— Мы пришли, — сказал Торлейв. — Смотри. Вот Оконечность Воронова мыса тонула далеко-далеко в пелене тумана. На высоком берегу по ту сторону залива росли темные ели. Сумерки сгущались над их макушками.

Солнце уже опустилось в воды фьорда, золотая дорожка бежала от него по темной воде до самого берега. Синие облака сливались с дальними шхерами, так что почти не отличить было, где кончаются облака, где начинается море. Чайки кричали над водою, и крепкий свежий ветер нес запах соли и водорослей.

— Где-то там — Стурла! — прошептала Вильгельмина.

Они пошли вдоль берега, куда уводила их легкая санная дорога. Пора было думать о ночлеге.

— Торве, — вдруг сказала Вильгельмина. — У меня тревожно на сердце!

— Что ж, это понятно. Может статься, уже завтра мы встретимся со Стурлой и с теми, кто держит его в плену.

— Нет, не поэтому. В воздухе что-то… я не могу объяснить. Послушай!

Торлейв прислушался. Было тихо, лишь чайки да бакланы еще кричали над водою. Где-то позади вдруг затрещала сорока, ей ответила другая. Испуганная желна снялась с ветвей и полетела через вечереющий лес.

— Возможно, ты права, — сказал Торлейв. — Поспешим.

Вскоре стало понятно, что позади катит санная упряжка. Слышен был треск льда под тяжелыми полозьями, стук копыт, тихое позвякивание сбруи. Колокольцы не звенели — видимо, язычки их были подвязаны. Это насторожило Торлейва еще больше.

— Отойдем-ка в лес, — сказал он. — Нам не убежать от саней по дороге.

Они свернули в пушистый молодой ельник и остановились в десяти шагах от обочины.

— Кто это едет? — одними губами проговорила Вильгельмина.

— Не знаю. Надеюсь, какой-нибудь бонд припозднился и возвращается домой.

— А колокольчики?

— Может, у него их просто нет.

Они легли в снег.

Сани приближались. Усталые лошади всхрапывали, трясли головами, бег и дыханье их были тяжелы, наст хрустел под копытами. Раздавались и голоса людей.

Вильгельмина вздрогнула:

— Стюрмир!

Торлейв уже и сам узнал этот высокий резкий голос.

Возница крикнул, и лошади встали. Андрес соскочил с козел.

— Клянусь тебе, Грош! — воскликнул Альгот Весельчак. — Я видел двоих на дороге! У меня глаз верный.

— Не сомневаюсь, — отозвался Стюрмир. — Полагаешь, это были наши голубки?

— Ручаться не могу. Стемнело уж, да и легко ошибиться на таком расстоянии.

— Здесь недалеко живет финка со своими щенками, — сказал Стюрмир. — Может, это была она с кем-то из своего племени?

Оба вышли на обочину размять ноги.

— Если ты их видел, то где они? — Дидрик тоже вывалился из саней. — Мне все это уже поперек горла! А ежели все раскроется? Может, лучше нам прямо отсюда отправиться в Швецию, покуда твой приятель, жирный барон, на ножах с этим глистом сюсломаном? И покуда оба они не пронюхали, что на самом-то деле было. Ты нам обещал золотые горы, Стюрмир. Ради чего я рискую шкурой? Где золото Хравна?

— Надо поймать девчонку, — хрипло отвечал Стюрмир. — Стурла выложит всё, как только ты поднесешь нож к ее нежному личику.

— Почему это опять я? — раздраженно вопросил Дидрик.

— А может, Стурла и правда не знает, где золото? — предположил Весельчак. — Борову-то он так ничего и не сказал. А с Боровом говорить — не пиво пить. Я бы отдал всё, что имею и чего не имею тоже, если б он меня прищучил.

Торлейв стиснул зубы, плечи его напряглись. Гнев и ненависть перехватили горло.

— И в усадьбе у него мы всё перерыли. Нет там золота, — сказал Боров.

Стюрмир глянул на него снисходительно.

— Искать бесполезно, пока Стурла не выдаст, где его прячет. Однако в наших руках уже неплохая добыча: дом в Нидаросе и корабли. Это целое состояние.

— Да ты усадьбу на Острове и то не получил! — крикнул Боров. — Из-за какого-то парня с Пригорков. А если все раскроется?

— Вот тогда и будет нам крышка, — усмехнулся Весельчак. — Эй, Стюрмир, глянь-ка! Видишь след? Двое прошли на лыжах. Один большой, другой маленький. Свернули в лес у опушки, вон там. Надо бы проверить.

— Не хочется в темноте рыскать по лесу. Все еще мерещатся мне те волки.

— Что ты так боишься их, Стюрмир? — зевнул Весельчак. — Они же ничего нам не сделали. Только смотрели.

— Но ты видел, как они смотрели? Простые волки так не смотрят.

— Я выстрелил дважды и промахнулся! — подал голос Финн из саней.

— У тебя, колдун, все поджилки тряслись, ты и в корову бы промахнулся с двух шагов, — рассмеялся Весельчак. — Слушай, Грош, надо глянуть, куда лыжня ведет. Я нутром чую, когда дичь близко.

— Ни за что! — воскликнул колдун. — Я тоже чую нутром! Маленькая ведьма неподалеку! Я не выйду из саней! И не зовите меня трусом, вы храбры лишь от своего невежества. Здесь за каждым кустом полно нечисти!

— Так начертай пару рун на снегу да окрась их своею кровью, — предложил Весельчак. — Или, еще лучше, спой что-нибудь. Здесь никого не останется, ручаюсь. С твоим-то голосом и мастерством сейдмада.

Дидрик загоготал над шуткой, но у Стюрмира не было охоты смеяться.

— Пойдем, Боров, — позвал Альгот Весельчак. — Посмотрим, куда ведут следы. Одни мы с тобой тут не дрожим со страху.

Торлейв тронул плечо Вильгельмины.

— Бежим!

Вильгельмина поднялась, опираясь на его руку. Мысль об отце сковала все ее мысли и чувства.

— Что они сделали со Стурлой, Торве? — всхлипнула она.

— Пока он жив и пока живы мы, у него есть надежда. Так что не реви и бегом вперед!

— Там кто-то есть! — закричал Стюрмир. — Слышь, Весельчак, как трещат ветки!

Пологий спуск прямо под лыжами внезапно оборвался крутым склоном скалистого ущелья.

— Хей! — крикнул Торлейв, когда земля исчезла у него из-под ног.

Вильгельмина летела впереди. Ветер свистел в ушах, он высушил слезы на ее щеках. Лыжи отчаянно скрежетали по льду и камням. Деревья и кусты — все смешалось перед глазами.

— Стреляй! Уйдут! — задергался Дидрик.

— Не стреляй! — возразил Стюрмир. — Попадешь в девчонку! Некуда им идти. Из этого ущелья только один выход.

Вильгельмина мчалась, не разбирая дороги. За эти несколько дней она так привыкла к лыжам, договорилась с ними, что была уверена: они, точно кони, сами вынесут ее. Дно ущелья приближалось рокотом горного потока, выставленными навстречу рогами бурелома. Вильгельмина выправила путь на пологий спуск, ловко съехала вниз и заскользила вдоль ручья. Торлейв наконец догнал ее.

— С таких чертовых склонов я прежде никогда не спускался, да еще в темноте. Как тебе удалось удержаться на ногах, Мина?

Она все еще пыталась отдышаться и отвечала прерывисто:

— Наверное, со страху!

В небе загорелись звезды, они светили сквозь путаницу ветвей, нависших над краем оврага.

Привязав лыжи за спину, Торлейв и Вильгельмина медленно пробирались вдоль ручья. Стволы поваленных деревьев мешали им, и ветви цепляли их за ноги и одежду.

— Стюрмир возьмет нас здесь, как зайцев в мешке, — хмуро проговорил Торлейв. — Может быть, мы уже движемся ему навстречу.

— Смотри, Торве, здесь какие-то ступени.

— Где?

— Да вот же! Они прикрыты ветками.

Вильгельмина быстро полезла вверх, и Торлейв последовал за нею.

— Надеюсь, наверху нас не ждет Стюрмир, — бормотал он.

Они поднимались по обледенелым ступеням, шаг за шагом нащупывая путь.

Стюрмира наверху не было. Вообще никого не было. Ущелье осталось внизу, рев ручья отсюда казался невнятным бормотаньем.

— Смотри, дорожка расчищена. Здесь кто-то живет, — удивилась Вильгельмина.

— Может, какой-нибудь тролль?

Вильгельмина испуганно перекрестилась:

— Торве, ночь — не время так шутить!

— Ладно, не бывает никаких троллей, — рассмеялся Торлейв.

— А если бывают?

— Нет, не тролль. Смотри, какие маленькие следы. Это, наверное, альвы или дверги.

— Торве, ты дразнишься!

— Как, прекрасные светлые альвы и маленькие лесные карлики тебе тоже не по нраву?

— Они, конечно, получше троллей, но всё же…

— В любом случае они не так опасны, как Стюрмир. Смотри, луна восходит.

И в самом деле, над зубчатым краем дальнего леса показался яркий рожок, заворочался серебряный свет в рваных пеленах облаков.

— Сейчас мы будем тут как на ладони, — сказал Торлейв. — Надо уходить.

Дорожка, расчищенная в снегу, хранила множество отпечатков крошечных ног. Казалось, маленькие альвы весь день бегали по ней взад-вперед, а ночью, когда похолодало, следы смерзлись в ледяную корку.

Вильгельмина держалась за руку Торлейва и на ходу шептала, как учила ее когда-то Йорейд:

Но вот луна, только вошедшая в последнюю свою четверть, стремительно поднялась над строем деревьев, над их черными вершинами. Она была переполовинена, точно краюха хлеба, но горела ярко. Достаточно ярко, чтобы Торлейв и Вильгельмина разглядели фигуры трех лыжников на том берегу оврага. Весельчак тоже заметил беглецов, остановился и закричал, указывая рукой в их сторону:

— Эй, Грош! Вон же они, я их вижу.

— Хозяин! Хозяин! — послышался голос Андреса. — Они здесь!

Торлейв пропустил Вильгельмину вперед. Если что — его спина укроет ее от стрел. Ноги скользили на льду, не находя упора. Он чувствовал себя беспомощным. Недоброе дело — быть открытой мишенью.

— Стюрмир! — вновь раздался голос Весельчака. — Я могу его подстрелить!

— А ну как попадешь в нее?

— Не бойся, попаду куда надо!

— Тогда стреляй!

Торлейв едва успел толкнуть Вильгельмину в спину. Оба они повалились в снег, тяжелый болт со свистом пронесся в воздухе над головой Торлейва.

Они поднялись и вновь бросились бежать. Однако перезарядить арбалет для Альгота было что глазом моргнуть.

Вторая стрела попала точно в цель. Она пробила берестяной короб, увязла в скатке шерстяного плаща, ткнулась в медную флягу, смяла ее и сбила Торлейва с ног.

— Торве! — в страхе вскрикнула Вильгельмина.

— Я цел, — откликнулся Торлейв.

Лыжи, привязанные за спиной, мешали встать. Некоторое время он бежал на четвереньках, как зверь, потом поднялся. Частый ельник на время скрыл их от глаз Альгота. Третья стрела прожужжала на расстоянии протянутой руки от головы Торлейва: Весельчак промахнулся.

— Скорее! — выдохнул Торлейв.

Вдруг чей-то певучий голос повторил его слова:

— Скорее, скорее! — И добавил: — Сюда! Бегите сюда!

Вильгельмина даже не успела испугаться. Да и почему бы маленькому скрытому народцу не прийти им на помощь — она ведь прочла заклинание? Йорейд всегда была добрым другом светлым альвам и говорила, что те иногда помогают людям. Маленькая женщина в короткой меховой шубке бежала впереди, махала рукой и повторяла:

— Сюда! Сюда!

Вильгельмина видела, как мелькают четыре светлые косы, раскиданные по плечам женщины, как блестят ее раскосые глаза.

«Не так уж он мал, этот малый народец, — удивилась про себя Вильгельмина. — Эта альва ростом с меня — ну, может, чуть меньше».

На уступах скалы лежал снег. Витые колонны оледеневшего водопада сверкали и переливались в лунном свете, точно сказочный чертог.

— Сюда! — Женщина подтолкнула Торлейва к проему в скале. Щель была узкая, и они протиснулись в нее друг за другом. Внезапная кромешная тьма напугала Вильгельмину.

— Торве! — жалобно позвала она.

— Я здесь.

Он крепко обнял ее, и она прижалась носом к его пропахшей дымом куртке, сцепила замерзшие руки за его спиной. Здесь Торлейв, его руки, стук его сердца — значит, все хорошо. Она вспомнила, как он только что упал, сбитый с ног стрелой, и обняла его еще крепче.

Они поднялись и вновь бросились бежать. Однако перезарядить арбалет для Альгота было что глазом моргнуть.

Дыхание альвы было едва слышно в темноте.

Меж тем снаружи послышались голоса и скрежет лыж о ледяную корку.

— Где они? — пробурчал Дидрик Боров.

— Ищи следы.

— Следов полно, но они старые. Бегали какие-то дети.

— Маленькие финские поганцы, — пробурчал Стюрмир. — А свежие следы есть?

— Не видать. Все обледенело.

— Все равно им не уйти, — рассмеялся Стюрмир. — Рано или поздно они придут ко мне сами, вот что забавно, Альгот. Это, пожалуй, самое потешное в нашей охоте: я их ловлю, а они сами идут ко мне! Точно рыбешки на живца! И не надо даже Финнова пения, от которого выть хочется.

Шаги и разговоры снаружи стали удаляться, они звучали все тише. Наконец альва произнесла певучим голосом:

— Можно выходить.

Лес трепетал под ветром, месяц взбирался все выше, становилось светлее.

Вильгельмина с интересом разглядывала женщину из маленького народца. В лунном свете трудно было сказать, сколько ей лет, но, кажется, она была довольно молода. Ее лицо было округло и миловидно. Длинные косы, ниспадавшие на ее плечи из-под платка, были перевиты кожаными лентами, на концах которых позвякивали маленькие амулеты из кости. Парка из оленьей шкуры была украшена и вышита цветными нитями — крупным узором из крестов, треугольников и непонятных фигур.

— Очень плохой человек Стумир! — сказала она, махнув рукою в ту сторону, куда ушел Стюрмир. — Пойдем, пойдем! Быстро! — И она добавила еще несколько слов на своем языке.

— Что она говорит? — спросил Торлейв.

— Просит надеть лыжи. Говорит, быстрее пойдем, — объяснила Вильгельмина.

— Ты ее понимаешь?

— Кажется, да… Немного похоже на тот язык, которому бабушка учила меня в детстве.

Маленькая женщина быстро бежала впереди. Вильгельмина с удивлением увидела, что лыжи ее разной длины: правая короче левой.

— Зачем это? — спросила она Торлейва.

— Чтобы удобнее было отталкиваться, — отвечал он. — Некоторые охотники тоже этим пользуются.

Они спустились в небольшую ложбинку и оказались на укромной поляне. Вильгельмина не сразу заметила приземистый дом — так хорошо был он спрятан меж скал, укрыт снегом и молодыми березками, что росли на его крыше. Вильгельмина приняла бы его за кучу хвороста или медвежью берлогу, не будь рядом плетеной изгороди, поленницы и шестов для растяжки шкур. Из отдушины поднимался легкий дымок, ветер нес его в сторону.

Громко залаяли собаки и выбежали из-за дома навстречу им, виляя хвостами. Финка протягивала к собакам руки и что-то говорила им, смеясь и трепля их косматые холки.

— Она говорит им, что мы хорошие люди и нас можно не бояться, — перевела Вильгельмина.

Торлейв усмехнулся.

— Откуда она знает?

Финка обернула к нему свое круглое лицо:

— Айли понимает хороший человек, — объяснила она и добавила, приложив к груди руку в маленькой меховой рукавице: — Я Айли.

Торлейв поклонился ей:

— Торлейв, сын Хольгера. Мы из Эйстридалира.

— А я Вильгельмина.

— Это — собаки, — финка широко улыбнулась.

Псы сели рядком и, вывесив языки, смотрели на хозяйку: один был рыжий, другой белый, третий с черными пятнами, четвертый в рыжий крап, а пятый — совсем черный от лап до хвоста.

— Вот этот похож на Буски, только Буски больше и лохматее! — И Вильгельмина объяснила финке на ее языке: — Буски — это моя собака. Он остался дома, в нашем хераде, в Эйстридалире.

— У тебя дома тоже ездят на собаках? — спросила Айли. — Мне говорили, у вас на юге ездят только на лошадях.

— Да, в основном на лошадях, — согласилась Вильгельмина и добавила по-норвежски: — Я никогда не езжу на Буски. Хотя иногда он возит меня на лыжах, а я держусь за шлейку.

— Я раньше жила не здесь, — рассказала Айли. — Далеко, на севере, там был дом. Было голодно, и наши люди все пришли сюда. Я была маленькая тогда.

— А где же ваши люди?

— Кто где, — пожала плечами Айли. — Те умерли, те ушли. Или живут здесь, неподалеку. Бывает, мы сходимся вместе, толкуем о старых временах. Думаем: вот соберемся — и тоже уйдем.

— Куда уйдете?

— На север, домой.

— Там лучше?

— Там дом. Здесь саами теперь нельзя охотиться. Большой человек, которого зовут Лагман, сказал: нельзя. Охотиться нельзя. Ворожить нельзя, нойду тоже нельзя. Одного из наших нойду убили. Он ничего не сделал, а они отвезли его на свой тинг и велели ему платить много денег или пять коров. У саами нет коров, и денег тоже нет. Потом его снова увезли, и он уж не вернулся. Старики сказали, они убили его за то, что он говорил с духами. Все саами хотят домой, на север. Там красиво, и люди не такие злые, как тут. Ты понимаешь?

Вильгельмина кивнула.

— Я сразу увидала, что ты одна из нас. Ты не такая, как все здесь. И твой жених не такой: он добрый.

Вильгельмина смутилась.

— Он не жених.

— Мина, о чем вы говорите? — спросил Торлейв. — Я ни слова не понимаю.

— Как не жених? — удивилась Айли. — Конечно жених! Он же добрый. Чего ж тебе еще?

— Да, это верно, — проговорила Вильгельмина, задумчиво посмотрев на Торлейва. — Она говорит о своей родине — там, на севере, — пояснила она ему.

— Заходите же в дом! — пригласила Айли. — Вам надо поесть, и отдохнуть надо.

— Когда это ты выучилась говорить по-лопарски? — рассмеялся Торлейв.

— Бабушка учила меня, — сказала Вильгельмина. — Это простой язык. Айли приглашает нас войти.

Айли отворила плетеную дверь. В доме было жарко натоплено, пахло квашеной рыбой, похлебкой; посреди комнаты горел огонь, освещая тесное жилище. Стены были сложены из веток, глины, дерна, пол устелен шкурами. На огне на четырех камнях стоял большой котел. Мальчик лет десяти в кожаной рубашке помешивал похлебку ложкой.

— Это Ени, — сказала Айли.

Ени поднялся навстречу гостям — он явно был хозяином в доме. Когда взрослые расселись у огня, он занял свое место рядом с ними, а не ушел в детский угол, где из-за занавески виднелись еще три светлых головенки и блестели любопытные глаза. Там же висела деревянная обтянутая мехом люлька, в ней спал совсем крошечный младенец. Его крутолобое личико ясно светлело в полутьме.

— Вот он где, этот маленький народец, — улыбнулся Торлейв.

— А это их маленькие каньги, — Вильгельмина указала на три пары коротких сапожек, что сохли неподалеку от очага.

Тем временем Айли налила в деревянную миску горячей похлебки из котла, и Ени передал ее Торлейву вместе с костяной ложкой. Торлейв прочел «Benedic Domine» и, быстро перекрестившись, принялся за еду.

— Можешь ли ты спросить у нашей хозяйки, откуда она знает Стюрмира? — попросил он.

Вильгельмина обернулась к Айли:

— Торлейв спрашивает, откуда ты знаешь человека, который нас искал.

— Он из этих краев, — объяснила Айли. — Плохой человек, злой. Он не любит народ саами, гонит его прочь. Говорит, мы собаки. Три весны назад одного человека из саами убили не знаю за что. Мы нашли его в лесу со стрелой в спине — это короткая стрела Стумира, здесь их хорошо знают. Если кого поймает — побьет, такое уж не раз было. Говорит, нечего здесь охотиться, зверя бить. А как не бить зверя? Что саами есть, из чего шить одежду? Некоторые из наших ходили жаловаться человеку конунга, а их прогнали со двора. Правильно говорит наш новый нойду: людям саами здесь нет места. Надо идти обратно, на север.

— Почему же так? — спросил Торлейв, когда Вильгельмина перевела ему слова Айли.

— Мы не христиане, — отвечала Айли. — Не верим в Белого Христа. Значит, собаки, не люди, так они думают. Говорят, мы колдуем, наводим на них порчу. Я сама слышала, они это сказали про меня.

Торлейв покачал головой.

— Не все христиане так думают.

Айли пожала плечами без всякой обиды и подала миску Вильгельмине.

— Вкусная похлебка, — сказал Торлейв.

— Из чего ты это сварила, Айли? — спросила Вильгельмина. — Торлейв говорит, вкусно.

— Из рыбы, кореньев, из сосновой коры, — охотно объяснила Айли. — Это хорошо. Когда станешь его женой, клади в похлебку побольше сосновой коры, только молодой, нежной, той, что у самого ствола. Будет похлебка густая и душистая. Лепешки тоже можно так печь, в тесто клади.

На этот раз Вильгельмина не стала возражать, но Торлейву перевела только про рыбу, коренья и кору.

В поясной сумке у Торлейва помимо кошелька и точила лежало несколько липовых брусков. Он достал один, вынул нож и тут же вырезал маленькую собачку с квадратной мордой, задранным кверху хвостом и прямыми лапами. Дети с интересом следили за его действиями. Торлейв протянул игрушку девочке. Та засопела, взглянула на мать. Ай ли улыбнулась и кивнула. Быстро, точно зверек, девочка выбежала из-за занавески, схватила деревянную собачку, прижала ее к себе и юркнула назад.

Торлейва клонило в сон, лицо горело, глаза сами закрывались. Он достал Псалтырь, подаренную братом Мойзесом, и попытался прочесть хоть что-нибудь, но буквы мешались в его глазах. Откинувшись на свой короб, он мгновенно уснул прямо перед очагом. Он не слышал больше ни слова из разговора и не почувствовал, как Айли, поднявшись, укрыла его овчиной.

Айли разлила по кружкам отвар березового гриба. Прежде Вильгельмине этот напиток казался невкусным и она отказывалась его пить, но сейчас ей было неудобно перед хозяйкой. Она сделала несколько глотков. Аромат чаги и горьковатый ее привкус напомнил ей о Таволговом Болоте, о тех временах, когда она была ребенком, — она и не заметила, как выпила все.

Младшие дети, увидав, что большой гость спит, выползли из своего убежища, заговорили шепотом. Мать поставила перед ними котел с похлебкой, раздала ложки, и дети принялись за еду. Две девочки были постарше, а мальчик совсем мал, лет двух, не более. Вильгельмина с умилением смотрела на их светлые головки, маленькие руки и ноги. Девочки ели неторопливо и аккуратно, младшая продолжала прижимать к себе деревянную собачку. Малыш весь измазался, пока донес ложку до рта. Вильгельмине все больше хотелось спать, но так приятно было сидеть перед горящим огнем, пить маленькими глотками горькую чагу, слушать тихий разговор хозяйки и ее старшего сына. Вильгельмина не всё понимала, но сам звук этой речи был ей по душе.

Проснулся и захныкал младенец. Айли взяла ребенка на руки и, сев у огня, стала кормить его грудью. Маленький позавидовал братцу и тоже подошел к матери, но та погрозила ему пальцем.

— Идите все спать скорей! Не то придет Тале, заберет вас и съест!

— Я не боюсь Тале, — сказала старшая девочка и зевнула. — Я убегу от него, он же глупый.

— Все равно! — Ени поднялся со своего места. — Хоть ты такая храбрая, все равно иди спать, а то не стану рассказывать сказку.

— Расскажи, расскажи! — стали просить девочки.

— Ладно уж, — согласился Ёни и увел младших за занавеску, где они еще долго возились, переговаривались и хихикали, но наконец угомонились.

— Почему не хочешь за него? — тихо спросила Айли, кивнув на спящего Торлейва. Лицо его было бледно, темные волосы отброшены назад, высокий лоб открыт. Хмурая складка меж широких бровей разгладилась во сне. Упрямый сильный подбородок уже снова обрастал колючей щетиной, углы рта вздрагивали, но дыхание было спокойно. Сердце Вильгельмины дрогнуло от внезапной нежности к Торлейву, и она слукавила:

— Не знаю. Я просто не думала об этом.

— Не верю я тебе! — рассмеялась финка. — Он красивый, добрый, любит тебя, а ты не думала?

— Ну, думала, — неохотно призналась Вильгельмина. — Только, знаешь, у нас на юге не так все просто, как у вас на севере.

— Не понимаю! — Айли пожала плечами.

— Почему ты считаешь, что он любит меня?

— У меня есть глаза, видишь? — прошептала финка, распахнув свои светлые ресницы.

Вильгельмина улыбнулась:

— А у меня есть отец. Я должна спросить у него. Нельзя без его согласия.

— Но хотеть-то можно и без согласия, — сказала Айли. — Твой отец большой человек, добрый человек?

— Ну, да.

— Вот твой Торлейв придет да заплатит за тебя выкуп, и разве твой отец скажет хоть слово против, если он добрый человек? Или он хочет за тебя большой выкуп? — Айли отняла ребенка от груди и подняла его, чтобы он срыгнул.

— Айли, ты смущаешь меня, — сказала Вильгельмина по-норвежски. — И еще мне очень хочется спать…

— Так бери спальный мешок и ложись.

Вильгельмина так и поступила.

Еще не рассвело, когда финка разбудила ее.

— Вставай, вставай! Надо вставать, если хочешь уйти от Стумира. Я проведу вас тайной лесной дорогой. Он не найдет.

Вильгельмина села. Спалось ей неважно: в доме было дымно, от мешка шел резкий запах. И все же так не хотелось подниматься. Вильгельмина растолкала Торлейва — тот тоже с трудом разлепил глаза.

С утра они снова получили по кружке чаги, Айли добавила в отвар немного меду. Вильгельмина удивлялась, что вновь пьет чагу с удовольствием, но Торлейву пришлось призвать на помощь всю свою выдержку. Он выпил всё до капли, пытаясь улыбаться, и кивал головой при каждом глотке с таким видом, что Вильгельмина невольно фыркала в свою берестяную кружку.

Дети уже проснулись. Ени подошел попрощаться с гостями, как взрослый хозяин. Малыши поглядывали из-за занавески с любопытством. Айли покормила младенца, привязала его за спину и надела сверху свою широкую шубу, отчего стала казаться странным, маленьким и горбатым существом.

Они вышли за дверь. Все тело Торлейва болело, локти и колени распрямлялись с трудом.

— Меня сейчас стошнит, — простонал он.

— Хочешь еще чаги? — смеясь предложила Вильгельмина.

Торлейв скорчил ужасную гримасу.

— Нет, благодарю!

Рассвет был хмур и обещал оттепель, сырость пробирала до костей. Снежный наст обмяк и посерел, силуэты деревьев в сумерках казались сгустками мрака.

— Уж лучше б мороз и снег! — ежась, проворчал Торлейв.

— Стумир ищет вас у реки, — сказал Айли. — Но вы будете умнее, вы не пойдете к реке. Вы пойдете прямо на север через Лощину Духов, я проведу вас. Дальше дорога прямая до Воронова мыса. Там есть дома больших людей.

Они пошли следом за Айли. Малыш за спиною матери время от времени высовывал голову из воротника ее шубы и оглядывался на Торлейва и Вильгельмину. Торлейв улыбнулся ему, и ребенок заулыбался в ответ, показал свои два нижних зуба, что привело Вильгельмину в умиление.

— Айли, — спросил Торлейв, — а где отец твоих детей? Он на охоте?

Вильгельмина перевела вопрос. Остановившись, Айли обернула к ним свое круглое лицо:

— У каждого свой отец, знаешь.

— Что она сказала? — спросил Торлейв.

— Она говорит, что у каждого из ее детей свой отец, — пробурчала Вильгельмина, опустив глаза.

— Я слыхал, что так бывает, — Торлейв спокойно пожал плечами. — У них так принято, это закон гостеприимства. Напрасно ты прячешь глаза, Мина. Что ты хочешь от них? Они не слышали Слова Божия, и понятия о морали у них свои. За это многие их не любят. Но зато они кротки и миролюбивы. Убийства и войны — это не для них. Думаю, Господь прощает им этот грех. Тем более что грешат они по неведению.

— Я что-то не то сказала? — настороженно спросила Айли.

— Нет, что ты! — поспешно ответила Вильгельмина. Она вовсе не хотела обидеть финку и улыбнулась ей как можно приветливее. Айли кивнула и снова зашагала вперед.

Вильгельмина скользила на лыжах следом за ней и вспоминала брата Мойзеса. «Милость Господа — для всякой твари, она куда шире тех границ, что определяет для нее человек». Младенец уснул, склонив головку на спину матери. Его румяное личико, окруженное меховой опушкой шапки, дышало покоем.

Овраг сменился косогором, сплошь поросшим карликовой березой; вдали на склоне стоял ельник, верхушки деревьев смутно серели сквозь низко лежавший туман. Косогор спускался в глубокую узкую ложбину, и дорога угадывалась извилистым узким просветом, уводившим в заросли.

— Дальше ступайте без меня, — сказала Айли. — Дорога простая. Идите прямо. Как солнце начнет клониться к западу, выйдете в березовый лес. За ним — каменная дорога, много скал и море. А что дальше, я не знаю. Там живут большие люди, они не любят саами, саами не ходят туда.

— Спасибо тебе, Айли! Ты спасла нас, а мне даже нечего подарить тебе в благодарность.

— Ничего мне не надо! — с улыбкой обернулась к Вильгельмине финка. — Вы были моими гостями, это подарок. И потом, он сделал моим детям игрушку, — она кивнула на Торлейва.

— У тебя прекрасные дети.

Финка замотала головой:

— Нет, нет, не говори так. Никогда не хвали детей в глаза, это приносит зло! — Она указала на младенца у себя за спиною.

— Ой, прости! — смутилась Вильгельмина.

— Ничего, — успокоила ее Айли. — Я же вижу, что тебе и вправду нравятся мои дети. У тебя будут свои, не хуже. — Финка внимательно вгляделась в ее лицо. — У тебя будут три маленькие дочки. Очень красивые.

— Хорошо, — отвечала Вильгельмина сдержанно. — А как же сыновья?

Финка покачала головой.

— Нет. У таких как ты родятся только дочки.

— Каких таких как я? — удивилась Вильгельмина.

— Из рода женщин-нойду, — отвечала финка. — Все, мой путь тут кончается. Идите быстро, Стумир отстал. Но если станете медлить, он вас нагонит. Он не так далеко, едет восточной дорогой, но у моря ваши пути пересекутся, если не поспешите.

— Откуда ты всё знаешь? — спросила Вильгельмина.

Айли улыбнулась, пожала плечами:

— Лес так говорит. Разве ты не слышишь? Не видишь?

Вильгельмина прислушалась. Лес был тих, над их головами пересвистывались синицы. Вильгельмина стала слушать еще внимательней и услышала, как где-то далеко в сыром холодном воздухе кричит ворон. Еловые лапы шелестели на южном ветру. Вильгельмина услышала ветер — со свистом пробирался он меж скал, меж еловых вершин. Услышала ропот быстрой реки, сломавшей корку наледи. Река текла в отдалении, но Вильгельмина слышала ее, слышала, как та рокочет по камням в том месте, где впадает во фьорд у края Воронова мыса. Издалека точно из глубины сердца доносилось до нее тихое, едва слышное пение Йорейд. Его заглушал близкий шорох санных полозьев по снегу, фырканье коней. На голой верхушке березы сидела белобокая сорока. Свесив голову, она смотрела сверху и вдали видела дорогу, сани и людей. И Вильгельмина вдруг увидела все это ее глазами.

— Кажется, и я слышу и вижу, — испуганно сказала она.