Глава 44

«Меня зовут Бобби» — так ее учили представляться. Всегда называть новое имя. И никогда — старое. Никогда — Мэгги Роуз. Ее заперли в темном фургоне, а может быть, в крытом грузовике, она точно не знала. Она не представляла, насколько далеко ее дом, и не могла понять, сколько времени прошло с тех пор, как ее забрали из школы. Впрочем, мысли потихоньку прояснялись. Кто-то принес ей одежду, а это означало, что ее не собираются убивать. Иначе зачем бы им было заботиться об одежде?

Помещение фургона было неимоверно грязным — совершенно голый пол и стойкий запах лука. Вероятно, в нем перевозили овощи. Где выращивают лук? Мэгги попыталась припомнить: кажется, в Нью-Джерси и в северной части штата Нью-Йорк. К запаху лука примешивался аромат картофеля, а может, репы или ямса. Сопоставив эти факты, Мэгги пришла к выводу, что она находится на юге одного из этих штатов.

Что еще ей известно и какие можно сделать выводы? Наркотики ей больше не дают, да и мистера Сонеджи, похоже, последнее время поблизости нет. Нет и противной старухи. Разговаривают с ней редко, обращаясь к ней «Бобби». Почему Бобби?

Она старается очень хорошо себя вести, но временами все равно приходится плакать — вот как сейчас. Она с трудом подавляет рыдания, боясь, что ее услышат. Лишь одна мысль придает ей силы — очень простая мысль: она жива! Жива! И больше всего на свете ей хочется жить.

Мэгги Роуз не заметила, что двигатель перестал работать и фургон замедлил движение. Чуть-чуть проехав по инерции, машина встала. Хлопнула дверца кабины водителя, послышался приглушенный разговор. Ей велели молчать, пригрозив в противном случае заткнуть рот кляпом.

Вдруг кто-то распахнул дверцу фургона. Девочку на краткий миг ослепил солнечный свет. Когда она наконец раскрыла зажмуренные глаза, то не сразу поверила в свою способность видеть.

— Здравствуйте, — тихо прошептала она, будто лишившись голоса, — меня зовут Бобби.

 

Глава 45

Еще один длинный день в Уилкинсбурге, штат Пенсильвания. Мы уже допросили всех заложников ресторана «Макдональдс», в то время как фэбээровцы охраняли Сонеджи-Мерфи. Пришлось задержаться на ночь. Джеззи Фланаган тоже осталась. Мы провели эту ночь вместе — большего я и желать не мог. Как только мы оказались в гостинице «Чешир», расположенной неподалеку от Миллвейла, Джеззи попросила:

— Обними меня хоть на минутку, Алекс. С виду я кажусь куда более крутой, чем это есть на самом деле.

Было так приятно ее обнимать и чувствовать, как тебя обнимают в ответ. Мне нравился ее запах, нравилось, как она тает в моих руках. Между нами проскочила искра. Меня приводила в восторг мысль о том, что мы вместе. В мире едва ли наберется два-три человека, с которыми я мог бы так раскрыться. К тому же после смерти Марии у меня не было женщин. А Джеззи, я чувствовал, могла бы отчасти заменить ее, могла бы стать мне такой же близкой. Я понял это лишь по зрелом размышлении.

— Ведь это судьба! — шепнула Джеззи. — Двое копов, идущих по горячему следу…

Она трепетала в моих объятиях, бессознательно поглаживая мой рукав. Я не принадлежу к типу любовников на одну ночь и никогда не смогу таким быть. В этом все мои проблемы и досужие вопросы, на которые я не в состоянии ответить.

— Еще минуточку, — шептала Джеззи с закрытыми глазами. — Знаешь, почему мне так хорошо? Потому, что ты понимаешь, чем я занимаюсь. Что такое Работа. Дело. Мой муж никогда этого не понимал.

— Я тоже не понимаю. С каждым днем понимаю все меньше и меньше, — отшутился я. Но она говорила правду.

Я продлил объятия еще на некоторое время, любуясь ее своеобразной, неувядающей красотой. Мне нравилось смотреть на нее.

— Как все это странно, Алекс. Приятно и странно. Уж не сплю ли я?

— Нет, не спишь. Ты знаешь, что мое второе имя — Исайя?

— Знаю, — кивнула Джеззи. — Видела в документах из ФБР. Александр Исайя Кросс.

— Ага, теперь я понял, почему ты так быстро сделала карьеру. Что тебе еще обо мне известно?

— Всему свое время. — И Джеззи приложила пальчик к моим губам.

«Чешир» — живописная деревенская гостиница милях в десяти к северу от Уилкинсбурга. Джеззи заранее заказала нам номер, поскольку нам ни к чему мозолить глаза коллегам.

Наш номер оказался в небольшой побеленной пристройке. В комнатенке — полно вещей под старину: стеганые одеяла, ручной ткацкий станок и прочее. Нашелся и старинный камин, в котором мы немедленно развели огонь. Джеззи заказала шампанское в номер и, положив трубку, заявила:

— Давай обо всем забудем и отметим нашу встречу. Не так уж мы с тобой плохи, чтобы не заслужить коротеньких каникул.

Сама гостиница и эта угловая комнатка были прелестны. Окно в эркере выходило на заснеженную поляну и озеро, покрытое льдом, а на том берегу высились горы.

Мы потягивали шампанское на полу перед потрескивающим камином. В Уилмингтоне меня донимали мысли о возможных последствиях нашей ночи, но сейчас все было в порядке. Мы прекрасно общались, да и молчание не тяготило нас.

Прибыл заказанный в номер поздний ужин. Пареньку из обслуги, накрывавшему нам столик перед камином, явно было не по себе. Он никак не мог открыть судки и чуть не выронил поднос с закусками. Видно, никогда не видел воочию того, что считается табу.

— Все в порядке, — шутливо успокоила его Джеззи. — Мы оба копы и все делаем в рамках закона, уж поверьте.

Еще часа полтора мы с ней проболтали — это напоминало детство, когда можно ночь напролет провести за разговорами с другом. Сперва мы сдерживались, но скоро наши речи стали напоминать откровенные исповеди. Исчезла неловкость, и она даже вызвала меня на разговор о Деймоне и Джанель.

На ужин был ростбиф и нечто, притворяющееся йоркширским пудингом, но нам было все равно. Проглотив последний кусочек, Джеззи расхохоталась — мы вообще в тот вечер много смеялись.

— Почему это я столько слопала? Обычно мне и хороший йоркширский пудинг не нравится. Ну вот, теперь самое время повеселиться.

— А чем займемся? — поинтересовался я. — В смысле веселья?

— Не знаю. А тебе чего бы хотелось? Держу пари, что в главном здании у них целый набор настольных игр. Ты знаешь, что я одна из тех немногих, кто умеет играть в «Парчези»?

Вытянув шею, она заглянула в окно:

— О-о, можно и к озеру прогуляться. И спеть «Зимнюю страну чудес».

— Ага, можно покататься на коньках. Обожаю коньки. Ты знаешь, что я — великий конькобежец? Читала в досье ФБР?

В порыве веселья Джеззи хлопнула себя по коленям:

— Ух, взглянуть бы, как ты катаешься, — ну все бы отдала за это зрелище!

— К сожалению, позабыл коньки дома…

— Что поделаешь… Ты знаешь, я тебя слишком уважаю, чтобы позволить тебе думать, будто меня интересует только твое тело.

— Если по-честному, то меня твое весьма привлекает.

Мы поцеловались, и я ощутил настоящее блаженство. Потрескивающий камин, ледяное шампанское — лед и пламень… Инь и Ян… Противоположности сходятся, притягиваются со скоростью пожара в прериях.

Мы не спали до утра — даже прогулялись к озеру, где при лунном свете катались по льду в ботинках. Джеззи прижималась ко мне и на самой середине озера вдруг поцеловала. С очень серьезным видом — совсем как взрослая.

— Ох, Алекс, — шепнула она, касаясь губами моей щеки, — это до добра не доведет.

 

Глава 46

Гэри Сонеджи-Мерфи поместили в федеральную тюрьму Лортон на севере Вирджинии. До нас дошли слухи, будто там с ним что-то приключилось, но никто из вашингтонского полицейского департамента не был туда допущен. Преступник поступил в распоряжение министерства юстиции и ФБР, а тамошние деятели не собирались упускать свой шанс.

Когда стало известно, что Сонеджи в Лортоне, люди начали устраивать пикеты у ворот тюрьмы. Нечто подобное происходило во Флориде, когда арестовали Теда Банди. На стоянке машин собирались мужчины, женщины и школьники, которые день и ночь маршировали с зажженными свечами и плакатами, скандируя: «Где Мэгги Роуз?!», «Мэгги Роуз — жизнь!», «Смерть ублюдку с восточного побережья!», «Зверя — на электрический стул!».

Я отправился навестить Сонеджи-Мерфи спустя полторы недели после его поимки. Лишь обзвонив все начальство Вашингтона, я добился разрешения на встречу. У обшитых металлом подъемников на шестом этаже, где находилась больница, меня встречал тюремный доктор Мэрион Кэмпбелл, хорошо сохранившийся жизнерадостный мужчина лет шестидесяти, с пышными темными волосами, отдаленно напоминавший Рейгана.

— Так вы и есть детектив Кросс? — заулыбался он, протягивая руку.

— Я еще судебный психолог.

Доктор Кэмпбелл искренне удивился — видимо, никто его не предупредил.

— Ну что ж, возможно, вы найдете к нему подход. Общаться с ним все труднее и труднее. Право на его посещение дано далеко не всем, сами понимаете…

— Я занимаюсь этим делом с того времени, когда он похитил двоих детей в Вашингтоне. Лично присутствовал при захвате.

— У меня нет уверенности, что мы говорим об одном и том же человеке, — засомневался Кэмпбелл, не объясняя подробно. — Так вы — доктор Кросс?

— Доктор Кросс, детектив Кросс, Алекс. Можете проверить.

— Пожалуйста, пройдемте, доктор Кросс. Вас это заинтересует.

Из-за огнестрельного ранения, полученного в «Макдональдсе», Сонеджи содержался в отдельной палате тюремной больницы. Доктор Кэмпбелл провел меня по широкому коридору. Все имеющиеся в наличии палаты были заняты; Лортон — популярная тюрьма, туда не попадешь без очереди. Большинство заключенных — негры в возрасте от девятнадцати до пятидесяти с небольшим. Они пытаются демонстрировать независимость и непокорство, но эти фокусы в федеральной тюряге не проходят.

— Приходится ограждать его от посетителей, — признался доктор Кэмпбелл. — Сами понимаете почему. Всем позарез нужно его увидеть — звонки со всего света. Писатель из Японии, доктор из Франкфурта, еще один из Лондона… Так-то вот.

— Доктор, вы чего-то не договариваете, — не выдержал я, — в чем дело?

— Хочу узнать ваше непредвзятое мнение, доктор Кросс. Он в той вон секции, дверь у поста охраны. Мне чрезвычайно интересно услышать ваше мнение.

Мы остановились у зарешеченной двери, ведущей в коридор тюремной больницы. Охранник впустил нас. Там было еще несколько специально охраняемых палат. В первой камере зажегся свет, но Сонеджи находился в той, что слева. Помещения для свиданий здесь не предусмотрено, ввиду слабой защищенности больницы. Просто два охранника с пистолетами у дверей.

— Агрессии с его стороны не было?

— Нет, ни разу. Я вас оставляю наедине. Но вам едва ли что-нибудь грозит. Сами увидите.

Лежа на койке, Гэри Сонеджи-Мерфи наблюдал за нами. За исключением забинтованной руки, он был таким же, каким я его видел в последний раз. Когда Кэмпбелл вышел, Сонеджи уставился на меня, но во взгляде его не было и намека на того человека, который в последнюю встречу грозился убить меня.

Первое профессиональное впечатление заключалось в том, что его пугает перспектива остаться со мной наедине. Он выглядел настороженным, испуганным, нисколько не похожим на того преступника, с которым я вступил в борьбу у ресторана «Макдональдс» в Уилкинсбурге.

— Кто вы? Что вам от меня надо? — спросил он слегка дрожащим голосом.

— Алекс Кросс. Мы уже встречались.

На его лице выразилось искреннее смущение. Он покачал головой и прикрыл глаза. Меня это поведение озадачило и слегка дезориентировало.

— Простите, я вас совсем не помню, — произнес он извиняющимся тоном. — В тот ужасный момент было столько народу вокруг… Я не всех запомнил. Здравствуйте, детектив Кросс. Возьмите стул, пожалуйста. Как вы догадываетесь, у меня много посетителей.

— Вы спрашивали обо мне во время допроса во Флориде. Я из вашингтонской полиции.

Он лишь слабо улыбнулся в ответ и отрицательно покачал головой. Мне было не до шуток, о чем я ему и сообщил.

— Но я никогда не был во Флориде. Ни разу, — пояснил он.

Гэри Сонеджи-Мерфи с трудом приподнялся с койки. Тюремная роба болталась на нем как на вешалке. Видно было, что рука причиняет ему боль. Он выглядел слабым и одиноким. Что-то здесь и впрямь было не так. Черт возьми, что происходит? Почему меня не предупредили заранее? Наверное, доктор Кэмпбелл хотел услышать непредвзятое мнение…

Тяжело усевшись на стул, Сонеджи-Мерфи мрачно уставился на меня. Он совершенно не походил ни на убийцу, ни на похитителя детей. Учитель? Мистер Чипс? Потерявшийся мальчик? Да все, что угодно, только не преступник…

— Я никогда с вами не разговаривал, — промолвил он печально, — и в жизни не слыхал об Алексе Кроссе. Никогда не похищал детей. Вы читали Кафку?

— Кое-что. А о чем речь?

— Да я вроде Грегора Замзы из «Превращения». Словно меня заманили в какой-то кошмар. Я не понимаю, что происходит. Я не похищал ничьих детей. Кто-то должен мне поверить! Должен! Я — Гэри Мерфи. Я никогда никому не причинил вреда.

Насколько я понял, внимательно слушая его, он действительно раздвоенная личность… истинный Гэри Сонеджи-Мерфи.

— Алекс, вы ему поверили? Господи Боже — вот вопрос на сто долларов!

Агенты ФБР Скорее, Рейли и Крейг, а также Клепнер с Джеззи Фланаган и мы с Сэмпсоном сидели в конференц-зале главного управления ФБР. Тяжкая выдалась неделька для Группы по спасению заложников. Вопрос мне задал агент Скорсе — он упорно считал все высказывания Сонеджи-Мерфи игрой и не верил в раздвоение личности.

— А чего он реально может добиться, пичкая нас заведомой ахинеей? — обратился я к присутствующим. — Какая ему выгода уверять, что он никогда не похищал детей и никого не убивал в «Макдональдсе», что он — добропорядочный делавэрский гражданин по имени Гэри Мерфи? — Я по очереди вглядывался в лица сидящих..

— Надеется на оправдательный приговор, — предположил Рейли. — Тогда его ждет психушка нестрогого режима в Мэриленде или Вирджинии, из которой он вполне может выйти лет через семь — десять. Клянусь, ему это известно, Алекс! Он ведь умен и сумеет сыграть нужную роль!

— Что ж, я говорил с ним всего один раз, меньше часа… Одно могу утверждать: в качестве Гэри Мерфи он очень убедителен. Полагаю, юридически он — истинный НПП.

— Что еще за НПП, к чертовой матери? — заворчал Скорсе. — Не знаю никаких НПП. Вы просто дурака валяете.

— Это такой психологический термин, — пояснил я. — То, о чем мы регулярно беседуем, собираясь вместе. НПП — Натуральный Псевдопсих, Джерри.

Все заржали, кроме Скорсе. Сэмпсон неспроста прозвал его Похоронный Директор — Могильщик Скорсе. Агент — профессионал высокого класса, преданный делу, но чувства юмора лишен напрочь.

— Дурацкая Псевдошутка, — нехотя выдавил Скорсе. — ДПШ.

— Вы можете повидаться с ним еще? — спросила Джеззи. Вот тоже классный профессионал, но насколько же с ней приятнее находиться рядом…

— Могу, он и сам этого хочет. Черт, хорошо бы понять, почему он требовал меня во Флориде. Почему именно я присутствую в этом его кошмаре…

 

Глава 47

Два дня спустя я вытребовал себе еще одно свидание с Гэри Сонеджи-Мерфи. Накануне две ночи ушли на чтение литературы о случаях раздвоения личности. Наша гостиная превратилась в библиотечный филиал. Об этой проблеме написаны сотни томов, но каждый автор понимает ее по-своему. Более того, многие психиатры вообще ставят под сомнение само существование подобного феномена.

Когда я вошел, Гэри сидел на койке, уставившись в пространство. Бинты на руке отсутствовали. Мне было непросто начинать беседу с маньяком-убийцей и похитителем детей. Помнится, Спиноза сказал: «Я стараюсь не смеяться над людскими поступками, не оплакивать их, не ненавидеть, но понять». А я пока что ничего не понимал.

— Здравствуйте, Гэри, — мягко поприветствовал я убийцу, чтобы не спугнуть его. — Вы готовы к беседе?

Он обернулся — мне показалось, что он рад меня видеть. Пододвинул стул поближе к койке, чтобы усадить меня.

— Я боялся, что они не позволят вам приходить, — промолвил он. — Хорошо, что это не так.

— Почему вы этого боялись?

— Даже не знаю… Чувствовал, что могу разговаривать только с вами. Но дела мои складываются неважно, так что я подумал, что вам запретят визиты.

Его наивность настораживала. Он просто излучал обаяние — именно таким описывали его соседи в Уилмингтоне.

— О чем вы размышляли перед моим приходом? Минуту назад?

— И сам не знаю, — улыбнулся он. — О чем же? Ах да — вспоминал, что у меня день рождения в этом месяце. Я иногда мечтаю, что однажды вдруг очнусь от этого кошмара. Эта идея не оставляет меня…

— Давайте вернемся к нашему предыдущему разговору. — Я решил сменить тему. — Расскажите мне, как вас арестовали.

— Я пришел в себя и обнаружил, что нахожусь в полицейской машине, стоящей около «Макдональдса». На руки надеты наручники. Потом они мне и на ноги их надели.

То же самое говорилось два дня назад. Он стоял на своем.

— Так вы не помните, как попали в машину? — нажимал я. Хорош, однако, так спокойно и убедительно излагает…

— Совсем не помню. Не могу понять, как я очутился в «Макдональдсе» Уилкинсбурга. Это самый странный случай за всю мою жизнь.

— Нужно подумать, как такое могло произойти.

Одна идея пришла ко мне по пути из Вашингтона. Правда, требует серьезной проверки, но в принципе она поможет объяснить некоторые вещи, не поддающиеся осмыслению.

— А раньше так бывало? — спросил я. — Ну, такое же смутное, непонятное состояние?

— Да нет, никаких неприятностей, никаких арестов. Вы ведь можете это проверить? Ну, конечно, можете.

— Нет, я имею в виду — не случалось ли вам вдруг очнуться в незнакомом месте и не помнить, как там очутились?

Слегка дернув головой, Гэри испытующе уставился на меня:

— А почему вы об этом спрашиваете?

— Так бывало?

— Ну… да.

— Расскажите об этом. Обо всех случаях, когда вы вдруг приходили в себя в незнакомом месте.

У него была привычка теребить край рубашки между второй и третьей пуговицей. Он как бы непроизвольно пытался высвободить грудь. Меня интересовало, не случалось ли ему испытывать страх удушья? Возможно, в детстве переболел, или гипоксия при родах… Или его запирали в тесном помещении — как он запер Мэгги Роуз и Майкла Голдберга.

— Последний год или больше я страдаю бессонницей. Я жаловался одному из здешних докторов, — начал он.

Упоминаний о бессоннице в отчетах не было. Интересно, он действительно пожаловался или ему так казалось? К делу подшиты данные диаграмм по Векслеру, показавшие неуравновешенность и импульсивность. Коэффициент умственного развития чрезвычайно высок. А данные теста Роршаха свидетельствовали о сильнейшем эмоциональном стрессе. Получены также положительные данные по тесту на склонность к самоубийству. Но о бессоннице — ни слова.

— Расскажите мне подробнее. Это поможет многое прояснить.

Мы с ним уже обсудили тот факт, что я — психолог, а не просто полицейская ищейка. Видимо, его устраивали мои профессиональные данные. Пусть так оно и идет. Уж не поэтому ли он требовал меня во Флориде?

— Вы и вправду хотите помочь? — спросил он, заглядывая мне в глаза. — Не расставляете мне очередную ловушку?

Я объяснил, что хочу помочь. Понять. Что выслушаю и буду объективным. Он признался, что именно этого и хочет.

— Вообще, я давно плохо сплю. Уж и забыл, когда это началось. Иногда все перемешивается — сны, явь… Порой я с трудом отличаю одно от другого. Я очнулся в той полицейской машине, в Пенсильвании, и не мог понять, как попал туда. Вот так все и было. Вы верите мне? Ведь кто-то должен поверить!

— Гэри, я слушаю вас. Обещаю, что когда вы закончите, я честно скажу, что думаю об этом. Сейчас мне нужно узнать все, что вы запомнили.

Казалось, это его удовлетворило.

— Так вы спрашивали, случалось ли со мной подобное раньше. Это было несколько раз. Я вдруг приходил в себя в незнакомых местах, иногда в машине, прямо посреди дороги. Бывало, в местах, о которых я не знал, даже не слышал. В каких-то мотелях или просто на улицах — в Филадельфии, Нью-Йорке. А один раз — в Атлантик-Сити. В кармане оказались фишки из казино и штрафной талон за парковку в неположенном месте. Понятия не имею, как туда попал.

— А в Вашингтоне подобное случалось?

— Нет, там не было. Я вообще не был в Вашингтоне с детства. В общем, я обнаружил, что иногда могу как бы впасть в бессознательное состояние. Абсолютно бессознательное. Например, вдруг обнаруживаю, что сижу и ем за столиком в ресторане. Но не могу понять, как туда попал.

— Вы кому-нибудь говорили об этом? Пытались получить помощь? Обращались к врачу?

Он на секунду прикрыл свои светло-карие глаза — самая яркая черта его внешности, затем лицо озарилось кроткой улыбкой.

— У нас нет денег на психотерапевтов. Мы разорены. Поэтому и я был так подавлен. У нас долг в тридцать тысяч. Да. Долг в тридцать тысяч, а я здесь, в тюрьме…

Он замолчал и уставился на меня, пытаясь понять, какое произвел впечатление. Я отметил его редкостную коммуникабельность, сдержанность и ясность сознания. Было ясно, что любой человек, находящийся в контакте с ним, мог стать жертвой этого одаренного и умного манипулятора. Именно так он и морочил людей: в этой области ему нет равных.

— Я верю вам, — отозвался я наконец. — Все, что вы говорите, очень важно для меня, Гэри. Я помогу, если это будет в моих силах.

Неожиданно в его глазах заблестели слезы и градом покатились по щекам. Он протянул мне руку. И я взял руку Гэри Сонеджи-Мерфи в свою. Она была холодна как лед. Казалось, он смертельно напуган.

— Я невиновен, — тихо сказал он. — Знаю, что это звучит как бред, но я невиновен.

До дому я добрался лишь поздно вечером. Как только мой автомобиль свернул к подъезду, рядом оказался какой-то мотоцикл. Что за черт?

— Следуйте за мной, сэр, — звонким голосом приказал мотоциклист, копируя интонации дорожного патруля.

Это была Джеззи. Мы оба рассмеялись. Она вновь хочет вернуть мне радости обычной жизни, я не раз слышал от нее, что слишком много работаю над этим делом. Она напомнила, что дело, собственно говоря, сделано.

Около дома я вылез из своего «порше» и побежал туда, где Джеззи припарковала мотоцикл.

— Пора отдохнуть, Алекс, — весело сообщила она. — Ты, вообще, знаешь, как это делается? Разве годится возвращаться с работы в одиннадцать?

Я зашел в дом взглянуть на детей. Они сладко спали, так что у меня не было причин отказывать девушке. Я вернулся и влез на мотоцикл позади нее.

— За последнее время это мой самый худший или самый лучший поступок.

— Не переживай — самый лучший. Ты — в хороших руках, бояться абсолютно нечего, кроме разве что внезапной смерти.

За минуту мы оставили позади Девятую улицу, затем мимо пронеслись улица Независимости и оживленная Паркуэй с крутыми виражами поворотов, которая превратилась в отдельные фрагменты, выхватываемые мотоциклетным фонарем. Джеззи лихо обгоняла автомобили, казавшиеся неподвижными по сравнению с нами. Она профессионально управляла мотоциклом. Мелькали улочки, путаница проводов над головой да белая разделительная полоса слева от мотоцикла. Она гнала со скоростью не меньше сотни, но при этом я чувствовал себя совершенно спокойно.

Меня не интересовало, куда мы едем. Дети спали дома, с ними была Нана. Мою голову холодил прозрачный ночной воздух, омывая каждую пору, каждую впадину моего тела — удивительное, колдовское, ночное врачевание…

Северная улица, длинная, стиснутая с обеих сторон постройками столетней давности, казалась пустынной. Старинные островерхие крыши, усыпанные снегом, придавали ей особую прелесть. В портиках мелькали огни. Здесь Джеззи снова поддала газу — семьдесят, девяносто, сто… Казалось, что мы летим, дорога исчезала из-под колес. Дивное, неземное чувство — если только останемся в живых, чтобы поделиться острыми ощущениями…

Неожиданно Джеззи мягко притормозила. Она проделала это мастерски и совсем не рисуясь.

— Вот мы и дома. А ты молодец, — похвалила она. — Только на улице Вашингтона вскрикнул разок.

— Про это умолчим.

Возбужденные поездкой, мы вошли в дом. Я не таким представлял себе жилище Джеззи. Она пожаловалась, что не нашла времени для наведения порядка, но обстановка свидетельствовала об аккуратности и хорошем вкусе. От модерна здесь не веяло холодом. Стены украшали художественные фотографии, главным образом черно-белые. Джеззи похвалилась, что снимала сама. В гостиной и на кухне — живые цветы. Мое внимание привлекли книги с закладками — «Принц приливов», «Выжженные знаки», «Женщины у власти», «Дзен», «Руководство по техническому обслуживанию мотоцикла». В баре — благородные вина. На стенке — аккуратный крючок для мотоциклетного шлема…

— Да ты, оказывается, домоседка!

— Ужасная. Но никому не говори. Я — крутая дама из Секретной службы.

Я обнял Джеззи, и мы поцеловались. Наконец я обрел нежность, которой и не чаял найти, и эту редкостную чувственность, так удивившую меня. Я обнаружил клад, который давно искал…

— Джеззи, я счастлив очутиться у тебя. Я очень растроган, Джеззи.

— Несмотря на то, что тебя фактически похитили?

— О, ночной полет по улицам, а теперь милый, уютный дом. Отличные фотографии… Какие еще у тебя секреты?

Джеззи нежно провела пальчиком по моему подбородку:

— От тебя не будет секретов. Ладно?

Я сказал: «Да». Я тоже этого хотел. Настало время открыться кому-то. Видно, нам обоим необходимо забыть прошлое. Внешне это не проявлялось, но мы оба долгое время были замкнуты и копили в себе одиночество. А теперь поможем друг другу справиться с этим.

Утром мотоцикл подкатил к моему дому. Холодный ветер обжигал лица. Мы словно плыли сквозь тусклый серый предрассветный туман. Народу на улицах было мало, люди шли на работу, но все заглядывались на нас. Я бы тоже глазел на их месте на такую необычную пару.

Джеззи довезла меня точно до того места, где вчера подобрала. Я напоследок обнял ее, прижимая к разгоряченному вибрирующему мотоциклу. Я покрыл поцелуями ее щеки, шею, губы. Мне казалось, что так я могу провести все утро. Вот так, не таясь, на главной улице Саут-Иста. А хорошо бы так было всегда — промелькнула мысль.

— Пора идти, — выдавил я наконец.

— Я знаю. Иди домой, Алекс. Поцелуй за меня детей.

Когда я напоследок повернул голову, Джеззи казалась немного печальной.

Не начинай того, что не сможешь закончить, вдруг вспомнилось мне.

 

Глава 48

Весь тот день я был полон энергии. Я безрассудно тратил свои силы, что, впрочем, было мне полезно. Я готов был что угодно взвалить на свои плечи, лишь бы знать наперед, что справлюсь.

Покуда я добирался до Лортона, был мороз, но светило солнышко. Сияло ясное, ослепительно голубое небо, суля надежду своим великолепием. Высокие заблуждения еще живы в девяностые годы.

Всю дорогу я размышлял о Мэгги Роуз Данн. По моему мнению, ее уже не было в живых. Ее отец осыпал меня проклятиями через средства массовой информации, но я не винил его за это. Пару раз я беседовал по телефону с Кэтрин Роуз, которая продолжала надеяться и говорила, что дочурка еще жива — она сердцем чует. Тяжело было это слышать.

Я готовил себя ко встрече с Сонеджи-Мерфи, но сосредоточиться было сложно: перед глазами стояли образы прошедшей ночи. Приходилось напоминать себе, что я на работе и нахожусь за рулем в час пик. Именно в тот момент и мелькнула у меня блестящая идея, которая должна была прояснить все относительно Гэри Сонеджи-Мерфи. Это сразу же помогло мне собраться.

В тюрьме меня сразу же провели на шестой этаж. Сонеджи, казалось, ждал меня. Вид у него был такой, словно он ночь не спал. Сейчас мой черед кое-что предпринять. Я провел с ним час или чуть больше, работая на пределе своих возможностей. Я вложил в него больше, чем в кого-либо из моих пациентов.

— Гэри, вам не приходилось находить в карманах счета — из гостиниц, ресторанов, магазинов — и при этом не помнить, на что потратили деньги?

— Откуда вы знаете? — В ответ на мой вопрос взор его прояснился и на лице мелькнуло выражение облегчения. — Я сказал им, что хочу, чтобы вы лечили меня. Не желаю иметь дело с доктором Уолшем. Он умеет только одно: прописывать хлоралгидрат.

— Это не вариант. Я ведь не психиатр, как доктор Уолш, а психолог. Кроме того, я член бригады, которая арестовала вас.

— Знаю. — Он покачал головой. — Но вы единственный, кто выслушивает, прежде чем сделать выводы. Понимаю, как вы меня ненавидите, считая, что я похитил тех детей и совершил многое другое, но все-таки вы слушаете меня! А Уолш только делает вид.

— И тем не менее вам нужно с ним встречаться.

— Прекрасно. Здешняя политика мне ясна. Но умоляю вас: не оставляйте меня в этом аду одного!

— Не оставлю. Я пройду с вами до конца. Мы будем продолжать наши беседы.

И я попросил Сонеджи-Мерфи рассказать о детстве.

— Не так уж много я помню. Это очень странно? — Ему явно хотелось говорить, что весьма устраивало меня, поскольку я принял решение всякий раз четко различать в его рассказе правду и тщательно выверенную ложь.

— Для некоторых — нормально не помнить. Иногда, когда начинаешь говорить об этом, раскрепощаешься, события как бы возвращаются, ты вспоминаешь.

— Факты и даты я, конечно, помню. Родился двадцать четвертого февраля тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года. Место рождения — Принстон, Нью-Джерси. Вот так. Порой мне кажется, что я повторяю заученный урок. Со мной часто происходит, что я не отличаю воображаемое от действительного. Я уже не уверен, что есть что. Правда, не уверен.

— Попытайтесь припомнить ваши первые детские впечатления.

— Веселья и развлечений крайне мало, — начал он. — Вечно бессонница — я не мог спать дольше двух часов подряд. Всегда чувствовал себя усталым и подавленным. Будто всю жизнь пытался вылезти из какой-то ямы. Не буду делать выводы за вас, но я не слишком высокого мнения о себе…

Все, что было известно о Гэри Сонеджи до этого, создавало образ чрезвычайно энергичного эгоцентрика с манией величия. Меж тем Гэри продолжал рисовать картину тяжелого детства: тут было и жестокое обращение со стороны мачехи, и сексуальные домогательства отца в старшем возрасте. Он описывал, как все больше и больше пытался отстраниться от конфликтов и неприятностей, наполнявших его жизнь. Мачеха с двумя собственными детьми появилась в 1961 году. Гэри было четыре, и он уже отличался капризным и угрюмым характером. С этого момента стало совсем плохо. Настолько, что он больше не пожелал рассказывать.

В ходе обследований доктора Уолша Сонеджи-Мерфи был подвергнут тесту по Векслеру, по Роршаху и тесту на развитие личности, разработанному в Миннесоте. Все они показали, что по части творческих способностей он выходил далеко за рамки обычного. Так, в тесте по завершению простых предложений он получил наивысшие баллы как по устным, так и по письменным ответам.

— Что было дальше, Гэри? Попытайтесь припомнить самые ранние впечатления. Я смогу помочь лишь при условии, что пойму вас.

— Такие «потерянные часы» у меня были всегда. То есть время, о котором я не помнил. — По мере рассказа его лицо все больше напрягалось, вены на шее набухли, на лбу выступила испарина.

— Меня наказывали за то, что я не помнил…

— Кто? Кто вас наказывал?

— В основном мачеха.

Вероятно, наибольший урон был нанесен его личности тогда, когда мачеха занималась наведением дисциплины.

— Темная комната, — продолжал он.

— Что за комната? Что там случилось?

— Она сажала меня туда, в подвал. Там у нас была кладовая. Она отправляла меня туда почти на весь день.

Он вдруг начал ртом хватать воздух. Такое состояние я часто наблюдал у жертв жестокого обращения родителей — для него эти воспоминания были особенно тяжелы. Он закрыл глаза, вспоминая прошлое, о котором предпочел бы забыть навсегда.

— Так что происходило в подвале?

— Да ничего… Ничего не происходило… Просто меня все время наказывали. Оставляли одного.

— Вас надолго там оставляли?

— Не знаю… Не могу же я помнить все! Его глаза чуть приоткрылись — он наблюдал за мной. Не знаю, надолго ли его хватит. Следует проявить осторожность. Нужно докопаться до самых глубоких пластов его прошлого, но при этом сохранить его доверие, ощущение моей заботы о нем.

— Это могло продолжаться целый день? Или ночь?

— Нет, нет. Но очень долго. Чтобы я запомнил. Чтобы я стал хорошим мальчиком. И перестал быть Плохим Мальчишкой.

Он молча посмотрел на меня. Я почувствовал, что он ждет от меня реакции. Я похвалил его усилия:

— Гэри, вы просто молодец. Понимаю, как тягостно это было для вас.

Глядя на сидящего передо мной взрослого мужчину, я представил себе малыша, запертого в темной кладовой. И так каждый день — неделями, месяцами… Я подумал о Мэгги Роуз Данн. Возможно ли, что он где-то спрятал ее и девочка еще жива? Нужно добраться до самых темных его секретов, и сделать это намного быстрей, чем полагается при сеансах психотерапии. Чтобы Кэтрин Роуз и Томас Данн узнали наконец о судьбе дочери. «Гэри, что с Мэгги Роуз? Вы помните Мэгги Роуз?»

Это был самый рискованный момент нашего диалога — он может отказаться от дальнейших встреч, если почувствует во мне врага. Он может впасть в состояние душевного расстройства или полного безразличия к окружающему. Тогда — все потеряно. Нужно хвалить Гэри за его усилия, чтобы он предвкушал дальнейшие свидания со мной.

— Все, что вы рассказали, чрезвычайно полезно. Вы проделали огромную работу, и я просто восхищен теми усилиями, которые вы приложили, чтобы заставить себя вспомнить.

— Алекс, — тихо позвал он, когда я уже собрался уходить. — Клянусь Богом, я не совершал ничего ужасного и дурного. Умоляю, помогите мне.

В полдень того же дня его должны были проверять на детекторе лжи. Сама мысль об этом заставляла Гэри нервничать, но он клялся, что рад такому испытанию. Он предложил мне подождать результатов, если я хочу. Разумеется, я очень хотел.

Оператор детектора, присланный из диагностического центра, был прекрасным специалистом в своем деле. Было подготовлено восемнадцать вопросов, пятнадцать из них — контрольные, и три — для апробации детектора. Через сорок минут после того, как Сонеджи-Мерфи увели, ко мне пришел раскрасневшийся от возбуждения доктор Кэмпбелл. Произошло что-то серьезное.

— Он получил наивысшие баллы, — сообщил доктор. — Безупречно прошел испытание да детекторе. Понимаете, что это значит? Выходит, Гэри Мерфи говорит правду?!

 

Глава 49

Итак, Гэри Мерфи, возможно, говорит правду!

На следующий день в административном корпусе тюрьмы Лортон состоялось мое судьбоносное выступление. Аудитория состояла из доктора Кэмпбелла, представлявшего тюрьму, окружного прокурора Мэриленда Джеймса Дауда, еще парочки прокуроров из генерального офиса в Вашингтоне и доктора Джеймса Уолша, тюремного консультанта, — он представлял здравоохранение штата. Было непросто собрать их вместе, но мне это удалось, и теперь я не упущу свой шанс. Другого случая убедить их в необходимости того, что я собирался сделать, не будет.

Я чувствовал себя так, словно вновь держу экзамен в университете Джона Хопкинса. Как пляска на канате под куполом цирка, когда на карту поставлено все.

— Я хочу провести с ним сеанс регрессивного гипноза. Мы ничем не рискуем, а шансы на успех имеются, — заявил я присутствующим. — Я убежден, что Сонеджи-Мерфи вполне гипнабелен и мы получим полезную информацию: узнаем нечто новое о нем самом, а главное — есть надежда услышать о пропавшей девочке.

Разумеется, возник целый ряд юридических проблем. Один из законников сообщил, что это дело — просто подарок для экзаменов при вступлении в адвокатуру. Здесь пересеклись интересы нескольких штатов: дело о похищении детей и убийстве Майкла Голдберга подпадает под государственную юрисдикцию и будет рассматриваться в федеральном суде, а убийство в «Макдональдсе» — в суде Уэстморленда. Помимо прочего, Сонеджи-Мерфи будет привлечен к суду в Вашингтоне за убийства, совершенные в Саут-Исте.

— На что вы надеетесь в конечном счете? — снова задал вопрос Кэмпбелл. Он поддерживал меня с самого начала и негодовал, видя недовольство на лицах некоторых из присутствующих, в частности на физиономии Уолша. Я понимал, почему он так антипатичен Гэри: доктор производил впечатление мелочного, ограниченного и самодовольного типа.

— Многое из рассказанного им свидетельствует о тяжелой диссоциативной реакции. У него было трудное детство с физическими и, вероятно, сексуальными надругательствами. Полагаю, расщепление психики началось именно тогда, как попытка избежать боли и страха. Я не утверждаю, что он страдает раздвоением личности, но отнюдь не исключаю такую возможность. Его детство вполне могло спровоцировать подобный психоз.

Доктор Кэмпбелл подхватил эту мысль:

— Мы с доктором Кроссом обсуждали возможность наличия у Сонеджи-Мерфи «переходных состоянии». Речь идет о психотических эпизодах, являющихся одновременно амнезией и истерией. В этом состоянии пациент может неожиданно очнуться в незнакомом месте, не понимая, как он там оказался и что делал столь продолжительное время. В некоторых случаях такие пациенты обладают как бы двумя личинами, зачастую антагонистическими. Так бывает при скоротечной дольной эпилепсии.

— Вы что, парни, в пятнашки играете? — возмутился со своего места Уолш. — Какая к черту дольная эпилепсия? Нет уж, Мэрион, позвольте мне! Чем дольше вы будете нас дурачить, тем больше у него шансов выйти из зала суда на свободу!

— Я вас не дурачу. Это не в моих правилах, — отозвался я.

Тут вмешался окружной прокурор Джеймс Дауд, суровый мужчина лет сорока. Если Дауд возьмется за дело Сонеджи, то вскоре прославится на всю Америку.

— Есть ли вероятность, что он имитирует все эти психотические состояния, просто играет? А на самом деле он — обычный психопат?

Собираясь с ответом, я оглядел сидящих за столом. Дауд искренне жаждет докопаться до правды, настроен скептически, но не предубежден. Представители вашингтонской прокуратуры сохраняют нейтралитет. Зато доктор Уолш сыт нами по горло.

— Да, такая возможность есть, — честно ответил я. — Именно поэтому я хочу попробовать регрессивный гипноз. Только так мы сможем проверить правдивость его историй.

— Только при условии, что он поддается гипнозу, — вмешался Уолш. — И если вы беретесь определить, загипнотизирован он или нет.

— Я нахожу, что он вполне гипнабелен, — быстро отреагировал я.

— А у меня на сей счет большие сомнения. Честно говоря, Кросс, они касаются и вас. Не важно, что он предпочитает беседовать именно с вами. Психиатрия и хорошие взаимоотношения врача и пациента — не одно и то же.

— Ему нравится, что я его выслушиваю. — Я в упор смотрел на Уолша, сдерживая желание наброситься на этого облеченного властью бездельника.

— Что еще говорит в пользу гипноза? — домогался окружной прокурор.

— Честно говоря, мы мало знаем о том, что он делал в период «переходных» состояний, — отозвался Кэмпбелл. — Сам он не помнит. Я опрашивал жену, но и она не в курсе.

— Неизвестно, сколько разных личин могло совместиться в нем одном, — добавил я. — Но основная причина для сеанса, — тут я сделал паузу, чтобы подчеркнуть особую значимость последующих слов, — я спрошу его о Мэгги Роуз Данн. Я выясню, что он с ней сделал.

— Благодарю вас, доктор Кросс, ваши аргументы ясны. — Прокурор Дауд поднялся из-за стола. — Спасибо за интересную встречу. Позже мы сообщим наше решение.

В тот вечер я решил взять дело в свои руки. Я позвонил знакомому репортеру из «Вашингтон пост» и попросил его о встрече в ресторанчике «У папаши» на краю Саут-Иста, единственном местечке, где нас не смогли бы засечь. Ради нашего спокойствия было необходимо, чтоб ни одна душа не знала об этой встрече.

Ли Ковел, моложавый седеющий яппи, отличался слегка подловатым характером, но мне нравился за открытость физиономии, на которой, были написаны все его эмоции: мелкая зависть, полное разочарование в журналистике, временами — отъявленный консерватизм и вместе с тем — способность к состраданию. Он умел адекватно оценивать происходящее.

Наряженный в серый пиджак и светло-голубые кроссовки, Ли плюхнулся рядом со мной на сиденье у стойки. «У папаши» собирались самые разные представители здешнего дна — негры, испанцы, корейцы, белые пролетарии, трудившиеся или жившие в Саут-Исте. Разумеется, второго такого Ли здесь не встретишь.

— Торчу тут как кукиш, — пожаловался он. — Похоже, я не так одет для этого заведения.

— Да кому ты здесь нужен? Боб Вудвард, что ли, попрет сюда? Или Эванс с Новаком?

— Очень смешно. Ну, что ты задумал? Почему не позвонил, когда эта история была еще горяченькой? Когда паразита еще не схватили?

— Будьте любезны, этому человеку — крепкий горячий кофе. Его нужно разбудить, — пояснил я бармену и обернулся к Ли: — Слушай: я буду гипнотизировать Сонеджи в тюрьме. Я буду искать Мэгги Роуз в его подсознании. Ты получишь эксклюзив. Но за это сделаешь кое-что для меня.

Ли захлебнулся от восторга:

— Ах, черт! Давай рассказывай, Алекс! Выкладывай до конца!

— Слушай: сейчас я пытаюсь получить разрешение на проведение сеанса гипноза, но сталкивается уж больно много политических интересов. А если ты протолкнешь эту историю в «Пост», у меня все сладится. Понял? Теория сбывающихся пророчеств! Тогда я получу разрешение, а ты — свой эксклюзив.

Прибыл кофе в старинной кремовой чашке с голубым ободком по краю. Ли в задумчивости заглотнул напиток. Видно, мои усилия найти лазейку в твердокаменной крепости нашей юстиции его зацепили. Сопереживать он умел.

— Так если ты что-то услышишь от Гэри Сонеджи, то я буду вторым человеком, кто об этом узнает, так, Алекс? Ты — первым, а я — вторым, да?

— Много просишь, но я согласен. Но чур — полная тайна. Давай — во имя благородного дела: ты сообщишь, что кое-что разузнал о Мэгги Роуз, но не можешь разгласить источник информации.

Я оставил Ковела допивать кофе и обдумывать статью. Она появилась в утреннем выпуске «Вашингтон пост».

Первой в нашем доме встает бабуля Нана. Она вообще просыпается первой в целом свете — так полагали мы с Сэмпсоном в возрасте десяти лет, когда она была заместителем директора средней школы Северного Гарфилда.

Во сколько бы я ни вставал — в шесть, семь, даже в пять утра — я неизменно заставал ее у плиты на кухне. Каждое утро Нана ела один и тот же завтрак: яйцо всмятку, одна оладья, чай со сливками и двойной порцией сахара. Поев, она принималась готовить для остальных членов семьи, всегда с учетом наших пристрастий. Она сооружала блинчики, яичницу с беконом или сосисками, манную или овсяную кашу, а то и хлопья с молоком. В зависимости от сезона подавала дыню или другие фрукты. Порой возникал омлет с виноградным джемом, который я не ел: во-первых, Нана пережаривала его, во-вторых, я не могу совмещать яйца и джем так же, как блинчики и кетчуп. Нана не разделяла моего мнения, хотя сама не брала омлет в рот: это блюдо обожали дети.

В то мартовское утро бабуля Нана, сидя за кухонным столом, просматривала «Вашингтон пост», которую нам доставлял один тип по имени Вашингтон. Мистер Вашингтон завтракал с бабулей каждый понедельник, но сегодня, слава Богу, среда — самый ответственный для меня день. На кухне все как обычно, и тем не менее внутри у меня все сжалось. Уже в который раз я ощутил, насколько глубоко это жуткое похищение затронуло меня и моих близких.

Газета открывалась заголовком «СОНЕДЖИ-МЕРФИ — СЕАНС ГИПНОЗА». Статья была проиллюстрирована фотографиями Сонеджи и моими. Накануне поздно вечером я прослушал сводку новостей, затем позвонил Ли Ковелу по поводу материала для эксклюзива согласно условиям сделки.

За утренней порцией чернослива я просмотрел статейку. Там сообщалось, что «некие лица, пожелавшие остаться неизвестными, подвергают сомнению компетентность психиатров, приставленных к преступнику». В связи с тем, что «выводы медиков непременно повлияют на исход дела, Сонеджи-Мерфи может быть признан невменяемым и получить по приговору не более трех лет в клинике для душевнобольных». Ли явно пообщался еще кое с кем после меня.

— Почему прямо не сказать, что думаешь? — пробормотала Нана, откусывая кусочек тоста. Я понял, что стилистические выверты Ли ускользают от ее понимания.

— А что они думают?

— Так все очевидно. Кое-кому не понравилось, что ты путаешь его простое и ясное как апельсин дело. Им нужно чистое, как выстиранное «Тайдом», правосудие. А правда не нужна. Никто о ней и слышать не хочет, вот так. Им главное, чтобы снова все стало по-прежнему. Лишь бы боль прошла. Вообще у людей в последнее время снизилась выносливость к боли. Особенно с той поры, когда детей начал воспитывать доктор Спок, а не их родители.

— Это ты за завтраком надумала? Классно — прямо как «Убийство, которое она описала».

Я плеснул себе чаю без сливок и сахару, затем взял блинчик и завернул в него пару сосисок.

— Ничего я не надумала, все ясно как Божий день.

Я отделался кивком. Наверное, бабуля Нана права, но не устраивать же в шесть утра диспут.

— А славно поесть в столь ранний час черносливу, — перевел я разговор на другую тему.

— На твоем месте я бы на него не налегала, — насупилась Нана. — Сдается мне, что тебе силенки понадобятся. Лучше б уж мне ничего этого не понимать…

— Спасибо за откровенность, Нана.

— На здоровье. Хочешь один совет? Так вот: поменьше доверяй белым.

— Очень вкусный завтрак.

— Как твоя новая подружка?

Без этого она не может.

 

Глава 50

Когда я вышел из машины около тюрьмы, воздух был наполнен высокочастотным гулом съемочной аппаратуры. Вокруг лортонской тюрьмы слонялись поджидавшие меня телерепортеры и газетчики. Дожидался меня и Сонеджи-Мерфи, переведенный из тюремной больницы в обычную камеру. Путь от стоянки до ворот я проделал в густом треске камер, вспышек и микрофонов. Сегодня я должен провести с Мерфи сеанс гипноза. Пресса знает об этом и сделает меня изюминкой теленовостей.

— Томас Данн уверяет, что вы намерены отправить Сонеджи в лечебницу, чтобы он через пару лет вышел на свободу. Ваши комментарии, доктор Кросс?

— Сейчас мне нечего сказать. — Я терпеть не мог разговоров с репортерами, что не прибавляло мне популярности. Я фактически пошел на сделку с федеральной прокуратурой, чтобы получить окончательное согласие на проведение сеанса.

Гипноз в наше время — достаточно обычное дело. Его часто используют в лечебных целях психологи и психиатры. Сеансы должны были помочь выяснить, что происходило с Гэри Сонеджи-Мерфи в его потерянные дни, когда он как бы покидал реальный мир. Я далеко не был уверен в успехе, во всяком случае, в немедленном.

Уже в камере все оказалось гораздо проще. По моей просьбе Гэри расслабился и закрыл глаза. Я попросил его медленно и ровно сделать вдох и выдох, постараться отбросить все посторонние мысли, затем медленно сосчитать до ста. Он прекрасно поддавался гипнозу: не сопротивлялся и быстро впал в состояние глубокого транса, насколько я мог судить. И все же я начал издалека, проверяя, действительно ли он под гипнозом, я бдительно искал признаки того, что он лишь имитирует состояние транса, но не находил их. Дыхание замедлилось, он выглядел сильно расслабившимся. В первые минуты мы поболтали о случайных предметах. Как только он, так сказать, «дошел до кондиции», я начал задавать вопросы:

— Помните, как вас арестовали в Уилкинсбурге у «Макдональдса»?

Последовала краткая пауза и ответ:

— Да, конечно, помню.

— Рад, что вы помните. Мне не совсем ясна последовательность событий. Вы помните, что именно ели в этом ресторане?

Глазные яблоки под закрытыми веками шевельнулись — Гэри задумался над ответом. Он был пристегнут к креслу ремнями, а левая нога ритмично покачивалась.

— Нет… Нет… Не помню… Я правда там ел? Не уверен. Не могу сказать…

Но факт нахождения внутри ресторана он не отрицал.

— Вы кого-нибудь видели в «Макдональдсе»? — терпеливо продолжал я. — Помните кого-нибудь из посетителей? Или официантку — может, вы с ней говорили?

— Гм… Там толпа была… Никого конкретно не вспоминаю. Я еще подумал тогда, что некоторые одеты до смешного плохо. Это в любом многолюдном месте бросается в глаза. Особенно в таких как «Хо-Джо» и «Макдональдс»…

Мысленно он был в «Макдональдсе» — так глубоко мы с ним забрались. Оставайся со мной, Гэри…

— Вы посещали туалет? — из протокола ареста было известно, что он ходил туда.

— Да, — ответил Гэри.

— А что-нибудь о тамошних напитках? Вы пили там что-нибудь? Возьмите меня с собой. Представьте, что мы снова там вместе…

На его губах появилась натянутая улыбка.

— Не нужно мне вашего снисхождения!

Он странно вскинул голову и залился каким-то особенно глубоким, не обычным для него смехом. Странным, но не истеричным. Смех становился более отрывистым, а нога раскачивалась все быстрее.

— Ты для этого недостаточно сообразителен, — вдруг заявил он.

Меня удивило то, что его голос стал таким высоким.

— Для чего, Гэри? Для чего именно? Поясните, я не понимаю.

— Для того, чтобы надуть его. Вот о чем я говорю. Ты умный, но не настолько.

— Кого надуть?

— Сонеджи, конечно. Он здесь, в «Макдональдсе». Он делает вид, что пьет кофе, но на самом деле он плевал на все! Он вот-вот взорвется! Ему необходимо внимание!

Я так и осел на стуле. Такого поворота никто не ожидал.

— Почему он так злится? Вы знаете, почему?

— Он плевал на них, потому что им всем повезло. Вот почему!

— Кому повезло?

— Этим тупицам, копам. Они разрушили его классный план, потому что им повезло!

— Хорошо бы с ним поговорить об этом, — сказал я, стараясь поддерживать игру. — Если Сонеджи здесь, может быть, мы сможем пообщаться….

— Нет! Нет! Куда тебе до него! Ты его не поймешь. У тебя нет к нему подхода.

— Он все еще зол? И сейчас зол? И здесь, в тюрьме? Что он думает об этой камере?

— Он говорит — пошел ты! ПОШЕЛ ТЫ!

Гэри вдруг рванулся вперед и вцепился в мою спортивную куртку и галстук. Он, без сомнения, обладал недюжинной физической силой, но и я не слабак. Мы вцепились друг в друга — это напоминало схватку двух медведей, даже стукнулись лбами. Я легко мог бы освободиться, но даже не пытался. Он не старался изувечить меня — это больше походило на угрозу, запугивание, создание дистанции между нами.

Из коридора вбежали Кэмпбелл и охрана. Сонеджи-Мерфи выпустил меня и стал кидаться на дверь камеры. Из уголка рта стекла струйка слюны. Он вдруг принялся вопить невероятно высоким голосом. Охранники повалили его на пол, но удерживали с трудом: он оказался сильнее, чем можно было судить по его худосочной фигуре. Я уже испытал на себе его хватку.

Вошла медсестра и ловко сделала укол ативана. Через пару минут он уже спал на полу камеры. Охранники быстро надели на него смирительную рубашку. Я дождался, пока они запрут камеру.

Кто же был в камере? Кто же напал на меня?

Гэри Сонеджи или Гэри Мерфи?

Или они оба?

 

Глава 51

Под вечер мне домой позвонил шеф полиции Питтмен, разумеется, не для того, чтобы поздравить с проделанной работой. Шеф велел мне с утра прибыть в его офис.

— А в чем дело? — полюбопытствовал я.

Он не стал объяснять по телефону, видно не желая испортить сюрприз.

С утра я тщательно побрился, напялил кожаную куртку, которую держу для особо торжественных случаев, и напоследок на счастье малость поиграл на пианино. Как это поется: «Жизнь — тьма и свет. Будь сам как свет и тьма…» Я сбацал «Человека, которого люблю», «За все, что мы знаем» и «Это и есть жизнь». После чего был готов предстать пред светлые очи Джифа.

В офисе Питтмена было чересчур оживленно для четверти восьмого утра. Даже его помощник выглядел весьма занятым. Старина Фред Кук, несостоявшийся детектив, теперь успешно подвизался на административном поприще. Он напоминал ветерана, которого извлекают на свет Божий для игры в старомодный бейсбол. Мелочный и ограниченный интриган, иметь с которым дело было равнозначно отношениям с восковой фигурой.

— Сейчас шеф примет тебя. — Фред состроил свою особенную тонкогубую улыбочку. Он всегда узнавал новости раньше других, а если не узнавал, то делал вид, что они ему известны.

— Фред, можешь сказать, в чем дело? — рубанул я напрямик.

Его глазенки заблестели от удовольствия. — Почему бы тебе не зайти внутрь и не узнать из первых рук?

— Горжусь тобой, Фред. Тебе можно доверить секрет. Быть тебе членом Совета Национальной Безопасности.

С самыми дурными предчувствиями я вошел в кабинет шефа. Там, помимо Питтмена, были мэр Карл Монро, капитан полиции Кристофер Клаузер и мой Джон Сэмпсон, которого я меньше всего ожидал встретить. Оказалось, что в святая святых шефа полиции организован рабочий завтрак — весьма популярное явление в Вашингтоне.

— Не так уж все плохо, — шепнул Сэмпсон, напоминавший огромного дикого зверя, попавшегося в капкан. Похоже, что он с радостью отгрызет себе лапу, лишь бы выбраться на свободу.

— Совсем даже неплохо, — с радужной улыбкой подхватил Карл Монро, заметив застывшее выражение моего лица. — Вас ждут хорошие новости, отличные новости! Ну как, начнем?.. Думаю, пора! Итак, сегодня вы с Сэмпсоном получаете повышение! Прямо сейчас! Мои поздравления, мистер старший детектив и мистер начальник подразделения!

Все радостно зааплодировали, лишь мы с Сэмпсоном обменялись непонимающими взглядами. Что происходит, черт возьми?

Если б я знал — захватил бы Нана с ребятишками полюбоваться на эту комедию, вроде церемонии, когда президент вручает медали и посмертно награждает павших. Только на сей раз павшие явились за наградой лично: в глазах шефа Питтмена нас с Сэмпсоном просто не существовало.

— Может быть, вы все-таки объясните суть происходящего? — заговорщически шепнул я мэру. — Подоплеку, я имею в виду?

Карл Монро ответствовал неподражаемой улыбкой — одновременно теплой, интимной и величественной.

— Меня попросили прийти сюда, — он выдержал многозначительную паузу, — потому что вам и детективу Сэмпсону присуждаются новые звания. Вот так, Алекс. И я с радостью пришел, — он очаровательно скривился, — в четверть восьмого утра!

Прелестного Карла иногда просто нельзя не любить. Он прекрасно отдает себе отчет в том, кем является в большой политике. Он, как проститутка с 14-й улицы, всегда держит в запасе пару скабрезностей, с которыми удобно приставать к мужчинам.

— Еще надо тут кое-что обсудить, — завел было Питтмен, но тут же одумался и отбросил эту идею. — Впрочем, дела подождут. На повестке дня — кофе с пирожными!

— А я полагаю, что надо все обсудить сразу, — заявил я и обратился к мэру: — Вываливайте все начистоту, а потом подсластим пирожными.

— Вижу, вы не торопитесь получить повышение, — горестно покачал головой Монро.

— А я не гоняюсь за должностями и не занимаюсь политикой.

Мэр пожал плечами, не переставая улыбаться.

— Не знаю, что и сказать, Алекс. Понимаете, иногда, приобретая опыт, человек ко многому меняет отношение. Сразу начинает видеть, что годится, а что — нет. Конечно, приятно находиться в оппозиции к официозу, но это часто до добра не доводит…

— О чем это вы? Какое такое добро? Это что — тема рабочего завтрака? — осведомился Сэмпсон.

— Я сказал то, что думаю и во что верю, — подытожил Монро, впиваясь зубами в пирожное.

Шеф Питтмен налил кофе в драгоценную чашку китайского фарфора, слишком миниатюрную и хрупкую для его ручищ. Я обратил внимание на сандвичи с кресс-салатом: да, жратва не для бедных.

— В этом деле о похищении мы ущемили интересы ФБР, Секретных служб и правосудия, а это никому не на пользу. Так что мы решили отойти с дороги, то есть вновь отстранить вас от дела, — вымолвил наконец Питтмен.

Шах и мат! Вот так новость! Пелена спала с глаз — обнаружилась истинная причина церемонного рабочего завтрака. Вдруг все собравшиеся заговорили одновременно, причем двое — на повышенных тонах. Да, славная подобралась компания…

— Дерьмо собачье, — рычал Сэмпсон прямо в лицо мэру. — Полное дерьмо — и вы это знаете!

— Я только-только начал сеансы с Сонеджи-Мерфи, — громко втолковывал я Питтмену, Монро и Клаузеру. — Вчера был первый сеанс! Ради всего святого — одумайтесь! Только не сейчас!

— Мы отдаем должное вашей работе с Гэри Сонеджи, но мы были вынуждены принять решение, и вот оно принято…

— Правду хотите, Алекс? — внезапно взревел Монро. — Хотите услышать правду?

— Как всегда! — вскинулся я.

— Так вот, генеральный прокурор хорошенько нажал на кого следует в Вашингтоне! И через шесть недель начнется громкий процесс! Все, Алекс, поезд ушел! Вы тут уже ни при чем, и я ни при чем. Там вершат дела шишки покрупнее нас! Все — Сонеджи-Мерфи уже не наш. Прокурор и министерство юстиции приостановили ваши сеансы гипноза. К нему формально приставили других психиатров. Теперь он в их ведении. Дело пойдет без нас и в другом направлении. А в вас больше не нуждаются.

После услышанного мы с Сэмпсоном удалились для проведения собственного «рабочего завтрака». В наших услугах больше не нуждались.

 

Глава 52

Всю следующую неделю я возвращался домой в шесть-семь вечера. Я больше не вкалывал круглосуточно. Деймон и Джанель были бы счастливы, если б меня вообще уволили. Мы смотрели взятые напрокат диснеевские мультики и дурацких «Черепашек-ниндзя», прослушали альбом «Билли Холидей: наследие 1933 — 1958», вместе валялись на диване. Полный набор развлечений.

Как-то днем мы посетили могилу Марии. Джанель и Деймон так и не свыклись до конца с ее уходом. На обратном пути я остановился у могилки Мустафы Сандерса. До сих пор не могу забыть взгляд печальных мертвых глазенок, задающих вопрос: почему? У меня до сих пор нет ответа. Но я не сдаюсь.

В одну из суббот в конце лета мы с Сэмпсоном совершили поездку в Принстон, штат Нью-Джерси. Мэгги Роуз Данн так и не нашли, равно как и канувший бесследно выкуп в десять миллионов долларов. В свободное время мы перепроверяли свидетельские показания.

Переговорив с несколькими соседями Мерфи, мы выяснили, что его родители действительно погибли при пожаре, но никто и не думал подозревать Гэри. Все помнили его как примерного ученика. Местную среднюю школу он окончил одним из первых, хотя не особо усердствовал в занятиях и не старался выдвинуться. Никто из соседей не помнил, чтобы юноша был замешан в каких-либо неприятностях. Описание внешности полностью совпадало с тем Гэри Мерфи, который пребывал в тюрьме Лортона.

Все говорили примерно одно и то же, за исключением близкого приятеля Гэри, которого мы отыскали не без труда. Саймон Конклин, зеленщик на одном из местных продуктовых рынков, жил в одиночестве милях в пятнадцати от Принстона. О нем упоминала в беседе со мной Мисси Мерфи. Сотрудники ФБР уже расспрашивали его, но ничего ценного не выяснили.

Сперва Конклин отказался снова видеть копов, но после угрозы отправить его на допрос в Вашингтон потихоньку разговорился:

— Гэри всегда всех дурачил. Он утверждал, что великие мира сего обманывают остальных. Великие — с большой буквы! Такое он болтал.

Мы сидели в неубранной грязной гостиной маленького домика. Конклин, длинный, неряшливый тип в каких-то рваных обносках, на поверку оказался весьма неглуп. Как и Мерфи, он с отличием окончил школу.

— В каком смысле — «великие мира сего»? — допытывался я, в надежде заставить его выложить как можно больше, играя на самолюбии. Только так мы сумеем выудить необходимую информацию.

— Те, кого он называл «девяностодевятипроцентные», «сливки сливок». Лучшие из лучших. Те, кто правит миром, вот так, мужики, — доверительно сообщил Конклин.

— Лучшие — из кого? — попросил уточнить Сэмпсон. Едва ли он был в восторге от Конклина, судя по хмурой физиономии, но честно подыгрывал мне, изображая заинтересованного слушателя.

— Лучшие из истинных психов, — самодовольно заявил Конклин. — Те, кто всегда под рукой и всегда вне подозрений. Кто слишком умен, чтобы попасться! Они на всех взирают свысока, они не имеют ни сострадания, ни жалости. Они сами хозяева своей судьбы.

— И Гэри Мерфи был из таких? — поинтересовался я, чувствуя, что он хочет выговориться и готов все выложить не только о Гэри, но и о себе. Чувствовалось, что к «девяностодевятипроцентным» Конклин причисляет и себя.

— Нет, что вы, — он с улыбкой покачал головой, — Гэри поумнее «девяностодевятипроцентных». Он был глубоко уверен в своей неповторимости, оригинальности, называл себя «ошибкой природы».

Далее Конклин поведал нам, как они жили вдоль одной и той же сельской дороги в шести милях от города и ездили в школу на школьном автобусе. Эта же дорога вела к особняку Линдберга в Хоупвелле. Саймон Конклин считал, что Гэри отомстил семье, устроив пожар. Он все знал о мучениях, перенесенных Гэри в детстве. Доказательств, что пожар — дело рук Гэри, нет, но он уверен в этом.

— Я расскажу, как узнал о его плане: он мне сам рассказал, когда нам было лет по двенадцать. Он намеревался дождаться, пока ему стукнет двадцать один. Он собирался устроить все так, чтобы думали, будто он в школе. Он готов был ждать девять лет. Согласно плану, он должен был остаться вне подозрений. И он ведь сделал это! Исполнил свой девятилетний план!

В первый день мы проговорили с Саймоном три часа, на другой день — целых пять. Он поведал кучу печальных и жутких историй о том, как Гэри запирали в подвале на целые дни, а то и на недели. Рассказал о его навязчивых планах: на десять лет, на пятнадцать, наконец, на целую жизнь. О его тайной войне с мелкими животными, особенно птичками, жившими в саду мачехи. Однажды Гэри оторвал у малиновки лапку, затем крыло, затем вторую лапку и наблюдал, как она судорожно боролась за жизнь. О его мечтах войти в сонм «девяностодевятипроцентных», оказаться на самом верху. Наконец, о его способностях передразнивать, подражать, играть.

Я очень жалел, что не знал об этом, общаясь с Гэри в тюрьме. Теперь я построил бы свои сеансы гипноза на возвращении к детским навязчивым идеям, поговорил бы о старом друге Саймоне Конклине. К сожалению, мы все — я, Сэмпсон, Саймон — были выброшены из дела.

Показания, собранные в Принстоне, я передал в ФБР, написав о Конклине докладную на двенадцати страницах. Но в Бюро этому не придали значения. Тогда я написал вторую докладную, а копии разослал членам группы, ведущей расследование. Там цитировались слова Конклина о Гэри Мерфи: «Он всегда говорил, что намерен совершить нечто важное». Но за этим тоже ничего не последовало. Фэбээровцы даже не потрудились вновь допросить Конклина. Никто не пожелал принять во внимание новые сведения. Они хотели навсегда закрыть дело о похищении Мэгги Роуз Данн.

 

Глава 53

В конце сентября мы с Джеззи Фланаган отправились на Виргинские острова — решили сбежать от всех на уик-энд. Сия плодотворная идея принадлежала Джеззи. Нас обоих возбуждала мысль провести четыре дня наедине. А вдруг мы не сможем выносить друг друга так долго? Это предстояло выяснить.

На улицах острова Вирджин-Горда никто не оборачивался на нас. Это радовало: в округе Колумбия мы смотрелись как весьма экзотичная парочка и нас постоянно разглядывали.

Мы брали уроки подводного плавания с аквалангом у семнадцатилетней негритяночки, катались верхом вдоль побережья, растянувшегося почти на три мили, отправились на «ренджровере» в густые заросли, где проплутали полдня. Но самым незабываемым было посещение островка, который мы окрестили «Частный остров Джеззи и Алекса. Рай». Это местечко приискали для нас в отеле, отвезли туда на моторке и оставили одних.

— Это самый восхитительный уголок в моей жизни, — радовалась Джеззи. — Ты только взгляни на эту воду и песок, на эти рифы и нависшие скалы!

— Конечно, не Пятая стрит, но ничего, сойдет.

Я разбежался и сделал тройной прыжок у самой кромки воды. Наш островок представлял собой длинный шельф из белого песка, хрустевшего под ногами как сахар. Вдоль берега тянулась буйная зеленая поросль, там и сям виднелись белоснежные розы и бугенвиллеи. Весеннее сине-зеленое море сияло чистотой.

На гостиничной кухне для нас упаковали еду — отличные вина, экзотические сыры, омары, крабы и разные салаты. Поблизости не было ни души. Мы вели себя естественно: разделись догола, радуясь отсутствию всяческих запретов. Мы ведь в раю.

Я рассмеялся, ложась на песок рядом с Джеззи. Я делал то, в чем долгое время отказывал себе: радовался, чувствуя полную гармонию с окружающим миром. Я раскрылся миру и был несказанно благодарен судьбе за это. Кончились три с половиной года, посвященные скорби и добровольному заточению.

— Ты хоть представляешь, как ты прекрасна? — спрашивал я Джеззи, лежа рядом с ней.

— Не знаю, заметил ли ты, но у меня в сумочке всегда есть пудреница. С маленьким зеркальцем. — Она заглянула мне прямо в глаза, как будто видела там что-то, неведомое мне. — С тех пор как я поступила на работу в Секретную службу, я стараюсь не выглядеть привлекательной. В вашингтонском обществе, где властвуют мужчины, я вынуждена задавить в себе женщину. — Подмигнув, Джеззи продолжала: — Алекс, ты бываешь таким суровым, а на самом деле такой веселый, забавный! Думаю, твои дети знают об этом. И дразнят тебя! Ух, папаня, бука!

Она принялась щекотать меня.

— Нечего переводить разговор на меня, Джеззи. Мы говорили о тебе.

— Это ты говорил. Ну, ладно: иногда я хочу быть симпатичной, эдакой простушкой Джейн. Спать в бигуди и смотреть старые фильмы.

— Весь уик-энд ты будешь красавицей. Никаких бигуди. В волосах — только ленты и свежие цветы. Купальник — без бретелек. А лучше — без. В смысле — без купальника.

— Я сейчас хочу быть красивой. В Вашингтоне — совсем другое дело: там это создает проблемы. Представь, что ты идешь к боссу с важным докладом, над которым работал несколько месяцев. А он первым делом заявляет: «Малыш, тебя жутко уродует это платье». Так и тянет ответить: «А пошел ты в задницу!»

Мы обнялись, и я прошептал:

— Спасибо, что ты есть — и такая красивая!

— Это для тебя, — заулыбалась Джеззи, — мне многое нравится делать для тебя. И еще — когда ты что-то делаешь для меня…

И мы в который раз сделали друг другу приятное.

Мы с Джеззи не сумели друг другу наскучить, напротив, это райское местечко еще больше сблизило нас. Вечером, сидя в одном из уличных кафе и наблюдая за беззаботными обитателями и гостями острова, мы думали, почему бы нам не бросить все и не зажить такой же жизнью… Поедая мясо креветок и устриц, мы проболтали часа два, изливая друг другу душу.

— Алекс, я была абсолютно загнанной особой. И не только в этом деле о похищении, когда я посещала все инструктажи и участвовала в погоне. Я была такой с тех пор, как себя помню: вбив что-то в голову, уже не сворачивала с пути.

Я молчал, жаждая выслушать ее и узнать о. ней все.

— Вот я сижу здесь с пивом. — Она подняла свою кружку. — А ведь мои родители были алкоголиками. Они стали тунеядцами задолго до того, как это вошло в моду. Но об этом знали только мы, дома. Только там они скандалили. Отец напивался до потери сознания и засыпал в «любимом папином кресле». Мать, наоборот, могла полночи проторчать за столом со своим «Джеймсоном». «Джеззи, крошка, принеси еще бутылочку „Джеймсона“. Я у них была официанткой. Так и отрабатывала свое содержание до одиннадцати лет.

Замолчав, Джеззи заглянула мне в глаза. Мне еще не приходилось видеть такой незащищенной и неуверенной в себе эту женщину, которая в Секретной службе слыла воплощением дисциплины и воли.

— Хочешь, чтобы я прекратила? Хочешь облегчить мне жизнь?

— Нет, Джеззи, я должен услышать все, чтобы досконально узнать тебя.

— Мы все еще на отдыхе?

— Да, и я правда хочу все услышать. Просто рассказывай, доверься мне. А если мне станет скучно, я просто уйду, а ты оплатишь счет.

Засмеявшись, она продолжала:

— Я любила своих родителей особой любовью. Наверное, и они по-своему любили свою «крошку Джеззи». Я как-то говорила тебе, что не хотела быть неудачницей, как мои родители.

— Может, ты чего-то не понимала, — улыбнулся я.

— Видимо. Во всяком случае, придя в службу, я вкалывала днями и ночами. Ставила перед собой труднодостижимые цели — например, стать старшим инспектором в двадцать восемь лет. И достигала этого. Из-за чего и рухнуло мое замужество: работа была для меня важнее семьи. Знаешь, почему я начала разъезжать на мотоцикле?

— Нет, и почему ты меня катаешь — тоже.

— Потому что я никак не могла перестать работать, не забывала о работе даже дома, по ночам. До покупки мотоцикла. Знаешь, когда несешься со скоростью сто двадцать миль, то думаешь только о дороге. А остальное улетучивается из головы. И работа тоже.

— Отчасти по той же причине я играю на пианино, — признался я. — Сочувствую тебе — в такой семье расти непросто.

— Я рада, что наконец рассказала о них. До тебя никто этого не знал. Всю мою историю знаешь ты один.

И мы снова обнялись прямо за столиком кафе. Никогда я еще не чувствовал себя таким близким ей. Милая, славная Джеззи. Мне не забыть этих дней, нашего визита в рай.

Каникулы кончились внезапно. Мы вдруг очнулись в салоне самолета «Американских авиалиний», пристегнутыми к креслам. Синоптики сулили дождливую пасмурную погоду. Итак, назад — к Работе.

Во время полета мы слегка отдалились друг от друга. Мы вдруг одновременно начинали говорить, потом синхронно замолкали, играя в игру «сначала — вы». Впервые за эти дни мы вспомнили о нашем общем деле: завязался служебный разговор.

— Алекс, ты и вправду веришь, что у него раздвоение личности и он знает, что случилось с Мэгги? Ну, пусть Сонеджи знает. А Мерфи?

— Тоже, в какой-то степени. Тогда, рассказывая о Сонеджи, он был очень напуган. Независимо от того, является ли Сонеджи отдельной личностью или его личиной, — он его боится. Сонеджи знает, что с Мэгги Роуз.

— Очень плохо, что мы теперь ничего не узнаем. Но похоже, это так.

— Да, потому что я уверен, что вытянул бы из него информацию. Просто для этого нужно время.

Аэропорт округа Колумбия — настоящее стихийное бедствие, которое одновременно терпят тысячи пассажиров. Еле ползущий транспорт, километровая очередь на такси да еще люди, промокшие до костей под дождем. Мы с Джеззи оказались без плащей и тоже вымокли до нитки. Жизнь вдруг обернулась угнетающей реальностью. Здесь, в Вашингтоне, ждет незавершенное расследование, близится суд, а на моем столе наверняка лежит послание от шефа Питтмена.

— Давай уедем отсюда, — вдруг промолвила Джеззи, потянув меня за руку к стеклянной двери авиакомпании «Дельта». От нее все еще исходил слабый аромат кокосового масла и алоэ. Проходящие мимо в упор разглядывали нас. Они смотрели осуждающе. Это было невыносимо.

— Уедем, — пробормотал я.

 

Глава 54

В Вашингтоне я был уже в одиннадцать, а в полтретьего пополудни позвонил Сэмпсон. Он потребовал встретиться дома у Сандерсов: по его мнению, найдено связующее звено между похищением и убийствами. Наконец-то тяжкий труд на ранних стадиях расследования хоть как-то оправдался.

Прошло несколько месяцев с тех пор, как я посетил жилище Сандерсов в последний раз, но все выглядело до боли знакомым. Дом встретил нас темными окнами. Интересно, продадут его или снова пустят жильцов? Сидя в автомобиле, я просматривал отчет следственной группы. Там не содержалось ничего нового для меня. Я вновь уставился на дом: спущенные шторы не позволяли заглянуть вовнутрь. Где же Сэмпсон и что ему надобно?

Ровно в три заявился Сэмпсон и, выпорхнув из своего «ниссана», мгновенно уселся в мой «порше»:

— А ты подзагорел, стал похож на жженый сахар. Так и охота лизнуть.

— А ты все такой же большой урод. Без перемен. Так что?

— Полиция тут неплохо потрудилась, — объявил Сэмпсон, закуривая «Корону». — А знаешь, ты неплохо держишься после всего.

На улице завывал ветер и хлестал дождь: это бесчинствовал торнадо, налетевший откуда-то из Огайо или Кентукки. Такая погода простояла здесь весь уик-энд.

— Ну, расскажи, как ты там играл в теннис, щеголял в клубном пиджаке, плавал и катался на лодке? — вопрошал Сэмпсон.

— У нас на это не было времени. Мы укрепляли духовные узы — тебе не понять.

— Вот это да! — залепетал Сэмпсон, искусно подражая кокетливому говорку негритянских девчонок. — Обожаю болтать о чепухе, а ты?

— Мы войдем в дом или нет? — поинтересовался я.

Невольно перед глазами промелькнули сцены недавнего прошлого: личико четырнадцатилетней убитой девочки, печальные глазенки Мустафы… Какие были симпатичные ребятишки… И никого не заботила их гибель в Саут-Исте…

— Вообще-то мы приехали к их соседям, — сообщил Сэмпсон. — Ну, давай за работу. Здесь кое-что произошло, чего я никак не могу понять. Но, похоже, это важно. Нужны твои мозги.

Мы направились к Серизьерам, ближайшим соседям Сандерсов. Нина Серизьер была с самого детства лучшей подругой Сьюзетт Сандерс. Семьи дружили с 1979 года. Нина и ее родители все еще не оправились после убийства.

Миссис Серизьер пригласила нас войти и позвала Нину. Мы уселись за кухонный стол напротив картинки с улыбающимся проповедником Джонсоном. Пахло табачным дымом и беконом. Наконец вошла Нина, простенькая девчушка лет пятнадцати, с виду очень спокойная. Мне показалось, что ей совсем не хотелось идти сюда.

— На прошлой неделе, — пояснил Сэмпсон, — Нина набралась смелости и рассказала помощнику учителя, что, возможно, видела убийцу за пару дней до преступления. Но ей было страшно об этом говорить.

— Я понимаю.

Действительно, в любом негритянском районе округа Колумбия почти невозможно себе представить, чтобы свидетель преступления добровольно явился в полицию давать показания.

— Я видела, как его поймали, — неприязненно пробурчала Нина. На меня уставилась пара красивых светло-карих глаз, сиявших на простоватом личике. — Теперь я уже не так боюсь, но все равно страшно…

— Как ты его узнала?

— По телевизору увидела. Ведь это он детей похитил. Его все время показывают.

— Раз она узнала Гэри Мерфи, значит, видела его без маскировки под учителя, — обернулся я к Сэмпсону.

— А ты уверена, что это был тот же самый человек? — спросил Нину Сэмпсон.

— Да, он разглядывал дом Сьюзетт, и мне это было странно… Здесь так мало белых бывает.

— Это было днем или ночью?

— Ночью. Но я его узнала: над крыльцом Сандерсов очень яркая лампочка. Ведь миссис Сандерс всех боялась. Пу пугалась, даже если скажешь ей «бу». Так любила Сьюзетт приговаривать.

— Она застала его на месте преступления, — обернулся я к Сэмпсону.

Кивнув, Сэмпсон вновь обернулся к Нине, которая смотрела на нас, приоткрыв пухлые губки, будто хотела сказать «О», в задумчивости теребя туго заплетенные косы.

— Расскажи детективу Кроссу, что ты еще видела.

— С ним был другой белый, — сообщила Нина Серизьер. — Он сидел в машине и ждал, пока тот осмотрит дом Сандерсов. Он все время был там, в машине.

— Видишь, — развернулся ко мне Сэмпсон, — они торопятся с судом, но понятия не имеют о том, что происходило в действительности. Им нужно побыстрее закончить — и концы в воду. Может быть, мы узнаем ответ, а, Алекс?

— По крайней мере, мы попробуем. И будем единственными, кто это сделает.

От Серизьеров мы с Сэмпсоном направились в город, каждый на своей машине. Мысленно перебирая новые факты, я пытался обнаружить подходящие сценарии из тысячи возможных. Это и есть работа копа, причем времени всегда в обрез. Попутно я размышлял о Бруно Хауптманне и похищении сына Линдберга. Возможно, Бруно был обвинен в результате судебной ошибки.

Обо всем этом знал лишь Гэри Сонеджи-Мерфи. Было ли это частью его сложных планов? Десятилетний или двенадцатилетний план? Кем был тот, второй белый? Может, пилот из Флориды? Или кто-то вроде Саймона Конклина, принстонского закадычного дружка? Был ли у него с самого начала сообщник?

Вечером того дня я встретился с Джеззи, настоявшей, чтобы я ушел с работы пораньше. Больше месяца назад она приобрела билеты на баскетбольный матч с участием команды джорджтаунского университета, который я ужасно хотел посмотреть. По пути мы говорили о том, что в последнее время редко бывало темой наших бесед: мы полностью переключились на работу. Я подбросил ей последнюю новость: теорию сообщника.

— Непонятно, что ты в этом нашел завлекательного, — попыталась охладить мой пыл Джеззи, внимательно выслушав рассказ о наблюдениях Нины Серизьер. Как и я, она по-прежнему интересовалась делом о похищении, но была в большей степени взыскательна к фактам. Моя информация явно ее зацепила.

— Спроси хоть прорицателя… Меня лично все это завлекает.

— Эта девчушка дружила со Сьюзетт Сандерс, ведь так? Была очень близка к ним. И все-таки молчала! Почему? Да потому, что отношения с полицией — не из лучших! Не знаю, можно ли доверять этим фактам… Вдруг ни с того ни с сего — и заговорила!

— А я — принимаю и доверяю. Городская полиция для здешних жителей — как отрава для крыс. Но я живу здесь, они знают меня и доверяют мне.

— Но мне это странно, Алекс. Ведь девчонки жили рядом и были подружками…

— Это только кажется странным. Скорей арабы пойдут на переговоры с израильской армией, чем жители Саут-Иста — в полицию.

— Ну и что теперь, когда ты выслушал девчонку Серизьер и поверил ее рассказу? Что делать с этим сообщником?

— Не могу сказать, что это настоящий след, — признался я. — Но пока, в общем-то, все совпадает. Я могу утверждать, что Нина Серизьер видела нечто, но что именно — вот вопрос. А главное — кого?

— Знаешь, Алекс, все это сильно смахивает на ловлю диких гусей. Как бы тебе не стать вторым Джимом Гаррисоном с этим похищением.

К восьми мы подъехали к центру Лендоувера в Мэриленде. Команда университета Джорджтауна играла с командой университета Сент-Джонса из Нью-Йорка. Джеззи запаслась билетами на лучшие места: это доказывало, что она знала весь город, поскольку легче попасть на бал по случаю инаугурации, чем на матч за кубок восточного побережья.

Держась за руки, мы шли к сияющему огнями Центру. Я обожаю джорджтаунцев, особенно их тренера, негра по имени Джон Томпсон. Мы с Сэмпсоном всегда норовили сходить хоть на два-три их матча в сезон.

— Я прям тащусь от «Хищников востока», — подмигивая, изрекла Джеззи на молодежном жаргоне.

— А я от «Гойи».

— А это они и есть — нечего умничать, — и она с забавной гримасой выдула пузырь из своей жвачки.

— Ты — просто кладезь всяких дурацких сведений, — рассмеялся я. Действительно, трудно было отыскать что-нибудь такое, о чем бы она не знала из жизни или из книг. — А у сент-джонсцев какое прозвище?

— «Сент-джонские краснокожие». У них, кстати, играл Крис Муллин. Их еще называют «джонни». А Крис Муллин играет сейчас за команду «Голден стейт» — их прозвали «бойцы».

Мы на секунду остановились, я наклонился к ней, чтобы что-то сказать, но слова застряли в глотке…

— Эй, ниггер-любовник! — раздался крик с противоположной стороны стоянки. — Эй вы, соль и перец!

Джеззи крепко сжала мою руку.

— Спокойно, Алекс, не обращай внимания.

— Я совершенно спокоен.

— Пошли скорее в Центр. Это дерьмо не заслуживает ответа.

Я выпустил ее руку и направился к трем подвыпившим парням, стоявшим у тумбы. Нет, это не были студенты ни джорджтаунского университета, ни Сент-Джонса. Они были в парках и кепках со знаками какой-то команды или компании. Наглые белые парни, чуть старше двадцати лет, достаточно взрослые, чтобы понимать, что к чему.

— Кто из вас сказал «ниггер-любовник»? — сразу задал я вопрос, чувствуя, как мое тело деревенеет. — Кто это сказал? Это шутка? Может, кто-нибудь объяснит мне юмор?

Один из парней вышел вперед и, презрительно глядя из-под козырька, спросил:

— Чего надо, парень? Чего лезешь один против троих?

— Понимаю, что вам неудобно, но что поделаешь. Может, еще успеете приискать четвертого?

— Алекс, пожалуйста, не надо! Пойдем отсюда! — раздался за спиной голос Джеззи.

— Гребаный Алекс, вот тебе и дамочка на помощь подоспела, — гнусно усмехнулся один из них.

— Тебе нравится Алекс, дорогуша? Это твой любимый мужчина, да? Твой пугливый зайчик?

Раздался звук пощечины — очень звонкий и совсем рядом. Я нанес парню в кепке с козырьком первый удар, затем, развернувшись, заехал второму в висок. Первый тяжело осел на землю, кепка отлетела в сторону. Второй чуть постоял, пошатываясь, затем медленно опустился на одно колено. Бойцовский дух у них мгновенно улетучился.

— Мне надоели ваши дерьмовые выходки. Я от них устал. — Мой голос дрожал от бешенства.

— Простите, мистер, он выпил лишку. Мы все хватили как следует, — испуганно забормотал парень, который оставался на ногах. — Мы все малость перебрали… Слишком много навалилось в последние дни. Извините, мы же работаем с черными и дружим с ними. Что еще вам сказать? Мы очень сожалеем.

Я тоже сожалел. Гораздо больше, чем эти подонки. Я развернулся и пошел с Джеззи к машине. Руки и ноги будто налились свинцом. Сердце колотилось, поднимаясь и опускаясь, как поршень.

— Извини, — сказал я Джеззи, чувствуя себя совершенно разбитым. — Я не мог этого так оставить. Не мог пройти мимо.

— Я понимаю, — мягко ответила Джеззи. — Ты поступил так, как и должен был поступить.

Она была на моей стороне — во всем, что бы я ни сделал.

Мы посидели, обнявшись, в машине, затем поехали домой.

 

Глава 55

Первого октября состоялось мое свидание с Гэри Мерфи. Причиной тому послужили вновь найденные улики. К этому времени с Ниной Серизьер переговорило уже полстраны, так что теория сообщника зажила своей жизнью. Были опрошены все жители в радиусе километра вокруг дома Серизьеров. Мы перепробовали все технические новинки — от фоторобота и полицейской картотеки преступников до составления портрета по рассказу Нины. Но никого, хоть отдаленно напоминавшего сообщника, не нашли.

От Нины мы знали, что это мужчина, по всей вероятности белый, коренастый. ФБР вновь принялось за розыски пилота из Флориды. Я снова включился в игру.

Доктор Кэмпбелл провел меня в особо охраняемый отсек лортонской тюрьмы. Пока мы шли по коридору, заключенные глазели на нас. Я тоже наблюдал за ними — это я умею делать хорошо. Вот наконец блок, где содержался Гэри Мерфи. Сидя на койке в своей просторной, хорошо освещенной камере, он почему-то щурился, будто только что выглянул из темной пещеры. Ему понадобилось время, чтобы узнать меня, но вот наконец он улыбнулся. Передо мной сидел застенчивый, добропорядочный провинциал. Гэри Мерфи. Персонаж современного варианта фильма «Эта прекрасная жизнь». Я вспомнил рассказ Саймона Конклина о способности Гэри сыграть любую роль, какую захочет: это соответствовало его представлению о «девяностодевятипроцентных».

— Почему вы перестали навещать меня, Алекс? — спросил он, скорбно глядя мне в глаза. — Мне не с кем здесь разговаривать без вас. Эти врачи не слушают… совсем не слушают…

— Мне не разрешали некоторое время, — сообщил я бодро. — Но теперь стало можно, и вот я здесь.

Он обиженно оттопырил нижнюю губу и уставился на свои тюремные матерчатые туфли. Вдруг лицо его исказилось, и он расхохотался. Голос эхом отозвался в камере. Он резко придвинулся ко мне:

— Слушай, ты, бесхребетная тварь! Тебя надуть — проще простого! Ты такой же, как другие. Хитрый, да не слишком!

Я застыл в изумлении, слегка шокированный.

— Свет горит, но в доме пусто, — прокомментировал он выражение моего лица.

— Нет, я здесь. Просто я недооценивал вас. Моя ошибка, — возразил я.

— Мы столкнулись с реальностью, да? — Его лицо исказила жуткая ухмылка. — Так вы уверены, что усекли? А, врач-детектив?

Разумеется, я все понял: впервые я увидел настоящего Гэри Сонеджи. Гэри Мерфи представил нас друг другу. Это называется ускоренное перевоплощение. Передо мной сидел настоящий похититель: он злорадствовал, рисовался и наслаждался тем, что стал самим собой. Вот он — детоубийца, блестящий актер, «девяностодевятипроцентный», Сын Линдберга и кто он там еще…

— Ну, как вы, доктор? — спросил он, пародируя мое участливое выражение лица, обращенное к нему. — Все в порядке?

— Превосходно. Нет проблем.

— Серьезно? А мне так не кажется. Ведь что-то стряслось? Алекс? — Он изобразил глубокую обеспокоенность.

— Эй, слушай-ка! Стоп, Сонеджи! Как насчет проверки — прямо сейчас? — Я повысил голос.

— Минуточку! — Он помотал головой, и вдруг волчий оскал исчез. — А почему вы называете меня «Сонеджи»? Почему, доктор? Что происходит?

Глядя на него, я глазам своим не верил. Он вновь полностью изменился: раз — и Гэри Сонеджи исчез. Он мог менять личину по два-три раза в минуту.

— Гэри Мерфи? — для проверки спросил я.

— Ну да, — кивнул он. — Серьезно, доктор, что случилось? Что происходит? Вы на недели исчезли, затем вернулись…

— Это вы мне расскажите, что произошло минуту назад, — попросил я, пристально вглядываясь в него. — Скажите мне, что вы думаете об этом?

Он выглядел смущенным и сбитым с толку. Если все это было игрой — то блестящей, изумительной, убедительной, хотя и жуткой. Самое великолепное из всех виденных мной представлений.

— Я не совсем понимаю… Вы пришли ко мне в камеру. Выглядели слегка натянуто. Наверное, смущены тем, что долго не навещали меня. Потом назвали меня «Сонеджи». Ни с того ни с сего. Вы ведь не собирались шутить?

Говорил ли он серьезно? Или действительно не помнил, что произошло минуту назад? Или Гэри Сонеджи продолжал разыгрывать свою пьесу? Неужели он мог так легко, безо всякого перехода, менять личину? Такое бывает, но это величайшая редкость. В данном случае его умение грозило обернуться невероятной насмешкой над правосудием.

Суд мог освободить Сонеджи-Мерфи.

Уж не в этом ли заключался его план? Быть может, это с самого начала был хитрый способ избежать кары?

 

Глава 56

Работая вместе с другими на уборке овощей и фруктов у подножия горы, Мэгги Роуз постоянно вспоминала свой дом. Она мысленно зачитывала себе список, который открывался самым важным из того, что она утратила.

На первом месте были мама и папа. Она вспоминала о них каждую минуту. Дальше шли школьные друзья, на первом месте — Сморчок. Потом она вспоминала своего Дукадо, младшего котенка, и более старшего, Анджело. Дальше шли игры «Нинтендо» и шкафчик с нарядами. Потом — замечательно интересные праздники после школы. И купание в ванной на втором этаже, где окна выходили в сад.

Чем дольше Мэгги Роуз думала о доме, тем больше вспоминала, и список ее рос.

Она вспоминала, как вставала между папой и мамой, когда они обнимались и целовались. «Нас трое» — так называлась эта игра.

Она вспоминала, как была совсем маленькой, и папа изображал для нее любимых сказочных героев и придумывал про них истории. Это был громила Хэнк, который растягивал слова на манер южан: «Ктоооо гааваариииит с таабоооой?» Или Сюзи Вудермен, любимица Мэгги, которой она все время воображала самое себя в папиных историях.

Пополнил ее список и их любимый обычай кричать, когда они садились в машину в холодную погоду: «Юк чак-чак, чака, чака, юк чак-чак!!!»

А еще — мама сочиняла ей песни и пела, с тех самых пор, как она себя помнит. Мама пела:

«Я так люблю тебя, о Мэгги, на все готова для тебя. На все во всем огромном мире». А Мэгги отвечала: «Тогда поедем в Диснейленд». — «О да, поедем в Диснейленд». — «И поцелуешь в мордочку Дукадо», — пела Мэгги. «О да, конечно, поцелую. Всех поцелую для тебя».

А еще Мэгги вспоминала дни, проведенные в школе. Как они переходили из кабинета в кабинет. Как мисс Ким подмигивала — ей одной. А еще — как Анджело сворачивался в кресле клубком и издавал такой звук — вроде «вау».

«Я все сделаю для тебя потому, что ты все для меня», — Мэгги как будто слышала мамин голос.

«Найди меня и забери меня домой. Найди меня и забери домой, — мысленно пела Мэгги. — Пожалуйста, пожалуйста, скорее приезжай!»

Но в ответ никто не пел. Совсем никто. Никто больше не споет для Мэгги Роуз. Никто о ней не помнит. Так она думала. И сердце ее было разбито.

 

Глава 57

В последние две недели я встречался с Сонеджи-Мерфи раз пять, но он больше не шел на сближение со мной, хотя делал вид, что это не так. Что-то изменилось. Я упустил его. Я упустил обоих.

Пятнадцатого октября федеральный судья приостановил судопроизводство, временно отложив начало процесса. Это был финальный аккорд в серии попыток отложить суд в тактике Энтони Натана, адвоката Сонеджи-Мерфи. Но через неделю с удивительной для юридических маневров скоростью судья Линда Каплан отказала защите в просьбе. Отклонены были также просьбы о судебном запрете и ограничительных приказах, поданные в Верховный суд. Выступив по трем телевизионным каналам, Натан назвал Верховный суд «организованным сборищем линчевателей». Задавая тон будущему процессу, он заявил журналистам, что фейерверк только начинается.

Двадцать седьмого декабря начался суд по делу «Государство против Мерфи». В пять минут девятого утра мы с Сэмпсоном прибыли к зданию федерального суда, намереваясь пробраться через задний ход с Индиана-авеню. Лучшее, что мы могли сделать, — это прибыть инкогнито.

— Хочешь поставить пару монет? — предложил Сэмпсон, огибая угол на Индиана-авеню.

— Надеюсь, ты не о пари на исход процесса?

— Разумеется, мой милый. Ускорим бег времени!

— Какая ставка?

Сэмпсон закурил свою «Корону» и с победоносным видом выпустил клуб дыма:

— Ставлю… Ставлю на то, что он отправится в Сент-Элизабет, психушку для помешанных преступников. Вот моя ставка.

— Ты хочешь сказать, что наша судебная система совсем не работает?

— Я в это верю каждой клеточкой своего существа. Особенно сейчас.

— Ладно. А я ставлю, что он виновен. Раз — в двух похищениях, два — в одном убийстве.

— Может, прямо сейчас и заплатишь? — полюбопытствовал Сэмпсон, победоносно выпуская дым. — Ставка в пятьдесят баксов не разорит?

— Меня устроит. А ты сколько хочешь?

— Сочтемся. Мне нравится получать с тебя мелочь.

Перед главным входом в здание Верховного суда на Третьей улице толпилось не менее двух тысяч человек, при том, что сотни две, включая репортеров, выстроившихся в семь рядов, уже проникли внутрь. Обвинитель пытался наложить запрет на присутствие прессы, но получил отказ. Некоторые несли плакатики: «Мэгги Роуз жива!» Люди передавали в помещение суда розы. По Индиана-авеню взад-вперед дефилировали добровольцы, раздающие розы. Сновали торговцы памятными значками. Бойко шла торговля маленькими свечками, которые люди зажигали у себя на подоконниках в память о Мэгги Роуз.

У черного хода, предназначенного, помимо прочего, и для доставки скромняг юристов вроде нас, тоже толклась горстка репортеров. Там проходили также копы-ветераны, не любившие толпу. На меня и Сэмпсона тут же навели микрофоны и телекамеры. Впрочем, нас давно уже не обескураживали подобные изобретения прогрессивного человечества.

— Детектив Кросс, правда ли, что ФБР отстранило вас от расследования?

— У меня прекрасные отношения с ФБР.

— Вы по-прежнему бываете в Лортоне у Гэри Мерфи?

— Звучит, словно я хожу к нему на свиданку. До этого пока не дошло. Я работаю с ним в составе группы врачей.

— В деле существуют расовые аспекты? Вы ощущаете это на себе?

— Думаю, расовые аспекты существуют во множестве вещей. В данном случае не ощущаю ничего из ряда вон выходящего.

— А вы, детектив Сэмпсон? Вы согласны, сэр? — поинтересовался молодой пижон в радужном галстуке.

— Как видите, сэр, мы скромно идем через заднюю дверь. Мы из тех, кто не допускается в парадное. — Сэмпсон, так и не снявший темных очков, улыбнулся прямо в камеру.

Наконец мы добрались до служебного лифта, стараясь оказаться в кабине без репортеров, для чего потребовались некоторые телодвижения.

— Ходят слухи, будто Энтони Натан предъявит суду заявление о невменяемости подзащитного. Что вы скажете?

— Ничего. Спросите самого Энтони Натана.

— Детектив Кросс, вы будете делать заявление о том, что Гэри Мерфи не безумен?

Наконец-то дверцы старинного лифта закрылись, и кабина вознеслась на седьмой этаж, на судейском жаргоне — «Седьмое небо». Этот этаж никогда не отличался тишиной и контролируемостью — здесь царила вокзальная сутолока, толпились копы, юные преступники и их родные, закоренелые мошенники, адвокаты и судьи. Но сейчас вся эта толпа была сметена приказом очистить этаж для одного-единственного процесса. Процесс века. Не этого ли жаждал Гэри Сонеджи?

При отсутствии хаоса здание федерального суда казало свое истинное лицо — физиономию морщинистого старикашки при ярком свете утра. Утренние лучи солнца, просочившиеся сквозь окна на восточной стороне, высветили все складки и трещины на стенах.

Наше прибытие совпало с появлением обвинителя: в зал суда вошла Мэри Уорнер, государственный прокурор шестого округа, — миниатюрная женщина лет тридцати шести. По своим способностям она вполне соответствовала Энтони Натану: как и он, она не проиграла еще ни одного дела, во всяком случае, ни одного крупного. Она всегда тщательнейшим образом готовилась к процессу и умела безошибочно воздействовать на судей. Один из ее оппонентов как-то бросил: «Это как игра в теннис с партнером, который отбивает все мячи, даже крученый, любую сложную подачу. И рано или поздно обставляет тебя всухую».

Скорее всего, мисс Уорнер выбрал сам Джеральд Голдберг, а уж у него-то было из кого выбирать. Он предпочел ее Джеймсу Дауду и другим молодым фаворитам. Здесь же был мэр Монро, который просто не мог существовать отдельно от толпы. Увидев меня, он не подошел, но послал через весь зал патентованную улыбку. Только теперь до меня дошло, чем я был для него. Назначение начальником подразделения должно было стать моим последним продвижением по службе. Они бы сделали все, чтобы представить меня как наилучшего представителя Группы спасения заложников, дабы оправдать свое решение об отстранении меня от дела и заранее предотвратить все вопросы относительно моего поведения в Майами.

С приближением суда Вашингтон облетела новость о том, что министр Голдберг самолично разрабатывает формулировку обвинения и что адвокатом выступит Энтони Натан. В «Вашингтон пост» Натана охарактеризовали как «воина-ниндзя». С тех пор как Сонеджи-Мерфи выбрал его своим защитником, о нем регулярно публиковались материалы на первой полосе. Со мной Гэри не говорил о Натане, лишь однажды бросил мимоходом: «Мне нужен хороший адвокат, ведь так? Мистер Натан подходит мне, он убедил меня в этом и так же убедит присяжных. Он коварен, Алекс». Коварен?

Тогда я спросил Гэри, равен ли Натан ему по уму. Гэри ответил с мягкой улыбкой:

— Почему вы называете меня умным, хотя это совсем не так? Если бы я был умен, то разве сидел бы здесь?

За последние недели он ни разу не вошел в образ Сонеджи и наотрез отказался от гипноза.

Итак, я любовался этим суперадвокатом, который склонился над судейской кафедрой. Он, несомненно, был в своем деле маньяком и частенько доводил до бешенства свидетелей на перекрестном допросе. Гэри неспроста выбрал его… Что их объединяло?

В принципе этот союз смотрелся естественно: один сумасшедший защищает другого. Энтони Натан уже успел публично заявить: «Будет настоящий зоопарк — или судейское шоу в стиле Дикого Запада! Это я обещаю. Они могут продавать билеты по тысяче долларов за место».

Мой пульс участился, когда перед собравшимися предстал судебный пристав и призвал всех к порядку. По ту сторону зала я увидел Джеззи, одетую, как и подобает важной персоне из Секретной службы: темный, безукоризненно строгий костюм, высокие каблуки, блестящий черный «дипломат». Заметив меня, она выразительно закатила глаза.

С правой стороны зала сидели Кэтрин Роуз и Томас Данн. Их присутствие придавало собранию ауру нереальности. Я не мог перестать думать об Энн Морроу и Чарльзе Линдберге на громком процессе о похищении их сына, который прогремел шестьдесят лет назад.

Судья Линда Каплан был известна как красноречивая энергичная особа, не позволявшая адвокатам взять над собой верх. Она занимала эту должность чуть менее пяти лет, но уже провела несколько крупных процессов в Вашингтоне. Чтобы властно руководить ходом слушаний, она часто проводила заседания стоя.

Гэри Сонеджи-Мерфи тихо, почти незаметно для зала препроводили на скамью подсудимых. Он уже сидел с приличествующим скромным видом, как и подобает истинному Гэри Мерфи. В зале присутствовало несколько журналистов, из которых по меньшей мере двое писали книги об этом похищении.

Помощники адвоката демонстрировали всем своим видом подготовленность и уверенность в благоприятном исходе дела.

Судебное заседание началось с театральных эффектов. Мисси Мерфи, сидевшая в первом ряду, вдруг начала рыдать.

— Гэри мухи не обидит, — довольно громко произнесла она сквозь слезы.

Кто-то из присутствующих попросил ее:

— Леди, остановитесь, перестаньте!

Судья Каплан стукнула своим молоточком и скомандовала:

— Тишина в зале! Тише! Довольно этого! Действительно, этого было довольно. Старт был взят. Начался процесс века — суд над Гэри Сонеджи-Мерфи.

 

Глава 58

В принципе, весь мир пребывает в непрерывном хаотическом движении, но особенно это касается моих отношений с расследованием и правосудием. В тот же день после заседания суда я занялся делом, имевшим для меня огромный смысл: я играл с детьми в настольный футбол. Деймон и Джанель были полны энергии, весь остаток дня проведя в соревновании за мое внимание. Они отвлекли меня от мыслей о неприятностях, неминуемо ожидавших меня в последующие недели.

Вечером после ужина мы с Нана засиделись за столом с чашками кофе из цикория. Я хотел послушать, что она обо всем этом думает, хотя и так догадывался. Пока мы ужинали, руки ее находились в постоянном движении, как у Сэтчел Пейдж, намеревающейся подать крученый мяч.

— Алекс, нам надо поговорить, — собралась наконец бабуля Нана. Когда она собиралась что-то сказать, то сперва замолкала, а затем разражалась монологом, который мог растянуться на часы. В соседней комнате дети смотрели по телику «Колесо фортуны». Доносившиеся оттуда вопли и болтовня создавали приятный домашний шумовой фон.

— Так о чем будем говорить? — поинтересовался я. — Кстати, ты слыхала, что сейчас каждый четвертый ребенок США живет в нищете? Думаю, скоро мы присоединимся к моральному большинству.

Нана молча собиралась с мыслями. Ее зрачки превратились в точечки величиной с булавочную головку.

— Алекс, — начала она наконец, — ты ведь знаешь, что я всегда на твоей стороне, особенно в важных делах.

— Знаю, с тех самых пор, когда я прибыл в Вашингтон со спортивной сумкой и состоянием в семьдесят пять центов.

До сих пор у меня перед глазами картины, как я еду «к бабушке на север». Словно вижу тот день, когда прибыл из Уинстон-Салема на вокзал Вашингтона. Моя мать только что умерла от рака легких, отец скончался за год до нее. В кафешке Моррисона Нана купила мне поесть: я впервые в жизни очутился в ресторане. Так, в возрасте девяти лет, Регина Хоуп взяла меня к себе. У нее было прозвище «Королева надежды». Она учительствовала здесь, в Вашингтоне; тогда ей уже было под пятьдесят. Одновременно со мной в Вашингтон прибыли три моих брата и жили у разных наших родственников до восемнадцати лет. А я все время оставался у бабули Нана.

Мне повезло. Иногда, впрочем, Нана становилась настоящей «королевой ведьм», потому что она «лучше меня знала, что мне нужно». Уж она повидала разных типов вроде меня на своем веку, например, моего папашу в разных видах. Она любила мою мать. Бабуля Нана была и остается классным психологом. Тогда, в возрасте десяти лет, я впервые назвал ее бабулей Нана. Она заменила мне одновременно и бабушку, и мать. Сейчас она сидела, скрестив руки на груди и демонстрируя железную волю.

— Алекс, у меня дурные предчувствия насчет тебя.

— Можешь объяснить почему?

— Могу. Прежде всего, Джеззи — белая женщина, а я им не доверяю. Хочу доверять, но не могу. Большинство из них нас не уважает. Лгут нам в лицо.

— Ты выражаешься как уличный оратор, революционерка Фаррахан или Сонни Карсон, — заявил я, убирая тарелки и столовое серебро в старую фарфоровую раковину.

— Мне нечем гордиться, но я ничего не могу с собой поделать.

Бабуля Нана следила за мной.

— Разве Джеззи виновата в том, что она белая? Нана заерзала в кресле, поправляя очки, висевшие на цепочке у нее на шее:

— Она виновата в том, что гуляет с тобой. Похоже, она хочет заставить тебя бросить карьеру полицейского и все, чем ты занимаешься здесь, в Саут-Исте. Все, что тебе дорого в жизни. Деймона и Джанни.

— Что-то я не заметил, чтобы они выглядели несчастными и обиженными. — Я уже повысил голос, стоя со стопкой грязных тарелок.

Нана опустила руки на подлокотники:

— Черт возьми, Алекс, ты этого не видишь, потому что не хочешь. Ты для них — все. Деймон уже боится, что ты бросишь их.

— Дети думают так потому, что ты их настраиваешь! — Я верил в то, что говорил.

Бабуля Нана молча откинулась на спинку кресла, не произнеся ни звука. Она выдержала длительную паузу, показавшуюся мне утонченной пыткой.

— Ты абсолютно не прав. Я забочусь об этих ребятишках так же, как заботилась о тебе. Вся моя жизнь прошла в заботах о людях и уходе за ними. Я никогда никого не обижала.

— Ты сейчас обидела меня и знаешь это. Ты знаешь, что значат дети для меня.

В глазах у бабули Нана стояли слезы, но она стояла на своем. Она глядела мне прямо в глаза. Мы с ней связаны крепкими, неразрывными узами любви.

— Алекс, я не хочу, чтобы ты потом извинялся передо мной. Не важно, что когда-нибудь ты пожалеешь об этих словах. Важно то, что сейчас ты не прав. Ты жертвуешь всем ради отношений, которые не кончатся ничем хорошим.

На этом бабуля Нана резко встала и побрела наверх. Все — конец разговору. Так она решила.

Неужели я жертвовал всем, чтобы быть с Джеззи? Неужели наши отношения не имели будущего? Пока я не знал ответов на эти вопросы. Но должен был их найти.

 

Глава 59

На процессе Сонеджи-Мерфи начались показательные выступления медицинских экспертов. На трибуну для дачи свидетельских показаний один за другим выползали врачи. Некоторые были чересчур крикливо одеты для ученых. Предстали эксперты из Уолтер-Рид, из тюрьмы Лортона, из вооруженных сил и ФБР. Фотографии и схемы четыре на шесть футов вывешивались и объяснялись, посещались и подробно рассматривались на карте места преступлений. Всем этим мы развлекались первую неделю процесса.

Наконец свидетельские места заняли десять психиатров и психологов, дабы доказать, что Гэри Сонеджи-Мерфи является патологическим социопатом, то есть способен полностью контролировать свои действия и совершал преступления в здравом уме и твердой памяти. Его охарактеризовали как «криминального гения», лишенного совести и раскаяния, блистательного актера, чье дарование «достойно Голливуда», способного бесконечно долго дурачить людей и манипулировать ими.

Гэри Сонеджи-Мерфи сознательно и обдуманно похитил двоих детей, убил одного или обоих, при этом прикончил еще нескольких человек — пятерых, по меньшей мере. Монстр в человеческом обличье, чудовище из ночных кошмаров… Так говорили эксперты обвинения.

Главный психиатр из Уолтер-Рид давала показания почти весь день. Она раз десять беседовала с Гэри Мерфи. После долгой повести о тяжелом детстве в Принстоне и отрочестве в Нью-Джерси, отмеченном вспышками немотивированной жестокости по отношению к людям и животным, доктор Мария Руокко дала психиатрическую оценку личности Гэри Мерфи:

— Передо мной — особо опасный социопат. Я убеждена, что он полностью отдает себе отчет во всех своих действиях, и абсолютно не верю в раздвоение личности.

Все это продолжалось довольно долго, так как Мэри Уорнер каждый раз искусно откладывала слушание дела на другой день. Я восхищался ее дотошностью и пониманием психических процессов. Она подбрасывала судье и присяжным умопомрачительные головоломки. Несколько раз я с ней беседовал и находил ее очень симпатичной личностью.

Когда Мэри закончила, в голове у присяжных должна была сложиться яркая детализированная картина того, что происходило в сознании Гэри Сонеджи-Мерфи. Ежедневно она заставляла присяжных сконцентрироваться на новых и новых подробностях, которые досконально разъясняла, а затем выкладывала из них цельную картину. Она наглядно демонстрировала связь каждой детали с предыдущими. Раза два зал даже аплодировал ей за великолепное представление.

Мэри Уорнер блистательно делала свое дело, в то время как Энтони Натан шаг за шагом опротестовывал каждый пункт ее обвинительного заключения. Защита его была построена на одной простой идее, и он ни разу не отклонился от выбранного курса: Гэри Мерфи невиновен, потому что не совершал преступлений.

Преступления совершал Гэри Сонеджи. А это совершенно другой человек.

Энтони Натан с важным видом расхаживал перед судейской кафедрой, превосходно чувствуя себя в костюме, сшитом на заказ за полторы тысячи долларов. Костюм был великолепен, но Натан принимал столь немыслимые позы, что порой казалось, будто в роскошном пиджаке красуется детский спорткомплекс.

— Я человек недобрый, — сообщил Энтони Натан суду присяжных, состоящему из семи женщин и пяти мужчин. — Но только не в суде. Люди жалуются, что на моем лице постоянно присутствует презрительная гримаса. Я — напыщенный, невыносимый эгоист, и рядом со мной невозможно находиться рядом более минуты. Это действительно так, — разглагольствовал Натан перед своей подневольной аудиторией. — Это абсолютная правда. Вот почему я порой имею неприятности. Потому что я говорю правду. Всегда! Это моя навязчивая идея! Я не переношу полуправды. И никогда не берусь за дело, в котором не могу говорить ПРАВДУ! Моя защита будет простой — это наименее сложное и противоречивое дело из всех, что мне когда-либо приходилось представлять суду присяжных. Потому что оно построено на ПРАВДЕ. Леди и джентльмены, тут все ясно, как черное и белое. Итак, выслушайте меня. Мисс Уорнер и ее команда понимают, сколь сильна здесь защита, поэтому вам представили больше фактов, чем использовала комиссия Уоррена, чтобы доказать то же самое — то есть АБСОЛЮТНО НИЧЕГО! Если бы можно было подвергнуть мисс Уорнер перекрестному допросу и она была бы вынуждена отвечать честно, то это подтвердилось бы. И мы все спокойно разошлись бы по домам. Не правда ли, это было бы здорово? Ну конечно, здорово!

Публика захихикала, а некоторые члены суда присяжных подались вперед, внимательно слушая и наблюдая. Прохаживаясь перед кафедрой, Натан каждый раз на полшага приближался к ним.

— Кое-кто спрашивал меня, почему я взялся за это дело. Я дал тот же простой ответ — объяснил, почему это дело намного предпочтительнее для защиты. Главное для защиты — Правда. Я знаю, что сейчас вы не верите. Но поверите! Поверите! Есть один неоспоримый факт, который мисс Уорнер предпочла скрыть от присяжных. Министр финансов, ее босс, форсировал передачу дела в суд. Он оказывал давление, добиваясь, чтобы процесс окончился в рекордный срок. Никогда еще колеса Правосудия не вращались столь стремительно. Эти колеса никогда не будут вращаться с такой же скоростью для вас и ваших семей — учтите это! Вот — Правда. Но в данном случае из-за тяжких переживаний мистера Голдберга и его семьи колеса завертелись очень быстро. А также из-за страданий Кэтрин Роуз Даны и ее семьи, тоже известной, богатой и влиятельной. Они хотят положить конец своим страданиям! И кто осудит их за это? Конечно, не я! НО ТОЛЬКО НЕ ЗА СЧЕТ ЖИЗНИ НЕВИНОВНОГО ЧЕЛОВЕКА! Этот человек, Гэри Мерфи, не является виновником страданий, которые им пришлось пережить!

Натан подошел к месту, где сидел Гэри. Светлорусый, атлетически сложенный Гэри сейчас походил на повзрослевшего бойскаута.

— Этот человек — такой же порядочный, как и мы с вами. И я это докажу. Он — порядочный, запомните это! Есть для вас еще один факт: Гэри Мерфи — безумен. Должен вам сказать, что я и сам — слегка сумасшедший. Слегка. Вы уже это заметили. Мисс Уорнер обратила на это ваше внимание. Так вот, Гэри Сонеджи В ТЫСЯЧУ РАЗ БЕЗУМНЕЕ! Это самый ненормальный человек изо всех, с кем мне доводилось встречаться! Итак, я встречал Сонеджи. И вы тоже встретитесь с ним. Это я вам обещаю. И когда вы встретитесь с Сонеджи, вы уже не сможете осудить Гэри Мерфи. Вы полюбите Гэри Мерфи и будете переживать за него в его борьбе с Гэри Сонеджи. Гэри Мерфи не может быть осужден за убийства и похищения, совершенные Гэри Сонеджи!

Энтони Натан принялся вызывать свидетелей. К моему удивлению, среди них оказались преподаватели Вашингтонской частной школы, а также некоторые ученики. Были и соседи Мерфи из Делавэра. Со свидетелями Натан обращался ласково, четко формулировал вопросы. Он им нравился, и они ему доверяли.

— Пожалуйста, назовите присутствующим ваше имя.

— Доктор Нэнси Темпкин.

— Ваш род занятий?

— Я преподаю историю искусств в Вашингтонской частной школе.

— Вы знали Гэри Сонеджи?

— Да, знала.

— Был ли мистер Сонеджи хорошим учителем? Или давал поводы усомниться в своей пригодности к педагогической деятельности?

— Нет, ничего подобного я не замечала. Он был очень хороший учитель.

— Почему, доктор Темпкин?

— Он обожал как свой предмет, так и учеников. Это был самый любимый учитель в школе. Его прозвали «Чипс», как в фильме «Мистер Чипс».

— Как вы слышали, эксперты-медики считают его сумасшедшим, подозревают у него раздвоение личности. Как вы это восприняли?

— Честно говоря, только так я и могу объяснить происшедшее.

— Доктор Темпкин, позвольте задать непростой в данных обстоятельствах вопрос: был ли подсудимый вашим другом?

— Да, он был моим другом.

— Он все еще им остается?

— Да, я хотела бы видеть Гэри и помочь ему.

— И я тоже, — произнес Натан, — я тоже! На второй неделе суда в пятницу вечером Энтони Натан нанес свой первый «бомбовый удар», сколь неожиданный, столь и драматичный. Все началось с совещания Натана с Мэри Уорнер и судьей Каплан, во время которого Мэри Уорнер впервые за все время повысила голос: «Я возражаю, ваша честь! Я должна опротестовать этот трюк! Трюк!»

В зале стоял шум, пресса в передних рядах была начеку. Судья Каплан приняла решение в пользу защиты. Мэри Уорнер вернулась на место, явно утратив частицу самообладания, и выкрикнула оттуда:

— Почему мы не были проинформированы заранее? Почему об этом не объявили перед судом?

Натан поднял руки кверху, призывая зал к тишине, и сообщил новость:

— В качестве свидетеля защиты вызывается доктор Алекс Кросс, враждебно настроенный и противодействующий свидетель, но при этом — свидетель защиты.

Трюком оказался я.