Вскоре стали носиться слухи, что Казань кем-то захвачена и что красные войска уходят оттуда вверх по Волге.

Действительно, через некоторое время появились войсковые части, шедшие по лесной дороге нам навстречу. Нам пришлось уклониться далеко в сторону и сделать большой круг, чтобы разминуться с ними.

В деревне уже определенно говорили, что Казань захвачена чехами, а в некоторых местах говорили про уральцев и «деникинцев», которые будто бы уже появились в тех районах, через которые мы проходили. Но мы никого не встречали и шли, не зная в точности, кем захвачена Казань.

Наконец, мы попали в чешскую заставу, которая препроводила нас в штаб полка, откуда в штаб боевого участка. Документов у вас настоящих не было, а те, которые мы имели, вызывали подозрение.

В штабе боевого участка оказался случайно приехавший туда офицер, знавший меня по германской войне, который удостоверил мою личность. Тогда нас накормили, дали подводы, на которых мы и поехали в Казань, где и явились в штаб округа.

Это было в начале сентября. Приведя себя в порядок, мы на другой день явились к командовавшему войсками Северной группы Народной армии капитану Степанову.

Назначения мы сразу не получили, а остались при штабе. В тот же день я неожиданно встретился с Савинковым, доктором Григорьевым и Клепиковым (Клепиков был в тот же день ранен).

В штабе от Савинкова мы узнали, что захват Казани отрядом Степанова, в состав которого входили и чешские части, произошел совершенно неожиданно не только для всех находившихся в Казани, но и для самарского правительства (Комуча), которое приказа о захвате Казани не отдавало.

Несмотря на то, что Комуч далеко не являлся тем правительством, ради которого мы работали и бились, все же, в силу сложившейся обстановки, мы подчинились беспрекословно.

«Союз защиты Родины и Свободы», как организация, прекратил свое существование.

Следующий день прошел у меня в ходьбе по магазинам для покупки форменной одежды и необходимых вещей. С Савинковым я увиделся только поздно вечером.

Едва он начал рассказывать подробности взятия Казани, о настоящем положении, как меня вызвали к капитану Степанову в штаб. Там я узнал, что правый берег очищен чехами и казанскими частями и оборона переносится на левый берег.

Начальником боевого участка от устья реки Казанки до озера Бакалы назначаюсь я. В мое распоряжение даются части городского ополчения, которое сейчас особым приказом собирается. Необходимо занять участок до рассвета, так как у противника командующие высоты и ему легко затруднить продвижение войск днем. Ночь была темная, дождливая.

Я выехал на участок с поручиком Березовским, которого взял в качестве адъютанта и, как человека беззаветной храбрости.

На участке никого не оказалось. Целую ночь мы с Березовским ходили по берегу отыскивая части, которые, по сведениям штаба, должны были ожидать меня на участке. Только когда взошло солнце, показались из города первые дружны ополчения.

Ни по силам, ни по возрасту, приведенные на участок люди боевой ценности не представляли. Большинство из них впервые держало винтовку в руках это была та категория людей, которых капитан Степанов хотел призвать в последнюю минуту и только для непосредственной защиты города.

Не только офицеров, но и унтер-офицеров или отбывших воинскую повинность в строю среди прибывших не было. С большими осложнениями пришлось распределить людей для занятия участка и растолковать их обязанности,

В качестве надежной силы ко мне в течение дня прибыли полроты чехов, 16 человек офицеров, 26 смешанных кавалеристов и несколько офицеров-пулеметчиков.

Из 1200-1500 дружинников к следующему утру осталось на участке 900-1000 человек. Много разбежалось после взрыва снарядов от зажженных артиллерией противника пристаней, а многие просто ушли.

Убыль ранеными и убитыми, несмотря па крайне неблагоприятную обстановку в смысле укрытия местности, была незначительна.

Артиллерии у меня на участке не было. Связи со штабом почти никакой, провода беспрестанно перебивались снарядами, держать конных офицеров на открытой местности около штаба невозможно, мотоциклистов было мало и они плохо работали.

В такой обстановке находился участок. Положение осложнилось еще более после того, как участок правее моего, был сильно оттеснен назад, а наше расположение стало обстреливаться фланговым огнем, в то же время к нашему участку пытались подойти пароходы, чтобы высадить десант.

В течение всего дня 10 сентября я получал записки от штаба труппы, в которых указывалось, что с отходом правого участка «устье» приобретает особое значение для обороны города, и предписывалось держаться во что бы то ни стало.

Мы держались.

В ночь с 10 на 11 совершенно неожиданно был получен приказ об оставлении Казани. Накануне заезжал ко мне Савинков и сказал, что в городе расклеены объявления от штаба Северной группы, что Казань сдана не будет.

Приказ получен был мною около 12 часов ночи, тогда как по приказу мы должны были сняться с участка в 11 часов. Кроме того, приказ был подписан в 6 часов вечера, а у меня имелась записка из того же штаба от 8 часов вечера с приказанием принять все меры для завтрашнего боя.

Все это заставило меня послать в штаб за подтверждаем приказа, но вскоре пришла связь, высланная мною на соседний участок, и доложила, что там уже никого нет.

На сбор людей потребовалось часа два. Собранным людям я объявил приказ и предложил желающим идти домой, так как они по приказу Степанова, были обязаны выходить только для защиты города. Со мной пожелали идти 150 человек (чешская полурота была взята с моего участка еще раньше).

В глубокой темноте, без карты, только с одним компасом, мы стали пробираться по назначенному маршруту. Ни денег, ни продовольствия, ни подвод у пас не было, утомленным боями людям приходилось тащить в руках запасные патроны и шесть пулеметов. Никаких вещей ни у кого не было, все осталось в городе.

Верстах в сорока мы соединились с остальными частями левой (южной) колонны и нашли штаб группы.

На следующий день капитан Степанов, сдав мне командование колонной, уехал со своим штабом дальше, приказав держаться на позиции до ночи, а потом двигаться по остальному маршруту.

Порученная мне колонна состояла из перемешавшихся остатков более 20 различных частей Северной группы. Управление ими было крайне затруднительно, тем более, что в моем распоряжении было оставлено только семь весьма слабых лошадей.

Я воспользовался остатками 2 и 3 Казанских офицерских батальонов и Уржумского отряда, у которых сохранились командиры, хозяйственная часть и обозы, и распределил остальных людей по этим частям.

Получилась Казанская стрелковая бригада из 2 и 3 Казанских и Уржумского полка с легким дивизионом артиллерии.

Все эти части имели правильную организацию, имели отчетность, обозы, кухни и кое-какие запасы продовольствия и обмундирования.

С этой бригадой я прикрывал переправу остальных войск через Каму и деревню Епанчино.

После переправы мы дошли походным порядком до района станции Нурлат Волго-Бугульминской ж.д., где находился штаб капитана Степанова.

Здесь в состав Казанской бригады был включен 1-й Казанский стрелковый полк, штабной полуэскадрон и телефонная рота. В полках было 250-450 штыков, в дивизионе 11 орудий. С остальными войсками и своим штабом капитан Степанов уехал в Новонико-лаевск.

Казанская же бригада была включена в состав отряда полковника Каппель, занимавшего район между станцией Нурлат и Симбирском, где происходили мелкие бои с красными войсками.

В первых числах октября полковник Каппель уехал в командировку в Екатеринбург или Пермь, а меня оставил своим заместителем.

Вскоре я получил донесение, что красные войска большими силами наступают от Чистополя на Бугульму. В том районе действовал только конный отряд полковника Нечаева, шашек 140. К нему была послана капитаном Степановым конная батарея, которая, судя по донесению, еще не прибыла. Потеряно под деревней Епанчино в полуэскадроне 29 шашек, в телеграфной роте 100 человек.

Отряд полковника Нечаева отходил к Бугульме и просил поддержки. Бугульма была у пас в тылу верстах в 200. Охрана железнодорожной линии мне поручена не была.

В Бугульме войск почти не было, и мне они не подчинялись. Кроме Казанской бригады и отряда полковника Нечаева все казанские части отошли через Лапшев в Уфу, где формировались уфимские части.

В Уфу были переведены и все запасы из Казани. Туда же переехал и Комуч из Самары.

Учитывая, что противник может отрезать нам тыл, так как он находился к Бугульме ближе, чем мы, я распорядился собрать подвижной состав и стал перебрасывать свои войска в Бугульму.

На мое донесение командующему фронтом генералу Чечеку о сложившейся обстановке и принятом мною решении я получил от него телеграмму, в которой одобрялось мое решение, но указывалось на необходимость удерживать район станция Нулат.

Выполнить две задачи, имея не более 3000 штыков и 600 шашек при, 24 орудиях, я не мог и стал очищать район Нурлата совершенно.

Когда я прибыл с первым эшелоном в Бугульму, советские войска были в верстах 12-15 от города. Наступление их сдерживали первый батальон чехов, отряд полковника Нечаева и отряд из остатков Симбирской бригады. Всего на фронте было с приведенными мною первыми эшелонами не более 2000 штыков и 140-200 шашек.

Переброска остальных войск задерживалась недостатком подвижного состава из-за загроможденности путей на станции Бугульма преимущественно чешскими эшелонами, занятыми их имуществом, мастерскими и пр.

В первые же дни боев выяснилось, что войска противника, наступая с севера, стремятся охватить Бугульму с запада и востока, перерезая линию железной дороги.

Уже были случаи порчи пути и обстрела шедших из Нурлата следующих эшелонов.

Разведкой определялось красных войск тысяч десять, т. е. втрое больше бывших на фронте с нашей стороны.

Были критические моменты, когда ушли чехи, не ожидая эшелонов, которые должны были заменить их на фронте, потом ушел Сербский эшелон, охранявший линию железной дороги восточнее Бугульмы. Чехи и сербы получили приказание от своего командования идти в тыл для отдыха и формирования.

Я решил держаться, пока не вывезут из Бугульмы всего, подлежащего эвакуации. Это время совпало с прибытием последних эшелонов из Нурлата. Им пришлось высаживаться под обстрелом. Из-под Бугульмы я двумя форсированными переходами увел свой отряд за реку Ик, чтобы выиграть время для большего отдыха.

Здесь нас встретил полковник Каппель, вернувшийся из командировки. Привезенные известия были неутешительны: между Директорией и Комучем шли серьезные трения. Комуч, принимавший участие и избрании Директории, все же не хотел подчиниться Директории и вел свою политику.

Получилось двоевластие.

Появились даже особые деньги, выпущенные Комучем, которые ходили в районе Уфы, но не принимались в Сибири.

Получилось какое-то раздвоение и в армии: мы, находившиеся на фронте, числились Народной армией, а те, которые сформировались в тылу, числились Сибирской армией. В части Народной армии не присылались ни подкрепления, ни снабжение, ни даже деньги, несмотря на то, что в Уфе были склады имущества и продовольствия, вывезенного Народной армией из Казани, Самары и Симбирска.

Комуч и Директория оспаривали друг у друга право распоряжаться этими запасами, а в результате находившиеся на фронте, за спиной которых Комуч чувствовал себя в безопасности, оставались раздетыми.

Положение войск на фронте было настолько тяжелое и ненормальное, что я послал офицера с особым докладом к члену Директории генералу Болдыреву (эсер), прося его объяснить причины такой забывчивости о нуждах находящихся на фронте. Забывчивость эта наводит сомнения в нужности работы войск.

Генрал Болдырев обещал сам приехать на фронт, но пока собирался и ехал, произошел переворот, и у власти оказался адмирал Колчак

Но во всяком случае за время пребывания генерала Болдырева во главе вооруженных сил Народной армии мы не получили ни пополнении ни одежды, ни снаряжения. Все это приходилось добывать своими средствами, отдавая из строя для хозяйственных надобностей большее число людей, чем это допускала обстановка. Правда, хлеба, мяса было достаточно, так как денег на покупку еще оставалось из прежних сумм, но не было сахара, крупы, табаку, не было зимнего обмундирования, обуви.

А становилось уже холодно.

Бои же начинали разгораться с новой силой. Пополнений мы почти не получали, но в ноябре подошли подкрепления из тыла — батальон Учредительного собрания, польский отряд полковника Румпа и чешские части. В Казанской бригаде едва насчитывалось 1000 бойцов.

После нескольких удачных операции чехи вновь ушли без предупреждения с фронта, обнажив левый фланг казанской бригады.

Вновь весь фронт отошел за реку Ик. В это время произошел переворот «в Омске: вместо Директории стал верховным правителем адмирал Колчак.

В декабре я заболел и уехал лечиться в Омск. Там я просил о смене и отводе на отдых Казанской бригады.

В начале февраля 1919 года весь отряд Каппеля был отведен на переформирование в район Челябинска и Кургана.

В мае, не закончив формирования, мы опять были двинуты на фронт. Отряд Каппеля получил название 1-го Волжского корпуса, а входящие в состав его бригады переформированы в стрелковые дивизии: 1 Самарская, 3 Симбирская, 13 Казанская.

Успеху формирования сильно повредил тиф, занесенный пленными красноармейцами, поступившими на укомплектование корпуса. Бои для дивизии начались с Белебея и продолжались до Велорецкого завода, откуда дивизия была снята и отправлена вновь к Челябинску на отдых и формирование.

Это было в середине июля. Я же в это время был вызван в штаб Третьей Армии в Челябинск, где и получил назначение начальником партизанских отрядов Третьей армии. Фактически же пришлось действовать на фронте с одним только отрядом в составе около 400 шашек. Другие же отрады, носившие почему-то название партизанских, обслуживали линии полевой почты или же были в зачаточном состоянии.

После распада Южной армии началась переформировка казачьих частей, вследствие чего у меня осталась одна сотня и один эскадрой. С этим отрядом я был отправлен походным порядкам из-под Кустаная в Омск, где и должен был сформировать из этих кадров новый конный отряд.

В Омск отряд прибыл в начале ноября 1919 года и до сдачи Омска не успел пополниться. Отсюда отряду выло приказано двинуться для продолжения формирования сначала в Мариинск, потом в Колывань.

Предполагалось, что на Оби нас встретит армия генерала Попеляева, но он распустил армию по домам до нашего подхода. Во все эти пункты отряд приходил перед самой сдачей, так как приходилось идти все время в арьергарде, севернее Сибирского тракта и ж.д. линии.

Под Красноярском, где произошло восстание генерала Зиневича

под эсеровским флагом, я свернул в числе других войск на север, чтобы избежать разоружения эсерами. Часть войска пошла в обход Красноярска по реке Кай, а я, получив от командующего армиями генерала Войцеховского, в ведении которого я состоял, приказ пробиваться за Байкал по своему усмотрению, пошел по Енисею до устья Ангары, потом по Ангаре и реке Илиму.

Под Илимом нам перерезали путь красные войска. Местного боя была очень для нас невыгодная. Чтобы избежать боя я свернул с отрядом в тайгу, держа направление на северную окраину Байкала.

Я рассчитывал отдохнуть в селениях по реке Киренге, чтобы выяснить обстановку, так как доносившиеся до нас слухи о судьбе колчаковской армии и вообще о происходящем были крайне неопределенны и разноречивы. В тайге проводник сбился с дороги, и вместо 4 суток мы проходили 8 суток, пока не вышли к реке Лене у села Подымахинского.

Здесь нас встретили делегаты от крестьянских красных партизан, а затем и помощник командующего Ленским фронтом. Это было 11 марта 1920 года. Они предложили мне разоружиться, гарантируя полную неприкосновенность всем людям отряда, и показывали газету об отмене смертной казни.

При этом было сказано, что всем желающим будет предоставлена работа и занятие, а с открытием навигации могут быть все отправлены на родину. Меня же лично они все-таки должны будут отправить в Иркутск по начальству.

Я согласился на эти условия.

Но в Подымахинском взяли под стражу не только меня, но и всех сдавшихся со мною. Отсюда отправили нас пешком в Иркутск, до которого считалось более семисот верст.

В Иркутск я был привезен в бессознательном состоянии, так как заболел сыпным тифом в дороге.

Едва я пришел в сознание после кризиса, меня отправили в Иркутский военный городок, а оттуда в Челябинск, потом в Миасе, потом опять в Челябинск, потом в Екатеринбург, где меня освободили и дали работу по специальности при штабе Приурво.

Через два — два с половиной месяца я был вновь арестован и из Екатеринбурга привезен в Москву.