наверняка придется с него уйти, сеньор капитан!
Капитан беспомощно переглянулся со своим старшим помощником. Несколько секунд он тупо смотрел на кучу бананов. Перед его мысленным взором стояла улица Гуаякиля перед офисом компании и оборванные нищие с потухшими, мертвыми глазами…
— Какого дьявола не начинают погрузку? — забрал он. — Нам еще добираться до Гуаякиля! Или я должен торчать здесь до утра?
— Вот это деловой разговор, — заторопился молодой человек. — Сейчас начнем, капитан!
Скоро под ногами грузчиков заскрипели сходни и тридцатикилограммовые грозди поползли на многострадальный «Боливар». Надсмотрщики надсаживались от брани, подгоняя грузчиков. Грозди растаскивали по всему теплоходу. Ими забили все проходы, все свободные места, даже между автомобилями, их взгромоздили на вторую палубу, что было вопиющим нарушением всех правил, так как это резко уменьшало остойчивость судна.
Старший помощник сказал об этом капитану, но тот, с ожесточением плюнув за борт, мрачно ответил:
— А что остается делать? Не погрузим все бананы — меня выгрузят за борт… Может быть, святая Мария или сам дьявол помогут нам благополучно добраться до Гуаякиля!
В 22 часа погрузка была закончена. В некоторых местах грозди лежали штабелем чуть ли не до второй палубы. Их обтянули сетками, чтобы не расползались, кое-как раскрепили тросами… Правда, тросы эти при ближайшем рассмотрении сильно смахивали на простые веревки. Две тысячи девятьсот гроздей вдавили «Боливар» в воду так, что было страшно смотреть. К четыремстам пятидесяти тоннам бананов прибавилось еще около восьмидесяти семи тонн. Всего на борту, таким образом, было пятьсот тридцать семь тонн одних только бананов. Но кто мог поручиться, что гроздей было точно семнадцать тысяч девятьсот? В той спешке, которая царила при погрузке, свободно могли впихнуть и девятнадцать тысяч, ведь старший помощник дважды останавливал погрузку, так как сбивался со счета! Надсмотрщики же старались вовсю: очевидно, они должны были что-то получить за лишние грузы, втиснутые в трюмы и на палубы «Боливара».
А ведь на борту были еще три сотни пассажиров и шесть автомобилей! Такой загрузки «Боливар» не знал со дня своего рождения. Но это было еще не все. После бананов на борт ринулись пассажиры — мужчины, женщины, дети…
Второй помощник лично считал кричащих, ругающихся, суетящихся людей… Перевалило уже за сто семнадцать, а поток пассажиров не иссякал. Помощник грудью преградил сходню, призывая на помощь матросов, но жаждущие отплыть из Пуэрто напирали… Пока матросы препирались у трапа, наиболее ловкие и пронырливые прыгали с пирса на низко сидящую палубу теплохода в носу и на корме.
Словом, когда после отчаянных проклятий, призывов в свидетели Мадонны и всех святых трап удалось убрать, на судне оказалось не сто семнадцать, а верных полторы сотни пассажиров. Впрочем, точно сосчитать было уже невозможно, все они расползлись по судну, смешавшись с остальными пассажирами. Безнадежно махнув рукой, капитан приказал отдать швартовы.
Хрипло завывая сиреной, «Боливар» медленно отошел от причала. Казалось, старое судно протестующе кричит, изнемогая от непосильного груза, наваленного на него, жалуется на свою долгую трудную жизнь. Часы в рулевой рубке показывали 22 часа 40 минут. Астматически дыша выхлопами разболтанного, чиненого-перечиненого дизеля, «Боливар» медленно пополз по проливу Ямбели. Скоро редкие тусклые огни пристани Пуэрто утонули в кромешной тьме. Вода казалась вязкой и тяжелой. Невидимая, она сонно ворочалась внизу, совсем рядом, изредка маслянисто взблескивая в отблесках судовых огней.
Небо затянули темные тучи, постепенно погасившие звезды. Ущербная луна то вырывалась из их цепких щупалец, то надолго скрывалась. Где-то в этой сырой темноте угадывался остров Пуна, но увидеть его было невозможно. Впрочем, вокруг вообще ничего нельзя было увидеть. Казалось, «Боливар» застыл на месте и мелкая дрожь, сотрясавшая его проржавевший корпус, вызывается ночной сыростью, а не работой дизеля.
На палубах теплохода, точно гигантские коконы, покачивались гамаки. Пассажиры, севшие в Санта-Роса, сразу же развесили их, используя для этого малейшую возможность, и теперь, утомленные волнениями дня, спали. В некоторые гамаки ухитрилось втиснуться по два человека: супружеские пары, родители с детьми.
Те, кто попал на борт в Пуэрто, тоже развешивали гамаки, выискивая для этого стойки, свободные трубопроводы, поручни трапов — словом, любое место, за которое можно было бы замотать конец веревки… Кое-где гамаки висели в два, а то и в три этажа. Многие, кому не хватило мест в гамаках, приютились возле бананов и даже на них, используя каждый свободный еще клочок палубы.
Многоголосый храп перекатывался над «Боливаром», порой заглушая даже монотонное бормотание дизеля. Только в каютах кое-где брезжили желтые огоньки, да из «люкс-апартаментов» раздавались вопли магнитофона и пьяный гомон — богатый плейбой веселился в обществе нескольких собутыльников. Эти звуки доносились до рулевой рубки, в которой находились капитан Педро Гальега, его старший помощник и рулевой, стоявший у штурвала.
Время приближалось к двадцати четырем часам. «Боливар» уже должен был быть у северной оконечности мыса Алькатрас, но судно было так перегружено, что ползло как черепаха. Что оно перегружено, явственно ощущалось здесь, в рубке: «Боливар» как-то по-особенному дрожал и покачивался с борта на борт.
— Держи курс! — сердито прикрикнул старший помощник рулевому. — Не рыскай из стороны в сторону!
— Это не я, — отозвался тощий, долговязый матрос. — Это он сам крутит носом, сеньор… — От рулевого попахивало мескалем, и старший помощник дополнительно обругал его и за это.
— Когда же мы пройдем, наконец, мыс? — ни к кому не обращаясь, произнес капитан, глядя в окно, рама которого беспрерывно дребезжала в такт работы дизеля…
— Уже проходим, — отозвался помощник, указывая на едва заметный огонек, мерцавший в темноте. — Проклятые бананы!.. Можно подумать, что они вывалились у нас из брюха и цепляются за дно…
— До дна тут не достанешь, — хихикнул матрос.
— Правь точнее, — заметил капитан. — Сейчас выйдем из-за острова, сразу потянет ветром…
— А задуть есть где, — пробурчал старший помощник. — Как-никак в проливе будет пять миль ширины… Наверное, никогда «Боливару» не приходилось тащить на себе столько груза и пассажиров!
— Не накликивайте беду, — повернулся от окна капитан. — Уже перевалило за полночь!
— Посмотрел бы я, как себя почувствовал господин дьявол на нашем месте, — огрызнулся старший помощник. — После такого рейса на всю жизнь возненавидишь бананы!
«Боливар» минул оконечность острова Пуна — мыс Алькатрас, и сейчас же в его левый борт невидимой сырой лапой уперся слабый, прерывистый ветер. Тучи на какое-то время расползлись, и луна озарила их лохматые края, посеребрила воду громадного залива.
Помощник, достав сигарету, собрался закурить, но выронил в окно рубки зажигалку. Она со стуком упала на настил левого крыла мостика.
— Не хватало еще потерять зажигалку! — с сердцем воскликнул помощник и, открыв дверь рубки, зашарил рукой по настилу мостика. Стоя в неудобной позе, он услышал, как Педро Гальега сердито крикнул рулевому:
— Куда сваливаешь?
— Ветер давит, сеньор капитан!
— Левее! Возьми левее!
Повинуясь окрику, рулевой резко покатил штурвал влево и, также повинуясь законам механики, «Боливар», поворачивая влево, стал крениться в противоположную сторону. Бананы, наваленные в Пуэрто, угрожающе зашевелились. Миг — и гнилые веревки лопнули, сотни тридцатикилограммовых гроздей покатились в сторону накренившегося борта.
Старший помощник почувствовал, как настил мостика под ногами резко дернулся, подбросив его вверх. «Боливар» стремительно повалился на правый борт, стряхивая со своих палуб в воду грозди бананов, людей из гамаков, автомобили, корзины и узлы… Раздался грохот, шумный всплеск, разноголосый вопль.
…Когда старший помощник вынырнул из воды, его глазам представилось фантастическое зрелище. В тусклом лунном свете возвышалось над поверхностью нечто напоминающее спину какого-то морского чудища, густо покрытого косматой гривой. Это было днище опрокинувшегося «Боливара», обросшее водорослями. Вокруг него колыхались на воде обломки, бананы, вопящие, барахтающиеся люди. И все это было на том самом месте, где только что находилось освещенное огнями судно!
Опрокинувшийся вверх дном «Боливар» находился в таком положении две-три минуты. Внутри его раздался грохот — с фундамента сорвался главный двигатель и другие механизмы. От многотонного удара лопнула палуба и ветхий корпус разломился.
Кормовая часть с шумом и плеском тут же ушла под воду, а носовая продолжала плавать, поддерживаемая воздушной подушкой. За нее цеплялись немногие уцелевшие, кому посчастливилось благополучно скатиться с палуб теплохода в момент его опрокидывания. С отчаянными воплями утопающие цеплялись за этот жалкий обломок, друг за друга. Живое шевелящееся ожерелье окружало его. Но через несколько минут раздался гулкий хлопок, точно откупорили громадную бутылку шампанского: разорвав ржавую обшивку, сжатый воздух вырвался наружу. С шумным всплеском вторая половина последовала за первой, увлекая за собой почти всех, кто пытался найти спасение. Луна из-за туч равнодушно взирала на пустынные воды, где все еще барахтались люди. Потом тучи сгустились, лунный свет померк и все погрузилось во мрак.
Старший помощник, потрясенный мгновенной гибелью своего судна, тщетно звал капитана, других моряков, но никто не отозвался, только с разных сторон откуда-то из темноты доносились крики о помощи. Но их было мало, совсем мало. Мигель Альфаро, только что бывший старшим помощником капитана теплохода «Боливар», понял, что вряд ли он увидит кого-то из своих товарищей и, может быть, не увидит ни своего дома в Гуаякиле, ни свою жену, ни двоих детей.
Залив был огромен и пустынен, до берега — несколько миль, стояла глубокая ночь, и ни одного судна не было поблизости. Уцелевшие цеплялись за то немногое, что осталось от судна. Течение и ветер постепенно разносили их в разные стороны. То один, то другой, обессилев, исчезал под водой, все реже и реже слышались призывы о помощи.
Она пришла лишь через два часа после катастрофы, в третьем часу утра. Шедший в Гуаякиль небольшой каботажный пароход случайно натолкнулся на погибавших. До рассвета продолжались поиски уцелевших. Последние из них были подняты на борт, когда уже светало. Старшего помощника Мигеля Альфаро подобрали в тот момент, когда он мысленно оканчивал счеты с жизнью… Их было совсем мало, этих уцелевших, почти безумных, потрясенных, израненных, ничего не помнящих.
Размеры трагедии выяснились лишь в Гуаякиле, когда подсчитали спасшихся. Увы, подсчеты эти были весьма неутешительны. Точно установить количество бывших на «Боливаре» не представлялось возможным, но по предположениям пассажиров их насчитывалось 170 человек и экипажа — 25. Из этого количества было подобрано 52 пассажира и 7 членов экипажа. Из комсостава уцелел только старший помощник Мигель Альфаро. Ни одного ребенка из находившихся на борту не спасли.
Сотни людей осаждали контору Гуаякильской компании океанских паромов, пытаясь добиться ответа: кто же уцелел при столь чудовищной катастрофе? Но никто из администрации ничего вразумительного сказать не мог — ведь никаких списков пассажиров на «Боливаре» не велось. Для поддержания порядка пришлось вызвать полицию.
Под кричащими заголовками газеты публиковали рассказы немногих уцелевших о катастрофе. Впрочем, ничего вразумительного и они не могли рассказать: была глубокая ночь, слишком неожиданно и стремительно все произошло. Но дотошные репортеры все же кое-что выяснили, и через пару дней в статьях о катастрофе замелькали упоминания о тысячах гроздей бананов, погруженных сверх нормы, о сотнях пассажиров, принятых на борт, об автомобилях, запихнутых на палубу вместе с бананами. Словом, обо всем том, что компания хотела бы скрыть, тем более что страсти подогревались трупами, которые находили то на берегах залива, то плававшими в его водах.
Слишком большим оказалось количество жертв этой «банановой трагедии», как окрестили газеты гибель «Боливара», чтобы ее можно было как-то замолчать, игнорировать, и власти начали официальное расследование, а это сулило Гуаякильской компании океанских паромов серьезные неприятности. Ее руководители, памятуя, что лучший способ защиты — нападение, начали энергично действовать.
На предварительном следствии ответственные лица компании клятвенно заявили, что никогда не давали покойному капитану Гальеге никаких указаний относительно погрузки бананов сверх нормы и не требовали от него ничего такого, что шло бы вразрез с требованиями морской практики. Следовательно, в случившемся виноват только капитан Гальега, очевидно имевший какой-то процент наградных от грузоотправителей!
Катастрофа могла произойти и от небрежности команды, в частности рулевых, при исполнении своих обязанностей, так как в этом рейсе многие из них оказались пьяными, что показывает на слабую дисциплину на судне, в чем, несомненно, тоже виновен капитан.
Компания отвергла и обвинения в свой адрес, что «Боливар» находился в запущенном состоянии, нуждался в капитальном ремонте и вообще выслужил все сроки. Сам факт столь долгой и безаварийной службы доказывал обратное: «Боливар» был надежным судном и содержался в хорошем состоянии, а его гибель — роковое стечение неблагоприятных обстоятельств.
И так пункт за пунктом опровергались обвинения, выдвигаемые в ходе следствия. Более того, нашлись и свидетели, утверждавшие, что случайно слышали, как капитан соглашался в Пуэрто взять весь груз бананов за вознаграждение для себя и экипажа в три сотни сукре: свидетели клялись в этом на Библии. Проверить же, находились ли они в числе пассажиров «Боливара» или нет, было невозможно.
Уцелевшие члены экипажа чистосердечно, не глядя друг на друга, признавались, что мескаль действительно пили: ну как тут не выпить, если у их капитана был день рождения, а «Боливару» стукнуло шестьдесят лет? Но выпили самую малость, так как капитан приказал всем грузить эти чертовы бананы: мол, обещал их владельцам, что заберет все!
Оставался еще Мигель Альфаро, старший помощник. Уж он-то все видел, все знает и скажет все, как было. Но ко всеобщему изумлению, тот заявил, что выполнял только приказания капитана; что возразить ему насчет перегрузки судна не мог; что пассажиров размещал не он, а погибший второй помощник; и что рейс проходил вполне нормально. Старший помощник допускал, что причиной катастрофы могла стать ошибка рулевого: он оказался пьяным и по приказу капитана его как раз собирались заменить, для чего он, Мигель Альфаро и спускался с мостика!
Словом, все концы, за которые можно было бы потянуть, ушли на дно Гуаякильского залива вместе с «Боливаром». Проработав четыре недели, следственная комиссия официально объявила, что гибель «Боливара» и находящихся на нем людей произошла вследствие злонамеренной перегрузки его по вине капитана и, вероятно, вследствие преступной небрежности рулевого… Естественно, компания ответственности за эту катастрофу не понесла.
Уцелевшие члены экипажа получили назначения на два других, столь же ветхих парома этой же компании, а Мигель Альфаро должен был получить под команду новый паром, который компания собиралась поставить на эту же линию. Но минул месяц, второй, а будущий капитан все не получал обещанного.
Уходили жалкие сбережения, черноглазая красавица Мануэлла, жена Мигеля Альфаро, экономила каждый сукре, но все равно с каждым днем жить становилось все труднее. Мигель Альфаро вежливо напоминал о себе сеньору, принимавшему совсем недавно капитана Гальегу, и тот так же вежливо успокаивал будущего капитана. Но его вежливость убывала по мере того, как уменьшалось количество заметок в газетах о «банановой катастрофе». Когда их перестали публиковать вовсе, сеньор уже не столь вежливо предложил Мигелю Альфаро место помощника на совсем древнем каботажном пароходике. Временно, конечно, пока не улучшится финансовое положение компании…
Мигель Альфаро долго стоял у пирса, от которого в свой последний рейс отошел его «Боливар». Сейчас то, что им было, лежало там, под сверкающими на солнце водами громадного залива, обрамленного высокими горами. На илистом дне лежал капитан Гальега, его помощники, товарищи Мигеля Альфаро, и все они погибли из-за того, что сеньорам из правления захотелось хапнуть лишние сотни сукре. Ему же, чудом уцелевшему, этими же сукре обещали возместить потерянную им совесть, ибо он, Мигель Альфаро, согласился показать на следствии то, что было нужно Компании океанских паромов…
Стыд, горечь и злоба придали бывшему старшему помощнику мужества, и при очередном визите он довольно невежливо осведомился у прилизанного сеньора, когда же ему дадут обещанное судно. Сеньор столь же невежливо ответил, что придется подождать, ведь ан уже объяснил ситуацию…
— Тогда в этой ситуации я вынужден буду взять свои показания обратно и рассказать правду о гибели «Боливара».
— Но ведь вы поклялись на библии! — возмутился сеньор из правления.
— Господь прощал и за большие прегрешения, — яростно возразил Мигель Альфаро, — простит мне и невольный обман. Тем более что за него мне не заплатили!
— Кто вам поверит? — ехидно осведомился собеседник. — Кому будут нужны ваши бредни?
— Хотя бы тому, кто захочет загрести денежки на скандале, который я подниму! Ведь загребли же вы деньги на этих проклятых бананах!
Гнев ослепил Мигеля Альфаро, и он высказал побледневшему от злости сеньору все, что он о нем думал, о Компании океанских паромов, о сеньоре управляющем, и, уходя, хватил дверью так, что задребезжали оконные стекла, а секретарша, нагримированная и причесанная под Мэрилин Монро, в ужасе пригнулась.
Увы, бывший старший помощник не знал, как опасно говорить хозяевам все, что о них думают, и делиться своими планами, не подумал, что и по сей день «деловые люди» крепко помнят любимую поговорку пирата Генри Моргана: «Мертвые не кусаются и не болтают».
Он тщетно искал работу, хотя бы матросом, хотя бы за гроши, — его услуги не требовались. Погруженный в мрачные мысли, он не замечал ничего вокруг. Не замечал он и потрепанного, неприметного «фольксвагена», как-то дважды проехавшего мимо него, когда он в тягостном раздумье стоял на тротуаре Авениды Либертад. В машине за рулем сидел… сеньор из правления, а рядом какой-то подозрительный субъект, типичный «пистолеро» — наемный убийца.
— Вы хорошо его рассмотрели? — спросил сеньор.
— Отлично… Я узнаю его везде, в любую минуту. У меня глаз, как фотоаппарат!
— Похвально. Значит, мне не зря вас рекомендовали. Так вот, запомните: как только я вам сообщу, вы сделаете то, о чем договорились. Задаток вами получен. Остальное — по выполнении.
— Будет сделано, сеньор.
— И чтобы все было чисто. Никаких неопознанных тел в переулке или в воде.
— Сеньор, — снисходительно улыбнулся «пистолеро», — как-никак у меня стаж, опыт… Это же моя профессия, наконец. Ведь в Гуаякиле часто бывают драки, а в них все может случиться. Когда мескаль ударяет в голову, рука ударяет ножом.
— Дело ваше, — ответил сеньор из правления, — но все выполните только по моему сигналу. Так сказал шеф.
— Все будет о’кэй, — ответил собеседник.
…Деньги дома кончились. Работы не было. Мигель Альфаро поведал жене о последнем разговоре со своими хозяевами и о своем намерении рассказать всю правду. Мануэлла пришла в ужас.
— Не делай этого! — умоляла она. — Ведь тебя заставят замолчать! Подумай обо мне, о наших детях!
Мигель Альфаро подумал и… отправился в редакции гуаякильских газет.
И снова запестрели заголовки. Бывший старпом «Боливара» рассказывал, какому давлению подвергался капитан Гальега, как принуждали его брать лишний груз, как «обрабатывали» уцелевших членов экипажа и его, Мигеля Альфаро, чтобы дать нужные компании показания, как всем им было обещано хорошее вознаграждение и место. Мигель Альфаро рассказывал о порядках, царящих на судах Гуаякильской компании океанских паромов, о том, в каких условиях приходится работать экипажам, каким опасностям подвергаются пассажиры, какие ветхие суда ходят по Гуаякильскому заливу.
Не все газеты приняли откровения Мигеля Альфаро, но некоторые поспешили напечатать этот разоблачительный материал, рассчитывая заработать если не на сенсации, то на отступных от компании.
Сенсация, однако, продержалась недолго. Через четыре дня в рубрике «Местные происшествия» одна из газет сообщила, что во время пьяной драки в портовой улочке Гуаякиля был убит бывший старший помощник погибшего «Боливара» Мигель Альфаро.
После этого сообщения интерес к делу «Боливара» со стороны официальных лиц угас окончательно. Но вдовы и сироты, близкие погибших на «Боливаре» не могли так быстро и так сразу позабыть эту катастрофу, причины которой не являлись секретом, несмотря на все ухищрения и заключения официальных и неофициальных лиц. Однако они уже ничего не могли вернуть.
* * *
Все изменяется в мире, даже климат земли. Неизменными остаются только волчьи законы мира бизнеса, мира чистогана. И то, что творится с помощью этих законов, прикрывается ими. Неизменно и повторимо.
26 декабря 1973 года теплоход-паром «Амстайд» частной судовладельческой компании отвалил от пристани Пуэрто-Боливар рейсом на Гуаякиль, имея на борту 350 пассажиров и более 300 тонн груза. Люди торопились, чтобы провести рождественские праздники дома, и не претендовали на особые удобства, ведь перехода-то было всего два-три часа!
Капитан, имея от своих хозяев приказ «использовать момент», не препятствовал пассажирам втискиваться по три человека на квадратный метр палубы старого судна. Трудно поверить в то, что он не слышал о трагедии «Боливара» и о капитане Педро Гальеге, как и трудно представить себе, что он не понимал, какому риску подвергает сотни людей, свой экипаж и самого себя, перегружая теплоход. Страх остаться без куска хлеба заглушил в капитане Освальдо Каррейре все чувства, загнал куда-то в уголки сознания совесть, чувство долга, здравый смысл.
Все повторяется в этом мире. На полпути между Пуэрто-Боливаром и Гуаякилем от налетевшего небольшого шквала паром резко накренился, плотная масса людей инстинктивно метнулась на противоположный борт. «Амстайд» выпрямился, перевалился на этот же борт… Сместился груз на палубе, поползли автомобили, и в этот момент порыв ветра, который уже не кренил, а поддерживал паром, стих. Подобно «Боливару», «Амстайд» опрокинулся вверх дном и ушел на дно к своему товарищу по несчастью.
Правда, на этот раз катастрофа произошла засветло, и помощь подоспела быстро. В спасательных работах участвовали катера, рыбачьи лодки, вертолеты и корабли военно-морского флота, вышедшие по тревоге из своей базы в Гуаякиле. Но все равно итог был плачевен. Погибло более ста человек, в подавляющем большинстве женщины и дети. До наступления темноты удалось подобрать сто тридцать человек.
Несколько дней на берегах острова Пуна и Гуаякильской бухты находили тела утонувших женщин и детей. Праздник обернулся трауром.
И снова газеты писали о трагедии в Гуаякильском заливе, вспоминали «Боливар», капитана Педро Гальегу, возмущались нравами, царящими среди арматоров, заботящихся о своих доходах и не думающих о безопасности пассажиров. И снова было назначено следствие, и снова сеньоры из судовладельческой компании клялись святой девой, своей совестью и честью, что они, как родные, пеклись о безопасности пассажиров и, конечно же, не давали капитану приказания грузиться сверх нормы, и с пеной у рта нападали на тех, кто указывал на них как на виновников трагедии.
Капитан «Амстайда» не мог оправдаться, так как утонул вместе со своим судном. Старшего помощника не пришлось убирать в «пьяной уличной драке» — он утонул тоже, как и большинство членов экипажа.
Комиссия в конце концов признала, что в катастрофе виноваты… капитан Освальдо Каррейра и недисциплинированные пассажиры! Судовладельцы и в этот раз потеряли только старое судно, но не страховку.
Все повторилось сначала.
А. Рункин
SOS — НАДЕЖДА НА СПАСЕНИЕ
В течение каждого часа судовые и береговые радиостанции во всем мире дважды настраиваются на волну 600 метров (500 кГц) — «частоту бедствия». На три минуты (с 15-й по 18-ю и с 45-й по 48-ю) на этой волне наступает тревожная тишина: радисты чутко вслушиваются в безбрежный океан эфира. Медленно текут секунды. Нервы напряжены. Пока все спокойно. Но вот в эфире появился сигнал тревоги (12 тире). Радиоспециалисты с обостренным вниманием принимают следующий за ним сигнал: три точки — три тире — три точки, так на языке азбуки Морзе звучит сигнал SOS.
Сигнал бедствия! Вобрав в себя страх и отчаяние гибнущих в море людей, мольбу о помощи и надежду на спасение, он обладает неограниченной магической властью. Приняв его, любое судно немедленно меняет курс и спешит к месту катастрофы.
Впервые радиотелеграфный сигнал бедствия прозвучал в 1898 году, когда пароход «Меттьюз» налетел на плавучий маяк «Ист-Гудвин», закрепленный на якорях недалеко от Дувра. Однако принятию этого сигнала в качестве международного предшествовала длительная и упорная борьба.
В 1903 году в Берлине состоялась радиотелеграфная конференция, делегаты которой должны были разработать систему радиосвязи между судовыми и береговыми радиостанциями. На ней присутствовали представители восьми морских держав, включая Россию. Причем в числе русских делегатов был изобретатель радио А. С. Попов. На конференции была сделана попытка учредить единый радиосигнал бедствия. Сначала было предложено буквосочетание SSSDDD. Однако английская радиотелеграфная компания «Маркони» предложила для судов, оборудованных радиоаппаратурой ее системы, свой сигнал бедствия — SOD, который многие признали удобным. Но к единому решению делегаты так и не пришли.
На второй международной конференции в Берлине в 1906 году, на которой присутствовали представители уже 29 стран, германская делегация считала наиболее приемлемым сочетание SOJ (три точки — три тире — одна точка). Однако это предложение было отклонено, так как буква J по азбуке Морзе передается одной точкой и при дальнем приеме или перегруженном эфире может быть пропущена. В пылу дискуссии один делегат предложил заменить букву J на S. Говорят, этот человек был музыкантом и полагал, что такое буквосочетание — SOS — является самым благозвучным.
Пригласили экспертов — музыкантов, психологов, физиков, и они подтвердили приемлемость предложения.
Многие ошибочно считают, что SOS — комбинация первых букв английской фразы «Спасите наши души». Другие расшифровывают иначе: «Спасите наше судно». Но и первые, и вторые ошибаются. На самом деле SOS ничего не обозначает и представляет собой не что иное, как короткий, четкий и ритмичный, легко запоминающийся и воспринимаемый на слух радиотелеграфный сигнал.
Через месяц работы конференции 3 ноября 1906 года, 27 участников конференции из 29 стран от имени своих правительств подписали Международную радиотелеграфную конвенцию.
Гуманность решения Берлинской конференции не вызывает ни у кого сомнений.
Радиотелеграфная конвенция 1906 года является одним из очень немногих в истории международных отношений документов, который не претерпел со временем никаких изменений.
Однако на случай беды у моряков есть и другие сигналы бедствия. Слово «Мэйдей» — международный радиосигнал бедствия для судов и самолетов, оборудованных радиотелефонными станциями. Этот сигнал, предложенный англичанином Хэнли Монфортом, был принят на Вашингтонской конференции 1927 года. Она же установила для радиосвязи и единую международную частоту бедствия в телефонии — 2182 кГц.
Существуют также звуковые и визуальные сигналы бедствия: выстрелы орудия или взрывы с интервалами в одну минуту; непрерывная сирена; красные ракеты, выстреливаемые через краткие промежутки времени; флажный сигнал Международного свода «НЦ» («Терплю бедствие», «Нужна немедленная помощь»); подъем на гафеле квадратного флага и над ним или под ним — шара и др.
Международные конвенции по охране человеческой жизни на море придали сигналам бедствия силу закона. Благодаря этим сигналам были спасены сотни кораблей и тысячи людей.
КОНЦЕРТ В… АМАЗОНКЕ
С того времени, когда ученые начали изучать акустику океана, общеизвестная поговорка «Нем как рыба» перестала соответствовать действительности. Точная аппаратура, как известно, показала, что море полно звуков, издаваемых рыбами. Некоторые их виды «разговаривают» таким высоким голосом, что могут даже вызвать взрыв акустической мины, взрыватель которой срабатывает от воздействия шумов движущегося судна, главным образом от шумов его гребных винтов. Подобные случаи имели место во время второй мировой войны.
Слабее изучены звуковые сигналы, издаваемые пресноводными рыбами. В последнее время несколько интересных открытий сделал профессор Венского университета биоакустик Фридрих Шаллер, исследовавший бассейн Амазонки. Оказывается, каждый второй или третий из двух тысяч видов рыб, обитающих в ее водах, обладает «даром слова».
Главные притоки Амазонки несут два вида мутных вод — белый и черный. В реках, берущих начало со склонов Анд, содержится много растворенных минеральных веществ, которые придают воде цвет разведенного молока. Реки же, протекающие через джунгли, обогащаются гумусными веществами жирной лесной почвы и поэтому выглядят черными. И чтобы общаться меж собой, пугать врагов и приманивать добычу, рыбы, обитающие в этих водах, в процессе эволюции приспособились издавать звуки.
В отличие от высших позвоночных животных и птиц, имеющих один-единственный звуковой аппарат — горло, рыбы воспроизводят звуки с помощью плавников, зубов, костных пластин, покрывающих их жабры, и даже плавательных пузырей.
Одна из разновидностей сома, которого местные индейцы называют пирарара, издает звуки, напоминающие… трубный голос слонов. Эта сильная, с массивным телом рыба (длиной до метра и весом до центнера) использует в качестве звукового аппарата жаберные створки, сквозь которые с большой скоростью выталкивает проходящую через рот воду и воздух. Эти звуки, по всей вероятности, и отпугивают ее естественных врагов.
Рыба хараки — главный объект промышленного рыболовства — использует в качестве звукового аппарата плавательный пузырь. Самцы имеют по обе стороны пузыря специальные мускулы, которые могут сокращаться с частотой до 100 Гц. Звук, издаваемый с их помощью, похож на ржание. Во время периода размножения этот вид предпринимает длительную миграцию к местам метания икры. Самцы движутся впереди и несколько вечеров подряд устраивают фантастические «концерты». Шаллер пишет, что, когда сотни их начинают упражняться в «колоратурном сопрано», рев их разносится очень далеко в окрестностях. Концерт хараки — одно из сильнейших переживаний, которые преподносит природа путешественнику в бассейне Амазонки.
Рыба пескада издает звук, напоминающий стрельбу из ружья или пистолета. Ее «песня» чаще всего раздается тоже в период размножения.
Сом-мандим издает звуки с помощью грудных плавников, напоминающие визг пилы. Зоологи особенно заинтересовались необычными «поющими» грудными плавниками. Один из учеников Шаллера специально изучает этот уникальный орган.
Профессор Шаллер указывает, что естественный отбор должен действовать одинаково во всех реках, воды которых непрозрачны. И действительно, в последнее время получены сообщения о «шумных» пресноводных рыбах в тропических реках другого континента — Африки. Азия в этом отношении слабо изучена, но и там в ближайшие годы ожидаются интересные открытия в области биоакустики.
ОПАСНЫЙ ОСЬМИНОГ
Обитающий в водах Индийского океана и у австралийского побережья осьминог из рода хапалохлена свободно умещается на ладони и весит всего около 50 граммов. Тем не менее рыбаки, ныряльщики и просто купающиеся в этих местах боятся этого малыша не меньше огромных хищных акул. Дело в том, что крохотный осьминог обладает весьма страшным оружием — сильнодействующим ядом, который пускает в ход в минуты опасности. Особенно страшно, что укус этого, пожалуй, единственного головоногого, способного убить человека своим ядом, почти не ощущается.
Вначале у жертвы начинается сильное головокружение, затем яд парализует нервную систему, и наконец наступает паралич органов дыхания. Только немедленное медицинское вмешательство может предотвратить беду. Правда, осьминог этот никогда не нападает первым и при опасности старается удрать.
СОКРОВИЩА ПИРАТА
Богатства знаменитого английского пирата XVII века Генри Джона Моргана обнаружила группа французских и американских аквалангистов. Как заявил организатор экспедиции, корабль Моргана «Оксфорд», затонувший у побережья Гаити, будет им поднят на поверхность. «Оксфорд» пошел ко дну в январе 1669 года после того, как один из пиратов, перепившихся после удачного грабительского налета, «случайно» взорвал пороховой погреб. Морган был одним из немногих, кому удалось спастись.
На борту пиратского корабля, по свидетельству многих историков, находятся огромные сокровища: слитки золота и платины, золотая и серебряная посуда, шпаги и пистолеты…
После того как сокровища будут подняты на поверхность, организаторы экспедиции планируют провести выставки в столицах разных государств мира.
ДРЕВНИЕ ИСКОПАЕМЫЕ
Окаменевшие остатки древнейших китов найдены археологами на севере Пакистана, в предгорьях Гималаев. Во время раскопок в твердых породах обнаружены задняя часть черепа и несколько зубов этих животных. Киты обитали в древнем море Тетис около 45—50 миллионов лет назад. В то время Индия и Пакистан образовывали континент, отделенный от остальной части Азии. Необычные отложения пород, образовавшиеся вдоль береговой линии древнего моря, содержат также окаменевшие остатки древних наземных и морских млекопитающих.