Дня через три заходит ко мне вечером Александра Евгеньевна, такая довольная, веселая, приветливая.
— А у меня, Иван Николаевич, радость, — говорит она. — Ко мне племянник в гости приехал. Помните, я вам рассказывала, который в деревне под Псковом учительствует. Приехал в командировку.
— Что ж, — отвечаю, — очень приятно будет познакомиться.
— И я рада, — говорит она, — что вы с ним познакомитесь, человек он славный, хороший, вы с ним сойдетесь.
Зовет она меня к себе в комнату.
— Вот, — говорит, — знакомься, Володя.
Здоровается со мной этот Володя… Парень высокий, статный, русый, глаза голубые, лицо бритое, голова под машинку острижена, одет в солдатскую гимнастерку, в ватные штаны, в яловых сапогах… По облику — помор, на севере часто встречаются такие рослые парни, по одежде — солдат.
— Вы почему же не на фронте? — спрашиваю.
— А у меня туберкулез, — говорит он. — В пятнадцатом году на германском фронте правое легкое навылет мне прострелили.
— Значит, вроде меня, — усмехаюсь, — на инвалидном положении?
— Да, — говорит, — вроде вас, только я не люблю без дела сидеть, в деревню отправился. Вот приехал сейчас за книжками.
— Долго думаете пробыть в Питере?
— Да дней пять, — отвечает.
Сидим, разговариваем, Александра Евгеньевна чай вскипятила, по случаю приезда племянника даже баночка с вареньем у нее нашлась, племянник сало привез, я селедку почистил… Пиршество по тем временам!
Напились мы чаю, наговорились.
— Вы уж извините меня, Иван Николаевич, — обращается ко мне старуха, — разрешите Володе у вас в комнате переночевать. Всегда он жил в этой комнате, да и прохладно в других, а я все-таки как-никак дама.
— О чем разговаривать, — говорю. — Места много, и мне веселее. Хоть на диване, хоть на постели его устраивайте.
Пошли ко мне. Старуха меня благодарит, о том, чтобы я кровать уступил, даже заикаться не позволяет, устроила племяннику постель на диване, попрощалась с нами, ушла.
Меня в сон клонит — мочи нет, разморило после еды. Поговорили мы еще о чем-то, лег я и точно в яму провалился. Ночью мне сквозь сон какие-то голоса мерещились, какой-то шум, грохот, но проснуться я был не в силах. Открываю утром глаза — племянника нет, руки и ноги у меня тяжелые, точно свинцом налиты. Заспался, думаю. Поднялся, умылся, пошел в подвал за дровами.
Старуха в коридоре шмыгает.
— Доброе утро, Александра Евгеньевна, — говорю. — Племянник-то ваш встал уже?
— Да, — говорит, — ушел по делам.
Натаскал я дров, сварил кашу, прибрал комнату, сижу, опять думаю, как бы убить время…
Тут приходит почтальон, вручает мне письмо, вызывают меня в военкомат в связи с переучетом. Думаю, быстро что-то, я и встал-то на учет без году неделя. Однако пошел… Ковров, оказывается, вызывает!
Являюсь к нему, а он глядит на меня и головой качает.
— Нехорошо, товарищ Пронин, — говорит. — Где это ты по ночам шатаешься?
— Как «где»? — говорю. — Как велено, безвыходно сижу у себя дома и абсолютно нигде не шатаюсь.
— А врать еще хуже, — говорит Ковров. — Были мы у вас сегодня ночью в гостях, замок у тебя на двери висел.
— Ничего не понимаю, — говорю я. — Всю ночь дома спал.
— И я тогда ничего не понимаю, — говорит Ковров. — Ночью произвели мы у твоей хозяйки обыск…
— То-то мне ночью голоса слышались, — перебиваю я его.
— Хотел я и твою комнату для видимости осмотреть, — продолжает Ковров, — подхожу к двери — на двери замок. Где, спрашиваю, гражданка Борецкая, ваш квартирант? Ушел куда-то, отвечает она, он часто по ночам отлучается. Замок, смотрю, у тебя на двери купеческий, таким только амбары запирать, не доверяешь, видно, старушке. Ну, твоя квартира есть твоя квартира, в глазах Борецкой особенно следовало подчеркнуть неприкосновенность твоего жилища. Осмотрели мы дом, за исключением одной твоей комнаты, и ушли…
— Позволь, — говорю я Коврову, — никуда я из дому не уходил. У меня еще племянник ночевал.
Ковров так и подскочил на месте.
— Какой племянник? Рассказываю…
— Э-эх! — говорит Ковров. — Провели нас с тобой, опростоволосились! По всем подозрительным домам искали мы в ту ночь крупного агента иностранной разведки… Понял?
— Вот сволочь, — говорю. — Племянник-то, значит…
— Ругаться нечего, — говорит Ковров. — В другой раз умнее будем. Спрятали они в твоей комнате человека. Одного только не понимаю, ведь мы и шумели, и ходили, и разговаривали… Как ты не услышал?
— И я не понимаю, — говорю. — Слышались мне сквозь сон голоса, только я так и не проснулся.
— Может, опоили они тебя чем-нибудь? — спрашивает Ковров.
— Не думаю, — говорю. — Ничего мы, кроме чая, не пили, а чай все трое пили одинаковый.
— Кто там разберет, — говорит Ковров. — Ты все-таки чай пей там поаккуратнее. Постарайся как-нибудь незаметно отлить малость этого чая и принести к нам… Сумеешь?
— Сумею, — говорю. — Теперь им меня провести не удастся.
— Только, смотри, вида не подавай, будто ты что-нибудь подозреваешь, — продолжает Ковров. — Не заметил, племянник никаких бумаг или оружия не привез?
Пожал я плечами, покачал головой…
— Привез, — говорю. — Лепешки да сало.
— Не говори так, — объясняет Ковров. — Они военное выступление в Петрограде готовят. Дело не шуточное! Иностранные разведчики не зря через фронт перебираются. У заговорщиков и план есть, и с белогвардейцами они в переписке! Это, брат, война…
Выдвигает он из стола ящик, достает булку, подает мне.
— Мать честная! — восклицаю я. — Булка!
— Да, — подтверждает Ковров усмехаясь. — Нашлись филантропы! Вчера из одного консульства целую сотню прислали в детский дом…
— Ну и что же? — спрашиваю я.
— А как ты думаешь, что может быть в такой булке? — в свою очередь спрашивает меня Ковров.
— А мы посмотрим, — говорю я, угадывая намек Коврова, и разламываю булку пополам, предполагая что-нибудь в ней найти. Но увы, это оказывается самая обыкновенная булка! На всякий случай выковырял я из одной половинки мякиш, но, кроме мякиша, так ничего и не нашел.
— Ничего, — разочарованно произношу я и вопросительно взглядываю на Коврова. — Ты как думаешь?
Ковров берет в руки выпотрошенную половинку, осторожно отгибает поджаристую корочку, и я вижу несколько небольших продолговатых предметов, лежащих под корочкой, точно бобы в стручке.
— Что это? — спрашиваю.
— А капсюли для гранат, — объясняет Ковров. — С пустыми руками телеграф или вокзал не захватишь…
— И как же вы поступили? — интересуюсь я.
— Доставили булки по адресу, — говорит Ковров. — Ребята были очень довольны. Только воспитательницу, у которой нашлись эти капсюли, пришлось разлучить с детишками…
Ну, тут я догадался, что это — мне наглядный урок и предупреждение.
Прихожу домой, и в сердце у меня теплилась маленькая надежда на то, что племянник этот придет еще разок к нам в дом переночевать.
— Понравился мне ваш племянник, Александра Евгеньевна, — говорю я своей хозяйке.
— И вы ему очень понравились, — отвечает она. — Просил вам привет передать. Заходил он тут без вас, из Пскова телеграмма пришла, вызвали его обратно.