Глава LXVI

(Книга IV, глава 1)

Об отъезде из Москвы и поездке до Нижнего Новгорода. Как мы ехали по рекам Москве и Оке и что мы за города, деревни, монастыри и дачи встречали по дороге

Вернемся опять к нашей поездке в Персию. Когда для этого путешествия нам был вручен приставом вышеупомянутый великокняжеский паспорт, мы собрались в дорогу из Москвы [30]Лаве . По столбовскому договору граница с Швецией шла “Ладожским озером в устье реки Лавуи, а от устья реки Лавуи, рекою Лавуи, вверх до раздвою рек” и т. д.
июня [183]30 июня . Так совершенно верно указано в издании 1647 г. В других изданиях неправильно — 16 июня.
. В тот же день мы напоследок получили от фактора его княжеской светлости г. Давида Рутса прекрасное приготовленное угощение. Когда подошел последний час дня (у русских применяются вавилонские часы, и они начинают счет часов от солнечного восхода и считают до захода солнца), царь прислал нам, как это принято здесь, лошадей, на которых мы, в сопровождении старых наших приставов и многих знатных немцев, проехали три версты за город, до Симоновского монастыря, где нас ожидала лодка, выехавшая вперед из-за сильной кривизны реки Москвы. Мы, стало быть, вошли в лодку, при сердечных приветах добрых друзей. Великим князем нам был дан пристав по имени Родион Матвеевич [184]Родион Матвеевич Горбатов.
, который должен был идти с нами до Астрахани.

Едва мы немного отъехали от берега, подошел сюда молодого князя гофмейстер Борис Иванович Морозов, доставивший равных дорогих напитков и имевший при себе трубачей своих. Он попросил послов немного пристать, чтобы он мог на прощанье угостить их. Послы, однако, отказались, а так как перед этим, как выше сказано, он некоторым из нас на соколиной охоте доставил большое удовольствие, то мы и подарили ему серебряный прибор для питья. После этого в особой маленькой лодке он довольно долго ехал рядом с нами, велел своим трубачам весело играть, а наши им отвечали. Через некоторое время он даже пересел в нашу лодку и пил с нашими дворянами вплоть до утра, после чего он, со слезами на глазах, полный любви и вина, простился с нами.

Так как в эту ночь русские лодочники (они по восьмеро по очереди сидели у весел) еще были свежи и к тому же каждый из них получил по чарке водки, мы так быстро подвинулись вниз по реке, что на другой день, а именно 1 июля, вскоре по восходе солнца, оказались у дворянской усадьбы Дворянинова, в 80 верстах, или 16 немецких милях, от Москвы; усадьба лежала по левую сторону от нас. К вечеру мы прибыли к деревне Марчук [185]Марчук теперь обыкновенно именуется Морчугами, в документах XVII в. в форме, нами приведенной. За очень немногими исключениями нам удалось найти на новейших картах почти все упоминаемые у Олеария названия. Пособиями для нас служили:. 2-верстная карта Московской губ., 10-верстная карта Европейской России, карта Оки и части течения Волги в атласе “Волга” В. Рагозина, карта течения Оки и Волги в “Спутнике по реке Волге и ее притокам Каме и Оке”, год IV (Саратов, на 1904 г.), книга Н. А. Богуславского, “Волга, как путь сообщения” (1887), поверстные описания Волги и др. книги и карты.
, направо, в 40 верстах от Дворянинова.

В дальнейшем, обозначая деревни и другие предметы, лежат ли они направо или налево, я буду пользоваться начальными буквами: л. — обозначает расположенные налево, пр. — расположенные направо предметы.

2 того же месяца мы до полудня, у деревни и монастыря Бобренева [?] [186]Бобренева . Бобренев монастырь, всего в одной версте от Коломны; поэтому возможно, что Porsenis не самый монастырь, а одна из принадлежащих ему деревень; ныне названий подходящих на реке нет. В издании 1647 г. сказано “bey dem Dorffe Porsenis”, в изданиях с 1656 г. “bey dem Dorffe und Kloster Porsenis”.
встретили несколько больших лодок, нагруженных медом, солью и соленой рыбой. Они шли большей частью от Астрахани и направлялись к Москве. Здесь в реке много больших изгибов и поворотов. Мы вышли на берег, имели свои молитвенные часы и поехали дальше.

К вечеру мы прибыли под город Коломну, пр. Он находится от Москвы водой в 180 верстах, или 36 немецких милях; сушей же, особенно зимой, когда можно ехать по полю, считается сюда едва 18 миль. Если судить по внешнему виду, то он хорошо охраняется своими каменными стенами и башнями. Через реку Москву, протекающую у городских стен, ведет большой деревянный мост. Здесь имеет свое местопребывание единственный епископ, имеющийся в стране; так как здесь есть и воевода, то нам пришлось подождать, пока пристав показал наш паспорт. Тем временем бесчисленное количество народа собралось на мосту, чтобы смотреть на нас. Однако им пришлось, чтобы дать проезд нашей лодке, несколько высокой ввиду ее крыши, разобрать часть моста, что ими было очень поспешно сделано.

В трех верстах за Коломною река Москва впадает в Оку, широкую и глубокую реку, идущую с юга.

Здесь вблизи лежит монастырь Голутвин-Сергиевский, будто бы учрежденный св. Сергием [187]будто бы учрежденный св. Сергием Богоявленский Голутвин — Старый монастырь основан в 1386 г., по просьбе вел. князя Дмитрия Донского, преп. Сергием Радонежским.
, похороненным в Троице.

За местом слияния этих вод, страна по обе стороны реки становится весьма плодородной, покрытой растительностью и обитаемой, так что нас весьма обрадовал вид этих веселых местностей. В данном месте такое количество дубов, какого мы нигде во всей России не видели.

3 июля мы до восхода солнца прибыли к большой деревни Дедино[во], длиной почти с 1/2 мили и, как говорят, имеющей более 800 жителей. К полудню мы прибыли к деревни Омут, в 37 верстах от Коломны. Здесь, так как день был воскресный, мы высадились на берег и под веселым деревом совершили наше богослужение с проповедью и поехали дальше. В 3 верстах за деревнею посередине реки находился длинный остров, который мы оставили с левой стороны. Мы проехали еще мимо нескольких деревень, из которых главнейшие были Сельцо, и Морозо[во], пр.

4 того же месяца, около полудня, мы прибыли под город Переяславль, пр. где также имеется воевода. Этот город в 107 верстах от Коломны. Близ него я нашел высоту полюса в 54°42’.

5 того же месяца мы проехали мимо местечка Рязань, бывшего раньше большим и даже главным городом целой провинции этого названия. Но когда в 1568 г. вторглись крымские татары и, избивая и пожигая, все опустошили, погиб и этот город. Так как, однако, эта провинция, расположенная между Окою и валом, построенным против татар, раньше была княжеством и, кроме того, будучи чрезвычайно плодородна, по хлебопашеству, скотоводству и дичи превосходит все соседние провинции (как правильно о том свидетельствуют Гвагнин и Петрей), то царь, по опустошении ее, велел отовсюду собрать большое количество народу, всю страну вновь обработать и привести в прежний порядок. Так как для постройки города Рязани они нашли более удобное место, а именно то, где теперь лежит в 8 милях от [старой] Рязани Переяславль, то они и перенесли сюда оставшийся материал зданий и построили совершенно новый город. Он называется Переяславлем Рязанским, так как большинство и наиболее выдающиеся из лиц, которые его строили и населяли, были из Переяславля, лежащего столь же далеко от Москвы к северу, как этот город лежит к югу.

Меня удивляет, почему Петрей желает поместить эту область к западу от Москвы, тогда как она, по собственному же его признанию, лежит между реками Окою и Доном, которые, однако, в отношении к Москве лежат не к западу, а к востоку, куда направлено и течение их. Рязанская область лежит от Москвы к юго-востоку. В Рязани еще ныне находится местопребывание одного из семи архиепископов.

В этот день мы прошли мимо различных небольших монастырей и деревень; это невдалеке от Рязани: Село, Киструс, в 7 верстах, Обложицкий монастырь, в 3 верстах. Липовые Исады, дворянская усадьба, в 2 верстах, Муратове, в 2 верстах, Калинине, в 1 версте, Пустополе, — в 1 версте — деревня архиепископа рязанского, Новоселки, в 3 верстах, Шилка в 2 верстах. У первой деревни по воде плыло нагое человеческое тело, которое, вследствие — вероятно — долгоплавания по воде, было совершенно черно от солнца и сильно свалялось. Полагали, что это человек, убитый казаками или беглыми рабами, которые, говорят, тут в окрестностях имеются.

6 того же месяца поездка шла мимо монастырей Терехина, в 10 верстах, Тыринской слободы, в 10 верстах, Свинчуса, в 8 верстах, и Копанова, в 2 верстах. Здесь мы вторично увидели плывшее мертвое тело. Так как, однако, убийства здесь нередки, то русские не обратили на это внимания.

7 июля мы рано прибыли к Добрынину острову, в 30 верстах от предыдущей деревни, затем к деревням: Село Рубец, в 7 верстах, Курман, в 7 верстах, потом к Гусь-реке, в 6 верстах, и другим деревням: Малеевой, в 8 верстах, Габиловской [188]Габиловской . В подл. Gabiloska. На нынешних картах этой деревни нет; другие местности, указанные на этой и предыдущих страницах, все могут быть отожествлены с новыми.
, в 2 верстах, и Бабину, в 3 верстах; они лежат на веселом холме. Наконец к вечеру прибыли мы к небольшому Касимову-городу, в 3 верстах. Это татарский город, принадлежавший татарскому княжеству Касимову. Здесь в старом каменном здании, некогда бывшем замком, жил молодой татарский князь Рес-Кичи [189]Рес-Кичи . В подл.: Res Kitzi.
, который, еще несколько лет тому назад, вместе с матерью и бабушкой своей подчинился великому князю. Этот город дан им был для кормления. Здесь мы увидели первый магометанский храм. Рассказывали, будто русские говорили молодому государю, что, если бы он принял русскую религию и дал себя окрестить, то великий князь не отказал бы ему в выдаче своей дочери за него. Он, однако, будто ответил: теперь он еще слишком молод (ему было всего 12 лет), но когда он придет в лучший возраст и разум, то он готов дать ответ.

Наши послы велели передать ему свой поклон и подарили ему фунт табаку и бутылку французской водки; это ему было так приятно, что он, со своей стороны, велел передать поклон, усердную благодарность его и извинения ввиду невозможности для него угостить и почтить господ послов в своем доме, как он бы желал этого. [Посещение его] вызвало бы неудовольствие воеводы, неохотно разрешающего кому-либо из иностранцев иметь с ним сношения. Через слуг своих, татар, не могших говорить с кем-либо кроме нашего персидского толмача, он прислал нам в ответный дар разных съестных припасов, как-то: двух овец, бочонок меду, бочонок пива, водки, несколько кусков льду, кислого молока, сливок и свежего масла, приготовленного, как они говорили, собственноручно его матерью.

8 течение этой ночи, как и следующего дня, мы по обе стороны реки встречали разные деревни, монастыри и кабаки, вид на которые среди зеленого леса был очень привлекателен. Главнейшие из этих местностей: Починок Татарский, в 3 верстах от Касимов-города, Село Перьево, в 7 верстах, кабак, в 8 верстах, Брод, в 5 верстах, р. Мокша, в 8 верстах, кабак, в 2 верстах, Сатеево, в 13 верстах, монастырь Андреянова Пустынь, в 4 верстах, Елатьма, в 3 верстах. Последняя — большая деревня, заключающая в себе 300 крестьян; принадлежала она боярину Федору Ивановичу Шереметеву. Далее следуют 20 верст до сухой степной местности Русбонор [?] [190]Русбонор . В подл.: Rusbonor. На нынешних картах ничего сходного нет. Это, по Олеарию, — Heide “сухая степная местность”, а никак не “бор, сосняк”, как переводит П. Барсов. Другие названия, упоминаемые на этой странице, большею частью, могут быть найдены на картах.
, направо от реки.

9 того же месяца встретили мы церковь Воскресенья, в 10 верстах. Местность эта обыкновенно называется Воскресенской Мелью. [Далее следовали] большая деревня Ляхи, в 5 верстах (она принадлежит государственному советнику князю Борису Михайловичу Лыкову), и монастырь Пречистой Рязанской, в 10 верстах. Затем приехали мы к городу Мурому, населенному русскими и татарами. Здесь начало поселений мордовских татар, которые все покорны великому князю. Так как в городе имеется рынок, то мы и послали своих толмачей, чтобы они закупали нам свежей провизии.

Не доехав с 1/2 мили до этого города, мы увидели на правом берегу, в сторону крымских татар, несколько татар. Они вскоре спрятались в кустах и оттуда стреляли в нас, так что одна пуля пролетела над кораблем. Так как мы, однако, ответили несколькими мушкетным выстрелами, то они присмирели, пока мы не проехали мимо города; тогда мы на прежнем месте опять услышали несколько выстрелов. Мы были вполне уверены, да и наши русские лодочники так думали, что в будущую ночь они нападут на нас. Поэтому мы стали на якоре около Чухтского [?] [191]Чухтского . В подл.: Zuchtsko Ostrow. На нынешних картах мы не нашли схожего названия.
острова, в 51 версте от города, и держали здесь добрую стражу. Однако мы уже ничего более не услышали.

10 сего месяца мы проехали мимо местечка Павлово [192]Павлова . В тексте Prewospalo (в изд. 1647 г.: Prewos Palo); возможно, что это значит “Перевоз Павлов”.
, принадлежащего знатному боярину князю Ивану Борисовичу Черкаскому; наряду со многими небольшими деревнями проехали мы и мимо двух речек, из которых одна, Ворсма-река, течет справа, а другая в 8 верстах от первой слева и называется Клязьмой; она течет от Владимира [193]Владимира . В подл.: Wladimer, Володимира, нынешнего Владимира-губернского.
. Здесь местность по правую руку начинает возвышаться и получается очень высокий берег, который, почти на одинаковой высоте, тянется на протяжении 100 немецких миль по Волге и снизу имеет вид как бы “montes contigui”, т. е. “примыкающих друг к другу гор”. Однако сверху это ровная плоская местность, без леса, удобная для земледелия и простирающаяся, как говорят, в виде такой равнины, более чем на 100 верст в сторону суши. Простирается эта местность более к юго-востоку. Страна же налево от берега, направляющаяся к северо-западу, повсюду низменна, лесиста, дика и мало населена. Кое-где на высоком берегу мы, по время величайшей жары, застали еще снег и лед.

11 июля, после проезда мимо лежащих с правой и левой стороны красивых веселых деревень, как-то Избыльца, Троицкой слободы, Дудина монастыря и Новинок, мы к вечеру прибыли к выдающемуся городу Нижнему или Нижнему Новгороду. Здесь мы тотчас же направились не в город, а на наш там построенный корабль “Friedrich”.

Этот корабль построил корабельщик Михаил Кордес, с помощью русских плотников, из сосновых досок; он был длиной в 120 фут, имел 3 мачты и плоское дно, сидел в воде лишь 7 фут [194]сидел лишь 7 фут . Н. А. Богуславский (“Волга, как путь сообщения”, 1887, стр. 48) говорит: “Корабль посольства не имел большого груза и проходил ниже Астрахани, мели в четыре фута, как о том говорит сам Олеарий; кроме того, так как мера осадки суден всегда на Волге велась на четверти, то вероятнее всего, что корабль этот в 120 фут — такой длины, какую имеет нынешняя малая барженка, сидел не 7 фут, а 7 четвертей”.
и имел 24 весла. Он был устроен преимущественно для плавания по реке Волге, чтобы мы были в состоянии переходить через песчаные перекаты и мели, которых здесь имеется много, и в случае, если бы ветер оказался не попутным, могли подвигаться и без парусов. Наверху на корабле, в каютах, и внизу, в трюме, устроены были различные каморки, в которых послы и свита их могли удобно расположиться и иметь кухню и помещение для провизии. Мы хорошо снабдили корабль всякого рода зельем и снарядами, пушками для металлических и каменных ядер, гранатами и другим оружием на случай нападения разбойников.

Наряду с этим кораблем велели мы построить и шлюпку и прекрасно снарядили ее, так как полагали, что на Волге и в особенности на Каспийском море, где шкиперам и боцманам пришлось бы во время посещения нами персидского шаха оставаться на море, нам нужно будет иногда ездить по неизвестным и мелким местам, куда мы с кораблем не решились бы направиться. Шлюпка должна была служить и для того, чтобы, в случае нужды, снять груз с судна. Чтобы снарядить вполне суда, мы оставались здесь почти три недели.

 

Глава LXVII

(Книга IV, глава 2)

О городе Нижнем и Волге

Нижний Новгород, лежащий под 56°28′ северной широты, по мнению Герберштейна построен великим князем Василием и населен тем народом, который он взял во многолюдном городе Великом Новгороде; поэтому он и получил название Нижнего Новгорода, От него до Москвы водою считается 150, а сушею 100 немецких миль; он лежит у Оки на правом берегу в высокой местности, окружен каменною стеной и башнями. Вне городских стен здесь, пожалуй, больше домов и людей, чем в городе; живут они здесь в круге, описанном полумилей. Под городом Ока соединяется с знаменитою рекой Волгой, называемою у древних писателей Rha. Обе реки, по соединении своем, имеют ширину в 4600 футов; при путешествии в Персию и обратно я дважды через лед измерил это расстояние.

Я также заметил, что магнитная стрелка в этом городе отклоняется от полуночи [севера] к западу на целых 9 градусов.

В Нижнем живут русские, татары и немцы; все они подданные великого князя и управлялись в наше время воеводой Василием Петровичем.

Здесь мы нашли самых крайних на востоке лютеран, которые могли служить по своей вере в открытой церкви; в то время их община доходила до 100 человек. Многие из них были военные офицеры, шотландцы, частью существовавшие службой великому князю, частью жалованьем мирного времени, а также винокурением, пивоварением и продажей крепких напитков, — что, по особой милости, было им предоставлено. Провизия в Нижнем была весьма дешева: молодая курица, а также 16 яиц стоили 1 копейку или в мейсенской монете 6 пфеннигов, овца — 12, 16, 18 копеек.

24 того же месяца я с нашим шталмейстером фон Мандельсло, Гансом Арпенбэком, русским толмачом и приставом был отправлен к воеводе, чтобы, за доброе расположение и помощь, оказанные им нашему люду, прожившему здесь, ради постройки корабля, более года, поднести ему ценный подарок в 100 рейхсталеров. Что воеводе это было очень любо и приятно, мы заметили по тому, что он не только дал нам прекрасное, великолепное угощение, но при уходе нашем подарил нам 20 кусков копченой свинины и другой провизии на дорогу. Это был вообще человек вежливый и разумный. Дом его содержался весьма прилично. Когда мы велели приставу доложить о себе, нас два человека повели по двору через прекрасно разубранный ход, по обе стороны которого, вплоть до крыльца, стояли слуги и рабы. В сенях нас встретили два осанистых старых человека, которые провели нас к воеводе в комнату, украшенную обоями, занавесами, серебряными чарами и бокалами. Воевода стоял в золотой парчовой одежде, окруженный многими красиво одетыми мужчинами, принял нас ласково, благодарил за поклон и подарок послов во многих почтительных словах, а затем заставил нас сесть за стол, причем он начал говорить тосты за здоровье его царского величества, его светлости князя голштинского и княжеских послов. Во время угощения, заключавшегося в пряниках, очень крепкой водке и многих родах меду, он говорил всякие веселие и умные речи, так что мы — ввиду странности этого явления в России — должны были удивляться ему. Он спросил также, боимся ли мы казаков, которые разбойничают на Волге и вряд ли оставят нас в покое? Это жестокий, бесчеловечный народ, любящий разбои более Господа Бога своего; они нападают на людей, точно вот это животное; при этом он показал на нарисованного на столе льва, которому [на рисунке] Самсон разрывал пасть. Когда мы ответили: “Если казаки окажутся львами, то мы окажемся Самсонами”, он сказал: и он на это надеется, и выразил надежду, что “имя немцев, известных храбростью в России, ввиду добрых услуг, ими оказанных его царскому величеству, прославилось и среди казаков и, без сомнения, удержит их от нападения”. Когда мы простились с ним, он, в прежнем порядке, опять велел проводить нас через двор к воротам.

В эти дни были улажены споры, происходившие во время кораблестроения между рабочими, и был потребован отчет о строительстве. При более точном расследовании оказалось, что тот, кто нанимал рабочих, убедил их обещать ему подарок в 40 рублей или 80 рейхсталеров, чтобы он по более дорогой цене принял для них работу. Так как кузнец при поставке железа и в работе допустил большие злоупотребления и обманы, то ему, правда, пригрозили суровым наказанием, которое воевода — даже если бы потребовали смертной казни — предоставил совершенно на волю послов, но, в конце концов, так как он упал в ноги послам и, лежа у ног их, долго со слезами просил о прощении, то его и простили, ввиду преклонных лет его (ему было более 70 лет), и оставили без наказания.

Пробыв в Нижнем до конца июля и заметив, что вода, которая до сих пор была высока, начала быстрее спадать, мы поспешили уйти. Корабли или большие струги и лодки, идущие по Волге к Астрахани, соблюдают это время и пускаются в путь, когда вода еще поднимается или оказывается выше всего, как это и происходит в мае или июне, когда реки на севере разливаются и приносят много воды в Волгу; в такое время эти суда не только безопасно проходят через мелкая места, но и через низкие острова, которые в это время оказываются глубоко под водой. Бывают, впрочем, случаи, что, после ночевки их на таком острове, они, при быстром спаде воды, остаются сидеть на мели: подобного рода засевшие и погибшие большие струги и лодки мы встречали во многих местах на Волге.

Так как эта река, по моему заключению, одна из величайших, длиннейших и важнейших в мире, то я прилежно наблюдал ее, и при помощи опытного голландского моряка Корнелия Клаус(ен)а и некоторых русских лоцманов не только по компасу определил и нанес на план ее течение, изгибы, углы [195]изгибы, углы . Winkel, Ecken. Можно перевести: “заливы, мысы”
и берега, но также и глубокий фарватер на ней, мели, острова и местности” от мили до мили и даже от версты до версты. Так как в первом издании я обещал, что со временем сообщу настоящую карту этой реки, то я ее теперь и изготовил и прилагаю здесь изображение реки со всем тем, что имеется на берегах ее.

Река Волга берет свое начало (как упоминает о том Герберштейн) в области Ржевской, где имеется лес, называемый Волконским. В этом лесу есть озеро, из которого вытекает река, протекающая через 2 приблизительно мили, затем через озеро Волго; дающее этой реке свое название. До соединения своего перед Нижним Новгородом с Окою, река эта протекает мимо многих выдающихся городов: Твери (упоминаемой выше), Кашина, Холопьего [городка], Углича, Ярославля, Костромы, Галича и т. д. Так как я этих мест не проходил, то я этой части течения Волги и не буду описывать, а начну только с соединения у Нижнего НовгородаОки с Волгой.

 

Глава LXVIII

(Книга IV, глава 3)

От Нижнего до Васильсурска

После того как наш корабль теперь был снаряжен и снабжен хорошими запасами провизии, и мы также взяли с собой и лоцмана, или путеводителя, который должен был показывать нам истинный фарватер, мы 30 июля собрались в путь, не глядя на то, что ветер был нам противен, и стали лавировать. При нас на корабле находился его княжеской светлости комиссар в Москве Бальтазар Мушерон, дьяк или канцелярист воеводы, пастор из Нижнего и наш фактор Ганс Бернгарт, проводившие нас на несколько верст и желавшие посмотреть, каково плавание на корабле. Едва, однако, мы в 2 верстах под городом прошли за именье Грамотина [196]именье Грамотина . В подл.: Grammatins Gute (в издании 1647 г. первое слово, как собственное, латинскими, второе — готическими буквами). Грамотин — известный дьяк, упоминаемый выше.
, напротив Печерского монастыря, как мы уже попали на мель и засели. Пришлось заносить якорь и с большими трудами в течение 4 часов стаскивать корабль.

На другой день, а именно в последнее число июля, проехав с версту дальше, мы снова засели, однако скоро сошли с мели, и когда выпал сильный дождь, а также буря с юго-востока подула нам навстречу, мы остались на якоре до следующего дня.

Здесь на корабле была произнесена вышеупомянутая немецкая речь об опасности, которую мы выдержали на Балтийском море, и о кораблекрушении у Гохланда; мы благодарили Бога за милостивое спасение. Нашим людям был внушено в дальнейшем в других подобных случаях, могущих быть при предстоящем долговременном и опасном путешествии, возлагать твердое упование на Бога и на терять мужества. По окончании богослужения, после веселой музыки, наши провожатые и добрые друзья простились с нами и вернулись обратно.

1 августа заведен был порядок, как быть со стражей. Навербованные солдаты, а равно и свита послов, были разделены на три роты с тем, чтобы чередоваться на службе. Во главе первой должен был находиться посол Крузиус, во главе второй — Брюг[ге]ман, а третьей — маршал. У каждого из послов был свой капитан: у Крузиуса — шталмейстер, у Брюг[ге]мана — секретарь; они вмести с маршалом поочередно, с обычным барабанным боем, приводили и уводили стражу. Часовые посты у передней и задней боевой рубки корабля были всегда весьма многочисленны.

После этого, когда ветер все еще дул нам напротив, мы сделали попытку двинуться вперед помощью весел. Однако на расстоянии выстрела из ружья мы вновь сели на мель. Освободившись от нее, мы остались стоять на якоре. Кое-кто из нас вышел на сушу пострелять птиц, которых можно было видеть вокруг весьма много. На высоком берегу, от Нижнего вплоть до Казани, повсюду есть приятные рощицы и отдельно стоящие деревья, точно лес здесь и не прекращается.

2 того же месяца, когда ветер несколько поулегся, мы подняли якорь, надеясь сегодня пойти лучше вперед. Однако едва мы отъехали четверть мили, как у Телятинского [197]Телятинского, Собщинским . Собщинский затон, Собщинские луга и Телячий брод, судя по карте при атласе Рагозина, довольно далеко влево от нынешнего судоходного русла Волги. Возможно, что Волга в данном месте отступила вправо.
Из перечисленных на этой странице местностей все, кроме Стобы и Спаса-Белки, находятся и на современных нам картах.
острова снова засели, а потом опять за другим островом — Собщинским, на который во время полой воды нагнало большой струг, и теперь еще стоявший здесь. Здесь мы сидели целых девять часов, пока удалось сдвинуть корабль с места.

Так как плавание сначала было столь неудачно для нас, что первые 4 дня мы не могли проехать вперед дальше двух миль (а ведь оставалось еще 5 1/2 сотен немецких миль до Каспийского моря), и к тому же наш лоцман, 8 лет не ездивший по Волге, очень немного мог дать нам точных сведений, то некоторые из нас довольно-таки пали духом.

3 того же месяца дело шло несколько лучше. Мы проехали вперед мимо несколько деревень и островов, из которых важнейшие Столбищи и Стоба, в 3 милях от Нижнего, Великой Враг, деревня в долине между двумя горами, Зимёнки, на холме, и остров Теплой, в 20 верстах от Нижнего. Здесь мы встретили большой струг или лодку, шедшую из Астрахани, с 200 рабочих на ней. Русские, не имея ветра в точности позади себя, не плывут на парусах, но в лодке заносят вперед на 1/4 мили пути один якорь за другим, и затем 100 и более человек, становясь один за другим, помощью каната из лыка тащат судно против течения. При этом они, однако, не в состоянии пройти в день больше двух миль. Такие струги имеют вид, изображенный на рисунке; внизу они плоски, могут поднять 400–600 ластов [198]400–600 ластов. Н. А. Богуславский говорит: “Ласт — 120 пудов. Следовательно, нагрузка судов того времени не была более 60 тыс. пудов”.
и большею частью нагружены солью, икрой и соленой грубой рыбой.

Деревни, мимо которых мы сегодня проехали, лежали все по правую руку; это были: Безводная, Ка[д]ница, где высота полюса оказалась равной 56°21’, далее: Работки, Чеченино, Татинец, Юркино. Перед последним, находящимся в 10 милях от Нижнего, лежали два острова, между которыми фарватер доходил до 21 фута глубины. Так как ветер стал для нас несколько более благоприятен, мы сегодня и на следующий день воспользовались парусом на мачте, прошли, наряду со многими малыми деревнями, еще мимо больших деревень Маза и Кременки, пр. За этой последнее мы 4 того же месяца поместились на ночлег.

6 августа мы спозаранок прибыли к деревне Бармино, в 90 верстах от Нижнего. Здесь крестьяне в трех лодках доставили на наш корабль молодых кур и другой провизии для продажи по низкой цене. После этого мы проехали между двумя островами, из которых один у них называется Спаса-Белкой. К вечеру мы увидели и городок Васильгород, и так как перед ним мель или сушь, как ее называют, то мы опустили якорь и остановились перед мелью.

Сюда к нам прислан был из Москвы гонец с письмами из Германии, датированными маем месяцем. Они нас сильно обрадовали.

Васильгород — небольшой городок или местечко; он построен всецело из деревянных домов, без стены кругом. Он лежит направо от Волги, под горой, под полярной высотой в 65°51’. От Нижнего до него считается 120 верст. Говорят, что город этот построен великим князем Василием и снабжен им же солдатами, которые должны сдерживать набеги крымских татар. По ту сторону города с юга течет сюда довольно большая река Сура. Раньше эта река отделяла казанскую область от русской

6 того же месяца корабль еле-еле прошел через упомянутую сушь почти постоянно ее задевая дном, корабль, можно сказать, скорее прыгал и как бы танцевал через мель, чем плыл через нее.

Пройдя к полудню мимо города, мы для салюта велели выстрелить из металлического орудия, а трубачу трубить. То же делалось впоследствии перед всеми городами, к которым мы подходили.

 

Глава LXIX

(Книга IV, глава 4)

О черемисских татарах

Здесь появляются другого рода татары, а именно черемисы. Они тянутся далеко за Казань, живут по обе стороны Волги, большей частью без домов, в простых избах, питаются скотоводством, медом и дичью, являются превосходными стрелками из луков и даже детей приучают заблаговременно к этому. Это вероломный, разбойничий и чародействующий народ. Те из них, что живут направо от Волги, именуются “нагорными”, так как они живут на высоте: на горах или между горами. Это наименование происходит от русских слов “на” и “гора”. Живущие слева именуются “луговыми” от “лугового сена” [199]“лугового сена”. В подл.: Lugowi-Zenne.
, т. е. зеленых лугов и сенокосов: ведь здесь, ввиду низкой и сырой почвы, много прекрасных лугов и полей, где собирается в большом количестве сено, которым “нагорные” питают свои стада. Гвагнин говорит, что эта нация частью языческой, частью магометанской веры. Живущие вокруг Казани все, насколько я мог узнать, язычники, так как их и не обрезают и не крестят. Когда ребенку у них исполняется полгода, они определяют особый день, когда ребенок должен бы получить имя. Кто в этот день раньше всего зайдет к ним или пройдет хотя бы мимо, того имя и получит дитя. Большинство из них верит, что имеется бессмертный Бог, который делает людям на земле добро и которого поэтому нужно призывать. Однако, что Он Собой представляет и как Он желает быть почитаем, этого они не знают. Они не верят в воскресение мертвых или в новую жизнь после здешней. Они полагают, что со смертью человека, как и со смертью скотины, все кончено. В Казани в доме моего хозяина жил черемис, человек лет 45. Услышав, что я говорил с хозяином о религии и, между прочим, упомянул о воскресении мертвых, он начал смеяться, всплеснул руками и сказал: “Кто раз помер, тот мертв и для черта. Или разве покойники восстанут, а с ними и мои лошади и коровы, околевшие несколько лет тому назад?” Когда я его спросил:

“Знает ли он, кто создал небо и землю?”, он насмешливо ответил: “Черт знает”. Хотя они не верят в существование ада, все-таки, по их мнению, существуют черти, которых они называют духами-мучителями; они полагают, что эти черти при жизни могут мучить людей и доставлять им другие неприятности; поэтому они и стараются умилостивить их жертвами.

Говорят, что в казанской области, к югу от Казани миль на 40, в болотистой местности имеется река, именуемая у них Немдою [200]Немдою . По словам того же автора, святыня черемис, камень кереметя Чембулата, находится на реке Немде, притоке Пижмы, впадающей в Вятку. Реки Шокшем здесь нет, но имеются три селения этого названия.
. Сюда они направляются со своими паломничествами и жертвами. Они говорят:

“Кто сюда придет и ничего не принесет в жертву, тот зачахнет или засохнет”. Они полагают, что черт имеет резиденцию свою там или, точнее, у реки Шокшем, лежащей в 10 верстах от Немды. Говорят, что эта река не глубже 2 локтей, течет между двух гор и никогда не замерзает. Ее черемисы очень боятся. Они полагают, что если кто-либо из их нации придет к этой реке, то он тотчас и помрет; русские же без опасности могут приходить к ней и уходить от нее. Иногда они приносят жертвы и Богу, режут для этой цели лошадей, козлов и овец, натягивают шкуры на колья, варят рядом с ними мясо, берут блюдо, полное мяса, в одну руку, а чашку с медом или другим напитком в другую руку и бросают все это против шкуры в огонь, говоря: “Иди, передай мое желание Богу”. Также: “О Боже, я охотно жертвую тебе это, прими это от меня, и дай мни скота” и т. д., смотря по тому, что они охотно желали бы. Так как они не верят в иную, чем здешнюю, жизнь, то все их просьбы и молитвы устремлены на мирское. Они молятся также солнцу и месяцу, так как замечают, что их действие благоприятно для земли и скота. Особенно же во время урожая высоко чтится ими солнце. Нам даже сообщали, что они в течение дня почитают и иногда обожают все то, что они видели во сне, будь то корова, лошадь, огонь или вода. Когда я и хозяин мой иногда из-за этого уговаривали черемисина, что неправильно чтит скот и другие твари, как Бога, и молиться им, — он да вал такого рода ответ: “Что же такое представляют собой боги русских, вешаемые на станку? Ведь в них нет ничего, кроме дерева и краски, и он поэтому не желает и им поклоняться; гораздо лучше и разумные обожать солнце и то, что имеет жизнь”. У них нет ни письмен, ни попов, ни церквей. Их язык также своеобразен и имеет мало родства с обыкновенным татарским или турецким. Те, кто в этих местах живут среди русских, пользуются обыкновенно русским языком.

Когда у них помирает состоятельный человек, то закалывают его лучшую лошадь, и ее у реки (все свои жертвоприношения и тому подобные торжества совершают они у рек) съедают оставшиеся друзья и слуги его; покойника же зарывают в землю, а одежду его вешают на дерево.

Они одновременно вступают в брак с 4, 5 и более женами и не обращают внимания на то, если бы даже 2 или 3 жены оказались родными сестрами.

Женщины и девицы ходят окутанные грубой белой холщовой материей и закутываются вплоть до лица. Невесты носят спереди на головах своих украшение, почти в роде рога; оно с локоть длиной и направлено кверху; на конце его в пестрой кисточке висит небольшой колокольчик. Мужчины ходят в длинных холщовых кафтанах, под которыми носят брюки; головы свои они стригут наголо. Парни, неженатые еще, дают вверху у темени расти длинной косе, которую они иногда завязывают в узел; иногда же дают ей свисать наподобие женской косы. Мы многих из них встречали не только здесь, но и в Казани.

Когда они в первый раз увидели на Волге нас в столь необычной одежде и на корабле, то они испугались, и некоторые из них стали убегать с берега, а часть осталась стоять, но, несмотря на наши кивки, не хотела подняться на судно. К вечеру один из них собрался с духом и у реки Ветлуги, против Юнгского монастыря [201]Юнгского монастыря у речки Юнги . Тут же теперь села Спас-Юнга и Покровское (иначе Юнга),
, поднялся на наш корабль; он принес для продажи большого свежего осетра, за которого запросил 20 алтын или 60 копеек, отдав, его, однако, за 5 алтын.

 

Глава LXX

(Книга IV, глава 5)

Как мы прошли мимо Космодемьянска, Чебоксар, Кокшаи и Свияжска

7 августа мы прибыли к городу Космодемьянску, лежащему в 40 верстах от предыдущего города, также на правом берегу Волги. И этот город имеет своего наместника или воеводу. В этой местности растет очень много — даже целые леса — лип, с которых жители дерут лыко и развозят его по всей стране, приготовляя из него сани, посуду или ящики. Дерево они режут [пилят] на цилиндрические части, выдалбливают их и пользуются ими как ушатами, бочками и т. п.;

они также выделывают из них целые лодки, челноки и гробы, которые продаются здесь и там на рынках.

В 3 верстах за этим городом у острова Криуши мы стали на якорь, совершили свое богослужение и причастились. Сюда крестьяне опять принесли на продажу свежую провизию. Когда мы прошли с милю вперед, началась сильная буря; поэтому мы опять спустили якорь и здесь расположились на ночевку.

8 того же месяца, когда мы получили попутный ветер, мы подняли парус и до полудня легко проехали до острова Туричьего [202]Туричьего . Туричий перекат, а за ним остров Туричий — в 10–15 верстах ниже Козмодемьянска.
. После обеда мы на всех парусах налетели на песчаную мель у острова Маслова, так что мачты заскрипели; здесь мы оставались на мели 4 часа, пока не сдвинулись при помощи трех якорей.

Здесь по правую руку на берегу мы видели очень много черемисов, конных и пеших, бывших на своих сенокосах. К вечеру мы прибыли к городу Чебоксарам, лежащим в 40 верстах от вчера встреченного [поселения] на правом берегу; подобно обоим предыдущим, и этот город построен из дерева: по расположению и по домам он наиболее приятный на вид из них. Когда жители, еще до нашего прибытия, увидели издали наш большой корабль, они недоумевали, что бы он собой представлял. Поэтому воевода прислал нам навстречу лодку со стрельцами за 3 версты от города к острову Мокрице, чтобы справиться и посмотреть, что мы за народ. Солдаты издали объехали кругом корабля, и вновь поспешили к городу. Когда наш паспорт был доставлен в город, 300 человек молодых и старых людей выбежали на берег посмотреть на нас. В этом, как в других соседних городах, которые все лежат на Волге, а не внутри страны, наряду с воеводой имеется много русских солдат на тот случай, что покоренные татары захотели бы возмутиться, чтобы легко можно было собрать войско и усмирить их.

9 того же месяца мы прибыли к острову Казину [203]Казину — остров Казин (карта в атласе Рагозина).
, в 12 верстах от предыдущего города, потом к деревне Сундырь [204]Сундырь — у речки Сундырь.
, и еще в 20 верстах далее к городку Кокшае [205]Кокшае — теперь Кокшайск.
, на левом берегу Волги, в 26 верстах от предыдущего города. Около этого места Волга на протяжении нескольких миль везде мелка, так что мы едва перешли через мели. Поэтому в течение этого и следующих дней у нас с переходом (при помощи заноса якоря и наматывания якорного каната] было очень много трудов и хлопот, и в течение 10 того же месяца мы подвинулись вперед всего на полмили. На корабле только и раздавалось: “Тяни! Греби! Назад!”.

10 того же месяца река, течение которой было тут несколько сильнее, нанесла нас направо на берег, у которого мы застряли на несколько часов. Здесь я с фон Мандельсло вышел на берега и отправился в лес, чтобы развлечься и поискать лесных плодов. Так как, однако, тем временем ветер стал благоприятнее, то подняты были паруса и корабль ушел. Подойдя к берегу и не видя корабля, мы бежали некоторое время по берегу, надеясь догнать корабль. Однако мы корабля не увидели, но зато заметили лодку, которая направлялась в нашу сторону. Сначала мы думали, что это казаки; оказалось, однако, что лодка прислана с нашего корабля к нам навстречу. На ней мы вернулись к кораблю, который стоял в изгибе реки, задержанный ветром. Так как ветер поднимался все сильнее и сильнее, мы устроили здесь остановку на всю ночь.

12 того же месяца мы попробовали протащить корабль с помощью маленького якоря вокруг изгиба. Якорь, однако, зацепил за дерево, лежавшее на дне, разорвал канат и остался на дне. Говорят, подобные вещи часто происходят на Волге из-за деревьев, которые во время половодья срываются с берегов в реку и лежат в иле на дне. Русские говорят, что в Волге лежат столько якорей, что они ценой с целое княжество. Бывали случаи, что такой якорь случайно вновь вытаскивался другим.

13 августа, после того как мы до полудня прошли мимо двух кабаков [206]двух кабаков — теперь д. Кабачищи, 337 в. от Нижнего.
и деревни Вязовки [207]деревни Вязовки — с. Вязовыя, в 340 в. от Нижнего, и о. Вязовский у Кабачищенского переката.
, мы прибыли под город Свияжск [208]Свияжск , расположенный по левую руку — Свияжск на левом берегу Свиаги, но справа от Волги.
, расположенный по левую руку на приятном с виду холме; здесь имеется кремль с несколькими каменными церквами и монастырями, но окружен город деревянными стенами и башнями. Когда мы против этого города, из-за находившейся перед ним мели, стали на якорь, народ толпами собрался на берегу. Так как между нами и берегом находился длинный песчаный бугор, мешавший им, как следует, видеть нас, то многие из них выехали на челноках и лодках или перешли через узкую часть реки, чтобы видеть нас и наш корабль. Остававшиеся отсюда до Казани 20 верст мы плыли мимо многих лежащих с правой стороны меловых и белых песчаных гор. К вечеру мы прибыли к городу Казани, где стали на якоре. Здесь мы встретили персидские и черкасские караваны, выехавшие из Москвы за несколько дней до нас. При них находился персидский купчина, который был в Москве в качестве посла, как упомянуто выше. Также был здесь черкасский татарский князь, по имени Мусал [209]по имени Мусал . Он назван в русских документах Муцал.
из [города] Терки, получивший после смерти брата своего ленное владение от великого князя.

 

Глава LXXI

(Книга IV, глава 6)

О городе Казани и о том, как Казань подпала под власть московитов

Город Казань лежит на левом берегу Волги, в 7 верстах от берега, в ровной местности; на небольшом холме; вокруг города протекает река Казанка, от которой и город и вся область получили свое название. Высоту полюса определил я здесь в 65°38′. Этот город, подобно всем расположенным на Волге городам, окружен деревянными стенами, с башнями, и дома в нем также деревянные; но кремль этого города хорошо защищен толстыми каменными стенами, орудиями и солдатами. Великий князь отрядил в кремль не только воеводу, но назначил в город еще особого наместника, которые должны были управлять жителями и править суд. Город населяют русские и татары, в кремле же живут одни лишь русские, и ни один татарин, под страхом смертной казни, не смеет показаться там.

Область казанская, простирающаяся налево от Волги к северу почти до Сибири, а на восток вплоть до страны нагайских татар, была раньше татарским царством. Так как это царство было очень могущественно и могло выставить в поле до 60 000 человек, то оно вело с русскими тяжкие кровавые войны и иногда принуждало их платить себе дань; однако, в конце концов, татары были покорены царской державой. Когда и как это сделалось, это я вкратце перескажу здесь, так как история эта стоит упоминания.

Однажды великий князь Василий Иванович [210]великий князь Василий Иванович . Олеарий довольно подробно и в общем верно, излагает русско-казанские отношения при Василии III. Магмет-гирея он последовательно именует Менгли-гиреем.
, отец тирана, разбил казанских татар в битве наголову и поставил в цари им желанное себе, лицо, называвшееся Шиг-Алеем. Хотя этот человек и был татарской нации, однако он все-таки был более люб, привязан и верен московскому великому князю, чем татарам. С виду это был безобразный мужчина, с длинными отвислыми ушами, большим черным лицом, толстый, с короткими ногами и длинными искривленными ступнями. Вот этому человеку они должны были быть покорны и платить пошлины. Казанским татарам такая вещь была весьма досадна, они послали тайного гонца к крымским татарам, жаловались на свое несчастье, а именно, что покорили их великому князю, и теперь ими правит неверный, некрасивый царь. Они просили, чтобы им, так как они с крымцами той же (магометанской) веры, дали возможность свалить с шеи тяжкое иго.

Крымской татарин Менгли-гирей [Магмет-гирей] отнесся к этой просьбе благосклонно, поспешно собрал большое войско, направился к Казани, взял ее и прогнал Шиг-Алея, бежавшего с женой и ребенком в Москву. В Казани над татарами Менгли-гирей посадил своего брата Саип-гирея.

После этой победы самомнение татар поднялось, они со своим войском, усиленным людьми, вновь пришедшими из Крыма, направились против великого князя московского, стали нападать, грабить и опустошать все города и деревни, через которые они проходили. Хотя и великий князь собрал теперь, насколько он второпях смог, порядочно большое войско, направил его против татар и дал у реки Оки сражение, все-таки русские потерпели неудачу и поспешили вернуться в Москву. Татары пошли за ними следом, заняли город и осадили Кремль, который великий князь оставил, направившись к Великому Новгороду. Русские держались в Кремле, храбро обороняясь, высылая при этом иногда и подарки врагу. Так как этот последний видел, как они обороняются, и полагал, что со сдачей крепости дело пойдет довольно тую, то он и решил вступить в переговоры с русскими и принял их дары. Русским пришлось согласиться на то, чтобы великий князь подписью и печатью обязался быть татарину подданным и ежегодно платить ему дань; только на этих условиях татарин соглашался оставить Россию и освободить опять всех пленных русских, которых было очень много. Великий князь сначала не хотел согласиться на такой позорный договор, но, в конце концов, должен был примириться со своим несчастием.

После этого татарин Менгли-гирей, в доказательство того, что он государь в Москве, велел поставить в городе свое изображение, перед которым великий князь, при уплате крымским послам ежегодной дани, всякий раз должен был класть земной поклон.

После этого Саип-гирей вступил в Казань и царствовал в ней. Менгли-гирей же, старший брат, царствовавший в Крыму, с войском своим направился на Рязань, осадил здесь кремль и велел сказать воеводе Ивану Ковару [211]Ивану Ковару . Kowar очевидная описка у Олеария, вм. Chabar. Речь идет об окольничем Хабаре-Симском.
[Хабару]: великий князь стал его подданным; пусть он поэтому, без всяких колебаний, сдаст ему крепость. Воевода в ответ сообщил ему, что это обстоятельство представляется ему странным; он не может представить себе, чтобы все было так, разве только ему дали бы поближе ознакомиться с делом; тогда бы он сразу постановил свое решение. После этого татарин прислал к нему в крепость, с несколькими офицерами, подлинник обязательства великого князя, чтобы показать его ему. Воевода же задержал послов вместе с грамотами и заявил, что будет сопротивляться до последней капли крови. При нем находился опытный итальянский артиллерийский мастер Иоганн Иордан (жена которого, как выше сказано, из любви желала быть прибитой). Вместе с ним воевода так храбро оборонялся, что стрелами, ружьями и пушками побито и ранено было много людей у неприятеля. При этом большое ядро ударило так близко к самому Менгли-гирею, что оторвало кусок его кафтана. Этим татарин так был напуган, что уже требовал только выдачи великокняжеского обязательства. Когда, однако, и в этом ему было в смелых словах отказано, он собрался в путь и вновь вернулся домой. Рязанский воевода вернул великому князю обязательство его обратно, по этому поводу в Москве было сильное ликование, изображение Менгли-гирея было сорвано, разбито и попрано ногами. Вскоре затем великий князь вывел в поле 25 000 человек, предложил Саип-гирею начать открытую войну и велел сказать ему: он со своим братом вторглись неожиданно, как воры и убийцы, в страну, теперь он, государь и самодержец всея России, приходит, как честный солдат, сообщает ему открыто о своем прибытии и этим объявляет ему войну. Когда, однако, татарский царь стал возражать насмешками и бранью, великий князь быстро подступил со всей своей армией под столичный город Казань. Хотя русские здесь и причинили много вреда татарам, все-таки они не могли завоевать крепости, но принуждены были вернуться, ничего не добившись, и постоянно должны были снабжать город Нижний Hop-город сильным гарнизоном в защиту от нападений татар. При жизни этого великого князя уже не состоялось более замечательных предприятий против казанцев.

Когда после смерти Василия Ивановича, сын его, Иван Васильевич, тиран, вступил на престол, он не захотел оставить на России понесенного позора. Поэтому он с большой военной силой, в среде которой было много иностранных, особенно немецких солдат, направился к Казани, где обе стороны жестоко бились и произошло много кровавых сражений. Однако после восьминедельной осады, когда великий князь стал опасаться, как бы, в случае продолжения осады, крымский татарин не поднялся и не поспешил на помощь своему брату, он предложил осажденным сносные условия мира. Когда казанцы отвергли их, он поспешно велел подкопать стены и вал и взорвать их на воздух. Это татарам показалось явлением очень странным, чудесным и ошеломляющим, оно и послужило к гибели их. Когда мина возымела желанное действие, открыла не только стены и валы, но и убила и ранила многих татар, тогда русские пошли штурмом и вошли в крепость, хотя и не без потери многих людей: в двух местах в крепости, где засели татары и где они храбро оборонялись, им пришлось пробиваться. Наконец, когда татары увидели, что их одолевают и вожди их полегли на месте, они уже не захотели отстаивать город, но направились к одним из ворот, расположенных к востоку, пробились сквозь русских, перешли через реку Казанку и разбежались по разным направлениям… Это случилось 9 июля 1552 г. по Р. X., по словам Поссевина — в 1553 г.

После этого великий князь велел крепость дополнить строением, укрепить при помощи более сильной каменной стены, башен, круглых бастионов и более толстой стены четырехугольной фигуры, прогнать остальных татар и занять город и кремль русскими, которые были выписаны из всяких мест. Татарам, однако, было позволено жить в одиночку поблизости и сохранять свою религию. Таким образом тиран Иван Васильевич подчинил своей власти все царство Казанское. Говорят, что тиран Иван Васильевич после этого в тех случаях, когда во время попоек хотел выказать свое веселье, пел песню о завоевании Казани и Астрахани.

Во время [нашего приезда] воеводой в Казани был брат нижегородского воеводы. И ему послы, как делали они это по отношению к другим, послали свой подарок, а именно прекрасный большой перстень с рубином.

Когда мне сказали, что корабль 15 августа весь день должен будет оставаться на якоре, я с фон Мандельсло отправился в город, чтобы осмотреть его и начертить, а заодно и купить вещей, которые бы нам понравились. Мы на рынке ничего не застали, кроме плодов, которых тут продавали большое множество, — особенно много дынь, бывших не меньше тыкв. Так же точно имелась здесь соленая старая гнилая рыба, дававшая от себя столь скверный запах, что мы не могли проходить мимо нее, не затыкая носа. Так как, однако, послу Брюг[ге]ману не понравилось, что мы собрались в город, то корабль снялся с якоря и пустился дальше в путь. Когда казанские граждане, смотревшие с берега на корабль, повстречавшись нам на возвратном пути, сообщили нам, что послы уже успели отплыть, мы взяли две подводы и ехали довольно долго по берегу вслед за судном. Наконец, мы пересели на лодку нашего пристава и дали себя перевезти на корабль, который мы застали к вечеру в 2 милях за Казанью, где он остановился для ночлега.

 

Глава LXXII

(Книга IV, глава 7)

Путешествие до города Самары

Волга от Нижнего до Казани большей частью направляется к востоку и юго-востоку, а затем до Астрахани и Каспийского моря обыкновенно к югу. В дальнейшем на Волге находятся много плодородных мест, но, ради казаков и разбойников, встречающихся здесь местами, тут очень мало деревень и немного живет людей.

15 августа мы быстро подвигались вперед по реке, которая здесь, вследствие узости своей, течет быстро, и за деревней Ключищи [212]деревнею Ключищи — с. Ключищи, 385 в. от Н.-Новгорода. Мель за нею — Матюшинский перекат.
, в 26 верстах от Казани, пришли к мели, через которую с трудом тащились на якоре. Когда мы перебрались, маленький якорь опять застрял на дне, так что мы за все послеобеденное время, несмотря на разные попытки, не могли освободить его; поэтому мы всю ночь оставались там. На следующий день до полудня работы продолжались, причем был выброшен и большой якорь. Однако канаты у обоих якорей порвались, и мы с громадным трудом разыскали и вновь подняли наверх больший из них. Что же касается малого, то он застрял так плотно, что его нельзя было достать. Поэтому мы его оставили на месте и поехали дальше.

Вскоре за тем мы проехали мимо “кабака Теньковского” [213]кабака Теньковского — с. Теньки, 412 в. от Н.-Новгорода. Мели, упоминаемые здесь, это по нынешним названиям, по-видимому, расположенные ниже Теньков перекаты Буртасовский, Красновидовский и Антоновский. У самых Теньков Шеланговские перекаты (6 четвертей). Название “мель Теньковская” имеется в “Судоходном дорожнике”, где говорится, что в межень эта мель занимает 800 сажень, Красновидовская же — 600 сажень.
, верстах в 30 от Казани. За ним опять оказалась мель, а другая встретилась в полумиле отсюда у “кабака Кетовского”, через эти мели нам пришлось опять тащиться на якоре.

17 того же месяца мы застряли на весьма большой очень известной главной мели, получившей название Теньковской от вчерашнего старого “кабака”. На перетаскивание корабля ушло несколько часов. Здесь река довольно широка и везде одинаково мелка. Вскоре за тем мы увидали с правой стороны высокий подмытый берег, большая часть которого, с месяц назад, обвалилась и убила людей, занимавших целую лодку; они хотели проехать под этим берегом к вишням, которых много растет в этой местности. Наш новый лоцман, ехавший из Астрахани, а нами перехваченный под Казанью и нанятый вновь для обратного пути, сказал нам, что много трупов этих мужчин и женщин повстречались ему плывущими по воде.

Вокруг этой местности, а больше уже нигде, мы видели очень много вязов; они росли очень высоко и красиво спускались до самого берега. В этот день мы на берегу, по правую сторону, нашли много льду, которым могли освежить наши напитки.

К вечеру мы подошли к большой реке Каме, [ее устье] находится в 60 верстах от Казани. Она течет с СВ, как говорят, беря начало в области Пермь, и впадает с левой стороны в Волгу. Это широкая река, почти такая же, как Везер [214]как Везер . Кама значительно больше реки Везер; длина Везера с Верро — 720 км, Камы — 1797 км.
в Германии, и вода в ней бурая. Находясь близ нее, Павел Флеминг написал следующий сонет, который можно найти в его “Книге сонетов” на стр. 582:

В устье, или конце реки, находились два возвышения [215]два возвышения . В подлиннике Holme, что может обозначать и острова. На картах у устья обозначены теперь о-в Грязнуха, а против Старой Камы — Светлая коса и Теплый; последний самый большой из трех.
; наибольшее из них называлось Соколом. Напротив, на суше, была красивая деревня Поганщина [216]Поганщина на новых картах не показана.
, и в трех верстах за ней другая — Каратаи [217]Kapaтаи — с. Каратаево, 450 в. от Н.-Новгорода.
. Затем в 10 верстах от Камы следовала Киреевская [218]Киреевская — с. Киреевское по “Судоходному дорожнику”. На картах с. Кирельское.
, у которой мы устроили привал на ночь.

18 того же месяца шли мы на парусах весьма свежо вперед, и к полудню с левой стороны снова встретили реку — Чертыг [219]Чертыг — р. Чертыг или Чертык. Указана на 10-верстной карте.
. Она начинается в немногих сушей верстах от Камы, в качестве особого рукава, и здесь в 30 верстах за Камой впадает в Волгу. Около полудня мы встретили город Тетюши [220]Тетюши — г. Тетюши, Казанской губ.
, лежащий в 120 верстах от Казани, высоко на горе и по склону ее; он состоит из разбросанных домов и церквей, весь построен из дерева и, вместо стены, окружен частоколом. Начиная от этого места вплоть до конца Волги уже не видно ни одной деревни. После обеда мы подошли к острову Пролей-Каша [221]Пролей-Каша теперь название деревни на нагорном берегу. Поблизости остров Богородицкий (севернее) и Сергиевский ревун (южнее).
, получившему свое имя потому, что здесь несколько слуг, как говорят, убили своего господина и засыпали его труп крупой.

За ним нам встретился воевода теркский [222]воевода теркский . В списках воевод А. П. Барсукова показан до 1686 г. стольник Михаило Петрович Пронской, а с 1636 г. кн. Василий Григорьевич Ромодановский.
, с 8 лодками. После трехлетнего управления областью он, по обычаю, был отозван в Москву; при нем находился сильный конвой. Лодка со стрельцами, шедшая впереди, подошла к нам для осмотра нашего корабля. Так как неизвестно было, что это за народ, и можно ли им доверять, то им крикнули, чтобы они не подходили слишком близко, иначе в них будут стрелять. Стрельцы рассказали, что около 3 000 казаков, распределившись по разным местам, подстерегают нас; иные из них на Волге, другие на Каспийском море. Кроме того, по их словам, недалеко отсюда на берегу показались 70 человек конных людей, без сомнения, разведчиков, задумавших напасть на нас; говорили еще иное тому подобное. Мы для салюта выстрелили из большого орудия и, поехав дальше, прибыли к реке Утке [223]реки Утке . Незначительная река, впадающая в Волгу.
, в 26 верстах от Тетюш, текущей от города Булгара [224]города Булгара . Это, вероятно, нын. с. Успенское (Болгары), в 6 верстах от Волги.
. В этот день мы прошли 77 верст. Ночью послы сделали проверку, как будет вести себя народ, если окажется необходимость и дело дойдет до сражения. Под утро устроена была ложная тревога. Часовой сначала, после обычного окрика, выстрелил и закричал: “Казаки!” После этого забили в барабаны, поднят был шум, стреляли из мушкетов и пушек. Большинство людей наших отнеслись вполне серьезно к делу, заняли назначенные места и приготовились отразить нападение. Подобного рода ложная тревога устроена была и в Персии на обратном пути.

19 того же месяца я у острова Старицы, который длиной в 15 верст, определил высоту полюса в 54°31’. За этим островом направо берег суши весь был покрыт круглыми камнями, вроде лимонов и апельсинов с виду; они были тверды и тяжелы и точно железо на ощупь. Когда их разбили, то внутри оказалась как бы фигура звезды цветов серебряного, золотого, коричневого и желтого: они содержали в себе серу и селитру. Мы много этих камней взяли с собой, надеясь применить их в своих орудиях для каменных ядер.

После этого мы пришли к зеленому веселому месту, где в давние времена стоял татарский город, по имени Унеровская гора [225]Унеровская гора . От Тетюш в 65 в. по реке находится с. Ундоры, с Ундорскими горами близ него.
[Ундоры]. Здесь, говорят, похоронен знатный татарин, которого они считают святым, и к его могиле еще часто отправляются помолиться живущие вокруг татары. До этого места от Тетюш считается 66 верст. Когда мы прибыли к этому месту, то на высоком берегу среди деревьев заметили двух всадников. Мы поэтому поместили в марсе на мачте часового, что бы обозревать высокий берег, но уже более не видели ни этих людей, ни других каких-либо.

20 августа утром рано несколько рыбаков из Тетюш, ловивших рыбу в этих местах, пришли на судно и доставили 65 штук больших и жирных лещей на продажу за 50 копеек или 1 рейхсталер. Один из этих рыбаков был столь добросовестен, что не захотел брать переданные ему по ошибке лишние 5 копеек, пока его несколько раз не попросили об этом. Способ рыбной ловли [у этих рыбаков] такого рода: они опускают в воду, на дно, длинную веревку с большим камнем и привязывают верхний конец ее к нескольким связанным вместе толстым деревяшкам, лежащим на воде; к деревяшкам прикрепляют удочки, нацепив на них довольно большие рыбы. Так ловятся большие белуги длиной в 4, 5 и 6 локтей; мясо их очень белое, сладкое и вкусное. Подобного рода рыбу на обратном нашем пути, в другом месте доставили на лодку посла Крузиуса на продажу за рубль или 2 талера. Этой рыбой мы не только сразу накормили всех, кто был на корабле, но остатками ее еще засолили целую бочку.

Русские, путешествующие ради дел своих по Волге от города к городу, обыкновенно тащат за собой на тонком канате удочку, к которой прикреплена железная, покрытая толстым слоем олова пластинка в форме рыбы, длиной с ладонь, а то и короче. Когда удочка эта тащится по воде, то, ввиду ширины своей, пластинка по временам поворачивается и бывает похожа на играющую рыбу; на такую удочку удается им за время поездки наловить больше, чем они могут съесть, так как Волга очень богата всякого рода рыбами. Таким образом русские, если только у них имеется при себе хлеб, находят по пути достаточно провизии для путешествия. Ввиду многих своих постных дней, упомянутых выше, они привыкли питаться скорее рыбой, чем мясом, и пить воду.

Здесь мы оттолкнули от себя нашу баржу для провизии, взятую нами из Нижнего и теперь опорожненную; чтобы она не послужила казакам, мы зажгли ее и пустили плыть. К полудню прибыли мы к острову Ботемскому [226]острову Ботемскому . В этом месте теперь о. Часовенный, против которого д. (с пристанью) Поливной Враг. Река Ботьма на 10-верстной карте не показана; зато указана деревня Ботьма в немногих верстах влево от реки.
, длиной в 3 версты; он лежит против мыса суши, называемого Поливным [Врагом]. Когда ветер сильно стал дуть нам навстречу, мы стали на якорь за мысом, у реки Ботьмы, будто бы также являющейся рукавом великой реки Камы, и всю ночь оставались здесь.

21 того же месяца мы оставили по правую сторону от нас два веселых места, на которых будто бы раньше находилась города; наиболее дальний из них называется Симбирская [227]Симбирская гора . Города Симбирска Олеарий не мог видеть, так как он заложен лишь в 1648 г.
гора. Говорят, их разрушил Тамерлан. 22 мы прошли через 3 сухих места или мели, из которых одна лежит впереди, а другие две позади горы Арбухим [228]Арбухим . На современных картах нет похожего названия.
, стоящей по правую сторону реки. Эта гора получила свое название от города, находившегося здесь. Здесь с реки, между двумя холмами, виден на суше большой камень, длиной с 10 локтей, но несколько более низкий. На одной стороне его, как говорят, высечены слова [229]Так как надписей Олеарий сам не видел, то начертание их у него и не соответствует тому, что предполагается в контексте. Нужно бы ожидать в первой:
Буде ты мя подымеши, добро тобе будет;
а во второй:
Чего ишеши, ничего не положено.

Когда однажды русский струг на этом месте, из-за противного ветра, должен был стать на якорь, 50 человек, полагая найти здесь большой клад, принялись за камень, с большим трудом подкопали его, перевернули, но ничего не нашли, кроме надписи, высеченной на нижней стороне камня.

Вокруг этой местности страна с правой стороны не очень высока и безлесна, но имеет хорошую, тучную почву. Она повсюду поросла толстой длинной травой, но трава эта ни на что не идет и область здесь не заселена. Там и сям видны были знаки и следы стоявших тут некогда городов и деревень, которые все были разрушены во время войн Тамерланом.

23 того же месяца мы у реки Атробы [230]Реки Атробы . В подл. Atrobe.
опять встретили сильный противный ветер и должны были бросить якорь. Здесь высота полюса составляла 53°48′. Пополудни, когда ветер поулегся, мы попробовали лавировать, но в течение пяти часов еле сделали полмили.

29 того же месяца противный ветер дважды пригонял нас к берегу, вследствие чего мы в этот день прошли немного. В течение этих дней, как и во все время путешествия, мели и ветер сильно мешали нашему путешествию. Хотя иногда мы и имели попутный ветер, но часто усаживались на мели [231]часто усаживались на мели . По мнению Н. А. Богуславского, речь идет о Климовском перекате.
; а когда попадали на глубокий и удобный фарватер, то ветер дул нам сильно навстречу, в какие бы мы извилины ни входили и из каких бы ни выходили. Ближайшие 4 дня ветер всегда поднимался рано около 9 часов и вновь ложился после полудня около 5 часов, так что мы лучшую часть дня или оставались на месте, или же должны были проводить в трудах и хлопотах. Вследствие этого вновь мы упали духом и стали сильно досадовать, особенно когда мы принимали в расчет предстоящий нам впереди долгий путь и остающееся короткое летнее время. Люди свиты были измучены и обозлены постоянной работой. Те же, кто ночью стояли вместе с солдатами на страже (стражу постоянно составляли 20 человек), должны были днем вместе с русскими браться за весла и за шпиль, причем пищу их составляли, большей частью, черствый хлеб, вяленая рыба и вода; кроме того, много неприятностей и тягот испытывали они еще со стороны посла Бригмана [232]Бригмана . В подл.: Brighmann вместо Bruggemann.
[Брюггемана], о чем, впрочем, много говорить не стоит. Таким образом, заботы, работа и досада были ежедневным нашим угощением за завтраком и ужином.

26 мы пришли к Соляной горе, где у русских устроены солеварни для соли, добываемой из соседних копей; здесь же сушится и та соль, которая уже выпарена солнцем, и много ластов соли отсюда увозится вверх по Волге к Москве.

Здесь же лежит остров Костоватый, у которого Волга, ввиду низких с обеих сторон берегов, весьма широко разливается. Вскоре за тем справа имеется гора, а под нею река или вернее изливающийся из Волги рукав, который затем, в 60 верстах за Самарой, вновь вливается в Волгу [233]вновь вливается в Волгу . Уса близко подходит к берегам Волги на юге луки, но впадает в нее лишь на севере.
; название этого протока — Уса. Ради густого темного леса, красиво покрывающего берега с обеих сторон, местность здесь приятна на вид, но в то же время она очень опасна для путешественников, ввиду удобств, какие она представляет для разбоя, особенно ввиду высоких стоящих здесь гор, откуда приближающихся людей можно видеть издали и приготовиться к грабежу. Говорят, что обыкновенно казаки находятся около этой реки. Они и в прошлом году захватили здесь принадлежавшую богатейшему купцу в Нижнем лодку с товарами. Перед протоком глубина составляла 60 фут. Вскоре за тем следовала Девичья гора [234]Девичья гора . На нын. картах Девушкина гора, при впадении р. Усы.
, у которой речка, при той же почти глубине, проходит очень узкое место. Гора лежит по правую руку, она очень высока, крута у берега и очень приятна на вид. Она представляет ряд ступеней, вроде как бы скамеек, одну над другою, из красного, желтого и синего песчаника; они похожи точно на старые стены. На ступенях стояли как бы в строгом порядке рассаженные ели. Что русские рассказывали про эту гору, видно из следующего сонета П[авла] Фл[еминга]:

Там, где эта гора кончается, начинаются новые горы, которые на несколько миль провожают реку. Долина между ними называется “Яблочный квас”, так как так много падает на землю дико растущих яблок, из которых приготовляют напиток.

Здесь опять догнал нас гонец, посланный из Москвы нашим фактором. Он привез нам из Нижнего письма, сообщавшие, что у нас среди русских рабочих и гребцов на судне имеются четыре настоящих казака. Далее сообщалось, что от двух до трех сотен казаков, наверное, собрались где-то и подстерегают нас. Хотя мы и раньше были очень бдительны, но тут стали еще бдительнее.

Когда мы в этот день вечером в сумерки увидели на берегу по правую сторону два зажженных больших огня, мы предположили, что это казаки, и послали поэтому тотчас на лодки нашего пристава нескольких солдат для разведок. Когда наша лодка, находившаяся невдалеке от берега, тремя выстрелами подала лозунг, то бывшие на берегу отвечали также тремя выстрелами и рассказали, что они стрельцы, посланные для конвоирования персидского каравана. Наши высланные вперед солдаты несколько замешкались с получением известия с берегу, а послу Брюг[ге]ману это показалось подозрительным. Когда на пистолетный выстрел, данный с корабля, и на окрик Брюг[ге]мана наши ответили, но ветер не дал возможности разобрать их слова, то посол хотел, чтобы в русских выстрелили из большой пушки. На это, однако, посол Крузиус не дал согласия, так как нам не подобало биться иначе, как лишь при обороне.

26 того же месяца ночью два человека в небольшой лодке совершенно тихо проехали вниз по реке мимо нашего корабля; когда часовой их увидел, они должны были пристать к кораблю и взобраться на палубу. Здесь они заявили, что они рыбаки, и что у них в обычае, не задумываясь, близко проезжать днем и ночью мимо судов их братьев русских. Так как, однако, нам сообщили, что в подобном роде подплывают разбойники, отрубающие якорные канаты, и к тому же эти люди, когда их стали по одиночке расспрашивать, показывали несогласно (один говорил, что на острове у Саратова нас поджидают 600 казаков, а другой отрицал это), то их и продержали всю ночь на корабле под арестом, а на следующее утро с нашим приставом их послали вперед в Самару, лежавшую близко от нас.

27 того же месяца мы с левой стороны, недалеко от берега, увидели голый песчаный холм, лежащий в плоской равнине. Называли его Царев курган [235]Царев курган . Таково нынешнее название; в подл.: Sariol kurgan.
. Нам рассказали, что в нем похоронен татарский государь, по имени Момаон [Мамай?], который с 7 царями из Татарии собирался пойти вверх по Волге к опустошить всю Россию, но помер в этом месте и погребен здесь. Рассказывают, что солдаты его, которых было бесчисленное количество, шлемами и щитами собрали столько земли для погребения, что возникла эта гора. Это известие П[авел] Ф[леминг] изложил в следующих строках с прекрасных заключительным изречением:

Через милю после этой горы на той же стороне, а именно по левую руку, начинается гора Соковская [236]Соковская . Таково нынешнее название; в подл.: Soccobei.
, которая тянется на 15 верст до Самары; она высока, скалиста и одета в густой лес. Посередине горы, приблизительно в 8 верст от города, широкая белая скала образует большое голое место; перед ним по середине Волги мелкий скалистый грунт, которого русские опасаются. Когда мы к полудню приблизились к этому месту, ветер сильно подул нам навстречу, так что нам пришлось бросить якорь и до вечера оставаться на месте. Тем временем две краснопестрые змеи приползли на наш якорь, свисавший до самой воды, обвились вокруг него и поднялись по нему на корабль. Когда наши русские гребцы увидели их, они обрадовались и сказали, что змей беспрепятственно следует пустить наверх, охранять и кормить, так как это не злые и вредные, но доброкачественные змеи, принесшие весть, что св. Николай доставит попутный ветер и на некоторое время освободит их, гребцов, от гребли и работы.

 

Глава LXXIII

(Книга IV, глава 8)

Путешествие от Самары до [Царицына]

28 августа заблаговременно внове собрались мы в путь и до восхода солнца дошла до города Самары, который считается в 350 в. от Казани. Этот город лежит по левую руку, в 2 верстах от берега, построен в виде четырехугольника, имеет небольшое количество каменных церквей и монастырей и получил название от реки Самары, которая в 3 верстах под городом дает рукав (его они называют — Сын-Самары [237]Сын-Самары . На нынешних картах этого названия мы не встретили.
) в Волгу, но главным течением своим вливается в нее лишь 30 верстами ниже.

У нас, правда, было желание остановиться перед городом и узнать, каковы были дальнейшие показания обоих арестантов, посланных вперед с нашим приставом, но так как ветер стал превосходно-попутным, мы подняли паруса и поехали дальше. Мы и за этот день прошли хорошее расстояние, более чем когда-либо ранение, а к вечеру перед Казацкой горой, которая считается в 115 верстах от Самары, стали на якорь. Таким образом, предсказание русских относительно хорошей погоды начало сбываться.

За Самарой вправо опять начинаются горы, однако — не той высоты, как раньше. Первая гора тянется на 30 верст до реки Самары, против которой справа также впадает [в Волгу] другая река Аскула [238]река Аскула . О. М. Бодянский предполагает ее близ нынешнего села Аскулы.
. Волга здесь имеет в ширину 3 версты. Далее следует гора Печерская [239]гора Печерская . Он же предполагает эту гору у с. Печерского-Николаевского.
, пр.; она скалиста, покрыта отдельными лесками и простирается вниз по реке на 40 в. В ста верстах от Самары к западу посреди реки лежит остров Батрак [240]остров Батрак — ныне станция Батраки близ железнодорожного моста через Волгу.
, длиной в 3 версты, а в 10 верстах от него другой остров Лопатин, длиной в 5 верст. Здесь с правой стороны впадает река Сызрань [241]река Сызрань — ныне речка Сызранка.
. За ней мы проехали мимо нескольких небольших островов, лежащих посреди реки, и поздно вечером прибыли к Казацкой горе, у которой остановились.

Казацкая гора гола, безо всякого леса и длиной в 60 верст. Название свое она получила от донских казаков, которые раньше жили здесь в большом количестве, нападая на мимо идущие суда и грабя их. После того, как однажды посланные из города Самары стрельцы напали на них и несколько сот из них перебили, они здесь уже больше не показывались так часто. При проезде мимо горы о них сочинен был [242]сочинен был Павлом Флемингом.
следующий сонет:

И эта гора, подобно следовавшим за ней, временами отходит в сторону сути, а через несколько миль опять подступает к берегу.

29 того же месяца мы у конца Казацкой горы проехали мимо реки Паньщины [243]реки Паньщины . На нынешних картах есть большой остров Паньщинский и с правой стороны (вниз) у него Паньщинская воложка.
и, совершив в течение дня 45 в., стали якорем перед островом Сагеринским [244]островом Сагеринским . На нынешних картах мы этого названия не нашли. Названия Чагра, Сосновый, Осиновый и Колтов, встречающиеся на этой и след. страницах, имеются на нынешних картах. Счет верст, однако, не сходится с нынешним. Например, Колтов (Колтовский) остров в 90, а не в 50 верстах от Саратова по фарватеру.
, где на судно пришли несколько рыбаков, сообщивших, что недалеко на берегу показались 40 казаков. Здесь наши бочки с пивом опустели, и нашим людям пришлось начать пить воду, смешанную с небольшим количеством уксусу.

30 августа рано утром мы пришли к реке Чагре, которая вытекает за предыдущим островом, со стороны штирборта. В 40 в. за ним мы дошли до острова Соснового, на котором, по словам принятого на судно перед Самарой рыбака, будто бы стояли и ожидали нас несколько сот казаков. Мы в полном вооружении прошли остров, но никого не заметили. К полудню мы наткнулись на гору Тихий, образующую вправо большую излучину; издали кажется, будто эта гора совершенно замыкает Волгу. Близ нее повсюду вода мелкая, и находится здесь одна из главнейших мелей, которую они зовут Овечьим бродом. В этом месте, как говорят, казаки верхами и пешие переходят через Волгу. Здесь же находится много небольших островов, покрытых лесом и удобных для разбойников.

Мы встретили двух рыбаков, которые нам сказали, что 8 дней тому назад казаки отняли у них большую лодку и говорили им о приходе через немного дней большого иноземного судна с немцами. К вечеру мы вновь призвали на судно двух рыбаков: старого и молодого, и спросили их о казаках. Старик сначала говорил, что ничего о них не знает, когда, однако, молодой оказался более разговорчивым и заявил, что напротив в лесу имеются 40 человек казаков, то и старый подтвердил это и сказал: “У них 6 лодок, которые они вытащили на берег в кусты, но обо всем этом нельзя рассказывать, так как иначе рискуешь жизнью”. Он просил также, чтобы мы взяли их, как бы пленников, с собой и в другом месте ночью высадили на берег; так и было сделано. Мы доверяли этим рыбакам не более, чем казакам, удвоили ночью стражу и рано утром в сумерки отпустили рыбаков. В этот день мы сделали 60 верст.

В последнее число августа мы опять имели очень попутный ветер, так что к вечеру прошли 120 верст. Мы, прежде всего, пришли к острову Осиновому, лежащему в 100 верстах от следующего города Саратова. Против него мы попали на песчаную мель, которая трется от берега с правой стороны; здесь судно несколько раз касалось дна, но мы все-таки не засели и не имели замедления. В 20 верстах от мели был другой остров Шисмамаго[?] [245]Шисмамаго . В подлин. Schismamago; на карте Олеария: Schichmamago. Это название невозможно отождествить с каким-либо из современных.
, а затем Колтов, в 50 верстах от Саратова. Здесь мы определили глубину воды в 16, 20, 30 и 40 фут. Между этими двумя островами мы встретили две русских баржи, принадлежавшие патриарху московскому, а также насаду с соленой осетровой икрой, принадлежавшую великому князю. На каждом из этих судов было 400 человек рабочих. Когда они подошли к нам, они дали салют из ружей, а мы отвечали выстрелом из пушки. За Колтовым у берега стояли опять 4 баржи, нагруженные солью и соленой рыбой, принадлежавшей выдающемуся купцу в Москве Григорию Никитову [Никитичу]; все они шли из Астрахани. С них сообщили, что недалеко от Астрахани баржам на разных лодках повстречались 250 казаков, которые, однако, от них ничего не потребовали. Недалеко от упомянутого острова, направо, на берегу, лежит очень высокая гора, длиной в 40 верст. Гора эта называется Змеевой, потому что в многих изгибах она то отходит в сторону, то опять направляется к берегу. Некоторые баснословят, что гора получила название от змея сверхъестественной величины, жившего здесь долгое время, нанесшего много вреда и наконец изрубленного храбрым героем в три куска, которые затем превратились тотчас же в камни. Говорят, что действительно на горе можно видеть три больших длинных камня, лежащих близко друг к другу, точно они были отбиты от одного куска. Почти в конце горы и вплоть до города Саратова находятся много островов, лежащих рядом друга с другом и один позади другого; русские зовут их Сорок островов [246]Сорок островов прибл. от Баронска до Саратова.
.

1 сентября мы встретили весьма рано 3 больших струга в 300 ластов [247]300 ластов . Ласт — 120 пудов.
; они шли на 12 футов в глубину и тащили за собой несколько мелких лодок, при помощи которых облегчаются суда перед мелями. Самый большой из стругов принадлежал богатому монастырю Троицкому [248]монастырю Троицкому т. е. Троицко-Сергиевскому.
, находящемуся в 12 милях от Москвы. Как и с предыдущими судами, мы обменялись с ними салютами. До полудня около 9 часов мы проехали мимо города Саратова. Этот город лежит в 4 верстах от главной реки в ровном Поле, на рукаве, который Волга кидает от себя по левую руку. Здесь живут одни лишь стрельцы, находящиеся под управлением воеводы и полковника и обязанные защищать страну от татар, которые именуются у них калмыками: они живут отсюда вплоть до Каспийского моря и реки Яика и довольно часто предпринимают набеги вверх по Волге.

Город Саратов лежит под полярной высотой в 52°12′ и до него от Самары считается 360 верст. В этот день мы прошли с попутным ветром мимо двух островов, лежащих недалеко один от другого (они звали их Криушой [249]Криушой . Криуша — название островов и т. п. очень частое на Волге.
и Сапуновкой), и вскоре прибыли к Ахматовской горе [250]Ахматовской горе . В 1300–1315 верстах от Нижнего село Ахмат и Ахматовский остров.
, конец который приходится у острова того же названия; последний считается в 50 верстах от Саратова. Гора эта красива с виду, ради зелени, покрывающей ее верхушку, крутого склона из пестрой почвы посередине, и длинного зеленого пригорка, замыкающего ее внизу в виде искусственного придатка. Здесь мы вновь встретили большой струг, выславший на лодке к нам несколько человек, известивших нас, что по эту сторону Астрахани они встретили 70 казаков, которые, однако, ехали тихо вперед и ничего им не сказали. 4 дня перед тем, однако, всего 10 казаков напали на них и отобрали у них несколько сот рублей. Казаки, правда, не пришли к ним на судно, где они вполне были в состоянии отразить разбойников, но отняли у них вышедшие вперед лодки с якорями, без которых им нельзя было обойтись, и продержали эти лодки, пока деньги не были уплачены.

Когда по заходе солнца мы стали на якорь, то увидели по левую сторону у берега 10 казаков, которые спешили вверх по реке и в лодке переправлялись на другой берег. Посол Брюг[ге]ман тотчас велел 8 мушкетерам, частью из солдат, частью из людей свиты, на лодке поспешить за ними и доставить их на судно. Казаки, однако, вытащили лодку на берег и спрятались в лесу, вследствие чего наши, ничего не добившись, темной ночью вернулись на судно. Наш маршал по этому поводу имел горячий спор с послом Брюг[ге]маном, которому говорил, что очень неудобно и опасно высылать людей ночью на подобные предприятия, в которых им нельзя оказать поддержки Брюггеман отвечал резкими словами.

2 сентября мы пришли к острову Ахматовскому, и в 20 верстах от него к другому — Золотому, который длиной в 3 версты. Потом пришли мы к Золотой горе, получившей, как говорят, свое название оттого, что некогда, как нам рассказывали, татары здесь напали на богатую “станицу”, или флотилию, одолели ее и ограбили, после чего разбойники деньги и золотые вещи делили шляпами. Эта гора в 70 верстах от Саратова. Сейчас же за концом ее начинается белая Меловая гора, которая тянется по берегу вниз по реке на 40 в. и на поверхности своей так ровна, точно она по шнуру сглажена. К реке она круто спускается, а у подножья близ воды украшена красиво растущими деревьями. За ней следует еще иная, которую мы назвали Столбовой горой; она также была очень приятна на вид: со стороны обрывистого края здесь много выдающихся наружу кусков, которые, в качестве каменных жил, остались не размытыми после смытия рыхлого песка; они были похожи на столбы синей, красной и желтой окраски и были перемешаны с зелеными кустами [251]Горы , упоминаемые здесь, как и выше, — отдельные части Средневолжской возвышенности.
.

3 сентября мы с левой стороны увидели реку [Е]руслан [252]Еруслан . В подлин.: Ruslane.
, а направо напротив круглую гору Ураков [бугор] [253]Ураков бугор . Так на нынешних картах; в подл.: Urakoffskarul.
, которую считают в расстоянии 150 в. от Саратова. Эта гора, как говорят, получила свое название от татарского государя Урака, который здесь бился с казаками, остался на поле битвы и лежит погребенный здесь. Дальше с правой стороны находится гора и река Камышинка. Эта река вытекает из реки Иловли [254]вытекает из Иловли . Иловлю и Камышинку предполагал соединить Петр I; бифуркация, может быть, существовала в половодье.
, которая в свою очередь впадает в большую реку Дон, текущую в сторону Понта и представляющую пограничную реку между Азией и Европой. По этой реке, как говорят, донские казаки со своими мелкими лодками направляются к Волге. Поэтому это место и считается крайне опасным в отношении разбойников. Здесь мы на высоком берегу направо увидели много водруженных деревянных крестов. Много лет тому назад русский полк бился здесь с казаками, которые хотели укрепить это место и закрыть свободный проход по Волге. В этой стычке, как говорят, пали с обеих сторон 1000 человек, и русские были здесь погребены.

Когда мы прошли мимо этого места, то заметили весь персидский и татарский караван, состоявший из 16 больших и 6 малых лодок, шедших рядом и гуськом. Когда мы заметили, что они, ожидая нас, опустили весла и лишь неслись по реке, то мы подняли все паруса и одновременно старательнее взялись и за весла, чтобы догнать их. Когда мы близко к ним подъехали, мы велели трем нашим трубачам весело заиграть и дали салют из 4 пушек. Караван отвечал мушкетными выстрелами из всех лодок. После этого выстрелили и наши мушкетеры, и с обеих сторон пошло большое ликование.

Во главе этого каравана, собравшегося окончательно перед Самарой, были, кроме вышеозначенного шахского персидского купчины и татарского князя Мусала, русский посланник Алексей Савинович Романчуков, отправленный от его царского величества к шаху персидскому, татарский посол из Крыма, купец персидского государственного канцлера и еще два других купца из персидской провинции Гилян.

После салютных выстрелов, татарский князь послал лодку со стрельцами — в караване их для конвоя имелось 400 — к нашему судну, велел приветствовать послов и спросить о их здоровье. Когда они прибыли к кораблю, то они сначала остановились и дали салют, затем капитан их взошел на судно и исполнил свое поручение. Едва они лишь отъехали опять, как паши послы велели фон Ухтерицу, Фоме Мельвиллю и Гансу Арпенбэку, русскому переводчику, отправиться, в сопровождении нескольких солдат, приветствовать татарского князя. Я же с фон Мандельсло, персидским толмачом и некоторыми из свиты послан был на двух лодках к шахскому купчине.

По дороге мы встретили нескольких персов, которые были направлены купчиной к нашим послам. Когда мы подошли к персидскому судну и слева хотели пристать к нему, поспешно выбежали несколько слуг и начали усердно махать нам, чтобы мы не отсюда, а с другой стороны лодки взошли на борт: на левой стороне находилось помещение жены их господина, которую никто не должен был видеть. Когда мы теперь с правой стороны вступили на судно, то тут уже стояли многочисленные слуги, которые взяли нас под руки, помогли вступить на лодку и провели нас к купчине. Этого последнего мы застали на диване, вышиной с локоть и покрытом красивым ковром. Он сидел на мохнатом белом турецком одеяле, ноги, по их обычаю, у него были подогнуты, а спина опиралась о красную атласную подушку. Он любезно принял нас, ударив рукой в грудь и нагнув голову: подобная церемония у них обычна при приеме гостей. Он попросил нас усесться к нему на ковер. Так как мы не привыкли к подобному способу сидения, то нам было тяжело и мы еле справились с этой задачей. Он с любезным выражением лица выслушал наши просьбы и ответ свой выразил во многих вежливых и почтительных словах, насчет которых персы — народ очень умелый и очень любезный. Между прочим, он так сердечно обрадовался по поводу нашего прибытия, что — по его словам — вид корабля причинил ему такое удовольствие, как будто бы он увидел Персию или в ней свой дом, куда он так давно стремится. Он жаловался на нелюбезный обычай русской нации, испытанный нами и состоявший в том, что нас держали взаперти и не дозволяли посещать друг друга. По прибытии в Персию, по его словам, мы будем иметь там больше свободы, чем сами даже туземные жители; он надеялся, что по прибытии нашем к его царю, шаху Сефи, он, купчина, ввиду завязавшегося на пути между нами знакомства, будет назначен нашим мехемандаром, или проводником. Он обещал, что в этом случае он выкажет нам полную дружбу. Он говорил также, что, если у него есть что-либо в настоящее время на судне, чем бы он мог услужить нам, то он ни в чем не отказал бы нам, и т. д. в этом роде.

Из позолоченных чар он угощал нас крепкой русской водкой, изюмом, персидскими орехами или фисташками, частью сушеными, частью солеными. Когда в это время на нашем корабле стали провозглашать тосты в присутствии персидских посланцев купчины, и стали трубить в трубы и стрелять из пушек и мушкетов, то и он начал пить за здоровье наших послов. Когда мы попрощались с ним, он по секрету сообщил нам, что, по достоверным, имеющимся у него сведениям, королем польским отправлен был посол к шаху Сефи, ездивший через Константинополь (или Стамбул, по их выражению), а ныне возвращающийся обратно и находящийся в Астрахани. Этому послу приказано идти в Москву к великому князю, но воевода не желает разрешить ему поездку вверх по реке до получения об этом приказа из Москвы. [Купчина предлагал] послам подумать, чего этот посол желает. Другие лица из находившихся в караване также отправили посланцев на наше судно, приветствовали нас и просили остаться в их обществе. Они обещались охотно дожидаться в тех случаях, если бы мы сели на мель, и помогать везде, где бы это ни понадобилось. Таким образом мы, после нового салюта на всех кораблях и лодках, отплыли совместно.

К вечеру с быстро наставшей бурей поднялись гроза и ливень, причем были два сильных громовых удара; однако вслед за тем вновь настала тихая погода. Это обстоятельство изображено было нашим Флемингом в особом сонете [255]в особом сонете . В сонете заключается лишь обращение к Эолу, Нептуну, Юпитеру и другим божествам, ссорою которых Флеминг объясняет внезапные перемены в погоде.
…

4 сентября, ввиду воскресного дня, когда наш пастор захотел начать проповедовать, пришли вновь несколько татар от черкасского князя Мусала. Они посетили послов, чтобы сообщить им, что князь теперь несколько недомогает, но как только он поправится, он лично посетит господ [послов]. Наиболее знатный из татар, говоривший от лица всех, был длинный желтый человек с совершенно черными волосами и большой длинной бородой. Он был одет в черную овчинную шубу, мехом наружу, и был похож на то, как малюют черта. Другие, одетые в черные и коричневые суконные кафтаны, были не многим приятнее на вид. После того как их угостили несколькими чарками водки, они, при салютных выстрелах своих стрельцов, вновь отбыли.

К полудню мы пришли к реке Болыклее, отстоящей на 90 верст от вчерашней Камышинки и на 90 верст от следующего города Царицына. Пройдя еще 16 верст, мы миновали очень высокую песчаную гору Стрельну(ю), и в конце ее, в 60 верстах по эту сторону от Царицына, имели наш ночлег.

5 того же месяца, едва лишь собравшись в путь, мы наткнулись на сушь, на которой было всего только 5 1/2 фут. воды; поэтому пришлось тащить корабль в сторону, и он, наконец, с большим сотрясением перетащился. Тем временем караван ушел вперед до г. Царицына, где он должен был получить свежих стрельцов для конвоя. К полудню он прибыл на место, откуда едва полперехода дневного до великого и известного Танаиса или Дона, который на протяжении 7 миль течет рядом с Волгой к востоку. Еще немного ниже пришли мы к Ахтубскому устью, где Волга получает первое ответвление и с левого берега откидывает рукав в сторону суши; этот рукав течет сначала одну версту против реки к ВСВ, а затем направляется к ЮВ и впадает в Каспийское море. Здесь высота полюса равнялась 48°51’.

В 5 верстах далее вглубь страны и в 7 верстах от Царицына еще в настоящее время, нам говорят, сохранились развалины города, который жестокий изверг Тамерлан построил из обожженных камней, воздвигнув в нем и большой увеселительный дворец; называется он Царевым городом [256]Царевым городом . Он расположен на развалинах Сарая, столицы Золотой орды.
. После того как город этот был опустошен, русские увезли наибольшее количество камней в Астрахань и построили из них большую часть городских стен, церквей, монастырей и других зданий. Еще в наше время несколько лодок, нагруженных камнем, шли отсюда и направлялись в Астрахань.

Близ этой местности рыбак при помощи удочки рядом с нашим кораблем поймал белугу; длиной почти в 4 локтя, а обхватом в 1 1/2 локтя; фигурой она почти похожа на осетра, только белее его и с большим ртом. Ее били, точно быка, большим молотом по голове, [чтоб убить]; она была продана за талер.

6 сентября мы вновь встретили караван под Царицыном. Ехавшие с ним разбили на берегу свои палатки и ждали нового конвоя. Так как ветер был попутный, то мы проехали мимо них. Город Царицын считается в 350 верстах от Саратова; он лежит на правом берегу на холме; он невелик и имеет форму параллелограмма с 6 деревянными укреплениями и башнями. Живут в нем одни лишь стрельцы, которых здесь было 400; они должны были бдительно следить за татарами и казаками и служить конвоем для мимо едущих барж. Высота полюса здесь 48°23′ [исправлено в конце книги: 49°42′].

 

Глава LXXIV

(Книга IV, глава 9)

От Царицына до Астрахани

Отсюда вплоть до Астрахани и за нею до Каспийского моря местность пустынная, песчаная и непригодная для хлебопашества. Поэтому эти города, в том числе и Астрахань, должны выписывать свой хлеб с привозом вниз по Волге — в большинстве случаев из Казани. Несмотря на это обстоятельство, хлеб, привозимый вниз по реке, ввиду большого количества, в котором он доставляется, здесь гораздо дешевле, чем в самой Москве. Подобное явление часто происходит и в Голландии.

Сейчас же ниже Царицына лежит, с правой стороны, остров Сарпинский, длиной в 12 верст. На нем стрельцы пасут своих коров и иной скот. Незадолго до нашего прибытия казаки, заметив, что жены и дочери стрельцов ежедневно, часто без стражи, переправлялись на остров доить коров, подстерегли их, схватили, натешились над ними и в остальном невредимыми отправили их обратно к стрельцам домой.

За этим островом из реки Дона впадает в Волгу небольшая речка, по которой могут ходить только челноки и самые легкие лодки; об этом рассказывал не только наш лоцман, но говорили и некоторые из наших рабочих, раньше бегавшие с казаками и плывшие по этой речке. На обычных ландкартах эта речка никем не обозначена, за исключением лишь Исаака Массы; она именуется у него Камоус.

В этот день, как и в некоторые следующие, все время была здесь сильная жара, точно у нас в каникулярное время. Здесь, как рассказывали русские, ежегодно в это время такая жаркая погода.

17 сентября было так пасмурно и такая непогода, что трудно было подвинуться вперед. После того как мы протащились 10 верст, мы с правой стороны на высокой красной песчаной горе увидели виселицу; это была первая из тех, какие мы видели в этих областях. На них воеводы ближайшего города обыкновенно вешают разбойничающих казаков. Говорят, впрочем, что никто не остается висеть долее 8 дней, как его уже успевают скрасть с виселицы его собратья.

Посол Брюг[ге]ман здесь вызвал к себе людей свиты и сказал, что он некоторых из них подозревает в тайном заговоре против него. [Он жаловался,] что, в случае необходимости, ему нельзя будет положиться на них, а между тем он ожидал не этого, но совершенно иного от них, да и заслужил, ввиду трудной должности своей и ежедневно испытываемой заботы о них, совершенно иное отношение. Поэтому он потребовал от музыкантского, драбантского и лакейского столов присяги в верности в виде личной клятвы. Все они, хотя и утверждали, что высказанное им обвинение вовсе их не касается и что они и так, по долгу службы своей, достаточно почитают себя обязанными хранить верность, тем не менее охотно дали присягу, попросив лишь, чтобы посол отныне не нападал, как это бывало до сих пор, на всякого без различия и зачастую безо всякой причины, со словами, затрагивающими честь и унижающими; “что их касается, то они готовы, лишь бы хорошо с ними обращались, не только верно и с любовью служить ему, но, по любви к нему, в случае нужды, даже положить свою жизнь за него”. Людям, правда, было обещано, что просьба эта будет исполнена, но…

В этот день мы встретили большую баржу; некоторые из бывших на ней на небольшой лодке подъехали к нашему кораблю и, явившись на судно, сообщили, что три недели тому назад они выехали из Астрахани, что по дороге на них напали казаки и отняли всю провизию, так что они 4 дня ничего не ели. Они просили дать им немного хлеба, чтобы утолить голод, пока они не встретят где-либо своих собратий или доедут до города. Мы дали им мешок сухарей, или черствых кусков хлеба, за что они все ударили головами оземь и сильно благодарили нас.

В 40 верстах за Царицыном направо тянется длинная ровная гора, а против нее расположен такой же остров; и остров и гора именуются Насоновскими. Между горой и островом расположен узкий искривленный глубокий проход; здесь несколько лет тому назад, как говорят, казаки обманули и перебили несколько сот стрельцов, искавших и преследовавших их.

К вечеру рыбак принес на судно неизвестную нам рыбу, которую они называют чиберика [257]чиберика . По догадке О. М. Бодянского, может быть, чабань.
. Она длиной более 2 1/2 локтя, имеет широкий длинный нос, вроде утиного клюва, на спине и на обоих боках у нее черные и белые пятна, вроде как у польской пестрой собаки, но только расположенные в большом порядке. Брюхо этой рыбы совершенно белое. Вкус сладок и приятен, как вкус лосося. Рыбаки доставили нам и род осетра, именуемый стерлядями; они длиной менее локтя, не бывают больше, и очень вкусны. Волга доставляет их повсюду в большом количестве, и они продаются за дешевую цену.

8 того же месяца караван нас вновь догнал у мыса суши вправо от нас, называвшегося Поповицкою Юркою [258]Поповицкою Юркою. Ныне Поповицкое. Название “Юрка” теперь отсутствует на картах. Почти все дальнейшие названия находятся на нынешних картах.
на том основании, что раньше некий русский попович, бывши полковником и атаманом казацким, в этом месте обыкновенно собирал свой отряд. Это место находится в 70 в. от предыдущего города. От этого места на протяжении 40 верст книзу до горы Каменный Яр, находятся несколько островов и мелей, на которых то мы, то персы отчасти застревали. В 20 верстах далее находится высокий остров Вязовый, длиной в 4 версты; за ним течет река того же имени. Когда мы прошли еще 30 верст, ветер загнал нас в залив направо, куда впадает река “Володимирское устье”. Так как ветер был очень благоприятен для дальнейшей поездки, то мы не захотели долго мешкать здесь, все принялись за дело и при помощи двух якорей вскоре вытащили судно из этого места. После этого мы на всех парусах проехали мимо местности Ступина, от которой 30 верст до следующего затем города Черного Яра. В 12 верстах по эту сторону Черного Яра снова от Волги влево отделяется река “Ахтубы нижнее устье” и соединяется с вышеупомянутым “Ахтубским [устьем]”. За этой рекой мы вместе с караваном стали на якоре у острова Осинового [259]Осинового . В подлин.: Ossino. “Осинового острова” теперь нет, но есть “Сенной”.
[Сенного?] в 7 верстах от города, пройдя в этот день 135 верст или 27 миль.

Вокруг этой местности почтя вплоть до Астрахани по обе стороны реки в кустарники весьма часто растет Glycerrhiza или солодковый корень, достигая большой толщины. Здесь стебель его поднимается с половину роста человеческого, а семя его свисает в длинных стручках, как у черной вики. Мы находили его и в Мидии на всех полях и особенно у реки Аракса, где корень достигает толщины руки; он дает такой же нужный сок, как и у нас.

9 сентября к полудню мы сильной бурей были пригнаны под городок Черный Яр, где опустили якорь. Этот городок, в [2]Фридерик . Так в русских документах именуется Фридрих III, из шлезвиг-готторпской линии герцогов шлезвиг-голштинских. Он правил с 1616 по 1669 г. Приводимый в книге титул его целиком входит в настоящее время в российский императорский титул, в который его внес император Петр III. Родство дома Романовых с готторпским домом выясняется из следующей родословной:
Герцог Фридерик (Фридрих III)
Христиан Альбрехт (1669–1694)
Фридрих IV (1694–1702)
Карл Фридрих (1702–1739) Анна Петровна
Карл Петр Ульрих (Петр III Феодорович).
00 верстах от Царицына, был 9 лет тому назад, по приказанию великого князя, построен полумилей ниже. Однако, так как перед ним высокий берег обвалился и несколько отклонил реку от города, то 2 месяца тому назад его перенесли сюда. Он лежит по правую сторону на высоком берегу, имеет 8 башен и окружен толстой бревенчатой оградой. Ввиду многих бродящих здесь кругом татар и казаков город занят исключительно стрельцами. Против каждого из углов города на расстоянии 1/4 мили на 4 высоких столбах построены караулки, откуда стрельцы, как со сторожевых вышек, могут далеко и широко обзирать всю местность, тем более что она ровна и безвестна. Вызвали постройку этого города великие убийства и грабежи, в то время совершенные здесь казаками. Как говорят, 400 казаков хитростью напали на русский караван из 1500 человек и перебили более половины их. Воспользовались они такого рода уловкой. Когда они заметили, что лодки не все находились друг возле друга, но некоторые из них, а прежде всего их стража, ушли вперед на выстрел из ружья, то казаки, спрятавшись здесь, где река течет сильнее всего, у высокого берега, пропустили передние лодки со стрельцами, затем напали на остальные и перебили бывших в них. Хотя стрельцы и оправились и поспешили обратно, но сильное течение так задержало их лодки, что большая часть убийств и грабежа уже успела произойти, казаки выбрались на сушу и ускакали на своих лошадях. Здесь, кроме как на берегу, особенно с правой стороны, уже не видишь деревьев, но лишь сухую сожженную почву и степные растения.

Когда мы 10 сентября едва миновали город, ветер так сильно подул нам навстречу, что мы в течение всего дня, как ни старались, не могли сделать более 10 верст. К вечеру несколько рыбаков доставили нам на судно очень большого жирного карпа в 30 фунтов весом и 8 больших судаков, каких мы не видали еще за все время нашего путешествия. Они не хотели при этом брать денег, говоря, что известные торговцы в Москве, арендующие эту часть Волги, послали их сюда для рыболовства и что, если узнают про продажу ими хотя бы малейшей рыбы, то им жестоко придется поплатиться за это. Они хлопотали, [по-видимому], о водке и, получив ее полкувшина, со многими благодарностями и с радостью уехали.

11 того же месяца, идя с попутным ветром и постоянно пользуясь парусами, мы за день прошли 120 верст. Около полудня мы прошли у горы Половина, получившей свое название оттого, что здесь половина пути от Царицына до Астрахани, а именно 250 верст. Наша нынешняя ночевка происходила за островами Кизяр [260]островами Кизяр . В подл.; Insein Kisiar На новейших картах их нет.
.

Ночью, когда следить за стражей пришла очередь послу Брюг[ге]ману, посередине реки большая лодка тихо прошла мимо нашего корабля. Когда сначала на наш окрик никто не захотел отвечать и идти на судно, то пришлось из 15 мушкетов дать выстрел по ней, а пушкарю было приказано направить на нее пушку. Тем временем один из ехавших в лодке в небольшом челноке подъехал к нам и сказал, что это не враги, а русские, которых 7 человек в лодке с солью. Так как они получили от каравана, находившегося на расстоянии выстрела из ружья за нами, в подарок водку, то его братья все улеглись и заснули, дав лодке идти по течению. Когда наш лоцман узнал его — оба они были из Нижнего, — то ему дали несколько чарок водки и отпустили обратно. Утром он, в благодарность за угощение, принес несколько стерлядей. Следует удивляться, что никто из находившихся в лодке не был ранен нашей неосновательной стрельбой.

Так как ветер в течение всей этой ночи был очень благоприятен, то мы не запотели потерять его и к утру около 3 часов вновь пустились в путь, причем вскоре со стороны бакборта встретили новый рукав Волги — Бухвостов, незаметно входящий в предыдущий. Потом подошли мы к острову Копановскому, против которого направо высоки берег суши называется Копанов Яр; он находится в 150 верстах от Астрахани. Через 20 верст прошли мы к четвертому отделяющемуся рукаву Даниловское устье, который отдельно направляется в Каспийское море. В 15 верстах ниже его почти посередине Волги лежит прекрасный круглый, заросший красивыми деревьями и кустами островок Екатерининский.

За ним мы издали увидели на песчаном холме большой затонувший струг; так как нашим он показался как бы устроенным казаками укреплением и при том, пожалуй, несколько казаков и показались в кустах, то люди наши должны были стать под ружье, и было приказано дать несколько выстрелов в кусты. При этом у нашего кухонного прислужника Иакова Ганзена лопнул мушкет, им заряженный двойным зарядом, глубоко вырвал у него левый большой палец, державшийся им на дуле, и кроме того нанес ему еще много ран на лбу, груди и руках.

Сделав в этот день 100 верст, мы за островом Пирушки [261]Пирушки . В подл.: Puruski.
[?], в 80 верстах от Астрахани, бросили якорь,

13 сентября рано утром, как раз, когда во время молитвы, мы по положению должны были читать 13-ю главу IV книги Моисеевой, где говорится о разведывании Ханаанской страны и ее богатых плодах и крупном винограде, нам пришлось увидеть первые фрукты. Из Астрахани пришли 2 лодки, с которых нам продали прекрасный крупный виноград, ягоды которого были величиной почти с грецкий орех, а также большие очень вкусные персики и дыни.

Главнейшие места, к которым мы пришли в этот день, были: Митюшка [262]Митюшка . Ср. нынеш. название Митина на 10-верстной карте низовьев Волги.
, отделяющийся рукав, частью впадающий во встреченный вчера рукав, частью, через немного верст, вливающийся в Волгу. Говорят, он является настоящим гнездом разбойников. Так как между двумя расположенными перед ним островами показались несколько казаков, посол велел дать по ним выстрел из пушки. Через 5 верст мы встретили последнюю сушь перед Астраханью — Кабанью мель, в 70 верстах от города, а еще через 5 верст — мыс или выступ Кабаний Яр; затем через 5 верст следовал, в 50 в. от Астрахани, остров Ичибурский [263]Ичибурский . На соврем. картах его нет.
, за которым мы остановились на ночлег.

Около этой местности, как и выше ее и у Каспийского моря, мы видели больших зобатых гусей, которых русские зовут “бабами”. Их штук 100 сидело вместе на берегу. Ниже о них будет сказано подробнее.

14 сентября, едва мы успели сделать 2 версты, нас с ЮВ встретила сильнейшая буря, так что мы принуждены были остаться здесь до следующего дня. Под нами оказалась глубина в 80 фут. воды. Здесь князь Мусал подарил послам различных напитков: пива, меду и водки, предложив, если напитки эти понравятся, еще доставить их.

15 сентября, когда мы рано утром получили добрую погоду и ветер, мы около 4 час. утра вновь поднялись и на указанной глубине счастливо шли на парусах к югу, так что мы заблаговременно прошли мимо острова Бузана, в 25 верстах, и мимо реки или рукава Болч[у]ка [264]Болчука . В подл.: Baltzik
, в 15 верстах от города, а в 8 час. утра, с расстояния в 12 верст, издали, ввиду ровной повсюду и безлесной местности, увидели давнюю цель поисков — Астрахань. Здесь как раз проходил рукав Гнилуша, отделяющийся от Волги и примыкающий к ней за Астраханью: этот рукав многими разделенными устьями впадает в Каспийское море.

К полудню мы с благоприятным ветром и погодой прибыли к далеко прославленному городу Астрахани, и, при милостивой помощи Божией, как бы сделали из Европы, первой части света, первый шаг в Азию. Вся Астрахань лежит уже за рекой Волгой, отделяющей Европу от Азии.

Мы остановились перед городом посередине реки и для салюта выстрелили из всех пушек на нашем корабле. Жителям, которые в числе более тысячи стояли на берегу, это показалось весьма удивительным.

 

Глава LXXV

(Книга IV, глава 10)

О стране Нагайской и Астраханской, а также о жителях их

При первом же вступлении в эту местность мы, не пускаясь, еще далеко в путь, рассмотрим немного положение и особенности как главного города, так и жителей его.

Древние описыватели мира и земель, как-то: Птолемей, Страбон и другие, следовавшие их примеру, или совсем не упоминали, или лишь в немногих словах говорили о живущих здесь и по соседству татарах; обыкновенно под общим названиям скифов понимались и сарматы и татары. Между тем они отличаются друг от друга весьма существенно, как по жизни, нравам и обычаям, так и по местностям и названиям. Матвей из Мехова [265]Матвей из Мехова — польский историк, вошедший в “Historic Ruthenica scriptores exteri” (Спб., 1841).
, поляк, писавший 150 лет тому назад, говорит в предисловии к своей книге “о двух Сарматиях”, что древние писатели потому не могли написать об этих племенах ничего определенного, что они — в противоположность мнению некоторых новых исторических писателей — в древние времена не жили здесь, но что являются новым народом, который, считая от его времени, не более чем за 300 лет пришел сюда с востока. В 1211 г. — говорит он в другой главе — в мае месяце показалась большая комета, направлявшаяся в сторону Дона и России и простиравшая свой хвост к западу; этой-то кометой и было предсказано прибытие нынешних татар. Действительно, годом позже эти разбойничьи народы бежали из Индии, так как там они умертвили собственного государя, соединились с некоторыми северными жителями, сходными с ними, направились к Понту, где жили г[о]ты, а затем перешли на жительство к берегам Дона и Волги, стали неоднократно нападать на русские земли (что они делают и до сего дня) и существовали здесь грабежом.

В 8 главе он же перечисляет их названия, разделяя их на 4 орды или толпы, и называет их “заволжскими”, “перекопскими”, “казанскими” и “нагайскими”. Ему следует Гвагнин, а Гвагнину Joan Raw в своей космографии. Гвагнин, правда, определяет у татар 16 орд. Волжскими эти писатели, конечно, зовут тех, кто живут у Волги. Таковыми могут быть и черемисские, казанские и другие татары. Что же касается нагайских, то ясно, что они живут в Нагайской земле. Я оставляю в стороне, как означенные и другие писатели называют этих татар, как они их делят и какие отводят им места. Я сообщу лишь то, что я видел сам и услышал в наше время.

Нагайской землей является страна, населенная нагайскими татарами; она занимает область между реками Волгой и Яиком [266]Яиком — Уралом.
вплоть до Каспийского моря. Главным городом здесь Астрахань, по имени которой иные называют и всю эту землю. Полагают, что государь, построивший этот город и владевший им некогда, назывался будто бы Астраан. Город этот не лежит, как говорит Герберштейн и думают иные, в нескольких днях пути от реки внутри страны, но примыкает к главному течению реки Волги и лежит на острове Долгом, образуемом отделяющимся рукавом Волги.

В Астрахани я, при помощи повторных исследований, определил высоту полюса в 46°22′. Здесь климат довольно теплый. В сентябре и октябре здесь погода была так хороша и тепла, как у нас в жаркое лето, особенно когда дул северо-восточный ветер или ветер с Волги. Когда он, однако, шел с юга, со стороны моря, то он обыкновенно приносил с собой холод, а иногда воздух, от которого пахло морем. В июне, июле и августе, когда мы находились там во время обратного нашего путешествия, жара была очень сильная, но, ввиду постоянных ветров, нам она не казалась тягостною. Зима, хотя и длится не дольше 2 месяцев, приносит с собой такой холод, что Волга — в противность мнению некоторых писателей — совершенно замерзает, и на ней можно ездить на санях.

Остров Долгий, так же как и суша направо от него, за рекой, — песчаный и неплодородный, налево же, к востоку, как и вообще вплоть до Яика, как говорят, имеются хорошие пастбища. По эту сторону Волги к западу имеется большая ровная и сухая степь. По направлению к Понту или Черному морю эта степь простирается на 70, а к югу к Каспийскому морю на 80 немецких миль. Мы ее измерили в 11 трудных дневных переходов, о которых ниже будет сказано. Эта пустыня доставляет великолепнейшую соль, встречающуюся здесь в различных ямах, лужах и стоячих озерах, из которых самые замечательные: Мочаковское, в 10 верстах, Каинково, в 15, и Гвоздовское, в 30 верстах от Астрахани. В лагунах или соляных лужах имеются соляные жилы, через которые рассол подымается вверх; под влиянием солнечной жары, соль выпаривается на поверхность в виде ледяных глыб кристальной чистоты и толщиной с палец; у нее приятный запах фиалки. Каждый желающий может собирать эту соль, платя лишь великому князю за 2 пуда (в пуде 40 фунтов) и копейку или шиллинг пошлины. Русские ведут обширную торговлю солью, свозят ее на берег Волги, насыпают большими кучами и развозят по всей России — по не всей Мидии, Персии и Армении, как говорит Петрей в своей “Московской хронике”. Дело в том, что в этих странах имеются собственные великолепные соляные россыпи [267]соляные россыпи . После этих слов опущена ссылка на часть книги Олеария, касающуюся Персии.
… Кроме того, неверно то, что он рассказывает, будто в двух милях от Астрахани находятся 2 соляных горы, именуемые Бузин и до того неистощимые, что если бы даже 20 или 30 тысяч человек ежедневно со всех сил своих отбивали и отламывали части от такой горы, то и в таком случае, после усиленной их всех работы, не было бы видно, отломано ли что-либо или отбито от горы, так как гора растет тем сильнее, чем сильнее отбивают от нее части и притом она так тверда, как скала. Такой горы во всей этой стране не найти; вероятно, она перешла в Утопию [268]перешла в Утопию т. е. оказалась выдумкою.
. Относительно же соляных луж несомненно, что чем больше снимать с них соляных глыб, тем более они садятся на них, так как в рассоле нет недостатка у богатых источников.

На Волге от этого места до Каспийского моря, лежащего в 12 милях от Астрахани, совершается чрезвычайно богатая ловля рыбы всевозможных сортов; рыба эта весьма дешева, так как за 1 грош можно купить 12 больших карпов, а 200 стерлядей или малых осетров (это очень вкусная рыба) за 15 грошей. Здесь же имеется и очень много раков; так как ни татары, ни русские не едят их, то их без всякого внимания выбрасывают.

Вокруг этих мест, ввиду близости моря и многих лежащих под Астраханью тростников и лесистых островов, имеется очень много пернатой дичи, особенно много диких гусей и больших красных уток, которых татары умеют быстро ловить с помощью обученных соколов и ястребов. Здесь имеется и много диких свиней, которых татары преследуют и продают задешево русским, так как сами они, в силу закона своего, не могут их есть.

Что касается садовых плодов, то они здесь так великолепны, что мы лучших не находили даже в Персии: это яблоки, квиты, грецкие орехи, большие желтые дыни, а также арбузы, именуемые у турок и татар karpus — так как они очень холодят, а у персов — hinduanae” так как индусы некогда ввезли их в Персию (они строением похожи на дыни или, вернее, на тыквы, имеют зеленую корку, мякоть телесного цвета, очень водянистую и сахарной сладости, и черные зерна). Подобного рода арбузов и дынь татары доставляли еженедельно возов 10–20 в Астрахань на рынок по очень дешевой цене.

Раньше здесь вовсе не родился виноград. Персидские купцы доставили в Астрахань первые виноградные лозы, посаженные старым монахом в монастыре перед городом. Так как заметили, что они вполне удаются, то в 1613 г., по приказанию великого князя, означенный монах устроил настоящий виноградник, который затем из году в год все расширялся. Он приносит великолепные большие и сладкие гроздья, которые частью наряду с другими плодами, получаемыми в тут же устроенном фруктовом саду, посылаются к великому князю в Москву, а частью продаются в стране воеводам и боярам. Теперь и некоторые астраханские горожане у домов своих устроили виноградники, и, например, наш хозяин говорил нам, что его виноградник принес ему в этом году до 100 талеров. Мне в нынешнем году принесли достоверное известие, что в настоящее время в Астрахани будет разводиться такое количество винограда, что ежегодно 50–60 пип, или больших бочек вина, отсюда будет доставляться в Москву. У них имеется свой виноградарь Иаков Ботман, учившийся у нас в Готторпе у его княжеской светлости придворного увеселительного садовода.

Упомянутый мной монах имел от роду 105 лет; он был по рождению австриец, взятый на войне в плен еще мальчиком, был доставлен в Россию, здесь перекрещен, обращен в русскую веру и сослан сюда в монастырь. В данное время он имел в своих руках управление всем монастырем. Он владел еще небольшим количеством немецких слов, сделал много добра тем из нас, которые его посетили, пришел также посетить послов и принес им в подарок фрукты с деревьев, посаженных им собственноручно. Он был все еще веселого нрава. Когда он выпил пару чарок водки, он начал показывать свою силу и плясать без палки, хотя и трясущимися ногами. Он говорил, что в этой стране много здоровых и весьма старых людей.

Жителями этой нагайской или астраханской области, как уже сказано, раньше были исключительно татары. Они имели своего царя, состоявшего с казанскими и крымскими татарами в дружбе и союзе, так что противник, нападавший на одного из них, имел дело со всеми тремя. Поэтому великому князю Ивану Васильевичу через два года после завоевания царства казанского пришлось иметь войну и с царством нагайским, которое он также покорил себе. Столица нагайская, Астрахань, 1 августа 1554 г. [269]1 августа 1554 г . Вернее: 2 июля 1554 г.
была взята штурмом, татары были изгнаны из нее, и город был занят русскими.

Город этот впоследствии тиран укрепил толстой каменной стеной, нынешний же великий князь велел расширить его и построить около него “Стрелецкий город” или часть, где живут стрельцы. Если смотреть извне с Волги, которая здесь шириной в 2260 фут, то город этот оказывается красивым ввиду многих башен и церковных колоколен, а внутри он состоит большей частью из деревянных строений. Он хорошо укреплен сильным гарнизоном при многих, — как они говорят, 500 — металлических орудиях, в числе которых имеются несколько картаульных и полукартаульных, которые мы сами видели. Теперь, говорят, здесь имеются 9 приказов, каждому из которых принадлежат 600 стрельцов, постоянно стоящих наготове и настороже, под начальством двух воевод [270]двух воевод . Бывало в Астрахани и по трое воевод: напр., с 1636 по 1637 г. окольничий Федор Васильевич Волынский, Иван Никифорович Давыдов и Илья Иванович Зубов (“Списки городовых воевод” А. П. Барсукова).
, канцлера [дьяка] и нескольких капитанов; они должны держать татар в узде. В городе не только русские, но персияне и индийцы, все имеют по своему рынку. Так как и бухарские, крымские и нагайские татары, а также армяне (христианский народ) со всякими товарами ведут тут большую торговлю и промыслы, то как говорят, город этот и приносит ежегодно его царскому величеству большую сумму, — даже одних пошлин 12 000 рублей, или 24 тысячи рейхсталеров.

Туземные татары — частью нагайцы, частью крымцы — не имеют права селиться в городе, но лишь в определенных местах за городом, не имея при том права огораживаться иным чем-либо, как лишь частоколом. Впрочем, у них и по всей их стране нет укрепленных городов или деревень, они живут в избах [кибитках], которые круглы, с диаметром обыкновенно в 10 фут, сплетены из тростника или камыша и похожи на корзины для кур у нас; сверху они покрыты войлоком, в середине которого оставлено отверстие для дыма; впрочем, близ этого отверстия прикрепляется еще кусок войлока, который может вертеться по ветру. Когда зажженный ими из сухого кустарника и сушеного коровьего помета костер выгорит, а также уйдет и дым, то они опускают верхний кусок войлока; а если погода холодная, то вся изба окружается войлоком или тростником. Тогда жены и дети сидят вокруг угольев и золы. Таким образом на продолжительный срок сохраняется тепло. Подобного рода избы изображены на помещенном ниже [при описании обратного путешествия] плане города.

Летом у них нет постоянного местопребывания в каком-либо месте; они меняют и перемещают свое местопребывание всякий раз, как им приходится искать для скота свежих и хороших пастбищ. Тогда они ставят свои избы на высокие телеги, которые всегда стоят возле них, и перекочевывают с женами, детьми и домашним скарбом, размещенными на коровах, волах, лошадях и верблюдах. Поэтому-то русские и назвали их “половцами” [271]половцами . Этимология эта очень сомнительного достоинства.
за эту постоянную погоню за местом, “ловлю полей”. Зимой они, разделившись на несколько орд (можно сравнить с немецким [употребительным в Шлезвиге] выражением Harde — “округ”) или отрядов идут к Астрахани и селятся в таком расстоянии друг от друга, чтобы в случае нужды поспеть друга к другу на помощь. Нередко на них нападают и грабят их постоянные их враги калмыки, не только рассеянные отсюда до Саратова и называемые в этих местах булгарскими татарами, но живущие и за Яиком; набеги свои они совершают в то время, когда вода замерзнет и везде оказывается удобным перебегать через нее. Чтобы, однако, татары были в состоянии тем легче встретить врагов и защититься, им в это время из русской оружейной палаты выдаются ружья и другое военное снаряжение, которое они в начале лета опять возвращают. Другого оружия они не имеют права держать при себе.

Они, правда, не платят великому князю дани, но когда он захочет, чтобы они выступили в поход против врага, то они должны являться, что, впрочем, они делают охотно в надежде на добычу, которая является лучшим источником богатства у них так же, как у дагестанских татар, о которых будет речь при описании обратного путешествия. Они быстро могут собрать несколько тысяч человек и они очень смелы при нападении на врага.

Им, правда, разрушается иметь своих собственных князей, атаманов и судей, но чтобы не было оснований ожидать мятежа, несколько человек их мурз или князей всегда должны поочередно храниться и содержаться в Астрахани в кремле в качестве заложников.

Нагайские, а равно и крымские татары, дородны, низкорослы, с широкими лицами и небольшими глазами, кожа их черно-желтая, и у мужчин лица сморщенные, как у старух, в бороде у них волос мало, а головы они догола бреют.

Все они носят длинные кафтаны частью из серого сукна, частью — особенно нагайцы — шубы и шапки из овечьей кожи, с вывернутым наружу мехом. Женщины, которые не очень безобразны лицом, носят белые полотняные одеяния и складчатые круглые шайки, заостряющиеся кверху, вроде каски; спереди они обсажены и увешаны русскими копейками, точно кольцами. Родившаяся первой, а также и некоторые другие из их дочерей, если они еще в чреве матери были родителями обещаны Богу или известному имаму и святому, носят в знак рабской преданности своей в правой ноздре кольца с бирюзой, рубином или кораллами; подобные же кольца носят мальчики в ушах. Этот же обычай имеется у персов [272]у персов . Опущена ссылка на часть книги, касающаяся Персии.
… Дети ходят голые, без сорочек, и у всех у них отвислые животы.

Пищу себе эти татары добывают скотоводством, рыболовством и птицеловством. Их рогатый скот велик ростом и силен, подобно польскому, а у овец, подобно как у персидских, имеются большие толстые хвосты из чистого сала, висящие иногда от 20 до 30 фунтов. У них отвислые уши, как у собак водолазов, и высокие изогнутые носы. Лошади их невзрачны, но сильны и очень выносливы. У них имеются и верблюды, но редко с одним, а обыкновенно с двумя горбами на спине; последних они зовут боггур, первых товэ.

Обыкновенное кушанье татар составляет вяленая на солнце рыба, которую они едят вместо хлеба; рис и пшено они мелют и приготовляют из них лепешки, которые жарят в растительном масле или меду. Наряду с другим мясом они едят и верблюжье и конское; пьют они воду и молоко, причем особенно кобылье молоко считают за лакомый и здоровый напиток. Поэтому, когда однажды послы поехали посмотреть их орды и лагери, они им налили этого молока из кожаного мешка и подали выпить.

Религия татар магометанская, причем они исполняют обряды не персов, а турок. Некоторые из татар приняли русскую веру и дали себя окрестить. Они выказали любезность по отношению к нам, и один из их мурз или князей захотел, в угоду послам, устроить соколиную охоту и даже сделал необходимые для этого приготовления, но воевода запретил это ему.

 

Глава LXXVI

(Книга IV, глава 11)

Что еще произошло во время нашего пребывания в Астрахани, и как нас разные лица посещали и угощали пирами

Пока мы стояли на месте под Астраханью, чтобы варить пиво, печь [хлеб], бить скот и пополнять, в меру необходимости, наши опустевшие кухни и погреба, к нашим послам неоднократно присылали [депутации] персы, татарские князья и другие лица; они доставляли подарки, иногда являлись с визитом лично, а в других случаях приглашали к себе.

Когда мы, как выше сказано, едва лишь стали под Астраханью на нашем корабле, и дали салют; шахский персидский купчина, равно как и другие персидские купцы, только что прибывшие из Персии, поднесли для привета послам несколько прекрасных больших арбузов, дынь, яблок, персиков, абрикосов и крупный виноград с просьбой принять его у них, так как и они чужестранцы здесь. [Они прибавили]: “Если Бог нам поможет добраться до Персии, то все, что им принадлежит, будет и нашим”. Послы, со своей стороны, послали несколько человек к купчине, а также к князю Мусалу, чтобы поднести им разные ценные воды, водку и конфеты.

На другой день по прибытии нашем пришли несколько партий персидских купцов на наш корабль, чтобы осмотреть его и посетить послов; каждый из них принес с собой несколько фруктов: в Персии существует обычай, чтобы никто не смел являться перед большими вельможами без подарков, хотя бы и незначительных. По обычаю земляков своих, и эти персы были очень любезны и обходительны, что нам показалось весьма странным после грубости русских. Так как они являлись для нас новым, давно желанным народом, с которым мы предполагали поближе познакомиться, то это обстоятельство нас весьма приятно поразило, и мы тем более разрешили им у себя свободы. Все они так охмелели у нас, что при уходе с судна некоторые попадали в воду, а старый видный купец даже заснул на корабле и остался на ночь у нас. Этот старик во время питья стал выказывать нам такое искреннее расположение, что когда послы, подавая ему стакан с франконским вином, сказали: вино нашей страны, может быть, не понравится ему и не покажется вкусным после их крепких напитков, он схватил стакан со словами: “Даже если это окажется ядом, но вы его подаете, я все же его выпью”.

17 сентября шахский купчина вновь сделал послам подарок, поднесши два мешка рису, который качеством зерна превосходил обыкновенный рис, был очень красив, крупен и совершенно бел, а также чашку маринованного персидского чесноку, приятного на вкус…

Одновременно со слугами купчины пришли и другие, плававшие по морю персы, осмотрели корабль, удивляясь столь большой постройке, заявили, что оно не пригодится на Каспийском море, где волны очень высоки и коротки, и что поэтому, по крайней мере, хоть мачты следовало бы укоротить. “Кюлзюм — так называли они Каспийское море — с тех пор, как по нем ездят, не видал еще столь большого судна”. Их персидские суда устроены, как наши небольшие баржи; по форме своей они похожи на наши купальные ванны; они стоят очень высоко над водой, скрепляются снизу доверху многими балками и поперечными брусьями, выходящими по обе стороны наружу и укрепленными помощью клиньев. Посредине они совершенно открыты, не имеют помпы, так что воду приходится вычерпывать; у них только один большой парус, как у русских, и они не умеют лавировать. Поэтому, когда поднимается буря, они или, с величайшей опасностью, идут с ветром или же принуждены бывают бросить якорь. Редко какое-либо из них решается выйти в море более чем на глубину в 10 сажен.

После того как персы вновь вступили на судно, наши послы, через секретаря, послали большой бокал в подарок старшему воеводе Федору Васильевичу, причем запросили его мнения и совета относительно дальнейшей нашей поездки: удобнее ли будет нам 'идти сушей или морем. Воевода попросил отсрочки на несколько дней, чтобы посоветоваться с другими мореходами. Однако по многим причинам у нас считали более удобным ехать водой, чем сушей.

19 того же месяца татарский князь Мусал предупредил о своем приходе и посещении им послов на судне; ради него наша шлюпка была выложена коврами и послана с некоторыми из нас навстречу на берег. Князь прибыл в сопровождении 40 лиц; при нем был еще другой мурза и великокняжеский посланник Алексей Савинович. Сам он был в дорогом русском платье, вышитом золотом и жемчугом. Это был высокий ростом, крепкий, видный господин, с лицом белым и приятным и с длинными, черными как смоль волосами; ему было лет 28; он был весел и красноречив. Когда он вступил на корабль, сначала протрубили трубачи, потом выстрелили из 3 пушек, а во время угощения в каюте послов играла музыка. Драбанты, лакеи и солдаты стояли в порядке и с оружием; все это очень понравилось татарину, и он все это очень хвалил. После того как он весело провел в каюте 2 часа и, согласно с высказанным им желанием, был проведен по кораблю, его провели и вниз в столовую и упрашивали сесть за стол, покрытый разного рода конфетами, он не захотел уже садиться, но поспешил опять домой. При отъезде его опять дан был салют из пушек и мушкетов.

20 сентября послы отправили нашего маршала приветствовать купчину, прося его оказать им честь и посетить корабль, что и было сделано на следующий день. Купчина, по имени Наурус [273]Наурус . В русских документах Наврум-ага.
, прибыл с еще другим знатным купцом из Персии, по имени Науреддин Мухаммед, вместе с приставом, данным ему воеводой. И они были приняты и получили угощение, подобно татарскому князю. Когда они среди всевозможных приятных разговоров и увеселений, некоторое время прослушали нашу музыку, они попросили, чтобы им разрешено было доставить свои музыкальные инструменты. Это были свирели и литавры. Литавры были сделаны из гончарной глины и обожжены; они имели вид продолговатых больших горшков. Били они странно, но искусно, соблюдая разнообразные мелодии и красивые темпы. С такой музыкой они вновь проехали с судна на берег. Можно было слышать, как они еще довольно долго играли в своих палатках, разбитых на берегу.

22 того же месяца воевода велел доставить свои ответные подарки послам, а именно 20 кусков копченого сала: и 12 штук больших копченых рыб, и бочку икры, и бочку пива, и бочку меду.

К обеду польский посол, о котором купчина упоминал в разговоре с нами 3 сентября, вместе с шахским персидским послом, отправленным к королю польскому, прислал к нам двух служителей, чтобы приветствовать наших послов и подарить нам бутылку шараб или персидского вина. Польским послом был монах, писавший себя “Fr[ater] Johannes de Lucca, indignus sacri ordinis praedicator”. Персидским же послом был архиепископ из Армении Августин Базеций; их высланные к нам слуги были итальянский капуцин и француз. Они жаловались, что их вот уже более 5 месяцев держат в Астрахани, как пленников, и не пропускают дальше.

В этот день наши послы послали сообщить воеводе, что они желали бы завтра посетить князя Мусала; они просили о лошадях для верховой езды для себя и некоторых провожатых. Эта просьба была любезно исполнена, и на следующий день шталмейстер воеводы привел лошадей к берегу. Послы сначала поехали с знатнейшими из свиты в дом, который перед городом был предоставлен нам, должным образом велели сообщить о прибытии своем Мусалу, и, когда мы услыхали, что он с нетерпением ждет нас, мы поехали к его помещению, находившемуся в городе. Князь в великолепных одеждах вышел навстречу послам во дворе у крыльца, любезно принял нас и привел в помещение, обвешанное коврами. При нем находился посланник Алексей, и здесь же был татарский посол из Крыма, также находившийся при караване, человек гордый и грубый нравом. Мусал велел в чрезмерном количестве поставить на столь астраханские садовые плоды, а также вино, пиво, мед и водку. Он велел играть на регале [ручном органе], и тут же весело заиграли несколько русских трубачей, служивших воеводе. Он предложил с добрыми пожеланиями тосты за здоровье его царского величества и его милости князя голштинского, причем мы пили из больших бокалов и серебряных чар. Он стоял все время среди своих служителей и каждому из нас, даже пажам и слугам, передавал сам бокал в руки, выказав вообще большую ласковость. Тем временем Алексей начал многими словами открыто восхвалять род, храбрость и т. п. Мусала: он не простой мурза, каких много среди татар, но родной племянник (сын брата) великого и чуть не знатнейшего вельможи при великокняжеском дворе князя Ивана Борисовича Черкаского; в настоящее время он получил от его царского величества ленное владение и, в знак высокой милости, драгоценные одежды и большие подарки. Из братьев его один теперь при дворе его царского величества и получает там великолепное содержание. Сестра его просватана за шаха персидского и т. д.

Во время этого пира высокоблагородный Иоганн Альбрехт фон Мандельсло заключил со мной обязательство, чтобы тот из нас, кто раньше помрет, был почтен со стороны оставшегося в живых похвальным словом. По слабой силе своей, я так и сделал, как видно по описанию его путешествия на восток, которое я издаю отдельно.

Воспользовавшись в течение нескольких часов всяческой дружбой и расположением Мусала и простившись с ним, послы думали в этот же вечер поехать в место, где живут татары, чтобы посмотреть их. Поэтому мы и направились к городским воротам, откуда ближе всего было пройти туда. Однако эти ворота, по приказанию воеводы, не знаю по какому подозрению, были заперты перед нами, вследствие чего мы и вернулись опять на корабль.

24 того же месяца посланник Алексей пришел на корабль посетить послов, был хорошо принят и угощен. Он был в веселом настроении и предложил быть с нами в доброй дружбе и согласии в Персии. Нашим людям и служителям, проводившим его опять на его судно и бывшим в числе 12, он подарил, из благодарности, по соболю.

Этот русский, отправленный от великого князя московского к шаху персидскому в качестве посланника, а главным образом для наблюдения над нашими делами и поступками, был человек лет 30, доброго разума и очень хитрый. Он мог назвать несколько латинских слов и, против обычного нрава русских, имел склонность к свободным искусствам, особенно к некоторым математическим наукам и к латинскому языку. Он просил, чтобы мы ему помогли в изучении всего этого. И, действительно, в Персии, когда мы с ним были вместе, и в особенности на возвратном пути, прилежным вниманием, постоянным разговором и упражнениями в течение 5 месяцев он дошел до того, что мог выражать свои мысли, хотя не особенно складно; кроме того, он стал понимать употребление астролябии, [определение] часов и высоты солнца, а также геометрию. Нашим часовщиком ему сделана была астролябия, и везде, где он приходил в город или деревню на ночлег, в особенности же в Астрахани, Алексей выходил на улицы, чтобы упражняться, и называл людям высоту домов и зданий: русским, которые не привыкли что-либо подобное видеть у своих земляков, это казалось весьма удивительным.

26 того же месяца шахский купчина пригласил послов с их свитой на следующий день на банкета, причем он одновременно захотел знать имя и титул нашего милостивейшего князя и государя, а также имена послов: он предложил послать гонца вперед в Шемаху, в Мидию, к тамошнему хану и губернатору, для сообщения о нашем прибытии, чтобы, по приходе на персидскую границу, нас тем скорее могли доставить дальше.

26 сентября купчина прислал на берег 7 оседланных и красиво украшенных лошадей, чтобы доставить на них послов.

Купчина Наурус в доме, предоставленном ему для этой цели в городе воеводой, устроил и приготовил все весьма великолепно и пышно. Против дома на другом доме была снята крыша, устроен был театр и увешан свисавшими вниз пестрыми персидскими одеялами; он же украшен был двумя воткнутыми флагами. Здесь стояли 3 литаврщика и свирельщики, которые при прибытии послов, как и во время пиршества, играли в роде хора.

В доме, где происходило угощение, внутри все стены были завешаны персидскими и турецкими коврами. Купчина перед двором вышел навстречу послам, принял их весьма любезно и повел их вверх, через две великолепные комнаты, сверху, внизу и с боков одетые в великолепные ковры, — в помещение, обитое золотой парчой. В каждом помещении, для нашего удобства, — против обыкновения персов, которые все сидят и едят на земле, поставлены были столы и скамейки, покрытые великолепными коврами. Столы были уставлены садовыми плодами и сластями: виноград, яблоки, дыни, персики, абрикосы, миндаль, два рода изюму (один из них представлял небольшие белые и очень сладкие ягоды без косточек), лущеные большие грецкие орехи, фисташки, всевозможные в сахаре и меду вареные индийские чуждые фрукты стояли на столе, покрытые шелковыми платками.

Едва мы только уселись, как появились духовные лица: шахский персидский и королевский польский послы, надев поверх своей духовной одежды кафтаны из золотой парчи, подаренные им шахом персидским; у каждого на груди висело по золотому кресту. Они понимали по-латыни, испански, итальянски и французски, на каковых языках они и вели свои разговоры с послами. Когда и они сели, сласти были открыты, нас попросили есть и поили очень крепкой водкой, медом и пивом. После того как нас таким образом 2 часа проугощали, по общему обыкновению персидскому, сласти были убраны, стол накрыть для кушаний и уставлен различной едой в серебряных и медных луженых блюдах. Все блюда были наполнены вареным рисом различных цветов, а на рис были положены вареные и жареные куры, утки, говядина, баранина и рыба; все это были кушанья, хорошо приготовленные и вкусные.

Персы за столом не пользуются ножами; они учили нас, как нам, по их способу, делить мясо руками и кушать. Впрочем, куры и другое мясо обыкновенно до подачи на стол поваром разделяются на удобные куски. Рис, который они едят вместо хлеба, они берут большими пальцами, иногда и всей пригоршней с блюда, кладут на него кусочек мяса и все это несут ко рту. При каждом столе стоял суфреджи, или кравчий, который небольшой серебряной лопаточкой при помощи руки брал кушанья из больших сосудов, в которых они подавались, и перекладывал на небольшие блюда; иногда на одном блюде на рисе оказывались одновременно разложенными четыре или пять разных кушаний. Обыкновенно на двоих, но в некоторых случаях и на троих, подается одно подобное блюдо с кушаньями. Во время обеда пили очень мало, но тем более после него. Наконец, каждому в фарфоровой чашке дана была для питья горячая черная жидкость kahawe [кофе]… Персы по отношению ко всем нам выказали любезность и услужливость, так что мы их обходительность и доброе расположение к немецкой нации усмотрели не только в их словах, но и в их делах.

При прощании, которое совершено было весьма дружелюбно и почтительно всеми сторонами: как монахами, так и персами, весело зазвучали со своеобразным тактом и мелодией литавры и свирели. Двое знатнейших персов провожали послов до городских ворот и простились с ними, принеся им благодарность за то, что они, послы, охотно и послушно явились; при этом сами они свидетельствовали готовность еще более послужить нам. Когда послы снова сели в шлюпку, так же, как и при выходе из нее, даны были несколько выстрелов из орудия для каменных ядер. Таким образом, этот день был посвящен тому, что мы завязали добрую дружбу с иностранными нациями.

27 того же месяца послы с немногими из нас выехали за милю от Астрахани, чтобы осмотреть жилища татар. По дороге, в разных местах, мы видели, как бегали в круге привязанные к столбу волы и лошади, которые должны были выбивать и молотить просо. Около всех их хижин мы видели поставленных здесь соколов или орлов, которыми они пользуются для охоты. На возвратном пути мы встретили одного из их князей; он ехал в овчинной шубе, мехом наружу, с соколом, он сожалел, что не находился у своей орды и не мог угостить послов.

В этот день великокняжеский посланник Алексей Савинович направился вперед в Персию через Каспийское море.

28 сентября другой знатный купец Науредди[н] Мухаммед устроил в честь наших послов банкет, прошедший столь же великолепно и с теми же церемониями, как устроенный у Науруса. Театр для литаврщиков и свирельщиков на дворе против стола был устроен почти великолепнее предыдущего. К участию в беседе с нами были приглашены и монахи. Точно так же находились здесь несколько восточных индийцев и двое русских, отряженных воеводой и знавших персидский язык. Это было сделано, чтобы он узнал, о чем будут наши речи. Поэтому, когда посол Б[рюггеман] начал говорить речи, метившие весьма далеко и направленные против турка, врага персов, но не врага русских, а персам эти речи показались опасными и досадными, то они попросили его оставить эту материю и просто повеселиться с ними: из этой устроенной ими беседы — [говорили они] — и скудного угощения следовало заключить не о чем-либо ином, как о любви их к нам, которую они обязаны испытывать по отношению ко всем тем лицам, которых высокие монархи в дружбе посылают к их шаху. Все, что делается здесь, является лишь малым намеком на привет в собственной их стране. Вскоре после этого монахи, по приказанию воеводы, должны были уйти с пиршества.

29 того же месяца нагайский мурза, встретившийся нам третьего дня, явился, чтобы посмотреть корабль. Он принес несколько диких гусей, которых он поймал помощью сокола, и пригласил послов на упомянутую выше, но воеводой запрещенную охоту с соколами.

30 сентября воевода велел подарить послам несколько русских сластей: это были большие толстые пряники, а также сухое варенье из смородины и других ягод, спрессованное частью в форме большого богемского сыра, частью в виде широких свернутых кусков, похожих на фунтовую или подошвенную кожу [274]фунтовую… кожу . В подл.: Pfundleder. Обозначение более тяжелой кожи.
у нас. Подобного рода свертки присылались нам и в Москве великим князем и другими господами; они кисловатого довольно приятного вкуса и употребляются у них больше в кушаньях.

1 октября я, в сопровождении двух лиц свиты, был отправлен к воеводе в канцелярию, чтобы справить некоторые дела. Здесь меня, правда, любезно приняли и попросили посидеть с князем Мусалом, который также находился здесь, но на просьбу мою я не мог получить ответа раньше, как выслушав сначала жалобу бывшего нашего пристава Родиона на посла Бр[югге]мана и выговор по этому поводу: посол на Волге часто относился к нему весьма нехорошо, зачастую называл его “бл.д. им сыном”, “собакой” и другими подобными титулами, и вообще часто ругал, а ведь между тем Родион — царский посланец и дан нам в дорогу для почета; если бы посланец был виновен в чем, то следовало не самим в этом роде мстить за себя, но пожаловаться на него начальству, поставленному его царским величеством везде, особенно же в Астрахани; начальство бы наложило полагающиеся и достаточные для послов наказания; по его, воеводы, мнению, и его милости князю голштинскому столь же мало, как и его царскому величеству, понравилось бы, если бы он узнал, что так в его земле обошлись с его служащим; по долгу службы, он, воевода, должен был сказать все это нам. Лишь после этого он дал нам желанный ответ на нашу просьбу.

 

Глава LXXVII

(Книга IV, глава 12)

О поездке из Астрахани до города Терки

За эти дни мы доставили на судно пиво и хлеб, здесь сваренные и испеченные нашими людьми, а также и другую провизию. Мы купили у татар 20 очень больших жирных быков от 8 до 14 талеров за штуку. Приобрели мы еще несколько бочек соленой рыбы, в том числе 200 судаков, почти все с локоть длиной, за 3 гривны или 15 грошей, и приготовились ехать в Каспийское море. Так как море это нам было неизвестно и мы узнали, что при входе в него имеется очень мелкое место, простирающееся на несколько миль, то мы наряду с русским лоцманом взяли еще нагайских татар с баржей, чтобы в мелких местах облегчать наш корабль и легче перетаскивать его. 10 октября мы выехали из Астрахани и около полудня в 12 часов, при прекрасной тихой погоде, отправились в путь. Курс наш отсюда по морю был большей частью к Ю и ЮЗ. Едва мы, однако, проехали с милю, как поднялся ветер, который сильно дул нам навстречу, так что нам пришлось по правую сторону у самого берега бросить якорь. По той же самой причине мы здесь простояли и следующий день.

Тем временем явился в гости высокой ростом и видный нагайский мурза, бывший начальником нескольких орд, находящихся в этом месте, и доставил нам в подарок овцу и бочонок молока.

В этом, как и в других местах на Волге за Астраханью, мы видели травы необыкновенной величины; Erula, или волчье молоко (Wolfsmilch), высотой в рост человека и выше, Angelica у стебля с руку толщиной. Неверно то, что рассказывал в Голштинии человек, встреченный [275]человек, встреченный … По-видимому, Рейснер.
нами в Астрахани и уехавший до нас оттуда, будто Angelica там имеется с человека толщиной. Впрочем, ведь и он доехал до мест, где мог ее видеть.

12 того же месяца, когда буря несколько поулеглась, мы потащили якорями судно подальше, но за весь день не могли сделать более одной мили. Подобным же образом шло наше плавание 13 того же месяца и мы стали якорем у лежащей с левой стороны круглой сухой горы, верстах в 15 от Астрахани.

Эта, гора называется у русских Темной, мы же, из-за многих змей, назвали ее Змеиной горой. Здесь мы нашли много каперсовых тростников и разные виды Semperviva [живучки молодило]. С вершины горы можно было озирать, на целую милю, всю окрестность, которая далеко кругом совершенно ровна. К вечеру нас встретила лодка со стрельцами, которая доставила русского посланника Алексея в Терки; с лодки нам сообщили, что дорога безопасна и что стрельцы за сутки добрались [до места назначения], при попутном ветре.

14 того же месяца мы получили попутный ветер, а именно с ССВ; он нас опять подвинул вперед на хорошую часть пути. К полудню мы дошли до часовни Иванчуг, в 30 верстах от Астрахани. За ней находится главное место рыбной ловли, которое они зовут учу[гом]; оно принадлежит Троицкому монастырю в Астрахани. Здесь Волга делится на много потоков и образует различные острова, которые все, равно как и побережье Каспийского моря направо вплоть до реки Койсу, поросли длинным тростником и низким кустарником. В числе их находится и [остров], именуемый у них Перул [276]Перул . На современных картах он нами не найден.
; он лежит в 16 верстах за учугом. На нем стоял высокий деревянный дом, над которым на длинном колу была поставлена овечья голова. Нам сообщили, что здесь погребен татарский святой, А у гроба которого татары, как и некоторые персы, когда они собираются ехать через море или же счастливо перебрались через него, закалывают овцу, принося часть ее в жертву, а остаток съедая в качестве жертвенной трапезы; при этом с особыми церемониями совершают они свою молитву. Голова овцы остается поставленной на колу до тех пор, пока не совершится новая жертва или пока голова сама не свалится. Это место у русских называется “татарским мольбищем”.

За этим островом налево в сторону суши тянется длинный плоский холм, на котором мы видели очень много татарских хижин.

К вечеру мы пришли к другому месту рыбной ловли, до которого считается 15 верст от моря; здесь Волга, в защиту от нападений гуляющих по морю казаков, заграждена частоколом и охраняется ста стрельцами. За этим частоколом мы устроили свою ночевку в проливе между двух островов. Мы видели вокруг этих мест очень много тюленей, а также колпиц-лопатней, у которых клюв спереди точно сплющенная ложка, далее много зобатых гусей, которых русские зовут “бабами”, персы “кутанами”, негры в Гвинее “бумбу”, Плиний, Альберта и Альдрованд — Onocrotalus (так как иногда, опуская клюв в воду, они кричат по-ослиному); зовут их и пеликанами. Чтоб, однако, это были такие пеликаны, каких изображают художники и о которых говорили древние или каких еще и теперь при сравнениях с пролитием крови Христа упоминают некоторые духовные лица, — этого я на здешних не замечал. Впрочем, и Альдрованд полагает, что тех пеликанов, [о которых существуют сказания], вовсе и не имеется в мире.

Три года тому назад подобный зобатый гусь за деньги показывался в Голландии, где его выдавали за настоящего пеликана. Однако птица эта во многих отношениях похожа на обыкновенного гуся, особенно своими ступнями, короткими ногами, шеей и перьями. По величине она, однако, превосходит лебедя; ее красный клюв длиной почти в 3/4 локтя и шириной в 2 пальца; спереди он изогнут книзу крючком. Внизу на клюве и на горле висит большой кошель из тонкой сморщенной кожи, который до того растягивается, что можно ступить в него ногой в сапоге или же влить в него 5 кувшинов воды. В этом кошеле эта птица собирает рыбу; у нее также очень широкое горло. В некоторых местах жители приручают этих птиц, так что они входят в дома и выходят из них; ими пользуются и для рыбной ловли, завязывая им в таком случае ленту на шею, чтобы они не глотали рыб, но приносили их домой в кошеле. Персы пользуются подобными кошелями для ручных литавр или обтягивают ими в Гиляне свои скрипки. Когда подобный кошель растянут, он становится прозрачным, подобно бычьему пузырю. Очень странную историю, по словам Альдрованда, рассказывает Франциск Санкций: будто однажды подобная птица, когда он был на охоте, по тяжести своей не могла убежать и была поймана, и в ней нашли проглоченного ею младенца негритенка. Эти птицы, как говорят, встречаются часто на морском побережье Африки, в особенности в Гвинее; здесь жители употребляют их в пищу. Посол Крузиус однажды подстрелил одну из них на каспийском побережье; когда крылья были расправлены, концы их оказались друг от друга на расстоянии почти пяти локтей; от шеи до ног растянутый пеликан был длиной с мужчину; голову его я взял с собой и подарил в готторпскую кунсткамеру. Кто желает иметь больше сведений об этой птице, тот пусть прочитает в недавно вышедшей в Риме книге индийского медика Франциска Эрнандеца “Historia plantarum, animalium et mineralium Mexicanorum”. Здесь сказано, что в некоторых местах, особенно в Мексике, у этой птицы, как говорят, клюв усажен зубами. Тут же говорится, что пеликан водится во многих частях мира, и поэтому может быть назван космополитом. Там же помещено очень подробное рассуждение, действительно ли, как полагает Альдрованд, под описываемой у Аристотеля в “Историях о животных”, кн. IX птицей понимается и подразумевается этот зобатый гусь; автор в этом деле полемизирует с Альдровандом.

Наряду с этой птицей мы видели и другую, нам неизвестную породу птиц, довольно схожую с утками, но несколько больше, с длинными шеями и круглыми крепкими клювами, также с крючком спереди; их перья везде черны, как у ворона. Перья, вытащенные нами из крыльев, были столь же тверды, как вороньи, но больше вороньих: они были нам очень удобны для черчения и рисования. Русские зовут эту птицу “баклан”; говорят, она вылетает больше ночью и летит на воду. Кажется, что это чуть ли не та птица, которую Альдрованд в своей “Ornithologia”, кн. XIX, стр. 58, называет “avis Diomedea”. Многие качества обеих птиц совпадают, с той лишь разницей, что “баклан” черен” как смоль, а птица Альдрованда серого или пепельного цвета.

15 октября мы прибыли к устью или входу в Каспийское море; оно расположено в 12 милях от Астрахани. Здесь там и сям видны были многие небольшие, поросшие тростником возвышения и острова; протекая вокруг них, Волга направляется в море; поэтому некоторые и полагают, что Волга впадает в море столь многими разделенными потоками. Целых 6 миль тянется исключительно вязкий тинистый грунт, на котором воды повсюду было не более 4 или 5, или в крайнем случае 5 1/2 фут. Поэтому мы зачастую усаживались на дно и застревали в тине, так что в 7 дней, пока ветер дул к морю, мы, после очень хлопотливого перетягивания корабля то туда, то сюда, успели пройти не более 4 миль.

Наиболее трудными днями для нас были 18 и 19 октября. 18 мы налетели на мель в 5 фут. После того как мы, через 5 часов крайне усиленной работы, перебрались через нее и получили 6 фут под собой, мы заметили, что попали лишь в яму, вокруг которой повсюду было еле 4 или 4 1/2 фут. Поэтому с таким же трудом нам пришлось тащить судно обратно на прежнее место. Когда ночью ветер перешел на СЗ, вода заметно спала, так что мы сохранили лишь 3 фута, и корабль глубоко уселся в ил. Хотя мы с помощью татарской баржи и нашей шлюпки и освободили корабль от тяжелого груза и якорей, а люди наши целый день, без еды и питья, несли лошадиную работу, тем не менее успеха не было, и нам пришлось терпеливо ждать счастья и хорошего ветра, чтобы, поднявшись с моря, он нагнал воды. Некоторые из нас, вследствие этого, не мало испугались, подумав, что казаки могут нас здесь продержать как бы пленниками. К тому же еще опустился густой туман, и мы едва могли видеть что-либо на расстоянии длины корабля. Когда при этой пасмурной погоде нам повстречалась русская баржа, шедшая с моря, и неизвестно было, что за народ в ней, то, по приказанию посла Брюг[ге]мана, над ней дан был выстрел из пушки. Русские были крайне недовольны, начали нас всячески бранить, говоря, что вода принадлежит его царскому величеству, и для них столь же свободный проезд по ней, как и для нас; если же у нас такая охота пострелять, то пусть бы взялись за казаков, которые ждут нас в море. После того мы еще два раза встречали русские баржи; когда мы их любезно окликнули, то они прислали послам в подарок прекрасные черкасские плоды, как-то: очень большие груши, грецкие орехи и мушмула.

21 октября, при тихой погоде, к вечеру, вода начала прибывать, достигла высоты в 5 фут, и нам стало несколько легче стаскиваться с места и передвигаться дальше в море. 22 с моря подула сильная буря, особенно с ЮЮВ, так что вода поднялась еще на 9 пядей. Так как эта буря продолжалась целых 5 дней, то мы все это время принуждены были простоять тихо на одном месте.

23 того же месяца я при восходе застал солнце на ясном небе, причем оказалось, что, судя по компасу, оно взошло на 22° более к югу, чем следовало ожидать. Отсюда можно заключить, что склонение магнитное в данном месте составляет 22° от севера к западу.

27 того же месяца ветер несколько улегся, мы снова поместили груз на корабль; рассчитали татарскую баржу и пошли на парусах. Однако, пройдя не более мили, вновь застряли на грунте; поэтому мы тотчас отправили нашу шлюпку назад, чтобы звать татар обратно. Когда 28 рано утром корабль опять оправился и мы заметили, что с Волги за нами идут 13 парусов, то мы, полагая, что это, вероятно, персидский и татарский караваны, оставили татар и стали поджидать приближающиеся суда. Оказалось, что это князь Мусал, два персидских купца и 600 стрельцов с полковником на нескольких лодках, посланные царем для занятия гарнизоном города Терки. Когда мы увидели, что наш русский лоцман не знает ни пути, ни плавания, а между тем мы не могли найти нашего пути и по обычным сухопутным и морским картам (они, как видно из нашей прилежно намеченной и приложенной в конце книги карты, совершенно неверны), то мы и старались найти среди русских хорошего путеводителя. Поэтому вечером, когда корабли стали, мы пошли приветствовать стрелецкого полковника и пригласили его к нам на судно. Этот последний, после хорошего приема и угощения разными ценными напитками, лестными словами и с трогательным выражением лица начал выхвалять свое доброе сердце и любовь к нам, говоря, между прочим, что “у него сердце плакало и он не мог заснуть, пока не увидел нас опять здоровыми; о нашем благополучии он должен немедленно сообщить воеводе в Астрахань”. Он радовался, что оказался случай услужить нам, и сказал, что все его люди в полном нашем распоряжении; он обещал сейчас же прислать со своего судна самого лучшего лоцмана и сделал еще много услужливых обещаний, которые нас, при тех обстоятельствах, в которых мы находились, не мало обрадовали. Однако, как только он попал на свое судно, он сейчас же поднял паруса и уехал, может быть — потому, что мы сейчас же не пошли к нему навстречу с “посулом”, или подарком, к чему все русские привыкли, и не наполнили ему рук.

Этот солдат был так одарен бесстыдством, что в Терках потом с другими знатными господами без стеснения опять поднялся па судно, чтобы посетить послов. Когда ему напомнили об этой проделке, он ответил только: “Я виноват”.

Когда мы таким образом были обмануты, мы послали на чужое персидское судно с просьбой о совете и помощи. Перс, патрон судна и в то же время хозяин груза его, сам взялся быть нашим лоцманом. Он передал своим слугам свое судно и грузы и направился к нам — чего бы мы не легко предположили даже и о христианине. Перс этот хорошо знал море, понимал компас, хотя большинство персов плавают не по нему, направляют и устраивают свое плавание или лишь по берегу суши, от которой они не отдаляются далее 3–4 миль, или по Полярной звезде. Когда он этой ночью около 11 часов пришел на судно и увидел, что погода хорошая и сияет луна, он велел поднять якорь, направил курс к югу, и при слабом восточном ветре мы легко пустились в путь. Именно в этот же самый день мы за год до этого в Балтийском море также стали под паруса у Травемюнде и притом с той же удачей. В течение всей этой ночи воды было не более 10 фут, но потом глубина стала увеличиваться, дошла до 3 сажен и немного более. По правую сторону поднимается в 4 холмах суша, которую они называют здесь Сухатер [277]Сухатер . Его на нынешн. картах нет.
, откидывая в море длинный мыс или уголь. Конец этого мыса считается в 100 верст, от Астрахани и 200 от города Терки, но версты эти невелики.

29 того же месяца мы при приятном солнечном свете шли с ветром с ЮВ и в полдень поставили паруса к югу, после полудня к ЮЗ; постоянно мы имели 3 1/2 сажени воды на грунте, смешанном из раковин и грубого песку. В этот день мы, вследствие залива, следовавшего за мысом, не видели суши, а вечером около 8 часов стали якорем при вышеуказанной глубине. Здесь магнитная стрелка отклонялась от С к З на 20°.

30 октября мы при начале утренней зари снова стали под паруса. После восхода солнца мы увидели сушу Черкассии, которая изгибом в роде полумесяца протягивается с ЮЗ к СВ вдоль моря, образуя довольно большой залив. Мы направили наш курс на мыс, но так как ветер перешел на ЮВ и начал гнать нас в залив, то мы около полудня бросили якорь при глубине в 3 1/2 сажени на глинистом грунте. Этот мыс считается в 6 милях от Терок. В заливе мы увидели 20 лодок, подумали, что это казаки, и выстрелили из пушки мимо них. Однако это были рыбаки из черкасских татар в Терках. Они доставили на корабль несколько белуг, по 15 копеек за штуку. Брюха рыб были полны раков, из которых некоторые еще были живы.

В этот день мы торжественно справили благодарственное празднество, так как в этот самый день, год тому назад, многомилостивый Господь Бог нас столь милосердно спас от эландских скал. Тем временем наш персидский лоцман на лодке поехал к своему судну, стоявшему на якоре почти в полумиле за нашим, с той целью, чтобы передать дальнейшие приказания своим людям. Мы думали, что он сдержит слово вроде русского полковника, но он на следующее утро заблаговременно явился вновь на корабль, а своему судну велел ехать перед нашим.

В последнее число октября нас рано окутал густой туман при совершенно тихой погоде. Когда к полудню воздух прояснился и ветер, хотя и слабо, подул с севера, мы, с помощью лавирования и гребли, выбрались из залива и стали на якоре против мыса или выдающейся части суши. После полуночи мы опять подняли паруса и с хорошим ветром 1 ноября рано утром пришли к городу Терки, где бросили якорь в двух ружейных выстрелах от берега, у которого вода очень мелка.

В течение этой ночи несколько сот казаков на лодках подстерегали нас, но упустили и наткнулись на Мусала и стрельцов. Когда они, однако, из многих криков и возгласов стрельцов поняли, что встретят достаточное сопротивление, то они отошли, говоря, что желают поискать немцев. Когда к утру в городе распространился слух о нескольких выехавших вперед казаках, то произошла большая сумятица. Здесь думали, что Мусал, их князь, все еще в бою с казаками; в этом мнении их еще более подкрепляло непривычный для них наш салют из орудий. Мы даже стали для них из-за этого подозрительны. Поэтому русские и татары с ружьями, на лошадях, пешком и в лодках, столпились на берегу. Когда они, однако, увидели, что князь Мусал со стрельцами весело плывут за нами и что сам он, проезжая мимо нашего корабля, обнажив голову, любезно кивает нам и просит, чтобы мы посетили его в доме его матери, то они поняли, что мы — друзья. Вследствие этого среди них начались сильное веселье и ликование.

 

Глава LXXVIII

(Книга IV, глава 13)

О городе Терки и о том, что с нами там случилось

Город Терки лежит в доброй полумили от берега на небольшой очень искривленной речке Тименке, которая отведена сюда от большой реки Быстрой, о которой будет сказано ниже. Так как берег здесь на 1/4 мили протяжения низок, болотист и порос тростником, с моря нельзя иначе попасть в город, как по речке. Насколько глазу заметно кругом, местность тут ровная и не видно ни холма, что противоречит карте Николая Иоганна Пискатора (в остальных отношениях наиболее правильной для этой местности): Пискатор ставит Терки на горах, смешивая, вероятно, черкасские Терки с дагестанским Тарку. Высота полюса здесь 43°23′. Водой из Астрахани сюда считается 60 миль, а сушей 70 миль. Это самый крайний город московского царя; он занимает в длину 2000, в ширину же 800 фут, окружен деревянными стенами и башнями и хорошо вооружен многими малыми и большими металлическими орудиями. На площади перед двором воеводы среди других больших длинных орудий мы заметили и два полукартаульных.

В настоящее время великий князь инженеру Корнилию Клаус(ен)у, ехавшему с нами в качестве шкипера в Персию, велел укрепить город по современному способу, насыпанными здесь валами и крепостными сооружениями. Ежедневный гарнизон этого города состоит из 2000 человек, которые находятся под наблюдением и управлением воеводы и полковника. В городе находятся три приказа или канцелярии, и каждой из них подчинены 500 стрельцов. Князь Мусал имеет в своем придворном штате еще 500 человек, которые в случае необходимости должны действовать заодно с остальными. Черкасские татары живут по эту сторону речки в особом городе. Подробнее о их жизни, деятельности и странных религиозных обычаях будет сказано ниже, при описании возвратного путешествия, когда мы спокойно оставались у них в течение нескольких недель и вполне изучили их природу.

На другой день по прибытии нашем к городу персидский купчина и другие купцы опять прислали послам разных плодов и велели спросить: “намерены ли они ехать дальше сушей или морем? Теперь весьма удобное время для сухопутной поездки, так как русский посол, ожидаемый через 3 дня в Терках на возвратном его пути из Персии, доставит с собой до самой границы 200 верблюдов и столько же мулов; с ними мы могли бы желанным образом двинуться в путь и в безопасности пройти через область дагестанских татар, которые являются архиразбойниками вместе со своим шемхалом или верховным главой; они, купцы, пошли бы вместе с нами”. Поэтому поводу наши послы тотчас же попросили у воеводы пропуска через сушу и одновременно послали нашего персидского переводчика, Рустама, для получения верных сведений, к дагестанской границе, лежащей в 6 милях за Терками. Однако персы с их животными уже успели вернуться. Воевода сначала наотрез отказал в нашей просьбе, по потом, когда он узнал, что персидские средства передвижения уже не имеются на месте, он велел сказать через полковника: он намерен не только разрешить нам путешествие по суше, хотя он и не имеет на то царского приказания, но и способствовать этому путешествию возможно сильнее и вообще и во всем другом выказать нам свою дружбу. Однако толку в этом было мало.

В эту ночь на корабле поднялся большой спор и мятеж среди боцманов, возмутившихся против шкипера Михаила Кордеса. Некоторых из них пришлось заковать в железо. На следующий день по этому делу открыто производился суд. Была выслушана жалоба означенного шкипера, допрошены были также и обвиняемые, произведено было строгое расследование, и парусник Тис [278]Тис — сокращ. Маттис, т. е. Матвей.
Мансон, в качестве зачинщика, был присужден к тюрьме, в которой он должен был оставаться в Терках до нашего возвращения. Воевода, по просьбе послов, прислал полковника, который был одет в панцирь, под кафтаном, и в железные рукавицы; с ним был какой-то князь в красном бархатном кафтане. Они увели арестованного боцмана.

4 ноября мать Мусала через посланных благодарила послов за дружбу, оказанную во время путешествия ее сыну, и просила, чтобы послы до своего отъезда зашли к ней и получили от нее благословение на дорогу.

После обеда явился знатный перс с несколькими слугами из города, чтобы приветствовать послов. Это был кастрат; его прислал шах персидский, чтобы увезти сестру татарского князя Мусала к шаху для брака. Он обещал оказать всяческую службу послам. Он, вместе со своей свитой, так охотно пробовал наши напитки, что все они не знали, как ушли с судна, и одного из слуг, как мертвое животное, в бесчувственном состоянии пришлось с корабля спустить в лодку.

6 того же месяца я с фон Мандельсло и другими нашими знатнейшими служащими был отправлен, чтобы подарить воеводе большой бокал, а обер- и унтер-канцлеру каждому по перстню с рубином; кроме того, мы должны были приветствовать князя Мусала вместе с его княгиней-матерью и пожелать всякого благополучия по случаю счастливого возвращения ее сына. Нас везде хорошо приняли и великолепно угостили фруктами, водкой, пивом, медом и вином. Здешний воевода проявил такое же великолепие и пышность, как нижегородский. Среди других разговоров он упомянул и о природе и свойствах персов, которые “произносят очень любезные и льстивые речи, но не заслуживают даже наполовину веры в свои слова, так как дела соответствуют их поступкам едва наполовину”.

Князь Мусал принял нас любезно перед своим двором и провел нас к матери своей в большой выстроенный из глины зал, 4 стены которого были полны сводчатых ниш, где частью стояли красиво убранные и уложенные шелковыми и бумажными одеялами кровати, частью же лежали разные вытканные и шитые пестрым шелком и золотом платки. По сторонам стояли несколько ящиков, которые были наполнены подобными же вещами и застланы коврами. Вверху у стен под потолком висели два ряда пестро раскрашенных деревянных и глиняных сосудов. Колонны внутри дома были обвешаны многими красивыми саблями, луками и стрелами. Старая княгиня, высокая осанистая матрона лет 46–60, по имени Бикэ, сидела на стуле в длинном черном, подбитом соболями кафтане или спальном халате. Сзади на голове у нее был прикреплен надутый бычий пузырь, который, подобно голове, был обвит флером, шитым шелком и золотом; вокруг шеи был надет пестрый шелковый платок, концы которого свисали вниз и были распущены на плечах. За ее стулом стояла прислужница, с таким же пузырем на голове. Говорят, это — признак вдовства. По правую сторону ее помещались 3 ее сына; из них 2-младших были и простых крестьянских одеждах и в накинутых войлочных плащах; за ними стояли несколько слуг, которые из-за недавнего убийства старшего сына надрезали себе лбы. По левую сторону помещался длинный ряд старых татар, представлявших собой придворных офицеров и советников. После того как княгиня Бикэ любезно ответила нам на наше приветствие, она велела поставить рядом с собой несколько стульев и нам присесть на них. Так же точно перед нами был поставлен небольшой стол, который был уставлен всякими фруктами, медом и водкой. Несмотря на нашу просьбу, сыновья не желали садиться при нас, указывая на то, что у них не принято, чтобы во время бесед или при чужих гостях они могли сесть в присутствии своей матери; напротив, они должны из почтения к ней все время стоять и прислуживать.

После того как мы некоторое время поели, а княгиня и сыновья и советники вдосталь попробовали нашу одежду спереди и сзади и с изумлением осмотрели ее, она сама подала каждому из нас по серебряной чаре, полной очень крепкой водки, как говорят, приготовленной из пшена. То же сделал и князь Мусал, примеру которого последовали его братья. Нас попросили, чтобы мы разрешили и слугам нашим выпить, что она им поднесет. Тем временем за княгиней открылась дверь в комнату, в которой можно было видеть много женщин. Впереди всех стояла ее дочь, выдававшаяся замуж за шаха персидского, барышня лет 16, прекрасной белизны и чистоты лица, с черными, как смоль, свисавшими сзади кручеными локонами. Находившиеся в этом помещении столь же, как и находившиеся вне его, любопытствовали посмотреть на нас и на наш костюм; они глядели одна через другую; зачастую, по кивку Бикэ, закрывали дверь, но потом опять открывали ее. Они теребили одного из наших слуг, потащив его в сторону двери, осматривали его одежду и шпагу, которую он ради них должен был обнажить, удивлялись полировке, но когда мы хотели посмотреть на них, они опять скрывались, чтобы вновь выйти наружу, подобно Галатее.

В конце концов, когда персидский посланец жениха, по обыкновению своему, пришел и сюда, дверь к женщинам была поспешно закрыта, и более ни одна из них не показывалась. Вскоре после этого мы простились и пошли посмотреть татарский город. Здесь нас встретили несколько красивых молодых татарских женщин в разнообразных крашеных рубахах. Они без стеснения хватали нас и не хотели раньше отпустить от себя, пока ими не был вполне ощупан и осмотрен наш костюм.

6 того же месяца купчина дал нашему послу прочитать письмо, которое, по его словам, дербентской губернатор отправил в ответ ему на его письмо из Астрахани от 25 сентября. В этом письме султан выражал сердечную радость по случаю нашего прибытия и советовал, чтобы купчина приезжал не раньше, как доставив по водному пути и нас с собой.

17 того же месяца персидский толмач Рустам прибыл обратно с дагестанской границы с сообщением, что персы не только убрали назад всех верблюдов и все повозки, но также забрали и все дерево и весь хворост, чтобы пользоваться ими во время плохой дороги. Поэтому было решено, что дальше мы поедем водой.

8 того же месяца мать Мусала отправила послам подарки, а именно: двух овец, 60 кур, а также другие съестные припасы и напитки. Так же точно и старший канцлер [дьяк] русский прислал одну овцу, полбочки масла и бочонок меду. После полудня пришел Мусал, чтобы проститься с послами. Он привел с собой дагестанского мурзу, брата того, что княжил в Тарку; поверх простой одежды у него надет был мохнатый войлочный плащ, подобно как у других простых татар. Он сказал, что пришел нас проводить до резиденции своего брата в Тарку. Он был высокомерного нрава; ему не нравилось, что к Мусалу относились дружелюбнее и любезнее, чем к нему; он не захотел также стоя пить здоровье великого князя, а когда Мусал продолжал настаивать на том, чтобы он встал и сказал, знает ли он, в чьей он земле, он высокомерно отвечал: он сомневается в том, в земле ли он великого князя или своей собственной (Терки и вся эта область раньше принадлежали татарам). С Мусалом он начал браниться, говоря, что, хотя тот и ходит в красивых одеждах, все-таки он не что иное, как раб великого князя; он же в своих простых одеждах князь свободный, никому, кроме Бога, неподвластный; в конце концов, он вовсе не захотел пить здоровье великого князя, поднялся и уехал. Слуги его унесли у нашего пастора его серебряную ложку и нож, случайно лежавшие на столе, а от моего камзола, крепко уложенного на моей постели под подушкой и другими вещами, совершенно отрезали и захватили с собою свисавший вниз рукав.

Мусал же с послами продолжал веселиться и, в конце концов, попросил за нашего арестованного боцмана, чтобы его выпустили из темницы и милостиво приняли вновь, что и было исполнено. Поэтому меня с гофъюнкером поздно вечером послали в город к воеводе, чтобы вновь освободить арестанта и в то же время пожаловаться на никуда негодного и сбежавшего третьего дня русского лоцмана. Ночью за нами был послан лакей, чтобы сообщить, что ветер благоприятный и что нам следовало бы спешить на корабль, даже если мы ничего не успели справить. Когда, однако, мы, вполне исполнив поручение, вернулись к морю, то корабль уже успел подвинуться вперед, но, так как ветер вдруг стал дуть в обратную сторону, нам пришлось грести против ветра. Мы должны были поэтому бросить якорь. Тем временем воевода прислал нам свои подарки, а именно: 100 штук копченой рыбы, 4 бочки пива, и бочку французского вина, и бочку меду, и бочку уксусу, 2 овец, 4 длинных пряника и несколько хлебов. Слуги, принесшие эти подарки, получили несколько рублей деньгами и вволю водки; достаточно напившись, они, ударив челом, уехали.

 

Глава LXXIX

(Книга IV, глава 14)

Дальнейшая поездка морем до кораблекрушения. Также о горах Кавказ, Тавре и Арарате

10 ноября мы рано утром с ветром с ЮЗ стали под паруса, желая направиться к пограничному городу в персидских владениях, Дербенту. К полудню мы издали увидели большую лодку, плывшую к нам навстречу. Она сначала шла вправо от нас, затем направилась прямо в нашу сторону; при этом то она становилась под паруса, то убирала их. Когда она подошла поближе и мы заметили, что она боится нас и уходит, Б[рюггеман] велел направить наш курс прямо на нее, людям нашим стать под ружье и в то время, как лодка находилась на расстоянии выстрела от нас, дать выстрел из орудия, нацелив его рядом с лодкой. Бедные люди, сильно испугавшись, убрали свои паруса. Когда мы подошли к ним, то оказалось, что это персидские торговцы фруктами, с яблоками, грушами, квитами, орехами и т. п. На лодке был брат нашего персидского лоцмана. Когда он услышал, что ему серьезно приказывают пристать к борту, и в то же время увидел своего брата, он стал жалостливо говорить: “Ах, брат, ты захвачен в плен этими чужими людьми: как случилось с тобой это несчастье? Не могу помочь тебе, так как и меня сейчас берут в плен”. Хотя брат по-турецки и закричал ему: “Korchma, duschman lar dekul” (“не бойся, это не враги”), он все-таки, ошеломленный неожиданным чуждым видом нашим и встречей среди нас брата, ожидавшегося им на собственном его судне, не мог понять, в чем дело, и думал, что брата его принуждают так говорить. Он печалился до тех пор, пока брат не рассказал ему, почему он у нас и что собственное его судно идет за ним следом. Тогда он успокоился, пришел на корабль, подарил послам разных фруктов, а наши люди купили у него пять больших яблок за 1 зекслинг и столько же груш, а также 50 грецких орехов за 1 зекслинг. Послы за его подношение дали ему денег и водки и отпустили его. Таким образом закончилась эта яблочная война.

Вскоре за тем мы подошли к острову, лежащему в левую сторону в 8 милях от Терок. Русские зовут его Четлан, а персы Джецени [279]Джецени . На карте Tzezeni, в тексте Tzent-seni нынешняя Чечень.
. Согласно с обыкновением персов, которые здесь обедают и отдыхают, мы стали здесь на якорь на глубине воды в 3 1/2 сажени. Георга Дектандер, ходивший в 1602 г. в качестве посла римского императора Рудольфа в Персию, но один лишь оставшийся в живых и вернувшийся этим путем, упоминает об этом острове в своем описании путешествия. Он говорит, что, ввиду случившегося здесь мороза, ему пришлось здесь вкусить от подаренных ему шахских лошадей. Так как у нас оставалась еще некоторая часть дня, то послы с некоторыми из нас велели себя переправить в шлюпке на остров. На нем мы не застали ничего, кроме бакена из острых длинных связанных вместе шестов, на которых лежало много кореньев и хворосту, чтобы по ним мореходам был виден этот остров, сам по себе низкий. Тут же были две большие ямы, в которых разводился огонь: обыкновенно здесь, как говорят, останавливаются казаки. Остров простирается почти на 3 мили с СЗ к ЮВ; он песчаный, на некоторых местах по берегу покрыт тростником, в иных местах совершенно бел от выброшенных на берег раковинок, издали кажущихся точно известковой почвой. Остров лежит под высотой полюса в 43°5′. Это единственный остров вплоть до самого Гиляна; он лежит к западу [востоку?] от обычного курса судов и шкипера оставляют его с левой стороны.

Отсюда мы увидели по ЮЗ на суше очень высокие горы, которые на небе представлялись сходными с голубыми облаками. Они простирались с севера на юг и имели вид, представленный на прилагаемом рисунке. Наши люди назвали их Черкасскими горами, так как они лежат за Черкассией. Русские и черкасы называют их Золотыми. На самом деле это — знаменитые горы Кавказские, которые лежат в области Колхиде, известной по плаванию туда Иазона и похищению золотого руна из Аполлония Родосского “Argonautica”. Горы эти, ввиду большой высоты своей (они оставляют облака далеко внизу и простираются как бы до звезд) дали поэтам повод к созданию сказки, будто Прометей на них при помощи сухой ветки похитил с солнца огонь и снес его вниз к людям.

На самом деле, однако, как объясняет Сервий, это баснословие содержит в себе нечто истинное. Прометей, как человек умный (последнее видно и из имени его), с этой кавказской горы, далеко превышающей облака, прилежно изучил путь, восход и заход планет и других звезд и был первым лицом, сообщившим ассирянам астрономическую науку. Он же заметил, как гром и молния образуются под ним, как от солнечных лучей можно зажечь огонь, искусно воспроизвел этот опыт и показал людям. Так как легко себе представить, что в столь суровых горах он перенес много неприятностей и забот, то и говорили, будто он был прикован к скале и орел грыз его сердце.

Об этой горе и басне упоминает, говоря о них вполне справедливо. Кв. Курций: “Войско пришло к Кавказским горам, хребет которых, непрерывной грядой своей разделяет Азию. Отсюда, с одной стороны, открылся вид на море у берегов Киликии [и Красное море], с другой — на пролив Каспийский, на реку Араке и другие пустынные области Скифии. Тавр — второстепенной высоты гряда — соединен с Кавказом; он, поднимаясь в Каппадокии, проходит Киликию и соединяется с горами Армении. Столь многие гряды, соединенные как бы цепью друг с другом, представляют непрерывную возвышенность, с которой стекают все почти реки Азии: одни — в Красное, другие — в Каспийское, третьи — в Гирканское и Понтское моря. В 17 дней войско перешло через Кавказ. В нем есть скала в десять стадий в окружности и четырех в высоту, к которой, по свидетельству древности, был прикован Прометей”. Все эти горы в связи одни с другими; они поднимаются в Каппадокии, проходят через всю Персию и достигают Индии. В ширину эти горы у Каспийского моря, в сторону Понта, насчитывают 60 миль. В разных местах здесь различные наименования. К Кавказу примыкает Армянская горная страна, в которой находится Арарат,

Гора Арарат, на которой, как сказано в 8 главе I книги Моисеевой, остановился Ноев ковчег, теперь именуется армянами “Мессина”, а персами — “Агри”, арабами же — “Зюбейлан”. С виду она, пожалуй, еще выше Кавказа; это была самая высокая гора, нами виденная за все путешествие, Это — совершенно черная, суровая скала; вершина ее как зимой, так и летом покрыта снегом. Высшие точки ее около 10–15 миль от Каспийского моря. Армяне, как и персы, уверены, что и в настоящее еще время кусок Ноева ковчега, отвердевшего вроде камня, находится на горе. Некоторым лицам из нашего посольства в Мидии, в Шемахе, в армянской церкви, показывали крест, длиной более чем в пол-локтя, из темно-коричневого дерева. Говорили, будто это кусок Ноева ковчега. Как большая святыня, крест был завернут в шелковый платок. Говорят, что на гору теперь нельзя взобраться. Не только на несколько миль кругом, сколько можно обозреть, имеются лишь высокие суровые скалы и глубокие долины, но и высокая гора эта сама — может быть, от землетрясения — вся в разных местах раскололась и раздалась, так что из-за широких и глубоких ущелий нельзя пробраться в место, где находился ковчег.

Посол Имамкули-султан, которого шах персидский послал к его светлости князю шлезвиголштинскому и проч., владеет домом и живет недалеко от этой горы, а именно в области Карабах. Он много о ней рассказывал. Ввиду этих высоких гор, видных весьма издалека, удобно ездить по Каспийскому морю, так как горы своими различными высотами и вершинами хорошо показывают путь.

11 того же месяца мы, по восходе солнца, вновь стали под паруса, взяв курс, рядом с островом, по направлению к югу. Почти у самого конца острова от материка в море направляется мыс или коса с песчаным рифом. Так как и напротив со стороны острова идет длинный риф, то фарватер здесь узок и опасен, тем более, что у конца острова, с левой стороны, фарватеру мешает песчаная мель с бурунами. Прибыв на это место, мы опустили якорь и в лодке отправились искать по середине глубокого места. На расстоянии полумили перед нами оказалась глубина всего только в 2 сажени, а за мелью вновь глубина стала оказываться в 6, 7 и более сажен. Когда мы прибыли в глубокое место и ветер оказался попутным, мы направились к Дербенту, взяв курс на ЮЮЗ таким образом, что все время с правой стороны видели сушу. К полуночи ветер изменил направление и подул с юга довольно сильно нам навстречу. Мы всю ночь шли лавируя, но ничего не добились, так что утром, когда ветер стал усиливаться, мы оросили якорь, на глубине 12 сажен. Здесь грунт был иловатый.

 

Глава LXXX

(Книга IV, глава 13)

О втором нашем кораблекрушении

После того как мы 12 весь день простояли на якоре, к вечеру после 9 часов ветер переменился и сильно подул с севера, мы вновь снялись с места, шли совершенно перед ветром (фордевинд) с курсом Ю к В [ZtО] и к 11 ч. имели грунт на глубине то 20, то 30 сажен, то совсем его теряли. Так как ветер перешел в бурю, то мы, не желая, в столь незнакомых водах, темной ночью, когда ничего нельзя было видеть кругом, давать кораблю слишком сильный ход, сняли все паруса, но, тем не менее, ветер нес нас с быстротой 2 миль в час. После 12 часов ночи одно несчастье за другим стало обрушиваться на нас. Прежде всего лот, при втаскивании, зацепился за корабль и затонул. Шлюпку мы сначала передали в особое управление двух боцманов, поручив им идти на парусах за нами, но так как шлюпка была низка, волны часто заливали ее, и боцманы, считая себя не в силах бороться с ними, поспешили вновь на корабль и привязали шлюпку с помощью каната. Мы тащили за собой также корабельную лодку, а также и другую еще, купленную у русских. Все эти лодки, раньше, чем мы успели спохватиться, наполнились водой, и сначала погибла из них русская, а затем и корабельная. Наконец оборвалась и шлюпка, после того как с большим затруднением для корабля, ее некоторое время удавалось тащить позади, и затонула. На ней находились несколько орудий для каменных снарядов, ядра, цепи, канаты, смола и другие необходимые для корабля вещи; все они погибли также. Таково было начало нашего кораблекрушение на Каспийском море. Высокие и короткие волны приводили к тому, что наше судно, которое было очень длинно и лишь из соснового дерева, извивалось как змея и расходилось в скреплениях. Нижняя часть постройки так скрипела, что во внутреннем помещении едва можно было расслышать собственное слово. Волны, одна за другой, опасно обрушивались на корабль и перебрасывались через него, заливая его так, что нам постоянно приходилось выкачивать и вычерпывать воду. Мы чувствовали себя при этом очень нехорошо, так как вспоминали, что уже испытано кораблем на Волге и при выходе в [Каспийское] море вследствие постоянного таскания в ту и другую сторону. Персидский лоцман также хотел быть на своем судне и поближе к суше, так как если бы корабль затонул, то решительно не на чем было спастись хотя бы одному человеку. Поэтому вновь мы провели ночь в сильном ужасе, страхе и опасениях.

13 ноября, с рассветом дня, мы заметили, что находимся недалеко от суши. Мы увидели дербентские горы, от которых полагали себя в расстоянии приблизительно 10 миль. Так как буря несколько поулеглась, мы подняли большой парус [гротсель], а затем, чтобы тем скорее достигнуть суши, еще и мачтовые паруса [марсели]. Так как мы, однако, ночью слишком далеко вдались в море, а ветер, дувший с С к В [NtO], был слишком силен, мы, ради ветра, с горем должны были проехать мимо давно желанного города Дербента. Мы прошли мимо персидского берега, который тянется в постоянном направлении с С на Ю, и искали пристанища, которое нашли в 10 милях за Дербентом у персидской деревни Шазабат, которую у нас называли Низовой; пришлось, однако, остановиться в открытом море, в котором мы, около 4 часов пополудни, бросили якорь на глубине 4 сажен при иловатом грунте. Против Дербента и за ним более чем на 6 миль тянется исключительно скалистый грунт, так что нельзя бросить якорь; и у самого Дербента нет безопасной гавани, где бы можно было пристать и оставаться на долгое время в безопасности. Когда мы теперь стали на место, ветер и волны сильно стали теснить судно, так что сломился румпель у руля. Поэтому мы тотчас же взялись за брусья, подняли руль из крюка и спустили его на канате далеко в море, чтобы он не разбил кормы у корабля. Корабль так неспокойно стоял на якоре и так стал заливаться водой, что мы остальную часть дня, а равно и всю ночь должны были пронести у насосов. В течение одного часа я насчитал 2000 выкачиваний, но все-таки мы не освободились от воды.

На следующее утро, 14 ноября, когда стало спокойнее, мы охотно вышли бы на сушу, но не имели лодки. Поэтому мы велели несколько раз выстрелить из орудий и мушкетов, чтобы персы с суши пришли к нам. Когда, однако, в течение 3 часов никого мы не увидали, то начали скреплять доски и бревна, чтобы сделать плот, на котором полагали несколько человек выслать на берег. Наконец, с суши вышли к нам 2 лодки, посланные начальником села (здесь его называли кауха), и доставили два больших метка с яблоками и грушами для привета. Мы так же были обрадованы их прибытием, как они, по их словам, нашим прибытием. Они заявили готовность служить во всем и просили послов, чтобы те с корабля поспешили на сушу, забрав с собою все самое для них дорогое: на тихую погоду, по их словам, нельзя было надеяться; так оно на деле и вышло.

Послы с несколькими людьми, мушкетерами и поручиками, равно как и с лучшей частью багажа или вещей, сели в персидские лодки и уехали в то время как остальные (среди них, по известным причинам, находился и я вместе с фон Ухтерцом, маршалом и гофмейстером) остались на судне, чтобы переправиться в другой раз. На берегу стоял кауха на серой лошади, окруженный многими слугами. Когда он увидел, что лодки, ввиду мелкого дна, не могут вполне пристать к берегу, он сошел с лошади, послал свою лошадь навстречу послам и они, один за другим, на ней выехали из воды. Таким образом, около полудня послы, с Божьей помощью, впервые стали ногой на почву Персии.

Первым зрелищем, которое они увидели на берегу, был поезд невесты, которую провели мимо них в другую деревню; невеста, а с ней многие женщины ехали верхом по-мужски на лошадях. Что же касается нас остальных, оставшихся на корабле, то с нами, говоря словами фон Мандельсло в его описании путешествия, гирканский Нептун начал играть ту же трагедию, которую в минувшем году об это же время играл балтийский. Едва послы высадились на берег, как с юга подул сильный ветер, который превратился в столь жестокую и страшную бурю, что я сомневаюсь, была ли более сильна буря в Балтийском море, прогнавшая нас мимо ревельской гавани; из-за бури никто ни с суши не мог попасть к нам, ни мы не могли выйти на сушу. Вследствие этого мы вновь впали в крайнюю опасность и в сильную боязнь. Корабль, освобожденный от части груза, зачастую высоко подбрасывался волнами, поднимавшимися с горы высотой, опасно кидался в воздух, затем опять низвергался в пропасть, как бы проглатывался морем и вновь извергался. Обыкновенно вода стояла на верхней палубе с фут высотой, так что никто не мог долго стоять здесь. Наверху у поперечных брусьев судно сильно раздалось, так что мы опасались, как бы оно, будучи вообще в плохой сохранности, не переломилось посередине, где оно сильные всего сотрясалось. Якорь начало стаскивать с места, и нас понесло на четверть мили дальше: это мы усмотрели по деревьям, которые сначала видны были на суше за нами, а затем оказалось впереди нас. Поэтому мы выбросили еще два якоря, которые, однако, вечером, около 11 часов, оба оторвались; тогда мы выбросили и большой главный якорь. Вскоре за тем оторвался руль, привязанный к канату, и пропал. Корабль стало так заливать водой, что не помогало никакое выкачивание; пришлось поэтому не переставая вычерпывать воду котлами. Около полуночи, когда ветер получил восточное направление, корабль пришелся вдоль волн, которые так его качали, что оба борта глубоко западали в воду; при этом [грот]-мачта разбилась на три части и вместе с бизанью с большим треском повалилась за борт. Благодаря Божьей помощи никто не пострадал от этого, несмотря на то, что мы большей частью расположились вверху на судне рядом с бизанью. Боцманы кричали мне, не рубить ли им канаты, чтоб освободить корабль от опасных толчков со стороны [сорвавшихся] деревьев. Я охотно дал свое согласие.

Так как, из-за трехдневной бури, мы очень мало ели и совершенно утомились от бодрствования и постоянной работы, то мы, в конце концов, опустили руки и совершенно отчаялись. Вновь на нас напал страх смерти, и слышны были большой плач и жалобы. Я и Флеминг взяли каждый по два пустых бочонка из-под водки, связали их веревками и повесили себе на шею; мы сели на верхнюю каюту в том мнении, что если корабль затонет, то в таком виде мы тем скорее попадем на сушу к нашим спутникам или живыми или же в виде мертвых тел. Во время столь большой опасности корабельный плотник Корнилий Иостен спустился вниз в погреб, который теперь уже никем не оберегался, и так напился водки, что потерял сознание и упал замертво на палубе; мы бы и не знали, что с ним случилось, если бы его не выдал сильный запах водки, шедший от него. Другие боцманы не покладая рук продолжали усиленную работу и увещевали людей наших еще потрудиться пару часов, так как, может быть, буря уляжется, и Бог пошлет помощь. Тут стали вновь даваться обеты, обещаны были милостыни бедным, и работа была продолжена с тем, чтобы хотя продержать судно над водой. Мы вывесили сигналы в виде белых платков и несколько раз стреляли из орудий, чтобы указать на сильнейшую нашу опасность и просить о помощи.

Хотя бывшие на берегу достаточно видели и слышали нашу опасность и принимали ее к сердцу столь же, как и сами мы, находившиеся в опасности, а послы совершали всяческие усилия и Брюг[ге]ман даже с обнаженной шпагой гнал наших простых служителей в воду, чтобы они отъехали в персидских лодках на некоторое расстояние от берега, тем не менее не было никакой возможности, чтобы в такую погоду кто-либо попал к нам. Хотя к утру ветер несколько поулегся, тем не менее разгневанное море было так беспокойно и гнало одну волну за другою к берегу так, что никакая работа ничего не могла поделать с ними.

Не видя и после полудня никакой помощи с суши и узнав от шкипера, что держится лишь большой главный якорь, и в то же время опасаясь, как бы к вечеру вновь не поднялась буря, я под секретом спросил у главного боцмана, что теперь делать, не лучше ли при таком положении корабля выброситься на берег, чтобы, по крайней мере, спасти людей. Этот, а также и другой еще боцман полагали, что корабль вряд ли еще долго выдержать все то, что он уже выдержал, и что, по их мнению, было бы хорошо, если бы я поговорил об этом с наиболее видными людьми на корабле и потом переговорил от их имени со шкиперами. Однако когда маршал и я спросили шкиперов об их мнении, то они сказали: если люди не поленятся работать, то корабль еще продержится некоторое время, так как у них еще имеется большой якорь и канат, да и погода представляется сносной. В то же время они и боцман указали на следующее обстоятельство, которое, по-видимому, они больше всего принимали к сердцу: если у них больше не окажется под ногами судна, то в нашей свите они будут самыми жалкими и презираемыми лицами, и для них жизнь будет хуже смерти. Они также опасались, что потеряют свое жалованье и свой достаток. Хотя и выражая предположение, что будь тут посол Брюг[ге]ман, то он давно бы уже приказал с кораблем выброситься на берег, шкиперы, все-таки, противопоставляли свое мнение нашему. Люди наши с униженными просьбами и жалкими воплями стали приставать к нам, убеждая добиться того, чтобы корабль направили к суше и спасли их.

Шкиперы и боцманы, наконец, заявили, что, если мы ручаемся избавить их от убытков в случае какого-либо ущерба им, то они готовы выброситься на берег; для этой цели они потребовали от нас подписей и печатей. Вследствие этого мы, за подписью всех нас, дали им ручательство, которое, по общему их желанию, было составлено в такого рода выражениях:

“Во имя милосердного Бога мы нижепоименованные, во время настоящей большой опасности, которой мы вновь, по Божьему соизволению, подверглись, условились со шкипером Михаилом Кордесом и Корнилием Клаус(ен)ом относительно нашего корабля и по достаточном обсуждении постановили так: хотя вышеупомянутые шкиперы и указывают, что в настоящее время погода споена, якорь и канат еще в исправности и, если люди хорошенько помогут в работе, то корабль еще может быть сохранен, мы, тем не менее, сочли за лучшее выброситься с кораблем на берег по следующим причинам: наш корабль в настоящее время в плохом состоянии, разбит и заливается водой; он потерял руль, грот и бизань-мачты, потерял 2 якоря и корабельную лодку; народ весь изнурен постоянным бдением и работой, а в столь позднее осеннее время нельзя надеяться на постоянство погоды даже в течение половины дня. Вследствие этого мы находимся в крайней опасности для жизни, а между тем убеждены, что господам послам не столько нужен корабль, сколько нужны люди и груз, а более всего люди, которые, при подобных обстоятельствах, весьма легко все могли бы погибнуть, но могут быть сохранены, если выброситься на берег, не говоря уже о других причинах [к подобному решению], о которых будет сказано господам послам. Чтобы теперь и шкиперов и боцманов привлечь на сторону нашего предприятия, мы обязались избавить их от всякого ущерба и в этом выдали им настоящее ручательство. Написано перед Низовой на корабле “Friedrich” 16 ноября 1636 г.”.

Когда после выдачи ручательства шкиперы опять стали колебаться и противоречить, а тоскливые просьбы и мольбы народа, по-видимому, имели превратиться в нетерпение и опасное ожесточение, стали раздаваться крики: “Смотрите, шкиперы, что вы делаете! За все души, которые теперь пропадут и погибнут из-за вашего упорства, вам придется дать ответ на страшном суде!” Шкиперы сказали: “Если мы выбросимся, и корабль разобьет в куски, то мы все же не все живыми выйдем на берег. Кто тогда даст отчет за потонувших?” Мы отвечали: “Так поступаем мы не преднамеренно. Нужно решиться на это; пусть лучше несколько человек спасутся, чем никто!” Весь народ на это стал кричать: “Да! Да!” Каждый готов был идти па опасность, потому что и так приходилось рисковать; все мы уже находились наполовину в пасти смерти. После этого маршал и я должны были подойти к якорному канату и дать первый удар по нему; затем боцманы совершенно отрубили его, срубили и фок-мачту, и корабль понесло к берегу. Так как корабль был внизу плоский и не имел киля, то он тихо сел на песок, приблизительно в 30 саженях от суши. Один из боцманов обвязал канат вокруг тела, подплыл к берегу и при помощи людей, стоявших на берегу, притащил судно поближе к суши. Послы и другие люди, которые были сильно опечалены нашим несчастьем, считали нас уже погибшими и уже молились за наши души, столь же сильно были обрадованы нашим благополучием и прибытием, приняли нас со слезами радости на глазах, а некоторые даже в радости бросились к нам в воду и на плечах вынесли нас на берег. Когда мы захотели, извиниться перед послами из-за нашего решения, принятого в беде, и за то, что выбросились на берег, мы узнали, что посол Брюггеман уже давно приказал Корнелию Клаус(ен)у, чтобы он, в случае нужды, посадил корабль на мель у берега, и даже хотел нам сообщить об этом своем желании помощью двух вырванных из записной книжки листов, если бы только оказалось средство добраться до нас.

 

Глава LXXXI

(Книга IV, глава 16)

О свойствах Гирканского или Каспийского моря

Это море у различных наций и племен имеет различные названия. Древнейшие народы называли его морем Хозара, как о том напоминает Бохарт [280]Бохарт . Bochartus, латиниз. фамилия франц. богослова Бошара.
в своем “Phalec”; Ортесий в “Thesaurus georgaphicus” указывает на то же неправильным названием Кунзар, и об этом же говорить Nubiensis Geographus (parte VII-ma climatis V-ti, pag. 263). Причина этому та, что род Фогармы [281]Фогармы . См. книгу Бытия, гл. X, ст. 3.
, Гомерова сына (всех в этом роде было 10, а старший был Хозар), жил, как говорят, по берегу этого моря и далее вверх по реке Итиль или Волге; на это указывает вышеназванный Бохарт, на стр. 226, в I части, на основании таблиц Измаила Абульфеды.

Nubiensis [282]Nubiensis Нубийский, мусульманский анонимный географ.
, по имени расположенной у того же моря провинции, называет его Таберистанским. Мавры зовут его Богар Корсун, как зовется ими и Аравийский залив. Персы зовут его Кюлзум, каковое имя дается и Красному морю, как видно из Nubiensis'a на том же месте и на той же странице. Обыкновенно оно у писателей называется Гирканским или Каспийским по расположенным здесь местностям и народам, иногда же, по расположенному в Ширване городу Бакуйе [Баку], его зовут Бакинским морем. Русские называют его Хвалынским морем.

Море это вовсе не имеет той формы и вовсе не соединено и не сливается с океаном или с открытым морем, как о том пишет Дионисий Африканский или Александрийский: “Каспийское море имеет такого рода форму, что побережье его как бы изгибается в виде круга. Несомненно, что начинается оно из океана, который с севера ударяется в скифское побережье”.

Этому писателю, который, во времена императора Августа, как видно из биографии его, будучи еще молодым человеком, написал книгу по географии, но моря этого не видал сам, следуют многие выдающиеся авторы, так, например, Помпоний Мела, писавший во времена Клавдия, кн. III, стр. 185: “Море Каспийское сначала врывается внутрь суши узким и длинным проливом вроде как он реки, и в том месте, куда направляется прямое его русло, разделяется на три залива: против самого устья — Гирканский залив, налево — Скифский, а направо тот, который в собственном смысле называется по имени всего моря Каспийским”.

Плиний, во II кн., гл. 67: “Поблизости же, под тем же созвездием (в той же местности) от востока из Индийского моря целая часть склоняется к Каспийскому морю”, и в VI книге, гл. 13: “Каспий из Скифского океана вытекает в противоположные части Азии. Прибрежные жители именуют его разными именами, из которых наиболее известны “Каспийское” и “Гирканское море”.

Основываясь на этом, Солин, обезьяна [т. е. подражатель] Плиния, живший во времена Веспасиана, пишет в главе XXVII, стр. 148: “Каспийское море, разливающееся через хребты Азии, впадает в Скифский океан”. То же пишет и Марциан Капелла, в книге VI, на стр. 147: “Здесь персидская граница примыкает к стране скифов, а именно к Скифскому океану и Каспийскому морю, через которые можно пройти к Восточному океану”. Страбон также того мнения, что это лишь морской залив большого океана, а не закрытое море. В книге II, стр. 83, он говорит: “Океан соединен со многими заливами, из которых наибольшие — четыре: северный из них называется Каспийским морем или Гирканским, далее следует Персидский залив, залив Аравийский” и т. д.

Василий Великий, святой человек, одобряет этих писателей, говоря (“Homil. IV in Hexameron.”, pag. 47); “Есть лишь одно море. Хотя и полагают, что Гирканское и Каспийское моря такие, которые стоят отдельно, ограниченные в своих пределах, но если обратить внимание на труды лиц, которые занимались описанием земель, то окажется, что и эти моря с помощью проливов соединены со всеми, и что все направляются к величайшему морю”. Макробий также склоняется к этой мысли, но все-таки он несколько сомневается и говорит: “По нашему свидетельству, однако, не следовало бы описывать это море (Каспийское), так как положение его продолжает оставаться неизвестным для нас” (“In somn. Scipionis”, кн. II, гл. IX, стр. 78).

Я лично стою на стороне Геродота и Аристотеля; последний из них пишет: “Гирканское и Каспийское моря отдельны от внешнего моря, и вокруг всего побережья их живут люди”, а первый: “Море Каспийское существует само по себе и не соединяется с другими”. Это — особое море, не имеющее ничего общего с большим морем; отовсюду оно окружено берегами и по праву может быть названо “Средиземным морем”.

Все это подтвердили мне и гилянцы, живущие с западной стороны этого моря, и другие персы, которых я старательно об этом спрашивал.

Длина Каспийского моря обыкновенно писателями определяется в 15, а ширина в том месте, где она больше всего, в 8 дней пути — если ехать безостановочно все время на веслах, не прибегая к помощи ветра. Если же я захочу расположить границы этого моря но городам и местностям, находящимся на берегу и определенным мною не только из “Каталога долгот и широт”, полученного от персов, или из “Fragmenta astronomica” Иоанна Гравия, но и на основании личных исследований, то окажется, что длина моря простирается не так, как указывалось до сих пор на обыкновенных картах, с востока на запад, но с севера на юг, или от полуночи к полудню, а ширина от востока к западу, или от восхода к заходу. Длина от начала моря у Астрахани вплоть до Ферабата равняется 8 экваториальным градусам и, следовательно, 120 немецким милям, ширина же от области Хварезм [283]Хварезм — Хива.
до Черкасских гор составляет 6 экваториальных градусов или 90 миль.

Некоторые из добрых моих друзей из Лейпцигского университета, увидя в моем первом издании карту Персии, писали мне, ставя в упрек, что я так расположил Персидское [Каспийское?] море: “Это против мнения, бывшего до настоящего времени у всех географов”. Но так как я — как уже сказано — получил лучшие известия об этом деле, то я могу не обращать внимания на мнения других. Говорят так: “Из-за ошибки одного ошибаются все”. Дионисий Александрийский по ошибке расположил море неправильно, а другие, не видевшие моря, последовали его примеру. Море не имеет прилива и отлива, как другие моря, хотя Курций в указанном выше месте как будто так думает. Если же вода иногда не только поднимается у побережья, а иногда — особенно на западной стороне — даже заливает его, то это следует объяснить ветром, дующим с моря. При тихой погоде вода всегда держится на одном уровне. В середине, говорят, так глубоко, что даже на глубине 60 или 70 сажен нельзя достигнуть дна. Едва в 6 или 7 милях от дагестанского берега мы, как выше сказано, опустив лот на глубину 30 сажен, не нашли грунта.

В это море впадают многие реки: когда мы ехали в Персию, мы не верили, что их несколько сот, но на возвратном пути вполне этому поверили. За короткое время пути от Решта до Шемахи, в течение 20 дней пути мы прошли через 80 больших и малых рек. Наиболее важные и значительные из рек, которые мы видели, были: Волга, Араке, соединяющийся с Курою, Кизиль-узень [284]Кизиль-Узень . В подл.: Kisel-Oisen
, Быстрая, Аксай и Койсу. Кроме того, с севера впадают Яик и Ем[ба] [285]Емба . В подл.: Jems
, а с юга и востока: Ниос, Окс [286]Окс — Аму-Дарья.
и Орксант [287]Орксант — Сыр-Дарья.
, именуемый у Курция Танаисом.

Многие удивляются, откуда это происходит, что это море поглощает в себе столь много рек, но не имеет заметного выхода. Некоторые полагают, что, ввиду своей замкнутости, оно отводится в океан и открытое море через скрытые каналы или лазейки под землею. Этого мнения Сварий, а на основании его и Цэзий “De mineralibus”, кн. I, гл. VI, стр. 57 где сказано: “Сварий в кн. II о шестидневном творении, в гл. VI, говорит правильно: “Нужно думать, что если у Каспия нет никакого внешнего сообщения с океаном, за то должно быть какое-либо подземное”.

Персы сообщили нам, что к югу между Табристаном и Мазандараном, недалеко от Ферабата, имеется большая пропасть, куда устремляется море, исчезая под горы. Но что может значить этот единственный выход при столь многих впадающих реках? Я лично полагаю, что с этим морем и реками происходит то же, что и с величайшим морем и реками. На этот счет имеются различные мнения, как можно прочитать у более сведущих в естествознании в сочинениях “De generatione fontium”, т. e. о происхождении источников и рек. Николай Кабеус говорит в комментариях к “Метеорологике” Аристотеля о нескольких подобных мнениях. Перипатетики полагают, что невозможно, чтобы реки выходили из моря и затем шли к нему под землей; да и противоречило бы естественному закону движения, если бы тяжелые вещи шли вверх.

Некоторые полагают, что земля, равно как и небо, имеют своих разумных духов или ангелов, управляющих внутри движениями и поднимающих из глубин воду.

Другие опять-таки говорят, что земля как бы животное, имеющее свой дух и душу, которыми все части земли как бы снабжаются жизнью и приводятся в движение. Поэтому воды естественной силой проходят сквозь скрытые жилы земли, и поднимаются к горам, как и в человеке кровь от печени идет к сердцу и через полую вену (vena cava) поднимается вверх и к голове: таким образом, хотя влага сама по себе и тяжела, все-таки естественная сила заставляет ее подниматься. Отсюда выводят, что не искусственным, но совершенно естественным движением является и то, что из центра или середины земли вода поднимается на высочайшие горы.

Лично у Кабеуса два мнения. Во-первых, он полагает, что высота моря не везде находится на одинаковом расстоянии от центра земли и что поэтому уровень моря в одном месте выше, чем в другом, хотя моря и соединяются проливами или узкими проходами: например, уровень Индийского океана много выше уровня Средиземного моря и т. д. Но откуда же в таком случае получаются реки, которые с высоких индийских гор втекают в Индийский океан? И почему же уровень и высота морей, если последние друг с другом соединяются, не делаются, в конце концов, одинаковыми? Тем более ведь, что высшее море через реки стекало бы в низшее. Это, по его словам, может происходить следующим образом: так как известно, что существует подземный жар, вызывающий происхождение металлов и камней, и так как земля во многих местах состоит из песчаников или из скалистых пород с трещинами или же оказывается губчатого строения, и поэтому впитывает в себя морскую воду, то и происходит, что внутренний жар превращает воду в пары, которые затем через скрытые трещины и ходы подымаются вверх и здесь, под холодными сводами, как бы в дистилляционной печи, опять превращаются в воду и вытекают в качестве потоков пресной воды, так как ведь соль при дистилляции всегда остается на дне. В тех случаях, когда подобные пары прорываются наружу, они превращаются в дождь. Таково, по его словам, было и мнение Аристотеля, говорившего, что “из сгущенного воздуха в пещерах земли образуются источники”. Об этом в означенном трактате (lib. и, textu 62) сказано подробнее.

Скалигер полагает, что вытекание воды или источников происходит вследствие тяжести воды в море, которая большей частью не находится спокойно на своем месте, но приподнята, так что верхние слои давят о нижние, которые насильно вдавливаются в щели и трубы внутри земли и принуждены подниматься выше, чем самое море. Это он доказывает рисунком, изображающим массу земную, в которой 2 части воды и одна лишь часть суши. Он говорит, что Творец весьма мудро поднял на земле такие высоты, чтобы влага, выбрасывающаяся из них, могла служить на пользу творениям. Он прибавляет, хотя и в виде шутки, но для размышления: “Нельзя обойти и того, что говорил среди собутыльников полумонах: “есть в земли вены, в которых тянется вода, как кровь в венах животных”. Это замечание я прибавляю тебе для смеха, после этих костей (post haec ossa)”.

Это мнение Скалигера довольно-таки приемлемо; с ним совпадает и изречение Соломона, говорящего: “Вся вода приходит из моря и возвращается к нему”. Теряет же она соль свою ввиду многих окольных путей, по которым она должна идти. Поэтому-то Скалигер (“Exercit.” 50) и говорит (что и мы сами узнали на опыте): “ключи тем преснее (слаще), чем дальше они от моря”.

Нет ничего противоречащего в том обстоятельстве, что подобные ключи иногда стекают с высот очень высоких гор: так как ведь земля и вода вместе образуют круглый шар, то высота этих гор не слишком велика. На возвратном пути из Персии, между Дербентом и Шемахою, у деревни Сорат (которую некоторые зовут Бахель), я поднялся на довольно высокий холм, взял для забавы астролябию в руки, поставил диоптру на горизонтальную линию и обратился в сторону моря, находившегося в 2 милях отсюда, так что я вполне мог заметить высоту моря. Я должен, однако, признать, что тогда ветер был несколько бурный. Варений, говорящий в своей “Geographia” об этом моем наблюдении, предполагает, что ветер мог поднять волны, которые во время бури ходят очень высоко и коротко. Квинт Курций в VI кн. пишет, будто это море более пресное, чем вода в других морях. Полибий же в IV кн., стр 309, Страбон в I кн., стр. 34, и Арриан приписывают то же свойство Черному морю и причиной этого явления считают многие впадающие сюда реки, что замечается и в Каспийском море. Если признать мнение Курция, то нужно признавать его лишь по отношению к гирканскому или, по нынешнему названию, гилянскому побережью, где, действительно, вода, ввиду многих впадающих сюда рек, пресна. Как говорит Овидий, “de Ponto”:

Однако если рассмотреть его подальше, от берега, то окажется, что оно столь же солоно, как лишь может быть открытое море. 12 ноября, когда мы ночью во время бури оказались несколько подальше в море, я нарочно, в целях удостоверения, попробовал на вкус эту воду. Преснее ли она (как пишет Скалигер о всех морях) внизу на дне, чем вверху, я не имел желания испробовать. Скалигер объясняет это следующими словами: “солнце и воздух вверху высасывает чистую и пресную воду, оставляя густую и более соленую”. По той же причине, по его мнению, в начале создания море было пресным, а со временем сделается еще более соленым, так как оно поглощает в себе постоянно столько пресной воды из рек.

Весьма возможно, что во времена царя Александра море это было известно лишь у побережья, так как, по словам Арриана (кн. VII), Александр приказал на Гирканских горах (полных леса) рубить лес и строить корабли для исследования моря. Следовательно, Курций упоминает лишь о том, что тогда уже было известно о морской воде.

Наши послы хотели и твердо решили, чтобы наши корабль и шлюпка, если бы они сохранились, исходили, за время пребывания нашего у шаха персидского, это море вдоль и поперек и собрали правильные сведения о его расположении. Последнее легко могло бы совершиться, если бы кораблекрушение не разрушило это предприятие.

По этому морю летом ходят персы, татары и русские; так как у них плохие и скверно защищенные суда, которые могут ходить только перед ветром (фордевинд), то они никогда не отваживаются в середину моря, но всегда остаются вблизи суши, где они могут бросить якорь.

Здесь мало хороших и безопасных гаваней. Место между Дженцени [288]Дженцени . Иначе — Джецени (Чечень).
и сушей за Терками считается убежищем для судов, вследствие чего здесь всегда останавливаются и ночуют персы. Они устраивают себе прибежища и у Баку, Ленкорани и Ферабата, смотря потому, откуда ветер и как им легче спастись у подветренного берега. Лучшая гавань на всем море расположена к востоку, на татарской стороне, в Ховарезме и называется Мингишлак [289]Мингишдак — нынешний Мангышлак.
; по ошибке в описании путешествия Дженкинсона она названа Manguslave.

Чтобы, однако, вода в открытом море была черна как деготь и смола, как пишет о том Петрей в своей хронике (fol. 120), этого я и не замечал и не слыхал. Точно так же неверно и то, что он говорит об островах этого моря, будто они населены и на них расположены многие красивые города и местечки. На самом деле, нет на всем море ни одного острова, на котором были бы расположены несколько домов, не говоря уже о городах, за исключением разве Энзиль у Ферабата, где, ради хорошего пастбища, несколько пастухов имеют свои жилища. Я старательно расспрашивал гилянцев и других жителей каспийского побережья, находятся ли и теперь в море такие большие змеи, о которых Курций упоминает по поводу означенных мест. Однако все говорили, что ничего подобного не знают. Точно так же неизвестна и та рыба, о которой Амвросий Кантарен упоминает в своем “Itinerarium”, приложенном Петром Бизарром к его сочинению “de rebus Persicis”, и которое и сам Бизарр по Кантарену описывает в книге XII, стр. 327, а именно: будто в Каспийском море ловится круглая рыба без головы и других членов тела, длиной в 1 1/2 локтя; из этой рыбы жители будто вытапливают жир, который жгут в лампах; из него же якобы приготовляют верблюжьи мази, продающиеся по всей стране. Я получил на это в ответ, что им нет нужды вытапливать жир из рыбы, так как в этой области очень много нефти, которой они могут пользоваться для подобной цели.

Эта нефть — особое масло, которое около Баку и близ горы Бармах из постоянных колодцев в очень большом количестве вычерпывается и в мехах развозится большими возами по стране, как мы сами видели, для продажи. Мне сообщили, однако, что, действительно, в море имеется большая рыба нака (т. е. поглотитель), с короткими головой и брюхом, большим ртом и круглым хвостом; она диаметром в 2–3—4 локтя и очень опасна и вредна для рыбаков. Она, обыкновенно, свешивает голову вниз, а хвостом может опрокинуть лодку, если та не будет достаточно осторожна. Подобной же опасности следует остерегаться от белуг, которые очень многочисленны и велики. Поэтому рыбаки и не решаются заходить в море в те места, где глубина более 4 сажен.

Это известие, вероятно, имел в виду Помпоний Мела, когда он писал в своей “Geographia”: “Это море страшно из-за чудовищ более, чем всякое другое, и поэтому менее судоходно”; иначе ничем это мнение нельзя подтвердить, так как о других каких-либо опасных морских животных ничего неизвестно. Говорят, что этих своих врагов жители в Гиляне, сейчас же напротив горы Сахебелан, где они большей частью водятся, ловят при помощи бычьей или бараньей печенки или мяса, вздетых на большие острые крючки с крепкими канатами, и вытаскивают на берег. Кроме этих рыб, в море, в противоположность мнению Кантарена и Бизарра, имеются всякие рыбы, как-то: прекрасные большие лососи, осетры, карпы, длиной более 2 локтей, особый вид сельдей, большая порода лещей, которую они зовут хашам (отличается она от наших менее высокой спиной); кроме того, швит, порода барб [Cyprinus barbatus], величиной до 2 локтей, но с мясом слишком жестким и не идущим в пищу в тех случаях, когда они величиной более полулоктя.

Суиахт — это особая порода форели, которую они обильно солят и коптят. К обеду ее приготовляют таким образом: они окутывают копченую рыбу полотняной или бумажной материей, кладут ее на горячий очаг, осыпают горячей золой и жарят; вкус ее тогда очень приятный. Ни щук, ни угрей не видать во всей стране. Когда персы в Германии в первый раз увидели, что мы едим угрей, они подумали, что мы едим змей.

Так как море очень богато рыбой, то реки, впадающие в него, сдаются в аренду и ежегодно доставляют шаху неимоверную сумму. Иногда, впрочем, налагают такой оброк на рыбаков при этом, что они терпят заметный ущерб. В наше время в городе Кескер был арендатор, по имени Шемзи, который должен был за 5 рек платить 8000 талеров; так как, однако, улов в этом году был плохой, то он потерпел убыток в 2000 талеров. Срок такой аренды считался с начала сентября до конца апреля. В это время река на некотором расстоянии от моря загораживается частоколом, и между частоколом и морем никто в это время, кроме арендаторов, не имеет права ловить рыбу. По ту сторону частокола, а также вне срока аренды всякий свободно может ловить рыбу. Сказанного про Каспийское море достаточно.

 

Глава LXXXII

(Книга IV, глава 17)

О местности, где мы выбросились на берег; как мы здесь жили

Та местность, где мы выбросились на берег, называлась Мюскюр; это была область и часть провинции Ширван или Старой Мидии. Она простирается от Дербента вдоль Каспийского моря до Гиляна, заключает в себе 200 деревень и находится под управлением дербентского султана. Страна эта повсюду весьма приятна на вид, так как деревья и трава еще зелены; почва здесь тучна и плодородна, и вся область богата рисом, пшеницей и ячменем, а также хорошими плодами. Она заросла отдельными деревьями и немногими рощами, в которых птицы весело распевали еще в декабре месяце.

Скот как зимой, так и летом ходит на пастбища; поэтому у жителей и нет привычки заготовлять много сена для своего скота. Если они его заготовляют, то для путешествующих.

Виноградные лозы подымались тут и там у заборов, выросши дикими, не будучи посажены. Некоторые, представляя прекрасный вид, поднимались по высоким деревьям на 8 или 10 сажен в вышину, обвивались вокруг ветвей и свисали вниз на 2–3 сажени.

Подобного рода виноградные лозы мы встречали на возвратном пути во всем Гиляне, особенно в Астаре, где они достигали неимоверной высоты. Здесь было много красивой пернатой дичи, как-то: фазанов, кур; в большом количестве имелись зайцы, охота на которых доставляла нам большое удовольствие. Здесь же находится особый вид лисиц, которых жители называют шакалами; они величиной с обыкновенных лисиц, которые также встречаются в весьма большом числе и именуются тулки. У шакалов на спине густая шерсть, причем волосы твердые, длинные и торчащие кверху; брюхо у них белоснежное, уши черны как смоль, а хвост меньше, чем у обыкновенной лисицы. Ночью они стаями бегали кругом деревни и жалостливо кричали, точно плакали.

У крестьян здесь имеется также очень много буйволов, на которых они перетаскивают бревна, деревья и большие тяжести. Их питание и корм состоят из шембелиле или f[o]enum graecum, которым они, как у нас чечевицей и виками, засевают целые поля. Когда оно еще зелено, его срезают, и дают в пищу буйволам и стебли и семена. Молоко коров этой породы так жирно, что дает сливки в 2 пальца толщиной и весьма вкусное масло. Сыр они, однако, никогда не готовят из коровьего, но лишь из овечьего молока.

Деревня Низабат, в которую мы направились, лежит от экватора в 41°15′; в ней едва 15 разбросанных повсюду домов, которые все построены от земли четырехугольником высотой почти в два человеческих роста; вверху они были плоски, уложены дерном, на котором можно было ходить, как на земле. Подобного рода плоские постройки обычны во всей Персии и даже во всей Азии. В летнее время видно, как люди иногда ходят взад и вперед на крышах, где иногда есть палатки, иногда и нет, как здесь едят, а ночью, чтобы иметь прохладу, спят. Тут мы особенно ясно поняли, как это произошло, что расслабленный через крышу был спущен к ногам Господа Иисуса Христа. Поняли мы и слова Христа, что тот, кто на крыше, не должен сходить вниз, чтобы принести что-либо. Внутри все эти крестьянские дома были очень опрятны и в комнатах полы выстланы коврами.

Нас поместили в Ниазабате в домах, и сначала каждый получал хорошее угощение от своего хозяина. Так как, однако, нас было много народу, и нам полагалось оставаться здесь несколько недель, деревня же была невелика и, кроме того, не имелось приказания о доставлении нам пищи, то нас, на наш счет, стали кормить не в домах, а рядом с помещением послов в палатки. Ввиду отсутствия свежего хлеба и пива, нам пришлось довольствоваться черствыми “сухарями” и пить мутную ручную воду, так как поблизости не было ключа.

Корабль, насколько можно было перетащить через воду, был разобран, и его употребили на топливо.

19 ноября наместник дербентский Шахевирди-султан прислал двух сановитых людей, один из которых был брат каухи ниазабатского, чтобы приветствовать послов. Они доставили, наряду с письмом, в подарок 2 лошадей, 2 быков, 12 овец, 20 кур, 3 больших кувшина с вином, кувшин с чистой водой, 2 корзины яблок, 5 мешков пшеничной муки; все это султан сам от себя приносил в дар. Когда послы узнали, что в письме султана говорится только об одной [лошади], то лишь одну они и хотели принять. Посланные, однако, указали на то, что султан знал лишь об одном поели и поэтому прислал только одну лошадь. Здесь же они узнали, что послов двое, и поэтому они приобрели еще одну лошадь, прекрасно зная, что султану это понравится; “все, что они — в особенности один из них, являющийся вице-губернатором в отсутствии султана, — сделают в этом отношении, будет одобрено султаном”. Когда Брюг[геман] заметил, что его лошадь не так хороша, как лошадь Крузиуса, он ни за что не захотел ее принять, как ни упрашивали его персы и как ни протестовали против обиды, наносимой этим султану. Султану также не сделано было никакого ответного подарка, столь же обычного в Персии, как и в России. Позже мы заметили, что султан во всем стал нам противиться и скорее мешал, чем помогал нашей поездке.

22 того же месяца после отправили трех лиц из свиты в Шемаху к хану или генерал-губернатору всей ширванской провинции, чтобы сообщить о нашем прибытии и просить о средствах для немедленного продолжения пути. Однако хан уже успел узнать о нашем прибытии и послал к нам проводника, с которым наши гонцы разошлись на дороге. Этот проводник прибыл 29 того же месяца в великолепной одежде, на лошади, прекрасно разубранной и украшенной многими камнями бирюзы, любезно приветствовал послов и сообщил им, что шемахинский хан назначил его мехемандаром (так называют они пристава или проводника) и прислал его для того, чтобы он снабдил послов всем необходимым по части провизии, подвод и лошадей и доставил в Шемаху. Этого проводника вместе с персами, прибывшими с ним, довольно долго угощали разными водками и плодами и увеселяли салютами и музыкой, которую они особенно любили слушать и о которой часто просили. Мехемандар в свою очередь прислал нам 5 овец, 3 кувшина вина и несколько гранатовых яблок.

30 ноября вернулись наши гонцы из Шемахи с сообщением, что хана встретили не в городе, а в нескольких милях впереди его в палатках, с 400 человек. Гонцов любезно встретили и сообщили мы, что всякие меры уже приняты, и что навстречу послам послан мехемандар для помощи им. Далее было сказано, что хану известно о прибытии нашем в числе 300 человек; известие об этом уже послано шаху, которому мы все будем приятными гостями даже в том случае, если бы нас оказалось вдвое больше. [Как тут сказали], шах — их царь — уже давно услышал о посольстве и с нетерпением дожидается его. Хан также старательно расспрашивал под секретом нашего переводчика Рустама о наших нраве, жизни, обычаях и т. п.

Когда наш мехемандар узнал от нас, сколько нам требуется лошадей и подвод, а султан дербентский не захотел дать нам с собой такого количества из своей области, то он собрался в путь, чтобы набрать их в шемахинской области. Нам пришлось тем временем ждать целый месяц.

В течение этих дней шахский купчина, перенесший на море большую опасность, благополучно прибыл в это место.

24 того же месяца прибыла еще небольшая лодка с 5 лицами, которые одни лишь спаслись, после пятидневных скитаний по морю, с персидского судна, шедшего в Гилян и 13 того же месяца ночью во время сильной бури залитого водой и жалким образом затонувшего с товарами и 50 людьми экипажа.

Как велика была сначала наша радость, когда мы наконец добрались до давно желанной персидской земли после столь многих перенесенных нами бед; столь же сильно она была отравлена нам большой досадой и заметным ожесточением нравов, распространившимися во всей свите с самого вступления в страну и долго продолжавшимися из-за упрямства одного из главнейших лиц в нашей среде. Впрочем, вежливее будет промолчать об этом, чем приводить подробности.

Некоторые из нашей среды, одновременно отправившиеся из Мейссенской земли и Саксонии и постоянно державшиеся дружелюбно вместе, в первый день декабря, чтобы утешиться в досадах, отправились гулять в поле. Не только прекрасная, как бы летняя погода, но и приятный зеленый лес, изящно смешанный с виноградниками и гранатовыми деревьями, заставили нас присесть на приятном пригорке, который ручкой, дугой окаймлявшей его с приятным ропотом, превращался почти в полуостров; здесь мы услаждались воспоминаниями о добрых друзьях, оставленных нами в Германии. Улучшению нашего расположения сильно способствовал еще наш дорогой друг г. Гартман Граман сохранившимся у него запасом ветчины, вяленых бычьих языков, испанского вина Аликанте и водки. Это место, расположенное недалеко от деревни, мы с тех пор посещали зачастую и между прочим среди трав и цветов, которые здесь достигали необыкновенной величины, встретили очень много “небесных ключей” (Himmelschlussel) и нарциссов.

9 того же месяца прибыл татарский князь из Тарку с братом своим, бывшим у нас в Терках, и со свитой в 20 человек, для посещения послов. Так как в Ниазабате ему негде было поместиться, он поселился в соседней деревне и на следующий день отправил послам в подарок быка, несколько овец и две больших корзины с яблоками; ему в ответ подарили несколько локтей материи, атласу, водки и табаку. Он сообщил нам, что к нему пришел гонец из Терок, сообщивший, что дагестанский шемхал султан Махмуд, живущий на Койсу, с несколькими сотнями человек напал на его страну. Он просил по этому поводу послов, чтобы они помогли ему некоторым количеством пороха. Ему подарили бочонок в 80 фунтов.

В этот день наш мехемандар снова явился и обнадежил нас относительно нашего отправления в путь, которое имеет быть не позже как через 14 дней, когда не только из шемахинской, но и из дербентской области придет достаточно верблюдов, лошадей и подвод. Действительно 12 кое-какие и прибыли, но ночью все они вновь разбежались. Мехемандар извинил их тем, что в эту ночь выпал снег и было так холодно, как в течение многих лет не бывало, а персы не привыкли ехать в такую погоду, да и, к тому же, верблюды, ввиду своих круглых ног, не могут подвигаться вперед на скользком пути. Кроме того, поездка в Шемаху, куда считается 20 фарзенгов или миль, была бы очень тяжела, если бы направиться через горы, где мало деревень. Бывало, по его словам, немало случаев, что караваны замерзали в горах за отсутствием дров; поэтому нам пришлось ждать еще 10 дней. В течение нескольких ночей была холодная снежная погода, но обыкновенно после этих дней наступало приятное солнечное сияние, которое опять удаляло снег. Мы, впрочем, полагали, что все сказанное — персидская выдумка, на каковые персы очень щедры, и что цель ее — задержать нас до тех пор, пока не придет приказание от шаха, как нас принять и угостить: до сих пор мы кормились на собственные деньги.

В течение этих дней п[осол] Б[рюггеман] велел разрубить и сделать для пушек лафеты из нескольких толстых бревен, которые, по словам персов, с большими затратами были доставлены издалека на берег для шахского судостроения; это было сделано, хотя персы и утверждали, что, в случае отнятия нами лучших бревен, в нынешнем году не придется строить шаху корабля. Однако на жалобы дань был такого рода отзыв: “С этим народом нужно всегда так поступать; чего они добровольно не дают, то нужно брать насильно”. Персы, однако, и здесь поступили по-своему. Когда мы собрались в путь, нам доставили поменьше лошадей, так что лафеты остались лежать, а пушки пришлось нагрузить на верблюдов.

21 декабря прибыли как шемахинский, так и особый дербентский мехемандары, доставив 40 верблюдов, 30 подвод с волами и до 80 лошадей; багаж был нагружен и с немногими служителями отправлен вперед. Когда послы захотели идти следом с остальными людьми, с кухнею и постельными принадлежностями, то для 94 человек едва осталось 60 лошадей для верховой езды. Мехемандар клялся головой шаха, что для него было невозможно в короткое время собрать больше лошадей, что мы находимся в области султана дербентского, которого мы настроили против себя враждебно: этот султан теперь проявляет свое недовольство нами; поэтому, по словам мехемандара, нам следовало, чтобы еще больше не потерять времени, собраться в путь и идти дальше, как мы лишь могли; как только мы прибудем в область хана шемахинского, он брался в достаточной мере пополнить недостающее у нас.

Поэтому мы 22 декабря собрались в путь из Шазабата, где простояли 5 недель. При этом некоторые, а именно мальчики, должны были подсесть на лошадях сзади, а другие, как-то: лакеи, драбанты, солдаты и другой простой люд, — идти пешком. Путь шел вдоль персидского побережья к югу. Мы переправились через 4 небольших реки и к вечеру прибыли в деревню Мордов, через 4 больших мили; она принадлежит к Шемахе. Крестьяне жили вроде татар под Астраханью, в очень плохих, сплетенных из камыша и гибких прутьев круглых домах, которые они зовут оттак. Так как дров в этом месте не было, то мы, особенно те из нас, что перешли через реки и воду, имели плохой ночлег.

Мордов по-турецки обозначает болото, так как кругом и рядом с этой деревней большое болото и трясины, которые из-за многих ключей и в самую суровую зиму не замерзают. Поэтому именно в зимнее время там более всего ловят лебедей, и пух их идет на постели шаха. В этой, как и в соседних деревнях, живет нация, именуемая падар; у нее особый язык, несколько родственный турецкому и персидскому. Они турецкой веры, но имеют еще особые суеверные обычаи. Горячие кушанья у них стоят до тех пор, пока они сами собой не остынут совершенно, став удобными для еды. Никто не смеет дуть на них; и если это сделает, по незнанию, кто-либо из зашедших в их дом иностранцев, то пищу, как нечистую, нужно выбросить.

Здесь посол Брюг[ге]ман призвал к себе кауху или начальника ниазабатского и стал ему выговаривать за то, что султан дербентский дурно поступил с нами: он, посол, в самом сердце обижен тем, что ему приходится видеть, как люди, дорогие ему, как собственные глаза его, потому, что они обязаны жить и умереть с ним, — принуждены были сделать столь трудное путешествие пешком через многие болота и речки. Он говорил, что не может не пожаловаться на это шаху. Кауха возразил: они не полагали, что наш багаж столь велик и требует такого числа лошадей; к тому же он не знает, зачем мы хотели взять с собой паруса корабля, пушки и очень тяжелые деревянные подставки, на которых стояли орудия для каменных ядер; неужели мы думаем, что у шаха в стране нет дерева и т. д. Султан же, без сомнения, ответит на жалобу. На следующее утро наш мехемандар доставил еще 20 лошадей. Послы велели некоторым из простого люда и боцманам, разбив в куски ничего не стоящие ящики и бочки, прибавить хорошие вещи в другие [вместилища]. Затем мы направились дальше и прошли 3 мили до деревни Тахоуси, лежащей в долине и построенной из красивых домов.

24 того же месяца мы прошли еще 3 мили дальше до горы и высокой скалы Бариах и зашли в открытый двор, расположенный под горой. Такие дворы или убежища, называемые у них караван-сараями, построены в Персии, ввиду пустынности и неизвестности страны, у больших дорога там и сям в большом количестве; каждый из них на расстоянии дня пути от другого. В большинстве их не имеется ничего, кроме пустых сводчатых помещений и конюшен, поэтому провизию и корм нужно везти с собой. Когда здесь дербентские возчики заявили, что думают вернуться со своими верблюдами и лошадьми обратно и что мы должны будем ждать других подвод из Шемахи, послы барабанным боем и трубами велели созвать людей и показали вид, точно они все предполагают пешком идти в Шемаху, оставив багаж позади на ответственности возчиков. Тут возчики одумались и остались на месте.

Этот караван-сарай был очень старым зданием, выстроенным из больших квадратных камней; он был построен четырехугольником, с каждой стороной в 42 шага. Вверху над воротами были две камеры, в одной из которых мы нашли некоторые еврейские буквы [290]еврейские буквы . Олеарий знал древнееврейский язык, но смысл начертанных букв остался для него неясным. Четыре своеобразных знака, может быть, не имеют характера письмен.
.

Внутри и вне тех же помещений нашли мы несколько письмен.

25 декабря, в день Рождества Христова, справив в большой конюшне наш праздник и богослужение, некоторые из нас пошли посмотреть высокую гору и скалу, о которой персы нам много рассказывали и баснословили.

Эта гора лежит в двух выстрелах из мушкета от каспийского побережья; она видна издали, кругла и сверху увенчана высокой круглой скалой, которую по-турецки зовут Бармах (“палец”), так как, подобно простертому вверх пальцу, она поднимается высоко над другими горами. С правой стороны из долины вверх извивается дорога; так как, однако, она нам была неизвестна, то мы с большой опасностью вскарабкались вверх. Воздух вверху мы застали столь холодным, что дерн и травы, довольно длинные, были покрыты льдом, как леденцами, в то время, как внизу в караван-сарае было тепло и погода приятная. По старым развалинам и остаткам стен на горе можно было легко заключить, что здесь, вероятно, стояло великолепное здание и прекрасное укрепление: у подножья высокой скалы Бармах находится ровное место в 50 квадратных сажен, которое было защищено толстыми стенами и 4 башнями; посередине его находился очень глубокий из камня сложенный колодец и невдали от него две могилы, покрытые большими круглыми камнями; особо стояла у северной части, у самой скалы, большая часть стены из больших вытесанных цокольных камней, составлявших, вероятно, особое укрепление. Отсюда по нескольким высеченным ступеням можно было проникнуть почти до вершины скалы, где опять находилось особое высеченное из камня сводчатое здание, которое могло служить третьим оплотом. Говорят, эта крепость построена Александром и разрушена Тамерланом. Некоторые из нас уселись на скале и дали друг другу обеты в искренней и постоянной дружбе. Мы сорвали несколько смокв, которые тут и там росли в старых стенах у щелей в камнях, и вернулись вниз по верной дороге. Тем временем внизу под нами шел дождь, между тем как вверху на горе был прекраснейший воздух и мы видели под собой туман, представлявший тучи.

26 того же месяца мы в очень теплый солнечный день поехали дальше, велев багажу идти обходным путем по равнине у города Бакуйе [Баку]. На лошадях мы переправились через горы и к вечеру, пройдя 5 миль, прибыли к деревне Ханегэ, лежащей среди суровых гор; здесь имелись хороший мед и всякие фрукты, но вода была гнилая.

27 того же месяца путешествие опять шло 5 миль дальше к деревне Пюрмара(а)с, лежащей в 3 милях от Шемахи. Здесь похоронен персидский святой, по имени Сеид Ибрагим. Персы говорили, что это древнее место погребения и что Тамерлан, который вообще все в этих местах опустошил, его не тронул. Оно окружено каменными стенами и двумя дворами и построено и украшено вроде замка. Наши послы захотели посмотреть могилу, но их не пожелали пустить дальше переднего двора, где находились много надгробных камней. Так как я, тем не менее, хотел подойти несколько поближе и все-таки посмотреть могилу, то я к вечеру опять собрался в путь к персидскому двору, взяв свою записную книгу в руки, и записывал арабские письмена, там и сям высеченные в стенах, чтобы усыпить бдительность мимо идущих персов. Когда я увидел, что персам, полагавшим, что я поступаю так в честь их святого, мои поступки нравятся, я отважился на большее и прошел через дверь к верхней площади, где находился вход к могиле святого, и где все стены также были покрыты письменами и молитвами. Не заметив в течение получаса никого, я, наконец, прокрался в дверь, запертую лишь деревянным засовом, и осмотрелся внутри хотя и в страхе и ужасе: здесь находились разные своды, в которые свет падал сквозь узкие окна. В переднем своде стояла высокая каменная гробница высотой в 2 ступени, наискось к дверям; она была окружена решеткой. По левую сторону можно было через дверь пройти в светлый выбеленный ход, выложенный прекрасными коврами. На стене было написано большими черными буквами:

В ходе направо был другой свод, где находились 8 выложенных камнем гробниц. Отсюда в правую сторону шел третий ход, где лежал Сеид Ибрагим. Эта гробница была устроена с локоть вышиной и покрыта желтой дамастовой тканью. Вокруг стояли на больших желтой меди подсвечниках восковые свечи и фонари. Вверху на своде висели лампы, которые едва мог увидеть, так как было довольно темно. Когда я незамеченный вновь вышел, то и наш пастор захотел войти; поэтому я вновь решился войти и в безопасности вошел и вышел вместе с ним.

В двух выстрелах из мушкета от деревни к востоку находится благоустроенная гробница святого Тири-баббы, бывшего учителем Сеид-Ибрагима. Как нам рассказывали, он будто бы нетленным стоит на коленях, одетый в серый кафтан, и как бы молится. Это чудо будто испрошено его бывшим писцом С[еид]-Ибрагимом от Бога, чтобы учитель его и после смерти, так же как и при жизни, всегда представлялся набожно молящимся.

Говорят, что ежегодно на этот серый кафтан надевают белый, а старый делят на части и раздают паломникам: в определенное время издалека совершаются сюда людьми паломничества, зачастую пешком. Жители баснословили об этих обоих святых много невероятных вещей, которые были похожи или на колдовство или на совершенную ложь: ведь и то и другая у персов встречаются нередко. Поэтому я и не считаю нужным записывать эти вещи. Над дверьми этого места погребения стояли арабские слова:

Вокруг места погребения Тири-баббы в той же горе высечено много пещер и каморок, в которых останавливаются паломники и совершают жертвы. Некоторые из них были столь высоки над землей, что без лестницы нельзя было взобраться в них. Трое из нашей свиты не без опасности помогли друга другу взобраться на крутую стену. В ней были устроены четыре просторные камеры, места для постелей и ясли, — все высеченные в скале. Мы с удивлением заметили, что в этой твердой скале у сводов вкраплены небольшие раковинки, и что вся скала в иных местах имеет тот вид, точно она отлита из раковин и песку. На возвратном пути мы у Каспийского моря видели целые горы и твердые скалы такого рода. Об этом подробнее будет ниже сказано.

В деревне Пюрмарас никто из персов не смеет пить вино, и они пьют лишь воду, чтобы нарушением закона, на этот счет изложенного в Алкоране, не осквернить этого священного места.

В деревне, наряду с местом погребения Ибрагима, под землей устроен очень глубокий свод в 62 фута длиной и 20 шириной, превосходно устроенный из квадратных камней. Здесь зимой собирают снег, лед и воду, а затем в течение лета, когда воды немного, пользуются этим сводом [цистерной] для себя и для своего скота.

29 декабря мы, по указанию хана, отправили нашего фурьера вперед в Шемаху, чтобы приготовить нам жилища. Когда мы, однако, вечером хотели следовать за пим и уже собрались в путь, хан прислал к нам гонца и просил еще одну ночь, не беспокоясь, прождать здесь. Как мы позднее узнали, его минаджим или астролог сказал: “Этот день неудобен и несчастлив для приема чужестранцев”. Он прислал нам для утешения 4 больших кувшина и 4 мешка, полных вина, гранат, яблок, груш, квитов и каштанов. Точно так же каждому послу подарена была лошадь, прекрасно убранная, с седлом и уздой.

На следующий день, 30 того же месяца, мы около 8 часов утра отправились в дорогу от Пюрмараса и добрались, наконец, до Шемахи, где нас великолепнейшим образом приняли.

 

Глава LXXXIII

(Книга IV, глава 20) [291]Главы 18 и 19 IV книги нами не переведены . 18 глава рассказывает о въезде в Шемаху и приеме посольства местными персидскими властями. Присутствовал при приеме русский посланник Алексей Савинович Романчуков. Среди персидских войск находился отряд пехоты в 2 000 чел., по словам Олеария, большею частью из армянских христиан. Здесь же рассказывается о великолепном угощении у хана, об иллюминации Шемахи и т п. 19 глава излагает, как посольство 3 месяца оставалось в Шемахе. Среди разных эпизодов, рассказанных в этой главе, следует отметить описание водосвятия у армян. Богослужение армян Олеарий нашел сходным с католическим, а само водосвятие — с русским однородным обрядом. Во время торжества русский посланник сидел по левую, а голштинские послы по правую руку шемахинского хана. За присутствие и за охрану водосвятия армянская церковь ежегодно платила хану 1 000 талеров, но, тем не менее, праздник проходил не без надругательств со стороны мусульман. Армянский епископ просил послов похлопотать за него у хана, чтобы добиться постройки армянского монастыря в городе; соответствующая просьба послов, действительно, была уважена. Армяне за эту услугу обещали записать имена послов в вечное поминанье. Посланник Романчуков, недовольный приемом у хана, выехал из Шемахи раньше голштинцев. Олеарий в Шемахе посетил мусульманское медресе и мечеть. Встреченный им здесь мусульманский астроном сообщил ему долготы и широты почти всех мест Азии и частичные карты; Олеарий, по проверке их своими наблюдениями, нашел большинство из них совершенно правильными. В марте послов посетил в Шемахе католический монах Аmbrosius dos Anios, португалец по рождению, бывший приором августинского монастыря в Тифлисе. Он говорил, кроме родного и латинского языков, еще на грузинском, турецком и персидском. Он помог Олеарию в занятиях этими языками и рассказывал о виденных им странах. Здесь же рассказывается следующий эпизод о переводчике: “Был некий персидский раб, по имени Фаррух, по рождению русский, но в молодости похищенный, проданный в Персию и обрезанный. Так как он часто беседовал с нашими людьми, с которыми мог говорить по-русски, то он вечером 20 марта 1637 года явился и предупредил послов, чтобы они не очень полагались на нашего персидского переводчика Рустама. Последний, по его словам, писал своим друзьям в Испагань и сообщал им следующее: “Хотя он и пробыл довольно долгое время у немцев, язычников, тем не менее он вовсе не отступил, как они воображают, от магометанской религии, но твердо ее держится; по возвращении он это достаточно докажет”. Рустама этого обыкновенно называли Сергием; он был перс по рождению и несколько лет тому назад ездил с шахским персидским послом в Англию. Когда здесь господин его стал сурово с ним обращаться, он бежал, направился к англичанам, крестился у них и пробыл здесь несколько лет. В наше время он жил у своего восприемника, английского резидента в Москве. Когда он узнал, что мы направляемся в Персию, он разными средствами и мольбами добивался участия в поездке в Персию, говоря, что намерен получить свое наследство от отца и начать торговлю в Москве. Наконец, после усиленных уверений, что он вернется с нами обратно, он нами был охотно принят, так как обещал верно служить, и был назначен переводчиком. По прибытии в Ардебиль мы начали замечать, что Фаррух говорил правду, так как Рустам направился к месту погребения их великого святого Ших-Сефи, делал земные поклоны и молился, выказывая себя истинным мусульманином, что и просил явно засвидетельствовать. Когда в Испагани мы его задержали под арестом, он бежал в убежище Аллакапи, земно со слезами кланялся шаху и главе их религии, сетеру, принят был под их защиту и остался в Персии”.

О городе Шемахе и об окружающих горах

Город Шемаха различно называется и пишется разными писателями. Некоторые пишут его Sumachia, Summachia и Samachia, как, например, Бизарр, Барбар и др., а испанцы Xamachi. На ландкартах некоторые ставят его выше, другие ниже Дербента, а еще иные в обоих местах. Туземцы и персы называют его, по нашему произношению, Шамахие. Ввиду извилин дороги, переходящей через горы и посреди них, город этот лежит в 40 добрых милях или 6 днях пути за Дербентом. До Каспийского берега у Бакуйе [Баку], если идти верхом или пешком через горы на Лахадж, таможенное место, 2 дня пути [отсюда], или тем же путем на верблюдах — 4 дня. Шесть дней пути приходится (как безразлично пишут другие), если захотеть с тяжело нагруженными верблюдами обойти горы равниной у реки Аракса. Долгота здесь составляет 84°30′ а широта — 40°50′. Здесь столица важной страны, именовавшейся у древних Media Atropatia, а ныне называющейся Ширваном, хотя некоторые и желают зачислить ее в Гирканию, на границе которой она приходится. Как говорят, Шемаху построил Ширван-шах. Она лежит в горах: поэтому ее и нельзя увидеть, пока не подойдешь близко. Раньше она имела гораздо большую окружность и до 6000 очагов, но очень уменьшилась во времена шаха Аббаса [292]Аббас Великий , правил с 1586 по 1628 г.
вследствие войн с турками. Она состоит из двух различных частей, которые обе были окружены стенами. Так как шах Аббас заметил, что турки больше нападали на защищенные и укрепленные места, стараясь занять их, и проходили мимо открытых местечек, и так как он полагал, что крепости, лежащие не у границ или проходов, но посередине страны, для него более вредны, чем полезны, он и велел сам снести укрепления у южной части, которая имела наиболее сильную стену, так что она лежит теперь вроде открытого местечка, В том же роде было поступлено и с большими Городами Тавриз, Нахджуан [Нахичевань] и Кенджэ.

Турки, однажды, отняв Шемаху у персов и думая ее укрепить, как говорят, построили стены исключительно из надгробных плит, похищенных с персидских могил и собранных отовсюду.

Северная часть несколько меньше; она лежит у холма и окружностью почти столь же велика, как Лейпциг. Окружена она каменной, но плохой стеной без особого рва, так что и при закрытых воротах можно пробраться в город. В городе 5 ворот. Улицы в обеих частях очень узки, с низкими каменными, глиняными и земляными домами; живут здесь персы, армяне и немного грузин; хотя каждая из этих наций и имеет свой особый язык, все они, как и вообще жители Ширвана, говорят по-турецки. Главное занятие их — пряденье, тканье и вышивание шелком и бумагой.

На южной стороне города имеется большой рынок или “базар” с несколькими различного вида крытыми улицами, в которых помещаются их лавки с разным товаром: пестрой бумажной тканью, шелком, серебряной и золотой парчой, луками, стрелами, саблями и другой ручной работой; все это можно купить по дешевой цене. Тут же на рынке 2 пакгауза или гостиных двора с разными ходами и каморками, куда являются чужие купцы и торгуют оптом. Один из них называется Шах-караван-сарай, здесь останавливаются русские, торгующие оловом, медью, юфтью и соболями. Другой называется Лозги-караван-сарай, сюда заходят черкасские татары, ведущие здесь свою торговлю: они продают лошадей, женщин, малолетних или взрослых девиц, мальчиков и девочек, частью купленных ими, частью украденных у русских в пограничных местностях или же у кого-либо из своих же соплеменников. На возвратном пути русский посланник Алексей, человек смелый, шутливый и молодой, ради шутки пошел в этот караван-сарай посмотреть на живой товар. Между прочим он приценился к красивому мальчику, за которого желали 6 томанов, предлагая за него 2 томана (32 рейхсталера). Эта цена показалась черкасскому работорговцу совершенной насмешкой, он ударил мальчика по его posteriora и сказал такие бесстыдные слова: “Ведь употребление и пользование этой частью его тела тебе обойдется дороже”. В том же караван-сарае находятся и евреи, доставляющие из Тессерана прекраснейшие персидские ковры.

Бань, [здесь] называемых хамам и почитаемых персами столь же высоко, как и русскими, имеется в городе три. Они посещаются ежедневно, а именно две из них днем женщинами, а ночью мужчинами: баня хамам-ших, расположенная недалеко от замка, посещается только мужчинами. Перед ней стоят два больших дерева, которые они высоко почитают, так как они посажены здесь ради святого, по имени Ших-Мурита, погребенного рядом с этой баней в мечети. Доходы этой бани употребляются на содержание места погребения: на свечи, платки и т. д., а остальное раздается бедным. Народ собирается здесь для молитвы чаще, чем в других мечетях, которых в городе Шемахе и вне его имеется шесть.

Город, равно как и вся область Ширван, управляется ханом и калентером в качестве губернатора и наместника; они имеют свое местопребывание в северной части города. Хан должен следить за правосудием, бдительно соблюдать страну от врага и держать постоянно наготове 1000 человек, которые содержатся той же провинцией. Калентеру поручено казначейство, т. е. он должен собирать подати и производить выплату их; он не может выступать в поход вместе с шахом, так как город всегда должен охраняться гарнизоном.

Этот хан, по имени Ареб, соблюдал во дворе своем большую пышность. По роду своему — на что в Персии не обращают большого внимания — он был низкого происхождения, а именно сын крестьянина из провинции Сераб, расположенной между Ардебилем и Тавризом. Он стал так знаменит своей храбростью, что когда шах Сефи подступил к крепости Эривани [293]Эривани . В подл.: Eruan.
, чтобы вновь отнять ее у турок, ему поручено было быть цейхмейстером. Здесь он так мужественно бился, что не только понес от врага много ран (их он нам однажды на пиру показал на голове и руках), но и представил шаху несколько отрубленных турецких голов; за это его сделали ханом и назначили на должность, занимавшуюся раньше Ферруханом, погибшим во время той же осады. Он, как и калентер Яябек, был значительного роста и с серьезным выражением лица; если он не был пьян (оба они, Аребан в особенности, даже более еще, чем Яябек, были подвержены пьянству и редко бывали трезвы), то был весьма любезен.

Из древностей мы в Шемахе не встретили ничего достойного упоминания. Никто ничего не знал о гнусной башне, которая (как говорит англичанин Джон Картрайт [294]Джон Картрайт . В подл: Kartright. Заглавия его сочинения Олеарий не приводит.
в своем описании путешествия) была построена из булыжника и плитняка, между которыми было замуровано много голов или черепов прежних здешних дворян. В городской стене я увидел высеченные из камня головы двух мужчин, но никто не мог мне сказать, что они означают. В остальном все так, как означенный англичанин пишет о расположенной недалеко от Шемахи старой разоренной крепости. В полумиле от города к северу находится довольно высокая крутая гора, которую они зовут Калэ Кюлустан [295]Кюлустан . Так и теперь называются развалины крепости у Шемахи.
. Близ нее и на ней видны многие куски стен бывшей сильной крепости. Наверху в почве находился выложенный большими квадратными камнями глубокий погреб, а рядом с ним колодец. Нам сообщили, что этот замок неким ширван-шахом (страна эта раньше имела своих царей) построен был для своей хассэ, или наложницы, более всех других им любимой, и назван был Кюлустан; разрушен же он Александром Великим. Внизу в долине течет река, по обе стороны которой очень плодородная местность; весной, как говорят, она стоит покрытая многими прекрасными цветами и разноцветными тюльпанами, которые дико растут здесь. Поэтому я полагаю, что от них гора получила свое название. “Кюлустан” [гюлистан] значит “долина роз”, т. е. место, где растет много роз и цветов. “Калэ” же значит “крепость”. Недалеко от Калэ Кюлустана в сторону Шемахи стоит другая весьма высокая гора, на которой стояли две часовни; в первой, более значительной из них, построенной в форме параллелограмма, стояла высокая сложенная из камня гробница, обвешанная многими пестрыми лоскутами, тряпицами, изогнутыми хворостинками, перевязанными шелком в роде луков. В другой часовне стояли две гробницы с подобными же украшеньями. Говорят, что в обеих часовнях лежат святые мужи; поэтому персы часто поднимаются сюда и молятся у их гробниц.

Здесь по нескольким ступеням можно было спуститься в более глубокий свод, где, говорят, была погребена Амелек-Канна, дочь царя. Эта последняя отличалась особой любовью к одинокой девичьей жизни, и, когда отец неволей хотел выдать ее замуж за татарского государя, то она, как говорят, сама покончила с собой. Возможно, что живущие здесь девицы (как говорит вышеупомянутый автор) ежегодно в определенное время собирались сюда к гробнице, чтобы оплакивать смерть [А]мелек-Канны [296]Амелек-Канны . Во второй раз Олеарий почему-то называет ее уже не Amelek-Kanna, a Melek-Kanna.
; однако в настоящее время персы уже ничего подобного не знают. Если же жители города Шемахи и соседних деревень летом в течение нескольких недель посещают эту гору, а также Кюлустан в больших массах, то это происходит не ради означенной девицы, но по другим причинам, а именно из-за прохладного воздуха на высотах гор в то время, когда внизу в равнине царит, как говорят, сильная, нестерпимая жара. При таких обстоятельствах бывает, что они, по обыкновению своему, несколько более, чем в остальное время, молятся у расположенных здесь гробниц своих пюров. Говорят, что некоторые ремесленники и бедняки только дни проводят наверху, но ночью вновь спускаются в свои дома. Что же касается хана, калентера и других вельмож, то они, как говорят, остаются наверху в своих палатках в течение трех месяцев, пока длится большая жара. Скот они в это время гонять к горам Эльбурс, где они находят не только сносный воздух, но и хорошие пастбища. Эльбурс — это часть Кавказа, граничащая с Грузией в сторону области Табессеран; с вышеозначенных гор ее очень хорошо видно. На этом Эльбурсе раньше персы держали свой негасимый огонь и поклонялись ему; теперь же подобные огни и их поклонники (как сообщают Teixera и другие на основании его) не только вокруг [Р]ешта, но во всей Персии уже не встречаются, а бежали в Индию, где теперь еще, говорят, сохранилась особая секта таких огнепоклонников. Об этом подробнее рассказано в путешествии высокоблагородного Иоганна-Альбрехта фон Мандельсло.

 

Глава LXXXIV

(Книга IV, глава 21)

Путешествие из Шемахи в Ардебиль

Обращаюсь вновь к нашему путешествию. После того как 27 марта к вечеру наши вещи были посланы вперед, за ними на следующее утро за два часа до рассвета последовали господа послы. Так как хан и калентер в Шемахе при возврате истраченных на пропитание денег не оказались столь милостивыми, как мы ожидали, посол Брюг[ге]ман не захотел, чтобы калентер или вообще кто-либо из персов их провожал из города. Поэтому послы взяли свои пистолеты под мышки и впотьмах вышли из города, а за городом сели на лошадей и уехали с немногими людьми из свиты, предоставив остальным выбираться, как они сами могли. Сделав в 2 милях от города остановку для кормежки, мы нашли, что один из наших солдат Александр Чаммерс, шотландец, раньше болевший, но уже почти выздоровевший, сидит мертвый в телеге. Мы похоронили его здесь у красивого холма, поросшего многими гиацинтами, по левую сторону дороги, и после полудня сделали еще полмили дальше до места погребения персидского святого пюр-Мардехана в местности Факерлу. Здесь мы расположились в открытом поле под нашими телегами. Ночевка была весьма плохая; почти всю ночь была страшная буря с сильными раскатами грома, молнией, ветром, дождем, снегом и морозом; тут же еще посол Брюггеман велел греметь из пушек. На следующий день он сильно рассердился на персов за то, что они оставили на месте несколько пушек для металлических снарядов, слишком тяжелых для того, чтобы лошади могли их таскать на особо устроенных носилках. Он со многими бранными выражениями укорял мехемандара, плюя на хана, калентера и на самого мехемандара: он говорил, что все ими сказанное ложь, велел сказать хану, что он либо получит его голову, либо потеряет свою собственную. Сначала предполагали оставаться здесь до тех пор, пока пушки прибудут. Но когда мы обсудили и обдумали неудобство этого места, где не было поживы ни человеку, ни скоту и не имелось ни огня, ни дров при очень холодной погоде, а мы все были в мокрых одеждах, так что, вероятно, наши больные и наша молодежь не долго бы выжили здесь, — то мы пошли дальше и через две мили прошли мимо расположенного с правой стороны караван-сарая Тахи, а затем прошли еще две мили далее до конца Шемахинских гор.

Эти горы сверху низко всхолмлены и очень плодородны; зимой же и осенью обыкновенно здесь дождь, снег и распутица. В конце этих гор имеется веселый вид вниз (в долину), так как страна под ними местами на 10, а иногда и более миль совершенно плоская, без холмов даже в локоть высотой; в ясную солнечную погоду она вся зеленела и было очень приятна на вид, в то время как у нас наверху шли снег и дождь. Очень удобно можно было рассмотреть, точно на разостланной ланд карте, обе знаменитые у писателей реки Араке и Куру, со всеми их извилинами и местом слияния.

В то время как некоторые из нас, поехав вперед, спустились с горы (которая, несмотря на высоту в полмили, представляла удобную дорогу и вовсе не была крута, и пришли в место с прекрасной светлой погодой), мы увидели, что задняя часть поезда длинным рядом выходит как бы из тучи: верхняя часть горы была одета в густой туман и как бы скрыта в тучах. Мы расположились под горой по правую сторону, в нескольких оттаках или татарских хижинах, устроенных здесь пастухами, рядом с их стадами, и разделенных на несколько обба или орд.

30 марта мы проехали 4 мили в равнину к деревне Казилю, По дороге мы встретили нескольких пастухов, которые рядом со стадами ехали в телегах или верхами, уложив с собой на телегах, лошадях, волах, коровах и ослах свои дома, своих жен, детей и все, сюда относящееся; это было очень смешное зрелище. В этот день, как затем в течение всего путешествия [в Персии], мы, большей частью, имели ясную солнечную, приятную погоду и не видели небо застланным нигде, разве лишь на высоких горах и вокруг них.

В последнее число марта мы прошли по берегу 2 мили вперед до деревни Джават, лежащей у реки Куры. Здесь дома были построены из тростника или камыша и вымазаны глиной. В четверти мили далее Араке впадает в Куру под высотой полюса в 39°64′. Аракс берет начало к ЮЗ от Куры, но впадает в нее с ЗСЗ. Обе реки шириной по 140 шагов, вода в них бурая, тихая и глубокая, а берега довольно высоки. На берегах, как во всем Мокане, на лугах росла Glycyrrhiza или солодка в большом количестве и иногда толщиной с руку. Вываренный сок ее был гораздо слаще и приятнее на вкус, чем таковой же у нас в Германии.

Река Кура лежит на границе между Ширваном и Моканом; у деревни Джават на ней имеется корабельный мост, через который мы прошли 2 апреля, и по ту сторону реки в Мокане были встречены новым мехемандаром, или путеводителем, посланным от хана ардебильского. Нам дали для поездки и для доставки багажа 40 верблюдов и до 300 лошадей, так как ввиду высоких гор и глубоких долин, через которые теперь шел наш путь, мы впредь не могли более пользоваться телегами. Кроме лишних средств для перевозки, мы получили достаточное количество провизии, а именно: на каждый день по 10 овец, 30 батманов вина, рису, масла, яиц, миндалю, изюму, яблок и т. п. в изобилии; в воскресенье после проповеди мы поехали дальше, и путь почти с милю шел по Араксу. Мы устроили свой привал на ночь в полумиле от берега в степи, в круглых пастушьих хижинах, которые мехемандаре для нас велел сюда поставить.

3 того же месяца мы прошли по этой степи 4 ферзанга или мили и снова ночевали в упомянутых, посланных вперед хижинах. В этот день мы видели несколько больших табунов дичи, которая у турок зовется джейран, а у персов аху. Эти животные, с виду почти как олени, но шерсть у них красная и рога без отростков, загнутые назад, как у коз; бегут они очень быстро. Говорят, что дичь эта встречается только в Мокане а также вокруг Шемахи, Карабаха и Мерраге.

4 того же месяца мы прошли еще 6 миль и расположились у реки Вальхару, хотя и могли бы пойти дорогой более близкой посередине степи, но из-за водопоя пришлось идти таким окольным путем по реке. Здесь мы нашли много черепах. Они устроили в высоком берегу, а также и внутри суши в холмах отверстия в песке, поместили там яйца и притом исключительно со стороны, обращенной к полудню, чтобы они там лучше могли высидеться от солнечной жары. Так как мы увидели, что по ту сторону реки люди живут в шалашах, некоторые из нас, чтобы узнать, что это за народ, перебрались на тот берег и заговорили с ними. Дети этих жителей бегали совершенно нагишом, а взрослые были в простых бумажных кафтанах; к нам отнеслись они весьма любезно и доброжелательно: они принесли молока нам испить; полагая, что мы солдаты, пришедшие помочь их государю против турок, они пожелали, чтобы Бог прогнал неприятеля перед нами вплоть до Стамбула: так называется Константинополь.

6 апреля мы дошли до конца Моканской (Муганской) степи, к горам и области Беджируан [297]Беджируан . Tz у Олеария мы передаем в персидских и др. восточных названиях обыкновенно через дж.
, перешли через небольшую реку, ввиду ее извилин, раз 12, и устроили привал на ночь у деревни Шехмурат в 5 милях от вчерашнего места ночлега. Дома здесь построены у горы или в горе, так как передние части сложены из обломков камней, а задняя часть строений примыкала к самой горе; покрыты они были тростником. Все дома оказались пусты. Люди Аребана, прошедшие впереди нас для поднесения новогодних подарков шаху, распространили о нас неправильный слух, будто мы жестокий, ненасытный народ, будто, куда мы ни придем, мы все грабим и опустошаем, и к тому же еще и бьем людей. Поэтому все крестьяне из боязни разбежались от нас во все стороны. Здесь некоторые из нас, чтобы поискать растений и осмотреть местность, забрались на очень высокую каменистую гору, но мы ничего особенного не увидали. К тому же расположенные кругом горы отнимали вид. Вверху горы из ущелья в скале выбегал чистый красивый ключ, у которого мы нашли краба в скалистой щели, через которую текла вода; некоторые из нас, никогда ничего подобного не видевшие, посмотрели на это, как на чудо, и животное сочли ядовитым. Действительно, нужно было удивляться, как краб попал в это место, находящееся в 2 милях от моря и на столь высокой горе; ведь краб считается морским животным. Мы уселись у ключа, с тоской подумали о нашей дорогой родине, жалели о том нашем счастье и благополучии в Германии, которые теперь остались за нами, а также о злой судьбе, которую ежедневно можно ожидать в столь диких местах от нехристей, пили водой здоровье наших добрых друзей в Германии, и ввиду того, что гора была крута, спустились не без опасности.

6 того же месяца мы через горы и между ними прошли лишь 2 мили, встретили в разных местах фиговые деревья, росшие дико, и остановились в вымершей деревне Дизле. Едва мы заняли опустевшие помещения, как нам сообщили, что в минувшую осень чума здесь опустошила все дома. Послы тотчас же с большинством свиты выбрались из деревни в чистое поле, разбили палатку, вокруг которой народ сначала разместили под открытым небом, а потом поздно вечером получили несколько круглых хижин, которые мехемандар велел привезти на волах. Этого рода хижины [кибитки] составляются из длинных изогнутых брусьев, соединенных в виде круга и могущих быть то разобранными, то вновь сложенными. Когда благородный наш фон Ухтериц пробыл лишнее время в деревне и замедлил прийти в палатку, посол Брюг[ге]ман сурово на него напустился, говоря, что, придя из зачумленного дома, он их всех может заразить; фон Ухтериц так испугался, что немедленно же после этого заболел изнурительной лихорадкой. Некоторые же из нас, видя, что воздух наполнен густым вонючим туманом и что погода холодная, остались вместе в одном из домов: здесь мы собрали дров, развели посередине дома добрый огонь, расселись кругом и услаждались завоеванным во время предыдущей ночевки вином, которое каждым было доставлено в собственной бутылке. И так мы провели эту ночь, отгоняя от себя страх чумы всякими веселыми историями и шутками. В той же деревне начат был постройкой большой караван-сарай для ост-индийцев, торгующих с Шемахой; он уже был достроен наполовину.

Отсюда до караван-сарая Аггис 5 миль, и здесь растет очень много полыни. Путешественники на этом месте никогда не позволяют своим верблюдам и стадам пастись. Они по опыту знают, что пастбище отравленное и что скот от него умирает. Поэтому 7 того же месяца нам пришлось сделать большой переход за день, так как мы должны были рысью с одной лишь кормежкой проехать 10 миль через довольно высокие горы. Так как погода была неприятная, дул ветер и шел снег, то не только наши люди, которые должны были ехать весь день без еды, очень отощали и заболели, но и верблюды частью отставали, частью даже падали со своей поклажей. К полудню мы прошли мимо названного караван-сарая Аггис; он лежит по правую руку, прекрасен, велик и величествен; таких мы еще не встречали раньше. У него мы встретили прекрасно разубранного перса с двумя слугами; он сказал, что послан к нам навстречу шахом, с приказанием быть нашим мехемандаром и позаботиться о том, чтобы господа послы получали хорошее содержание и были поскорее доставлены к шаху. К вечеру мы зашли в деревню Джанлю у подножья горы. Здесь находились прекрасные большие сады с плодовыми деревьями, но не было дров для разведения огня; пришлось поэтому жечь коровий, верблюжий и лошадиный помет, чтобы согреться. В эту ночь наше квартирмейстер был послан в Ардебиль, чтобы там приготовить для нас помещение.

8 того же месяца мы, после завтрака, опять пошли через горы Джицетлу добрых 3 мили. У конца этих гор течет река Карасу, вытекающая из гилянских гор Бакру и впадающая в Араке; она протекает здесь у деревни Самиам под составленным из 6 сводов изящным каменным мостом, длиной в 80 шагов; мы перешли через него.

8 полумили от реки находится деревня Джабедар в 2 небольших милях от Ардебиля; сюда мы зашли и остались здесь и на следующий день, т. е. на Пасху. Здесь люди из коровьего и лошадиного помета сложили большие и острые кучи, а частью прибили его к стенам, чтобы он здесь на воздухе и солнце высох и стал пригодным для горения. Дома и комнаты были полны вшей и блох, которые здесь осыпали нас и сильно нас мучили.

9 апреля мы праздновали нашу Пасху при восходе солнца, дав из каменных орудий и мушкетов 3 салюта, а затем мы слушали проповедь и совершили богослужение.

К полудню пришел присланный шахом новый мехемандар, по имени Неджест-бек, любезный, веселый человек, посетил послов и приветствовал их по случаю праздника. Он доставил с собой подарки, состоящие из пяти вяленых рыб, блюда с хлебом, гранат, яблок, особой породы груш, похожих на лимоны, но очень сочных, с совершенно особенно приятным запахом и вкусом. Здесь же были огурцы, соленый чеснок и ширазское вино, считающееся наилучшим в Персии.

[После этой главы опущен весь рассказ о путешествии в Персию, а также все описание Персии, т. е. кн. IV, гл. 22–45, кн. V, гл. 1-42 (все), кн. VI, гл. 1–4 и 8. Нижеследующие главы, 5-я и 6-я, той же книги, приведены с опущением тех частностей, которые находятся в связи с непереведенными главами. В главе 5 рассказывается, как в 1638 г., возвращаясь из пребывания в Персии, посольство вновь дошло до местностей, впоследствии вошедших в состав Российской империи].