Стоит повторить то, о чем мы говорили ранее: Изабелла и Фердинанд старались не делать и не говорить ничего такого, что могло бы навести на мысль о разногласиях меж ними; это был способ обезоружить интриганов, искавших способов столкнуть государей в каком-либо конфликте. Считалось, что короли всегда действуют сообща и принимают одинаковые политические решения даже порознь, будучи оторваны друг от друга. Вот почему нам так мало известно о том, какая политическая мера принадлежит королю, а какая — королеве. Соответствующие указания позволяют, однако, предположить, что иностранной политикой в целом занимался Фердинанд. Вплоть до 1474 года Кастилия поддерживала добрые отношения с Францией, несмотря на соперничество в вопросе о Наварре. Отныне Фердинанд выстраивает дипломатические отношения монархии так, чтобы они соответствовали устремлениям Арагонской короны. Действительно, Франция и Арагон противостоят друг другу в Пиренеях (спорные области — Руссильон и Сердань) и на юге Италии. «Большой западный альянс», по выражению Хайме Висенса Вива, задуманный Фердинандом, был нацелен главным образом на то, чтобы изолировать Францию и завязать торговые и династические отношения с Англией, а также с герцогством Бургундским и Фландрией. Это объясняет, почему в 1496 году Хуана, дочь католических королей, становится супругой Филиппа Красивого, наследника бургундских герцогов и дома Габсбургов; на следующий год принц дон Хуан, наследник католических королей, берет в жены Маргариту Австрийскую, дочь герцогини Бургундской и Максимилиана, будущего императора Священной Римской империи. У обоих браков будут неожиданные последствия, которые подготовят приход к власти в Испании Габсбургов. В конце XV века и первых годах XVI века Испания, помимо этого, одерживает верх над Францией в их итальянском споре: Неаполитанское королевство входит в состав Арагонской короны и сохраняет такое положение в течение двух веков.
Христофор Колумб
Если европейской и средиземноморской политикой Испании, похоже, управлял Фердинанд, то не совсем ясно, в чьем ведении находились вопросы, касающиеся экспансии в Атлантике. Складывается впечатление, что в этой области игру вела Изабелла, что именно она оказалась у истоков американской политики, поддавшись доводам Христофора Колумба.
Перед тем как представить в Кастилии свой проект установления прямых контактов с Китаем и Японией через Атлантический океан, Колумб тщетно искал поддержки Португалии. Последняя с головой ушла в другой проект: достичь Азии, обогнув Африку. К тому же португальцы уже предчувствовали, что дело близится к развязке: действительно, в 1487 году Бартоломео Диаш обогнул мыс Доброй Надежды. Но если в Португалии Колумб появился слишком поздно, то в Кастилию он прибыл слишком рано, в тот момент, когда Изабелла и Фердинанд отдавали все свои силы войне с Гранадой. 20 января 1486 года короли приняли генуэзца в Алькала-де-Энаресе; они предложили Колумбу сопровождать их в поездке в Гваделупе, а также решили предложить его проект экспертной комиссии, которая на деле не заслужила тех насмешек, которыми осыпали ее некоторые публицисты. Комиссию возглавлял монах-иеронимит Эрнандо де Талавера, исповедник королевы, человек, чье участие можно обнаружить во всех больших делах королевства: война за наследство, создание ополчения под именем Святой Эрмандады, финансовая реформа 1480 года, реорганизация королевства в том же году, война в Гранаде... И если католические короли потребовали от Талаверы рассмотреть проект Колумба, значит, они отнеслись к нему серьезно. Сама комиссия включала в себя людей значительных: преподавателей университетов, правоведов и моряков («sabios, letrados у marineros»), которым было предложено ответить на три вопроса, возникших при рассмотрении проекта:
1) теоретическая проблема: можно ли утверждать с научной точки зрения, что проект этот покоится на серьезных основаниях?
2) юридическая проблема: не нарушает ли экспедиция Колумба постановления международного права, в частности договоры с Португалией?
3) техническая проблема: если ответ на предшествующие вопросы окажется положительным, сможет ли Кастилия осуществить подобную экспедицию, имеются ли у нее необходимые для этого материальные средства?
Комиссия собиралась по меньшей мере трижды: осенью 1486 года в Саламанке, весной 1487 года в Кордове, в конце 1490 и начале 1491 года в Санта-Фе, рядом с Гранадой. Прежде чем отклонить проект Колумба, она долго расспрашивала его создателя. Позволим себе опровергнуть легенду: нет, эксперты не были невежественными монахами-ретроградами — напротив, в комиссию входили ученые, знакомые с последними достижениями в географической, астрономической и математической областях. Они не хуже нас знали, что земля круглая, и допускали теоретическую возможность того, что в Китай и Японию можно попасть, отправившись в путешествие через Атлантический океан, то есть взяв курс на запад, а не на восток. Если они и высказывались против проекта Колумба, то лишь потому, что сомневались в его научном обосновании и техническом исполнении (о юридических вопросах мы расскажем далее). Во-первых, в расчетах Колумба были найдены грубые ошибки: опираясь на научные источники, не слишком хорошо им усвоенные, он оценил расстояние между мысом Сан-Висенте и Японией в 105о, тогда как в действительности оно оценивалось в 180°. И эта ошибка не была единственной. Так, Колумб допустил просчет в градусном измерении Земли. Он полагал, что длина градуса равна 45 морским милям (Птолемей утверждал, что она равняется 50 милям, тогда как на деле она равна 60 милям). Два этих просчета привели к тому, что расстояние между Канарскими островами и Японией было сведено к 2400 милям, вместо 10 600 миль! По мнению Колумба, Япония находилась на одной линии с тем, что сегодня мы называем Саргассовым морем, и никто — ни Колумб, ни члены комиссии — не подозревал тогда о существовании Антильских островов. Эксперты обратили внимание именно на эти огрехи; от них не ускользнуло то, что реальное расстояние между западной оконечностью Европы и восточными границами Азии гораздо большее, чем заявлял Колумб. К замечаниям научного характера добавились соображения технического толка: на борту каравеллы невозможно разместить столько продовольствия и воды, сколько нужно для того, чтобы преодолеть такой путь без остановок. Вот почему проект Колумба был ими отклонен.
В глазах экспертов этот генуэзец был пустым мечтателем и дилетантом. И они не заблуждались. Колумб искал «потерянный рай». Он поверил в его «обретение» в ходе своего третьего путешествия, достигнув устья Ориноко: по его мнению, эта огромная река могла брать свое начало только в земном раю. В начатой им в 1501 году «Книге пророчеств», которую он продолжал писать вплоть до 1504 года, Колумб говорил об открытии нового пути в Иерусалим. Он хотел восстановить храм согласно пророчеству, появившемуся в конце XIII века: «Он придет из Испании — тот, кто восстановит цитадель Сиона». Колумб был убежден, что провидение возложило на него миссию, что все его начинания подкреплены Священным Писанием. Как не согласиться с комиссией, убедившейся в том, что она имеет дело с мечтателем? Научные же познания Колумба были крайне невелики. В Португалии, вероятно, он слышал разговоры о письме и карте, которые Тосканелли, астроном и медик из Флоренции, послал лиссабонскому канонику Фернандо Мартинесу (25 июня 1474 года). В этом послании Тосканелли объяснял, как можно добраться до восточных берегов, отправившись на запад, то есть как достичь Азии, предприняв плавание через Атлантический океан. Колумб выслушивал множество мнений, читал все, что попадало в его руки: Библию, географические труды (среди них — «Historia rerum ubique gestarum» Пия II, «Образ мира» Пьера д'Айи, «О разнообразии мира» Марко Поло, «Естественная история» Плиния); его воображение воспламеняли рассказы путешественников, которые повстречались с монголами. Прочел ли он все эти книги перед тем, как отправиться в большое путешествие? Вряд ли: Колумб собирал библиографические материалы, чтобы защищаться против нападок хулителей, лишь с 1497 года. С уверенностью можно утверждать лишь то, что он никогда не учился; его считали «idiota», что на языке того времени означало самоучку, человека, чьи знания не подтверждены каким-либо университетским дипломом. А в Испании в те времена презирали самоучек; дипломы являлись предметом почитания, тогда как у Колумба не было ни одного подобного документа. Впрочем, он легко признавал это, называя себя нигде не обучавшимся дилетантом и необразованным моряком. В «Книге пророчеств» он признается: ни умозаключения, ни математика, ни карты не принесли ему в открытии Индий никакой помощи — это просто-напросто сбылось пророчество Исайи. Безусловно, Колумб был искусным мореплавателем, но эксперты, суждением которых руководствовались короли, имели все основания опровергнуть его теоретические выкладки.
Можно, правда, предположить, что Колумб поведал комиссии не все — или же он пытался подкрепить свою теорию о существовании земель, о которых он уже знал или слышал, псевдонаучными аргументами. Действительно, в соглашениях 1492 года есть фраза «то, что открыто»; итак, Колумб хвалился тем, что он уже бывал в той стороне, где, по его мнению, находилась Азия. Можно предположить также, что документы, касавшиеся соглашений в Санта-Фе, были составлены лишь по возвращении Колумба из первого путешествия, весной 1493 года. В подобных условиях слова «то, что открыто» не кажутся странными; следующее же упоминание в этом договоре («экспедиция, в которую он намеревается отправиться ныне») тогда могло бы относиться ко второму путешествию, которое Колумб собирался предпринять. Был ли Колумб первооткрывателем? Существует гипотеза о «protonauta», о «неизвестном мореплавателе», который по воле волн и течений пересек Атлантический океан, а потом, перед своей смертью на Мадейре в 1478 году, поведал этот секрет Колумбу. Некоторые хронисты XVI века (Фернандес де Овьедо, который не верил в этот рассказ, Лопес де Гомара, Акоста) упоминают об этом человеке, а Инка Гарсиласо даже называет его имя: Алонсо Санчес, уроженец Уэльвы. Быть может, Колумб открыл правду лишь францисканцу Марчене из монастыря Рабида, что объясняется той безоговорочной поддержкой, какую мореплаватель получил от этого монаха. Эта гипотеза не так уж и абсурдна: действительно, можно предположить, что этот «protonauta», возвращавшийся из Гвинеи, был унесен ветрами в сторону Малых Антильских островов. Хуан Перес де Тудела вдобавок замечает, что на линии Канарских островов, приблизительно в трехстах-четырехстах милях от острова Ферро (Иерро), португальский корабль повстречался с лодкой, управляемой женщинами с Гвадалупы: их суденышко было подхвачено течениями и унесено в открытое море, а пассажиров подобрали моряки, возвращавшиеся из Африки. Как и португальцы, с которыми мореплаватель часто встречался в Лиссабоне, на Мадейре и в Африке, Колумб всегда был одержим манией секретности: он опасался, что у него украдут открытие и его лавры достанутся другому. Поэтому нет ничего неправдоподобного в том, что, предлагая своей проект комиссии, он мог бы утаить самые убедительные аргументы и не сказал ничего такого, чем успел бы воспользоваться его воображаемый соперник. Поведение допустимое, но приведшее Колумба к поражению.
Несмотря на свои горести и осложнения, последний не терял надежды. Прибыв в Кастилию, он обзавелся полезными связями в различных кругах — это и богатые андалузские сеньоры, такие, как герцоги Медина Сидония или Мединасели, и францисканцы из обители Ла-Рабида, неподалеку от порта Палое в Ньебле (эти монахи были сведущими во всех вопросах, касающихся мореплавания, космографии и миссионерства). Колумб нашел слова, способные увлечь и тех и других. Аристократов, которые с давнего времени вкладывали деньги в рейды к Северной Африке и в Атлантический океан, источник прибыли (золото и рабы), он соблазнил барышами, какие могли принести далекие экспедиции. Монахам он дал понять, что и ему не чужда мысль о привлечении в лагерь христианства новых верующих. Любовь к авантюрам и риску, соблазн наживы и рвение миссионера, нерасторжимо спаянные в первооткрывателе, снискали ему симпатии и предоставили поддержку, которая позволила ему войти в окружение монархов. С I486 года он, став частым гостем при дворе, следовал за ним во всех его поездках по Испании. 2 января 1492 года, когда Фердинанд и Изабелла принимали капитуляцию эмира, Колумб находился в Гранаде: «Я видел, как знамена королей реяли над башнями Альгамбры», — позднее скажет он. Там же, в Гранаде, он обрел двух из самых преданных ему друзей, францисканца Антонио де Марчена и доминиканца Диего де Деса. Последний (будущий архиепископ Севильи) занимал в 1492 году видное положение, будучи наставником наследного принца дона Хуана. Благодаря ему Колумб добивается того, что его принимают у себя короли. Победа над маврами привела всех в состояние экзальтации: все только и говорили о крестовом походе и евангелизации. Научные возражения против проекта Колумба оставались теми же, но мореплаватель был убежден, что теперь ему все удастся, и не колеблясь выдвинул непомерные требования. Он поступил опрометчиво, ему отказали в продолжении дискуссии и спровадили прочь. На этот раз, казалось бы, были потеряны все надежды. Смирившийся Колумб удалился, как вдруг его нагнал посланец, который попросил его спешно вернуться ко двору. Неожиданная развязка: собеседники Колумба, еще вчера относившиеся к нему враждебно, приняли все его требования — ему будут пожалованы чин адмирала океана и должность вице-короля открытых земель, ему предоставят право выбрать трех кандидатов на любой ответственный пост и право взимать налог в 10% со всех богатств, которые будут приносить открытые земли. Наконец, короли согласились оплатить его экспедицию. Размах пожалований и уступок, оговоренных в соглашениях Санта-Фе от 17 апреля 1492 года, был столь непомерен, что, осознав это впоследствии, корона откажется выполнять свои обязательства. К концу долгого процесса, который завершится в 1536 году, наследники Колумба сохранят чин адмирала, но им придется отказаться от всех других прав в обмен на крупное денежное возмещение и две сеньории: маркизат Ямайка и герцогство Верагуа.
Соглашения 17 апреля свидетельствуют о кардинальной перемене позиции, занимаемой королями в отношении проектов Колумба. Сегодня известно, что поворот этот произошел благодаря усилиям монаха-доминиканца Диего де Деса и казначея Луиса де Сантангеля. Именно они нашли нужные доводы, заставившие королеву Изабеллу изменить свою точку зрения. Главная заслуга принадлежит доминиканцу — позднее Колумб сам признает это; когда мореплаватель был близок к тому, чтобы все бросить, Диего де Деса убедил его остаться; благодаря ему Индии были завоеваны для Кастильской короны. Как ему удалось переубедить королеву? Деса привлек ее мыслью о той огромной службе, которую она сослужит Богу, и о славе, которая воссияет над Испанией, если Колумб вопреки всем ожиданиям преуспеет в своем предприятии. Экзальтация, не прошедшая с момента взятия Гранады, оправдывала самые безумные мечты: победа над маврами была воспринята как знак свыше, говорящий о том, что Кастилии уготована исключительная судьба. А вдруг Колумб — орудие этой судьбы? В конце концов, чем рискует корона? Лишь небольшой денежной суммой.
Последний дозод принадлежит Сантангелю. Предприятие Колумба, в которое можно вложить не очень-то много денег, может обернуться большой прибылью, обращается он к королеве. Действительно, случается, что моряки Палоса нарушают запрет о рыбной ловле к югу от мыса Бохадор, в зоне, оставленной Португалии. Стало быть, их можно приговорить к тому, чтобы они предоставили в распоряжение короны две полностью оснащенные каравеллы. Почему бы не поделиться ими с Колумбом? Это соображение показалось королеве привлекательным: в самом деле, в начале августа генуэзец отчалит из Палоса с этими двумя каравеллами; плюс третьим кораблем и, сверх этого, 1 140 000 мараведи, которые вложит в дело корона. Вот во что обошлось первое путешествие Колумба. Вопреки легенде, королева не продавала и не закладывала свои личные драгоценности ради этого предприятия. Как и не жертвовали ради него своими деньгами новообращенные иудеи, как Сантангель: в данном деле последний играл роль королевского казначея, но не вкладчика капитала. Необходимые для экспедиции суммы были взяты из бюджета Святой Эрмандады; принимая это во внимание, можно сказать, что деньги на расходы предприятия были взяты из кармана простого народа Кастилии.
Колумб вышел из порта Палоса 3 августа 1492 года, но истинной датой отплытия следует считать б сентября — после вынужденной стоянки на Канарских островах. В ночь с 11 на 12 октября Родриго де Триана, несший вахту на «Пинте», заметил землю — вероятно, это был один из островов Лукайского архипелага, ныне остров Уотлинга. 24 октября корабли достигли Кубы, а 5 декабря — Эспаньолы (Гаити). В обратный путь Колумб отправился 26 января 1493 года. 11 февраля он был вынужден сделать остановку на Азорских островах, 4 марта его корабли добрались до Лиссабона, и, наконец, 15 марта Колумб вернулся в Палое, привезя с собой скромный «улов»: семерых индейцев, несколько попугаев, немного золота и жемчуг. Правда, такой «добычи» оказалось вполне достаточно для обоснования необходимости новых экспедиций. Стартовой точкой второго путешествия (25 сентября 1493 года), подготовленного с большим размахом — 17 кораблей и 1500 человек, — стал Кадис. В ходе этой экспедиции были исследованы Малые Антильские острова (Доминика, Мари-Галант, Гваделупа, Антигуа, Пуэрто-Рико). 11 июня 1496 года Колумб возвратился в Кадис. В ходе третьего путешествия, начатого 30 мая 1498 года на восьми кораблях, Колумб высадился на континенте, на берегах нынешней Венесуэлы, затем обследовал Тобаго, Гранаду, Маргариту... Тем не менее его методы и приемы колонизации вызвали немало критических замечаний; в конце концов встревоженный двор, спохватившись, отдал приказ задержать Колумба и вернуть его в Испанию. Генуэзец защищал себя как мог; он добился возвращения себе свободы и 11 мая 1502 года пустился в свое четвертое и последнее путешествие, целиком и полностью посвященное поискам прохода в районе совр. Гондураса. 7 ноября 1504 года он вернулся в Кадис, однако теперь он был не единственным мореплавателем, чьи корабли отправлялись к новым землям. Короли снаряжали и другие экспедиции, во главе которых теперь встали Алонсо де Хойеда, Хуана де ла Коса, Америго Веспуччи, Перо-Алонсо Ниньо, Винсент-Яньес Пинсон, Диего де Лепе, Родриго де Бастидас... Колумб ушел из жизни в Вальядолиде 20 мая 1506 года — вероятно, вследствие ревматоидного артрита. Колумб всегда был убежден в том, что он открыл путь в Азию, однако его современники убедились в обратном уже в 1497-1498 гг., в ходе путешествий Джона Кабота и других мореплавателей к берегам Ньюфаундленда. В 1502 году все признали очевидное: найден не путь в Азию — открыт новый континент. В 1507 году вогезец Мартин Вальдземюллер предложил назвать его Америкой в честь Америго Веспуччи, мореплавателя-соперника Колумба, — так последний лишился духовной награды за свое открытие. В самой же Испании восторжествовала сила привычки: вплоть до середины XVIII века новый континент чаще называли Индиями и реже Америкой; даже сегодня его коренные жители зовутся индейцами.
Тордесильясский договор
Комиссия, возглавляемая Талаверой, не высказала своего мнения относительно последствий, которые может произвести проект Колумба в области международного права. Вопрос этот встал ребром, когда первая экспедиция Колумба достигла положительных результатов. Поэтому католические короли поспешили обратиться к папе и получить от него инвеституру на открытые территории или на те земли, которые предстояло открыть; таково было содержание булл, подписанных в 1493 году папой Александром VI. Стоит напомнить, что речь идет об инвеституре феодального типа: считалось, что миром правит папа — следовательно, он может пожаловать светским сеньорам земли, не являющиеся собственностью какого-либо сеньора-христианина. Инвеститура — вознаграждение за миссионерскую деятельность, заключающуюся в евангелизации новых территорий: таким образом папа поручил католическим королям заботу об обращении их жителей. Интересы Португалии были соблюдены: мир поделили на две части воображаемой линией, проведенной от полюса до полюса; все, что находилось в ста милях к востоку от меридиана, проходящего через острова Зеленого Мыса, отходило португальцам, а все то, что расположено на западе от него, стало кастильской территорией.
Португальцы, однако, не согласились с таким разделом: они протестовали против того, что рассматривали как результат односторонних поправок, внесенных Кастилией в договор, который был подписан четырьмя годами ранее, 4 сентября 1479 года в Алькасовасе. Данное соглашение, заключенное ради того, чтобы покончить с противостоянием двух держав, ограничивало сферы влияния этих стран в Атлантическом океане: Португалии отошли территории, расположенные ниже Канарских островов, вдоль берегов Гвинеи, за исключением самих островов и противоположного африканского берега от мыса Агер (мыс Рир, чуть к северу от Агадира?) до мыса Бохадор. Недовольная разделом, указанным в буллах Александра VI, Португалия потребовала новых переговоров. 7 июня 1494 года проблема была решена в городе Тордесильяс: Кастилия согласилась передвинуть демаркационную линию на 370 миль к западу от островов Зеленого Мыса.
Пойдя на такие уступки, кастильцы, естественно, надеялись на компенсацию. Договор отводил каждой из двух держав территории, занимавшие 180° земной поверхности. В 1493 году Кастилия и Португалия почти не интересовались Америкой — континент еще не был открыт; в те времена их взоры были устремлены на Дальний Восток, богатый золотом, пряностями, жемчугом, драгоценными камнями... Переместив линию раздела на запад, Кастилия согласилась с тем, что южные воды Атлантического океана перейдут во владение португальцев. Таким образом, Португалия контролировала путь к мысу Доброй Надежды; ей же должна отойти и Бразилия, открытая в 1500 году Педро Кабралом. Однако Азия возместила Кастилии ее потери в Атлантике. В начале XVI века Кастилия предъявила права на Молуккские острова и Малакку как на зоны, входящие в сферу ее влияния; позднее та же история повторилась с Филиппинами. Это привело к череде конфликтов, которые частично были улажены Карлом V (Сарагосский договор 1527 года); в более приемлемой манере этот вопрос будет решен в XVIII веке. В конце XV века раздел земель был проведен, так сказать, в геометрической манере, при помощи линий, произвольно проведенных на карте: горизонтальное деление в Алькасовасе (Португалия оставила за собой то, что находится к югу от Гвинеи) и вертикальный раздел в Тордесильясе. В XVIII веке областью спорных вопросов, возникавших между Португалией и Испанией, оказалась в большей степени Южная Америка. Испания намеревалась положить конец португальскому экспансионизму в регионе Ла-Плата. Проблему эту урегулировал Мадридский договор (1750), названный «Tratado de limites» (Договор о границах). Обе стороны решили более не ссылаться на границы, очерченные Тордесильясским договором; при разграничении сфер влияния были использованы иные критерии, в частности, географические объекты. Таким образом, приоритет был отдан линии раздела, пролегающей по естественным водным границам, иными словами, по бассейнам Ориноко, Амазонки и Ла-Плата; Португалия держала в своей власти оба берега Амазонки, начиная от слияния ее с Жапурой, тогда как Испания сохранила возможность навигации по Ла-Плата.
Канарские острова и Марокко
До смерти Изабеллы (1504 год) еще никто не думал о последствиях путешествий во имя открытий, но об одном, отнюдь не ничтожном их следствии уже могли догадываться: Кастилия собиралась отказаться от Северной Африки. Мы уже говорили, что в 1479 году католические короли позаботились о том, чтобы сохранить для себя Канарские острова и противоположное побережье Африки. В то время завоеваны были только небольшие острова архипелага, подчинявшиеся власти андалузских сеньоров. Короли оставили за собой Канарские острова не столько для себя, сколько для базы, предназначенной для дальнейшего продвижения в Марокко. Уже в 1344 году Кастилия противилась тому, чтобы Канарские острова были возведены в ранг независимой монархии. Так, Альфонс XI ссылался на то, что он, как наследник вестготских королей, вправе предъявлять права на Тингитанскую Мавританию, бывшую, по его мнению, составной частью Римской империи, а затем вестготской монархии. Его преемники никогда не отказывались от такого африканского наследства. В конце XV века они решили «взять Марокко в клещи», высадившись на другом берегу Гибралтарского пролива, с одной стороны, а с другой — на берегу, противоположном Канарским островам. В их намерении было вернуть себе господство над территориями, которые когда-то подчинялись вестготским королям (историческая перспектива), обеспечить безопасность Иберийского полуострова (стратегическая цель), восстановить в бывших христианских землях, оказавшихся под влиянием ислама, католическую веру (религиозные устремления) и, наконец, утвердить господство Кастилии над западным Средиземноморьем и Северной Африкой (политическая перспектива). Взяться за решение этих амбициозных задач можно было после отвоевания Гранады. Чтобы достичь поставленной цели, католические короли подготовили почву. Они убедили андалузских сеньоров отказаться от любых прав на Гран-Канария, Пальма и Тенерифе, которые и будут конфискованы в пользу короны соответственно в 1480-1483, в 1492-1493 и в 1493-1496 годах. С 1485 года Фердинанд и Изабелла провозгласили себя «королями Гран-Канарии и всех островов, от нее зависящих». В 1487 году они решили присоединить Канарские острова к Кастильской короне. Тогда никто не планировал назначать на острова вице-королей — такой способ впоследствии будет практиковать Карл V в Мексике и Перу. На Канарских островах, напротив, учредили институты, подобные кастильским органам управления: муниципалитеты и магистраты, должные творить правосудие (при этом у истца сохранялась возможность обратиться в канцелярию Сьюдад-Реала или, в конечном счете, в Королевский совет Кастилии). Архипелаг, вероятно, считали скорее западной оконечностью Кастилии, нежели «полигоном» для будущего завоевания Нового Света; по сути, это не колония — это продолжение королевства.
Когда Реконкиста закончилась, а Канарские острова были присоединены, короли смогли заняться планом продвижения в земли Северной Африки. В 1494 году они получили от Александра VI буллу, позволявшую им завоевать королевство Тлемсен, при этом права португальцев на королевство Фес задеты не были. В тот же год Эрнандо де Сафра, уполномоченный королей в королевстве Гранада, предложил захватить Мелилью, конечную остановку караванов, перевозивших золото Судана через Сахару; эта операция была проведена через три года, в 1497 году. В 1509 году в Оране высадился кардинал Сиснерос. Захват власти в Северной Африке, казалось, мог завершиться успешно, но дело приостановилось, и проект завоевания Марокко был отложен окончательно: открытие Нового Света перевернуло все планы. Внимание Кастилии от Африки отвлек Христофор Колумб.
Изабелла и индейцы
Папа Александр VI даровал католическим королям инвеституру на открытые земли в Атлантическом океане, а также на те территории, которые будут открыты; взамен он облек их проповеднической миссией, распространявшейся на обитателей этих земель. «Короли (в особенности королева) со всей ответственностью выполняли это поручение», — не упускают случая напомнить нам те, кто в наше время решает вопрос о беатификации Изабеллы. Обращены были миллионы индейцев, добавляют они; после проповедей апостолов это, по их мнению, самое большое предприятие в истории, посвященное евангелизации. Конечно, возражают критически настроенные оппоненты, но какой ценой она далась? Открытие, а затем завоевание и колонизация обошлись в миллионы жертв; большинство выживших индейцев были приговорены к принудительным работам, если не к рабству.
О демографической катастрофе, постигшей континент, писал еще епископ Чьяпаса Бартоломе де Лас Касас: его «Краткое описание о разрушении Индий» (1552 год) говорится о пяти миллионах жертв. В наши дни ученые Беркли, занимающиеся этноисторией (Бора, Кук), попытались подвести под это утверждение научную базу; по их подсчетам, к моменту завоевания Америки ее население насчитывало более ста миллионов жителей, тогда как в начале XVII века их осталось не более пяти миллионов. Такие цифры немного смущают. Аргентинский этнолог Анджело Розенблат предложил гораздо более скромный подсчет: изначально население не превышало четырнадцати миллионов жителей.
О цифрах можно долго спорить. Однако относительно масштабов катастрофы дискуссий не возникает: коренное население американского континента растаяло в течение одного века; погибли по меньшей мере три четверти жителей, а возможно, и больше. Как объяснить столь мощный упадок? Говорить в данном случае о геноциде (порой можно услышать именно это утверждение) будет безосновательно по причине, указанной мною выше. Конкистадоры никогда не доходили до этого. Даже если бы они и захотели, у них все равно не хватило бы сил перебить такое множество людей. Впрочем, в их интересы это не входило: они нуждались в рабочей силе, а следовательно, в людях. В сражениях погибали тысячи, но не миллионы людей. Принудительные работы оказывались такими же смертоносными, как битвы, и даже более: ловцы жемчуга на Карибских островах не смогли долго выдерживать режим, обязывавший их всегда нырять все глубже и глубже. Переноска и работы в рудниках были не менее разрушительными. В целом же демографический спад объясняется двумя факторами: болезнями и травматизмом вследствие завоевания.
До прихода европейцев американский континент оставался изолированным от всего мира: это был своего рода огромный остров, лежавший за пределами Евразии и Африки. Его обитатели оказались слабее завоевателей в биологическом плане: они были подвержены любой инфекции, и этот аспект имел драматические последствия. Удар оказался тем более жестоким, поскольку в Мексике и Перу испанцы вступали в контакт с населением, жившим очень кучно, и заражали их неизвестными им доселе инфекционными болезнями. Это хорошо известный феномен, возникающий каждый раз, когда человеческая группа, вплоть до сего времени живущая уединенно, выходит из состояния изоляции; встреча с окружающим миром для нее фатальна. Миссионеры замечали это: одно лишь посещение европейцами деревни сеяло смерть среди ее коренных жителей, словно дыхание пришельцев заставляло отдать богу душу. К смерти мог привести обычный насморк, а о серьезных болезнях и говорить нечего. Так, в Сан-Доминго в 1518-1519 годах свирепствовала эпидемия оспы, почти поголовно искоренившая индейское население; европейцы, получившие иммунитет в детстве, или более крепкие, сопротивлялись ей лучше. Солдаты Кортеса завезли вирус в Мексику. Оттуда эпидемия перекинулась на Гватемалу, спустилась к югу и в 1525-1526 годах достигла империи инков. В этих густонаселенных регионах индейцы умирали как мухи. На смену оспе пришла корь (1530-1531), затем одна из разновидностей тифа (1546) и грипп (1558-1559), не говоря о дифтерии, свинке и т. д. К инфекционному удару следует добавить и душевный травматизм: в ходе завоевания традиционное общество было либо разрушено, либо исчезло. Индейцы перестали верить в своих богов, покинувших их. Многие потеряли вкус жизни и умирали вместе с семьями от голода и отчаяния или кончали жизнь самоубийством; женщины делали аборты. Разлученные пары оставались бесплодными. Демографический подъем начался лишь незадолго до начала второй половины XVII века.
Была ли королева Изабелла ответственной за эту череду несчастий? Катастрофа приобрела известные нам масштабы уже после ее смерти. Лас Касас, всегда благоволивший к королеве, замечает: «Самые большие несчастья начались после того, как до Америки долетела весть о смерти королевы Изабеллы. При жизни она не переставала требовать, чтобы с индейцами обращались как можно мягче, принимая меры для того, чтобы сделать их счастливыми». Действительно, именно это советовала королева в приписке к своему завещанию: доброе и справедливое отношение к индейцам. Можно даже согласиться с тем, что в 1504 году — год смерти Изабеллы — завоевание только началось. Тем не менее именно к этому времени был отдан ряд распоряжений, которые в ближайшем будущем серьезно усугубили участь индейцев.
Колумб был разочарован той незначительной выгодой, какую принесли его первые путешествия; вопреки ожиданиям, добыча оказалась гораздо меньшей. Вот почему наиболее приемлемым решением, способным сделать экспедицию доходной, стало привезти индейцев в Испанию и продать их в рабство. Обратимся к рассказу Лас Касаса:
«Адмирал [Колумб] горячо желал, чтобы короли могли получить прибыль и возместить все свои расходы; так, он полагал обратить индейцев в рабство, привезти их в Испанию и продать их, чтобы выплатить жалованье солдатам и обогатить королей — или по крайней мере возместить их убытки [...]. Так, он решил заполнить рабами корабли, которые вернутся из Кастилии, и отвезти их на продажу на Канарские и Азорские острова, на острова Зеленого Мыса и туда, где найдутся покупатели, готовые заплатить хорошую цену. Именно такой торговлей рассчитывал он оплатить расходы экспедиции и возместить ущерб королей».
Колумб сам предложил королям эти проекты в одном из писем:
«Во имя Святой Троицы, отсюда [с Антильских островов] возможно отправить всех рабов, которых можно будет продать [...]; в Кастилии, Португалии, Арагоне, Италии, на Сицилии и островах, которые принадлежат Португалии или Арагону, а также на Канарских островах, требуется множество рабов...»
«Во имя Святой Троицы»! Это выражение несколько смущает Лас Касаса, который, благоволя к Колумбу (в его глазах генуэзец избран провидением для распространения на берегах Америки слова Божьего), старается найти ему оправдание: Колумб не разумел того, что делает; он нигде не учился (по era letrado); он верил, что творит добро... Как бы там ни было, 29 октября 1496 года три корабля, приняв на борт более трехсот рабов-индейцев, отправились в Кадис. Узнав об этом, Изабелла не сумела скрыть своего раздражения: «По какому праву адмирал обратил моих подданных в рабство?» Она отдала приказ отменить продажу и вернуть индейцев на родину. Лас Касас, поведавший нам об этих распоряжениях, добавляет то, что заставляет задуматься: почему обратно отослали только эти три сотни индейцев, но не всех других, уже проданных Колумбом в рабство? Священник находит лишь одно объяснение: Колумб убедил королеву в том, что эти индейцы были захвачены в ходе справедливой войны, а согласно существующему в те времена обычаю победители имели право продавать пленников в рабство. Извечное желание Лас Касаса найти оправдание королеве... Тем не менее этот эпизод, как и слова Изабеллы, дает понять, что королева не была против рабства. По-видимому, она позволяла торговать «черным золотом» на Антильских островах. Действительно, в перечне товаров, которые командор Овандо, назначенный губернатором Антильских островов, имел право покупать или продавать, можно прочесть: «золото, серебро, жемчуг, рабы, негры, попугаи». Торговля неграми была тогда прерогативой португальцев — именно они поставляли рабов в Кастилию. Колумб оказался единственным, кто всерьез полагал, что средством пополнения государственной казны может стать продажа рабов-индейцев. Конечно, он наткнулся на незамедлительный отказ королевы, но чем был вызван этот запрет — ее человеколюбивыми принципами? В это можно поверить, но нельзя сбрасывать с весов и экономические соображения: привоз в Европу индейцев и продажа их в рабство на рынках, где главенствовали португальцы, которые с давних времен запасались в Африке «эбеновым деревом», не принесли бы Испании большого дохода.
Королева отказалась содействовать Колумбу, когда тот решил заняться работорговлей, и рекомендовала в своем завещании относиться к индейцам гуманно; она же поручила командору Овандо в 1502 году сменить Колумба на его посту губернатора Эспаньолы. Овандо, входивший в окружение наследного принца дона Хуана (а следовательно, его можно считать одним из доверенных лиц королевы), привез с собой двадцать миссионеров-францисканцев и 2500 ремесленников, работавших во всех отраслях, — таким образом командор решил воплотить в жизнь амбициозный план колонизации. Правда, едва оказавшись на берегу, испанцы отказались возвращаться к своим занятиям — хотя их привезли сюда именно для этого! — и пустились на поиски рудников, которые они будут разрабатывать при помощи подручной силы: подневольных индейцев. Овандо, не потерявший, однако, власти (он энергично расправился с бунтовщиками — как с испанцами, так и с индейцами), предоставил им свободу действий. Даже лучше: он сам узаконил принудительный труд. В то время в Испании командорам военных орденов (а Овандо — один из них) поручали (encomendar) определенное количество подданных, обязанных работать на них. По этой модели Овандо и организовал «encomienda» (энкомьенду): испанским колонистам дозволялось использовать индейцев, чтобы извлечь доход из земель. Злоупотребления такого режима не замедлили проявиться. У францисканцев, прибывших вместе с Овандо, казалось, не было возражений. Совершенно иной была реакция доминиканцев, прибывших в 1510 году: в крайне решительных выражениях они осудили эксплуатацию, к которой прибегли испанские колонисты. Однако зло уже было содеяно — к тому времени было уже слишком поздно возвращаться к исходному порядку вещей. В 1512 году Фердинанд Арагонский попытается «очеловечить» «энкомьенду», но заставит лишь придать принудительному труду легальный статус. Во времена правления Карла V университетские профессора Саламанки (во главе с известнейшим и авторитетным Франсиско де Виториа), доминиканец Лас Касас и другие богословы и миссионеры поставят под сомнение саму идею колонизации: никто не имеет права завоевывать независимую страну и подвергать ее жителей ненавистной «опеке» под видом «помощи в развитии». Они же изобличат негласное рабство, лежащее в основе «энкомьенды» и подневольного труда. Император, откликнувшийся на призывы этой кампании, отменит «энкомьенды» в 1542 году, однако впоследствии он будет вынужден сделать обратный ход под давлением колонистов и некоторых из его советников: имперская политика нуждалась в деньгах Америки... И на протяжении веков индейцев будут продолжать эксплуатировать. Таковы непредсказуемые последствия соглашений 1492 года, позволивших Колумбу отправиться на поиски Нового Света.