Биографический справочник
ВЕЛИКАЯ КНЯГИНЯ МАРИЯ ПАВЛОВНА
(1890, Санкт-Петербург – 1958, Констанц)
Дочь великого князя Павла Александровича, родного брата императора Александра Третьего. Мать, греческая принцесса Александра, умерла при родах сына. В возрасте одного года осталась сиротой и воспитывалась в семье родного дяди – великого князя Сергея Александровича, убитого в 1905 году террористами, и его жены, великой княгини Елизаветы Федоровны, родной сестры последней российской императрицы. Первым мужем стал сын короля Швеции принц Вильгельм. Через год после рождения сына брак был расторгнут. Накануне большевистского переворота, в сентябре 1917 года, вышла замуж за князя Сергея Путятина. В 1918 году сумела покинуть Россию. После нескольких лет, проведенных во Франции, перебралась в США, где написала книгу воспоминаний. Умерла в Западной Германии, похоронена на острове Майнау.
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ДМИТРИЙ ПАВЛОВИЧ
(1891, Ильинское, Московская губ. – 1942, Давос)
Родной брат великой княгини Марии Павловны, двоюродный брат последнего российского императора Николая Второго. «Никому в юности не было дано больше, его ждала легкая и блестящая жизнь. Наследник огромного состояния, освобожденный от каких-либо обязательств, наделенный физической красотой и необычайным обаянием, он был любимцем царя», – напишет в своих мемуарах его сестра.
Окончил Офицерскую школу, в 1912 году принимал участие в Олимпийских играх в соревнованиях по конному спорту. Предполагалось, что великий князь станет мужем великой княжны Ольги, дочери императора Николая Второго. Однако помолвка была отменена. В ночь на 17 декабря 1916 года вместе со своим другом, князем Феликсом Юсуповым, членом Государственной Думы Владимиром Пуришкевичем и доктором Станиславом Лазавертом принял участие в убийстве Григория Распутина. В качестве наказания был выслан в Персию под командование генерала Николая Баратова, что, в итоге, позволило избежать гибели в 1918 году, когда многие члены Царской Семьи, включая отца великого князя, были казнены. В 1920 году в Биаррице познакомился с Габриэль Коко Шанель. В 1926 году женился на американке Одри Эмери, через два года в этом браке родился сын Павел. В 1937 году последовал развод. Умер в Давосе, где провел последние годы. Причиной смерти стал туберкулез.
КНЯГИНЯ МЕРИ ШАРВАШИДЗЕ-ЭРИСТАВИ
(1895, Батуми – 1986, Париж)
До последнего дня переписывалась с княжной Бабо Дадиани, которая в 1922 году вернулась из Константинополя в уже Советскую Грузию. Их переписка сохранилась.
Мне удалось познакомиться с письмами Мери, хотя прочесть их оказалось непросто – почерк у княгини был довольно своеобразный.
«Когда я получаю твои трогательные сердечные письма, – писала Мери 27 февраля 1975 года подруге в Тбилиси, – мне хочется быть со всеми вами. Чувствую душевную теплоту, чего здесь не имею. Но никого не обвиняю, у всех свои заботы»…
Муж Мери умер в 1947 году. Спустя семь лет в Нью-Йорке маленьким тиражом была опубликована его книга «Мои воспоминания», которая до сего дня известна лишь малому числу читателей.
Мери Шарвашидзе-Эристави до конца жизни оставалась вдовой и замуж больше не вышла, хотя претендетов на ее руку и сердце было немало. Своих детей у княгини не было. В Париже она воспитывала детей сестры Тамары, графини Зарнекау, – Нинуку и Константина.
Перебравшись в конце жизни в дом престарелых, Шарвашидзе сохранила и свою квартиру. Как она сама объясняла, «для того, чтобы было где с друзьями играть в покер».
Впрочем, Русский дом в Ганьи под Парижем, где жила Мери, домом для престарелых являлся лишь на словах.
В распоряжении княгини было три комнаты, которые она обставила собственной мебелью. Завтрак по желанию доставляли в комнату, а обедать и ужинать можно было в расположенном на первом этаже ресторане.
Здесь же Мери принимала гостей – и приезжающих из Грузии друзей, и живущих в Париже соотечественников.
Княгиня Шарвашидзе вела размеренную жизнь обеспеченной женщины. Долгие годы она жила на пенсию, которую получала, как вынужденный переселенец. Французское гражданство Мери, как и многие другие грузинские эмигранты, получать не захотела.
Директором дома для пристарелых в Ганьи в годы, когда там жила княгиня Шарвашидзе, являлась Людмила Федосеева, в свое время тоже блиставшая на подиумах Парижа. На страницах своей книги «Красота в изгнании» Александр Васильев пишет, что за Федосееву, известную в мире моды просто под именем Люд, сражались и Шанель, и Скиапарелли.
Мери Шарвадидзе-Эристави похоронена на русском кладбище Сен Женевьев де Буа под Парижем в одной могиле с мужем, князем Георгием Эристави (1875, Кутаиси – 1947, Париж).
ГРАФ СЕРГЕЙ ГОЛЕНИЩЕВ-КУТУЗОВ
(1885–1950)
Окончил Пажеский корпус, служил в русском посольстве в Италии. Накануне февральской революции 1917 года являлся предводителем уездного дворянства в Петрограде. С 1922 до 1939 года работал в Доме Шанель. В начале сороковых годов перебрался в США, где и скончался в городе Хьюстон.
ГРАФИНЯ АННА ВОРОНЦОВА-ДАШКОВА, урожденная Чавчавадзе
(1891, Тифлис – 1941, Берлин)
В конце двадцатых годов дела у созданого ею Дома моды «Имеди» шли все хуже. Пережить экономический кризис 1929 года удалось немногим. Графиня не была в числе счастливчиков. Скончалась в полной нищете в Берлине, всего на три года пережив своего мужа.
КНЯГИНЯ ТАМАРА ЭРИСТАВИ
(1885, Тифлис – 1975, Париж)
Похоронена на грузинском кладбище Левиль под Парижем.
Ее дочь, КНЯЖНА РИММА ЭРИСТАВИ
(1902, Тифлис – 1982, Париж)
Похоронена рядом с матерью.
ЛИДИЯ КУДЕЯРОВА, ЛЕДИ ДЕТЕРДИНГ
(1904, Ташкент —1980, Монте-Карло)
На деньги мужа Лидия выкупила несколько десятков такси в Париже и обеспечила своих соотечественников-эмигрантов работой. Рассказывали, что в Лидию Павловну был влюблен и другой нефтяной магнат – Капуст Гульбекян. После расставания с сэром Детердингом, Лидия оставалась героиней парижской светской хроники. Она была любимой клиенткой самых больших домов моды, завещав свои костюмы Музею моды. Похоронена на кладбище Сен Женевьев де Буа.
ИЯ ГЕ, ЛЕДИ АБДИ
(1903, Славянск – 1992, Канно)
Дочь актера императорских театров Григория 1е и племянница художника Николая Ге, автора знаменитого портрета Льва Толстого. Невероятная судьба одной из первых красавиц дошла до нас благодаря историку моды Александру Васильеву, сумевшему разыскать Ию Григорьевну и записать ее рассказ, опубликованный на страницах бестселлера «Красота в изгнании». Встреча писателя и историка моды с леди Абди состоялась всего за несколько дней до ее кончины.
Она вспоминала: «Родители развелись очень рано, когда мне было пять лет, а брату лишь три года. При разводе отец взял на воспитание брата, а мать – меня. Отец жил в артистическом мире, в мире Николая Николаевича Ге и близкого ему Льва Николаевича Толстого. Но я эту атмосферу знала мало, так как Вуичи, новая семья моей матери, были придворными. Отчим сперва служил в конном полку, а когда вышел в отставку, то работал секретарем Теляковского в дирекции Императорских театров».
Ия Ге была любимой моделью самых знаменитых фотографов своего времени, среди которых выделялся Георгий Гойнинген-Гюне. В беседе с Александром Васильевым она рассказывала: «Жорж часто и много меня снимал. Он сравнивал меня с Гарбо. Однажды я поехала в Берлин, и публика приняла меня за Гарбо, и три дня я жить не могла. Как они мне надоедали! Писали даже в газетах. Тогда в Берлине шел фильм «Мата Хари» с Гретой Гарбо, и наивная публика даже хотела, чтобы я вместо нее вышла на сцену, но я этого не сделала. Кроме Жоржа меня снимали также Ман Рэй и Липницкий. Сесиль Битон не только меня фотографировал, но и рисовал. Кстати, меня рисовали очень многие художники: Андре Дерен сделал пять моих портретов. Меня также писал Балтюс, и на выставке в музее Метрополитен был мой портрет его работы. Во Франции меня писала Леонор Фини».
В 1937 году леди Абди неожиданно совершила путешествие в сталинскую Россию. После войны, в последние месяцы которой она сотрудничала с советской миссией, Ия Григорьевна на время перебралась в Нью-Йорк, а затем в Мексику. Во Францию она вернулась лишь в семидесятых годах, обосновавшись в городке Рокебрюн. Не стало леди Абди осенью 1992 года в доме для престарелых, расположенном неподалеку от Ниццы.
ГЕОРГИЙ ГОЙНИНГЕН-ГЮНЕ
(1900, Санкт-Петербург – 1968, Лос-Анджелес)
Один из главных фотографов XX века, основатель жанра модной фотографии. Потомок старинного прибалтийского баронского рода. Во время гражданской войны сотрудничал с британской миссией в качестве переводчика. Оказавшись в эмиграции в Париже, начал работать художником в доме моды, созданным его родной сестрой. С начала 1920-х годов – фотограф парижского журнала Vogue. В 1935 году перебрался в США и начал сотрудничество с журналом Harper's Bazaar и студиями Голливуда. Автор альбомов по искусству Египта и Греции.
НАТАЛИ ПАЛЕЙ
(1905, Париж – 1981, Нью-Йорк)
Дочь великого князя Павла Александровича. По отцу – внучка императора Александра Второго, племянница императора Александра Третьего, кузина императора Николая Второго. Сводная сестра великого князя Дмитрия Павловича и великой княгини Марии Павловны. Отец Натали был расстрелян большевиками в 1918 году, родной брат Владимир живым сброшен в угольную шахту под Алапаевском. Натали и ее сестре Ирине вместе с матерью удалось покинуть Россию, после долгих скитаний оказавшись во Франции.
Ирина Палей вышла замуж за брата Ирины Юсуповой, урожденной Княжны Императорской крови. Сама Натали в 1937 году рассталась с Лелонгом и переехала в США, где стала сниматься в кино. За океаном она вновь вышла замуж – за режиссера и продюсера Джона Уилсона. В 1940 году в ее жизнь войдет Эрих Мария Ремарк, с которым начнется роман. Близкая дружба связывала Палей и с Антуаном де Сент-Экзюпери. В конце жизни из-за диабета и увлечения алкоголем потеряла зрение и категорически отказывалась встречаться даже с родственниками. После того, как в декабре 1981 года она сломала шейку бедра и получила от врачей приговор остаться недвижимой, приняла решение добровольно уйти из жизни.
ИЛЬЯ ЗДАНЕВИЧ
(1894, Тифлис – 1975, Париж)
Похоронен на грузинском кладбище Левиль под Парижем.
Его последняя жена, Элен Дуар-Ильязд, передала работы Ильи в музей современного искусства Парижа «Бобур» и основала общество «Ильязд», которое существует и поныне.
После отъезда в 1921 году во Францию Ильязд на родину больше не приезжал. Узнав о том, что Грузия стала советской республикой, Илья решил не возвращаться. При этом он категорически отказывался принимать французское подданство. По воспоминанию его племянницы, даже загородный дом Ильязда напоминал строения, которые возводят грузинские крестьяне.
Его родной брат Кирилл, напротив, остался дома и первое время чувствовал себя в советском Тифлисе вполне уверенно. Рисовал агитплакаты, работал в театре и даже в цирке. В 1925 году в Тифлисе Кирилл Зданевич женился на Ольге Петровой. На несколько лет семья перебралась в Москву, а потом вновь вернулась в Тбилиси – началась война.
Ильязд о судьбе родных узнавал из писем, которые первые годы после его отъезда в Париж, еще приходили в Тифлис. Рассказывает племянница Ильи Зданевича Мирель Зданевич: «Дедушка умер во время войны. Причиной смерти стал несчастный случай – дедушка работал бухгалтером в Ортачалах и каждый день, несмотря на свой возраст, добирался до работы на трамвае. И в один из дней, когда он пытался подняться в трамвай, его столкнул на мостовую какой-то мешочник, возвращавшийся с Верийского рынка. Дедушка упал, ударился головой и погиб на месте. Я его очень любила, он был очень добрым человеком.
Бабушки не стало в 1942-м году. Я читала одно из ее писем сыну Илье в Париж, в котором она пишет: «Если ты еще скажешь что-нибудь дурное о Кирилле, я перестану с тобой общаться».
Дело в том, что Илья был зол на моего отца за то, что тот передал безвозмездно в дар музею Грузии большую часть работ Пиросмани. Папа просто понимал, что иначе картины все равно отберут. А для Ильи это было странным. Он же уехал в Париж, оставив все картины Пиросмани в Тифлисе, так как не знал, что уезжает навсегда. И он возмущался – какое право брат имел распоряжаться картинами, которые они собирали вместе?
Даже когда в 1969 году Грузия повезла работы Пиросмани на выставку во Францию, папа переживал, как бы Илья не начал там выступать по поводу того, что эти картины принадлежат ему.
Подобные опасения, судя по всему, были и у организаторов выставки в Лувре. В результате Илье Зданевичу даже не прислали пригласительного билета. Илья сам купил входной билет и пришел на выставку принадлежавших ему шедевров, как обычный посетитель. Ходил по Лувру, смотрел картины и говорил: «Это моя картина, и это моя, и это»…
Папа не видел Илью больше сорока лет. Странно вообще, что в шестидесятых его выпустили за границу. В Париже он пробыл полтора месяца. На вокзале в Париже его встречал брат, держащий в руках плакат: «Я – ИЛЬЯ ЗДАНЕВИЧ». Папа потом говорил, что все равно узнал бы его. На что я ответила, что, возможно, Илья бы не узнал папу. Ведь они так долго не виделись. И не переписывались, это было опасно.
В 1949 году в московскую коммуналку, где жили отец с мамой и сестрой, пришли и устроили обыск. При этом сотрудники органов то и дело выходили в коридор и кому-то звонили по телефону: «Знаешь, ничего нет!». Они, видимо, искали золото, серебро, дорогие рамы из-под картин. А у отца дома были только книги и картины Пиросмани, которые тогда никого не интересовали.
Известие об аресте папы я получила в Тбилиси. Поводом стало общение с английским журналистом, аккредитованным в Москве. Того очень интересовал Пиросмани, он даже, кажется, что-то купил у папы. Я жила в то время на улице Бакрадзе, где, конечно же, не было телефона. О трагедии с отцом мне в письме сообщила мама. Причем до меня дошло только второе ее письмо, первое, очевидно, было перехвачено. При этом мама так написала обо всем, что я поначалу ничего не поняла. Пошла с этим письмом к Аполлону Кутателадзе. И тот мне сразу сказал, в чем дело. Его, оказывается, уже вызывали на допрос и требовали компрометирующих показаний на Кирилла Зданевича. Меня, как ни странно, на допрос не вызвали ни разу.
Конечно же, мы боялись, что папу могут расстрелять. Тем более, что некоторых его друзей уже постигла такая участь. Кирилла осудили по 58-й политической статье и приговорили к 15 годам заключения. Для нас это был шок. Я и сама ждала ареста. Каждую ночь прислушивалась к шуму за окном – не за мной ли явились. Тогда же в Тбилиси шли почти поголовные аресты. Но, к счастью, обошлось.
Папа вернулся через девять лет. Он не любил вспоминать о лагере. Если рассказывал, то только какие-то забавные истории. Например, все заключенные и даже начальство знали, что папа – большой болельщик тбилисского «Динамо». В один из дней, когда проходил важный футбольный матч, специально для папы лагерное начальство, которое к нему относилось очень хорошо, включило «тарелку» радио, по которой передавали репортаж с матча. И папа один стоял в пургу на плацу и внимал тому, что происходило на стадионе. В тот раз «Динамо» проиграло. Заключенные на следующий день сделали для отца траурную повязку, которую он повязал на руку и с нею ходил.
Конечно, мне обидно, что отец и его брат недооценены. А ведь именно папа создал первый полный каталог работ Пиросмани. И как художник он был очень талантлив. А его работы стали покупаться музеями лишь после смерти. Да и на встречу с братом за границу его, скорее всего, выпустили лишь благодаря положению моего мужа (ректора Академии художеств Грузии Аполлона Кутателадзе. – Примеч. И.О.). Хотя нам с Аполлоном однажды заграничную поездку запретили. В анкете на вопрос, есть ли у вас родственники за границей, я ответила отрицательно. В результате мне эту анкету вернули, и я увидела, как на ней рядом с вопросом о родственниках и моим ответом было чьей-то рукой размашисто написано: «Дядя Илья».
Одно время на доме на улице Бакрадзе, где жили братья Зданевич и где ими была собрана коллекция работ Пиросмани, висела мемориальная доска. Но потом ее украли, видимо, позарившись на металл, из которого она была сделана.
Конечно, если бы папа жил в Париже, у него была бы совсем другая жизнь. Мы с сестрой как-то спросили у него, почему он не остался в Париже, как сделал его брат. Ведь Илья Зданевич был на Западе весьма востребованным художником, работал у Шанель, выставлялся. Говорили, что после смерти он оставил только ценных бумаг на два миллиона долларов.
Папа на наш вопрос ответил коротко: «Тогда бы у меня не было вас». И больше на эту тему мы с ним не говорили…».
МЕЛИТА ЧОЛОКАШВИЛИ-РАФАЛОВИЧ
(1895, Карабулахи – 1985, Париж)
Стала первой из грузинской эмиграции, кто в 1958 году побывал на родине.
В конце жизни Мелита Рафалович – именно под такой фамилией она подписывала свои письма – иногда писала грузинскому коллекционеру Папуне Церетели, которому, собственно, и удалось разыскать знаменитую грузинскую красавицу и попросить ее рассказать о себе.
В своих письмах за 1977–1978 годы Мелита писала: «Мои детские – по-настоящему, детские воспоминания – начинаются с Ильи Чавчавадзе, который был друг дедушки Како Челокаева (князя Чолокашвили. – Примеч. И.О.) ив общественных делах недругом. Они на собраниях ссорились, но это не мешало им дружить. Илья Чавчавадзе с женой гостили у нас в Карабулахи всегда не меньше месяца. Ил. Ч. был крестным отцом моей сестры Даруси. Есть всякие анекдоты о них. Дедушка всегда был в оппозиции (по своему характеру – больше, чем по чему-либо другому).
Я хорошо знала всех голуборожцев и главным образом Тициана, и Паоло, и Робакидзе. И всех тогдашних художников.
Лиза Орбелиани, которая перевела на французский язык «Демона» – у нее также бывали интересные люди. Например, я у нее познакомилась с Рахманиновым.
…Рассказывать – одно, а писать – совсем другое, увы!!!
Я знала такое количество разнообразно интересных людей, что трудно все это написать в письме. А главное можно только их перечислить, а говорить о них – это не вместится ни в одну переписку.
Братья Зданевичи были мои близкие друзья. Если смогу еще когда-либо приехать, то рассакажу с удовольствием.
Христос Воскресе. Мелита Рафалович».
Похоронена на кладбище Сен Женевьев де Буа под Парижем.
ЛИЛИЯ ЗЕЛЕНСКАЯ
(1911–2002)
В архиве Зеленской была собрана уникальная коллекция ее фотографий, сделанных самыми великими модными фотографами XX века. Что в итоге позволило Лилии безбедно прожить остаток жизни – красавица распродавала фото на аукционах и, таким образом, могла не беспокоиться о деньгах.
ИВАН ПАСКЕВИЧ
Умер в 1993 году в Нью-Йорке.
АЛЕКСАНДР ШАРВАШИДЗЕ
(1867, Феодосия – 1968, Монте-Карло)
О последних днях Шарвашидзе в своем письме директору Государственного музея Грузии написала Анна Сорина-Шарвашидзе 31 января 1979 года из Монако (орфография автора сохранена): «… Александр Шервашидзе жил у меня, болел у меня, я за ним ухаживала и похоронила его на русском кладбище, купив ему могилу – его дочь приехала ко мне, чтобы поехать на могилу своего отца. Я ее приняла, как родную, она забрала все его оставшиеся вещи и рисунки, не дав мне даже маленького рисунка на память. Ея проживание у меня ей ничего не стоило и была принята, как родная. Уехав, она даже меня не поблагодарила. Теперь же она захотела перевезти его прах на его родину, но она хотела это мне поручить. Он похоронен на русском кладбище, его могила куплена мною, но переслать его прах – это уже дело ея или же Вашего правительства»…
Через шесть лет после письма Анны Сориной-Шарвашидзе, в 1985 году, прах Александра Шарвашидзе был перевезен в Абхазию и предан земле.
ИГОРЬ СТРАВИНСКИЙ
(1882, Ораниенбаум – 1971, Нью-Йорк)
Сын солиста Мариинского театра Федора Стравинского. Мировая слава пришла к композитору после его знакомства с Сергеем Дягилевым. Первоначально музыка к балету «Жар-Птица» для «Русских сезонов» в Париже была заказана другому композитору. Но тот не торопился выполнять заказ, и тогда Дягилев обратился к Стравинскому. Но настоящей знаменитостью композитор стал после скандальной премьеры балета «Весна священная» на его музыку. Похоронен на кладбище Сан-Микеле в Венеции.
ГЕОРГИЙ (ЖОРЖ) ПИТОЕВ
(1885, Тифлис-1939, Женева)
Хозяин собственного театра в Париже, пользовавшегося большим успехом у французской публики.
ЛЮДМИЛА ПИТОЕВА
(1899, Тифлис – 1951, Рюэй-Мальмезон, Франция)
Снималась в кино, но оставалась, прежде всего, театральной актрисой. Ее игра в спектакле «Идиот» по роману Достоевского восхищала Коко Шанель.
ГЕОРГИЙ (ЖОРЖ) БАЛАНЧИН
(1904, Санкт-Петербург – 1983, Нью-Йорк)
Великого хореографа похоронили на кладбище Нью-Йорка, где хоронят знаменитых и богатых людей. Правда, могила у создателя американского балета весьма скромная. Когда родственники поинтересовались, почему у Баланчина такое невзрачное надгробие, им ответили, что Жорж был аскетичным человеком.
О том, что стало с квартирой Баланчина и его коллекцией шедевров мировой живописи, его родственникам никто не сообщил. Им передали лишь золотые часы, указанные в завещании. Которые, правда, потом попросили вернуть в музей Баланчина в Нью-Йорке. Но сделать это было, увы, уже невозможно.
«Когда в Грузии были тяжелые времена, эти часы нам пришлось продать, – поведал автору этих строк племянник хореографа Джарджи Баланчивадзе. – При этом перекупщикам оказалось все равно на выгравированную надпись на часах. За часы они заплатили нам по весу драгметалла – сто рублей»…
История семьи Баланчивадзе – одно из открытий этой книги. Когда мне рассказали, что в Тбилиси живет племянник великого Жоржа Баланчина, первого хореографа XX века и фактически создателя американского балета, конечно же, мне захотелось с ним повстречаться. Джарджи Баланчивадзе на встречу согласился, но первые минуты разговора был довольно строг.
"О чем вы хотите говорить? – спросил он меня, едва я переступил порог квартиры его отца, известного грузинского композитора Андрея Баланчивадзе, где жил и сам Джарджи. – Если обо всем, то разговора не получится. Так ведь и об охоте можно разговаривать, и о футболе. Вы извините, если я покажусь вам излишне строгим, но мне разные журналисты встречались. Одних я вообще чуть ли не с лестницы спустил. Пришли со мной разговаривать о Жорже Баланчине, а сами ни одной его постановки не видели. А начали интервью с вопроса о том, чем живопись отличается от музыки. Ну это они на мои работы – видите, ими увешаны все стены этой комнаты– посмотрели и решили соригинальничать. Ладно бы еще спросили, что общего у музыки и живописи. А так что им ответить? Что музыку слушают ушами, а живопись воспринимают глазами? Так я им и ответил. А потом и вовсе предложил прекратить разговор".
Хозяин квартиры был, кажется, приятно удивлен, что меня интересует не только его великий дядя, но и отец. Действительно, интересно же было узнать о семье, которая явила миру сразу двух гениев: хореографа и композитора. И с кем было говорить о Баланчивадзе, как не с их единственным племянником и сыном.
"Начну тогда с деда, он был выдающимся певцом, – начал свой рассказ Джарджи. – У него был превосходный баритон. Один из друзей Мелитона, великий философ Владимир Соловьев, просто влюбился в Грузию благодаря народным грузинским песням, которые ему пел дед. Это потом уже Мелитон начал писать музыку.
Мелитон Баланчивадзе сочинял оперы, которые ставились в Петербурге; общался с Антоном Рубинштейном, подарившим ему свой рояль, и вошел в историю, как издатель писем Михаила Глинки. Деньги на издание он… выиграл в лотерею.
Вообще, это довольно комичная история. Билет принадлежал его жене Марии Николаевне, которая по отцу была немкой. Правда, фамилию она носила материнскую, Васильева. Она долго хранила билет, хотя и не надеялась на выигрыш. Но сам билет тоже что-то стоил. И когда у молодых наступили совсем уж нелегкие времена, Мелитон высказал предложение билет продать.
Получив согласие жены, пошел в банк и сделал это. А когда вернулся домой, то случайно увидел газету с таблицей розыгрышей. Он сопоставил записанный заранее номер билета с результатами и обомлел – именно на только что проданный за копейки билет выпадал самый большой выигрыш в 200 тысяч рублей.
Надо заметить, что Мелитон был довольно активным человеком, и немедленно отправился в банк, в надежде, что там только что вышедшую газету могли и не просмотреть. В банке он заявил, что передумал и не такое уж у него катастрофическое положение, чтобы продавать билет. И попросил вернуть его назад. Самое удивительное, что билет ему вернули.
Большую часть денег он отдал в Русское музыкальное общество, чтобы напечатать письма Глинки. И попал за это в энциклопедию. А оставшиеся деньги, по советам друзей, вложил в тигельный завод. И опять-таки в энциклопедии можно прочесть, что первый в России тигельный завод был построен на средства Мелитона Баланчивадзе. Но дед быстро разорился. Он же ничего в этом не понимал. Мало того, что стал банкротом, он еще и в долговую тюрьму угодил.
В итоге от громадной суммы не осталось ничего. Не считая лошади, которую Мелитон успел приобрести. Как-то композитор ехал на ней по Петербургу. Неожиданно, проезжая мимо играющего оркестра, лошадь начала танцевать. Потом выяснилось, что Баланчивадзе купил животное, которое раньше служило в цирке…
У него были знакомые в Финляндии, он купил большую дачу в деревне. Но мы только в американской книжке эти фотографии видели. Замечательное место. Кажется, оно и сейчас нам принадлежит, так как оно было записано на имя бабушки. Но мы не делаем попыток вернуть. Сам Баланчин там наверняка хоть раз побывал. Не мог он не съездить в место, где провел все детство».
Судьба родной сестры Георгия и Андрея Баланчивадзе сложилась трагично. В Петрограде ее удочерила жена брата Мелитона, Ивана Баланчивадзе, бездетного военного. Затем девушка тоже приехала в Тифлис, поступила в академию художеств и вышла замуж за немца. Вскоре перед супругами поставили условие – либо Хаген, так звали мужа Тамары, меняет гражданство, либо она вслед за ним покидает страну. На семейном совете было решено, что Хаген уедет, а затем вызовет к себе молодую жену. Супруг уехал и навсегда исчез из жизни Тамары Баланчивадзе.
В Грузии она стала театральным художником, сотрудничала с театром Марджанишвили, работала с Еленой Ахвледиани. А затем вернулась в Ленинград и устроилась в кукольный театр под руководством
Сергея Образцова. После начала блокады Ленинграда с помощью брата Андрея Тамара получила возможность покинуть осажденный немцами город. Но не доезжая до Тихорецка поезд, в котором она ехала, попал под бомбежку. И больше о Тамаре семья не слышала…
«Что объединяло братьев – любовь к Чайковскому. Петр Ильич оказал большое влияние на них. Только Андрей тяготел к мужественной стороне его музыки, а Жорж – к европейски-женственной.
Он действительно хотел поставить балет на музыку отца, но не успел. Папа ездил к нему в Америку, возил свои работы. Баланчин говорил, что хочет сделать «харчо» из грузинских произведений. Папа играл ему отрывки из своего балета «Мцыри», что-то еще. Баланчин очень интересовался танцем хоруми, который у нас танцуют мужчины. А он хотел поставить этот танец для женщин. Это вообще очень характеризует Баланчина – он всегда выше ставил женщину. Мне он как-то сказал: «Мужчина – это слуга женщины». Грузин так бы никогда не сказал. Папа наш, например, никогда так не думал, дома он был патриархом.
К сожалению, совместной работы у братьев не получилось. Наверняка, это было бы интересное сотрудничество. Хотя Баланчин и был далек от грузинской культуры.
Он признавался во время своего приезда, что ему не нравится, что у нас в Грузии вечно сидят за столом, едят, пьют. «Сколько можно есть?» – спрашивал он. При этом правда, вино ему нравилось, он говорил, что белое и красное вино – это как брат и сестра. Баланчин очень ценил время и в Грузии, со всеми ее застольями, кажется, просто физически страдал. А папа, наоборот был знаменитым тамадой.
Я иногда задумываюсь – когда он вообще успевал музыку писать
Отец не только сочинял концерты, но и писал музыку к самым известным грузинским фильмам – «Георгий Саакадзе», «Клятва» и другим. Вместе с поэтом Галактионом Табидзе устраивал вечера, на которых великий поэт читал свои стихи, а отец играл на рояле. Когда Табидзе читал со сцены свое знаменитое стихотворение «Мери», посвященное княгине Мери Шарвашидзе, то просил, чтобы отец в это время играл Массне.
В молодости отец написал прелюдию и фугу для органа. Во время творческой командировки в Дюссельдорф, где он работал над мюзиклом, он услышал свое произведение в одной из церквей. Оказалось, что органист собора решил таким образом сделать композитору сюрприз.
А Баланчин был уже, конечно, американцем – и внешне, и внутренне. Рассказывал нам, что когда в Москве его пытались обвинить в бездуховности постановок, он спрашивал в ответ: «А вы верите в Бога?».
Кстати, во время первого приезда Баланчин вдруг исчез. Потом стало известно, что он срочно улетел в Америку. Тогда советские подлодки как раз столкнулись с американскими возле Кубы. И дяде позвонил Джон Кеннеди, с которым он дружил, и приказал немедленно вернуться в США. Мы еще очень удивились – куда он пропал? Когда все успокоилось, Баланчин вернулся в СССР».
Несмотря на то, что первый раз в Грузию он приехал только в 1962 году, Баланчин всегда называл себя грузином. Когда в 1967 году ставил балет «Драгоценности» на музыку Стравинского, пояснял: «Я всегда любил драгоценные камни. Я ведь восточный человек, я грузин».
В нью-йоркской квартире он обожал сам готовить грузинские блюда, лично покупая в мясных лавках продукты и называя свой дом «духаном».
Он сам вел хозяйство и не любил, чтобы кто-то выполнял за него работу по дому. «Не люблю, чтобы для меня что-то делали. Я независимый, это во мне грузинская кровь говорит», – признавался он в Нью-Йорке писателю Соломону Волкову.
Для родственников смерть Баланчина стала полной неожиданностью. У него обнаружили тромбы в сердце, была сделана операция. В начале апреля 1983 года Андрей Баланчивадзе получил телеграмму о том, что брату лучше. А уже 29 апреля пришло извещение о смерти в результате воспаления легких.
«Отец очень хотел поехать на похороны брата. Да и советские чиновники, кажется, были весьма заинтересованы в этом, – рассказывал Джарджи Баланчивадзе. – Они надеялись, что таким образом смогут получить права на балеты Баланчина. Но папу на похороны не пустили… сами американцы. Они сказали, что в Нью-Йорке нет советского посольства и им сложно сделать для отца приглашение.
А потом оказалось, что незадолго до смерти Жорж Баланчин составил завещание. Довольно подробное, надо заметить, где были отмечены чуть ли не все ложки и вилки, находящие в его доме. Хотя зная характер Жоржа и характер отца, трудно себе представить, что они могли думать о смерти.
Как мне потом рассказывали, Баланчина вынудили составить завещание, испугав тем, что иначе все его балеты достанутся «Советам», которые он ненавидел. В итоге несколько сотен своих постановок дядя завещал женщинам, которых любил. А отцу достались золотые часы, которые Баланчину когда-то подарил Линкольн Кирстайн, богатый предприниматель, собственно, и пригласивший дядю в Америку…»
Детей у Жоржа Баланчина не было. Как он сам говорил, все балеты он посвящал своим женщинам. Ради них он и жил.
Официально Баланчин был женат четыре раза. Каждый раз он выбирал в жены молодую танцовщицу, ставил на нее балеты, а через какое-то время увлекался другой девушкой. И все шло по кругу – влюбленность, женитьба, совместное творчество, расставание.
При этом когда племянник поинтересовался у него, почему он так часто менял жен, Жорж ответил: «Это не я уходил, это они меня бросали».
«Баланчин говорил, что все жены были его главными музами. Понимал ли он, что является великим человеком? Ну, поскольку он каждый день слышал это от своего окружения, то, конечно, понимал. Классиком себя не называл, он не был настолько нескромным. Признавался лишь, что он – диктатор. А еще говорил, что он одновременно – и воздух, и вода. Он же был Водолеем по гороскопу.
Официальным наследником Баланчина стал фонд его имени, который не поддерживает с нами никаких отношений. Думаю, фонд не заинтересован в общении с нами. А мы были бы не против. Но здесь сложный вопрос. Американцы хотят сохранить все права на наследие Баланчина. Но нам ничего и не надо. Наша задача – чтобы помнили отца. А пока получается, что Баланчину в Тбилиси поставили памятник, а нашему отцу даже мемориальной доски нет.
Знаете, когда у Дмитрия Шостаковича родился сын, которого я хорошо знал, его стали называть Лжедмитрий. Он потом уехал за границу и выступал там с симфониями отца, успешно дирижировал. На мой взгляд, он не заслуживал такого прозвища, так как явно отличался от других детей знаменитостей и был очевидно талантливым человеком.
Но подобное отношение очень распостранено. Так и к моему отцу относились. Раз Баланчин такой великий, то его брат должен быть проще. А отец как раз был более одарен. Что хотите, то со мной и делайте, но это мое искреннее убеждение. Потому что писать музыку – особый дар. Ведь сочинять музыку – это еще не значит быть композитором. А в Грузии отец был действительно главным композитором. И страна, к сожалению, его не оценила. Даже в консерватории его портрета нет. При том, что отец сделал значительно больше для грузинской музыки, чем Баланчин для американского балета…»
Хотя можно сказать и так: один брат создал балет в США, а другой – в Грузии. В 1937 году в Тбилиси состоялась премьера балета «Сердце гор», написанного Андреем Баланчивадзе. Художником был Солико Вирсаладзе. Дирижером – Евгений Микеладзе. Успех у балета был невероятный.
Сразу после войны в Большом театре в Москве шел его балет «Страницы жизни». В последний момент постановка Леонида Лавровского едва не была отменена. Дали знать о себе вечные интриги и ревность других композиторов. За защитой Андрей Мелитонович решил обратиться к Лаврентию Берия.
Набрав номер его телефона, Баланчивадзе рассказал о том, что для премьеры балета все готово – созданы декорации, сшиты костюмы и даже проведена генеральная репетиция. Берия, выслушав создателя балета, ответил загадочной фразой: «Семь раз отмерь – один отрежь». И положил трубку.
По мнению сына Андрея Баланчивадзе, сталинский министр тем самым показал композитору, что он осмелился побеспокоить слишком высокие силы. Правда, в итоге премьера балета все-таки состоялась.
Через несколько лет Баланчивадзе написал балет, посвященный Индии. Советское правительство специально заказало его для гастрольной поездки в честь юбилея семейства Ганди. Но премьера так и не состоялась. Когда работа композитора была завершена, из Индии пришло трагическое известие: премьер-министр страны Индира Ганди погибла в результате покушения…
В балетном мире Андрей Баланчивадзе был уважаемым человеком. Его близкой подругой была великая Галина Уланова, которая не раз выражала желание танцевать в балетах грузинского композитора. На дачу Андрея Мелитоновича в Абхазию приезжала Майя Плисецкая, обожавшая бродить с маэстро вдоль моря. А первым исполнителем главной партии в балете Баланчивадзе «Сердце гор» был легендарный Вахтанг Чабукиани.
«В некоторых произведениях отца я узнаю события, которые мы пережили. Мы ведь голодали с 1941-го по 1950-й, военная и послевоенная Грузия очень плохо жила. Худые, как щепки были, скелет один.
Отец всячески искал работу, связанную с музыкой, чтобы прокормить семью. Как-то повез нас, троих маленьких детей, на исполнение какого-то своего произведения в Гагры. Дорог не было, мы по полям ехали и решили переехать реку Ингури. Тогда моста еще не построили, но отец был рисковый и решительный человек. Въехали мы в реку и на середине машину стала заливать вода. Если бы наши крики не услышали сванские пастухи, мы бы погибли. На конях они въехали в реку и по одному нас вытаскивали. Машину каким-то бычком вытянули, грузовики не смогли. Пока чинили машину, ночевали в маленькой котельной. Ночью, пока мы спали, отец вышел погулять и, видно, пережил какое-то романтическое приключение. И все это описал в квартете. Слушая его, узнаю и ту дорогу, и реку, и нашу ночевку».
Андрей Баланчивадзе пережил брата на девять лет – он умер в 1992 году.
«Мы даже не знаем, почему папа ушел, – говорил мне Джарджи Баланчивадзе. – Он не собирался умирать, был очень здоровым человеком. Если болел, то мы все равно знали, что он обязательно выздоровеет. А тут никто не мог даже диагноз поставить. Я прихожу к такому выводу, что человек не потому умирает, что болеет, а потому болеет, что должен умереть.
Папа много курил, нет ни одного портрета, где он был бы без сигареты. И это нам передалось. Мама как-то попросила, чтобы отец на нас воздействовал. В итоге он вызвал меня с сестрой и спросил: «Я хорошо соображаю? У меня хорошее здоровье? Так вот имейте в виду – я с детства курил!». И мы все дымим…
Грузин так умирает, что должен успеть благословить семью, друзей и уйти оптимистом, без сожаления. И последнее музыкальное произведение отца так и заканчивается – на оптимистичной ноте…»
Сын Андрея Баланчивадзе стал пианистом. Да и была ли у Джарджи какая-либо альтернатива в выборе профессии, если все разговоры дома велись в основном о музыке, в гостях бывали Генрих Нейгауз и Дмитрий Шостакович, а по утрам юношу будила музыка Бетховена в исполнении Марии Юдиной?
Последние годы жизни Джарджи Баланчивадзе был больше известен, как художник. Поверить в свои силы ему помог Баланчин.
«И за это у меня к нему личная благодарность, – вспоминал Джарджи. – Жорж был связан с выдающимися художниками и складывалось впечатление, что он хорошо разбирается в искусстве. Когда он пришел ко мне, у меня в комнате висели две картины – одна кисти знаменитого художника, а другая – моя. Я сказал: «Не правда ли, какая прекрасная картина?», указав на полотно известного мастера. Баланчин посмотрел и произнес: «А мне больше эта нравится», указав на мою картину. И я после этого действительно поверил в свои силы. Не раз выставлялся как художник за границей».
Дочь Андрея Цискари (в переводе с грузинского ее имя означает «заря») посвятила свою жизнь балету. Великий дядя видел ее на сцене, но сотрудничества, увы, не получилось. О чем, впрочем, сама Цискари, кажется, не очень переживает.
Хотя, может, это только кажется. Брат и сестра Баланчивадзе – гордые и достойные люди. Единственное, в чем с горечью они признались в разговоре – это в том, что в непростые для Грузии годы им пришлось продать многое из наследия отца и дяди. В семье остался лишь орден Дружбы, которым был награжден Андрей Баланчивадзе. «Во время тяжелых лет без света, газа мы продавали медали. Правда, сами документы сохранились»…
А еще Джарджи переживал, что творчество отца фактически неизвестно нынешнему поколению: «После ухода Андрея ни разу не исполнялись его произведения. Как же тогда его смогут оценить?»…
СЕРГЕЙ ДЯГИЛЕВ
(1872, Селищи, Новгородской губ, – 1929, Венеция)
Создатель труппы «Русский балет Сергея Дягилева» был большим мистификатором. Любил рассказывать в компаниях, что является потомком Петра Первого и был счастлив, когда кто-то из друзей замечал внешнее сходство первого русского императора и основателя «Русских сезонов». Во время одного из первых приездов в Париж получил весьма существенную финансовую помощь от Габриэль Шанель. При этом деньги были переданы ему с требованием полной анонимности. «Иначе на другой день у моего магазина будет стоять очередь из просителей», – объяснила поставленное условие Шанель.
СЕРГЕЙ ЛИФАРЬ
(1904, Киев – 1986, Лозанна)
Мировая слава настигла танцовщика в 24 года, когда сцену покинул великий Вацлав Нижинский. В 1929 году Лифарь пришел в Парижскую Оперу и почти три десятилетия возглавлял этот прославленный театр. В 1958 году Лифарю пришлось оставить Оперу – за руководство театром во время фашистской оккупации Парижа его обвинили в сотрудничестве с немцами. Поговаривали, что Лифарь летал в Киев повидать своих родственников на личном самолете фюрера. Обвинения доказать не удалось, но на великую сцену танцовщик и хореограф больше не ступал.
Он основал Парижский университет хореографии и был его первым ректором. Собрал уникальный архив писем и документов пушкинской эпохи, который хотел передать в дар Советскому Союзу. Власти ответили отказом, чтобы спустя годы приобрести письма Пушкина у вдовы Лифаря за один миллион долларов. Его мечта поставить в Большом театре «Федру» так и не осуществилась. Об этом в беседе с балериной Тамарой Тумановой говорит прославленный хореограф Юрий Григорович: «Я Сережу хорошо знал, но в других ситуациях, естественно. И ситуациях драматических. Я его приглашал в Большой театр. Предполагалось, что он поставит у нас «Федру». Я его возил в Министерство культуры, со всеми перезнакомил, заручился их поддержкой. Его хорошо принимали, говорили «да», а только он выходил из кабинета, как они, задержав меня на минутку, говорили: нет, ни в коем случае, он эмигрант, заигрывал с немцами и прочее. Я возражал – как же так, человек привез в Россию автографы Пушкина, ряд вещей его переданы Пушкинскому дому. Сделайте и вы ему подарок. Ничего не стали слушать, запретили. У меня довольно много писем Лифаря, где он глубоко переживает, страдает, жалуется, спрашивает: ну что же Фурцева молчит, ничего не отвечает. У меня не хватало сил сказать ему…»
Последние три десятилетия жизнь танцовщика была связана с графиней Лилиан Алефельд. Похоронен на кладбище Сен Женевьев де Буа.
БОРИС КОХНО
(1904, Москва – 1990, Париж)
Приехал в Париж в 17 лет и сразу познакомился с Сергеем Дягилевым, получив предложение стать его секретарем. На вопрос Кохно о том, чем должен
заниматься секретарь, Дягилев ответил: «Быть необходимым». Кохно блестяще справился с поставленной задачей. Был также автором либретто, по которым ставили балеты Жорж Баланчин, Бронислава Нижинская, Леонид Мясин.
Накануне своей смерти Дягилев отправил Борису телеграмму с требованием немедленно приехать в Венецию. Увидев молодого человека, входящего в его гостиничный номер, улыбнулся: «Теперь все будет хорошо». Но через два дня Сергея Дягилева не стало.
После смерти своего учителя, Кохно продолжил сотрудничество с балетом – в 1945 году он стал художественным руководителем балетной труппы Театра Елисейских полей.
МИСИЯ СЕРТ
(1872, Санкт-Петербруг – 1950, Париж)
При рождении девочку назвали Марией-Софией. Однако всю жизнь к ней обращались на польский манер – Мизия, или просто Мися. Портреты Миси писали самые выдающиеся художники ее времени-Тулуз-Лотрек, Боннар, Вюйяр, а Ренуар создал и вовсе целых восемь портретов.
ЗАХАРИЙ МДИВАНИ
(1867, Батуми – 1933, Париж)
Генерал-майор. Окончил Тифлисский кадетский корпус и Николаевскую академию Генерального Штаба. Военный комендант Батумского края. В Париже возглавлял союз лейб-эриванцев.
РУСУДАН МДИВАНИ
(1906, Батуми – 1938, Париж)
Умерла от туберкулеза. Похоронена в Лозанне, на кладбище неподалеку от могилы Коко Шанель.
АЛЕКСЕЙ МДИВАНИ
(1905, Батуми – 1935, Испания)
Банкир. Дважды женат. Погиб в автомобильной катастрофе. На момент гибели состояние Алекса Мдивани составляло 2 985 000 долларов. Его наследницей стала сестра Русудан.
ДАВИД МДИВАНИ
(1902, Батуми – 1984)
Вместе с братом Сергеем пробует устроить жизнь за океаном и перебирается из Парижа в США. Работает в радиомастерской у эмигранта из Грузии. Служил в американской армии. Дважды женат.
СЕРГЕЙ МДИВАНИ
(1903, Батуми – 1936, Флорида)
В 24 года женится на самой большой кинозвезде того времени Поле Негри. Всего был трижды женат, последний раз – на первой жене брата Алексея. Погиб, по одним сведениям, во время игры в поло, по другим – на киносъемках, вылетев из седла и попав под копыта собственной лошади.
НИНА МДИВАНИ
(1910, Батуми —1987, Нью-Йорк)
В 1936 году вторым браком вышла замуж за сына писателя Артура Конан-Дойла Дэнниса. В 1955 году супруг Нины погиб в Индии. Ее третьим избранником стал секретарь Дэнниса Конан-Дойла Энтони Харвуд. Несколько лет являлась обладательницей литературных прав на произведения своего бывшего свекра.
Когда в шестидесятых годах прошлого века в Париже у Нины пропадет драгоценная брошь с рубинами и бриллиантами, она даст такие показания детективам, что потерю удастся обнаружить в течении нескольких часов. «Даже сам Шерлок Холмс не смог бы оказать французской полиции такой помощи», – напишут о вдове сына Конан-Дойла газеты.
РУБЕН МАМУЛЯН
(1897, Тифлис – 1987, Лос-Анджелес)
Звезда с его именем заложена на Голливудской аллее славы. Одновременно на экраны Америки в 1933 году вышли два фильма режиссера: «Королева Кристина» с Гретой Гарбо и «Песнь песней» с Марлей Дитрих.
ПАВЕЛ ЦИЦИАНОВ
В 1947 году вынужденно уехал из Парижа в Мадрид, где и скончался в 1977 году.
КОНСТАТИН ВЕРИГИН
(1899, Санкт-Петербург – 1982, Париж)
Окончил химический факультет университета в Лилле. Несколько лет являлся председателем Ассоциации французских Парфюмеров. Автор книги мемуаров «Благоуханность. Воспоминания парфюмера».
ЭРНЕСТ БО
(1881, Москва —1961, Париж)
В возрасте тридцати двух лет создает духи «Букет Наполеона», которые приносят ему первую известность. В 1913 году в честь 300-летия Дома Романовых создает духи «Букет Екатерины» – в память императрицы Екатерины Второй. В годы гражданской войны был комендантом лагеря военнопленных красноармейцев на Кольском полуострове. В 1919 году эмигрировал во Францию и спустя год начал работать над созданием духов для дома Шанель, обессмертивших его имя.
Ученик и коллега Бо Константин Веригин писал в своих мемуарах: «В разговорах со мной Э. Бо постоянно настаивал на том, что всякий парфюмер должен быть артистом и, следовательно, интересоваться всем, что прекрасно в мире, любить красоту, искать и творить ее. Всю свою жизнь он интересовался искусством и смог оставить своим наследникам значительную коллекцию фарфора, картин, книг, миниатюр, мебели, ковров, серебра, икон. Нередко он говорил мне о своих находках и приглашал к себе, чтобы я мог полюбоваться ими. Большая часть его собрания была из России. Немало редких сокровищ было в свое время вывезено русской аристократией, бежавшей с родины, и эти вещи можно было приобрести за сравнительно небольшую цену. За короткое время его большая квартира на бульваре Делессер стала настоящим музеем. Он терпеливо изучал историю каждого приобретенного предмета. Так, всю жизнь он собирал русский фарфор, тарелки из знаменитых сервизов: св. Анны, св. Владимира, св. Андрея, маршалов, св. Георгия. Помнится, в этой коллекции было более 60 предметов. Ему удалось также приобрести целый ряд картин известных русских художников. Кроме того, он был известен как chevalier du Jastevin (член Ордена рыцарей дегустации), коллекционируя лучшие вина Франции. В его подвалах было более двух тысяч бутылок самых лучших марок. Он любил угощать гостей своими винами, объясняя их достоинства. Обеды его были всегда весело и прекрасно организованы. Еда неизменно хороша. Существовала лишь одна опасность – потерять способность ясно судить о марках вин Бургундии и Бордо…
Помню, как однажды, еще молодоженами, субботним июльским вечером гуляли мы с женой в садах Трокадеро и решили подняться к Эрнесту Бо. Он встретил нас, как всегда, радушно. Было четыре часа дня. Он угостил нас малиной, только что полученной из деревни. Заговорили о ее чудесном запахе, и Бо решил, что только шампанское («великого года») достойно дополнить ее. Он поднял из подвала пять бутылок различных марок шампанского. Первой была осушена бутылка «Moet et Chandon». Второй – «Pommery». Небольшое сообщение о разнице вкуса и запаха этих двух марок вин мы прослушали заранее. После третьей бутылки, на этот раз «Roederer», моя голова несколько затуманилась, но Бо распил с нами еще две бутылки. После чего мы уже были не в состоянии вернуться пешком, хотя жили в Отее, совсем рядом, и наняли такси.
Весь персонал любил его за внимание и вежливость, даже в сочетании с самой высокой требовательностью и безупречностью в работе. Он внушал уважение к себе, но все работавшие у него чувствовали его доброту и считали его основой благосостояния Дома».
ДМИТРИЙ ДЖОРДЖАДЗЕ
(1898, Кахетия – 1985, Ницца)
Самой большой мечтой князя было приехать на родину, в Грузию. Отношения с родными, оставшимися в Тбилиси, он стал поддерживать с 1961 года, как только это стало возможным. Грузинские родственники были уверены, что Мито женился на Консуэло Вандербильд – именно так было написано в журнале, который чудом попался на глаза его матери.
Первоначально был похоронен на кладбище в Ницце. Но после того, как плата за могилу перестала поступать, прах князя был перенесен на кладбище в Ментоне.
АРЧИЛ ЧКОНИЯ
(1895, Тифлис – 1956, Нью-Йорк)
Он никогда не жаловался на здоровье. Его неожиданная смерть от сердечного приступа в 1956 году стала для Рубинштейн большим потрясением.
Несколько дней Елена не выходила из своей комнаты. Первым пунктом ее завещания стало требование похоронить в одной могиле с Арчилом.
ЕЛЕНА РУБИНШТЕЙН
(1872, Краков – 1965, Нью-Йорк)
Ее первым мужем стал журналист и писатель Эдвард Титус.
Они познакомились в 1908 году в Лондоне и прожили вместе почти тридцать лет, у них было двое сыновей. Американец представлялся ей идеалом мужчины. Эдвард, журналист по профессии, помогал жене сочинять тексты рекламных буклетов и вообще всячески поддерживал предприимчивую супругу.
Елена, в ответ, основала для Эдварда издательский дом, специализирующийся на публикации книг в категории luxe edition — количество отпечатанных на бумаге ручной работы экземпляров было ограничено.
Самыми известными книгами, опубликованными издательством Титуса, были изданный на английском роман «Любовник леди Чаттерлей» и английский перевод воспоминаний легендарной музы и натурщицы монпарнасских художников Кики. Мемуары, предисловие к которым написал Эрнест Хемингуэй, имели громадный успех, Титус сумел на этом неплохо заработать.
У них вообще была почти писательская семья. Рубинштейн, конечно, мечтала, чтобы их сыновья стали директорами ее компании. Но младший Гораций тоже начал писать книги.
Да и самой Елене было не чуждо ремесло сочинителя. Из-под ее пера вышла книга «Искусство женской красоты», в которой она советовала своим читательницам в любую погоду выходить из дома в перчатках, двадцать минут в день уделять гимнастике, а на ночь обязательно наносить на лицо крем.
Рубинштейн была первым в мире косметологом, который классифицировал кожу на три типа: сухая, нормальная и жирная. Она же была первой, кто изобрел увлажняющий крем. Одним словом, книги семейства Титус-Рубинштейн пользовались большим успехом и имели на то все основания.
Казалось бы, союз Эдварда и Елены был прочен и нерушим. Но, прожив два десятка лет вместе, супруги поняли, что на самом деле они совершенно разные люди. Разногласия начались с нежелания Титуса перебираться в Америку, где в основном работала Рубинштейн. А она не могла понять, как можно больше всего в жизни интересоваться книгами. Вдобавок ее раздражал богемный стиль жизни мужа.
Когда она приезжала к нему в Париж, то все их дни строились по одинаковому сценарию: обед в «Ля Куполь», а затем – бессмысленное, как представлялось Рубинштейн, времяпровождение в кафе «Селект».
Предпринимательницу выводила из себя страсть мужа отвечать на приветствия незнакомых ей людей, приглашать их к своему столику и бесконечно обсуждать совершенно неинтересные для нее темы литературы. В конце концов, Елена в раздражении возвращалась в Нью-Йорк и привести ее в доброе расположение духа удавалось лишь десятому по счету письму Титуса.
Но вскоре переписка между супругами утратила свою силу. Многочисленные друзья Рубинштейн, а главным образом, художница Тамара де Лемпицка, принялись убеждать Елену «раскрыть глаза» и понять, наконец, что у Титуса в Париже есть любовница. Потому он и не хочет переезжать в Нью-Йорк. Иначе, мол, какая ему разница, где печатать свои книги на английском.
В один из дней Рубинштейн неожиданно для мужа приехала в Париж. Титуса не было дома. Зато тут же нашлись доброжелатели, которые доложили, что его вот уже несколько дней видят в обществе молодой женщины. Ею оказалась молодая писательница Анаис Нин, которая в тот момент как раз закончила работу над своей первой книгой и искала издателя.
В течении двух недель Рубинштейн добилась от Титуса развода. При этом личной встречи бывших супругов так и не состоялось. Они привычно обменивались письмами. Правда, тон посланий был совсем иным, нежели всего месяц назад. Эдвард пытался объяснить жене, что ее ввели в заблуждение американские сплетники-друзья, а Анаис Нин, роман с которой ему приписывали, и вовсе замужняя дама. Но Елена отвечала, что у их отношений нет будущего и она скорее перережет себе горло ножом, чем останется рядом с Титусом. В итоге развод был оформлен и 62-летняя Рубинштейн осталась одна.
Из депрессии она вышла лишь познакомившись с Арчилом Чкония. Частым гостем молодой семьи бывал Сальвадор Дали, написавший портреты князя и княгини. Испанец был хорошим другом Арчила, о чем годы спустя рассказал проникшим на территорию его дома в испанском Фигейросе двум грузинам. Те попытались через забор перелезть в сад Сальвадора и неожиданно столкнулись с самим хозяином. От полиции непрошенных гостей спасла их национальность.
Когда Дали услышал, что перед ним грузины, то пришел в самое благостное расположение духа, пригласил их за стол и поведал, как весело проводил время в Нью-Йорке с Арчилом Гуриели-Чкония…
Елена Рубинштейн, княгиня Гуриели-Чкония, прожила 94 года. В конце жизни она поражала близких удивительной скупостью. Обладательница десятков миллионов долларов лично следила за тем, чтобы в офисе и дома не горел свет в комнатах, где никто не находился.
Радовалась тому, что ее соседом в Париже стал премьер-министр Помпиду. По утрам Рубинтшейн вызывала такси в то же время, когда за Помпиду приезжал кортеж. Пристроившись позади машин премьер-министра, Елена легко миновала светофоры и, таким образом, платила по счетчику меньше на несколько франков.
Обедала Рубинштейн у себя в кабинете, достав принесенную из дома в пластиковой коробочке снедь. При этом могла подарить несколько тысяч долларов неизвестной женщине, написавшей в письме, что ей нечем кормить своих детей.
Дети были больной темой для Рубинштейн. Ее младший, самый любимый, сын Гораций Титус погиб в автомобильной катастрофе в возрасте 46 лет. Елена была так подавлена известием о гибели сына, что не нашла в себе силы присутствовать на его похоронах. Старший сын, Рой Валентин, благополучно дожил до 80 лет.
Сама Елена успела встретить свой 94-й день рождения. До самого последнего дня ее внешний вид был безукоризнен. «Как бы у женщины не тряслись руки, – говорила Рубинштейн, – она всегда сможет найти силы нанести макияж». Другое ее известное изречение: «Не бывает некрасивых женщин, есть лишь ленивые».
Но эти слова могли быть обращены к кому угодно, только не к самой Рубинштейн. Ей удалось сохранить не только ясность ума, но и силу духа. Как-то утром в квартиру уже разменявшей десятый десяток женщины ворвалось двое грабителей, наслышанных о несметных богатствах хозяйки дома.
Связав горничную и дворецкого, преступники проникли в спальню Рубинштейн, где та, как обычно по утрам, читала газеты. Не растерявшись ни на секунду, она сумела незаметно достать из сумочки ключи от сейфа и спрятать их у себя на груди. Поэтому когда злоумышленники завладели ее сумочкой, в их распоряжении оказалась всего пара сотен долларов. Грозные крики Рубинштейн заставили их броситься наутек. На следующий день все газеты поместили на первых полосах материалы о том, как приближающаяся к столетнему юбилею женщина победила молодых бандитов…
30 марта 1965 года Елена, как обычно, отправилась на работу. Почувствовав себя плохо, попросила вызвать врача. Тот настоял на госпитализации. Это был, пожалуй, один из тех редких случаев, когда Рубинштейн позволила кому-то распоряжаться собою. В эту же ночь ее не стало…
ГАБРИЭЛЬ КОКО ШАНЕЛЬ
(1883, Сомюр – 1971, Париж)
Главным изобретением Шанель, оставшейся в двенадцать лет после кончины матери сиротой при живом отце, считают маленькое черное платье, которое журнал Vogue приравнял к созданию автомобиля Ford. Никогда официально не была замужем.
Вынужденно оставив Францию во время Второй мировой войны, вернулась в мир высокой моды в 1954 году в возрасте 71 года и сумела не сразу, но вновь преуспеть. Неоднократно пыталась писать мемуары, создавая каждый раз при этом новую биографию.
Причиной смерти 87-летней Шанель стал сердечный приступ. Отпевание великой Мадемуазель состоялось в церкви Святой Магдалины в Париже. Бывшие манекенщицы возложили к ее гробу венок из белых лилий. Свой последний приют Шанель обрела на кладбище швейцарской Лозанны. За могилой сегодня ухаживают трое русских дам, живущих в Швейцарии.
