11
Хаммонду Максвеллу было бы нелегко проанализировать чувства, которые он испытывал к своим рабам. Вся его жизнь, сколько он себя помнил, была посвящена выведению и выращиванию рабов для последующей продажи. Другие мальчики проводили детство за школьной партой, охотились, рыбачили, занимались прочими детскими делами; Хаммонд тем временем перенимал отцовский опыт, посвящая всего себя усвоению премудрости, которую ему передавал родитель. С семьей он проводил всего несколько часов в день, остальное же время находился среди рабов. С неграми он чувствовал себя куда свободнее, чем с белыми. Он любил своих «ниггеров» так же нежно, как другой любил бы собак или лошадей; выращенные лично им негр или негритянка доставляли ему такую же радость, какую другому доставляли бы хорошая охотничья собака или быстроногий скакун. Для Хаммонда Максвелла рабы были доходным племенным стадом, но во многих отношениях они превосходили скот: ведь они умели думать, говорить, действовать, подчиняться, а следовательно, оставляли позади неразумную скотину, превращаясь в компаньонов.
Их ум он, разумеется, считал ограниченным. Их интересы сводились к еде, питью, сну и блуду. Они смеялись, когда были счастливы — то есть почти всегда, и рыдали от горя. Боль причиняла им страдания, они могли болеть и умирать, совсем как люди. Но на самом деле они не были людьми. Ведь они были «ниггерами»! С точки зрения Хаммонда, человеческий разум оставался для них недостижимым, независимо от того, сколько человеческой крови бежало в их жилах. Но при этом они были его собственностью. Он распоряжался их семенем; без него они не рождались бы, не росли, не мужали. Когда эти выпестованные им растения достигали стадии плодоношения, он был вынужден расставаться с ними и делал это не без сожаления. Если совсем откровенно, то он бы с радостью никому их не продавал, ибо привыкал к каждому. Личность каждого оставляла в его душе некий отпечаток. Однако он был поневоле вынужден их продавать, поскольку урожай рабов созревал каждый год и он не мог вечно держать их при себе и кормить, пока они не состарятся и не сделаются непригодными. Да, «ниггеры» были делом его жизни: он выращивал их и торговал ими. Первое доставляло ему большое удовольствие, второе — никакого. После того как они у него на глазах превращались из скулящих сосунков в сильных парней и гладких девок, ему было трудно с ними расставаться, пусть благодаря этому его банковские счета и прирастали на многие тысячи долларов.
Каждый год с его племенной фермой прощались многочисленные рабы, оставаться же в Фалконхерсте он разрешал считанным единицам. Это были домашние слуги, в число коих попал Драмжер, — люди, от которых хозяин зависел и к которым питал более сильную привязанность, чем согласился бы признать даже наедине с собой. Лукреции Борджиа, несмотря на ее немолодые годы, принадлежало в Фалконхерсте немногим меньше власти, чем самому Хаммонду Максвеллу, который часто полагался на ее суждение. Брут, проведший бок о бок с хозяином почти двадцать лет, превратился в его правую руку: он мог отдавать распоряжения и пользовался полным доверием хозяина.
Однако Хаммонду казалось, что большинство тех, к кому он был неравнодушен, он уничтожал — когда сознательно, когда невольно. Сыновья-близнецы Лукреции Борджиа, бывшие когда-то любимчиками его и его отца, приняли смерть, чему он, Хаммонд, был, хоть и косвенно, основным виновником. Очаровательная белокожая рабыня Элен, которую он любил с гораздо большей страстью, чем любую настоящую белую, и которая рожала от него детей, погибла вместе с этими детьми при пожаре, уничтожившем старую усадьбу. Мид, его великолепный бойцовый негр из племени мандинго, которым он так гордился и к которому был очень привязан, принял смерть от него, своего хозяина. Регина, которая делила с ним ложе до его женитьбы и от привлекательности которой у него замирало сердце, ушла из жизни вместе со своим сыном Бенони. Драмсон, отец Драмжера, отдал жизнь ради спасения Хаммонда. А недавно он, поддавшись гневу, не поверил Драмжеру и жестоко наказал его — юношу, обещавшего превратиться в самого великолепного раба из всех, какие когда-либо ему принадлежали!
Разумеется, он имел полное право покарать Драмжера. Однако кара оказалась несправедливой, и Хаммонд это сознавал. Прежде Драмжер никогда не лгал ему, и ему следовало понять, что молодой раб и на сей раз не кривит душой. Можно в припадке раздражения отвесить пинок охотничьей собаке или огреть хлыстом любимую лошадь под влиянием излишних возлияний и потом испытывать угрызения совести, пускай животное не способно затаить обиду. Судя по всему, Драмжер забыл о несправедливом наказании, зато Хаммонд все помнил и, не признаваясь себе в этом, поступал теперь как снисходительный отец, старающийся загладить вину перед сыном. В Новом Орлеане Драмжер превратился в постоянного спутника своего хозяина.
В этом, впрочем, не было ничего необычного. От всякого зажиточного плантатора день-деньской не отставал его чернокожий любимец, причем чем красивее и величественнее был этот раб, тем большей была гордость его владельца. Слуга следовал за хозяином на расстоянии двух шагов; не было лучшего комплимента белому господину, чем восхититься его черным слугой. «Симпатичный у вас паренек!» — льстиво звучало тут и там, и объект лести выпячивал грудь, принимая эти слова как признание его богатства, высокого общественного положения и тонкого вкуса. Такого хозяина постоянно распирало от гордости, и в мужской компании его не приходилось долго упрашивать, чтобы он показал свою собственность: раб получал приказ раздеться и продемонстрировать в обнаженном виде свою мощь и совершенство. Привычный слуга охотно подчинялся таким приказам и даже проявлял рвение. Иногда это кончалось сменой хозяина: после расставания раб испытывал чувство неопределенности относительно своего будущего положения, однако всегда мог утешиться мыслью, что за него отвалили немалые денежки, а значит, он кое-чего стоит и имеет право хвастаться этим перед другими слугами в новом доме.
Чаще всего эти «бои» — а их именовали именно так, независимо от возраста, — были молоды, красивы, хорошо сложены и опрятно одеты. Подобно тому как ценители лошадей не скупятся на седла с серебряной отделкой для своих любимиц, зажиточные плантаторы не жалели денег на одежду для своих слуг. Случалось, что пышностью наряда последние затмевали хозяев, одетых более консервативно. Позади остались времена, когда чернокожий не знал ничего, кроме драной рубахи и штанов из мешковины, а с обувью вообще не водил знакомства; теперь эти молодые самцы — черные, коричневые, совсем светлые — превратились в орнамент хозяйской гордыни, и в сравнении с их туалетами, над которыми отменно потрудились портные, поношенный черный костюм Драмжера, из которого он к тому же успел вырасти, выглядел смехотворно. Это упущение Хаммонду было нетрудно исправить. Он руководствовался тем соображением, что бой, принадлежащий хозяину Фалконхерста, должен затмить всех остальных. Отвергнув шутовские полосатые камзолы и фантастические панталоны, в которых щеголяли иные бои, Хаммонд заказал для своего два элегантных костюма из тончайшей шерсти бутылочного цвета с укороченными пиджаками и обтягивающими брюками. Рубашка на Драмжере была изысканнейшего шитья, с широким воротником, туфли надраивались до ослепительного блеска.
В этих новых, специально для него пошитых туалетах Драмжер не мог не задирать носа, сознавая свое великолепие. Он наслаждался обращенными на него восхищенными взглядами, особенно когда оглядывались хорошенькие негритяночки. Не только туалет, но и рост, сила, размах плеч, унаследованные им как от отца, так и — через мать — от мандинго, заставляли прохожих оборачиваться на него, чтобы полюбоваться его вьющимися волосами и пристальнее вглядеться в его лицо с правильными чертами, широко расставленными глазами, коротким, аккуратным носом и прихотливым изгибом ярко-красных губ. Он почти не завидовал бледнокожим мулатам, разве что растительности на их лицах — сам он не возражал бы против бакенбардов, которые отращивали некоторые из этих желтолицых щеголей. Увы, молодость и раса не позволяли ему надеяться на появление на лице украшений в виде волос.
Хаммонд и Драмжер дружно ненавидели обязательные посещения Французской оперы, на которых настаивала Августа. Собственно, Хаммонд легко расправлялся с оперой: во время представления он дремал на неудобном стульчике, и его не могло побеспокоить даже высокое сопрано. Зато для Драмжера, стоявшего в глубине ложи то на одной, то на другой ноге, бесконечный спектакль превращался в пытку. Августа не пропускала ни одного спектакля, Хаммонд же делал все, чтобы уклониться от нелюбимого времяпрепровождения. В этом Драмжер помогал ему и даже выступал в роли подстрекателя, придумывая отговорки, когда у хозяина иссякал их запас.
Скажем, однажды Драмжер сообщил в присутствии Августы и Софи, что, по словам Брута, в бараке для рабов срочно требуется присутствие Хаммонда. Тот, смекнув, в чем дело, сказал дамам, что в таком случае он не сможет сопровождать их в Оперу. Аякс отвезет их туда в коляске, а Джубал останется в гостинице с детьми. Он сожалел, что не сможет составить им компанию; впрочем, сразу после их отъезда он подмигнул Драмжеру и велел ему собираться. Зная, что сообщение Брута — выдумка слуги, он тем не менее решил воспользоваться случаем и лишний раз наведаться в барак. Добравшись в наемном фиакре до места, Хаммонд провел там немало времени, обсуждая с Брутом здоровье принадлежащего ему поголовья и его нужды, пока рабам не настало время ложиться спать. Остаток вечера хозяину предстояло провести в праздности.
Даже в молодые годы Хаммонд не проявлял интереса к публичным домам Нового Орлеана, а теперь и подавно. Он никогда не желал другой белой женщины, кроме своей жены, а вкус к цветным телам полностью удовлетворял на плантации. Однако сейчас ему предстояло убить целый вечер, поэтому, сопровождаемый Драмжером, соблюдающим положенную дистанцию в два шага, он отправился обратно в отель пешком, наблюдая по пути сценки из городской жизни. Когда они достигли Джексон-сквер, было уже почти совсем темно, однако возвращаться в отель все равно было рановато, поэтому Хаммонд свернул налево и, пройдя по галереям Понталба-Билдингз, вышел на Бурбон-стрит, где устремился к бару «Оулд Абсент Хауз». Навстречу ему по улице продвигался фонарщик с фитилем в одной руке и лесенкой в другой. Пятен желтого света становилось все больше, и с ними улица как бы пробуждалась ото сна. В баре Хаммонд направился к длинной мраморной стойке, указав Драмжеру на деревянную скамью у дальней стены, где дожидались хозяев цветные слуги. Бар был почти пуст, поэтому и слуг на скамье сидело всего двое. Оба были разодеты еще более броско, чем Драмжер, зато он превосходил их своей незаурядной внешностью. На слугах были диковинные белые пиджаки в красную полоску и белые панталоны, в мочках ушей, поблескивая из-под черных локонов, висели золотые серьги. Судя по всему, они были добрыми знакомыми, так как переговаривались умильным шепотом. При появлении Драмжера они с ворчанием подвинулись, уступая ему место, а потом, осмотрев с ног до головы, стали бесстыдно обсуждать его внешность, посматривая на него из-под длинных ресниц. Он решил игнорировать их, гнушаясь их кокетства.
У стойки было трое клиентов: два франта в объемных пиджаках, цилиндрических брючках и расшитых золотом жилетах небрежно переговаривались с пожилым господином, одетым просто, но не бедно.
Хаммонд подозвал одного из двух барменов и заказал свой любимый напиток — горячий пунш. Бармен удивленно взглянул на нового клиента — в Новом Орлеане редко кто предпочитал горячие напитки, но, узнав хозяина Фалконхерста, поспешил исполнить заказ. Тем временем Хаммонд с интересом прислушался к беседе трех мужчин.
— В Новом Орлеане нынче не стало настоящих бойцовых негров, — доказывал пожилой. — В свое время процветали настоящие негритянские бои. А теперешние — просто бойня. «Убей, или убьют тебя» — вот и весь сказ. Лучше уж вручить соперникам по бритве, чтобы они разделали друг друга на кусочки, если зрителям так хочется крови. Нет, лет тридцать-сорок назад все было по-другому. Тогда были настойщие бойцы!
Один из молодых собеседников приподнял ухоженную руку с унизанными перстнями пальцами.
— Вы говорите точь-в-точь как мой папаша, доктор Мастерсон! Он тоже твердит, что в наши дни негритянские бои — пустая трата времени и денег. Я сам за последние три месяца лишился трех бойцов. Теперь отец говорит, что не даст мне больше ни одного, чтобы я не изводил хороших негров на дурацкие бои.
— А я потерял двух! — подхватил третий, манерно пригубив холодный напиток из рюмки. — За одного из них я отвалил три тысячи долларов, а он не продержался и десяти минут. Противник сломал ему обе ноги, а потом задушил. Но ничего, я прослышал еще об одном, который завелся в Ричмонде. Подумываю, не привезти ли его сюда на пароходе. Таких здесь еще не видывали!
Пожилой покачал головой, вспоминая былое.
— Величайший из всех бойцовый ниггер жил прямо здесь, в Новом Орлеане. Звали его Драм. Он принадлежал старой мадам Аликс, содержательнице публичного дома на Дюмэн-стрит. Таких, как он, я в жизни не видел! Он не проиграл ни одного боя, а погиб в уличной драке. Говорят, с ним сумел сладить только добрый десяток противников. — Рассказчик взглянул на Хаммонда, словно приглашая его принять участие в разговоре. — Мы с вами, сэр, — люди примерно одного возраста. — Он учтиво поклонился. — Вы не слыхали об этом Драме?
Хаммонд положил на стойку несколько монет, оплатив только что поданный барменом пунш, и кивнул.
— Слыхал ли я о Драме? Конечно, слыхал, но в деле не видел. Жаль! Говорят, он был лучшим бойцом на всем Юге.
— Что там на Юге — в целом свете! — согласился пожилой. — Вот кто был настойщим бойцом, а не заурядным убийцей.
Он вгляделся в лицо Хаммонда, поджал губы и закивал. Немного помявшись, он протянул руку.
— Не подсказывайте мне, сэр, я сам вспомню! Сейчас, сейчас… Я вас, конечно, знаю. Не подсказывайте! Память уже не та, но все же… — Он хлопнул ладонью по стойке. — Вспомнил! Вы — мистер Максвелл из Фалконхерста. Я неоднократно посещал ваши аукционы.
Хаммонд улыбнулся и поклонился.
— А вас я прошу помочь мне, сэр.
— Доктор Мастерсон, житель этого города. Раньше я был компаньоном старого доктора Робертса, а после его смерти получил его практику. — Он побарабанил пальцами по стойке, разглядывая Хаммонда. — Фалконхерст, Фалконхерст! Теперь вспомнил! Как вам не помнить Драма! Ведь вы купили у мадам Аликс его сына.
Один из молодых щеголей отставил рюмку и протянул Хаммонду руку.
— Мой отец хорошо знаком с вами, мистер Максвелл. Его зовут Жан Брулатур из Шантильи. Я — его сын Пьер.
— У нас тоже живут несколько ваших питомцев, мистер Максвелл, — сказал второй молодой человек. — Разрешите представиться: Жорж Мишель из Хай Пойнт.
Хаммонд подал ему руку, но вопрос адресовал доктору:
— У вас крепкая память, доктор! Откуда вам известно, что я купил Драмсона?
— Я был врачом мадам Аликс, пока она не скончалась. Прежде она была пациенткой доктора Робертса, так что вы будете правы, если скажете, что она досталась мне в наследство. После ее смерти заведение закрылось, и я купил женщину Драма, Калинду, с ее новым мужчиной, Блэзом, и их дочерью Доротеей. Доротея родила малышку Кандейс. Мы называем ее Кэнди.
Хаммонд понимающе улыбнулся, не спеша поднял рюмку и попробовал пунш. Потом, обернувшись, крикнул:
— Пойди-ка сюда, Драмжер!
Драмжер подпрыгнул и заторопился к стойке, где застыл в ожидании следующего хозяйского приказания.
— Повернись-ка лицом к свету, чтобы эти господа могли как следует тебя разглядеть!
— Симпатичный у вас бой, мистер Максвелл, — проговорил доктор Мастерсон, изучая Драмжера. — Впрочем, чему же удивляться: ведь в вашем распоряжении все поголовье Фалконхерста!
— Бой продается? — осведомился Брулатур, отбросив напускную вялость. — Я бы с удовольствием приобрел его, мистер Максвелл. Назовите вашу цену! Он еще молод, но сложен, как отменный боец.
— Что верно, то верно, — согласился Хаммонд. — Могучий самец. Сожалею, но он не продается.
— Хотелось бы осмотреть его раздетым. — Мишель облизнул и без того мокрые губы. — Нечасто приходится наблюдать таких молодцов! Ему, наверное, не больше шестнадцати-семнадцати лет?
— Около того. — Хаммонд жестом остановил Драмжера, уже собравшегося расстегнуть ворот рубашки. — Я бы с радостью исполнил вашу просьбу, мистер Мишель, и велел бою раздеться, но мы находимся в слишком людном месте. Лучше я попрошу доктора Мастерсона посмотреть на него внимательно. — Он повернулся к доктору. — Вы сказали, что помните Драма. Так скажите, не находите ли вы сходства между Драмом и этим боем?
— Кажется, он покрупнее — выше и шире в плечах, к тому же темнее, но… — Подойдя к Драмжеру поближе, он нацепил очки в стальной оправе. — Да, мистер Максвелл, этот бой — вылитый Драм. Разве что в нем больше негритянского, но он унаследовал красоту Драма.
— И неудивительно, — молвил Хаммонд. — Ведь он — внук Драма. Его производитель — Драмсон, а зовут его Драм Мейджор, хотя мы кличем его Драмжером. Вы не ошиблись, сэр: я приобрел его отца, Драмсона, у мисс Аликс и скрестил его с чистокровной самкой из племени мандинго, которая была у меня в Фалконхерсте. Старая Аликс говорила, что ее Драмсон был наполовину хауса царских кровей, наполовину ялофф с примесью человеческой крови. Значит, этот парень — наполовину чистокровный мандинго, наполовину хауса, ялофф и белый.
Доктор наклонился к Хаммонду.
— А вам известно, кто добавил в него крови белого человека?
Хаммонд отрицательно покачал головой.
— Сама мадам Аликс!
Хаммонд не поверил.
— Вы хотите сказать?..
— Все это выплыло наружу после ее смерти, однако стало известно только ограниченному кругу людей. После нее остались кое-какие бумаги, в которые мне удалось заглянуть. Драм — ее родной сын от какого-то черного кубинца. Вряд ли он сам знал об этом, так как она всегда выдавала его за сына своей служанки Рашель, но сомнений быть не может: он был ее родным сыном.
— Я слыхал об этой мадам Аликс от отца, — вмешался Пьер Брулатур. — Жаль, что на Дюмэн-стрит не осталось ее борделя! Отец рассказывал о представлениях, которые она там устраивала. Она называла их melees. Она ставила посреди зала здоровенного ниггера и напускала на него четырех-пятерых девок, которые в драке оспаривали право раздеть его и повалить на пол. Отец говорит, что это было памятное зрелище: негритянки не щадили друг дружку, царапаясь и вырывая клочья волос, лишь бы добраться до него первой.
Мишель снова облизнулся. Вид у него был отсутствующий: он уже представлял в этой роли Драмжера, а себя — в роли негритянки, добивающейся его благосклонности.
— Надо будет попробовать устроить что-нибудь в этом роде в Ричмонде, — проговорил он.
— Я тоже застал эти melees, — сказал доктор Мастерсон. — Мой бой, Блэз, которого я купил у мадам, долго был тем самцом, за которого они дрались, пока не потерял руку. Блэз уже стар, но хорошо помнит те деньки. — Он положил руку Хаммонду на плечо. — Почему бы вам не зайти ко мне, мистер Максвелл? Это недалеко, всего в нескольких кварталах. Мне хочется показать вашего боя Блэзу и Калинде. Ведь он приходится моей Калинде внуком! Мне не терпится поставить его рядом с моей Кэнди и посмотреть, похожи ли они. И вас прошу пожаловать, — спохватился он и без излишней настойчивости указал на Брулатура и Мишеля.
Мишель поправил шляпу и ответил:
— Возможно, у вас дома мистер Максвелл не откажется раздеть боя. — Он с надеждой посмотрел на Хаммонда, но не дождался согласия. Впрочем, он и Брулатур все равно окликнули своих боев, дожидавшихся хозяев на скамейке, и компания вышла из бара. Впереди шагали доктор Мастерсон и Хаммонд, за ними следовали Мишель с Брулатуром, замыкали шествие слуги.
Идти действительно оказалось недалеко. Когда доктор остановился у двери, чтобы нашарить в кармане ключ, Драмжеру оказалось достаточно одного взгляда на фасад дома, чтобы у него отчаянно заколотилось сердце. Тот самый дом! Он его хорошо запомнил: именно здесь, на этом тротуаре, он увидел в день своего приезда в Новый Орлеан так понравившуюся ему красотку.
Повернувшись к одному из слуг, он спросил:
— Ты здесь когда-нибудь бывал?
Мулат окинул его презрительным взглядом и отрицательно покачал головой, тряся серьгами. От него не укрылся интерес его хозяина к Драмжеру, и он испытывал жгучую ревность.
— Мой хозяин не якшается с городскими, разве что с креолами. Он никогда не бывает в этой части города. Ты — просто невежественный ниггер! Уважающие себя люди на этой улице не живут.
Драмжер был слишком счастлив, чтобы обидеться на грубияна. Хотя он с первого взгляда запрезирал сюсюкающего коротышку, напомнившего Бенони, которого ему хотелось побыстрее забыть, сейчас его не интересовало ничего, кроме этого дома: ведь внутри его ждет встреча с той красавицей! Он не сомневался, что она живет именно здесь. Он последовал за белыми и оказался во внутреннем дворе. В тусклом свете двух свечей кустарник, росший во дворе, в стеклянных сосудах, казался непроходимой чащей; в углу была лестница, ведущая на балкон второго этажа. Драмжер и двое других слуг остались внизу, белые поднялись наверх. Однако стоило зажечься окнам второго этажа, как на балкон вышел Хаммонд и позвал Драмжера.
— Извините, что привел вас в берлогу одинокого мужчины, — повинился доктор Мастерсон, — но после того, как в прошлом году скончалась моя обожаемая жена, я живу здесь один, не считая слуг, и моему жилищу не хватает женского присутствия.
Он дернул за шнурок, свисавший со стены у двери. Внизу прозвенел звонок, на лестнице послышались шаги. В гостиной появился пожилой рослый негр богатырского телосложения с пустым рукавом вместо одной руки. Голова его была бела, как снег.
— Вы звонили, масса доктор?
— Да, Блэз. Принеси вина этим джентльменам — моей лучшей мадеры — и прихвати Кэнди и Калинду.
Драмжер дожидался возвращения старого слуги, стоя в тени. С Блэзом явилась пожилая негритянка, такая же седая, как он сам, но с аристократическими чертами не утратившего красоты лица. Между ними стояла та самая девушка, о которой Драмжер грезил вот уже несколько дней. Увидев ее, он затаил дыхание. Она оказалась еще прекраснее, чем ему запомнилось. Старый слуга приблизился мелкими шажками к столу черного дерева, поставил на него серебряный поднос и наполнил бокалы вином из высокого графина. Доктор заговорил только после того, как Блэз раздал господам бокалы.
— Я приготовил вам небольшой сюрприз, Калинда и Блэз. — Он подозвал слуг, и они вошли в круг света, отбрасываемый лампой. — Калинда, расскажи-ка этим господам о Драме.
— Он был моим первым мужчиной. — Ей было грустно вспоминать о былом. — Драм был бойцом, сэр. Он давал бои, когда мы жили у мадам, на Дюмэн-стрит. Он был отцом моего первого ребенка, которого мы в честь отца назвали Драмсоном.
— Что же стало с Драмсоном? — спросил доктор Мастерсон.
— Мадам продала его массе Максвеллу. После этого я больше ни разу не видела своего сына.
— А вот и сам мистер Максвелл, Калинда! Тот самый, купивший Драмсона. — Он повернулся к Хаммонду. — Перед вами мать Драмсона Калинда и ее друг Блэз. Раньше он тренировался вместе с Драмом.
Блэз и Калинда отвесили Хаммонду низкий поклон. Глаза Калинды ожили.
— Как живется Драмсону? — спросила она. — Мне так приятно о нем послушать, сэр!
Хаммонд не успел ответить: ему помешал доктор.
— Мистер Максвелл хочет тебе кое-что показать, Калинда.
— Драмсон здесь? — Она вгляделась в темный угол, где прятался Драмжер.
— Не Драмсон, а его сын Драмжер. Твой внук, Калинда! Наверное, и на него тебе будет приятно взглянуть.
Хаммонду было интересно повстречаться с бабкой Драмжера. Он потянул юношу за рукав, заставив выйти из тени. Калинда шагнула к Драмжеру и погладила его по щеке своей старческой рукой. Голос ее дрожал.
— Здорово же ты похож на Драма, дружок, только ты темнее. Драм был светлее и еще симпатичнее.
— Неправда, Калинда, — вмешался Блэз. — Наоборот, этот парень симпатичнее Драма. И покрупнее! Славный мальчуган! А все твоя порода. Если бы на него мог взглянуть сам Драм! Он так гордился своей внешностью… — Блэз поклонился Хаммонду. — Надеюсь, вы довольны своим боем, масса Максвелл, сэр? Надеюсь, он не доставляет вам неприятностей?
— Доволен, Блэз. Одна беда: уж больно он охоч до женщин! Один сосунок у него на счету уже есть, а теперь он дожидается обещанной ему мною постоянной спутницы.
— Тогда он тем более потомок Драма, — с улыбкой заметила Калинда. — Драм тоже был охоч до этого дела.
— А теперь покажись-ка нам ты, Кэнди. Встань рядом с родственничком, — распорядился доктор. — Посмотрим, похожи ли вы друг на друга.
Кэнди повиновалась. Глаза ее были скромно опущены, однако она сумела заметить, как стройны ноги Драмжера, обтянутые узкими брюками. Она доставала ему только до плеча и была гораздо светлее, однако сходство между ними оказалось разительным.
— Действительно похожи, — согласился Хаммонд. Встав со стула, он подошел к юноше и девушке. Заручившись молчаливым согласием доктора, он прошелся рукой знатока по всему телу Кэнди. Она отпрянула было, но была вразумлена Блэзом:
— Стой смирно! Масса Максвелл не причинит тебе вреда.
— Ей около восемнадцати лет? — спросил Хаммонд.
— Примерно, — ответил доктор Мастерсом.
— Восемнадцать ей исполнится в декабре, масса Максвелл, сэр, — подсказал Блэз.
Хаммонд вернулся к своему стулу и сел.
— Драмжер, спустись-ка вниз с бабушкой и сестренкой Кэнди. Они хотят тебя как следует рассмотреть, а нам с доктором Мастерсоном надо кое-что обсудить. — Хаммонд надеялся, что Брулатур с Мишелем поймут намек и избавят их от своего присутствия.
— А я думал, что мы полюбуемся на этого паренька в голом виде! — протянул Мишель, не скрывая разочарования.
— Знаете что, джентльмены, — примирительно проговорил Хаммонд, не желая терять выгодных клиентов, каковых усматривал в семьях обоих бездельников, — если завтра вы оба явитесь на торги к Слаю, то мы увидимся. Я буду там в одиннадцать часов. Я выставляю на продажу славных рабов, которые вас наверняка заинтересуют. Я велю им раздеться перед вами, и у вас будет сколько угодно времени, чтобы разглядеть их как следует. Аукцион не оставит вас равнодушными!
Смекнув, что настало время откланиваться, молодые люди поблагодарили доктора за гостеприимство и пообещали, что непременно придут на торги. После их ухода Хаммонд облегченно перевел дух. Такие субъекты не вызывали у него добрых чувств: он понимал, что им только и надо, что посмаковать наготу Драмжера. В сущности, у него не было против этого серьезных возражений, ибо он гордился Драмжером, как ценным произведением искусства, но в этот вечер он не был склонен удовлетворять их любопытство. Рабов, подлежавших продаже, можно было свободно осмотреть, однако к Драмжеру это не относилось.
Хаммонд дождался, пока стихнут их шаги на лестнице.
— Не хотелось бы мне, чтобы мои рабы достались таким типам, — признался он. — Это было бы бесполезной тратой племенного материала. Да и для самих рабов — сплошным мучением.
Доктор кивнул в знак согласия и стал терпеливо ждать. Он знал, что Хаммонд собирается ему что-то предложить, но не торопил события.
— Я насчет вашей Кэнди, — начал Хаммонд. — Интересно, кто ее отец? Понятно, что от матери она унаследовала хорошую породу, а вот как насчет отца?
— Там тоже хорошая кровь. — Доктор Мастерсон наполнил свой бокал, обратив внимание, что Хаммонд еще не притрагивался к вину. — Отличная! Виктор Сакре-Кер, свободный человек, хоть и цветной, но почти неотличимый от белого. Он приглядел Доротею и в конце концов ее соблазнил. Он и по сей день живет в Новом Орлеане, владеет лавкой подержанной мебели по ту сторону канала. Он остался видным малым, и поговаривают, что из-за него немало белых дам загорелись страстью к старой мебели. Раз так, то я никогда не винил его за то, что Доротея не устояла перед ним. К тому же мне известно, что Виктор приходится сыном выходцу из одной из лучших семей города и квартеронке, прославившейся своей красотой. Простите, что я не называю имен, но то, что я говорю, не подлежит разглашению, мистер Максвелл, сэр.
— Благодарю вас за доверие, сэр, и не подвергаю ваши слова сомнению. Что же стало с Доротеей?
— Я подарил ее дочери в качестве приданого. Выйдя замуж, моя дочь переехала в Джорджию. Ребенка Доротеи мы оставили здесь, чтобы не обременять молодых. Ее вырастили моя жена и Калинда.
— Такую отменную кровь надо беречь. Они с моим боем прекрасно подошли бы друг другу. Вы прежде спаривали ее?
Доктор Мастерсон покачал головой.
— За ней хорошо присматривают. Моя жена обучила ее обязанностям служанки, и она ночевала за стеной нашей спальни. После смерти жены за ней взялась приглядывать Калинда. Она не подпускает к ней мужчин, хотя от охотников нет отбоя. Девчонка в самом соку, но Калинду не проведешь. Нет, пока что она не знала мужчин.
— Что ж, существует несколько способов, — сказал Хаммонд. — Я мог бы продать вам Драмжера, но мне не хочется делать этого. Вы могли бы продать мне Кэнди, чего мне, наоборот, очень даже хотелось бы; третий способ — позволить моему бою покрыть ее, пока мы находимся в городе, и если она понесет, продать мне ее ребенка, когда ему исполнится год.
Доктор Мастерсон обдумывал предложение.
— Раньше мне и в голову не приходило продавать Кэнди. Калинда устроит страшную сцену.
— С ними так бывает всегда, — согласился Хаммонд, — но через несколько дней они отходят. Все-таки они — не люди.
Доктор нерешительно почесал в голове.
— Отойдет, как тогда, с Доротеей. Если начистоту, то мне девчонка ни к чему — просто лишний рот, который приходится кормить. С меня хватит Блэза и Калинды: они будут заботиться обо мне, пока я не испущу дух. — Он выжидательно взглянул на Хаммонда. — Сколько вы готовы предложить мне за нее?
— Тысячу двести пятьдесят. Хорошие девушки, приученные к дому, стоят от семисот долларов до тысячи, плюс надбавка за исключительную миловидность — получается тысяча двести. Насчет последнего можно спорить, но она мне пригодится. У меня племенное хозяйство, доктор, и я всегда охочусь за породистыми неграми. В наши дни это становится все труднее, потому что большинство негров — помеси, но тут другое дело: вы знаете родословную своей девушки, я знаю родословную Драмжера. К тому же, — он прибег к решающему аргументу, — у миссис Максвелл нет в Новом Орлеане горничной, и ей нужна девушка. Она будет с ней хорошо обращаться.
— Что ж, вы меня убедили. — Доктор допил свое вино. — Я бы не продал ее первому встречному, мистер Максвелл, но у вас хорошая репутация. Я велю ей готовиться, чтобы уехать вместе с вами. Наверное, так будет лучше и для самой Кэнди. Пускай ее покроет чистый молодой самец, не то ее, чего доброго, изнасилует какой-нибудь грязный городской негр.
Он протянул Хаммонду руку, и они обменялись рукопожатием, скрепляя сделку.
— Значит, так… — Хаммонд указал на звонок, и доктор дернул за шнур. — После завершения торгов мы пробудем здесь еще неделю. До отъезда Кэнди может ночевать здесь, но пускай ежедневно является к нам в отель к восьми утра. Так моя жена быстрее привыкнет к ней, а Калинда освоится с ее отсутствием и не будет так убиваться, когда подойдет время разлучиться. Вечером Драмжер будет провожать Кэнди до дому.
В дверях появился Блэз.
— Скажи Драмжеру, моему бою, что я уже ухожу. Пускай подождет меня у двери. Кстати, я тебя вспомнил: я видел тебя у мисс Аликс, когда покупал Драмсона.
— Верно, сэр, масса Максвелл, и я вас помню. А ваш бой Драмжер — очень славный. Большое вам спасибо за него, сэр. Он уже поладил с нашей Кэнди. Кажется, они нравятся друг другу.
— Вот и отлично, Блэз, — унял доктор Мастерсон расчувствовавшегося Блэза, махнув рукой. — Я только что продал Кэнди мистеру Максвеллу. Он берет ее как подружку для Драмжера. Вы с Калиндой должны радоваться, что Кэнди приобрел такой человек, как мистер Максвелл, и что она будет счастлива с таким хорошим, сильным парнем, как Драмжер.
— Вы продали Кэнди, масса доктор, сэр? — переспросил Блэз дрожащим голосом.
— Да. Лучше ты сам скажи об этом Калинде. И передай ей, что я запрещаю устраивать сцены. Для Кэнди это самое лучшее решение. Ничего лучшего я бы все равно не придумал, сколько бы ни старался. Она будет горничной миссис Максвелл, но останется с нами до отъезда Максвеллов в Фалконхерст, так что Калинда успеет привыкнуть к новости.
— Да, сэр, масса доктор, сэр, — отозвался Блэз, изо всех сил стараясь не давать волю чувствам.
Хаммонд встал. Доктор проводил его вниз. Драмжер дожидался хозяина во дворе. Его глаза горели, он пританцовывал на месте. Он изнывал от нетерпения, пока Хаммонд и доктор степенно прощались. На улице он имел непочтительность пристроиться рядом с господином. Хаммонд нахмурился.
— Что ты себе позволяешь, бой? Отойди!
— Слушаюсь, сэр, масса Хаммонд, сэр! Просто я очень радуюсь. Эта Кэнди — такая красотка! Я ей тоже понравился.
— Она пришлась тебе по сердцу?
— Этакая красотка, масса Максвелл, сэр! Я таких в жизни не видывал! У нас в Фалконхерсте таких нет.
— А как насчет того, чтобы переспать с такой, как она? — Хаммонд уже не хмурился.
— Я бы с радостью, масса Хаммонд, сэр! Только я теперь не прикасаюсь к девкам без вашего разрешения. Не хочу снова подставлять спину под кнут. Я усвоил урок. Жду не дождусь, чтобы вы подобрали мне девку получше и дали время отвести душу, масса Хаммонд, сэр.
Выговорившись, Драмжер отстал от хозяина на положенные два шага.
— Я только что купил эту Кэнди, — проговорил Хаммонд, делая вид, что разговаривает сам с собой. — Вот и размышляю, кому из парней ее предложить. Отдам-ка я ее Джубалу! Вот в ком бродят силы!
— Со мной ему все равно не сравниться! — возмутился Драмжер, снова подскакивая к Хаммонду. — Вы только взгляните, масса Хаммонд, сэр! — Он указал на мокрое пятно на своих штанах. — Мне стоит только подумать об этом — и пожалуйста!
Увидев пятно, Хаммонд рассмеялся.
— Ничего страшного, парень! Но вообще-то лучше мне и впрямь отдать ее тебе. Только гляди, чтобы поработал как следует! Мне нужны от нее хорошие сосунки!
Драмжер онемел. Ему удалось выдавить всего одно словечко:
— Когда?
— Ты ничего не забыл? — Хаммонд нахмурился, указывая слуге на оплошность.
— Когда, масса Хаммонд, сэр? — поправился Драмжер, придя в себя.
— Мы уедем обратно в Фалконхерст примерно через неделю. Неделю тебе придется обождать. Не можешь же ты затащить ее к себе наверх, где столько людей! В наших номерах для этого тоже нет места.
— Значит, еще целая неделя, масса Максвелл, сэр?
— Мне казалось, что тебе нравится в городе.
— Нравится-то нравится, но все равно не терпится вернуться домой. Вот бы побыстрее туда попасть! Там я смогу спихнуть со своей кровати Джубала и положить вместо него Кэнди.
— До нашего отъезда Кэнди останется жить у доктора. Она будет приходить к нам в отель по утрам, чтобы помогать миссис Августе, а вечером тебе придется провожать ее домой, чтобы уберечь от прохожих. — Он помедлил, прежде чем произнести слова, прозвучавшие неожиданно для него самого: — Еще не знаю, но, возможно, я не стану противиться, чтобы и ты оставался у доктора на ночь, если у него не будет возражений.
Драмжер так разогнался, что на сей раз обогнал хозяина. Его лицо пылало, он едва касался ногами тротуара.
— Вы хотите сказать, что разрешаете мне это, масса Максвелл, сэр?
— Чем быстрее ты начнешь делать свое дело, тем лучше, — ответил Хаммонд, осклабившись. Он чувствовал, что таким образом отдал Драмжеру долг. Он искупил свою вину за незаслуженное наказание, которому подверг паренька, и к тому же заложил фундамент неплохих доходов. Эта парочка была способна порадовать его целым выводком отменных ребятишек. Редко когда появлялась возможность получать молодняк столь высоких породных свойств.
Драмжер поймал руку Хаммонда и припал к ней губами.
— Вы — лучший хозяин на свете!
Хаммонд выдернул руку и отвесил Драмжеру звучную затрещину.
— Ты совсем забылся, бой! Чего это ты вздумал лобызать мне руку? Уж не принимаешь ли ты меня за одного из тех, в баре? Впредь не смей целовать руки мужчинам, тем более мне. Не дело!
Драмжер сконфузился.
— Просто вы — такой добрый хозяин! Я не хотел вас обидеть, масса Хаммонд, сэр! Это в знак почтительности, только и всего, сэр.
Хаммонд замедлил шаг, позволив Драмжеру поравняться с ним, и ласково положил руку ему на плечо.
— Ты славный паренек, Драмжер. Я не сержусь на тебя. Понимаешь?
Он снова зашагал вперед. Драмжер поспешил за ним. Хаммонд Максвелл отмерял шагами плитняк тротуаров и брусчатку мостовых, Драмжер парил над землей.