В этой книге моей прочитавши заглавную надпись, «Вижу, – молвил Амур, – вижу, грозят мне войной!» Нет, Купидон, подожди укорять за измену поэта, Столько ходившего раз в битву во имя твое! Я ведь не тот Диомед, от которого, раной измучась, Мать твоя в светлый эфир Марсовых мчала коней. Юноши – часто, а я – постоянно пылаю любовью; «Что с тобой?» – спросишь меня. – Тотчас отвечу: «Влюблен!» Разве не я дорогу к тебе расчистил наукой И неразумный порыв разуму отдал во власть? Не предавал я, малыш, ни тебя, ни нашу науку; Выткавши, Муза моя не распускала тканье. Если кому от любви хорошо – пускай на здоровье Любит, пускай по волнам мчится на всех парусах. А вот когда еле жив человек от нестоящей девки, Тут-то ему и должна наша наука помочь. Разве это годится, когда, захлестнув себе шею, Виснет влюбленный в тоске с подпотолочных стропил? Разве это годится – клинком пронзать себе сердце? Сколько смертей за тобой, миролюбивый Амур! Тот, кому гибель грозит, коли он от любви не отстанет, Пусть отстает от любви: ты его зря не губи. Ты ведь дитя, а детской душе подобают забавы — Будь же в годы свои добрым владыкой забав. Ты бы смертельными мог преследовать стрелами смертных, Но не желаешь пятнать гибельной кровью стрелу. Пусть твой приемный отец и мечами, и пиками бьется И, обагренный резней, мчится с победных полей; Ты же искусство свое от матери принял в наследство, И от него ни одна мать не теряла сынов. Пусть в полуночной борьбе трещат под ударами двери, Пусть многоцветный венок перевивает косяк, Пусть молодые мужчины и женщины ищут друг друга И от ревнивцев своих хитрый скрывают обман, Пусть не допущенный в дом певуче стенает любовник И запертому замку лесть расточает и брань, — Радуйся этим слезам, а смерти преступной не требуй: Слишком твой факел хорош для погребальных костров! Так я Амуру сказал; и, раскинув блестящие крылья, Молвил Амур золотой: «Что ж! Предприняв – доверши». Все, кого мучит обман, к моим поспешайте урокам: Юноши, вам говорю – вас ли не мучит любовь? Я научил вас любви, и я же несу вам целенье, Ибо в единой руке – раны и помощь от ран. Почва одна у целебной травы и травы ядовитой — Часто крапива в земле с розою рядом растет. Был пелионским копьем поражен Геркулесов потомок [127] — И в пелионском копье он исцеленье нашел. То, что юношам впрок, – и женщинам будет на пользу: Я справедливо дарю средство и тем, и другим. Если же, девушки, вам несподручно какое оружье, — Что ж, посторонний пример – тоже хороший урок. Как хорошо уметь угашать жестокое пламя, Как хорошо не бывать низкого чувства рабом! Будь я учитель Филлиды – доселе жила бы Филлида, Девятикратный свой путь вновь повторяя и вновь; С башни Дидона своей не глядела бы в муке последней Вслед дарданийским ладьям, парус направившим вдаль; Меч на родных сыновей не вручила бы матери мука, Чтобы супругу отмстить общей их крови ценой; Сколько бы ни был Терей влюблен в красоту Филомелы, Я бы ему помешал грешною птицею стать. Ты приведи Пасифаю ко мне – и быка она бросит; Федру ко мне приведи – Федра забудет любовь; Дай мне Париса – и в дом Менелай воротится с Еленой, И от данайских мечей не сокрушится Пергам; Если бы эти стихи прочитала изменница Сцилла — Пурпур бы цвел до конца, Нис, на твоей голове. Слушайтесь, люди, меня, укротите опасные страсти, И по прямому пути вашу пущу я ладью. Был вашей книгой Назон, когда вы любить обучались, — Ныне опять и опять будь вашей книгой Назон. Я прихожу возвестить угнетенному сердцу свободу — Вольноотпущенник, встань, волю приветствуй свою! Пусть же меня при начале трудов осенят твои лавры, Феб, подаривший людей песней и зельем от мук! Будь мне подмогой певцу, и целителю будь мне подмогой, Ибо и это, и то вверено власти твоей. Помните прежде всего: пока малое в сердце волненье, Можно стопу удержать перед порогом любви; Вытоптать в сердце сумей запавшее семя недуга — И остановится конь тут же, на первом кругу. Время силу дает, время соком лозу наливает, Время недавний росток жатвенным колосом гнет. Дуб, под широкую тень зовущий усталых прохожих, В пору посадки своей прутиком маленьким был, Каждый выдернуть мог бы его из земли неглубокой — Ныне же как он велик в силе и мощи своей! Быстрым движеньем ума окинь предмет своей страсти, Чтоб ниспровергнуть ярмо, тяжкий сулящее гнет! В самом начале болезнь пресеки – напрасны лекарства, Если успеет она вызреть в упущенный срок. Поторопись, и решенье со дня не откладывай на день: То, что под силу сейчас, завтра уж будет невмочь. Хитростью ищет любовь благотворного ей промедленья; Нет для спасения дня лучше, чем нынешний день! Только немногие реки родятся из мощных истоков — Лишь постепенно ручьи полнятся многой водой. Если бы меру греха могла ты предвидеть заране — Век бы лица твоего, Мирра, не скрыла кора. Видел я, видел не раз, как легко излечимая рана, Не получая лекарств, больше и глубже росла. Но не хотим мы терять плодов благосклонной Венеры И повторяем себе: «Завтра успею порвать»; А между тем глубоко вжигается тихое пламя, И на глубоком корню пышно взрастает беда. Если, однако, для спешных вмешательств упущено время И застарелая страсть пленное сердце теснит, — Больше леченье доставит забот, но это не значит, Что безнадежен больной для запоздалых врачей. Долго и тяжко страдал герой, рожденный Пеантом [128] , Прежде чем точный разрез отнял страдающий член; Но, как промчались года и настала пора исцеленью, Встал он и меткой рукой браням конец положил. Я торопился лечить болезнь, не вошедшую в силу, — Но для запущенных ран медленный нужен уход. Чтобы пожар потушить, заливай его в самом начале Или когда уже он сам задохнется в дыму. Если же буйство растет и растет – не стой на дороге; Там, где напор не иссяк, труден бывает подход. Наискось можно легко переплыть по течению реку — Только неумный пловец борется против струи. Нетерпеливой душе противно разумное слово, Самым разумным речам не поддается она; Лучше тогда подойти, когда можно притронуться к ране И открывается слух для убедительных слов. Кто запретит, чтобы мать рыдала над прахом сыновним? Над погребальным костром ей поученья не в прок. Пусть изольется в слезах, пусть насытит болящую душу, И уж тогда призови сдерживать горькую скорбь. Время – царь врачеванья. Вино ли подносишь больному — Вовремя дав, исцелишь, если же нет – повредишь. Хуже можно разжечь и злей возбудить нездоровье, Если леченье начнешь в непредназначенный час. Стало быть, вот мой совет: чтоб лечиться моею наукой, Прежде всего позабудь празднолюбивую лень! Праздность рождает любовь и, родив, бережет и лелеет; Праздность – почва и корм для вожделенного зла. Если избудешь ты лень – посрамишь Купидоновы стрелы, И угасающий свой факел уронит любовь. Словно платан – виноградной лозе, словно тополь – потоку, Словно высокий тростник илу болотному рад, Так и богиня любви безделью и праздности рада: Делом займись – и тотчас делу уступит любовь. Томная лень, неумеренный сон, пока не проснешься, Кости для праздной игры, хмель, разымающий лоб, Вот что из нашей души умеет высасывать силу, Чтоб беззащитную грудь ранил коварный Амур. Этот мальчишка не любит забот, а ловит лентяев — Дай же заботу уму, чтоб устоять перед ним! Есть для тебя и суд, и закон, и друг подзащитный — Выйди же в блещущий стан тогу носящих бойцов! Если же хочешь – служи меж юных кровавому Марсу, И обольщенья любви в страхе развеются прочь. Беглый парфянский стрелок, что явится Риму в триумфе, Вот уж в просторах своих Цезаря видит войска, — Так отрази же и стрелы парфян, и стрелы Амура, И двуединый трофей отчим богам посвяти! Знаем: Венера, приняв от копья этолийского рану, Прочь удалилась от войн, Марсу отдав их в удел. Хочешь узнать, почему Эгисф обольстил Клитемнестру? Проще простого ответ: он от безделья скучал! Все остальные надолго ушли к Илионской твердыне, За морем сила страны в медленной билась войне; Не с кем было ему воевать – соперники скрылись, Некого было судить – тяжбы умолкли в судах. Что оставалось ему, чтоб не стынуть без дела? Влюбиться! Так прилетает Амур, чтобы уже не уйти. Есть еще сельская жизнь, и манят заботы хозяйства: Нет важнее трудов, чем земледельческий труд! Распорядись послушных волов поставить под иго, Чтобы кривым сошником жесткое поле взрезать; В борозды взрытые сей горстями Церерино семя, Чтобы оно проросло, дав многократный прирост; Сад осмотри, где под грузом плодов выгибаются ветви, Ибо не в силах нести дерево ношу свою; Бег осмотри ручейков, пленяющих звонким журчаньем, Луг осмотри, где овца сочную щиплет траву; Козы твои взбираются ввысь по утесистым кручам, Чтобы козлятам своим полное вымя принесть; Пастырь выводит нехитрый напев на неровных тростинках, И окружает его стая усердных собак; Со стороны лесистых холмов домчится мычанье — Это теленок мычит, ищущий милую мать; А от разложенных дымных костров вздымаются пчелы И оставляют ножу соты в плетеном гнезде. Осень приносит плоды; прекрасно жатвами лето; Блещет цветами весна; в радость зима при огне. Время придет – и гроздья с лозы оберет виноградарь, И под босою ногой сок потечет из топчил; Время придет – и он скосит траву, и повяжет в охапки, Граблями перечесав стриженой темя земли. Можешь своею рукой сажать над ручьями деревья, Можешь своею рукой воду в каналы вести, А прививальной порой приискивать ветку для ветки, Чтобы заемной листвой крепкий окутался ствол. Если такие желанья скользнут тебе радостью в душу — Вмиг на бессильных крылах тщетный исчезнет Амур. Или возьмись за охоту: нередко случалось Венере Путь со стыдом уступать Фебовой быстрой сестре. Хочешь – чуткого пса поведи за несущимся зайцем, Хочешь – в ущельной листве ловчие сети расставь, Или же всяческий страх нагоняй на пугливых оленей, Или свали кабана, крепким пронзив острием. Ночью придет к усталому сон, а не мысль о красотке, И благодатный покой к телу целебно прильнет. Есть и другая забота, полегче, но все же забота: Прут наводить и силок на незадачливых птиц; Или же медный крючок скрывать под съедобной приманкой, Не обещая добра жадному рыбьему рту. Можно и тем, и другим, и третьим обманывать душу, И позабудет она прежний любовный урок. Так отправляйся же в путь, какие бы крепкие узы Ни оковали тебя: дальней дорогой ступай! Горькие слезы прольешь и далекую вспомнишь подругу, Дважды и трижды прервешь шаг посредине пути; Будь только тверд: чем противнее путь, тем упорнее воля — Шаг непокорной ноги к быстрой ходьбе приохоть. И не надейся на дождь, и не мешкай еврейской субботой Или в запретный для дел Аллии пагубный день, Не измышляй предлогов к тому, чтоб остаться поближе, Меряй не пройденный путь, а остающийся путь, Дней и часов не считай, и на Рим не гляди восвояси: В бегстве спасенье твое, как у парфянских стрелков. Скажут: мои предписанья суровы. Согласен, суровы — Но чтоб здоровье вернуть, всякую вынесешь боль. Часто, когда я болел, случалось мне горькие соки Пить, и на просьбы мои мне не давали еды. Тела здоровье блюдя, ты снесешь и огонь, и железо, И отстранишь от питья мучимый жаждою рот, — А чтоб душа ожила, ужель пострадать не захочешь? Право же, как посравнить, тела дороже душа. Впрочем, в науке моей всего тяжелее – при входе, Трудно только одно – первое время стерпеть; Так молодому бычку тяжело под ярмом непривычным, Так упирается конь в новой подпруге своей. Тяжко бывает уйти далеко от родимых пенатов: Даже ушедший нет-нет, да и воротится вспять. Это не отчий пенат, это страсть к незабытой подруге Ищет пристойный предлог для виноватой души! Нет, покинувши Рим, ищи утешения горю В спутниках, в видах полей, в дальней дороге самой. Мало суметь уйти – сумей, уйдя, не вернуться, Чтоб обессилевший жар выпал холодной золой. Если вернешься назад, не успев укрепить свою душу, — Новою встанет войной грозный мятежник Амур, Прежний голод тебя истерзает и прежняя жажда, И обернется тебе даже отлучка во вред. Если кому по душе гемонийские страшные травы И волхвованья обряд, – что ж, это дело его. Предкам оставь колдовство – а нашей священною песней Феб указует тебе чистый к спасению путь. Я не заставлю тебя изводить из могилы усопших, Не разомкнется земля, слыша заклятья старух, Не побледнеет лицо скользящего по небу солнца, С нивы на ниву от чар не перейдет урожай, Будет по-прежнему Тибр катиться к морскому простору, Взъедут по-прежнему в ночь белые кони Луны, — Ибо не выгонят страсть из сердец никакие заклятья, Ибо любовной тоски серным куреньем не взять. Разве, Медея, тебе помогли бы фасийские злаки, Если бы ты собралась в отчем остаться дому? Разве на пользу тебе материнские травы, Цирцея, В час, как повеял Зефир вслед неритийским судам [129] ? Все ты сделала, все, чтоб остался лукавый пришелец; Он же напряг паруса прочь от твоих берегов. Все ты сделала, все, чтоб не жгло тебя дикое пламя; Но в непокорной груди длился любовный пожар. В тысячу образов ты изменяла людские обличья, Но не могла изменить страстного сердца устав. В час расставанья не ты ль подходила к вождю дулихийцев [130] И говорила ему полные боли слова: «Я отреклась от надежд, которыми тешилась прежде, Я не молю небеса дать мне супруга в тебе, Хоть и надеялась быть женою, достойной героя, Хоть и богиней зовусь, Солнца великого дочь; Нынче прошу об одном: не спеши, подари меня часом, — Можно ли в доле моей меньшего дара желать? Видишь: море бушует; ужели не чувствуешь страха? А подожди – и к тебе ветер попутный слетит. Ради чего ты бежишь? Здесь не встанет новая Троя, Новый не вызовет Рес ей на подмогу бойцов; Здесь лишь мир и любовь (нет мира лишь в сердце влюбленном), Здесь простерлась земля, ждущая власти твоей». Так говорила она, но Улисс поднимал уже сходни — Вслед парусам уносил праздные ветер слова. Жаром палима любви, бросается к чарам Цирцея, Но и от чар колдовства все не слабеет любовь. Вот потому-то и я говорю: если хочешь спасенья — Наша наука велит зелья и клятвы забыть. Если никак для тебя невозможно уехать из Рима — Вот тебе новый совет, как себя в Риме держать. Лучше всего свободы достичь, порвав свои путы И бременящую боль сбросивши раз навсегда. Ежели кто на такое способен, дивлюсь ему первый: Вот уж кому не нужны все наставленья мои! Тем наставленья нужны, кто влюблен и упорствует в этом, И не умеет отстать, хоть и желает отстать. Стало быть, вот мой совет: приводи себе чаще на память Все, что девица твоя сделала злого тебе. «Я ей давал и давал, а ей все мало да мало, — Дом мой продан с торгов, а ненасытной смешно; Так-то она мне клялась, а так-то потом обманула; Столько я тщетных ночей спал у нее под дверьми! Всех она рада любить, а меня ни за что не желает: Мне своей ночи не даст, а коробейнику даст». Это тверди про себя – и озлобятся все твои чувства, Это тверди – и взрастет в сердце твоем неприязнь. Тем скорее себя убедишь, чем речистее будешь — А красноречью тебя выучит мука твоя. Было со мною и так: не умел разлюбить я красотку, Хоть понимал хорошо пагубу этой любви. Как Подалирий больной, себе подбирал я лекарства, Ибо, стыдно сказать, врач исцелиться не мог. Тут-то меня и спасло исчисленье ее недостатков — Средство такое не раз было полезней всего. Я говорил: «У подруги моей некрасивые ноги!»

Я говорил: «У подруги моей неизящные руки!» (Если же правду сказать, были и руки стройны.) «Ростом она коротка!» (А была она славного роста.) «Слишком до денег жадна!» (Тут-то любви и конец!) Всюду хорошее смежно с худым, а от этого часто И безупречная вещь может упреки навлечь. Женские – можешь достоинства ты обратить в недостатки И осудить, покривив самую малость душой. Полную женщину толстой зови, а смуглую – черной, Если стройна – попрекни лишней ее худобой, Если она не тупица, назвать ее можно нахалкой, Если пряма и проста – можно тупицей назвать. Больше того: коли ей отказала в каком-то уменье Матерь-природа, – проси это уменье явить. Пусть она песню споет, коли нет у ней голоса в горле. Пусть она в пляску пойдет, если не гнется рука; Выговор слыша дурной, говори с нею чаще и чаще; Коль не в ладу со струной – лиру ей в руки подай; Если походка плоха – пускай тебя тешит ходьбою; Если сосок во всю грудь – грудь посоветуй открыть; Ежели зубы торчат – болтай о смешном и веселом, Если краснеют глаза – скорбное ей расскажи. Очень бывает полезно застичь владычицу сердца В ранний утренний час, до наведенья красы. Что нас пленяет? Убор и наряд, позолота, каменья; Женщина в зрелище их – самая малая часть. Впору бывает спросить, а что ты, собственно, любишь? Так нам отводит глаза видом богатства Амур. Вот и приди, не сказавшись: застигнешь ее безоружной, Все некрасивое в ней разом всплывет напоказ. Впрочем, этот совет надлежит применять с осмотреньем: Часто краса без прикрас даже бывает милей. Не пропусти и часов, когда она вся в притираньях: Смело пред ней появись, стыд и стесненье забыв. Сколько кувшинчиков тут, и горшочков, и пестрых вещичек, Сколько тут жира с лица каплет на теплую грудь! Запахом это добро подобно финеевой снеди [131] : Мне от такого подчас трудно сдержать тошноту. Дальше я должен сказать, как и в лучшую пору Венеры Может быть обращен в бегство опасный Амур. Многое стыд не велит говорить; но ты, мой читатель, Тонким уловишь умом больше, чем скажут слова. Нынче ведь строгие судьи нашлись на мои сочиненья, Слишком проказлива им кажется Муза моя. Пусть, однако, они бранят и одно, и другое — Лишь бы читались стихи, лишь бы их пели везде! Зависть умела хулить и великого гений Гомера — Чем, как не этим, себя некий прославил Зоил [132] ? Да и твою святотатный язык порочил поэму, Ты, кто из Трои привел к нам побежденных богов. Вихри по высям летят, бьют молнии в вышние горы — Так и хулитель хуле ищет высокую цель. Ты же, кому не по вкусу пришлось легкомыслие наше, Кто бы ты ни был, прошу: мерку по вещи бери. Битвам великой войны хороши меонийские стопы, Но для любовных затей место найдется ли в них? Звучен трагедии гром: для страсти потребны котурны [133] , А заурядным вещам впору комический сокк [134] . Чтоб нападать на врага, хороши воспаленные ямбы С ровно бегущей стопой или хромые [135] в конце. А элегический лад поет про Амуровы стрелы, Чтобы подруга забав молвила «да» или «нет». Мерой стихов Каллимаха нельзя славословить Ахилла, Но и Кидиппу нельзя слогом Гомеровых уст. Как нестерпима Таида [136] , ведущая роль Андромахи, Так Андромаха дурна, взявши Таидину роль. Я о Таиде пишу, и к лицу мне вольная резвость: Нет здесь чинных матрон, я о Таиде пишу. Если шутливая Муза под стать такому предмету, То и победа за мной: суд оправдает меня. Зависть грызущая, прочь! Стяжал я великую славу, Будет и больше она, если продолжу мой путь. Ты чересчур поспешила; дай срок, тебе хуже придется: Много прекрасных стихов зреет в уме у меня. Слава тешит меня и ведет и венчает почетом — Твой же выдохся конь в самом низу крутизны. Столько заслуг признала за мной элегия наша, Сколько в высоком стихе знал их Вергилий Марон. Вот мой ответ на хулу! А теперь натяни свои вожжи И колесницу, поэт, правь по своей колее. Если обещана ночь, и близится час для объятий, И молодая спешит к милому сила труду, — То, чтобы всей полнотой не принять от подруги отраду, Ты в ожиданье того с первой попавшейся ляг. С первой попавшейся ляг, угаси ею первую похоть: После закуски такой трапеза будет не в сласть. Лишь долгожданная радость мила: питье после жажды, Свежесть после жары, солнце за холодом вслед. Стыдно сказать, но скажу: выбирай такие объятья, Чтобы сильнее всего женский коверкали вид. Это нетрудная вещь – редко женщины истину видят, А в самомненье своем думают: все им к лицу. Далее, ставни раскрой навстречу свободному свету, Ибо срамное в телах вдвое срамней на свету. А уж потом, когда, за чертой сладострастных исканий, В изнеможении тел, в пересыщении душ, Кажется, будто вовек уж не сможешь ты женщины тронуть И что к тебе самому не прикоснется никто, — Зоркий взгляд обрати на все, что претит в ее теле, И заприметив, уже не выпускай из ума. Может быть, кто назовет пустяками такие заботы? Нет: что порознь пустяк, то сообща не пустяк. Тучный рушится бык, ужаленный маленькой змейкой, И погибает кабан от невеликих собак. Нужно уметь и числом воевать: сложи все советы Вместе – увидишь, из них груда большая встает. Но разнородны людские умы, как и лица людские: И не для всех и не все годно в советах моих. Может быть, то, что мимо тебя пройдет, не затронув, В ком-то другом возмутит душу до самого дна. В этом застынет любовь оттого, что случайно он взглянет На непристойную часть в теле, открытом очам; В этом – после того, как любовница, вставши с постели, Взгляду откроет на ней знаки нечистых утех; Вам, чья любовь легковесна, довольно и этих смущений: Слабым пламенем страсть теплится в ваших сердцах. Если же мальчик-стрелок тетиву напрягает сильнее И пожелаете вы более действенных средств, — Что, коли взять и тайком подсмотреть все женские нужды, Коим обычай велит скрытыми быть от людей? Боги, избавьте меня подавать такие советы! Польза от них велика, но исполнять их грешно. Кроме того, хорошо иметь двух возлюбленных сразу; Ежели можно троих, это надежней всего. Часто, когда разбегается дух по разным дорогам, Силы теряя свои, гаснет любовь от любви. Так убывает большая река, расходясь по каналам, Так погасает костер, если раскинуть дрова. Для навощенных судов два якоря надобны в море, Плот на текучей реке два закрепляют крюка. Кто позаботился впрок о двойном для себя утешенье, Тот заранее взял в битве победный венок. Если же ты неразумно одной лишь владычице предан — Сердцу найди своему спешно вторую любовь. Страсть к Пасифае Минос погасил, влюбившись в Прокриду [137] , И отступила она перед идейской женой. А чтобы брат Амфилоха не вечно страдал по Фетиде [138] , Он Каллирою к себе принял на ложе любви. Из Эбалийской земли Парис разлучницу вывез, Чтобы с Эноной не быть всю свою долгую жизнь. Был эдонийский тиран [139] пленен красотою супруги, Но запертая сестра краше казалась ему. Надо ли мне умножать докуку обильных примеров? Новая будет любовь смертью для прежней любви. Мать, из многих сынов одного потерявши, тоскует Меньше, чем та, что кричит: «Был ты один у меня!» Ты не подумай, что я говорю тебе новое что-то, Хоть и совсем я не прочь здесь открывателем слыть, — Это увидел Атрид, – чего он только не видел, Если под властью своей всю он Элладу держал? Был победитель влюблен в Хрисеиду, добычу сраженья; Тщетно глупый отец слезы о дочери лил. Что ты рыдаешь, постылый старик? Хорошо им друг с другом! Ты в своей праздной любви мучишь родное дитя. Но по указу Калханта, Ахилловой сильного силой, Отдан приказ воротить пленницу в отческий дом. Что же Атрид? Объявляет он так: «Есть женщина в стане, Именем, видом, лицом схожая с милой моей; Если разумен Ахилл – пусть сам эту пленницу выдаст, Если же нет, то мою скоро почувствует власть. Кто недоволен из вас, ахейцы, такими словами, Тот убедится, что я скипетр недаром держу! Если на царское ложе со мной Брисеида не ляжет — Всю мою царскую власть тотчас же примет – Терсит!» Так он сказал и обрел утеху отраднее прежней: Новая страсть из души выгнала старую страсть. Будь же примером тебе Агамемнона новое пламя, Чтоб на распутье любви страсть разделить пополам! Где это пламя зажечь? Перечти мои прежние книги, И поплывешь по волнам с полным набором подруг. Если не праздны мои наставления, если на пользу Вещие губы мои людям разверз Аполлон, То постарайся о том, чтоб как лед показаться холодным, Даже когда у тебя Этна бушует в груди. Ты притворись, что уже исцелен, мученья не выдай, Слезы, в которых живешь, бодрой улыбкою скрой. Не пресекай, пожалуйста, страсть в ее самом разгаре: Я не настолько жесток, чтобы такое сказать; Просто сумей притвориться, что пыл твой давно уже хладен, А притворившись таким, скоро и станешь таков. Часто бывало, я сам на пиру, чтоб не пить через силу, Делая вид, что дремлю, вправду дремать начинал. Помнишь, как я потешался над тем, кто влюблялся притворно И, как неловкий ловец, в свой же силок попадал? Как привыкают в любви, так можно в любви и отвыкнуть: Ты притворись, что здоров, – будешь и вправду здоров. Скажет она: «Приходи»; придешь ты назначенной ночью, Глядь, а дверь на замке; пусть на замке, потерпи. Не расточай дверным косякам ни лести, ни брани, Боком под дверь не ложись на угловатый порог. А как засветится день – не скажи нехорошего слова; И ни единой чертой не обнаружь своих мук. Видя томленье твое, быть может, она и смягчится, И от науки моей лишний пожнешь ты успех. Сам постарайся забыть, что с любовью ты хочешь покончить: Часто претит жеребцу слишком тугая узда. Цель свою скрой глубоко, что не служит ей – выставь наружу: Птица и та не летит в слишком открытую сеть. Гордость подруга забудет, тебя презирать перестанет, Видя, как крепок твой дух, собственный дух укротит. Двери открыты, зовут, а ты ступай себе мимо: Ночь обещают, а ты прежде подумай, чем брать. Право, терпенье – не в труд; а если терпенья не хватит — То ведь на каждом углу есть с кем унять свою страсть. Сам теперь видишь, совсем мои не суровы советы; Даже наоборот, все я стараюсь смягчить. Сколько есть нравов людских, столько есть и путей их целенья: Там, где тысяча зол, тысяча есть и лекарств. Если тела недоступны секущему лезвию стали, Часто умеет помочь сок из лекарственных трав. Если душою ты слаб, и не можешь порвать свои узы, И попирает тебя грозной стопою Амур, — Тщетно ты с ним не борись, а доверь паруса твои ветру И по теченью плыви, легким веслом шевеля. Кто погибает от жажды, пускай себе пьет без запрета, Вволю воды зачерпнув с самой средины реки. Мало того: пусть больше он пьет, чем требует сердце, Чтобы обратно пошла влага из полного рта! Пользуйся девкой своей до отвалу, никто не мешает, Трать свои ночи и дни, не отходя от нее! Даже когда захочется прочь, оставайся на месте, — И в пресыщенье найдешь путь к избавленью от зол. Так преизбыток любви, накопясь, совладает с любовью, И опостылевший дом бросишь ты с легкой душой. Дольше продержится страсть, если в сердце царит недоверье: Чтоб пересилить любовь, страх за любовь пересиль. Кто постоянно боится, не свел ли подругу соперник, Вряд ли поможет тому даже и сам Махаон. Так ведь из двух сыновей любезнее матери дальний, Тот, что ушел на войну и за кого ей страшней. Есть у Коллинских ворот святилище [140] , чтимое миром, Имя носит оно от Эрицинской горы. Там обитает Летейский Амур [141] , целитель влюбленных, Тот, что на пламя любви брызжет холодной водой. Юноши там у него забвения жертвами молят, Женщины просят помочь от нестерпимых друзей. Он-то мне и сказал, во сне ли представ или въяве (Думаю все же, что он сонным видением был): «Ты, что приводишь, и ты, что уводишь любовные муки, Ты к наставленьям своим вот что, Назон, припиши: Чтобы забыть о любви, вспоминай про любое несчастье — Ведь без несчастий никто здесь на земле не живет. Тот, кто в долгах, пусть считает в уме урочные числа, Лавок страшится менял, кресла страшится судьи; Тот, у кого есть строгий отец, для общего блага Пусть всегда и везде строгого помнит отца; Если невмочь бедняку с женою-приданницей спеться, Пусть представляет бедняк рядом с собою жену; Если обильный налив сулят виноградные лозы — Засухи жгучей страшись, чтоб не погиб виноград; Тот, кто ждет корабля – пусть смотрит на бурное море И на прибрежном песке гибнущий видит товар; Сын на войне, на выданье дочь, и о всех беспокойся — Разве не каждый из нас сотней томится тревог? Даже Парис отвернулся бы прочь от любимой Елены, Если бы братьев своих смертный предвидел удел». Больше хотел он сказать, но скрылся божественный отрок, Скрылся из милого сна (сон это был или явь?) — Кормчий покинул ладью Палинур [142] среди бурного моря; Мне предстоит одному плыть по безвестным путям. Только не будь одинок: одиночество вредно влюбленным! Не убегай от людей – с ними спасенье твое. Так как в укромных местах безумнее буйствуют страсти, Прочь из укромных мест в людные толпы ступай. Кто одинок, в том дух омрачен, у того пред глазами Образ его госпожи видится, словно живой; Именно этим дневная пора безопаснее ночи — Днем твой дружеский круг может развеять тоску. Не запирай же дверей, не молчи в ответ на расспросы, Не укрывай в темноту свой исстрадавшийся вид! Нужен бывает Пилад, чтобы ум воротился к Оресту, — Это немалая часть пользы от дружбы людской. Что погубило Филлиду в пустынных фракийских дубравах? То, что бродила она без провожатых, одна: Словно справляя трехлетний помин по эдонскому Вакху, Кудри раскинув до плеч, мчалась она по лесам, То простирала свой взгляд в морские открытые дали, То упадала без сил на побережный песок, «Ты изменил, Демофонт!» – крича в безответные волны И прерывая слова стоном рыдающих уст. Узкий вал полосой тянулся под облачной тенью, Девять раз по нему к морю несчастная шла; Выйдя в последний свой раз, вскричавши: «Пускай же он видит!» — Меряет взглядом, бледна, пояс девический свой, Смотрит на сучья, боится сама того, что решила, Вновь трепещет и вновь пальцы на горло кладет. Если бы ты не одна, дочь Ситона, стояла на взморье, — Верь, над тобою скорбя, лес не терял бы листвы. Вам, кого мучат мужчины, и вам, кого женщины мучат, В этом примере урок: вам одиночество – смерть. Ежели этот завет посилен влюбленному будет — Значит, у цели ладья, пристань спасенья близка. Но берегись и вновь не влюбись, со влюбленными знаясь: Спрятавший стрелы в колчан может их вынуть Амур. Кто избегает любви, избегай подобной заразы — Даже скотине и той это бывает во вред. Глядя на язвы любви, глаза уязвляются сами, Прикосновеньями тел передается болезнь; Так и в сухие места проникает под почвою влага, Из недалекой реки капля по капле сочась; Не отстранись – и любовь проникнет в тебя от соседа — Все мы, хитрый народ, предрасположены к ней. Не долечась до конца, вновь иной заболеет от встречи: Трудно спокойно снести близость былой госпожи. Незатвердевший рубец раскрывается в старую рану — Видно, остались не в прок все поученья мои. Как свой дом уберечь от горящего рядом пожара? Верно, полезней всего скрыться из огненных мест. Общих забот избегай, чтоб не встретиться с бывшей подругой, Дальше от гульбищ держись тех, где бывает она. Надо ли снова огонь приближать к неостывшему сердцу? Право, лучше уйти прочь, в отдаленнейший край: Трудно с голодным желудком сидеть над сытною пищей, Трудно жажду сдержать над переплеском волны, Редкий сладит с быком, завидевшим милую телку, Пылкий ржет жеребец, слыша кобылу свою. Но и осиливши этот зарок, и суши достигнув, Помни, много забот подстерегает тебя — Мать госпожи, и сестра госпожи, и кормилица даже: Всех, кто с ней и при ней, пуще всего сторонись! Чтобы ни раб от нее, ни рабыня в слезах не являлась, И от лица госпожи не лепетала привет. Где она, с кем она, что с ней, об этом узнать не пытайся, Молча терпи свой удел – в пользу молчанье тебе. Ты, что на каждом шагу кричишь о причинах разрыва, Все исчисляя грехи бывшей подруги твоей, Эти стенанья оставь: безмолвие – лучшее средство, Чтоб из влюбленной души образ желанный стереть. Право, вернее молчать, чем болтать, что любовь миновала: Кто неуемно твердит: «Я не влюблен», – тот влюблен. Лучше любовный огонь гасить постепенно, чем сразу: Бесповоротней уход, если уйти не спеша. Мчится поток дождевой быстрей, чем спокойная речка, Но иссякает поток, речке же течь без конца. Шаг за шагом иди, осторожно и мягко ступая, Чтоб испустившая дух ветром развеялась страсть. Ту, кого только что нежно любил, грешно ненавидеть. Ненависть – годный исход только для дикой души. Нужен душевный покой, а ненависть – это лишь признак, Что не иссякла любовь, что неизбывна беда. Стыдно мужчине и женщине стать из супругов врагами: Аппия строго глядит сверху на эту вражду. Часто враждуют, любя, и судятся, скованы страстью; Если же нету вражды – вольно гуляет любовь. Друг мой однажды в суде говорил ужасные речи; В крытых носилках ждала женщина, жертва речей. Время идти; он сказал: «Пусть выйдет она из носилок!» Вышла; и он онемел, видя былую любовь. Руки упали, из рук упали двойные дощечки, Ахнув: «Победа твоя!» – пал он в объятия к ней. Лучше всего и пристойней всего разойтись полюбовно, С ложа любви не спеша в сутолку тяжб и судов. Все ей оставь, что она от тебя получила в подарок, — Часто немногий ущерб многое благо сулит. Если же вам доведется нечаянно где-то столкнуться, Тут-то и вспомни, герой, все наставленья мои! Бейся, отважный, в упор, оружье твое под рукою — Метким своим острием Пентесилею срази. Вот тебе жесткий порог, и вот тебе наглый соперник, Вот тебе клятвы любви, праздная шутка богов! Мимо нее проходя, не поправь ненароком прическу, Не выставляй напоказ тоги изгиб щегольской: Женщина стала чужой, одной из бесчисленно многих, Так не заботься о том, как бы понравиться ей. Что же, однако, мешает успеху всех наших стараний? Это увидит легко всяк на примере своем. Трудно отстать от любви потому, что в своем самомненье Думает каждый из нас: «Как же меня не любить?» Ты же не верь ни словам (что обманчивей праздного слова?), Ни призыванью богов с их вековечных высот, — Не позволяй себя тронуть слезам и рыданиям женским — Это у них ремесло, плод упражнений для глаз: Много уловок встает войной на влюбленное сердце, Так отовсюду валы бьют о приморский утес. Не открывай же причин, по которым ты хочешь разрыва, Не изливай свою боль, молча ее схорони, Не излагай, почему она пред тобой виновата, — Всюду найдется ответ, хуже придется тебе ж. Неодолим, кто молчит, а кто принимается спорить — Тот приготовься принять полный ответ на словах. Я не хочу похищать, как Улисс, разящие стрелы [143] , Я не посмею гасить факел в холодной воде, Из-за меня не ослабнет струна священного лука, Не укоротится взмах крыльев, одетых в багрец. Что моя песня? Разумный совет. Внимайте совету! Будь ко мне милостив, Феб, как и доселе бывал! Феб предо мной, звенит его лук, звенит его лира, В знаменье видится бог: истинно, Феб предо мной. Я говорю, амиклейскую шерсть [144] из красильного чана С пурпуром тирским сравни – сам устыдишься, сравнив. Так и свою с остальными поставь красавицу рядом — И устыдишься, что мог выбрать такую из всех. Двое богинь во всей красоте предстали Парису, Но при Венере втроем выцвела их красота. Сравнивай вид и сравнивай нрав и все их уменье, Лишь бы здраво судить не помешала любовь. Мелочь добавить хочу, однако подобная мелочь Часто полезна была многим и мне самому. Не перечитывай писем, где почерк любезной подруги! Старое тронет письмо самый незыблемый дух. Все их сложи – против воли сложи! – в горящее пламя: «Вот погребальный костер страсти несчастной моей!» Фестия дочь [145] головнею сожгла далекого сына — Ты ль поколеблешься сжечь строки солгавшей любви? Если возможно, сожги заодно восковые таблички: Истинной гибелью воск для Лаодамии был. Часто наводят тоску места, где вы были, где спали; Этих свидетельских мест тоже избегнуть умей. «Здесь мы были вдвоем, здесь легли на желанное ложе, Здесь подарила она самую сладкую ночь». Воспоминаньем любовь бередит незажившие раны, А обессилевших гнет самая малая боль. Полупогаснувший прах оживает, почувствовав серу, И неприметный огонь ярким встает языком, — Так, если прежнюю страсть обновить неумелым намеком, Вновь запылает пожар там, где не тлело ничто. Счастлив аргивский моряк обойти Кафарейские скалы [146] , Где в разожженных кострах кроется старцева месть; Рад в осторожном пути не встретить Нисову Сциллу — Не возвращайся и ты к месту минувших отрад. В них для тебя – и сиртская мель, и эпирские рифы, В них поглощенную зыбь крутит Харибдина пасть. Есть облегченье и в том, к чему не понудишь советом, Но коли выйдет судьба – сам же окажешься рад. Если бы Федра жила в нищете, не пришлось бы Нептуну Слать против внука быка, робких пугая коней: Кноссянка [147] , роскошь забыв, забыла бы грешные страсти — Лишь на приволье богатств любит гнездиться любовь. Кто захотел бы Гекалу и кто бы польстился на Ира? [148] Бедная с нищим, они впрямь никому не нужны. Нет у бедности средств питать любовную похоть — Только решишься ли ты ради того обеднеть? Ну, так решись не тешить себя хотя бы театром, Если из сердца избыть дочиста хочешь любовь! Истаивает душа от кифары, от флейты, от лиры, От голосов и от рук, плещущих в мерном ладу; Там представляет плясун любовников древних сказаний И мановеньем своим радость внушает и страх. Даже – больно сказать! – не трогай любовных поэтов!