Если мы не успеем домой к ужину, отец вздует меня, обреченно изрек двенадцатилетний Тим, наблюдая, как красный шар солнца неумолимо приближается к скрытой за деревьями линии горизонта.

А мой, наверно, уже напился и скоро уснет, хвастливо отреагировал малявка – Петер, вытащив палец из носа.

Хорошо тебе…

Третий участник компании – розовощекий пухлый Антон – не сказал ничего, так как был занят поеданием голубики, куст которой обнаружил за кочкой.

Эй, Тони! окликнул его малявка – Петер. Влетит тебе от бабки?

Чего? парнишка отвлекся от своего занятия и не сразу понял, о чем идет речь. – А-а-а… Не, не влетит. Я сказал ей, что, может быть, у тетки останусь, и она меня не ждет.

Понятно. Но все же неплохо бы добавить шагу – не очень-то хочется шастать по ночи.

А чего ты переживаешь? Антон икнул и вальяжно развалился на теплой после дождя земле. У нас же землянка есть! Листьев да травы натаскаем туда и переночуем лучше, чем на перине!

Да тебе везде перина! Сала-то вон сколько накопил! огрызнулся несчастный Тим, суровый нрав чьего отца был известен на всю округу. – А мне потом не сесть целую неделю на задницу из-за вас!

Почему это из-за нас? обиделся за «сало» Тони. – Ты же сам предложил устроить в землянке штаб!

На это Тим не нашел что сказать.

Сегодняшним утром, отправившись в лес «за всякой всячиной» и грибами, мальчишки и не думали, что забредут так далеко. Конечно же, они не заблудились и отлично представляли себе, в какой стороне находятся, но, уйдя на несколько миль по бурелому и нехоженым, поросшим высокой травой полянам, потеряли счет времени, да к тому же еще и попали под дождь, налетевший вдруг с запада, застлавший видимость и спутавший им все карты. Если вы думаете, что дождь для детей – всегда радость, то попробуйте разок прогуляться по нашему лесу в ливень, и вы все поймете!

Пытаясь отыскать хоть какую-нибудь тропку, друзья петляли в лесной чаще как попало и потеряли время: неведомый лесной бог не желал им помогать. Наконец, уморившись, все трое присели передохнуть и дождаться окончания непогоды на какое-то бревно, которое, к всеобщему удивлению, оказалось потолочной балкой заброшенной землянки. Как только потоки ливня иссякли и сквозь тучи вновь проглянуло послеобеденное солнце, мальчишки, ведомые извечным детским любопытством, принялись за обследование неожиданной находки.

Судя по тому, как глубоко вросли в землю бревна, образующие ее каркас, землянке было по меньшей мере несколько лет. Вход в нее был завален ветками и засыпан землей, но лишь частично, словно кто-то покидал свое убежище второпях и не удосужился замаскировать его как следует. «Крыша» землянки поросла травой, так что и с воздуха распознать ее было бы почти невозможно, а подступающие вплотную деревья скрывали лесную постройку от глаз случайных грибников.

Засучив рукава, друзья принялись разгребать мусор, и всего через каких-то полчаса докопались до двери – прямоугольной, сколоченной из нетесаных досок крышки, вроде той, что прикрывает вход в ледник у Тима дома, и, насилу подняв ее за сделанную из сучка ручку, увидели узкий лаз, ведущий в недра лесного убежища. Один за другим мальчишки спустились вниз и, исследовав небольшую темную каморку, пришли в восторг от своей удачи. А как же! Ведь теперь у них был штаб – место, где можно проводить секретные совещания и планировать набеги на вражеское войско! Правда, личность врага они представляли себе еще весьма смутно, но за этим дело не станет. И то обстоятельство, что землянка находится в нескольких милях от их поселка, не смутило искателей приключений – что такое, в конце концов, пара часов похода для не знающего устали растущего организма?

На земляном полу тесной комнатушки они обнаружили полусгнившие остатки соломенного тюфяка да ящик из-под бутылок, служивший бывшему хозяину землянки не то столом, не то стулом. Через невидимые отверстия сюда проникал свежий воздух, так что дышать можно было вполне сносно, прелая же тюфячная солома невыносимо воняла, так что ее, не колеблясь, выбросили вон, подальше от землянки. Единственной помехой в этой подземной комнатке был вкопанный в самом ее центре деревянный столб диаметром с Антонову голову, вытащить или хотя бы раскачать который ребятам не удалось должно быть, потому, что подземная часть столба была значительно длиннее видимой. К верхушке столба был намертво пришпилен скобой кусок крепкой собачьей цепи, оканчивающийся расстегнутым железным ошейником. Малявка-Петер высказал предположение, что кто-то держал здесь охотничью собаку, и его друзья тотчас же приняли эту мысль, ничуть не обеспокоенные ее явной нелепостью. В общем, постели и уголок для совещаний придется устраивать по сторонам от столба, только и всего. А на цепь, кстати, можно будет посадить пойманного врага или предателя…

Так вышло, что за игрой да ковкой планов ребята потеряли счет времени и, когда очнулись, поняли, что засветло им до дома не добраться.

Ну что ж, Тони, коли так, то отрывай свой толстый зад и помогай таскать траву! крикнул смирившийся уже с предстоящей ему назавтра взбучкой Тим и первым принялся за дело. Толстяк Тони, кряхтя, поднялся и присоединился к нему, малявка же Петер взялся вымести землянку веником из полыни и действительно навел в лесном домике такую чистоту, что любо-дорого посмотреть.

Совместные старания, как известно, творят чудеса, и уже через каких-нибудь десять минут все было готово: пол нового «штаба» сорванцов был устелен толстым слоем душистой травы, столб с цепью завален – чтоб не ушибиться – целым ворохом жухлых листьев, к обнаруженным в деревянной балке пазам Тим подобрал подходящую жердь (как же без засова?), а на площадке перед землянкой весело затрещал костер, на котором вечно голодный Антон вознамерился жарить грибы (спички нашлись в кармане у запасливого малявки-Петера, и он очень кичился этим).

Чувствуете, чем пахнет воздух? высокопарно поинтересовался Тони, прервав странно затянувшееся молчание.

Конечно, чувствуем – твоими грибами! Я, кстати, не смотрел, чего ты там насобирал, может, это и не белые вовсе, а поганки какие-нибудь, с помощью которых ты собрался сжить нас со свету! беззлобно пробурчал Тим, придвигаясь поближе к огню.

Сам ты поганка! Не хочешь, не ешь, тявкнул в ответ Тони и, решив, что насупливаться все же не стоит, добавил: Пахнет какой-то лесной тайной, у меня на такие дела нюх!

Малявка-Петер фыркнул так, что из костра поднялось облако золы.

Тайной! Бабка тебя, видать, закормила сказками, вот тебе везде и мерещится невесть что. Может, ты и тролля какого-нибудь за деревьями разглядел?

Тролля не тролля, а место тут особенное. Тяжелое…

Вот те на! крякнул Тим. – По-моему, дружище, единственное, что тут есть тяжелого – это твой толстый зад! Кстати, обратился он уже к обоим своим товарищам, почему мы раньше никогда не ночевали в лесу?

Ты не ночевал, потому что тебя папаша зашиб бы. Вот как завтра… отомстил другу Тони и целых десять секунд наслаждался испорченным Тимовым настроением. Малявка-Петер, привыкший к препираниям этих двоих, ничего не сказал. Он жевал гриб и жалел, что не захватил с собою соли.

Ночь накрыла лес и землянку своим черным покрывалом. Птицы и те уже окончили свой суматошный день и угомонились, дожидаясь утра. Верхушки сосен, похожие на башни сказочного города, еще некоторое время выделялись на фоне серого неба, но вскоре и они исчезли; воздух стал прохладней, а в кустах неподалеку кто-то обреченно ухнул. Суеверный Тони поежился и придвинулся поближе к догорающему костру, ловя последние теплые волны лениво лижущего угли огня. Тим загрустил, выбивая палкой искры, и лишь малявка-Петер как ни в чем не бывало шмыгал носом и ерзал, будучи, как всегда, не в состоянии усидеть на месте.

Эй, ребята, жалобно протянул Тони, может, полезем в землянку? Холодно уже…

Холодно… Темноты ты боишься, вот и все, и холод здесь ни при чем, отозвался злопамятный Тим, но, тем не менее, принялся разбивать своей палкой угли костра с удвоенным усердием. Малявка-Петер тут же вскочил и принялся расстегивать штаны, готовясь к тушению, остальные не заставили себя долго ждать.

Первым в землянку, как и стоило ожидать, юркнул не отличающийся храбростью Антон, за ним скользнул вертлявый Петер и последним, обведя на прощание темный лес хозяйским взглядом, вниз спустился степенный Тим. Закрыв за собой деревянную крышку, служащую дверью, он задвинул ее на импровизированный засов и вдруг хмыкнул.

Ты чего? разом спросили развалившиеся было в душистой траве Тони и Петер, причем дыхание Тони сразу участилось и стало громче.

Да нет, ничего… Тим все еще не садился и ощупывал дверь. – Просто скобы, которыми скреплены доски, точно такие же, как кует мой отец.

Ну и что?

Да ничего, тебе говорят! почему-то разозлился вдруг сын кузнеца. – Просто я думал, что скобы такой формы делает только он, но, оказывается, этой техникой владеет еще кто-то…

Ха! порадовался Тони смущению друга. – Плагиатор твой батька, только и всего! Хватит там стоять, ложись уже, да давай поболтаем!

Тим лег в траву, но настроения болтать у него почему-то не было; он несколько минут поворочался, затем дыхание его стало ровным и размеренным.

Ну вот, уснул… недовольно пробурчал малявка-Петер. – И чего ты его все время цепляешь, Тони? Знаешь же, как ему достается от отца, а все угомониться не можешь… Заладил – «всыплет» да «зашибет»! Кто тут захочет разговаривать?

Да перестань ты, Малявка! Как будто он меня не цепляет! Только и слышу: «толстый», «обжора» да «двигай свой зад»!

Оба вы хороши… А пожрать ты и вправду мастак!

В землянке на некоторое время воцарилась тишина, и Петер начал уж было погружаться в сладкую дрему, когда Тони вдруг вновь прервал молчание:

Эй, Петер, ты это слышал? спросил он напряженным шепотом.

Что? сразу проснулся тот.

Шорох!

Какой шорох?

Ну, как будто о стену с той стороны кто-то потерся!

Дурень ты, Тони! Вечно мерещится тебе всякая муть! Какая стена?! Мы в землянке, забыл?

Не забыл, но звук был именно такой…

Малявка-Петер хотел было вновь назвать друга дурнем и заснуть, как вдруг и сам явственно услышал шорох, раздавшийся, как ни странно, не сверху, где мог проходить какой-нибудь ночной зверь, а и впрямь будто бы из несуществующего смежного помещения.

Ну, теперь слышал? в голосе Антона смешались торжество и страх.

Слышал… Наверно, все-таки рысь или еще кто… Мало ли что за зверье ночами в лесу охотится…

За кем охотится? Тони сел и напрягся. – За нами?

Конечно, за тобой! Лесные хищники обожают таких откормленных трусов! раздался вдруг голос Тима, заворочавшегося в траве и тоже принявшего сидячее положение.

Ты чего проснулся?

Я и не спал. Хотелось послушать, что ты тут обо мне говорить будешь, проглот!

Значит, ты тоже слышал шорох?

У меня есть уши.

Снова повисло молчание. Каждый напряженно прислушивался, стараясь уловить малейший звук, могущий донестись снаружи. Однако прошло несколько минут, но все было тихо, лишь дыхание друзей да крик какой-то ночной птицы нарушали тишину. Постепенно напряжение спало, и ребята вновь начали перешептываться, поначалу осторожно, но затем все громче и смелее. Им уже стало казаться, что нелепый, детский их страх был вызван скорее подходящей обстановкой, нежели реальной причиной, и они готовы были уже посмеяться над собой, когда вдруг раздался гулкий стук, а затем шорох, еще более отчетливый, чем раньше. Ощущение было такое, как будто кто-то пытается процарапать земляную стену откуда-то извне и проникнуть в убежище окончательно струхнувших мальчишек.

Не сговариваясь, все трое начали отползать к противоположной стене землянки, мешая друг другу в темноте и прерывисто дыша. Петер ударился лодыжкой о проклятый столб, но тут же забыл о боли перед лицом всепоглощающего ужаса. Если бы в землянке был свет, то можно было бы увидеть, как изменились его черты – он походил теперь на затравленного хорька, ничего не соображающего и руководимого лишь инстинктами. Впрочем, остальным жилось не лучше: Антон зачем-то начал зарываться в траву, а в голове Тима проносились осколки полузабытых молитв, которыми он пытался теперь откупиться от судьбы. Если ему удастся сегодня выжить, то он все свои медяки, скопленные потихоньку от отца, потратит на церковные свечи!

Снова все стихло. Даже лесная птица, что охала и вздыхала наверху, куда-то пропала. Однако прошло еще добрых пять минут, прежде чем малявка-Петер решился потереть ушибленную ногу и по привычке хрустнуть пальцами. За ним и остальные смогли перевести дух, утереть пот со лба и размять затекшие конечности. Все понимали, что опасность затаилась, но не миновала. Самое отвратительное в сложившейся ситуации было то, что сущность противника была неизвестной; будь то кто-то видимый и осязаемый, деревенские ребята сумели бы доказать свою храбрость, но драться с подземными звуками никто из них не умел.

Что будем делать? шепнул Петер, прервав затянувшееся молчание.

А черт его знает! откликнулся Тим. – Ложись и спи, деваться все равно некуда… Да не реви ты, Тони, без тебя тошно!

Я? Реву? возмущенно отозвался молчавший до сих пор мальчуган. – С чего ты взял?

Еще и врешь! Кто же тогда всхлипывает в углу? Наложил, небось, в штаны и боишься признаться?

Окстись, дуралей! взорвался и без того находившийся на пределе своих душевных возможностей Антон. – Протри глаза! Я лежу возле столба, а не в углу.

Верно… Что же это тогда?

Прислушались. Поначалу все было тихо, но затем из дальнего угла землянки и впрямь донесся тихий, но отчетливый всхлип, словно кто-то обиженный пытался заглушить свой плач рукавом. Через минуту звук повторился, за ним последовал еще один, сопровождаемый протяжным стоном, а затем в углу снова зашуршало, как будто плачущий заворочался на своем ложе.

Господи, отведи беду! хрипло выдавил из себя Тони. – Не покинь нас…

Зажги спичку, Петер! – сдавленным голосом бросил Тим. – Быстрее!

Не могу! откликнулся тот. – Не буду!

Почему, черт тебя возьми?!

Вот именно поэтому… Если я зажгу спичку и увижу то, что там прячется, то точно сойду с ума и меня возьмут черти!

Хватит болтать! Дай мне коробку!

Не дам! Хоть режь, не дам! Лучше уж в темноте подохнуть…

Снова молчание. Присутствие в тесном лесном домике чего-то страшного, чуждого было таким явным, что пытаться объяснить его разыгравшимся воображением и юношеской внушаемостью было бы бессмысленно. Страх сковал юные души, никто из ребят не в силах был шелохнуться, не говоря уж о том, чтобы встать и попытаться отодвинуть дверной засов, чтобы выбраться наружу. А когда в довершение всего еще и зазвенели остатки цепи на столбе, чуть ли не под носом у Тони, мальчишки и вовсе впали в полубессознательное состояние, сбились в кучу в противоположном углу и попрощались с жизнью.

Когда Тим открыл глаза, то увидел, что импровизированная дверь отброшена, и землянка освещена ярким утренним солнцем. Трава и листья, устилающие пол, были сбиты ногами в кучи в приступах вчерашнего страха, и меж кучами этими проглядывала голая земля. Столб с куском цепи по-прежнему осиротело торчал посреди землянки, три угла которой были совершенно пустыми, а в четвертом мирно посапывал толстяк Тони. Рубаха его задралась, и миру открылась обширная площадь его бледного живота, мерно вздымающегося при дыхании.

Выбравшись наружу, Тим увидел малявку-Петера, который уже развел костер и бродил меж деревьев в поисках грибов или еще чего съестного. Вид у Малявки был довольно бодрый, хотя и осунувшийся.

Эй, Петер! Ты чего это нас не разбудил? крикнул ему Тим. – Тони не переживет, если ты без него нажрешься!

Малявка-Петер помахал Тиму рукой и улыбнулся.

Да я еще и не нашел ничего, так что жрать нечего. А знаешь что, Тим?

Что?

Я знаю, кто выкопал эту землянку.

Да? Кто же?

Дьявол, чуть понизив голос, на полном серьезе заявил Петер. – И она – не что иное, как вход в ад. Хорошо, что я не дал тебе спички, иначе мы все провалились бы в преисподнюю!

Фантазер ты, Малявка! ответил Тим, но как-то неуверенно. – При чем здесь спички?

Не скажи! Пока мы не увидели его рожу, у нас еще был шанс выбраться, но если бы увидели – все, пиши пропало…

Не найдя, что возразить на столь убедительный аргумент, Тим махнул рукой и отправился будить Тони. Он знал одно – мальчишеского штаба в этой землянке не будет.

Солнце уже стояло в зените, когда друзья достигли околицы своей деревни. Тони радовался предстоящей трапезе и бабкиным расспросам, которые дадут ему возможность развить фантазию, малявка-Петер просто глазел по сторонам, ковырял в носу и хрустел пальцами, Тим же был мрачен, ибо предвидел нешуточную трепку, которую непременно задаст ему отец. Надежды на то, что удастся увлечь брюзгу рассказом о ночном приключении, у Тима не было.

Так и вышло. Едва вернувшись из кузни, суровый крестьянин схватил сына за шиворот и «спустил с него три шкуры», не жалея вожжей. Услышав же затем о странной землянке со столбом и цепью, почему-то рассвирепел еще больше и повторил экзекуцию. Отец был сам не свой и лупцевал Тима не ведая жалости, пока не устала рука. Случай спас парнишку: во двор зашли по делу двое соседей-крестьян, и извергу пришлось оставить сына в покое.

Ты все лютуешь? мрачно поинтересовался у отца бородатый Франц, не трогающий своих детей и не одобряющий садистских методов воспитания.

А тебе что? огрызнулся тот. – До такого сорванца иначе не доходит…

Ну-ну… А мы, между тем, как раз таки к нему, а не к тебе.

Вот как? Зачем это?

Да вот, хотелось бы от него послушать историю о лесной ночевке, если ты не возражаешь.

Отец прищурился и, не зная, что ответить, переводил взгляд с одного визитера на другого.

Ну, так как?

А на следующий день деревня пришла в дикое возбуждение. Ведомые малявкой-Петером, к землянке отправились шестеро мужчин с заступами и к вечеру вернулись, неся с собой что-то завернутое в тряпки. «Находку» опознали и похоронили под бабий вой и причитания, а представителям власти пришлось даже утихомиривать некоторых разбушевавшихся и жаждущих мести личностей. Проблема была в том, что объект этой мести оставался неизвестным, и не было никакой надежды на то, что он когда-нибудь отыщется. Петер и Тони ходили в героях, снова и снова по просьбам жителей повторяя свой рассказ, Тиму же отец велел не высовываться из дома и грозил содрать с него шкуру, посмей парнишка ослушаться. Нелюдимый кузнец не ходил с другими к землянке и не помогал в похоронах, не слушал рассказов и не участвовал в обсуждении всколыхнувшей всю округу истории. Он заявил, что все эти бредни его не интересуют и ударился в пьянство, забыв обо всем на свете.

Однако мальчишеские страхи недолговечны, и Тим, убедившись, что хмельному отцу до него нет никакого дела, нарушил грозный запрет и как-то вечером постучал в окошко дома, в котором жил вдвоем со своей бабкой Бертой Тони. Поколебавшись, ему открыли, и он присоединился к мрачным молчаливым посиделкам у дубового, чисто выскобленного стола. Удивленный парнишка долго не мог понять, в чем дело, и Тони, заметно осунувшийся за последние дни, отвел его в свою комнату, где и поведал о причине царящего в доме траура.

Лет двенадцать назад, после трагической гибели в горах бабкиного сына и его приветливой, но не в меру активной жены Берте пришлось приютить у себя оставшихся сиротами внучат – годовалого карапуза Антона и его старшую сестру Тину – тринадцатилетнюю копию своей чернобровой чертовки-матери, с малых лет отличавшуюся задиристым нравом и выглядевшую вопреки нежному возрасту вполне зрелой самкой.

Хоть Берта и бурчала неустанно по поводу легкомыслия покойной альпинистки, которую винила в ранней смерти своего ведомого сына, но к ребятам быстро привыкла и спустя всего только пару месяцев уже не представляла себе жизни без монотонного рева вечно голодного Тони и заливистого смеха внучки.

Два года спустя, с грехом пополам оканчивая народную школу в близлежащем городке, Тина окончательно расцвела, в ее жизни стали появляться новые знакомые и тайные встречи – как подозревала бабка, романтические, на юную шею девчонки кто-то уже повесил яркие коралловые бусы, а голову ей забил дивными небылицами о благоухающей розами и жасмином аллее жизни, якобы ей уготованной. Увещевания Берты, как можно догадаться, ни к чему не привели: те самые розы уже усеяли душу ее внучки острыми шипами и замутили ее рассудок.

Тина же была хоть и раскрепощенной, но не разнузданной и в свои пятнадцать лет еще стойко охраняла границы доступного, не то щадя бабкины седины и оберегая их от позора, которого та так боялась, не то по другой какой причине. Как долго ни задерживалась бы она в городе, сколько ни длились бы ее задушевные беседы с ухажерами на лесной опушке, а ночевать молодуха всегда являлась домой и не забывала по возвращении чмокнуть бабку в сморщенную щеку и пожелать ей радужных снов.

В общем, списав все внучкины выходки на ненадежные материнские гены, старуха смирилась с ее неисправимостью и на время поутихла, а поздравив девушку с шестнадцатилетием и вовсе успокоилась. Причиной тому было то, что после этого события Тина вдруг резко изменила свое поведение: поездки в город и шастанье за околицей с прыщавыми кавалерами внезапно прекратились, яркие цветастые платья она сменила на обычную крестьянскую одежду, отняла у бабки почти всю домашнюю работу, а вечерами подолгу читала какие-то романы и пространные, напоенные вздохами и пылкими признаниями стихи неизвестных бабке поэтов. Решив, что внучка образумилась и повзрослела, Берта оставила ее в покое и прекратила свои нравоучения, отдав все свое внимание подрастающему Тони, к своим четырем годам уже неописуемо разъевшемуся.

Однако через некоторое время Берта разволновалась вновь, но теперь уже по другой причине: некогда веселая и общительная, Тина почти совсем перестала выходить из дома и, уж во всяком случае, никогда не оставалась на улице после наступления темноты. На все бабкины расспросы она отмалчивалась, но от той не укрылось, что внучкой движет не что иное, как страх. Порой девушка долго, до рези в глазах, всматривалась в темноту за окном, а от каждого шороха вздрагивала и съеживалась, словно опасалась кого-то или чего-то. А потом произошло то, чего Берта никогда не сможет себе простить…

У одной из соседок внезапно начались роды, и о том, чтобы отвезти ее в больницу, не могло быть и речи. Тогда Берта, немного знакомая с повивальным делом, вызвалась помочь и, прихватив карапуза Тони, отправилась к роженице. Начались осложнения, роды затянулись, и плод родился мертвым. К тому же, муж соседки не пожелал остаться в доме и пропал куда-то, так что Берте пришлось задержаться, а вернувшись домой под утро, внучки своей она там не обнаружила. Сходя с ума от тревоги и беспокойства, бабка подняла на ноги всю деревню, но поиски по окрестностям ничего не дали – Тина бесследно исчезла.

Так никогда и не узнать бы несчастной Берте о судьбе ее внучки, если бы не затянувшийся поход Тони и его друзей в лес и не обнаруженная ими землянка. Крестясь и плача, выслушала она рассказ внука о стуке, шорохе и стонах в ночи, а после, прижав к груди старый портрет Тины, впала в транс.

Итак, опознанные по сохранившимся лохмотьям одежды останки истерзанной девушки похоронили, землянку засыпали, а во всех окрестных церквях отпели реквием. Ну, а то, почему отца Тима столь мало заинтересовала эта история, почему он ушел в запой и, самое главное, почему не остался дома в тот день, девять лет назад, когда жена его родила мертвого ребенка, додумайте сами, я же не стану распространяться об этом.

19.06.2012