1. Владимир Великий и его дело
Владимир Великий, как он освещен в нашей истории, является тягчайшим упреком ученым-историкам. На протяжении всей истории Руси (сначала Киевской, потом Московской и Петербургской) было только два гиганта: Владимир Великий и Петр Великий.
Можно быть разных мнений о них как о личностях, можно по-разному смотреть на методы их правления и т. д., но одно бесспорно: оба были реформаторами огромного масштаба, оба наложили отпечаток на целые века последующей истории.
Однако в то время, как Петру Великому посвящены книги, статьи, монографии, в то время, как самая эпоха Петра освещена весьма глубоко, в отношении Владимира Великого мы почти ничего не знаем. Не знаем не только потому, что стерлись следы его эпохи, но и потому, что Владимиром Великим не интересовались, его не понимали и недооценили того дела, которое он совершил.
Случилось это потому, что историки утратили верность исторической перспективы: в Петре видели основоположника культуры Руси и отрывали его эпоху от предыдущих. Они упустили, что великое дело Петра не имело бы такого быстрого успеха, если бы оно не покоилось на культуре Древней Руси, и не лишено значения то, что именно с юга, из Киева, Петр брал себе помощников для развития культуры.
Забыли, что при Петре было не только создание новой, но и восстановление старой культуры. Основы же старой были заложены именно Владимиром (христианство, грамотность, законность и т. д.).
Как это ни странно (но вместе с тем характерно), но на протяжении всей истории русской литературы не нашлось ни одного значительного писателя, который серьезно заинтересовался бы этой выдающейся личностью. Это упущение, однако, до известной степени простительно: не было опорных пунктов, исторической канвы, на которые они могли бы прочно опереться: история до сих пор твердо не сказала, был ли он норманн-германец или славянин, неизвестен год его рождения, на ком он был женат, сколько было у него детей и от каких жен, где и когда он крестился и т. д.
К какому бы из этих и подобных вопросов мы ни обратились, — всюду разноголосица и хаос. Естественно, что писатель в этих условиях не может создать какого-то верного и реального образа.
Имеется, правда, несколько книг, посвященных Владимиру, но влияния на историю они не оказали. Более значения имеет сборная книга — «Владимирский сборник» в память 950-летия крещения Руси, вышедшая в 1938 г. (1—220, + 6 таблиц и 9 илл.). В книге приняло участие 19 авторов, светил белой эмиграции.
Книга эта, хотя и написанная специалистами, рассчитана на рядового читателя, поэтому не блещет новизной фактических данных, местами противоречива, но все же содержит ценные мысли синтетического характера. В ней различные авторы высказали суждения, значительно уклоняющиеся от признанных в курсах истории России и учебниках, которые мы в свое время изучали. Отрадно видеть, что нашлись люди из старой школы историков, которые сумели подняться выше уровня официальной истории царского времени.
Справедливость требует указать, что и советские историки уделяли некоторое внимание Владимиру и его эпохе. Однако есть некоторые обстоятельства, заставляющие нас относиться к писаниям советских историков всегда cum grano salis: никогда нет уверенности, что автор пишет то, что он в действительности думает, он пишет только то, что позволяет ему писать быстро изменяющаяся внутриполитическая ситуация.
Сегодня такой автор осыпан орденами, а завтра он исчезает бесследно и книги его изымаются из обращения во всех библиотеках. Имя его, несмотря на его труды, никем не упоминается, как если бы он вообще не существовал. В таких условиях трудно понять, где же в трудах этого историка ложь, а где правда: ведь недаром же книги его сжигают или вырезывают целые главы его трудов, в которых он соавторствовал с другими.
Если же принять во внимание, что подавляющее большинство книг, издаваемых в СССР, достать за границей нельзя, ибо поступает в продажу в Берлине, Лондоне, Париже и т. д. только то, что считают нужным выслать за границу, то писания историков в СССР приходится исключить из обсуждения. Эти труды в русло мировой науки не вошли и являются для всего культурного мира почти на положении «in litteris», т. е. неопубликованных. И это будет продолжаться до тех пор, пока не будут созданы нормальные условия для человеческого общения, т. е. можно будет послать любой заказ на новую или старую книгу в СССР и получить ее.
Итак, попытаемся оценить «Владимирский сборник» как образец новейшего освещения личности Владимира. Конечно, не все в нем верно, и авторы нередко противоречат друг другу; мы воспользуемся из него только тем, что, по нашему мнению, является новым и заслуживающим внимания. В общем же оценка дела Владимира принадлежит нам самим.
Мы начнем со статьи И. И. Лаппо, который писал (с. 63–72):
«Учебник русской истории, по которому учились в России с конца XVII и по 30-е гг. XIX столетия, киевский “Синопсис”, вышедший первым изданием в 1674 г. и переиздававшийся около тридцати раз, представлял Государство Российское существующим с самого призвания Рюрика и его братьев в Новгород Великий.
И Рюрик, и последующие великие князья были, как учил “Синопсис”, монархами и самодержцами всея России. Это представление было принято и историками XVIII столетия, положившими основу русской исторической науки.
Рюрик I по принятии престола Русского, по сказанию Иоакима, “первое — титул Великого Князя, для различия от подданных ему князей принял”, — писал В. Н. Татищев.
По словам князя М. М. Щербатова, “по смерти Синеуса и Трувора Рюрик, учиняся общий властитель славянороссийских стран” (заметьте терминологию! — С. Л.), ими правил, а после его смерти “Олег вступил в правление государства, оставленного Рюриком малолетнему сыну Игорю”.
По Щербатову, все первые князья “царствуют”, и Владимир “смертию” Ярополка “приобрел всю монархию российскую”. Представления историков XVIII в. были в первых десятилетиях XIX столетия закреплены Н. М. Карамзиным в его знаменитой “Истории Государства Российского”, согласно которой Рюрик после смерти Синеуса и Трувора, “присоединив их области к своему княжеству, основал Монархию Российскую”.
Категорические утверждения о существовании государства России с середины IX столетия и монархической в нем власти усваивались читателями трудов историков на почве современных им представлений о государстве и монархе.
Старое государство и Держава Владимира Святого, как один из образцов его, не укладываются в представления о государстве нового времени, и уже Н. М. Карамзин замечал, что тогда “обширные владения Российские еще не имели твердой связи”. (Интересно отметить понимание событий Н. М. Карамзиным: из летописей явствует, что Рюрик, придя из-за моря, раздал княжения своим братьям и другим, значит, он уже распоряжался всей Северной Русью. Карамзин считает, что только смерть Синеуса и Трувора сделала Рюрика единовластцем, значит, Синеус и Трувор владели своими княжествами по праву, а не по благодетельству Рюрика. Это представление совершенно совпадает с Иоакимовской летописью, согласно которой Рюрик и, естественно, его братья пришли на Русь как законные наследники княжества Гостомысла, внуками которого они были. — С. Л.).
А один из наиболее выдающихся историков права, В. И. Сергеевич, в исходе XIX столетия писал: “Наша древность не знает единого государства российского; она имеет дело с множеством существующих небольших государств”. Если все это так, то что же представляла собой Держава Владимира Святого и что он дал нового своим владениям как Державе?
Держава Владимира Святого охватывала территорию от южного побережья Ладожского озера до Среднего Днепра и его притока Псела, от северного склона Карпат до Средней Волги и Нижней Оки. Эта громадная территория в своей северной и северо-восточной части была занята поселениями финских племен, вся остальная ее масса являлась землями племен восточных славян.
Но эти племена еще были далеки от слияния в единый народ. Их объединяла только власть Киевского князя. Она не представляла собой той государственной власти, которую мы привыкли видеть в современных нам государствах.
Ни задач новой государственной власти, ни современных ей органов и системы управления Киевский князь не имел.
Зависимость от него частей территории Державы Владимира Святого и племен, ее населявших, выражалась, главным образом, в уплате ему дани. Аппарат, который был в его распоряжении, как главы тогдашнего государства, находившегося лишь в зачаточном состоянии, представляла собой его дружина, как его военная сила, совет и “мужи-наместники”; последних он посылал в свои земли в качестве представителей своей власти, собиравших дань и наблюдавших за невыходом вверенных их надзору земель из-под власти Киевского князя. Кое-где в этих землях продолжали судить местные князья “под рукою” Киевского. Много еще времени требовалось для того, чтобы из этого зародыша государства развилось “Государство Российское”. Для этого потребовались века».
Из этой длинной цитаты видно, что Лаппо верно понял один из важнейших принципов истории: идею развития, эволюции. «Все течет», — сказал Гераклит, т. е. все изменяется в потоке времени. Настоящее опирается на прошлое и дает основы для будущего, но это не есть повторение одного и того же, — это изменение одного в другое, в разных темпах, в разных местах, в разных условиях, но всегда изменение.
Изменяется и самое государство, не только, так сказать, снаружи, но и изнутри; изменяется система управления государством, изменяется и самый характер связи правителя с управляемым государством, изменяются и взаимоотношения различных групп населения.
Русская история как наука создалась в эпоху господства абсолютизма, т. е. неограниченного самовластия, но это вовсе не значило, что перед эпохой абсолютизма не было других эпох. Целые поколения русских историков оказались невероятными простофилями, «прошляпившими» всю суть предмета, который они изучали. Они не смогли, не сумели и не захотели стать учеными, а остались придворными летописцами, прихлебателями при дворе.
Государство современного типа не свалилось с неба, а развилось долгим и сложным путем. Этого многие историки не поняли (или делали вид, что не поняли), они мыслили не исторически. Они мерили прошлое аршином современности. Их мировоззрение было воззрением абсолютизма, где все дано, на самом же деле все становится.
Историки если и видели развитие, то только с поверхности. Для них история России — только история земельных успехов или потерь государства Рюрика. Внутренних процессов становления государства они не замечают, как не замечают главного: развития народа, нации. Но именно народ, нация определяет ход истории, а не та или иная династия. Представитель династии — часто ничего не значащая вывеска, и только, пружины действия скрыты в народе. Мы видим яркие примеры, как Россию развивали, «распасали» не цари Иваны, но и Ермаки, по своей инициативе осваивавшие просторы Северной Азии.
Изменения в самой массе народа — это есть история, именно от этих изменений проистекает все дальнейшее: развитие государства (наружное), его успехи и т. д. Если нет внутреннего роста народа или он весьма незначителен, — нет и прогресса. Поэтому кочующее племя в степях или племя рыболовов вдоль побережья Ледовитого океана никогда не выдвинется на сцену истории. Такие племена будут поглощены высшими культурами, то ли с применением силы, то ли естественным ходом ассимиляции.
Историки, начиная с довольно наивного русского летописца, совершенно упустили или, вернее, намеренно просмотрели сквозь пальцы изменения во взаимоотношениях между князем и народом.
Зависимость народа от князя и князя от народа были в разные эпохи совершенно различными, функция управителя государства во времена Рюрика, Владимира, татарщины или во времена Петра I была разной. Об этом наши историки не сказали ни полслова, а если и говорили, то только между собой.
Далее, не только государства прошлого, но и люди древности были иными: иначе думали, иначе чувствовали, иными были и социальные, и другие отношения между людьми.
Возьмем мелкую, но много говорящую деталь: гостеприимство на Руси особенно культивировалось в древности. И вот в своде законов Древней Руси есть пункт, что хозяин, напоивший гостя до тошноты, отвечает перед законом! Вдумайтесь, как далеко это постановление по своему духу от современности, кому теперь может прийти в голову карать хозяина за такой «проступок»? Скорее наоборот, теперь вменяется в обязанность «уложить» гостя… И так во многом. Значит, думали и чувствовали иначе.
Совершенно иным было отношение человека к государству, он был почти совершенно свободен от пут государства, ибо государства, в сущности, не существовало. Самое большее существовала сила, заставлявшая платить дань. Стоило ее уплатить, и все связи с этой силой были прерваны, — человек жил только в своем узком кругу семьи и был зависим только от общины. Никакой центральной власти, контролирующей жизнь каждого, не существовало. Зато, как мы можем догадываться, необыкновенно сильно влияла патриархальная семья и родовая община. Чем сильнее становилась центральная власть, тем сильнее падало значение рода.
Не было понятий «государство», «отечество» и т. д., были географические понятия областей: «поляне», «бужане», «полочане» и т. д., главным образом получавшие названия от рек, вдоль которых сидело то или иное племя.
Право собственности на землю было иным, ибо земля подавляла человека своими размерами и не могла быть освоена им во всем ее объеме. Существовали только островки, занятые человеческой культурой. Леса, болота, луга, степи были в значительной мере свободны от влияния человека. В особенности это касалось южной, степной части Руси, которая была освоена человеческой культурой вплоть до берегов Черного и Азовского морей только к концу XIX в. В этом веке еще существовали целинные, никогда не паханные земли. Наконец, тип хозяйства был иным: лес выпаливали, на несколько лет площадь служила пашней, затем ее бросали, и она вновь зарастала лесом.
Оседлость населения была оседлостью иного типа, нежели теперь. Целые племена часто бросали в силу разных причин насиженные места и переходили на новые: вокруг было достаточно свободной, никем еще не занятой земли. Достаточно прочесть «Детские годы Багрова-внука», чтобы понять отношение к земле, которое существовало даже в начале XIX в. в некоторых частях России и было характерным для Древней Руси. Земля не была еще распределена до последнего квадратного метра от одного межевого столба до другого; если столбы, или межевые деревья, или камни существовали, то только по ограниченной площади, непроходимые же дебри лесов и болот никому не принадлежали, вернее, принадлежали тому, кто их первый брал.
Природа не была покорена. Количество рабочих рук было ничтожно по сравнению с необъятными, еще не окультуренными пространствами. Люди не сидели сотнями на одном квадратном километре, а на каждого человека приходилось по многу их.
Если свободу человека зажимали так, что жизнь становилась нестерпимой, он уходил из-под власти в дебри. Этим способом еще много столетий спустя заселялись Украина, Дон, просторы Севера, а впоследствии и Сибири. Держались принципа: «Уходи от зла и сотвориши благо».
Существовали не государства, а города-области. Города первоначально служили убежищем от врага, но вскоре к этой функции присоединились и другие — быть средоточием для торговли и ремесел окрестного населения.
Все это вызвало приток постоянного населения, и в конце концов города без силы и принуждения сделались сперва экономическими, а затем и административно-политическими центрами областей. Окружающее разбросанное население силою вещей втягивалось в сферу влияния городов, которые являлись зародышами будущих областей, княжеств, государств и наций.
Достаточно было искусственного толчка — «рубки» нового города, например Владимира-на-Клязьме, как окрестное население немедленно входило в сферу его влияния, и город нередко вырастал в столицу того или иного государства.
Наша писаная история застает Русь именно в тот момент развития, когда города-области начинали делаться государствами, т. е. сосредоточивать в себе и административную власть.
Даже такой гениальный ученый (конечно, в фарсовом значении этого слова), как Иосиф Джугашвили, понимал это и назвал эти образования «полугосударствами», и назвал довольно верно.
К сожалению, то, что было понятно недоучившемуся семинаристу, оказалось выше понимания дипломированных историков. Для них Русь Рюрика — это та же Русь Николая II, с той только разницей, что там был Рюрик, а здесь Николай. Историки вообще проглядели историю становления государства.
В истории становления Руси Владимир Великий сыграл колоссальную, но правильно не понятую роль, роль основоположника Русского государства. Именно об этом наши учебники истории молчат или говорят весьма невнятно. Все подчеркивают значение введения христианства Владимиром, но роль Владимира как консолидатора племен Руси в единое целое оставлена совершенно в тени.
Именно с него начинается действительная история Руси как государства. До него существовала чрезвычайно пестрая и в национальном, и в религиозном отношении группа городов-государств-областей, объединенная только тем, что платила дань одному и тому же лицу. С Владимира начинается их консолидация в единый государственный организм, начинается центростремительный процесс.
В этой консолидации огромную роль сыграла в первую очередь религия, именно она и связала Русь в одно целое. До сих пор к каким-нибудь вятичам приходил Светослав и спрашивал: «Кому платите дань?» — «Хозарам!» — «Платите мне, я буду им противен!» И все. Ничего не изменялось для вятичей, — менялось только лицо, к которому текла дань.
В государстве же Владимира настал крутой, принципиальный перелом: дань стали брать не только с тела, но и с души народа. Принцип «Cujus regio, ejus religio» стал ведущим фактором в образовании государства. Властитель государства навязывал свою религию всем подчиненным ему народам.
Мы не знаем, к глубокому сожалению, в чем состояла религия древних славян, особенно восточных, но мы имеем достаточно данных утверждать, что языческая религия племен, подчиненных Владимиру, т. е. славян, финнов, литовцев и т. д., была чрезвычайно разнообразной. Здесь было и идолопоклонство с человеческими жертвоприношениями, и более светлый пантеизм, обожествление природы без идолопоклонства, и шаманство финнов и литовцев, и поклонение солнцу иранских племен — кочевников и т. д. Каждый верил в то, во что хотел, вернее, к чему привык через своих отцов и дедов.
Владимир посягнул на свободу совести народа. Причины, побудившие его сделать это, покрыты полным мраком. Исторических следов нет. Мы можем только догадываться.
Как могло случиться, что Владимир, будучи совсем юношей, взялся за осуществление столь важного шага? Можно предполагать, что в этом деле сыграл важную роль Добрыня, дядя Владимира, ибо летопись оставила следы того, что многие ответственные шаги были сделаны по почину Добрыни (хотя бы подкуп воевод Ярополка в тот момент, когда Владимир уже пал духом и собирался без битвы бежать в Новгород).
Как бы то ни было, а Владимир, будучи еще совсем молодым, почти подростком, вернувшись из Скандинавии и сделавшись господином всей Руси, немедленно приступил к коренной реформе религии. Сколько можно догадаться, он задумал ввести одну религию для всего государства. Но, что особенно замечательно и поразительно, он не вывез этой религии из Скандинавии, не ввез Одина и Тора, а с особым рвением стал вводить идолопоклонство, но не скандинавское, а в первую очередь славянское.
Историки-норманисты, красящие все факты русской истории под одну стандартную германскую краску, и тут не задумались. Ну, скажите, с чего бы это «скандинав» Владимир, опиравшийся на скандинавскую дружину, имевший матерью якобы скандинавку Малфредь, около трех лет проведший у себя на «родине», женатый на скандинавке Олове и т. д., вдруг делается «пророком» не Одина и Тора, а Перуна и Велеса?
Наконец, где логика, опершись на своих «единокровных» скандинавов и севши на престол, сплавить их в Царьград немедленно? А ведь Владимир не только сплавил варягов, но и еще с «волчьим билетом», пославши послов наперед к византийскому императору: идут, мол, варяги, не принимай их большими частями вместе, а раздели! Ибо и у тебя они натворят столько зла, сколько здесь. Вот каким «скандинавом» был Владимир! Поистине у норманистов на деле оказалось полное отсутствие всякого присутствия.
Вернемся, однако, к реформе религии Владимиром. Сколько можно понять, он не выдвигал какую-то одну из языческих религий, он вводил новую религию, основанную на «федерации» религий подчиненных ему народов. Как мы знаем из летописи, он рьяно взялся за сооружение идолов Перуна, Хорса, Мокоши и т. д., это был целый пантеон языческих богов: рядом с Перуном славян стоял иранский Хорс, далее финская Мокошь. Иными словами, недалеко от двора Владимира была «федерация» богов, удовлетворявших духовным нуждам любого из племен, подчиненных Владимиру.
Во главе этой федерации богов был славянский Перун, обеспечивавший руководство во всех делах души, бог самого князя. Создавши систему богов, Владимир тем самым вовлек все разношерстное население Руси в какое-то духовное единство: каждая вера нашла свое место в этой системе без ломки и насилия, все они шли в одном русле, в одном потоке. В этом процессе, несомненно, рано или поздно, а одержал бы верх Перун, как бог доминирующего племени славян, как бог власти, князя.
Этот шаг Владимира показал, что он был крупным государственным умом. Но на этом он не успокоился. Вскоре ему стало ясно, что введенная им религиозная система неудовлетворительна: если она и создает некоторое государственное единство, то она не достигает целиком того, чего он хотел: она устарела по принципу.
Оглядываясь вокруг себя, Владимир видел, что западные державы исповедуют христианство, хазары — иудаизм, арабы — мусульманство, словом, все исповедуют монотеизм и что все они не идолопоклонники, только отсталые в культурном отношении народы исповедуют язычество — политеизм. Естественно, что Владимир решил принять одну из культурных религий.
Сделал это он по весьма зрелом размышлении и использовав все возможности, чтобы не сделать ошибки при выборе. Он не только беседовал с представителями разных религий, разбирая догматы последних, но и посылал специальные посольства в разные страны для ознакомления с религиями на месте.
Некоторые заумные историки считают сообщения летописи об этом красивой выдумкой, но и здесь у них «осечка»: правду они не сумели отличить от лжи.
На деле сведения о поисках веры мы находим не только в русских летописях, но и в исторических источниках других народов. Вот цитата из труда профессора физики и вместе с тем ученого-гебраиста Д. Хвольсона («Восемнадцать еврейских надписей из Крыма»): «Я, один из верных сынов Израиля, Аврам, сын Мар-Симха, уроженец города Саппарада (Боспора, т. е. Керчи. — С. Л.), из царства наших братьев, благочестивых прозелитов хазар, в год нашего Исхода 1682, т. е. 4746 от Сотворения мира, согласно эре, употребляемой нашими братьями-евреями в городе Матарха (Тьмуторокань), я был послан в Персию нашим господином князем хазар Давидом в тот момент, когда он принимал послов от князя Рош Мешех из города Циоба (Киоба — древнее название Киева, употреблявшееся иностранцами. — С. Л.), пришедших к нашему господину, чтобы ознакомиться с религией (нашей)…» Некоторых, например Башмакова (1951), смутило выражение «Рош Мешех». На деле никакого затруднения эти слова не представляют: слово «Рош» употреблялось древнееврейскими источниками для обозначения Руси, что же касается «Мешех», то оно отражает распространенное в древности мнение, нашедшее свое отражение даже в «Истории России» князя Щербатова, что руссы происходили от Мосоха, или Мешеха, потомка Ноя. Следовательно, в приведенной цитате речь идет о «мешеховской» Руси, дополнительное же указание на Киев выясняет все окончательно. Не забудем, что имеются и другие свидетельства, в мусульманских источниках, о посольствах Владимира.
Что решение Владимира было сделано не наспех, видно из того, что Владимир долго изучал этот вопрос и взвешивал все за и против. На вопрос греческого проповедника, что он (Владимир) думает делать (после убедительной и произведшей впечатление речи), Владимир ответил: «Подожду еще немного».
Приходится удивляться зрелости государственного ума Владимира. Из всего видно, что решение уже было им сделано, но он терпеливо выжидал удобного момента, зная, что его переход в другую религию будет много значить для той религии, в которую он перейдет, но он хотел поэтому и государственной выгоды при этом.
Удобный случай представился очень скоро. Восстание Варды Фоки, явившегося под самые стены Царьграда, поставило двух братьев, византийских императоров, в отчаянное положение, — они погибали. Они взмолились о помощи к Владимиру, с которым у них были не слишком-то хорошие отношения. Тот выслал шеститысячный отряд, и, хотя Варда Фока смеялся над руссами, руссы в происшедшем сражении сыграли решающую роль, в следующем же сражении Варда Фока скончался в разгар битвы, по-видимому, от разрыва сердца, восстание было подавлено, и императоры спасены.
Ценой помощи Владимира была рука сестры императоров Анны, порфирородной принцессы, руки которой напрасно добивался для своего сына германский император Оттон. Анна была самой высокопоставленной невестой во всей Европе. Но именно ее руки и добился Владимир, этот «выскочка», parvenu, от которого отказалась гордая полоцкая княжна Рогнеда, ибо не хотела «розути робичича», т. е. сына рабы. (Один из наших коллег был чрезвычайно оскорблен таким отзывом нашим о Владимире. Однако правда всегда имеет основания на существование, а, во-вторых, мы лично ничего не видим оскорбительного в нашем утверждении о Владимире, наоборот, именно то, что он не происходил из выродившейся аристократии, и обеспечило его успех в жизни, он был истым сыном народа и сделал поэтому много для народа. — С. Л.)
Владимир отлично понимал, какое положение он приобретет, женившись на византийской принцессе, — эта женитьба сразу покроет его плебейское происхождение и поднимет его к рангу самых знатных властителей в Европе. Есть основания думать, что Владимир при женитьбе получил официально от Византии какое-то высокое звание: так было в других случаях выхода замуж византийских принцесс, и недаром, вероятно, монеты, чеканенные Владимиром, изображают его в одежде, присвоенной царям.
Цена помощи Владимира для византийских императоров была ужасающей, и они… отреклись от своего обещания, как только были спасены. Владимир немедленно пошел на Корсунь, взял ее после долгой осады и заявил, что если он не получит обещанной руки Анны, то он сделает с Царьградом то, что и с Корсунью. Угроза была не шуточная, ибо силы Византии были истощены, положение на болгарской границе напряженное, да и в самой армии находился шеститысячный отряд руссов.
Тогда императоры выставили формальную отговорку: выдать принцессу-христианку за язычника — вещь невозможная. Вот тут-то Владимир и ответил, что он готов креститься. «Крестись сначала!» — настаивали императоры. Но Владимир остался верен себе, он ответил: «Пришлите попов, которые крестят меня, и принцессу; после крещения нас повенчают». Императорам пришлось уступить, и византийская порфирородная принцесса с плачем («как в плен») отправилась через море к своему жениху.
История крещения Владимира показывает, что это вовсе не был личный шаг, как его бабки Ольги, — это был зрелый, давно обдуманный шаг, шаг государственный, ибо принятие Владимиром христианства означало христианизацию всей Руси. И это Владимир понимал и предвидел. Старую, языческую веру, от которой он уже давно решил отказаться, он променял на руку принцессы, и византийская порфира прикрыла его происхождение по матери (подумаешь знатность: сын девки-ключницы!).
Здесь нельзя не отметить попутно и другую «осечку» историков. В летописи сказано, что Ольга, узнав о связи Светослава с Малушей, в гневе услала ее в ее сельцо Будутино, где Владимир и родился.
Так вот, историки понимают слова «ее сельцо», как сельцо не княгини Ольги, куда она услала рожать свою непрошеную невестку, а Малуши! Где это видано, чтобы у ключницы-девки было свое собственное сельцо? Ведь гордая Рогнеда недаром звала Владимира «сыном рабы» и, отклонив его предложение, согласилась выйти замуж за брата Владимира, но от благородной матери. Таковы логические способности некоторых историков.
Приняв христианство, Владимир приступил к искоренению старой веры чисто по-русски, т. е. немедленно начал полный разгром не так-то давно воздвигнутых идолов, и не только в Киеве, а во всей стране («Русские долго запрягают, но быстро едут», — сказал как-то Бисмарк).
Не менее решительно поступил Владимир и в отношении населения (ничем не хуже Петра I): всему населению Киева было приказано явиться на Днепр креститься.
«Кто бы ни был богат или убог или нищ, но если не придет креститься, — противен мне да будет». Угроза слышится не шуточная. Переводя на современную терминологию, Владимир называл неявившихся «врагами народа».
Здесь, конечно, не место излагать, как происходила христианизация Руси и каковы были ее этапы. Одно очевидно и важно: явился новый мощный фактор, объединявший впервые много— и разноплеменное государство. Явилась связь, объединявшая не поверхностно, а глубоко Новгород и Киев, Червен и Ростов, славянина и чудь, ятвяга и печенега.
Лавина совершенно новых идей обрушилась на все население Руси. Это была колоссальная духовная революция, революция, потрясшая Русь и определившая весь дальнейший ход ее развития. Переворот был, конечно, глубже, чем впоследствии при Петре I.
Родились новые понятия, идеалы, обычаи, родились новая мораль и новое понимание жизни. Начался целый период «бури и натиска», когда старое валилось, а новое появлялось. Это движение охватило все племена без исключеиия (одних раньше, других позже) и определило их единство. Создалась точка центростремительных сил, к которой тянулись отовсюду нити-потоки.
Явилась, однако, не только одна государственная религия, единый новый строй жизни, но явился, что, может быть, еще важнее, единый общегосударственный язык. Богослужение на церковнославянском языке вовлекало в одну орбиту все инородные племена, подчиненные Руси. Христианизация означала для них и другое — русификацию. Естественное желание понимать службу христианской церкви порождало и знание церковнославянского языка.
Далее, священнослужители и монахи проникали в самые глухие уголки Руси, неся с собой русификацию и централизацию. Если прежде власть князя в Киеве выражалась в силе его дружинников, то ныне власть князя опиралась и на всех представителей духовенства, которое осуществляло собой ту же центральную власть, но распоряжалась не телами, а душами граждан.
Вспомним также, какое огромное количество преступлений являлось подсудным не князю, а митрополиту, и наказания выражались не только в штрафе в гривнах, но часто и в отсидке в «церковном доме».
Идея центральной власти проводилась уже потому, что глава всего духовенства, митрополит, все же был слугой князя. А что это было так, видно из того, что, когда одному из князей надоели постоянные напоминания о необходимости соблюдения постов, он приказал митрополиту замолчать и пригрозил ему, что отнимет митрополию, и, когда тот не утихомирился, князь лишил его митрополии.
В лице церкви Владимир получил огромную сеть, целый аппарат, проникавший во все уголки государства, настаивавший и своим примером показывавший необходимость подчинения князю. Получалась двойная система воздействия на население: силой и убеждением («битьем» и «сознательностью» по советской терминологии).
Так рождался деспотизм, совершенно чуждый духу Древней Руси. Этот процесс, однако, оказывал и благотворное действие: рождалось единство, рождалось государство, рождалось понятие «отечество», и появился самый термин «Россия».
Если происхождение слова «Русь» для нас непонятно, ибо уходит в тьму веков, и само оно имело главным образом этнический характер, слово «Россия» является бесспорным греческим словом, бывшим в употреблении на Руси прежде всего у духовенства, и с самых зачатков христианства здесь (не забудем, что почти все митрополиты были греки). Слово это имело главным образом политическое значение, обозначая государство, земли данных народов, образовавших некое целое.
Высшие чины церкви, ставленники Царьграда, греки, принесли с собой и распространили термин «Россия», заимствуя его из обихода греческого патриархата. Это слово, подобно многим другим, означавшим новые понятия: церковь, святой, грех, искупление, аналой и т. д., вошло немедленно во всеобщее употребление то ли в оригинальной, то ли в переведенной форме, ибо было словом высшей духовной власти. От нее оно перешло и к светской.
В конце концов, ее воспринял и народ, но в довольно нелепой, искаженной форме — «Расея», что бывает всегда в устах народа, если он имеет дело с чужим словом.
Слово «Россия» («Расея») привилось потому, что не было своего собственного для необходимого понятия, свое слово «Русь» не совсем подходило к делу, ибо обозначало только Киевскую и окрестные земли. Только впоследствии слово «Русь» приобрело и расширенное значение.
Структура духовной власти была точной копией структуры светской на Западе и в некотором отношении даже небесной власти. Всюду господствовал принцип монархизма, — «несть власти, аще не от Бога», вот что значительно укрепляло теперь Владимира на троне. Этот принцип в корне разрушал прежний, общинный, демократический, когда единовластие имело место только на время войны.
Племенные группировки рушились не только потому, что границы княжеств не совпадали с ними, но часто и границы епископств порождали иные группировки населения. Но все эти новые группировки административные (политические) и духовные центрировались вокруг единой власти в Киеве с князем во главе. Хотя впоследствии Киев и потерял свое руководящее значение, но идея единства уже была впитана всеми.
Таким образом, религия и общий язык стали спаивать в одно целое все разноплеменное государство Владимира, и Русь стала действительно государством.
Вот этой-то роли Владимира история и наши учебники ее в достаточной мере не разъяснили и не подчеркнули. Ударение ставилось на моральной стороне христианства.
Была еще одна сторона деятельности Владимира, которая показывает, что с него началось настоящее государство. До сих пор вся основная функция (и чуть ли не единственная) князя и его наместников во внутренней жизни страны заключалась в роли судей. В мирное время это было их главное занятие для блага народа.
С Владимира началась и иная форма заботы государства о своих гражданах — забота об их просвещении. Владимир стал организовывать школы для детей состоятельных людей. Отбор детей и их обучение, по-видимому, были принудительными, ибо летописи оставили упоминание о том, что матери усмотрели в этом гибель своих детей и плакали по ним, как по мертвецам.
Невольно приходит тут на ум сравнение с Петром I: то же реформаторство, тот же метод насилия над подчиненными и то же насильственное обучение боярских детей для их же пользы, разница только та, что Владимир на 700 лет предшествовал Петру.
Дело просвещения, начатое Владимиром, дало быстрые и отличные результаты: грамотность на Руси была далеко не редкостью и охватывала и малоимущие слои населения. Это доказывается надписями на предметах личного употребления, например на пряслицах женщин (что говорит в пользу того, что и женщины были грамотны), на крестах, камнях, доньях горшков и на других предметах изделий ремесленников, что показывало также и грамотность ремесленников.
Когда предмет изготовлялся по заказу, заказчик требовал надписания своего имени на заказе, и ремесленник, будучи грамотным, исполнял желание. В других случаях ремесленник отмечал, что это дело его рук. Недавние находки берестяных грамот в Новгороде показывают, что грамотность была распространена гораздо шире, чем это можно было предполагать.
Грамотность эта, сначала базировавшаяся на чтении богослужебных и религиозных книг, скоро стала приобретать и более светский характер: появилась переводная литература полурелигиозного-полусветского характера. Затем появилась и своя, совершенно оригинальная, самобытная, светская литература, блестящим образцом которой является «Слово о полку Игореве».
Если вспомнить, что Владимир крестился, вернее всего, в 990 г., а «Слово» написано в 1187-м, то, оказывается, понадобилось менее 200 лет, чтобы от почти полной безграмотности подняться до таких высот. Успех и быстрота прогресса головокружительные. Это могло совершиться, конечно, только в условиях благоприятных, т. е. когда среда была грамотна.
С приходом татар все это рухнуло, и началась эпоха постепенного одичания. Только при Петре I Русь снова поднялась до уровня понимания необходимости просвещения, но и здесь пришлось добиваться результата методом насилия.
Как бы то ни было, а в истории культуры Руси есть две эпохи: Киевская и Петербургская (не Московская!), обе покоятся на двух фундаментах: на Владимире Великом и Петре Великом.
Нет никакого сомнения, что и славянская грамотность явилась крупным фактором, объединявшим разнородное население Руси.
Кроме просвещения в государстве Владимира появилась и другая новая функция: забота о неимущих и больных. Вряд ли мероприятия в этой области были только личным делом, отражавшим его христианское милосердие, скорее всего, это был зачаток социального обеспечения граждан.
Летопись прямо указывает, что неимущие могли получать с княжеского двора не только пищу и питье, но и деньги из государственной казны. Была учреждена и забота о больных; хотя больниц не было, но Владимир, зная, что многие из-за болезни не могут прийти на княжеский двор, распорядился организовать доставку пищи на дом больным («повеле пристроити кола (телеги) и вскладаше хлебы, и мяса, рыбы и овощ разноличный, мед в бочках и квас, возяху по граду, впрашающе, где болни нищи не могущеи ходити, и тем раздаваху на потребу»).
Если даже в этих мероприятиях Владимира не было чего-то, установленного как закон, его пример обязывал и других князей поступать так же, а что именно он начал это дело, видно из летописи, ибо она не отметила бы чего-то, что является старым, обычным, общеизвестным.
Заговорив о внутренних государственных реформах, нельзя не отметить забот Владимира в области законодательства. Мы не знаем, какую долю в «Русской Правде» занимают законы Владимира, но, надо полагать, немалую, ибо об одном важном пункте, введенном Владимиром, мы знаем наверное.
Учитывая глубокое внимание его ко всем нуждам государства, можно сказать наверное, что его деятельность в области законодательства не могла ограничиться одним этим пунктом.
Известно, что еще задолго до Владимира у руссов уже существовал свой кодекс, ибо в официальных договорах греков с Олегом и Игорем мы находим неоднократную ссылку — «как это полагается по закону русскому». Совершенно очевидно, что этот закон явился не с Олегом и не с Игорем, а гораздо раньше, являясь реальным преломлением социальных отношений, сложившихся давно и отражавших культуру Руси.
Мы, к сожалению, не можем выделить из «Русской Правды» то, что принадлежит предшественникам Владимира, что лично ему и что, наконец, потомкам, но мы можем положительно утверждать, что статьи закона, введенные Владимиром, клонились к смягчению нравов, к уходу от варварства и жестокости.
Это видно из акта громадного культурного значения — отмены смертной казни. Вряд ли хоть одно государство Европы того времени могло похвалиться таким достижением. Несмотря на участившиеся разбои, Владимир долго не отступал от своего нового принципа, и только тогда, когда к нему пришли епископы (ирония судьбы: ибо они именно должны были быть носителями милосердия!) и сказали: «Се умножишася разбойници, почто не казниши их? Ты поставлен еси от Бога на казнь злым, а добрым на милование. Достоит ти казнити разбойника, но со испытом», Владимир восстановил смертную казнь.
Духовенство настаивало на введении смертной казни, но «со испытом». Надо полагать, что разбойнику давали в первый раз шанс исправиться, но если он был неисправим, то его казнили. Следует отметить, что принцип Владимира все же восторжествовал: наложение «вир», т. е. крупных денежных штрафов, на разбойников значительно обогащало казну, истощенную войнами. Штрафные же деньги шли на покупку оружия и коней. В конце концов, смертная казнь была отменена. Итак, во внутренней жизни страны Владимир Великий был реформатором огромного масштаба.
Не менее важной была его деятельность и во внешней политике Руси. Он вел многочисленные войны и притом успешные. Он был занят восстановлением прежних этнографических границ, т. е. возвращал свои, отнятые соседями земли, а также отбивал нападения печенегов.
Как только политические границы его государства совпали с этнографическими, т. е. как только вся Русь была воссоединена, он, будучи в апогее силы и славы, не занялся грабежом или присоединением земель соседей, не пошел, как его отец, на далекий Дунай, а занялся укреплением того, что он приобрел.
Свою заботу о внешней стороне государства он перенес теперь на укрепление границ его. По всем особо важным в стратегическом отношении пунктам стали возводиться засеки, валы, остроги и т. д. на случай неожиданного нападения врага, в особенности печенегов. Для защиты важных, но слабо населенных мест стали «рубиться» и новые города.
Таким образом, добившись войной своих целей, Владимир отдался мирному строительству, не поддавшись соблазну вести войну ради войны. Этим он показал, что он был настоящим государственным умом. Он понимал нужды народа и ставил его благо над всем.
Можно думать, что это было именно потому, что он был «плебейский» князь, истинный сын народа, окруженный людьми из народа (Добрыня). Он шел одним путем со своим народом, а не осуществлял свои корыстные помыслы за счет народа.
Величие Владимира было своевременно осознано русским народом, и благодарная память назвала его Красным Солнышком. Целый цикл былин воспел Владимира, ни об одном князе не осталось у русского народа столько доброй памяти, сколько о нем, и она пронесла его образ от поколения к поколению в века.
Все это так… но вот странное дело, историки не оказались с русским народом, — эпоха Владимира так же скупо освещена ими, как и эпоха других, часто заурядных князей, хотя далеко не все исторические источники о Владимире еще исчерпаны. Если в каждом учебнике истории мы найдем много разглагольствований о значении введения Владимиром христианства, то все это делается и объясняется в плоскости морально-религиозной, государственное же значение этого шага, равно как и других шагов, оценено недостаточно, и портрет Владимира в аспекте истории дан вовсе не в его настоящем масштабе.
И до сих пор еще находятся историки, подчеркивающие особенно слово «Святой», тогда как другие историки уже издавна присвоили ему и другое, более верное слово «Великий».
Наши историки писали не историю Руси, не историю своего народа, а историю двух династий. Они были придворными историками, и их интересовала не наука, не прошлое своей страны, а «великие» деяния тех, которые их подкармливали.
В центре их внимания был не народ, не нация или, вернее, нации, не родная земля, политая потом и кровью, а личности. Даже в описании личностей все их внимание было уделено только парадной стороне их деятельности, о зле, которое те причиняли своему народу, историки умалчивали либо говорили вскользь или намеками.
Отговариваться условиями цензуры нечего: за границей истинную историю Руси можно было напечатать, и издание (спустимся даже до материальных расчетов) не было бы дефицитным. Главная причина была во врожденной рептильности духа у наших историков.
Только с приходом большевиков стала вскрываться и отрицательная сторона деятельности правителей Руси, но и здесь перегнули палку в другую сторону: в князьях, в царях увидели только кровожадных тиранов, угнетателей ради искусства, которым все человеческое было чуждо. Теперь вместо помады и духов историки стали употреблять только помои и деготь в применении к властителям Руси и их помощникам.
Остановимся для примера на той характеристике, которую дала современная история Николаю I. Что он был порядочной скотиной, в этом не может быть ни малейшего сомнения, но что это был совершенный мракобес, изгонявший всякую свободу мысли, — совершенно неверно: ему было доступно понимание пользы для общества даже едкой сатиры.
Несмотря на сопротивление многих «сильных мира сего», «Ревизор» Гоголя был допущен на сцену. Николай I сам присутствовал на премьере, много смеялся и остался спектаклем доволен. А ведь на спектакле унтер-офицерской вдовой, которая «сама себя высекла», была николаевская Россия! И это понимали все: и царь, и вверху, и внизу. Недаром, уходя из театра, Николай говорил: «Ну, досталось всем, а больше всего мне». Значит, Николай I понимал пользу сарказма Гоголя.
Попробуйте-ка теперь поставить на советской сцене нечто подобное, критикующее советскую власть! Там разрешается не критика власти, а самооплевывание, носящее название «самокритики».
Вообще, Николай I, по-видимому, неплохо понимал литературу и любил театр. Благодаря опять-таки ему самая последняя крыловская басня и вместе с тем самая оригинальная, направленная против судей того времени (что считалось тогда в высшей степени «неблагонадежным»), увидела свет. Пускать в печать ее не решались. На каком-то званом обеде во дворце все пристали к Крылову, чтобы он прочитал что-нибудь из своих неопубликованных произведений. Николай I так хохотал, что «власть имущие» после этого уже без колебаний пропустили басню в печать. Значит, Николаю I было доступно, по крайней мере, чувство юмора.
Известно, далее, что Николай I был очень прост в отношениях с артистами и не играл роли надутого всеми добродетелями деспота, — он нередко ходил за кулисы и часто запросто беседовал с артистами. Однажды за кулисами он обратился к Каратыгину: «Ты, говорят, очень хорошо копируешь меня, а ну, покажи». Каратыгин смутился. «Ну, конфузиться нечего», — сказал Николай.
Тогда Каратыгин принял обычную, чрезвычайно характерную позу и осанку Николая и сказал голосом, чрезвычайно похожим на голос царя, обращаясь к присутствующему тут же министру финансов графу Канкрину: «Послушай, Канкрин, распорядись, пожалуйста, чтобы артисту Каратыгину в этом месяце выплатили двойное жаловенье». Николай I усмехнулся и ничего не сказал. Однако в конверте, полученном Каратыгиным двадцатого числа, была двойная сумма. Значит, у царя Николая I было что-то и человеческое.
Нельзя забывать также и некоторых фактов в отношении декабристов и их жен. Здесь не место говорить об этом подробно, во всяком случае, «народным комиссарам» было кое-чему поучиться у Николая, и прежде всего элементарной гуманности в отношении к людям, совершенно ни в чем не повинным, вся «вина» которых была в том, что они были близки к осужденным.
Невольно вспоминаются и отношения царя к Пушкину. Пушкин, с его болезненным самолюбием и вспыльчивостью, был далеко не безупречен по отношению к иногда совершенно не имеющим отношения к нему людям. Не раз он совершенно выходил из границ и травил своими эпиграммами вовсе неповинных людей, достаточно вспомнить его стихотворение: «Все пленяет нас в Эсфири». Впоследствии он сам глубоко сожалел, что напал на ни в чем неповинную женщину. Николай I многое прощал Пушкину ради его таланта и не раз выказывал себя по отношению к нему довольно порядочным человеком, зная, конечно, отлично, что сам он является объектом едких нападок Пушкина.
Словом, беспристрастной оценки русских властителей мы у русских историков еще не видали. Если они и писали портреты, то на их палитре имелись только две краски: розовая и черная, причем они употребляли либо одну, либо другую. Вследствие этого верного портрета Владимира Великого мы не имеем.
Здесь уместно будет сделать некоторое отступление. На наследство Владимира претендует не только русский, но и украинский народ. Во многих украинских книгах по истории Владимира Великого называют «украинским» князем. Это неверно, так же неверно, как если бы его называли «московский» князь. На деле во времена Владимира ни Москвы, ни Украины не существовало, — была «Руська земля» и населяли ее русины, как они сами себя называли.
Слово «украинец» стало приобретать национальный характер только в XIX и XX вв., до тех пор если оно и употреблялось, то в смысле «житель данной окраины», а этих «окраин» было много. В древних актах и историях Польши, Литвы и России слово «украина» употреблялось по отношению к самым различным окраинам, были «украины» и в Псковской области, и на Волге и т. д. В одном из древнейших переводов Священного Писания одна из «украин» была даже в Галилее!
В соответствии с этим во всех летописях и древних актах слово «украинец», как обозначение национальности, не встречается ни разу, оно явление совершенно новое. Само собою разумеется, что если сами украинцы считают себя совершенно отличным от русских народом, — это их право, но перекрещивать русина Владимира в украинскую национальность нет ни малейших оснований. Владимир родился, жил и умер русином, и перекрещивание его в другую национальность акт оскорбительный и преступный.
Украинцы являются такими же внуками Владимира, как и русские, но есть и разница. Украинский народ не сохранил в своей памяти об эпохе Владимира почти ничего, как и вообще из эпохи первых русских князей.
Казалось бы, что память об Олеге, Игоре, Светославе, Владимире должна была быть особенно крепка на старых пепелищах именно там, где ступали ноги этих князей, где каждый холм, река, долина, город напоминали их деяния. На деле же время стерло в памяти украинцев почти все, что касалось этих князей. Почти все копии документов старины сохранились не на Украине, а в России.
Мало того, в глухих углах Заонежья, по берегам «Студеного моря», даже в Сибири память русского народа сохранила от деда к внуку целую эпопею о Владимире Красном Солнышке. Это ли не верность своим предкам. Если бы Владимир был «украинским» князем, то какое основание целому народу, заметьте черному, трудовому, неграмотному народу, воспевать чужого князя, когда его забыл давным-давно свой собственный?
Украинские историки утратили чувство исторической перспективы: никаких «украинцев» во времена Владимира как особого народа не существовало, были русины, и это имя дожило в Карпатах до нашего времени.
Уместно будет привести здесь, что пишет профессор Наталия Полонская-Василенко, украинка, в книге «Киïв часiв Володимира та Ярослава», Прага, 1944, с. 18 (даем перевод):
«Интересно, как подробно рассказывают былины про Киев эпохи Владимира, как хорошо они знают его топографию. Можно напомнить тут, как лет пять тому назад в Киев приезжала сказительница Марфа Крюкова, крестьянка Архангельской губернии, неграмотная, талантливая женщина, из семьи, где от отцов и дедов передавались былины.
Она ориентировалась в Киеве, как будто владела каким-то давним, старым путеводителем по Киеву: тут, говорила она, должна быть церковь Богородицы, а тут Взвоз, а тут двор Добрыни Никитича, а тут торжище…».
Добавим от себя, как другой свидетель сообщаемого профессором Полонской-Василенко, что археологи только руками разводили: указания Крюковой были точны, — черты древнего Киева она угадывала сквозь десятки застроенных кварталов, совершенно изменивших местность до неузнаваемости. Эти черты были, однако, совершенно неизвестны местным жителям.
Очевидно, сказители передавали своим детям не только былины, но и расположение древнего Киева. Возможно, нам приходит в голову, что здесь сыграло роль издревнее почитание святынь Киева. Сказители совершали, как оно полагалось пешком, в прежние времена религиозные паломничества в Киев. Здесь они могли почерпнуть знания о топографии древнего Киева и передать их затем из поколения в поколение.
Как бы то ни было, а надо было обладать исключительной любовью и уважением к своему прошлому, чтобы сохранить сведения и о Владимире, и о Киеве в самой толще в большинстве случаев безграмотного народа. Их русский народ сохранил за сотни и тысячи километров от Киева, а украинский, сидя тут же на месте, — ничего.
Зато украинский народ, внук того же деда, с его кобзарями, лирниками, создал целую эпопею про Хмеля, Байду, Морозенка, Дорошенка, Сагайдачного и многих других героев казатчины. Это показывает, бесспорно, что украинская нация сформировалась значительно позже эпохи Владимира. На Украине происходила такая перетасовка народа и народов в течение столетий, что связь народа с древним прошлым не сохранилась даже в самых глухих уголках Карпат.
Пришли новые люди, переняли язык, старые повымирали, не оставив после себя духовных наследников в истории, в традиции на землях исконной, Киевской Руси, наступил провал. С новыми людьми, с новыми условиями появился и новый дух и установились новые традиции — традиции казачества. На старой базе родилась новая нация — украинская.
Поэтому справедливо будет отдать наследство Владимира именно тому внуку, который сберег имя «русса», не открестился от славного имени деда и который сумел сохранить за тысячи километров благодарную память о последнем.
Украинцы, конечно, имеют юридические права на наследство Владимира, но русские имеют вдобавок к этому и моральные. Как ни неприятно это украинскому сердцу, но против того, что случилось, возражать не приходится, — украинский народ забыл Владимира Великого, и за эту забывчивость ему и приходится расплачиваться.
Отметим, кстати, что и другие памятники культуры Древней Руси сохранил не украинский, а русский народ. «Слово о полку Игореве» уцелело в псковском списке и нашло свое отражение в «Задонщине». На Украине не осталось от него ни малейших следов, поэтому место ему в литературе того народа, который сумел сохранить древние традиции, древние былины, древние документы. Украинцам сделать этого не удалось.
Напомним некоторым украинцам, работавшим над «Словом о полку Игореве», что в «Слове» нет ни одного намека на Украину, все произведение — это горячий призыв стать на брань «за землю Руськую».
Подведем итоги:
1. Эпоха Владимира не изучена с достаточной полнотой, можно и должно еще многое сделать в этом отношении.
2. Истинное значение дела Владимира в достаточной степени в учебниках истории не разъяснено.
3. С германофильством, утверждающим, что Владимир был скандинав, давно пора покончить как с историей совершенно не соответствующей действительности и просто позорящей историческую науку.
4. Главные дела Владимира следующие:
а) он расширил границы Руси до ее этнографических границ и укрепил эти границы; отбил нападения врагов (печенегов); уклонился от захватнических войн;
б) он ввел новую религию, христианство, включив тем самым Русь в семью европейских культурных народов; он способствовал созданию новой, более гуманной морали;
в) он заложил основы настоящего цельного государства с единой религией, языком, судопроизводством, единой властью и т. д.;
г) он создал законодательство более гуманное, чем прежде, в частности отменил смертную казнь;
д) он учредил школы и ввел грамотность;
е) он начал мероприятия, являющиеся аналогией современного социального обеспечения;
ж) он был сыном своего народа, другом его и не мог веселиться только в узком кругу, — с ним пировал и народ. За все это и многое другое народ сохранил о нем светлую, благодарную память, как ни об одном другом князе;
з) Владимир по результатам деятельности выделяется среди всех в Древней Руси, им определяется огромная эпоха до Петра I, поэтому естественно, что многие историки присвоили ему имя Великого, что совершенно бесспорно.
Дополнение
Глава эта уже была написана, когда нам стала известна работа: ipиней Назарко. Святий Володимир Великий, Володар i Христителъ Руси-Украïни (С. 1—227. Рим, «Analecta OSBM». 1944), посвященная Владимиру Великому.
Хотя с формальной стороны (большой список литературы, цитаты, большие выписки из первоисточников и т. д.) работа носит научный характер, исследователь не найдет в ней ничего нового, а общая характеристика деятельности Владимира носит характер панегирика, мало чем отличающегося от «Похвалы» Якова Мниха.
Впрочем, автор — духовное лицо, и ожидать от него чего-то нового, научного не приходится. Зато в книге есть огромное количество ошибочного старого. Это тем более печально, что автору были доступны ценнейшие архивы и библиотека Ватикана, и мы вправе были ожидать опубликования новых данных о связи Рима и Киева во времена Владимира. Даже если в Ватикане ничего нет по этому поводу, то сказать об этом было необходимо.
Основным недостатком работы отца Назарко являются совершенно устарелые взгляды на историю Древней Руси. Он — норманист, причем верит в такие благоглупости, что «Свентослав был последним викингом чистой крови на киевском престоле» (с. 38), что «Мальфредь» — это Малуша, мать Владимира (с. 161), и совершенно не догадывается, что если Свентослав был чистокровным викингом, а Мальфредь скандинавкой, то, естественно, и сын их, Владимир, должен был быть чистокровным скандинавом.
Отец Назарко наивно верит, что буря потопила челны руссов в Царьграде в 860 г. (с. 28), хотя мы знаем со слов самого патриарха Фотия, руководившего молебном, что никакой бури не было и руссы удалились по неизвестной причине.
Про Рюрика он пишет, что «про Рюрика мы ничего не знаем; некоторые утверждают, что он основал державу в Великом Новгороде и от него началась династия Рюриковичей» (с. 28) и т. д. Отец Назарко должен был выразиться более осторожно, — именно он ничего не знает про Рюрика, другие знают довольно много.
Считая Владимира почему-то викингом, автор совершенно искажает суть Владимира как человека и властелина: Владимир был чистокровный славянин, родился на Руси, жил на Руси и всю жизнь провел в славянском окружении. Все совершенное Владимиром можно верно понимать только исходя из его славянства, а не норманнства.
Вторым недостатком работы является неточность, наложившая отпечаток на всю книгу: Свентослав почему-то в момент смерти отца является восьмилетним (с. 34); Ольга почему-то, оказывается, «перехитрила» Багрянородного, отказав ему в военной помощи (на самом деле она дала Багрянородному дипломатическую пощечину, и уж если квалифицировать поступок Ольги, то это была не «хитрость», а нарушение обещания (с. 35); первыми христианами были, оказывается, «норманнские варяги» (с. 42), когда мы, наоборот, знаем, что христианство распространялось в Причерноморье еще в первые века нашей эры, и распространялось оно из южных стран в северные, а не наоборот, напомним, что и мученик-варяг с сыном в Киеве был «из Грек», наконец, нет ни малейших указаний, что этот варяг был норманн; в истории, далее, нет ни малейшего намека, что Рогволод был вассалом Ярополка (с. 54), если бы Ярополк был сюзереном, то не сватался бы к дочери своего вассала; болгары в войне 985 г. (с. 65) говорили совершенно противоположное: «Тогда не будет между нами мира, когда камень начнет плавать, а хмель тонуть»; армянский историк Асохик Таронский почему-то несколько раз назван «ассирийским» (с. 84 и др.); именно Яхья Антиохийский и говорит (см. с. 107), что император Василий послал Владимиру митрополита (сказано ошибочно «митрополитов») и епископов, которые его окрестили, и что жена его построила много церквей в стране руссов; церковная десятина существовала и в Византии (с. 123) и называлась «мортэ» (см.: Пресняков А. Е. Лекции по русской истории. 1938. I. С. 115), и не являлась особенностью Западной церкви, как это утверждает отец Назарко.
Подобными неточностями книга пестрит, и мы не считаем своей обязанностью исправлять тут все его ошибки.
Третьим недостатком работы отца Назарко является отсутствие оригинальности, — его труд только компиляция и ничего больше. Таких трудов можно издать десятки, а наука ни на шаг не подвинется вперед.
Таким образом, и опубликование отцом Назарко работы о Владимире вопроса не решило, мы до сих пор не имеем книги, в которой деятельность этого исключительного человека нашла бы себе должное освещение.
