От Фолкстона до Букингема

Если обогнуть церковь святой Энсвиты и святой Марии с правой стороны, пройти через старинное кладбище, затем повернуть снова направо и идти вдоль смотрящих на море нарядных белых домов, в одном из которых жил Чарльз Диккенс (он написал здесь «Крошку Доррит»), можно выйти на променад Лиз. Это гордость Фолкстона, его парадная «верхняя» набережная — одна из самых элегантных в Южной Англии, а может быть, и во всей Европе. На протяжении двух с лишним километров вьется она над морем, в хорошую погоду с нее невооруженным глазом видна Франция, а вечером набережную подкрашивают таинственным бледно-абрикосовым цветом изящные, под старину, фонари. Можно спуститься на пляж на гидравлическом лифте викторианских времен (настоящем!) с забавными красными деревянными вагончиками. Пляж плавно переходит затем в дивный Коастэл-парк — приморский парк с великолепной детской площадкой посредине.

В конце XIX и начале XX века эта часть Фолкстона служила летним прибежищем для тогдашнего принца Уэльского, почти шестьдесят лет ждавшего своей очереди на престол и взошедшего наконец на трон, после кончины своей матушки королевы Виктории, под именем Эдуарда VII. Долгое время он считался официальным рекордсменом по ожиданию, пока нынешний принц Уэльский Чарльз не превзошел его.

У принцев Уэльских с XIV века есть свой двор, который содержится за счет доходов от герцогства Корнуольского. Эдуард обитал в Фолкстоне с многочисленной свитой и прислугой в огромном красивом доме-дворце темно-красного кирпича, названном «Гранд». Рядом с ним стоит его близнец — красавец, нареченный без особого воображения «Метрополем».

В «Гранде» в наши дни располагается апарт-отель, в который со всей Англии съезжается народ. Неделя стоит не очень дорого, но бронировать надо заранее — место популярное. Мои российские гости выразили ощущение от его посещения: атмосфера вечного праздника, вот что подкупает. На нижнем этаже «Гранда» находится ресторан с огромными окнами, из которых открывается потрясающий вид на нарядную набережную и море. Если продвинуться в глубь здания, то, поднявшись на пару ступенек, попадаешь на ресепшн с баром: здесь наслаждение посидеть зимой перед большим камином, глядя на открытое пламя. А еще этажом ниже, практически в подвале, располагается другой тихий красивый бар с дверями, открывающимися в сад. Он называется «Кеппелз».

Кеппелы — старинная английская аристократическая фамилия. Но владелец «Гранда» Майкл Стейнер признался мне, что бар назван не в честь всего рода, а в честь одного конкретного человека, женщины по имени Элис Кеппел.

Мало того, было время, когда весь ресторан назывался так. Но потом по некоторым соображениям было решено все-таки спрятать это имя чуть глубже, чуть ниже, чуть дальше от случайных глаз. Так что же это за женщина?

Элис Кеппел была не просто любовницей, но фактически второй, неофициальной женой Эдуарда VII. Первая, законная жена королева Александра, закрывала глаза на то, что ее супруг проводит курортный сезон с другой женщиной. Обе, кстати, были красавицы. В 1909 году король открыл новый бальный зал в «Гранде»; на этот раз обе главные женщины его жизни были с ним. Первый танец он танцевал с королевой, а второй — с Элис Кеппел.

Помимо Элис у будущего короля было много и других женщин; вот, они, пожалуй, пойдут уже под рубрикой «любовницы». А Элис — нет, она была практически членом королевской семьи. В такой степени, что, когда король умирал, королева сочла необходимым позвать ее к смертному одру, попрощаться. Получила Элис приглашение и на похороны. За долгие годы все так к этому треугольнику привыкли, что не видели тут ничего особенного, хотя, казалось бы, после строгих нравов, царивших при дворе матушки Эдуарда, великой королевы Виктории, это должно было бы вызывать некоторый шок.

Знаменитая карикатура конца XIX века: на первом плане грустная и рассерженная старушка в чепце сидит, неприязненно поджав губы. На заднем плане — толстячок, поставленный в наказание в угол. Подпись под карикатурой: «Редкий и печальный визит принца Уэльского к матери». Королеву Викторию действительно очень огорчал беспутный образ жизни, которую вел наследник престола; она также полагала, что стресс, вызванный поведением Эдуарда, ускорил смерть ее обожаемого высоконравственного мужа Альберта, и не могла простить этого сыну.

Появление подобных карикатур королеву тоже расстраивало, а уж как гневались придворные и министры… Но поделать ничего не могли — свобода-с… А теперь представьте себе, что случилось бы, если бы русские карикатуристы конца XIX века попытались зубоскалить по поводу любовных похождений членов семьи Романовых…

У Элис Кеппел были дети — не от короля, а от законного мужа Джорджа. Дочь Соня в свое время родила девочку Розалинду. А та, в свою очередь, вышла замуж за аристократа Брюса Шэнда, и в этом браке появилась еще одна девочка, которую назвали Камиллой. Ее муж Эндрю Паркер-Боулз дал ей свою фамилию, но ныне она более известна как герцогиня Корнуольская, супруга наследного принца Чарльза. И, кто знает, может быть, и будущая королева Великобритании.

Ходят упорные слухи, что вся эта история началась с того, что Камилла на каком-то приеме решилась сказать: «А вы знаете, ваше королевское высочество, что моя прабабушка, с вашим прапрадедушкой…»

И странная какая-то мысль якобы отразилась в тот же момент на лице принца.

Впрочем, я в эти сплетни не очень верю: незачем было Камилле и Чарльзу произносить это вслух — все было и так понятно без слов. Но заведомого любопытства по отношению друг к другу они не могли не испытывать.

Так или иначе, но то ли гены взыграли, то ли это было самовнушение или просто очередное курьезное совпадение, но принц Уэльский навсегда, на всю жизнь, смертельно влюбился в Камиллу, и чувство это оказалось взаимным и неистребимым…

Казалось бы, надо пользоваться привалившим счастьем: разве современный принц не может жениться на том, на ком хочет? Не во времена же династических и морганатических браков живем…

Но нет, оказывается, члены королевской семьи по-прежнему несвободны в своем выборе. Во-первых, в момент, когда вспыхнула любовь, сама Камилла была замужем, за тем самым Паркер-Боулзом. Но это препятствие было как раз преодолимо — Камилла вскоре благополучно, без скандала, развелась. Но вот беда, двор и даже сама королева Елизавета сочли, что принц, тем более принц наследный, будущий король, не может, просто не имеет права жениться на разведенке. Ведь именно в этом (вроде бы!) и заключалась главная причина, вынудившая дядю нынешней королевы, короля Эдуарда VIII, отречься от престола — во имя брака с Уоллис Симпсон, дважды разведенной американкой.

В семидесятые годы двадцатого века юридически вопрос этот оставался до некоторой степени спорным.

Но вот морально-политическая сторона дела ни у кого в королевском окружении сомнений не вызывала: считалось, что британское общественное мнение ни за что не одобрит такого брака, а поэтому, пойдя на него, Чарльз нанес бы сильнейший удар по авторитету монархии, а значит, и по ее будущему.

От Чарльза ожидали, что он, как и многие его предшественники, принесет себя, свои чувства и эмоции в жертву высшим интересам монархии и государства. Он и впрямь смирился, согласился с этим. Рассчитывал ли он при этом, хотя бы подсознательно, на то, что и компенсация за принесенную жертву может быть похожа на ту, какую получил его прадедушка? Я имею в виду возможность вести параллельную официальному браку «личную жизнь»? О чем думал принц, этого, конечно, никто не знает.

Между прочим, тогда считалось, что в стране набирают силу республиканские настроения, и столь опрометчивый поступок наследника, как женитьба на разведенной женщине, мог бы их усилить.

Республиканцы, как раньше, так и теперь, пока остаются в меньшинстве, но их немало, и они, разумеется, имеют возможность открыто высказывать свою позицию (правда, в рабочих районах за антимонархические разговоры могут и морду набить, но там выступать совсем необязательно, лучше среди своего брата, среди представителей «болтливого класса», такие идеи толкать).

Так вот, республиканцы предлагают отменить всю эту «оперетту», назначить королевичам приличную пенсию, прекратить «дурака валять» и войти, наконец, в новую эпоху.

Другие яростно возражают, говорят: без королевской семьи Англия будет уже не Англия, а неизвестно что. Потому что вековая монархия и ее слегка подретушированные ритуалы — это знак стабильности, преемственности и уверенности в завтрашнем дне. Верности и уважения к своему прошлому, а это тоже важно для психического здоровья нации. И вообще, монархия — не только символ или украшение, но инструмент, важная составляющая часть устройства, позволившего Британии меняться без революций и гражданских войн.

Но все это вовсе не означает, что перемены происходят совсем уж гладко, без сучка и задоринки, что страна и монархия идут вперед, никогда не проваливаясь в глубокие рытвины.

Ничего подобного, и монархия переживает порой жестокие кризисы.

Последний из них назывался Диана.

 

Третья в списке великих

С близкого расстояния ее глаза кажутся невероятно, сверхъестественно огромными и бездонными, в них сразу проваливаешься, и вырваться невозможно, да и не хочется.

До ее появления прием был скучноватый, знакомые, которых я встретил, не сообщили ничего интересного и неожиданного, ни с кем любопытным увидеться не удалось, и вообще за долгую жизнь в журналистско-дипломатическом мире приемы мне опостылели. Рядом оказалась знакомая русская певица. Но и с ней мы быстро исчерпали темы для разговора. Мне уже хотелось на свободу, прочь, на свежий воздух, когда в зале начались странные завихрения. Будто водоворот, человеческий поток закручивался вокруг одной точки. Кто-то рядом произнес: «Леди Ди… Дайана!» Не может быть, подумал я. Не так уж давно они официально развелись с мужем — принцем Уэльским Чарльзом, но тот брак уже несколько лет был фикцией, общественное мнение сильно переживало происходившую драму. «Народная принцесса!» — иронически хмыкнул кто-то. Я тоже приготовился иронизировать и внезапно осадил себя. Понял: зелен виноград! Ерничаем потому, что до принцессы нам — как до неба.

И вдруг к небу протянулась лестница. Мимо пробегал пресс-атташе посольства, спросил: как дела? Я сказал: ничего, жаль только принцессе никто не представит.

Пресс-атташе взял меня за рукав и потащил сквозь толпу — заслоны и неодолимые барьеры. Сначала мне казалось: мы не прорвемся. Но вдруг пробились, толпа раздвинулась, и в круге света оказалась Леди Ди, как будто поджидавшая меня специально: она тут же своим неподражаемым, известным благодаря телевидению жестом протянула мне руку… Рука была теплая, мягкая, но сильная. Впрочем, я тут же забыл о руке, потому что уже не мог оторваться от глаз своей собеседницы.

Есть такая мужская побасенка: дескать, если, говоря о женщине, всё толкуют о глазах, то со всем остальным у нее, скорее всего, проблемы.

Возможно, но только не в данном случае. Просто это были такие глаза… совершенно особенные. Они так к себе приковывали, что до остального дело просто не доходило, не получалось ее толком разглядеть. И она так на меня смотрела, что мне показалось: для принцессы сейчас существую только я.

Мы потом сравнивали свои впечатления с другими счастливчиками, и все говорили об одном и том же — удивительном свойстве Дианы (она же Дайана) так сильно фокусироваться, концентрироваться на собеседнике, что у вас возникает полное ощущение: для нее нет никого важнее на всем белом свете.

Такой же редкий талант имелся и у Тони Блэра, но у Дианы он был стократ усилен ее тонкой женственностью.

Прошла секунда, и я уже был потрясен, околдован, очарован, да что там очарован, бери выше! Жаль, нет полного русского эквивалента английскому слову «smitten»; приблизительно это можно перевести как «сбит с ног». И ко всему прочему — острейшее ощущение ее почти трагической уязвимости, ранимости, ее отчаянной надежды именно на тебя и ни на кого другого. Эх! Вот бы стать рыцарем, прийти, увидеть, победить, бесстрашно вырвать прекрасную принцессу из лап чудовища и получить заслуженную награду.

— Вы едете в Пакистан? — с усилием спросил я.

Ну, в самом деле, нельзя же было дальше молчать и просто глазеть… Где-то я прочитал накануне, или кто-то сказал мне на ходу, что она уезжает на днях в Пакистан, вроде как навестить свою подругу Джемайму Хан, в девичестве Голдсмит. Очень интересную, яркую, красивую до невозможности, огненную, с червонного золота буйной шевелюрой, дочь знаменитого миллиардера, общественного и политического деятеля сэра Джеймса Голдсмита и не менее знаменитой аристократки леди Аннабель, дочери маркиза Лондондерри. Джемайма вдруг всех удивила и вышла замуж за пакистанского крикетиста Имрана Хана, да еще вдобавок приняла ислам и стала большей пакистанкой, чем натуральные пакистанцы. Все это она сделала по большой любви, как все говорили.

Впрочем, через восемь лет любовь закончится, и Джемайма вернется в Англию, сойдется, опять же по страстной любви, со знаменитым актером Хью Грантом, чем-то, кстати, похожим на Имрана Хана; наверное, ее один и тот же тип мужчин привлекал… Потом, уже расставшись с Грантом, она еще прославится как одна из главных защитниц и болельщиц основателя сайта WikiLeaks Джулиана Ассанджа. Но все это случится нескоро, в нулевых годах двадцать первого века, а пока красавица Джемайма живет в Пакистане, и туда же едет Леди Ди. Насколько они действительно были близки с Дианой, сказать трудно. Скорее, приятельницы, знакомые, в одном кругу вращались.

В тот день, летом 1997 года, на приеме в посольстве я, не зная, что бы еще такого осмысленного сказать, взял и спросил принцессу про предполагавшуюся ее поездку в Пакистан. Спросил без всякой задней мысли.

Секунду поколебавшись, принцесса ответила:

— Да! Еду — завтра же.

Но что-то там такое прозвучало особенное за этим коротким решительным ответом. Как будто она призналась мне в чем-то, приоткрыла какую-то тайну. Я же, идиот, не знал, что так оно и есть! Остальной мир для меня совсем уже закрывался, захлопывался, но откуда-то издалека вдруг донеслось:

— Андрей, Андрей, ну что же вы, ну переведите же, наконец, принцессе, что я хочу ей сказать! — Это певица, каким-то образом оказавшаяся рядом, дергала меня за руку. — Скажите ей, что я пою много русских старинных и современных романсов… Например, «Дорогой длинною…»

Как ни странно, во мне сработал многолетний рефлекс, и я почти машинально принялся переводить сказанное на английский. Тем более что я помнил, как называют в Англии и США этот романс: «Those were the days» — «Какие это были денечки…»

Диана быстро взглянула на певицу, вежливо кивнула ей головой (хотя было ясно, что и английское название романса принцессе ни о чем не говорит) и вернулась ко мне. В мои глаза.

— Вы собираетесь навестить там свою подругу, — продолжал я прерванную беседу.

Но ведь по-английски «подруга» и «друг» звучит одинаково — «френд»! О, коварный английский язык!

Принцесса вдруг покраснела. На секунду закрыла глаза, потом открыла их снова. И теперь она как-то смотрела на меня… в упор? Да, но не только в этом дело. Эпитет трудно подобрать, это был просто какой-то проникновенный, особый, почти интимный взгляд, прямо в самую глубину души.

— Вы слышали об этом? Что я еду навестить друга?

— Читал где-то…

Диана повела головой, кажется, выражая удивление тем, что я мог где-то такое прочитать, и, понизив голос, совсем доверительно, почти прошептала:

— Вы знаете, это такой необыкновенный человек… Таких очень мало в мире. Он, наверное, мой самый близкий друг, он понимает меня так, как никто…

«Он! — теперь, кажется, покраснел я. Он, он, не она! Диана едет вовсе не к Джемайме! Кажется, я действительно натолкнулся на что-то очень важное!»

А принцесса горячо продолжала рассказ — о «нем»! Рыцарь давно найден, и это не я! Он живет в Пакистане, оказывается!

— У меня иногда возникает необходимость с ним срочно поговорить. Когда я его долго не вижу, мне как будто чего-то не хватает… И сейчас, когда в моей жизни выдался не самый лучший момент… Бывает такое, что стоит все бросить и поехать на край земли, даже если тебе уделят всего час или полчаса… Согласны?

Да-да, конечно, согласен, еще бы! Я бы вот тоже ринулся куда угодно ради… Судорожно киваю головой, что-то еще пытаюсь бормотать… Кажется, я понравился Диане, да, да, да! Она действительно мне доверяет. Она готова раскрывать мне свои секреты. Она даже хотела бы познакомить меня со своим лучшим другом.

— А еще я пою «Очи черные» и «Мой костер в тумане светит», — говорит тем временем певица, снова дергая меня за рукав: переводи, дескать! И я, как дурак, перевожу.

И волшебство вдруг кончается. В глазах Дианы что-то гаснет. Она поворачивается к следующему собеседнику и, кажется, уже ему проникновенно смотрит в глаза. А на меня напирают со всех сторон: я, видимо, неприлично себя повел, на несколько минут монополизировал Ее Высочество.

Мгновение, и вот меня уже отделяет от Высочества целая толпа. И тщетно я привстаю на цыпочки, пытаясь увидеть принцессу еще хотя бы разочек… Представится ли еще когда-нибудь в жизни шанс поговорить с ней?

Не представится. Диане оставалось жить всего несколько недель. И не спасет принцессу ее пакистанский рыцарь.

Я, конечно, не эксперт по королевской семье и по ее страстям. Но после той встречи я стал не только читать, но и расспрашивать знающих людей. И только уже после гибели принцессы мне удалось выяснить, что главной любовью, любовью жизни Дианы был никакой не майор Джеймс Хьюитт, лихой наездник, и не пиарщик Джеймс Гилби, о которых трубила бульварная пресса, а пакистанский врач, кардиохирург Хаснат Хан. Он получил как специалист широкое международное признание, работал в знаменитом на весь мир британском центре сердечно-сосудистой хирургии «Хэйрфилд хоспитал». Но тогда, летом 1997 года, Хаснат Хан находился на родине.

Если верить некоторым осведомленным источникам, он был для Дианы и отцом, и гуру, и возлюбленным и просто внимательным ласковым собеседником в одном лице. Спасал ее от тоскливого безысходного одиночества. Каким-то удивительным образом им удавалось скрывать свои отношения от журналистов. Один из общих знакомых уверял меня, что отношения эти на самом деле были чисто платоническими, но Диана мечтала стать женой Хасната Хана (якобы: за что купил, за то и продаю), но тот категорически отказался.

И вот тогда (опять же — якобы) с горя, отвергнутая, она решилась откликнуться на ухаживания Доди Аль-Файеда, сына египтянина, владельца универмага «Хэрродс», который внешне напоминал ей любимого человека. И даже помышляла, не стать ли ей в связи с этим женой Доди.

В тот момент, когда мы с Дианой встретились, все это мало кому было известно, а уж я-то вообще не имел ни о чем ни малейшего понятия. А она, кажется, ехала в Пакистан попрощаться, сообщить, что, видимо, выйдет замуж. За человека не очень любимого. («Но он напоминает мне тебя, и этого достаточно».) И, не исключено, что в тайной надежде, что ей в последний момент скажут: «Не делай этого! Может быть, и у нас с тобой есть будущее!»

В любом случае для Дианы это была крайне важная, глубоко волновавшая ее поездка. И я самым нелепым образом набрел на этот ее секрет. А она почему-то решила мне довериться. Может, и поговорить бедняге об этом больше не с кем было в тот момент? А тут вдруг подвернулся сочувствующий собеседник. Который почему-то все равно уже в курсе… Так люди доверяют вдруг свои самые деликатные тайны случайным попутчикам в купе поезда. Я надеялся, что удастся еще как-нибудь повстречаться с принцессой, может быть, взять у нее интервью, почему-то мне казалось, что она меня запомнит…

Но ничему этому не было суждено свершиться. Диане было уготовлено судьбой иное: пьяный и безрассудный водитель Аль-Файедов Анри Поль, сумасшедшая гонка по ночному Парижу в попытке уйти от опостылевших папарацци и чудовищная автокатастрофа, разбитый вдребезги «мерседес» в темном подземном туннеле.

А меня все это коснулось еще вот как. В конце августа 1997 года я взял двухнедельный отпуск, но семья моя неожиданно оказалась в отъезде, вылетев по неотложным делам в Москву. В одиночестве я решил проделать то, о чем теоретически мечтал всю жизнь, да все никак не получалось. Отправиться на вокзал и сесть на ближайший по времени отправления поезд. Поехать не то что куда глаза глядят, а даже и того круче — совсем не глядя. Куда нелегкая понесет. И попутешествовать так по Англии недельку, ночуя в недорогих ББ. (То есть в «бед энд брекфаст» — небольших семейных пансионах, где тебе дают скромную комнату и завтрак утром; это совершенно замечательный английский институт, отрада путешественников). И вот в предвкушении долгожданного приключения я поставил будильник на девять часов, надеясь хорошенько выспаться…

Но в начале восьмого утра меня разбудил телефонный звонок из Москвы. Звонил главный редактор НТВ.

От него-то я и узнал, что произошло ночью в Париже. Спросонья не мог до конца поверить.

Главный редактор просил, почти умолял поработать несколько дней на их телекомпанию — постоянного корреспондента в Лондоне у них в то время не было, ближайшие корпункты тоже почему-то не сразу могли откликнуться. Через несколько дней соберется и приедет целая бригада, но пока не согласился бы я прикрыть амбразуру?

Если бы не совпадение (отпуск), это было бы совершенно невозможно. А так случилось то, что случилось, Я несколько дней — неделю почти! — был телекорреспондентом. Очень интересный опыт, но для меня важнее оказалось другое: это был способ как-то особенно попрощаться с Дианой, выразить свое восхищение этой удивительной, незаурядной личностью, отважно бросившей вызов истеблишменту и покорившей не только Англию, но и половину земного шара.

В 2002 году Диана была признана одним из самых влиятельных людей в истории своей страны, заняв третье место в проведенном Би-би-си общенациональном опросе «100 величайших британцев», опередив Шекспира, Ньютона, Кромвеля и многих других. (На первом оказался сэр Уинстон Черчилль, с которым Диана состояла в дальнем родстве. На втором — уже упоминавшийся гениальный инженер Изамбард Кингдом Брюнель.)

Третья строчка в подобном списке, на мой взгляд, это все же перебор, некое эмоциональное преувеличение, дань магическому обаянию этой женщины (про которое мне кое-что известно не понаслышке) и трагическим обстоятельствам ее жизни и гибели. Тем не менее я уверен: сама того не подозревая и вовсе не ставя перед собой такую цель, и вопреки упорному и упрямому сопротивлению самой королевской семьи, принцесса Диана спасла британскую монархию. Или, по крайней мере, помогла ей в очередной раз изобрести себя заново.

Ведь подобное уже бывало не раз: при всей своей удивительной гибкости, своем умении приспосабливаться, время от времени даже королевская семья проходит через кризисы. Отрывается от времени, от людских настроений, и начинается опасное, чреватое потрясениями отчуждение. Кризис в итоге обязательно удается преодолеть. Но не всегда это происходит безболезненно.

И вот как раз очередной такой, очень даже болезненный, момент настал в девяностые. Диана стала для августейшей семьи великим раздражителем, но в то же время катализатором, инструментом перемен.

Изнутри дворца это выглядело примерно так. Дочь лорда Спенсера, отпрыск одного из самых знатных английских родов, оказалась на поверку взбалмошной девчонкой, не очень хорошо образованной, толком не умеющей себя вести. С этой своей школьной непосредственностью и вульгарными вкусами, она не знала своего места, не понимала, какая невероятная честь ей оказана, какую огромную ответственность приняла она на себя, вступив в священный институт. Ведь это ей не детский сад, в котором она когда-то работала нянечкой. Своими дурацкими выходками конфузила семью и монархию на каждом шагу.

Разумеется, в такой оценке, нигде публично не высказывавшейся, но просачивавшейся в прессу, была доля истины.

Однако с точки зрения самой Дианы, все обстояло иначе.

Неожиданно и непонятно по какой причине она оказалась выбранной на роль жены наследного принца и будущей королевы. Чарльз был на тринадцать лет старше нее, некрасив. Не остряк и не душа компании; наоборот, он слыл человеком основательным, но несколько занудным и медлительным, тяжелым на подъем.

Куда же, скажете вы, она смотрела? А куда могут смотреть двадцатилетние девушки, если вдруг, как гром среди ясного неба, в их жизни случается подобное событие: им предлагают руку и сердце наследные принцы? Многие ли из них смогут в такой ситуации не принять сильнейшее волнение за большую любовь? И откуда тем, кто не вырос при дворе, знать, каково это — «служить принцессой», а потом еще, может быть, и королевой. Какой это тяжелейший груз, сколь многим надо будет ради этого в жизни пожертвовать.

Крайне редко случалось, чтобы и более зрелые женщины находили в себе силы отказаться от столь лестного предложения. Известен только один случай: в 1761 году двадцатитрехлетний король Георг III по уши влюбился в красавицу леди Сару Леннокс. И сделал ей предложение — через посредника. Видно, не хотел рисковать, вдруг его унизят отказом? Но избранница молчала. Наконец король не выдержал, добился личной встречи и попросил прямо дать ему ответ, сказав, что от этого зависит «счастье его жизни!». «Мне нечего ответить вам, ваше величество», — сказала, потупившись, Сара.

Как потом выяснилось, леди Сара отказалась прежде всего потому, что могущественные придворные плели против нее интриги, и девушка понимала, что с ними не совладать ни ей, ни юному наивному королю. Но одновременно испытала и облегчение, поскольку монарх был ей не мил, она любила другого. И все-таки она, наверное, не выдержала бы соблазна троном, если бы столь влиятельные силы не препятствовали браку. Король же расстроился, сильно горевал, но в конце концов утешился, а женившись на Шарлотте Мекленбург-Стрелецкой, был ей примерным мужем, и та родила ему пятнадцать детей.

«Все же не так глупо было устроено, когда мы должны были жениться только на своих — на тех, кто с детства знал, что такое жизнь монарха и его окружения», — грустно заметил один близкий королеве человек.

Совсем неглупо и сказано, но, увы, жизнь не стоит на месте, и королевская семья больше уже не имела возможности действовать безопасно и наверняка. Приходилось рисковать. И риск иногда оборачивался серьезными осложнениями, которые Виндзоры, разумеется, должны выносить стоически, все терпеть, не подавать виду на публике.

Но Диана совершенно не готова была терпеть безрадостное, вымученное, тусклое существование с нелюбимым и не любящим ее человеком, неодолимое презрение семьи, которая в ее глазах выглядела нафталиненной командой ничего не знающих о реальной жизни, живущих в искусственном, фальшивом мире снобов.

Суждение это было несправедливо и поверхностно, но и у нее тоже была своя правда — правда обычного, нормального, теплокровного человека, сильной, страстной и темпераментной натуры, которой было невыносимо тесно и тоскливо в золотых оковах королевского двора. Равно как страшной правдой было и то, что в этой семье ей не от кого было ждать поддержки и слов приободрения, где для нее не нашлось ни грамма, ни фунта, ни унции любви и тепла.

Некоторое время Чарльз снисходительно прощал жене faux pas, ее промахи, «неправильное поведение», но довольно быстро роль ментора его утомила. Диана, эта ничего не понимающая в королевских традициях «глупая девчонка», стала его раздражать, и он присоединился к мнению семьи. К тому же выяснилось, что принц, выражаясь по-простому, любит другую.

Взломав устои ценой своей жизни, Диана освободила и Чарльза. Освободила и от нелюбимой жены, и от неодолимых вековых условностей. После такой трагедии старшее поколение уже не смогло возражать против его женитьбы на Камилле, а юристы, хорошенько поломав головы, нашли-таки аргументы и прецеденты, почему-то не находившиеся во времена Эдуарда VIII. Кроме того, Диана успела произвести на свет замечательных наследников-мальчиков, и потому можно было не беспокоиться о династических осложнениях. Условие было вроде бы выдвинуто такое: Камилла не сможет при этом именоваться принцессой Уэльской и не станет называться королевой, когда (и если) ее муж взойдет на престол. (Но в последнее время упорно говорят, что и этот, последний запрет вроде бы может быть отменен.)

Сама же Диана, конечно, не погибла, а, симулировав свою смерть, убежала, спряталась где-то за рубежами Британии и от королевской семьи, и от доставшей ее бульварной прессы и папарацци. Вот во что хочется верить наиболее радикальным поклонникам «народной принцессы». Эту идею подхватила модная британская писательница Моника Али, выпустившая роман под названием «Нерассказанная история».

В этом романе Диана выжила в катастрофе, сделала пластическую операцию, изменив внешность, и тайно уехала в США, где поселилась в заштатном городке Кенсингтон под русским именем Лидия. Но и тут ее, к несчастью, случайно узнает заезжий журналист — ведь никакая косметическая хирургия не могла скрыть ее «магнетически красивых глаз» (ага!).

Мнения критиков в оценке произведения разделились: одни сочли, что получился неплохой развлекательный триллер, другие объявили сюжет невыносимой глупостью, третьи — несмешным фарсом. И все, как один удивились: не ожидали ничего подобного от лауреата Букеровской премии. Но видно, и Монике Али не дают покоя история Дианы и ее прекрасные глаза.

 

Быль про прекрасную Золушку

Две трагические фигурки подростков-принцев, бредущих за гробом Дианы, сдавленных горем, с неподвижными, напряженными лицами (на публике заплакать нельзя, надо это все как-то выдержать) — эта картинка навсегда вошла в национальную память. Уильям был человеком, объединявшим Диану и с Чарльзом, и с бабушкой-королевой. Всеобщий любимец в семье, он стал и любимцем публики.

Уильям вырос, и оказалось, что он не только физически похож на мать, но и сочетает в себе унаследованные от Дианы обаяние, искренность, отвращение к позе с естественным королевским достоинством и выдержкой, которых матери при всех ее талантах все-таки не хватало. И — так кажется множеству англичан — с глубоко запрятанной, но всегда присутствующей в глубине глаз пожизненной грустью. Трагедия стала для него школой. Не суровой, а просто жестокой, но многому раз и навсегда научившей.

Уильям вдруг показался англичанам воплощением достоинств обоих несовместимых, казалось бы, начал, взяв лучшее от каждого из родителей. Выяснилось, что он и пару подобрал себе под стать, что Кейт Миддлтон обладает каким-то фантастическим врожденным умением держать себя с людьми, чем-то напоминая и Диану, и молодую королеву Елизавету одновременно. Подкупала и ее великолепная, теплая, совсем не державная улыбка. И тут стало ясно, что монархия вышла из кризиса в хорошей форме. Показалось: у нее снова появилось радужное будущее.

Кейт, конечно, перевернула страницу.

Два с лишним миллиарда жителей Земли смотрели свадьбу по телевизору, наблюдая в прямом эфире, как сказка становится былью — прекрасный принц женится на прекрасной простолюдинке, почти Золушке, пусть и из семьи миллионеров.

А каждый из счастливчиков-гостей (а их было тысяча девятьсот человек) на всю жизнь и на гордость внукам сохранит как сувенир картонную карточку с золотым тиснением: «По велению Ее Величества лорд-камергер приглашает Вас…»

Как дико, как архаично и как красиво звучит. Почему бодрая восьмидесятипятилетняя старушка, пусть как угодно замечательно воспитанная, ухоженная и элегантно одетая, может повелевать всякими такими лордами, камергерами и прочими, почему перед ней склоняются толпы? И не только толпы простых людей, но и великие мира сего: мужчины, будто простые смертные перед лицом высшего существа, отвешивают поклоны, а женщины и того пуще — делают книксен…

Никто ее никуда не избирал, да и не назначал. Она не рок-звезда и не супермодель. И тем более, не диктатор, да и не свободно избранный президент, получающий по конституции под свое начало армию, полицию, спецслужбы… Да и конституции, собственно, никакой нет, так что все это — весь этот мир роскошных дворцов, старинных нарядов и вековых обычаев — некий придуманный, призрачный, нафантазированный мираж, развлечение для старых и малых.

Но, с другой стороны, ничего себе мираж, если два миллиарда по всему миру смотрели не отрываясь, боясь упустить что-нибудь важное из церемонии свадьбы принца Уильяма и теперь уже принцессы, даже герцогини, Кейт Миддлтон.

Есть люди, которые пренебрегают этикетом при встрече с монархом. Кое-кто заявлял, что принципиально не собирается кланяться, или делать книксены, или говорить дурацкое: «Yes, Маат». (Самому к королеве обращаться ни в коем случае нельзя. Отвечая на ее вопрос, первый раз надо обязательно назвать ее «Your Majesty», «Ваше Величество», если же последуют дальнейшие вопросы, то перейти на это самое «Yes, Маат» — только не дай бог произнести это по-американски! Никаких «Мэм», только «Мам» с долгим «а» посередине!)

Вот храбрились, зарекались, настраивали себя на сопротивление колдовству, но невольно поклонились и книксен, если надо, изобразили. Как будто подсознание вступило в дело. А сама королева воспринимает все это с невозмутимой королевской улыбкой — без какого-то особого удовольствия или раздражения — как должное, неизбежное и необходимое. Скучно, может быть, даже занудно, но необходимо.

А вот госпожа Обама не только никакого книксена не делала, но и вообще взяла и публично приобняла королеву! На лицах придворных, да и не только придворных, появилось выражение ужаса! Шока! Лишь на лице самой королевы не отразилось ничего — ни удивления, ни волнения, ни огорчения, никаких вообще эмоций.

Долю секунды поколебавшись, Ее Величество тоже обняла Мишель Обаму за талию, непринужденно, как будто делала она это не впервые в жизни, а каждый день. А ведь королева до того момента даже представить себе ничего подобного не могла. Вот это выучка!

С тех пор Обамы и Виндзоры встречались снова, как старые друзья. Но, подозреваю, королева оценила все-таки, что Мишель научилась быть более сдержанной: больше королеву ни за какие части тела не хватает и даже держится на некотором почтительном расстоянии.

Впрочем, несколько лет назад наследного принца Чарлза одна из «Спайс герлз», представительница этой новой вульгарной «знати» времен массовой культуры, игриво потрепала по ягодицам, и сделала это тоже вполне публично. И даже перед телекамерами. И принц только широко улыбался. Народ решил, что ему понравилось…

Так что к этому все и шло. К тому, что случилось 29 апреля 2011 года.

Если закрыть глаза и перенестись на пять с лишним веков назад, то не так уж далеко от Вестминстерского аббатства, в соборе Святого Павла, происходила свадьба по-своему не менее роскошная и шикарная. Телевидения, правда, тогда еще не существовало, но около двадцати тысяч человек, пол-Лондона, пришли поглазеть на жениха — наследного принца Артура и невесту — тоже Кейт. Вернее, Екатерину, принцессу Арагонскую, знойную испанку, мастерицу плясать и играть на кастаньетах. Девочке было, правда, всего пятнадцать лет, столько же, впрочем, сколько и жениху.

Брак диктовался чисто политическими соображениями, и никакие личные чувства в расчет не принимались. Тем не менее публика веселилась вовсю.

С утра до ночи гремела громкая музыка, люди танцевали прямо на улицах и площадях. Из фонтанов било вино. Пиры, народные гулянья и праздничное безделье и пьянство продолжались десять дней — страна была парализована.

Правда, весь этот трамтарарам не принес новобрачным счастья: юный муж прожил после свадьбы всего четыре месяца. Екатерине Арагонской было-таки суждено побыть королевой — она вышла замуж за младшего брата своего покойного мужа, за короля Генриха VIII. Да-да, того самого, который имел привычку прибегать к услугам палача вместо развода. И хотя Катерине самой не привелось отведать топора, конец ее жизни был печален. А вдовец, узнав о ее смерти, ликовал вполне публично — он «оделся во все желтое, а в желтую же бархатную шляпу вставил белое перо». Впереди было еще пять жен!

С тех пор королевские свадьбы уже не были столь роскошными событиями. Низшей точки их история достигла в 1795 году, когда принц Уэльский, будущий король Георг IV, женился на принцессе Каролине Брауншвейгской. Гостей было меньше ста человек, жених напился пьян и всю церемонию смотрел похотливым взором на свою любовницу леди Джерси. Вечером его нашли спящим в камине. Впрочем, он оказался еще и многоженцем. И что хуже всего, его тайная жена была католичкой — прямое нарушение закона 1701 года.

Многие древние правила продолжают действовать. Закон по-прежнему требует от принцев получить согласие на брак от монарха. Женитьба на католичке все еще лишает принца права претендовать на престол. Таким образом вычеркнул себя из списка теоретических наследников принц Майкл Кентский, большой поклонник России, названный в честь великого князя Михаила Романова. Но вот угораздило же его жениться на австрийской баронессе!

Есть и правила, причины которых затерялись в веках, но которые по-прежнему следует неукоснительно соблюдать. Например, в свадебной процессии ни в коем случае не должно быть ни одной гнедой лошади. Ну и конечно, фанфары, колокола, звенящие в Вестминстерском аббатстве, конные гвардейцы в ярко-красных мундирах и диковинных головных уборах, все великолепие дворцов и роскошных экипажей. Все это, наоборот, обязательно должно присутствовать, иначе какая же сказка!

Ведь вся фишка в этом — в традиционности. Именно на святости традиций и незыблемости ритуалов держится и ради них существует это весьма дорогое удовольствие — монархия со всеми ее атрибутами.

Но все не так просто, как кажется на первый взгляд. На самом деле королевская семья уже много раз вынуждена была изобретать себя и свои отношения с обществом заново. Потому окутанность традицией не должна отделять монархию от народа, иначе она ему быстро надоест. Публику следует развлекать — подобными вот помпезными зрелищами. Которые надо, соответственно, приспосабливать под нужды и вкусы народа. А то…

Вот и пышные, очень публичные свадьбы — это не просто возрождение старого, а хитрая придумка короля Георга V.

Время было тяжелое: и морально, и материально. Только что закончилась Первая мировая война, принесшая небывалые невзгоды, стоившая жизни чуть ли не миллиону британцев. Экономически страна была отброшена на десятилетия назад. В обществе зрело недовольство верхами, в том числе и королевской семьей. В военные годы августейшее семейство уже попыталось приспособиться к общественному вкусу, переименовав себя на патриотический лад. Вместо немецких, вражеских слов «Саксен-Кобург-Готская» династия стала называться по имени любимого дворца короля и вполне по-английски — Виндзорами. Кроме того, мудрый король постановил: хватит британским принцами и принцессам сочетаться браками непременно со своими германскими родственниками, теперь народ этого не поймет. Да у нас и своих, родных британских юношей и девушек благородного происхождения сколько угодно! Так был сделан первый шаг на пути, который впоследствии приведет во дворец «всего лишь» дочь лорда принцессу Диану, а затем — и вовсе простолюдинку Кейт Миддлтон, ставшую ныне герцогиней Кембриджской.

А ведь, по давней традиции, монарх вполне мог быть иноземного происхождения (но только не католиком!). У королей, принцев и знати вообще в те времена не было национальности или же она не имела значения, — все равно все они были родственниками, одна большая семья (что не исключало жестокости по отношению друг к другу). Но вот что важно: закон запрещал иностранцам службу в королевском совете. То есть, по крайней мере, советчики у монарха должны были быть стопроцентными британцами! Что же касается самого монарха, то юридически существовало одно, главное ограничение — кто бы он ни был по крови и воспитанию, он принимал обязательство не вести войны в интересах какой-либо страны, кроме Британии. Теперь, впрочем, это правило звучит нелепо: давно уже не монарх, а правительство и парламент решают вопросы войны и мира.

Не существует более и династических соображений в пользу браков с иностранцами. Все равно короли теперь не правят, а только царствуют, то есть участвуют в бесконечной и очень трудной, утомительной ритуальной игре со сложнейшими правилами….

По инициативе короля Георга состоялась и первая публичная свадьба. Мол, посмотрите на нас, дорогие подданные: какие мы милые, вполне нормальные люди, при этом глубоко преданные своей стране. Нормальные-то нормальные, но все-таки чуть-чуть из сказки…

В 1923 году архиепископ Кентерберийский запретил вести прямой радиорепортаж со свадьбы родителей нынешней королевы, заявив, что не уверен, что все слушающие трансляцию дома догадаются снять головные уборы. А слушать такой репортаж с покрытой головой, согласитесь, все же ужасное святотатство!

То ли дело сейчас — смотри себе хоть в шляпе, хоть в плавках, хоть нагишом. Правда, в день свадьбы Уильяма и Кейт было модно собираться на завтраки с шампанским — и устраивать коллективный просмотр торжества по телевидению. На такие завтраки приходилось прилично одеваться; разумеется, быть в костюме и при галстуке.

Но вот бывший премьер-министр Тони Блэр на свадьбу принца Уильяма и Кейт Миддлтон не попал. Других бывших премьеров и тем более нынешнего позвали, а его — нет. Скандал вышел изрядный, даже некоторым чуть-чуть подпортивший настроение.

Официальное объяснение было следующее: Блэр, в отличие от Джона Мейджора и Маргарет Тэтчер, не член Ордена Подвязки. (По этой же причине не получил приглашения и Гордон Браун.) Но никто этому не поверил. Решили: Блэру не могут простить его резкого вмешательства в королевские дела после смерти Дианы.

Тогда кризис достиг апогея. Королева, посоветовавшись с придворными и мужем, решила не преувеличивать значения гибели Дианы. Не придавать событию государственного значения, ведь, в конце концов, та уже не была супругой наследника престола, после развода ее даже лишили титула HRH (Her Royal Highness, Ее Королевское Высочество). Правда, Диана оставалась матерью принцев, в будущем возможных наследников престола и даже королей. Но все же, рассудили во дворце, официальный, королевский траур в связи с ее смертью объявлять не обязательно.

А раз не обязательно, то королева решила не возвращаться в Лондон из Шотландии. Остаться в стороне от происходящего.

А происходило тем временем небывалое общенациональное горевание. Я даже не подозревал, что сдержанные англичане могут так эмоционально реагировать на что-либо. Правда, волосы на себе не рвали, надрывно на улице никто не рыдал, но бесконечные молчаливые толпы собирались вокруг резиденции погибшей принцессы в Кенсингтонском дворце, заваливали ограду тоннами цветов, создавая нешуточную проблему для районных властей: куда их девать? Телекамеры выхватывали из толп сосредоточенные мужские и женские лица, глаза с наворачивающимися, с трудом удерживаемыми слезами…

Газеты и телевидение усиливали эффект национального горя. Никто в тот момент не осмеливался пойти наперекор общественному мнению, добавить ложку дегтя в эту бочку меда, вернее, в гигантскую цистерну общенациональной горечи. (Это потом появятся также критические статьи, выражающие недоумение по поводу столь преувеличенной, столь неанглийской реакции.)

Однако против общественного мнения фактически пошла королевская семья. В массах началось роптание.

Королеву и ее окружение обвиняли в черствости, в неумении сочувствовать народному горю, в отрыве от своих подданных. Бульварные газеты потихоньку разворачивались в направлении атаки, возникало ощущение, что сейчас вот-вот произойдет какой-то прорыв плотины, жуткое наводнение, случится нечто ужасное, непоправимое, что навсегда разлучит еще совсем недавно столь любимую монархию и народ Британии.

Тони Блэр решил, что придется вмешаться, хотя и понимал, что это может обидеть королеву и ее домочадцев. Он сам среагировал на сообщение о гибели Дианы блестяще, раньше всех остальных: произнес короткую, обманчиво простую речь, которая таки довела половину нации до слез. Это теперь понимаешь, что то была всего лишь актерская игра, продуманная «импровизация», а в тот момент это было именно то, что хотели услышать британцы. (С текстом речи вы можете ознакомиться в Приложении 1.) Блэра вообще, по моему убеждению, можно считать самым блестящим оратором второй половины двадцатого века…

Премьер уговорил королеву изменить решение и срочно вернуться в Лондон. Мало того — пойти навстречу громко высказываемым пожеланиям масс и приспустить флаг над Букингемским дворцом.

Однако тут возникла серьезная проблема. Нельзя же нарушать вековые традиции, которые в Англии имеют почти силу закона.

Всем известно святое правило: развевается флаг над Букингемским дворцом — значит, монарх на месте. Нет флага, значит, монарха тоже нет. И флаг вывешивается не простой, а королевский штандарт Виндзоров. Но приспусканию он не подлежит, поскольку это может означать что-то вроде капитуляции или отречения династии или, по крайней мере, смерти монарха.

Что же делать? Кто-то придумал выход: водрузить над дворцом не королевский флаг и не флаг Англии, а так называемый «Юнион Джек», официальный государственный флаг Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии. И вот его-то уже приспустить до половины мачты в знак траура. Что и было сделано. Вся Британия, казалось, облегченно выдохнула. Все-таки очень не хотелось ссориться с королевой…

Давно уже английские монархи не спорят с премьер-министрами. Если те настаивают на чем-то, то это принимается без унижающих королевское достоинство дебатов. В крайнем случае можно едва заметно поджать губы, если уж очень что-то не по нраву. Ведь даже знаменитые тронные речи королевы в парламенте хоть и произносятся ее голосом, но каждая запятая в них — творчество правительства. При этом речь читается так убедительно и красиво, что трудно поверить, что не сама королева ее сочинила. А ведь не все же в ней монарху нравится. Но виду подать ни в коем случае нельзя.

Вот и в данном случае королева действовала так, будто и возвращение из Шотландии, и история с флагом — ее собственная идея.

Но кто знает, что творилось в глубине ее души? Что говорили в узком кругу менее сдержанный принц Филипп или его сын, наследный принц Чарльз, и его возлюбленная Камилла?

Блэр был уверен, что спасает единство нации и репутацию монархии и даже, может быть, ее будущее.

Но, судя по всему, не все во дворце придерживались такой же точки зрения…

По крайней мере, на королевскую свадьбу бывший премьер не попал.