Когда Джек Обри присоединил свой корабль к флоту в точке сбора к зюйд-осту от Тулона, "Ворчестер" был трижды обмотан двенадцатидюймовым канатом, а под днище подведен запасной лисель-спирт, густо обмазанный дегтем и паклей.
"Ворчестер" стал похож, как однажды в беспечном настроении представилось Джеку, на куколку бабочки, но, по крайней мере, сохранил все мачты и все пушки, хотя это и стоило экипажу парочки дней зверской работы на помпах, и, по крайней мере, выглядел чистым и опрятным, когда осторожно скользил по идеальному морю - синему-синему, с легкой рябью от ласкового легкого южного ветерка.
Все еще непрестанно хлестали струи откачиваемой воды, но опасности затопления больше не существовало. "Ворчестер" двигался в таком неспешном темпе, что у Джека оказалось достаточно времени рассмотреть эскадру.
Некоторые корабли отсутствовали, потому что их послали на Мальту на ремонт или потому что еще не присоединились к эскадре, но, с другой стороны, из Кадиса прибыли два семидесятичетырехпушечника и один восьмидесятипушечник, и, по крайней мере, какие-то припасы должны были достичь флота, поскольку сейчас виднелось всего с полдюжины временных мачт.
В этот тихий, солнечный день на всех кораблях открыты орудийные порты, чтобы проветрить нижние палубы, и за этими портами Джек ряд за рядом видел пушки, которые надраивали матросы.
Эскадра, хотя и побитая штормом и несколько уменьшившаяся, по-прежнему представляла собой мощную блокирующую силу. Джек уже издалека увидел достаточно, и когда, по вызову флагмана, плыл на баркасе вдоль линии кораблей, увидел еще яснее.
Это зрелище прибывающей мощи и ее точное соединение с эскадрой доставили ему удовольствие, но большая часть его мозга оставалась занята нехорошими предчувствиями и беспокойством.
Пока баркас скользил мимо великолепной позолоченной кормы "Океана", он услышал вой адмиральской собаки, а, когда Бонден зацепился за руслени (впервые в своей карьере капитанского рулевого промахнувшись), Джек был вынужден взять себя в руки перед тем, как подняться на борт.
Церемония приветствия прошла в молчании - со всех сторон он увидел лица столь же мрачные, как и его собственное, и секретарь адмирала, сопровождая его в адмиральский салон, тихо сказал: - Когда я вас приглашу, пожалуйста, пусть ваш доклад будет максимально кратким и гладким. У адмирала был длинный тяжелый день - с ним сейчас доктор Харрингтон.
Они немного постояли, глядя через темный прямоугольник полупортика на сияющий солнечный день, от темного обрамления казавшийся еще ярче и ослепительнее, а собака продолжала выть. "С ним доктор", - размышлял Джек. - "Значит, мопса посадили в загон: некоторые собаки терпеть не могут, когда к их хозяевам прикасаются".
"Океан" повернулся на четверть румба, и теперь они увидели корабль, скользящий по перламутровой поверхности моря где-то далеко-далеко.
Как и все моряки, Джек откинул голову назад, а потом наклонил из стороны в сторону, чтобы рассмотреть его: это был "Сюрприз", несомненно, который, вероятно, направлялся от прибрежной эскадры, но его борта окрашены в синий цвет и все, что он разобрал, так это то, что вымпел опущен до салинга: корабль находился в трауре.
- Что случилось с капитаном Латамом?
- Вы действительно видите так далеко? - проследив за его взглядом, спросил Аллен. - Боюсь, что погиб. Он и его первый лейтенант сражены одним и тем же ядром, когда "Сюрприз" бросился в атаку на "Робуст".
Из адмиральского салона вышел доктор Харрингтон, сутулый и мрачный, на ходу открыл дверцу загона, и пес, метнувшись по палубе перед Джеком и секретарем, бросился под стол адмирала.
Джек ожидал увидеть адмирала глубоко опечаленным и даже ослабевшим. Возможно, адмирал пребывал в ярости (иногда он превращался в сущего варвара), и, определенно, выбитым из колеи. Но Джек не ожидал увидеть адмирала, лишенного всяких признаков человечности. Это его обескуражило.
Адмирал Торнтон был чрезвычайно любезен и абсолютно сосредоточен. Поздравив Обри с прибытием "Ворчестера" и выслушав доклад о состоянии готовности корабля, который Джек в письменном виде выложил ему на стол, командующий добавил, что "Ворчестеру" совершенно определенно придется идти на Мальту для полной переоснастки: как от военного корабля от "Ворчестера" еще долго не будет толку, если вообще будет. Но на Мальте его орудия наверняка пригодятся.
Разум его все еще жив - решая насущные проблемы, он едва ли колебался, но того же нельзя сказать о самом адмирале. На Джека Торнтон глядел словно издалека - не холодно и не сурово, но словно бы из другого мира. Джек все сильнее чувствовал смущение, вызванное чувством стыда за то, что он все еще жив - тогда как человек напротив уже уходил.
- Тем временем, Обри, - произнес адмирал, - без дела вам сидеть не придется. Как вы, возможно, слышали, бедный Латам погиб в бою с "Робустом", так что вы проследуете к Семи островам на "Сюрпризе".
Смерть одного из турецких правителей на ионическом побережье привела к сложному положению, которое, возможно, позволит нам вытеснить французов из Марги или даже Паксоса и Корфу. Нам там нужен хотя бы один фрегат.
В подробности вдаваться я не буду - как вам известно, я очень скоро оставлю это место. Но мистер Аллен все подробно объяснит, а от контр-адмирала вы получите приказы. Доктор Мэтьюрин и мистер Грэхэм помогут советом. Не возражаете?
- Никак нет, сэр.
- Тогда всего вам наилучшего, Обри, - сказал адмирал, протягивая руку. И все же это было не нормальное человеческое прощание, скорее любезность, направленная на существо из другого мира, очень маленькое и далекое, находящееся словно бы на другом конце подзорной трубы, незначительное и мелкое, но с которым, тем не менее, приходится разбираться.
Лишь дважды Джек ощутил связь адмирала с этим миром - когда тот мягко прижал ступней громко скулящего мопса и когда обронил фразу "оставлю это место".
Всем уже известно, что "Океан" отплывает в сторону Маона и Гибралтара утром, но смысл адмиральских слов был бы ясен и человеку даже менее суеверному, чем Джек Обри, и тон непритворного смирения и покорности глубоко его потряс.
Возвратившись из кабинета в салон, Джек обнаружил там Стивена вместе с мистером Алленом и профессором Грэхэмом. - Капитан Обри, - произнес Стивен, - я говорил как раз мистеру Аллену, что должен отклонить поход вместе с тобой к адмиралу Харту. Есть обстоятельства, которые в настоящее время делают мой официальный визит по данному вопросу или любому другому, связанному с разведкой, абсолютно неподобающим.
- Я совершенно согласен, - подтвердил Грэхэм.
- Кроме того, - прибавил Стивен, - я должен навестить доктора Харрингтона и нашего пациента через пятнадцать минут.
- Очень хорошо, - сказал Аллен. - Тогда я пошлю доктору Харрингтону сообщение, что вы здесь. Господа, мы будем ждать контр-адмирала?
Контр-адмирал Харт никогда ранее не назначался на какие-либо командные должности, требующие личных решений, и перспектива выполнения непомерных обязанностей главнокомандующего в Средиземном море его ошеломила.
Хотя было понятно, что Адмиралтейство не оставит Харта в должности, настолько превосходящей его способности, а пришлет замену, как только новость о болезни адмирала Торнтона достигнет Лондона, манеры контр-адмирала и даже его внешний вид изменились почти до неузнаваемости.
Его малопривлекательное, покрытое пятнами лицо с узкими глазками походило на маску, которую Джек никогда ранее на нем не видывал, хотя они и были старыми-старыми знакомыми - маску неподдельной важности.
С Джеком он вел себя любезно, с Алленом и Грэхемом - довольно почтительно, а те, со своей стороны, обращались с ним без особого уважения. Харта никогда не допускали до секретной деятельности адмирала Торнтона - только к вопросам чисто флотского характера: он почти ничего не знал о глубоком влиянии политической ситуации и абсолютно ничего - о хрупкой разведывательной сети.
Харт с видимым усилием пытался понять Аллена, кратко описывавшего положение на Семи островах. - Итак, сэр, - продолжал Аллен, - я бы хотел обратить внимание не столько на сами Острова, сколько на их бывших союзников и подчиненные территории на материке, в частности, Кутали и Маргу.
Как вам известно, в Марге до сих пор присутствуют французы, и, судя по всему, засели они там так же прочно, как и на Корфу. И все же недавно главнокомандующему доложили о том, что тот, кто владеет Кутали, мог бы перерезать водоснабжение Марги и захватить город с тыла. Для атаки Паксо и Корфу база в Кутали оказалась бы очень кстати, а ведь эти города даже Бонапарт называет ключами к Адриатическому морю.
- Значит, надо захватить Кутали? - спросил Харт.
- Нет, сэр, - терпеливо ответил Аллен. - Кутали принадлежит туркам, а обижать их правительство нам категорически нельзя. Любой явный, необоснованный акт агрессии даст в руки нашим противникам в Константинополе отличные карты. Не стоит забывать, что французы располагают там очень умными людьми, мать султана - француженка, а недавние успехи Наполеона чрезвычайно усилили позиции французской партии.
Однако, так вышло, что этот город, бывший до подписания Пресбургского мира независимой христианской республикой, расположен между тремя бейликами с размытыми границами, поэтому его статус до сих пор четко не определен Константинополем.
Бывший правитель, смерть которого и вызвала этот кризис, должен был занимать свою должность только на время, необходимое, чтобы определиться с положением города – привилегиями и так далее. Это очень важная точка, ее желают захватить соседствующие правители, двое из которых, Исмаил и Мустафа, уже обратились к нам за помощью, а агент третьего правителя, как полагают, на данный момент находится на Мальте.
- Какой помощи они просят? - спросил Харт.
- Орудия, сэр, и порох.
- Орудия! - воскликнул Харт, поглядев на остальных, но ничего не добавил, а когда сначала Аллен, а затем и Грэхэм пояснили, что в отдаленных провинциях Турецкой империи вали, паши, аги и беи, хотя, в принципе, и подчиняясь султану, часто вели себя как независимые правители, увеличивая свою территорию захватом власти или путем открытой войны друг с другом, то приобрел недовольный вид.
- Не так давно Али Арслан из Янины нанес поражение и убил пашу Скутари, - сказал Грэхэм. - Правда, Скутари взбунтовалось, но то же нельзя сказать про Дервед-пашу Румелии или бея Меноглу.
- Независимость от Константинополя пропорциональна удалению от него, - сказал Аллен. - В Алжире, например, подчинение фактически эфемерное, здесь же, как правило, подчиняются, но с определенными вольностями.
Они частенько воюют друг с другом, но обычно делают это с воплями о лояльности султану, ибо, хотя Порта согласится со свершившимся, если это будет сопровождаться соответствующими подношениями, нужно сделать еще кое-что - поверженного противника нужно выставить таким образом, будто у него имелись предательские намерения, или он состоял в переписке с врагом.
- И кроме случаев, когда паша или вали отбрасывают свою преданность и идут на то, чтобы превратиться в полностью независимое государство, как сделали недавно Скутари и Пасанвоглу и как почти наверняка сделает Али-паша, как только уверится в Морее, так что, за исключением случаев полного мятежа, прямое назначение султаном в этих местах уважают, когда наконец оно приходит в виде его письменного указа или фирмана, - дополнил Грэхэм. - Письменный указ священен для всех. За исключением мятежников.
- Именно поэтому все три бея также задействовали своих агентов в Константинополе, борясь за назначение, - сказал Аллен. - Хотя, точнее сказать, они ожидают, что гораздо быстрее все уладят самостоятельно, так что сам факт владения и увеличившееся богатство сами скажут в их пользу.
К сожалению, один из них также счел нужным связаться с нашим посольством, что может осложнить нашу задачу, ибо, хотя адмирал Торнтон благоволит Мустафе как моряку и давнему приятелю - они познакомились, когда Мустафа находился в Дарданеллах - посольство продвигает Исмаила.
- Кто там сейчас правит? - спросил Джек.
- Третий - старый бей Шиахан, который спокойно сидит в нижней части города и пригородах. А христиане - жители Кутали беспрепятственно удерживают цитадель.
На какое-то время воцарилось шаткое перемирие. Ни один из трех турок не осмеливается напасть из-за страха столкнуться с коалицией двух оставшихся, а христиане ждут своего часа, но положение изменится, как только прибудут пушки.
- Так они собираются биться друг с другом, - поразмыслив, сказал Харт, - а мы должны дать им пушки. Что же стороны предлагают взамен?
- Всё то же: повернуть оружие против французов в Марге. Управившись в Кутали, они присоединятся к нашей атаке на Маргу, захватив её до того, как вмешается французская партия в Константинополе.
- Понятно. Есть ли пушки в наличии?
- Да, сэр. Два небольших транспорта уже подготовлены и находятся в Валетте. Беда в том, что мы не знаем, кому из претендентов довериться. Исмаил открыто заявляет, что генерал Донцелот, командующий силами на Корфу, сделал ему предложение, но это, может, и просто способ набить себе цену.
Мустафа ничего подобного не заявляет, но у нас есть определенные разведывательные возможности, чтобы понять, что он тоже мог вступить в контакт с французами.
Так что, учитывая все это, сэр, и принимая во внимание необходимость действовать быстро, решено отправить капитана Обри вкупе с политическим советником, чтобы понаблюдать на месте, встретиться с беями, вникнуть в обстановку, и, если возможно, выполнить операцию.
- Так и нужно, - согласился Харт.
- Возможно, также будет разумно приказы изложить в самом общем виде, оставив место для маневра?
- Несомненно: просто написать "приложить все усилия" вместе с указанием общей цели операции, и на этом остановиться. Не связывать ему руки. Вас это устраивает, Обри? Если нет, просто скажите, и приказы перепишут под вашу диктовку. Ничего лучше я предложить не могу.
Джек кивнул, и воцарилось короткое молчание.
- Тогда есть еще вопрос экипажа, сэр, - сказал Аллен. - В связи со смертью капитана Латам и его первого лейтенанта, командующий думает, вы согласитесь, что лучший способ справиться с ситуацией - раскидать команду корабля небольшими группами по всей эскадре и укомплектовать фрегат с кораблей, которые идут на переоснащение.
- Черт подери, - сказал Харт, - я бы повесил мятежных ублюдков, если бы решал я. Всех до последнего. Но поскольку оба основных свидетеля мертвы, то, думаю, пусть будет так.
- Так как "Ворчестер" пойдет на переоснащение, - сказал Джек, - то я могу собрать отличную команду на фрегат только из его экипажа, людей, которые привыкли работать вместе, и среди них парочка старых сюрпризовцев.
- Так и сделайте, Обри, так и сделайте, - сказал Харт, и тем же тоном неловкой доброжелательности продолжил, - вам, конечно, следует предоставить какой-нибудь шлюп в помощь для такого рода экспедиции. Если хотите, я постараюсь, чтобы это оказался Баббингтон на "Дриаде".
- Благодарю вас, сэр, - ответил Джек. - Я бы предпочел именно это.
"Я бы предпочел именно это - сказал я, обаятельно ухмыльнувшись и кивнув", - написал Джек Обри в своем письме домой. В письме, начинавшемся: "Сюрприз", открытое море.
"Но я надеюсь, дорогая, ты не думаешь, что я неблагодарен или подл, когда говорю, что не доверяю ему. Я не верю в постоянство его доброжелательности. Если я изберу не того человека среди этих беев, или если операция пойдет не так, думаю, он без малейших колебаний спустит на меня всех собак, а после меня - на Уильяма Баббингтона.
Стивен тоже ему не доверяет". Джек остановился, сообразив, что не сможет хорошо передать бурный отказ своего друга появляться в качестве агента разведки перед человеком "настолько слабовольным, несдержанным, настолько слабо владеющим своими страстями, и, весьма вероятно, болтливым как Харт, даже если контр-адмирал и мог в данный момент исполнять обязанности командующего, к чему прибавил: "это очень печально".
Но как только эти слова были написаны, они показались ему смешными, а его состояние так отличалось от прежней печали, что Джек громко рассмеялся.
- Ну, что теперь? - спросил сердито Киллик из спальни - один из немногих, кому не понравилось перемещение на "Сюрприз", и пребывавший в самом отвратительном настроении с тех пор, как покинули Мальту. Его предшественник - стюард капитана Латама, блудливый содомит по фамилии Хогг, поменял все - ничто не осталось как прежде. Шкафчик, где Киллик всегда держал иголку и нитку для мелкой починки одежды, оказался перенесен с правого борта на левый, а лючок, под которым он всегда работал, оказался заделан и закрашен. Киллик не мог ни найти что-либо, ни разглядеть свое шитье.
- Я просто смеялся, - ответил Джек.
- Окажись только этот Хогг сейчас у меня под иголкой, - пробормотал Киллик, сделав на лучшем шейном платке капитана Обри неверный стежок, - стал бы я учить его смеяться? Вот уж дудки...
Бормотание Киллика затихло, но у его гнусавого скулежа имелось любопытное всепроникающее свойство, и Джек, продолжая своё письмо, вполуха слышал продолжающийся поток недовольства: ...несчастливый корабль, и неудивительно... все изменили... акры гребаной бронзы... заделали мой лючок... как только этот несчастный содомит видел без света, когда шил черным по черному?
Это последнее оказалось настолько пронзительным, что ворвалось в ход мыслей Джека. - Если ты не видишь там, шей на кормовой галерее, - крикнул он, забыв на мгновение, что это больше не "Ворчестер".
- Только кормовой галереи-то нет, сэр, теперь, когда мы деградировали до шестого ранга, - воскликнул Киллик со злорадным триумфом. - Кормовая галерея для самых лучших, а я теперь должен трудиться в поте лица во тьме.
"Киллик находится в ужасном настроении, к сожалению" - написал Джек, - "и никак не может утешиться, пока мы снова не вернемся на линейный корабль. Со своей стороны, меня абсолютно не волнует, если я никогда больше не увижу линейного корабля: после этих месяцев блокады хорошо оборудованный фрегат кажется мне идеальным кораблем, и то же самое я могу сказать обо всех моих офицерах.
Я отобедаю с ними сегодня, и у нас будет грандиозное поэтическое состязание, своего рода скачки, результаты которых решит тайное голосование". - Киллик, - окликнул он, - налей мне рюмку битнера, будь добр. И себе одну, раз уж ты там. - Обед в кают-компании начинался раньше, чем у Джека, и он хотел почтить их пир.
- Его не осталось, сэр, - впервые за день довольным голосом отозвался Киллик, - разве вы не помните, что шкафчик упал в трюм, потому что люк в орлоп оказался сдвинут, о чем нам не сказали, и разбился. Так что ничего не осталось - все профукано, даже не понюхано, все ухнуло в трюм.
Всё профукано,
даже не понюхано,
Все ухнуло в трюм, - напел то же самое он грустным голосом.
- Ну что ж, - решил Джек, - я прогуляюсь по квартердеку - эффект будет тот же самый.
Эффект оказался даже лучше. Матросы уже расправились со своим обедом и выпили грог, но мичманская берлога все еще поедала гороховое пюре и свиные ножки с поджаренной копченой селедкой, закупленной в Валетте, и запах с камбуза плыл на корму, вызывая слюноотделение.
Тем не менее, копченая селедка действительно не была так уж необходима: счастье всегда придавало Джеку Обри аппетит, а в настоящее время его наполняло бессмысленное ликование, которое удвоилось от того, что он стоял на этом знакомом ему квартердеке, гораздо ближе к поверхности моря, чем на "Ворчестере", наблюдал впечатляющий набор парусов, толкающий "Сюрприз" к осту на встречу с "Дриадой" со скоростью почти в три узла при ветре настолько слабом, что многие корабли даже не набрали бы скорости, достаточной, чтобы слушаться руля, в то же время, Джек чувствовал гибкий подъем и спуск корабля на волнах с зюйда - более пластичное движение, чем у любого другого корабля из тех, что он знал.
Это было, в основном, бессмысленное и абсолютно поверхностное счастье: стоило только мысленно сдвинуться вниз на один слой, чтобы столкнуться с крайне сильным разочарованием в адмирале Торнтоне, еще на один - с шокирующим расстройством от битвы, ускользнувшей от них - битвы, которая, возможно, стала бы в один ряд с Сент-Винсентом и битвой на Ниле, и которая почти наверняка бы сделала Тома Пуллингса коммандером (продвижение, особенно близкое сердцу Обри), еще один слой - с его собственной глубокой озабоченностью провалом в Барке, а если нырнуть глубже - там всегда таились личные юридические и финансовые проблемы и беспокойство об отце.
Газеты на Мальте сообщали, что генерал Обри прошел сразу не менее чем в двух округах, и, казалось, что старый джентльмен теперь стал в два раза говорливее.
Он выступал против министерства чуть ли не каждый день, и теперь делал это исключительно в интересах крайне радикальных сил, увы, к вящему смущению министерства.
И глядя вперед, не так уж много возможностей для разумной радости видел Джек, а, скорее, перспективу чрезвычайно сложной ситуации, в которой потребуется скорее дипломатия, чем ожесточенная битва, ситуации, в которой он был точно уверен в отсутствии какой-либо поддержки от своего командующего, ситуации, в которой ошибочный выбор может привести к краху его карьеры на флоте.
Тем не менее, Джек пребывал в радостном настроении. Скука блокады на урезанном рационе на тяжелом, плохо построенном корабле, который мог публично опозориться в любую минуту, осталась позади, по крайней мере, на ближайшее будущее, утомительная и в некоторой степени болезненная передача дел, возня с бумажками и споры с властями Мальты закончились. "Ворчестер", этот ходячий труп, стал общей головной болью уже верфи, а не его, и, хотя он оставил там ораторию, там же оставил и больных ветрянкой, этой смертельной болезнью.
Джек разогнал самых бесполезных мичманов и всю молодежь, кроме двоих - Кэлэми и Уильямсона, за которых чувствовал особую ответственность и находился на борту породистого фрегата, корабля, насквозь ему знакомого и который он искренне любил, не только за его выдающиеся качества, но и потому, что корабль являлся частью его юности, совершенно независимо от его командования в Индийском океане, где "Сюрприз" проявил себя весьма похвально. Джек служил на нем давным-давно, и даже запах тесной и неудобной мичманской берлоги снова возвращал ему молодость.
Фрегат был довольно небольшим (на флоте всего парочка еще меньше) и довольно старым, и хотя его значительно укрепили, почти перестроили на верфи в Кадисе, Обри никогда, никогда не поставил бы "Сюрприз" на пути тяжелых американских фрегатов, но, к своему удовольствию, обнаружил, что ремонт ни в коей мере не ухудшил мореходных качеств - корабль остался удивительно быстрым для тех, кто знал, как с ним обращаться, и мог скользить как куттер и забрать ветер у любого корабля в Средиземном море.
Для миссии подобного рода и для восточного Средиземноморья в целом, "Сюрприз" оказался именно тем, что он только мог желать (за исключением веса бортового залпа), а прежде всего, ему необычайно повезло собрать команду отборных моряков, где даже ютовые могли убирать паруса, брать рифы и стоять у штурвала.
Все еще оставалось много таких, кто не плавал с ним до "Ворчестера", но удивительно большая часть из двухсот человек экипажа фрегата плавала с ним - например, все первые и вторые наводчики орудий и почти все старшины, и куда бы он ни посмотрел, то видел знакомые лица.
Даже если это и не старые товарищи, Обри мог назвать имя и дать характеристику, в то время как на "Ворчестере" слишком многие оставались неизученными. И Джек заметил, что матросы выглядели невероятно веселыми, как будто на них распространилось его собственное хорошее настроение. Конечно, они только что получили свой грог, погода стояла хорошая, и объявлено каболкино воскресенье, но даже с учетом этого, редко он видел более жизнерадостный экипаж, особенно старых сюрпризовцев.
- Удивительное соотношение старых сюрпризовцев, - пробормотал Джек про себя и хохотнул.
- Удача капитана снова при нем, - пробормотал Бонден, сидя на трапе и вышивая "Сюрприз" на ленте своей парадной шляпы.
- Ну, надеюсь на это, и уверен в ней, - отозвался его двоюродный брат - тугодум Джо. - Её не видно уже достаточно долго. Убери свою толстую задницу с моей новой рубахи, шлюхино отродье, - обратился он негромко к другому своему соседу - морскому пехотинцу.
- Надеюсь только, что не даст по голове, вот и все, - сказал Бонден, вытянув руки и коснувшись деревянной станины орудия номер восемь.
Джо кивнул. Хотя и тугодум, он прекрасно понял смысл бонденовской "удачи". Это не случай, банальная удача, вовсе нет, но другое понятие вообще, почти мистического свойства, как милость какого-то божества или, в крайнем случае, как нечто вещественное, и если она привалит слишком большой, это может оказаться фатальным - слишком жаркая благодать. В любом случае, к ней следовало относиться с большим уважением, почти не называя, с помощью намеков или иносказаний, никогда не объясняя.
Не имелось какой-либо явной связи удачи с моральными качествами или с красотой, но её обладатели, как правило, бывали всеми любимы и довольно привлекательны и частенько замечали, что удача сопутствует определенного рода счастью. Именно это качество, гораздо больше, чем захваченные им призы, являлось причиной, а не следствием, заставившей нижнюю палубу заговорить о Счастливчике Джеке Обри в начале его карьеры. И именно благочестие на этом древнем языческом уровне заставило сейчас Бондена возражать против «излишков».
Капитан Обри, глядя поверх поручня наветренного борта, улыбался, вспомнив незамысловатую забаву, что была у него на этом самом корабле еще юнгой, когда услышал скрип сапог барабанщика морской пехоты, поднимающегося на корму.
- Так держать, Дайс, - сказал он рулевому, бросил последний машинальный взгляд на колдунчик и пошел вниз за своим лучшим шейным платком и завязывал его, когда барабан пробил "Ростбиф старой Англии", затем, низко пригнувшись под бимсами, вошел в кают-компанию, едва только Пуллингс занял свою позицию у двери, чтобы его поприветствовать.
- Что ж, это намного уютнее и по-домашнему, - сказал Джек, улыбаясь дружелюбным лицам, числом восемь, плотно сгрудившимся вокруг кают-компанейского стола. Хотя "по-домашнему" это было для тех, кто воспитывался в морских трущобах, и, возможно, намного уютнее, чем хотелось бы, поскольку у каждого за спинкой стула стоял вестовой, а день выдался необыкновенно теплым и тихим, и воздух вниз не поступал.
Пища тоже оказалась домашней: как главное блюдо - жареная говядина из Калабрии, здоровенный кусок одного из итальянских буйволов, известных на флоте как серые монахи, и отправлявшихся на Мальту, когда уже не годились для работы. Говядина сопровождалась пудингом на свином сале с изюмом и смородиной.
- Вот это то, что я называю действительно хорошей основой для литературы, - заявил Джек, когда убрали скатерть, выпили за короля и поставили на стол новые графины. - Когда начнем состязание?
- Немедленно, - ответил Пуллингс. - Томпсон, раздай бюллетени, поставь урну, собери ставки и передай песочные часы. Мы договорились, сэр, чтобы каждый джентльмен ограничил себя четырьмя с половиной минутами, но может дополнительно по-быстрому пересказать оставшуюся часть поэмы в прозе. И мы договорились, сэр: никаких аплодисментов, никаких возгласов, чтобы они не могли повлиять на исход голосования. Все должно быть честно, как в Хабеас корпус.
- Или "Ныне отпущаеши..." - вставил казначей. Но, хотя мистер Адамс и проявил себя крайне активно в разработке правил, и он, и остальные в последний момент как-то застеснялись, и флотские перлы в качестве ставок собрали только пол-гинеи, кучку английского серебра и три песо - вклад остальных участников, Моуэта, Роуэна и Драйвера - нового офицера морской пехоты, присоединившегося на Мальте (весьма обеспеченного, румяного и любезного молодого человека с неважным зрением, подшучивающим над собой). Его способности оставались пока еще неизвестны кают-компании.
Они бросили жребий. - А сейчас, господа, - начал Роуэн, - часть поэмы о "Кораджесе", капитан Уилкинсон, налетевшем ночью на риф Анхольт, ветер с зюйд-веста, двойные рифы на марселях и фоке, скорость восемь узлов.
- Переверните часы, - Пуллингс перевернул песочные часы, и ни капельки не изменив тон, темп или хотя бы интонацию, Роуэн начал декламировать, его веселое круглое лицо прямо-таки сияло.
Уныние наступило, и многих отчаяние вмиг охватило, Поскольку затопление уж где-то рядом было, Корабль крепко сел и мачты закачались,
И следом за форштевнем за борт намеревались. Скрежет ужасный от клотика до киля и резкий рывок, Команде дал мощнейший пинок, От давления и качки руль перекосился, Но вскоре ко дну пошел, поскольку отвалился.
Чтобы корабль через риф протащить, парус поставленный, Тягу дал сильную, но силы - неравные, Мгновенно был порван, и заново поднят со звуком шипящим, Командой доблестной, рвением горящей, Но отдан приказ горький приготовиться Бросать пушку за борт. Как тут не отчаяться!
Офицер, по счету третий, рискнул возопить, О благородный вождь, молю, не надо торопить! (- Мне посчастливилось нести ту вахту, сэр, - мимоходом пояснил он Джеку.)
Этот третий сказал, - попомните, сэр, С должным почтением, прошу, послушайте мой пример, И ваш собственный опыт подобных шагов Ведет к крушениям у крутых берегов. Ведь на песке лежащие пушки тверды как скала,
И днище корпуса пробьют "на ура", И вот задувает ветра порыв, Что сделает невозможным "все к шлюпкам" призыв.
"Всем стоять" - отважный капитан команду отдал, "Ветер в лоб", - и экипаж марсели вновь распускал, Паруса обстенили в ожидании ветра дуновения, Узри ж поразительный знак Провидения!
Несмотря на правила, послышался гул одобрения, что корабль снялся с рифа, потому что из стихов Роуэна, да и его личного присутствия среди них, следовало, что "Кораджес" снялся с рифа, но также отчетливее прозвучал скептицизм по поводу слов, сказанных третьим лейтенантом своему капитану, поскольку Уилкинсон слыл джентльменом вспыльчивым, и Роуэн это почувствовал. - Слова о "благородном вожде" - дань поэзии, ну, вы понимаете, - заметил он.
- Не думал я, что ты уложишься в срок, - удивился Пуллингс, - осталось не более трех песчинок. Следующий.
Моуэт глотнул портвейна и слегка побледнел. - Я прочту фрагмент кое-чего эпического в трех песнях, о людях, плывущих в этих водах, или, если точнее, несколько к осту, около мыса Спадо.
Их настигло ненастье, марсели свернуты, брам-реи спущены на палубу, нижние паруса зарифлены - вот какова ситуация. Но этому предшествует сравнение, польщу себе, сравнение, которое лучше даст описание места: Теперь на север от Африки берегов знойных, Где курс пересекла их стая дельфинов свободных, но, сомневаюсь, что мне это удалось, и может показаться немного странноватым без объяснения, но, так или иначе, начну отсюда. - Он кивком дал Пуллингсу знак перевернуть часы и, не отрывая взгляда от падающего песка, глухим стенающим голосом начал.
Подброшенный на волне, корабль принимает бури удар, Страшится мести и врага давнего чар, Как гордый конь в дорогостоящей сбруе во мраке, Ликуя, дыбится в кровавой драке, От земли оттолкнувшись, славой блистает, Он в хороводе битвы кружится и пылает, Так окутанный гордыней кричащей, На волне танцует корабль дрожащий.
Моуэт быстро окинул аудиторию взглядом, ища реакцию на своё сравнение, но не увидел ничего, кроме выражения глубокой, вселенской тупости, но это могла быть и маска сдержанности, оговоренная правилами. В любом случае, он поспешил перейти к части, где все ощутили бы себя в своей тарелке.
Все свирепей и свирепей южные демоны ревут, Все яростнее дыбящиеся волны растут. Корабль больше не может марсели сохранить, А надежды на ясное небо давно бегут во всю прыть. Фалы и булини снова провисли, Гитовы отданы, и паруса трепещут так быстро, Марсели на гитовы взяты, и реи брасопят прямо: Матросы наверх лезут упрямо.
По ветру встали и паруса свернули, Рей-талями рей затем подтянули. А по кораблю в это время боцман лихой мчит, Как хриплый дог сквозь шторм он рычит, Салаг он быстро поправляет, Умелых хвалит, а робких ободряет. Теперь спускать брам-рей принялись: А также к наветренным бакштагам отправились, Другие на салингах топрепы закрепляют.
Ловкие моряки из верхних реях бейфуты, стрелы, и брасы убирают, Затем заводят наверх и к шкивам привязывают, Занятые парусами вниз по бакштагам соскальзывают. Вот паруса свернуты, и такелаж убран, Теперь экипаж может отдохнуть от трудов бранных.
- Но потом становится хуже, - сказал Моуэт, - солнце заходит, - я закат пропускаю, какой позор - я пропускаю луну и звезды - Но корабль больше не может паруса нижние нести, Зарифить их - капитана обязанности: Моряков на палубу зовут - бесстрашных отряд!
Держать, а затем вязать гитовы ждут его команд. Но он, стремясь бурю разоружить быстрее, Никогда не возьмет первыми гитовы на подветренном рее.
Матросам к наветренной стороне и приказа ждать, Они наготове стоят, чтобы галс отдать, У паруса и наветренного браса напряженно взывают, На подветренные гитовы и бык-гордень налегают.
И вот все готово - распускай - он кричит... - Время, - проговорил Пуллингс. - Ох, Том, - огорчился Моуэт, падая в кресло, вдохновение покинуло его.
- Мне жаль, приятель, - ответил Пуллингс, - но правила есть правила, да и у морской пехоты должен быть шанс.
Мистер Драйвер, всегда румяный, под стать цвету своего мундира, но непонятно, была ли в том вина портвейна, смущения или духоты - неизвестно. Он дал собравшимся понять, что его стихотворение - не фрагмент, о нет, не кусок чего-либо большего, если они правильно его поняли, но нечто завершенное, так сказать.
Внимательным слушателям, стало понятно, что произведение о парне, подумывающем о женитьбе, советах этому парню от опытного друга, тертого калача, кое-что повидавшего в свое время, но мистер Драйвер так часто смеялся и говорил настолько тихо и невнятно, опустив голову, что они почти ничего не поняли, пока тот не произнес:
Черты ее лица прекрасны и добродетельны, Изъянов врожденных в них нет. Пусть года её твои не превысят или будут равны - Привлекательность женская быстро угаснет. Ее состояние пристойно и, если это возможно Удостоверься, что оно праведно.
Если ж достаточно и твоего, ее может быть уменьшено: Не стремись сам к богатству избыточному, Ибо то, что делает нашу жизнь уверенной, Так это любовь и достаток умеренный. - Очень хорошо, - воскликнул казначей, чиркая в своем бюллетене для голосования. - Скажите, сэр, что бы вы посчитали умеренным достатком? Я имею в виду человека, у которого есть только его жалованье?
Мистер Драйвер засмеялся и прохрипел под конец: - Две сотни в год в казначейских билетах в ее собственном распоряжении.
- Никаких замечаний, господа, если позволите, - произнес Пуллингс, кивнув в сторону профессора Грэхэма, который, очевидно, намеревался что-то сказать.- Никаких замечаний до голосования, - он пустил урну для голосования по кругу (её роль исполнял футляр из-под секстанта), поставил её перед Джеком и обратился к Грэхэму, - я перебил вас, сэр, и прошу прощения.
- Я только хотел заметить, что стихотворение капитана Драйвера напомнило мне стих Помфре "К другу, намеревающемуся жениться".
- Но это так и есть, - удивленно сказал Драйвер: и среди общего протеста заявил, чтобы все слышали, - мой опекун заставил выучить его наизусть.
Осаждаемый со всех сторон, он обратился к Джеку: - Как можно ожидать, что это будут собственноручно написанные стихи? Собственноручно написанные стихи, ради Бога! - Драйвер считал, что приз полагается за лучшее прочтение.
- Если бы приз полагался за лучшее прочтение, - сказал Джек, - то, осмелюсь сказать, мистер Драйвер сорвал бы первый приз, но, поскольку условия совсем другие, его следует вычеркнуть из списка соревнующихся и вернуть его ставку, а бюллетени в его пользу не учитывать.
Что касается остальных конкурсантов, - сказал он, изучая бюллетени, - то считаю, что мистер Роуэн победил в номинации "поэзия в классической манере", в то время как мистер Моуэт победил в номинации "поэзия в современной манере".
Посему призовой фонд следует разделить на две равные половинки или доли. И думаю, что не искажу чувства собравшихся, если настоятельно рекомендую обоим господам вступить в переписку с каким-либо уважаемым книготорговцем с целью публикации своих произведений, как для удовольствия своих друзей, так и на благо службы.
- Внемлите ему, внемлите, - воскликнули остальные, стуча по столу.
- Мюррей, вот тот, кто нужен, - сказал Грэхэм со значительным видом, - Джон Мюррей с Альбемарль-стрит. У него отличная репутация, и, могу заметить к его чести, что отец его, основавший магазин, был сыном, законным сыном, лейтенанта морской пехоты.
Мистер Драйвер же довольным не выглядел. Он заявил, что если у сына этого парня нет особых талантов или личной привлекательности, тогда парень вполне прав, запихав сына в магазин: семье не пришлось возиться с ним после того, как он вырос, пока тот не сделает себе состояние или, по крайней мере, более чем пристойный джентльмену достаток.
И вообще книготорговец - это не обычный лавочник - многие, кого знал Драйвер, умели читать и писать, а некоторые и изъяснялись довольно гладко.
- Именно так, - подтвердил Грэхэм, - и этот мистер Мюррей особенно хорошо воспитанный экземпляр, более того, даже сравнительно не подвержен омерзительной скупости, привнесенной в Дело, как его подчеркнуто называют, этой незавидной репутации. Мне сказали, он дал пять сотен фунтов, Пять Сотен Фунтов, господа, за первую часть "Чайльд-Гарольда» лорда Байрона.
- Боже, - произнес Стивен, - а что бы принес в совокупности весь Гарольд?
- Чайльд - это архаичный термин для обозначения молодого человека из хорошей семьи, - вмешался Грэхэм.
- Я и не ожидаю столь многого, - сказал Роуэн, - я не лорд, но хотел бы видеть свои труды напечатанными.
Вечером, когда фрегат очень медленно скользил в тумане, поднимающемся от теплой поверхности моря, тумане с глубоким розовым оттенком от заходящего солнца, Джек произнес: - Даже не могу выразить, насколько я счастлив вновь оказаться на дорогом мне "Сюрпризе".
- Вижу, - согласился Стивен, - и рад за тебя. Он говорил немного отрывисто - кончик смычка виолончели недавно развалился на куски прямо в руке, и раздражение все еще кипело внутри. На Мальте он спал на берегу, и мальтийские клопы, блохи и комары так сильно его искусали, что даже сейчас Стивен чесался с головы до ног, и погода оказалась намного жарче, чтобы считать её приятной.
Однако Стивен не вредничал и размышлял над поведением друга. Имелись ли у него любовные похождения в Валетте, или (Джек не столь предприимчив, как Баббингтон) какая-то гнусная потаскуха хитростью завлекла его, нежно подталкивая, на языческий алтарь, убедив, что он - герой-завоеватель?
Нет, Джек так не выглядел: не видно в нем ничего от мужского самодовольства. Тем не менее, налицо какое-то языческое состояние благодати, в этом Стивен был уверен, а когда Джек, зажав скрипку под подбородком, извлек странный дерганный аккорд, а затем начал импровизировать дальше, уверился в этом еще сильнее.
С его техникой самоучки и разнообразными ранами, Джек никогда не являлся приличным скрипачом, но в этот вечер прямо-таки заставлял скрипку петь, и слушать его доставляло истинное наслаждение. Это была дикая, отрывистая песня, выражающая скорее ликование, чем соблюдающая правила, но ликование, весьма и весьма далекое от легкомысленности, и, созерцая Джека, пока тот играл у кормового окна, Стивен задумался, как покрытый шрамами и побитый жизнью пост-капитан весом в шестнадцать стоунов, джентльмен с зарождающимся вторым подбородком, может играть с таким изяществом, такой веселостью, выдавать такие удивительно блестящие и оригинальные вариации и выражать их настолько хорошо.
Застольный Джек Обри, находящий удовольствие в остром словце, являлся другим существом, но все же оба уживались в одном теле.
Смычок для виолончели починен, скрипичная импровизация завершилась эльфийской трелью почти за гранью человеческого слуха, и они перешли к своему старому, размеренному Скарлатти до-мажор, играя до ночной вахты.
- Помнит ли Уильям Баббингтон о моей мастике, вопрошаю я себя, - сказал Стивен, когда уходил. - Он достойный молодой человек, но при виде юбки все остальные соображения вылетают у него из головы, а Аргостоли славится не только мастикой, но и красивыми женщинами.
- Уверен, что помнит, - отозвался Джек, - но, сомневаюсь, что мы встретимся с ним в первой половине дня. Даже мы едва делаем два узла, а эта жалкая, позорная посудина, голландское корыто по прозвищу "Дриада", вообще бесполезна при слабом ветре. Кроме того, если этот туман завтра не разойдется, мы тоже можем вообще заштилеть.
Стивен истово верил в мастерство Джека как предсказателя погоды, моряка и высшего морского божества, но случилось так, что укусы и нехватка воздуха (роскошные двадцать квадратных футов "Ворчестера" заставили его позабыть о промозглой, непроветриваемой конуре под ватерлинией "Сюрприза") помешали заснуть, и Стивен находился на палубе с первыми проблесками рассвета, когда бледный туман истончался, а ручные помпы качали наверх воду для ритуального мытья палубы.
- Ахой, парус! Парус слева на скуле, - раздался окрик впередсмотрящего. Стивен посмотрел в указанном направлении, увидел смутно маячивший упомянутый парус, но не настолько смутно, чтобы не смог различить, что это бриг. - Ошибся, ошибся ты, Джек Обри, - проговорил он.
- Я получу свою мастику в конце концов, - с этими словами, почесываясь, прошел вперед, пробрался среди песка и струй воды и подошел к помощнику вахтенного офицера, который, расположившись на карронаде, и закатав брюки от брызг, смотрел на призрачный бриг.
- А вот и мистер Баббингтон, возможно, он придет к завтраку, - произнес Стивен, но молодой человек, по-прежнему глядя на бриг, ответил рассеянным смешком. Стивен прошел до вант-путенсов правого борта, снял колпак и ночную рубашку, засунул их под юферс и какое-то время усердно почесывался, опершись о выступающий привальный брус, затем, зажав нос левой рукой и перекрестившись правой, с плотно закрытыми глазами нырнул в море, бесконечно бодрящее море.
Пловец из него так себе, на самом деле, по обычным стандартам, его вряд ли вообще можно назвать пловцом, но путем бесконечных мучений Джек научил его держаться на воде и барахтаться, проплывая за раз пятьдесят или даже шестьдесят ярдов.
Плавание вдоль борта корабля от вант-путенсов до лодки, буксируемой за кормой, было вполне в пределах его сил, особенно, поскольку корабль еще и сам понемногу двигался вперед, что делало относительное продвижение в сторону лодки немного быстрее.
Поэтому он без малейших опасений нырнул, хотя прежде никогда не делал этого в одиночку, и когда пузыри поднялись мимо его ушей, подумал: "Я скажу Джеку "Ха-ха, я поплавал сегодня утром" и увижу его изумление".
Но, когда Стивен вынырнул на поверхность, задыхаясь и мигая от воды, то увидел, что борт корабля от него странно далеко. Почти сразу же он понял, что "Сюрприз" поворачивает влево, и Стивен изо всех сил заколотил по воде, крича всякий раз, когда волна поднимала его голову над водой.
Но всех матросов вызвали на палубу, постоянно свистели дудки боцманов, раздавались крики и беготня по палубе, пока "Сюрприз", распуская парус за парусом, продолжал разворот, а поскольку все, у кого имелось время отвлечься от немедленных задач, смотрели в сторону левого борта, ему невероятно повезло, что Джон Нюбай, обернулся плюнуть через поручни правого борта и увидел его страдальческое лицо.
Начиная примерно с этого момента, точная последовательность событий ускользнула от него: Стивен пребывал в уверенности, что наглотался морской воды, а также что на какое-то время погрузился под воду, а затем обнаружил, что потерял ориентацию, все силы и ту небольшую плавучесть, которой обладал, но вскоре он, казалось, очутился в постоянно меняющемся настоящем, в котором события происходили не последовательно, а словно бы наблюдал их с разных точек зрения.
Громоподобный голос, кричащий где-то высоко над головой "обстенить фор-марсель", новое погружение в глубины, теперь потемневшие из-за тени, создаваемой корпусом корабля; руки, грубо схватившие его за ухо, локоть и левую голень и перекидывающие через планширь шлюпки, беспокойство мичмана "Вы в порядке, сэр?", всё это могло происходить и одновременно.
Это продолжалось до тех пор, пока он не задумался над происходящим, хватая воздух на кормовой банке - что произошедшие события, такие как "навались, навались, ради Бога" предшествующее удару шлюпки о борт, и просьба подать вниз конец, следовали друг за другом, но вполне пришел в себя, не без тревоги, когда услышал тихий шепот носового загребающего своему соседу "Ну и всыплют же ему, если капитан упустит этот приз, из-за того, что доктор упал за борт. Тот еще дельфин."
Бонден, почти потерявший дар речи от негодования, привязал его и поднял на борт, накинулся на него как сердитая нянька, призывая спуститься вниз, но Стивен проскользнул у него под рукой и прошел вперед, где капитан Обри стоял вместе с Пуллингсом и старшим канониром у погонного орудия левого борта, в то время как расчет наводил эту прекрасную бронзовую девятифунтовку на летящий по волнам бриг, теперь уже в полумиле от них и под впечатляющей грудой парусов.
Все, кроме Джека, быстро отвели взгляд, приняв застывшие, отсутствующие выражения лиц, когда Стивен подошел и сказал: - Доброе утро, сэр. Прошу прощения за причиненное неудобство. Я плавал.
- Доброе утро, доктор, - холодно взглянув, ответил Джек. - Я и не знал, что вы в воде, пока шлюпка не оказалась рядом с вами, благодаря хладнокровию мистера Кэлэми. Но должен напомнить вам, что никто не имеет права покидать корабль без разрешения: более того, вы не в той форме одежды, в которой надлежит появляться на палубе.
Мы поговорим об этом в более подходящее время. В данный момент я хочу, чтобы вы отправились в свою каюту. Старший канонир, одолжите доктору ваш фартук, найдите мне самое округлое ядро, зарядите три с четвертью фунта пороха и два пыжа, и давайте попробуем зону досягаемости.
В своей каюте Стивен услышал, как орудие открыло расчетливую, тщательно выверенную стрельбу. Он чувствовал себя замерзшим и опустошенным: по пути вниз он не встретил ничего, кроме неодобрительных взглядов, а когда позвал вестового, не последовало никакого ответа. Если бы не этот несчастный приз - возможность этого несчастного приза - если бы не их жадность, их пресмыкающаяся алчность, его бы окружала любовь и забота, все бы его обласкали и поздравили со спасением.
Кутаясь в одеяло, Стивен провалился в неправдоподобную дремоту, затем глубже, глубже, в полную отрешенность, из которой его выдернул (и весьма грубо) Питер Кэлэми, пронзительно проревевший, что "старый Боррелл на тысяче ярдов им срезал фалы грот-марселя - все разом упало - Боже, как они ревели от восторга! Сейчас приз находился рядом, и капитан думает, что доктор захочет на него взглянуть".
С тех пор, как доктор Мэтьюрин вылечил его от свинки, Кэлэми очень к нему привязался: эта любовь выражалась странными личными обращениями - когда, например, мистера Кэлэми приглашали отобедать в кают-компании, он мог с утра пораньше отозвать Стивена в сторонку и спросить: "Из чего будет пудинг, сэр? Ой, да ладно, сэр, уверен, вы знаете, что на пудинг", и предположением, что во многом он старше из них двоих, предположением, существенно усиленным событиями этого утра. Теперь же мичман вынуждал Стивена одеться подобающим образом. - Нет, сэр, наденьте бриджи. Только капитан может носить брюки, но после сегодняшнего утра бриджи и рубашка с оборками - наименьшее из возможного.
Поэтому, когда доктор Мэтьюрин снова появился на палубе, то оказался облачен фактически в соответствии с требованиями службы, и сейчас палуба полнилась доброжелательными, улыбающимися лицами - Вот и вы, доктор, - сказал Джек, пожимая ему руку. - Думаю, вы бы хотели увидеть наш приз прежде, чем я отошлю его прочь.
Он отвел его к борту, и они смотрели на захваченный бриг, конечно, не "Дриаду", даже отдаленно не похожий на нее, за исключением наличия двух мачт, но истинный ходок - длинный и узкий, с отличным профилем корпуса, высоченными мачтами и бушпритом необычайной длины с тройным мартин-гиком - "Боном Ричард", хорошо известный прорыватель блокады.
- Не знаю, захватили бы мы его до конца дня при свежеющем ветре, - сказал Джек, - но мистер Боррелл решил дело, с тысячи ярдов срезав ядром фалы марселя. Великолепный выстрел.
- Больше, удачливый, сэр, - сказал старший канонир, смеясь от радости.
- Как ты помнишь, - сказал Джек, - фалы - это веревки, что поднимают реи вверх, поэтому, когда они перебиты, реи падают. Если только, конечно, не укреплены надлежащим образом канатами или цепями, но здесь не тот случай.
- На палубе многовато крови, - изрек Стивен. - Разве падение рея многих задело?
- Вовсе нет. Его уже взяли на абордаж греческие пираты: их лодки подкрались в мертвый штиль и убили большую часть команды, отсюда и кровь, только капитана и парочку других оставили ради выкупа.
- Греческие пираты? - удивился Стивен. Он питал бесконечное уважение к древней Греции, греческая независимость была крайне близка его сердцу, и, несмотря на все доказательства обратного, предпочитал думать о современных греках в благожелательном свете. - Осмелюсь сказать, что это очень редкое явление.
- О Господи, вовсе не так: в этих водах и восточнее любая плоскодонка, увидев суденышко поменьше, сразу превращается в пирата, если только она не из той же деревни или острова, прямо как на Берберском побережье - все превращаются в корсаров всякий раз, когда подворачивается случай. Несмотря на турок, греки часто наведываются в этот пролив, поскольку через него идут все перевозки из Леванта в порты Адриатики.
Эти ребята прошли мимо француза на фелуке без каких-либо признаков враждебности - поприветствовали друг друга, это было в дневное время (так мне сообщил капитан брига), а затем, ночью, в мертвый штиль, атаковали его на шлюпках, как я уже сказал.
И когда упал рей, греки снова погрузились в те же шлюпки и с дикой скоростью угребли прочь, держа француза между нашими пушками и собой. Ты не перешагнешь? Зрелище интересное.
Окровавленная палуба - зрелище не новое и малоинтересное, как и разграбленные каюты и помещения внизу, но Джек вел его все ниже и ниже - в трюм, сумрачный, несмотря на открытые люки, и необычайно ароматный, так что почти невозможно дышать.
- Они начали грабить груз, проклятые идиоты, - сказал Джек, когда его глаза привыкли к полутьме.
Стивен увидел, что они шагают по мускатным орехам, корице, гвоздике и куркуме, просыпавшимся из рваных тюков. - Это все специи? - спросил Стивен, остановившись из-за сильнейшего по остроте запаху мускуса из треснутого кувшина.
- Нет, - ответил Джек. - Капитан сказал мне, что специи - это только последний груз, взятый в Скандеруне: основной груз - индиго и несколько бочек кошенили. Но то, за чем охотились эти паразиты, - сказал он, имея в виду греков и ведя Стивена по темному трюму мимо косых столбов душистого солнечного света, в которых кружилась пыль, - и то, что у них не хватило времени отнести в свои чертовы шлюпки, как я рад сообщить, это вот что.
Пригибаясь под пиллерсами, они завернули за угол стены из тщательно уложенных тюков индиго, и там, в нише, лежала куча серебра, большая горка талеров и песо, просыпавшихся из открытого накренившегося сундука.
При свете фонарей два юнги покрепче под присмотром сержанта морской пехоты и мастера-оружейника лопатой сгребали эту кучу в парусиновые мешки. Лица мальчишек сияли от пота и радостного удовлетворения. Они и их опекуны потеснились, давая проход капитану.
- Это даст нам небольшую приятную премию, - заметил Джек и повел Стивена обратно на "Сюрприз", аккуратно ступая по узкому проходу, оставленному для сумок с серебром, а затем указал на улепетывающих греков - их лодки достигли фелуки, и та плыла на ост под двумя латинскими парусами, помогая себе длинными тяжелыми веслами.
- Должен ли ты их преследовать? - спросил Стивен.
- Нет. Если я их поймаю, мне придется сопровождать их обратно на Мальту для суда, а я не могу терять на это время. Если бы я мог расправиться с ними в быстрой турецкой манере - это другой вопрос. И, в любом случае, я угощу их парой пушечных выстрелов, если когда-нибудь они окажутся в пределах досягаемости, что крайне маловероятно, - сказал Джек и приказал, - позовите мистера Роуэна.
На протяжении большей части вахты Джек занимался призом и крайне серьезными советами Роуэну (приз-мастеру) о его курсе и действиях в различных ситуациях. - Где именно? - спросил Джек сразу после восьми склянок, в ответ на крик впередсмотрящего о замеченном парусе.
- Справа на траверзе, сэр. Бриг, ха-ха-ха.
Веселый смех - редкое явление при ответе на кораблях под командованием капитана Обри, но этот день выдался необычным, и, в любом случае, по сатирическому тону впередсмотрящего, его смеху при взгляде на бриг, оказавшийся несчастной «Дриадой» – несчастной, потому как, появись она чуть раньше, то заработала бы долю в этом прекрасном сочном призе.
Если бы она хотя бы находилась на горизонте во время погони, то с ней следовало поделиться, и сюрпризовцы, все до последнего, были искренне рады, что "Дриада" опоздала.
- Ты наконец-то получишь свою мастику, - сказал Джек, тоже смеясь. - А бедняга Баббингтон посинеет как та берберская обезьяна. Но ему некого винить кроме самого себя: я всегда говорил ему, еще почти с пеленок - нельзя терять ни минуты, ха-ха-ха. Мистер Пуллингс, когда клерк будет готов, мы объявим общий сбор.
День для общего сбора непривычный: у сюрпризовцев нет ни чистых рубах, ни выбритых лиц, и, хотя некоторые приложили усилия, чтобы выглядеть опрятно, заплетя свои косички и надев лучшие синие куртки, большинство явилось прямо с работ на поврежденном такелаже приза.
Впрочем, матросы выглядели весьма веселыми и по свистку боцмана построились привычной бесформенной массой слева на квартердеке и вдоль прохода, пребывая в состоянии предвкушения и жадности, потому что было видно, что мистер Уорд, капитанский клерк, занял свое место у шпиля, а не впереди штурвала, и у его ног покоилось несколько парусиновых сумок, и все те, кто прежде плавал с капитаном Обри, знали о его привычке обходить Адмиралтейские суды и их длинные бесконечные проволочки.
- Тишина на корабле, - крикнул Пуллингс, и, повернувшись к Джеку, доложил: - Все присутствуют, чистые и трезвые, сэр, если вам будет угодно.
- Благодарю вас, мистер Пуллингс, - ответил Джек. - Тогда перекличку произведем по алфавиту. Слушайте, - повысил он голос, - на французе оказалось некоторое количество серебра, так что, чем ждать шесть месяцев призового суда, мы выдадим аванс сейчас. Начинайте, мистер Уорд.
- Авраам Уитсовер, - огласил клерк, и Авраам Уитсовер протиснулся сквозь толпу, пересек палубу, поприветствовал капитана, расписался в ведомости и получил двадцать пять долларов (эквивалент трехмесячного жалования), выложенных на барабан шпиля. Монеты он сложил в шляпу и двинулся к правому трапу, усмехаясь про себя.
Этот сбор выдался крайне продолжительным, хотя и приносящим удовлетворение, и еще до того, как он закончился, "Дриада" при усилившемся ветре приблизилась настолько, что Джек даже без подзорной трубы мог разглядеть на её корме нечто, очень напоминающее группку женщин. А с её помощью увидел, что это определенно женщины, сбившиеся в кучку вокруг капитана "Дриады". Другая кучка, побольше, стояла возле грот-мачты, по-видимому, окружив офицеров "Дриады", а еще толпа женщин вперемежку с матросами выстроилась вдоль поручней аж до носа.
Джек знал, что в порту женщины в таких количествах прибывали на борт военных кораблей, что корабль мог осесть на целую доску под их тяжестью, но в таких масштабах - больше женщин, чем матросов - он никогда их не видывал, даже на чрезвычайно распущенных кораблях Вест-Индской станции, и это-то в море, во время несения службы!
Последний матрос пересек палубу: позвякивающую монетами команду распустили. - "Дриаде": капитану немедленно прибыть на борт с докладом, - сказал Джек сигнальному мичману.
Затем повернулся к Роуэну: - Можете отплыть, как только я услышу от капитана Баббингтона, прибыли транспорты в Кефалонию или нет. В дальнейшем не теряйте ни минуты этого прекрасного попутного ветра. Вот и он. Капитан Баббингтон, доброго вам дня. Транспорты в Кефалонии? Все хорошо?
- Да, сэр.
- Мистер Роуэн, доложите командующему, что транспорты в Кефалонии, и все в порядке. Вам не следует упоминать тот факт, что вы видели один из кораблей эскадры, до отказа забитым женщинами, вы не должны сообщать об этом открытом и, я бы сказал, бесстыдном нарушении "Свода законов военного времени", поскольку это неприятная задача падает на плечи вашему начальству, не нужны и никакие замечания о плавающих борделях и падении дисциплины в теплых восточных водах, ибо они достигнут ушей командующего и без вашей помощи.
Теперь прошу подняться на борт нашего приза и, не теряя ни минуты, проследовать на Мальту: не все мы можем высвободить время, чтобы тешить свою похоть.
- Сэр, - воскликнул Баббингтон, когда Роуэн исчез за бортом, - позвольте мне заявить протест!.. То есть, отрицать...
- Вы же не будете отрицать, что здесь присутствуют женщины? Уж я-то вижу разницу между Адамом и Евой не хуже любого другого, даже если сия разница неведома вам. А еще я вижу разницу между усердным офицером и лентяем, который предается утехам в порту. И не надо пытаться на меня давить.
- Нет, сэр, но это все добропорядочные женщины.
- Тогда почему они так ухмыляются и жестикулируют?
- Но это только их манеры - они все с Лесбоса.
- И, конечно, у каждой папа - священник, а сами девушки - ваши сестры в третьем колене, как и та девушка с Цейлона?
- А жительницы Лесбоса всегда соединяют руки подобным образом в знак уважения.
- Кажется, вы становитесь знатоком в мотивах поведения гречанок.
- Сэр, - еще жарче воскликнул Баббингтон, - я знаю, что вам не по душе женщины на борту...
- Да, думаю, что упоминал что-то такое, раз эдак пятьдесят-шестьдесят за последние десять лет.
- Но если вы позволите объяснить...
- Я бы с интересом послушал, каким образом вы объясните присутствие тридцати семи - позвольте, тридцати восьми девушек на борту шлюпа его величества, но раз уж так вышло, что хоть какое-то приличие должно быть соблюдено на моем квартердеке, лучше спуститься ко мне в каюту, - а оказавшись в каюте, Джек произнес: - клянусь Богом, Уильям, это зашло слишком далеко. Тридцать восемь девок на борту - это действительно слишком.
- Было бы слишком, сэр, если бы за этим стояли хоть какие-то греховные или пусть даже игривые намерения, но, клянусь честью, я невинен в мыслях, словах и делах! Ну, по крайней мере, в словах и делах.
- Думаю, тебе лучше начать объясняться. - Что ж, сэр, как только я увидел транспорты в Аргостоли, то проложил курс к Строфадесу, и к концу дня мы увидели парус далеко с подветренной стороны, несущий сигнал бедствия.
Это оказался тунисский пират, на котором в шторм сбило мачты и теперь закончилась вода, а при этом на борту много пленниц. Они совершали набеги на острова за женщинами и нахватали гораздо больше, чем ожидали - трудились как пчелки на берегах Наксоса, а затем захватили всех молодых женщин со свадьбы на Лесбосе, когда те на лодках пересекали гавань Перамо.
- Вот собаки, - произнес Джек. - Так это те самые женщины? - Не все, сэр, - ответил Баббингтон. - Мы сказали маврам, конечно, что христиан следует отпустить, само собой разумеется, и сказали женщинам, что их доставят обратно в Грецию.
Но тогда оказалось, что те, что с Наксоса, уже находились на борту довольно долгое время, не захотели расставаться со своими корсарами, в то время как те, что с Лесбоса - хотели уплыть, страстно желали уплыть домой.
Мы не могли сначала разобраться, но и те и другие стали выкрикивать имена и рвать друг другу волосы, и все стало ясно.
Так что мы разделили их настолько мягко, насколько смогли - моего боцмана прокусили до кости, а нескольких матросов жестоко исцарапали - помогли маврам установить временную мачту, дали им сухарей и воды достаточно, чтобы те доплыли до дома, и сделали все возможное, чтобы поспеть на рандеву с вами.
И вот я здесь, сэр, вполне счастлив тем, что мне публично сделали выговор, упрекнули, изругали до невозможности, в то время как я просто исполнял свой долг.
- Ну, будь я проклят, Уильям, я извиняюсь, конечно, очень извиняюсь. Но несправедливость - бич нашей службы, как ты знаешь очень хорошо, и хотя ты и получил несправедливый выговор, то, по крайней мере от твоих же друзей.
- Несомненно, сэр. А теперь, сэр, что мне делать?
- Ты должен выпить несколько стаканов мадеры, а затем развернуться, пока позволяет ветер, и доставить всех своих милых созданий, твоих, я уверен, virgoes intactoes , в Кефалонию и доверить их майору де Боссе, губернатору.
Он на редкость энергичный, надежный офицер и понимает греческий и позаботится о них, снабдит продовольствием, пока не найдет хорошего надежного купца, плывущего на Лесбос. Киллик, - позвал он, по привычке повысив голос, хотя слышал, как его стюард тяжело дышал по ту сторону переборки, подслушивая, как обычно. - Киллик, принеси немного мадеры и пригласи доктора и мистера Пуллингса присоединиться к нам, если они пожелают.
- Я должен рассказать доктору о невероятном виде пеликана, что пролетел над нами неподалеку от Занте, - сказал Баббингтон. - И я не должен забывать о турецком фрегате, что мы видели незадолго до встречи с вами. Он любезно поприветствовал нас выстрелом из пушки, когда мы показали наш флаг, и я отсалютовал в ответ, но мы не говорили, потому что тот преследовал фелуку с подветренной стороны, несясь с весьма удивительной для турка скоростью - лиселя сверху и снизу по обоим бортам.
- Турецкий фрегат, - сказал профессор Грэхэм, у которого имелся свежий список военных кораблей султана, - это "Торгуд", тридцать орудий. Он и двадцатипушечный "Китаби" вместе с некоторыми мелкими кораблями составляют морские силы Мустафы, правителя Карии и капитан-бея или старшего морского офицера в этих водах. На самом деле, корабли, можно сказать, принадлежат самому Мустафе, поскольку он использует их так, как посчитает нужным, без каких-либо согласований с Константинополем.
И это вполне справедливо, так как Константинополь никогда не платил жалования матросам, и Мустафе пришлось кормить и платить им лично. Говорили, однако, что он деятельный и ревностный офицер, и после того как они проплыли с час или два - материковая часть Эпира высилась впереди, а "Боном Ричард" и "Дриада" давно пропали из виду - то увидели следы его деятельности и рвения: обугленные останки фелуки, измочаленные ядрами, но все еще плавающие на поверхности и все еще узнаваемые.
Затем хорошо узнаваемые двадцать или тридцать трупов, дрейфующих по течению: все греки, все раздетые, некоторые - обезглавленные, некоторые - с перерезанным горлом, некоторые - посаженные на кол, а трое - наскоро распятые на манер святого Андрея Первозванного на сломанных веслах фелуки.