Глава 13
Особняк для особистов. Новая цель — Кара-Агач. Валерьянка для табиба. Бивуак в Шайтан-Щели. Ловушка для жандармского ротмистра. Почтовая карточка и тюбетейка с золотом. Средство от чёрной магии. Путы для Британца. Тайна овального зала.
6 ноября 1911 года. Утро.
Асхабад. Улица Таманская. Бывший особняк виноторговца Ованесяна. Из ворот одна за другой выходят телеги со строительным мусором. Две другие, гружёные кирпичом и бочками с известью, ждут своей очереди въезда во двор усадьбы. У самых ворот уже водружён на чугунные рельсовые опоры свежеошкуренный сосновый ствол. На его вершине, крепко вцепившись в дерево кривыми монтёрскими «когтями-кошками», колдуют два электрика-верхолаза. Один прикручивает к фаянсовым изоляторам медные провода, второй намертво приколачивает фигурный литой кронштейн для фонаря. Сам фонарь уже приготовлен к подъёму на своё место, лежит у подножия столба.
Дзебоев в статском. Кудашев не сразу признал его. Серое пальто, шляпа, трость способны изменить военного человека до неузнаваемости.
— Когда свет и связь опробовать можно будет? — перекликается Дзебоев с монтёрами.
— Не ранее, чем послезавтра! Ещё внутренней работы полно! — отвечают с верхотуры.
— Здравствуйте, Владимир Георгиевич! — Кудашев спешился, передал поводья Брянцеву.
— Здравствуйте! Ну, как отоспались?
— Месяца на три вперёд. Исполнил всё, что вы приказывали. Успел побывать и в синематографе, и в цирке, и в театре!
— Молодцом! Мне тоже не мешало бы. Я уж забыл, когда в последний раз в театре был!
— Владимир Георгиевич!
— Тьфу ты! Как не забыть злополучное третье октября! Вот видишь, чем занимаемся? Послезавтра въезжать будем. Ремонтные работы полным ходом идут от подвала до чердаков. Весь хлам вывезли, мишуру ободрали, стены простучали! Проводим электричество, телефон, телеграф. Мебель будет новая, но самая скромная — простая канцелярская.
— Рыбок хоть оставьте, Владимир Георгиевич. С ними хорошо думается!
— Вы правы. Рыбок оставим, на баланс возьмём! Не хотите прогуляться, Александр Георгиевич? Погода хороша. Вам в мундире здесь светиться не нужно. Абсолютно засекретить отдел нам не удастся, но на базаре о нём разговоров быть не должно. Для прикрытия отведём флигелёк какой-нибудь лаборатории по изучению болезней винограда, вывеску соответствующую повесим!
— Типа — «Карантин!»?
Офицеры не спеша пошли в сторону Фирюзинского тракта.
— Не думали, Александр Георгиевич, на тему особого интереса «Британца» к аулу Кара-Агач? К Шайтан-щели?
— На эту тему мы на совещании уже пытались говорить. Обстоятельства не позволили.
— Я помню. Поэтому и возвращаюсь к этой теме. Слушаю вас.
— Интерес должен быть только один — военно-стратегический! Осталось только выяснить в пределах этого круга, какой именно?!
— И что вам более глянется?
— Я не штабист, за моими плечами нет Академии Генерального Штаба. Могу ошибаться. Но с формулой военного успеха «В нужное время в нужном месте» — знаком. В случае военных действий для агрессора в Закаспий два потенциальных направления ввода войск: первый юго-восточный — Мешхед — Серахс — железная дорога — Мерв — Асхабад; второй юго-западный: Астрабад — Атрек — железная дорога — Кизил-Арват — Асхабад. Через южный: Кучан — перевал Гаудан — Асхабад вряд ли кто рискнёт. Никто не будет штурмовать укреплённый перевал и вести осадные затяжные бои в условиях высокогорья. Впрочем, это так, рассуждения дилетанта. Вы, конечно имеете доступ к планам обороны на случай «Че»! В отцовском дневнике я прочитал о пещере, берущей своё начало в Шайтан-щели, и уходящей в недра центрального хребта. Что, если эту пещеру современными горно-инженерными работами удастся расширить, где нужно — прорезать горную массу, до приемлемого уровня подземного туннеля? В Европе имеют большой опыт такой работы. Получится прямой кратчайший путь прямо на железную дорогу!
Думаю, только при таких планах аул Кара-Агач приобретает стратегическую значимость. Жители этого аула могли бы оказать весьма значительную помощь противнику, выполняя охранные функции, участвуя в горных работах. Только при таких планах старшине Балкан-Байрам-баю могли предложить чин английского полковника. Только при таких планах Караджа-Батыр мог интересоваться Шайтан-щелью! К слову сказать, Шайтан-щель не единственное ущелье, берущее начало в предгорьях и оканчивающееся тупиком у стены самого хребта!
Дзебоев слушал, не перебивая. В его руках уже был блокнот и карандаш.
— Предложения?
— Ехать надо в Кара-Агач. Самому все смотреть. На месте многое увидится, главное, знать, что хочешь увидеть!
— Так и порешим. Поезжайте, Александр Георгиевич. Организационные моменты за мной. Думаю, трёх-четырёх дней вам будет достаточно. Не рискуйте собой ни в коем случае. Научитесь, в конце концов, азиатским методам ведения боя: вождь никогда не идёт в битву впереди своего войска. Ещё раз повторяю: вы мне здесь нужны! Мы, по настоящему, работать ещё и не начинали!
* * *
Копет-Даг встретил отряд казаков в одиннадцать всадников во главе с ротмистром Кудашевым лёгким морозцем, заиндевевшими склонами и паром, восходящим от горных ручьёв и речушек.
После традиционных приветствий, знакомства, обмена подарками и чаепития старшина Балкан-Байрам-бай вежливо осведомился у Кудашева о цели его посещения аула Кара-Агач.
— Уважаемый Байрам-бай! Вы должны помнить ротмистра Кудашева — Кудаш-бека — как его называли друзья в туркменских аулах.
— Вах! — удивлённо всплеснул руками Байрам-бай. — А я думаю, где мог вас видеть, уважаемый Сардар! Вы сын Кудаш-бека! Я слышал, о несчастье, постигшем вас. Ваше горе — наше горе. В этом ауле никогда не забудут, как русский офицер закрыл своим телом от пули туркменского юношу! Чем можем служить? Говорите, приказывайте!
— Я хотел бы встретиться с аксакалом Амангельды-Ата или, как его ещё зовут в народе — Табибом-Ага, что бы поблагодарить его. Он лечил моего отца. Отец считал его своим другом! Я прошу у вас проводника, чтобы тот помог найти Табиб-ага в Шайтан-щели.
— Вам не надо далеко ехать. Табиб-ага здесь, в ауле. Он болен, он очень болен!
Табиб-ага полулежал, обложенный подушками и прислонившись к стене, завешанной ковром. Его глаза были закрыты, но вошедшие поняли: он не спит.
— Яшули Амангельды-Ата! — для вежливости кашлянув, обратился к нему Байрам-бай. — К тебе гость, сын Кудаш-бека. С подарками пришёл! Поговори с ним. Он наш друг.
Табиб-ага медленно открыл глаза.
— Да, ты сын Кудаш-бека! Здравствуй, мальчик. Мне сказали, что твоего отца больше нет в этом мире. Это правда?
— Здравствуйте, Амангельды-Ата! Да, отец умер. Его убили люди, которые хотели большой крови. Отец, как мог, мешал им. Я продолжаю его дело: дуст дусти — душман душмани! Друг другу — враг врагу! Некоторые из его убийц уже умерли, другие — в Асхабадской тюрьме. Они совершили много других преступлений. Я здесь, чтобы поблагодарить вас за отца. Я привёз вам вещи, которые могут быть вам полезны при лечении людей. Смотрите — вот чемоданчик городского врача, в котором полный набор инструментов: стетоскопы, термометры, банки, спиртовка, шприцы, хирургические инструменты, клизмы и ещё много чего!
— Спасибо дорогой! Это царский подарок. Стоит, наверное, не меньше, чем паровоз! Я давно хотел такой набор. Только боюсь, мне уже не лечить других больных.
— Амангельды-Ата! Мы отвезём вас в Асхабад в больницу «Красного Креста и Красного Полумесяца»! Там очень хорошие врачи!
— Я не доеду. Но хорошо, что ты пришёл. Я вижу, на тебе форма точь в точь, как у отца… Ты жандарм?
— Да!
— Тогда пусть все уйдут. Нам надо поговорить, пока у меня ещё есть силы…
Табиб-ага замолчал, на минуту закрыл глаза. Его рука на ощупь потянулась к пиале.
— Сейчас, налью чаю! — Кудашев протянул пиалу аксакалу. — Я слушаю.
— Дня через три после отъезда Кудаш-бека меня снова посетил Карасакал-Сардар со своим нукером. Он уже знал, что я лечил раненого жандармского ротмистра. Из его знания я сделал вывод, что у Карасакала появился свой человек в нашем ауле. Ранее дня свадьбы, во время которой началась стрельба, такого человека не было, иначе Карасакал не попал бы в засаду. Теперь есть. Это плохо.
Но пойдём дальше. Карасакал потребовал, чтобы я вернул ему пергамент с цветком лотоса. Я не стал ссылаться на Кудаш-бека, сделал вид, что ищу пергамент. Не нашёл. Карасакал дважды ударил меня камчой и потребовал, чтобы я вернул ему пергамент во что бы то ни стало, обещая вернуться через несколько дней.
Он вернулся через день. Спрашивал меня, где я достаю мумиё. Я хотел отдать ему все мумиё, которое у меня было, но он не взял. Сказал, что его интересует не само мумиё, а пещеры, в которых оно обычно скапливается. Я сводил их недалеко от сакли, показал две небольшие горные щели, где когда-то действительно добывал мумиё. Пояснил, что теперь мумиё в этих щелях появится только через несколько лет!
Карасакал пришёл в ярость. Он бил меня камчой, как волка, которого хотят убить. Требовал, чтобы я показал подземные проходы в стене. Я настаивал, что таких проходов не существует. Карасакал раскалил в огне железный шампур и прижёг мне затылок. Я потерял сознание. Когда пришёл в себя, не мог пошевелиться. Лежал и ждал смерти.
В полдень следующего дня меня навестил мой внук Амангельды, которого спас ваш отец. Амангельды привёз меня в аул. Меня не отпускает сердечная боль. Я часто теряю сознание.
Кудашев встал, порылся в привезённом докторском чемоданчике, вынул из него флакон. Налив в пиалу холодной воды, накапал в неё из флакона. Запах валерьяновых капель поплыл по комнате.
— Дорогой Табиб-ага! Вы замечательный целитель. Но в Закаспии не растёт валерьяна. Это единственное действенное средство от сердечной боли. Попробуйте!
Табиб-ага покорно выпил лекарство. С минуту лежал закрыв глаза. Потом глубоко вздохнул и впервые улыбнулся:
— Отпустило!
— Вот флакон, вот пипетка. Можно десять капель, можно двадцать, даже тридцать — не отравитесь. Доза в зависимости от тяжести приступа. Я отправлю казака в город, он пришлёт врача с запасом валерьянки!
Табиб-ага привстал, сам поправил свои подушки.
— Я помню, давно в Индии слышал этот запах! Придворный лекарь давал это снадобье старому радже.— Табиб-ага протянул Кудашеву несколько листков. — Вот, я приготовил для русских, ждал когда вернётся Амангельды, чтобы передать… Это то, чего добивался Карасакал: планы известных мне пещер в Шайтан-щели. Будьте осторожны, в одной из них — Чудо Света!
— Спасибо, большое спасибо, Амангельды-Ата!
Байрам-бай сам проводил Кудашева до окраины аула, где казаки успели разбить две большие палатки белой морской парусины. Из окна одной из них уже торчала труба походной печки, вился сизый саксауловый дымок, пахло пшённой кашей и яичницей с луком на бараньем сале.
— Уважаемый Байрам-бай! Я полагал, в Кара-Агаче создали свой собственный отряд конной милиции?
— Да. Его начальник Амангельды. Он юнкер, учится на командирских курсах. Через два года станет прапорщиком. Он умный, грамотный!
— Молодец, рад за него! А как ваш зять, Ашир-Клыч?
— Ашир-Клыч тоже молодец! Он у Каракозова служит. Второй человек на ватаге. Хорошие деньги зарабатывает. Слава Богу, слава Богу!
— Зайдёте к нам? Чаю попьём!
— Зайду, обязательно зайду. Потом. Вы ещё не устроились, дела не сделали. Вот немного освободитесь, и хороший плов приготовим!
— Байрам-бай! Нам в Шайтан-щель нужно. После обеда выступаем. Дадите проводника?
— Вах! Как жаль, нет Амангельды! Он с отрядом в свой полк две недели назад уехал на десять дней. На учения. Завтра должен возвратиться. Может, подождёте? Где-то здесь в горах Карасакал, как раненый барс, мести жаждет!
— Если бы я Карасакала испугался, не мог бы считаться сыном своего отца!
— Хорошо, я пришлю мальчишку!
* * *
До обеда у Кудашева хватило времени составить донесение полковнику Дзебоеву и скопировать планы пещер, составленные целителем Табибом-Ага. Копии — в свою полевую сумку. Подлинники вместе с донесением в конверт.
— Передашь лично в руки полковнику Дзебоеву. С Богом! — Кудашев вручил конверт вестовому казаку.
После обеда отряд выступил из аула, не спеша поднимаясь по серпантину по направлению к Шайтан-щели. На одной лошади с вахмистром Фомкиным сидел, крепко вцепившись в его ремень, аульный мальчишка лет десяти — проводник. От базовой стоянки прощально махали руками товарищам оставшиеся два казака.
К закату солнца отряд достиг каменного мешка. Тупик. Приехали. Спешиться!
— Однако, раненько здесь в ноябре темнеет! — Кудашев щёлкнул крышкой хронометра. Стрелки показывали пять десять пополудни. — Вахмистр Фомкин!
— Я!
— Выставить охранение, готовиться к ночёвке. Подъём с рассветом!
— Слушаюсь, ваше благородие!
В сером сумраке ещё можно было рассмотреть безрадостную среду каменного мешка: нависшие суровые скалы, каменный хаос валунов и острых обломков, гранитные осыпи, безымянную речушку с берегами, поросшими плакучими ивами и кустами ежевики, уже потерявшими свою листву.
— Эй, оглан! Гель бярик! — позвал Кудашев мальчика на турменском. — По-русски понимаешь, нет? Нет? Ничего. Пойдём, покажешь мне козью тропу. Знаешь?
— Знаю.
— Откуда?
— Я болел, меня брат привозил. Я у Табиб-ага всё прошлое лето провёл!
— Выздоровел?
— Выздоровел!
— Как тебя зовут?
— Алты! Мы пришли: вот начало козьей тропы, ведущей к сакле Табиб-ага. Ошибёшься — уйдёшь — не вернёшься!
— Хорошо, пойдём к костру. Ужинать будем, потом спать.
Повернули назад. Ночь чёрным закопчённым котлом накрыла ущелье. Ни звёздочки. Ни неба не видно, ни скал. Шли на огонёк. Хорошо, что недалеко. В этом каменном бездорожье легко оступиться и сломать ногу.
Казаки готовы приступить к ужину. Пламя костра лижет котёл, освещает суровые бородатые лица, отражается в галунах погон, шинельных пуговицах. Донёсшийся от котла запах мгновенно наполнил рот слюной. Вкусно пахнет!
— Ваше благородие! Присаживайтесь. И мальчонка тоже. Рыбный суп у нас с лапшой и копчёной осетриной. Язык проглотишь. Осторожно только — с огня!
— Я тоже в долю войду! Можно? — Алты протянул кашевару полотняный мешок.
— Что это? — кашевар заглянул внутрь. — А, сушёная ежевика с мятным листом! Мы такое понимаем. С чаем заварим!
Каждый получил по большой походной деревянной хохломской миске лапши и куску ржаного хлеба. Деревянная четвертьфунтовая солонка посреди скатерти. Здесь же головки чеснока, порезанное ломтиками солёное сало, холодная варёная «в мундире» картошка, солёные огурцы.
Чай с ежевикой пили с колотым сахаром, вприкуску, по-туркменски из пиал. Стаканы здесь используются под иные напитки.
— Какова лапша с осетринкой, ваше благородие?
— Спасибо, отродясь такой не пробовал, хоть и в Красноводске вырос!
— Может, по чарке для сугреву? Ночь будет холодная.
— Отставить, вахмистр! Мы на боевом задании, не на гулянке. Вернёмся в Кара-Агач, барашка зарежем перед отъездом, тогда погуляем! Сменить и накормить часового не забудь.
— Уже исполнено. И накормили, и напоили!
Дальняя дорога, свежий воздух, сытный ужин и тёплое пламя костра были способны усыпить кого угодно. Лошадиный войлочный потник на холодную землю, седло под голову, папаху на глаза. На одну полу шинели лёг, второй накрылся. Ноги — к костру. И спи себе, как в детстве у бабушки на печке!
К полуночи ветер над ущельем развеял тучи. Проклюнулись звёзды в таком множестве и такой яркости, каких и в российских столицах не увидишь. Ближе к утру над щелью повис старый ущербный месяц, осветивший, как фонарём, сонный казацкий бивуак. Сам Кудашев спал на спине, раскинув в стороны руки. Его шинель лежала рядом, открывая месяцу возможность поиграть своим светом в серебряных крестах и галунах офицерских погон. Рядом, под одной шинелью спали вахмистр Фомкин и проводник-мальчишка Алты. Спали и другие казаки. Спали крепко, как спят вои, насмерть уставшие после дальнего похода, либо измученные смертным боем. Спал часовой, упавший в нелепой позе там, где его сморил сон.
Спали лошади. Они сбились в тесную массу, согревая друг друга своим собственным теплом в холодную ночь. Вдруг проснулся Кара-Ат — вороной жеребец Кудашева.
Уши торчком. Расширенные ноздри с силой втягивают в себя воздух. Взгляд обращён в сторону козьей тропы.
Там кто-то неловко сдвинул с места камешек. Звякнув, камешек полетел вниз, задевая скальные стены, ударяясь о камни. Стук, стук, стук! И всплеск! Камешек ушёл в воду.
Чужаки! Тревога! Жеребец переступил спутанными ногами. Нет, далеко не уйти! Заржал, призывая своего хозяина. Один раз, второй, третий… Спит его хозяин. Не просыпается.
А с козьей тропы в каменный мешок спустились три тёмные тени.
* * *
Кудашев очнулся только под ледяной струёй ручейка, падавшей с головокружительной высоты. Его мутило. Голова раскалывалась от боли. Отшатнулся от тяжёлой острой от холода струи, но кто-то снова толкнул Кудашева под воду.
Услышал чей-то хриплый голос, чужой, но понятный язык — туркменский:
— Хватит, пришёл в себя. Веди его в дом!
Кудашев сделал шаг вперёд. Ручеёк остался за спиной. Хотел протереть глаза, но не смог. Понял, что его руки связаны за спиной. Толчок в спину. Толчок слева в плечо.
— «Гонят, как осла!»,— подумал Кудашев. Мгновение, и сознание прояснилось. Его ввели в помещение. Каменные стены, каменные своды. В мозгу мелькнуло: — «Сакля Табиб-ага. Точно: вот ниша с рукописями и книгами!».
В очаге высокий яркий огонь. В сакле трое туркмен. Один из них за спиной держит верёвку, связывающую руки. Ближе к огню молодой мужчина с разделённой надвое смоляной бородой. У его ног на полу раскрытая полевая сумка, скомканная топографическая карта. В руках планы пещер, скопированные Кудашевым с тех, что успел отправить в Асхабад.
Правда, без пояснений. Пояснения, слава Богу, остались только в памяти!
На лежанке одежда Кудашева — шинель, мундир, сапоги валяются у стены. Нигде, ни у кого не видно ни кобуры, ни револьвера…
Что случилось? Думай, Кудашев, думай! Как так — тебя взяли без боя из тёплой постели?! Правильно! Револьвер в кобуре, замотанной ремнём, перед сном положил в изголовье под седло. Планшет — под китель на грудь. Что же было? Оглушили? Вроде нет, голова болела, но перестала. Самочувствие отличное, но путы на руках не разорвать…
Бородач поднял глаза на Александра Георгиевича:
— Здравствуй, сын Кудаш-бека!
Кудашев на приветствие не ответил.
— Почему не здороваешься? А мне говорили, ты вежливый человек!
— Со связанными руками не здороваюсь!
— Развяжите его! — приказал бородач.
Острый, как бритва, туркменский нож разрезал волосяную верёвку.
Кудашев размял плечи, растёр на руках затёкшие запястья.
— Алейкум ассалам, Караджа-Батыр-Афшар-Ширази! — поздоровавшись, Кудашев назвал собеседника его полным именем.
— О! — от неожиданности Карасакал даже привстал с лежанки. Глянул на своих нукеров. Те никак на приветствие Кудашева не отреагировали. Но Карасакал решил, что дальнейшая беседа должна быть без свидетелей. — Всем выйти на воздух! Освободите дом!
И, обратившись к своему пленнику, продолжил:
— Меня не обманули, вы действительно вежливый человек.
Кудашев промолчал.
— Что это? — в руках Карасакала планы пещер.
Кудашев пожал плечами, не ответил.
Карасакал продолжил допрос:
— Это рисунки пещер! Даже ребёнок понял бы. Где эти пещеры?
— Я приехал искать их, — нашёлся Кудашев.
— Зачем?
— Хочу разбогатеть. В Асхабаде умер богатый человек, побывавший в одной из них. Это его рисунок. Пещера полна драгоценных камней. Умирая, он сказал: «Шайтан-щель»…
— И всё?!
— И всё.
— Кто наследник?
— Был я. Теперь, наверное, ты!
— Я не верю тебе, русский! Ты морочишь мне голову детскими сказками. Я знаю, где мне заплатят за эти рисунки пещер хорошие деньги.
— Значит я прав. Оставь у себя эти пещеры, а мне верни мою одежду. Ты пойдёшь своей дорогой, а я своей!
— Приятный разговор закончился, сын Кудаш-бека. Не надо тебе недооценивать меня. Я не кладоискатель. Я воин. Но моя судьба будет выше воинских подвигов!
— Не хочешь поделиться своими планами со мной? Может, я смогу помочь тебе?
— Чем может помочь мне маленькая мышь? Мои союзники — львы!
— То есть англичане?
— Да! И ты русский в этой игре лишний. И ты лично, и все вы вместе уйдёте отсюда. Это земля туркмен! Этой землёй будут владеть только туркмены! Мы так просто не отказываемся от своих планов. Мы всегда доводим задуманное до конца. До победного конца! Отказ Байрам-бая от сотрудничества не может быть препятствием. Потеря в бою двух десятков джигитов не может быть препятствием. Задержка по времени в три-четыре недели не может быть препятствием. И ваш приезд в Шайтан-щель, Кудаш-бек-оглы, не может изменить ход событий!
Я могу приказать вас пытать, но мне это не интересно. Я могу вас убить сейчас, но окажу милость: вы проведёте ночь в воспоминаниях, в молитвах и в страхе перед смертью. Умрёте утром. Я позволю вам увидеть свет нового дня. Готовьтесь к смерти! Бог Велик!
— Согласен, Бог Велик!
— Ты капыр — неверный! Не смей произносить имя Всевышнего!
— Хорошо, разреши мне задать последний вопрос? Бог один или их два?
— Только безумный либо капыр мог задать подобный вопрос! Конечно, Бог один! Всё от него — и жизнь, и смерть!
— Мудрый ответ. Я тоже согласен — Бог один. Тогда ответь, может ли на земле появиться живое существо помимо его воли?
— Нет, ничто и никто не явится в этот мир без воли Всевышнего!
— Ты знаешь, на земле рождаются дети не только в Арабистане или в Туркмении. Они рождаются и в России, и в Австралии, и на Мадагаскаре. Это означает, что я, русский, родился, как и ты, туркмен, по воле одного Всевышнего. Следовательно, мы с тобой братья, дорогой Караджа-Батыр! Скажи, будет ли радоваться отец, если один его сын убьёт другого сына?! Не разгневается ли он на убийцу?! Понятно ли я сказал?
Карасакал не просто понял. Он был сражён этим новым знанием.
Кудашев продолжил:
— Я готов к смерти Карасакал. Перед тобой не мальчик. Взгляни на моё тело: его рвали и пули, и осколки. Я не думаю, что Всевышний берёг меня для того, чтобы потом покарать тебя за мою смерть. Нам лучше быть братьями, Карасакал!
Карасакал молчал. Долго молчал. Он отвернулся от Кудашева, пренебрегая собственной безопасностью, и смотрел в огонь.
— Похоже ты прав, сын Кудаш-бека! Я не учился ни в медресе, ни в военном училище, но я не забываю ничего из бесед с умными людьми. Твои слова и слова других достойных людей, с которыми я общался, складываются в одно общее знание, которое может именоваться Истина. Я слышал, Истину не нужно доказывать. Истина чиста и светла… Не нужно стоять, сын Кудаш-бека. Садись, выпей чаю, съешь со мной этот кусочек хлеба с солью! Я не убью тебя. Но я не знаю, что мне самому теперь делать!
— Подумать. Побыть одному, без людей. Подумать и решить для себя, кто ты, с кем ты, для чего ты в этом мире!
Карасакал протянул Кудашеву его порт-монетъ:
— Вот твой кошелёк, сын Кудаш-бека! Я не взял твоих денег. Но скажи мне, что изображено на этой фотографии, что написано под ней? Я не читаю на русском.
Кудашев взял в руки почтовую карточку, переданную ему от Леночки ещё в Красноводске.
— Здесь изображена казнь индийских повстанцев англичанами. Видишь, старика и других привязывают к жерлам артиллерийских орудий. Выстрелами их тела будут разорваны в клочья. Эта казнь публична. Всё рассчитано на устрашение индийского народа. Туркмены, подписывающие договоры с англичанами, должны сначала спросить у индийцев, сладко ли им живётся?! Смогут ли они потом избавиться от англичан?
Карасакал был потрясён.
— Сын Кудаш-бека! Если ты поклянёшься не преследовать меня, дашь мне возможность уйти на родину в Шираз, я отпущу тебя. Твои казаки крепко спят. Они сами проснутся к полудню, либо ты разбудишь их, как разбудили тебя. Мальчишку не вини, он не знал, что ему дали в дорожку мои люди ещё в Кара-Агаче. Никому не будет вреда, хоть я и получил приказ убить вас всех!
— Если в отряде не будет потерь, я сам провожу тебя в Шираз! Кто дал тебе приказ убить нас?
— Английский полковник Мак’Лессон! — ответил Карасакал.
У входа в саклю кашлянули. Кудашев обернулся. В саклю вошёл высокий мужчина в длинной домотканой рубахе, меховой козьей безрукавке и белой чалме — обычном наряде Копет-Дагских курдов.
Незнакомец несколько театрально поднял вверх и развёл в стороны руки. Представился совсем не по обычаю курдов на плохом, но вполне понятном русском языке:
— Явление третье и последнее. Как говорят русские, «лёгок на помине» — полковник Британской армии Алан Фитцджеральд Мак’Лессон собственной персоной! Примите мои аплодисменты, господин ротмистр Кудашев. За тот час, что я, дрожа от холода, смотрел ваш спектакль в щёлочку, вы сумели перевербовать одного из моих лучших фельд-командиров!
Кудашев мельком глянул на Карасакала. Лицо афшара стало серым от ужаса, глаза были широко раскрыты и, словно, остекленели.
В руках Мак’Лессона появился, невесть откуда взявшийся, «Браунинг». Не поднимая руки, выстрелил из положения «от бедра». Кудашев был уверен, что пуля свистнула у его виска. Повернулся к Карасакалу. С его головы была сбита шёлковая круглая тюбетейка. Афшар был отброшен пулей к стене. Из раны на голове на белую нательную рубаху бежала струйка крови.
— С этим — всё! — дуло «Браунинга» смотрело в лицо Кудашева. — С вами, Кудашев, разговор будет, пока потерпите.
В саклю вошли оба нукера, уверенные, что их начальник застрелил русского. Два выстрела из «Браунинга» слились в один. Один за другим нукеры рухнули оземь на пороге сакли.
— Вот теперь можно и поговорить. Мне не нужны ни свидетели, ни неверные наёмники, — Мак’Лессон смотрел в глаза Кудашева взглядом питона, наметившего себе добычу.
— Вы, господин ротмистр Кудашев Александр Георгиевич в пятый раз встаёте на моём пути. В пятый раз разрушаете мои планы. В пятый раз уничтожаете моих людей. Но с сегодняшнего дня вы сами будете моим человеком!
Обращаясь к Кудашеву, Мак’Лессон держал над головой в вытянутой правой руке патрон от «Браунинга». Ловко перебирая пальцами, Мак’Лессон заставлял патрон змейкой перемещаться между пальцами. Сверкающий латунный патрон, двигаясь, словно живой, от большого пальца к мизинцу и обратно, невольно фиксировал на себе взгляд Кудашева. Монотонный голос британца, словно шум дождя, наводил дремоту. Кудашев зевнул, у него смыкались веки, он отчаянно боролся со сном, пытаясь запомнить, всё, что говорил англичанин. Шум дождя сменился каменной осыпью. Снова, как когда-то давно, Кудашев пытается выбраться из-под каменной лавины. Высоко в небо уходит воронка гранитных окатышей и щебня, всё глубже и глубже засасывает горячий песок его сознание…
И вдруг, как когда-то давно, в невесть какие счастливые времена, Кудашев услышал чей-то очень знакомый, родной, но ещё не узнанный голос:
— «Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют её. Если бы кто давал всё богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презрением».
Каменный дождь прекратился. Медленно стихал шум в ушах, уходила головная боль.
— «Положи меня, как печать, на сердце твоё, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы её — стрелы огненные».
— Лена! Леночка! — вспомнил Кудашев. Открыл глаза.
Мак’Лессон продолжал свой речитатив, держа над головой патрон:
— Эк! До! Тин! Чар! Панч!— казалось, он сам уже вошёл в транс. — Чхе! Сат!
— Мистер Мак’Лессон! — окликнул англичанина Кудашев по-английски. — Не могли бы вы для разнообразия перейти с хинду на латынь: прима, секунда, терция, кварта?!
— Что-что? — Мак’Лессон пришёл в себя, увидел синие глаза Кудашева совсем близко: око к оку.
— Ничего, проверка слуха!
Кудашев легонько коснулся правой рукой живота британца и с силой вогнал ему в солнечное сплетение все четыре пальца.
Мак’Лессон без звука рухнул рядом со своими жертвами, Скорчился, поджав подергивающиеся ноги к подбородку.
Кудашев протянул руку к оброненному «Браунингу», подцепил одним мизинцем за спусковую скобу. Сунул пистолет в планшет. Вернулся к британцу с верёвкой, которой ещё недавно был связан сам. Не церемонясь, перевернул содрогающееся тело на живот и крепко связал морскими узлами руки в двух местах — в локтях и в запястьях, особо не перетягивая. Ещё отсохнут! Потом таким же приёмом связал ноги и подтянул к связанным рукам.
От догоревшего очага послышался стон. Кудашев обернулся. Стонал Карасакал. Он пытался приподняться. Со стонами трогал рукой рану на голове. Живой! Ну, ночь чудес!
Первым делом — убрать от раненого оружие. Винтовка Бердана, старый капсюльный морской Кольт, сабля, кинжал. Что ещё? Засапожный нож! Вроде все.
Теперь посмотрим рану. Чудеса! Пулей вырвана с черепа полоска кожи вместе с волосами. Осторожно вернём её на место. Прижмём! Плоть, пока она ещё живая, схватывается сама.
Карасакал застонал, засучил ногами, вцепился руками в руки Кудашева.
— Лежать, тихо лежать! Не дёргаться!
Карасакал подчинился. В сакле не нашлось другого перевязочного материала кроме полотняной нательной рубахи самого Кудашева.
Неужели британец промахнулся? Кудашев поднял с лежанки тюбетейку. Ого! Вот это тяжесть. Ею убить можно! Шёлковая двойная тюбетейка была набита золотыми монетами. Вот разорванный шёлк, а вот и монета, погнутая пулей. Удар пули под прямым углом пробил бы эту преграду. Удар, нанесённый по касательной траектории, только контузил Карасакала.
— Пить!
— Пришёл в себя? Пей, это холодный чай. Быстрее на ноги встанешь. Выпил? Оставь пиалу. Повернись ко мне спиной. Руки назад!
Карасакал всмотрелся в своего бывшего пленника. Кудашев был уже в мундире. Полевая сумка оттягивает плечо. В ней «Кольт» и «Браунинг», затворы от «Берданок», тюбетейка, набитая золотом.
Ещё минута, и руки Карасакала связаны.
— Ты нарушаешь наш договор, русский! Бери золото, и дай мне уйти!
— Я не обязан тебе своим спасением, Карасакал. Мне пришлось работать самому. А ты, великий воин, только смотрел, как кролик, преданными глазами на своего господина! Я ничего тебе не должен, Карасакал! Теперь твоя жизнь и твоя свобода будут зависеть не только от тебя.
— Бог велик! — угрюмо закончил разговор Карасакал.
На козьей тропе послышались голоса.
— Долго ещё?
— Иди прямо, не останавливайся. Мальчишка сказал, прямо в саклю упрётесь!
Казаки! Ну, полдела сделано!
* * *
Через час отряд был готов выступить в обратный путь. И Карасакал, и Мак’Лессон были крепко приторочены к заводным лошадям. Были приняты меры к тому, чтобы задержанные не были опознаны случайными встречными, не смущали конвой своими взглядами либо речью.
Ждали командира. Ждали более двух часов.
В это время Кудашев обследовал самый большой скальный грот, отмеченный на плане Табиб-ага как «пещера Чуда Света». Он помнил из дневника отца о большой кольцевой шаровой молнии, охраняющей грот, и о мерах предосторожности, предпринятых Табибом-Ага. Поэтому Кудашев решил обследовать грот в одиночку, не подвергая опасности своих подчинённых. Свою одежду и оружие оставил в сакле. Следуя дневниковым указаниям, он нашёл грот без труда, но не смог в него войти без волнения. Чудо Света! Какое на самом деле оно?!
Спускаясь в чрево каменной стены, Кудашев легко и быстро прошёл освещённую дневным светом часть пути. Но вот с каждым шагом становилось всё темнее и темнее, но Чудо Света не спешило освещать ему дальнейшую дорогу. Возвращаться не хотелось, но пришлось. Он понял, Чуда Света в гроте нет. Что-то случилось. Впрочем, о такой возможности говорил и Табиб-ага. Вернувшись в саклю, Кудашев оделся по форме, проверил барабан своего «Нагана», спички, приготовил пару факелов.
Во второй раз путь в кромешную тьму пещеры занял вдвое меньше времени. Вот и овальный зал. Слабое пламя факела еле-еле выхватывает из темноты каменные стены, но не в силах высветить свод. Вот и плоский камень, описанный в дневнике. Но Чуда Света нет. Озоном и не пахнет. Скорее пахнет гарью. Кудашев споткнулся, поднёс к препятствию факел. Чёрными глазницами на него глянул обгоревший человеческий череп. Вот второй, третий… Да здесь их более десятка! На каменном полу валяется обгоревшее, оплавленное искорёженное чудовищным взрывом оружие, то что осталось от винтовок и сабель.
Пламя факела трепетало на ветерке. Сквозняк! И отец упоминал сквозняк. И эти люди сюда попали неспроста. Значит есть в этом гроте второй выход! Табиб-ага описал часть пещеры только до овального зала. Пройти мимо Чуда Света он не решился. Да и надобности в этом не видел.
Кудашев двинулся далее по бесконечному коридору в кромешную тьму. Каждые пятьдесят шагов он останавливался и наносил точку в свой блокнот. Компас врал напропалую. Трижды он был вынужден останавливаться на «перекрёстках» у развилок подземных проходов. Делал пометки в блокноте. Направление дальнейшего движения выбирал согласно показаниям своего факела. На пятьсот пятидесятом шаге увидел вдалеке слабый свет. На шестисотом — вышел в освещённый грот. Дневной свет проникал в пещеру через вертикальную щель, расположенную на высоте десяти-одиннадцати метров. Без альпийского снаряжения не подняться. Спуститься с помощью обыкновенной верёвки можно. Впрочем, планомерное исследование может выявить и другие выходы. Ведь появился откуда-то Мак’Лессон. Появился, как чёрт из коробочки, неожиданно даже для самого Карасакала!
Вдруг пещера осветилась прямым солнечным светом. Кудашев возликовал. Это означало, наверняка, без ошибки: раз солнце — значит, светит оно с юга! Там, за скалой, за открытой щелью — Персия, на фарси — Иран!
Пора возвращаться. Весь обратный путь Кудашев не прошёл — пролетел, как на крыльях. В овальном зале прихватил, как вещественное доказательство, обгоревший и оплавленный ствол «Берданки». К месту казачьей стоянки спустился счастливый, как именинник, получивший кучу подарков!