Забрезжил рассвет, и снова Джека разбудил стук в дверь, и снова его вырвали из объятий воображаемой миссис Уоган сообщением о корабле прямо по скуле левого борта. На этот раз брамсели «Леопарда» убрали, но то была не более чем дань условностям войны, потому что на этот раз «Ваакзамхейд» оказался на добрые три мили ближе. Прекрасно узнаваемый, несмотря на туман, повисший над холодным молочно-светящимся морем, «голландец» скрывался и появлялся в этом легком ветерке с оста. Иногда, казалось, он исчезал почти полностью, а иногда, когда поднимался на волне, расправляя паруса, выглядел неестественно большим, И направлялся он к «Леопарду».

Они уже находились на границе западного течения, и ветер вздувал рябь на бледной морской глади, но это была ерунда — ничего похожего на огромные валы и ложбины, так благоприятствующие более тяжелым кораблям. И к полудню «Леопард», установив все паруса, что мог нести и взяв курс на зюйд-вест, оставил «Ваакзамхейд» за горизонтом.

— Можем ли мы праздновать победу? — спросил Стивен за обедом. — Уже два часа, как он исчез, кипя от бессильной ярости.

— Я вообще ничего не собираюсь праздновать, пока мы не бросим якорь в Саймонс-бей, — воскликнул Джек. — При Тернбулле и Холлсе я не хочу ничего обсуждать за завтраком, но не знаю, видел ли я во всей моей жизни нечто столь же шокирующее, как этот «голландец» на рассвете, с наветренной стороны, прямо между нами и Мысом. Как будто он смотрел мне через плечо вчера вечером, когда я прокладывал курс. И я считаю, что нельзя недооценивать утренний спектакль. Расстояние было слишком велико, чтобы быть уверенным, дымка, но у меня нехорошее чувство, что он гнался за нами не в полную силу. Не было трюмселей, как ты, смею предположить, заметил. Может быть, его брам-стеньги не выдерживают нагрузки, но мне показалось, что он не столько стремился догнать нас, сколько оттеснить к югу, в подветренную сторону. На его месте, и с таким превосходством в численности экипажа, я бы скорее попытался взять корабль на абордаж, чем разнести его в щепки — вдруг он потом затонет прямо подо мной? Какой триумф для него привести с собой в Ост-Индию отличный пятидесятипушечник! И он, должно быть, ждет своего шанса. Тем не менее, я сделаю все, что в моих силах, чтобы сегодня ночью пересечь его кильватерный след, и если только смогу занять наветренное положение, с ветром хоть сколько-нибудь заходящим с оста на зюйд, постараюсь побороться с ним в бейдевинд. Мы способны держать круче к ветру, а у этих плоскодонных кораблей снос под ветер всегда больше, чем у наших. Так что при любом волнении, которое сможет вынести «Леопард», мы, полагаю, могли бы оставить «голландца» далеко за кормой, идя галсами, оставить раз и навсегда, и, надеюсь, оказаться завтра с наветренной стороны от него.

Тщетная надежда. План Джека пересечь курс противника ночью расстроил штиль, и во второй половине следующего дня, когда вся команда крепила на реях новые штормовые паруса, идущий по ветру «Вакзамхейд» был замечен на северо-востоке. Впечатляющее зрелище — ярко белеющие под облачным небом лиселя снизу доверху, — пирамида из парусов, сияющих ярче, чем обычно, и как будто озаренных внутренним светом, потому что там тоже готовились к ветрам, что ожидаются южнее. Но «леопардовцы» не могли восхищаться этой красотой. Все они видели ядро, повредившее носовую фигуру, и знали, что за портами нижней палубы приближающегося «Ваакзамхейда» ждет длинный ряд голландских тридцатидвухфунтовок, выбрасывающих почти вполовину больше металла, чем их собственные орудия. Большая часть корпуса «Леопарда» была скроена из твердого дуба, как и большая часть экипажа, но не было на борту человека, который скрыл бы свою радость, когда ветер достиг и «Леопарда», наполнив новые крепкие паруса, и вода забурлила под кормой по мере того как корабль набирал ход. Чуть позже капризные ветра стали покидать «Ваакзамхейд», положивший руль к ветру и открывший пальбу издалека, которая весьма эффективно прикончила даже тот слабый ветерок, который еще оставался там.

Медленную, планомерную стрельбу с верхней палубы, пушка за пушкой: одиночные выстрелы с увеличенным зарядом пороха. Зачастую недолеты, но наводка на удивление точная, а некоторые снаряды рикошетом попали в «Леопард». Джек не надеялся добиться многого на таком расстоянии — после первого отскока от воды его двенадцатифунтовки верхней палубы не могли причинить и половины того ущерба, что двадцатичетырехфунтовки «голландца», но всегда оставался шанс сбить рангоут или перебить ванты, а это было бы неплохо, учитывая, что «Ваакзамхейд» находился в пяти или шести тысячах миль от ближайшего источника снабжения. А еще шальное ядро могло попасть в пороховой заряд или фонарь между палубами, вызвав пожар, и даже взорвав пороховой погреб. Вероятность была крайне мала, но он знал, что такое случалось. В тоже время имелись и другие, гораздо более важные соображения. Поскольку капитан «Леопарда» любил артиллерийское дело и был довольно богат, то на «Леопарде» в избытке имелось пороха и ядер, и, если Джек, провоцируя «Ваакзамхейд», побудит его отвечать выстрелом на выстрел, отправляя большую их часть в море, то окажется в относительном выигрыше. К тому же, он очень хорошо знал, что даже самые бесстрашные герои не испытывают большого удовольствия, молча снося вражеский огонь, а многие из не нюхавших ранее моря «леопардовцев» не были героями вообще. Кроме того, опыт научил его, что никакая мишень на земле не может возбудить такого рвения, такой тщательной и аккуратной наводки, как свои же собратья: прекрасная возможность для расчетов стараться изо всех сил. «Леопард» использовал это на полную катушку: один раз столб воды от падения ядра плеснул на борт голландцу, а дважды, под восторженные возгласы, хорошо наведенная пушка номер семь угодила в цель, в то время как «Ваакзамхейд» не добился ничего, кроме единственного попадания в коечную сетку «Леопарда». Но в Джеке зрело неприятное убеждение, что у его коллеги в голове было ровно то же самое: что он тоже выигрывает от ситуации, доводя навыки своей команды, ужасно многочисленной команды, до еще более высокого уровня. Джек мог ясно видеть его через свою подзорную трубу — высокий мужчина в голубом сюртуке с медными пуговицами, иногда стоящий на квартердеке и покуривающий короткую трубку, изучая «Леопард», иногда расхаживающий по верхней орудийной палубе. И, несмотря на радостные крики и бодрую атмосферу на борту, Джек от души порадовался, когда легкий порыв ветра, оставивший «Ваакзамхейд» в зоне штиля, позволил ему выйти за пределы досягаемости голландских пушек.

В ту ночь, ночь новолуния, они, покачиваясь, понемногу двигались вперед, пока в утреннюю вахту с запада не налетел холодный дождь, и умеренная зыбь заставила «Леопард» кланяться волнам, когда он взял курс на далекий Мыс, теперь уже оказавшийся на более значительном расстоянии как к северу, так и востоку.

На этот раз никто не будил капитана — закутавшись в бушлат, он стоял у подветренного борта юта еще задолго до восхода солнца. Как Джек и ожидал, первый же луч света явил ему вдалеке «Ваакзамхейд», прямо между ним и Африкой, идущий курсом, который пересечет его собственный через несколько часов. Джек пошел в крутой бакштаг, «голландец» проделал то же самое, но не более — приблизиться он не пытался. Так под дождем они и шли весь день параллельными курсами, всё дальше и дальше на юг. Время от времени шквал скрывал их друг от друга, но каждый раз, когда прояснялось, «Ваакзамхейд» оставался на позиции так же четко, как если бы был консортом «Леопарда», внимательно наблюдающим за сигналами флагмана. Иногда один выигрывал милю-другую, иногда другой, но к вечеру они фактически остались на изначальной дистанции, пройдя по счислению сто тридцать миль — в полдень солнца не было, только бегущие облака. После наступления темноты Джек начал двигаться галсами, с обеими вахтами на палубе, надеясь избавиться от «Ваакзамхейда», который не мог держать столь же круто к ветру, а затем спуститься под ветер на норд и пересечь кильватерный след «голландца» вне поля его зрения. Так бы он и сделал, если бы не подвел ветер. Скорость «Леопарда» настолько упала, что тот едва слушался руля и дрейфовал по течению на запад, так что утреннее солнце еще раз явило эти отвратительно знакомые очертания, прямо как при рандеву.

В ночь после целого дня маневрирования при слабых ветрах, обежавших всю картушку компаса, «Ваакзамхейд» предпринял попытку абордажа. Солнце зашло при ясном небе, что обещало хороший бриз утром и звезды, прежде чем взошёл молодой месяц, достаточно хорошо освещали подкрадывающегося под трюмселями голландца, хотя на маслянистой поверхности моря не было даже ряби. Сперва это движение было едва заметным, и только исчезновение звезд у края горизонта выдало его бдительному оку впередсмотрящего. Семидесятичетырехпушечник, должно быть, поймал самые первые дуновения ветра. Когда тот подвел его на дистанцию выстрела, «голландец» лег в дрейф и разразился впечатляющей серией раскатистых бортовых залпов. На «Леопарде» все уже находились на боевых постах: фонари боевого освещения мерцали за открытыми портами левого борта, оба ряда орудий выкачены, запах горящих фитилей плыл вдоль палуб, но пока корабли не сблизятся, Джек не собирался отдавать приказ открыть огонь. Он стоял на юте, оглядывая водную поверхность через ночную подзорную трубу — не верил, что это основная атака, и искал шлюпки, которые отправил бы сам на месте «голландца». Никаких признаков, ни малейших: но позже, когда Джек почти сдался, он уловил блеск весел — много дальше от корабля, чем рассчитывал. Голландский капитан направил шлюпки, полные людей, к его противоположному борту под прикрытием темноты, и по меньшей мере еще полчаса назад. Они быстро плыли по широкой дуге, чтобы взять «Леопард» с правого борта, в то время как «Ваакзамхейд» отвлечет его команду на другой борт стрельбой с дальней дистанции.

— Ну и лиса, — сказал Джек, и отдал приказ натянуть абордажные сетки, выкатить и перезарядить картечью пушки, всем морским пехотинцам покинуть места у орудий и взять мушкеты.

Попытка захвата провалилась, потому что попутный ветер повлек «Леопарда» на юг быстрее, чем шлюпки могли грести. Впереди плывущих подловили и с двухсот ярдов выкосили картечью. «Ваакзамхейд» потерял слишком много времени, подбирая уцелевшие лодки и людей, и поэтому не смог воспользоваться ветром. Но атака вполне могла удастся: корабль Джека не мог защищать сразу оба борта, а экипажи шлюпок превосходили его команду числом.

— На такой риск я больше пойти не могу, — сказал Джек. — Какой бы ни был ветер, я буду идти против него, даже если это будет означать удаление от Мыса в течение нескольких дней подряд. По всем признакам и приметам, ветер должен задуть с оста, и чем сильнее, тем лучше. Если повезет, — продолжил он, постучав по деревянной ручке секстанта, — остовый ветер донесет нас прямо до сороковых, где мы можем быть уверены, что нас не застигнет штиль. «Голландец» должен дать спокойную ночь после сегодняшних шалостей.

В соответствии с приметами, утренний ветер повернул и задул с зюйда. Его нельзя было назвать ни устойчивым, ни сильным, но были замечены несколько буллеровых альбатросов и один гигантский, — верные признаки, что сильные ветра где-то рядом, и он позволил «Леопарду» хорошо продвинуться вперед, крутясь, как песочные часы, каждую склянку, и идеально держась на курсе. Семидесятичетырехпушечник делал все, что мог, размахивая тяжелыми реями как волшебной палочкой, но держаться так круто к ветру не мог. Он терял на каждом галсе несколько сотен ярдов, и в какой-то момент был вынужден повернуть через фордевинд, что стоило ему почти милю. Долгий, тяжелый день с самыми надежными рулевыми за штурвалом; пушки с подветренной стороны спрятаны, с наветренной — выкачены, чтобы придать остойчивости, задействовано все, что помогает выжать из ветра хоть еще немного. За малейшие промахи неумех готовы были прибить их же собственные товарищи, но, когда корпус «Ваакзамхейда» скрылся из вида на севере, барабан пробил отбой, и Джек приказал дать команду «гамаки вниз», чтобы позволить измотанной вахте левого борта немного поспать.

«Курс в бейдевинд, круто к ветру», — таков был приказ на ночь, когда «Леопард» остался на правом галсе, а западное течение (уже гораздо более сильное) облегчало путь. Утром «Ваакзамхейд» казался не более чем бледным пятнышком на фоне темных облаков на горизонте, он убавил парусов и, казалось, сдался.

В утреннюю вахту появилось еще больше альбатросов, и снова началась более привычная жизнь. Кают-компания больше не была частью голой батарейной палубы, снова появились каюты, и воссоздалась привычная, вполне цивилизованная столовая с украшениями и прочим. Сама еда — клейкий суп, морской пирог, и пудинг, — не походила, конечно, на пир у лорд-мэра, но была горячей, и Стивен, продрогший до костей от созерцания альбатросов на грот-марсе, проглотил её моментально. Между сменами блюд он сгрыз сухарь, выгоняя долгоносиков ставшим уже привычным, автоматическим постукиванием сухарем по столу, и размышлял о своих сотрапезниках. В плане одежды моряки выглядели непрезентабельно, будучи одетыми в разномастную смесь формы и старых теплых одеяний, иногда из шерсти, иногда из парусины. Баббингтон носил вязаный гернси, унаследованный от Макферсона, который висел складками на его маленькой фигурке, Байрон напялил две фуфайки: одну черную, другую коричневую, Тернбулл явился в твидовой охотничьей куртке, и, хотя Грант и Ларкин выглядели несколько более презентабельно, в целом они являли печальный контраст с подтянутыми морскими пехотинцами. Время от времени, с начала этой напряженной ситуации, Стивен размышлял о них, и иногда их реакции удивляли его. Бентон, казначей, например, никогда не выказывал ни малейшего беспокойства, что их возьмут на абордаж, потопят или сожгут, но потребление «Леопардом» большого количества свечей в боевых фонарях и других местах делало его мрачным, молчаливым, неотзывчивым. Грант тоже был довольно молчалив, и стал еще молчаливее с тех пор, как прозвучали первые выстрелы, которые могли убить: молчалив, но только не в отсутствии Стивена или Баббингтона.

Как понял Стивен из замечаний капеллана, когда их не было, Грант подолгу говорил о мерах, которые он бы предпринял, если бы был капитаном: «Леопарду» следовало внезапно напасть, полагаясь на эффект неожиданности, или плыть прямо на север.

Фишер свистел в ту же дудку, хотя признавал, что его мнение не имеет большой ценности. Налицо была растущая симпатия между обоими мужчинами, некое подспудное единодушие. В остальном же капеллан довольно сильно изменился: больше не посещал миссис Уоган, и даже попросил доктора Мэтьюрина отнести ей обещанные книги.

— С тех пор как я чудом избежал смерти в битве, я серьезно задумался.

— Какую битву вы имеете в виду? — спросил Стивен.

— Самую первую. Пушечное ядро ударило в нескольких дюймах от моей головы. С тех пор я размышлял о старой поговорке «дыма без огня не бывает», и об опасностях похоти.

Он явно хотел, что бы его об этом спросили, хотел раскрыть свои тайные мысли, но Стивен слушать не желал, поскольку, после тюремной лихорадки, утратил интерес к мистеру Фишеру, который показался ему человеком посредственным, слишком сильно озабоченным собой и своим спасением. Одним из тех, чья привлекательность тает по мере знакомства. Стивен только кивнул и взял книги.

У него сложилось впечатление, что оба, и Грант, и Фишер, пребывают в состоянии сильнейшего страха. Тому не было никаких очевидных, явных признаков, но оба часто жаловались: поток обвинений и недовольства современным состоянием умов, нынешним поколением и его бесполезностью, ленивыми слугами, дурным поведением правительства, политическими партиями. Но прежде всего — недовольство королем: вечная клевета, частая смена мотивов, постоянно компрометирующее поведение. Они напомнили ему бабушку по материнской линии в ее последние годы, когда из сильной, разумной, смелой женщины та превратилась в слабую и ворчливую старуху, и ее недовольство всем на свете нарастало по мере того, как она слабела. Он не знал, как любой из них поведет себя в действительно кровавой схватке — проявится ли их мужественность при очевидном кризисе. В остальных же Стивен не сомневался. Баббингтона он знал еще с тех времен, когда лейтенант был юнгой: храбр, как терьер. Байрон из этой же морской породы. Тернбулл, вероятно, проявит себя достаточно хорошо, несмотря на своё крикливое бахвальство. Мур немало повидал на службе, он будет стрелять и принимать пули в ответ с большим юмором, как нечто само собой разумеющееся в его профессии. Говард, еще один «омар»[2]воск и терпентин — прим. перев.
, несомненно, последует за ним в своей флегматичной солдатской манере: насколько понял Стивен, не было почти никакой связи между Говардом, играющим на флейте, и вымуштрованным лейтенантом морской пехоты. В отношении Ларкина наличествовали определенные опасения: с мастерством как штурмана и мужеством все хорошо, но он крепко проспиртовался и, если только Стивен не сильно ошибается в суждениях, сопротивляемость его организма почти достигла своих пределов.

Выпили за короля. Не желая сидеть за отвратительным винищем, Стивен отодвинул свой стул, в сотый раз споткнулся о ньюфаундленда Баббингтона и вышел на квартердек, чтобы еще раз взглянуть на своего альбатроса, величественную птицу, парящую рядом с кораблем еще со времен завтрака. Хирепат стоял там же, разговаривая с вахтенным мичманом, и они рассказали ему новости о «Ваакзамхейде», которого за прошедшие два часа не было видно даже с флагштока.

— Пусть там и остается, — ответил Стивен и вернулся к работе в своей каюте.

Каюта, будучи в орлопе, не исчезала, когда судно очищали для боя, и в перерывах, даже в эти трудные дни, он продолжал работу, начавшуюся вскоре после того, как Хирепат доверился ему. Работа состояла в составлении записки на французском, описывающей британскую разведывательную сеть во Франции и некоторых других странах Западной Европы, вместе с мимоходными ссылками на США и намеками на другой документ о ситуации в голландской Ост-Индии, с деталями о двойных агентах, взятках, принятых и переданных, предательстве в самих министерствах. Если и в самом деле наличествует связь между шефами миссис Уоган и французами, записка должна будет вызвать дестабилизацию в Париже, и была предназначена для передачи шефам миссис Уоган через нее саму, посредством Хирепата. Эта записка должна была быть найдена среди бумаг умершего офицера, направлявшегося в Ост-Индии. Имя офицера не называлось, хотя, конечно, в нем легко узнавался Мартин, проведший половину своей жизни во Франции, а родным языком его матери был французский. Для властей следовало сделать копии документов умершего, и доктор Мэтьюрин, зная, что Хирепат отлично владеет этим языком, попросил бы его оказать любезность и помочь с работой. Стивен был уверен, что бесхитростный юноша обо всем расскажет Луизе, и миссис Уоган вскоре выбьет из него переводы, несмотря на отчаянное сопротивление, которое он окажет вначале. Затем она кропотливо их закодирует, бедняжка, и заставит Хирепата отправить с Мыса. В свое время Стивен отравил много источников разведки, но если все пройдет гладко, это обещает быть самой горькой каплей яда из всех. Такой богатый материал в его распоряжении! Такие убедительнейшие детали, известные только ему, сэру Джозефу и еще некоторым в Париже!

— Ну что еще? — гневно воскликнул Стивен.

— Сэр, быстрее, — прокричал смертельно бледный морской пехотинец, — мистер Ларкин убил нашего лейтенанта.

Стивен схватил свою сумку, запер дверь и побежал в кают-компанию. Три офицера удерживали Ларкина на полу и связывали ему руки и ноги. На столе окровавленная короткая пика. Говард откинулся на спинку стула: на белом удивленном лице широко распахнутые рот и глаза.

Ларкин всё еще дрожал и корчился в судорогах белой горячки, издавая хриплый животный рев. Офицеры пересилили и унесли его. Стивен исследовал рану, обнаружил разорванную аорту и заключил, что смерть наступила почти мгновенно. Ему рассказали, что когда Говард начал настраивать флейту, штурман встал из-за стола, взял с переборки короткую пику, сказал: «Это тебе, пищащий на флейте содомит», — и метнул её прямо между Муром и Бентоном, а затем с ревом упал на палубу.

— Вы странно задумчивы, — сказала миссис Уоган, когда они гуляли по проходу час или два спустя. — Я сделала по крайней мере два остроумных замечания, а вы не ответили. Доктор Мэтьюрин, вам следует одеваться немного теплее в этом влажном и колючем холоде.

— Сожалею, дитя моё, что я пал так низко, — отозвался он, — но совсем недавно один из офицеров убил другого в пьяном припадке, самую сладкую флейту, что я когда-либо слышал. Иногда я чувствую, что это действительно невезучий корабль. Многие матросы поговаривают, что на борту есть Иона.

Похоронили Говарда несколькими днями позже (поскольку морские пехотинцы настояли на подобающем гробе и памятной пластине для своего лейтенанта), на 41’15’ ю.ш., 15’17’ в.д. Для церемонии «Леопард» лег в дрейф при сильном западном ветре. В журнале появилась еще одна запись: «предали пучине тело Джона Кондома Говарда» и еще раз Джек написал «выбыл по смерти» напротив имени.

После унылого ужина, на котором Стивен стал единственным гостем, Джек сказал:

— Полагаю, завтра, мы можем повернуть к норду. При удачном раскладе мы увидим Столовую гору в три-четыре дня, и сможем избавиться от этого сумасшедшего маньяка.

Еще с четверга они оказались к зюйду от сороковой параллели, и, хотя в этом сезоне — начале лета в южном полушарии, даже западные ветры севернее сорока пяти или даже сорока шести градусов обычно были неустойчивыми, их хватило для «Леопарда», и с помощью течения тот прошел свыше двухсот морских миль от одного полуденного наблюдения до другого, считая от дня, в который от «Ваакзамхейда» не было ни слуха, ни духа.

— Интересно, у американцев есть консул на Мысе? — спросил Стивен. Его записка уже была закончена — Хирепат копировал её. Отравленная стрела готова к полету.

— Клясться в этом я бы не стал, но, скорее всего, какое-то количество их судов, идущих на восток, следует этим же маршрутом, не говоря уже об охотниках на тюленей и тому подобных. Почему ты … — Джек поперхнулся вопросом и продолжил, — что скажешь о прогулке на палубе? Духота этой парилки меня убивает.

На палубе Стивен заметил одного особенного альбатроса среди полудюжины других, следующих за кораблем.

— Этот, с темным оперением, полагаю, является ранее неописанным видом, вообще не существующим: посмотри на его клиновидный хвост. Как бы я хотел посетить места его размножения! Вот, ты еще раз можешь увидеть его хвост.

Джек из вежливости посмотрел и произнес:

— И в самом деле.

Но Стивен заметил, что хвост существа мало интересует друга, и спросил:

— Так ты думаешь, мы стряхнули голландца с хвоста? Настойчивый парень, это уж точно.

— И дьявольски хитрый к тому же. Думаю, он был в сговоре с дьяволом, если только… — Джек собирался сказать «У нас нет ведьмы на борту, что общается с ним через духов, как верят многие из команды, и считают, что это твоя цыганка», но не любил, когда его называют суеверным и, в любом случае, не сильно верил в эти басни, поэтому продолжил, — …если только, он не прочитал мои мысли, и у него нет личной договоренности с ветрами в придачу.

Тем не менее, в этот раз мне хочется думать, что мы избавились от него. По моим расчетам, он должен бы плыть на север где-то до семидесяти пяти или восьмидесяти градусов восточной долготы к юго-западным муссонам. Я был бы совершенно в этом уверен, если бы не одна вещь.

— И что же это? Скажи.

— Что ж, тот факт, что он знает, куда мы направляемся, и что мы весьма жестоко пощипали его шлюпки.

— Прошу прощения, сэр, — произнес Грант, пересекая палубу, — но послали сообщить доктору, что у Ларкина снова припадок.

Едва ли требовалось посылать за ним — вой из штурманской каюты, где лежал связанный Ларкин, донесся до квартердека, несмотря на сильный свист ветра.

— Я побуду с ним, — сказал Стивен.

Джек прохаживался по палубе и меланхолически покачивал головой. Через десять минут раздался крик впередсмотрящего:

— Вижу парус. Эй, на палубе, вижу парус.

— Где? — окликнул Джек, все мысли о Ларкине испарились.

— Слева на траверзе, сэр. При подъеме на волну видны марсели.

Джек кивнул Баббингтону, который помчался на топ мачты с подзорной трубой. Немного спустя донесся его голос, распространяя облегчение по всему внемлющему и притихшему кораблю.

— Эй, на палубе, сэр. Китобой. Следует курсом зюйд-ост.

Стюард кают-компании, застывший на полупалубе после первого ужасающего сообщения, продолжил свой путь, и, проходя мимо часового из морских пехотинцев у дверей штурманской каюты, сказал:

— Это не «голландец», приятель: всего лишь китобой, слава Богу.

По другую сторону двери, Стивен сказал Хирепату:

— Так. Это должно успокоить его. Положи воронку и пойдем со мной. Выпьем чаю в моей каюте. Мы однозначно его заслужили.

Хирепат пошел вместе с ним, но надолго не задержался, и чай пить не стал.

— У меня много работы, — сообщил он, пряча глаза от Стивена, и попросил извинить.

«Бедняга Майкл Хирепат», — написал Стивен в своем дневнике, — «он сильно страдает. Я слишком хорошо знаю, когда берут в оборот, чтобы ошибаться, и делает это решительная женщина. Возможно, мне следует дать ему немного лауданума, чтобы он продержался до Мыса».

Поскольку экипаж китобоя был защищен от насильственной вербовки, он не отказался поболтать с британским военным кораблем. «Три брата», направляется из устья Темзы в Южные моря», — так было сообщено в ответ на вопрос: «Что за корабль?» «Прямо с Мыса и не видели ни единого паруса с тех пор, как покинули Фолс-бей».

— Поднимайтесь на борт, раздавим бутылочку, — прокричал Джек сквозь ветер и вздымающиеся серые волны.

Слова китобоя пролили бальзам ему на душу и покончили с затянувшимися, почти суеверными сомнениями, заставлявшими его постоянно искать белое пятнышко на горизонте с наветренной стороны, что, несмотря на все его расчеты, означало бы дьявольский «Ваакзамхейд». Cтало притчей во языцех, что у китобоев самые острые глаза среди моряков: их средства к существованию зависят от того, заметят ли они далекий фонтан из дыхала, причем зачастую — в бушующем бескрайнем море, накрытом облаками. В их вороньих гнездах всегда находились матросы, с непрестанным рвением разглядывающие морскую гладь. Ни малейшая вспышка марселей не смогла бы ускользнуть от них ни днем, ни в эти лунные ночи.

Явился капитан «Трех братьев», раздавил бутылочку, поговорил о преследовании китов в этих, в основном, малоизвестных водах. Китобой эти воды знал, как и большая часть команды, проделав три экспедиции, и дал Джеку довольно ценную информацию о Южной Георгии, исправив его карту якорных стоянок на этом отдаленном, негостеприимном острове, если «Леопард» вдруг очутится на 54′ ю.ш., 37′ з. д, и о некоторых других кусочках суши в огромном и безбрежном южном океане. Но по мере того, как полные бутылки сменялись пустыми, его рассуждения становились бредовыми — он говорил об огромном континенте, что должен лежать вокруг полюса, золоте, несомненно, там имеющемся, и как он заменит свой балласт золотоносной рудой. Моряки редко чувствуют, что исполнили свой долг, если их гости остались трезвыми, но Джек остался совершенно доволен, когда увидел, как капитан китобоя спрыгнул в шлюпку. Он пожелал «Трем братьям» доброго пути и благополучного возвращения и проложил свой курс на Мыс: «Леопард» держался к ветру в полный бакштаг левого борта — превосходная позиция — белая пена долетала аж до шкафута — и помчался на север под нижними парусами и зарифленными марселями. Палуба накренилась как умеренно покатая крыша, и руслени с подветренной стороны погрузились в пену, отбрасываемую носовым буруном. Корабль поджидала скверная погода, потому как впереди нависала низкая пелена облаков, рассекаемая дождевыми шквалами и подсвечиваемая из своей толщи сполохами молний. Было жутко холодно, а от брызг, летящих сквозь изгиб грота через палубу, лицо капитана оставалось постоянно мокрым. Но Джеку было тепло: не только из-за уютного плаща, пропитанного китовым жиром, и бушлата, но и жара внутреннего удовлетворения. Он продолжил своё хождение взад-вперед, считая число поворотов на пальцах рук, заложенных за спиной. После тысячи он спустится вниз. При каждом повороте он смотрел на небо и на море: пятнистое небо, бело-голубое к югу и со стальным блеском по дальней кромке, высокие серые кручи, предвещающие шторм на западе, темноту на севере и востоке, и, конечно, мраморное море, хотя и совершенно разных оттенков: от умеренного синего через все оттенки сизо-серого до черного, и с прожилками белого, что не имело никакого отношения к небу, но к неспокойному морю и пене прошедших штормов.

Длинная, довольно тяжелая зыбь в размеренном темпе поднимала и опускала корабль так, что иногда горизонт казался не далее, чем в трех милях, а иногда Джек видел бескрайний простор холодного, штормового океана, бесконечные мили пустыни, в котором чувствовал себя как дома. В голове крутились мысли, связанные с несчастным штурманом: его записи оказались безнадежно запутанными и уже много недель заброшенными. Одной из обязанностей Ларкина являлся учет питьевой воды на «Леопарде», но из неразборчивых, бессистемных заметок Джек не смог понять текущее состояние: ему и трюмному старшине придется ползти в глубины, стучать по бочкам, открывать пробки. И он не станет просить Гранта сделать это теперь, когда первому лейтенанту приходится нести вахту: сварливому, неуживчивому как собака, нелюбезному, недоброжелательному, всегда остерегающемуся необдуманных слов, но вечно готовому высказать замечание, выразить осуждение или недовольство. Несчастный содомит. Хотя и хороший моряк, надо признать. Он подумал о Блае Хлебное Дерево и его малоприятной репутации:

— Прежде чем осуждать командира, — произнес он на семисотом повороте, — ты должен знать, кем ему приходится командовать.

Джеку самому пришлось разговаривать с Грантом в выражениях, которые, возможно, принесли бы ему прозвище косноязычного турка. Самообладания он не потерял, но касательно вмешательства Гранта в его приказы о штормовом триселе высказал всё, что думал.

Он повернулся в сторону кормы в семьсот пятьдесят первый раз и услышал возгласы, увидел уставившиеся лица, указывающие руки.

— Сэр, сэр! — воскликнули Тернбулл, Холлс и старшина-рулевой — все сразу, а с топа раздалось:

— Эй там, парус, — и с крайней поспешностью, — Эй, на палубе, на палубе, эй…

Джек развернулся кругом, и там, на зюйд-норд-зюйде, прямо с наветренной стороны, увидел «Ваакзамхейд», выходящий из черного шквала, со зловещим ореолом позади. Не нависающая угроза на дальнем горизонте, а не далее трех миль — уже виден корпус.

— Руль на борт, — сказал Джек. — Контр-бизань. Распустить рифы. Фор-брамсель.

«Леопард» развернулся на пятачке настолько быстро, что собаку Баббингтона унесло и шмякнуло о карронаду. Матросы помчались к гитовым, брасам, парусам и фалам, и корабль выровнялся на курсе, прямо по ветру.

«Ваакзамхейд» и «Леопард» заметили друг друга почти одновременно, и на обоих кораблях паруса распускались так быстро, как только могли двигаться матросы. На «Ваакзамхейде» ветер снес грот-брам-стеньгу как только её установили, и обрывки устремились вперед, путаясь в леерах.

«На этот раз он настроен серьезно», — подумал Джек, — «Парусность нужно увеличивать». Но мачты «Леопарда» не выдержат больше ни клочка парусины, не отправившись за борт. Он потрогал фордуны и покачал головой, посмотрел на высокие брам-стеньги и покачал снова — о том, чтобы спустить их на палубу сейчас не могло быть и речи.

— Позовите боцмана, — приказал он. Боцман примчался на корму. — Мистер Лейн, заведите перлини и легкие тросы на салинги.

Боцман, смуглый парень, постоянно пребывающий в дурном настроении, открыл было рот, но, взглянув на выражение лица капитана, поперхнулся замечанием и ответил только:

— Есть, сэр, — и нырнул вниз, свистом дудки созывая своих помощников.

— Давайте попробуем грот-брамсель, мистер Баббингтон, — сказал Джек, когда корабль поймал ветер прямо в корму и помчался полным ходом.

Грот-марсовые побежали наверх, потравили рей и отдали парус, мачта заскрипела, фордуны натянулись еще сильнее, но крепкая парусина выдержала, и скорость «Леопарда» ощутимо выросла.

Джек посмотрел на корму, через бурные волны: семидесятичетырехпушечник понемногу отдалялся. «Чем дальше, тем лучше», — пробормотал Джек, а Баббингтону сказал, — Возьмем на гитовы, тем не менее, попытаемся еще разок, когда боцман закончит свою работу.

Пока все было хорошо: «Леопард» еле ощутимо отдалялся, шел чуть быстрее «Ваакзамхейда» с теми парусами, что нес сейчас. Безусловно, корабль выдержит и больше при этом ветре и состоянии моря, но Джек не хотел сильнее удаляться на юг, где западные ветра дули еще сильнее.

Через час он повернул на ост. Мгновенно «Ваакзамхейд» попытался перечь его курс, двигаясь по хорде дуги, описываемой «Леопардом», и приближаясь быстрее, чем хотелось бы Джеку, и, одновременно установив любопытный маленький треугольный парус, похожий на перевернутый трюмсель, от нока грот-брам-рея к эзельгофту.

«На джигу совсем нет времени», — подумал Джек. «Ваакзамхейд» занял ведущую позицию, как только стал понятен курс, а «Леопард» еще раз спустился по ветру — ост-норд-осту явственно заходящему к норду.

Затем, повысив голос, Обри окликнул фор-салинг, где копошился Лейн со своей командой, цепляясь за имеющиеся ненадежные опоры, косицы развевались по ветру, жесткие и прямые:

— Мистер Лейн, вам туда гамак не прислать?

Если боцман и ответил, то его ответ заглушили отбитые восемь склянок полуденной вахты, сопровождаемые всеми ритуальными действиями. Бросили лаг, насколько возможно чисто в этих огромных волнах, катушка закрутилась, старшина гаркнул:

— Стоп.

— Двенадцать узлов, сэр, если вам угодно, — отрапортовал мичман.

Вахтенный офицер записал показания мелом на доске.

— Три дюйма в льяле, сэр, — сделал свой доклад плотник.

— А вот и вы, мистер Грей, — ответил Джек, — я как раз собирался послать за вами. Глухие иллюминаторы в кормовую каюту, прошу. Я не хочу, чтобы мои чулки промокли, если этой ночью волнение усилится.

— Глухие иллюминаторы, так и есть, сэр, нет ничего более нездорового, чем мокрые чулки, — старик Грей был мастером своего дела, и мог быть немного болтлив. — Будет ли хуже, сэр, как полагаете?

По большинству стандартов хуже стало уже давно: «Леопард» скакал как своенравная лошадь, белая вода разлеталась из-под форштевня, и хотя ветер дул прямо в корму, что в умеренную погоду было бы почти бесшумно, сейчас они разговаривали на сильно повышенных тонах, а белая пена, сдутая с волн, плескала мимо них, чтобы исчезнуть впереди. Но они были в сороковых широтах, а в сороковых о том, что сейчас вообще не стоило и говорить, совсем не то, что можно было бы назвать «та еще погодка».

— Сомневаюсь, что будет: посмотрите на просвет с подветренной стороны, мистер Грей.

Плотник посмотрел и поджал губы, взглянул на корму, чтобы поймать «голландца» на подъеме, снова поджал их, бормоча:

— Чего еще можно ожидать с ведьмой-то на борту? Глухие иллюминаторы, сей момент, сэр.

— И, конечно, клюз-саки.

Так они и шли еще одну склянку, и при ударе рынды Джек перешел на ют: там, скрючившись с подзорной трубой у гакаборта, он изучал «Ваакзамхейд». Наведя подзорную трубу на его форкастль, Джек неожиданно оторопел, увидев там голландского капитана, уставившегося прямо на него.

Не было никаких сомнений в этой высокой, дородной фигуре, отличительной посадке головы: Джек знал врага. Но теперь, вместо обычной светло-голубой формы на нем был черный плащ. «Интересно, — подумал Джек, — является ли это просто странным совпадением, или мы убили кого-то из его родственников? Возможно, сына, Боже упаси».

Семидесятичетырехпушечник сейчас понемногу приближался, и в остатках света — поскольку вечера здесь намного длиннее, и оба корабля удалялись от мрака на севере — Джек пытался разобрать, что это за странные треугольники.

Был еще один на фор-брамселе, и это шторм-стаксель, судя по шкоту.

— Если вам будет угодно, сэр, — произнес молодой Хиллер, — боцман сообщает, что все натянуто и просит созвать партию.

И эта партия должна быть изрядной, поскольку Джек планировал дополнить оттяжки тросами, не меньше, чтобы таким образом усиленные мачты могли выдержать большее давление парусов при попутном ветре, напряжение передастся на корпус, но натянет массивные снасти так туго, что они сослужат службу, необходимую при крайне сильном давлении. Однажды, когда он был третьим на «Тесее», они в спешке устанавливали грот, чтобы увернуться от скал Пенмарка, а ветер с зюйд-веста дул так сильно, что потребовалось две сотни человек, чтобы развернуть парус прямо по корме: у него не было требуемых двух сотен, но было немного больше времени, чем у капитана «Тесея», у которого скалы находились с подветренной стороны.

Но терять его не стоит — с семидесятичетырехпушечником-то на расстоянии только трех миль, и делающим милю всего за пять минут, и, прежде всего, нет времени на ошибку — потеря мачты в таком море — верная гибель.

— Хват-тали на галс-кламп, — крикнул он, громко и четко. — На корму к канифас-блоку, вязать к кормовым рым-болтам и свободным ходом. Живее, там, живее. Трави через этот канифас-блок, Крейг.

Порядок из возникшей путаницы навели в пять минут: наполовину захлебнувшаяся боцманская партия карабкалась от галс-клампа. Вся команда столпилась в средней части корабля и вдоль проходов, стоя у перлиней, которые должны выступить в качестве горизонтального блока, утраивая усилия.

— Тишина! — скомандовал Джек, — правый борт, выбрать шкоты втугую. По команде, сейчас, все вместе, живее, как булинь. И раз, и два, крепи, левый борт, подымай. И раз, и два, крепи.

Так и продолжалось по оба борта: короткие резкие рывки в сторону кормы от галс-клампов, тросы натянуты равномерно, все туже и туже, крайне тщательный баланс сил, пока ветер не запоёт одну и ту же ноту, и каждая пара выбрана втугую до железной крепости, поддерживая мачту с необычайной силой.

— Крепи, — прокричал Джек в последний раз. — Отличная работа, парни. Вы готовы, мистер Лейн?

— Готов, так точно, сэр, готов.

— Отпускаем все. Эй, на грот-брамселе.

Рей подняли, мачта приняла нагрузку без стона, с возросшей скоростью носовой бурун «Леопарда» стал еще выше. Теперь лисель-спирт последовал за марселем. Чтобы уменьшить вдавливание в воду, убрали грот, передав весь ветер на фок. Теперь корабль поплыл легче, не сбавляя хода, и явно опережал голландца, хотя тот отдал риф на фор-марселе.

Они яростно мчались по пустому, вздымающемуся морю под чистым вечерним небом. Оба корабля напрягали все силы, и первый, кто потеряет важную часть рангоута или парус, проиграет гонку в эту ночь. Солнце садилось, через час сорок взойдет луна, полнолуние прошло недавно. С вечерней зарей, а потом при ярком лунном свете будет небольшой шанс незаметно сплясать джигу, и за полчаса до восхода луны он поймает ветер на румб или около того в бакштаг, так, чтобы кливер и фор-стаксель забирали ветер и дали ему еще пол-узла или даже больше. Все продумано: команда «гамаки вниз», и вахта левого борта отправится отдыхать, не раздеваясь на случай чрезвычайной ситуации. Не было никакого смысла держать её в готовности, дрожащей за плотно закрытыми портами. Кризис, если до этого дойдет, еще далеко. Возможно, далеко на востоке. До этого его преследовали сорок восемь часов.

В плохо освещенной каюте он обнаружил Стивена с виолончелью между колен и супницей неподалеку.

— Иуда, — сказал он, поднимая крышку и видя пустоту.

— Вовсе нет, мой дорогой, еще больше на плите, но рекомендовать это я бы не стал, лучше выпей стакан воды с несколькими каплями вина, в самом деле несколькими, и куском сухаря.

— Тогда почему ты это вылизал, а? Почему не оставил ни капельки, ни единой?

— Потому что чувствовал, что мои потребности выше твоих, моё дело важнее, чем твоё. Потому что твоё связано со смертью, а моё — с новой жизнью. Миссис Босуэлл в тягости, и спустя какое-то время сегодня ночью или завтра, думаю, могу обещать тебе пополнение команды.

— Десять к одному, еще одна девчонка, — сказал Джек, — Киллик, Киллик, сюда!

Принесли еще суп, котлеты с пылу с жару, кофейник и ломоть плотного пудинга с пряностями.

— Долго ли это продлится, как ты считаешь? — спросил Стивен сквозь бумкание виолончели.

— Погоня в кильватер — штука долгая.

— А ты считаешь, что это именно такая?

— Точнее быть и не может. «Голландец» прямо у нас на хвосте, точно в кильватере.

— Так вот в чем значение термина! Я всегда считал, что это напряженная, мрачная, самая решительная погоня, усиленная закоренелой враждой. Ну что же, значит, погоня в кильватер. Слушай, что я тебе скажу по своей части: роды тоже долгий, долгий труд. Полагаю, что у нас обоих впереди беспокойная ночь. Позволь мне попросить еще кофейник.

У Стивена ночь прошла довольно беспокойно — без надлежащих-то щипцов и большого акушерского опыта. Джек ушел на палубу, чтобы изменить курс — на зюйд, поскольку голландец ждал, что «Леопард» направится на север — и разглядывал своего преследователя некоторое время в свете восходящей луны, потом растянулся на койке и сразу уснул. Бом-кливер и фор-стаксель держали хорошо, «Леопард» управлялся легко, и семидесятичетырехпушечник оставался в четырех-пяти милях за кормой. Какое-то время он не замечал, что Джек плавно изменил курс, и поставил свои кливера, когда «Леопард» уже отдалился еще на милю.

Он проснулся освеженным, его спящий мозг зафиксировал удары воды о глухие иллюминаторы, и, выйдя на палубу, не удивился, обнаружив, что и ветер, и волнение усилились. Холодная, блестящая луна осветила гряду высоких волн, катящихся на восток: в отдалении друг от друга, с глубокими впадинами между ними, теперь их гребни, пенясь, белым каскадом обрушивались с подветренной стороны, а свист ветра в снастях поднялся на пол-октавы.

Если погода ухудшится, а взгляд на западную часть неба, ощущения воздуха, говорит, что должно усилиться, ему придется снова спуститься по ветру: корабль не выдержит более сильное волнение в раковину, не будучи сбитым с курса. «Ваакзамхейд» все еще на том же расстоянии, но это вряд ли продолжится.

Склянка за склянкой утекала ночная вахта, а они все бежали, не меняя ни парусность, ни курс — напряженная, мрачная и крайне решительная погоня. В восемь склянок, с обеими вахтами на палубе, он убавил лисель-спирт, развернул рей вдоль оси корабля, установил мидель-кливер, и привелся к ветру еще на один румб. Возможно, это был его последний шанс так сделать, поскольку воздух уже наполнился летящей водой и корабль рвался по морю со скоростью, в которую Обри никогда бы ранее не поверил, скоростью, безусловно, невозможной без тех протянутых к клотикам тросов. Это была уже не бодрящая прогулка, как несколько часов назад. Теперь это был кошмар, головокружительная скачка, а ветер дул и в самом деле очень сильно.

С каждым часом приближалась утренняя вахта, и с каждым часом крепчал ветер. Дважды, сразу после семи склянок, «Леопард» чуть не опрокинула прихотливая волна: твердая последовательность валов утратила регулярность, сменившись непредсказуемостью. Снова восемь склянок, и «Леопард» спустился по ветру, убавив стаксели. Получить точные показания лага стало невозможно: порыв ветра зашвырнул конец лага с привязанным грузиком вперед по ходу корабля, а помощник плотника теперь сообщил о двух футах воды в льяле. Давление на корпус «Леопарда» было настолько сильным, что много воды просачивалось через доски обшивки, не говоря уже о потоках, лившихся с палуб и через клюзы, несмотря на задраенные люки и клюз-саки.

Солнце взошло над бурным морем. Гребни волны загибались книзу и обрушивались: вода пенилась от горизонта до горизонта, за исключением ложбин между волнами, теперь гораздо более глубоких. С верхушек волн ветер срывал пену, капли и потоки воды, распыляя серую пелену, создающую сумрак и заполняющую все вокруг. «Ваакзамхейд» отставал на две мили. Крайняя опасность плавания при сильном волнении становилась все более и более очевидной: в ложбинах между волнами «Леопард» почти полностью обезветривался, в то время как на гребне ветер налетал в полную силу, угрожая оторвать парусину от ликтросов или снести мачты. Что еще хуже, корабль терял в нижней точке скорость, которая была так нужна, чтобы уйти от последующей волны, потому что, если волна догонит, то перехлестнет через корму, погребая «Леопард» под массами воды. Потом, десять к одному, развернет лагом к волне и бортом к ветру так, что следующая волна довершит дело.

Это было далеко не самое сильное волнение, что когда-либо встречал Джек, еще далеко до полного хаоса десятидневного шторма, когда на тысячу миль вокруг сталкиваются друг с другом огромные волны, вздымающиеся как горные пики, кувыркающиеся и врезающиеся с огромной силой, — но выглядело так, что может перейти в нечто подобное, а «Ваакзамхейд» показывал, насколько подобная погода благоприятствует более крупному кораблю. Его высокие мачты, большая масса означали, что он меньше терял скорость, когда обезветривался, и теперь семидесятичетырехпушечник находился на удалении немногим более мили. С другой стороны, «голландец» убрал или утратил свои странные треугольные паруса.

По правому борту промелькнул альбатрос, развернулся по ветру и метнулся в волну, что-то схватив с поверхности. И только увидев яркую вспышку его крыльев, Джек осознал, насколько пена на самом деле желтая. Даже во время огромной концентрации на своем корабле и бесчисленных силах, воздействующих на него, он был поражен совершенством птичьего полета, когда сверкающие двенадцатифутовые крылья без малейшего усилия подняли тело вверх и направили в сторону от накатывающейся волны по легкой и неспешной кривой. «Хотелось бы мне, чтобы Стивен мог…»— подумал он, пока «Леопард» взбирался на гребень, но треск впереди и звук рвущегося паруса прервал его. Фор-марсель не выдержал.

— Взять на гитовы, взять на гитовы, — заорал он — еще был шанс спасти его.

— Фалы сюда. Грот-марсель, — он побежал вперед, зовя боцмана. Не боцман, но Каллен, старшина фор-марсовых, был уже на мачте с помощниками боцмана. Они закрепили марсель и опустили рей до эзельгофта, в то время как корабль скользил вниз по длинному склону под срывающимся гребнем.

После пары минут колебаний зарифленный грот-марсель удерживал «Леопард» впереди набегающих волн, но корабль слишком сильно осел в корму для идеальной тяги — скорость не была столь велика, и он может не удержаться на курсе.

Все еще было возможно поставить другой фор-марсель.

— Позовите боцмана, — крикнул Джек, и, наконец, тот, спотыкаясь, явился на корму: пьяный, не мертвецки, но неспособный ни к чему. — Отправляйся на нос, — приказал Джек, и повернулся к его старшему помощнику, — Арклоу, выполнять приказ. Второй фор-марсель, и лучшие реванты из имеющихся.

Ожесточенное сражение на рее, жестокая и продолжительная борьба с парусом, вырывающимся с невиданной силой, но, в конце концов они с ним справились и спустились вниз: руки кровоточат, матросы выглядят так, будто их пороли.

— Идите вниз, — разрешил Джек. — Перевяжите руки и скажите казначейскому стюарду, что я приказал выдать вам каждому по стаканчику и чего-нибудь теплого. Перегнувшись через поручень и прищурившись от летящих брызг, он увидел, что «Ваакзамхейд» уже не далее тысячи ярдов.

Джек пожал плечами: ни один корабль, даже первого ранга, даже испанский четырехпалубник, не может развернуться бортом в таком море.

— Мистер Грант, — сказал он, — давайте оснастим помпы, мы управляемся довольно тяжело. Затем, взглянув на новый фор-марсель, тугой, как барабан, он спустился, чтобы перекусить самому.

Как и голландский капитан, Киллик оказался способным прочитать его мысли: внес кофе и пару бутербродов с ветчиной, пока Джек вешал сочащуюся водой штормовку на крючок и шёл в сумрачную каюту, где сел на рундук у пушки правого борта. От кормовых окон ни лучика света: стекла заменены на крепкую древесину и даже поверх светового люка лежит просмоленная парусина.

— Спасибо, Киллик, — поблагодарил Джек после первого жадного глотка. — Новости от доктора?

— Нет, ваша милость, только завывания и мистер Хирепат выглядит плохо. Всегда поплохеет, перед тем, как полегчает, так я всегда говорю.

— Так и есть, так и есть, — ответил Джек смущенно и занялся бутербродами: толстый холодный блинчик вместо хлеба, но встреченный благосклонно. Медленно жуя, он размышлял о женщинах, их трудной доле, проклятии Евы, о Софи, освоих быстро растущих дочерях. Громкий треск ломающегося дерева, поток воды и влетевшее пушечное ядро ​​прервали его мысли.

Он выглянул через разбитые глухие иллюминаторы и увидел еще одну вспышку на носу «Ваакзамхейда». В этом всепоглощающем реве не слышно звука выстрела, а дым мгновенно унесло прочь, но ясно, что семидесятичетырехпушечник открыл стрельбу из носовых погонных пушек, выдвинутых из портов на тупом носу, и удачный выстрел попал прямо в цель, разбив его кофейную чашку — один шанс на миллион.

— Киллик, новую чашку, — крикнул он, неся то, что осталось от завтрака в столовую, — и позови Чипса.

«Никогда не думал, что такой день настанет,» — сказал он про себя. Конечно цель войны — уничтожение противника, и он видел полностью разрушенные в сражениях флотов французские корабли, но в сражениях один на один обычно преобладала идея захвата.

Он ожидал, что семидесятичетырехпушечник будет его преследовать и возьмет на абордаж или попытаться взять, когда погода улучшится. При таком волнении не было никакой возможности захвата, и намерением голландского капитана могло быть только потопить его. Любая стычка означает полную утрату первого же корабля, который потеряет мачту или жизненно важный парус, а значит и контроль над кораблем, и смерть всех на его борту. «Кровожадный ублюдок, как я погляжу.»

Он не провел внизу много времени, но как же все изменилось, когда он снова вышел на палубу! Не то, что бы ветер усилился — в самом деле, было небольшое ослабление — но волны стали еще круче. И сейчас корабль боролся, тяжело взбираясь, хотя цепные помпы выбрасывали мощные фонтаны воды. Штормовой кливер придется убрать: он вдавливает «Леопард» вниз, и, в любом случае, гик изогнулся как лук.

— Мистер Грант, мы уберем штормовой кливер и возьмем грот на гитовы за середину.

— Да, сэр… — начал пожилой человек, теперь выглядевший намного старше, но не продолжил.

Когда тяга падала, «Леопард» довольно тяжело полз в глубоких ложбинах, хотя скорость была все еще столь велика, что он, безусловно, мог избежать последующих волн при умелом управлении. Джек вызвал команду рулевых, первоклассных моряков, по четыре за раз, по две склянки вахта. Опасность таилась больше в вихревых ударах ветра на гребнях, и обычно Джек предпочел бы идти только под полностью зарифленным фор-марселем или даже меньше — ровно столько, чтобы корабль плыл вперед.

Но с «Ваакзамхейдом», крадущимся следом, он не осмеливался ни убрать больше парусов, ни снова подтянуть кливер. Если так продолжится, ему придется компенсировать недостаток тяги уменьшением веса: откачивать тонны и тонны пресной воды из трюма. «Голландец» теперь был в полумиле. Джек увидел две вспышки, но ни следа выстрелов, совсем потерявшихся в этой белой неразберихе.

Он сделал обход корабля — длинные, подгоняемые ветром шаги вперед, сражение с ветром по пути назад — который показал ему, что все в порядке, насколько это возможно в этом случае, и нет никакой возможности изменения парусности — добровольного — в течение некоторого времени, и созвал Мура, Бартона и лучших наводчиков на корабле.

— Сэр, — сказал Грант, когда Джек покидал корму, — «Ваакзамхейд» открыл огонь.

— И я так думаю, мистер Грант, — ответил Джек, смеясь. — Но в эту игру могут играть и двое, вы же знаете.

Он был удивлен, не увидев ответной улыбки, но для размышлений о настроении первого лейтенанта момент выдался неподходящий, и Джек повел свой отряд в каюту.

Они отдали пушечные тали, убрали глухие иллюминаторы и уставились на несущуюся зеленую скалу воды в пятидесяти ярдах от «Леопарда» с его кильватерным следом на склоне. Волна закрыла небо и мчалась к ним. Корма «Леопарда» все поднималась и поднималась: гигантская волна гладко прошла под днищем, и сквозь летящую пену внизу на склоне стал виден «Ваакзамхейд».

— Когда вам будет угодно, мистер Бартон, — сказал Джек канониру. — От дыры его фор-марсель может порваться.

Левая пушка выпалила, и каюта мгновенно наполнилась дымом. Ни пробоины, ни фонтана от падения ядра. У Джека, за пушкой по правому борту, «голландец» не попадал в прицел. Небольшое возвышение, и он рванул шнур. Ничего не произошло: летящие брызги промочили запал.

— Фитиль, — воскликнул он, но когда тлеющий кусок оказался в руке, «Ваакзамхейд» уже оказался ниже линии прицеливания, ниже уровня наклона орудия. Откуда-то из ложбины «голландец» выстрелил вверх: далекая вспышка пламени, потом еще две, пока серо-зеленый холм воды снова не разделил их.

— Могу я предположить сигару, сэр? — сказал Мур. — Её можно держать во рту.

Мур банил ствол и действовал как второй наводчик, его лицо находилось в шести дюймах от Джека. Мур оделся в штормовку, и ничего в нем не напоминало морского пехотинца, кроме ярко-красного лица и аккуратного шейного платка под подбородком.

— Отличная идея, — отозвался Джек, и в спокойствии ложбины между волнами, прежде, чем «Ваакзамхейд» появился снова, Мур прикурил ему сигару от тлеющего в кадке фитиля.

— И я так сделал, — присоединился Бартон. — Он хочет сбить нам руль, развернуть и угостить бортовым залпом, кровожадная собака.

«Ваакзамхейд» снова оказался на гребне. Джек, сжимая сигару в зубах и не давая ей потухнуть, насыпал из рога мелкого пороха в запальное отверстие, прикрывая его рукой, и на этот раз, прежде чем «Леопард» вознесся слишком высоко, поднимаясь все выше и выше и преследуемый выстрелами «голландца», каждая пушка выпалила по три раза.

Все выше и выше: огромная горка, медленное и величественное движение само по себе, но спуск на гоночной скорости, при которой малейшее рысканье означает смерть. Ответные залпы, наводимые и выстреливаемые с такой интенсивностью, что расчеты даже не замечали потоков воды, летящей на них с каждого гребня. Все выше и выше; «Ваакзамхейд» заметно приближался.

Рядом с капитаном появился Баббингтон, ожидая паузы.

— Ваш черед, Мур, — сказал Джек, когда выкатили орудие, тот перешагнул через тали, а Баббингтон доложил:

— Он попал нам прямо в крюйс-марс, сэр.

Джек кивнул. Противник слишком приблизился, оказавшись на дистанции прямого выстрела, и ветер помогал его ядрам.

— Начните откачивать воду, всю, кроме одной тонны, и попробуйте распустить кливер на одну треть.

И снова к пушке, как только её выкатили. Теперь был черед «Ваакзамхейда» стрелять, что он и сделал, поразив «Леопард» в верхнюю часть ахтерштевня: резкий удар сотряс корабль, как раз находившийся на гребне волны, и в следующий момент зеленое море прокатилось через штормовые иллюминаторы.

— Отличная стрельба, при таком-то море, мистер Бартон.

Канонир, повернул залитое потом лицо, яростный взгляд сменился улыбкой:

— Так и есть, сэр, так и есть. Но если я не попал в него два выстрела назад, то я Заведей.

С тягой от кливера, летящий «Леопард» вырвался вперед на сотню ярдов, и бешеные горки продолжились, дистанция оставалась неизменной. Это была самая странная из артиллерийских дуэлей: бешеная активность, затем пауза в ожидании выстрела; потоп на гребне волны, покрывающий палубу; затем разделяющая противников стена воды, потом вся последовательность повторяется. Ни команд, ни жесткой огневой дисциплины орудийной палубы. Громкий, оглушительный диалог пушек, сменяемый промежутками тишины. Страх, что высокий бурун захлестнет прямо в корму (перед их носом волны вырастали так, что регулярно затмевали собой солнце), или страх развернуться лагом к волне, в каюте никого не волновал.

Дикий рев от расчета Бартона.

— Мы попали в крышку порта, — заорал Бонден, второй наводчик. — Они не смогут его закрыть.

— Тогда мы все в одинаковом положении, — заметил Мур. — Теперь у голландцев будут мокрые куртки каждый раз, когда они зарываются носом в волну, и желаю, чтобы это им понравилось, ха-ха!

Краткосрочный триумф. Пришел мичман, сообщить, что кливер сорвало, но у Баббингтона все под контролем — пытается установить штормовой стаксель, половина воды откачана.

Но хотя «Леопард» и стал легче, потеря кливера ощущалась. «Ваакзамхейд» приближался, и теперь огромная волна разделяла их только на несколько секунд. Если «Леопард» не оторвется, когда выкачают всю воду, то за ней последуют пушки с верхней палубы, и все, что поможет вырваться вперед и сохранить корабль. Стрельба продолжалась непрерывно, пушки раскалились, ощутимо подпрыгивая при отдаче, и сначала Бартон, а затем и Джек уменьшили заряд.

Все ближе и ближе, они оба уже находились на одном и том же склоне, никаких ложбин между ними. Дыра в фор-марселе «голландца», но парус не порвался, и в быстрой последовательности три попадания подряд поразили корпус «Леопарда» рядом с рулем.

Джек искурил пять сигар до самого кончика, и рот был воспален и сух. Он смотрел вдоль ствола пушки в ожидании момента, когда бушприт «Ваакзамхейда» поднимется у него перед глазами, увидел как выпалила его правая погонная пушка. Мгновение спустя Джек ткнул сигару в затравку и раздался громкий треск, сильнее, чем рев пушки.

Сколько прошло времени, сказать он не мог. Взглянув наверх, не мог сказать и того, что произошло. Он лежал на переборке салона, Киллик держал ему голову, а Стивен торопливо зашивал. Джек чувствовал прохождение иглы и нити, но не ощущал боли. Он посмотрел направо и налево.

— Не дергайся, — сказал Стивен. Сейчас Джек почувствовал раскаленную острую боль, и все встало на свои места. Пушка не взорвалась — из нее палил Мур.

Его аккуратно оттащили — вне всякого сомнения, ранение щепкой. Стивен и Киллик склонились над ним, и тут внутрь хлынула зеленая морская вода. Затем Стивен обрезал нить, обмотал влажную ткань вокруг ушей, глаза и лба, и сказал:

— Сейчас ты меня слышишь?

Джек кивнул. Стивен отошел к другому человеку, лежащему на палубе. Джек поднялся, упал, и пополз к орудиям. Киллик попытался удержать, но Джек отпихнул его, схватился за тали и помог выкатить заряженную пушку правого борта. Мур наклонился над ней, сигара в руке, и у него из-за спины Джек мог видеть «Ваакзамхейд» — всего в двадцати ярдах, огромный, черный корпус, далеко отбрасывающий воду. Когда рука Мура пошла вниз, Джек автоматически отошел в сторону, но он все еще был заторможен, двигался медленно, и откат пушки снова швырнул его на палубу. Стоя на карачках, Обри нащупывал в дыму тали, нашел их, когда тьма немного рассеялась, и поднялся. На мгновение он не мог понять причины радостных воплей, заполнивших каюту, затем через расщепленные штормовые иллюминаторы увидел, что фок-мачта голландца накренилась раз, потом накренилась снова. Ванты полопались, мачту и паруса пронесло прямо через нос корабля.

«Леопард» достиг гребня. Зеленая вода ослепила Джека. Прояснилось, и через кровавую пелену, струящуюся с повязки, капитан увидел огромную волну с загибающимся вниз буруном, и под ней «Ваакзамхейд», в безвыходной ситуации, развернутый лагом. Огромный, секундный водоворот из черного корпуса и белой воды, летящий рангоут, на мгновения дико натянувшиеся снасти и более ничего. Только огромный серо-зеленый холм с пеной наверху.

— О Господи, о Господи, — произнес он, — шесть сотен душ.