Они мчались вперед, лавируя меж камнями и обрывами, — дух захватывало от этого полета. Снег был глубок; слетая со склонов, они зарывались в него по пояс, но, пушистый и легкий, он разлетался в стороны от их движения. Торлейв шел впереди — он лучше знал дорогу, да и лыжником был более опытным. Вильгельмина впервые преодолевала на лыжах такие кручи. Сердце ее замирало от страха, но мысль о том, что где-то позади идет Стюрмир со своими людьми, придавала ей решимости. К тому же она ни за что не хотела показать Торлейву, что держится на лыжах хуже него.

Утро было уже на исходе, когда Торлейв остановился передохнуть на берегу реки.

Небольшая каменистая речка, бегущая к Гломме с гор, ворочалась в своем русле и рычала под слоем льда, точно запертый бычок. Туманное небо затянула серая пелена. Воздух был влажен, и слабый ветер дул с юга. В воздухе постепенно теплело: похоже, похолодание отступило. Лес стоял тих, лишь стаи ворон кричали над ним да с верхушек обваливался, шелестя, потяжелевший снег.

Внизу под ними лежала глубокая низина, полускрытая зарослями ольшаника и молодых елок. Далеко-далеко поднималась к небу струйка дыма — то был одинокий хутор. Хозяйственные постройки и дом казались отсюда крохотными коробочками.

— Это дом Никуласа Грейфи, — сказал Торлейв. — Я раз ночевал у него, три года тому назад, весной, когда возвращался из Нидароса.

— Кто такой Никулас Грейфи?

— Сын рыцаря Торкеля, служилый человек, — отвечал Торлейв. — Богатый бонд, настоящий хольд и одальман. Он знатен, поэтому его прозвали Грейфи, хоть он и не рыцарь, и не барон. Мы были дружны с его племянником Гёде.

— В Нидаросе?

— Да, в монастыре. Гёде был послушником, как и я.

Им оставался лишь один последний, но достаточно сложный спуск. Кругом высились валуны и скалы, глубокий снег мешал определить верную дорогу, и Торлейв прощупывал путь очень внимательно. Он спустился благополучно и встал внизу, махнув Вильгельмине рукой.

— Будь осторожна! — крикнул он. — У кривой елки надо притормозить и круто свернуть влево. Там камни.

Вильгельмина кивнула и, оттолкнувшись, бросилась вниз. Она спускалась намного быстрее, чем следовало, Торлейв наблюдал за ней с молчаливым напряжением. У кривой елки она не снизила скорости.

— Упадет! — со страхом прошептал Торлейв.

Так и случилось — на резком повороте Вильгельмину занесло, правая лыжа стукнулась о валун. Торлейв уже лез вверх по склону, а Вильгельмина все еще ехала вниз на боку, цепляясь руками за молодые елки и березки.

Он подбежал к ней. Она сидела в глубоком снегу, окруженная хороводом маленьких елок.

— Ты цела?

— Со мною все хорошо, — сообщила Вильгельмина. — Будет шишка на лбу и синяк на коленке. И у меня сломалась лыжа.

Он сел на корточки рядом с ней и внимательно вгляделся в ее лицо.

— И ссадина над бровью, — сказал он. — Нога не болит? Попробуй встать.

Он отгреб снег и развязал ремни креплений. Вильгельмина встала на ноги.

— Ну, я же говорила, — сказала она, наморщив нос. — Просто ушиблась.

Торлейв подобрал обломки ее лыжи — несколько длинных щепок, — осмотрел их и отбросил в сторону: уже не починишь.

— Я могу ехать на одной лыже.

— Будь у меня время, а в лесу — хоть одно подходящее дерево, я выстругал бы тебе новые лыжи. Но мы должны спешить, мы и так замешкались.

— Только не сердись! — сказала Вильгельмина, взглянув в его огорченное лицо. — Вот ты опять хмуришься!

Она сняла полную снега красную рукавичку и мокрыми пальцами разгладила мрачную складку, пролегшую меж его темных бровей.

Он спрятал ее замерзшую руку меж ладонями.

— Я не сержусь, — тихо сказал он.

— Теперь я вижу, — так же тихо отвечала Вильгельмина.

— Дойдем до дома Никуласа Грейфи и попытаемся купить или одолжить у него лыжи. Он добрый человек.

— А деньги у тебя есть?

— Пара эртугов найдется в кошеле.

— Мне кажется, если ты не отпустишь мою руку, Торве, нам придется остаться здесь.

— Если б можно было, — вздохнул он, — я бы никогда ее не выпускал.

Ехать на одной лыже — не самый удобный способ передвижения, да и не самый быстрый. Вильгельмина то проваливалась в снег, то спотыкалась, цеплялась то за пояс Торлейва, то за его руку.

— Торве, а ты уверен, что Никулас Грейфи будет нам рад?

— Даже если нет, что с того? Смотри, какой дым валит из поварни. Вон служанка несет на доске хлебы. Похоже, у них праздник.

Они двигались вдоль изгороди — усадьба была большая. За изгородью возвышались прочные бревенчатые строения: амбары, два стабура, пивоварня. В воздухе разливался густой запах солода.

Жизнь и впрямь кипела на дворе, здесь явно готовились к приему гостей. Четыре женщины несли из поварни два больших котла, над которыми поднимались облака пара. У конюшни стояли несколько саней — значит, начали уже съезжаться первые гости. По саням прыгали, носились друг за другом и кричали дети всех возрастов. У ворот черная коза обгладывала торчавшие из-под снега ветки молодых елочек.

Собаки, завидев Вильгельмину и Торлейва, с лаем бросились к воротам. Женщина, стоявшая на пороге, взглянула на лыжников из-под руки.

— День добрый! — крикнул ей Торлейв. Когда женщина приблизилась, он низко поклонился. — Мир дому вашему!

— И тебе мир, путник, — отвечала женщина. Прищурясь, она внимательно вглядывалась в лицо Торлейва. Высокая, стройная. Скуластое лицо, вздернутый нос, широкий рот. Небольшие светло-голубые глаза полны были столь спокойного достоинства, что Вильгельмина поняла: перед ней не одна из служанок, а хозяйка дома.

— Вы ведь Сольвейг, — произнес в этот момент Торлейв. — Дочь Суне, супруга Никуласа Грейфи?

— Да, это я, — отвечала женщина. — Постойте, постойте… Ведь это вы приезжали тогда вместе с Гёде? Вы — сын Хольгера Халльсвейна! Вы очень похожи на отца. Немудрено, что я вас запомнила: ваш отец считался когда-то самым красивым парнем во всем Эйстридалире. Заходите! У нас сегодня праздник, помолвка. Мою старшую дочь Сигне сговорили за Улова, сына рыцаря Эрлинга из Боргунда. Мы решили не откладывать праздник, хоть и пост на дворе. Но у нас всё очень скромно.

В это время сошел с крыльца и направился прямо к воротам крепкий, среднего роста человек — широкоплечий, одетый на французский лад. Длинное, ниже колен, сюрко темнозеленого бархата было распахнуто на груди. Разрезные широкие рукава сюрко были откинуты за спину, оставляя открытыми узкие рукава шелковой рубашки цвета спелой вишни, застегнутые на множество маленьких серебряных пуговиц. Жесткие рыжеватые волосы и борода пострижены были по-крестьянски коротко, вопреки столичной моде. Небольшие ясные глаза весело блестели на веснушчатом лице. Видно, он только что оторвался от какого-то приятного разговора, но все еще продолжал улыбаться. Было что-то мальчишеское — резкое и легкое — в его сильной походке, в живом взгляде и улыбке.

— Кто там, Сольвейг? — спросил он. — Еще пожаловали гости? Мир вам! Издалека идете?

— Помнишь сына Хольгера Халльсвейна, что заезжал к нам на одну ночь вместе с Гёде, когда тот вернулся из Нидароса? — спросила Сольвейг, радостно улыбаясь.

Торлейв поклонился:

— День добрый, хёвдинг Никулас.

— Торлейв! — воскликнул Никулас Грейфи. — Как же не помнить, конечно помню! Гёде после твоего отъезда много о тебе рассказывал. Он говорил, что остался жив только благодаря тебе.

Торлейв покраснел и резко мотнул головой.

— Ну, не знаю. Благодарить надо лишь Господа Бога за Его милосердие к дуракам, таким как мы с Гёде. И кстати, как дела у него? Он здесь?

— Нет. Гёде в Бергене, служит в дружине нашего дальнего родича, рыцаря Мюнана Бассе. А что это за парнишка с тобою? Твой брат? Заходите в дом, будете гостями.

Торлейв покачал головою.

— Благодарю вас, хёвдинг Никулас. Для нас было бы честью разделить с вами вашу радость и вашу трапезу, но впереди у нас еще долгий путь. А пришел я к вам с просьбою. У спутника моего беда — сломалась лыжа. Не сыщется ли у вас подходящей пары? Я готов заплатить за нее; не сочтите эти слова за обиду. Мы вправду очень спешим.

— Кажется, догадываюсь я о причине вашей спешки! — внезапно помрачнев, произнесла Сольвейг. Она внимательно разглядывала Вильгельмину. — Сдается мне, Торлейв, сын Хольгера, ты попал в беду? И еще кое-кого в нее втянул? Это же девушка, а не парень.

— Это не то, что вы думаете! — возразил Торлейв. — Она почти сестра мне! Это Вильгельмина, дочь Стурлы Купца, сына Сёльви из рода Лодмундов. Да вы наверняка знаете Стурлу.

— Стурлу, сына Сёльви? Конечно знаю, — оживился Никулас. — Было время, мы с ним вместе плечом к плечу стояли против датчан за честь старого нашего короля Хакона, а после полностью испили чашу позора в Шотландии. Теперь Стурла серьезно занялся торговлей, стал бюргером в Нидаросе. Когда я искал невесту для Гёде, кто-то говорил мне, что у него есть дочь на выданье. Так это она?

— Да, это я, — сказала Вильгельмина, которой надоело, что все говорят о ней так, точно ее здесь нет.

— Не мое это дело, Торлейв, сын Хольгера, — продолжал Никулас. — Но только я едва ли могу одобрить такие вещи. Я сам отец, и ежели бы моя дочь… я, сказать по правде, не знаю, что бы я сделал.

Вильгельмина гневно взглянула на Никуласа.

— Легко судить, коли вы смотрите со стороны и видите только то, что у вас перед глазами! Но вы же ничего не знаете, хёвдинг Никулас! Отец мой в беде, возможно, он погиб. Горько, но наш родич, претендующий на опекунство надо мною, — негодяй и убийца, хотя об этом никто не догадывается, кроме нас с Торлейвом. Нам пришлось бежать ради спасения своей жизни! А вы сразу решили, что я непокорная дочь?

— Я не должен был так говорить, вы правы! — воскликнул Никулас. — Но я же и в самом деле ничего не знаю! Как это, Стурла погиб? Я ничего не слышал о том.

— Возможно, он еще жив, — сказал Торлейв.

— Простите же нам наши поспешные слова. — Никулас серьезно смотрел сверху вниз на маленькую Вильгельмину. — Со взрослыми дочерьми так трудно. Мы с Сольвейг всегда беспокоимся за нашу Сигне. Лыжи-то я вам дам, и денег мне никаких не надобно. Но куда и от кого вы убегаете? Оставайтесь у меня! И знайте, что я готов постоять за вас и за Стурлу пред кем угодно.

— Я благодарен вам, хёвдинг Никулас, — тихо сказал Торлейв. — Но всё хуже, чем может показаться. Случилось так, что я убил государева человека. Это долгая история, и в двух словах тут на дворе ее не расскажешь.

— Иисусе! — тихо произнесла Сольвейг. — Бедный мальчик! Что же теперь будет?

— Кого же, Торлейв? — спросил Никулас. — Вашего сюсломана Маркуса?

— Нет. Нилуса Ягнятника из Гиске.

— Вот так так! — воскликнул Никулас, с изумлением глядя на Торлейва. — Как же ты убил его, сынок?

— Я пронзил его грудь мечом, — отвечал Торлейв, все более мрачнея.

— Вы сражались?

— А как иначе? — сказал Торлейв.

— Давно ли это случилось?

— Тому уж четыре дня.

— Вот это новость! — ошарашенно проговорил Никулас. Он помолчал некоторое время, пытаясь осознать сказанное Торлейвом. — Сейчас ты поймешь, почему я так удивлен. Было раз, что и я скрестил свой меч с его мечом, мы обменялись несколькими ударами. Я был взбешен. Наверное, я бы прикончил его — или он меня, — но нас разняли раньше.

— Подождите! — вскричала вдруг Сольвейг. Голубые глаза ее сверкнули. — Так Нилус Зверолов из Гиске мертв?

Торлейв кивнул.

— Она должна знать об этом, правда же, Никулас?! Она никому не скажет о вас, не бойтесь… Гудню! Гудню! — закричала Сольвейг, замахав рукою одной из служанок. Та приблизилась: усталая и бледная, молодая еще женщина в сером платье, полотняном переднике и в черной вдовьей головной повязке. Глаза ее были опущены.

— Гудню, сердце твое может успокоиться отныне! — произнесла Сольвейг. — Ты отмщена.

— Что вы говорите, хозяйка? — тихо переспросила Гудню.

— Нилус Зверолов убит!

— Хвала Небу! — одними бледными губами произнесла Гудню. — Кто же сделал это?

— Вот этот мальчик, Гудню, — Сольвейг взяла Торлейва за плечо и повернула его лицом к Гудню. Торлейв молчал; он не мог понять, что происходит.

— Это правда, молодой господин? Вы убили его? Он мертв?

— Воистину, — ответил Торлейв, с недоумением глядя на бледную женщину. Она казалась тяжело больной, точно жизнь едва теплилась в ней. Внезапно, пав перед ним на колени, Гудню схватила его руку и прижала к своим губам.

— Будь благословенна рука, свершившая это! — прошептала она.

Торлейв перевел смятенный взгляд с Сольвейг на Никуласа:

— Что это?.. Хотя бы объясните мне!

— Он убил Нилуса из Гиске мечом в поединке и еще требует объяснений! — вскричал Никулас. — В горах теперь не будет ни одной двери, которая не распахнется охотно тебе навстречу!

— Ничего я не понимаю, — устало сказал Торлейв.

— Я объясню тебе. Я и сам государев человек, служил в дружине короля и одарен был вейцлой — неподалеку отсюда, в соседнем хераде, в горах. Не такое уж богатое владение по сравнению с одалем, доставшимся мне от отца, но пять марок дохода в год с него я имею. Тамошний сосед мой — крепкий хольд Хельги, сын Льота, — заправляет куда большими имениями, но ему всё мало — и он постепенно, одну за другой, прибирает к рукам окрестные усадьбы мелких бондов.

Муж этой женщины, — продолжал Никулас, указав на Гудню, — был свободный бонд, обычный крестьянин. Как и брат его, Торгисль. Стало им невмоготу тянуть их обедневшие хутора, оба сильно задолжали хольду Хельги. Пришлось им передать ему в счет долга всё что имели — и усадьбы, и скот. По договору же оба, каждый на бывшей своей земле, оставались у него издольщиками. Прошло какое-то время, и сосед мой Хельги, пользуясь своим правом, заявил, что повышает ренту. И что оба брата должны весь свой урожай — тот, что идет на продажу, — продавать ему как хозяину земли; а цену назначил много меньше принятой. Торгисль был взбешен. Он заявил Хельги, что тот грабитель и вор, — да, собственно, так оно и было.

Тут истекли три года со дня договора, и Хельги немедля его расторг и заявил, что Торгисль вместе со своим семейством может убираться с его земли, куда вздумается. Торгисль схватился было за секиру, но дворня Хельги скрутила его и вытолкала со двора. Хельги пригрозил Торгислю судом за нападение на хозяина в его собственном доме. Куда было податься бедняку? Обратиться в тинг? Но Хельги сам хёвдинг и главный тингман в хераде. Торгисль ушел в горы, прихватив с собою пару коров — со своего, между прочим, двора. Должен же он был как-то кормить семью, а было у него четверо детей. Беда в том, что ничего своего к тому времени у него уже не оставалось, и его коровы давно принадлежали Хельги.

Приди Торгисль тогда ко мне, я нашел бы, как ему помочь, но со мною он был незнаком. Другого пути, кроме как стать вне закона, у него не оставалось. Я сам человек не бедный, но видит Бог: что происходит теперь с нашим народом, берет меня за живое. Простой крестьянин, даже потомственный одальман теперь всё одно что рабочий скот. Былые свободы наших бондов ныне ничего не значат. Новая знать норовит прибрать к рукам все земли, бедные нищают, теряют и права свои, и имущество, а богатые богатеют втрое и загребают столько власти, сколько могут ухватить.

— Многие наши бонды согласятся с этими словами, хёвдинг Никулас, — кивнул Торлейв.

— А что же дальше было с Торгислем? — тихо спросила Вильгельмина.

— Хельги вызвал Торгисля на тинг за кражу. Коров оценили в полмарки, и помимо их стоимости он еще должен был заплатить виру в тринадцать марок серебра. Где, скажите на милость, человек неимущий и бездомный мог взять такие деньги? Разве что ограбить кого на большой дороге? Многие так и делают, но Торгисль не был способен на разбой. Так вот он и лишился мира и поставил себя вне закона.

Однако Хельги этого показалось мало. Полагаю, он опасался мести Торгисля. Возможно, и не без оснований: говорят, что Торгисль не раз открыто ему угрожал. Хельги послал за Нилусом из Гиске и его людьми. Не знаю, за какую плату они сговорились; полагаю, цена была много больше двух коров.

Первое, что сделал Нилус из Гиске, — именем короля арестовал Туре, мужа Гудню, что честно продолжал тянуть лямку на Хельги. Туре виновен был лишь в том, что носил брату еду в горы, не давая его детям умереть с голоду. Нилус обвинил Туре в укрывательстве беглого разбойника. Он хотел, чтобы тот рассказал ему, где прячется Торгисль. Туре отказался, и они избивали его до тех пор, пока тот не умер. Тогда Нилус принялся за Гудню. Он взял ее сына, мальчика десяти лет, и сказал, что, если Гудню выдаст своего деверя, он пощадит и ее ребенка, и семью Торгисля. Что могла сделать бедная женщина? Она поверила ему — рассказала, где прячется Торгисль. Нилу с и его люди отправились в горы и взяли мальчика с собой. Стоит ли говорить, что они прикончили их всех? И Торгисля, и его семью, и сына Гудню. Гудню потом умоляла его убить и ее, но он не пожелал.

Мать Гудню когда-то была служанкой у матери Сольвейг. Гудню некуда было податься, она пришла к моей жене и рассказала нам все. Я был потрясен. Я разыскал Нилуса — мы с ним когда-то были знакомы. Я спросил его, как могло произойти такое. Он сказал, что Торгисль и старшие его сыновья обстреляли из луков его людей: «Двое погибли. Нам не оставалось ничего другого, как ответить на силу силой». — «А дети?» — спросил я. «А что дети? — отвечал он. — Слабые всегда погибают первыми. Не станете же вы, Никулас Грейфи, ссориться со мной из-за этих щенят!» Тут-то я и выхватил меч, но мне не дали довести дело до конца. Набежали его люди и разняли нас.

Бедняжка Гудню заболела после этого, долго лежала в горячке. Сольвейг ухаживала за ней всю зиму. После выздоровления Гудню стала жить у нас, да и некуда ей больше идти.

— Отец рассказывал мне о таких вот подвигах Нилуса, — вздохнул Торлейв.

— Оставайтесь у нас хотя бы до утра, — пригласила Сольвейг. — Солнце скоро сядет, и дотемна вы все равно не найдете другого ночлега. За холмом еще есть две усадьбы, но вас едва ли пустят туда ночевать, да оно и опасно…

— Оставайтесь! — подтвердил Никулас. — Должен же я хоть как-то отблагодарить тебя за нашего Гёде.

— И за Гудню, — добавила Сольвейг.

— Кстати, Сольвейг, женушка, — сказал Никулас, — не пора ли тебе пойти сменить свой кухонный наряд на то новое платье и гебенде, что я привез тебе из Бергена? И выйти наконец к гостям? Думаю, наши люди справятся со стряпнею и без тебя.

— И то верно, — отвечала Сольвейг. — Пойду-ка переоденусь.

— Так что, Торлейв, — спросил Никулас, — переночуешь у нас?

Торлейв взглянул на Вильгельмину, представил себе холодную ночевку в снегу.

— Нас ищут, — сказал он. — Вчера днем с перевала я видел, как они шли по нашему следу. Они были далеко, но сегодня мы потеряли много времени из-за сломанной лыжи.

— Кому придет в голову искать вас в доме, где празднуют помолвку! — Никулас хлопнул Торлейва по плечу. — Ночью была метель, вашу лыжню занесло так, что ее теперь никто не отыщет.

— Не хотелось бы, хёвдинг Никулас, причинять вам неприятности…

— Давно уж не страшусь я подобных неприятностей, Торлейв. Я не раз платил виру за то, что прятал кое-кого у себя на дворе, а прятал куда чаще, чем платил. Так неужто я стану гнать со двора в мороз живого человека только за то, что он не в ладах с законом? И потом, я же должен знать, что случилось со Стурлой! Пока что я ничего толком от вас не добился. Оставайтесь. Я приду поговорить, когда гости улягутся спать.

И Торлейв сдался.

Вильгельмина пошла в светелку, к дочерям Никуласа, а Торлейв отправился в поварню. Слуги сочли его челядинцем кого-то из гостей. Он провел вечер, отмывая котлы в корыте с мыльной водой. На двор постоянно прибывали гости, оттуда доносились веселые возгласы, крики, смех, звон бубенцов. Пировали до глубокой ночи. К тому времени, как гости угомонились, Торлейв давно спал в маленькой каморке за печью при поварне. Он уснул мгновенно, едва сомкнул глаза, и проснулся оттого, что кто-то теребил его за плечо:

— Эй, проснись, мне надо поговорить с тобою!

Торлейв открыл глаза.

— Кто здесь? — спросил он, сонно вглядываясь в темноту.

— Это я, Никулас.

Торлейв сел.

— Слушаю вас, хёвдинг.

— Те, что ищут вас, приходили вечером, их было шестеро, — Никулас был немного пьян, и каморка Торлейва тотчас наполнилась хмельным теплом, запахом чеснока, рыбы и пива.

— Это Стюрмир Грош с Воронова мыса и его люди, — глухо произнес Торлейв.

— Грош сказал мне, что Стурлу и его управляющего задрали волки.

— Что еще он говорил?

— Что нашел в сумерках ваши следы и обломки лыж, а дальше лыжня ведет к дороге и там теряется среди санных следов. Я отвечал ему, что вы, скорее всего, будете держаться безлюдных мест. Он просился переночевать, но я отказал ему, сославшись на гостей. Про вас он сказал, что ты сговорился бежать с Вильгельминой, дочерью Стурлы. Нилус из Гиске пытался остановить вас добром и встал на вашем пути, а ты был так взбешен, что зарубил королевского исполнителя мечом.

— Это неправда.

— Стюрмир корил себя — будто бы из-за его слов ты решил, что он отказывает тебе в руке Вильгельмины, хотя свадьба была уже сговорена со Стурлой. Так она твоя невеста, Торлейв? И ответь мне наконец: Стурла, мой старый боевой друг, и вправду погиб столь ужасной смертью? Ты обещал рассказать, что с ним случилось… Хочешь пива? Я принес две кружки; свежее, сварено для помолвки.

Торлейв спустил ноги с лавки.

Пиво было крепким и холодным. Отхлебнув глоток, Торлейв помолчал немного, а потом рассказал Никуласу всё как было.

— Она была с самого начала уверена, что Стурла жив, — задумчиво проговорил он, завершив рассказ. — А после того, что я слышал, пока лежал связанный в амбаре, и у меня никаких сомнений не осталось. Хотя многое в этой истории мне пока неясно. Теперь мы с Миной идем на Воронов мыс. В нашей округе все уверены, что Вильгельмина сошла с ума от горя. Мы не пытались разубеждать людей, да и кто нам поверит? Зато если парень с девушкой решили, что их надеждам на женитьбу не суждено сбыться, и сбежали — это обычная история, такие случаются чуть не каждый день. И поговорить про то приятно, это вам не убийцы, что прикидываются волками. Зачем им было это, как думаете, хёвдинг Никулас?

— История очень странная, — покачал головою Никулас. — Но, помнится, слыхал я что-то о сокровищах Хравна… Будто это была целая гора золота: старинные чаши и кубки из Валланда, серьги, браслеты с кольцами, королевская корона, груда золотых монет — это огромное богатство! Ради золота люди способны на многое.

— Да, если они безумны, — откликнулся Торлейв.

— Я должен пойти с вами, — сказал Никулас. — Подожди до послезавтра, мои будущие свояки разъедутся, и я буду свободен. Сегодня еще не могу уйти — жених Сигне и его родичи осерчают на меня, и Сольвейг съест меня живьем за нарушение приличий.

— Нет. — Торлейв поставил на пол пустую кружку. — Надо спешить. Боюсь, если мы не найдем Стурлу, его и правда убьют.

— Я соберу людей, тех, кто захотят пойти со мной, и приду на Воронов мыс двумя днями позже, — сказал Никулас. — Там есть постоялый двор, называется «Два лосося». Держит его Гамли, сын Торда с Зеленого Склона. Мы с ним почитай что родичи. Он горячая голова и любитель потрепать языком, но человек самый надежный. Передай ему поклон от меня. Можешь просить его о помощи, если сочтешь нужным.

— Спасибо вам, хёвдинг Никулас.

— Дай Бог тебе удачи, Торлейв.