Леночка не спала всю ночь.
Павлик позвонил очень рано, а через час явился самолично.
— Не могу себе простить, что не пошел ее провожать, — взволнованно говорил он, шагая по кухне. –Я всю ночь думал об этом. Надо обратиться в милицию.
— Не надо, — сказала Леночка. — Будем надеяться, что все выяснится…
— Что выяснится?
— Все.
— Ты говоришь так, — сказал Павлик, — точно тебе что-то известно.
— У меня предчувствие…
— Может быть, мне не идти на работу? — предложил Павлик.
— Не выдумывай, пожалуйста, — строго обрезала его Леночка. — Почему это не идти на работу?
— Но ты позвонишь в случае чего? — спросил он. — Может, я тебе понадоблюсь.
— Конечно, — заверила Леночка. — Отправляйся в больницу, а как только что-нибудь выяснится, я тебе сразу же позвоню.
После ухода Павлика ей стало легче, не надо было притворяться, и она почти спокойно стала ждать того, что должно было произойти.
Позвонили ей уже около десяти часов.
— Это квартира товарища Ковригиной?
— Да.
— А кто у телефона?
— А кто вам нужен?
— Ковригина… Елена Викторовна.
— Я у телефона.
— Дочь Марии Сергеевны?
— Да.
— С вами говорят из линейной прокуратуры. Следователь Ползунов. Вы не могли бы сейчас приехать на Киевский вокзал?
— А что случилось?
— Объясним, когда приедете… Ваша мать ранена. Но вы не волнуйтесь.
— Хорошо, я сейчас приеду, — сказала Леночка. — А как вас найти?
Ей объяснили…
Леночке очень не хотелось ехать. Хотя трупы ей, медичке, были не в диковину, она попросту боялась того, что ей предстояло увидеть. Но она должна ехать. Леночка заторопилась. Взяла такси и через пятнадцать минут очутилась на Киевском вокзале.
Нашла прокуратуру, нашла Ползунова, немолодого человека с деревянным лицом. Держался он вежливо, но чувствовалось, что все давно ему надоело — происшествия и преступления, преступники и свидетели, и хотя он делает свое дело, но с большим удовольствием предпочел бы его не делать.
Едва Леночка подошла к его столу, как он сразу догадался, кто перед ним.
— Товарищ Ковригина?.. — Он помолчал, соображая, как бы поделикатнее приступить к делу. — Садитесь, пожалуйста. Видите ли… Я вынужден вас огорчить, но в общем не волнуйтесь. С вашей матерью… — Он поправился: — С вашей мамашей, с товарищем Ковригиной, случилось несчастье. Вы понимаете… Как бы вам сказать… Ваша мамаша попала, по-видимому, под поезд. Вы не волнуйтесь…
И хотя Леночка знала, что все это не так, она побледнела.
Ах как не нравилась ей вся эта инсценировка! Но одновременно где-то в глубине души она немножко гордилась собой — ей доверили тайну, которой не доверили даже этому следователю.
— Попала под поезд?
Следователь заметил ее бледность, встал, подошел к подоконнику, там стоял графин с водой, наполнил стакан, протянул Леночке.
— Выпейте, пожалуйста…
Леночка отстранила его руку.
— Не беспокойтесь… Я готова… — Она вздохнула. — Готова к самому худшему.
Ползунов тоже вздохнул.
— По всей вероятности, товарищ Ковригина пала жертвой собственной неосторожности. Шла по путям, задумалась о чем-нибудь… Что могло привести ее в Рассадино? — быстро спросил он. — Вы не знаете?
— Неподалеку от Рассадина филиал института, в котором работает мама…
— Мы так и думали, — перебил Ползунов. — Труп, извините, сильно обезображен, и мы обязаны произвести опознание. В сумочке обнаружены служебное удостоверение и пропуск… По этой причине и пришлось вас побеспокоить. Хотя документы нашлись, но полагается вызвать родственников…
— Не утешайте меня, — сказал Леночка. — Говорите, что нужно.
Ползунов положил перед собой лист бумаги, взял ручку.
— Необходимо составить протокол опознания. Я вас попрошу, опишите наружность гражданки Ковригиной…
Как трудно, как мучительно было Леночке говорить о Марии Сергеевне как о мертвой.
— Среднего роста… Не толстая и не худая… Русые волосы…
— А нет ли у нее каких-либо особых примет? — спросил следователь. — Каких-нибудь родинок, бородавок, родимых пятен? Шрама?
— У нее…татуировка. Повыше локтя, на левой руке. Имя “Люся”, потом “плюс” и “Боря”.
— Правильно, — сказал следователь. — Ваша мама случайно не воспитанница детского дома?
— Что вы! — почему-то обиделась за нее Леночка.
— Я это предположил в связи с татуировкой, — объяснил следователь. — Раньше в детских ломах иногда упражнялись…
— Нет, — сказала Леночка. — Это была просто школьная шалость, друзья детства обменялись именами.
С привычной быстротой следователь составил протокол.
— Все в порядке… — Он замялся. — Теперь вам придется лично взглянуть…
Леночка молча поднялась.
Ползунов повел ее в приемный покой.
В пустой выбеленной комнате высокий узкий стол был прикрыт большой чистой простыней.
Навстречу к ним вышла женщина в медицинском халате.
— Покажите, — распорядился следователь. Женщина сдернула простыню…
— Да, — сказала Леночка и пошла прочь. Ползунов повел ее обратно, подписать протокол.
— Все-таки дайте мне воды, — попросила Леночка. — И позвольте позвонить по телефону.
Леночка знала правду и, несмотря на это, очень нервничала: зубы ее постукивали о край стакана, и голос прерывался. Она набрала номер.
— Доктора Успенского. Я прошу доктора Успенского. Говорят из дома. Очень срочно…
Павлик не заставил себя ждать
— Я здесь, Ленок! — прокричал он издалека. — Мария Сергеевна вернулась?
— С мамой несчастье, — принудила себя сказать Леночка. — Мама попала под поезд. Я только что была в приемном покое. Я нахожусь на Киевском вокзале. Приезжай за мной…
На Павлике лица не было, когда он появился перед Леной.
— Ленок… Это все я, все я виноват, — растерянно приговаривал он — Мало ли что она запретила! Мне надо, надо было пойти с ней…
Леночка дернула его за руку.
— Пойдем в аптеку!
Павлик посмотрел на нее с недоумением.
— Зачем?
— За валерьяновыми каплями, — жестко сказала Леночка. — В самом деле, нельзя же так, а еще врач!
Леночке очень хотелось его утешить, но она обязана была играть свою роль и молчать.
И в то самое время, когда мужество и выдержка Леночки подвергались мучительному испытанию на допросе у следователя линейной прокуратуры, в одном из управлений, ведающих вопросами государственной безопасности, тоже шел разговор о смерти профессора Ковригиной.
Мария Сергеевна Ковригина давно уже принадлежала к числу тех ученых, жизнь и работа которых находились в поле зрения органов, отвечающих за безопасность советских людей. Они не вмешивались ни в работу, ни тем более в частную жизнь ученых, но несли ответственность за охрану специальных институтов и лабораторий и за жизнь и безопасность тех, кто в этих институтах трудится.
Поэтому-то майор Ткачев, просматривая очередную сводку происшествий за последние сутки, обратил внимание на лаконичное сообщение о несчастном случае, в результате которого погибла профессор М. С. Ковригина. И не только обратил внимание, но и счел необходимым доложить о смерти Ковригиной генералу Пронину.
Ткачев вошел в приемную, поздоровался с секретарем и осведомился:
— Один?
— Заходите.
Ткачев открыл дверь.
— Разрешите, товарищ генерал?
— Заходите, Григорий Кузьмич…
Пронин указал на кресло:
— Садитесь.
Он был уже немолод, генерал Пронин, давно мог уйти на пенсию, но сам не просился, а начальство не предлагало. Он был по-настоящему талантлив и, что особенно важно, обладал подлинным даром работать с людьми. Все, кто работал с ним, и уважали, и любили его. Строгий, требовательный, принципиальный, но в то же время душевный и справедливый человек.
Трудную и сложную жизнь прожил Иван Николаевич Пронин. Она рано, до срока, посеребрила его голову, но через самые тяжкие испытания прошел он, не запятнав своей совести, — совести настоящего коммуниста.
“Стар-стар, а морщины мало заметны, и всегда так подтянут, что всем нам в пору с него брать пример”, — подумал о нем Ткачев. Смотрит на тебя — хоть купайся в глазах, не глаза — ласковое синее море, а вот допрашивал на днях перебежчика, не глаза — кинжалы, не глаза, а сталь, — как перебежчик ни крутился, не выдержал его взгляда, раскололся…
Высокой, настоящей партийной школы человек, с самим Дзержинским встречался…
Но Пронин не дал Ткачеву углубиться в свои размышления. Он большим красным карандашом отметил что-то на мелко исписанном бумажном листе и вопросительно посмотрел на Ткачева.
— Слушаю.
— Как будто ничего особенного, Иван Николаевич, но я решил доложить, — начал Ткачев. — Помните, говорили как-то о Глазунове? Профессор Ковригина, помните? Они еще вместе ездили на Урал…
Пронин кивнул.
— Ну-ну?
— Попала под поезд!
— Кто?
— Ковригина.
— То есть как “попала”?
— А очень просто, по собственной неосторожности. Переходила пути и замечталась, должно быть…
Пронин нахмурился.
— Нехорошо, когда такие люди попадают под поезд.
— И я думаю, что нехорошо.
Пронин исподлобья взглянул на своего помощника.
— Что-нибудь подозрительное?
Ткачев покачал головой.
— Будто бы и нет, но…
— Понятно. За всеми по пятам ходить не будешь, но неприятно, когда такие веши случаются с такими людьми. Поинтересуйтесь, Григорий Кузьмич, обстоятельствами ее смерти. Ну несчастный случай, так несчастный, но ведь кто-то и рад бывает таким случаям…
Ткачев встал.
— Разрешите идти?
— Да-да, действуйте.
Пронин остался один. Он никогда не видал Ковригиной. Как-то о ней упоминал Глазунов. В последний раз он сам приезжал к Пронину. Глазунова беспокоил повышенный интерес за границей к его открытию: домогаются конфиденциальных встреч с ним, пишут, делают намеки. По поводу этих намеков он и приезжал. Просил усилить охрану института.
За институт Пронин спокоен, институт — это крепость, туда никому не попасть… Может быть, какая-нибудь западная разведка и задумала вывести из строя Глазунова. Но при чем тут Ковригина?..
Ткачев вернулся меньше чем через час.
— Быстро, — похвалил Пронин.
— Произошло это около полуночи, — доложил Ткачев. — Как будто бы доподлинный несчастный случай. Шла на станцию и попала под поезд. Труп обнаружил путевой обходчик. Документы и деньги не тронуты.
— Откуда у вас эти сведения?
— Созвонился с линейной прокуратурой, — пояснил Ткачев. — Этим делом там занят Ползунов. Опытный следователь. У него нет сомнений…
Пронин внимательно посмотрел на Ткачева.
— А у вас?
— А у меня… есть, — негромко, как бы размышляя вслух, неуверенно промолвил Ткачев, — Я поинтересовался обстоятельствами, при которых Ковригина ушла в тот вечер из дому… Тоже, кажется, все в порядке. Но…
— С чего думаете начать? — Пронин в задумчивости постукивал карандашом по столу и вдруг, не дожидаясь ответа, задал еще один, совсем неожиданный вопрос: — Вам известно, как устанавливается тождество трупа?
Ткачев выпрямился.
— Разумеется, товарищ генерал.
— Так вот, я прошу вас лично установить это тождество. По всем правилам искусства. Сами все проделайте, не спрашивая никаких Ползуновых. Докажите, что вы настоящий криминалист.