Ососкова Валентина

Самый маленький офицер

(Истории одной войны-2)

Когда Судьба своей волей переносит людей из мирной столицы Российской Империи в земли прошедшей войны – становится на мгновенье не по себе. Всё здесь уже совсем не так, как раньше, и война идёт не оружием на полях сражений, а словами на дипломатических заседаниях… Так кажется, по крайней мере, на первый взгляд.

Если глянуть внимательней, то картина предстанет в новом свете, и будет всё – и покушения на жизнь Великого князя, и приветы из той части прошлого, о котором совсем не помнишь и не хочешь, наверное, помнить, и… Одному из людей Великого князя – всего пятнадцать лет. Тот самый возраст, когда пытаешься разобраться в собственных чувствах, примеряешься к такому понятию как «ответственность» и чудом остаёшься в живых. Тот самый возраст, когда начинаешь искать своё настоящее место в жизни, иногда не доверяя это даже самым близким людям.

Шесть лет назад, впрочем, всё было почти так же, только в рамках не целой жизни, а одного отдельно взятого «ударного батальона особого назначения». Кем может быть ребёнок в том мире, где детства нет и быть не может? Может ли он стать настоящим солдатом – чтобы там, в будущем, по праву считаться самым юным офицером, пусть даже унтер-офицером, Лейб-гвардии?..

 

Пролог

Жизнь детдомовца Анатоля Скалеша по прозвищу Тиль была достаточно проста и незатейлива – как и у сотен других таких же мальчишек, которых недавняя война лишила дома и родных. В этой самой жизни были у Анатоля две ценности: рисование – запойная, стихийная, неудержимая страсть – и старший брат. Впрочем, брат этот теперь существовал лишь в его фантазиях. На деле дороги Артёма и Анатоля Скалешей разбежались через год после окончания войны, в то тоскливое время, когда Артёма притаскивали в детдом за ухо из детской комнаты милиции почти каждую неделю, а Анатоль с вежливым восторгом общался с «тётей Анной», мечтая о том, как она его заберёт к себе домой.

Тиль прожил у тёти Анны и её мужа, которого, впрочем, видел всего раз, а потом тот умотал в командировку, ровно месяц. Потом тёте Анне надоело, что мальчик стонет по ночам, просыпаясь от очередного кошмара, закатывает истерики на пустом месте и вечно пачкает рукава рубашки в красках, фломастерах или мелках. Она не знала, что за «песок» просит Тиль, считала слёзы простым капризом… и, в конце концов, сделала закономерный вывод, что она не предназначена для такого подвига, как воспитывать сироту.

В детдоме к тому времени появился новый психолог, а Артём – сбежал с концами, и больше Анатоль о нём не слышал… Новый психолог, Яков Киреин, помог Тилю справиться с двойным ударом, весело прозвал Уйленшпигелем и даже объяснил, почему, и, главное, этот самый Киреин мог дать Анатолю вожделенный «песок» – молочно-белые капсулы, преображающие все чувства и переживания.

Потом психолог же познакомил Тиля с человеком, который помог мальчику воплотить его мечту. Нет, брата Тиль так и не нашёл – зато на девятнадцатом году жизни был уже достаточно известным в Горье художником, жил в собственной однокомнатной квартире, вёл долгие вечерние разговоры с пожилым Стефаном Сергиевичем и смотрел на мир с неиссякаемым оптимизмом, только подкрепляемым таинственным «песком».

Лишь по ночам Тиля мучили кошмары, мешая осколки прошлого с порождениями буйной фантазии художника.

… Во сне всегда живёт страх падения – долгого, неуправляемого падения с лестницы, из окна… или с ветки, на которой стоишь, судорожно вжимаясь в ствол дерева. Меж лопаток впивается в спину сучок, и отдачей тебя толкает на него раз за разом.

Пустой щелчок – кончились патроны. Шаришь по карманам, но одет ты почему-то в детдомовскую праздничную форму, в карманах которой, понятное дело, нет запасного магазина для твоего «карая» – неказистого с виду пистолета-пулемёта, который ты однажды ещё там, дома, снял с трупа неизвестного тебе мужика с нашивками «Забольской вольницы». Умные люди сказали бы, что «караи» – ПП кустарного производства, которые эта самая партизанско-ополченская «вольница» наделала в огромном количестве ещё в первые годы войны… Но тебе без разницы, кустарный он или нет. Пусть твой «карай» частенько клинит, пусть он не такой меткий, как «вереск» атамана, Капа – зато он твой, а другому взяться неоткуда.

Нет, был у тебя и ещё один пистолет-пулемёт, но ты его без раздумий и сожалений отдал Сивому… Сивый!

Словно в замедленной съёмке, оцепенев, ты видишь, как твой любимец, лучший друг и вовсе братишка, девятилетний Сивый летит на землю, растерянно роняя из рук оружие.

Его надвое перечёркивает очередь, а выстрелы твоего «карая» сносит ветер, словно ты стреляешь шариками жёваной бумаги.

Твоего любимого Сивого нет. И эта мысль так невыносима и неправильна, что ты… просыпаешься. Хорошо, что можно проснуться.

Пугает только одно.

Вполне возможно, что это был не сон. Потому что Сивый к вам тогда так и не вернулся.

… Тиль босиком шлёпает на кухню и, открутив кран, долго, жадно пьёт. Потом, не зажигая лампы, подходит к подоконнику, цапнув со стола грифель, и, подвинув чистый листок в пятно фонарного света, по памяти, десятком беспорядочных движений набрасывает мальчишеское лицо, размалёванное полосами грима «как спецназер». Мальчишка с бумаги смотрит нахально, чуть-чуть обозлённо – а в глубине души прячется солнышко. Его никто не видел, только Тиль и, иногда, Кап ­­– атаман… и брат.

Сивый должен был стать их третьим братом. Потому что на самом деле никакая кровь Анатоля и Артёма не роднит.

Но Сивого нет. Есть только набросок очередного портрета – одного из десятка, и это если вообще считать одни удачные, вымарывая из памяти безуспешные попытки нарисовать, каким Сивый мог бы выглядеть сейчас.

Тиля до дрожи в горле заполняет желание выть на луну – тоненько, не по-волчьи, а скорее по-собачьи… по-шакальи?

Вместо этого Анатоль нашаривает на подоконнике шкатулку с «песком», отправляет в рот очередную порцию и, замерев на минуту, растерянно улыбается. Выть хочется по-прежнему, только это уже не так страшно.

Сивый с портрета улыбается в ответ – почти как живой. Волосы вышли гораздо короче обычного, и это словно делает лицо старше. Тиль чуть подправляет черты и долго смотрит на паренька лет тринадцати. Нет, он не очень похож на Сивого. Сивый всегда был маленьким и шальным, а этот пацан неуловимо серьёзней «прототипа».

Свет фонаря дрожит, пару раз мигает. В краткий миг между светом и темнотой в глазах подростка на портрете вспыхивает сталь, какую Тиль видел во взгляде офицера-ветерана, что звал ребят из детдома идти в кадетский корпус. Правда, Тиль ненавидит того офицера, потому что его заинтересованно слушал Артём. Тиль ревнив.

Потом тот же самый офицер Артёму отказал: «Молодой человек, вы хоть полгода продержитесь без приводов в милицию… Ну ладно, хоть месяц!» – и Тиль возненавидел его вдвойне, отзеркаливая на сей раз чувство брата-и-атамана…

Свет фонаря вздрогнул в последний раз – и лампочка засветилась ровно и ярко. Неудачный портрет отправляется в мусорную корзину, а Тиль – спать.

 

Глава 1(7). Вальс

6 мая 2013 года. Забол, Горье

В просторной комнате гостиничного номера класса «люкс», залитой солнцем сквозь огромное окно, тишину не нарушало почти ничего. Легко гудел кондиционер, приводя воздух к заданной температуре в двадцать два градуса по Цельсию. Застеленная светло-бежевым покрывалом с абстрактным узором кровать, казалось, сама по себе дремала, разливая вокруг сонное оцепенение, и, подчиняясь ему, сонно же прислонился к стене стул, с покоящейся на нём офицерской фуражкой. На стеклянном журнальном столике у окна неловко чирикнул телефон и смолк, сам испугавшись наглости своей попытки нарушить тишину.

Комната этого, казалось, вовсе не заметила, лишь молчаливо ждала пробуждения, словно заключив перемирие с окружающим миром, некий пакт о невторжении. Тишина, сонная, мягкая – казалась вместе с этим неуловимо хрупкой, застывшей на грани, за которой снова начиналась война с шумным миром за это своё право застыть вне времени – в ожидании хозяев комнаты.

… Солнце успело скрыться за угол дома и оставить комнату в тени, прежде чем пискнул в двери замок и в прихожей зазвучали голоса.

– Полтора часа вожделенного отдыха, – оповестил первый голос – решительный, с неуловимыми нотками железной чёткости, свойственной людям, всю жизнь свою посвятившим армии. – Твои планы, Сиф?

– Отдыхать, – последовал немногословный ответ второго голоса – мальчишеского и усталого. Со стуком в углу прихожей приземлились ботинки.

– Может, чаю устроишь?

– Вам бы только чаю…

– А чай забольский, – продолжил искушать первый голос.

– Угу, – печально согласился второй.

– Настоящий…

– Кто бы сомневался.

– Так, может, перестанешь подпирать стену и заваришь своему командиру чайник?

Вместо ответа обладатель второго голоса вошёл в комнату, с наслаждением шлёпая босыми ногами по полу. Подошёл к кровати, постоял, уперевшись в неё коленями, затем рухнул вперёд со стоном:

– Мне бы кто чаю заварил…

Вошедшему можно было дать лет четырнадцать на вид, вряд ли больше. Русые волосы, зачёсанные на косой пробор, белая рубашка с фельдфебельскими погонами, на груди серебряный крестик «солдатского георгия» – знаменитой русской военной награды. Ногой ловко подцепив со стула фуражку, мальчик подкинул её в воздух, перекатился на спину, поймал и положил её рядом с собой, пальцем водя по гербу Лейб-гвардии над козырьком. Помять белую рубашку подросток не боялся – или просто не хотел думать об этом.

… Вся эта парадность юному офицеру надоела, а особенно – непривычная фуражка. Оливковый берет можно было засунуть под фальшь-погон и забыть, а поди забудь о фуражке.

Поэтому она осталась в номере. Нет фуражки – нет проблем, даже командир не стал пенять за это.

– Сиф, чай! – напомнил старший офицер из соседней комнаты.

– Сейчас, – отозвался мальчик. – Уже встаю и завариваю.

– Не слышу, – не замедлил сообщить полковник. Сиф скривился и, скатившись с кровати, громко, демонстративно протопал к электрочайнику. Нагрел воду, залил заварочный чайник и сел, уткнувшись подбородком в сгиб локтя. Сквозь стеклянный бок чайника было видно, как набухают чаинки, как заполняет чайник насыщенный бордово-коричневый цвет. По комнате поплыл чуть молочный аромат, Сиф вздохнул и прикрыл глаза.

… Проснулся он от дзиньканья ложки о стакан. «Дзинь… Дзинь… Звяк-звяк», – это ложечкой постучали по краю стакана, стряхивая капли, и отложили её в сторону.

– Ты же не спишь, – сообщил полковник укоризненно. И обращался он точно не к чайнику.

Иосиф Бородин, фельдфебель Лейб-гвардии, неохотно разлепил глаза и уставился на вихрь чаинок в стакане. Думать не хотелось. И шевелиться не хотелось. Он и отвык, что в Заболе на календаре май, а на улице – конец июня. Шесть лет в Москве кого угодно приучат к снегам до апреля… Иосиф зевнул краешком рта и предпринял попытку обратно задремать.

– Давай-давай, разлепил глаза, принял вертикальное положение, – его командир и, по совместительству, опекун поднял стакан, и созерцать стало нечего. Пришлось подниматься, зевая уже в полный рот. Не спорить же с самим полковником Заболотиным-Забольским, известным на всю Империю героем Забол-Выринейской войны.

Или, вернее, не оспаривать же приказы командира – уж больно тот щурится… по-командирски. В таком состоянии с него станется начать про уставные отношения.

Но вместо ожидаемого «Фельдфебель Бородин!» Заболотин-Забольский только поинтересовался:

– Кстати, а телефон ты намеренно в номере оставляешь всегда?

– Намеренно, – подтвердил мальчик, помрачнев. Вспомнив про телефон, он встал, подошёл к столику и взглянул на дисплей. «У вас 1 непрочитанных сообщений».

Увиденное Сифа ничуть не удивило, но он всё же взял телефон в руки и открыл смс-ку.

«Ты ж обещал писать!неужели некогда?»

Юный офицер сел обратно на кровать и принялся бездумно проматывать сообщение вверх-вниз, читая то текст, то информацию об отправителе.

«Обещал, – мысленно подтвердил он телефону. – Но звонить уж точно не буду. А написать… Ну что я вам могу написать? Из головы выдумать, чем занимаюсь целыми днями, да так увлечённо, что не подхожу к телефону?»

«Збыл тлфон,смс прочтал тльк что.никких нвстей,поэтму не пишу», – набрал, пропуская гласные через одну, и отправил он, понимая, как уныло выглядит это сообщение. Нельзя так писать лучшим друзьям… Только вот как тогда можно?

Прерывая размышления, выстрелил трелью звонок.

– Сиф… – начал было старший офицер, но Сиф его перебил, откладывая телефон:

– Я уже иду.

Он заглянул в глазок, и желание открывать пропало. Мальчик с кислой физиономией, игнорируя второй звонок, заглянул обратно в комнату, помялся, вздохнул сумрачно и доложил:

– Ваше высокородие, там это… журналист.

«Его высокородие» допил чай единым глотком, раздумывая, потом по-птичьи быстрым, рваным движение дёрнул головой – скрывая недовольство:

– Да ладно, пусть их. Открой… Эй, ты чего, Сифка? Зачем такая кислая рожа? – он поднялся и подошёл ближе к воспитаннику. – Ну что?

– Тогда без меня разговаривайте, – Сиф отвернулся.

– Ты к ним никогда не привыкнешь?

– Я их никогда не прощу, – Сиф сжал зубы. – Разрешите… я к Алёне пойду.

– Эх ты, ординарец… – Заболотин-Забольский протянул руку, чтобы взъерошить волосы офицерику, но на полпути убрал, перехватив далёкий от дружелюбия взгляд. При воспоминаниях о войне Сифка становился диким зверьком. Прикосновения этот зверёк  не переносил, поэтому полковник кивнул: – Разрешаю, куда я денусь. Только открой деятелю новостей всё-таки.

Сиф вышел в коридор, обулся и, натянув на лицо не дружелюбное, конечно, но хотя бы нейтральное выражение, со следующим звонком открыл дверь.

– Добрый день, – сохраняя вежливую интонацию, сказал он, стараясь не встречаться взглядом с модно одетым человеком с планшетом подмышкой.

– Добрый день. Могу ли я видеть… – начал журналист по-русски с небольшим акцентом.

– Можете, можете, – в коридоре появился старший офицер, воплощение вежливости с легким налётом недовольства «вторжением».

– А…

– Проходите, – кивнул Заболотин-Забольский, взглядом провожая юркнувшего мимо журналиста ординарца.

Для Сифа любые «деятели СМИ» ассоциировались с теми, из военной поры. Иногда Заболотин гадал – это один из тех редких эпизодов, которые и впрямь сохранились в памяти мальчика, или просто необъяснимый теперь для Сифа рефлекс?..

21 сентября 2006 года. Забол, город Дикей Горьевской области

Небо было тёмное-тёмное, синие, но звёзд, больших, колких, как скомканные обрывки фольги, почти не было видно. В темноте терялись границы между чистым небом и облаками, и только по острому звёздному посверкиванью можно было примерно догадаться, где что. Город, так долго стоящий мёртвым, с удивлением слушал, что происходит в нескольких его домах, неуверенно думая: а вдруг – жизнь? Его ещё утром разбудили автоматные очереди и взрывы, и вся эта кутерьма тянулась долго-долго… А потом стихла, перестало громыхать, посылая вокруг смерть. И теперь город слушал наступившую тишину и понимал, что она не старая, мёртвая, а живая. Шаги, тихие голоса, окурки, аккуратно прикрытые ладонью, чтобы не светиться сигаретным огоньком, короткие рапорты и приказы вполголоса. И ночь, городская и безучастная к происходящему.

Не жизнь это вернулась. Это война ещё раз пришла, такая же равнодушная к судьбам людей, как полгода назад.

И людям, смутившим покой городка, некогда заглядываться на небо, даже если они просто устало привалились спиной к стене и замерли, впитывая в себя драгоценное время отдыха. Почти все вокруг них спят, кроме караульных, замерших где-то в соседних помещениях. За несколько домов от них застыл ещё один дозор, поглядывают на часы и мечтают, чтобы часовая стрелка наконец доползла до цифры четыре: где-то в четверть пятого их сменят. Осталось немного, сейчас уже без пяти, если посчитать в среднем, сколько у кого показывают часы.

В первом доме как раз караул только что сменился. Это сошедшие с дежурства бойцы привалились к стене, стараясь расслабиться и вздохнуть спокойнее – напряжение не давало забыться сном, только непонятной звериной дрёмой.

– Ничего? – послышался рядом тихий голос. Бойцы узнали капитана Заболотина и облегчённо вздохнули. Их бывший ротный, а теперь командир «всея батальона», присел на корточки рядом с ними.

– Ничего, – подтвердили они, и кто-то привычным жестом протянул почти пустую пачку сигарет.

– Я всё ещё не курю, – твёрдо отказался капитан. – Ладно, раз ничего – спите. До рассвета уже недолго. Скоро подойдут «встречающие».

– И вам сна, вашбродь, – отозвался один из бойцов, рыжий и кажущийся по-прежнему толстым, хотя на самом деле он за службу похудел более чем вдвое. Просто широкий костяк и круглое лицо сохраняли ему «полный» вид.

Здесь давно никто никому не желал спокойной ночи и добрых снов. Здесь просто желали сна. Без сновидений лучше всего.

Заболотин поднялся на ноги и почти неслышно отошёл. В сонной тишине, если прислушаться, можно было уловить, как он пересёк квартиру, вышел на этаж и, скрипнув, будто случайный ветер сквозь разбитые окна подул, дверью в соседнюю, вполголоса сказал кому-то:

– Да я это, спи. У караульных был.

Бойцы, впрочем, догадывались, кому: скорее всего, пацану-приблуде, Индейцу. Мальчишка, вроде, долго пытался Заболотина убить, но последнее время в их отношениях этого не было заметно. Капитан всё так же пёкся о «подопечном», а подопечный… кажется, теперь не имел ничего против.

Рассвет залил холодным осенним светом город, пустынные дома с провалами окон, лишённых стёкол, и передвигающихся аккуратно, тихо, но торопливо солдат. Где-то впереди уже на подходе была рота «встречающих». Осталось лишь дождаться её и ударить по выринейцам с двух сторон. А пока подразделение стягивалось ближе к окраине города и, соответственно, к противнику, чтобы не мешкать при ударе.

УБОН – ударный батальон особого назначения – отличался от всех других частей тем, что посередине перемещения до места назначения их могли сдёрнуть с задания и отправить «закрывать дыры» по дороге. Так было и сейчас – дивизия Равелецкого осталась далеко впереди, а УБОН разбирался с местными силами, мешающими пройти остальным частям.

Время тягучими каплями переливалось через край бокала-настоящего, утекая в прошлое так медленно, что казалось, капля вообще остановила всякое своё движение. Светало. Царила напряжённая тишина. Молчали «выри», молчали русские. А потом в какой-то момент капля-время сорвалась вниз, стремительно ухнула куда-то, всё завертелось в бешеном круговороте: сообщение по рации, что пора встречать, первая, прощупывающая атака. Уже более уверенный удар. И чуть дальше, ниже по течению реки, ещё один – это подошли, подоспели «встречающие».

Горячка боя долго не отпускала Заболотина, голова раскалывалась на множество неравных частей, мешалось в мыслях всё: приказы, которые надо отдать, информация от разведки о расположении врага, беспокойство о бойцах и, поверх всего – беспокойство о маленькой уверенной фигурке со злым, как всегда во время боя, лицом. Сивку, казалось, никакие пули не брали, но, всё равно, когда он оказывался под обстрелом, передавая бойцам приказы и, заодно, патроны, сердце Заболотина замирало. Вообще-то, мальчишка хотел вновь достать автомат и «нормально пощёлкать этих гадов», но дальше словесных споров дело не пошло: поворчал-поворчал и послушно принялся передавать приказы.

Почти никто не заметил, в какой момент боя они слились с ротой «встречающих». Очнулись, только когда враг был «зачищен», где-то вдалеке стихали последние выстрелы, начинали потихоньку сыпаться пока короткие рапорты в стиле «живы»-«не очень».

Зато то, что появились несколько посторонних человек, заметили многие. Некоторые лица были знакомые – например, великан-Морженов с неизменным фотоаппаратом, изрядно поцарапанным, но целым и исправно отщёлкивающим кадры. На военкоре или, вернее, Военкоре с большой буквы, потому что на всём фронте его так и звали, был камуфляж без знаков различия и солдатская каска, но о себе Морженов беспокоился гораздо меньше, чем о фотоаппарате. Лицо Военкора сосредоточенное, в глазах затаилась боль, он знает войну, он знаком с ней очень близко, но на губах иногда застывает восторженная детская улыбка.

А вот и другие лица. Чужие, незнакомые. Корреспондент какого-то телеканала в голос ругает своего помощника с камерой, который замешкался и не дал вовремя нужный кадр крупным планом. Бой кончается, можно вылезти из укрытий и поторопиться заснять «боевые действия как они есть».

На лице репортёра нейтральная улыбка: он ощущает себя выше всего происходящего, его задача – показать то лицо войны, за которое ему заплатят. А не в России – так за рубежом – там людям любопытно всё, что касается русской войны. В отличие от Военкора, взор – и окуляр фотоаппарата – которого притягивают лица солдат, неприглядная военная правда и чарующая своей хрупкостью здесь, в бою, жизнь, телевизионщик гонится за красочными панорамными кадрами, заставляющими зрителей ощутить щекотание адреналина и довольное осознание, что они, в отличие от попавших на экран, в полной безопасности своего маленького мирка квартира-работа-досуг у телевизора.

Поэтому телевизионщик старается вылавливать особые кадры и ракурсы: вот русский снайпер, отворачивающийся от камеры, возится со своей винтовкой, а вот, возможно, и его цель – молоденький выринеец-гранатомётчик, почти мальчик, лет восемнадцати на вид, раскинувшийся с гранатомётом в руках под серым осенним небом… Нет, никаких трупов крупным планом, пусть зрители сами додумают всё для себя.

… И на этом фоне корреспондент спокойно, чуть ли не с улыбкой рассказывает что-то про фронт, неудачные операции и ошибки командования. К его трёпу солдаты, находящиеся рядом, не прислушиваются, каким-то внутренним чутьём угадывая, что услышанное может только испортить им настроение – и всё.

Впрочем, сейчас немного не до них. Капитан Заболотин некоторое время растерянно буравит взглядом командира прибывшей роты, затем коротко восклицает:

– Вадя!

– Жорик! – Вадим Кром стаскивает с головы каску и крепко сжимает протянутую руку, похлопывает другой товарища по плечу. – Ну и встреча. Здоро́ва!

– И тебе не болеть, – Заболотин медленно улыбается, словно с лица кто-то стирает усталость и беспокойство.

– Ну мы молодцы! – Вадим оглядывает «поле брани». Теперь в напряжении остались только дозоры. Остальные пересчитываются, строятся, перевязывают раненых, офицеры проверяют состояние рот, готовятся докладывать. Заболотин и Кром разглядывают друг друга и неуверенно улыбаются.

К ним подошёл Сивка, как обычно чумазый и невредимый. Заболотин улыбнулся и ему, потрепал по светлым вихрам, ничуть не смущаясь своей не к месту проявившейся нежности. Или, может, вполне к месту?

Пацан смотрит на Крома исподлобья, недоверчиво – и молчит. Горячка боя его уже покинула, но тоска по «песку» ещё не вернулась – блаженное опустошённое состояние. Заболотин отсылает мальчишку к бойцам, которые к нему уже привыкли, найдут, чем занять. Помощь всем нужна, а сейчас особенно санинструкторам.

Мимо, ревниво хвастаясь кадрами, прошли два корреспондента одного журнала.

– Притащилась братия пера и фотоаппарата? – недовольно покосился на них Заболотин. – Какой головой пресс-служба думала? Мы УБОН – или кто?! Ничего, что нас, в общем-то, не «светят»?

Сивка, не успевший отойти далеко, провожает журналистов озабоченным взглядом и морщит лоб. Происходящее ему не нравится…

6 мая 2013 года. Забол, Горье

Сиф пустил журналиста, а сам выскользнул в коридор и направился к номеру напротив. Позвонил в дверь, возвращая на лицо нормальное выражение, когда не дождался ответа – толкнул. Дверь тут же открылась – она была не заперта, да и, в общем-то, от кого запираться на этаже, полностью отданном «русской делегации»?

В глубине номера раздавалась какая-то цыганская песня, Сиф, помедлив, заглянул в комнату… Алёна – бессменный шофёр Великого князя – танцевала, как ребёнок, который верит, что его никто не увидит, а потому нисколечко не стесняется ни неловких местами движений, ни того, что иногда выпадает из ритма…

И тут Алёна замерла на середине движения и взглянула на Сифа:

– А, это ты! Привет! – она взъерошила чёрный «ёжик» волос и немножко скованно улыбнулась. – Давно тут?

– Только пришёл.

– Ты не завалился спать? Видок у тебя был ещё тот, когда отдыхать все разошлись.

– Жарко, – пожал плечами Сиф, заходя в комнату и устраиваясь в кресле с видом человека, которого уже не поднимет ничто. – А к его высокородию пришёл журналист, я и смылся. Так бы, конечно, подремал слегка.

– Ты их не любишь.

– Ты сама проницательность.

Алёна легко пожала плечами и переключила мелодию на другую – тягучий гортанный напев. Присела на край дивана, разглядывая мальчика. Между ними было лет шесть разницы – и абсолютно разные жизни. Офицерик, и…

– В тебе цыганская кровь есть? – сообразил вдруг Сиф, кого ему напоминает Алёна – парня-цыгана.

– Неужто заметно? Меня сёстры чуть не убили, когда я волосы сбрила, а братья грозились замуж выдать, да кто ж лысую возьмёт? – Алёна расхохоталась приятным грудным смехом. – А мне-то что, я всегда любила что-нибудь этакое учудить. Вон, занялась работой мужской…

– В смысле, шофёром?

– Ну ага, – девушка сделала музыку погромче, подпела цыганке без слов, потом объяснила: – Наша семья издавна извозом занимался, в Москве с восемнадцатого века устроилась. А в двадцатом, вот, пересели на машины все, и нам пришлось. А так всё то же самое, как и лет двести с лишним назад.

Сиф помолчал, обдумывая историю «неправильной цыганки». А ведь действительно, цыганка, если приглядеться. Чего стоят тёмные, почти чёрные глаза, широко распахивающиеся, когда Алёна что-то спрашивала. Если бы не короткие волосы, превращающие девушку в существо усреднённого рода, она, наверное, была бы даже красивой… Но сейчас Сиф в ней видел лишь друга, а друг пола не имеет, как известно.

– А к Великому князю ты как попала? – спросил он, когда молча разглядывать Алёну стало как-то совсем глупо.

Девушка ответила не сразу. Сначала она какое-то время качала головой в такт музыке, словно вспоминая, и когда заговорила, в глазах зажглось что-то, совсем не соответствующее общему «пацанскому» виду.

– Мы столкнулись случайно… Я в Сетуньский сад, который вокруг виллы, залезла, за сливами. Знаешь, какие там сливы? А я, между прочим, неплохо лазаю по деревьям над заборами, не задевая сигнализации, – не без гордости сообщила она. – Конечно, по чужим садам лазить в восемнадцать как-то странно, но ведь сливы же… Пальчики оближешь!.. Когда Великий князь меня заметил, я подумала, что всё, я совсем труп. Даже все сливы выронила. А знаешь, что он сделал?

Как и положено хорошему слушателю, Сиф не знал. Но, будучи знакомым с Великим Князем близко – догадывался: князь из тех людей, что любят «учудить» что-то, превращая традиции в нечто из ряда вон выходящее.

– Он поднял одну сливу, вытер о рукав, съел и сказал мне, задирая голову – я ж на дереве сидела в это время: «Надеюсь, ты мне тоже что-то оставил, помимо того, что только что вниз обрушил?»… Ну, тут уж я сама обрушилась вниз и предстала перед ним во всей красе: вся в листве, лысая, как колено, слива за щекой, как только не подавилась… Не знаю уж, что он обо мне подумал, но никому не рассказал, и досталось мне только от него. Видите ли, надо ещё что-то птицам оставлять на дереве… А потом мы сидели, объедались сливами, и он меня расспрашивал. В том числе – люблю ли я машину водить, когда узнал про семейное дело… А меня дядька с детства учил, между прочим! Хотя братья и ругались, что не женское это…

При слове «дядька» Сиф вздрогнул – позывной командира так просто не забывается… и только через несколько секунд понял, что тут имелся в виду дядя – брат кого-то из родителей. А Алёна быстро, смущённо докончила:

– Вот так я и стала… шофёром самого Великого князя.

– Здорово вышло, – задумчиво отозвался Сиф, который старался понять, кого же увидел в девушке князь. Но – чужая душа… интересно, сам Государь-то брата хорошо понимает?

– Ещё бы не здорово! – с воодушевлением воскликнула Алёна. – Великий князь – он совсем особенный человек… – и снова в её глазах сверкнуло что-то мечтательное и совсем не пацанское. Она под словами «особенный человек» понимала что-то своё, непонятное Сифу. – Я за ним хоть на край света отправлюсь, если на том краю ему будет нужен шофёр.

– А если не будет?

– Всё равно! – упрямо вскинула подбородок девушка. – На что-нибудь, да пригожусь, – она вслушалась в мелодию и вдруг поднялась на ноги с неожиданным вопросом: – Ты умеешь танцевать, Сиф?

Сиф опешил:

– Ну, умею, конечно. Я же офицер… Положено – по идеи, я могу на дворянство претендовать. Поэтому полька, вальс – в любом случае совершенно свободно… оттопчу девушке ногу и запутаюсь в своих. В общем, так себе танцор.

– А я – только наши, – Алёна слегка замялась, вспомнив, верно, что Сиф застал её в танце. – Да и то слегка. А классические не знаю. И даже в самом простеньком вальсе умудрюсь запутаться на втором шаге… А ещё когда-то хотела стать балериной и даже отходила целый год в класс хореографии.

– До того, как полезла воровать сливы?

Алёна заразительно расхохоталась:

– Ну ага!.. А знаешь, что сегодня вечером, в честь Великого князя, будет устроен самый настоящий старинный бал?

– Слышал, – Сиф слышал всё, находясь неотлучно при полковнике Заболотине-Забольском – тот отвечал за безопасность Иосифа Кирилловича.

– И ты пойдёшь? – продолжала допытываться Алёна.

– А куда я денусь? Куда командир – туда и я.

– Бедняга, – посочувствовала девушка. – Это наверняка ужасно скучно: всё время за ним таскаться.

– Когда как, – не согласился Сиф. – Но ведь есть такое слово: «надо».

– А есть такая фраза: «мне бы хотелось…» – возразила Алёна с лукавым видом.

– И чего бы тебе хотелось? – немедленно переадресовал вопрос Сиф.

– Мне бы… ой, – Алёна зажмурилась и быстро-быстро выговорила, так, что Сиф с трудом разобрал: – Мне бы хотелось, чтобы когда-нибудь Великий князь пригласил меня на вальс… – она открыла глаза и уже нормальным голосом признала: – Но танцевать я не умею. Да и с чего бы князю своего шофёра, – она провела рукой по своим бриджам, словно вдруг застеснявшись мужской одежды, – приглашать.

Сиф внимательнее оглядел девушку. И правда, красивой её назвать было нельзя. Просто потому что она выбивалась из любого представления о женской красоте. Жёсткий «ёжик» чёрных волос, заклёпка в ухе, мужская одежда. Стрижка только подчёркивала слишком крупный рот и резкие скулы, большие глаза казались не на месте. Всё лицо разбивалось на отдельные части, которые не смотрелись чем-то единым.

– Я тоже не умею танцевать вальс, – задумчиво проговорил Сиф. – Но всё-таки помню, как ноги правильно переставлять. Хочешь, – решение пришло спонтанно, – покажу? С высоты своего грома-аднейшего опыта в целых три танца.

– Смеёшься?

– Нисколечко, – уверил юный фельдфебель.

Алёна стремительно присела рядом с плеером и долго щёлкала песни, пока не нашла нужный мотив без слов. Потом девушка поднялась и неуверенно улыбнулась:

– Кажется, вот на три счёта мелодия… Что, попробуешь?

А Сиф действительно со свойственным армейским людям упрямством взялся за обучение. Это было странно и смешно, когда он и «неправильная цыганка» кружили по комнате под цыганскую мелодию, натыкаясь на кресло, кровать, тумбочку и наступая друг другу на ноги. Сиф, который едва доставал Алёне до груди, иногда поднимал взгляд вверх, ей на лицо, и твёрдо и размеренно приговаривал:

– Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два…

Алёна же глядела в пол, силясь разобраться с ногами, спотыкалась и повторяла счёт за Сифом. Мальчик рассмеялся и посоветовал:

– Не наблюдай за ногами, они стесняются, лучше гляди прямо перед собой… или на партнёра… Раз, два, три…

Постепенно танец захватил их обоих, закружил, ноги почти перестали наступать друг на друга, и посреди кружащейся комнаты Алёна и Сиф казались друг другу единственными устойчивыми предметами, они – и счёт:

– Раз, два, три. Раз, два, три…

– А ты хорошо вальсируешь, – сказали они друг другу хором, когда музыка кончилась, и в странном для себя смущении отвели взгляды.

– Ты тоже, – и это прозвучало почти одновременно. Они рассмеялись и вновь поглядели друг на друга, но тут раздался звонок в дверь, и Алёна встрепенулась.

– Бегу-бегу! – она с некоторым трудом дошла до коридора: перед глазами после вальса всё ещё плыло. Девушка открыла дверь и, увидев, что на пороге стоит Заболотин-Забольский, обернулась:

– Сиф, кажется, это к тебе…

Заболотин заглянул в комнату и уточнил:

– К вам обоим. Послеобеденный отдых закончен. Пора отправляться на виллу к президенту… Весьма рассчитываю, что вы никого не задержите.

Сиф и Алёна переглянулись, словно дети, застигнутые на месте «преступления», и офицерик выпалил:

– Я готов, ваше-скородие!

– Ну, я тоже, – Алёна пару раз моргнула, и мир, сделав прощальный книксен, окончательно и твёрдо встал на место.

– Тогда идёмте, – Заболотин-Забольский окинул обоих придирчивым взглядом, ещё более усиливая впечатление, что «едва не застукали», отчего Сиф и Алёна окончательно смутились и отвернулись друг от друга, делая вид, что вообще друг друга знать не знают, впервые видят и видеть больше не хотят.

– Бегом, бегом, – поторопил полковник. – Опаздывать права никто не имеет.

Алёна сунула ноги в ботинки, подхватила пиджак и ужом проскользнула мимо Заболотина прочь из номера. Ей надо было торопиться: завести машину, к которой она пока плохо привыкла, подъехать с парковки к крыльцу… Ведь во что бы то ни стало надо оправдать доверие Великого князя, поскольку он ради неё отказался от предложенного местного шофёра для своей машины.

Она как раз затормозила, когда из здания гостиницы вышел князь со своим сопровождением: братья-телохранители, Заболотин-Забольский, Сиф и «великокняжеские» секретарь с советником, который был погружён настолько глубоко в свои размышления, что, казалось, даже не замечал окружающего мира.

– Прошу, – Алёна выпрыгнула из машины и распахнула перед Великим князем заднюю дверцу. При этом она успела поймать его добрый, но немного отсутствующий взгляд, поняла, что мыслями князь далеко, и погрустнела: она любила, чтобы он в течение поездки о чём-нибудь говорил, а тут, скорее всего, будет сидеть, погружённый в свои размышления.

Вместе с Великим князем сел Заболотин, как ответственный за его охрану, а впереди устроился один из телохранителей, близнецов-Краюхиных. Остальные разместились во второй машине с неразговорчивым водителем-забольцем. Уже садясь, советник князя неожиданно поднял взгляд на Сифа, и мальчик поёжился: взгляд был совершенно не отсутствующим, а цепким и очень внимательным. Старик, похожий на вышедшего на пенсию Соловья-Разбойника, видел всё и всё запоминал – Сиф не сомневался.

Небольшая кавалькада выехала в сторону загородной президентской виллы, в обеих машинах царило задумчивое молчание.

За окнами мелькала столица Забола, оживлённое, шумное, как и любой крупный город, Горье. По улицам высыпали любопытные, желающие поглядеть на Великого князя Российского, но видно им было немного: обе машины мчались быстро, благо, остальное движение в честь них было ненадолго приостановлено. Так что всё, что было видно любопытствующим, – это разве что чёрно-жёлто-белые флажки на машинах, всё остальное скрывалось за тёмными стёклами и быстрым движением.

Впрочем, особой охраны, как это бывает обычно с высокопоставленными лицами – эскорт из десятка машин, мигалки, милиция – не было. Кто будет нападать на Великого князя?!

Не прошло и четверти часа, как русских гостей, под прицелом камер и фотоаппаратов, встретили на крыльце виллы. Журналистам было любопытно абсолютно всё, и Сиф прилагал немалые усилия, чтобы всегда оставаться между Краюхиными и Заболотиным, избегая какого-либо внимания и завидуя оставшейся вне кутерьмы Алёне: она просто подождала в машине, пока любопытствующие схлынут, и только после этого вылезла и отправилась знакомиться со вторым шофёром. Как девушка рассудила, двум профессиональным водителям найти общий язык всегда несложно. И, впрочем, она оказался права: не прошло и пяти минут, как они уже оживлённо общались, мешая русские слова с забольскими.

Где-то в здании раздались звуки торжественной медленной музыки. Алёна прислушалась:

– Это что? Для бала рановато.

– А, я полагаю, это просто оркестр для развлечения сопровождающих лиц, – пояснил Элик, шофёр-заболец. Полное имя – Александр – он не любил и попросил Алёну сразу же обращаться просто «Элик». – … В то время как президент и ваш Великий князь неофициально говорят на более важные темы.

– А, – разочаровалась девушка. – А я бы хотела посмотреть на бал…

– Ну, не стоит огорчаться, – усмехнулся Элик и ловко перевёл тему на самую универсальную: машины.

… В то же время на вилле был сделан в общении Великого князя и президента перерыв – всё-таки разговор был неофициальным, и забывать о прочих гостях не следовало.

– Расслабьтесь, – улыбнулся князь Заболотину, стоящему у него за плечом. – С меня и так ваши друзья глаз не спускают, – он кивнул в сторону одетых в гражданское, чтобы не смущать людей, Краюхиных, которые стояли среди прочих гостей.

– Глядеть – это их работа. А моя – быть рядом, ваше императорское высочество, – негромко, но ворчливо ответил полковник, оглядываясь по сторонам. Немедленно раздался голос Сифа, который с готовностью возник рядом:

– Что-то надо, ваше-скородие?

– Переговори с Краюхами, они слишком заметно нервничают.

Сиф молча кивнул и, лавируя между богато разодетыми гостями, направился к братьям-охранникам. Заболотин подождал, пока не убедился, что Сиф добрался до Краюхиных и заговорил с ними, и повернулся к Иосифу Кирилловичу:

– Они могут не так заметно глядеть, если хотите.

– Кем они были тогда? – вдруг спросил князь, вспоминая события шестилетней давности.

– Снайперами, разве не заметно? – Заболотин улыбнулся. Сиф уже шёл обратно, избегая деятелей престижных журналов, которых было не мало.

– Да уж, взгляд характерный, – согласился Иосиф Кириллович, подходя к столу, где с размахом устроились блюда с миниатюрными бутербродами, шпажки в которых смотрелись по масштабу настоящими копьями.

– Ваше высокородие, всё в порядке, – сообщил Сиф, подойдя, – просто появились представители Выринеи. Они, видимо, опоздали.

– Всё, Сиф, хватит бегать, – отловил пятнадцатилетнего офицера Великий князь. – Набегался уже, постой с нами.

– Как прикажете, – согласился Сиф, не посмев возразить царственному тёзке.

Иосиф Кириллович улыбнулся и протянул ему бутерброд с миниатюрным кусочком красной рыбы и пышными зарослями зелени. Заболотин чуть слышно хмыкнул: уж слишком заботливым вышло это движение у князя. Неужели Сиф до сих пор не разгадал, кто его Крёстный? Впрочем, наверняка разгадал или даже сумел вспомнить.

– Ну что, Маугли, умеешь танцевать классические танцы? – поинтересовался тем временем князь, пока Сиф воевал с бутербродом, пытаясь откусить от него кусок, но размеры бутерброда это не позволяли. Сдавшись, мальчик съел бутерброд в один присест и ответил, вспоминая Алёну и «урок танцев»:

– Разве что слегка…

– Ну, хотя бы вальс? – не сдавался Великий князь.

– Умеет, умеет, но стесняется. Обычный вальс, почти все фигуры… фигурного, полонез, польку… – вмешался в разговор Заболотин, одним глазом наблюдая за Краюхиными, которые, в свою очередь, периодически поглядывали на дипломата-выринейца, с вежливом улыбкой общающегося с кем-то из забольских политиков.

– О, ну прямо-таки танцевальное образование. Значит, на балу не заскучаешь – девушки любят молодых офицеров, верно?

– Я не девушка, так что не знаю, – неохотно ответил Великому князю Сиф, который не собирался сегодня танцевать. Хотя, с другой стороны, чем ещё ему заняться? Его помощь командиру почти не требуется.

– Только учти, мы довольно рано уйдём, – предупредил Иосиф Кириллович. – Надо же будет в спокойной обстановке в номере справить именины нашего дорогого полковника…

– Вспомнили, – притворно простонал Заболотин. – А может, не стоит?

– Стоит, – строго сказал князь. – Приказы пока что отдаю я, мне и решать.

– Так точно, ваше императорское высочество, – согласился Заболотин, не желая вступать в бесполезный спор.

– Вот и отлично. Идёмте вести светские беседы с прочими гостями, – кивнул довольный Иосиф Кириллович и первый отошёл от стола.

Заболотин-Забольский придал лицу вежливое выражение и последовал за князем. Сиф за ними не торопился и, слегка покрутившись у стола, выбрал курс к Краюхиным. Некоторые гости с интересом оборачивались ему вслед, но заговаривать никто не хотел: кому интересен для разговора молодой офицер невысокого ранга, когда вокруг множество людей, более сведущих в политики и светских новостях?

За окном постепенно темнело, гости начали расходиться: приодеться к балу. Не беспокоились об этом только пятеро русских гостей. Оставшиеся немногие журналисты постепенно стекались к ним за неимением иных объектов для внимания.

– Простите, ваше высочество, что отвлекаем… Господин Заболотин-Забольский, можно задать вам несколько вопросов? – по-забольски спросил самый шустрый журналист, первым добравшийся до русских.

– Да, конечно, – почти без акцента ответил полковник, взглядом велев Сифу занять его место у Великого князя. Когда Сиф с независимым видом встал, Заболотин отошёл немного в сторону и кивнул: – Я вас слушаю.

– Это ваш сын? – взглянул на Сифа журналист.

– По рождению он заболец, – Заболотин тоже поглядел на мальчика. – Мой ординарец.

– Вы познакомились с ним во время Забол-Выринейского конфликта? – предположил журналист, вынимая из кармана белоснежный платок и протирая свои очки со слегка затемненными стеклами. Глаза без очков у него оказались усталыми и красными от недосыпа. Видать, тяжела была его работа: рядового огромной журнальной армии.

– Да. Он сирота, и после войны я оформил опекунство… Так какие вопросы?

– Ходят слухи, что Выринея и Забол хотят закрепить некое соглашение… – осторожно начал журналист.

Ну вот, как обычно. На этот счёт журналистам необходимо узнать мнение каждого мало-мальски значимого в этом деле человека… Заболотин, продолжая всё так же вежливо улыбаться, уже менее охотно сказал:

– В связи с этим мы и прибыли. До тех пор, пока договор о протекторате Российской Империи над Заболом сохраняется, Империя имеет право первой узнать условия соглашения – до его заключения.

– Да, таков был договор, – согласился журналист. – Ну а как в России к перспективе этого соглашения относятся?

– Забол – отдельное от Империи государство. Мы лишь советуем, не больше, – осторожно ответил Заболотин. – Новой войны никому не нужно, поэтому мирное соглашение – почему бы и нет?

– Благодарю, – кивнул журналист, выключая небольшой микрофончик, пристроившийся на нагрудном кармане его пиджака. – До свидания.

– До свидания, – эхом отозвался Заболотин, чувствуя, что его что-то начинает беспокоить. Он подошёл к Великому князю и уже по-русски спросил у Сифа: – Этот журналист говорил без акцента?

Сиф задумался на секунду, проводил взглядом журналиста и ответил:

– Слегка с акцентом. Русский не заметит, – и уточнил, нахмурившись: – С выринейским акцентом, ваше высокородие.

– Значит, я ещё хоть на что-то гожусь в действующих рядах Лейб-гвардии, – усмехнулся Заболотин. – Заметил-таки акцент. Нет, Сиф, повода для переживаний нет. Наоборот, раз Выринея интересуется нашим мнением, значит, не чувствует пока в себе сил обойтись без расспросов. Верно, ваше высочество? – он повернулся к Великому князю.

– Верно, – улыбнулся тот и прислушался. – Идёмте, сейчас начнётся бал. Я обязательно посмотрю, как ты вальсируешь, Сиф.

– Да что вы… – мальчик отвернулся. – Ноги только оттопчу даме. Да к тому же где вы найдёте даму… подходящего роста?

– Где-нибудь, но найду. Лично, – князь подмигнул мальчику и скорым шагом направился через анфиладу комнат в среднюю часть виллы, где должен был проходить бал.

Там, в зале с огромными зеркалами, убранном в старинном стиле, неспешно прогуливались наиболее расторопные гости. Шуршали платья дам, специально заказанные к балу, чтобы соответствовать старинной стилистике. В центре зала негромко разговаривала молодая элегантная пара – профессиональные танцоры, приглашенные для проведения бала. Молодой мужчина был высок, подтянут и энергичен, зачёсанные на косой пробор тёмные волосы носили еле заметные следы лака – уж больно идеально лежали, волосок к волоску. Таким же идеальным, как причёска, был и весь его вид, идеальной же застыла лёгкая приятная улыбка на лице. Девушка, нежная, подчёркнуто-хрупкая, в платье такого голубого цвета, что ему позавидовало бы само весеннее небо, положила руку на локоть мужчине и слегка наклонила голову на бок, слушая, что танцор говорит. То, как они стояли, чуть-чуть, но так внимательно повернувшись друг к другу, казалось самим воплощением трогательной нежности, но воплощением настолько идеальным, что возникало ощущение игры. Да, танцоры играли, отдавая этому все свои силы, отчего их игре хотелось верить, но играли слишком хорошо, без единой ноты фальши – и поверить становилось сложно.

Войдя в зал под руку с женой, к Великому князю устремился забольский президент.

– О, вновь добрый вечер! Надеюсь, вы не откажетесь открыть бал? Насколько я понимаю, первый танец – торжественный полонез, мы с Элис пойдем второй парой, – он тщательно проговаривал русские слова, словно надеялся таким образом избавиться от лёгкого акцента.

– Если найдётся дама, которая не откажет открыть его вместе со мной, – Великий князь мгновенно перешёл на забольский, на котором, и не на нём одном, говорил свободно.

– О, не сомневаюсь, что желающие будут!

Князь улыбнулся в ответ. Желающие желающими – но прежде всего надо подумать, как это будет воспринято. Увы, титул обязывает любой свой поступок снабжать двойным дном. А то и тройным.

Впрочем, все эти проблемы он решил одним махом – улыбнувшись мэру столицы, что вошла в зал, несколько нервно поправляя заколотый изумрудной брошью шарф:

– Не откажете?

– Не откажу, – улыбнулась женщина, опуская ладонь в перчатке на галантно протянутую князем руку. – Мы открываем бал?

– Совершенно верно, – кивнул Иосиф Кириллович. – Кому, как не вам, я доверю эту честь.

Мэр улыбнулась, польщённая вниманием. Не так уж и часто ей выдавалось побыть самой собой, обычной женщиной, которой приятно внимание галантного кавалера. Ведь на работе лучше забыть о разнице полов и быть сильной, собранной, железной…

– Анна Кристиновна, не хмурьтесь, вам это не идёт, – доверительным тоном сообщил Великий князь, заметив, что женщина погрузилась в размышления. – Как ваш старый знакомый, я всё же осмелюсь вам это сказать.

– Хорошо, не буду, – рассеянно согласилась Анна, вспоминая свою первую встречу с русским князем. Молодой, энергичный дипломат – и она, неопытная, только-только избранная на пост мэра столицы… Да, они сошлись и какое-то время были близкими друзьями. Пользуясь благосклонностью князя, Анне даже удалось добиться помощи Империи в восстановлении Горья… То было время насыщенной, сумасшедшей работы, сейчас такого уже нет. Конечно, пашешь с утра до ночи, но всё-таки не живёшь в кабинете, не выходя никуда, неделями, не чувствуешь, что скоро сойдёшь с ума от наваливающихся проблем…

Иосиф Кириллович тем временем огляделся, нашёл взглядом Сифа, который, не жаждая танцевать, бочком пробирался к стене, где стояли Краюхины, причём, не в одиночестве: не один Великий князь здесь был с охраной.

– Так дело не пойдёт, – пробормотал Иосиф Кириллович себе под нос, и, оказавшись в своей неспешной прогулке по залу рядом с маленьким офицером, строго окликнул его, из вежливости к даме, с которой шёл, по-забольски:

– Куда это вы, юный мой фельдфебель?

Сиф смутился и повернулся в их сторону:

– Да никуда, ваше высочество…

– А где же твоя дама?

– Нету, ваше высочество, – признался Сиф, явно не слишком переживая от отсутствия оной.

Иосиф Кириллович неодобрительно покачал головой. Сиф выразительно закатил глаза. Князь нахмурил брови. На этом мимический диалог был закончен полным поражением Сифа – ну куда ему против августейшего тёзки.

– Анна Кристиновна, не подскажете, кого бы пригласить? – повернулся князь к своей даме. Та неуверенно улыбнулась: при виде столь юного офицера, она почувствовала, как в ней шевельнулся давно забытый материнский инстинкт.

– Быть может, Елену Илиш? – оглядев немногих находящихся в зале девушек, выбрала она. Хорошо зная Илишей, семью министра внутренних дел, Анна Кристиновна сочла Елену достойной молодого русского гостя, о котором заботится сам Великий князь. К тому же девушкой та была тихой, стеснительной, и вряд ли её кто-то сразу бы пригласил на сегодняшнем балу: молодых здесь было немного, да и Елена предпочитала тихонечко стоять рядом с отцом, не привлекая к себе внимания.

– Сиф, ты ведь не против? – непререкаемым тоном спросил Великий князь, когда они втроём приблизились к Илишам.

– Никак нет, ваше высочество! – отрапортовал Сиф, по своему обычаю пряча недовольство за армейским уставом. Устав, этакий огромный флегматичный слон, раскрашенный под «флору», на котором в числе прочих черепах и китов держалась армия, терпеливо сносил попытки спрятать за ним то недовольство, то сердитую обиду, то даже гнев, и всё так же флегматично старался не подводить солдат и офицеров.

– Вот и вперёд, – кивнул князь. Сиф вздохнул и буркнул под нос еле слышно: «Так точно». Приказали – выполняй, офицер. Тебя не спрашивали. Вернее, спрашивали, но не удосужились принять к сведению твоё мнение.

Поэтому, помявшись немного, Сиф неохотно приблизился к скромно стоящей рядом со своим отцом Елене Илиш. Вдохнул, выдохнул – словно прицелившись – и открыл было рот, чтобы пригласить, как девушка, вспыхнув от смущения, шепнула испуганно:

– Мы же не представлены! – и как можно незаметнее взглядом оценила расстояние до спины отца, за которой можно было спрятаться. Но, увы, министр внутренних дел был слишком занят разговором с самим Великим князем, чтобы помочь дочери в такой трудной ситуации… А молодой офицер, почти мальчик, в белоснежном мундире стоял рядом и никуда не уходил, нервно поправляя перчатки.

И тут сам князь повернулся с улыбкой к ним и с учтивой улыбкой представил:

– Иосиф Бородин, собственной его императорского величества Лейб-гвардии фельдфебель. Елена Илиш, – он поочередно кивнул обоим. – Итак, теперь представлены? Представлены. Сиф…

– Разрешите пригласить вас на танец, – поклонившись, юный фельдфебель расправил плечи и даже не опустил глаза, встретившись с Еленой взглядом. Девушка же почувствовала ещё более сильное желание спрятаться за спину отца, но сжала кулачок для храбрости и ответила, приседая в положенном реверансе и пряча в наклоне головы заалевшие щёки:

– Я… Я принимаю приглашение…

Офицерик протянул ей руку и повлёк вдоль по залу к месту, где уже начали строиться пары к полонезу. Елена обернулась, увидела, что отец ей улыбается, и немножко приободрилась.

– Вы говорите без акцента, Иосиф, – она решила первой начать разговор, словно ныряя в бассейне с вышки: шаг вперед, и дальше уже летишь. Иначе они оба так и молчали бы, Елена это видела. Её партнёр был из тех, что могут вечно глядеть куда-то в сторону, безучастно скользя рядом. Быть может, ему попросту было неловко за ошибку с приглашением…

– Можно просто Сиф, – улыбнулся мальчик-офицер, переводя взгляд на девушку. – Я заболец по рождению. Но рад слышать, что не приобрел акцента за, – он на секунду прикрыл глаза, видимо, подсчитывая, – шесть лет.

Девушке не составило труда вычислить, в каком году в таком случае уехал из Забола Иосиф, и она уточнила удивлённо:

– Вы уехали уже после войны?

Сама она вернулась в родную страну из Франции, куда ещё до начала военных действий отправил Илиш-старший свою семью, почти через два года после заключения мира, отчего до сих пор в её речи проскальзывали характерные глубинное «р-р».

– Я уехал вместе с русской армией, с батальоном, где… меня приютили. Я ведь начал служить в армии и принёс воинскую присягу русскому императору.

– Сколько же вам тогда было?! – поразилась Елена. На вид юному офицеру можно было дать сейчас лет четырнадцать, не больше – таким же был её младший брат… если не считать, конечно, военной выправки и белого мундира русской Лейб-гвардии.

– Девять. Или восемь – я эту дату считаю днём рожденья, так что затрудняюсь с ответом, – на этот раз улыбка Сифа вышла грустной. – Мне хотелось, чтобы война скорее закончилась. Думал хотя бы какими-то мелочами, которые мне были по силам, приблизить её завершение, хоть на чуть-чуть: час, день…

– И с тех пор вы служите? – Елена обратила внимание, что взгляд Иосифа периодически отыскивает в длинной колонне пар полковника Заболотина-Забольского, человека, которого не только в России, но и в Заболе любили и помнили.

– Служу… Но служба эта – так, мелочь. В мирное время армия словно спит… Я его, – мальчик мельком указал на Заболотина, но Елена легко поняла, – ординарец. Впрочем, больше времени провожу в школе, чем в Управлении Лейб-гвардии, где он служит.

Тут оркестр, разместившийся на балконе над залом, торжественно дал первый аккорд, и танцующие пары неторопливо двинулись, вышагивая важно и плавно. Профессиональные танцоры – они же распорядители бала – вопреки настоящим правилам проведения балов пристроились в середине, после тех пар, которые танец знали и в подсказках не нуждались.

– Вы прекрасно двигаетесь, – сменила тему Елена – молчание снова до неприличия затянулось.

– Уж вы-то точно великолепно танцуете, – не остался в долгу молодой фельдфебель. – А я обязан уметь, ведь я офицер Российской Империи. Не могу же я подвести её честь даже в таком пустяке, как полонез… Хотя если говорить честно, то стоит уточнить: я не виртуоз, танцор весьма посредственный и на вальсе буду изо всех сил стараться не оттоптать вам ноги… – он, ничуть не смущаясь, улыбнулся. Честная и открытая улыбка мальчишки-озорника, даже странно, как такой ребёнок затесался среди взрослых пар.

– На вальсе?..

– Ведь вас ещё никто не пригласил на вальс?

Если бы Елена могла заглянуть в его мысли, она была бы разочарована: Сиф просто не хотел искать какую-то другую даму, снова знакомиться, приглашать… Никакой романтики, цветущей душистыми цветочками влюблённого флёра, тут не было.

– Если будет венский, я не откажусь, но на медленном я просто усну посередине танца, – Елена слегка кокетливо бросила взгляд на партнёра.

– Хорошо, венский вальс за мной, – мальчик едва ли этот взгляд вообще заметил. Похоже, он больше делил людей по принципу «может быть другом или нет», чем по разнице полов, и в девушках видел или не видел лишь возможного товарища, не более: товарища усреднённого пола.

Разочарованная Елена отвернулась и сделала вид, что Сиф ей больше не интересен, но разочарование не испортило её лица – а Сиф бросал на неё искоса любопытный взгляд, всё-таки за свою жизнь он общался близко только с Расточкой и теперь Алёной… Надутые губки лишь подчеркнули аккуратную ямочку на подбородке, а опущенные ресницы делали взгляд ярче. Девушка вообще была того рода людей, которым небольшие недостатки во внешности, будь то излишняя полнота, или нос с горбинкой, или, может быть, глаза разного размера, придают своего рода особое очарование. Елена была слегка полновата, уложенные «каре» вьющиеся чёрные волосы и характерная форма носа делали её более похожей на мать – евреечку Мирру Гарвич, в которую в своё время без памяти влюбился молодой Анатоль Илиш, но во взгляде и некоторых движениях проскальзывали взгляд и жесты отца. Глядя на её родителей, легко было признать в ней их дочь. Такие люди, вроде «мама с папиными глазами», «папа с маминым подбородком», встречаются нечасто, но, когда глядишь на их семью, всегда невольно умиляешься столь явно выраженной преемственности поколений.

… Пары успели пройти полный круг, прежде чем музыка стихла, и в образовавшейся тишине все зашумели, переговариваясь, зашуршали платья, зацокали каблуки, кавалеры учтиво вели дам под руку в сторону, а кто-то уже вновь поглядывал на музыкантов в ожидании следующего танца. Иосиф отвёл Елену к её отцу, который не танцевал, коротко поклонился и ненадолго отошёл.

Министр внутренних дел подмигнул дочери:

– Что, не жалеешь, что пришла?

Елена смутилась и напрасно попыталась отыскать взглядом своего партнёра. Тот канул в толпу и растворился в ней бесследно. А хотя нет, вон, кажется, мелькнул белый мундир где-то неподалёку от молчаливых телохранителей гостей… И снова пропал.

– Пап, а у русских это что, нормально – когда, ну… мальчик в армии уже служит?

Её отец, конечно, слышал о спецшколах, воспитывающих малолетний спецназ, чьи бойцы уже к восемнадцати годам были профессионалами… Но пугать этим дочь не хотел:

– Нет, конечно. Просто твой партнёр – крестник самого Великого князя. Видимо, поэтому ему и выдали мундир.

Елена вздохнула и отошла в сторону. Конечно, слова отца всё объясняли, но зато в них не было ни капли романтики. И, в конце концов, говорил же что-то про войну этот Иосиф!

… Ехидный внутренний голосок тут же описал эту ситуацию: мальчик торжественно приносил присягу и, под покровительством какой-то воинской части, отправлялся… ну, может, не в детдом, а в какой-нибудь кадетский корпус. Так и в Заболе бывало.

Но этот самый голосок ещё не успел закончить рассказ, как юный офицер вернулся и сообщил:

– Вам повезло, следующий танец – венский вальс. Вы не отказываетесь от своего слова?

Заметив, что отец довольно улыбается им, Елена подтвердила, что помнит и будет танцевать. Зазвучала музыка, и Сиф повлёк девушку вновь в круг танцующих. Маленький, выглядящий года на три-четыре младше своей пары, он, тем ни менее, вёл себя уверенно и спокойно закружил девушку в вальсе. Сама Елена танцевала хорошо, благодаря той науке, что получила, увлекаясь в детстве бальными танцами, и Сифу с ней было совсем не сложно. Он вёл их пару, небыстро и аккуратно, и, пройдя круг, спросил, переводя дыхание:

– В другую сторону?

Дождавшись согласия Елены, фельдфебель повлёк её во внутренний круг, движущийся в другую сторону, и вновь закружил, изредка шевеля губами, словно проговаривая про себя счёт: «Раз, два, три…»

– Зря вы говорили, что плохо танцуете. По-моему, вы танцуете очень и очень прилично! – не удержалась Елена.

– До вас мне далеко, хоть я и стараюсь, – рассмеялся мальчик, на секунду прерывая свой неслышный отсчёт. – Я получил всего пару уроков, да и те – исключительно после прямого приказа его высокородия. Знаете, если выбирать между тиром и танцами, ни один нормальный мальчик к танцам стремиться не будет.

– А вот мой брат, может, и стремился бы – в такой ситуации, – усмехнулась Елена.

Сиф замедлил движение, не выпадая из ритма, просто шагая чуть короче.

– Ну, значит, он никогда не был в лейб-гвардейском тире. Тем более с моими… сослуживцами.

… Один за другим сменялись танцы. Польку Елена знала плохо и застеснялась идти к танцующим, отчего Сиф прошёл с ней несколько тактов вокруг её отца, рассмеялся и исчез, вернувшись через некоторое время с вазочкой фруктов. Он ухаживал за своей дамой по всем правилам этикета, но Елена с разочарованием и даже некоторой досадой поняла, что он просто следует знакомым ему правилам, не примешивая своего личного отношения. Она ему была приятна, как пара в танце, не более. Сиф больше почти не разговаривал на сколько-нибудь серьёзные темы, ограничившись обменом фразами на уровне ничего не значащих светских комплиментов.

Отлучившись в который раз, молодой офицер вдруг объявил Елене, что следующий танец – медленный вальс, и вновь исчез, прежде чем девушка опомнилась. Через некоторое время она увидела, как его фигурка в лейб-гвардейском мундире исчезла на открытой террасе следом за Великим князем и Заболотиным-Забольским.

Нет, всё-таки этот мальчик не был похож на того, на кого просто надели мундир. Елена не знала, почему она так чувствует, но было в Иосифе что-то такое… что делало его настоящим офицером. Маленьким, но настоящим. Стержень? Взгляд, который он бросает на Великого князя, обеспокоенно-серьёзный? То, как он легко говорил о Лейб-гвардии? И это его небрежное «сослуживцы»…

Елена просто постаралась не думать об этом. Вот вернётся – она прямо спросит.

… – Итак, последний танец первого отделения, – глядя на темнеющее небо, произнёс Иосиф Кириллович. – Пожалуй, после него мы незаметно покинем этот гостеприимный зал, никто не против? – он с улыбкой взглянул на юного фельдфебеля. Тот, стянув ненавистные перчатки, поглядел на князя, на Заболотина, прислушался к протяжным и лиричным звукам медленного вальса и с подозрением спросил:

– Вы все что, на меня всё время глядели?

– Да с тебя можно просто открытку рисовать с приглашением на какой-нибудь бал! – рассмеялся полковник. – Давно не наблюдал ничего более очаровательного, чем мой ординарец, танцующий с красивой девушкой.

– Ваше-скородие, ну и чего вы смеётесь, – обиделся Сиф. – Это его высочество приказал мне танцевать.

– Просто посоветовал пару, – уточнил князь и вдруг, наклонившись через перила, удивлённо воскликнул: – Воробей, и ты тут! А я уже собирался послать Сифа к машине, тебя предупредить, что мы скоро едем!

На склоне под террасой стояла Алёна, вслушиваясь в доносящуюся музыку. Увидев Иосифа Кирилловича, шофёр вздрогнула и, кажется, зарделась, но этого нельзя было с уверенностью сказать в неверном свете садового фонаря.

Сиф вдруг вспомнил желание Алёны и с жалостью понял, что оно несбыточно. Но с другой стороны, Великий князь наверняка ведь даже не знает, что Алёна умеет танцевать! Не особенно раздумывая, мальчик перемахнул через перила и спрыгнул на землю перед Алёной.

– Разрешите пригласить вас на вальс? – спросил он уже не с безукоризненной бальной вежливостью, а с обычной, настоящей теплотой в голосе. Алёна рассмеялась и присела в реверансе.

– Зачем перед князем меня позорить будешь, а? – шепнула она, когда Сиф с новым тактом доносившейся музыки взял её руку, приобнял, как положено, и сделал первый шаг.

– Ты хорошо танцуешь, особенно для начинающего, – возразил мальчик, поднимая на неё глаза: Алёна была ещё выше, чем Елена Илиш. – Не волнуйся.

И он повёл её в медленном вальсе по дорожке вдоль террасы, напевая свой извечный счёт: «Раз, два, три. Раз, два, три…»

Сквозь рубашку Алёна чувствовала его тёплую ладонь, и это прибавляло уверенности, хоть и заставляло изредка сердце неуверенно замирать. Всё-таки, Алёна танцевала второй раз в жизни, вот так, вальс…

Сама атмосфера, казалось, что-то поменяла, и Алёна внезапно поняла, что если помнить, куда должен наступить партнёр, вальс не доставляет труда. Крепкая рука Сифа лежала у неё талии, изредка подталкивая в поворот, если девушка мешкала. Музыка из зала доносилась негромко, похрустывал под ногами гравий, а Сиф всё кружил, твёрдый и уверенный.

Изредка девушка ловила взгляд Великого князя, который внимательно наблюдал за их танцем, и от этого каждый раз Алёна начинала бояться споткнуться, но этого не допускал её юный партнёр, ловко кружа в повороте. Ему тоже сегодня стало как-то очень легко танцевать, хотя большим опытом он похвастаться не мог.

Князь облокотился на перила террасы и внимательно наблюдал за танцем, любуясь обоими: и маленьким ловким офицером, и своим шофёром, которая вдруг оказалась изящной танцовщицей. Странный этот вечер, странный этот вальс… Иосиф Кириллович вздохнул, краем глаза зацепив движение руки Заболотина: тот со своей привычкой барабанить пальцами вряд ли даже замечал, что отстукивает по перилам террасы ритм «на три четверти».

– Он глядит на нас, – шепнула Алёна Сифу.

– И пусть глядит, – нехотя вынырнул из пучин танца мальчик, который до этого момента просто осознавал свои движения, безо всяких посторонних мыслей. Притормозил, закружился.

– И он вновь назвал меня Воробьём. Я думала, он это только… между нами, – зачем-то сказала девушка, переступая почти на месте.

– А меня он зовёт Маугли. Маугли войны, – рассказал Сиф, пожав плечами. – Видимо, он любит давать прозвища. И командир такой же. Если посчитать, сколько у меня разных «позывных» сменяли друг друга…

– Посчитай! – вдруг озорно улыбнулась Алёна, никак не желая прекратить танец, пока ещё доносится музыка, пока волшебство вальса их не покинуло.

Маленький офицер крепко задумался, продолжая негромко отсчитывать три счета. Через четыре такта – так было проще всего отмерять время – он сообщил:

– Ну… Если считать производное от одного из прозвищ и само прозвище за одно – то четыре. А если считать за два – то, удивительное дело, пять. И ещё «Маугли» Крёстного. И имя.

– И фамилия. И отчество, – повлекла партнёра чуть быстрее Алёна: они слегка отстали от музыки.

– А я не помню своего отчества, – грустно сказал Сиф. – Везде ставлю только одну букву.

– А паспорт?

– Я его видел единственный раз – когда ставил подпись. Да и то чиркнул не глядя, потому что опаздывал в школу – мы с его высокородием утром зашли… А с тех пор паспорт лежит где-то в столе у Дядьки… в смысле, у его высокородия. А я не видел его больше.

– Ну, а офицерское удостоверение? – не унималась Алёна. Как это так: человек без отчества.

– Там одна буква К, – усмехнулся Сиф. – И тут не подкопаешься. Только не предлагай мне лезть в базу данных по офицерам Лейб-гвардии…

– Тоже вариант, – возразила Алёна. – Но, впрочем, разве это так важно?

– Важен танец, – серьёзно ответил Сиф. – А остальное можно оставить на потом.

Алёна не нашла, что возразить, и молча продолжила танцевать, чувствуя, как мир вокруг смазывается, словно невысохшая картина, по которой вдруг провели рукой. Если глядеть по сторонам – начинает кружиться голова, так что единственным, на кого могла смотреть девушка, был Сиф. Вернее, теперь просто его белобрысая макушка, потому что он больше не поднимал лица и сосредоточенно кружил в вальсе. Удивительно долго играли музыканты, словно зная, что где-то за пределами бального зала танцует ещё одна, странная и немножко смешная пара: пятнадцатилетний  фельдфебель и двадцатидвухлетняя девушка-шофёр, которая была выше своего партнёра на голову, если не больше.

Но вдруг музыка стихла. Сиф и Алёна кружились ещё несколько тактов под тихий счет мальчика, затем остановились, с удивлением замечая, что мир куда-то поехал вокруг них.

– Ох, – Алёна схватилась за голову. – Куда катится мир?

– Влево, – предположил Сиф, несколько раз моргая, и, переведя взгляд на террасу, уверенно подтвердил: – Точно влево. Кажется, мы забыли поменять направление движения где-то посередине танца.

– Мы даже не знали, когда наступила эта середина, – возразила девушка, бросая взгляд на Великого князя. Тот улыбался и глядел на них, но ничего не говорил.

– Так, у меня мир куда-то приехал и притормозил, – Сиф подошёл к террасе и, схватившись за перила, ловко перелез через них. Алёна осталась внизу, с её точки зрения мир всё ещё пытался куда-то поехать, правда, так, слегка, и, в общем-то, безуспешно.

– Тогда я пошла заводить машину? – спросила она с деланным равнодушием.

– Давай. А мы пока попрощаемся с остальными гостями, – и Великий князь первым ушёл с террасы, за ним неотступной тенью последовал Заболотин.

Сиф ещё потоптался у перил, периодически бросая взгляд на Алёну, затем, так ничего и не сказав, ушёл следом за своим командиром. Алёна, недолго поглядев ему вслед, развернулась и, напевая под нос: «Раз, два, три. Раз, два, три…», пошла к стоянке.

– Куда вы исчезли? – с легким упреком спросила у Сифа Елена Илиш.

– Вы же не танцуете медленный вальс, – вместо ответа напомнил мальчик и сразу же, без перехода, объявил: – Мы уезжаем.

– Ой, уже? – удивилась Елена. Она только хотела спросить у мальчика, откуда у него георгиевский крест – если она верно помнила название этой русской боевой награды – и что-нибудь узнать о нём побольше…

– Так решил Великий князь, – пожал плечами Сиф, который никак не мог отделаться от попыток сравнить оба вальса – с Алёной и Еленой. Елена танцевала много лучше, но… был ли это настоящий танец или просто игра в вальс – без чувств и искренности?..

– Жаль, что уезжаете, – отвлекла его Елена от мыслей. – Тогда до свиданья?

– До свиданья, – согласился юный офицер, рассеянно кивнул ей и быстро нагнал Заболотина-Забольского, который разговаривал с мэром, направляясь к дверям зала.

На пороге полковник распрощался с женщиной и вновь занял своё обычное место за спиной Великого князя, потеснив близнецов-телохранителей. Ни советник, ни секретарь с ними не поехали – во-первых, должен же был хоть кто-то остаться! А во-вторых… просто к чему они были, если Иосиф Кириллович собирался в узком кругу отпраздновать именины Заболотина-Забольского?

В машине, которая уже ждала у крыльца, играла, по обычаю скучающей Алёны, цыганская музыка. Девушка открыла дверцу князю, быстро взглянула на Сифа, но тут же отвернулась, поскольку мальчик смотрел в другую сторону: запрокинув голову, он разглядывал слегка припорошенное облаками тёмное небо.

– Надо было просить машину побольше, – пробормотала девушка, кивая второму шофёру, тоже подъехавшему к крыльцу. Все в одной машине не поместились, так что один из Краюхиных и Сиф сели во вторую.

– Хороший был бал, душевный, – задумчиво произнёс князь, когда Алёна плавно выехала с виллы.

– Душевный, – согласился Заболотин. – Могли бы ещё остаться.

– Не припирайтесь, – укоризненно покачал головой Иосиф Кириллович, но губы его улыбались. – Если я решил отпраздновать ваши именины, значит, решение не оспаривается.

– Так точно, ваше императорское высочество! – по-военному отозвался Заболотин, которого вся эта кутерьма вокруг него уже доконала, не успев толком начаться.

– Знаете… Шестое мая могло стать последним днём Великой Отечественной войны, – вдруг вспомнил Великий князь. – Седьмого Германия подписала реймскую капитуляцию.

– И все до сих пор спорят, какая из капитуляций, седьмого или в ночь с восьмого на девятое, была, собственно, капитуляцией, а какая – предварительным договором или ратификацией в зависимости от точки зрения, – припомнил полковник свои занятия в Академии. Что называется «Уже сам научился эти слова мудрёные выговаривать, а курсанты всё спотыкаются!». – Но теперь это уже дело историков. Наша война другая.

Князь вздохнул, устало откидываясь на спинку кресла:

– Наша война не кончится никогда. То Кавказ, то Выринея. То вообще какая-то Африка…

– Там нашего контингента – пятнадцать человек, – хмыкнул Заболотин.

– Ну хорошо, без Африки. Тогда Афганистан и прочие «станы» и передел постсоветских стран. Всё равно же…

– Ну, иначе что было бы делать военным? – Заболотин заметил, что их разговор сидящие впереди Алёна и Филька Краюхин заинтересованно слушают, даже музыку девушка выключила.

– Учиться жить, – вдруг жёстко сказал Иосиф Кириллович. – И жить не войной. Не вопреки, а ради.

– Учимся, – Заболотин отвернулся и стал глядеть в окно. – Но всё равно спокойно глядеть на этот город я не могу. Я помню, как тут всё было семь лет назад, когда я видел Горье последний раз…

– Все помнят. Но сейчас следов войны почти не видно, и это хорошо, – возразил Великий князь. Полковник промолчал, не желая повторять бесконечный разговор. Всё равно он, Заболотин, будет видеть на месте домов развалины, стоит ему закрыть глаза. А что видят остальные – ему не важно. Разве что Сиф…

Но он не знает этого города. И слава Богу.

… В гостинице было пустынно, и свет горел только по коридорам. Великий князь со своим сопровождением тихо поднялся в номер, достал из мини-бара запасённые заранее две бутылки дорогого вина, с полки – шесть бокалов и поинтересовался у Сифа с улыбкой:

– Ты как, пьющий?

– Спаиваемый, – ухмыльнулся мальчик, старательно делая вид, что не замечает зверского взгляда командира. Краюхины тихо фыркнули смехом и принялись убеждать князя, что они-де, уж точно непьющие, потому как при исполнении долга и вообще. Даже волшебная формула «Ради праздника» не сработала.

– А ради нашего дорогого полковника? – не унимался князь, которого происходящее искренне забавляло.

– Вашбродь, ну хоть вы-то нам запретите! – взмолился один из Краюх. Заболотин милостиво согласился запретить, и бывшие снайперы возликовали, тщательно пряча грустные взгляды, изредка бросаемые на бутылку. Чтобы достичь некоторого единства среди бокалов, Великий князь использовал старый проверенный способ: вместо вина своим телохранителям налил виноградный сок. Цвет напитка почти ничем не отличался.

Когда все расселись, кто где – за столом, на диване, в креслах у балкона, Великий князь поднялся с бокалом в руке, поглядел на настенные часы и сказал:

– На поздравительный тост у меня времени всего чуть-чуть, поскольку скоро надо будет поздравлять уже с прошедшим. Поэтому скажу совсем немного: именины – это не просто день имени. Это День Ангела. Ваш ангел – сам Георгий Победоносец, и, думаю, он во все глаза приглядывает за вами – ведь вы до сих пор целы вопреки всей вашей жизни. Так путь он бережёт вас и впредь столь же надёжно, а вы, Георгий Никитович, не создавайте ему дополнительной работки… – Иосиф Кириллович взглянул на часы снова и закончил с улыбкой: – Вот, ровнёхонько. С Днем Ангела вас!

– Наличие работы от меня не всегда зависит, – усмехнулся Заболотин в ответ. – А вообще, это событие века: меня так редко зовут по имени… – он подмигнул Сифу, сидящему рядом. Мальчик немедленно возмутился, разглядывая свой неполный бокал:

– А я-то тут причем, ваше-скородие!

Звон бокалов потонул в хохоте, присоединилась к нему даже Алёна, чувствующая до этого момента себя слегка не на месте. Сиф, ничуть не обидевшийся на такую реакцию, сам смеялся от души.

– Вашбродь… В смысле, Георгий Никитич, – начал и тут же поправился со смехом один из Краюхиных, – давайте и мы вам что-нибудь скажем.

– Говори, говори, считай, что мы говорим в унисон, и поэтому всем слышится только один голос, – поддакнул его брат.

– В общем, вы и шесть лет назад были таким же: там с улыбкой, тут серьёзно – по ситуации, – но всегда там, где больше всего требуетесь, и с приказами, которые нам всем, наверное, жизнь кучу раз спасли. Для остатков всего нашего батальона вы, вашбродь, – всегда останетесь нашей курицей-наседкой, которая о нас бережно заботилась, как бы вам самим плохо ни было.

– Да что за эпитафия! – не выдержал Сиф, вскакивая. – Ваше высокородие, вы – это просто вы. И желать вам ничего не надо: и так вы – это вы, и вы не поменяетесь. Просто будьте и дальше самим собой – а остальное всё приложится, – он опустил глаза и снова сел, в глубине души боясь, что ляпнул какую-то глупость.

– Буду, Сиф, – полковник дотянулся и привычным жестом взъерошил ему волосы. – Спасибо всем за дифирамбы и пожелания. Учту, но исполнить не обещаюсь, мало ли, что случится. Святой Георгий со мной вряд ли заскучает!

Вновь зазвенели бокалы, и вдруг Алёна обнаружила, что все глядят на неё. Она смутилась и поняла, что тоже надо что-то сказать.

– Я вас почти не знаю, – тихо призналась она. – И что желать, поэтому плохо представляю. Но мне кажется, вам надо просто… пожелать, чтобы у вас всегда был дом, куда можно вернуться после всех этих ваших приключений, и люди, к которым вы вернётесь в этот дом. Это нужно каждому – возвращаться.

И не дожидаясь ответа, она вскочила и вышла на балкон, дверь на который была по причине по-летнему тёплой погоды открыта.

– А Алёна действительно пожелала самого важного, – вздохнул князь, провожая своего шофёра задумчивым взглядом.

Через некоторое время встал и Сиф – и тоже вышел на балкон. Ему хотелось тихо исчезнуть из комнаты, где остальные разговаривали на слишком болезненную для него тему. Дом, семья… лучше от всех этих мечтаний спрятаться за уставом и службой. Потому что дом может в одночасье пропасть, а вот командир…

– Тоже любишь свежий воздух? – окликнула его Алёна, облокачиваясь о перила и глядя вниз, на стоянку, где машины попеременно подмигивали огоньками сигнализаций.

– Именно, – согласился Сиф, вставая рядом, и тоже поглядел вниз. – Знаешь, спасибо за вальс.

– Да ладно тебе! – Алёна быстро взглянула на офицерика и тут же вновь уткнулась взглядом в стоянку. – Это тебе спасибо надо говорить за него. Я же даже не умела.

– Зато теперь умеешь, – возразил Сиф. – Так что заслугу делим поровну.

Они помолчали ещё какое-то время, и вдруг Сиф взял руки Алёны, одну положил себе на плечо, другую вместе со своей отвёл в сторону, приобнял девушку и повлёк куда-то в сторону со словами:

– Может, ещё раз?

– Считай, – улыбнулась Алёна, радуясь, что балкон большой, хоть сильно мешались столик со стульями.

– Раз-два-три, раз-два-три, – словно метроном начал Сиф, сразу же закручивая Алёну в повороте, поскольку с местом следовало поступать экономно.

Это был третий вальс, на пяточке в четыре шага, и он вышел совсем другим, чем оба предыдущих. Было то же волшебство танца, но на этот раз, уже привыкнув, Сиф и Алёна не мешались друг у друга под ногами, хотя места было – пяточек в четыре шага, и не боялись опозориться, ведь никого, кроме них, на балконе не было. Они просто танцевали, почти переступая на месте, и думали – каждый о своём. Сиф негромко считал, и это вполне заменяло им торжественную оркестровую музыку. Говорить не хотелось, поэтому они просто молчали и глядели, иногда – друг на друга, а чаще на руки. В комнате слышались то решительный голос Заболотина, то мягкий, с улыбкой – Иосифа Кирилловича, то почти одинаковые голоса близнецов-Краюхиных. Всё это не мешало воцариться на балконе тишине.

Если хочешь как-то интуитивно понять человека, попытайся начать копировать его движения, жесты, его ритм дыхания и выражение его лица.

Заодно, когда не всё удастся с первой попытки, ты поймёшь, в чём же ты с человеком так сильно различаешься. А приняв его образ поведения, приблизишься и к его образу мыслей. Вот такая простая цепочка.

А если так вышло случайно? Если просто вы танцевали вдвоём и вдруг поняли, что что-то теперь вас роднит – поняли одновременно? Словно бы танец сблизил вас до того порога, когда мысли друг друга становятся понятны. Что тогда делать?

Сиф остановился и кончил отсчёт, неотрывно глядя перед собой. Было в этом чувстве сближения что-то не то, неправильное. Словно зачем-то напрашиваешься в гости к человеку, которого плохо знаешь, а тот радостно подхватывает идею и активно приглашает. А что потом делать с приглашением? Кому нравится вот так лезть к незнакомцу, чтобы сидеть у него, не понимая даже, зачем, а на следующий день стесняться глядеть ему в глаза, как будто совершил что-то постыдное…

Такое сближение не может довести до добра, поэтому Сиф слегка отстранился и опустил голову. Алёна сама всё поняла и отвернулась. Наверное, они слишком поздно спохватились: обоим стало как-то неудобно.

– Извини, – просто сказал Сиф, который на самом деле относился к этому слову очень бережно, понимая, что длинные извинения всегда звучат гораздо более неуклюже, чем это короткое слово. Вопрос только в том, как частоты его произносишь: стоит его затаскать в речи, как вся ёмкая в своей простоте сила пропадает.

– Ничего, – так же просто ответила Алёна, потом вслушалась в то, что сказала, и уточнила: – Уже ничего.

Она понимала, что отрицать минувшее бессмысленно. И некрасиво – словно сводя на нет само извинение.

Сиф опустил руки и присел на краешек складного стола. Алёна прислонилась спиной к перилам. Оба молчали и слушали разговор в комнате.

На балкон выглянул один из Краюхиных – покурить. Сразу же стало тесно, потянуло табаком, и Алёна с Сифом нехотя вернулись в комнату, по-прежнему избегая взглядов друг друга.

Первая бутылка вина подходила к концу, но допивать её полковник и князь не торопились. Заболотин улыбнулся вернувшемуся с балкона Сифу и вновь пригубил напиток, смакуя вкус, а Иосиф Кириллович обернулся к Алёне:

– Будешь ещё?

– Совсем немного, – Алёна потупилась. Вид у нее так становился странным: уж слишком контрастировали между собой дерзкая внешность и скромно опущенные глаза.

– Немного, как заказывали, барышня, – и Великий князь с улыбкой протянул девушке неполный бокал. – Свежий воздух кончился?

– Да я-то чего? – заглянула в комнату голова Краюхина. Отсутствие шрама подсказало, что курить вышел Алексей. – Подумаешь, сигарета… – и вновь исчезла, затянуться этой самой «подумаешь, сигаретой».

Великий князь усмехнулся, пододвигая к креслу, где он устроился, стул и кивая Алёне: что стоишь, садись. Девушка села, взглянула на князя, замерла под ответным взглядом и вновь опустила глаза. Воцарилось молчание, в течение которого Заболотин-Забольский разглядывал князя с шофёром и размышлял об их отношениях. Вряд ли Иосиф Кириллович не замечал очевидного, но относился к девушке с той же ровной отцовской нежностью, что и к Сифу.

Филипп встал и ушёл на балкон к брату.

Чтобы как-то разбавить тишину, Заболотин взглянул на часы и оповестил:

– Без десяти час. Сиф, тебе не кажется, что детское время давно миновало?

– А вам не кажется, что в пятнадцать лет о нём можно не беспокоиться, ваше высокородие? – неожиданно обиделся Сиф.

– Почти час? Так, что-то мы засиделись, – спохватился Великий князь. – Пожалуй, действительно пора расходиться.

– Спокойной ночи, – поднялся Заболотин и, не слушая никаких возражений, сгрёб Сифа и повлёк к двери. – Завтра когда?

– В восемь, – ответил Иосиф Кириллович, наблюдая за ними с улыбкой.

– Понял, Сиф? У тебя пять с половиной часов на сон осталось, – строго заявил полковник.

Прежде чем закрылась дверь, ещё послышался ответ мальчика:

– Почти шесть. Я же не собираюсь сейчас полчаса медитировать в душе!

– Ну да, я поверил…

– Я пойду? – привстала Алёна.

– Можешь ещё посидеть, Воробей, если уж сидится, – отозвался Великий князь, сам не двигаясь с места.

– Сидится, – подтвердила девушка, ёрзая на стуле, чтобы устроиться поудобнее.

– Вот и ладненько… У меня, оказывается, живёт редкая птица: цыганский воробушек, умеющий вальсировать. Буду знать.

– Да, Сиф научил, – отмахнулась Алёна. – И скоро вновь разучусь, без практики-то.

– Значит, моя задача – обеспечить практику, – заключил Иосиф Кириллович. – Ничего, в Москве такие балы – не редкость.

Алёна фыркнула не самым вежливым образом:

– Да кто меня туда пустит!

– Капризный сумасброд с титулом Великого князя, вот кто, – строго заявил князь. – Если хочешь, приглашу на ближайший бал и Сифа.

Алёна не была точно уверена, что хочет этого, и поэтому, замявшись, поменяла тему:

– А кто вам… Сиф?

Улыбка Великого князя стала ещё шире:

– Нет, отнюдь не внебрачный сын, хотя и брака-то у меня нет тоже. Сиф Бородин – просто Сиф. Мальчик, которого За… Георгий Никитович спас на войне, а я, как мог, поучаствовал в этом спасении. Ведь одно дело – уберечь тело, а другое – забрать у войны и душу тоже. Георгий – невероятный человек, Алён. У самой… бойни выцарапать детскую душу так, что даже шрамы на ней со временем почти исчезли – это подвиг гораздо больший, чем спасти моё глупое тело, которое так любит подставляться под пули.

Вспомнив странный взгляд Сифа, когда тот задумывается о прошедшей войне, Алёна мысленно не согласилась. Шрамы остались. Просто Сиф научился их прятать.

Может, князь это тоже заметил. По крайней мере, замолчал в задумчивости.

Почувствовав, что нужно что-то сделать, Алёна встала и принялась лихорадочно убираться на столе. Правда, больше хотелось посидеть рядом с князем, просто слушая, как он говорит, но девушка не желала подавать виду, насколько сильно. К тому же, оставлять неубранным стол на ночь совсем никуда не годилось.

Иосиф Кириллович тоже встал и принялся помогать, собирая бокалы в одно небольшое стеклянное стадо, но Алёна запротестовала, уверяя, что сделает всё сама. Подхватив все шесть бокалов, она отнесла их в ванную и принялась споласкивать в раковине. Раковина была мелкая, кран короткий – явно дизайнер не предполагал, что в номере «люкс» упрямый цыгано-русский характер возьмёт верх над ленью, и кто-то будет мыть посуду – занятие, к слову, которое Алёна по жизни не любила.

– Ты уверена, что справишься, Воробей? – остановился на пороге Великий князь, дальновидно решив, что лезть под руку к лихорадочно убирающейся девушке – занятие, однозначно относящееся к экстремальным видам спорта, даже для князя, по возрасту с некоторой натяжкой годящегося девушке в отцы и внушающего, вроде бы, соответствующее уважение. Девичья душа настолько тонка, что мужской разум разобраться в этом клубке тончайших нитей просто не в состоянии.

– Конечно, справлюсь, – уверенно ответила Алёна, уже вытирая тем временем бокалы полотенцем для рук.

– Только не поскользнись и, вообще, давай бокалы, я сам отнесу, – Иосиф Кириллович давно усвоил, что непреклонный тон действует даже на Алёну, как бы сильно ей ни втемяшилось что-нибудь в голову. Девушка обиженно вручила князю бокалы и немедленно попыталась поскользнуться, но ничего не вышло, хотя пол был основательно забрызган во время мытья. Совсем обидевшись на весь свет и, погрузившись в «дуйку» – так звал это состояние, когда дуешься на весь свет, князь, – назло села в комнате в кресло, которое раньше занимал Иосиф Кириллович. Князь ничего не сказал, расставляя бокалы по местам, но Алёна на всякий случай применила хорошо известный ещё с детства кошачий способ сделать так, чтобы тебя не согнали: закрыла глаза и сделала вид, что спит. Если честно, спать действительно хотелось изрядно.

Изображая мирный сон, Алёна услышала, как Великий князь остановился в нерешительности у кресла, решая, будить или не будить, и так же тихо отошёл в сторону. Отчаянно заскреблась совесть, глупая улыбка захотела срочно выползти на губы, но Алёна мысленно себя одёрнула. Ей было ужасно интересно, что предпримет князь.

– Воробей, – Иосиф Кириллович снова подошел к креслу, – ты уверена, что спишь?

Ответом ему было ровное дыхание спящего человека, хотя веки у Алёны иногда подозрительно подрагивали.

– Мне тебя тащить на руках? Я-то могу, ты знаешь.

– О-ох… – Алёна протёрла глаза, которым и вправду хотелось закрыться обратно. – Поспать не дали, разбудили, теперь ещё и выгоняют…

Она сделала вид, что сердита, но долго так просидеть не удалось. Князь мягко, но настойчиво её отправлял спать, даже слышать не желая, что Алёна уже совсем-совсем не хочет и вообще. К тому же, сама Алёна тоже плохо себе представляла, что за «вообще».

– Давай, шевели ногами, – Иосиф Кириллович поднял девушку и поставил вертикально. Алёна не сдержалась и привалилась к его плечу, уверяя себя, что просто на секунду потеряла равновесие, поскольку её поставили на ноги слишком резко.

– Воробей, – укоризненно сказал князь, – я не запасная точка опоры, я важная дипломатическая личность с титулом.

– Так всегда, – Алёне захотелось поиграть в маленькую и опять погрузиться в «дуйку», но ей этого не дали, непреклонно вытесняя в коридор.

– И этой титулированной особе тоже хочется спать, не меньше, чем тебе, – продолжил гнуть своё Иосиф Кириллович и, когда Алёна оказалась уже на пороге, напутствовал: – Ложись спать немедленно. До утра, Алён.

– До утра, – на автопилоте откликнулась Алёна.

Великий князь проводил зевающую девушку сонным взглядом – идти провожать ему уже никуда не хотелось – и вернулся в комнату, а оттуда завернул сразу в спальню.

– Вальсирующий Воробей… Гм, – проговорил он задумчиво, останавливаясь в дверях. – Нет, надо её брать на балы. Правда, дворянство… Да-а… Но это дело наживное. Может, даже перестанет бриться налысо ежегодно.

Правда, последнее предположил он довольно неуверенно: знал, что Алёна из тех девушек, в которых природа упрямством компенсировала пытливый ум. Такие предпочитают тормозить только в забор и только головой, хотя прекрасно знают и другие способы, а пальцы в розетку суют неоднократно, сравнивая, чем отличаются ощущения, когда пальцы мокрые и когда сухие. Если Алёне нравится ходить с волосами, короче, чем в армии стригут – значит, она будет вот так вот ходить и год, и два. Вот, уже пять лет прошло, а она всё так же регулярно стрижётся, а вернее сказать, бреется «под ноль». Так что вряд ли балы что-то исправят…

– Балы, балы… – Иосиф Кириллович вспомнил сегодняшний вальс Алёны и Сифа у террасы и улыбнулся.

Так он и стоял, улыбаясь, посередине спальни, пока, наконец, не понял, что в комнату неслышно скользнул Морфей, принося с собой себя сонливость и лень. Плоское табло часов на стене показывало час-семнадцать. Князь не любил такие часы, предпочитая старинные, механические, которые казались ему какими-то живыми существами со своим характером. У кого – неторопливым и обстоятельным (такие часы чаще всего были напольными): они били серьезно и вдумчиво не чаще раза в час, а порою встречались и легкомысленные торопыги, всё время пощёлкивающие и звякающие от скуки каждые пятнадцать минут. Напольных среди них было немного, всё чаще настенные, не брезгующие обзавестись и кокетливой кукушечкой.

… Часы же с электронным табло безлики и скучны. Они почти не издают звуков, разве что будильники противно пищат. Нет, даже будильник Иосиф Кириллович предпочитал использовать старый, механический, с двумя металлическими чашечками, соединенными дужкой, и ехидным молоточком, который приходилось ловить и останавливать, прежде чем где-то сзади найдется хитроумный рычажок, выключающий утренний трезвон.

Конечно, на случай, если часы забудут завести, на мобильном телефоне тоже стоял будильник, но его помощь требовалась настолько редко, что об этом можно было и не вспоминать. Разве что теперь, когда будильник остался в Москве, и на телефон приходилось полагаться. Впрочем, Иосиф Кириллович не любил разлеживаться в кровати, потому что знал, что с каждой минутой себя всё сложнее и сложнее поднять. Когда голова спит, можно вскочить и пойти умыться, она не успеет найти причин остаться под одеялом. А вот чем больше времени лежишь, тем лучше голова начинает работать и тем больше этих самых причин ею находятся…

Сопровождаемый этими философско-часовыми мыслями, князь сходил в душ и вернулся обратно в комнату ещё более сонным. Поставив будильник и тщательно проверив, включён ли на нём звук, он сел на кровати и наконец-то совершенно расслабился. Можно поспать, если что, Краюхины, ночующие в соседней комнате, разбудят. Бывшие снайперы спали чутко, а то и вовсе по очереди – князь не уточнял, и без того полностью доверяя близнецам.

По балкону прошёлся туда-сюда кто-то из братьев, поблёскивая сквозь окно тлеющим кончиком сигареты. Великий князь стукнул ему в стекло и знаком велел идти спать. Алексей, а может и Филипп, нехотя послушался, затушил сигарету – мигнул и погас алый огонёк, – и вскоре князь услышал, как хлопнула в соседней комнате балконная дверь.

– Спокойной ночи! – крикнул Краюхиным Иосиф Кириллович.

– И вам, ваше высочество! – в унисон отозвались близнецы.

После этого князь твёрдо велел себе ложиться, коротко помолившись, чтобы ночью ничего не случилось и завтрашний день тоже собою радовал. Уже засыпая, Великий князь почти наяву услышал размеренный, как метроном, голос Сифа: «Раз, два, три…»

Хорошо танцует мальчик, что бы ни говорил… Хорошо бы и Алёна это заметила.

А то её взгляды… Нет, не по себе князю было от этих взглядов, с которыми он ничего не мог поделать.

С этой мыслью князь и уснул.

 

Глава 2(8). Приветы

Грязь с противным чавканьем норовит навечно захватить ноги и больше никуда не выпускать. Плывёшь в густом, тягучем воздухе, словно под водой, и надо двигаться быстрее, но это просто физически невозможно – как и вскинуть бесполезно повисший в руках автомат. Остаётся только срывать голос, гоня бойцов от укрытия к укрытию. Давайте, бегом, бегом, в темпе вальса, почему вы так тормозите, придурки? Где-то неподалёку визжит миномёт, и если замереть на открытом пространстве хоть на секунду, то…

В сон Заболотина-Забольского вкрался чей-то настырный голос, тревожащий дрёму и уговаривающий проснуться:

– Ваше высокородие, уже утро. Просыпайтесь! Просыпайтесь, к нав… Ох, Господи, кому я это говорю. Просыпайтесь, в общем!

– Куда-куда меня? Это ты, что ли, Сиф? – сонно спросил Заболотин, стараясь продрать глаза. Сон держал цепко и норовил утянуть в своё царство обратно.

– Кто ещё будет родного полковника к навке посылать… – пробормотал смущённый голос Сифа.

– Кто ещё в этом прямо признается, – Заболотин окончательно победил сон и сел на кровати. – Сколько времени?

– Без двадцати восемь, – Сиф, не менее остервенело протирая глаза, был сонный, мокрый после отчаянных попыток смыть с себя дрёму, но, в отличие от полковника, уже полностью одетый в форму.

– Без двадцати? Я лишних десять минут кошмары смотрел по твоей милости?!

– Вы проснулись, выключили будильник и заснули обратно, – объяснил Сиф виновато. – Насилу разбудил.

Заболотин, вздохнув-зевнув, встал, набросил рубашку и вышел в ванную, стараясь выбросить обрывки сна из головы. Но, как и любой военный кошмар, сон привязался крепко, его не прогнал даже ледяной душ в лицо.

Господи, как тяжело вырваться из липкой паутины, проснуться, забыть…

С трудом задвинув воспоминания на окраину сознания,  Заболотин принялся сонно шататься по своей комнате, нехотя одеваясь в надоевшую «парадку». Когда-то он вообще плевал на всё и носил солдатскую кепку, не взирая на своё звание и события, но то была война. Здесь, в мирное время, такие капризы не рассматриваются, к сожалению…

– Надеюсь, его императорское высочество выспался не лучше меня, – мстительно изрёк полковник, когда они с Сифом сели пить чай. Правда, «пить чай» – это сильно сказано. Проглотить по чашке и быстрее к Великому князю.

Сиф, как назло, зевал и демонстративно тормозил, безмолвно укоряя Заболотина за лишние десять минут его сна. Чтобы отвлечься от желания шикнуть на не в меру обнаглевшего ординарца, полковник принялся вслух рассуждать, в чем плюсы и минусы СПС, одной рукой держа недопитую чашку, а второй застёгивая кобуру.

Сиф слушал молча и не встревал в монолог: по его мнению, там, где не мог помочь автомат, и СПС плохо спасал положение. Во всех же остальных случаях симпатии фельдфебеля были однозначно на стороне его любимого «внучка». На крайний случай он признавал СВД, но лишь на самый крайний. А во всём остальном – вплоть до украшения комнаты – однозначно «внучок». Философская композиция из пацифика и автомата – вот единственное, что позволил себе Сиф в своей комнате из «декоративных элементов»…

– Ну что, пошли. Без пяти восемь, – Заболотин обулся и решительно щёлкнул в коридоре выключателем, заметив ехидно: – Если бы не тормозил, обувался бы не в темноте.

– Да какая тут темнота, – лишь отмахнулся Сиф. – Так, лёгкая тень с замашками полумрака и манией величия.

– Манией величия? – переспросил Заболотин, которого изредка подобные ответы Сифа озадачивали.

– Эта тень, по вашему мнению, считает себя темнотой. А значит, у неё мания величия, – растолковал Сиф, зашнуровывая ботинки, но Заболотин всё равно не до конца понял, кто кого считает темнотой и что тут у кого с маниями.

– Тебя долго ждать? – спросил он, решив отложить психиатрический вопрос с тенью на потом.

– Я уже, идёмте, – Сиф подхватил свою фуражку, и Заболотин не успел открыть до конца дверь, как мальчик первым просочился мимо него.

– Вперёд батьки… – чуть слышно проворчал полковник, выходя следом. Сиф, кажется, не услышал – или просто как всегда промолчал.

В номере Великого князя уже собрались Краюхины и Алёна. Сам Иосиф Кириллович о чём-то оживлённо говорил в соседней комнате со своим секретарём. Попеременно доносился то его бодрый голос, то ровные укоризненный слова секретаря, то, изредка, тихий, сонный голос советника.

– Спорят о чем-то, вашбродь, – пожаловался Филипп Краюхин, потирая шрам на лице. – А мы сидим и ждём.

– Значит, сидим и ждём, – ничего лучше предложить Заболотин не мог, поэтому сел на диван, подвинув Краюхиных. Алёна устроилась с ногами в кресле, обняв колени, а Сиф, который почему-то избегал её взгляда, присел на стул у двери на балкон.

– Может, им напомнить, что уже восемь? – подняла голову Алёна через некоторое время. – У нас сегодня какая программа, кто знает?

– Культурно-развлекательная. Мы занимаемся непонятно чем, а Великий князь ведёт неофициальные разговоры с президентом. Ходили слухи про какую-то картинную галерею, – поделился знаниями Заболотин-Забольский.

Его внимательно выслушали, потом Алёна решительно встала и стукнула в открытую дверь в спальню.

– А? – запоздало откликнулся Иосиф Кириллович. – Уже ехать? Мы уже идём…

Алёна даже ничего не стала отвечать, просто вернулась в комнату и продолжила ждать в кресле.

Через минут пять Великий князь действительно спохватился и вышел, всплеснув руками, когда увидел, что все уже вовсю его ждут.

– Ну вот, заговорился, – изрёк он недовольно.

Лица присутствующих выразили почтение, тщательно скрывающее улыбки. Князь это, кажется, понял: поглядел, поглядел и виновато вздохнул. Но оправдываться не стал.

– Я к машине, – оповестила Алёна, спрыгивая с кресла. – И второго шофёра предупрежу.

Хлопнула дверь, и оставшиеся мужчины переглянулись: кто разберёт этих девушек? Вроде бы мгновенье назад сидела спокойно, а уже исчезла.

– Кхм… Пожалуй, нам тоже не стоит мешкать, – заявил Великий князь куда-то в воздух. – Идёмте.

Небольшая процессия из семи человек почти незаметно покинула гостиницу, не отвлекаясь на прорвавшихся репортёров – сколько же их всего? Ведь до сих пор лица не повторялись…

На улице было не слишком жарко, даже приятно. Ветер, не холодный, а так, слегка прохладный, дурачился с кронами стройно подстриженных деревьев, но сил их раскачать не хватало. Чирикали без умолку птицы, которым ветер был не помехой ежедневной музыкальной программе. Заболотин, уже почти забывший, что не выспался, поглядел на небо и с удовольствием отметил, что оно ясное, лишь где-то на севере застыли три мазка белил, оставленных кистью Художника – лёгкие облака, брошенные на горизонт. Здесь, в исторически-центральной части города, было довольно просторно, и обычные районы простирались далеко внизу. В общем, панорама, достойная городского поэта, пишущего о фонарях, проводах и крышах с голубями. К слову, ни на каких крышах голубей видно не было, они предпочитали бродить по траве, изредка лениво делая два-три взмаха крыльями, если люди подходили слишком близко.

У крыльца уже стояли обе машины. Привычно разделившись, все расселись, и Алёна первая тронулась с места, на ходу включая навигатор. Уточнив маршрут у Иосифа Кирилловича, она быстро набрала скорость, пользуясь тем, что остальное движение было предусмотрительно приостановлено.

Неожиданно Алёна заметила, что машин, ожидающих на поворотах, стало сильно меньше. Повертев головой, она увидела, что на развороте что-то ремонтируют – поэтому перекрыли и в той стороне тоже.

– Вовремя дорогу ремонтируют, – заметила девушка, притормаживая на повороте. – Молодцы.

– А мне не нравится, – нахмурился Краюхин, судя по отсутствию шрама – Алексей.

– Что не нравится? – удивился князь с заднего сиденья.

– Странно как-то ремонтируют дорогу. И воо… К навкиной ма… Поворачивай, Алён! – бывший снайпер резко наклонился вбок и крутанул руль влево, заваливаясь на девушку. Застучали осколки по дверцам бронированной, к счастью, машины, которую развернуло на месте – Алёна дала по тормозам. Отнюдь не мелодично зазвенело стекло. Чуть поодаль затормозила вторая машина. И всё.

Тишина. Удар сердца, ещё один, третий…

– Вашсчество, ни ногой из машины! Вот всех их к нав… – окончания фразы ни князь, ни полковник не услышали: Лёша вылетел из машины, как на крыльях. Только малопонятные раздосадованные реплики «в эфире» – Филипп появился рядом с братом.

… Через несколько минут оба вернулись к машинам ни с чем.

– Кто бы ни кидал – удрал успешнее козы с огорода, – вздохнул кто-то из них. – Пусть «серенькие» ловят дальше сами, раз уж влезли в эфир и предложили свои услуги. Вы целы, ваше высочество?

– Цел, – отозвался Иосиф Кириллович, постепенно приходя в себя. Отчего-то больше всего его сейчас успокоил Заболотин, с невозмутимым видом выметающий осколки стекла из машины. По руке у него стекала кровь, сначала набухая каплей где-то у запястья, а затем скатываясь к пальцам, прокладывая красную дорожку. Полковник периодически слизывал кровь с руки, но перевязывать не торопился.

Появился Сиф, о чем-то напряженно думающий. Заболотин совершенно не к месту вспомнил его рассказ, как когда-то в апреле случайно разбила зеркало и порезала руку его подружка, Надя-Раста. Вернее, он называл её другом, не перенося женского эквивалента.

– Ваше высокородие, вы, это… – начал Сиф, копаясь в карманах. Он что, аптечку с собой носит?

– То, – ворчливо отозвался полковник, не желая поднимать вокруг себя суету. – Точно никто никого не увидел?

– Мелькнул кто-то в переулке, но там дальше такие хитрые дворы, что бесполезно. Останься он даже в той красной футболке… – с досадой признался один Краюхин. Второй молча скривился. Сиф тоже промолчал – за компанию.

Заболотин потряс головой, прогоняя звон после взрыва, в очередной раз слизнул с руки кровь. Показалась милицейская машина, неподалёку слышалась заунывная сирена. Ох, начнётся сейчас бесполезная кутерьма… Всё равно не найти, если не успели заметить в самом начале.

– И кому это надо? – спросила Алёна и потёрла уши. Взрывной волны как таковой не было, но всё равно ощущение было не из приятных от разорвавшейся буквально в шаге гранаты.

– Кому-то, – сердито пробурчал Сиф и нехотя взглянул на девушку: – Аптечка есть?

Они отчего-то избегали взглядов друг друга. Поссорились, что ли? И когда успели только, вроде, друзьями были?.. Стоп, аптечка. Это что, ему руку перевязывать?..

– Царапины не перевязывают, – отмахнулся Заболотин от бинта.

Аптечка у Алёны, разумеется, была.

Не слушая никакого ворчания, Сиф ловко поймал руку командира и принялся её бинтовать. Опыт у мальчика был большой, в том числе и по перевязке тех, кто считает свои царапины пустячными. Поэтому ничего удивительного, что отмахнуться не удалось.

– Знаю, что вопрос, э-э-э… идиотский, но все целы? – раздался по рации голос второго шофёра.

– Целы, – подтвердил Сиф, затягивая узелок бинта.

Заболотин поглядел на повязку и признал, что она сделана хорошо и, главное, почти не будет мешаться. Правда, зачем вообще надо было перевязывать?.. Но этот вопрос так и не прозвучал, поскольку ответ был слишком очевиден.

Вскоре у машины появилась «свита» князя – советник и секретарь. Первый, старик со степными корнями, словно только-только вынырнув из своей непонятной медитации, в которой проводил всё время, огляделся кругом и произнёс тихим голосом просветленного буддийского монаха:

– Как я вижу, найти никого не удалось.

– Президенту следовало предупредить, что в городе существуют настроенные… хм, радикально люди, – поджал губы его спутник, снимая очки и протирая их носовым платком. Взгляд его без очков отчего-то переставал быть пронзительным. Обычный такой взгляд замученного чиновника, который с размаху и на полной скорости влетел на колесе фортуны прямо в чужие неприятности.

– Не знал или не подумал, – ворчливо заключил Заболотин, которому во всех людях, имеющих привычку так поджимать губы, чудилось что-то от Аркилова. Уже сколько лет.

– Полагаю, теперь никого предупреждать уже ненужно, так что разговор бессмыслен, – всё так же тихо проговорил старик. – Но подождём «стражей порядка», что они скажут.

Милицейский автомобиль вскоре подъехал, «стражи порядка» попытались было расспросить о произошедшем непосредственно князя, но наткнулись на недружелюбные взгляды Краюхиных и как-то расхотели. Раздосадованные тем, что не успели поймать «бомбиста», близнецы хмуро стояли рядом с Иосифом Кирилловичем, не желая, чтобы к нему кто-то приближался. Просто «потому что». Отвечать же на все вопросы пришлось Заболотину, как самому крайнему и хорошо представляющему, о чём конкретно милиции требуются показания.

– Мы уже получали ранее жалобы на некую, хм… группировку, – неуверенно сказал, выслушав, старший лейтенант Гасюх, – но не подумали, что эта… хм, группировка попытается устроить покушение… Они, хм… просто ратуют за мир с Выринеей и…

«Да они боятся, – понял, глядя на милиционеров, Заболотин. – Все, во главе с этим старшим лейтенантом Гасюхом. Старший лейтенант – это поручик у нас? Да уж… Это не Оперативное отделение Лейб-гвардии… Впрочем, вон, Краюх теперь тоже можно счесть «операми», но и они ничего не сделали, только вовремя Лёшка машину повернул в сторону…»

– Благодарю вас, господин по… старший лейтенант. Полагаю, или группировка эта строится на чистом энтузиазме «Шли бы русские к навке на болото», без особого боевого, скажем так, опыта, или же они не убить ставили целью. В обоих случаях, думаю, дополнительная охрана его императорскому высочеству не требуется. – Да, может, это и глупо, но лишней шумихи князю точно не надо, и Заболотин это понимал, как никто другой. – Пока мы справимся своими силами. Что касается расследования… Боюсь, здесь вас ждёт тупик. Метнувший гранату сбежал очень качественно, не оставив нам ни автографа, ни адреса для писем.

Он тут же попытался мысленно отругать себя за излишнее ехидство, но внутренний голосок заметил, что ехидство тут не причём, ведь и вправду найти уже никого нельзя…

– А… В таком случае, просто… хм, зовите, если что-то случится. Мы сделаем всё, что сможем, насчет этой… хм, группировки, – несчастный старший лейтенант почти воодушевился. Конечно, на обещания все мастера.

«Посмотрим, что же будет дальше…» – усмехнулся Заболотин про себя.

– Хорошо. Заранее благодарим за любое содействие, – он с трудом удержал себя, чтобы не передразнить этого Гасюха, сказав «… хм, содействие». Кажется, это так взрыв подействовал – неожиданная ситуация, стресс или как там оно зовётся. – Надеюсь, нам не придётся здесь торчать в ожидании новой машины?

Судя по выражению лица старшего лейтенанта, именно это им и предстояло… Но забольский офицер решил хоть как-то помочь «гостям Забола» – на свой манер:

– Новая машина будет вас ждать у картинной галереи. До свидания, – Гасюх поспешил раскланяться и тихо исчезнуть с «поля брани». Конечно, неясные покушения и отсутствие улик – неприятные условия для работы. Заболотин его не винил. В конце концов, в Империи он тоже уважал в этом плане только «оперу». Остальным, как ему казалось, не хватало опыта. А вот в Лейб-гвардию брали только тех, кто не просто служил, но и по-настоящему воевал. С постоянными кавказскими конфликтами, впрочем, регулярное появление новых лиц Лейб-гвардии было гарантировано.

Конечно, изредка встречались тыловики – чиновники с погонами. В конце концов, кто-то же должен заправлять всей бумагомарательной кашей в Управлении. Но уж никак не в «опере»…

Итак… не слишком искусное покушение, неизвестная группировка псевдопацифистов, которые, скорее всего, не хотят новой войны с Выринеей, но свято верят, что именно этого Российская Империя и добивается – это самое вероятное; бесполезность в случившемся милиции и порез на руке. Кажется, всё. Или примерно всё. Ну, это если не вспоминать таинственную ссору Сифа и Алёны – когда успели-то, вчера ведь лучшими друзьями были – и… Да нет, всё. Иных событий не случилось – пока что. В принципе, ничто не смертельно, и это обнадёживает. Надо просто быть теперь внимательнее и не пропустить следующий «привет» любящей сюрпризы судьбы.

Примерно так размышлял Заболотин, когда садился в машину вместе с князем и Лёшей Краюхиным. Неподалёку упорно маячила милицейская машина. Краюха вполголоса поминал навку и, о чём легко было догадаться по внешнему виду, отчаянно хотел закурить после такой «встряски». Заболотину подумалось, что Филипп был бы на месте брата спокойнее, впрочем, он по жизни был сдержанней. С каждым днём полковник всё яснее вспоминал их обоих, какими они были на войне, и если в самолёте он их с трудом и только после подсказки узнал, то теперь помнил почти так же ясно, как знал тогда.

Лёша похлопал по карманам в поисках сигарет, хотя в машине курить не собирался. Этот нервный жест отчего-то чётко напомнил Заболотину, как шарил по брюкам во сне Сиф, будучи ещё пока безымянным Сивым-Индейцем. Подавив привычное отвращение к этому воспоминанию, Заболотин заставил себя ещё раз проверить повязку, оправить внешний слой бинта и уставиться в окно.

Лёша, наконец, нашёл пачку, вытряхнул одну сигарету, заправил за ухо и со вздохом затолкал остальные обратно в карман куртки. Не покуришь же прямо на месте, хотя вентиляция в машине, благодаря разбитому окну, была просто-таки идеальной. Ветер гулял, одним словом. Краюха чихнул и пробормотал что-то про сквозняк. Все почему-то рассмеялись, подсознательно ища повод для разрядки.

– В следующий раз попрошу машину большую и с пуленепробиваемыми стёклами, – пообещала куда-то в воздух Алёна. – У этой, как мы выяснили, стёкла были только кокетливо затонированы. Дураки они все там, что ли?

– Алёна, – укоризненно сказал Великий князь, – не кипятись.

– Кипят, ваше высочество, чайники, – пробурчала Алёна.

– … А не бритоголовые цыганские девушки, – согласился Иосиф Кириллович с ехидной усмешкой. Кажется, на ехидство не одного только Заболотина так повлияло неудачное покушение. – Такие цыганки просто горячо возмущаются несправедливостью мира.

– Именно, – сердито припечатала девушка-шофёр, проводя рукой по своей ультракороткой «шевелюре». – Как тут не возмущаться, когда тебя отрывают от дороги.

– Ну, не в прямом смысле, по счастью, – вздохнул князь, которому как-то подобная перспектива, внезапно вставшая перед внутренним взором, по вкусу совершенно не пришлась. Да и не хотелось верить, что всё это серьёзно, по-настоящему.

– Не придирайтесь к словам.

– Я не придираюсь, я с ними играю, – тоном капризного ребенка ответил Великий князь. Видный политик и дипломат, он в совершенстве владел своим голосом. Заболотин порой ему завидовал. Вроде бы только что разговор был напряжённый, а после этой реплики невольно расползается по губам улыбка…

– Мы подъезжаем, – осторожно встрял в разговор полковник. – Государственная Картинная Галерея. Ведь мы ехали сюда?

– Сюда, – подтвердила вместо князя Алёна. – О, Элик от нас не отстал.

Второго шофёра она воспринимала двояко. С одной стороны – брат по разуму, с другой – конкурент по услугам.

Оба – вернее, три, если считать милицейский эскорт – автомобиля припарковались, и пассажиры вышли, как-то нервно озираясь по сторонам. Подкрадывающегося маньяка с гранатой было не видать, но напряжение осталось.

Вместо маньяка у крыльца галереи – невысокого, длинного здания, располагающегося замкнутым прямоугольником с внутренним двориком посередине – гостей ждали представители сил безопасности, явно похлеще обычных «стражей порядка». Заболотин понял, что сейчас предстоит ещё один разговор, и заранее заготовил нужный проникновенный тон на всякий случай.

Краюхи, с далёкими от дружелюбия лицами, застыли по бокам Великого князя. Близнецы были похожи на сторожевых собак, напряжённых, недоверчивых и преданных. Разве что не рычали – да такие собаки чаще бросаются на обидчика беззвучно, а рычать будут уже после того, как враг не сможет никуда деться. С перегрызенным горлом всё-таки обычно никто не бегает.

Сиф без слов занял место рядом с командиром, возясь с тонким проводком гарнитуры, и от этого Заболотину стало спокойнее на душе. Словно эта белобрысая лохматая макушка – ох, постригся бы, а то совсем не по уставу – могла чем-то помочь. По сути всё, что было в силах ординарца – это быть рядом, но разве простое понимание факта важно? Да и быть рядом – это порой тоже очень, очень много…

К князю подошёл секретарь, зажавший под мышкой портфель с бумагами, последним к ним присоединился задумчивый советник. Алёна с откровенно скучающим видом прислонилась к помятому боку машины и не сдвинулась с места, покосившись на Элика. Видимо, уже прикидывала темы для разговора со вторым шофёром, когда все остальные уйдут. Заболотин вздохнул и еле сдержал желание подтолкнуть князя вперёд: хотелось поскорее закончить со всем этим и поэтому – поскорее начать.

– Доброе утро, ваше императорское высочество, – первым начал разговор один из встречающих, похожих друг на друга почти как Краюхины. Лёгкий забольский акцент не мешал общению, а говорил «безопасник» по-русски вполне свободно. Ну и хорошо, вести разговор на забольском Заболотину, откровенно говоря, не хотелось.

– Доброе утро, – мягко ответил на приветствие Иосиф Кириллович. Голос у него был негромкий и удивительно спокойный – прямая противоположность нервному ехидству в машине. – Полагаю, у вас вопросы… или ответы, – слова прозвучали почти ласково и весьма вежливо, но мягкий укор в них чувствовался, мол, как же вы упустили из виду возможность такого события, теперь, вон, машину помяло, – скорее к ответственному за охрану…

– … То есть ко мне, – подал голос Заболотин. Он не умел говорить с мягким укором, но сейчас этого от него и не требовалось.

– О, господин Заболотин-Забольский, – на лице «безопасника» промелькнуло уважение. «Показное, или забольцы действительно так меня, хм, чтут? – слегка польщённо подумал Заболотин. – Впрочем, тут скорее оба варианта разом. Политика ведь».

– Да, это я. Вы с деталями уже знакомы?

– От милиции, – подтвердил другой деятель Забольской Республиканской Службы Безопасности, и все трое встречающих выжидающе поглядели на Заболотина, но тот не был намерен работать попугаем, без конца повторяя одно и то же.

– Тогда вы всё знаете, что известные и мне, – Заболотин слегка прищурился. ЗРСБ – почти Лейб-гвардия, а уж со своими «соратниками» в Управлении полковник имел дело неоднократно, и знал, что и каким тоном говорить. Теперь уже он глядел выжидающе, напрашиваясь на рассказ.

Поняв, что никаких предположения они сегодня не услышат, один из «безопасников» выступил вперёд:

– Если вы хотите знать про ту группировку… – начал он и, поскольку Заболотин даже жестом не выказал желания перебить, вынужден был продолжить: – Нам раньше не приходило жалоб на неё, поэтому мы мало ей интересовались. Вроде бы, – собственные неуверенные нотки человека раздражали, но информации у него было очень мало, – эта группировка хочет мирного сосуществования с Выринеей и рассматривает любые действия во внешней политике Забола, как попытки конфликт развязать. Особенно в том, что касается отношений с Россией.

– Какой интересный клуб безымянных пацифистов, – умилился Заболотин, осознавая, что произошедшее его не пугает, не шокирует, а… раздражает. Кто-то посмел посягнуть, пусть и так неумело, на жизнь Великого князя в тот момент, когда она была поручена ему, Заболотину! Разве нельзя было обойтись без этого? Разве князю нужны тревоги на эту тему?!

И всегда, когда полковник раздражался, он начинал говорить язвительно, даже если себя одёргивал.

– Ну… Как только мы узнаем более подробно, мы немедленно сообщим вам, – пообещал вдруг третий встречающий, отличающийся от двух других тем, что не отрывал взгляда от компьютера-наладонника весь разговор. – А пока… Новая машина, – он кивнул в сторону новенького, официозно-чёрного фургона-минивэна. «Кажется, мы труда все поместимся, даже без второй машины, – удовлетворённо подумал Заболотин, разглядывая тёмные стёкла. – И я очень надеюсь, что на сей раз никто не забыл, что машину Великого князя должно хоть что-то роднить с БТР. А именно – броня».

– Благодарю, – кивнул вместо Заболотина Великий князь. – Тогда, как я вижу, нам больше не понадобиться второй шофёр.

– Вы по-прежнему хотите пользоваться услугами своего шофёра? Мы бы могли…

– Да, хочу, – довольно резко перебил Иосиф Кириллович. – Мне так комфортнее, – он особо подчеркнул слово «мне». СБ-шник понял, что спорить со сказанным таким тоном – бесполезно, и нехотя кивнул:

– Как уж вам будет удобнее, ваше императорское высочество.

«Ещё бы поклонился», – хмыкнул про себя Заболотин, разглядывая минивэн. Да, такая машинка нравилась ему уже больше.

Подошла Алёна, уловив каким-то чутьём, что речь идёт о новой машине, тоже оглядела «новинку» и удовлетворённо улыбнулась.

– Благодарю за всё, – решил закончить разговор Великий князь. – Надеюсь, следующей подобной встречи не выдастся, и поездка дальше пройдёт благополучно и спокойно.

– Мы тоже надеемся, – согласились «безопасники». – До свидания.

– До свидания, – истинно по-царски кивнул князь, ставя этим решительную жирную точку в разговоре. Когда они вновь остались одни, он повернулся к Алёне с доброй усмешкой: – Ну как тебе?

– Хороша машинка, – прицокнула языком девушка. – Мне нравится. Единственное, как я понимаю, придётся попрощаться с Эликом.

– Полагаю, да, – согласился Иосиф Кириллович. Прощание выдалось недолгим, и вскоре Элик уехал, помахав на прощание Алёне.

– Он..? – с будто ревнивой подозрительностью поинтересовался Великий князь. Алёна покраснела, хотя на смуглой коже этого было почти не видно.

– Мы с ним хорошо общались. О машинах, – убеждённо ответила она.

– Ну, а теперь ты будешь общаться с нами. Мы тебя не оставим тут болтаться в одиночестве, – твёрдо решил князь, всем своим видом показывая, что не намерен выслушивать никакие возражения. Хоть от Алёны, хоть от самого президента Забола, который, судя по тому, как «рядовые люди безопасности» во дворе зашевелились, как раз подъезжал, хоть от какого-нибудь индийского раджи до кучи.

– Как скажете, ваше высочество, – смиренно опустила глаза Алёна. Только, кажется, она была не так уж и против.

Как бы то ни было, Великий князь со всем своим сопровождением так и остался на крыльце Галереи, поджидая президента. Во двор въехали две машины, и негромкая, но, с точки зрения Заболотина, мерзкая сирена, издав прощальный вой, стихла. Полковник вздохнул и потёр уши.

Из машин высыпали «лица сопровождения», затем из центральной выбрался и сам глава государства в бежевом костюме и с белым портфелем под мышкой. Не то чтобы президент боялся за жизнь – ему по статусу было положено. Особенно сегодня.

За спиной Заболотина Сиф не удержался от комментария:

– Сирена есть. Белый халат и белый портфель есть. Не хватает только красного креста и градусника, – но узрев перед своим носом кулак полковника, юный офицер поспешно заткнулся.

– Доброе утро, – обменялись рукопожатиями президент и князь, и глава Забола, улыбаясь, предложил, обращаясь ко всей делегации:

– Давайте пройдём внутрь и полюбуемся живописью! – затем он чуть повернулся к Великому князю и дополнил с короткой улыбкой в пышные усы: – И поговорим негромко… о некоторых вещах.

– С удовольствием, – согласился Иосиф Кириллович. – А что за живопись будет сегодня радовать наш взор?

– О, два дня назад здесь была открыта выставка, посвящённая, – тут президент слегка запнулся, но прежним спокойным и самую капельку восторженным – гость всё-таки немалого ранга, тут надо еле заметно восторгаться – голосом продолжил: – близящемуся Дню Победы, а также всем военным конфликтам конца двадцатого века, и, разумеется, нашей, я имею в виду, Забол-Выринейской войне, потому как зимой посвящённая её годовщине выставка пройти не смогла по техническим причинам.

Заболотин обернулся к воспитаннику, но тот старательно удерживал на лице невозмутимое и доброжелательное выражение. Только губы чуть шевелились, словно он про себя посылал президента по очень далёкому болотному адресу.

Заметив взгляд командира, Сиф поднял на него глаза, прислушался к чему-то и уведомил:

– А «серенькие» в упор никого не нашли. Ждут расшифровки с дорожных видеокамер, но пока безрезультатно всё.

Заболотин развёл руками: если уж не везёт – так во всём.

… За милым пустячным разговором гость и президент с изрядно пополнившимся охраной и секретарями сопровождением вошли в холл галереи. Тут же будто из воздуха соткались первые, пока робкие репортёры. Заболотин с усмешкой позволил Сифу ловко просочиться вглубь «эскорта», подальше от фотоаппаратов и видеокамер, укрывшись от их назойливого внимания за Алексеем Краюхиным.

– Не любишь их? – подмигнул Краюха, на секунду отвлекаясь от своей крайне важной обязанности: сверлить суровым взглядом толпу.

– Не люблю, – подтвердил Сиф, чувствуя себя между бывшим снайпером и Заболотиным в полной безопасности, почти как под прикрытием «вертушек». – Не прощу… тех.

– Но ведь эти – не те, – Алексей знал, о чём говорит Сиф. – И общего не имеют с… ними.

– Мне всё равно.

Заболотин вполуха прислушивался к этому тихому разговору, всё равно он был интереснее сугубо дипломатических словоизлияний президента. Полковник не хуже Краюхи знал, в чём дело, и откуда взялась такая жгучая нелюбовь Сифа к служителям журнальных культов, и мог лишь посочувствовать юному фельдфебелю. Но Сиф сочувствие переваривал обычно плохо, так что оно осталось при Заболотине невостребованным.

А история та была обыденна для войны. Подобные ей случались всегда. Стоило оказаться слишком близко к столице, где жизнь, вопреки всему, ещё сохранилась, как слетались суетливые репортёры самых разных стран…

21 сентября 2006 года. Забол, город Дикей Горьевской области

Оставляет тело горячка боя, становится зябко и хочется рухнуть на землю – прямо так, в грязь… А теперь ещё придётся про репортёров думать. Да-да, формально они не имеют к Заболотину ни малейшего отношения. Вон, таскается неподалёку от всей этой толпы офицерик лет двадцати двух со знаками различия подпоручика – кислый, как недозрелая слива, и озирающийся с видом пастушьей собаки. Раз, два, три, четыре… Все на месте? Никто не забрёл куда-то не туда с чем-то не тем? Четыре, три, два, один… а где вон тот-то? А, вот он…

Подпоручика жалко – голос у него такой замученный, а во взгляде такая немая тоска, что всё ясно без слов. Тяжело быть пастушьей собакой в толпе далеко не… военных людей. Где-то там ещё один офицер пресс-службы, постарше в обоих смыслах – тоже бдит, но кто сказал, что от этого легче?..

И волей-неволей всех вокруг, прямо с этого подпоручика начиная, относишь к своим «подопечным». Неистребима привычка отвечать за всё, что видишь, не споря с доводами рассудка – просто их игнорируя. Даже если это грозит тебе дополнительной головной болью, как в данном случае.

… Да, это приятно – встретить товарища по далёкой, давней учёбе, но что-то с балансом хороших и плохих «приветов» от судьбы не то. Весы фортуны явно нуждаются в калибровке.

Увы, фортуне не до твоих рассуждений.

– Жорик, спокойнее, – Вадим Кром тоже проводил корреспондентов взглядом. – Вот те крест, не я это затеял. Они сами за нами увязались с этим подпоручиком… Козицыным.

– Козинцевым, – поправил Заболотин, который уже успел побеседовать – вернее, обменяться двумя фразами – с офицериком.

– Во-во. Я даже фамилию его запомнить не могу. Старший-то Аркашка Михеев, я с ним уже пересекался, он – ничего такой, а этот новенький… В общем, я тут не причём. Уж если бы я принимал такие решения… Ну, ты меня знаешь, я б взял с собой Военкора да На-документы, остальных отправил бы в тыл однозначно.

– Военкора – ладно, его, по-моему, контрразведка лучше родной мамы знает, да и не репортёр он, а почтальон Печкин и сарафанное радио в одном стакане… Но остальных – лесом. Однозначно лесом! И чтобы подальше от моих ребят! – Заболотин спохватился, сбавил тон и невесело улыбнулся: – Это я не тебе, Вадь. Это я к небу взываю, так сказать.

Вадим кивнул: он понял. Другу просто давно некому было выговориться…

– Слушай… А Малуев где? – Кром бесцеремонно сменил тему, ухватившись за мысль о том, кому друг мог бы вывалить все свои тяжёлые и не очень мысли.

Заболотин кивнул куда-то в пространство:

– Со своей ротой. Не отрывай его, он последнее время совсем замотался и к конструктивному диалогу не расположен.

– Это Боря-то? – Кром качнул головой: дожили. – Больше на тебя похоже.

– Мы с ним вообще два сапога пара… Просто у него сейчас ситуация  в роте такая. Хреновая ситуация.

Вадим Кром открыл было рот, чтобы задать очередной вопрос на тему «С чего это?» – но спохватился и вместо вопроса буркнул:

– Ну да, великие тайны УБОНа…

Пальцем в небо, что называется, но Заболотин не торопился его разубеждать. Пусть лучше так.

Молчание какое-то время недружелюбно клубилось между ними, но вскоре Вадим не выдержал и неловко улыбнулся, признавая за друзьями право на тайны. Единственный разумный выход в данной ситуации – ну а что ещё он может поделать.

Заболотин мрачным взглядом провёл табор телевизионщиков и полумрачно-полумечтательно вздохнул:

– Расстрелял бы их всех… ну, кроме «старичков». На всякий случай.

– Во-от, – хмыкнул оптимист-Кром, подхватывая игру. – Потому они и валят. Чуят сдержанное недовольство, ваше высо-окоблагородие, – ну, Кром не был бы Кромом, если б удержался от лёгкой подколки на тему воинской иерархии однокурсников.

– Неужто и На-документы свалит? – вместо того, чтобы как-то развивать тему своей «карьеры», Заболотин взглядом отыскал прыткого, габаритов дяди Стёпы из детских стишков мужчину с громоздким фотоаппаратом, блокнотом и карандашом в зубах – и это притом, что и диктофон торчал из кармана, куда без него в современном мире. Репортёр уже беседовал с кем-то из солдат – Кромовых – добродушно посмеивающихся в ответ на его фразы. Потом «дядя Стёпа» широко закивал, и до командиров донеслось его извечное:

– Ну давайте сфотографирую! Ну, это же всего минутка! Как на документы – щёлк, и всё!.. Да нет, никаких лиц, я что, мальчишечка из подземного перехода, который вам за пять минут рожу на всю жизнь испортит для документов?

– Не, этот застрял надолго, – усмехнулся Кром. – Ну да Бог с ним, не мешается. Он знает, когда надо исчезнуть с глаз твоих долой. Меня телевизионщики беспокоят. Рожи у них больно сытые, да и сами они непуганые. Таких война не любит. Впрочем, пока все целы – и ладно. В случае чего, можно положиться на Военкора, он присмотрит…

Военкора, пожилого уже, бывшего военного, оставившего в своё время на Кавказе семь лет и одну ногу – уважали все. За доброту голоса, за здравый смысл и рассудительность, за правду о войне. И ещё за то, что он был солдатам свой – не лез, куда не просили, не приставал, но всегда выслушивал. А ещё знал очень-очень многих в самых разных частях армии и охотно передавал приветы. Да, Морженов присмотрит за «собратьями» в случае чего, на него можно положиться, даже поболе, чем на офицеров пресс-службы. Репортёр он опытный, знает, что к чему – не только официальные рекомендации, но и множество неписанных, никем не сформулированных правил. Репортёры – гости, бойцы – хозяева. Гости должны заткнуться и слушать каждое слово хозяев, если хотят уцелеть в этих не предназначенной для жизни условиях.

Заболотин рад был видеть Морженова. Тем более давно вестей не получал, как там остальные сокурсники – те же Кунев, Костин… Да хоть сам Нестор Сергеевич Щавель, старый учитель. Но вот присутствие других работников пера и фотоаппарата его раздражало. Войска категории «ОН» категорически не любили «светиться» в СМИ. И дело было не в особой секретности, иначе бы пресс-служба никого никуда не притащила… Просто неприятно, когда все эти репортёры болтаются под ногами. По-человечески неприятно.

… Поговорив ещё недолго, Кром и Заболотин разошлись по своим людям. Посыпались доклады, сообщения, уточнения и рапорты, и всё-всё надо было увидеть своими глазами, проблемам найти решения, вопросам – ответы.

Боясь, на самом деле, ответственности до дрожи, Заболотин ещё поручиком привык самолично следить за всем происходящим. За каждым человеком. Даже когда стал командовать целой ротой, не сумел себя заставить полагаться на доклады, всегда проверял всё сам. И теперь, когда с батальоном такое чисто практически проделать было невозможно, капитана охватывала неуверенность. Правильны ли все его действия? Так ли поступил бы Женич? Ах, если бы он только вернулся!

Впрочем, выбора не было – приходилось делать всё, что в его силах, и ещё чуть сверх того – забыв о себе, о страхах, неуверенности и даже Индейце. Один раз нехорошее предчувствие дёрнуло поискать мальчишку торопливым взглядом, но увидев, как Индеец, закусив губу, бодро топает прочь от одного из журналистов, Заболотин облегчённо махнул рукой. Пусть лицо у пацана злое – главное, все, вроде, живы. А значит, пора возвращаться к делам.

… Сил держаться «на плаву» на марше уже не осталось, где-то глубоко внутри упрямо крутилась противная усталая мыслишка: «Это несправедливо! Ну вот почему именно я должен отвечать за всё на свете? Заболотин… Потомственные офицеры, опора Империи… Да я и за Индейцем-то, вон, проследить не всегда могу!»

Сам пацан сидел рядом, закрыв глаза и уйдя куда-то внутрь себя – так он прятался от внешнего мира и ломки. Множество новых лиц ввергли его в оторопь, особенно репортёры. Он нахватался от солдат глухого недоверия к этим странным, невоенным чужакам, ещё плохо понимая, что они тут делают со своими фотоаппаратами и видеокамерами. Но если взрослые солдаты чуяли, кто из «гостей» на самом деле «свой» человек, то Индеец ненавидел всех скопом. Так проще.

– Сивка, – окликнул его Заболотин

– А? – с запозданием откликнулся мальчишка и только после этого открыл глаза.

– Ты как, живой?

– Не, блин… Умро уже! – ухмыльнулся мальчик, причудливо сочетая русские слова с забольскими, и вдруг спросил: – А те, репортёры, куда уехали?

– Я полагаю, в город, откуда они сюда прибыли. А оттуда на самолёте ещё куда-нибудь, может, в Россию, – ответил Заболотин, скосив глаза на заснувшего Военкора, который ехал вместе с ними. Морженов чуть похрапывал, крепко и бережно, как ребёнка, прижимая к себе фотоаппарат. – Они по телевизору, в сети и в газетах будут рассказывать мирным жителям о войне.

– И они чё, прям правду будут рассказывать? – неожиданно усомнился мальчишка, угадывая главную проблему всех СМИ.

– Смотря какие они люди, – жёстко ответил капитан. – Есть те, которые за этой правдой сюда и приехали. А есть – которые пожаловали за второсортной сенсацией.

– Сенсацией? – переспросил, услышав не очень знакомое слово, Сивка, наморщив лоб, отчего сразу показался старше своих восьми-девяти лет.

– Ярким, запоминающимся событием. Которым заинтересуются. Например, мирным людям всегда интересна далёкая от них война, – Заболотин помолчал, осознав вдруг, что рассказывает о мирных людях, как о каком-то сказочном народе, сам почти не веря, что где-то нет войны. Это его даже не напугало, просто появилось ощущение глухой неизбежности. Два года войны растянулись на всю его жизнь, вытеснив из памяти мирное прошлое. – Так уж устроены люди.

– А эти… репортёры… они не расскажут лишнего? Где там что, куда топаем… Об этом, о расположении войск, во? – как-то очень по-взрослому спросил мальчик. Как-то очень по-офицерски. – Мы же… ну, УБОН.

Заболотин ответил не сразу, поймав себя на уже, кажется, давно сформировавшейся мысли, которая только сейчас всплыла на поверхность. Мысль эта не имела отношения к репортёрам: «Доложу командованию, пусть Сивка останется с нами. Он думает, как офицер, как солдат, не всегда, но… часто. Прирождённый… военный?»

Ему стало тревожно от этой такой неожиданной и самостоятельной мысли: ведь получалось, что своим решением он лишает мальчика всего, что ему может дать тыл, куда его можно отправить с тем же Военкором. Лишает мирной жизни, будущего, далёкого от войны, возможности забыть о случившемся на много лет. Если поступить так, как диктовала ему эта мысль, мальчик навсегда должен будет распрощаться с мирной жизнью…

Но почему навсегда? На время войны! Потом он сможет делать, что захочет, а до конца войны он всё равно вряд ли сумеет жить мирной жизнью, столько он уже повидал…

«Навсегда, потому что ты его не хочешь отпустить от себя. А ты – военный на всю жизнь», – сказал ехидный голос внутри, столь похожий на голос отца. Захотелось виновато ссутулиться перед самим собой.

Сивка насупился, не дождавшись ответа, и добавил:

– Ко мне тут лез один, всё что-то спрашивал о том, куда дальше поедем. Ну, их там двое было, но один лез, а второй чё-то всё щёлкал…

– А ты? – поспешно отвлёкся от своих размышлений Заболотин и улыбнулся насупленному пацану. Тот глубоко пожал плечами:

– Послал. Там этот… – он взъерошил себе волосы, мучительно вспоминая имя.

Жест показался Заболотину смутно-знакомым – не Сивкин, чужой…

– Короче, разведчик. Лысый который, – сдался Индеец. – Ка-ак глянул, они сразу того, стухли.

Заболотин поймал себя на мысли, что и сам бы, окажись на месте журналистов, «стух» под взглядом командира разведроты.

– У того, второго, часы клёвые были. Такие, офицерские… только не наши. – И, увидев, что Заболотин больше не гуляет мыслями далеко отсюда, Сивка с напором повторил беспокоящий вопрос: – Так не расскажут?

– Вот поэтому мы и не можем им доверять, – вместо ответа сказал Заболотин, разглядывая мальчишку. Тоненький, чумазый, белобрысый, с бровями вразлёт, словно неведомый художник лёгким скользящим движением дважды мазанул светло-жёлтой краской над глазами. Иногда этими самыми глазами глядел на мир злой волчонок, иногда – будто взрослый человек, и лишь изредка Индеец становился совершенно обычным ребёнком. Жаль, что так редко. Или же слава Богу? Видеть на войне рядом с собой ребёнка слишком страшно, пусть уж лучше волчонок. За такого хотя бы меньше боишься.

Воцарилось тягостное молчание. Мелко накрапывал дождь, постепенно размывая глинистое шоссе, и, становясь всё сильнее, в какой-то момент словно завесой закрыл от глаз дорогу через десяток метров впереди – но это было там, снаружи. В чреве машины никому не было дело до дождя…

Военкор шевельнулся во сне и крепче ухватился за фотоаппарат. Заболотин беспокойно огляделся. За два года в каждом военном развивается какое-то чутьё на опасность, которое толкает в спину за мгновение до того, как над твоей вжатой в землю головой – падать при малейшей опасности солдат быстро привыкает – пронесётся автоматная очередь. Не даёт сделать смертельный шаг на минном поле, удерживает в укрытии, если впереди тебя поджидает не видимый тобою снайпер. Конечно, в особых случаях к этому чутью не прислушиваются – долг важнее страха, но сейчас Заболотин всей шкурой ощутил, что близится что-то жаркое. Дорога медленно, но верно шла вверх.

Несколько мгновений в воздухе ещё плавало молчание, а затем на слух разом обрушилось всё: доклад в «эфире» и следом сразу отдалённые взрывы, треск автоматов… Грохнуло совсем рядом. Проснулся Военкор, немедленно, кажется, ещё до того как открыл глаза, включил фотоаппарат и спросил:

– Что такое?

– Засада, навкину мать! – ёмко ответил Заболотин.

Больше у Военкора вопросов не было. Он просто сгрёб онемевшего от такого поведения Индейца, с любопытством полезшего было к водителю, и отпихнул в сторону, чтобы никому не мешался.

– Эй! – мальчишка собрался возмутиться, обернулся к капитану, но осёкся, тут же поняв, что его не слышат и не вмешаются. Заболотина захватил бой – целиком и без остатка. От офицера остался только напряжённый голос да позывной – чужой, кстати, потому что «Дядькой» изначально все звали подполковника Женича.

Противник накрыл колонну на подъёме – грамотно, как по учебнику. Фугасы, гранатомётный залп со спины, шквальный огонь… Да, грамотно – но ещё торопливо и попросту глупо. Кто в здравом уме и твёрдой памяти рискнёт далеко не превосходящими силами атаковать половину ударного батальона, вторая половина которого идёт параллельным курсом не так уж и далеко?.. На стороне противника были внезапность и достаточно удобное положение. Вопрос, почему головной дозор ничего не засёк, – отдельный и не самый насущный. Откуда вообще засада на их голову сорганизовалась – тоже. А пока – координировать действия с Кромом, со «второй половиной», с собственным водителем, с… Смешалось, перемешалось, нахлынуло – натянутая струна, голос в эфире, не-человек. Командир без права на ошибку, эмоции и слабости.

В эфире стоял «здоровый русский армейский» говор, фоном шли звуки крепкого боя, а Сивка лез под руку, отчаянно желая внести свою лепту в бой хоть гениальными советами.

Противника, какой бы выгодной ни была его позиция, раскатать тонким слоем по кустам – для УБОНа, в принципе, не проблема, важнее и нужнее отделаться при этом минимальными потерями в максимально короткий срок. Прорываться на скорости и влететь не глядя во что-нибудь похуже – лучше не стоит. Да и…

– Сивка! Уймись!

Пацан обиделся. Страх, азарт, волнение и невозможность вылезти и поучаствовать в бою – тяжёлое, наверное, испытание для бывшего Шакалёнка, но Заболотину было не до детских переживаний.

… Всё было кончено через сорок минут. Выйдя из опасного участка, батальон встал приводиться в порядок.

Военкор с фотоаппаратом на плече отправился помогать санинструкторам, молча, деятельно, без колебаний и лишних сомнений. Когда-то он сам был таким же – спасал и терял друзей, как сам невесело шутил: «Я был так ленив, что взял сумку, потому что она полегче дополнительного боекомплекта… ну, я так думал». У него до сих пор в голосе осталась та особенная располагающая к себе мягкость – и пронзительный взгляд-рентген, чуткий к деталям и мелочам.

Отловив крутящегося рядом Сивку за плечо, Заболотин кивнул в сторону Военкора:

– Видишь его?

– Репортёра твоего? Ну, – отозвался мальчишка, крутя головой по сторонам. Его фантазия пыталась дорисовать детали произошедшего боя по состоянию, в котором были все вокруг.

– Идёшь к нему или к Баху и спрашиваешь, чем помочь. Понял?

– Ладно, – неохотно отозвался Сивка – и тут же умчался, стремясь поскорее выполнить поручение.

Убедившись, что мальчик пристроен, Заболотин тут же задвинул мысли о нём куда-то вглубь и сосредоточился на делах батальона. Благо, таковых было хоть отбавляй, а давать повод Аркилову снова попрекать «пренебрежением прямых обязанностей» совершенно не хотелось.

… Но не прошло и десяти минут, как Заболотин снова обнаружил рядом с собой Индейца. Мальчик на ходу наново завязывал свёрнутую в жгут бандану на голове и всем своим видом тщательно показывал, что обращать на него внимания «можно не нужно», он так, мимо идёт.

Заболотин не был бы собой, если б не окликнул немедленно:

– Ты куда?

– Меня Бах послал, – сумрачно пояснил Сивка. – В смысле – к навке. Сказал, что мне там не место сейчас.

Заболотин вздохнул и кивком показал, что объяснение понял и принял. В некоторых ситуациях, Бах прав, мальчику лучше не крутиться под ногами санинструктора – жаль, что сейчас именно тот случай.

Капитан на мгновенье зажмурился, моля Бога, чтобы обошлось и у Баха всё получилось… и буквально кожей ощутил, как рядом появился Акрилов.

– Да, Самсон Олегович?

– Про подпоручика Козинцева в курсе? – как всегда, ровный, до зубовного скрежета идеально-ровный тон.

– Что он без сознания. Да, мне сообщили. Неприятно, конечно, но…

– Но журналист, с которым он остался, исчез.

Заболотин не удивился, только потому что был сейчас в состоянии, когда не способен удивляться. Только анализировать ситуацию и принимать решения.

– Сивка, позови Крома. Вся эта братия изначально притащилась с ним.

Мальчишка, как бы ему были ни любопытны подробности происшествия, кивнул и сорвался с места.

– И Морженова, – добавил вслед Аркилов. Сивка притормозил на полдороге, ровно на мгновенье – этого ему хватило, чтобы обернуться, окинуть Аркилова пренебрежительным взглядом и хмыкнуть по-взрослому – и умчался.

Кром и Военкор пришли одновременно. Аркилов даже не успел окончить речь на тему «Это дело пресс-службы, контрразведки и прочих компетентных людей, а наше дело маленькое» – впрочем, Заболотина не покидало ощущение, что второй капитан прекрасно осведомлён о бессмысленности своих воззваний.

… Как выяснилось в ходе недолгих расспросов всех присутствующих, корреспондент одного независимого информационного агентства расстался со своим компаньоном и единственный из всей «журналистской братии» отправился а УБОНом дальше – если, конечно, не брать в расчёт Военкора. Но если Военкора Заболотин просто взял под свою ответственность, то с «новеньким» остался младший из офицеров пресс-службы, сопровождающих всю эту компанию, подпоручик Козинцев. Во время боестолкновения подпоручик был оглушён – а журналист исчез. И трупа его тоже никто не видел. Как будто его приняли с распростёртыми объятьями и своевременно прикрыли от шальных пуль.

И это чертовски Заболотину не нравилось, хотя Аркилов был прав, это – уж точно не их дело. Да ещё и тяжёлый Сивкин взгляд – мальчишка мало что понял в произошедшем, но был сердит и растерян…

Впрочем, капитан вскоре ощутил на себе не только его тяжёлый взгляд.

– Кондрат? – Заболотин даже не обернулся. По выражению лиц окружающих он это понял столь же ясно.

Военкор возвёл очи к небу и распрощался.

– Ребёнок, брысь, – коротко бросил разведчик, останавливаясь за спиной Заболотина.

Сивка хотел было возмутиться, но Заболотин мягко поддержал:

– Забирайся в машину, мы скоро двинем.

Сивка деланно-взрослым движением сплюнул себе под ноги, но послушался и отправился к машине. В присутствии разведчика он как-то робел.

Впрочем, Заболотину самому иногда становилось не по себе под тяжёлым взглядом командира разведроты. Поэтому и сейчас старался не смотреть в сторону прапора.

– Что случилось, господин прапорщик?

– Я нашёл вам вашего журналиста.

– Он не наш, – педантично возразил Аркилов. – За него отвечает представитель пресс-службы, но…

– Где он и что с ним? – коротко спросил Заболотин.

– Жмурик, – ещё лаконичнее ответил разведчик. В ровном голосе слышалась досада. – Неподалёку был… с сопровождением. Те, которые от нас ускользнули. Мне не с руки было разбираться, – и, сочтя свой доклад оконченным, ушёл, не спрашивая разрешения.

Проводив удаляющуюся фигуру, каждым движением выражающую недовольство происходящим, Заболотин внешне равнодушно – хотя на душе кошки скребли и в узел эту самую душу скручивали – пожал плечами:

– Проблема решена. Пора двигаться.

Аркилов ушёл, а Кром хлопнул друга по плечу, мол, не горюй, выкарабкаемся.

Заболотин поморщился, как от зубной боли:

– Не тащи в следующий раз никого знакомого с собой, Вадь.

Кром ухмыльнулся, и эта ухмылка резанула Заболотина.

– Да я тут причём, Жор? Моё дело маленькое – дотопать до тебя, а уж кто там со мной увязался – их проблемы! Я же не виноват, что от тебя журналисты аж к вырям дёру дают. Все вопросы к этому… Козинцыну.

– Козинцеву. – Кивни Вадим молча, Заболотину стало бы легче. Но увы, Крому вздумалось «разрядить обстановку», что привело ровно к противоположному эффекту. – Господин штабс-капитан, прекратите клоунаду! Она совершенно неуместна в данной ситуации.

­Вадим закатил глаза:

­­­­– Ну простите, ваше высокоблагородие…

Заболотин хотел ответить, но ругаться на глазах у всех было попросту нельзя. Заехать в челюсть – тоже, хотя хотелось даже сильнее. Вместо этого пришлось развернуться и направиться к машине. На броне, у люка в десантный отсек, сидел Сивка и, задрав голову, бездумно изучал затянутое тучами небо. Словно в ответ на его взгляд с неба сыпался дождь – мелкий, редкий и наверняка затяжной. Заболотин забрался внутрь и хотел было всласть выругаться в гордом одиночестве, но и этого ему не суждено было. Вадим забрался следом, как всегда неуступчивый и приставучий:

– Жор, не кипи, в этом нет твоей вины…

Ох, лучше бы ему промолчать. Больше всего на свете Заболотин ненавидел, когда другие начинали рассуждать о сфере его ответственности. Ответ сорвался резкий, хлёсткий – помимо воли:

– А вот ты мог бы и присмотреть за теми, кого ко мне притащил. Только выринейской «пчелы» нам не хватало!

– Да, Господи, я, что ли, крайний! – тут же среагировал на повышенный тон Кром. – Повторяю, это проблемы твоего подпоручика Козинцына!

– Козинцева.

– Один хрен!

– И это произошло в твоей роте! В следующий раз…

– Как будто бы ты на моём месте не сделал такой промашки!

– А с чего ты взял, что сделал бы? Промашка, тоже мне! – окончательно завёлся Заболотин. Всё это походило на выяснение отношений в каком-нибудь пятом классе, никак не старше, но тот умный здравомыслящий капитан Заболотин, который это успел отметить, потерял власть над произносимыми словами. – А что этой «пчёлке» успели бойцы ляпнуть? А что он мог вырям уже передать? Ты хоть понимаешь, что сегодняшняя засада – это ма-аленькая неприятность по пути, а дальше будет полная… полное, блин, счастье!

– А ты-то умный какой! Да, понимаю, лучше, чем ты думаешь! У меня опыта не меньше будет, чем у господина капитана, получившего это своё звание только из-за того, что он единственный вышел из окружения относительно целым и вместе с остатками роты!

– Ты ещё припомни, что на учёбе я у тебя однажды списал на экзамене!

– Может, тогда всё и началось. Получил «Отлично» и решил, что круче всех!

– Ага, ну отлично, окончательно перешли на личности. Что дальше? Вспомним, что на первом курсе ты в табеле успеваемости был ровно на строку выше меня? И, кажется, благодарить за это стоило Лёню Кунева?..

– Как будто это я первый начал!

– А что такое «пчела»? – вдруг раздался голос Сивки сверху.

Мальчик свесился в люк чуть ли не по пояс и хмуро и требовательно глядел на взрослых. И очень нехороший был у него взгляд – старый, шакалий. Ссора взбесила Индейца.

– Ну?! – чуть не выкрикнул он, зло, отчаянно. И было что-то в нём такое, что Заболотину совсем расхотелось ругаться, и ссора показалась такой, какой она, верно, и была на самом деле – донельзя глупой. Может, оттого, что висящий вниз головой Сивка – непривычное зрелище.

Вадим, наверное, почувствовал что-то схожее и тоже примолк.

– Шпион это, если совсем коротко. Журналист… или даже мирный, который узнаёт для вырей важную информацию. Но, конечно, не стоит из-за него ругаться. К тому же если он уже труп… Индеец, ну чего ты такой хмурый?

– Ничего, – буркнул мальчишка, пытаясь вылезти обратно на броню, но не рассчитал, саданулся затылком о край люка, зашипел, потянулся рукой к многострадальной голове… Поймав «акробата» в последний момент, Заболотин невольно улыбнулся, но Сивка на улыбку не ответил.

И хотя через пару минут все, вроде бы, забыли о ссоре, Сивка ещё долго сидел злой и мрачный. И, видно, не забыл – ни через минуту, ни через год, ни через шесть лет – как укрывшись в машине от лишних глаз два офицера кричали друг на друга, глупо, совсем как дети, в глубине души напуганные случившемся – тем, что это вообще произошло. Не забыл эту дурацкую ссору, взбесившую даже его своей неуместностью после только что закончившегося боя, и не забыл, как к нему подошёл вечно недовольный чем-то офицер по фамилии Аркилов и попросил – хотя просьбы от него можно было ожидать только в самую последнюю очередь: «Помоги. Останови их. Тебя Заболотин должен услышать».

И, конечно, не забыл виновника всего произошедшего. Журналиста. Репортёра какого-то там независимого информационного агентства.

7 мая 2013 года. Забол, Горье

Очнуться от воспоминаний, когда перед глазами – образы, словно бы взятые прямо из твоей головы, на порядок сложнее, чем вынырнуть из ночного кошмара. Казалось бы, что тут общего: вместо орлов – красные звёзды, вместо автоматов Калашникова – ППШ да мосинки, непривычная форма, непривычная техника… Сказка, которая, как и положено сказке, заканчивается хорошо. Знамя со звездой – росчерк алого пера – над серым Берлином, гордые солдаты с орденами. Незнакомые, но кажущиеся такими… родными лица.

Тоже солдаты.

Тоже война.

В картинной галерее, вопреки ожиданиям, совсем немного народу. Только те, кому дозволено и положено находиться при встрече забольского президента и русского Великого князя. Если раньше ещё были варианты и допущения, то после случившегося на дороге…

Впрочем, это более чем устраивало что Заболотина, что Сифа, неспешно шагающих мимо стендов. Президент, князь, Краюхи и три человека президентской охраны как-то незаметно отделились от сопровождения, и всем остальным пришлось растечься по залам, с преувеличенным вниманием рассматривая картины.

Из невидимых динамиков негромко звучали песни времён Великой Отечественной войны. В рамках культурной программы «Создатели – зрителям» многие художники присутствовали на выставке лично. Сегодня их было особенно много – как-никак, делегация из России не каждый день приезжает!

«… Весна сорок пятого года,

Так долго Дунай тебя ждал!

Вальс русский на площади Вены свободной

Солдат на гармони играл.

Помнит Вена, помнят Альпы и Дунай…» – выводил где-то над головой мужской голос негромко, но звуки вальса разливались по всему залу. Было неожиданно приятно услышать русские слова, русский голос – словно привет из Империи.

«Венский вальс… Вальс… Алёна», – звякнула в голове у Сифа цепочка ассоциаций. Алёна шла рядом с ним, так что изредка их руки соприкасались, но между молодыми людьми висело странное напряжение, похожее на ссору. Единственным отличием было то, что у этой псевдоссоры не было причин, из-за которых кто-нибудь – так ли важно, Сиф или Алёна? – мог сказать второму: «Извини, я был дурак. Виноват, исправлюсь».

Ссоры бывают разные: и такие, чтобы просто спустить пар, и такие, чтобы можно было почувствовать себя несчастным, всеми покинутым, и даже такие, чтобы второй человек понял, что был не прав… Но со ссорой, не имеющей причин, за которые можно было извиниться, Сиф сталкивался впервые. И было ему от этого неуютно. Казалось, будто он одним своим присутствием обижает Алёну, её тяготит это соседство.

Положение, сам того не зная, спас командир. Он остановился у поворота в боковую анфиладу залов – той части выставки, которая была посвящена военным конфликтам конца двадцатого и начала двадцать первого века. Оглянулся на виднеющегося вдалеке Великого князя, вздохнул, колеблясь – и шагнул вперёд.

Сиф заозирался – и бросился его догонять, не особо глядя по сторонам.

Алёна же замерла на пороге… и отвернулась. Она прекрасно понимала, что где-то впереди обоих офицеров ждут картины, посвящённые Забол-Выринейскому конфликту, а значит, ей сейчас там, подле Сифа, не место.

Рядом остановился советник князя и понимающе кивнул:

– Составите мне компанию, Елена?

Девушка неловко улыбнулась и не посмела отказать.

… – Ваше-скородие?

– А, Сиф! Ты меня потерял, что ли? – рассеянно отозвался Заболотин на укоризненный оклик ординарца.

Сиф вздохнул. Ему здесь было неуютно. Очень-очень неуютно, и даже обижаться на глупое и немножко детское «потерял» не хотелось.

Заболотину, впрочем, тоже было не по себе среди реальных осколков уже не абстрактного – своего, родного прошлого. Больно, неприятно и в то же время… не оторвать взгляд.

– Глянь, Сиф… а это ж я, – он заставил себя улыбнуться, останавливаясь у одного из стендов.

С портрета глядел двадцативосьмилетний капитан, напряжённый, усталый, под глазом – нитка шрама, у рта рация, словно на мгновение застыл перед тем, как кого-то вызвать. Было в его позе, в повороте головы что-то беспокойное, нервное, что удалось передать художнику. Портрет не принадлежал кисти известного мастера, но живость с лихвой искупала неточности и возможные технические ошибки.

– Какой я был дёрганный.

Сиф стоял рядом, тоже разглядывая портрет, но о том, похоже ли вышло, не распространялся. Может, оттого что не хотел огорчать полковника: «дёрганный» капитан на портрете – это ещё воплощение тогдашнего редкого спокойствия.

Заболотин скользнул взглядом дальше и вдруг улыбнулся почти искренне:

– Сиф… А я ведь знаю, с чьих это фотографий творилось!

– Да? – отстранённо переспросил Сиф.

– Ну конечно. Это же Военкор фотографировал. Часть фотографий у нас даже дома есть…

Сиф отвёл взгляд от стенда и уставился в пол. Память внутри просыпалась и ворочалась неохотно, как огромный змей. Казалось, ещё мгновенье здесь и…

И – что? Что будет?

– Пойдёмте, – не выдержал мальчик.

– Куда?

Сиф глубоко пожал плечами:

– Не знаю. Дальше.

… Последний зал располагался чуть ниже, надо было сойти по трём ступенькам и войти в неширокую, по сравнению с остальными, дверь. Был пустынно, больше не витали в воздухе обрывки чужих разговоров – почти все «именитые посетители» остались в предыдущих залах. Только где-то над головой гремел военный марш, но почему-то совсем негромко.

«Марш сюда не подходит», – мельком подумал Заболотин-Забольский, шагнув в зал. Последние работы были не торжественными, не парадными. Графика и миниатюры, бытовые сцены солдатской жизни. Жизнь вопреки войне.

Словно откликаясь на мысли полковника, знаменитый мужской голос, отнюдь не сильный в вокальном плане, зато Сильный в том, где Правда и Сила – одно, под простой гитарный перебор запел-заговорил:

«Тёмная ночь, только пули свистят по степи,

Только ветер гудит в проводах, тускло звёзды мерцают.

В тёмную ночь ты, любимая, знаю, не спишь…»

И показалось на миг Заболотину, что он не раз слышал этот голос там, где эти самые пули свистели и по его душу. Вспомнилась мимолётно Эличка Горечана, санинструктор из забольской армии, перешедшая к ним в батальон после того, как от её родной роты – да и от всей забольской армии тоже – осталось совсем немного. Эличка пришла временно и всё твердила, что, когда возродится забольская армия, она вернётся к своим, но в этом мире часто случается так, что именно временное остаётся навсегда. Осталась и Эличка дальше среди обожавших её русских солдат, которые боролись за каждый её самый мимолётный знак внимания.

Её лёгкий акцент, забольская форма – истосковавшимся по девушкам бойцам всё это казалось необыкновенным. Заболотин их мнение не особенно разделял, их с Эличкой связывали совсем иные отношения, особенно когда…

Удивлённый полувздох-полувскрик Сифа отвлёк полковника от мыслей о санинструкторе. Заболотин-Забольский повернул голову, недоумевая, что бы могло так изумить его ординарца, и с любопытством скользнул взглядом по миниатюре, отметив про себя редкий сюжет: жизнь партизанского отряда. С другой стороны, ну и что? Чем эта картина выбивается из общего ряда?

А, это всё ещё забольская война. Ну, значит, не партизаны, а «вольница». Разница невелика.

Художник использовал традиционное масло, хотя Заболотин уже нагляделся и на литографии, работы пастелью, углём, акварелью, тушью и даже цветными карандашами. Вечер, красно-рыжие лучи пробиваются сквозь кроны лиственного – типично-забольского – леса, «вольные» занимаются кто чем: несколько человек готовят на костерке еду, кто-то чистит оружие, один, видимо, командир разглядывает карту, по бокам от него склонились два помощника. Трое с блаженными улыбками на лицах спят в тенёчке, двое возвращаются с дозора, им навстречу поднялась ещё двое, в шутку салютуя автоматами. Одежда, оружие, снаряжение – совершенно разномастные, набранные «с миру по нитке». Обыденная, в общем-то, сцена, что в ней такого особенного? Разве что степень детализации, неожиданная для масляной миниатюры…

Полковник удивляется недолго. Подойдя ближе, он разглядел несколько довольно странных деталей, объясняющих странную реакцию Сифа.

«Вольным» на картине было лет по двенадцать-четырнадцать. И какие-то очень неестественные позы у спящих – просто ли спящих?

Заболотин ещё внимательнее вгляделся, помимо воли отыскивая белобрысую макушку. Догадка ещё только брезжила где-то впереди, но глаза уже нашли ей подтверждение. По крайней мере, нечто, очень смахивающее на него.

Левый помощник командира молод даже по сравнению с остальными ребятами – если не сказать «маленький». Молод, белобрыс, и голова его перевязана свёрнутой в жгут банданой. Картина мелкая, поэтому сложно сказать, что за лицо, но уже глухо стукнуло узнаванием в груди Заболотина-Забольского – по позе, по чему-то неуловимому. Это не мог быть никто другой, кроме мальчишки по прозвищу Сивый.

Полковник с трудом оторвал взгляд от миниатюры – чем больше вглядывался, тем больше деталей находил. Например, что за россыпь белых точек на плоском валуне рядом со «спящими»? Обман зрения или знаменитый ПС, распространённый в выринейской армии психостимулятор?..

Оторвавшись, Заболотин поглядел на Сифа – но тот застыл, погрузившись куда-то глубоко в себя, жадно вглядываясь в миниатюру. Видел что-то большее за деталями, за словно бы небрежно и не до конца прописанными лицами…

Взгляд Заболотина, порыскав по стенду – но там было больше работ углём, чем маслом, – упёрся в стоящего здесь же художника. Вернее, в его затылок.

Молодой человек, казалось, сам был нарисован, даже скорее торопливо набросан углём. Небрежными движениями заштрихованы волосы, кое-как собранные в куцый хвостик, из которого всё равно всё торчало – будто торопился художник и, набрасывая причёску, удовольствовался несколькими беспорядочными штрихами. Чёрный – углём не получить иного цвета – джинсовый пиджак закрашен жирно, но так же беспорядочно, оставляя пробелы-складки. Набросок был выполнен на бежевой бумаге – именно такого цвета оказалась загорелая шея над воротником.

Человек-набросок, почувствовав пытливый взгляд Сифа, уже оторвавшегося от разглядывания миниатюры, и не до конца понимающий – Заболотина, обернулся.

Открылись новые черты этого живого рисунка. Так же небрежно, двумя касаниями сделаны угольные брови на лице, под ними – лишь две жирные точки в обрамлении совсем вскользь намеченных ресниц. Ещё одна летящая линия – сжатые губы. Тени под усталыми глазами – словно творивший этот живой портрет художник пальцем случайно смазал ресницы. Нос с заметной горбинкой, почти крючком, очерчен резко, но тонко, повёрнутому вполоборота лицу он придаёт несколько хищный вид. Кожа лица, в отличие от шеи, белая, хотя лето в этом году, вроде бы, наступило раньше срока; да и весь молодой человек целиком – беспорядочные чёрные штрихи, складывающиеся при движении в сутулую фигуру – не имел вида большого любителя свежего воздуха.

При виде русских офицеров человек-набросок повернулся к ним целиком, линия рта сломалась где-то ближе к краю в подобии на удивление довольно вежливой усмешки.

– Чем могу быть полезен? – поинтересовался человек по-забольски. Заболотин отвечать не торопился, а Сиф молча пожирал молодого художника глазами. Он словно вдруг обнаружил, что страдает от жажды, и увидел перед собой ведро с холодной, щемящей зубы колодезной водой.

Художник оглядел мальчика – довольно равнодушно, а потом вдруг нахмурился, беспокойные пальцы пробежались по отвороту пиджака. Линии-брови сошлись почти галочкой. Взгляд стал пытливым… и неверящим. Человек-рисунок словно в уме набросал портрет юного фельдфебеля, что-то прибавил, что-то убавил, сравнил с оригиналом и получил подтверждение шальной, бредовой мысли.

– Тиль? – сипло спросил Сиф, сам удивляясь своему голосу, так некстати пропавшему.

Художник вместо ответа и вместо своего вопроса просто ткнул пальцем в двух помощников командира на масляной миниатюре и ошалело перевёл взгляд на Сифа.

Мальчик так же молча, медленно кивнул, и художник наконец выпалил:

– Сивый! – и дёрнулся вперёд, но остановился, наткнувшись взглядом на полковника. Отступил, потом снова шагнул – движения беспорядочные и неуверенные.

– Тиль…

– Живой! – художник глупо улыбнулся. – Ты живой!

– Да, – тихо согласился Сиф, но почему-то не шагнул к Тилю. Словно боялся границу нарушить, отделяющую настоящее от прошлого. Сейчас, пока ещё существует эта граница, стоящий перед ним художник – всего лишь «привет» из прошлого. Стоит шагнуть – граница исчезнет, и художник станет реальным человеком из плоти и крови. Названым братом…

– Живой, – повторил в третий раз Тиль, потом поморщился: – И с погонами.

Сиф не возразил – на очевидное. Криво улыбнулся:

– Ага, служу.

Тиль опустил голову. По его лицу словно пробежала тень, на секунду стали чётче очерчены линии над бровями, у переносицы, на кончиках губ. И вновь лицо разгладилось, а художник жарко прошептал:

– А я даже не ждал… Сивый… Как?! Просто скажи – как?! Даже Кап не надеялся! – и шагнул вперёд, резко, не контролируя себя. Заболотин невольно отшагнул, Сиф же улыбнулся, когда художник коснулся его волос и неуверенно отдёрнул руку.

– Меня спас… – мальчик обернулся к командиру, но Тиль перебил:

– Да и так вижу, что знаменитый капитан Заболотин…

– Полковник, – зачем-то негромко поправил Заболотин.

– Одна навка! – Тиль ничуть не смутился своих слов, хотя заявление уж точно было далёким от вежливости. И снова дёрнулся вперёд – хотя куда уж ближе – и снова остановился. Пальцы беспокойно перебирали складки пиджака. Заболотину этот жест показался неприятным – как и любое… странное поведение. Пальцы дёргались слишком нервно, неестественно. Беспричинно.

– Не наезжай на него, – Сиф тоже подался вперёд, но вместо угрозы попросил жалобно: – Давай не будем приплетать политику или эту… социологию. Мы же… я думал, вы все умерли.

Молодой человек какое-то время молчал, растерянно ероша волосы, и линия рта вдруг снова сломалась в улыбке, а брови разошлись:

– Путём, Сивый, – художник рванул пальцами кнопки пиджака, под которым оказалась ярко-красная футболка. Заболотин, привыкший уже как-то к двухцветию человека-наброска, от неожиданности сморгнул – ему показалось, что красный цвет брызнул в глаза.

Сиф вдруг нахмурился, но причины не назвал, лишь рассмеялся немного скованно:

– Контраст – твоя тема!

– Контраст – основа композиции, – с улыбкой показного превосходства объяснил Тиль и снова потянулся к волосам Сивки, но тут же отнял руку и неуверенно улыбнулся: – Ты не любишь ведь?

– Ладно тебе, – Сиф задумался, что-то вспоминая, и заключил: – Да когда это тебя вообще останавливало!

Заболотин-Забольский ощутил странный укол ревности, когда осмелевший Тиль собственническим жестом потрепал своего младшего товарища по белобрысым вихрам. Полковник захотел одёрнуть, сказать: «Что вы себе позволяете!», но строго себе напомнил, что Сиф всё равно его ординарец, а друга, быть может, никогда не увидит больше, ну а жесты… Мало ли, разные манеры бывают у творческих людей.

– Ладно, хватит, – Сиф слегка отступил назад, когда палец Тиля оказался на его лице, пробежал по бровям, по переносицы, и движение осталось незаконченным, так и повисло где-то в районе середины носа.

– У меня привычка смотреть не только глазами, но и пальцами, чтобы понимать форму того, что рисуешь, – оправдался Тиль. – Ну… или даже просто разглядываешь… ну… Сива!

– Дурак ты, Тиль, – глубокомысленно заявил Сиф. – А косишь под умного.

– Дурак, – легко согласился художник. – Кошу. Но привычка существует, правда! Ну вот честно-честно! – с неожиданным, беспричинным жаром добавил он.

– Верю. Но если есть такая привычка, засунь руки в карманы и не вынимай оттуда, – предупредил Сиф. – Мне, может быть, неприятно, когда кто-то лицо трогает.

– А раньше…

– Тиль!

– Только давай не ссориться, – предупредил Тиль, послушно засовывая руки в карманы джинсов – разумеется, столь же угольно-чёрных, как и пиджак.

– Хорошо, ссориться не будем. Ссоры только портят встречи, – рассудительно заметил он, но продолжить не успел. Заболотин глянул на часы и строго заметил по-русски:

– Пора закругляться. Нас ждёт Великий князь.

– Загляни вечером, – умоляюще сказал Тиль и сунул в руки Сифу белый прямоугольник самой обыкновенной визитки, какие заказывают небольшими партиями за смешные деньги: прямоугольник с текстом, безо всяких изысков. – Поговорим в спокойной обстановке. И без тво…

– Не говори, – перебил Сиф. – А то опять попробуем поссориться. Я буду стараться заглянуть.

– Только обязательно-обязательно!

– Постараюсь…

– Ну обязательно, Сив… Приходи… – Тиль обнял Сифа, прижал и долго не хотел отпускать. Наконец мальчик выпутался и сердито отошёл на шаг:

– Ну что ты как ребёнок, Тиль! Вон, он уже ушёл, – Сиф мотнул голой в сторону уходящего Заболотина, развернулся и бросился его догонять.

Полковник торопился к князю – пусть тот и остался на попечении Краюх, но… но ещё со времён войны Заболотину осложняла жизнь его врождённая недоверчивость. Он даже на собственных бойцов иногда не мог положиться, хотя понимал умом, что всё это – просто его фантазии.

С Великим князем всё было, разумеется, в порядке: он вместе с президентом прогуливался вдоль стендов, а следом шагали неразлучные Краюхи, на которых уже лица не было от политических разговоров. Завидев в зале Заболотина, близнецы чуть слышно вздохнули от облегчения, разумеется, хором – словно приласкала слух команда «Вольно».

Заболотин безмолвно приблизился к Иосифу Кирилловичу, и Краюхины отступили на два шага, так что Сиф, подошедший следом, оказался ровно между братьями, очень довольный таким положением дел.

Мимо них быстрым шагом прошёл Тиль, человек-набросок, которому создавший его художник случайно посадил на грудь красную кляксу – выглядывающую из-под пиджака футболку. Молодой человек вышел, перекинувшись парой слов с контролёром и показав ему свой бэйдж участника выставки.

Все его движения был порывистые, словно со щелчком сменялись кадры в гигантском проекторе. Сиф нащупал в нагрудном кармане рубашки визитку и улыбнулся. Пусть они через слово начинают ссориться, но разве устоишь перед соблазном ещё раз увидеть Тиля, этот живой рисунок углём по бежевой бумаге?

И тут у мальчика зазвонил телефон, не требовательной трелью звонка от «начальства» – да и к чему командиру звонить, если их отделяет шаг, – а тихой песенкой. На душе стало светло и тепло, будто солнцем залило лесную лужайку. Совсем не как с Тилем – безумный, жаркий огонь…

– Да? – чуть помедлив, поднёс телефон к уху Сиф.

– Ты как? – выпалила в трубку Раста. На заднем плане чирикали птицы – видать, сидит где-нибудь в парке, плетёт венки из подвернувшихся под руки цветов, чаще всего одуванчиков. Раздался чих и обиженный голос Каши:

– Зачем цветком мне по носу возюкаешь? Апчхи, – он ещё раз чихнул, – щекотно!

– Чтобы нос был жёлтый, – хихикнула девочка. Так и есть, балуется с одуванчиками. И тут Раста переключилась обратно на разговор: – Почему не пишешь, Спец?

– Некогда, – виновато вздохнул Сиф. – Я нашёл… – он замялся. Врать ему было противно, бунтовало всё офицерское воспитание, – брата… двоюродного. Случайно совершенно! – Сифу не понравилось, как гладко прозвучала ложь, как ловко сорвалась с языка. С другой стороны, вся их дружба была пронизана этим полуобманом, полутайной…

Но иногда на душе становится по-настоящему гадко.

– Да-а?! – восторженно вскрикнула Раста, не подозревая ни о чём. – Это же здорово! А где ты сейчас? И где он?

– В картинной галерее мы. Он – художник…

– А не в той ли, куда сегодня сам наш Великий князь собирался пожаловать? – подал голос Каша. – Комарики вчера телек смотрели, там говорили.

Сиф стрельнул взглядом по сторонам и убедился, что даже самым стойким репортёрам, которые до сих пор стайкой их сопровождали, его не увидеть между двумя рослыми Краюхами.

– А я-то думал, отчего столько народу в первый зал набилось, – как можно равнодушнее произнёс он. И тут Раста и ощутила неладное:

– Подожди… Тебе разве не интересно поглядеть на самого Великого князя? Ты же такой, монархист… Помаши в камеру какому-нибудь телевизионщику, а мы вечером на тебя посмотрим…

– Не слишком интересно, – смутился Сиф. – Да и махать зачем? Вернусь и вернусь, правда, скоро ли – не знаю. Ваше дело – ждать!

– Странный ты, – проницательно заметил Каша. – Обычно не такой.

– Да какая разница, какой я! – Сиф почувствовал, как внутри зашевелилось что-то странное и незнакомое. Раздражение? – Ну всё, я пойду. Как-нибудь напишу, а звонить необязательно. Звонки дорогие.

– Ты… – начала было Раста, но вдруг голос у неё стал недовольным и очень грустным одновременно – диковинная смесь полыни с колокольчиком: – Не хочешь говорить сейчас? Ладно, удачи тебе. Будем ждать.

И повесила трубку. Неужели они впервые поссорились? Нет, нельзя же так… И звонить тоже нельзя – что он им может рассказать?

Всё-таки, даже самая капелька лжи отравляет дружбу, заметно это или нет. А воспалённая от этой лжи дружба раздражается на малейшее неосторожное, чересчур грубое прикосновение.

Внезапно Сиф понял, что они остановились в своей прогулке по залу. Иосиф Кириллович уже прощался с президентом, вся пёстрая толпа сопровождающих стекалась к ним, как весенние ручьи к пруду, и Краюхи напряглись, недружелюбно сверля взглядами подошедших слишком близко к Великому князю. Если бы взглядом можно было работать вместо дрели, в половине сопровождающих президента людей красовались бы очень круглые дырочки. И не по одной. Как в дуршлаге. Всё-таки, в охране Императорской Семьи работали всегда очень аккуратные люди.

Уже на пороге Сиф ощутил, как кто-то мимолётно коснулся его плеча. Он резко повернул голову и заметил Тиля, застрявшего перед дверями. Тиль как-то грустно улыбнулся и отступил в сторону, пропуская идущих, а когда, выйдя, Сиф обернулся, человека-наброска уже не было видно.

Внутри стало грустно и пустынно, как на усадебном чердаке в дождь, когда серая, гремящая по крыше стена отгораживает весь мир от тебя, забравшегося куда-нибудь у окна с ногами и глядящего на залитую водой улицу. Сыро, промозгло стало на душе. Ни солнца, ни безумной пляски языков огня…

Может, и не было никаких ссор, кто знает… Может, никто никогда ни с кем не ссорился. А главное – все всё равно друг друга простили. И простят ещё, как очень хотелось верить…

Но что бы Сиф ни твердил себе, дождь всё тянется и тянется, и хочется раскрасить жизнь – какими угодно красками. Хоть – Сиф снова мимолётно коснулся визитки в кармане – «приветами» из прошлого.

 

Глава 3(9). Контраст

Сообщение, что на русского Великого князя было совершено покушение, разлетелось по всему новостному миру вкупе с кадрами «попорченной» машины. Прогремело, словно взрыв – о безумцах-русофобах заговорили и сеть, и газеты, и журналы, и телевидение со всеми волнами радио. Официальные издания, передачи с новостями твердили, что подрывники – сумасшедшие, маньяки, но чем дальше от официальных источников новость доходила, тем больших разброс мнений получала. Находились и сторонники, и яростные противники и нейтралы, уклончиво твердящие про демократичное общество XXI века.

– Пожалуй, меньше всего мне нравится, что появляются нейтралы, которым на нас с колокольни Ивана Великого, – пробормотал Заболотин, копаясь на компьютере в новостях сети. – А, спасибо, Сиф.

Его ординарец поставил чашку с чаем рядом с клавиатурой и взглянул на лежащий под специальным стеклом лист бумаги. Обычный альбомный формат, самый что ни на есть стандартный шрифт…

«Нам не надо России. Империя принесла войну, а мы жаждем мира!»

Ни подписи, ни отпечатков пальцев. Всё, что известно об авторе, или, вернее, о том, кто это печатал – это то, что к струйному принтеру использовались картриджи забольской фирмы «Радужица».

– Ваше высокородие, так я могу идти к Тилю? – задал, по-видимому, уже не первый раз вопрос мальчик.

– Иди, часика на три с учётом дороги, больше не выйдет, – кивнул полковник, пробуя чай. Смак! Умеет Сиф чаи заваривать.

– Хорошо, – согласился Сиф. – Тогда ждите через три часа! – и тихонько выскользнул в прихожую, не желая ни мешать Заболотину, ни, тем паче, нарваться на какое-нибудь «поручение перед выходом».

Накинув на плечи куртку-ветровку, которая скрыла погоны и нашивки на рубашке – не белой парадной, а обычной, светло-зелёной, юный офицер вышел из номера, как обычно робея при виде пышного ковра, застилающего пол в коридоре этажа. Жалко было наступать на это тёмно-вишнёвое великолепие пыльными уличными ботинками.

– Ты куда? – раздался знакомый голос.

Сиф огляделся по сторонам. В окно било струёй фонтана солнце, уже слегка окрасившее свои лучи в сторону закатно-огненного, и от этого сидящая на подоконнике девушка казалась силуэтом, вырезанным из чёрной бумаги и наклеенным на стекло.

– Друга одного проведать, – Сиф подошёл к окну и тоже присел на край подоконника. Вблизи силуэт вновь стал короткостриженой девушкой в чёрных бриджах и белой рубашке.

– Нашёл старых друзей? – спросила девушка с хитринкой в голосе.

– Одного только, – мальчик краем глаза заметил, что Алёна с любопытством разглядывает его лицо, но когда повернул к ней голову, девушка смутилась и отвела глаза.

– Ты всё-таки не пропадай надолго, – попросила вдруг она, ероша себе шевелюру.

– Не пропаду, – Сифу забрела вдруг в голову шальная мысль, что когда волосы у Алёны совсем короткие, они, наверняка, на ощупь почти как бархат.

– А то знаешь, тот взрыв… Вдруг, он только первый? – Алёна поёжилась, вспоминая гранату, и Сиф очнулся от своих дурацких мыслей:

– Не волнуйся. Всё равно всё путём будет. Вряд ли они хотят убить нас, – он постарался приободрить девушку, впервые столкнувшуюся с взрывами. Для неё это страшно, для Сифа – только неожиданно и досадно…

Сиф ощутил лёгкое превосходство – вот, в чём-то он опытнее Алёны, которая старше его лет на… пять? Шесть?.. И она его сейчас внимательно слушает, не из вежливости, не свысока. Это было здорово, это было приятно.

– Хорошо было бы, Сиф. А то мне это совсем не по нутру, – пожаловалась Алёна.

Неприятная заминка, что тяготила их вчера, за ночь исчезла без следа. Всё было так легко, спокойно, «без напряга», что хотелось вздохнуть и позволить отношениям течь своим ходом.

Да и как ей, Алёне, и в голову могло прийти тогда, что Сиф может над ней посмеяться? Сиф не такой… Он офицер, пусть и маленький. Настоящий имперский офицер – честный и благородный.

«Мечта, от которой тают все женщины от двенадцати до семидесяти двух», – усмехнулась она про себя, но эта ехидная мысль быстро куда-то спряталась на задворки сознания, чтобы гадить издали, но довольно безуспешно.

– Всё будет в порядке, – уверенно сказал Сиф, улыбнувшись, и вскочил: – Если уж сам Дядька всерьёз намерен с этим разобраться!

– Твой полковник, конечно, это здорово, – не слишком уверенно вздохнула Алёна, – но знаешь, каково было увидеть этот треклятый лист на стекле машины!

– Он – Дядька, – коротко буркнул Сиф, чувствуя, что его задевает недоверие девушки. – Он со всем на свете справится… Ладно, я пойду, удачи! Вернусь часа через три.

Он взмахнул рукой и, ускоряя шаг, направился к лифту, жалея, что лестница только для обслуживающего персонала. От каждодневно укрепляемой привычки сбегать по ступенькам с одиннадцатого этажа было сложно враз отучиться.

На улице было совсем по-летнему жарко, словно солнце забыло утром поглядеть в календарь и решило прижарить город по-настоящему. Впрочем… в Заболе всегда было жарко. Деревья вдоль тротуара изредка лениво встряхивали листьями и вновь замирали, поникнув. В центре города движение по улицам было слабое, неторопливое – течение важной, полной собственного достоинства реки. Люди, по привычке пряча друг от друга глаза, шли вдоль витрин, щурясь на солнечные блики, и у каждого был свой маршрут, своя цель впереди. Стараясь уберечь себя от чужих переживаний, люди сосредотачивались на этой своей цели и шли очень довольные.

С наслаждением разбив их неторопливое ленивое движение чётким армейским шагом, юный русский фельдфебель прошёл до остановки трамвая и, тут даже офицерское воспитание не смогло ничего поделать с щекочущим кровь желанием прокатиться «серым и ушастым», ловко вскочил в заднюю дверь трамвая, минуя «электронного кондуктора». Сиф всегда предпочитал трамваи всем остальным видам транспорта, за исключением, конечно, машины командира – какой водитель не будет превозносить своего четырехколёсного ишачка! Но было в трамваях что-то старинное и надёжное, как дедовский совет, что покоряло Сифа во все времена. Автобус – бродяга без рельс – казался слишком заурядным, обыденным да ещё и непостоянным – кто знает, каков будет его путь между остановками. Зависеть от чужой, неизвестной ему воли Сиф не любил. Троллейбусами не пользовался никогда – да они от автобусов внешне и отличались только «рожками»…

В то время как маленькие, все какие-то скруглённые вагончики трамвая, бодро катящиеся по рельсам настоящим паровозиком, казались чудом. Они имели свой строгий маршрут – и его знал Сиф – и круглые фары, что в Москве, что в забольском Горье; они были уверенными в себе и в предстоящей дороге. Рельсы роднили их с поездами, но почему-то не современным скоростными – вжик, и нету, – а со старинными, уважающими себя составами, которые тянулись тогда, давным-давно, за работягами-паровозами, попыхивающими углём в печах, как табаком в трубке.

… Вообще-то, подобные мысли Сиф имел обыкновение именовать «романтично-инфантильными бреднями», а себя предпочитал считать серьёзным и взрослым, но… Всё равно трамваи были очаровательны, а автобусы – вовсе нет. И в голову к Сифу никто залезть не мог, поэтому ему нечего было бояться, что кто-то про эти «бредни» узнает.

Молодой фельдфебель присел у самой двери и с удовольствием вслушался, как водитель заливисто тренькнул специальным звоночком вместо гудка, как застучали колеса – трамвай двинулся с места.

Ехать было пять остановок, как сказал Тиль, когда они созванивались. Делать было совершенно нечего, и Сиф откинулся на спинку кресла, наклонив голову на бок, чтобы было удобнее глядеть в окно на город. В куртке было жарко, но снимать её Сиф не торопился – сегодня не было желания щеголять русскими погонами. Сегодня Сиф отправился в гости к другу – как заболец к забольцу.

За окном мягко уплывали назад разные витрины, цветасто раскрашенные и сверкающие на солнце, проползали вывески, которые Сиф с удовольствием читал про себя, вслушиваясь в воображаемое звучание когда-то родной и до сих пор, оказывается, неимоверно дорогой речи. Глупо было стараться выбросить всё это из головы. Разве столь многочисленные воспоминания выбросишь?

Ехидный внутренний голос поинтересовался, что же Сиф понимает под «многочисленными» – неясные ощущения и рефлексы? Или затёршиеся, словно старые фотокарточки, образы, недосягаемые по осознанному желанию – только сами собой иногда навещающие разум?

Сиф просто велел голосу заткнуться.

… Иногда вагон обгоняли машины, иногда вагон их обгонял, особенно на перекрёстках. Смешно было глядеть на автомобили свысока и видеть одни их крыши. Из автомобиля дорога выглядела совсем иначе. Убаюкиваемый монотонной дорогой, Сиф зевнул – улицы одна за другой проплывали за окном, но все были такие одинаковые, что сливались в одну Улицу. На этой Удице светились вывески, написанные самыми различными и часто совершенно экзотичными шрифтами, вспыхивали бликами на солнце стеклянные витрины, в которых отражались проезжающие мимо машины – и жёлтый трамвайный вагон в том числе. Шли пешеходы, ехали велосипедисты, изредка с вольным ветром за плечами проносились мотоциклисты в шлемах, похожих на раскрашенные арбузы, и кожаных куртках с яркими нашивками. Встречались на Улице и тачки-холодильники с мороженым, прячущиеся от солнца под огромными зонтами, и вагончики-киоски с напитками и закусками вроде сосисок в тесте и слоек, и палатки с фруктами, овощами или журналами. Улица ни на миг не замирала в своём движении, кто-то шёл, кто-то ехал, кто-то спорил по телефону, размахивая руками.

– … Следующая остановка – «Улица Забольской вольницы». «Улица Забольской вольницы» – следующая остановка, – ухватил остаток фразы диктора Сиф, выплывая из созерцательных раздумий. Улица Забольской вольницы… какое жизненное совпадение, если подумать!

Пора выходить, свернуть на эту улицу и войти во двор третьего дома по левой стороне через ближнюю арку… Трамвай затормозил, Сиф встрепенулся и встал у двери, придерживаясь одной рукой за поручень.

– Остановка «Улица Забольской вольницы». Двери открываются, уважаемые пассажиры, не забывайте свои вещи в вагоне! Следующая остановка… – Сиф не дослушал диктора и выпрыгнул, как только дверь отъехала в сторону. До поворота на нужную улицу оставалось метров десять, но так уж кто-то решил поставить козырёк остановки.

Улица Забольской вольницы была не улицей даже, а улочкой, с односторонним движением – правда, поди разбери, в какую сторону, – с машинами по обочинам и большими, развесистыми липами вдоль домов. Наверное, подумалось Сифу, когда липа цветёт, здесь царит совершенно умопомрачительный запах…

Было тихо, даже прохожих немного. Сиф свернул на эту улочку и неторопливо пошёл вниз, разглядывая дома – улица шла чуть под уклон. Липы зашелестели, словно переговариваясь между собой о неожиданном прохожем, воробьи, взъерошенные нахальные пичуги, оживлённо заголосили-зачвирикали, возбуждённо взмахивая крылышками и наскакивая друг на друга, если им казалось, что их не слушают. Рядом важно прохаживались голуби, по-гусиному переваливаясь и изредка басовито вскурлыкивая. «Ну неужели я такой выдающийся прохожий?» – с усмешкой подумал мальчик, в глубине души довольный учинённым, пусть и воображаемо, переполохом.

Третий дом был восьмиэтажным длинным корпусом с продуктовым ларьков на первом этаже у самой арки – словно неведомый волшебник перенёс сюда отдел ближайшего универмага, втиснутый в пространство «пять на пять шагов». Просто чтобы ему, волшебнику, после очередного волшебства за хлебом было ходить недалеко.

Сиф помедлил у этого магазинчика, размышляя, не купить ли, как порядочный культурный гость, какой-нибудь тортик размером этак в половину колеса любимой машины, но сообразил, что вовсе не знает вкусов Тиля. Да и вообще, к боевому товарищу положено заявляться с алкоголем, крепость которого прямо зависит от крепости дружбы. А в таком случае покупать придётся… Покупать придётся то, что ему никто в его возрасте не продаст.

На этом Сиф прервал свои размышления, и без того простояв с видом постигающего тайны нирваны буддиста у ларька приличное время, и решительно свернул прямо в арку.

«Третий подъезд, пятый этаж, направо и прямо ломиться в дверь», – повторил про себя указания друга мальчик, отыскивая взглядом нужную дверь. Третий подъезд спрятался за настоящими джунглями жасмина, кокетливо подмигивая из-за кустов обитой деревом дверью. В вожделенной тени зарослей расположилась скамейка и клумба с цветами, в эту пору – мелкими и рыжими, проказливо лезущими наружу, словно кипящая вода из кастрюли.

На скамейке сидел пожилой человек в светлом костюме, с виду – старичок-интеллигент из тех, что похожи на седую осеннюю реку, полную своей, неизвестной и непонятной молодёжи жизни. Впрочем, такие люди и не чураются с детьми посмеяться – конечно, если шутка будет того достойна.

Старик, закинув ногу на ногу, читал газету, рядом к скамейке была прислонена изящная трость – назвать её палочкой язык не поворачивался.

Сиф остановился перед подъездом, соображая, что не знает кода. Ждать же у дверей, пока кто-нибудь войдёт или выйдет, было неприятно-глупо. Дилемма…

В задумчивости, пытаясь решить соткавшуюся из воздуха и обрётшую вид подъездной двери проблему, Сиф застыл, по привычке, незаметно перенятой у командира, читая объявления. Тут старик поднял голову и поинтересовался твёрдым, но учтивым голосом уверенного в себе человека:

– Что привело сдария кадета в наши края?

Сиф вздрогнул и обернулся. Может ли этот пожилой человек с совершенно седыми волосами быть ему знакомым?.. Нет, лицо не вызывает никаких воспоминаний, да и причём тут кадеты?

– Не подпрыгивайте на месте, – старик улыбнулся очень радушно, словно добрый и важный хозяин гостю. – Видел я таких: погоны под курткой спрячут – и бегом с занятий в город.

– Простите, но я не кадет, – недоумённо возразил Сиф, помимо воли проникаясь к старику уважением.

– Не кадет, говоришь? Некадеты, сдарий мой кадет, не щеголяют в столь юном возрасте армейской выправкой и не чеканят шаг, словно на плацу.

– Но я, правда, не кадет! – Сиф не удержал улыбки. Действительно, куртку на погоны набросил, но выправка и шаг не зависят от одежды – если, конечно, то не драные хиппейские джинсы и цветастая рубашка, в которых волей-неволей Сиф превращался в безмятежного Спеца.

А сейчас ведь под курткой рубашка форменная – вот и прокололся перед стариком, только тот не так понял.

– А кто же тогда? – полюбопытствовал старик, поднимаясь со скамейки и протягивая руку за тросточкой, которая, как назло, укатилась почти к самой клумбе. Сиф наклонился, поднял её и протянул невольному собеседнику. «Пожилых людей надо уважать, Сиф, за их опыт и разум, а не презирать за физическую немощь», – нередко напоминал командир, многозначительно поглаживая пряжку ремня. Раз получив «по всем фронтам тяжёлой воспитательной артиллерией», мальчик больше никогда себе не позволял улыбок насчёт слеповатости или слабости стариков. К тому же в этом старике чудился Сифу вовсе не пенсионер, проводящий всю свою оставшуюся жизнь на лавочке, а подтянутый забольский офицер средних лет – поди разбери, отчего.

– Кто же юный сдарий такой погонистый, если не кадет? – ещё раз спросил старик, благодарно принимая трость, и намеренно-ворчливо добавил: – И не вешайте мне лапшу на уши, что это было не неосознанное проявление уважения к чинам. У сдария кадета даже лицо немедленно стало подобающее уставу.

Сиф улыбнулся ещё шире:

– Сдарий офицер весьма проницателен, но я настаиваю, что я не кадет, – он развёл руками и, решив, что терять нечего, снял куртку. – Честь имею служить в армии Российской Империи.

И пристукнул отсутствующими у кроссовок каблуками. Старик заинтересованно поглядел на погоны:

– Ого! Если память мне не изменяет, то передо мной, согласно знаками, стоит фельдфебель?

– Не изменяет, ваше благородие, – Сиф с ухмылкой употребил русское обращение без перевода.

– Ну, тогда прошу прощения, сдарий фельдфебель, – отозвался старик и представился с лёгким кивком: – Ивельский, Стефан Се́ргиевич, капитан инженерных войск в отставке.

– Лейб-гвардии фельдфебель Иосиф Бородин, – кивнул в ответ Сиф. – Но позвольте попрощаться: меня ждёт друг, а опаздывать… – он скривился.

– В таком случае идёмте, – Ивельский достал ключи и открыл дверь. Сиф возрадовался своей удачи и поспешил войти следом за стариком в полутёмный, словно в воздухе разлили чернила, подъезд.

– Здесь молодёжь у нас разбила лампочку, но не волнуйтесь, не споткнётесь, – старик толкнул следующую дверь и придержал её, пока Сиф заходил. – Сдарию фельдфебелю на какой этаж?

– На третий, – мальчик счёл, что скрытничать смешно и неразумно.

– Вот как? – удивился Стефан Сергиевич и даже остановился.

– А что в этом такого?

– Ничего, ровным счётом ничего, – пробормотал старик, но удивление не спешило сходить с его лица. – Ах, впрочем, неважно. Не слушай чудака-старика, он задумался о своём. Вот и лифт, прошу, – только он это произнёс, как, словно по волшебству, распахнулись двери лифта. Сиф и его новый знакомый вошли, и Ивельский нажал третью кнопку. Сиф обратил внимание, что пальцы у старика длинные и будто ломкие – точь-в-точь ветки засохшего дерева.

Лифт взмыл вверх, и вскоре оба офицера – русский мальчик и забольский пенсионер, стояли уже на этаже. Ивельский вновь издал тихий удивлённый возглас, когда Сиф решительно повернул направо и попробовал дверь, закрывающую вход в уголок с двумя квартирами. Закрыто.

– Экий вы шустрый! Здесь ключ нужен, – Стефан Сергиевич больше не выказывал удивления, словно смирившись с происходящим. – Подождите секунду, нужный найду.

И действительно, старик уверенно загремел большой связкой разнокалиберных ключей. Секунда – нужный найден, дверь распахнулась.

За дверью оказался закуток, в котором стояли лестница-стремянка, пара лыж, старый велосипед с местами ещё оставшейся красной краской на корпусе, и растрёпанный, словно им сражались с горными троллями, веник.

Дверь, ведущая в квартиру прямо, была распахнута настежь – заходи, как к себе домой. Ивельский остановился у первой, внешней двери и с хитринкой в глазах принялся наблюдать за Сифом, который, поколебавшись, шагнул внутрь.

– Уверены, что сюда? – старик зашёл следом.

Сиф кивнул, разглядывая вешалку, на которой висели чёрная ветровка и того же цвета джинсовый пиджак. Наверняка сюда.

В единственной комнате дверь на незастеклённый балкон также была распахнута, и солнце затопляло помещение, превращая пылинки, плавающие в воздухе, в золотые искры, отчего вся комната казалась полной блёсток, какие остаются в руках, когда потрогаешь позолоченную шишечку на рождественской ёлке.

Отгородившись от вошедших и всего прочего мира большим мольбертом, у балкона стоял человек, от которого видны были одни ноги в широких спортивных штанах – разумеется, чёрных – да макушка. На полу, в пятне солнечного света, валялась лимонно-жёлтая тряпка непонятной формы. Слышался шорох угля по бумаги: шорк-шорк, шух-шух-шух – и всё. Рисующий, казалось, вовсе не заметил гостей.

– Тиль? – неуверенно позвал Сиф, чувствуя, как ёкнуло где-то в районе живота: неужели он в гостях у Тиля?!

Шорох прервался, затем мольберт с грохотом обрушился, и глазам вошедших предстал сам художник.

Он был без рубашки, подставлял яркому солнцу голую спину да шею, над которой волосы всё так же небрежно были стянуты в хвостик. Завидев, кто это позвал его, Тиль порывисто перешагнул через поваленный мольберт – и обхватил-обнял мальчика, сгрёб в охапку:

– Сивый, нашёлся, наконец… – шепнул он радостно, отчего Сифу стало как-то жарко внутри, и, наклонившись, властно, с правом старшего брата чмокнул в лоб.

Сиф попытался вывернуться, но куда там! Несильные, казалось бы, руки художника держали крепко, не отпускали – и захотелось Сифу расслабиться, уткнуться в плечо вновь обретённому другу, ведь так спокойно было в этих объятьях! Его отрезвила не мысль даже, так, смутное воспоминание: много-много лет назад «родной полковник», который тогда ещё полковником не был, тоже прижимал к себе, но совсем не так. Тогда руки старались спрятать его от всех возможных опасностей, обхватывали, не держали – поддерживали. Тиль же обнимал так, словно ощущал свою полную власть: моё, мол, не тронь никто, мне принадлежит – и дать никому не дам!

– Пусти, – прошептал Сиф, попытался оттолкнуться, но Тиль лишь посмеялся, крепко ухватившись за запястья – откуда только сила взялась!

– Не вырвешься, Сив, не исчезнешь никуда больше.

– А что это нарисовано? – вытягивая шею, чтобы увидеть, мольберт, спросил Сиф, неловко попытавшись сменить тему.

– Рано пока знать тебе. Подожди чуток, – и с прежним смехом Тиль толкнул офицерика на диван, строго наказав: – Не шевелись, мне рисунок окончить надо. С натуры оно удобнее.

– Да-а, – задумчиво подал голос забытый Ивельский. – Значит, к тебе всё-таки сдарий фельдфебель пожаловал.

– Ко мне, Стефан Сергич, – отозвался Тиль, довольный донельзя, словно кот, выклянчивший недавно себе вкусный кусочек и теперь сыто и благодушно мурлычущий. – К кому ж ещё!

– Дверь только к себе изредка закрывай, – строго пожурил старик, тоже не сдержавший улыбки. – Мало ли, что случится.

– Ах, с вами в соседней квартире мне спокойно, как за десятком таких дверей! – сказать, что Тиль льстит, не поворачивался язык, уж слишком умильное выражение лица у молодого человека было. Даже старик перестал ворчать, вздохнул, бросив странный взгляд на сидящего Сифа и вышел, прикрыв за собой в квартиру дверь.

– До свиданья! – вдогонку крикнул было мальчик, но Тиль недовольно к нему подскочил:

– Я же просил: не шевелись!

– И долго мне так сидеть? – поинтересовался Сиф, глядя, как Тиль снова ставит на ножки мольберт.

– Совсем чуть-чуть, – отмахнулся художник, поднимая с пола уголь, и жалобно объяснил: – Мне только набросать пару черт – и всё!

И действительно, не успел Сиф разозлиться со скуки, как мольберт был аккуратно отставлен в сторону, и Тиль, отложив уголёк в сторону, поднял с пола замеченную Сифом ещё вначале лимонно-жёлтую тряпку, оказавшуюся длинной яркой футболкой. Скомкал её в руках, да так и не натянул – не до неё было Тилю, жарившемуся только что на солнце.

– Всё, – объявил он весело. – Хватит. Потом докончу.

Сиф неуверенно поднялся с дивана и потянулся: всё-таки, сидеть неподвижно, пусть и недолго, тяжело. Тиль лишь фыркнул смехом и сел рядом, потянув Сифа за плечо, чтобы откинулся на спинку дивана:

– А ты не больно-то и вырос. Сколько тебе уже?

– Пятнадцать, – помрачнел юный фельдфебель, касаясь одной из самых болезненных своих тем. Поэтому и выпалил резко: – Сам знаю, что года на три меньше дашь!

– Ну, три-не три, но год-полтора – точно. Не обижайся! – и, завладев правой рукой мальчика, Тиль принялся играть с пальцами, забавляясь происходящим, как ребёнок.

– Отпусти! – Сиф сердито выдернул руку. – Просил же беспокойные руки держать в карманах!

– Ты про лицо говорил тогда… – принялся оправдываться Тиль. – Что, руку тоже трогать нельзя?

– Я не люблю, когда меня начинают трогать и теребить, как настенный ковёр с бахромой!

– Ишь ты как, – надулся Тиль, отворачиваясь. – Стараешься тут, рисуешь до боли знакомую рожу…

Бормотание становилось всё неразборчивее, под конец Тиль уже чуть слышно бубнил себе что-то под нос, но понять нельзя было ни слова. Сиф подрастерял свою сердитость и неуверенно, словно готовую взорваться мину, тронул отвернувшегося художника за плечо. Взрыва не последовало, но это Сифу тоже не понравилось: похоже, Тиль совсем разобиделся.

– Эй, ну ты что! – испугался Сиф. – Я же не нарочно, я же не знал, что тебя это так заденет. Ну Ти-иль… – он принялся его тормошить, под конец нашёл руку художника – узенькую ладонь, загорелую только с внешней стороны – и, затаив дыхание, вложил-всунул в неё свою, с трудом сплёл пальцы… И ладонь Тиля с неожиданной силой сжалась, так что Сиф даже охнул.

– Сив, не пропадай никогда! Без тебя плохо, – зашептал Тиль, даже не поворачивая головы.

– Не пропадаю, – растерянно пробормотал мальчик. Ему захотелось потрогать лоб Тиля, показалось, что у того жар. Уж больно горячо он говорил, словно забывшись в бреду.

– Смотри! – Тиль вскочил, едва успев разжать руку, иначе бы дёрнул Сифа вперёд, и, подбежав к стеллажу у стены, схватил какую-то папку. Всё так же рывком, стремительно вернулся, оттянул резинки назад, раскрыл папку и высыпал содержимое – листы бумаги – прямо на диван. Это были наброски углём, на светло-бежевой бумаге. Лица, взгляды… И со многих листов на Сифа глядело его собственное лицо – только злое и совсем детское.

– Смотри! Это ты, это Кап, это Крыс – он потом к нам пришёл, под самый конец… а это снова ты и Кап! – перебирал листы Тиль, жадно вглядываясь в рисунки. – Я это рисовал почти сразу, как всё закончилось… Нас, оставшихся, пытались по детдомам распихать, но вышло не всех. Да и в детдоме… Знаешь, какие они там зашуганные? А кто посмелее – со мной всё равно, разве поспоришь? – художник рассмеялся, поглаживая пальцем чистое поле на очередном наброске. – Скали сильные, слабак – враг. Ну, ты и сам помнишь.

– Помню, – задумчиво кивнул Сиф, украдкой разглядывая друга. Тиль сам был – такой же набросок углём на бежевой бумаге, торопливый и не совсем аккуратный. И то ли знал, то ли просто чувствовал – неспроста в одежде предпочитал всем цветам угольный, только футболка выбивалась. Правда, сейчас лимонно-жёлтая тряпочка вновь валялась на полу у мольберта…

Но в отличие от своих набросков, Тиль, казалось, внутри нёс огонь – жаркий, бешеный, от которого сам почти дрожал. Пламя проступало сквозь угольки глаз, дикое, как пожар, но… кажется Сифу это или нет, но хотелось огню стать сердцем домашнего очага, а не лесного пожара. Хотелось быть тихим и смирным, потрескивать на заботливо подкладываемых поленьях, а не выть, облизывая лесные деревья.

Только вот с таким рвением не сожжёт ли пламя дом ненароком, если попытается попасть в очаг?

– Рисовал и рисовал, день за днём. – Тиль уже успокоился, улеглось пламя, только лениво потрескивало, высылая изредка на разведку в воздух снопы искры. Человек-набросок аккуратно собирал листы и складывал в папку. – Страшным оно было, наше детство. Не хочу, чтобы снова война была! Зачем здесь русские?! – беспомощно взмахнув руками, он положил-выронил папку на пол.

– Потому что здесь Выринея, – тихо ответил Сиф. Он-то, в отличие от Заболотина, плохо ещё понимал про «военную политику безопасности границ», поэтому просто говорил так, как сам видел. – Забол выбрал протекторат Империи в своё время, и Империя помогает, как может.

– Да что она может-то? Развязать войну?! Пусть уходят! – вспылил Тиль. – Пусть уйдут, Сивый!

Сиф вместо ответа скинул на диван куртку-ветровку, которую успел накинуть обратно в лифте. Тиль поглядел на погоны с видом человека, который просил еды, а получил восковой муляж.

– Ты же знаешь, Тиль, что я – русский офицер. Зачем ты мне всё это говоришь? – вздохнул фельдфебель, откидываясь на спинку дивана.

– Это случилось только потому, что русская армия вздумала наводить мир в Заболе, а навела – войну, – проговорил, точно роняя слова, Тиль. – Именно Россия воевала!

– А что, по-твоему, должна была воевать забольская армия? – взвился Сиф, у которого голос сорвался на шёпот, так что красочный сцены с криками не вышло. – А ты знаешь, что было с забольской армией во время этой войны?

– Что? – простодушно спросил Тиль, который до этого момента был в своей правоте уверен совершенно, да и сейчас не колебался.

– Не было забольской армии. Вообще. Остатки её по несколько человек вливались в русскую. Не смогли забольские войска остановить вырей, и на смену им встали имперцы – как и положено старшим братьям.

– Да что ты знаешь?! Это так дело русские поворачивают, – Тиль всё ещё не был уверен. Верил, что ошибается из них двоих как раз Сивый.

– Почему же. У Дядьки… командира в батальоне была санинструктор. Эличка, фамилию не вспомню: то ли Горчана, то ли Горечаева… – память Сифа вдруг неслышно шепнула: «Горечана», но Сиф только вздрогнул и поспешно отмахнулся от этой мысли. Не помнит он – и это всем известно.

– Ну и что она?

– Она – младший лейтенант медслужбы какого-то там отдельного полка забольской армии. Поверь, она лучше нас обоих знала, что случилось с забольской армией, верно? – Сиф дождался растерянного кивка Тиля и окончил: – Она говорила, что ждёт, когда же восстановят забольскую армию. Восстановят, Тиль. И до конца войны так и не вернулась к своим – некуда было возвращаться.

– Некуда, – эхом повторил Тиль.

– А она ведь даже форму не меняла на русскую, – вздохнул Сиф. На самом деле, он не мог сейчас вспомнить и лица этой девушки – или женщины? Сколько ей там лет-то было… Просто недавно вспоминал её командир, рассказывал вечером, в темноте, истории, которые Сиф должен был помнить – но не помнил почти, слушал, как впервые. Память засыпа́ла у него, когда речь заходила о забольских годах, и Сиф знал постыдную причину, но мог только радоваться, что со временем память набрала силу, перестала странным решетом отсеивать события.

Эличка… Как же всё-таки её фамилия была? Горечана – это откуда-то не оттуда. Горечана – это вовсе осколок такого давнего детства, что Сиф почти не верил в его существования. Могло ли что-то быть в его жизни – до войны?..

Впрочем, всё равно Эличку все звали просто «младшим лейтенантом Эличкой».

Такая странная… Всё, что Сиф помнил, – это её странный взгляд на него, на Сивку. Словно что-то сказать хочет и не решается.

– Она, эта твоя Эличка… она хотя бы жива осталась? – Тиль сглотнул.

– Да, кажется, – помедлив, неуверенно ответил Сиф, сердито зыркнув на палец Тиля, который не удержался и пополз по руке мальчика, выводя узоры. Художник немедленно принял совершенно невинный вид и спрятал вторую свою руку в карман брюк. Но пальца не убрал. – Да-да, точно жива. Она всё ещё удивлялась, что, мол, пули её стороной обходят…

 22 сентября 2006 года. Забол, окраина Горьевской области

День был промозглый, холодный, с неба всё время сочилась вода, словно из плохо закрытого крана. Поручик Дотошин щёлкнул зажигалкой, закурил сигаретку – дешёвую, паршивенькую… но пусть хоть такую, чем никакую, – и выругался сквозь зубы. Рядом стоял ординарец, глубоко засунув руки в рукава, отчего казалось, что рукава срослись.

– Вот и зима приблизилась. Хреновая, значит, будет, – вывел ординарец негромко и печально.

– Какая ещё зима? – возмутился Дотошин, не размыкая зубов. – Сентябрь ещё не кончился, а ты – «зима»!

– Так сегодня Равноденствие, ваше благородие, – развёл руками ординарец, нехотя высовывая их из рукавов. – Каким Равноденствие будет, такой и зиму жди. А сейчас вон как паршиво, не по погоде!

– Езжал бы ты к себе в деревню, Стёпка, – беззлобно отмахнулся Дотошин, спешно докуривая: увидел, что пора трогаться, вон, мелькнул Заболотин впереди.

Эх, надо ему роту в лучшем виде сберечь…

Ребята зашевелились, поднимаясь на ноги. Видать, тоже заметили обожаемую солдатскую кепку на обожаемом человеке в чине капитана.

– Готовы? – вот Заболотин уже рядом, порывистый, беспокойный, недоверчивый.

– Ваше высокоблагородие, готовы, в лучшем виде, – уверил Дотошин, вытягиваясь по стойке смирно. Ещё один придирчивый и недоверчивый взгляд, но вот он смягчился:

– Отлично, господин поручик. Вольно, – и капитан зачем-то поделился новостью: – Вертушка уже рядом. Как только разберёмся с пополнением – двигаем…

И, не дожидаясь ответа, развернулся и ушёл, чавкая по грязи. Вдалеке уже был слышен стрёкот приближающегося вертолёта – пока отзвук, становящийся с каждой минутой всё отчётливее. Заболотин ускорил шаг.

– Андрей Борисович! – окликнул он, завидев Военкора. Тот подошёл – собранный, готовый к отлёту.

– Ну… до встречи, что ли? – улыбнулся репортёр, протягивая руку офицеру.

– Заглядывай к нам, – ответил крепким рукопожатием Заболотин.

– Обязательно явлюсь, как только с этим отчётом покончу, – пообещал Морженов, поправляя ремень фотоаппарата. – Ну или ещё после следующего. Или… Короче, до встречи – а там уж разберёмся, когда она случится.

– Ну да, с тобой иначе никак… Слушай, – Заболотин проводил взглядом мелькнувшую неподалёку белобрысую макушку, вздохнул – и решился: – Там, в тылу… Можешь подыскать одёжку для моего Индейца? И ботинки. Тридцать пятые. Одежду подшить, конечно, не такая проблема, а вот ботинки…

– Хочешь оставить его? – понял Военкор.

Заболотин усмехнулся:

– Это Индеец. Я его в тыл – а он удерёт всё равно. Пропадёт ведь…

– А тут что, курорт?

Вдалеке глухо ухнул взрыв. Уже отчётливо был слышен шум подлетающего вертолёта.

– Так найдёшь? – вместо ответа переспросил Заболотин. Объяснять своё решение он не хотел даже Военкору.

– Постараюсь, – пообещал репортёр. – Правда, всё равно, небось, вывалится. Он у тебя мелкий, как микроб, за автоматом может спрятаться.

– Это точно, – вздохнул капитан, невольно улыбаясь.

– Ладно, раздобуду что-нибудь из скаутского. Правда, когда я ещё к вам выберусь… Так что потеплее подберу, если будет выбор.

– Ну, когда выберешься – тогда и пригодится. А до того момента что-нибудь подыщем.

– Лады – раздобуду, привезу, вручу. А ты о нём, ну… докладывал уже?.. Имя-фамилия-то есть – или так и доложишь «Индеец»? – Морженов смотрел на Заболотина с неуловимой хитринкой.

Капитан вспомнил мельком свою фразу, что Военкора «контрразведка лучше родной мамы знает», но выбросил её из головы.

– Да не помнит он. Или говорить не хочет. Всё Сивка да Сивка…

– Русскую фамилию дай, – посоветовал Военкор. – Проще будет потом документы оформлять.

– Какие документы?

– На усыновление, какие же ещё! С отцовством, Георгий! – Морженов рассмеялся, хлопнул ошалевшего от подобного заявления Заболотина и быстрым шагом направился к посадочной площадке.

– Ну у тебя и шутки, – пробормотал офицер ему вслед, не желая прислушиваться к настигшему его ощущению, что именно так однажды всё и будет. Потом вздохнул, поправил кепку и отправился следом.

Тут же откуда-то из-под земли явился Сивка. Вот точно из-под земли – на щеках и то глина!

– Как там остальные роты? – на ходу поинтересовался Заболотин у мальчишки.

– Говорят, нормально, – буркнул Сивка, будто делал этим великое одолжение, и вдруг резко, на грани слёз, спросил: – Почему ты мне не доверяешь?!

– Почему не доверяю? – капитан остановился у площадки, куда должен был сесть вертолёт. Шум нарастал, становясь всё ближе. Вертолёт плыл в сыром воздухе.

– Потому! Ничего нормального не даёшь, только бегать с дурацкими поручениями. А я бить их хочу, – лицо Сивки стало злым, – вырей этих!

Шум стал таким, что последние слова Заболотин больше прочитал по губам, чем услышал. Поскольку продолжать разговор дальше стало затруднительно, капитану ничего не оставалось делать, как думать над злыми словами мальчишки. Бить их хочет. Думает, ему не доверяют, поэтому не дают. Да нет, доверяет Заболотин ему, чумазому, вполне, только под пули не хочет подставлять лишний раз.

Но всё же… Ведь не отступится пацан, не удержать его в хаосе боя. Кто же в бою не участвует.

Почти оглохнув, наблюдал Заболотин за посадкой вертолёта. В голове вертелась мысль – очень настырная, как от неё ни отмахивайся, на ум лезло всего одно слово.

Но… это разведрота – безопасное место?!

С другой стороны, маленький, шустрый и крайне удачливый пацан… Искушение превратилось в неприятную щекотку, поселившуюся в голове и то и дело теребящую разум: а может, правда в разведку? Уж там за ним точно в десять глаз приглядят. И он может пригодиться…

Один за другим одиннадцать бойцов спрыгнули на землю, и Заболотин недовольно отметил, что им нет и двадцати двух. Конечно, в УБОН новобранцев не брали, но у этих по лицам видно – зелень!

Следом, поддерживая под руку двенадцатого бойца, появилась статная девушка в забольской форме и с санитарной сумкой. В победно ухмыляющемся бойце Заболотин с какой-то сумасшедшей радостью признал Краюху. Вернулся, родимый! Живой! Господи, до чего хорошо, что жив-здоров… и до чего плохо – обычному человеку, что опять его притащило на фронт…

Или до чего хорошо – отличному снайперу?

Контраст двух мыслей – человеческой и военной – ненадолго выбил Заболотина из колеи, но капитан одёрнул себя и, наклонившись к Сивке, крикнул ему на ухо:

– Краюху найди!

– А?

– Скажи, брат вернулся!

Сивка демонстративно поковырял пальцем в ухе и буркнул себе что-то под нос.

– Чего? – переспросил Заболотин, нахмурившись.

– Не пойду! – соизволил внятно ответить Сивка. – Надоело.

– Это приказ, Индеец! – капитану надоело надрывать глотку, перекрикивая шум вертолётного винта.

Сивкин ответ он не расслышал, но по выражению лица угадал, что его послали к навке. Помолчал некоторое время, но и пацан не сдвинулся с места.

– Не слушаешься, – со вздохом вывел Заболотин, цепко ухватив мальчишку за плечо. Ссориться с ним сейчас, конечно, не хотелось, но оставлять всё как есть было нельзя. – А чего же тогда доверия требуешь?! Не хочешь помочь – в тыл отправлю!

Если до сего момента мальчишка с переменным успехом изображал, что ничего не слышит, то на последних словах взвился, испуганно распахивая глаза:

– Не посмеешь!

Заболотин выразительно указал на Военкора, забирающегося в вертолёт, и развёл руками: у тебя есть выбор.

Сивка дёрнул плечом, стряхивая руку капитана, и стремглав умчался.

Последним исчез в вертолётном чреве бледный, ещё не отошедший после вчерашнего инцидента офицер пресс-службы, и на какое-то время всё на площадке замерло, кроме, собственно, самой машины, которая поднялась в воздух и взяла курс на восток.

Когда в мир вернулись иные звуки, кроме шума винта, ветер утих и осели грязные брызги, Заболотин огляделся. На площадке появился Алексей Краюхин, но дисциплинированно дожидался, пока капитан примет рапорт от вновь прибывших и отошлёт их по ротам.

Наконец подошёл черёд его брата.

– Ваше высокородие, разре…

Заболотин с улыбкой вгляделся в его лицо. Филипп держался бодрячком, хотя на рубец у брови смотреть было страшно.

– Ты, часом, не сбежал раньше времени? – строго уточнил Заболотин, перебивая снайпера.

Краюхин неопределённо пожал плечами, нашёл взглядом брата и заулыбался.

– Идите к своей роте, рядовой, – усмехнулся капитан. – Лёха уже подпрыгивает от нетерпения.

Филиппа как ветром сдуло, только с края поляны раздался восторженный сдвоенный вопль:

– Филька! Живой!

– Лёшка! Дохлый!

… Девушка остановилась перед Заболотиным и вытянулась по струнке:

– Разрешите доложить, сдарий капитан! Старший сержа… Младший лейтенант медицинской службы Александра Елизавета Горечана в ваше распоряжение прибыла!

Статная, с  русой косичкой – сколько ей, восемнадцать, двадцать пять? Не разобрать. Брови вразлёт, почти как у Сивки, широко расставленные глаза, в которых мешаются неуверенность и любопытство… Ни дать ни взять старшая сестра Индейца.

Самое смешное, что аккурат в этот момент она заметила, собственно, самого пацана и с неприкрытым любопытством скосила на него глаза.

Сивка поспешно задвинулся за спину капитана.

– Вольно, госпо… кхм, младший лейтенант, – Заболотин запнулся на обращении и почувствовал, что мир медленно, но верно слетает куда-то в кювет. Девушка в батальоне! И это посередь марша. Новая, как снег на голову свалившаяся и…

Стать-статью, но хорошим санинструктором красивые формы человека не делают. Кто она, что она?..

Невольно вспомнился погибший в начале месяца, при стычке с Сивкиными дружками, Никита Мокринский по прозвищу Лужа – ведь как раз его заменит теперь эта Александра Елизавета.

Лужа знал своё дело. Любил. А она… Вон, пялится снизу вверх с надеждой. Пытается спрятать за сосредоточенностью улыбку.

Заболотин не выдержал и отвернулся. Уж больно симпатичная…

По счастью, ему на глаза попался Бах, и капитан поспешно окликнул:

– Себастьянов!

– Я, вашбродь! – Бах шагнул к ним и, стрельнув глазами в сторону девушки, расплылся в обольстительно улыбке. Горечана строго и одновременно с этим жалобно подняла брови, вперив неподвижный взгляд куда-то на плечом Заболотина.

Капитан обречённо вздохнул:

– Бах, введи госпо… тьфу. Младшего лейтенанта Горечану в курс дела и… помоги там. Только, кхм, унтер-офицер Себастьянов, – наблюдая, как лисья улыбка Баха становится всё шире, строго одёрнул санинструктора Заболотин, – не увлекайтесь. Отправляемся через десять минут. Свободны.

– Есть, – бодро отозвался Бах.

Когда все заняли свои места, Заболотин подал сигнал к отправлению. Снова марш, почти как в школьном учебнике по математике.

«Из пункта А в пункт Б, расстояние между которыми на карте одно, а на местности совершенно иное, ведомое только Господу Богу, выдвинулся батальон со скоростью дай Бог десяток километров в час…»

– Зачем нам баба в батальоне? – отвлёк от размышлений Сивка.

Стеснительный штабной адъютант Казанцев зарумянился и, «з-заикаясь», выдвинул совершенно непристойное предположение, за что получил зверский взгляд Заболотина.

– Не баба, а девушка, – капитан задумался и уточнил: – И не просто девушка, а младший лейтенант и наш новый начальник медпункта.

– А чего наша, заболька?

Заболотин пожал плечами. Мало ли, какими неизведанными путями прикомандировали «союзницу». На марше не до неё.

… История с «младшим лейтенантом Горечаной» получила своё продолжение уже после марша. Обходя лагерь, Заболотин после некоторых раздумий завернул «на огонёк» в медпункт и застал там, помимо самих медиков, обоих Краюх, Кротова из разведроты, радиста Севу, а кто-то, оказавшийся самым удачливым, успел выскользнуть из палатки и оперативно скрыться за санитарной «таблеткой» до того, как был идентифицирован.

– Так, – коротко и мрачно произнёс Заболотин.

Настроения устраивать разнос не было, поэтому «разборки» были отложены на потом, а в заявление Фильки Краюхина, что ему-де обрабатывали рубец, Заболотин даже сделал вид, что поверил.

В рекордно короткие сроки палатка опустела. Даже Бах, покрутившись вокруг девушки, счёл за лучшее временно исчезнуть из поля зрения командира батальона. Осталась одна Горечана, смущённая, вытянувшаяся при появлении Заболотина по струнке.

– Вольно, госпо… тьфу, младший лейтенант.

– В-виновата, сдарий командир, я…

– Георгий Никитович, – Заболотин снова задумался, на сколько лет девушка его младше – и младше ли вовсе? Взгляд у неё иногда становился слишком… взрослый. Так седые матери глядят, а не русокосые девчонки. И невольно внутри шевелится уважение.

– Хорошо, Георгий Никитович, – послушно повторила Горечана.

– Младший лейтенант, – задумчиво протянул капитан. – По-нашему что-то вроде прапорщика, верно?.. М-да. Срочно произвели? Давно служите?

Он ожидал неуверенного ответа, что, мол, полгода как закончила какие-нибудь курсы, но Горечана пожала плечами:

– Больше года.

– И что с предыдущим местом службы?

Конечно, всю эту информацию можно было прочитать самому, но Заболотину хотелось услышать ответы от девушки.

– Нет его больше. Всего нашего полка, – Горечана погрустнела, и даже это ей шло.

Дурдом.

В палатку заглянул Сивка, потоптался у входа, неприязненно покосился на девушку и подобрался поближе к Заболотину.

Горечана с любопытством посмотрела на мальчика, замялась на мгновенье и продолжила:

– Потом… переаттестация, дали звание и прикомандировали к вам. А что ещё делать?

– Ясно, – кивнул Заболотин и решил, что дальше, пожалуй, расспрашивать не будет. Она не «с улицы» – уже не так плохо, а остальное станет ясно исключительно после первого боя.

Сивка с независимым видом разглядывал обстановку палатки и столь же старательно не смотрел на Горечану, как она следила взглядом за ним.

Словно очнувшись от своих мыслей, девушка вздохнула и добавила в пространство:

– Всё равно, о поддержке вашей армии со стороны забольской можно не говорить. Какая поддержка, нас просто больше нет. Так, горстка… баловней жизни.

Заболотин хотел промолчать, но зачем-то ответил:

– Выринейцам не слаще.

Повисло вязкое, горьковатое молчание. А что тут можно было сказать? Заболотин ей не ухажёр и не брат, чтобы пространно утешать и обещать мир и процветание раскатанному двухлетней войной тонким слоем по осенней грязи Заболу. А что всякая сопливая дурь в голову лезет – так это просто потому, что все тут соскучились по женскому обществу. Физически, так сказать.

Заболотин повертел в руках кепку – уходить прямо сейчас было как-то неловко, а никому, как назло, в кои-то веки не требовался командир батальона «вот прям ща». Вот и оставалось только с преувеличенным вниманием рассматривать собственный головной убор. Аккуратно заштопанная во всех возможных местах, выцветшая солдатская кепка, с которой Заболотин прошёл сколько уж грязных военных дорог…

Раньше, будучи ещё совсем мальчиком, Заболотин мечтал не о такой кепке, он грезил, как и многие в его возрасте, голубым беретом ВДВ. Любил вечером, забравшись с головой под одеяло, крепко зажмуриться и воображать себя взрослым, сильным и очень-очень серьёзным, в тельняшке, камуфляже и с голубым беретом. Потрясающие картины рисовал в своём воображении будущий командир УБОНа: вот он возвращается домой ненадолго, усталый, только-только из госпиталя, на груди – орден, глядит строго на детей, а те с восторгом провожают взглядами его рослую фигуру, голубой берет и какой-нибудь именной кортик за поясом. Ранен, в своём представлении, Заболотин должен был быть исключительно в ногу, чтобы легонько прихрамывать при ходьбе, почти незаметно, а орден в фантазиях рисовался ну никак не меньше белого – офицерского – «георгия».

Эх, где теперь те воображаемые, дух захватывающие картины? Где доблестный десантник с лёгким ранением и орденом? Нога, конечно, болит, но это только раздражает, а до орденов уже дела нет – выжить бы.

В далёких детских фантазия война была тихой и вполне безобидной. Маленький наследник рода Заболотиных не знал тогда взрывов и метких снайперских выстрелов… Реальность оказалась злее, и потрёпанную кепку не сменить на новенький берет, а десять лет учёбы, службы и войны – на иную жизнь, да и не хочется совершенно.

– А тебя как зовут? – вдруг обратилась к Сивке Горечана по-забольски. Что-то странное промелькнуло в её взгляде.

Мальчишка сделал вид, что не расслышал и вообще увлечён разглядыванием «комплекта Б-2», и только на второй оклик нехотя обернулся.

– Сивый я, – с вызовом в голосе ответил он, словно ощетинившись на попытку подружиться.

– А я… – девушка отчего-то запнулась, – зови меня Ли… нет, Элей.

Сивка искоса на неё взглянул и отвернулся, пожав плечами.

Заболотин присел на койку, переводя взгляд с Горечаны на Сивку. Оба забольца и впрямь, даже при ближайшем рассмотрении, походили друг на друга, как брат и сестра. Только разница в возрасте… Никак не меньше десяти лет – многовато.

А ещё капитан ясно видел, что Эле хочется ещё что-то спросить, но сдерживается. Наконец, видимо, знаменитое женское любопытство победило:

– А как же родители тебя звали?

Лицо в момент обернувшегося пацана напомнило оскалившуюся крысиную мордочку, когда со зло искривлённых губ сорвалась фраза, которую уже считающий себя знатоком забольской речи, особенно в том, что касается непечатной её части, Заболотин целиком перевести не смог. Уловил только несколько словосочетаний и смазано – общий смысл. И первым делом Заболотину захотелось хорошенько выпороть маленького сквернослова, чтобы больше никогда не смел так выражаться в присутствии женщины.

Горечана, для которой забольский был родным, сначала вспыхнула, потом побледнела, но из палатки всё-таки не выскочила, и Заболотин строго прикрикнул на обоих:

– Хватит! Сивка, думай, при ком и как выражаешься!

– А что, выпорешь? – с вызовом спросил пацан, всё ещё похожий на злую крысу.

– Выпорю, – не обещающим ничего хорошего тоном подтвердил Заболотин. – Так, что сидеть потом не сможешь.

Некоторое время мальчишка сидел злым и встопорщенным, затем нехотя буркнул:

– Она сама нарвалась.

– Фраза «нарвалась по незнанию» не извиняет по большей части только сапёров, – отрезал Заболотин. – Госпо… Александра, не обращайте на него внимания. С манерами у него туго.

Сам же Сивка молчал и думал. Он и до этого, конечно, был на стороне русской армии – с тех пор, как понял, что не хочет больше убивать командира, а, наоборот, хочет быть и дальше с ним. Но вот только сейчас он в полной мере осознал и поверил, что Империя действительно пришла на помощь Заболу, а не вмешалась в чужую войну. Каким бы простым этот вывод ни выглядел, раньше это в голову Сивке не приходило, теперь же как-то вдруг «снизошло озарение», сродни тому, как, ломанувшись через лес в неопределённом направлении, выясняешь, что движешься строго на север точнее всякого компаса.

А эта Эля – почему-то – тревожила память смутными воспоминаниями. Неприятными – потому что Сивка запрещал себе их… вспоминать.

7 мая 2013 года. Забол, Горье

… – Но Выринея не хочет сейчас войны!

– И мы не хотим.

– Кто «мы»? Ай, к навкиной… бабушке. Ты же русский офицер.

– Я об этом тебе уже неоднократно твердил.

– С тобой даже о политике не поговоришь!

– Правда? Счастливая новость!

– Правда, правда… Если я правильно понимаю, эта нашивка свидетельствует, что ты в СБ имперской служишь…

– Ты имеешь в виду, в Лейб-гвардии?

– Ага, в ней. А разговаривать о политике с представителем Службы Безопасности, особенно на такую, как бы это… щекотливую тему, у меня желания нет.

– Что, есть, что скрывать?.. Я же просил!

– Да прости, я нечаянно! Привычка!

– И опять…

– Всё-всё, убрал! Я помню, что ты не любишь, когда тебя кто-то ла… трогает. Помню, видишь?

– Да тебя это вообще никогда не останавливало!.. Впрочем, и сейчас… Ти-иль! Это – уже слишком. Ещё раз палец окажется у моего рта – откушу!

– Хорошо, хорошо, впредь буду трогать исключительно нос!

– Ти-иль!

Далее последовала короткая борьба, завершившаяся уже на полу тем, что Сиф оказался внизу, а Тиль нависал над ним, корча зверскую рожу и упираясь ему в грудь коленкой.

– Вы проиграли, сдарий Сивый! Теперь я могу делать с вами всё, что мне заблагорассудится, идёт?

– Я задохнусь сейчас, сдарий… пушинка! Тебя это мало обрадует, я уверен, – прохрипел Сиф, которому старший друг показался очень тяжёлым.

Тиль немедленно скатился вбок и с трудом отбил очередную атаку Сифа:

– Стой, стой! Это уже было совершенно нечестно!

– Да ты!.. Ладно.

Сиф, почти не запыхавшийся, улёгся обратно на пол и раскинул руки в стороны, словно на пляже. Впрочем, он лежал как раз в солнечном пятне от балконной двери, так что можно было и «позагорать»…

Тиль уселся рядом по-турецки и откинул ото лба друга пряди чёлки:

– Я бы многое отдал, чтобы ты остался забольцем…

Сиф скосил глаза и обратил внимание на коробку, валяющуюся рядом с письменным столом. Какая-то неприятная мысль – это было заметно по лицу – вновь начала его терзать:

– Слушай, это что за коробка?

– Где? Эта? Это из-под чернил к принтеру. Они же периодически кончаются, вот я и закупаюсь.

– «Радужица»… Что-то знакомое.

– Это фирма такая, наша, забольская. Недорогая, вроде бы, – отмахнулся Тиль, но пихнул коробку с глаз долой под стол. По бледному лицу пробежала еле заметная тень.

– Ну, ясно, – не стал дальше развивать эту тему Сиф. Вместо этого он сделал вид, что собирается укусить назойливый палец Тиля, который неосторожно приблизился ко рту.

– Сив… Останься со мной, а? Плюнь ты на своего Заболотина… Останься… Ну не бросай меня! – Тиль заглянул мальчику в глаза, такой несчастный и пламенно желающий согласия, что Сиф на долю секунды испытал очень странное чувство. Он… заколебался?

Мгновенье спустя мир встал на место.

– Я на Евангелии присягал на верность его императорскому величеству, – медленно проговорил Сиф, не отводя взгляда. – Я его подданный. Офицер русской армии.

– Ну что ты понимаешь во всём этом! – чуть ни плача, воскликнул Тиль. – Я так не могу, когда ты – русский офицер!

– Я понимаю, что я не хочу быть клятвопреступником, – мрачно буркнул Сиф в ответ, и вдруг вопрос, который он старательно прятал даже от себя, вырвался, помимо воли: – Ты всё ещё… на «песке» торчишь?

– ПС – дарит счастье… Пусть и хреновое, – ответил человек-набросок, пряча глаза.

– Ты и сейчас, – скорее заключил, чем спросил Сиф.

– Ведь если ты уйдёшь, мы никогда больше не увидимся!

– Ну почему же… – пробормотал Сиф неуверенно.

– Потому что, – жёстко отрезал Тиль. – Не встретимся, уж я-то знаю. Только если ты останешься…

– Я не останусь. И вообще, у меня всего три часа включая время на дорогу было. Так что у меня осталось-то всего… – он взглянул на свои часы, – минут сорок в крайнем случае.

Тиль поник, наверное, жалея сейчас, что всё ещё «торчит на пике». Когда этот «пик» кончался, все эмоции словно туманом заволакивало, и становилось легче, много легче… Главное – правильно подобрать дозу, чтобы этот «откат» тебя не убил.

– А тебя теперь как зовут, Сив?

– Что удивительно – Сиф, – мальчик не сдержал улыбки. – Иосиф Бородин.

– В честь Великого князя, что ли?

– Можно сказать и так, – согласился офицерик, зевая. Лежать на полу было ужасно покойно, и вовсе не хотелось вставать, идти куда-то, о чём-то спорить…

В комнате было тихо, перекличка птиц за окном давно перестала цеплять слух, превратившись в незаметный звуковой фон. Время тянулось с неясной, пугающей скоростью – вроде бы стояло на месте, но где-то внутри ощущался его стремительный ход, словно ледяное течение под толщей тёплой и совершенно спокойной воды. Этот заповедный водоём свято хранил свои тайны, разлившись где-то посерёдке между Болотом Памяти и радужным Водопадом Будущих Надежд.

Тиль неожиданно выпрямился, спохватившись, что молчание растянулось уже минут на пять:

– Слушай… Это ведь это не твоё от рождения имя? – уточнил художник с таким видом, что чрезвычайная важность ответа была видна невооружённым взглядом… вот только её причины были непонятны.

– Наверное, – пожал плечами Сиф, хотя на спине это было не так-то просто сделать. Говорить о том, что то, прошлое имя совершенно точно звучало иначе, не хотелось. Прятаться за амнезией… ну, на что-то же она должна сгодиться!

– А фамилия?

 – Фамилия – точно. Ну, она вообще русская.

– Ну, не скажи… – о чём-то задумавшись, протянул старший товарищ. Словно неведомый автор наброска под названием «Тиль» снова взял в руки уголь и перерисовал лицо с новым выражением – задумчивым, что-то вспоминающим. – Не скажи, – повторил молодой человек.

– Что она не русская? Тиль, не смешно! «Бородин» на забольскую не тянет.

– Что именно на этом основании она не твоя. Видишь ли… – Тиль прикрыл глаза, как приспускают жалюзи – не до конца, но непонятно, видит человек-набросок что-то или нет.

Сиф нетерпеливо заёрзал на месте, поскольку Тиль замолчал довольно надолго.

– Что я должен видеть? – нетерпеливо переспросил мальчик.

– Когда мы тебя встретили, ты трепался по-русски так же чисто, как и по-забольски, – пояснил Тиль, ероша свои угольные волосы. То, что раньше робко звалось «небрежным хвостиком» теперь вовсе превратилось неизвестно во что рода «Я у мамы вместо швабры».

– Правда, по-русски? – глупо переспросил Сиф.

– И по-русски, и по-выринейски, кстати, тоже… А ты не помнишь? – озадачился в свою очередь художник.

– ПС, – коротко и мрачно пояснил мальчик.

Тиль пожевал свои тонкие белдные губы:

– Но я-то на склероз не жалуюсь… Хотя подожди. Ты бросил ведь?

– Ещё тогда.

– Может, это из-за этого… этих… психологической травмы? Ну, завязал резко, шок, ломка и всё-такое…

– Может, – согласился Сиф и прервал рассуждения на эту тему: – Неважно.

– Неважно, – подтвердил его друг и вздохнул: – То, что ты – русский офицер, так всё осложняет!

Сиф помимо воли бросил взгляд в сторону коробки из-под картриджей. Тиль недовольно завозился и задвинул коробку ещё глубже.

Надо было что-то сказать. Как-то озвучить то, что самопроизвольно зародилось в голове. Это понимали оба товарища… и молчали.

– Мне до выхода осталась четверть часа, – отстранённо, словно это вовсе его не касалось, оповестил Сиф, разглядывая свои часы. Офицерский хронограф, оттягивающий худую мальчишескую руку.

– А я портрет не окончил. И мы так и не попили чаю. А ещё Стефана Сергича на этот чай надо было бы пригласить – он ещё тот старикан, лично мне нравится, – сказал, чтобы просто что-то сказать, Тиль.

– Он ведь бывший сапёр? – уточнил фельдфебель, вспоминая проницательного старика. Ох, и дурак же он, Сиф, чего ему стоило не скрыть, а именно отбросить офицерские привычки, стать просто Сифом-Спецом, как с Растой и Кашей? Вовек бы сдарий Ивельский не догадался… Впрочем, у Сифа не было сейчас соответствующего настроения. Здесь, наоборот, всё напоминало ему о войне и заставляло напрягаться и вытягиваться по струнке.

– В прошлом он подрывник тот ещё, а вообще – знаменитый пианист. Видел его пальцы?

Сиф вспомнил удивительно длинные и тонкие, словно ветви сухого дерева, пальцы пенсионера. Пианист? Вполне возможно. Ведь пальцы могут только выглядеть столь хрупкими, кто знает, какая на самом деле в них заключена сила…

– А его ты тоже заставлял неподвижно позировать для твоих «военных хроник»? – губы маленького офицера помимо воли расползлись в улыбке, стоило такой картине нарисоваться в воображении.

– Не смешно, – на всякий случай обиделся Тиль. Сиф спохватился, что для художника каждая эмоция сейчас звенит во внутреннем оркестре чувств оглушительно. Обижаться и радоваться одновременно для него ничего не стоило. А уж контрастно, попеременно – тем паче.

– Я же не над тобой смеюсь, – на всякий случай объяснил мальчик. Тиль послушно закивал, но обиженное выражение лица человека-наброска никуда не делось. Видимо, на то, чтобы исправить этот портрет, неведомому художнику требовалось порою некоторое время.

– Нет, он сидел и пил чай, а я рисовал. Это от тебя мне нужна была смесь нетерпения, лёгкого раздражения и скуки одновременно, – раскрыл карты Тиль. Сиф поразился, как точно Тиль уловил то, что он чувствовал… и ему стало немножко не по себе.

– А… Да, конечно, – с некоторым трудом выдавил он и по давно укоренившейся привычке спрятал взгляд, переведя его на часы. О, оказывается, четверть часа – это очень короткий промежуток времени. – Тиль, мне уже точно пора.

С этими словами мальчик-офицер встал, одёрнул рубашку и впервые взглянул на Тиля сверху вниз. Уже ставшая родной угольная макушка – как будто Тиль нырял рыбкой в дымоход – вдруг уткнулась в подтянутые вверх колени. Беспокойные пальцы художника пытались ухватить воздух, но у них не удавалось победить газовую стихию. Трагикомичная поза и совершенно потерянный взгляд царапнули изнури грудную клетку Сифа… а он ничего уже не мог поделать. Включился непререкаемый рефлекс «командир велел», и оставалось только послушно надеть куртку и отправиться к трамвайной остановке.

– Пока… Тиль, – неуверенно сказал мальчик и сглотнул. Прощаться не хотелось, энтузиазма не прибавляло и то, что обещал ещё встретиться только разум. Сердце же не знало наверняка, поэтому не торопилось возражать или соглашаться, продолжая размеренно и почти незаметно стучать в ребра и гнать кровь вспять.

Тиль рывком вскочил на ноги и снова сгрёб мальчика в охапку, слегка закружившись на месте, словно не рассчитав движения.

– Эти твои погоны…

– Почему ты надел вчера красную футболку? – вырвалось у Сифа прежде, чем он успел хоть немного подумать.

Тиль медленно ослабил хватку и очень тоскливо вздохнул:

– Контраст – основа композиции.

Впрочем, он, кажется, прекрасно понял, что имел в виду Сиф.

– Ты хочешь знать более точный ответ? – на всякий случай спросил Тиль. Сиф представил себе это и вздрогнул под ставшими уже привычными «беспокойными ручками».

– Знаешь, – он всухую сглотнул, – наверное, нет.

Друзья постояли какое-то время молча, покачиваясь с ноги на ногу, словно баюкая друг друга, на пороге комнаты и коридора, и всё не решались сделать последний шаг прочь. В коридоре пол был выстлан линолеумом, и босые ноги Тиля на мгновенье прилипали к нему, производя характерный «липкий» шорох. Где-то над головами тикали весьма концептуальные часы – висящие против зеркала и идущие наоборот. Время отматывалось назад – тик-так… и Сиф неожиданно обратил внимание, что лицо Тиля стало совсем новым, другим. Таинственный художник-автор словно совершенно заново его перерисовал, потому что таким спокойным лицо раньше просто не могло быть.

– Теперь тебе легче? – спросил мальчик неуверенно.

– Наверное, я всё же смогу попрощаться, – Тиль разжал руки. – ПС – неоценимая вещь.

– Оценить её точно сложно… – Сиф содрогнулся, вспомнив всего лишь неясный отголосок своих ощущений во время голода-ломки.

«Тик-так», – напомнили часы, производя вместе с тиканьем ещё целый набор чуть слышных шорохов и щелчков. Казалось, внутри часов поселился настоящий сверчок.

– До встречи, – немного растерянно произнёс Сиф, вняв часам, и вбил ноги в кроссовки, не удосужившись найти ложечку для обуви.

– Уже? – обречённо, но довольно спокойно вздохнул Тиль и столь же растерянно и неуверенно ответил: – До встречи.

Сиф открыл дверь и шагнул за порог – точно с дерева прыгнул. Хотелось обернуться, но Сиф и так знал, что его друг стоит в коридоре и смотрит вслед. А лицо у него – как у потерявшегося ребёнка, этого не под силу скрыть даже ПС.

Сиф ускорил шаг и через ступеньку бросился вниз по лестнице. Когда почти не успеваешь отдавать команду ногам, куда наступать, и только надеешься, что нога не ошибётся на пять сантиметров, что ты не полетишь из-за этого кубарем, – некогда думать о лице Тиля. Некогда вообще думать, даже ступеньки не успеваешь считать – в конце концов, это просто чуть замедленное падение с лестницы.

Тиль был благодарен другу, что тот исчез решительно, без терзаний и раскачки. Долго провожать Тиль попросту не умел. И не любил – до сих пор с содроганием вспоминал прощание с Крысом. Они ведь думали – круче них нет никого на свете. Они ведь думали, что научились главному в этой жизни – убивать, не видя во враге человека. И вдруг одним махом их выбросило из войны прочь, и оказалось, что жить-то они и не умеют. Особенно – жить вне привычной стаи-семьи, где, пока ты сильный, за тебя порвут любому глотку.

Правда, если ты станешь беспомощным, тебя бросят, стараясь не глядеть в глаза, как оставляют уличного щенка, которого накормили сосисками, с которым поиграли, но взять не хотят или не могут. Но кто об этом думает, пока ты силён и крут, пока ты – названный брат и помощник атамана?!

… Они прощались ночью в «детской комнате» отделения милиции, в котором оказались, не успев уйти от ночной «облавы» на беспризорников. Впервые Стая расставалась, глядя друг другу в глаза, и никто из них не знал, что сказать. Той ночью один из них, Чук, просто и обыденно сошёл с ума. Ещё двоих потом увезли в больницу – по ним ударила ломка от сильных переживаний, а ПС уже давно неоткуда было достать. Крыс рыдал, уткнувшись в плечо Тиля, а Тиль… Тиль не знал, что можно ему ответить. Понёс какую-то чушь, заставил Крыса на себя обидеться. Думал, так легче будет… оказалось – тяжелее. До сих пор тяжело.

Им казалось – так не бывает. Война и жизнь для них были равнозначны.

Наутро им сказали, что война закончилась шесть месяцев назад.

… Скали не умеют прощаться. Хорошо, что Сивый ушёл решительно и быстро. А то было бы, как с Крысом. Навкино болото, а ведь Крысик тоже был белобрысым и маленьким! Случайность, судьба… или просто напомнил, и только поэтому возникла дружба?..

В принципе, Крысу всегда было далеко до своего предшественника. Он казался младше, хотя был, на самом деле, старше Сивого. Он не покорил Капа с первого взгляда, которому доверяли все Скали – знали, что Кап ошибается редко. Он только постепенно вошёл в Стаю, а не так, как Сивый – разом, тут же… и навсегда, несмотря на то, что пропал через два месяца.

Июль 2006 года. Забол, город Рата Пролыньской области. За два месяца до встречи Сивого с Заболотиным

Скальже Стая шла по улице безбоязненно, презрительно разглядывая немногочисленных оставшихся жителей. Характерный шакалий прищур – взгляд слабого хищника-падальщика на ещё более слабую жертву.

На тех, что постарше, – настоящий камуфляж, но цвета всё равно почти не разобрать. У всех оружие, его много, ведь это их единственная гордость.

Мирные жители глядят на них со страхом, не замечают даже, что самому старшему среди Скалей едва сравнялось шестнадцать.

У почти вдребезги разнесённого дома Скали вдруг останавливаются, показное презрение во взгляде сменяется любопытством: у дома стоит ребёнок, смотрит на Стаю исподлобья, даже не на Стаю, а в упор на Капа.

– Вы пришли отомстить гадам, разрушившим мой дом? – звонко спрашивает ребёнок.

Тиль, тринадцатилетний помощник атамана, невольно залюбовался смело выпрямленной спиной и такими знакомыми, злыми глазами. Глазами осиротевшего зверька, уже начинающего смутно осознавать, что он хищник.

Стая ждёт ответа своего атамана. Кап медлит, затем встряхивает головой и хохочет – зло, но весело:

– Мы пришли помочь тебе отомстить!

Скали по-звериному подхватывают смех, но пацанёнок их не боится. Стоит и очень по-взрослому думает над сказанным. Затем вскидывает голову, зеркально повторяя движение Капа, и смело отвечает:

– Ну, давайте, помогайте!

Тут Тиль не выдерживает и, взглядом испросив разрешение у Капа, подходит, берёт лицо мальчишки руками и долго глядит в смелые, хотя и покрасневшие от прошлых слёз, глаза. Потом снимает с плеча ремень и протягивает мальчику свой пистолет-пулемёт – у него их два, вполне можно поделиться. И говорит, кривя губы в улыбке:

– Это помощь раз.

К ним подходит Кап, бесцеремонно отодвигает Тиля и протягивает пацану ладонь, на которой лежат две молочно-белые капсулы:

– А это помощь два.

– И не смей больше плакать! – усмехнувшись, велит напоследок Тиль, и оба уходят. Стая уходит прочь от взорванного дома.

– Подождите! – кричит им мальчишка и бросается следом, сжимая в кулаке ещё незнакомые ему капсулы ПС, а подмышкой новое оружие.

Скали не оборачиваются, только Тиль на секунду бросает назад взгляд и вновь отворачивается, но этот жест выглядит… приглашающе.

– Разве вы не останетесь? – неуверенно спрашивает мальчик, нагнав Стаю.

Кап снова смеётся, и опять его смех подхватывают остальные. Тиль с улыбкой поясняет:

– Здесь тебе мстить некому. Но если хочешь, я тебе покажу, где и кому можно.

Мальчик колеблется – новые знакомые его пугают, но потом он откидывает русую чёлку ото лба и заявляет:

– Хочу, – коротко и просто.

Скали поглядывают на происходящее с любопытством, но шага не замедляют, а Тиль крепко берёт нового знакомого за руку.

– Тебя как зовут? – спрашивает мальчишка, для которого обмен именами – обязательный ритуал начала любой дружбы.

– Тиль.

– А меня…

Тиль мягко зажимает ему рот ладонью, слегка морщась, когда мальчишка его кусает, и поясняет, наклонившись, вполголоса:

– Неважно, как тебя раньше звали. А я тебя буду звать… – он окидывает оценивающим взглядом чумазую мордашку, – Сивым. Ты не против? – и отпускает.

Мальчик поднимает непонимающий взгляд на Тиля, и тот замечает, что серые глаза шальные, лихорадочные. Из них вот-вот выплеснется истерика – и, наверняка, не первая уже.

– У тебя в кулаке две белые горошины. Положи обе под язык, – приказывает Тиль нетерпящим возражений тоном. Когда гранулы исчезают во рту, он кивает удовлетворённо: – А теперь молчи и жди.

Ну, вот и всё. Действительно, остаётся только молчать и ждать. В конце концов, из Сивого выйдет отличный Скаль, дай только время. Ему будет некогда с ужасом думать, что родителей больше нет, некогда тосковать.

А уж отомстит он войне с лихвой, Тиль очень надеялся. Уж больно выделялся этот мальчишка и среди развалин, и среди обретённой Стаи: маленький, беленький, в бежевой, уже, правда, изрядно запачканной гарью курточке. А Тиль на контраст был падок и ничего не мог с собой поделать. Хотелось иметь этот «выделяющийся кусочек» у себя под боком…

7 мая 2013 год. Забол, Горье

Дверь в номер тихонько приоткрылась и вновь закрылась. Зашуршал опускаемый на пол пакет, негромкие шаги пересекли прихожую. Заболотин-Забольский погасил экран компьютера, повернул голову и хмуро вывел:

– Надо же, явился. Я уж думал, ты там ночевать остался.

Его ординарец вытянулся и прищёлкнул воображаемыми каблуками:

– Виноват, ваше высокородие. Опоздал на, – он мельком поглядел на свои часы, – четыре минуты.

– И всё же вернулся, что не может не радовать, – по-прежнему не очень радушным тоном отозвался Заболотин, встал, подошёл к мальчику. Тот, смущённый таким приёмом, лишь сильнее вытянулся, так что офицеру пришлось кивнуть: – Вольно, не на параде.

Сиф слегка расслабился и опустил плечи. Во всей позе сквозила неуверенность пополам с обидой: «За что вы так?» – ведь он же пришёл, и вообще, как можно думать, что он мог не прейти?!

– И не ври мне, что этот твой Тиль ничего подобного не предлагал, – с досадой продолжил свой монолог Заболотин. – По нему же ещё там это было видно.

– Я офицер русской армии, – сжавшись, ответил Сиф. И голос у него тоже был будто сжавшийся.

Минуты на две воцарилось молчание, затем полковник вздохнул:

– Верю, Сиф, – и, сделав строгое лицо, пригрозил: – Только не сутулься, а то по спине ка-ак огрею!

Маленький фельдфебель поспешно выпрямил спину, неуверенно улыбаясь, и вдруг спохватился:

– Ваше-скородие, я там чай по дороге купил, совершенно точно – настоящий забольский!..

– Тему мне тут не меняй, – не повёлся полковник, и Сиф снова сник. – Чай потом. А что касается твоего товарища… Тебя это может задеть, обидеть, даже разозлить, но я ему – не доверяю. И точка. У него глаза… сумасшедшие.

Сиф пришлось промолчать, потому что подмечено было верно.

– Хочешь отдохнуть – поговори с Алёной. Или своим Наде с Сашей позвони. Или дёрни Крома, спроси, как Кот. Вадим сегодня к нему заглянуть обещал после работы.

– А со взрывом тем вы выяснили что-то? – сглотнув, спросил Сиф, снова пытаясь сменить тему.

– Сам погляди. Вот он – клуб анонимных пацифистов, – Заболотин зажёг дисплей. На весь экран был открыт какой-то сайт под заглавием из трёх небрежно начертанных букв: «КМП».

– Клуб малоизвестных пацифистов, скорее, – «расшифровал» Сиф. – Это они?

– Они. Думают, что хорошо защитили сайт, но не учли, что у СБ есть свои… пути, – объяснил полковник, садясь перед компьютером. – «КМП» же зовётся и та группировка, о которой нам лейтенант Гасюх говорил. Да и обсуждение… конечно, слишком мало всего, да и «шифруются»… Но думаю, что они.

– И уже известно, кто… кидал? – в голосе Сифа мелькнуло беспокойство, но столь мимолётное, что могло просто показаться.

– У тебя такое лицо, будто ты подозреваешь собственную бабушку. Известен ник на сайте: Уйленшпигель. Вот и всё, фактически, в остальной сети никого подобного не водится. Анонимайзеры, как это теперь называется. Подставные сервера, виртуальные адреса и прочие гениальные изобретения человечества не позволяют вычислить точнее, – пожал плечами полковник и потёр лоб: – Давай сюда твой чай, не могу уже в экран пялиться. Обычными силами тут ничего не сделать, а пока местные СБшники раскрутят весь этот сетевой гордиев узел, пройдёт порядочно времени… Ну, где чай-то?

Сиф проворно развернулся и бросился в прихожую за коробкой. Не прошло и минуты, как загудел электрочайник, и вскоре забольский чай уже томился в кипятке, разворачивая туго скрученные листья. Заболотин вдохнул аромат и мечтательно заявил:

– Вернёмся – возьму отпуск, рванём к родителям. Будем любоваться деревенской жизнью, дышать свежим воздухом, и ты будешь мне каждый день заваривать чай.

– Ага, мне, значит, отпуск не полагается.

– Ну… – протянул Заболотин, изучающе поглядывая на своего ординарца.

Сиф повертел в руках коробку с чаем, вновь вспомнил Тиля… и с размаха опустил её на стол:

– В следующий раз заваривать будете вы.

Заболотин насмешливо приподнял одну бровь и прищурился:

– Что, серьёзно?

– Так точно, – отрезал Сиф. Тон был рискованным, но прежний разговор, про КМП, стал слишком… опасным. Не для Сифа, а для Тиля. Значит, новую тему надо во что бы то ни было развить – ярко. А, увы, самым надёжным способом на все времена оставалось вот так нарываться…

– Сейчас ещё зарычи. Тебе не хватает только банданы до полного возвращения к образу Сивки, – не сдержался Заболотин, хмурясь и досадуя, что обернуть всё в шутку не удастся.

Сиф взъерошил себе волосы и с боевым видом встретил строгий взгляд полковника, прекрасно зная, что этот взгляд – последнее предупреждение и предложение одуматься.

Но мальчик уже раздразнился и не собирался тормозить – и это помимо страха, требующего отвлечь Заболотина от загадочной персоны Тиля. Уйленшпигель, как же.

– Значит так, господин фельдфебель. Кругом марш и иди, проветрись, – прибегнул к крайнему средству старший офицер и, видя, что Сиф медлит, гаркнул: – Кр-ругом-арш!

Там, где глас рассудка уже замолчал, одна надежда на рефлексы.

Сифу ничего не оставалось сделать, как проглотить всё, что вертелось на языке, развернуться и выйти в прихожую. Точнее, развернуться, выйти в прихожую и там уже промолчать – ноги вынесли его из комнаты прежде, чем голова это поняла.

… – Ну и куда идти? – спросил себе под нос мальчик. – Что-то делать надо.

Идти к Алёне? А смысл? Она в этой ситуации не советчик. Сунуться к Великому князю? Дело точно последнее. Краюхи отпадают – за подобную информацию они его в обе щеки расцелуют. И, чуть посовещавшись, выложат всё подчистую полковнику, как старшему по званию.

Не то, не то, не то… Навкино болото, нету советчиков, а что делать – даже не представляешь.

Советчиков…

Советников…

Ну а что, собственно? Когда не знаешь, куда идти, ломишься наобум.

В коридоре царила совершенная тишина. Сиф шагнул вперёд и замер, не услышав своего шага. Ковёр проглотил звук и даже не облизнулся. Стараясь не вслушиваться в эту неестественную тишину, Сиф дошёл до четвёртого занятого русской делегацией номера и вдавил кнопку звонка, с облегчением услышав негромкую трель.

– Чем могу быть полезен? – дверь открылась, и на пороге появился старик-советник. – О, господин фельдфебель! По делу? Да проходите, проходите.

Словоохотливость настолько контрастировала с обычной манерой поведения старика, что Сиф слегка затормозил, но решился и переступил порог.

– Идёмте, – ещё раз позвал советник, не обращая внимания на нерешительность гостя. Сиф послушно прошёл внутрь и свернул в спальню, которая более напоминала кабинет.

Старик прикрыл за ними дверь и сел в кресло, кивнул на второе. И замолчал, прикрыв глаза. Сиф сел и, в ожидании каких-то слов советника, принялся его разглядывать.

Раскосые глаза, жидкие седые волосы, плоский нос и широкие скулы. На затылке блестящая лысина, похожая на католическую тонзуру. Этакий Соловей-Разбойник на пенсии.

– Я слушаю, – вдруг произнёс старик, не открывая глаз.

– Мне нужен… совет, – неуверенно ответил Сиф и снова замолчал, тщательно сглатывая, поскольку горло совершенно пересохло.

– Ну что же, говорите, – чуть заметно кивнул старик и приоткрыл глаза. Сверкнули из-под век живым чёрным блеском зрачки. – На то я и советник.

И Сиф внезапно выпалил всё то, в чём боялся даже себе признаться:

– В покушении я подозреваю своего друга.

– Уверен? – помолчав, спросил Соловей-Разбойник словно бы издалека. Казалось, он  погружён глубоко в себя и спрашивает просто так.

– Почти полностью. Да и он это косвенно… подтвердил.

– Но косвенно, – старки снова закрыл глаза, словно ответ Сифа его расстроили. – А прямо спросить вы испугались?

– Ну… Да, – кивнул Сиф, хотя этот ответ дался с трудом.

– А зря. Друзей надо спрашивать сразу же и прямо, – строго сказал старик и вновь замолчал, замерев.

Сиф заёрзал в кресле и, когда молчание затянулось, сбивчиво попытался то ли объяснить, то ли оправдаться:

– Я… Мы поговорили-то – ну, нормально, а не в два слова – с ним сегодня впервые. И вряд ли ещё увидимся, – и пристыжено опустил голову, стараясь скрыть краску. В кабинете царил полумрак, да и старик сидел с закрытыми глазами, но всё равно мальчику показалось, что советник видит всё, даже заалевшие уши.

– А командиру своему сказать не хотите, потому что боитесь за друга, – тем временем не спросил, а констатировал Соловей-Разбойник.

Сиф принялся разглядывать вычурный узор на ковре, понимая, что ответ тут даже не требуется.

Ромбик, ромбик, какие-то непонятные вьюны-цветы, похожие на сказочные фигуры: петуха с ослиной головой, лопоухую собаку, глазастого зверька вроде обезьянки…

– Спрашивается, что же делать господину фельдфебелю, которого мучают совесть, потому что он утаивает важное от своего командира, и, в то же время, страх за судьбу друга… Хм. И силён страх?

– Мой друг… он, ну, не наркоман, но… То есть… – Сиф окончательно сбился, сглотнул и попытался ещё раз: – Он «торчит» на психостимуляторах. Таких, знаете… Правда, неважно. Ещё мы… то есть, Тиль в детстве бандитствовал. И сейчас он… – мальчик замолчал, осознав, что сболтнул лишнее. Он не планировал называть имя и уж тем более говорить «мы».

Впрочем, этот проницательный старик сам бы догадался.

– Но тебя гораздо больше беспокоит именно главное – покушение.

– Именно, – не стал отпираться Сиф.

– Это похвально, что ты не хочешь предавать доверие друга, – медленно произнёс Соловей-Разбойник, затем открыл глаза, и Сиф поёжился под строгим взглядом. – Но и скрывать важное нельзя.

– Я всё равно не скажу, – упрямо дёрнул головой мальчик, вкладывая в эти слова всё своё упрямство. Не подведёт, не предаст. Даже если для этого придётся врать… командиру.

Старик что-то совсем не торопился отвечать, только медленно кивнул, но Сиф подумал, что кивнул советник скорее каким-то своим мыслям. Прошло несколько минут, и мальчик начал терять терпение. Казалось, разговор уже никогда не продолжится: тишина, полумрак, разгоняемый в углу неярким светом торшера – в выходящее на север, да к тому же ещё и задёрнутое шторой окно солнце не заглядывало, – и таинственный узор на ковре… Стоило ли вообще сюда идти? Уверенность Сифа начали подгрызать червячки-сомнения. Чтобы не растеряться окончательно, юный офицер напомнил себе, что пришёл он сюда за советом, а без оного уходить просто глупо.

Нет, зачем он вообще сюда полез? Кто его просил? Больше всего Сифу сейчас хотелось плюнуть на происходящее, попрощаться и быстро уйти, убеждая себя, что и так сделал для Тиля всё возможное. Но даже от одной такой мысли Сиф уже чувствовал себя предателем, поэтому медлил и сидел, наблюдая за беспорядочным танцем тополиной моли вокруг торшера. Тополей, насколько мальчик помнил, вокруг гостиницы не было, но моль это ни капли не смущало, знай себе прыгает, трепеща крылышками.

– Вы обещали совет, – с трудом порвав прочно охватившее комнату молчание, сказал Сиф.

Соловей-Разбойник приоткрыл глаза, оглядел мальчика и качнул головой:

– Вы, господин фельдфебель, невнимательны. Я уже дал вам этот совет, – и, словно потеряв интерес к происходящему, снова закрыл глаза.

На этот раз Сиф твёрдо решил не отступаться и тут же спросил:

– Какой?

Старик тяжело вздохнул:

– Друзей надо прямо спрашивать. Дружба кривды и тем паче лжи не любит.

Сиф вздрогнул: уж слишком созвучно с его собственными мыслями прозвучало второе. Это как раз и была главная беда его дружбы с Растой и Кашей…

Соловей-Разбойник, словно перехватив эту мысль, кивнул и открыл глаза:

– Спросите вашего друга прямо, – тон советника вдруг стал требовательным и даже повелительным. – Никакие другие советы здесь неуместны. Вам всё ясно, господин фельдфебель?

– У меня имя есть, – с вызовом ответил Сиф, с трудом согнав с языка привычное «Так точно».

– У меня тоже, представьте себе, – улыбнулся самыми уголками губ старик. И, помедлив, представился: – Аркадий Ахматович Одихмантьев.

– Иосиф Бородин.

– Вот и познакомились, – кивнул Аркадий Ахматович. – Итак, Иосиф, вам ясен мой совет?

– Ясен, только вряд ли я ещё встречусь с Тилем, – неохотно буркнул Сиф.

Всегда проще согласиться и найти десятки причин не делать так в случае чего, чем прямо отказать. Это только в книжках герои знают наперёд, понадобится ли совет.

– Учтите: я молчу ради того, чтобы дать шанс вашей дружбе. Но только до тех пор, пока это не угрожает жизни людей. То есть до следующего покушения. И это, надеюсь, вам тоже ясно?

– И на том благодарствую, – вспомнил любимый язвительный ответ командира Сиф. – Разрешите… откланяться.

– Идите. Помните о нашем договоре. У вас, я чувствую, не так уж и много времени осталось – зато точно ясно, что делать. Ведь вам требовалось именно это?

Сиф, который успел уже встать и направиться к порогу, замер, прислушался к своим ощущениям и признал:

– По большей части за этим.

– Тогда до встречи.

– До свидания, Аркадий Ахматович, – вежливо наклонил голову Сиф. Манеру поведения почти целиком определяют привычки. А привычки с таким требовательным воспитателем, как полковник Заболотин-Забольский, не заставляют себя долго ждать.

В другой комнате было неожиданно светло – горел верхний свет. Сиф несколько раз сморгнул, прежде чем привык, и обернулся. Пожилой советник по-прежнему сидел в кресле и провожать, видимо, не собирался.

Ну, как хочет.

Мальчик вышел из номера, прислонился в коридоре спиной к стене и задумался, переваривая совет и мысленно примеряясь к нему.

Вот почему именно Тиль? Да хотя бы кто ещё из Стаи – не так тошно было бы. А теперь… Или в кратчайший срок переубедить Тиля, или… Сиф даже скривился от досады, представляя, как Одихмантьев сообщает Великому князю, что в покушениях участвует здешний друг Сифа – а он тут такой один, поймут безошибочно, кто. И как Тиля берут под белы ручки и…

– Ничего совет не помог. Стало только хуже. Времени – с навкин хвост, чтобы что-то предпринять, – сообщил Сиф пейзажу с каким-то горным видом, который взирал на него с противоположной стены. Мальчик вообще любил мыслить вслух – звучание собственного голоса успокаивало и создавало иллюзию диалога с кем-то умным.

Не дождавшись ответа от фотографии, Сиф подумал и добавил:

– Может, завтра уже произойдёт следующее покушение.

Пейзаж и на этот раз многозначительно промолчал.

– Ну и молчи, – хмуро бросил Сиф, отворачиваясь. Он знал, что глупо разговаривать с фотографией, но хотелось нагрубить кому-нибудь и через это ощутить свою точку опоры в мире.

До чего здорово было бы сейчас встретиться с Тилем и сказать ему строго так, взросло и, может, немного по-книжному: «Не стоит баловаться с сомнительными группировками, бросай ты это дело, пока чего не случилось».

– Не стоит… Пока чего не случилось, – даже повторил вслух маленький офицер. Да, звучит здорово. Одна беда – и настроение опять поползло из мечтательного на землю, как улитка с фонарного столба – Тиль на это только жалобно улыбнётся и с тоской вздохнёт: «Выринея ведь тоже хочет мира!»

От мыслей Сифа отвлекла мельтешащая перед глазами моль. Мальчик сердито отмахнулся от неё и строго заявил:

– Тополей здесь нет, и тебе быть не положено.

Моль целым облачком взметнулась вокруг него, щекоча кожу. Её таким заявлением было не смутить.

– Вот ты всё прыгаешь, трепыхаешься, а я совсем… в навкином молоке, – сделал ещё одну попытку укорить насекомых Сиф, но столь же безуспешную. Для них вся жизнь была проста и контрастна: живы, день, ночь, ещё один день – здорово. Есть еда – хорошо. Светильник, приманивший их своим светом, обжёг крылья – вот вам и внеочередная ночь, уже навсегда. Как всё просто.

И до чего сложно жить человеку. Даже на войне ещё остаются рядом товарищи – новый цвет полосатой зверюшки по имени жизнь.

… Маразм всё это. Некогда разводить тут философию. Надо попытаться связаться с Тилем, плюнув на всё. Сиф уже достал было из кармана телефон и изрядно помятую визитку, как трубка завибрировала, «запела».

– Да? – мельком глянув на смутно знакомый, но не определившийся номер, спросил мальчик.

И, как гром с ясного неба:

– Сив, ты можешь никуда завтра не идти?! – голос Тиля был совсем непривычный. Кажется, художник паниковал.

Конечно, мысль мгновенна. Но иногда её опережают – видать, но распоряжению Сверху.

 

Глава 5(11). Авантюрист

10 мая 2013 года. Забол, Горье

Человеку знакомо множество бросающих в дрожь описаний заката: «кроваво-красное солнце», «багровый шар, заходящий за горизонт», «объятое огнём небо» – никогда писатели не жалеют красок для создания подобного пейзажа, как правило, ещё и «исполненного предчувствием беды». Издавна, с удивительным единодушием люди считают тревожным закат багряный, алый, малиновый – словом, возьми любой оттенок красного, получишь необходимую картину. Хотя, по сути, предчувствия беды здесь никакого нет. Просто человек видит конец – дня, солнца. И, конечно, смерть светила всегда будет вселять в сердце определённую тревогу.

Но возьми цвет, более близкий к жёлтому, тот же рыжий – и человек вздохнёт уже спокойнее. Чем ближе закатные краски к естественному, в людском представлении, «солнечно-жёлтому» цвету солнца, тем спокойней кажется солнечная смерть…

Нынешний закат не был багровым, пунцовым, кумачовым, червонным, «чёрмным» или карминовым. Он не имел ничего общего с рубинами, раскалённым металлом, гранатами, малиной, вишней, киноварью, кровью или, на худой конец, томатным соком и спелыми помидорами. Это просто был тёплый янтарный свет, взмывающий над крышами домов и расцвечивающий небо очень спокойными рыжими, как котёнок, красками. Георгий Заболотин-Забольский, полковник Лейб-гвардии Российской Империи, сидел на балконе в гостиничном номере и разглядывал столицу Забола с высоты третьего этажа и естественной возвышенности, на которой был построен гостиничный комплекс. А ещё офицер с досадой думал о переговорах с Выринеей и Заболом, о том, что ничего не выходит, потому что все три стороны напустили туману и ждут, пока кто-нибудь в этом тумане заплутает и с криком: «Ло-ошадь!» случайно откроет свои намерения и козыри.

Пока что не нашлось ни одного Ёжика, который бы это сделал, поэтому переговоры зашли в тупик. Россия готова была чуть-чуть уступить и дать решать Заболу. Забол был готов чуть-чуть уступить требованиям Выринеи. Выринея, опасающаяся напрямую ссориться с Российской Империей, под чьим протекторатом находился Забол, тоже была готова чуть-чуть уступить, если Россия надавит. Но ведь Россия решила дать возможность решить Заболу, а тот решил… С мёртвой точки дело сдвигаться не хотело, обосновываясь на ней со вкусом и надолго. И всё это приходилось выслушивать ему – полковнику Лейб-гвардии, не любящему ни политику, ни дипломатию, ни долгие пустопорожние разговоры. Хотите, не хотите, сворачиваются у вас уши трубочкой сразу или только через пару часов – извольте слушать, господин Заболотин-Забольский… В силу того, что вы считаетесь непосредственной охраной ведущего переговоры Великого князя и отлучаться от него не смеете, кроме тех случаев, когда князь находился под непосредственной опекой братьев-Краюхиных.

Тяготы дипломатических передряг не искупил вчерашний, с русским размахом отпразднованный День Победы – с парадом, речами и вечерними посиделками в номере у князя. Потому что после праздника ещё тяжелее было с утра тащиться в посольство…

От всех этих мыслей полковнику захотелось найти где-нибудь в небе луну и немного на неё повыть. Особенно оттого, что в комнате за стеклянной дверью на диване сидел и разговаривал по телефону его ординарец. Говорил, а в то же время одной рукой, морщась и шипя, смазывал рану у загривка – след выстрела снайпера из местной радикальной группировки, которую сам ординарец окрестил «Клубом Малоизвестных Пацифистов», хотя как на самом деле расшифровывалась аббревиатура КМП ни ординарец, ни офицер не знали.

– Си-иф! – позвал полковник, обернувшись через плечо. – Если это Кром, то дай сюда!

Ординарец перестал мазать, прикрыл рукой трубку и возмутился:

– А можно я про Кота спрошу?!

В свои пятнадцать лет, ординарец позволял себе иногда похамить обожаемому командиру. Впрочем, в относительно вежливых пределах и по поводу.

На этот раз поводом стал кот по имени Кот, оставшийся в Москве скучать по этой отчаянной семейке «Заболотин и Сиф». Вадим Кром, друг Заболотина, ежевечерне делал крюк, возвращаясь с работы, и заходил кормить «наглого огромного зверя»… Доля истины в добродушном ворчании Крома была: Кот действительно хвастал нетипичными для домашних кошек размерами. А ещё Кот, разумеется, обладал ничуть не заниженным самомнением, хитрым умом и обаятельным коронным видом «Покорми-ите голодного котёнка…»

В общем, Вадиму было нескучно, а вот сам зверь действительно тосковал по хозяевам.

– Сиф, ну дай ты трубку! – во второй раз попросил Заболотин, добавляя в голос армейской жёсткости. На этот раз Сиф решил послушать беспрекословно, и вскоре допрос с пристрастием на тему: «Ты котика не оставил умирать с голоду?» был повторен уже старшим офицером.

Где-то ближе к концу допрос прервался вежливым вопросом появившегося рядом Сифа:

– Ваше высокородие, а можно я прогуляюсь с Тилем?

Заболотин пообещал Вадиму перезвонить, отложил телефон и, медленно проговаривая слова, спросил:

– Ты… в своём уме?! – он ещё раз оглядел одетого в гавайскую рубашку и бежевые бриджи ординарца и вывел: – В своём. Чужой ум был бы… просто был бы.

– Так можно я уйду гулять с Тилем? – стараясь, чтобы голос звучал бесстрастно, повторил вопрос Сиф.

– По приветам от КМП соскучился?

Сиф явственно содрогнулся и аккуратно повёл плечами. Ранение – глубокая царапина – подживало, но болезненных ощущений пока меньше не становилось. А обкалываться обезболивающим Сиф не хотел – с его-то повышенной чувствительностью к подобным медикаментам. И после одного раза сознание-то потерял…

– Не, не соскучился, – голос у мальчика сел, как всегда, когда Сиф волновался. – Просто… ну, неужели нельзя просто погулять?!

Заболотин долгое время не находил, что ответить, затем молча махнул рукой. У него не было сил спорить с мальчиком, упрямством ничуть не уступающим ему самому. В конце концов, последние двое суток КМП «косило под ветошь», не шевелилось и, вроде, никакой новой пакости не задумывало. Так может, обойдётся?

Сиф почуял перемену, неуверенно улыбнулся и движением головы испросил разрешения удалиться.

Заболотин вздохнул и кивнул.

– Вали хоть до утра, – разрешил он уже в спину Сифа. – У меня нет желания с тобой припираться.

– Да я часа на два! – излишне поспешно откликнулся юный фельдфебель. Боялся, что командир передумает. – Всё равно про утро вы вряд ли всерьёз…

– Бегом марш! Через два с половиной часа начинаю волноваться! – окончил разговор Заболотин, не скрывая улыбки. В конце концов, пусть погуляет мальчик. Если он не в офицерской форме, значит, ему это тоже всё до смерти надоело и хочется развеяться. В таком случае – почему бы и нет? Тиль же – его старый друг…

Примерно таким путём Заболотин-Забольский старательно себя убеждал минут пять, что поступил правильно, но внутри всё равно колом вставало недоверие к этому Тилю. Непредсказуемый, наглый, со странностями – в общем, Шакал, каким мог вырасти и Сиф. Скальже Стая – кучка детей, возомнивших, что единственное достойное занятие на войне – убивать всех без разбора.

Впрочем, ничего уже было не поменять, потому что Сиф в это время спешил в сторону трамвайной остановки. А ещё через десять минут он вместе с Тилем шагал по какому-то переулку, разглядывая восьмиэтажки по обеим сторонам.

– Ты уверен? – вновь жалобно спросил Тиль.

– Я ответил уже раз так сотню! – унимая своё волнение, заверил мальчик. – Только умоляю, не забудь!

– … Что тебя зовут Спец, и что ты хиппи, – тихо пробормотал Тиль, послушно кивая. Может, он и казался другим людям неадекватным, но прекрасно понимал: от его действий и слов зависит судьба идущего рядом с ним мальчика. Если Хамелеон поверит, что Спец – это просто малолетний хиппи, то всё хорошо. Если же он каким-то чутьём сумеет связать этого Спеца с юным офицером русской Лейб-гвардии Иосифом Бородиным, то обоим друзьям грозит нешуточная опасность. Тиль не хотел об этом думать, но понимал, что Леон может легко убить любого, кого посчитает опасным для КМП.

Сиф же покусывал губу и пытался представить, что его там ждёт. Может, не стоило всё-таки соваться в самую пасть?.. Но нет, стоило, что бы ни случилось – стоило, потому что бросать Тиля Сиф был не намерен. Друга надо вытащить из КМП, а значит, надо узнать, откуда его вообще вытаскивать.

… Друзья, взглядами подбадривая друг друга, спустились в полуподвальное кафе, и в помещении сразу же наступила тишина.

– Тиль привёл к нам новенького? – стоящий за стойкой человек затушил сигарету и вышел навстречу. У него был хриплый, будто бы с мурлыкающими интонациями голос, цепкий взгляд и прищур снайпера. Сердце Сифа сделало кульбит, словно он находился на линии огня. Неприятно заныла под бинтами спина.

– Хамелеон, это Спец, – объявил Тиль, с уважением наклоняя голову в знак приветствия. – Мой друг и… хиппи.

Кто-то захохотал, и Сиф стремительно обернулся на звук.

– Что случилось? – он нашарил взглядом всё ещё хохочущего мужчину, и добавил, дерзко повысив голос: – Повтори анекдот, посмеёмся вместе!

И замолчал, радуясь, что говорит по-забольски без акцента. Остальные, впрочем, тоже напряжённо замолчали.

– Разве хиппи не пацифисты? – как-то неуверенно хохотнул всё тот же мужчина с чёрной щетиной и крашенными в красный короткими волосами.

– А кого отпацифиздить? – немедленно отозвался Сиф. – Это я мигом. Я по этому спец!

– Что, правда? – глотая часть гласных, спросил Хамелеон.

– Я по всему спец, потому что меня Спецом зовут, – Сиф почувствовал, что с этими людьми лучше играть маленького петушка. На него уже многие глядели со снисходительным одобрением.

– Но ведь хиппи против насилия, – словно охотник, загнавший зверя в ловушку и теперь наслаждающийся видом, сообщил Хамелеон.

Не верит? Это ожидалось.

– А кто здесь говорит о насилии? Но если человек не может достичь гармонии, а может сильно навредить другим, то…

– То ему можно помочь добраться до гармонии левой в челюсть? – уже без прежнего ехидства усмехнулся крашеный мужчина.

– То его можно только пожалеть, дети мои, – возвёл очи к потолку Сиф, сложив руки на животе на манер «киношного» англиканского священника.

После этого недоверие в глазах Хамелеона не исчезло окончательно, но он слегка кивнул, показывая, что принимает мальчика на некий испытательный срок.

Тиль, заметно напрягшийся в начале разговора, расслабился и присел за первый попавшийся столик с совершенно измученным видом:

– Леон, – жалобно произнёс он, – ты меня до трясучки таким приёмом доведёшь!

– А что, ты опасался, Уйленшпигель? – мурлыкающим тоном осведомился Хамелеон. – Чего же опасался наш маленький художник?

– Мало ли, что взбредёт в твою голову… – уже жалея о сказанном, пробормотал Тиль.

– Вы слышали? Он сказал «взбредёт»! – в притворном возмущении воскликнул Леон, и все вокруг зашумели, старательно выражая недовольство. По ощущениям Сифа, Хамелеона здесь почитали, уважали, боялись, но мало кто по-настоящему любил.

Но Леон, похоже, был сегодня в хорошем расположении духа. Он снова закурил и, не дожидаясь какой-нибудь ответной реплики, вернулся к барной стойке. Сиф оглядел уже изрядно задымлённое помещение и чуть не рассмеялся, представляя, что устроит ему командиром, учуяв запах табака на одежде. По меньшей мере, никогда уже не отпустит гулять с Тилем…

Тем временем Тиль пришёл в себя и вздохнул свободнее, когда последние любопытные взгляды исчезли. Может быть, новенький мальчик и интересовал ещё кого-то, но пока все придерживали любопытство при себе. Хотя бы, потому что Леон заговорил, подёргивая сигаретой в опущенной руке.

– Сегодня, понятное дело, никаких особых дел мы обсуждать не сможем, – растягивая одни и глотая другие гласные, протянул он, с небольшими модуляциями, на одной ноте. – Нечего тревожить новичка знаниями, которые ему пока не полагаются.

Крашеный мужчина, тот, что расхохотался, узнав про хиппи, фамильярным тоном выкрикнул:

– Слышь, Леон, а у тебя никак паранойя!

– Когда имеешь дело с русской Лейб-гвардией, помимо воли становишься мнительным, – холодно отрезал Хамелеон. Тон его напоминал тон верховного жреца, в чьём могуществе кто-то из младших посмел усомниться.

– Да что они могут сделать?!

– Ну, например они взломали наш сайт. И успели изрядно набраться информации, не правда ли, наш гений веб-программирования? – уничижительный взгляд Хамелеона остановился на взлохмаченном очкарике лет двадцати пяти, похожем на вечного студента: долговязый, сутулый, с кожей, изрядно сдобренной порцией подростковых прыщей, и неуверенными сиротливыми усиками. Под взглядом Леона парень съёжился и принялся нервно протирать заляпанные очки краем рубашки.

– Я… больше атак не повторялось! Я регулярно проверяю! – поспешил заверить он.

– Вот и умница, Гений, – неожиданно ласково промурлыкал Хамелеон. – Так держать. Ведь они не дураки, чтобы повторно ломать сайт… Так что, как видите, кое-что имперцы делать могут!

– Но мы же сбили одного из них вчера! – снова возразил кто-то из угла. Сиф, чтобы не показаться излишне любопытным, не стал вглядываться. – Уж это-то на них должно подействовать лучше попытки подрыва!

«Никакой попытки подрыва не было», – хотел возразить Сиф, но вовремя сдержался. И так взгляд Леона то и дело возвращался к нему. Подрыва не было, ведь Хамелеон не дурак, чтобы устраивать международный инцидент с убийством самого Великого князя. Это был всего лишь знак, демонстрация силы…

Но свою осведомлённость показывать здесь совершенно точно не стоит. Это собрание – мишура и видимость, в настоящее положение дел вряд ли Хамелеон посвятил хоть кого-то из присутствующих… Нет, наверняка все проблемы Хамелеон решает с каждым в личном порядке. Потому что происходящее выглядело по меньшей мере… несерьёзно. Кружок дореволюционных анархистов какой-то, а не радикально настроенная группировка.

– Да, был ранен один из сопровождающих, – подтвердил тем временем Хамелеон, втянул носом дымок от своей сигареты и огляделся по сторонам: – Но беда в том, что, кажется, это их вовсе не поразило.

Тиль ещё крепче сжал руку Сифа. Ему совсем не нравилось, как произнёс последние слова Хамелеон, но Сиф ничего не мог сказать так, чтобы его услышал один Тиль. Пришлось просто сжать руку в ответ. Художник ойкнул, и Сиф поспешил ослабить хватку.

– А это правда, что имперцы взяли нашего снайпера? – спросил сидящий с Тилем за одним столиком молодой человек в кожаной бандане. В данный момент он с одержимостью фанатичного противника курения давил окурок в щербатой пепельнице, поэтому лишь мимолётно поднял взгляд на Леона.

Зато остальные тут же взглянули на Хамелеона, подтверждая свой интерес к данному вопросу.

– А ты не смотришь телевизор? – усмехнулся Леон, которому, Сиф был готов дать «честное офицерское», было приятно внимание десятков глаз.

– А что, этому ящику нужно верить? – с насмешкой поинтересовался человек в бандане.

– Иногда там показывают правду. Снайпера взяли, но ведь он ничегошеньки не знал! Пришли люди, заплатили деньги, дали цель, ушли люди. Что за люди – непонятно. Всё! Какое разочарование! – Леон проглотил чужую насмешку, посчитав ненужным отвечать на такое. – Особенно разочаровалась имперская охрана, ведь они даже подняли на уши милицию!

Члены КМП расхохотались. Сиф тоже неуверенно улыбнулся, но, правда, по другому поводу. Знал бы этот самодовольный Хамелеон, что, вот, среди присутствующих прямо-таки настоящий агент Лейб-гвардии!.. Самовольный, правда.

Левое ухо заранее обречённо заныло, осознавая, что с ним будет, когда командир узнает.

– В общем, недооценивать Россию не стоит. Она упряма в желании подчинить Забол и сделать его своей пешкой в очередной военной игре. Посол не обратил внимания на угрозу жизни своих сопровождающих, не правда ли… – взгляд Леона пробежал по присутствующим и надолго остановился на Сифе. Мальчик беспокойно заёрзал, стараясь вновь вернуть себя в состояние расслабленно-созерцательное, но скрывающее в глубине искру вызова, задора. Состояние, свойственное Спецу, задумчивому юному хиппи. Оно было для Сифа естественным, как дыхание… как чёткая офицерская собранность.

По лицу Леона промелькнула череда мимолётных выражений, словно он спорил сам с собой и взвешивал, как поступить, но затем взгляд сместился на Тиля.

– Не правда ли, Уйленшпигель?

– Откуда я могу это знать? – поразился художник и часто заморгал, словно у него внезапно заслезились глаза.

– Да ниоткуда, в общем-то, – уже равнодушнее отмахнулся Леон. – Предлагаю считать, что с официальной частью покончено. Сегодня мы ничего не обсуждаем и продолжаем праздновать великую победу одной армии над другой, которую с таким восторгом и размахом все отметили вчера. Эй, как ты там назвался… Спец! Ты выпьешь со мной за великую смертоносную армию?

Сиф застыл, мучительно колеблясь. За Победу выпить он был просто обязан, как офицер. Но ведь он хиппи и категорически не может принять тост за армию, не перевоплотившись в офицера окончательно! А ещё и попробуй отговориться аргументом, что дома его за выпивку будет ждать трёпка… Это будет самое ужасное.

– Я… – он на подозрительно деревянных ногах подошёл к Леону, понимая, что оставаться на месте совсем не стоит.

– Неужто хиппи не выпьет, потому что он маленький? – рядом неведомым образом оказался тот крашеный с чёрной щетиной и опустил свою тяжёлую руку на плечо мальчика.

– Хиппи – не выпьет, потому что он не пьёт за смертоносную армию! – решился Сиф, отчаянно цепляясь за формулировку отказа.

– Какие принципы! – Леон благодушно засмеялся. – Где же тебя откопал наш тихоня-художник?

– Мы с ним давным-давно знакомы. Просто встретились, поскольку меня занесло в Горье, – осторожно ответил мальчик, помня, что есть люди, чувствующие в словах ложь.

– Слушай, Спец, – неожиданно принял заинтересованный вид Хамелеон и расстегнул ворот клетчатой, как у ковбоев в фильмах, рубашки. На «шариковой» цепочке, вроде такой, на которую вешают на шею бэйджи, болталась тщательно закрытая плоская коробочка, которую Леон взял на ладонь и легонько подбросил. Под коробочкой и цепочкой ненадолго показались шрамы, каких Сиф просто не смог спутать ни с чем другим: шрамы от пуль.

– Раз уж ты тут такой крутой хиппи, тебе знакомы вот эти штучки? – Леон откинул крышку, и Сиф застыл, как будто на краю обрыва. Сантиметр вперёд – и пропасть. Синевато-белые капсулы равнодушно поблёскивали разноцветными бликами, сохраняя при этом свою холодную белизну.

– А ведь это сильная штука, – словно извиняющимся тоном выговорил Сиф, про себя досадуя на севший голос. Никогда ещё шалящие связки его так не раздражали.

– Ну, бывает слабее. Тебе, выходит, знакомо? Ай да хиппи!

Сиф сглотнул, глядя, как свет от цветных ламп рассеивается в табачном дыму, раскрашивая серые клубы синим и красным. Люди рассредоточились по залу кафешки, негромко и вполне буднично переговариваясь, как давно знакомые люди. Некоторые, правда, садились или вставали поближе к Леону, чтобы видеть продолжение истории с новеньким, но и любопытство их было самым обыденным. «Вот вам и вселенское зло», – озадаченно и даже разочарованно подумал мальчик. На улице такие люди не вызвали бы особых взглядов.

– Леон, ты обещал мне, – жалобно попросил Тиль, подходя к Хамелеону и не сводя глаз с коробочки. Хамелеон рассмеялся, вновь закрыл коробок и потряс, слушая, как гремят внутри капсулы со знаменитым психостимулятором.

– Между прочим, психиатрам подобное этому, – он постучал ногтём по пластмассовой крышечке, – отпускают в малых количествах, как препарат для лечения и обследования. Так что мои руки, можно сказать, законно-чисты.

– Леон! – тихо повторил просьбу Тиль. Внутри человека-наброска почти погас огонёк, став вяло алеющим углями. Леон с наслаждением встретил просящий взгляд и с показной медлительностью вновь открыл коробок.

– А ты разве заслужил, Уйленшпигель? Вот новенький хиппи… – командир КМП с видом вселенского провокатора поднёс коробочку буквально к носу Сифу. На несколько ударов сердца мальчик ощутил старый давящий голод, мир устремился в бесцветие, и смертельно захотелось послушно протянуть руку.

Он уже поднёс пальцы к коробку под одобрительным взглядом Хамелеона, как по толпе прокатилось испуганное и отчего-то морское: «Полундра!».

– Что? – рефлекторно захлопнув крышечку, спросил Леон.

– Утекаем, – ёмко ответил крашеный, пробираясь к выходу в хозяйственные помещения.

– Вот болваны, навкины дети, – выругался Леон и прибавил несколько слов покрепче. Сиф же решил последовать совету крашеного и устремился к выходу. На несколько минут воцарилась возмущённая кутерьма, поскольку на пороге показались представители милиции – не то, чтобы особо рьяные, но «довольно недовольные». Пока они, полные профессионального интереса после праздника, пытались разобраться, что за подозрительный шум в кафе, которое, согласно объявлению, закрыто с восемнадцати ноль-ноль до двадцати трёх тридцати и почему-то на обеденный перерыв, на улице каким-то чудом оказался Сиф. Оглядевшись, он с радостью заметил рядом Тиля и с испугом – продолжающего как ни в чем не бывало улыбаться Леона.

– Куда это ты заторопился, хиппи? – полюбопытствовал тот.

– Дышать свежим воздухом, – упавшим голосом ответил Сиф. Под бинтом напомнила о себе спина, так что захотелось скривиться и зашипеть – мальчик резко дёрнулся, когда поднимался по ступенькам.

– Да, в кафе действительно душновато, – согласился Хамелеон, бодро шагая рядом с Сифом. За ними потащился Тиль, робко напоминая, что Леон обещал кое-что дать ему.

– А ты разве заслужил? – строгим родительским тоном повторил вопрос Леон и остановился как вкопанный. Остановились и два друга, хотя больше всего Сиф сейчас хотел схватить Тиля за руку и дать дёру.

Хамелеон постукивал пальцем по коробочке и выжидающе глядел на мнущегося Тиля, который, как зачарованный, не сводил с его пальца взгляда. Сиф поёжился и невольно сделал шаг назад. Повадки Хамелеона странным образом напомнили ему привычку командира останавливаться и вот так вот ждать ответа.

– Ну? Не заслужил…

– Ну… Я, вот, Спеца привёл… Он неплохо в оружие разбирается… – неуверенно возразил Леону Тиль.

– Наконец-то я это услышал, – немедленно объявил Хамелеон, забрасывая коробочку под воротник рубашки. – Хотя странно было бы, если бы он не разбирался…

С этими словами резким движением командир КМП рванул за Сифов ворот, с треском отрывая несколько верхних пуговиц. Под гавайкой в свете уличного фонаря хорошо стал виден бинт. Сиф дёрнулся вбок, уходя от захвата – на одних рефлексах, к этому его ещё Кондрат приучил – но не преуспел, потому что спина взорвалась болью, и стало не до того: застыл, хватая ртом воздух и давя жёгшие глаза слёзы.

– Ты, Тиль, не заслужил, – Леон не выпускал ворот, глядя, как с жёлтого в свете уличного фонаря лица хиппи-офицерика сходит вся краска, а плотно сжатые губы пытаются подавить скулёж.

Борясь с собой, Сиф стоял неподвижно – до него с трудом долетали слова Хамелеона.

– Не заслужил! – продолжал тот громче и яростнее.

– Но…

 – Потому что привести Лейб-гвардейскую ищейку мог каждый дурачок, вроде тебя, за дружбой не видящий погон и офицерского удостоверения на имя Иосифа Бородина! – на одном дыхании выговорил Леон, смешно завышая голос и становясь от этого похожим на истерящую женщину. Цепкие пальцы выцарапали из внутреннего кармана, нашитого на Сифову гавайку, белую – гвардейскую – офицерскую книжечку. – Ого, фельдфебель! У тебя влиятельные покровители? Больно молод и глуп!

Сифа само собой бросило вперёд, предостерегающих рук Тиля он даже не заметил. Опять говорили рефлексы военного времени.

– Я сам дослужился!

Сиф не раздумывал, не рассматривал противника насчёт весовой категории, не просчитывал нужную траекторию атаки. Он просто выхватил белую корочку и тут же ушёл в сторону, как некогда в драке с Гавом. Вторая рука ухватила за что-то и, по сигналу шестого чувства, сжалась в кулак. Натянувшаяся цепочка впилась в ладонь… А потом Леон тоже отскочил, на цепочке выскочил зажим, и, когда Сиф потерял равновесие и упал, по пустынному тротуару покатились белые горошины. Тусклый блеск Сифом был замечен тоже на рефлексах, только поэтому, наверное, мальчик и успел откатиться в сторону, а пуля надёжного русского «макара» с забольским глушителем не обрела ожидаемой жертвы. Тиль глядел на происходящее широко распахнутыми глазами, не пытаясь издать ни звука или отойти. Впрочем, даже с забольским глушителем выстрел прозвучал достаточно громко для пустынного переулка, и все трое услышали, что к ним кто-то бежит… Два следующих выстрела раздались почти одновременно.

Сиф почувствовал мощный удар в грудь, так что перехватило дыхание. Будто молотком всмятку разбили грудную клетку. «Ранен?» – мелькнула неуверенная мысль, в то время как тело заученно откатилось в сторону, вскочило и без сил рухнуло обратно, вниз. Кислород в лёгкие не проходил. Мир мерцал, скрываясь в красных пятнах. Кашляя – во рту появился солёный привкус, Сиф поднялся на четвереньки – вслепую – пошатнулся и встал. «Для убитого я двигаюсь слишком… просто двигаюсь», – радостно заключил он, в перерывах между попытками вдохнуть, и, не раздумывая, бросился вдоль по улице. Ну, ему показалось, что бросился – на деле удавалось неловко хромать. Он ещё успел заметить, как баюкающий руку Хамелеон свернул в переулок, но тут сбоку раздался крик, и принадлежал он точно не Тилю:

– Си-иф! Подожди!

Из-за угла выбежала Алёна. Сиф уставился на неё так, как если бы девушка на его глазах спустилась с неба. Мелькнула мысль, что это с чего-то пошли галлюцинации – вон, Алёна мерцала, то исчезая в заволакивающей мир темноте, то снова появляясь…

– Ты… откуда здесь? – стараясь втолкнуть в лёгкие побольше воздуха и при этом говорить членораздельно, спросил Сиф. Ни то, ни другое до конца не удавалось – от каждого вдоха мир заволакивало пеленой от боли, словно что-то там, внутри, раскололось, и острым краем впивалось в лёгкие.

– Ты… Мы… Я… – Алёна тоже запыхалась и никак не могла связно объяснить. – Опять ты… в неприятности?

Сиф с удивлением отметил, что для раненного в грудь он чувствует себя подозрительно хорошо. В смысле – он вообще жив. Рёбра саднило, навевая мысль о кузнечном молоте, до сих пор не удавалось полноценно вдохнуть, но… не было самой раны, если не считать, конечно, «драного», наверняка разошедшегося по швам загривка, который пульсировала болью не хуже груди. Чувствуя весь торс стеклянным, от любого неудачного вдоха готовым развалиться на две саднящие половинки, мальчик стоял и силился понять: что же это тогда было, если не выстрел?

Сиф сделал ещё несколько шагов по инерции, затем окончательно остановился. Алёна поравнялась с ним, и они некоторое время молчали, глядя в никуда. Потихоньку Сиф начал получать от тела иные сигналы, кроме того, что грудь и спина болят, и осознавать мир целиком, а не осколками мозаики. От остановки закололо в боку, перед глазами плясало пятно от фонаря – оказывается, уже стемнело. Сзади слышались торопливые шаги, Хамелеон благополучно исчез из виду, а Алёна только-только перевела дыхание.

Мир в свете пронзительно-ярких, по-столичному, фонарей казался набором нелепых плоских декораций, и Сиф от этого почувствовал беспомощность – словно пытаешься перекроить спектакль по своему вкусу, когда сценарий уже утверждён. Вот шаги приблизились, и тело испуганно само рванулось вперёд, но безуспешно: чьи-то руки крепко сгребли мальчика в охапку, холодя шею рифлёной рукоятью пистолета, так что Сиф не мог даже пошевелиться. Грудь пронзило болью, сердце сбилось с ритма и начало динамить удары, изредка торопливо навёрстывая упущенное. А потом одна рука догнавшего, сжимающая СПС, убрала пистолет в кобуру и крепко схватила Сифа за ухо.

– Это что за балаган, а? – рыкнул сердитый полковник.

Сиф ещё попытался шагнуть вперёд, но ухо не дало. Боль в грудной клетке потихоньку проходила, если дышать аккуратно и неглубоко.

– Это кто стрелял? – чуть более спокойно повторил Заболотин.

– Хамелеон, – Сиф, наконец, замер и привстал на цыпочки, чтобы облегчить участь уха. – Зато я теперь хорошо знаю, как выглядит он и ещё несколько людей из КМП!

Увы, к его удивлению, сообщение не произвело на командира должного эффекта. Никто не торопился Сифа хвалить за находчивость, да и ухо оставалось в тисках чужих пальцев.

– Пошли, – сердито бросил старший офицер и потянул за многострадальное ухо. – Цел?

– Ай, – скривился Сиф. – Уже нет. Ухо скоро станет совсем… ослиным…

– Что вполне подходит такому ослу, как ты! – отрезал Заболотин, но ухо отпустил и взялся за локоть, так что Сиф ещё раз скривился и втянул голову в плечи.

Полковник с Сифом и Алёна, которая испуганно держалась сзади, вернулись к месту драки с Хамелеоном. По асфальту всё так же были рассыпаны белые капсулы, Тиль даже не пытался их подобрать, деревянным истуканом застыв на тротуаре. Из кафе шума больше не доносилось, где-то рядом гудели на проспекте машины. Заболотин толкнул Сифа к Тилю и приказал:

– Рассказывай. Пока милиция до нас добирается…

При виде друга Тиль ожил и потянулся было к рассыпанному ПС, но Сиф, на ходу собрав волю в кулак, молниеносно наклонился, сгрёб гранулы и ссыпал обратно в коробочку, которую немедленно отобрал командир.

– Я попал на собрание КМП, и Хамелеон в какой-то момент меня сумел раскусить, – в самых общих чертах рассказал Сиф. – И стрелял. И сбежал.

– И дураком оказался ты, – подвёл итог Заболотин, наклоняясь к «макару» Хамелеона, но руками его трогая. – Но дураком, оставшимся целым, как я вижу.

Сиф провёл рукой по груди и окончательно убедился, что раны нет. Выстрелом пропороло гавайку напротив одного из двух внутренних карманов – по касательной. В кармашке лежало что-то твёрдое, что, по-видимому, и приняло весь скользящий удар. Сиф достал металлическую иконку-складень Рождества с тропарём на второй половинке и с удивлением уставился на вмятину почти по центру. Так вот куда пришла пуля!

– Ого! – смягчился Заболотин. – Неслабо приложило. Синяк обеспечен, горе ты моё луковое, – но тут же вновь нахмурился и проворчал: – Полез в авантюру, чудом уцелел, ничего не дал и ещё стоит, светит красным ухом.

– Но я видел Хамелеона!

– Спасибо, теперь мы все поверим в его существование! – язвительно ответил Заболотин. – Если вообще есть такие, кто не верил.

Сиф совсем понурил голову, вертя в руках иконку, и робко сказал:

– А у Тиля теперь крупные неприятности. Его Хамелеон теперь просто убьёт.

Полковник взглянул на Тиля, словно впервые его увидел, и недовольно, но на самом деле стараясь показаться строже, чем есть, сказал:

– У милиции он будет в безопасности, пока всё КМП не переловим.

– Но ваше-скородие! – взмолился Сиф.

– А что ты предлагаешь?

– Не знаю, – упавшим голосом признался мальчик, чувствуя себя на редкость никчёмным. Его «авантюра» ничего, кроме опасностей и проблем другу не принесла. Действительно, что даст внешность Леона? Объявить его в розыске – так он перекрасится, пострижётся, и уже не узнать. Снять с пистолета «пальчики»? Это даст информацию, только если Хамелеон уже как-то и когда-то засветился. Ну и при проверке подозреваемых.

Вот бы имя знать… Но увы, автографа Хамелеон не оставил.

Сиф совсем погрустнел, особенно увидев, как Тиль испуганно-удивлённо озирается, вообще не понимая, что происходит.

– Да выше нос, – смягчился Заболотин. – Пусть Тиль просто уедет куда-нибудь, пока мы тут с КМП разбираемся, и все дела.

– А можно, – Сиф поднял голову, – сейчас Тиль с нами отправится? Ведь вы же говорили, что он должен выбрать… И мне кажется, он выбрал…

– Что я выбрал? – удивился Тиль.

– Но ведь ты не вернёшься больше в КМП? – с надеждой спросил Сиф. – Леон тебя убьёт!

– Леон меня убьёт, да, – печально согласился художник.

– Значит, ты с нами? – Сиф с трудом удержал торжество в голосе.

– Но ведь Империя…

– … стремится развязать войну, знаю, слышал! Тиль! – Сиф взял друга за руку и умоляюще поглядел ему в глаза. – Никто не хочет войны, правда! А чего добивается Хамелеон на самом деле – я не представляю, но явно не мира с Россией – такими-то методами!

– Но он достаёт мне ПС, – опустил голову Тиль. – Я без него не выживу, ты сам знаешь!

– Выживешь, – лицо Сифа застыло железной маской. – Я выжил, и ты выживешь. Это Леон свёл тебя с ума! Это так подействовала эта отрава, которой он тебя пичкает!

– То есть я псих, да?!

Сцепиться друзьям помешал не поскупившийся на тумаки полковник. Растащив, он неслышно выругался и рявкнул:

– Прекратить!

Сиф моментально вытянулся по струнке, да и Тиль удивлённо замер. Заболотин оглядел обоих и удовлетворённо вывел:

– Уже лучше. Ещё что-то сказать не хотите?

Сиф с Тилем переглянулись и промолчали. Художник не знал, что тут говорить, а Сиф, может, и хотел бы оправдаться, но, глядя на командира, не решался даже рот больше открывать.

Алёна созерцала происходящее в немом изумлении.

… Вскоре вместо милиции здесь была группа «безопасников», часть из которых Заболотин явно знал, вспышки фотоаппарата, и Сиф, поёжившись, скрылся от лишнего внимания за надёжной спиной командира, предоставив ему самому пересказывать, что произошло. Сам Сиф занялся аккуратным изучением собственной грудной клетки на предмет дырок и прочих нарушений целостности – давно пора, но было страшно.

Полковник Заболотин-Забольский не был бы собой, не разберись он со всеми вопросами в кратчайшие сроки. Сиф только определился, что переломов нет, выдыхать может легко, а вот вдохи приходится делать по чуть-чуть, как, отвлекая его от этого важного занятия, командир прищёлкнул пальцами над ухом:

– Эй, очнись! – потом помолчал и спросил уже тихим, отнюдь не «армейским» тоном: – Рёбра-то целы?

– Целы, – как можно увереннее отозвался Сиф. – Так, простой синяк. Пройдёт.

Заболотин покачал головой, но не в его обычаи было «кудахтать» над травмами. Вместо этого полковник коротко бросил:

– Ну тогда идёмте, вон, Алёна уже заждалась, – он кивнул на созерцающую в немом изумлении происходящее девушку. Та, видя, что на неё все смотрят, пожала плечами и провела рукой по голове, приглаживая постепенно, но неумолимо отрастающие волосы. Этим жестом она напомнила кого-то Сифу, и немного задумавшись, он почти воочию увидел мощный, бритый налысо череп и руку Кондрата, зачёсывающую назад несуществующие волосы привычным жестом длинноволосого человека. Сравнение было настолько несуразным – Алёна и Кондрат – что Сиф замер, пытаясь понять, откуда оно вообще взялось.

– Я… с вами? – вдруг прервал молчание Тиль. Он выглядел, пожалуй, напуганным.

– С нами, с нами, – кивнул Заболотин так, как будто речь шла об очевидном и давно решённом. – Уверен, и у меня, и у Краюхиных найдутся с десяток вопросов к тебе. Ты же ответишь на них?

Тиль огляделся по сторонам, словно в поисках выхода, но, не найдя даже мысленно зелёной таблички с надписью «Выход. Exit», обречённо кивнул.

Заболотин без лишних слов пересёк улицу. Брови его строго сошлись на переносице, поскольку офицер вновь перебирал произошедшие события. Угадав это по спине и походке, Сиф безрадостно пошёл следом, за ним поплёлся и Тиль, похожий на школьника-переростка, застуканного завучем за курением в туалете и теперь конвоируемого на воспитательный разговор с директором. За их спинами мимо промчались несколько машин, и ещё долго вдалеке громыхала доносящаяся из них музыка.

Весь путь сначала до автомобиля, потом «на колёсах» до гостиницы необычная компания проделала молча. Алёна хоть и была порядком озадачена произошедшим, но не задавала вопросов, вполне законно рассчитывая, что разговор Заболотина с Тилем всё прояснит. Полковник перебирал события и думал, что же из случившегося может выйти путное. Удручённый Сиф осваивался с ноющими рёбрами и обзывал себя полным дураком, совершающим потрясающие глупости. Сплошная это была «печаль», как он называл такие ситуации… Тиль же всё никак не мог понять, бояться ему или, наконец, успокоиться, и на всякий случай опасливо косился на Заболотина.

В гостинице полковник, а за ним и оба растерянно-мрачных друга, без лишних слов поднялись прямо в номер к Великому князю. Это обстоятельство только ухудшило и без того безрадостное настроение Сифа: значит, вместо тихой, семейной трёпки его ожидает прилюдный «разбор полётов». Да ещё и во главе с князем…

Лицо Иосифа Кирилловича, кстати, яснее ясного говорило, что князь думает об авантюрах, и от этого взгляда хотелось сразу же расхныкаться: «Больше не буду-у!»

Если кто-то и не выказывал горячее желание устроить воспитательную трёпку – то это были Краюхи. Лёша даже подмигнул юному офицеру, мол, держись.

Советник князя, казалось, тихо дремал в уголочке, секретаря видно не было. Что же, их ведь произошедшее не касается…

Когда все разместились – Сифу и Тилю сесть никто, правда, не предложил, Иосиф Кириллович выжидающе поглядел на мальчика:

– Итак, а теперь рассказывай, Сиф, всё по порядку.

– Только потом расскажи́те, откуда взялись вы с Алёной, – повернулся Сиф к командиру. Тот кивком пообещал, и юный фельдфебель, аккуратно вздохнув, принялся рассказывать всё с самого начала: как решил побольше узнать о КМП и Хамелеоне; как у них с Тилем возникла бредовая идея, которая, к слову, могла бы и прокатить – чтобы Сиф под видом старого друга Тиля попал на собрание КМП… Тиль подтвердил, что был абсолютно уверен: Хамелеон не мог, ничего не зная, заподозрить!.. Но, видимо, что-то он знал. Потом Сиф рассказал, как всё удачно началось и как Леон испытывал его тостом за армию; как пришла милиция, как он, Сиф, воспользовался суматохой и попытался улизнуть; как Хамелеон его догнал и разоблачил, увидев бинты, а затем и офицерское удостоверение.

– Потом он выстрелил в меня, но промахнулся, а выстрел услышали его высокородие и Алёна, – сумбурно закончил Сиф и вынул из кармана рубашки иконку с вмятиной почти посередине. Его в который раз пробрал озноб, стоило представить выстрел.

– У нас в семье вместе с иконкой передаётся предание, что она убережёт носящего её от смертельного выстрела, – вдруг тихо сказал Заболотин. – Впрочем, Сиф не первый, у кого пуля вместо сердца иконку находила. Там в левом углу вмятина ещё осталась?

– Осталась, – присмотревшись, подтвердил мальчик, не к месту вспомнив, что эта иконка передаётся в семье Заболотиных от отца к сыну.

– Ладно, обсуждением семейного предания займётесь позже, – нетерпеливо прервал Великий князь. – Я хочу узнать мнение Филиппа о произошедшем.

Краюха помялся и широко улыбнулся:

– А что, на мой взгляд, всё не так уж и трагично. У нас есть приблизительная внешность и отпечатки пальцев этого вашего Хама-и-Леона. И место встреч КМП, пусть теперь и бывшее – это тоже неплохо! А ещё у нас появился Тиль, который что-то, да знает, – тут бывший снайпер развёл руками и посерьёзнел: – А вот насчёт самого поступка Сифа…

Сиф виновато втянул голову в плечи и тихо охнул, поскольку и грудь, и спина не преминули о себе напомнить.

Филипп же покачал головой и окончил уже невесело:

– … Ввязаться во всё это – ладно, но никого не предупредить – это уже хуже. Сиф, ты представь, как бы к этому Кондрат отнёсся! А ведь хитрить тебя учил точно не… Георгий Никитович.

– И долго мне ещё именины буду поминать? – проворчал себе под нос Заболотин.

Сиф вновь осторожно вздохнул, припоминая Кондрата, но в памяти всплывали только бритый череп и сиплый голос, зовущий Сифа Маськой – Мелким, Малышом по-забольски. Всё, дальше память тонула в тумане.

– Авантюра действительно в стиле Кондрата, – вдруг подал голос Алексей. – Но исполнение хромает в стиле, ты уж, Сиф, прости, девятилетнего Индейца.

Сифу захотелось крепко вмазать Лёше от разочарования. А сперва показалось, что Краюхи на его стороне…

– Всё, ребёнка опустили ниже плинтуса, – вновь вмешался Иосиф Кириллович, сдавшись чувствам крёстного. – Вон, покраснел пятнами. Предоставим воспитание господину Заболотину, а сейчас вернёмся к вопросам, связанным с КМП…

Тиль, почувствовав себя в центре всеобщего внимания, поёжился и опустил голову, чтобы не встречаться взглядом с присутствующими, которых он, признаться, побаивался. В братьях-близнецах художник безошибочно распознал далеко не простых бойцов. А на Великого князя, которого опасался сам Леон, Тиль вообще не рискнул поглядеть, даже краешком.

– Тиль, вопрос первый: у вас имя есть? Нормальное? – произнёс Заболотин, невольно вспоминая, как Сиф, ещё когда был Сивкой, крысился на каждое упоминание имени.

– Анатоль Скалеш, – Тиль поглядел на Сифа, ища поддержки. Тот тут же среагировал:

– Ваше высокородие, вы обещали рассказать, как вы оказались… там.

– Ах, да, – с видимым неудовольствием согласился Заболотин. – Это всё Алёна. Столкнулась с господином Ивельским на улице, когда ходила кое-кому за новым тюбиком мази, поскольку этот кое-кто расходует эту мазь весьма щедро.

Сиф возвёл глаза к потолку, умудрившись при этом манёвре как будто совершенно случайно поглядеть на Алёну. С того момента, как он, «уплывая» от обезболивающего, поцеловал её, прошло два дня, но что же случилось и как на это реагировать, оба не знали. Приходилось делать вид, что этого вовсе и не было.

Только вот звонить Расточке – почему-то стыдно.

– … Вот господин Ивельский как раз первым и заподозрил неладное, когда узнал, что ты ушёл к Тилю, – тем временем рассказывал Заболотин. – И это он посоветовал на всякий случай подежурить в районе того кафе. Как видишь, он оказался прав.

Сиф кивнул, гадая, откуда Ивельский мог узнать, где их искать. Тиль сказал? То есть, Ивельский в курсе насчёт КМП? Но тогда… Додумать мысль не удалось, поскольку, закончив рассказ, Заболотин вновь принялся за расспросы:

– Кто вам господин Ивельский?

– Сосед, – пожал плечами Тиль.

– Он забрал Тиля из приюта, – вставил Сиф.

– А тебя, Сиф, – командир нахмурился, – не спрашивали. Пока. Так что учти: до следующего замечания.

– Да, конечно, – буркнул Сиф беззвучно.

– А так называемый Хамелеон? – как ни в чем ни бывало продолжил Заболотин.

– Он меня спас! – с вызовом ответил художник, вскидывая на полковника глаза – большие, тоскливые, но не напуганные.

– Вот этим он спас! – не сдержался Сиф и швырнул командиру коробочку Леона.

– Кругом шагом марш, – совершенно обычным, спокойным голосом произнёс Заболотин, ловя коробочку в полёте. – И к нам в номер. Берёшь пакет с порционным льдом, заворачиваешь в полотенце и прикладываешь к синяку. Понял?

– Так точно, ваше высокородие, – Сиф с хмурой физиономией кивнул Тилю и вышел. Правда, к себе он пока не пошёл, прислонившись спиной к стене рядом с номером князя. Было обидно вылететь с самого начала расспросов, но промолчать он действительно не мог… И ослушаться, остаться, начать «качать права» – тоже.

Нет, ну что за отвратительная цепочка событий и достойный её финал! Сиф погрозил кулаком лампе, будучи не в силах погрозить Леону. Лампа равнодушно промолчала.

– Зато Тиль теперь с нами, – старательно поднимая себе настроение, сказал вслух Сиф.

Даже если эта фраза и помогла, то незаметно. Уж слишком жалобно глядел на него Тиль, когда полковник начал свой «допрос».

– Дядьке положено сурово выглядеть, – не сдался мальчик, продолжая себя убеждать в том, что финал у случившегося вполне ничего. – Ничего, Тиль его узнает поближе – и успокоится…

Тут в коридор вышел старик-советник. Он аккуратно закрыл за собой дверь и укоризненно покачал головой:

– Ай-ай-ай, молодой человек.

– Чего? – тут же буркнул Сиф.

– А ведь вас попросили пройти в номер, – напомнил Одихмантьев. – Что же вы стоите?

– Там Тиль как? – вместо ответа спросил мальчик, мотнув головой в сторону двери.

– Господин Скалеш разговаривает с Георгием Никитовичем. Совершенно спокойно, – голосом подчеркнув последнее слово, уведомил Соловей-Разбойник.

Сиф вздохнул и нехотя поплёлся к их с командиром номеру. Одихмантьев шёл рядом и первым остановился неподалёку от двери. Сиф помимо воли тоже замедлил шаг и выжидающе поглядел прямо в раскосые глаза советника:

– Что такое?

– Я не знаю всех подробностей с этим КМП, да и не моё это дело. Но мне всё же хочется знать: как вы думаете, куда деваться вашему другу?

– То есть как это – куда? А сдарий Ивельский? – удивился Сиф и застыл, вспомнив, что Ивельский, скорее всего, знает о КМП. Не напугает ли его Леон?.. Но ведь Ивельский – офицер в отставке! В представлении Сифа, офицеры были бесстрашны. Все, поголовно.

– В своё время вам понадобился мой совет, и, я гляжу, из-за него или нет, но та проблема решилась. А теперь вы не просили моего совета, но я всё же скажу: негоже бросать друзей, Иосиф. Втянули в авантюру – помогите выбраться на твёрдую почву.

– Авантюру… – буркнул Сиф сердито и отвернулся. – Да он не маленький же!

– Ну… – таинственно протянул Одихмантьев, – как желаете.

И, повернувшись, ушёл к себе в номер. Сиф поглядел вслед, вздохнул, открыл дверь и качнулся с пяток на носки, оставаясь на пороге. Почему все сошлись на мнении, что произошедшее – авантюра? Дурацкое какое-то слово. Детское.

– Вот увидишь, – обратился к своему отражению в зеркале Сиф, зайдя в прихожую, – я ещё узнаю, кто такой Леон. Я обязан узнать! – руки сами собой сжались в кулаки, что означало, что отступать Сиф не намерен ни при каких обстоятельствах. – Командир ещё оценит эту «авантюру»…

В номере было пустынно и тоскливо. Диван показался жёстким, остывший чай – слишком крепким, небо за окном чересчур тёмным. И с какого конца подступиться к задаче разузнать всё про Хамелеона – было совершенно неясно.

Сиф побултыхал чаем в чашке и с отвращением вдохнул молочный запах. Сейчас он казался тошнотворно-приторным… как те белые чудо-пилюли, что остались у командира.

Хоть бы снова… попробовать.

От собственной мысли Сиф вздрогнул: неужели этого хочет он? Он – офицер Лейб-гвардии!..

Только отчего-то обычная мысль его не пристыдила. Всё равно очень хотелось. Всего одну штучку. Просто заново попробовать, каково это, и хотя бы на миг отрешиться от всех проблем и, главное, переживаний…

– Придурок! – стукнул Сиф ладонью по столу, так что чашка подпрыгнула и упала набок. Чай вытек из неё янтарной лужицей. Заболела ладонь, заныл загривок.

Сиф тщательно вытер салфеткой чайную лужу, потом унёс чашку и чайник в ванную комнату и вылил остатки чая прямо в раковину. Пока вымыл посуду, мысли успокоились, а мир перестал казаться таким уж безрадостным и бесцветным. ПС уже не хотелось больше всего на свете, даже полцарства за капсулу показалось некоторым расточительством. Мальчик умылся и окончательно прогнал тоску, придирчиво разглядывая себя. Порванная гавайка, ссадина на щеке – приложился об асфальт во время «акробатических номеров» с Леоном, и, ко всему прочему, лицо обиженного ребёнка. Стыд и позор!

Юный фельдфебель переоделся в зелёную форменную рубашку – не парадная, помять можно не бояться – мокрой рукой пригладил торчащие во все стороны светлые вихры, вытянулся, стараясь не заострять внимание на протестующей спине. Поглядел ещё раз в зеркало – другое дело. Хоть самому себе честь отдавай, да больно вид что-то замышляющий. Хитроватый, одним словом.

Так и было: пока Сиф приводил себя в порядок, голова его напряжённо работала, так что даже волосы немножко поднимались дыбом, и, глядя в зеркало, мальчик уже знал, с чего начать. Может, всё тоже самое собирается проделать и командир, да и забольская СБ много делала – правда, командир не посвящал в результаты своего ординарца… так что тут придётся постараться обогнать их всех, но, если рассматривать теоретически, шансы у Сифа наблюдаются. Потому что друг – это очень много, если там подумать. Это ты уже не один. А уж друг, который что-то знает…

Усилием воли запретив себе при слове «друг» вспоминать Кашу с Расточкой, офицерик улыбнулся – вернее, скривил губы в улыбке – и вышел из ванной. Командир прав, чем скорее он приложит лёд к синяку, тем легче дальше будет жить…

В номер постучали, когда мальчик как раз пристроил ледяной свёрток у саднящих рёбер.

Командир стучаться к себе не будет, остальные воспользуются звонком, если, конечно, это не…

– Ты что, спишь, что ли? – возмутилась за дверью Алёна и ещё раз стукнула кулаком по двери. Вот нахал этот Сиф! Делает вид, что никого нет!

– Я просто оглох от твоего стука, – Сиф совершенно неожиданно потянул дверь на себя, так что кулак Алёны, не найдя опоры, чуть не встретился с носом мальчика.

– Прости, – испугалась Алёна, но Сиф остался целёхонек, предусмотрительно сделав шаг назад.

– Заходи уж, – он поглядел на Алёну исподлобья несколько изучающе, затем посторонился, пропуская её внутрь.

– Знаешь, – начала она немного неуверенно, словно теряясь в присутствии маленького офицера, – надо что-то делать, наверное.

– С чем?

– С кем. С Тилем твоим!

Сиф смутился:

– Ну вот, уже девушки начинают обо мне заботиться! Не маленький я, сам всё знаю!.. Наверное.

В присутствии Алёны мир вновь начал терять краски, оставаясь цветным только в непосредственной к ней близости. И свербела мысль, что для Алёны всё так же – только вот центром для неё будет Иосиф Кириллович. И хотелось это изменить, переделать… но Сиф просто не знал, как.

– Да вижу я, как ты всё знаешь, – по-матерински покачала головой девушка. – Вид хитрющий до умопомрачения, а глаза полный караул кричат.

– Какой караул? – Сиф немедленно повернулся к зеркалу в прихожей и внимательно оглядел лицо. Глаза как глаза. Самые, можно сказать, что ни на есть обычные. Серые, распахнутые…

– Что я могу сделать Тилю… Я чувствую себя дурак дураком. Авантюрист навкин, – пожаловался он Алёне, неловко поправляя свёрток со льдом.

– Да, авантюра не удалась, – кивнула Алёна, сочувственно глядя на эти манипуляции.  У тебя есть другие предложения?

Сиф взглянул прямо в тёмные цыганские глаза. Всё чаще он вспоминал совет Одихмантьева, всё чаще старался с близкими людьми не петлять…

Глаза Алёны были внешне насмешливые, но в тёмной глубине горело что-то тёплое и непривычное. Не пожар, как у Тиля, а уютный огонёк.

– Я должен разобраться с Леоном. Я его убить готов! Из его же собственного макара застрелить.

– А ты уже убивал?

Сиф лишь насмешливо дёрнул плечом, не обращая больше внимания на боль. В своё время он хорошо умел убивать. Ради Тиля можно было вспомнить. Постараться – и вырвать из тумана памяти Сивого.

«Только это не поможет», – задумчиво проговорил в нём фельдфебель.

– Пожалуй, – согласилась Алёна, которую передёрнуло после от реакции Сифа на её вопрос.

Оказывается, фельдфебель говорил вслух.

Сиф с усилием вырвал свой взгляд из цыганских глаз, набрал в грудь воздуха, как перед нырком, и твёрдо сказал:

– Авантюра не удалась, но, может, удастся глупость?

 

Глава 6 (12). Глупость

 «Авантюра принесла чересчур уж разнообразный результат», – подумал пятнадцатилетний офицерик, когда слегка подрагивающей рукой набрал номер на мобильном. Результат «авантюры» был и положительным – Тиль теперь на их стороне, и совершенно отрицательным – Хамелеон теперь убьёт Тиля. Да и самого Сифа тоже постарается, не поглядев на офицерское удостоверение. Вернее, как раз из-за оного…

Ивельский долго не брал трубку, и Сиф начал опасаться, что Алёна неправильно запомнила номер, но когда палец уже застыл над красной клавишей, наконец-то раздался голос пожилого пианиста:

– Да?

– Это Сиф. Сивый, – Сиф перевёл дух. – Вы далеко сейчас от нашей гостиницы?

Какое-то время Ивельский молчал, затем торопливо спросил:

– Где Тиль?!

– В соседнем номере, – успокоил мальчик. – Разговаривает с… моим командиром.

– Он цел?

– Вполне. Леон… стрелял в меня, – ляпнув это, Сиф мимолётно сообразил, что такое известие на утешение не тянет. – Приезжайте сюда, пожалуйста. И поднимитесь в тот же номер, что и в прошлый раз.

– Стрелял? О, Боже… – голос Ивельского упал. – Да, я постараюсь быть как можно скорее. Минут через пять, хорошо? – и дал отбой.

Сиф швырнул мобильный на диван и сам на него рухнул в полном изнеможении. Боль, прострелившая от загривка до рёбер, заставила скривиться, но Сиф быстро прогнал эту гримасу с лица.

– Ну как? – выпалила Алёна, садясь рядом.

– Ждём пять минут и сходим с ума дальше, – мрачно пошутил Сиф.

– У тебя глаза шальные.

– В прошлый раз они кричали караул, помнится, – язвительно отозвался офицерик, прячась за ершистым тоном от своих странных мыслей и чувств. Иногда ему казалось, что он и в самом деле сошёл с ума.

– Тогда кричали. А сейчас по-партизански заткнулись, – отпарировала Алёна. – Но ты похож сейчас на психа с навязчивой идеей в обострённой форме.

– Каждый по-своему псих, – пожал плечами Сиф и по-забольски процедил несколько слов сквозь зубы – про спину, которая никак не хотела заживать от «пустячного ранения», про грудь…

Ещё несколько минут молодые люди пикировались, практикуя язвительность, ехидство, остроумие и красноречие, и старались не думать об Ивельском, но вот прошло положенное время, и снизу позвонили о посетителе. Алёна в сильном беспокойстве вскочила и бросилась открывать дверь, Сиф же поднимался с дивана нарочно медленно, потом неторопливо отложил ледяной свёрток и застегнул рубашку на все пуговицы. С Алёной стало спокойнее решать проблемы. По крайней мере, отпала необходимость вслух спорить с самим собой, что всегда угнетало и навевало мысли о невнимательности работавших с ним лет пять назад психологах.

Ивельский, как выяснилось, волновался не меньше Алёны. Не увидев Тиля, он собрался было идти в номер к Великому князю, но Сиф призвал на помощь все свои скромные навыки убеждения – в обычное время он предпочитал брать измором и упрямством – и проговорил, в точности копирую тон командира:

– Сдарий Ивельский, сначала я хотел бы с вами поговорить.

– О чём? – резко повернулся к нему старик.

– О ком, – поправила Алёна, садясь на краешек стула. Сиф бросил на девушку умоляющий взгляд: «Заткнись!», и она послушно закрыла рот.

– О Хамелеоне, сдарий Ивельский, – осторожно произнёс Сиф и с трудом заставил себя после этой фразы вдохнуть.

Старик вернулся в комнату и присел на диван, перебирая своими длинными и хрупкими на вид пальцами складки светло-серого пиджака. Сиф остался стоять, чтобы быть выше. На кухне московской квартиры вечно скапливались книги самого разного вида и жанра. В том числе Сиф туда притащил однажды несколько книг по психологии – уже и не вспомнить, в каком разговоре с Кашей или Растой ему это понадобилось. Как и любые другие попавшие на кухню книги, работы психологов Сиф перечитывал с регулярностью примерно раз в полгода, если находило настроение, и кое-что оттуда сумел почерпнуть. Поэтому сейчас твёрдо знал: позволить беседу вести Ивельскому, поддавшись своему к нему уважению – проигрышное дело. Так он, Сиф, ничего не добьётся. Нет, в этом разговоре вести должен он сам. И небольшие психологически ухищрения, вроде попытки заставить Ивельского смотреть снизу вверх, могут помочь…

– Почему ты спрашиваешь о Хамелеоне меня, сдарий юный офицер?

Сиф понял, что фишка с ростом не прошла незамеченной. И пусть. Самый лучший способ казаться осведомлённым обо всём на свете – с уверенным видом кивать, но не отступаться от своего.

– Потому что Тиля о Хамелеоне расспрашивает его высокородие. И я уверен, у него это вполне удастся, – ответил он Ивельскому, глядя прямо в глаза. Интересно, знал ли Одихмантьев, как часто Сиф будет себя понукать следовать его совету?..

Знал, точно знал. Пожилой советник со степными корнями, казалось, знал всё на свете. Надо не забыть сказать ему спасибо за совет… когда заварушка поутихнет.

Сиф заставил себя вернуться к разговору как раз тогда, когда Ивельский ответил с лёгкой грустной улыбкой:

– И вы решили поиграть в такого же дознавателя?

Мальчик чуть было не вспыхнул и удержался от того, чтобы не ляпнуть что-то по-детски обиженное, только огромным усилием воли.

Навкаже блато, блатоже малько…

Навкино болото, болотное молоко…

Не ты один, Сиф, читаешь книжки по психологии. Или просто сдарий Ивельский судит по собственному опыту. Играет по собственному опыту.

– Я… – Сиф сжал кулаки и снова их разжал, – не хочу играть в дознавателя. Я хочу спасти жизнь своему другу.

«А ещё Великому князю и командиру, Краюхам, Одихмантьеву и… Хотя нет, спасать весь мир я не намерен. Это глупо».

– Почему же вы уверены, сдарий Иосиф, что именно вы сможете спасти Тиля? – не сдавался Ивельский, и Сиф решил, что старик обязательно что-то знает. – А не ваш знаменитый в двух странах половник?

– Потому что он занят охраной Великого князя! – встряла Алёна, негодуя на Ивельского. В прошлую встречу он не показался ей таким уж упрямым.

Сиф вновь разжал кулаки – когда они сжиматься-то успевают? – и твёрдо сказал:

– Сдарий Ивельский, я имею права задавать вам вопросы. Я офицер Лейб-гвардии.

Ивельский лишь пренебрежительно усмехнулся:

– Вы ещё слишком молоды.

– Когда мне было девять, это никого не волновало, – брови Сифа сползлись к переносице. Лицо стало жёстким. – И начинал служить – в разведке. А сейчас служу в Лейб-гвардии.

– Сиф! – тихо и умоляюще проговорила Алёна, чувствуя, что друга заносит.

Подросток усилием воли заставил себя замолчать и кивнул девушке. Потом глубоко вдохнул, набрался сил и глухо проговорил:

– Сдарий Ивельский, кто такой Хамелеон?

Старик молчал долго, и Алёна собралась было уже возмутиться, но Ивельский всё же ответил:

– Это человек, который свёл меня и Анатоля. Который показал мне слегка неадекватного, но талантливого… и бывающего порой просто очаровательным маленького художника. Что ещё вас интересует, сдарий офицер? – обращение прозвучало с оттенком насмешки, но юный фельдфебель заставил себя не обращать на это внимания.

– Как зовут Хамелеона? – задал он новый вопрос. Самый важный.

– Ты думаешь, я это скажу?

– Думаю… да. Разве ради Тиля вы не скажете? Ради «маленького очаровательного художника», которого этот Леон теперь убьёт?

Ивельский молчал ещё дольше, что-то взвешивая и о чём-то размышляя. Сиф не торопил, хотя чуть ни дрожал от возбуждения. Только бы ответил. Только бы любовь к Тилю перевесила неизвестно какие отношения с Хамелеоном…

– Скажи-ка мне, сдарий Иосиф, – вздохнул наконец старик, и Сиф чуть не подпрыгнул, услышав его голос, – много ли денег, с твоей точки зрения, государство платит, обеспечивая жизнь человеку… психически неуравновешенному, каким признан Анатоль?

– Всего лишь деньги?! – Сиф заморгал, отказываясь верить своим ушам.

– А большую ли государство выплачивает пенсию отставному офицеру? – продолжал тем временем Ивельский. – Ответ тот же: да почти никакую!

– И что, Хамелеон вам… Ради денег вы… рискуете жизнью Тиля? – охнул Сиф. Уважение к Ивельскому стремительно растворилось в полумраке комнаты, оставляя привкус горечи, обиды и непонимания.

– Ради Анатоля я сообщил вашему полковнику, где вас искать, что спасло и вам жизнь тоже, если не ошибаюсь.

Сиф коснулся груди и тут же отдёрнул руку, скривившись. Да, что-то не везёт ему – или наоборот везёт?..

– А ради тех денег вы теперь не хотите дать информацию, позарез нужную всем? – всё же возмутился он, отказываясь понимать, что бывают такие люди.

– Нужную России, сдарий офицер, – спокойно поправил Ивельский. – Быть может, Выринея действительно хочет мира.

Юный фельдфебель почувствовал, как волна гнева и искреннего возмущения подхватывает его, и больше всего на свете захотелось расслабиться и позволить ей командовать действиями. Наорать на Ивельского, полезть с кулаками!

Но страстное желание придушить старика отрезвило мальчика. Какое дело Ивельскому до его чувств?..

– Я понял, сдарий Ивельский, – осипшим голосом сказал Сиф, будто кто-то другой говорил за него. Злость звучала неприкрыто, но была ледяной и спокойной. Сиф слышал свой голос – и его самого пробрал озноб от узнавания.

Кондрат…

– В таком случае, сдарий Ивельский, – говорил Кондрат его губами, – спокойной ночи. И… забудьте про Тиля. Я лучше вас в данной ситуации сумею о нём позаботиться. И уберечь его от Леона, который и свёл его тогда с ума. Вы ведь догадываетесь об этом, сдарий Ивельский? Вот только думать не хотите. Не-думая и с деньгами – жить проще, чем и вправду что-то сделать просто ради самого «подкидыша».

Старик собрался было что-то возразить, но взглянул в глаза Сифу, сморгнул… и передумал, поднялся и вышел.

– Вот… навкин сын, – не сдержался и прошипел вслед Сиф.

– Глупость не удалась? – печально спросила Алёна.

– Похоже на то, – подросток рухнул на диван, как раз на то место, где сидел до этого Ивельский, коротко охнул, но сдержался.

– Жа-аль, – вздохнула Алёна. – А я-то уж надеялась…

Сиф вместо ответа задрал голову к потолку и поинтересовался у люстры:

– А как меня Леон вычислил? У меня, вроде, на роже не написано, что я – это я…

Алёна с сомнением покосилась на друга и осторожно заметила:

– Знаешь, а мне кажется, что написано…

Сиф мрачно вздохнул, снова потянувшись за льдом:

– А я говорю, не написано было! Я же знаю, какой я хиппи бываю!

– А сейчас точно написано! – возмутилась девушка, которая терпеть не могла отступаться в споре. – Может и тогда было, а ты не заметил.

– Ага, чернила смыть забыла перед выходом из дома.

На этом спор закончился, и оба мрачно уставились в окно.

Где-то за стеной, они знали, Заболотин расспрашивал сейчас Тиля. Сиф поглядел в ту сторону, встал и сделал вид, что собирается постучать прямо в стену.

– Может пойти и прервать их, а? – спросил он у Алёны.

– Тебя же полковник прямым приказом выдворил за дверь, – напомнила девушка.

– А тебя не выдворял… Ну, Алёнушка! – Сиф скорчил жалобную рожицу и пошире распахнул невинные серые глаза. Каждый школьник обязан уметь делать такое лицо святой невинности. – Ну… ну, хочешь, я на колени встану? Польку спляшу? Ну… хочешь, – лицо мальчика пошло пятнами краски, – поцелую?

– Знаешь, что?! – возмутилась Алёна.

– Что? – мгновенно посерьёзнев, осторожно спросил Сиф, вполне обоснованно опасаясь горячего цыганского характера девушки.

– Вот сам и иди, – Алёна скрестила руки на груди и уселась на диван. – Ишь, начал строить щенячьи глазки.

Сиф глубоко обиделся, вскочил и ушёл к окну. Там он демонстративно повернулся спиной к Алёне:

– Ну почему? Как тут догадаешься? – бормотал он себе под нос, облекая мысли в словесную форму. – Мои фотографии он, что ли, разглядывал?.. Нет, я бы понял, если б он догадался о нашем прошлом. В конце концов, какие ещё друзья могут у Тиля объявиться… Но то, что я – Иосиф Бородин… – он вопросительно взглянул на свой силуэт, отражённый в стекле окна. Силуэт, зараза, промолчал. Впрочем, у него даже рта не было.

Алёна сидела на диване и молча дулась на Сифа, вполуха прислушиваясь к его бормотанию. Нахал! Что он вообще думает… Ляпнуть такое!.. Девушка с досадой побарабанила пальцами по диванной подушке и задумалась о причинах и поводах.

Долгое время в комнате слышалось только бормотание и раздосадованные вздохи. Полковник всё никак не шёл, и Сиф уже начал удивляться, о чём так долго можно беседовать с Тилем. Ещё, если честно, мальчик опасался ссоры с командиром, которая не замедлила бы произойти, явись сейчас Сиф в номер к Великому князю с вопросом: «Ну вы ещё долго?» – и потому-то и не шёл…

Тут Алёна издала завершающую барабанную дробь пальцами всё по той же диванной подушке и перестала дуться:

– Ну что, умник по части авантюр и глупостей, надумал что-нибудь новенькое?

Сиф повернул к ней голову и буркнул:

– Да толком ничего. Тупик. Разве что… – он уставился куда-то в пространство, переплетая пальцы в замок. – Разве только сам Ивельский и мог сказать Хамелеону, что к Тилю приходил друг, русский офицер… Я придурок!

– Самокритично, – оценила Алёна, скрывая любопытство.

– Ивельский знал, что Леон меня разоблачит! Знал, поэтому, волнуясь за Тиля, и сообщил командиру, где нас искать! Навкина бабушка!

– А не дедушка? – усомнилась Алёна.

– Это экспрессивное выражение, – сделав лицо «ботана», заявил Сиф, не зная, радоваться ли ему тому, что объяснение найдено, или идти убивать Ивельского на месте. Всё больше он склонялся ко второму.

Долго, правда, строить планы мести не удалось, потому что Алёна подёргала погрузившегося в раздумья друга за рукав и спросила:

– А с Тилем что делать собираешься?

– Я?.. – Сиф опешил. Сказать-то Ивельскому было просто, а вот исполнить сказанное… – Может, будет лучше, если он поживёт с нами? К Ивельскому я его точно не отпущу!

– А твой полковник как к этому отнесётся?

– Не знаю, – буркнул мальчик и откинул волосы ото лба.

И тут – что за банальное слово «тут»! – с порога раздалось:

– Так-так…

Алёна стала свидетелем довольно обыденной сцены: Сиф втянул голову в плечи и чуть повернул голову в сторону двери, тихонько скульнув из-за боли в спине.

– Я что-то не то делаю? – прозвучал его испуганный голос.

– Ну, прежде всего, объясни, что ты делаешь, а потом уже я сделаю вывод, то это или не то, – ответил Заболотин, покачивая головой. Подойдя ближе, полковник прислонился к столу и скрестил руки на груди: – Ну?

Сиф вздохнул, залез на подоконник, потом осторожно спрыгнул, выругался беззвучно, прижал покрепче лёд к груди и помялся с ноги на ногу. Старший офицер спокойно наблюдал за всеми движениями. Сиф поглядел на порог комнаты, в глубине души надеясь, что там появится Тиль, но друга не было. Пришлось мальчику набрать в грудь побольше – насколько смог – воздуху и выпалить:

– А можно Тиль останется с нами? Ему нельзя к Ивельскому!

– Почему? – склонил голову на бок полковник.

– Это Ивельский сообщил Хамелеону, кто я такой!

– Ты хорошо подумал?! – Заболотин стремительно шагнул к подростку. – Зазря разбрасываться обвинениями не стоит.

– Я не зазря! – горячо возразил Сиф. – Никто другой просто не мог! Только Ивельский знал, что я офицер, при первой встрече я же ему представился! – и он вывалил всю историю их знакомства у подъезда.

Заболотин на некоторое время задумался, и Сиф в тревоге заглянул ему в лицо: поверит? Не поверит?

Полковник не торопился высказывать своего решения. Сиф беспокойно переминался с ноги на ногу рядом. Алёна сидела на диване и молчала, переживая за друга. Стало тихо-тихо, и можно было расслышать, как за стеной кто-то переговаривается. Наверное, Краюхи продолжают расспрашивать Тиля. Или Великий князь.

– Это очень смелое заявление, Сиф, – наконец произнёс Заболотин. – И подкреплено только предположениями. Ты понимаешь, что будет, коли ты ошибся?

– Я не ошибся, – твёрдо сказал Сиф. – Я уверен!

Заболотин покачал головой и ничего не сказал. Молодой фельдфебель воспринял это, как разрешение самому разбираться со своим обвинением. Правда, с чего начать, было так же неясно, как и до разговора с Ивельским.

Алёна вдруг подалась вперёд и спросила:

– А… господин Заболотин-Забо…

– Просто Заболотин, – прервал её полковник.

– Господин Заболотин… а… правда Сиф служил в разведке?

– А я что, соврал, по-твоему? – возмутился Сиф.

Алёна показала ему язык и обвинила:

– А ты всё вечно сваливаешь на склероз и никогда ничего не рассказываешь!

Заболотин некоторое время переводил взгляд с Алёны на Сифа и обратно, затем рассмеялся:

– Спелись… Вы друг друга сто́ите.

Напряжение развеялось.

Сиф погрозил кулаком Алёне. Та зеркально повторила его жест. На этом обмен любезностями закончился, потому что Заболотин, откровенно насмехаясь, погрозил кулаком обоим разом.

– Голубки, тоже мне.

Друзья демонстративно уставились в разные стороны.

– Сиф, ну что, мне раскрывать девушке тайны твоего прошлого?

Сиф вздохнул и без особой радости кивнул. Вид у него был, как у гуляющего вокруг собственного эшафота осуждённого на казнь. Одним словом – безрадостный.

Заболотин развёл руками, словно говоря: «Но ведь сам же разрешил!» – и вновь скрестил их на груди, устремив взгляд за окно, в ночной полумрак города с отблесками фар, рекламных огней и окон. Помнит ли Сиф другие забольские города – пустые, разрушенные, с жителями, боящимися показаться на улице? Или благополучно доверил все эти воспоминания глубоким расщелинам исковерканной памяти?

– Изначально, конечно, я не предполагал, что Сиф будет в разведке, – начал полковник, припоминая события шестилетней давности. – Но ему, видите ли, участь адъютанта была скучна, ему настоящую службу подавай!

– Просто мне хотелось делать что-то реально полезное, – уточнил Сиф, взглянув на командира исподлобья. – А вы меня в бой старались вообще не пускать.

– Знаешь, ты мне всегда больше нравился без дырок от пуль.

Сиф потянулся к груди, но не коснулся – и не стал спорить: он сам себе тоже нравился целым. Только отчего-то это никак не удавалось ему, что позавчера, что сегодня. Хорошо ещё, на войне было иначе.

– В общем, был у меня на примете один человек, который смог бы справиться с белобрысым бесёнком, по чистой случайности обладающим человеческой внешностью, – Заболотин-Забольский дипломатично сделал вид, что не замечает вспыхнувшего Сифа. – Звали этого человека Силуаном Кондратьевым, более известным в батальоне, как Кондрат или Быковник. И я сначала даже не знал, кому с кем не повезло больше.

23 сентября 2006 года. Забол, река Ведка

Капитан Заболотин вышел из штаба и огляделся по сторонам:

– Ну и где Индеец? Почему, когда он нужен, он вечно куда-то пропадает? – пробормотал он себе под нос.

– А ты головой поверти, – раздался за спиной насмешливый детский голосок. – Тоже мне, остроглазый.

Заболотин обернулся и залепил пацану лёгкий подзатыльник – не подзатыльник даже, а так, жест для порядку. Мальчишка немедленно вскинулся, замахнулся в ответ, но спохватился и драться раздумал. Заболотин это с удовольствием отметил про себя, как проявление некоторого уважения. Неужели дело с воспитанием пошло на лад?

– В общем так, рядовой Бородин, – откашлялся он. – С этого дня…

– Кто-кто? – вытаращил глаза мальчишка. – Ты чё, смеёшься?

– С чего ты взял? – удивился офицер, сбиваясь.

– С дерева, – не задумываясь, ответил Сивка. Потом распахнул глаза: – Так ты серьё-ёзно? Я, типа, теперь Бородин?!

– Я же обещал, – не чувствуя подвоха, кивнул Заболотин.

Глаза мальчика гневно сощурились, превратившись в две серые щёлки под галочкой светлых бровей. На этот раз замахом дело не кончилось, и Заболотину пришлось отводить от себя злой детский кулачок, раз за разом метящий в шею, но не долетающий по причине разницы в росте. Когда Заболотину это надоело, он чуть наклонился и перехватил кулачок в полёте, стараясь не обращать внимания на град ударов, посыпавшихся на руку. Ухватившись поудобнее, мужчина второй рукой постарался поймать второй кулак Сивки. Молчаливая борьба, как обычно, продлилась недолго, поскольку перевес в опыте, силе, росте и весе всецело был на стороне офицера, и вот уже мальчишка тщетно пытался вырвать оба запястья из тисков, в которые превратились руки Заболотина.

– Дурак! Решил посмеяться? А ещё более дурацкую фамилию дать не мог? – слова звучали и жалобно, и зло одновременно. Заболотин подумал, что такой Сивка похож на мокрую маленькую крысу. Зверёнка жалко, а зубки сверкают острые.

– Бородин… – мальчишка чуть не плакал от разочарования. – И на всю жизнь я теперь Бородин?

– Почему-то я не слышал от тебя никогда ни одного предположения касательно фамилии! – офицер вздохнул свободнее, потому что борьба перешла в вялотекущую форму. Вырваться у Индейца не выходило, и, похоже, больше всего мальчишку раздражало, насколько бережно старается сжимать руки Заболотин. Крепко, разумеется, жёстко, но не давя кости, кажущиеся мужчине такими хрупкими у тощего, как вешалка, пацана.

– Я что, знал, что ты прямо сейчас её дашь! – Индеец вновь рванулся и затих ещё на какое-то время.

– Нормальная фамилия, – оборвал спор капитан. – И вполне боевая. Про Бородинскую битву слыхал?

– Би-итву? – Сивка даже перестал щуриться и нехотя мотнул головой: – А я про бороду подумал…

Заболотин расхохотался и сквозь смех пояснил, что Бородинская битва – это грандиозное сражение почти двухвековой давности между русскими войсками и армией Наполеона, желающего покорить всю Европу.

После таких пояснений Сивка похлопал глазами и согласился терпеть свою новую фамилию, хотя и ворчал, что она всё равно дурацкая. Заболотин отпустил одну его руку и продолжил то, что изначально собирался сказать:

– Итак, рядовой Бородин, с этого дня переходишь в подчинение прапорщика Кондратьева.

– А ты? – удивился Индеец и снова дёрнулся, проверяя, может ли вырваться. Убедившись, что по-прежнему это нереально, он опять затих.

– Я командую всем батальоном, а Кондрат – одной разведротой, – объяснил Заболотин. – Может, это и глупость – совать тебя в разведку, но ничего иного в голову не приходит. Ведь ты сам говорил, что здесь твои родные места.

Индеец оглядел наскоро разбитый лагерь, снующих бойцов, лес кругом и помрачнел.

Всё это было так… по-военному. Совсем не такие пейзажи, наверное, мальчик воскрешал в своей памяти. Заболотина охватило странное чувство, будто это он лично виноват в происходящем. Чушь, конечно, просто на лице Индейца слишком явственно читается отвращение к войне, вторгнувшейся в места, где он, быть может, несколько лет назад играл.

Пролетая вдоль реки, протяжно прокричала запоздавшая чайка. Вдалеке громовым ворчанием рокотали орудия, небо над дальним краем леса пересёк вертолёт. Горизонт расцвечивали зарницы, тучи, синие, как густая гуашь, располосовали вечернее небо, а ветер крепчал и уже вполне ощутимо стал пробирать, запуская по-осеннему холодные пальцы за воротник. Капитан поёжился и с преувеличенной бодростью сказал:

– Идём. И помни, что ты теперь солдат.

– А если я не хочу слушать чьи-то приказы? – напустив в голос всю возможную наглость, осведомился Сивка.

– А солдат кто-то спрашивает, хотят ли они слушать приказы? А командиров кто-то спрашивает, нравится ли им отдавать такие приказы? – спросил в ответ Заболотин и потащил мальчишку в сторону разведроты. Сколько Индеец ни упрямился, выдрать руку из кулака капитана ему не удалось, и пришлось волей-неволей переставлять ноги.

– Кондрат? – позвал Заболотин у входа в палатку. Тут же из-за полога тента с ловкостью кота-рыболова выскользнул прапорщик и лениво козырнул старшему офицеру. Взгляд тёмных глаз цепко охватил пришедших.

– А я ведь обещал: будет мешать – пристрелю, – просипел разведчик. Сивка, которому такой оборот дел не понравился, вновь дёрнулся. Бесполезно, только вызвал насмешку на лице Кондрата, а Заболотин ничем не показал, что вообще заметил.

– Значит, рядовой Бородин тебе не помешает, – твёрдо сказал он.

Кондрат издал сиплый смешок, услышав фамилию, но никак не прокомментировал. Заболотин отпустил Сивку и подтолкнул к прапорщику со словами:

– Смотри, уцелей, Индеец.

Сивка впервые выказал испуг, живо обернувшись, но капитан уже размашистым шагом шёл прочь. Мальчишка съёжился под пристальным взглядом Кондрата, но постарался тут же выпрямиться.

– Заболец? – спросил Кондрат.

Мальчишка настороженно кивнул.

– Значит, будешь Маськой, – вывел разведчик.

– У меня уже есть прозвище! – немедленно взъярился Сивка.

– А я тебя не спрашивал! – рявкнул в ответ Кондрат. – Сказал Маська – будет Маська.

Пацан нахмурился, «окрысился», как называл такое выражение лица Заболотин, но в драку пока благоразумно не полез.

– Не такой уж я и маленький… – буркнул он, считая прозвище, на русский переводящееся примерно как «Мелкий», незаслуженным.

– А командиру не перечат! – оборвал его Кондрат и, сделав приглашающий жест, нырнул в палатку. – У нас это правило номер раз.

Внутри сидели пятеро бойцов, как по команде поднявшие головы, когда мальчик зашёл. Кондрат оглядел всех и буркнул:

– Что-то Крота давно нет.

Один из солдат пожал плечами:

– А он к медичке зачастил, к Эличке…

Кондрат поморщился:

– Тогда пусть пеняет на себя, что пропускает всё самое интересное. Это Маська, – он кивнул на пацана, – Дядьков приблуда.

10 мая 2013 года. Забол, Горье

Сиф слушал – и не мог отделаться от ощущения, что помнит. В самом деле помнит. Недовольно-насмешливый голос Кондрата и неприязнь, остро чувствующуюся в палатке. Ленивое любопытство разведчиков, считающих себя элитой элит в батальон, самыми крутыми ребятами на свете…

Ему, конечно, говорили психологи, что когда-то память начнёт возрождаться, но он, признаться, этому не верил. Считал, что они его утешают несбыточным – ведь это вполне в их стиле. А ему утешения никогда не были нужны, по крайней мере, он себя в этом всегда убеждал. Утешения – глупость, но если то были не просто утешения, а…

Выходит, ещё наступит момент, когда он всё вспомнит?

И вдруг стало страшно: а оно надо?

Алёна после скупого рассказа – это Сиф видел за словами нечто большее, если и не собственную память, то, по меньшей мере, реальность, а откуда знать мир вот таким обычной девушке, всю жизнь прожившей в Москве, – пришибленно молчала. Заболотин сверлил нечитаемым взглядом окно.

– Ладно, – вдруг вздохнул он, – хватит экскурсов в историю. Пока хватает проблем в настоящем…

– Да уж, – буркнул Сиф, вспоминая про Тиля и Хамелеона. Об этом думать было на удивление спокойнее, чем о том, что вдруг всплывало в памяти – туманное и… такое непривычное после шести лет мирной жизни.

Больше не возвращаясь к вопросу о виновности Ивельского, Заболотин коротко пересказал всё, что узнал от Тиля. По большей части, рассказанное не оказалось для Сифа новым. Чем купил Хамелеон Тиля, Сиф видел воочию, то, что Ивельский вышел на Тиля через Леона, тоже было уже давно известно. Огромное облегчение испытал мальчик, когда понял, что про попытку подорвать машину князя разговор вообще не шёл, потому что это, всё-таки, уже дело подсудное… Но на Тиля никто не подумал.

– Можно, всё-таки, Тиль останется с нами?

– Сиф, ну куда он нам здесь? – устало вздохнул Заболотин, с трудом сдерживая зевок.

– Ну пожалуйста! – мальчик скорчил самую жалобную гримасу, на какую только был способен. – Пожалуйста, поверьте мне!

– А если то, что ты придумал про Ивельского, окажется глупостью?

– Не придумал! Я… докажу!

Полковник поколебался, потом нехотя ответил, видя, что сказать «да» или «нет» необходимо прямо сейчас:

– Только ради того, чтобы ты, Сиф, не лез ничего доказывать. С меня хватит! То спина, то грудь, что дальше будет? Голова?

Сиф опустил глаза, сам понимая, что только прибавляет головной боли командиру, а расследованию ничем толком не помогает… Потому что ему не верят.

– Обещаешь не совершать никаких глупостей, ни во что не ввязываться и никуда не лезть?

«Это подлый ход!» – про себя возмутился Сиф. Менять возможность разобраться в происходящем целиком и полностью – на временную безопасность Тиля?..

Заболотин ждал ответа, а Сиф всё раздумывал, но неожиданно вскинул голову. Он ещё колеблется? Да как это вообще можно!

– Слово офицера, – чётко ответил он. Друзья должны быть важнее собственных интересов. Иначе дружба получится односторонняя, как упавшее яблоко. Один бок притягательно-румяный, а второй – гниль.

На сердце от слова осталась тяжесть. Словно оно было отлито из чугуна и упало с языка прямо внутрь, под саднящие рёбра. Обещание ещё, пожалуй, никогда так не давило своей несправедливостью. Почему Краюхи могут разбираться с происходящим, сам командир может, а Сиф – обязан сидеть и ничего не делать, связанный собственным словом?

Но юный офицер решил ничего не говорить. Сказанное уже не сотрёшь ластиком, не замажешь побелкой. Наверняка командиру виднее, как тут правильно поступить. Вместо того чтобы пытаться что-то отспорить, Сиф растянул губы в подобии улыбке и спросил извечное, банальное и странное для того, у кого на руке часы, – время.

– Двадцать два-сорок две, – бросил взгляд на настенные часы Заболотин. – И очень бурный день. Хочешь сделать из этого какой-нибудь вывод?

Сиф покосился на Алёну и вздохнул:

– Спокойной ночи.

– Вывод правильный, – подтвердил командир. – Тиль будет ночевать у нас в номере. Кресло, если я не ошибаюсь, раздвигается.

И старший офицер неторопливо вышел из номера, в то время как Сиф вполголоса выругался по-забольски, ещё раз кивком попрощался с Алёной, не желая ни о чём больше говорить, и с совершенно равнодушным видом уставился в окно. За всем этим пряталась обида на полсвета.

За окном было уже совершенно темно. Внизу горели огни города, а небо было затянуто облаками так плотно, что звёзды почти не проглядывали. Наверное, в такие ночи хорошо усесться на диван в ожидании дождя, закутаться в плед и бездумно глядеть на тёмное стекло, но сейчас Сифу было не до этого. Алёна уже ушла, номер опустел, и это только помогло сосредоточиться. Волосы чуть дыбом не вставали, так напряжённо мальчик перебирал всё, что ему было известно. Он пообещал ни во что не лезть и не совершать никаких глупостей. Но не думать-то он не обещал!

«Если я сосредоточусь и хорошенько переберу факты, то найду решение!» – твердил мальчик себе, кусая ноготь и тщетно вглядываясь в небо. Никаких знаков в звёздах он прочитать, конечно же, не мог – да и не было видно звёзд.

Ивельский, который рассказал Хамелеону, что к Тилю приходил близкий друг, русский офицер. Конечно, Сиф в этом уверен, но это не то! Леон, на вид ему лет… ну, под тридцать, наверное. Прищур, сигарета в руке, небрежная длинная чёлка и короткие волосы. Что ещё? Коробочка с ПС под рубашкой… Пулевые шрамы… Какой из этого можно сделать вывод? Какой?.. Почему из него, Сифа, такой фиговый аналитик получается?

Ещё раз. Прищур, сигарета… нет, это ничего не говорит. Причёска тоже бессмысленна. Остаются «песок» и шрамы. Что Хамелеон говорил о ПС? Что-то говорил, кажется… Но воедино это никак не складывается.

«Был бы здесь Кондрат, – подумал Сиф, – он бы мигом сложил всё это и получил бы ответ. Командир не раз говорил, что Кондрат из мелочей умел получать сногсшибательные выводы…»

Впрочем, самого Сифа Кондрат, кажется, ничему подобному не учил. Или Сиф плохо учился…

В наступившей тишине робко пискнул замок, Сиф обернулся, подпрыгнув от неожиданности и успев напридумывать невесть что – от возвращения Алёны до внезапного визита самого Хамелеона, – но на пороге стоял Тиль. Ничего не понимающий в происходящем, не успевающий уследить за переменами и так артистично растерянный, что Сиф мигом позабыл все свои проблемы. Главное – друзья.

– А командира ты по дороге съел?

Тиль с полным отчаянием на лице задумался и только через какое-то время неуверенно улыбнулся:

– Не, не ел. Он остался с теми… братьями говорить ещё.

– С Краюхами, – вывел Сиф и радостно затараторил: – Ладно, пока он не пришёл объявить строгий и беспрекословный отбой, располагайся, – и он сделал широкий приглашающий жест.

Тиль присел на краешек стола и, по-прежнему мало чего понимая в происходящем, принялся наблюдать, как Сиф воюет с конструкцией кресла-кровати. Доблестно справившись со всеми трудностями, довольный собой офицерик раздвинул кресло и швырнул в Тиля подушкой:

– Будь как дома!

– А почему я остаюсь? – осторожно спросил Тиль, перемещаясь на кресло.

Сиф неохотно уточнил, присаживаясь рядом и отнимая у Тиля подушку обратно:

– С точки зрения командира – или меня?

– Тебя! – не задумываясь, выбрал Тиль.

– Тогда потому что я подозреваю, что это Ивельский сдал меня Леону.

– Да он же не знал о нашем плане!

Сиф откинулся назад и подложил подушку себе под голову, устраиваясь поуютнее. Если чуть-чуть повернуться на левый бок, загривок даже не беспокоил… Тиль нетерпеливо пихнул друга локтём:

– Да не молчи!

– … Но знал, – бездумно глядя в потолок, ответил Сиф, – что я – офицер и твой старый друг. Этого было достаточно Хамелеону, чтобы заподозрить неожиданно возникшего Спеца, о котором Ивельский ничего не говорил. Хамелеон ведь платит Ивельскому за твоё содержание… Платил в прошлом уже, наверное. И Ивельский наверняка что-то ему рассказывал.

– Хамелеон обо мне заботился, – упрямо сказал Тиль, переплетая свои пальцы с пальцами Сифа.

Мальчик мотнул головой, но недовольства особого не выказал. Он уже смирился с «беспокойными ручками». Вместо этого он вновь постарался сконцентрировать мысли на Хамелеоне. Вдруг удастся разгадать эту глупую загадку?

– Ты тут? – Тиль помахал свободной рукой перед глазами друга. – Ты о чём думаешь?

– О Хамелеоне. Пытаюсь разгадать, откуда он такой взялся.

– Ну, из детдома моего… – недоумённо пожал плечами Тиль. – Я же говорил.

– Да знаю… – Сиф вдруг замер и резко сел, свалив подушку за кресло, а свёрток со людом на пол. Вот он – новый фрагмент мозаики! Тилев детдом… Пытаясь удержать всё это в голове, мальчик медленно и тихо, словно боясь, что командир услышит, спросил: – А где твой детдом находится?

– А, ну… – Тиль задумался и вдруг ответил в совершеннейшем удивлении: – Не помню. Ну, адрес…

– Совсем не помнишь? – недоверчиво переспросил Сиф. До этого момента он считал себя единственным склеротиком в столь своеобразной компании Великого князя.

– Не, на месте вспомню, – заверил Тиль, но Сифа это не капельки не успокоило. И даже скорее наоборот.

– А по карте не сообразишь? – с упрямой надеждой спросил юный офицер, не желающий нарушать слова.

Художник с сожалением покачал головой:

– Я вообще не могу так. Я же не помню, как там что выглядит.

– На-авкаже… – простонал Сиф разочарованно.

– Да чего такое? – не понял Тиль.

– Да ничего, – передразнил друга фельдфебель, потом встал, поднял свёрток со льдом, пересел на свой диван и скомкано объяснил: – Просто тогда детдом нам ничего не даст.

Тиль не понял, почему, но не стал спорить. Вместо этого он, как был, растянулся на освободившемся кресле, закутался в плед по самый нос – и закрыл глаза.

Сиф покосился на него и неуверенно уточнил:

– Эй, ты спишь, что ли?

– А ты не спишь, что ли? – пришёл ответ от двери. – Не понял, ты же обещал спать лечь.

Сиф вздохнул и принялся поправлять постель. С командиром спорить, понятное дело, он не стал – только пробурчал, что «уже почти и лёг».

Заболотин оставил это бурчание без ответа и подал личный пример – сам пошёл сначла под душ, а потом спать. И что удивительно, выключился в ту же секунду, как закрыл глаза, хотя до того справедливо опасался, что будет ворочаться полночи. Стоило вспомнить сегодняшнюю встречу с ординарцем у той кафешки – выстрелы, упавшего мальчика, застывшего в шоке Тиля… Сиф ведь так и не понял, что уже два раза подряд чуть было не умер.

Оба раза смерть соскользнула, оцарапав, и мальчику оставалось только ныть на синяки да рубец… А вот Заболотин боялся, что на третий раз у него самого просто не выдержит сердце – видеть, как это происходит, и в первые, самые долгие мгновенья ещё не знать, жив ли?! Или…

Ночь кошмаров – это было бы самое лучшее, если подумать, из того, что может предложить организм после такой нервной встряски… Но Заболотину повезло ещё больше: мысли остались недодуманными, кошмары – не приснившимися. Закрыл глаза – а там уже пищит над ухом будильник…

Сиф тоже так хотел, но не вышло, и он провалялся, ворочаясь, часов до двух с кристально-чистым сознанием, без намёка на сон. Сколько он в уме перебрал всевозможных планов – с утра даже вспомнить не смог. Но все они требовали решительных действий, что являлось нарушением слова. Вернее, формально – нет, но Сиф понимал, что формальностями не отделаться, и командир будет рассматривать ситуации со своей точки зрения, а не с точки зрения буквального смысла.

Тупик. Полный. Разветвление в десятки ходов – искусная иллюзия, немного отсрочивающая закономерный финал, железобетонную стену с надписью: «Ты дал слово».

Сиф в который раз попытался повернуться на другой бок, в который раз вспомнил, что болит спина, в который раз снова перевернулся на живот, понял, что грудь болит больше… В итоге вернулся в исходное положение, обнял подушку левой рукой и во всей красе, с мельчайшими деталями представил себе эту свою финальную стену. Она немножко напоминала ту, которую в марте они с Кашей и Расточкой расписали, но Сиф запретил себе думать об оставшихся в Москве друзьях – хватает проблем и с Тилем – и вместо школьной стены представил что-то абстрактное.

Стена становилась всё чётче и чётче, и под конец Сиф уже мог разглядеть на ней каждый выступ, каждую выбоинку… А потом его уже тряс за плечо Тиль, и плечо болело, потому что Сиф снова лежал на боку.

– Сгий те к навке гости ся… – пожелал Сиф, не открывая глаз. Всё равно не командир – тот за плечо трясти не будет, сразу «Па-адъём!» скомандует.

– По́чим к навке заразу? – обиделся Тиль.

– Потому, – наставительно произнёс Сиф, всё так же ленясь переходить на русский – а зачем с Тилем-то? – Потому что, гостя́ у навки, ты не будешь меня трясти за плечо, из-за чего, в свою очередь, не будет болеть спина.

– Ой, – сразу же отпустил плечо Тиль, – прости! Я забыл…

– Я тут главный склеротик, – проворчал мальчик, садясь в кровати, – остальные все – всё должны помнить, – потом понял, что в номере больно тихо для утра, ни шума электробритвы, ни текущей в ванной воды, ни голоса командира, и удивлённо и даже обиженно спросил: – А мы одни, что ли?

– Ага, – радостно подтвердил Тиль. – Твой… полковник ещё час назад ушёл. За ним этот… ну, один из близнецов зашёл.

– Свалили, – вывел Сиф с обидой, – а меня оставили дома торчать. Чтобы, значит, ни во что не ввязался.

– Вообще, тебя командир твой будил. Ты, не открывая глаз, простонал, что-де не выспался, спина болит, грудь болит, вот он и оставил тебя отсыпа́ться.

Сиф попытался потянуться, но вместо сладкого зевка у него вырвался стон.

– Теперь я понял, почему ныл, хотя и не помню такого разговора, – сообщил мальчик, осторожно касаясь груди. – И-эх, ладно. Подъём, фельдфебель Бородин, – скомандовал он сам себе, сполз с кровати и, ёжась, отправился умываться.

Тиль, зараза, встал наверняка давно – и был уже одет и умыт. И, может быть, даже причесался – хотя это никак не сказалось на причёске. Чёрные волосы, сзади собранные в куцый хвостик, по-прежнему лежали с небрежностью наброска.

– А жафтрак нам оштавили? – высунулся Сиф из ванной комнаты с зубной щёткой во рту.

Тиль с сомнением поглядел на полбатона хлеба, банку джема и стеклянный чайник с остатками заварки.

– Вообще, наверное, это завтрак и есть, – предположил художник, водя пальцем по столу, словно что-то рисуя.

– Вообще, похоже, – согласился Сиф и вдруг почувствовал, что уголки губ неудержимо ползут вверх в улыбке. За всё утро по-русски не прозвучало ни единого слова. И это было непривычно, но… здорово.

Рядом Тиль. Вокруг Забол. И никаких дел и обязательств – ну, кроме вчерашнего слова.

… – Пошли куда-нибудь? – предложил Тиль, когда Сиф домывал посуду. – Тут скучно сидеть.

– Куда?

– По городу побродим! – с готовностью ответил художник. – Ну, давай, Сив…

Маленький фельдфебель вздохнул, сполоснул свою чашку и отставил в сторону.

В конце концов, они же просто погуляют. Ни во что ни ввязываясь. И отвлекутся наконец-то от мысли про Хамелеона и Ивельского. Разве это плохо? Разве это – нарушение слова?

Ради этого можно даже смириться со своей глупостью, неспособностью что-то придумать – и принять всё произошедшее, как данность, которую не исправить.

Сиф улыбнулся:

– А пошли!

На улице было прекрасно – шумно, ярко, живо. Солнце грело через футболку-«хаки» Сифу спину, а рядом шагал Тиль, и его майка была, по обыкновению, до рези в глазах яркой – ярко-ярко-зелёной, кислотной, сумасшедшей. В воздухе витали ароматы – то ли яблоня цвела, то ли вишня. И можно было даже не думать, куда идёшь, вскочить следом за Тилем в трамвай так, что двери закроются прямо за твоей спиной, чуть не прищемив край футболки. А потом сойти на неизвестной тебе остановке и пойти куда-нибудь – куда угодно, но только вперёд, не вбок, не обратно. Сегодня – можно.

Сиф спохватился, что Тиль идёт слишком уверенно, зная дорогу, только когда впереди стало видно приземистое трёхэтажное здание за забором типа школьного и с детской площадкой позади.

– Тиль, – окликнул маленький фельдфебель, сглатывая, – мы куда идём?

В голове всплыла страшная, но совершенно бредовая мысль, что Тиль действует по поручению Леона, но Сиф тут же её отогнал.

– Да я вот подумал… – Тиль невольно замедлил шаг следом за другом. – Ты же хотел узнать, где мой детдом находится… вот мы и пришли, – он остановился перед калиткой.

– Ти-иль… – Сиф покачал головой, – адрес нашли – и давай обратно, а? Я слово давал…

– Какое слово?

– Что не буду ни во что ввязываться.

– А ты и не ввязываешься… – Тиль потянул калитку на себя. С лёгким скрипом она поддалась, и художник вошёл, не оставляя другу выбора – бросить Тиля Сиф не мог.

Во дворе никого не было – тихо, пусто и неуютно. По крайней мере, с точки зрения Сифа. Тиль, кажется, чувствовал себя здесь спокойно. Но неудивительно, что теперь он так любит всё контрастное и яркое – здесь было слишком серо, тускло… Даже май словно подзадержался и не ворвался ещё сюда сумасшедшими ароматами, теплом – солнце как раз спряталось в облаках – и весёлым, безбашенным гомоном.

– Мне тут неуютно, – тихо сообщил Сиф.

– Дело привычки, – пожал плечами Тиль, поднимаясь по ступенькам крыльца. – Здесь спокойно и тихо.

– Слишком тихо…

– Да просто обед сейчас. Сколько там на часах?

Сиф бросил взгляд на запястье:

– Без двадцати семи два.

– Вот, полвторого, обед идёт. Ну, пошли? – он взялся за ручку двери. Над дверью красовалась стандартная синяя табличка государственно учреждения: «Детский дом №3 им.» – а дальше старательно закрашено и фломастером поверх: «всех неудачников».

– Позитивно… – пробормотал Сиф, прочитав надпись.

– Это местный юмор, – пояснил Тиль, пропуская Сифа и заходя следом.

Холл тоже был пуст, только где-то вдалеке слышались голоса. На входе сидел скучающий охранник, напомнивший Сифу дядю Вову из школы – тоже охранника, столь же скучающего. Они, наверное, все немножко похожи между собой.

– Вы к кому? – поинтересовался скучающий охранник скучающим голосом.

– Здрасте, Некладиныч, – не смутился Тиль, опираясь локтями об его стойку.

– Не клади мне тут на журнал посещений… локти, художник.

Сиф подавил смешок, догадываясь, что охранник шутки в обращении не услышал – видимо, звали его Николаем Димитровичем, проще – Николай «Димович», а совсем просто – Некладиныч.

– Вы меня узнали! – заулыбался Тиль, не убирая локти.

– Таких забудешь… – добродушно фыркнул Некладиныч. – В гости пожаловал? Как картины?

– Картины хорошо, – ответил Тиль, кивая Сифу, чтобы тот не торчал на пороге. – На выставках бываю даже.

– Смотришь?

– На меня смотрят!

– А-а… Ну, это дело, – согласился Некладиныч, – на тебя глазеть. Ладно, иди, Зинаида Анриевна у себя в кабинете. Ты к ней?

– И к ней тоже, – Тиль снова широко улыбнулся и, подтолкнув Сифа, ретировался к лестнице.

– Эй, а с тобой кто? – спохватился Некладиныч.

– Друг! – важно отозвался Тиль, увлекая Сифа за собой вверх по лестнице.

На третьем этаже Сиф покосился на восстанавливающего дыхание Тиля и полюбопытствовал:

– А мы вообще тут зачем?

– Почему ты не запыхался? – с укором спросил в ответ Тиль.

– На одиннадцатом этаже живу, – пояснил Сиф с улыбкой.

– А лифт сломан?

– Лифт бывает занят.

– Постоянно, что ли?

– А какой смысл его дожидаться в остальных случаях? – недоумением в голосе Сифа было таким искренним, что Тиль рассмеялся и не стал дальше развивать эту тему, подозревая, что Сиф над ним просто издевается.

Правда, мальчик ничего подобного и в уме не держал. Он покосился на часы, достал из кармана телефон и убедился, что звук на нём включён, звонок командира не останется незамеченным.

– Ну так что, мы куда? – после всех этих приготовлений спросил он.

– Ну… – растерянно протянул Тиль, оглядываясь по сторонам, – а, ну, к Зинаиде Анриевне сначала. Вон туда! – он схватил Сифа за руку и с неожиданной прыткостью рванул к кабинету неподалёку. Затормозив у двери, Тиль постучался и заглянул внутрь – или даже сначала заглянул, потом постучался:

– Зинаида Анриевна, а вот и я!

За дверью некоторое время царило молчание, а затем низкий, но всё же женский голос отозвался:

– Картина Репина «Не ждали»… Заходи, художник. Какими судьбами?

Тиль зашёл сам и втащил внутрь Сифа, который предпочёл бы подождать за дверью, но, во-первых, его не спросили, а во-вторых – одному в холле торчать неуютно.

В кабинете было светло и просторно, Сиф даже не ожидал, что в таком сером и неуютном месте может быть подобный кабинет, наполненный светом, простором и смесью прочно связанных для Сифа с Тилем запахов – красок, бумаги и ещё чего-то странного, художественного. Маленький Тиль, увлечённо что-то рисующий, поглядывал на Сифа с фотографии-коллажа, а с ним ещё ребята, незнакомые – наверное, кто с ним вместе здесь рос и учился.

Сиф невольно улыбнулся: на фотографии Тиль был почти такой же, как в тех смутных воспоминаниях о Стаи – неулыбчивый, чернявый, увлечённый художник двенадцати лет.

… «Взрослый вариант» Тиля обретался неподалёку. Он уже успел найти подсыхающие рисунки нового поколения художников и теперь с увлечением их перекладывал, рассматривал и обменивался с учительницей комментариями, из которых следовало, что времена сейчас не те, талантов нет, пусть и попадаются интересные работы.

Зинаида Анриевна была пожилой женщиной, с грудью широкой, как диван, волосами в пучке и миниатюрными круглыми очками на самом кончике носа. Подняв круглые, под стать очкам, глаза на вошедшего мальчика, женщина улыбнулась одним ртом:

– Здравствуй. А ты откуда будешь?

– Это мой друг! – пояснил Тиль, раскладываем по партам особенно удачные с его точки зрения картины. – Сив… Сиф. Иосиф, в смысле.

– А я Зинаида Анриенва, а значит, будем знакомы, – кивнула женщина. – Учила когда-то твоего товарища рисовать.

– Я сам умел! – немедленно возмутился Тиль. – А вы… помогали…

– Ясно, – Сиф неловко улыбнулся. – Я так, за компанию зашёл. Тиль… Анатоль, вот, хотел заглянуть… в альма-матер, так сказать.

– Да, – спохватился Тиль, – и к остальным тоже. Психологи, кстати, те же?

Маленький фельдфебель напрягся, но усилием воли разжал кулаки. В конце концов… Тиль просто хочет помочь. И не Сиф придумал идти сюда искать Хамелеона. И гениальных планов он теперь сочинять не будет…

Зинаида Анриевна поправила очки и внимательно поглядела на художника, потом, столь же внимательно, на его товарища, потом глубоко вздохнула и сообщила:

– Да Мариночка у нас теперь, уже год как пришла к нам. Молоденькая такая, бойкая, её младшие очень любят. А что?

– Да ничего, – легкомысленно махнул рукой Тиль, подходя к Сифу и протягивая руку, чтобы взъерошить ему волосы: – Пошли, Сив…

Сиф ловко уклонился и, скрепя сердце, отозвался:

– Идём… – и только в коридоре позволил себе спросить злым шёпотом: – Чего ты творишь, Тиль?! Хамелеона вздумал искать?

– Да я так! Ты же хотел узнать, кто он и откуда… Мы просто мельком глянем к этой Марине – и сразу всё, назад пойдём. Может, она знает что?

– Откуда ей знать-то? – возвёл глаза к потолку юный офицер.

Но Тиля этот вопрос, кажется, нисколечко не занимал. Художник уже устремился вниз по лестнице, таща Сифа за собой, как на буксире. Кабинет психолога располагался в противоположном крыле этажом ниже.

Тиль торопился, словно на поезд опаздывал, Сиф шёл следом – ему ничего другого и не оставалось. Ну, кроме как надеяться, что всё закончиться благополучно.

Перед входом в кабинет Тиль затормозил и некоторое время бездумно глядел в окно. На улице погода испортилась – ветер нагнал тучи и теперь нёс по улицам всякий лёгкий мусор, солнце скрылось от всего этого безобразия, а редкие прохожие кутались в пиджаки и лёгкие куртки, словно наступила осень.

Хлопнула форточка, и сразу запахло близким дождём. Тиль поёжился, накинул свой неизменный чёрный пиджак и горестно вздохнул:

– Как же холодно!

– Да ладно, главное, чтобы дождь не пошёл, – оптимистично отозвался Сиф, косясь на него. В пиджаке Тиль сразу стал строже и старше.

Словно в ответ на его слова, по карнизу стукнули первые капли.

– Навкино молоко, – буркнул расстроенный Сиф. – Значит, промокнем.

– А может, дождь закончится, пока мы тут будем… Ладно, пошли! – Тиль отвернулся от окна, чтобы ещё сильнее не огорчаться, и потянул на себя дверь кабинета. К удивлению художника, тот был не заперт, но, кажется, пуст. Тиль осторожно заглянул внутрь сначала только головой, потом шагнул, потом, наконец, зашёл целиком. Сиф повторил его манёвр, приблизился к столу, на котором мерцал старый дисплей-«ящик»… и резко развернулся, услышав, как захлопывается дверь.

– Здра-асте, – улыбнулся Хамелеон, довольно щурясь. – А чтой-то вы тут делаете?

– А вы? – Сиф скользнул взглядом по «террористу». Футболка – чёрная, без рисунков, если таковым не считать лаконичную белую надпись со стрелочкой в районе сердца: «Здесь кипит любовь к Родине». Обтягивающие джинсы. На поясе чехол от телефона и ничего более. Оружие в таком костюме не спрячешь… Сиф еле заметно перевёл дыхание. Может, и Хамелеон не ожидал этой встречи?

Тиль спал с лица и нелепо замер посередь комнаты.

– Да вот решил навестить старое… гнездо, – Леон плавно подошёл к Сифу, улыбаясь самым краешком рта. – Некоторую… конфиденциальную информацию подчистить. Мало ли, вдруг что осталось.

«Навкино болото. Навкаже блато. Навкаже, навкаже, навкаже», – билась одна-единственная мысль в голове Сифа, пока Леон с пластикой хищника перемещался к компьютеру. Всё это напоминало абсурдный сон. Обычнейший, пусть и абсурдный.

Но сном не было. И тем глупее было очевидное отсутствие какой бы то ни было опасности – Леон не вооружён, он тоже не ожидал здесь встретить Сифа.

– А зачем? – в глупой ситуации и вопросы на ум приходили только глупые.

– Слушай, офицерик, за кого ты меня принимаешь? Я просто заберу старые файлы с компа – а он здесь уже сколько лет не менялся, я знаю, – и уйду восвояси. Может, прихвачу с собой Уйленшпигеля. Ты как, художник? Пойдёшь?

Сиф наконец сообразил, что «художник» – это детдомовское прозвище Тиля, и Леон его использует, напоминая парню о проведённых в детдоме годах, когда, видимо, психолог был одним из немногих друзей неулыбчивого пацана, тоскующего по ПС.

– Я…

– Ты, ты. Не волнуйся, я всегда сумею раздобыть… новую порцию, – Леон подмигнул  Тилю и присел за стол. Подвинул к себе мышку – Сиф не делал попыток его остановить, с болезненным напряжением ожидая ответа Тиля. Глубоко вдохнуть при попытке успокоиться не удалось – грудь отозвалась ноющей синячной болью, и, скривившись, Сиф задержал дыхание.

– Я… – Тиль поглядел на Сифа, на Хамелеона, потом решился: – Нет пока!

– Меня утешает слово «пока»…

– Ничего, это «пока» затянется, – пообещал Сиф севшим от напряжения голосом.

Леон быстро вскинул на него глаза, на секунду замер, что-то обдумывая, – руки, правда, продолжали жить своей, отдельной жизнью, бегая по клавиатуре и изредка дёргая мышкой.

– Посмотрим, – наконец, осторожно кивнул Хамелеон. – Уйленшпигель, будь другом, выйди на пару минуток.

Тиль медлил. Сиф осторожно перевёл дыхание и с усилием кивнул:

– Не боись, чего со мной случится тут? Подожди немного.

– Ладно… – Тиль не скрывал недовольства, но послушно вышел и прикрыл за собой дверь.

Повисла тревожная тишина. Двигаясь с усилием, словно воздух загустел и превратился в кисель – так во сне бывает – Сиф подпрыгнул, уселся на столе и отставил одну руку назад, заглядывая в экран. Леон чуть посторонился, показывая, что скрывать ему нечего – он что-то печатал в командной строке.

– Ну и зачем мы Тиля выставили? – поинтересовался Сиф. Леон достал из кармана джинсов обычную карточку на тридцать два гигабайта – синенькая такая, какие обычно в фотоаппаратах используют. Сиф напряжённо следил за каждым его движением.

Нырнув под стол, Леон сообщил оттуда, вставляя карточку в компьютер:

– Захотелось поговорить с тобой наедине, маленький офицер. Или боишься? – он вынырнул, написал несколько слов в командной строке и погасил дисплей.

– Не боюсь! – очень хотелось добавить ещё и «ничего», но Сиф сдержался. Это совсем по-детски прозвучит.

– Хорошо… – протянул Хамелеон задумчиво, потом подался вперёд, заглядывая снизу вверх мальчику в глаза: – Давай так. Чего тебе от меня надо?

– Мне? – недоумённо переспросил Сиф. – Ничего…

– А что же ты лезешь в мои дела?

– А, вы про это! Ну… Мне – ничего. Лейб-гвардии и ЗРСБ – вообще-то, вы и нужны.

Слова прозвучали совершенно по-дурацки, поэтому реакция Хамелеона Сифа не удивила: Леон смерил офицерика насмешливым взглядом и поинтересовался: Сиф, что ли, новый Джеймс Бонд?

– Почти! – от нервного напряжения Сифа неудержимо «пробило на ха-ха», как говорили его друзья.

Леон тяжело вздохнул, помедлил и, наконец, предложил проникновенным голосом:

– Давай так: я больше не трогаю Тиля, а ты – меня. Идёт?

– Нет! – поспешно ответил Сиф, боясь не удержаться и согласиться.

– А что тебя не устраивает?

– Давайте лучше вы чистосердечно признаётесь, а я вас больше не трогаю!

Леон расхохотался, и Сиф следом.

«Нервное, – подумал он, замолкая от боли в груди, – типа, истерика…»

– Не, ты всё-таки ещё не настолько Джеймс Бонд, чтобы я на это согласился, – отсмеявшись, отказался Леон, вновь зажигая дисплей. – О, почти всё. Ну что, мы так и не придём к соглашению?

Сиф взял со стола «мыльницу», принадлежащую, видимо, той Мариночке, и принялся вертеть в руках, сам не зная, зачем, начиная тянуть время.

Включить, посмотреть на фотографии – вообще-то, стыдно должно быть без спроса лезть в чужой фотоаппарат, но сейчас не до того – и некоторое время размышлять, кто из девушек, запечатлённых на одном-единственном фото – Марина… Выключить фотоаппарат, открыть дно, поглядеть на марку аккумулятора…

– Э-эй! – окликнул Хамелеон, не выдержав паузы.

– Я думаю, – абсолютно честно ответил Сиф, разглядывая синенькую карточку на тридцать два, как сообщала надпись на дисплее фотоаппарата, гигабайта.

Сиф правду говорил – он очень напряжённо думал. Время медленно, но неостановимо меняло свою структуру и становилось тягучим, замирающим…

«Время, – ясно звучали в голове всплывающие из ниоткуда слова, произносимые сиплым, насмешливым голосом, – оно не такое уж и равномерное. Просто надо отбросить все прочие мысли – и для других людей твои размышления не займут и секунды»…

– Думай скорее! Я всё, что нужно, скопировал уже, сейчас подотру остальное – и валю! – предупредил Хамелеон. – И уж поверь, Тиля в покое не оставлю!

– Ага, – рассеянно согласился маленький фельдфебель, выщёлкивая карточку, потом внезапно поднял глаза на «террориста» и жёстко припечатал: – Только придётся.

– Почему? – манерно растянул слово Леон, превращая его в какое-то мяукающее «пчемау-у».

– А в окошко поглядите, – предложил Сиф, улыбаясь в ответ. – Вы не задумывались, что ни меня, ни Тиля в одиночку гулять не отпустят? Да и вообще – гулять?

Леон побледнел и резко повернулся к окну. Сиф честно не знал, что там может Хамелеон увидеть, но времени зря не терял и быстро заглянул под стол. Чуть не сорвался во время всех этих акробатических упражнений, но зато к тому моменту, когда Леон повернулся обратно, Сиф снова сидел на столе, болтал ногами и вертел в руках Маринин фотоаппарат.

Ищущий, как известно, обрящет. Хамелеон был белее мела.

Тут у Сифа в кармане затрезвонил телефон.

– О, командир, – прислушался к требовательной мелодии Сиф.

Это оказалось последней каплей. Хамелеон резко вскочил.

– Ладно, Джеймс Бонд, – сообщил он. – Новое предложение: я валю отсюда, а вы меня ловите. И про Тиля мы все забываем.

С этими словами он вытащил из компьютера карточку и рванул к двери – очень быстро, Сиф только моргнуть успел, а дверь уже хлопнула. Телефон смолк. Маленький фельдфебель снова выщелкнул из фотоаппарата карточку.

– А разве Хамелеона мы… не ловим? – спросил с порога удивлённый Тиль.

– Увы, – развёл Сиф руками, – я обещал ни во что не ввязываться. В погоню за Хамелеоном тем более.

– А…

– Зато у меня, прямо как в кино, есть карточка со всеми данными.

– А у него?

– Фотография Мариночки и ещё двух девушек.

– А разве на карточку он всё скопировал? Он же удалить хотел!

Сиф спрыгнул со стола, обошёл его кругом и, присев на корточки, вставил карту памяти в компьютер, аккуратно держа её через взятый со стола пустой файл.

– Не успел он, – злорадно сообщил мальчик, садясь в кресло. – Решил, что я малолетний агент Лейб-гвардии, здание детдома скоро возьмут штурмом и что вообще пора делать ноги. Ну и сделал их – ноги. Вот что значит – жить в страхе быть арестованным!

– Но скопировал-то он всё равно только часть… А в кино – там всё-всё, – выказал знания боевиков про шпионов Тиль, выглядывая за дверь и убеждаясь, что Мариночка с обеда ещё не вернулась.

– Значит, сделаем так, чтобы всё было как в кино, – Сиф некоторое время разглядывал командную строку, потом мысленно перекрестился и вбил первую команду. Почему нельзя было всё сделать через нормальные «проводник», Сиф не понимал, но решил не экспериментировать и просто поставил копироваться на карточку всю папку, из которой Леон брал только некоторые файлы.

– Только давай быстрей, – озабоченно попросил Тиль. – Скоро Марина вернуться должна…

– Ну сейчас, сейчас… – Сиф постукивал пальцем по столу, глядя, как бегут по экрану непонятные буковки. Оставалось надеяться, что он всё сделал правильно…

… – Ну?

– Почти…

… – Скопировалось?

– Чуть-чуть осталось.

… – Там какая-то девушка идёт. Может, валим?

– Дай проверить хоть, что там! – нетерпеливо отрезал Сиф, открывая первый попавшийся текстовый файл. Некоторое время глядел на экран, потом всё закрыл, погасил его, выдернул из компьютера карточку – опять воспользовавшись файлом. Завернув карточку после этого в него, положил в карман и в странной задумчивости кивнул: – А теперь можно и идти…

С Мариночкой они ловко разминулись, завернув за угол и с превеликим вниманием уставившись в окно.

– Слушай, – вдруг спросил Сиф. – А где я того мужика в серой ветровке видел?

Тиль поглядел в указанную сторону и задумался:

– А не с ним мы выходили на трамвайной остановке?

– А мне показалось – он как раз не успел с нами сесть там, на перекрёстке… Может, на следующей остановке зашёл?

– Ну… может, – согласился Тиль.

Маленький фельдфебель вздохнул и заключил:

– А я-то думал, что Леона обманул… Ну, пошли, поздороваемся хоть.

– С кем?

– С ним, – Сиф кивнул на окно. – И домой поедем. А то он замёрз под дождём уже, похоже. Это жестоко – так к «хвосту» относиться.

… Увидев, что Сиф с порога здания в упор глядит на него, мужчина лет под тридцать не стал делать вид, что он тут просто гуляет, и остался на месте. Друзья подошли к нему, и мужчина улыбнулся и представился:

– Сержант Карин.

– Фельдфебель Бородин.

– Знаю.

– Не замёрзли? – невольно улыбнулся Сиф.

– Не очень. Только под дождём торчать надоело, – честно признался сержант.

Сиф с Тилем переглянулись, и художник, оглядевшись, неожиданно предложил:

– А пойдёмте в кафешку посидим! – и кивнул на призывно мигающую на углу вывеску, метрах в ста от территории детдома. Через окно хорошо было видно, как внутри светло и уютно – а главное, не капает сверху, что Сифу в его тонкой и моментально промокшей футболке весьма понравилось.

Только завидев мягкий диван у окна, Тиль тут же плюхнулся на него, и с выбором столика проблем не возникло. Улыбчивый официант принёс три экземпляра меню, и некоторое время за столиком царило молчание. Потом Карин отложил меню в сторону и поднялся:

– Сейчас вернусь. Надеюсь, в шпионов вы играть не будете и не удерёте?

– Не будем! Честное офицерское! – торжественно пообещал Сиф, которого после встречи с Леоном ещё трясло. Нет уж, приключений пока хватит. Слово надо держать.

– Ну, тогда, если подойдёт официант – возьмите мне двойной эспрессо.

– Хорошо!

Когда сержант ушёл, друзья переглянулись и незнамо почему расхохотались. Даже не верилось, что неожиданное приключение закончилось благополучно.

Или даже можно сказать – успешно, а не просто благополучно. Потому что теперь удастся оказать реальную помощь расследованию.

Вот так вот: авантюра оказалась глупостью и принесла проблемы. А спонтанная глупость, сотворённая безо всяких гениальных планов, положившись на одну волю Божью, изрядно потрепав нервы – стала чем-то полезным.

… – Слушай, а теперь что, мы эту карточку просто отдадим? – поинтересовался Тиль, когда официант уже отошёл, а сержант Карин ещё не вернулся.

– Э… – Сиф задумался и понял, что, пожалуй, так поступать не стоит. Зря, что ли, он так старался и вставлял-вынимал карточку, не оставляя отпечатков пальцев? Идея пришла в голову мгновенно – такая же бредовая, как и все события, но… почему бы и нет? В конце концов, если уж есть киношная «флэшка главзлодея», то можно и передать её СБ наиболее дурацким и неправдоподобным способом. Всё равно им придётся отработать полученную информацию – а там уж пусть ломают голову, кто в КМП взаправду такой дурак…

– Ну так что? – не выдержал Тиль. – Говори давай!

– Имя Хамелеона узнать теперь можно будет по твоему детдому. А значит, и адрес. Вот на этот-то адрес и пришлём ему письмо.

– Ему?!

– Он же не дурак, чтобы домой вернуться? А его почту получит СБ – тут без вариантов они всё отслеживать будут… А на карточке – те же «пальчики», что и на пистолете.

– А круто!

– Ну… – Сиф смутился, – скорее, глупо, но ничего другого в голову не приходит.

– Так-так, что за планы по захвату мира? – наклонился над столом Карин. – Что круто? Что глупо?

– А… – Сиф поднял честные-честные глаза на сержанта. – Просто думаем, что дома делать, пока Великого князя… На-авкаже! – спохватился он, судорожно хлопая по карманам, соображая, в каком лежит телефон, а в каком – карточка.

– Что? – поинтересовался Карин, присаживаясь, и достал сигареты и зажигалку. – Я закурю?

– Курите, курите, – кивнул Сиф, почти не слушая, что там Карин говорит. Взглянул на дисплей телефона – так и есть, два пропущенных вызова от командира. Ну вот и конец пришёл…

Но Сиф не успел набрать номер, а телефон снова зазвонил.

– Алло? Извините, ваше-скородие, я… – произнёс первые за всё утро слова по-русски маленький офицер, но разноса не последовало.

– Да знаю я, что вы с Тилем к нему в детдом поехали, – вполне мирно оборвал извинения Заболотин. – Просто хотел спросить – вы домой-то когда собираетесь?

Сиф с подозрением покосился на Карина, но тот с невинным видом курил и глядел в окно. Значит, позвонил…

– Да вот выпьем по чашке чая – и поедем, – вздохнул Сиф. – Скоро будем, в общем.

– Не промокните?

– Не-е!.. Сильнее, чем уже.

– Простудишься – уши оторву, – пообещал командир. – Ну ладно, всё, ждём, – и оборвал разговор в своей обычной резкой манере.

Сиф выдохнул, положил телефон на стол и уставился в окно, медленно успокаиваясь.

Всё. Теперь – точно всё.

Официант принёс кофе сержанту, друзьям – чай, подвинул Карину пепельницу и удалился. За окном начался настоящий ливень, и, переглянувшись, все единодушно решили переждать его в тёплом кафе, под негромкую, а оттого невнятную музыку, среди немногочисленных посетителей, мелкими глотками отпивая из чашек горячее питьё и чувствуя, как внутри от него теплеет и рассасывается, словно боль, нервная дрожь.

Сиф вздохнул, бездумно глядя на улицу – просто ради ощущения, что ты здесь, в тепле, а не там, потом осторожно откинулся на спину, стараясь пристроиться так, чтобы не тревожить свою «царапину» под промокшей повязкой. Бинт набрал влагу и противно холодил кожу, мокрая футболка липла к телу, рука опять плохо слушалась, на малейшее движение отзываясь ноющей болью от загривка до локтя. Хотелось закутаться в тёплый шерстяной плед, чтобы он покалывал кожу, и с ногами забраться на диван – но пледа не было.

Зато был рядом Тиль, горячий, как печка – оставалось надеяться, что это не жар у него. Сиф привалился к другу боком и отхлебнул сладкий, как компот, чай. Сахар в забольский чай – последнее дело, конечно, но маленький офицер знал, что сейчас ему требуется именно горячее и сладкое, а о вкусовых предпочтениях думать не стоит.

Карин курил, изредка стряхивая серый пепел в предусмотрительно подвинутую официантом пепельницу, и был похож на вполглаза дремлющего дракона – когда выпускал из ноздрей или рта струю дыма и мельком глядел на Сифа с Тилем, а потом снова переводил взгляд на окно.

Дождь, пеленой туч окутавший город, стихать и не думал. По улицам уже не просто текли потоки – асфальт полностью скрылся под водой. Прохожие исчезли вовсе, редкие машины поднимали волны, а на поворотах – веер брызг, и только брехливая дворняга, сидящая на трамвайной остановке, невозмутимо гавкала на любое движение и с интересом обнюхивала водопад, обрушивающийся в сток.

Официант принёс счёт. Карин докурил третью сигарету. Последний глоток чая совсем остыл и просто не полез в горло. Сиф поставил кружку на стол, взглянул на сержанта и вдруг сообразил, что формально старше его по званию.

Это что – и решать тогда тоже ему? Неизвестно, конечно, что решать, но…

– Может, данунафиг, – этот «данунафиг» прозвучал одним, нераздельным словом, – этот дождь? На небе ни просвета – так что сидеть нам ещё с час, не меньше.

И замер: как среагирует Карин? Назовёт предложение глупостью или…

Карин повертел в руках третью сигарету, не запалил и убрал обратно.

– Можно, – кивнул он. – Мне-то что? Мне просто надо вас обоих благополучно проводить до номера и сдать с рук на руки полковнику Заболотину.

– Тиль? – маленький фельдфебель повернулся к другу.

– Что? А, пошли, если хочешь, – словно проснулся Тиль.

Губы Сифа сами собой неостановимо расползлись в улыбке. Тиль старше его на четыре года. Карин – вообще раза в два. А решать всё равно – ему. То ли старшему по званию, то ли просто… самому активному.

Глупо получается – но забавно.

– Пойдёмте тогда, – Сиф поднялся.

Тиль и Карин встали следом.

Город встретил их шуршащими, мокрыми объятьями и – подъезжающим, дребезжащим на дворнягу звонком трамваем. Словно поданная к крыльцу карета, вагон затормозил аккурат перед Сифом. Пропустив Тиля и Карина, маленький фельдфебель повернулся к дворняге:

– Ну, а ты чего? С нами?

Дворняга гавкнула, что, мол, не против, но тут дом, и водосток надо обгавкать, а ещё встречать и провожать трамваи заливистым, голосистым лаем – такие вот дела, без обид.

– Понял, – кивнул Сиф. – Удачи! – и юркнул в уже закрывающуюся дверь.

– Ну чего тебе пёс сказал? – спросил Тиль, вручая Сифу билет.

– Он здесь работает штатным гавкалой, – пояснил юный фельдфебель, пробираясь к окну через колени друга. Карин уселся за друзьями, достал из кармана пиджака книжку и погрузился в чтение. Сиф несколько раз оборачивался к нему, пытаясь понять, следит ли сержант или погружён в чтение, но каждый раз натыкался на вопросительный взгляд.

– Чего?

– Не, – мотал головой Сиф. – Просто.

– А, – кивал Карин и снова утыкался в книжку. Но Сиф знал, обернётся снова – снова наткнётся на вопросительный взгляд, даже несмотря на то, что Карин читал увлечённо, меняясь в лице, то и дело отлистывая назад и что-то перечитывая.

Сиф некоторое время сидел спокойно, потом не выдержал ощущения чужого взгляда и пробормотал себе под нос по-русски: «Жили были мышка-наружка и лягушка-прослушка…»

– Что? – отвлёкся от книги Карин. – Это вы мне?

– Не-не, ничего, – замотал головой Сиф, старательно удерживая на лице серьёзное выражение. Интересно, это сержант среагировал на знакомые слова или просто у него хороший слух?

– Я могу отсесть, если вам неприятно, – предложил Карин.

Сиф отказался, заверив, что всё в порядке, а взгляд, который сверлит затылок, нервирует вне зависимости от расстояния. Карин выразительно хмыкнул, на что юный фельдфебель пожал плечами, запустил руку в карман и коснулся завёрнутой в файл карточки. Интересно, что на ней? Сиф успел посмотреть не так уж и много, всего один список, небольшой, в несколько имён…

И среди них – «Скалеш Артём».

Правда, о нём Сиф спросил только в самом конце, когда позади остались и дождь, и трамвай, и небо, отражающееся в непросохшем асфальте, а в глаза били солнечные блики – повсюду, с мокрых окон и из луж, в брызгах от проезжающих машин и на раскинувшейся над городом радуге. Когда позади остались умытая дождём зелень двора перед гостиницей и неулыбчивые мужчины на входе, под чьими пиджаками намётанный взгляд маленького офицера различил кобуру пистолета.

Сиф спросил об Артёме уже заходя в лифт, надеясь, что Карин ни о чём не догадается. В конце концов, что такого в этом вопросе?

– Тиль… а кто такой Артём Скалеш?

Тиль вздрогнул, поперхнувшись воздухом. Поглядел на Сифа, потом мельком на Карина, подпирающего стенку лифта, потом пробормотал:

– Да глупый вопрос же… Кап это.

Сиф помедлил, потом сделал вывод:

– Да. Глупость спросил.

И больше пояснять ничего не стал – поднимался на третий этаж лифт недолго.

У дверей номера уже стоял Заболотин, скрестив руки на груди. Оглядел всех: укоризненно покачал головой, увидев, что Сиф весь мокрый, скользнул придирчивым взглядом по Тилю, потом кивнул Карину. Сержант столь же безмолвно кивнул в ответ и шагнул назад, в уже закрывающиеся двери лифта. Словно и не было его. Заболотин отстранился от стены, которую подпирал, и поинтересовался:

– Когда хвост заметили?

– В детдоме.

– Ясно, – доволен ли остался полковник, сказать было сложно. Может, по его мнению, Сиф должен был заметить «хвост» ещё на выходе из гостиницы. А может – не заметить вообще. Юный фельдфебель и не стал уточнять – пробормотал, что хочет поскорее переодеться в сухое, и проскользнул мимо командира в номер.

– Я чай поставил! – крикнул ему вдогонку Заболотин, и в голосе смешались скупое недовольство Сифовой безголовостью – отправиться под дождь в одной футболке! – и забота. – Выпей обязательно!

– Хорошо! – донеслось из комнаты.

Тиль медлил на пороге, пока полковник не повернулся к нему.

– Ну, а ты чего? Заходи. Есть во что переодеться?

Тиль неуверенно покачал головой.

– На-авкина бабушка, – пробормотал Заболотин, потом дёрнул головой, мол, не стой на пороге, вошёл следом и бросил неохотно: – Мою рубашку возьми, домашнюю. Не помню, куда её сунул, спроси у Сифа.

Чуткий Сифов слух уловил особую интонацию и своё имя, и юный ординарец немедленно откликнулся:

– В шкафу лежит! – и громко чихнул.

– Ну вот, – вывел Заболотин, разглядывая кутающегося в плед Сифа, – воспаление лёгких.

– Ничего не воспаление… – проворчал мальчик в кружку с горячим чаем – голос прозвучал глухо и невнятно.

Полковник вздохнул, ничего не отвечая, и пошёл доставать Тилю рубашку – не ходить же художнику насквозь мокрым. Следом, завернувшись в плед, как в римскую тогу, появился на пороге комнаты и Сиф – проследить. Заболотин покосился на его босые ноги – а Сиф, кажется, переодеваться не стал, просто разделся и закутался – и скомандовал негромко:

– Брысь. И с дивана не слезать, пока носки не наденешь.

Босые ноги послушно исчезли вместе с остальным «римлянином».

Выдав рубашку Тилю, Заболотин кивнул, мол, вали к Сифу, а сам вышел на балкон. Уселся в шезлонг, опёрся локтём о колено, опустил на руку подбородок и в задумчивости уставился на умытый дождём город, быстро наполняющийся летней жарой по-новому.

Почему он, Заболотин Георгий Никитович, полковник Лейб-гвардии и прочая, которому думать надо об охране Великого князя, а не об ординарце – так волнуется за Сифа? Что с маленьким фельдфебелем может случиться, когда он просто гуляет по городу, а неподалёку всегда есть кто-нибудь из местной СБ?

Но ведь уже случалось. Дважды… И третьего раза очень не хочется.

… В номер зашла Алёна – ну конечно, как узнала, что друг наконец вернулся, так сразу и прибежала.

– Ну и где вы пропадали? – послышался её голос.

– Глупости совершали!

Заболотин невольно прислушался.

– У меня в детдоме были, – пояснил Тиль.

– И чего вы там делали?

– Навещали его знакомых, – скрипнуло кресло. Сиф, видимо, устраивался поудобнее. – Разглядывали фотографии. Потом промокали под дождём, сидели в кафе, а потом ехали на трамвае.

Последнее Заболотин уже знал, а вот о событиях, случившихся в детдоме, Сиф явно что-то не договаривал, по голосу было слышно. Это он только думает, что скрытничать умеет…

Правда, долго размышлять об этом, сидя на балконе и глядя на город, никто полковнику не дал. Обед в таком-то ресторане с теми-то и теми-то, встреча с тем-то – с самим таким-то! – а потом ещё и прогулка по центральному парку с семьёй президента. Великому князю, может, и интересны все эти встречи – хотя сомнительно, наверняка давно уже подобное наскучило… А начальнику охраны что парк, что консерватория, что посольство – одинаковая нервотрёпка пополам со скукой. Ничего не происходит, но может произойти что угодно. А уж для его ординарца, с маньячным упорством избегающего попадания «в кадр»…

Вечером полковник задержался в номере князя, а Сиф наконец вернулся к себе. Тиль в полумраке – только настольная лампа горела – пустой комнаты помирал от скуки, изрисовывая абстрактными узорами альбомный лист. Ещё три похожих, на которых не осталось ни сантиметра свободного места, валялись на полу у стола. Сиф аккуратно их перешагнул и наклонился через плечо Тиля, рассматривая покрывающуюся кельтскими «узелками» бумагу, и тяжело вздохнул.

Тиль не ответил – по бумаге без остановки плясал в нервных, чутких пальцах художника карандаш.

– Сдохнуть, – сообщил Сиф, кладя подбородок Тилю на плечо. – У меня ноги отваливаются. Это не парадные ботинки, а пыточное орудие.

– Бывает, – карандаш на мгновенье замер, потом дёрнулся и снова ринулся в беспорядочный на первый взгляд танец. Узор ложился на бумагу без черновиков и набросков, словно настоящая лента завязывалась узлами.

– А ещё спать пора.

– Угу.

Сиф покосился на друга и слегка толкнул его. Карандаш сорвался, перечёркивая узор. Тиль локтём скинул лист бумаги на пол к предыдущим и потянулся за новым, но Сиф перехватил его руку.

– Чего случилось? – обеспокоенно спросил маленький офицер. – Тиль, ты чего?

– А? – словно очнулся Тиль. – Ничего… Просто тоскливо как-то… Будто в мире чего-то не хватает.

– Цвета? – насторожился Сиф, с содроганием вспоминая бесцветный мир во время ломки.

Тиль пожал плечами:

– Может, и цвета… Ладно… Сив, – он с заметным трудом сосредоточился, – что там с карточкой Леона?

Юный фельдфебель Лейб-гвардии помрачнел и опустил руку в карман, касаясь кончиками пальцев карточки, завёрнутой в файл. «Флешка главзлодея»…

Тех нескольких минут, которые у Сифа были в детдоме, хватило, чтобы понять, что с информацией на карточке не всё так радужно, как хотелось бы. Разумеется, Леон был не дурак и не стал хранить «пароли и явки» на рабочем компьютере, так что совсем «кина» не получалось. С другой стороны, кое-что всё же было…

Например, адрес Анатоля Скалеша. Та самая бывшая вторая квартира Ивельского.

А ещё – Артёма Скалеша: город Рата в Пролыньской области, правда, под вопросом.

И не только его. Всего адресов в том списке было шесть, среди них даже выринейский, некоего Яна Петра Ратея – кстати, единственный, кроме Тилева, без вопросительного знака в скобках.

Имена были Сифу незнакомы, но что-то подсказывало, что это – те, кого семь лет назад звали Скалями. И Хамелеону они зачем-то нужны.

Впрочем, в том же файле были и другие списки – тоже адреса с краткими пометками, и это, Сиф надеялся, всё-таки должно было что-то дать расследованию. А вот адреса Шакалов лучше с карточки удалить…

Впрочем, всё это требует времени. И ещё надо, чтобы СБ как-то узнала имя Хамелеона… И его адрес… И, главное, из источника, который не вызвал бы сомнений… И…

– С карточкой пока подождём. Сначала надо как-то сообщить командиру про Леона, – сообразив, что молчание затянулось, сказал Сиф, с трудом отвлекаясь от размышлений. – Слушай, Тиль… А тебя командир спрашивал, кем Леон работает?

– Нет… Он всё больше о КМП расспрашивал. Где, что и как… А я как-то не подумал, что это важно.

– Ясно, – Сиф закусил губу, потом выпрямился и вздохнул: – Значит, скажем, что знаем. А дальше видно будет…

Внезапно зажёгся верхний свет. Сиф подпрыгнул на месте и обернулся, Тиль вздрогнул, роняя на пол карандаш.

– Что – видно, а что – знаем? – поинтересовался Заболотин с порога. – И почему кровать – не застелена? Отбой уже был…

– Потому что я знаю, как узнать имя Хамелеона! – выпалил Сиф. В голове была гулкая, напряжённая пустота – как воздух перед грозой. Словно кто-то неведомый сощёлкнул разум с предохранителя, и появилась возможность отвечать – не думая, быстрее собственных мыслей реагируя на происходящее…

– Спросить у Ивельского? – скептически поинтересовался Заболотин. – Почему-то мне кажется, что он не ответит. Или что-то погениальнее на этот раз?

– Тиль, детдом ведь третий твой? – проигнорировав насмешку, повернулся Сиф к другу.

– Третий Горьевский имени всех… кхм, да, третий, – откликнулся Тиль, кончиком карандаша выковыривая из-под ногтей краску.

– Так я услышу гениальную мысль? – нетерпеливо напомнил о себе полковник.

– Сейчас, – с досадой отмахнулся Сиф, слыша, как оглушительно-громко шумит кровь в голове. – Получается, что Хамелеон работал там… никак не позднее трёх лет назад. Вроде как…

– Он ещё в том году там был… – флегматично заметил Тиль, переходя к маникюру на другой руке. Он не видел причин для волнения – ему лично. Сиф ведь сам всё решит.

Как Кап когда-то…

– В детдоме? – Заболотин подался вперёд, словно почуявшая след гончая. – Так он там работал?!

– Да! – выдохнул Сиф с ошалевшим видом.

Заболотин перевёл дух, одёрнул рубашку и повернулся к двери, улыбнувшись через силу:

– Ладно, Сиф, приношу извинения за… недоверие, – потом резко обернулся, шагнул к маленькому фельдфебелю и на мгновенье прижал к себе: – Спасибо тебе.

– Да ладно вам… – слабо брыкнулся Сиф. Когда нарисованные в воображении прекрасные картины воплотились в жизнь, юный офицер почувствовал себя совершенно не на месте. Как будто попал на сцену, где идёт незнакомый спектакль, и главным актёром все считают тебя. – Это всё Тиль… Ну, там, когда мы у него в детдоме были…

– Понятно, – Заболотин улыбнулся, и Сиф выскользнул из «объятий», не замечая за накатившим чувством облегчения боли ни в груди, ни под повязкой. – Пойду, осчастливлю Краюх, и решим, что делать дальше… Но, Сиф, я очень тебя прошу: успокойся и ляг сейчас спать. Найти Хамелеона мы всегда успеем, а ты и так за последние несколько дней пережил достаточную порцию приключений.

Сиф хотел было возмутиться, но поглядел в глаза командиру – осмелился впервые за вечер – и передумал.

– Хорошо, как скажете…

Полковник кивнул и вышел, а мальчик ушёл отмокать под душ, весело насвистывая свою любимую песенку про детей цветов. Настроение стало самым радужным: всё обошлось. Никто ничего не узнал, а проблемам с КМП скоро придёт конец. С карточкой можно не торопиться. Тиль скоро будет в полной безопасности – когда с Хамелеоном всё будет кончено…

 «А ещё… вы, ваше-скородие, ведь назвали теперь произошедшее приключениями, а не глупой авантюрой», – отметил маленький офицер про себя, пальцами расчёсывая волосы, мокнущие под тёплыми струями. Целиком залезть в душ не позволяло «ранение» – так его Сиф именовал только в кавычках, хотя по сути, именно ранением это и было – но мыть голову можно было и «через порог».

«Выходит, я больше не маленький ребёнок и авантюрист?»

В это же время подобным мыслям предавался и Заболотин, проходя короткий путь до следующей двери и ожидая, пока нерасторопные Краюхи откроют.

«Сифка не такой уж и глупый авантюрист, как я возомнил, перепугавшись тогда. Да и с этим его Тилем только ему и общаться – они друг друга хорошо понимают, в то время как всех остальных тихий и не всегда адекватный… наглец вгоняет в ступор, и найти общий язык чересчур сложно…» – полковник, пожалуй, больше гордился Сифом, чем гордился бы собой в такой ситуации. Впрочем, ведь Сифа кое-каким вещам учил Кондрат, человек феноменальной интуиции и отточенной до идеала наблюдательности, самый выдающийся разведчик, которого Заболотин только видел в своей богатой военной жизни… Да и просто это был Сиф. Маленький разведчик… Маленький офицер Лейб-гвардии.

Дверь открыл Филипп, как несложно было отличить по изломанной шрамом брови, удивлённо поднявшейся вверх. Старший (кажется, Краюхи говорили, на семь минут?) Краюхин слегка посторонился и пропустил полковника внутрь – «постойка смирно» и прочие военные условности остались где-то в Москве и «для параду».

Лёша был на балконе, сидел на перилах, насмехаясь над опасностью свалиться. В человеке, одетом в белые гостиничные тапочки, растянутые на коленях спортивные брюки и футболку с большим флегматичным пингвином, сложно было признать снайпера, обладающего огневым опытом как минимум в три года. А уж чем Краюхи занимались в мирное время, Заболотин даже не уточнял.

Завидев полковника, Лёха спрыгнул на пол и шагнул на порог комнаты подпирать дверной косяк.

– А мы все тут дураки, – с места перешёл к делу Заболотин.

– Вашбродь, а обязательно так… абсолютно? – жалобно спросил Лёша, в то время как Филипп от такого начала просто ещё выше поднял брови и сел на подлокотник кресла.

– То, что мы жаждали разгадать, Сиф решил, просто погуляв, задав всего один вопрос и получив на него нужный ответ, – продолжил полковник, тоже присаживаясь. Он лучился гордостью за Сифа, как новенькая лапочка на шестьдесят ватт. Впрочем, так было всегда: хвастаться своими успехами не так приятно, мешает скромность, старательно удерживающая человечество от мании величия. А вот успехами подопечного… Тут и скромность не помеха.

Выдержав нужную паузу, чтобы Краюхи прониклись, а появившийся на пороге из спальни Великий князь вникнул в ситуацию, Заболотин окончил:

– Искомый нами Хамелеон буквально два года назад работал психологом в третьем горьевском детдоме.

– Так всего делов – найти нужные фотографии, чтобы Скалеш опознал! – довольный Лёха хлопнул ладонью по колену и на несколько секунд оставил дверной косяк. Тот даже не рухнул.

– Так что дальше – дело техники. И СБ, – подал голос Иосиф Кириллович. – А мои дела здесь подходят к концу. Я предполагал ещё совершить поездку по некоторым местам, но теперь это, наверное, не желательно.

– Отчего же. Когда всем этим наконец-то займётся СБ – я имею в виду, перейдёт к активным действиям – мы можем уехать, чтобы не мешаться у них под ногами, – возразил Заболотин, который одновременно и хотел такой поездки и боялся её. Порою хватало и города, которого полковник помнил разбомбленным и пустынным, чтобы почувствовать себя совсем не туристом здесь и не гостем, а преступником. Война – преступление против всего человеческого. И те, кто воюет, виноваты в произошедшем.

«Кроме Сифки!» – поспешно возразил внутренний голос. У ребёнка не было выбора!

Заболотин иногда ощущал тяжесть родового, потомственного офицерства. Словно все убитые, начиная по меньшей мере от солдат Наполеона, чью жизнь оборвал лихой корнет Егор Заболотин, кончая выринейцами, погибшими шесть лет назад, давили на совесть нынешнего офицера-Заболотина все вместе. «Это не твоя, это родовая совесть», – поговаривал отец, который, наверное, тоже ощущал это.

Краюхи отнеслись к перспективе побывать в местах боевого прошлого спокойнее. Они, как и положено рядовым телохранителям, промолчали.

– Ну, на том и порешили, – вывел князь и, деликатно, почти одним носом зевнув, исчез в спальне. Заболотин вновь улыбнулся, отвлекаясь от мыслей о родовой совести, и, немного помолчав, пружинисто поднялся на ноги со словами:

– Утро вечера мудренее, как твердят нам сказки. Надеюсь, хоть не мудрёнее.

– И вам спокойной ночи, – в один голос отозвались братья, выхватившие из сказанного самую суть. Тоже помолчав, словно собираясь внутренне перед атакой, они переглянулись, пожали плечами и поднялись следом – всё с завораживающей синхронностью, сделавшей бы честь любому танцевальному ансамблю.

– А мы встаём на наше «бдение». Правда, вряд ли кто осмелится потревожить сон князя своим покушением.

Только обратив внимание, как у братьев открываются рты, Заболотин понял, отчего голос говорящего иногда слегка хрипнет. Близнецы разыгрывали свой коронный «спектакль»: двигаясь совершенно синхронно, они говорили поочерёдно.

– Браво! – беззвучно зааплодировал офицер. – Вам бы в театральное училище!

– Уже, – пожал плечами Филипп. – Мы, собственно, там и учились.

Правда, Заболотин не мог поручиться, что последнюю фразу произнёс всё ещё Филипп.

Ещё немного «поработав на зрителя», Краюхи прошлись по комнате, демонстративно друг с другом поссорились и без промедления помирились обратно, и только когда Заболотин со стоном – к слову, тоже демонстративным – схватился за голову, Лёха расхохотался, разбивая синхронность, и ушёл на балкон. Филипп потоптался на месте и отправился туда же, крутя колёсико зажигалки и с изумлением младенца разглядывая вспыхивающий нервный, как конь-чистокровка, огонёк. На балконе огонёк взбрыкнул и погас. Поднимался ветер со скромными штормовыми замашками.

Заболотин с улыбкой пожелал спокойной ночи потолку и вышел из номера, продолжая посмеиваться. Сильны Краюхи в театральном искусстве…

Словно посмеиваясь вместе с ним, изредка подмаргивали коридорные лампы. Ковёр закусывал шорохом шагов, выплёвывая такой глухой и тихий звук, что казалось, это стучат обитые войлоком молоточки подземных человечков-рудокопов. Коридор был пуст и уныл в своём усталом шике дорогого отеля. На первом этаже шумела отмечающая что-то компания – но её почти не было слышно.

«Дома» в номере полковника встретила тишина сонная, как бывает, когда оказываешься в комнате, где все спят. Сразу захотелось зевать, а ноги напомнили, что они устали и с радостью отвалились бы, да всё некогда: шагают и шагают. Заболотин разулся, проскользнул в большую комнату, по дороге прикрыв распахнутую дверь в душ, и увидел мирно сопящего на своей кровати Сифа, у которого мокрые волосы торчали, словно ежиные иголки, и Тиля, свернувшегося с самым младенческим видом в позе эмбриона на раздвинутом кресле. Тиль плюнул на условности вроде раздевания на ночь и спал под пледом как был: в кислотно-зелёной футболке и чёрных широких бриджах. Зевать захотелось совсем нестерпимо, и Заболотин всё так же тихо прошёл к себе, балуя воображение фантазиями, как он уже скоро ляжет и наконец-то расслабится… Через четверть часа эта чудесная картина воплотилась в реальность, и, уже колеблясь между сном и явью, офицер мельком попытался представить, что же снится Сифу. Впрочем, мысль так и осталась неоконченной.

Заболотин повернулся на бок, подсунул руку под подушку, последний раз мазанул взглядом по окну, за которым вовсю буйствовал ветер, – и крепко заснул.

Через стену от него спал Сиф, и по его лицу тенями сна бежали выражения – то улыбнётся, то нахмурится. Что же ему снилось?.. Ему снились горбоносый Кондрат, острый на язык Найдоха, въедливый Крот и остальные бойцы разведроты, снилось прошлое – событие редкое и, несмотря на то, что многие воспоминания были отнюдь не безоблачными, дорогое Сифу. Его память.

23 сентября 2006 года. Забол, река Ведка

Мальчишка постарался напустить на лицо самое независимое выражение, когда семь пар глаз уставились на него. Но мгновенье – и разведчики уже отвернулись. Кондрат присел и кивнул одному из них:

– Найдоха, устрой его.

Солдат потянулся и поднялся, окинул пацана ещё одним, ничуть не преисполненным радушия, взглядом и спросил:

– У тебя какие-то вещи есть?

– В той палатке остались, – буркнул Сивка, невольно вспомнив, что все эти вещи ему дал Заболотин.

– Так принеси, – Найдоха зевнул. – Я, что ли, за ними побегу?

Мальчишка с облегчением выскользнул из недружелюбной палатки, где он явственно чувствовал себя совершенно лишним, и отправился к палатке капитана. Сивка был готов вывалить на Заболотина, попадись он на его пути, всё, что думает о попытках всунуть его в место, где ему откровенно не рады. Но палатка оказалась пуста – офицер был в штабе.

Индеец нехотя подобрал своё немногочисленное снаряжение и вылез на улицу. На обратном пути, который он проделал с самой кислой миной, на какую только был способен, ему попалась Эля, санинструктор, которая при виде него всплеснула руками:

– Что случилось?

– Ничего, – отрезал Сивка.

– У тебя такое лицо, будто…

– Катись отсель, – предельно вежливо попросил пацан, морща нос, как всегда, когда сердился. – Мне твоя забота… Без няньки жил, без няньки сдохну.

Эля дёрнулась и как-то потухла внутренне, словно догорающая свечка. Взгляд погрустнел, рука нервно дёрнула за прядку в кончике косы. Девушка сделала было шаг, чтобы заступить Индейцу дорогу, но заколебалась и отошла в сторону.

Сивка сделал вид, что ничего не заметил.

– Тебя обидел кто? – тихо спросился Эля ему вслед.

Мальчишка передёрнул плечами. Да кто его обидит? Просто запихнули туда, где на него всем плевать – лишь бы под ногами не болтался. Просто сбагрили прочь, чтобы не мешал. Просто… Просто командир его отослал.

И даже не спросил, согласен ли он!

Сивка кипел от желания взять Кондрата и Дядьку, обоих разом, и вывалить на них всё, что накипело в душе, как в скороварке. Можно даже нецензурно вывалить. И заехать обоим в челюсть. Чтобы прониклись, навкины. Чтобы один – не глядел, как на червячка непонятного, а второй – чуть головой думал, когда за других решает.

«Ничего, – неожиданно воодушевился пацан, упрямо закусив губу. – Этот навкин Кондрат пожалеет, что отнёсся ко мне так… презрительно. Я ему не дам ни одного повода ко мне придраться! Не дождётся! Он ещё пожалеет, этот разведчик навкин, ещё признает, что был не прав!»

В воображении Индеец нарисовал себе, как через пару десятков лет он, самый юный генерал во всей истории Российской Империи, приходит к Кондрату, а тот вытягивается по струнке, отдаёт честь, а потом с гордостью говорит знакомым: «А генерал Бородин начинал служить у меня в роте! И я даже не подозревал, какой талант скрывался в мальчике!.. – и поспешно поправляется, смущаясь слишком вольных слов: – То есть, в сдарии генерале!»

Правда, в Российской Империи к генералу обращались не «сдарий генерал», но в этот момент Сивка таких мелочей не помнил. «Генерал Бородин», – повторил он про себя и ухмыльнулся. Глупость, конечно, в голову лезет, но до чего приятная!

Увы, мысли пока так и оставались в мире фантазий, в то время как реальность довольно недружелюбно всплыла перед глазами Сивки входом в палатку. Собравшись с духом, мальчишка влез внутрь и, слушая неохотные указания Найдохи, обустроился с краю. Разведчики косо поглядывали на Сивку, ничем не выражая горячего желания завязать дружеские отношения. Их позицию проще всего было охарактеризовать как «Возятся тут всякие, что, ради них рот открывать?»

Сивка про себя кипел, но старался ничем не выказать, что косые взгляды – не самые комфортные условия для проживания. Хотят проверить его на невозмутимость? Да пожалуйста! Хоть двести раз! Он им ещё покажет все эти взгляды! Надо только следить, чтобы кулаки не сжимались всякий раз, стоит кому-то повернуть голову.

Когда Сивка устроился, Кондрат подошёл, ловко лавируя между солдатами, и ногой поправил спальник.

– В общем, как-то устроен, – вывел он, оглядев результат. – Посмотрим, во что выльется глупость нашего Дядьки-младшего, но вряд ли чуду суждено случиться.

Тут Индейца сорвало со всех бережно создаваемых тормозов. Себя он считал вправе вываливать на командира всё, что думает о его «гениальности», но позволить это какому-то Кондрату!..

Кулак не долетел, хотя удар был на пределе скорости пацана. Зато Кондрат от души, так приласкал, что Индеец, коротко скульнув, осел на свой спальник. Мир перед глазами вертелся, в голове звенело и до затылка дотрагиваться не хотелось. Вдруг там вмятина осталась?

Сквозь приплясывающий мир всплыло лицо Кондрата. Участия в нём не было ни на грамм.

– Мне не перечат, Маська, – напомнил он так спокойно, будто они гуляли под ручку. По лесным тропинкам, с грибной корзинкой.

Сивка помотал головой и попытался встать, но живо вновь оказался внизу, а напротив него сидел Кондрат и поглаживал горбинку на носу.

– Сиди тише, и я, Бог даст, о тебе забуду, – посоветовал он, похожий на сову, встретившую в своём дупле глупую маленькую мышку. Вроде, слишком тощая, чтобы сожрать – на один укус, мороки больше, но ведь мышка...

– А вы не говорите таким тоном о Дядьке, – мышка оскалила совсем не мышиные зубки… А через несколько ударов сердца она уже смирно лежала и даже послушно прижимала к затылку холодную кружку.

До ночи, что наступила довольно скоро, Сивка занимался самым бессмысленным, но единственным возможным в такой ситуации делом: тихо лежал, прикладывая к шишке холодное, и помалкивал. Драться больше ему просто никто не давал. Стоило мальчишке выказать намерение куда-нибудь слинять – и, желательно, не возвращаться, – как с вежливым вопросом «Куда?» его возвращали на место. Впрочем, надо было отдать Кондрату должное, возвращали хоть и твёрдо, но бережно. И о Заболотине больше не заговаривали, лишь когда появился Крот – невысокий плотный боец с непрерывно щурящимися, словно он глядел на лапочку, глазами, – в самых нейтральных выражениях объяснили разведчику ситуацию. Крот прищурился ещё сильнее, но на злой взгляд из-под белобрысых бровей ничего не ответил.

Сивка отвернулся, осторожно пристраивая голову, чтобы не задеть синяк. Крот мальчику не понравился сразу же и даже раньше. Как только стало известно, что он ухлёстывает за Горечаной. Причину этой неприязни объяснить было сложно, но Сивка в себе никогда лишний раз не копался, полагая, что самому с собой и без глубоких размышлений договориться можно.

Но в одном мнении он, даже без копания в себе, был в глубине души согласен с Кондратом. Отправить его, Сивку, сюда – действительно глупость. Только это дело исключительно его и капитана.

 

Глава 7(13). Повторение

13 мая 2013 года. Забол, Горье

Встать. Надеть осточертевшую форму, проснуться. Именно в таком порядке, иначе не встанешь, а только глубже зароешься щекой в подушку… Даже начав отсчитывать четвёртый десяток, хочется иногда утраивать себе выходной, отпуск, каникулы – называйте, как хотите. Пожалуй, с возрастом меняется только отношение к этому желанию. Ты упорно учишься не обращать на него внимания.

… Краткая мысленная прелюдия проскользнула в голове и рассыпалась в прах от первого прикосновения проснувшегося разума. Вместо желания поваляться в кровати осталось одно тягостное напоминание, а офицер уже шёл в ванную, стараясь не разбудить своего маленького ординарца, который раскинулся животом на диване, свесив одну руку и уткнув в подбородок вторую с зажатым углом одеяла. Заболотин повернулся спиной и со вздохом, больше похожим на зевок, вышел из комнаты.

День начинался как обычно. За окнами ветер согнал в город тучи и грозился ливнем, но это не могло поменять никаких планов. Заболотин и Краюхины, Великий князь с советником и секретарём и Алёна без промедления покинули здание гостиницы, теша себя мыслью, что наступил последний день «довольно бессмысленного заседательства», как выразился князь, и завтра всё уже наконец-то закончится. Иосиф Кириллович был собран и замкнут, как маршал перед решающим сражением. Алёна позёвывала за рулём и что-то напевала. Заболотин и близнецы расслабленно сидели и обменивались вялыми фразами насчёт охраны. Одихмантьев впал в своё обычное медитативное состояние, а так и не влившийся в компанию секретарь перебирал какие-то бумаги и бубнил себе под нос еле слышно: «Это тут, это здесь, это тоже тут… А это… а вот и оно!»

А в гостиничном номере сладко спали Сиф и Тиль, не подозревая, что на столике рядом с компьютером лежала записка, в которой их просили посидеть спокойно в номере и не пускаться на поиски приключений. Вот такая вот несправедливость: одним решать вопросы международного значения, другим спать под шум дождя, похожий на сочетание далёкого прибоя и барабанной дроби по карнизу. Или, что то же самое, одним попеременно дёргаться и зевать от скуки на нудном дипломатическом заседании, а другим – отдыхать вместе с собственной совестью. Выбор всегда двояк, и когда его сделали за тебя – найди эту вторую сторону. Разыскать её не так сложно, как кажется, а мир сразу станет чуточку радостнее.

Впрочем, пока до этой второй стороны никому – ни спящим, ни бодрствующим – дела не было. Шло то самое нудное дипломатическое заседание, где судьба страны вершилась среди дисплеев, показывающих необходимые материалы, вороха бумаг и не выражающих почти никаких эмоций лиц. Совершенно лишённые романтики декорации, но ещё пока хоть не опасное для любопытных закулисье.

Без оставшихся за дверями этого зала Краюх Заболотину было скучно. Не с кем было даже взглядом обменяться, поделиться, чуть повернув голову, наблюдениями: Выринея колеблется, Выринея волнуется. События последних дней, покушения КМП – кажется, это выбивало почву из-под ног Выринеи сильнее, чем ожидалось. Но политику в сторону, чтобы не погрязнуть в совершенно чуждых тебе размышлениях. Вопрос прост: виновата ли в происходящем страна, которой это выгодно?

И ответ так же прост, – с неудовольствием вывел Заболотин после долгих раздумий, благо, времени для них было много. Не виновата. Слишком примитивно. Слишком рискованно. В высшей политике так не поступают, это было бы уместнее при разборках между двумя бандитскими группировками, но никак не между странами.

Однажды Заболотин столкнулся с такими «разборками», но во вселенскую справедливость с ножом в боку играть не захотел. Беря такую роль, слишком легко заполучить манию величия на почве «Ёлы-палы, я же Великое Добро, а все вокруг на меня просто молиться должны!»

Вместо этого, подавив профессиональную гордость военного и желание размазать всех неугодных одним пальчиком, Заболотин тогда надавил на некоторые рычаги в Лейб-гвардии и простимулировал этим действия обычной полиции. Настоящая «верхушка», может, и ускользнула, но хотя бы затихла, а в Господа Бога, Вершителя людских судеб, Заболотину играть так и не пришлось, что было, несомненно, к лучшему. Играя в Бога, очень легко потерять совесть, потому что это – чисто человеческая черта.

… Тут в дипломатическом заседании был дипломатично объявлен дипломатический перерыв. Или, как сказал бы Сиф, у всех «вскипели мо́зги», и больше никто не мог изречь ни одного туманно-умного слова. Заболотин несказанно возрадовался, когда князь направился к выходу: это значило, что на несколько минут, шагая за ним, можно немножко расслабиться и перестать делать «морду кирпичом». А даже такая малость уже может сделать человека счастливым.

– Ну что же, переговоры успешны, как никогда, – зевая, высказал своё мнение Лёха, который вместе с братом проторчали всё заседание, подпирая стену за дверями. Они были там не одни такие, но общаться не тянуло.

– Что навело тебя на эту мысль? – удивился Великий князь, для которого каждое такое заседание было нервотрёпкой вроде «по грибы» сапёра по минному полю.

– Ну, вы, например, сделали перерыв на полчаса раньше обычного. Значит, есть шанс, что и кончите раньше, – объяснил Лёша, опуская руку в карман пиджака. Там у него жила пачка сигарет, которую он имел обыкновение мять, когда не было возможности курить.

На этот раз, правда, рука вынырнула из кармана странно быстро, будто коснулась раскалённой сковородки. По лицу Лёши пробежала волна жгучего непонимания и детской обиды на самого себя. Это было необычным для бывшего снайпера, но пояснять он ничего не стал, только спросил голосом умирающего уже минут двадцать человека, который сделал перерыв в агонии, чтобы выпить воды:

– У кого-нибудь есть конфетка?

Великий князь, скрывая удивление, протянул Краюхину мятный леденец, который князь незаметно даже для себя «сцапал» из вазочки на заседании. У каждого человека случаются в жизни моменты клептомании, и, видимо, то был один из них. Лёшу, правда, совершенно не волновала история леденца, с него было довольно возможности развернуть шуршащий фантик и сунуть конфету за щёку. Детская обида с лица почти исчезла.

Даже Филипп удивлённо воззрился на брата, безмолвно, как умеют одни близнецы, требуя пояснений. Лёха смутился, опустил глаза и буркнул, довольно невнятно из-за конфеты за щекой:

– Курить охота – страсть. А я бросил.

– Когда?! – Филипп меньше удивился бы, заяви Лёша, что Филипп стал дядей. Прямо непосредственно в эту минуту. В конце концов, это ещё можно было представить. Но бросающий курить Лёша…

– Вчера, – неохотно бросил Краюхин-младший. – Ну, или сегодня уже. Ночью кончил стоять на очередной части нашего бдения, часов около трёх. Вышел на балкон, курнуть, пока ты глаза продираешь, и стало как-то так тоскливо, понимаешь? Помнишь, когда я… баловался? – по повисшему молчанию стало ясно, что Филипп прекрасно помнит о таких подробностях братовой биографии. И, видимо, «баловался» Лёша далеко не спичками в детстве. – И как потом ломало… Вот и я вспомнил. Потому что курить… тоже иногда тянет. И знаешь, как меня эта простая мысль напрягла?

Филипп пожал плечами, отворачиваясь. Он курил немного. И бросать не собирался – потому что, в общем-то, и не возникло у него устойчивой привычки, просто если хотелось – курил, не хотелось – мог не вспоминать о сигаретах неделями. На войне – так вообще не курил, снайперу «не положено». Сейчас, в условиях «повышенной нервотрёпки», он стал курить чаще обычного. Но всё равно до Лёхи ему было далеко, который и на войне-то дымил, а с тех пор только больше начал.

– В общем, как раз ветер – ну просто ураган поднялся, я и загадал: удастся прикурить, ну, не прячась, не вертясь – тогда, значит, курю и впредь, в конце концов, физической ломки отродясь за собой не замечал, просто привычка. Ну а если вдруг не удастся… Значит, не судьба, бросать надо.

– И не вышла, – догадался Филипп.

– Да я зажигалку зажечь не смог, – хмыкнул Лёша. – Газ кончился, по-моему. Но я решил, что слово надо держать, от судьбы не уйдёшь, – Лёша снова сунул руку в карман и зашуршал там фантиком. – В общем, я теперь не курю. А конфетки, к слову, действительно помогают, знакомые правы были.

Второй Краюхин промолчал и снова пожал плечами, но в его взгляде было несложно прочитать твёрдое намерение, в таком случае, больше не давать у себя «стрелять». Иосиф Кириллович тоже не нашёлся что сказать: хвалить – глупо, когда ещё ничего толком не сделано, одобрять – и без того очевидно. Он хотел уже предложить запастись всем конфетами для Лёши, но тут перерыв закончился, наступила пора возвращаться к столь радостно оставленной в стороне политике.

– … И не смей на меня глядеть так жалобно. Не дам курить, раз ты решил бросить! – непреклонным родительским голосом объявил Филипп, когда князь и Заболотин уже уходили.

– Я тебя тоже люблю, – последовал тут же смиренный ответ Лёши.

– Там ещё конфеты были, все тебе вынесем, Краюх, – озвучил мысль Иосифа Кирилловича полковник, обернувшись с отеческой улыбкой. Братцы-снайперы его забавляли, а трогательность отношения друг к другу покоряла. Всё-таки близнецы – это совершенно особые создания. Никакие братья не могут стать так близки, в то время как быть единым целым в двух экземплярах – состояние для близнецов, в общем-то, наиболее естественное.

Чтобы подумать обо всём этом, у Заболотина было много времени. Так много, что тема размышлений успела кучу раз смениться, и под конец мысли остановились на КМП, совершенно игнорируя происходящее в зале. Хотя многие люди готовы были бы отдать руки, ноги и любые другие части тела за возможность присутствовать на этом заседании, где подписывалось окончательное соглашение.

Наверное, Заболотин зря не слушал. Несколько раз он даже с лёгким сожалением, прислушавшись, убеждался, что совершенно потерял нить разговоров и не вникает в происходящее. Но уж так человек устроен, что учительница, отдавшая школе двадцать лет, будет говорить и думать об учениках и экзаменах, огородник – о посадке картошки, а «безопасник» – о нынешней, сиюминутной угрозе. Даже если человеку кажется, что он беспокоится и переживает, на самом деле это форма подсознательного отдыха – когда голова занята привычной темой.

Вот и думал Заболотин о найденных потенциальных Хамелеонах, Сифе, Тиле и о возможных опасностях. Со всеми этими мыслями мир твёрдо вставал на ноги и становился привычным, хотя и чуточку непонятным. Шесть лет назад Заболотин был действующим офицером, но из Управления в Забол отправился уже «белогвардеец» со всеми отсюда вытекающими. Всё-таки, Лейб-гвардия была Службой Безопасности Российской Империи.

Стало незаметно, почти на самой окраине сознания, жалко, что всё заканчивается. Произошедшее, вместе со щекочущей опасностью, было вполне понятной задачкой, решение к которой существовало. А теперь, увы, близится и ответ. А дальше что? Путешествие по Заболу, по страницам собственной памяти. От точки к точке, каждая из которых раньше что-то заканчивала и оставалась за спиной, а теперь на время будет оживать в пространный рассказ.

Но ладно бы это касалось только его и его памяти. А Сиф? Сумеет ли он вспомнить? Захочет ли? Сейчас-то он жаждет этого, а вот дальше…

А на дне души тщательно прятался ещё один страх: а что, если Сиф вспомнит, что он – заболец, просто обычный забольский пацан, а Лейб-гвардия, Москва, друзья – всё это лишь временно. Ошибка. Просто так за него решил Заболотин однажды, а сам Сиф бы…

Сифа бы тогда и Сифом не звали.

… На несколько минут Заболотин вновь отвлёкся от своих мыслей, вслушиваясь в происходящее – лицезреть в течение нескольких часов одни и те же физиономии было так скучно, что порою Заболотину казалось, что он закрыл глаза и просто представляет себе отпечатавшуюся в памяти картинку. Слух в этом плане был надёжнее. Разговоры разнообразнее физиономий.

Выринейские послы был раздосадованы, но опасались выказывать это, и договор на словах удовлетворил всех. Бо́льшая часть присутствующих расслабилась, в напряжении остались Заболотин и ещё двое – выполняющие схожие роли для остальных именитых присутствующих.

Но совершенно ясно было, что написанное в этой важной бумаге всем не слишком нравилось. Договор был принят таким ровно по одной причине: в этом случае все друг другу уступали. Самое пока что безопасное решение.

… Вновь возвращаясь к своим мыслям, Заболотин подумал, что Сиф и Тиль уже должны были найти и вторую записку, оставленную у компьютера, и получили три досье. Один из этих трёх людей – Хамелеон, и узнать его Тилю вряд ли будет сложно, что положит начало эпопеи против КМП, которой займётся местная СБ – уж как, пусть сами придумывают. А русские спокойно исчезнут с пика чужих интересов, в очередной раз доказав, что даже в чужой стране Лейб-гвардия не теряет уровня. Прямо-таки идеально.

Идеальность всегда настораживала полковника, но в этот раз он готов был с нею смириться. Когда ты «силой мысли» разгадал загадку и нашёл идеальное решение – это должно беспокоить. Но если вместо силы мысли выступает Госпожа Случайность, можно и чуток расслабиться. Шансы, что так и должно быть, вполне приличны.

… Заседание тянулось ещё бессмысленно-долго, с пустыми диалогами и заверениями, с дипломатически-уклончивыми ответами на недоверчивые вопросы, с тоскливой мыслью в глазах основной массы присутствующих: «Господи, и когда же это кончится-то?» – и прочими необходимыми атрибутами удавшегося политического договора. Заболотин в красках представил себе чашку горячего забольского чая и беззвучно вздохнул о несбыточном.

Ждать. Терпеть, ждать, наблюдать.

… А дождавшись, сдержать невежливый облегчённый вздох.

– Алёна наверняка уже заснула в ожидании нас, – предположил Великий князь, когда вся русская «политико-охранная» команда шла в сторону ставшего уже привычным и почти родным микроавтобуса. Только успели Краюхи театральным шёпотом поспорить на эту тему, как бодрствующая Алёна вылезла из машины, породив торжествующую улыбку Лёши.

– О, вы уже?

Во время обратной поездки Заболотин, который искренне полагал, что заслужил отдых, в очередной раз убедился, что в мире справедливость если и есть, то не везде сразу, потому что местная СБ не посчиталась с его желанием. Безопасники, видите ли, сообщали, что получили данные Хамелеона и собрали досье как минимум ещё на семерых – что-то там нашли у Хамелеона в квартире.

Причём Заболотин готов был поклясться, что полученные материалы безопасников изрядно озадачили. «Этим данным можно доверять – другая информация их только подтверждает… Но не будь этих подтверждений – я бы подумал, что это подстава какая-то», – неопределённо сказал один из них. Полковник не стал долго зацикливаться на мысли, в чём же дело – это уже «вне его компетенции». Это уже работа местной СБ. Это не относится непосредственно к Великому князю.

… В ожидании отчётов СБ подходил к концу второй день. Уже было ясно, что всё-всю-весь КМП не переловить, но, по крайней мере, многие уже нашлись и неудача была пока только одна: Хамелеон никак не желал возвращаться к месту прописки, а дежурящие неподалёку безопасники никак не хотели уходить, что явно было связано между собой.

Сиф шлёпнул очередную пачку отчётов на стол и потянулся, объявляя, что ничего, достойного внимания, там нет.

– Уверен? – столь же лениво уточнил Заболотин, возводя из костяшек домино за́мок. Два набора ушли на создание донжона и других башен, и теперь из оставшегося третьего офицер строил крепостную стену. Замок занимал половину журнального столика у дивана, так что Заболотин изредка осторожно откидывался назад и оглядывал дело рук своих. Рядом на полу сидел Тиль и зачарованно наблюдал за постройкой. У него ломка, которую ждал и которой уже заранее боялся Сиф, ещё не достигла своего обострённого состояния и сказывалась пока только на общей вялости, переходящей изредка в полную апатию, и отсутствие сна по ночам. «Хочется, понимаешь? Жизнь бы отдал, так хочется!» – жаловался Тиль Сифу. Сиф понимал. Отголосков собственных воспоминаний ему вполне хватало, чтобы прочувствовать состояние Тиля.

Ещё одним понимающим оказался Лёша, который тоже ныл Сифу – что задохнётся без табака. Но к брату предусмотрительно не лез, чтобы избежать долгих нотаций с выяснением, кто первый придумал, что Лёша бросает курить. С завистью глядя на пачку сигарет у Филиппа, Лёха вздыхал и шёл сетовать насчёт своего состояния Сифу и Тилю, с пониманием выслушивая подобные сетованья художника.

Но сегодня ломка Тиля не особенно доставала, словно набираясь сил перед решающей атакой. Тиль вполне вменяемый сидел у журнального столика, наблюдал за архитектурными экспериментами Заболотина и мял в руках кусок пластилина, давно потерявшего конкретный цвет и представляющий серо-лилово-зелёный ком с вкраплениями множества других оттенков. Лепка была одной из немногих вещей, которые могли занять «беспокойные ручки» человека-наброска, изрядно потускневшего за последние дни. Контраст смазывался, словно по рисунку провели мокрой рукой.

Поставив последнюю костяшку, Заболотин затаил дыхание и встал, с гордостью обозревая плод трудов своих. Замок вполне был похож на себя. Ну, то есть по нему было заметно, что это замок.

– Так что там с очередными отчётами? – рассеянно спросил офицер, всё никак не могущий отделаться от мысли, что на донжоне не хватает стяга. Где-то в кармане рубашки должна быть зубочистка…

– Да ничего, – с подозрительной готовностью откликнулся Сиф. – Фигня.

– У тебя всё фигня, – в голосе Заболотина проскользнули нотки раздражения, и Сиф опасливо отодвинулся в сторону – злить человека, порой скорого на руку, ему не хотелось.

– Всё то же самое, – пояснил Сиф чуть более развёрнуто, когда молчание стало опасным. Старший офицер расстреливать словесно за дерзость не стал, потому что слишком гордился своим замком и не хотел ненароком обрушить его, как случилось с прошлой башней. Её он задел рукой, и, падая, донжон свалил наиболее красивую часть крепостной стены – с воротами, и рассыпался по полу.

Помня трагичную кончину предыдущего строения слишком хорошо, Заболотин смилостивился:

– Ну, тогда ладно. Оставь отчёты себе. Краюхи их уже видели?

– Не-а, – мотнул головой Сиф, наблюдая, как в мелькании пальцев Тиля рождается из пластилина чья-то голова. Процесс казался Сифу священным ритуалом, потому что сам юный офицер художественными талантами не обладал, если не брать в расчёт нескольких расписанных стен.

Заболотин, которого не смущали растягивающиеся в бесконечность паузы в разговоре, попросил занести отчёты СБ близнецам для размышлений, но тут в номер позвонил Лёха, лёгок на помине.

– Конфетка есть? – спросил он по обычаю, присаживаясь рядом с Тилем.

– Нету, – огорчил тот Краюхина.

– И правильно, – ничуть не расстроился Лёша, копаясь в кармане. – Нечего мне их давать, когда я старые запасы ещё не съел.

И он зашелестел фантиком карамельки, отправляя конфету за щеку. Филипп шутил, что бросивший курить Лёша – промежуточная стадия между человеком и хомяком. Ходит на двух ногах, но запасы уже собирает за щёку.

Лёша ничуть не обижался, давно привычный к подобного рода подколкам брата, так что ссора им пока не грозила. А то, наверное, поссорившиеся близнецы – это страшное зрелище. Примерно как любующаяся в зеркало Медуза Горгона.

– Вы говорили о нас, когда я зашёл, – вдруг вспомнил Лёша, без излишнего энтузиазма глядя на стопку отчётов. – Уж не собирается ли кто-то заявить, что нам всё это надо прочитать?

– Можешь довериться Сифке и, не читая, заявить, что это фигня, – Заболотин в последний раз оглядел свой замок из домино и отвернулся. Вновь было нечего делать.

– Читая, – чуть слышно буркнул Сиф.

– А? – переспросил полковник.

– Не, ничего!

– Ну и отлично.

– Ага!

Лёша тем временем покосился на офицерика и пожал плечами:

– Да, думаю, Сиф не слишком далёк от истины. Действительно важные данные СБ рассказала бы устно, верно?

– Кто знает, – пожал плечами полковник, мельком взглянув на пластилиновую голову, созданную пальцами Тиля. Голова немного напоминала белобрысую голову ординарца, хотя сходство было чисто формальным, ведь Тиль не стремился поспорить с Микеланджело на завядший лавровый венок великого скульптора.

– Ладно, – поднялся Лёша на ноги. – Пошёл читать. Прошу считать меня героем.

– … боевика за двадцать рублей книжка, – на пороге мялась языкастая Алёна.

Пока Заболотин рассуждал, куда смотрит теория вероятности, когда из четырёх занятых номеров все для общения все совершенно случайно выбирают этот (и смотрит ли она вообще куда-нибудь, если у неё глаз нет), девушка уже зашла и присела на то же место, что и Краюха до неё. Лёша кивнул всем присутствующим вместо прощания, вздохнул тяжело и со стопкой бумаг под мышкой растворился в коридоре, так что делать снова всем стало нечего. Ну, кроме как Тилю, который как раз в этот момент с помощью карандаша рисовал пластилиновой голове глаза.

Недовольный молчанием, но не могущий отчего-то первым его нарушить, Сиф бесцельно прошёлся по комнате, остановился, вновь подошёл к столу и взглянул на лежащую у монитора миниатюру, созданную Тилем этим утром. Три часа Тиль сидел и вырисовал тушью пейзаж города – вид с балкона номера, – а затем ещё четверть часа он от туши отмывался. При водных процедурах к нему присоединился и сердитый Сиф, которого Тиль умудрился тоже тушью «зачумазить».

– Слушай, а почему ты её нарисовал?.. – Сиф взял пейзажик на тонкой картонке в руки и с удивлением принялся разглядывать мелкие детали, которые Тиль с маньячным упорством вырисовывал бо́льшую часть потраченного на картинку времени. Не дождался ответа и обернулся: – Ти-иль?

Художник отложил в сторону почти оконченную голову и неопределённо тряхнул головой, что должно было выражать затруднение в ответе.

– Ну… Просто захотелось что-то подобное увидеть. Хочешь – бери себе, – щедро предложил он, совершенно не ценя плод своих трудов.

Заболотин, как раз в этот момент наблюдающий за Сифом, отметил, что подросток застыл, обдумывая какую-то мысль. В его голове веером раскрылись варианты, и с хлопком веер вновь закрылся. Когда Сиф опустил миниатюру на стол, по его лицу Заболотин легко догадался, что выбор сделан.

Алёна немного потеряно встала, поняв, что в комнате по большей части царит молчание, и вышла, недолго поколебавшись на пороге. Сиф поднял голову ей вслед, но не успел окрикнуть и неуверенно замер.

– Ну, пусть лучше на князя глядит, – чуть слышно пробормотал он, ногой пододвинул стул и сел, вновь задумавшись. Слегка шевелились губы, словно он проговаривал кусок текста.

– Тиль, ты не против, если я её открыткой друзьям пошлю?

Тиль согласился, не задумываясь, а вот полковник удивлённо оторвал взгляд от зубочистки, которую превращал с помощью салфетки в бордовый флаг своего замка:

– Ты же позавчера письмо отправлял, разве нет?

Сиф опустил глаза, словно ему стало ужасно стыдно, и буркнул:

– Ну а что, они же друзья…

– Скучаешь?

– Да… То есть… ну да, скучаю, – отозвался мальчик ещё тише. Кажется, он не очень задумывался об этом раньше.

А будучи с собой до конца честным, Сиф знал: не просто не задумывался, но и всячески гнал от себя любую мысль о Расточке и Каше.

Ему было стыдно: за то, что скрывает, что вовсе не скучает – фельдфебелю Лейб-гвардии некогда скучать по хиппи, а ещё за то, что так сдружился с Алёной… Странно сдружился. Неправильно как-то. Словно голова – одного человека, а тело и желания – совершенно другого.

Как они там, его забытые, выкинутые из головы друзья? Сифу было так стыдно, что он готов был провалиться сквозь пол на пару этажей. Как Расточка, скучает ли или гуляет с Кашей, валяется в парке на траве и глядит на небо? Уж Каша-то никуда не денется. Может… вдвоём им легче?

… Сиф постарался отвлечься от стыдной, глупой ревности и взял из ящика стола конверт с маркой и логотипом отеля. На обратной стороне открытки в конечном счёте, как он ни бился, осталась пара коротких предложений в стиле «Всем привет, без меня не скучать, (не)скоро вернусь». Это было, наверное, самое глупое письмо в жизни Сифа.

«… г. Москва, ул. …, Надежде Семёновой», – вывел он аккуратным почерком на конверте и ещё долго глядел на имя Расты. Так странно – знать, что у Расты вообще оно есть!

Расточка. Надя. Надюшка, как её братья звали… Солнечная, весёлая девчонка, которая не боится трудностей и идёт по жизни так легко, словно летит.

В груди шевельнулась тёплая волна, обещающая, что всё обязательно будет хорошо – хоть как-нибудь, но хорошо. Сиф малодушно ей поддался, и волной смыло ревность и стыд напрочь, будто рисунок на пляже – когда-то давно Сиф был на реке и рисовал на песке всякие картинки и слова, а затем мимо проплывал катер, и волнами окатывало берег так, что весь процесс рисования можно было начинать сначала. Давно… года два назад, когда у командира долгий отпуск выпал на июль, и они поехали к его родителям…

Так Сиф и просидел за столом до вечера, вспоминая, размышляя или исправляя что-то в письме. Заболотин, решив его не отвлекать, сам заварил чай, разлил по чашкам и сунул одну под нос ординарцу. Ужинать никому не хотелось от сидячего образа жизни и сытного обеда.

За окном снова поднимался ветер, нагонял тучи на город – набрякшие, низкие, рваные. Шумели деревья рядом с гостиницей, пару раз хлопнула форточка, пока Заболотин не закрыл её окончательно. Ветер отжал пару туч, намочив оконное стекло, и продолжил дальше гудеть, шуметь и отдалённо завывать, так что по сравнению с теменью за окном, комната казалась особенно уютной. Сиф задремал, устроив подбородок на локоте положенной на стол руки, – не от усталости, а просто чтобы занять время. Последние дни он не знал, радоваться ему снам или ненавидеть их: в Заболе Забол и снился… только вот шесть лет назад здесь всё было совсем не так тихо, благополучно и мирно.

… В номер заходила Алёна с напоминанием, что Сифу надо обработать спину, но, покрутившись рядом со спящим – или просто не желающим открыть глаза? – мальчиком, вышла ни с чем, сердито буркнув, что в медсёстры не нанималась.

Тиль кончал уже второй пластилиновый бюст, но кого вспоминал, Заболотин угадать не смог. Наверное, просто не знал. Вместо этого Заболотин аккуратно начал разбирать свой замок, тяжко вздыхая и уже прикидывая в уме, что и как будет собирать в следующий раз. За окном совсем стемнело, и дождь вновь полился из туч, как из садовой лейки: крупный и частый; на часах, мигнув, 22:59 превратилось в 23:00, и это означало, что вечер подошёл вплотную к ночи и тянет её за тёмный плащ, расшитый тучами и звёздами.

В ночь ливень припустил ещё пуще, так что звёзды с плаща просто смылись вместе с потоками воды, прямо на асфальт, на котором и остались, плавая в лужах и поблёскивая в свете фонарей. Ветер уже и сам передумал сгонять тучи, но те даже думать не хотели уходить. Вдалеке они сердито громыхнули в ответ на робкие попытки ветра очистить небо, но вспышка молнии пока была совсем слабой, и, вроде, уцелевшие звёзды даже робко выглянули в прорехи облачного покрова. Раскаты грома напомнили отдалённую канонаду, словно за пяток километров отсюда работала артиллерия, и от таких ассоциаций Заболотин-Забольский зябко поёжился: вряд ли с такой «музыкой» будут спокойные сны. А вот кому нужны кошмары – это серьёзный вопрос. На взгляд Заболотина, лучше было бы совсем без сновидений, чем так… к тому же здесь не было Кота, поспевающего к хозяину в самый разгар сна: прогонять кошмары прочь. И когда ещё зверь вновь окажется рядом?..

Как и предсказывал полковник, сны поселились на ночь в номере беспокойные.

Гроза сделала своё дело, встряхнув мысленную коробочку памяти, и воспоминания сдетонировали не хуже нормальной взрывчатки.

Тиль всю ночь метался по кровати, просыпался и долго не мог вернуться к сновиденьям, глядя на мутный из-за дождя и темноты прямоугольник окна. В голове художника оживали лица, которые он десятки раз сплетал из проведённых углём или карандашом по бумаге линий. Художник сам по своим ощущениям был таким же рисунком, кем-то набросанным на замызганном бумажном обрывке. Таким же сплетением торопливых линий. И человек-набросок не отваживался заснуть, чтобы лица вновь не ожили под грохот дальней канонады.

Совсем рядом с Тилем – с кресла до кровати можно было дотянуться рукой – ворочался Сиф, тоже беспокойный и напряжённый. Подросток перекатился на бок и поглядел на друга долгим отсутствующим взглядом, с трудом распознавая лицо в беспорядке теней и волос. Жизнь казалась нереальным сном – потому что прошлое было гораздо ярче само по себе, без деталей и воспоминаний.

Сердце билось – трепыхалось, остервенело колотясь в рёбра и гоня кровь – именно тогда. По-настоящему, взаправду. И воздух наполнял лёгкие именно тогда, когда каждый вдох мог стать последним, а выдох – сбить прицел. Даже шагал по-настоящему Сиф именно по щедро замешанной дождём грязи, которая была помечена на карте, как дорога.

Нынешняя же жизнь была цветным фантиком. Ярким, шуршащим и бессмысленным. Здесь не было опасности. Здесь нельзя было поделить людей на извечное, чётко-острое, как стеклянный осколок, «свой-чужой». Здесь за многообразием целей не видишь причин умереть за других. Мирное время оставляет настоящими людьми только самых сильных… И война, впрочем, тоже, но другие, ненастоящие, долго не живут.

Свой-чужой, враг-друг. Твоя очередь или выстрел засевшего на склоне холма снайпера. Твой след или выря, разведывающего положение батальона Заболотина.

«Как сложно жить, – почувствовал Сиф, ощутил эту древнюю истину. – Как сложно найти смысл в существовании, если ты не видишь, кого и от кого защищаешь».

Когда человек первый раз запутался в себе и окружающих, он придумал войну, которая всё расставляет на свои места, выстраивая партию по строгим своим правилам. Пешки к пешкам, но кто-то вдруг окажется ферзём. После того, как вертолёт тяжело взлетит с грузом под номером двести или, реже, триста. Твоё счастье, если всё же триста.

… В соседней комнате хлопнуло, открываясь, окно, и дождь забарабанил ещё громче. Это Заболотин подставлял лицо под струи воды, облокотившись на подоконник, разглядывал пузырящиеся в свете жёлтого уличного фонаря лужи на земле. Дождевой душ прогонял воспоминания, неохотно, постепенно.

Полковник провёл рукой по лицу, стирая воду и кошмары, и бесшумно, стараясь не потревожить разлитое в воздухе ночное оцепенение, вышел на порог своей комнаты. Прислушиваясь, он различал в тишине, как бьётся его сердце – этот стук не так-то просто услышать, тут нужно и волнение, и безмолвие, особенно хорошо ночное. Взгляд Заболотина встретился со взглядом Сифа, сонным и растерянным. За окном прокатился вдоль горизонта басовитый гром, словно и взаправду разъезжал на колеснице Илья-пророк. Или батарея работает по цели из всех орудий.

Сделав знак Сифу, что всё спокойно, Заболотин прислонился к косяку и застыл, успокаивая нервы видом сонной комнаты. Там, где спят, всегда царит покой, пусть даже сны пришли не самые мирные, – и вот очередная песчинка времени упала вниз, а стук собственного сердца стал почти неразличим. Только чувствовалось, как оно раскачивается за рёбрами, и всё.

Это было около трёх, а когда в седьмом часу дождь начал стихать, Заболотин проснулся ещё раз, резко и неожиданно. Распахнулись глаза, и кристально-ясный ум сообщил, что наступило утро. Заболотин знал этот фокус организма, но вставать – единственный способ вновь почувствовать сонливость – не хотелось. Мало ли, что происходит в этом внешнем мире, вдали от одеяла и подушки. Вместо подъёма Заболотин устроился в кровати полусидя, подложив подушку под спину, и принялся грузить голову размышлениями, многоярусными и запутанными, как высотный лабиринт современного Минотавра. Барахтаясь среди рассуждений, предположений и выводов, разум волей-неволей набирал обороты скорости, и не так уж и много времени прошло, когда офицер почувствовал, что можно расслабиться. Разогнавшийся мозг не прекратит теперь работать и не свернёт по извилистой тропинки в страну снов. Он, наоборот, будет крутить задачки даже в фоновом режиме.

Почувствовав привычное внутреннее напряжение, Заболотин легко поднялся на ноги и подошёл к окну. На улице уже вовсю рассвело и даже распогодилось, так что солнечные блики вспыхивали в лужах. Здорово было глядеть вниз с четвёртого этажа, когда всё внизу кажется незначительными декорациями в кукольном театре.

Одна беда, ковёр у окна был насквозь сырой – а нечего оставлять на ночь открытым окно. Но что тут поделать! Придётся ждать, пока ковёр сам высохнет… Офицер недовольно переступил босыми ногами, оделся и тихонько вышел в большую комнату.

Сиф спал без катапультированной на пол подушки, свернувшись клубком и схватив угол одеяла, словно любимую игрушку. В пятнадцать лет – а совсем как ребёнок. «Он и есть ребёнок! – возразил полковник сам себе. – Ему на вид пятнадцати никогда не дашь, а детство… отчего бы не навёрстывать теперь упущенное?»

На Тиля Заболотин старался не глядеть. Художник по-прежнему раздражал, необъяснимо. И манеры, и голос, и внешность – всё не так. И не надо идти ни к какому психологу, просто есть у каждого человека типажи, которые, подчас совершенно беспричинно, его раздражают. Вот таким вот и был Тиль для полковника. И бесполезно что-либо с этим делать. Вон, при всём его уважении к Аркилову, от одного воспоминания о Самсоне Олеговиче тоже передёргивает.

Присев за стол у компьютера, Заболотин закинул ногу на ногу и понял, довольно неожиданно, что спешить сегодня совершенно некуда. История с КМП перетекла в вяло-постоянную фазу, которую в некотором приближении можно назвать концом. Сегодня, после торжественной службы в кафедральном Горьевском соборе, «русские гости» собираются и отправляются в небольшое путешествие по Заболу, как планировал Великий князь. Навестят места, которые исходили вдоль и поперёк шесть лет назад. Постоят в тягостном молчании у памятных стел и надгробий братских могил. Будут без конца вспоминать, каждый про себя, невернувшихся товарищей и прятать глаза, чувствуя себя – живого, здорового – виноватым перед теми, кто уже давно не здесь.

Что же, это надо. Было бы слишком лицемерно не почтить память отдавших жизни за мир в Заболе, если именно это провозглашено целью русских договоров с ним и Выринеей.

Сиф дёрнул головой из стороны в сторону и проснулся. Заболотин сидел неподвижно у компьютера и наблюдал, как, не торопясь протирать глаза, промаргивается мальчик. «Что тебе снилось, маленький офицерик? – спросил полковник про себя, остро ощущая, что Сиф ещё во власти воспоминаний. – Что к тебе возвращается ночью под раскаты грома, какие люди, какие лица? Я или кто-то ещё?»

Сиф наконец заметил командира и вяло улыбнулся, скорее из вежливости, чем по желанию. В комнате было достаточно светло, чтобы снова заснуть уже не удалось, но Сиф всё равно обратно закрыл глаза, и меж светлых бровей пролегла складка, слишком взрослая на мальчишеском лице. Сиф силился запомнить образы, всплывшие ночью в памяти.

Что же ему снилось?.. Ну а что под такой грозовой аккомпанемент ему могло явиться? Путанные осколки воспоминаний, переходящие друг в друга и, в бесконечно-долгий миг перед пробуждением, вспыхивающие настоящей памятью, которой невозможно противиться.

Конечно, УБОН. Конечно, разведрота. Командир, Кондрат, разведчики, бесконечные марши и операции…

Иногда он начинал припоминать, совсем размыто, что долго не приносил присяги. Почему? Наверное, всё ждали, пока вернётся отец Николай – священник так не вовремя покинул батальон! – чтобы присягнуть на Евангелии, в его присутствии. Чтобы всё было как положено. А может, дело было в том, что что-то там не заладилось с самим оформлением Сифа воспитанником батальона? УБОН Заболотина входил в войска особого назначения… Или просто ждали, когда время появится, чтобы все церемонии провести, торжественно и «как положено»? Откуда было знать точную правду Сивке, а уж для Сифа-то и вовсе события тех дней были смутными образами на дне сознания, и о реальном положении дел он мог только догадываться.

По крайней мере, «как положено» хотелось Заболотину, в этом Сиф не сомневался. Впрочем, когда почти сутками батальон передвигается, разделяется, атакует, перегруппируется и зачищает, а дождь льёт и льёт, по нескольку дней подряд – тебе и всем окружающим не до твоей присяги. И Кондрат по-прежнему считает тебя досадной помехой, ничего не поручая, кроме бессменной помощи дежурным по «бытовухе» и беготни по роте. Так что ни о каком воинском долге речи быть не может.

Но чем ближе были основные выринейские силы, тем стремительнее всё меняется – и жизнь, и взгляды, и твоё собственное мнение…

26 сентября 2006 года. Забол, у истока Ведки

Сегодня вечером очередь дежурить подошла двойке – ну, то есть, официально это называлось «гранатомётный расчёт» – Найдохи, и это, пожалуй, было известием радостным. И Найдоха, и Слепень относились к Сивке вполне сносно, а к язвительным замечаниям мальчишка уже привык, не впервой, в общем-то. Главное – не отвечать на подколки, а то не отстанут…

К тому же на «деле» нет лишнего времени на ссоры, чай, не по лесу гуляешь – вернее, и лес тоже встречался, но «прогулкой» марш точно назвать было нельзя. Ничего, главное – дожить до вечера, когда можно будет заснуть и не видеть ни серого неба, ни грязи, по ошибке именуемой всеми дорогой, ни разведчиков, таких странно-отчуждённых и строгих… Заснуть и не видеть даже сны – ну, это если повезёт.

Дождь барабанил по брезенту, монотонно и уныло. Сивка кутался в куртку и про себя мечтал, чтобы о нём все забыли, потому как когда в последний раз Кондрат о нём вспомнил – пришлось с километр топать до штаба батальона и обратно, изображая из себя, как описал язвительный Найдоха, «радиоволну в физической оболочке». Что он имел в виду, объяснил потом уже Слепень – и о звуковых волнах, и о радио, и о том, что вместо посыльного Кондрат легко мог использовать рацию, как поступал потом…

Но то было «потом», и Сивка к тому времени уже промок и зарёкся открывать рот в присутствии Кондрата. А то будет опять, как в тот раз:

– Маська, доложи в штаб, мне некогда.

Некогда ему, двадцать раз, конечно же. И что делать? Топать…

Понимающий кивок Заболотина лишь прибавлял желания когда-нибудь придушить этого офицера. Или хотя бы высказать все накопившиеся слова. И пусть после этого Дядька – как Заболотина все называли – многозначительно коснётся пряжки ремня и напомнит, что такими словами выражаться… что там он сказал в последний раз? Некультурно, да?

А засунуть его, Сивку, в эту навкину разведроту было культурно, ага.

Отвратительным было то, что, топая под дождём, вскипеть толком не получалось. Слишком сыро, промозгло и хочется поскорее всё сделать, вернуться и забиться в угол.

Дядька внимательно выслушал, поблагодарил и спросил вдруг:

– А у тебя всё в порядке?

Сивка прикусил губу и промолчал. Правдивый ответ на такой вопрос выглядел дурацкой жалобой, а уж жаловаться Сивка ни за что никому не собирался.

– Нормально, – буркнул он наконец.

– Не обижают?

Сивка торопливо замотал головой и спросил:

– Я, это… разрешите идти, в общем?

– Ну иди, – не сдержал улыбки Заболотин и, провожая взглядом мальчишку, покачал головой: – «Я, это, разрешите идти, в общем», ну надо же…

Юркнув в тёплое чрево машины, Сивка присел на своё место и неохотно сообщил:

– Передал.

– Не «передал», а «доложил», – поправил Кондрат на редкость терпеливо.

– Ну, доложил.

– И без «ну», – встрял Крот.

И получил короткий тычок пальцами под рёбра. Кондрат был скор на руку и равно справедлив ко всем… как считал он сам:

– И не встревать в чужие разговоры.

Сивка с беззвучным вздохом покосился на Крота и подумал, что когда-нибудь обязательно врежет. Всё к этому идёт.

По счастью, вскоре пришёл доклад от очередной тройки, разведрота «переползла» в следующую точку, и Крот исчез вместе с двумя своими напарниками…

А Сивка остался сидеть, потихоньку клюя носом. Время при такой доразведке местности тянулось убийственно-монотонно и медленно: разведка, доклад, перемещение, новая тройка уходит – и снова ждать доклада.

Он уже начал видеть какие-то размытые образы, лица Тиля и Капа – таких далёких, будто из забытого сна, и окончательно впасть в забытьё мешало лишь свербящее, постепенно набирающее силу чувство, похожее на тоску и жажду разом. Усиливалось, словно кто-то медленно вжимал педаль газа, желание забиться в угол, сжаться и тихонько скулить, как голодный зверёк, отринув окружающий мир – бесцветный, тоскливый и страшный…

Где-то неподалёку ожила рация, но это событие было зафиксировано рассеянным вниманием мальчишки только спустя какое-то время, когда в машине все беспокойно зашевелились.

– … выдвигаюсь на доразведку цели. Конец связи, – с усилием выплыв на поверхность действительности, зацепил кусок фразы Сивка. Там, «на поверхности действительности», дождь прекратился, но солнце так и не выглянуло. Рота замерла в тревожном ожидании, и Сивка почувствовал, как где-то в животе скапливается страх.

Окончив доклад батальону, Кондрат сумрачно оглядел присутствующих, с которых мгновенно слетела дрёма, как только из рации раздались первые звуки, и, сипло кашлянув, приказал:

– Казбек – за главного, Гекса – со своими парнями за мной, – потом огляделся, наткнулся взглядом на Сивку и бросил: – Найдоха, Маська с вами… Всё, двигаем!

Кондрат ушёл, раздавая указания. Рота шевелилась, как разворошённый муравейник, и вскоре поляна почти опустела. Машины, водители, охранение… Всё.

Сивка высунулся из машины и вопросительно взглянул на Найдоху: мол, чего тебе?

Гранатомётчик отмахнулся:

– Да сиди, нафиг ты мне нужен.

Потянулось тягостное ожидание. Время словно увязло в слишком густом для дыхания воздухе – Сивке казалось, что он задыхается, но ничего, абсолютно ничего не происходило. По внутреннему счёту Сивки прошло чуть меньше половины вечности, прежде чем вдалеке грохнуло – потом ещё раз и ещё. Казбек, оставшийся за старшего фельдфебель, довольно кивнул:

– Вот сейчас Дядька вырей тонким слоем и раскатает… Слепень, дай прикурить!

На Сивку никто не обращал внимания, словно его и не было.

Найдоха, пристроившийся у своего АГС неподалёку, сплюнул:

– Я ща сдохну вот так ждать!

Взрывы стихли. Казбек отошёл к радисту. Сивка улёгся на сиденье уазика, подтянул коленки к груди и закрыл глаза – мир был слишком тоскливым и бесцветным, может, если удастся заснуть, во сне будет легче?

… Мир ворвался в его жизнь грохотом. Ослепительно-яркий, больно хлопнувший по ушам – какое бесцветие, какая тоска? Чья-то сильная рука ухватила мальчишку за ворот и вытащила из машины. Не успев взбрыкнуть, Сивка увидел, что вытащил его Казбек, но что фельдфебель говорит, не услышал.

Казбек куда-то пропал, зато Сивка увидел Найдоху и кинулся к нему, вспомнив, что Кондрат приказал ему быть с гранатомётчиком.

Вокруг слышалась стрельба, что-то ухало и взрывалось, и Сивке было ужасно страшно – много страшнее, чем во всех предыдущих боях.

Пожалуй, так же страшно ему было только однажды: когда давным-давно вокруг рушился его родной дом…

Страшнее всего было полнейшее бессилие – ни автомата в руках, ни задания, ничего…

– Найдоха! Что мне делать, Найдоха?!

… Если бы у Индейца в этот момент попросили описать, что происходит, он ёмко назвал бы происходящее бардаком, и был бы, в общем, прав – для него творился полный бардак, это опытные разведчики понимали, что происходит и что делать. А с мальчишки что взять и что ему поручить? Слепень толкнул его в кусты и зверским тоном велел не высовываться даже к родной матери навстречу. Сивка не смог его ослушаться и только наблюдал из своего такого ненадёжного укрытия, как вокруг всё взрывается, стреляет и падает. Грянул взрыв, будто кто-то пребольно, хлёстко ударил по ушам. Мир вспыхнул, погас, снова вспыхнул… Звуков боя Сивка не слышал вовсе, хотя всё видел. Видел горящую машину. Видел, как рядом с кустами, где он скорчился, упал солдат, и под каской у него было лицо, сгоревшие брови, разбитые губы, и этим лицом он упал прямо в землю. Где-то в животе мальчишки сердце сделало отчаянный кульбит: упавшим был Найдоха, такой странный и чужой с застывшей обидой на лице: «За что?!» – и струйкой крови изо рта.

Давясь сухими слезами, более похожими на лай или кашель, Сивка выскочил из укрытия, не помня себя и не слыша ни звука из гремевшего вокруг боя, схватил Найдоху за лямки разгрузки и потянул тело за собой обратно, в спасительную зелень. Куда солдат стремился, но так и не успел.

«Господи, за что?! Исправь всё! Сделай, как было, верни Найдоху!» – беззвучно вопил мальчишка, понимая вдруг, что тяжёлое и непослушное тело, которое он тянет – это уже не Найдоха. Завопил, едва ли ни впервые в жизни вспоминая, что где-то может существовать Бог – и Он может слышать и помогать. Когда говорил отец Николай, всё было складно и правдиво, но далеко от мальчишки. Когда говорил командир – Заболотин – это больше походило на прекрасную сказку, вроде его рассказов о Москве. Хочется верить, но никак не получается. А вот сейчас Сивка вдруг понял, очень остро, что если не Бог – то никто, никто уже ничем не поможет. Что рядом никого нет, кроме Него.

«Господи-и!..»

Как оказался в кустах – Сивка не запомнил. Тело Найдохи было тяжёлым, страшным и неповоротливым. Происходящее вдруг со всей ясностью навалилось на мальчишку, той самой военной правдой, о которой говорил Заболотин: и раны, и смерть, и взрывы кругом, хлопающие по ушам, выбивая из них способность слышать. Командир говорил об этом тогда, так давно, показываю могилу Стаи… Всё повторялось, только гораздо страшнее. Реальнее, без спасительной пелены ПС.

«Господи, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…»

И на плече безвольно лежащего на животе разведчика был «внучок», компактный и лёгкий – если сравнить с обычным «калашом» – автомат…

«Господи, не повторяй, не повторяй, нельзя, чтобы повторилось! Останови! Пожалуйста!»

… – Отдай оружие.

– Не отдам! – пацан прижимал автомат к себе крепко-крепко, словно любимую игрушку – из тех, которые почитаешь живыми и, когда вырастаешь, ни за что не позволяешь кому бы то ни было передаривать.

– Рядовой Бородин, это приказ.

– Не отдам, – упрямо повторил Сивка и ещё крепче прижал Найдохин автомат к груди.

Разведчики молчали. Все знали, что пацан из этого самого автомата положил несколько вырей, сунувшихся в его сторону. Но кто мог сказать, что девятилетний ребёнок и впрямь имеет право наравне со всеми носить оружие? Ему бы сидеть и не отсвечивать…

Но, с другой стороны, не вышло у него в бою «не отсвечивать», и кто знает, что было бы с Найдохой, если бы… Кондрат всё это знал. А ещё знал, что Заболотин ему не простит, если он, Кондрат, отнесётся к этому ребёнку, как к бойцу, чего бы сам пацан ни хотел и чего бы сам Заболотин ни говорил.

И что, силой отнимать оружие, что ли? Кондрат, конечно, мог, но этого бы не поняли даже его бойцы. А говорить много Кондрат не любил.

– Маська.

Мальчик с таким отчаянием прижал к себе автомат, что это выглядело бы комично, не происходи в таких декорациях.

Больше Кондрат ничего не говорил, а просто протянул руку, взял автомат за цевьё, потянул на себя, просто обозначая движение – и мальчишка сник, разжимая руки, словно батарейки в нём сели.

Над головами застрекотали винты вертолётов – эвакуация раненых. В том числе пребывающего в состоянии комы ефрейтора Найдина, Найдохи…

– Данила, – горько вздохнул Слепень, и Сивка попытался удивиться, почему он так назвал Найдоху, но удивиться не получилось. Мысль, что, оказывается, у Найдохи было имя, никаких чувств внутри не вызвала.

Горечана суетилась, сдавая раненых, но это тоже прошло как-то мимо.

– Ты цел? – остановилась девушка в своей беготне.

Сивка глубоко пожал плечами. Наверное, да…

– Ничего не болит? – не отступалась Эля.

Сивка мотнул головой – разговаривать не хотелось. Вертолёты поднимались в воздух, унося «трёхсотых» к их шансам на жизнь. У кого-то этих шансов было много, у кого-то – один к тысяче…

Хотелось проснуться, но это не было сном.

13 мая 2013 года. Забол, Горье

Сиф окончательно вынырнул из дрёмы и встряхнул головой. Правая рука затекла, грудь заунывно саднило при каждом вдохе, но всё это было неважно. Сон смывался, как рисунок на песке, стирались детали, события и мысли. Оставались только образы – те, что там, во сне, Сиф помнил…

Неловко пошарив по спине, пытаясь понять, что мешается, Сиф отцепил запутавшийся в бинте крестик и перекинул на грудь. Потом аккуратно сел и поймал вопросительный взгляд командира: мол, проснулся?

– С добрым утром, – обыденные слова ускользали из внимания, и приходилось прилагать усилия, чтобы сообразить, что же нужно сказать.

– Бодрое, бодрое… Никак не проснёшься?

Сиф неопределённо мотнул головой:

– Да так. Ваше-скородие…

– Что?

Сиф замялся, боясь поверить себе до конца, довериться капризной памяти. Вдруг врёт? Вдруг всё окажется так, как он помнит чётко: бездушное – словно пустая оболочка, кокон бабочки – тело, безвольно мотающаяся из стороны в сторону голова. Вдруг…

Кто знает, может, надежда – всего лишь осколок прошедшего сна?

– Ваше-скородие, а Найдоха… что с ним было? – выдохнул чуть слышно Сиф, глядя в никуда. Уткнулся взглядом то ли в часы на руке, то ли во что-то, находящееся за пределами трёх пространственных координат.

– Найдоха? А, из разведчиков. Даниил Найдин, – чуть копнув в памяти, вспомнил Заболотин и помолчал, прежде чем ответить. Сиф сидел, боясь пошевелиться. – Даниил в коматозном состоянии был доставлен в госпиталь в Дикей. Дальше комиссован по инвалидности. Я года четыре назад пытался собрать информацию обо всех наших – он тогда жил в Новосибирске, справлялся как-то. Но последствия были, конечно…

– Жив, – беззвучно шепнул Сиф. Остальное было уже не так страшно. Пока человек жив – есть шанс, есть возможность, есть смысл…

– Жив, – прочитал по губам Заболотин и встал: – Ну, хватит рассиживаться! Подъём! И друга своего буди. Через семь минут мы должны уже отправляться на службу, а оттуда почти бегом уезжаем. Ты вещи-то собрал?

– Да нечего собирать, – отмахнулся Сиф, торопливо вскакивая с кровати. Сон натянулся, как плёнка мыльного пузыря, – и наконец-то лопнул, отпустил. Времени в обрез, а пора собираться, только, главное, не думать, что же ждёт впереди, в этой поездке.

Происходящее напоминало отъезд в Забол. То же опасливое нетерпение. Страшно будет? А вдруг память вернётся? Всё это повторялось, всё те же вопросы, всё те же страхи.

Интересно, вся ли жизнь – такая спираль или лишь до тех пор, пока не перешагнёшь через некоторый рубеж? Что же, своего рубежа Сиф ещё не встречал.

Пронесясь по комнате ураганом, он быстро сгрёб вещи в рюкзак, на ходу разбудив Тиля – с превеликим трудом. Сборы никогда не занимали много времени: а смысл медлить? А вот пробуждение художника…

Белокаменный собор встретил русских гостей неторопливо и торжественно. Даже более чем неторопливо и до ужаса торжественно. Под конец службы Сиф ничего не мог с собой поделать и стоял с такой мрачной физиономией, что обернувшийся к нему на секунду Лёха Краюхин сдавленно хихикнул; Сиф мрачно возвёл глаза к расписанному своду – ну что он мог поделать, загривок ныл, пассивно возражая против неподвижности. Да и вообще, Сифу, конечно, было не впервой оказываться на торжественных службах, но гораздо больше он ценил скромную церковь неподалёку от дома. Там можно было погрузиться в текст службы, не беспокоясь об осанке или выражении лица – а это многого стоит.

Хорошо ещё, что есть возможность встать так, что со всех сторон он окажется скрыт от излишне любопытных глаз – спереди князь и Краюхи, сбоку командир, но всё равно тяжело стоять неподвижно, вытянувшись, как положено, в то время как всё ощутимее ноет «царапина»…

Нет, торжественные службы – зло.

… Как сложно в таком соборе не отвлекаться на окружающую действительность. Сиф закрыл глаза и сосредоточился на словах молитв, стараясь хотя бы на время забыть прошлое и настоящее. Это было непросто, но если постараться… Непривычные, но в глубине души родные забольские напевы, хотя и изрядно осложнённые всяческими музыкальными ходами, оставляли ощущение непричастности к этому миру, и, вслушиваясь, в какой-то момент ты будто переходил в место, в котором триада времени – прошлое-настоящее-будущее – теряла смысл. И действительно можно было забыть о проблемах, случившихся и случающихся, своих и чужих.

Сиф улыбнулся, почувствовав наконец-то свободу от беспокойных мыслей, и сосредоточился на молитве, поминая про себя «всех друзей моих ныне живущих, имена же их Ты веси». Он сам многих имён не знал… Господь, наверное, знает, но молиться за «Кондрата, Чингу, Найдоху, Военкора, Эличку, Капа, Тиля» – и за многих других – было как-то неловко. Ну, положим, Кондрат – Силуан. Тиль – Анатолий, Кап – Артём. Эля – это Александра. А вот остальные?..

Увы, до конца службы удержаться в молитве не удалось, и вновь скатились мысли на окружающий мир. Сиф мельком взглянул на Краюх – зрелище, на самом деле, удивительное, потому что в храм братья не взяли оружия и в кои-то веки на людях выглядели людьми, а не сторожевыми псами. Правда, ничто не смогло их заставить не поддевать под форменные куртки броники и не вставать по бокам Иосифа Кирилловича, закрывая по обычаю князя с двух сторон. В отличие от них Заболотин-Забольский совершенно спокойно пристроился сзади. Будто невзначай даже.

Среди привычных лиц не было одного Тиля: назвавшийся атеистом художник в ненавязчивом сопровождении двух «серых фуражек» – как ценный свидетель и прочая – отправился на свою квартиру собирать вещи. На время его отсутствия квартира будет на всякий случай опечатана. С Ивельским всё было слишком непонятно, чтобы сделать однозначный вывод, на чьей стороне отставной офицер находится, и хотя его пока не трогали – по крайней мере, насколько это знал Сиф, – Тиль возвращаться к нему не собирался. С Хамелеоном, впрочем, тоже проблема была не исчерпана, поэтому решили перестраховаться – на всякий случай. Да, Хамелеон… Надо Тилю рассказать то, что Сиф узнал, пользуясь своим лейб-гвардейским положением, видом «любопытного ребёнка» и подчинением самому Заболотину-Забольскому…

Стоило позволить мыслям речь в произвольном направлении, как время сделало подлый скачок. И вот уже потянулись толпы прихожан к вынесенным для благословения священниками крестам. Русские гости, разумеется, оказались сразу где-то впереди и приближались непосредственно к патриарху – сухонькому старичку с длинной, уже совершенно белой бородой и удивительно яркими глазами. Взгляд был одновременно проницательным и мягким. На секунду всего задержался он на лице Сифа, и патриарх, прикладывая крест к губам мальчика, покачал головой и произнёс, будто себе:

– Думаешь, в жизни не существует работы над ошибками? Ты учти, при ней придется повторять, как в школе.

– Что повторять? – глупо спросил Сиф, но его уже отнесло течением толпы прочь. Только помнили губы холодок золоченого креста, а в голове остался смазанный образ – мягкий взор из-под кустистых белых бровей.

Уже в следующую секунду Сиф почти убедил себя, что всё это ему послышалось.

Не стараясь особенно размышлять над странными словами – в своё время всё само разложится по полочкам и станет ясным – Сиф устремился следом за командиром к выходу из храма, соблюдая на лице выражение крайней задумчивости. На всякий случай, для журналистов.

… Полтора часа пролетели не просто как одно мгновенье, а как мгновенье очень суетное, беспокойное и подозрительно долгое. Сборы и обсуждения. Перегляды мельком с вернувшимся Тилем – всё некогда, некогда. Алёна, спорящая на повышенных тонах с Одихмантьевым – неожиданная картина, неправда ли? – и братцы-снайперы, доказывающие Заболотину, что тот неправ, «грач» – фигня, и всё в этой жизни не так.

– Может, хватит вносить в наши ряды разброд и шатанья? – укорил их на ходу Великий князь. – Алёна, пошли!.. Алён!.. Воробей, потом убедишь мир в своей правоте!

Алёна, заслышав прозвище, вздрогнула и заспешила следом за князем, вполголоса виновато что-то объясняя. Сиф не успел последовать за ними – на должном расстоянии, разумеется, не вслушиваясь в чужую беседу – и застрял на пороге номера. Мальчика отловил Тиль и крепко взял за руку.

– Ты обещал рассказать, – напомнил художник.

– Что? – на несколько секунд растерялся Сиф.

– Про Хамелеона.

Сиф помедлил, разглядывая друга. А стоит ли вообще? Что это поменяет? Да и примет ли, поверит ли Тиль?..

– У него пулевые шрамы видел на груди? И «песок»… – Сиф нервно отбросил чёлку ото лба. – Да, я знаю, что он психолог и может его доставать. Только подсесть на него он должен был раньше. На войне, Тиль. Хамелеон, в прошлом – выринейский «егерь» Якав Кирей. Какими путями остался после войны в Заболе, причём, в вашей армии – не спрашивай. Не хочу думать про намеренность и случайность.

– Но он же психолог, а не военный, – возразил Тиль. Скорее, просто для порядку.

– А что ему мешает иметь второе образование? – Сиф одной рукой одёрнул рубашку и потянул друга из номера прочь. – Просто был Якав Кирей – выринейский егерь, а стал Яков Киреин – то ли психолог, то ли милиционер, то ли всё сразу… не знаю. Были такие тогда. В общем, потом он участвовал в ликвидации бандформирований на территории Забола. И за одной подростковой бандой он гонялся, будто одержимый. Не понял ещё, Тиль?

Художник оставил все выводы пока при себе.

Сиф остановился на лестничном пролёте и окончил, прямо, не взирая на то, что всё было так сложно и обидно:

– Когда Шакалы вырезали отряды, мы не сильно следили, выжил кто или нет. Одним из выживших был в своё время Якав Кирей. Это было, насколько я сужу по территории и времени, незадолго до того, как я… пропал. Может, после этого он в Заболе и остался, подобрал его кто-то, а может, его тогда подобрали «свои», а в Заболе он остался ещё почему-то… Не знаю. Мне это так, не всерьёз рассказывали: я, конечно, фельдфебель Лейб-гвардии, но всё-таки слишком маленький, поэтому особо в подробности мне вникнуть не удалось. Но выходит, что мы его чуть не убили, а он запомнил. И разыскал. Ну и сдал милиции – этой вашей облавой вы обязаны ему, да. А потом он ушёл из милиции – может, ему стало уже неинтересно, раз он вас разыскал. И устроился психологом в детдоме, типа, работать с трудными подростками… вроде одного маленького художника-бандита, тоскующего по наркоте. Вот вы и встретились там, Тиль.

– Да какая наркота! Сив, ну ты-то же знаешь…

– Вот именно. Знаю. По себе, – Сиф мрачно мотнул головой. – И не рассказывай мне сказки, что ПС – ни разу не наркотик, ни разу не вызывает зависимости и ни разу не ценится своим «кайфом». Ты в аптеке бы для начала спросил или у врача какого-нибудь. Тебе бы ответили, что да, ПС может относиться к наркотическим средствам…

Тиль не ответил и спросил вместо этого жалобно:

– Он, думаешь, знает, кто я?

Сиф подумал и кивнул. Тиль вздохнул и тоже кивнул:

– Пусть так, Сив. Прошлого уже не переиграть, разве что повторить всё заново, но мне не хочется. Даже если он нас ненавидел… теперь, кажется, у него другие интересы.

– Да ну. Совсем другие, конечно же – но почему-то всё равно связанные с тобой.

– Да это, может, так, по старой памяти…

– Ага, старая память – она самая надёжная.

Тиль опустил взгляд и замолчал. Заболотин позвал их, чтобы спускались, но Сиф отмахнулся: мол, сейчас, сейчас, подождите две минуты…

– Знаешь, а Стефан Сергиевич, – вдруг сказал Тиль, хватая Сифа за руку и пребольно сжимая его пальцы, – он просил передать, что… надеется на тебя. В плане чего, я только не понял. Мне он ничего не сказал, а на милиционеров глядел – словно они звери… Но сказал, что теперь ты в ответе. За что в ответе только, Сива? Я не понимаю, он о чём?

Сиф неожиданно рассмеялся. Не поймёт и дальше этого Тиль. А Ивельский понял, слава Богу, чья сторона нынче верна. Что же, хватило бы сил понести ответственность! Впрочем, офицеру ли Лейб-гвардии её чураться, пусть и… самому маленькому за всю историю гвардии, если не брать цесаревичей в расчёт, пусть и унтер-офицеру пока что?

Конечно, нет. Ведь суть – всё та же.

Офицерская суть, как сказал командир. И Сифу нравилось чувство взрослой уверенности, которое возникало, когда он и сам так думал.

 

Отражения

(Вместо эпилога – за 2006 год)

Сентябрь близится к концу, и хотя днём всё ещё бывает так, чтобы тепло, солнышко и красота – сумерки запускают ледяные пальцы северного ветра тебе за шиворот. В воздухе висит туман, густой и промозглый – «навкино молоко». Человек тянется к костру неосознанно, словно поднимается что-то в глубинах памяти поколений твоих предков.

Сивке холодно даже у огня – лицу больно от жара, но каждая косточка внутри словно подёрнулась ноябрьским инеем. Может, Сивка бы даже не огорчился сейчас, растеряй огонь свой рыжий цвет, «голод» хотя бы думать не даёт… но «голоду», видимо, не место здесь и сейчас.

Напротив мальчика сидит его взрослое отражение – такая же сгорбившаяся тень, которую не греют пляшущие перед ней языки пламени.

Вокруг этих двоих – пустота. В ней кто-то из живых, конечно, находится, но пустота от этого не полнеет, остаётся всё такой же чёрной и безлюдной. Если бы взрослое отражение Сивки могло сейчас подбирать слова и сравнения, на ум бы ему пришёл, наверное, космический вакуум. Минус двести семьдесят три градуса по Цельсию.

Так сказал бы даже не он – а Найдоха, тень которого неотступно стоит где-то рядом.

– Слепень, – сиплый голос доносится издалека.

Бесшумные шаги вокруг огня – но отражение по прозвищу Слепень не обращает на них внимания даже тогда, когда командир опускается рядом с ним на корточки и ощутимо толкает кулаком в плечо:

– Эй, Слепень! Марш спать.

Отражению всё равно, что спать, что сидеть, что идти куда-то… Единственное, что его удерживает именно у костра – тоненькая ниточка от него к мальчишке напротив.

Прапорщик смотрит на них обоих и, наверное, видит эту ниточку. Но она ему не нравится – вытащить двоих разом сложнее, чем поодиночке. Можно, конечно, усилить эту ниточку до крепкой связи – тогда, быть может, они сами друг друга вытянут… Но командир разведроты знает, что не имеет права так поступить.

Мальчишка, Маська, не принадлежит ему – временный приблуда в разведке, обуза и никак иначе. Вон там, поодаль есть капитан Заболотин – ему и возиться с пацаном.

… Правда, разведчик с простым, необъяснимым упрямством не подпустил сейчас Заболотина к этому костру. Короткое «Потом» – и никаких пояснений.

Но как прогнать бесплотную тень, сидящую с этими двумя рядом у костра – тень человека, лежащего в коме за сотни километров отсюда?.. Дай Бог, чтобы всё ещё в коме и в госпитале, а не… Нет, об этом думать Кондрат не будет. И тени Найдохи здесь тоже не место.

– Казбек! – достаточно негромкого оклика, чтобы фельдфебель появился рядом. – Это тело, – короткий жест в сторону Слепня, – напоить-уложить. И позови…

Кого? Детская психика гибкая, мальчишке надо просто переждать пару дней, и он забудет, но для этого рядом кто-то должен быть. Нет, не Слепень – их связь тогда не порвать никогда в жизни – а этого Заболотин не простит. И не он, Кондрат, сам. Вот уж ни за что. Кто там без напарника?.. А, ну конечно.

– … позови Чингу.

Андрюха Чигизин появился быстро – Казбек ещё возился со Слепнем, а водитель уже стоял у костра, рассеянно подкручивая ус.

– Это тело тоже надо уложить, – Кондрат кивнул ему на Маську.

Мальчишка, казалось, заметил только исчезновение Слепня – да и то ограничился растерянным взглядом по сторонам, сквозь стоящих рядом людей.

– А… командир, – Чинга покосился на мальчика, – я с детьми… не умею.

– Профессиональной няньки у нас нет, – отрезал Кондрат, и Чинга на всякий случай отступил на шаг. Не любит их командир, когда кто-то что-то не умеет.

– И что мне с ним делать?

Кондрат пожал плечами:

– Что хочешь. – Огляделся, убедился, что все при деле, и ушёл, бросив напоследок: – Чтоб через полчаса всё было.

Чинга со вздохом присел рядом с пацаном и тронул его за плечо:

– Эй… это, спать пора.

– А я не хочу, – это были первые слова, которые Маська произнёс за вечер. Голос был ясный, не заторможенный, вот только слишком ровный для ребёнка. Чинга откашлялся и продолжил упрямо гнуть свою линию:

– Мало ли, что не хочешь. Пора, отбой. Приказ командира батальона, типа.

На этих словах мальчик чуть встрепенулся и уже с нормальной человеческой обидой сообщил:

– А он так и не подошёл…

– Кто? – не понял Чинга.

– Дядька, – мальчишка шмыгнул носом.

– А он занят был, – нашёлся разведчик. – Ты же сам понимаешь, сколько ему всего делать надо было.

Маська поджал коленки к груди и бездумно уставился на огонь.

– Раньше он всегда подходил… А теперь отправил к вам и всё. Я ему не нужен!

 – Так ты здесь киснешь, чтобы он к тебе подошёл? – удивился Чинга. С такой логикой он сталкивался впервые.

– Да нет, – неохотно отозвался мальчишка. – Не хочу я спать, понял? Просто не хочу.

Чинга вздохнул: на колу мочало, начинай сначала… Перспектива сидеть здесь с пацаном до утра его совершенно не прельщала, да и командир велел, чтобы через полчаса «всё было». И что, силком ребёнка тащить?

Ребёнок просто перестал обращать на Чингу внимание. Сидел, почти не мигая, пялился на огонь и всячески показывал, что ему не до внешнего мира. Потом всё-таки часто заморгал, и на чумазых щеках блеснули мокрые дорожки.

– Ты чего, плачешь? – ляпнул Чинга, не подумав.

– Глаза слезятся, – отрезал пацан и уткнулся лицом в коленки.

Где-то неподалёку раздавалась негромкая, сумбурная ругань Слепня. Голос у него был уже не совсем трезвый, но мысль напоить и ребёнка, Чинга отмёл сразу же.

От получаса, отпущенного Кондратом, оставалось минут двадцать.

– Пойдём, – встал Чинга. – Командир приказал ложиться спать, а ты, между прочим, наш боец, так что приказ надо выполнять.

Маська дёрнул плечом и буркнул в коленки своё извечное:

– А я не хочу.

– А надо, – не остался в долгу Чинга. – Всё, надоело. Идём, а то силком потащу! – и, подхватив пацана подмышки, вздёрнул на ноги. Маська шмыгнул носом и совершенно спокойно поглядел ему в глаза:

– Зачем тебе?

– Мне – незачем, а тебе нужно выспаться. Не хочется – твои проблемы, а подъём в шесть, и исключений для тебя никто делать не будет. Ты боец нашей роты. Ещё вопросы?

– А Слепень, вон, ещё не лёг, – уведомил мальчишка, прислушавшись.

– Но к тебе-то это отношения не имеет.

– Я хочу быть с ним.

Чинга вздохнул. «Я хочу» – это, конечно, уже лучше, чем категорично-абстрактное «А я не хочу», но ситуацию только осложняет.

– А я хочу домой, к мамке под подол. И фуры снова водить, а не эти долбанные тазики-уазики. И что в итоге? Мамки своей я тут что-то не вижу.

Мальчишка тяжело, по-взрослому вздохнул и запахнулся в куртку, отворачиваясь от огня. Мир вне освещённого костром круга поначалу был чернильно-чёрным, но постепенно прорезывались сначала размытые пятна перехода от чёрного к тёмно-синему, а вскоре – силуэты. Где-то мелькали огоньки – жизнь в батальоне не затихала никогда. Сквозь потрескивание дров можно было различить шаги, негромкие слова, бряцанье…

У костра появился Слепень. Не очень ясно вперил взгляд в мальчишку, открыл рот… потом переступил с ноги на ногу и, так ничего и не сказав, канул в темноту. Словно тень. Маська почувствовал его взгляд и, обернувшись через плечо, долго смотрел в сторону, куда ушёл Слепень, угадав направление безошибочно, как зверь чует след.

– Дядька так и не пришёл…

– Завтра его увидишь, куда денется.

Маська снова обернулся к костру, мрачно пнул ногой камешек. Камешек укатился в костёр, подняв в небо ворох искр, и мальчик испуганно отпрянул.

Чинга подтолкнул его в спину, и Маська, повторив, что спать не хочет, послушно пошёл с ним…

Заснуть не получалось. Свернувшись калачиком, мальчишка пялился в темноту, которая постепенно становилась прозрачной, и в ушах то и дело звучали взрывы и стрёкот автоматных очередей. Тело само вздрагивало, прогоняя сон, а ночь всё никак не кончалась.

Впрочем, мальчик лежал так тихо, что со стороны его легче лёгкого было принять за крепко спящего.

– Чинга, – наконец не выдержал он и позвал шёпотом бойца.

– М-м… чего тебе? – с трудом отозвался Чинга, не разлепляя глаз.

– А Найдоха теперь воевать ведь не сможет больше…

– Ну и будет у него мирная… жизнь, – неохотно пробормотал Чинга. – А мы ещё повоюем. Спи…

Мальчик в мирную жизнь не очень верил.

– А автомат его здесь остался.

– Дагосподитыбожемой, тебе-то что, – Чинга заложил руку за голову и зевнул. – Спи! Без дела автомат не заваляется.

– Я хочу, чтобы я за Найдоху теперь стрелял, – тихо, но очень упрямо сказал мальчик, но тут на него зашикали очень недружелюбные голоса остальных находящихся неподалёку бойцов, Чинга повернулся на бок, спиной к Маське, и снова наступила тишина.

… Утром Маська вскочил, как ни в чём не бывало, вызывая жгучую зависть Чинги. Вот что значит детский организм.

В глазах, правда, ещё крылась вчерашняя тень, что сидела у костра, но на поверхность пока не высывовывалась.

Капитан Заболотин, разумеется, заглянул к разведчикам и долго-долго с мальчиком о чём-то говорил.

Перед отправкой Кондрат сообщил Маське, что тот-де отныне считается помощником Чинги, едет с ним и больше никаких вопросов. Последнее замечание сопроводилось лёгким тычком в плечо открывшего было рот пацана, и своё назначение тот оспаривать передумал.

– Оружие твоё у Чинги, – в заключение бросил прапорщик и, развернувшись, ушёл.

Когда мальчик полез в машину к Чинге выяснять, что за оружие, тот с усмешкой выдал АКСбО-302 – тот самый калашников, который звался «внучком». У многих разведчиков были такие, да…

Но только у одного «внучка» случайные царапины на цевье складывались то ли в букву Х, то ли – в две зеркальные А.

Маська хорошо помнил, как Найдоха пояснял обнаружившему это Слепню:

– Это знак с небес. Значит, я «ахрененный» боец.

В тот момент рядом с ними как всегда из ниоткуда появился Кондрат и ровно заметил, что Найдоха – не «ахрененный», а охреневший.

Теперь Маська до побелевших костяшек сжал автомат.

– Боекомплект получи, – хмыкнул Чинга. – И в машину пора.

Пацан торопливо распихал по карманам выданные шофёром магазины.

 

Цветы на ступенях

(И снова вместо эпилога, 2013 год)

Первый город на долгом пути по стране был пугающе-чужд, не похож – ладно бы на сны, но и даже на собственные фотографии, как юный прилизанный джентльмен ни чёрточкой не напоминает оборванного пацана из закоулков родного пригорода, чьи фотокарточки, подписанные (вот нелепость!) его именем, зачем-то хранит дома мать. Стекло, бетон, стрелы широких проспектов и молодая зелень парков.

Сиф прислушался к своим ощущениям, но раздосадованным себя не почувствовал и сам себе удивился. А как же стремление во что бы то ни стало вернуть память? А как же смутные сны о прошлом, так часто тревожащие его в последние дни?.. Нет, чисто, глухо, как в танке. Ни сожаления, ни досады, ни стремления к новым старым открытиям. Только неприятный страх на самом донышке души.

Здесь когда-то закончилась война – для ударного батальона особого назначения под командованием капитана Заболотина, но теперь город не узнавал своих гостей, а гости – город.

Великий князь огляделся по сторонам и скомандовал:

– Значит, вещи – по номерам, а дальше к стеле памяти, как задумывали.

Возражений ни у кого не нашлось, только Сиф бросил настороженный взгляд на Тиля. Друг, в общем-то, случайно затесавшийся в их компанию, неуверенно стоял в стороне.

– Идём, – ухватил его за руку Сиф.

Тиль безропотно шёл за младшим товарищем, но на лице художника отразилась мука. В номере он сел на диван и уставился взглядом в никуда.

Сиф обеспокоенно присел рядом:

– Тиль? Что случилось?

– Ничего, – тускло ответил Тиль.

– Голод? – сообразил Сиф. Тоска по ПС, ломка, голод – куча названий для одного мучительного состояния, когда мир вокруг лишён цвета и всякого смысла…

Тиль безучастно пожал плечами и даже не ответил. Сиф прикусил губу, судорожно соображая, что надо делать… Подошёл командир, поглядел на них обоих, ничего не спросил и просто тихо посоветовал:

– Оставь его. Тут ничего не сделать.

– Но…

– Сиф, это просто надо перетерпеть. Ты – смог. Твоему другу лучше найти врача.

Сиф замотал головой. Расставаться с Тилем он не собирался, и сейчас, и вообще, и…

– Пойдём, Сиф. Князь ждёт.

Сиф беспомощно посмотрел на Тиля, ненавидя себя за эту беспомощность, вздохнул и, не дожидаясь следующего оклика, нехотя встал.

… К крепу, историческому сердцу города, пошли пешком. Сиф тащился позади всех, даже неспешного советника, пытаясь разобраться в себе и окружающих. Алёна, наоборот, вместе с Иосифом Кирилловичем беззаботно шагала впереди, наслаждаясь этой странной ситуацией, когда сам Великий князь запретил вспоминать о его титуле. Волшебное слово «инкогнито»…

Креп выплыл на них неожиданно. Всё время зубцы его стен виднелись где-то вдалеке, между домами, а неожиданно крепостная стена выросла прямо над путешественниками, укутав их густой, зябкой тенью. Улица развернулась в мощёное бульварное кольцо, опоясывающее креп, и зазеленела липами. Время цветения ещё не наступило, а то, наверное, в воздухе витал бы такой аромат, что силу его можно было бы исчислять в микрорентгенах…

Креп был сердцем города. Голова – бизнес-центр – располагалась за ним, на другом берегу пока невидимого отсюда озера, а вот сердце находилось здесь, за старинными крепостными стенами.

Сиф задрал голову, осторожно наклоняя её вбок, чтобы не тревожить рубец на спине.

– Ого…

Алёна рядом зашуршала страницами купленного в гостинице путеводителя и тоном опытного экскурсовода известила:

– Креп на этом месте изначально был построен в девятом веке. Однако те стены, которые мы видим, возведены только в шестнадцатом, когда граница с Выринеей пролегала буквально в тридцати километрах отсюда. Несмотря на напряжённую обстановку в стране, горожане сами потребовали полной перестройки крепостных стен, на три года, фактически, оставив город без защиты. Согласно летописям, на строительство скидывались всем миром. Любопытно, что, – Алёна на мгновенье замялась, перелистывая страницу, – Выринея не только не использовала шанс захватить город без длительной осады, но и помогала. Существует легенда, что некто Макар Тиряй ездил на поклон к выринейскому князю, обещая добровольное присоединение Дикея, когда-де, город не будет бояться заявить об этом горьевскому князю. Однако как только строительство было окончено, Дикей оказался от любых обязательств. Выринейские войска выжгли посадские земли, а вот новые крепостные стены взять не смогли. В то же время к Дикею подоспели забольские войска, и выринейцы бежали с большими потерями… Вот так вот раньше развлекались, – закончила Алёна уже обычным голосом.

Сиф взглядом оценил высоту стен и присвистнул: ничего себе «развлечение».

– А Макар? – спросил вдруг он.

– Что «Макар»? – удивилась Алёна.

– Ну, Макар Тиряй… Который к выринейцам ездил. Что с ним стало?

Алёна внимательно посмотрела в текст и покачала головой:

– Не знаю… Тут не сказано.

Сиф вздохнул, а в памяти вдруг всплыл совершенно незнакомый голос, говорящий с теми же «экскурсоводческими» интонациями, но по-забольски: «… Сам же Макар был зверски убит выринейцами, когда они осознали, что были им обмануты… Илей, не подпрыгивай!.. У крепостной стены в конце девятнадцатого века был установлен памятник Макару, надпись на постаменте которого гласила: «Не убоялся»…»

Сиф вздрогнул, очнувшись, но последние слова прозвучали вслух. Это Великий князь зачитал надпись – памятник находился здесь же.

– Да, внушительный мужик, – заметил он, разглядывая здоровенного бронзового Макар в рубахе и островерхой шапке. – Только странная какая-то мораль получается. Обманул, поплатился за обман – а вот глядите-ка, национальный герой.

– Почему же, вполне по-забольски поступил, – Заболотин тоже подошёл к памятнику. – Главное – независимость, а если надо, можно с кем угодно договориться – временно, разумеется. Перетерпеть чуть-чуть… А если кто поплатился – не повезло. Мученик за свободу, значит… Прости, Сиф.

– Да ничего, – буркнул Сиф, которого не покидало ощущение, что он уже здесь когда-то был, и ещё тогда ему эта история с Макаром категорически не понравилась. – Всё так и есть. Поэтому и войну продули – всё раздумывали, терпели, договаривались, не признавая, что давно уже всё про… кхм. Если бы не русская армия, в общем… Может, уже пойдём?

– Пойдём, – согласился князь и продолжил уже на ходу, обходя памятник: – Зато упрямство и желание всё провернуть по-своему – видать, тоже национальная черта. И этому можно позавидовать. Сколько испытаний Забол вынес – и до сих пор ведь жив-здоров…

Сиф пожал плечами. Он не мог определиться, считать ли себя забольцем или русский офицер (даже если унтер-офицер) так не может, поэтому и к словам о Заболе относился двояко.

… На мостовой у постамента лежал листок бумаги. Сиф на ходу наклонился, поднимая его, и пробежал глазами.

«Мы – Забол, и мы за мирное урегулирование конфликтов! – гласила цветастая листовка. – Политика в нынешнем её виде – грязная вещь, где всё решается горсткой так называемых «сверхдержав», а отдельные свободные страны не имеют права даже выбирать свою судьбу!

Мы – Забол, мы твои соседи, друзья, сослуживцы, ты каждый день видишь нас на улицах Дикея. Но мы хотим свободы и мира.

Мирная политика! Свободная политика! Самостоятельность и своя судьба!»

Сиф поморщился: агитка уж больно точно повторяла весь тот бред, в который верил наученный Хамелеоном Тиль. Потом перевернул листок и обнаружил на обратной стороне продолжение.

«Если тебе не безразлична судьба твоей страны и твоего города – приходи 1 июня на Крепостной бульвар, к памятнику нашего героя, Макара Тиряя!»

Скомкав листовку, Сиф метко забросил её в урну, мимо которой проходил, и коротко пояснил в ответ на вопросительный взгляд командира:

– Реклама.

И, в общем-то, почти не солгал.

Алёна вновь убежал вперёд, купила в сувенирном ларьке бейсболку со стилизованными силуэтом крепа над козырьком и, нацепив, как ребёнок вовсю наслаждалась жизнью. Иосиф Кириллович шёл следом и поглядывал на девушку с тёплой улыбкой, а по бокам от него топали Краюхи, в меру недружелюбные по отношению к окружающему миру, как и положено телохранителям. Заболотин держался позади – это его место тоже считалось «классическим». В хвосте шли Сиф и Одихмантьев – сегодня юный фельдфебель мог потягаться с княжеским советником в задумчивости.

Сначала Тиль, теперь беззаботная Алёна перед глазами маячит… Да нет, Сиф вполне искренне радовался, что Алёне так хорошо, ведь Иосиф Кириллович рядом и в кои-то веки не «его высочество». И ладно бы только смутное недовольство, что это на Великого князя цыганка смотрит – вот так… Нет, сейчас раздражение вызывала её беззаботность и ничто более.

Они идут – к стеле, к памятнику погибшим на войне. Здесь, в Дикее, в своё время довольно долго стоял УБОН Дядька… Может, там, на стеле, есть имена людей, которых Сиф когда-то звал.

А Алёна шагает, ничего не понимая, в своей кепке. Да, откуда ей знать. Сиф и сам-то не помнит большей части собственного детства, но всё же это как-то неправильно.

Алёна на ходу обернулась и задорно подмигнула мальчику:

– Не кисни, Сиф! Жизнь-то продолжается!

Сиф отвёл взгляд. Продолжается, конечно, но лучше пусть это будет как-нибудь потом. Сначала – отдать долг памяти местным героям… настоящим героям.

Стела располагалась в двухстах метрах от памятника Макару, у самых стен крепа, возвышаясь над бульваром. Два каплевидных воинских щита на гранитной плите, словно своеобразные скрижали, и на левом, вместо заповедей – фамилии, а на правом – надпись невычурным, строгим почерком: «Они отдали за нас свои жизни».

К щитам вели ступени. Остановившись на нижней, Иосиф Кириллович долго глядел на стелу, и лицо у него было строгое и торжественное.

Филипп встал рядом и, прищурившись, вчитался в фамилии. Потом отошёл, уступая место брату.

Лёша глядел чуть дольше. Отойдя, он обменялся с братом долгим взглядом и кивнул – молча.

– Знакомых нашли, – вздохнул Заболотин, оборачиваясь к ординарцу, и вдруг обнаружил, что мальчика рядом нет. Оглядевшись в тревоге, полковник заприметил белобрысую голову на той стороне бульвара: Сиф остановился у ларька цветочницы и о чём-то с ней разговаривал, активно жестикулируя.

В обычной жизни Сиф руками размахивал мало – отучился в Управлении, где ценят чёткость и спокойствие речи, а прежде чем открыть рот, три раза продумываешь, что хочешь сказать. Вот в детстве – да, маленький Сивка частенько помогал себе выразить мысль, жестикулируя и сбиваясь на родной забольский.

Сейчас, похоже, ситуация была обратная – уже забольский язык требовал некоторой помощи жестов – не объективно, а так, психологически.

Наконец, разговор был окончен, Сиф расплатился и вернулся к стеле.

В руках у него было два бордовых тюльпана.

Первым посторонился, пропуская мальчика, Филипп. Иосиф Кириллович, заметив движение, обернулся – и тоже отступил в сторону. Сиф медленно поднялся по ступенькам, вглядываясь в забольские фамилии. Знакомых не было – да и откуда им там взяться? Почти ничего и никого Сиф не запомнил, а из близких, батальонных… Да одна Эличка только и была заболькой. Но она-то жива…

Остановившись на верхней ступеньке, Сиф присел, осторожно опуская перед монументом два цветка. Он сам не знал, что его дёрнуло покупать их – красивый жест, конечно, но обычно Сиф подобное оставлял на усмотрение командира… А сейчас появилось желание поступить именно так – и почему-то он, не зная, откуда оно взялось, не стал ему противиться.

«Помогите мне вспомнить, – беззвучно попросил мальчик. – Помогите понять, почему я всё забыл и что надо сделать, чтобы память вернулась, ладно?»

Где-то в основании черепа волосы встали дыбом от ощущения внимательного взгляда: достоин ли таких просьб, мальчик?

Мгновение спустя вокруг снова чирикали птички и словно бы ничего не случилось.

Спустившись, Сиф, не глядя ни на кого, сунул сдачу в руки Одихмантьева:

– Спасибо. Я деньги в рюкзаке забыл…

Аркадий Ахматович лишь таинственно усмехнулся и промолчал. Заболотин открыл было рот, но тоже так ничего не сказал. Поступок Сифа был – правильным. И самостоятельным. Повзрослел мальчик.

– Иосиф Кириллович, – позвал негромко полковник. – А может, всё-таки, завернём по дороге в Рату в… наши с вами места? Те самые?

Князь, у которого план поездки был расписан по дням, а номера везде забронированы заранее, медленно качнул головой:

– Разве что на обратном пути…

Сиф снова повернулся к стеле, вглядываясь в надпись. Лежащие на верхней ступени тюльпаны в ярких лучах солнца горели алым, как не может ничто, кроме крови и цветов у памятника.

– Красиво, – тихо сказала Алёна, подходя.

– Самый лучший комментарий, блин, – дёрнул плечом Сиф и скривился, впрочем, скорее от боли, чем от чувства.

– Прости… Ты на меня обиделся за что-то?

– Да нет, всё отлично, – поспешно возразил мальчик, не отрывая взгляда от стелы. Очень стараясь не отрывать и кляня себя за слишком хорошее боковое зрение. – Это всё Тиль. Я за него переживаю. А с чего ты вообще взяла?

Девушка стянула бейсболку и принялась вертеть в руках:

– Да ты даже сейчас разговариваешь, как будто дуешься. Я что-то не так сделала?

Больше всего Сифу сейчас хотелось отнять у Алёны кепку и забросить её куда-нибудь подальше. Ну какой тут настрой, если рядом эта невозможная цыганка, от которой кровь норовит ударить в голову?

– Алён, я… Просто я, командир, Крёстный, Краюхи – все мы знаем, зачем эта поездка. Это наша поездка, понимаешь? А ты…

– А я тут ни к чему?

– Ты здесь к… Иосифу Кирилловичу.

– Странно. Мне казалось, ты ревнуешь, – лукаво улыбнулась девушка, стараясь отвлечь Сифа от созерцания стелы. Почти получилось, в общем.

– Я не должен ревновать, – отрезал Сиф и кивнул на стелу: – Я здесь не для того. И я должен… Ладно, Алён, пошли отсюда. Наверное, уже пора.

Алёна вздохнула и упрямо сказала:

– А я здесь должна быть – с вами. С Иосифом Кирилловичем и тобой. Я же не требую, чтобы ты – мне цветы дарил. Или ещё чего. Я просто хочу быть с вами – и буду. Я же упрямая! Ясно тебе, балда?

Сиф чуть улыбнулся:

– Ясно.

… Вечером он сидел вдвоём с Тилем на диване, грыз яблоко и рассказывал про стелу у крепа.

– Ты вообще здесь когда-нибудь был?

Тиль мотнул головой:

– Не-а. Знаешь, от нашего детдома группа ездила, а я проболел… С тех пор как-то не сложилось. Не везёт мне здесь.

– Жаль… Стела красивая. Знаешь, два щита, таких, старинных – на гранитной плите.

Тиль тут же потянулся за бумагой и чёрной ручкой:

– Вот такие?

– Не, – остановил его руку Сиф. – Острые снизу. Ну, славянские. Всегда такие рисуют, знаешь?.. Ага. Нет, плита крупнее… Ну как-то так. А за стелой, чуть выше, крепостная стена. На пригорке, получается. И зелёная трава вокруг… А к стеле ступени ведут. Четыре… нет, шесть. Не-не, уже! Вот… А на левом щите – фамилии, дикеевцев-героев. Ой, много… А на правой надпись: «Они отдали за нас свои жизни». Ага, жизнь через тильду. Знаешь, а похоже вышло!

Тиль улыбнулся, отзеркаливая довольную улыбку Сифа, и вдруг предложил:

– Может, цветы пририсовать? На верхней ступени. Какие?

– Тюльпаны, – отозвался Сиф, уже ничему не удивляясь. – Два бордовых тюльпана. А на солнце они, представляешь – ярко-красные.

Тиль остановился в рисовании и зашарил по карманам своих джинсов. Наконец нашёл, что искал, и уже маленькой, «сувенирной» красной ручкой нарисовал головки цветов.

– Похоже… – вздохнул Сиф. – Очень похоже… Откуда ты знаешь, как это было?

Тиль ответил просто:

– Ты же сам рассказал. Мы же должны быть братьями, помнишь? А брат брата всегда поймёт.

– Братья… – вздохнул Сиф. С этим «братством» всё было так запутано… А от взгляда на рисунок и впрямь охватывало ровно то же ощущение, что и у стелы. Что смотрит кто-то строго – и ждёт.

Взгляд тяжёлый. Кондратов.

23.05.2010-06.03.2012,

03.11.2013-28.02.2014

Москва – дер. Прислон – Москва,