Было около полуночи.

В гостинице «Кривая лошадь» стояла невыносимая жара. Воздух был насыщен дымом плохого табака, запахом спирта и прогорклого масла. Главная комната уже лет пять служила местом сборищ самых отъявленных санкюлотов великой Республики.

Дом, где помещалась гостиница «Кривая лошадь», был одним из самых жалких зданий на задней улице, пользовавшейся к тому же весьма дурной репутацией. Штукатурка на нем потрескалась, стены покосились. Балки, поддерживавшие низкий потолок, потемнели от времени и грязи, но в былые времена эта гостиница славилась прекрасным винным погребом и редкими сортами вин. В дни правления великого короля золотая молодежь часто устраивала в гостинице «Кривая лошадь» веселые ужины в обществе прекрасных дам. В прежние времена обширные погреба были свидетелями многих черных дел и таинственных смертей. Теперь же в старом погребе только крысы скреблись, а гостиница превратилась в клуб «Равенства и Братства». Каждый прохожий мог свободно входить туда и принимать участие в дебатах. От членов клуба требовалась только любовь к гильотине.

Жалкий вид имел этот храм свободы: грязный дощатый пол, два прислоненных к стене стула, пустые винные бочки, заменявшие кресла, и еловые доски на козлах вместо столов. Обои, когда-то украшавшие стены, висели теперь клочьями, обнажая растрескавшуюся штукатурку.

Вся комната имела желтовато-серый оттенок, на котором лишь красный республиканский колпак, повешенный на подставке вроде гильотины, выделялся ярким пятном.

В последние месяцы число действительных членов клуба значительно уменьшилось; они истребляли друг друга, ежедневно поставляя новые жертвы для гильотины, ибо главным девизом клуба было: «La guillotine va toujours!»

После убийства Марата первое место в клубе принадлежало Мерлену и его молочному брату, Фукье-Тенвилю, самому кровожадному деятелю той эпохи. А молочные братья всегда действовали друг против друга. Стараясь подорвать популярность своего соперника, каждый неустанно обвинял другого в измене. В данный момент Фукье-Тенвиль одержал верх – Мерлену не удалось выполнить возложенное на него поручение. В последние недели члены клуба были заняты исключительно свержением депутата Деруледе. Анонимный донос окрылил надеждой кровожадных патриотов, но… Мерлен вернулся с пустыми руками. Арест аристократки был лишь слабой наградой за неудачу.

Войдя в низкую, плохо освещенную комнату, Мерлен сразу почувствовал враждебное настроение товарищей. Фукье-Тенвиль, окруженный приверженцами, восседал на одном из двух имевшихся в комнате стульев. На столе стояли стаканы, наполненные картофельным спиртом, что весьма красноречиво свидетельствовало о настроении собравшихся. На всех присутствующих были черные блузы и поношенные штаны – характерный костюм санкюлотов. Головы членов клуба украшал неизменный фригийский колпак с трехцветной кокардой.

На приветствие вошедшего все ответили насмешками и злобными взглядами. Один из патриотов, широкоплечий гигант-грузчик, подкатив пустой бочонок к столику Мерлена, уселся напротив.

– Берегись, гражданин Ленуар, – со злобной насмешкой сказал Фукье-Тенвиль, – гражданин депутат Мерлен еще, чего доброго, арестует тебя вместо депутата Деруледе, которого упустил.

– Ничего! Я не боюсь! – ответил Ленуар, чертыхаясь. – Гражданин Мерлен для этого слишком большой аристократ – его руки слишком чисты для грязной работы республики. Не так ли, господин Мерлен?

– Мой патриотизм достаточно хорошо известен и не боится никаких нападок. А что касается обыска в доме гражданина Деруледе, то мне сказали, что имеются улики, а их там не оказалось.

Ленуар сплюнул и, скрестив на столе свои черные от угля руки, тихо сказал:

– Истинный патриот, как его понимают верные якобинцы, сам создает необходимые улики.

Крики: «Да здравствует свобода!» – приветствовали замечание подстрекателя.

– Да вы дурак, гражданин Мерлен. Вы что, не поняли, что женщина просто сыграла свою игру? – продолжал ободренный Ленуар.

Мерлен побагровел от злости.

– А что я мог сделать? – пробормотал он. – Женщина сама донесла на него…

Грубый хохот был ответом на эту слабую самозащиту.

– По вашему закону, гражданин депутат Мерлен, – саркастически заметил Фукье-Тенвиль, – подозрение в измене уже есть преступление против республики. Очевидно, издавать законы куда легче, чем повиноваться им.

– Но что же я мог сделать?

Оттолкнув от себя пустой бочонок, гигант Ленуар встал, полный презрения к Мерлену.

– Полюбуйтесь-ка на эту невинность. Он еще спрашивает, что ему было делать! Братья! Патриоты! Друзья! Гражданин депутат находит в печке обгоревшую бумагу, разорванный портфель, в котором, очевидно, были документы, и все-таки еще спрашивает, что ему было делать!

– Но девка сказала, что это были ее письма.

– Настоящий патриот нашел бы бумаги в комнате Деруледе, а не у женщины! В руках преданного слуги республики были бы и уцелевшие документы, он «нашел» бы хоть одно письмо, адресованное вдове Капета, и оно послужило бы достаточной уликой против Деруледе. Изменник – тот, кто оставляет на свободе врагов отечества только из страха перед яростью черни.

Энтузиазм Ленуара нашел себе отклик; посыпались невообразимая брань и сквернословие. У гиганта-грузчика был сильный и грубый голос. Он говорил с каким-то странным акцентом, почти неуловимым, но совершенно не похожим на грубый выговор низших слоев Парижа.

Во время пылкой речи Ленуара один Фукье-Тенвиль не проронил ни слова. Он молча наблюдал за человеком, сумевшим привлечь на свою сторону слушателей. Наконец он не выдержал:

– Говорить-то легко, гражданин Ленуар, – так, кажется, вас зовут? – однако среди нас вы почти чужой и ничем еще не доказали республике, что можете похвалиться не только словами, но и делами.

– Кто не говорит, тот и не делает, гражданин Тенвиль, – вас так, кажется, зовут? – с усмешкой возразил Ленуар. – Вот вы все тут осуждаете гражданина Мерлена за то, что он дал себя одурачить. Я тоже разделяю ваше мнение, но…

– Черт возьми! И в чем же тогда ваше «но»? – заметил Тенвиль, когда тот сделал паузу, как бы желая собраться с мыслями.

Придвинув бочонок к столу, Ленуар уселся напротив Тенвиля и группы якобинцев. Горевшая сальная свеча отчетливо нарисовала на стене тень его большой головы во фригийском колпаке и широких плеч в рваной вязаной фуфайке с отложным воротником, а его тонкие длинные пальцы беспрерывно будто душили какое-то никому не видимое существо.

– Ведь всем нам известно, что гражданин Деруледе – изменник, не так ли? – обратился он к присутствующим.

– Да, да! – раздалось со всех сторон.

– Так решим по числу голосов – смерть или свобода.

– Смерть, смерть! – закричали все кругом, и двенадцать рук поднялись вверх, требуя смерти Деруледе.

– Итак, остается только решить, как привести в исполнение наш приговор.

Увидев такой счастливый для себя исход, Мерлен ободрился и тоже подвинул свой бочонок к столу.

– Что же вы нам посоветуете? – обратился он к Ленуару.

– Мы все, кажется, придерживаемся того мнения, что было бы неосторожно судить гражданина депутата Деруледе без ярких вещественных доказательств. Чернь боготворит его, пока он свободный человек. Притом, как я полагаю, он далеко не глуп. Дня через два он улизнет из Франции, отлично понимая, что если останется, то вместе с его утерянной популярностью придет конец и его земному существованию.

– Правильно! – раздались громкие возгласы одобрения.

– Есть хорошая пословица, которую любили еще наши прабабушки, – продолжил Ленуар: – если дать человеку веревку достаточной длины, то он непременно на ней повесится. Мы дадим такую веревку нашему доброму гражданину Деруледе, и я ручаюсь за успех, если только наш министр правосудия, – указал он на Мерлена, – поможет нам сыграть маленькую комедию.

– Да! Да! Продолжайте! – нетерпеливо проговорил Мерлен.

– Женщина, донесшая на Деруледе, будет нашей козырной картой, – продолжал Ленуар, воодушевляясь своим собственным планом и своим красноречием. – По-моему, она донесла на Деруледе не из-за отверженной любви, а затем, чтобы отделаться от него, так как он был слишком назойлив, а следовательно, он любит ее.

– Так что же из этого? – саркастически заметил Фукье-Тенвиль.

– А то, что влюбленный Деруледе захочет спасти ее от гильотины.

– Естественно!

– Ну-ка, пусть попытается, – спокойно продолжал Ленуар – Дадим ему веревку, чтобы он смог повеситься.

– Что он хочет этим сказать? – недоумевали присутствующие.

– Прошу вашего внимания еще на пять минут, граждане, и вы поймете. Предположим, что Джульетта Марни предана суду. Ее судит Комитет общественной безопасности Гражданин Фукье-Тенвиль, один из наших величайших патриотов, будет читать ее обвинительный акт. Если он упомянет о переписке с врагами Республики, то последуют смертный приговор и гильотина. Министр правосудия, согласно статье девятой известного нам закона, не допускает защиты в случае такого прямого обвинения в измене. Но, – внушительно и веско продолжал гигант, – при обычном гражданском обвинительном акте, в случае оскорбления общественной нравственности или других нарушений, караемых законом, министр правосудия допускает, чтобы подсудимая прибегла к общественной защите. Если гражданка Марни будет обвинена в измене, ее вместе с другими преступниками казнят рано утром, прежде чем Деруледе сможет защитить ее. Да и если бы он решился на все ради ее спасения, то возможно, что чернь стала бы на его сторону; французский народ все еще сохранил большую долю сентиментальности, чем ловкий Деруледе, конечно, воспользуется. Между тем, если судить гражданку Марни за оскорбление республиканского правительства, то получится совершенно иная картина. Министр правосудия разрешит адвокату защищать ее. Неужели Деруледе не вступится за свою возлюбленную? Вот тут-то и появится веревка, на которой он сам повесится. Ведь не признает же он перед официальным судом, что сожженные письма были от другого любовника Марни, – и придется нашему главному прокурору заставить его сознаться, что письма были от него, что они доказывали его измену и что девушка сожгла их, чтобы спасти бывшего любовника.

Эта длинная речь была перекрыта громом восторженных аплодисментов.

Оратор замолчал, вытер лоб и принялся большими глотками пить водку, чтобы промочить уставшее горло.

Долго еще не расходились члены якобинского клуба. Каждому хотелось прибавить что-нибудь свое к речи Ленуара. Сам Ленуар первым оставил собрание, – пожелав присутствующим спокойной ночи, он вышел на темную улицу.

– Кто этот человек? – обратился Фукье-Тенвиль к собранию патриотов.

– Провинциал с севера, – ответил кто-то, – он приходит сюда уже не в первый раз, а в прошлом году был почти завсегдатаем. Он, кажется, из Кале, а ввел его гражданин Брогар.

Тенвиль ушел одним из последних.

– Мне кажется, – обратился он к самым ярым патриотам, окружавшим при прощании его и Мерлена, – что этот Ленуар чересчур уж красноречив, не так ли?

– Он опасен, – тотчас же ответил Мерлен, и все поспешили подтвердить его мнение.

– Но план все-таки хорош. Мы им воспользуемся.

Когда компания вышла на улицу, сторож с фонарем в руке уже делал свой ночной обход, сопровождая его обычным криком:

– Спите спокойно, жители Парижа! Все тихо, все в порядке.