«…погибнуть в военном столкновении с внешними врагами, в сражении со стихией или даже в результате каких-то экономических потрясений, куда почетнее, по крайней мере, не так обидно, как от собственной корысти, от злобы и ненависти друг к другу…»

(«Во глубине души»)

 

Вдали от шума городского, или Три дня в деревне

Этот материал, означенный претенциозным подзаголовком (с таким названием есть статья у Льва Николаевича Толстого) рожден, действительно под впечатлением от трехдневного пребывания в «имении», отстраиваемом в рязанском селе Семион старателем нынешнего времени, моим визави – Александром Васильевичем Терениным, московским профессором и удачливым предпринимателем. После совместных прогулок по живописным окрестностям старинного селения (археологи находят здесь следы обитания человека многотысячной давности), после встреч, разговоров с народом (из семионовской среды вышло одиннадцать Героев Советского Союза, тут корни легендарного космонавта Геннадия Стрекалова), моторно-эмоциональный Теренин прямо-таки бурлил потоком искрометных мыслей, неожиданных и оригинальных, высекающих во мне, заскорузлом собеседнике, живой отклик. Потому все то, о чем мы с ним говорили, в результате чего и родилось это любопытное эссе, я считаю необходимым подписать и именем Александра Васильевича. – Г.П.

Своя продукция

Давно соблазнял он меня поездкой в свое родовое гнездо, возрождаемое им из руин. (В двадцатых годах прошлого века, когда скончался дед Александра – Василий Митрофанович, матрос с легендарного крейсера «Варяг», семья Терениных оставила родное пепелище, перебралась в Белокаменную.) И я не устоял, не устоял, услышав из уст профессора сногсшибательный довод: «Молоком козьим со своей фермы угощу, да и вообще вся продукция там у меня своя». Сердце мое екнуло. Всплыло вдруг в памяти собственное послевоенное деревенское детство.

Мои самые сильные впечатления от него делятся как бы на две половинки. Первая – это нелёгкая, от зари до зари работа на колхозном поле и крестьянском подворье. Вторая – престольные праздники: ржаные пироги с ягодами, капустой, яйцами и свеклой, ячменное домашнее сусло и пиво, упругие, как ремень, холодцы и рубцы, крахмально-ягодные и овсяные кисели. И бесподобнейшее добродушие хозяев, их хлебосольство, сопровождаемое убедительным «потчеванием»! «Кушайте на здоровье, дорогие гости, не стесняйтесь: здесь всё своё».

«Своё». Запомним это такое простое, но значительное слово. Ведь его с особым ударением произнес, приглашая в гости, омосковившийся некогда, а теперь вот «одеревеневший» горожанин Теренин.

– Это ты правильно подметил, – резюмирует Александр Васильевич. – Свое слово простое, но великое. Как и словосочетание «своя, не купленная продукция». – И заговорила академическая душа: – Своя продукция, друг мой, это же прямой результат человеческого труда и природы. Именно это обстоятельство благороднейшим образом воздействовало, полагаю, испокон века на душевный, нравственный мир селянина, крепило его самосознание, делало личностью самодостаточной и независимой, доброй и отзывчивой.

Внимая суждениям ученого собеседника, припомнил я свою журналистскую бытность, когда в силу корреспондентских обязанностей пришлось мне немало поколесить по матушке-России, да и не только по ней. Бывая в гостях у сельских жителей, я невольно отмечал то, что запомнилось с раннего детства, особую щедрость людей крестьянского звания. Она свойственна им независимо от их мест обитания. «Кавказское гостеприимство» характерно не только велиречавым горцам, но и в равной степени декханину – таджику, арату – монголу, оленеводу-манси, и рыбаку камчатского полуострова.

Как-то в посёлке «Канчаланский», что на Чукотке, хозяйка дома, куда мы были приглашены на обед, весьма удивилась, заметя, как робко намазываем мы на маленькие кусочки хлеба из трёхлитровой банки красную икру. Ей почему-то показалось, что икра нам не по вкусу, поскольку была приготовлена в начале прошлой путины. Извиняясь, как извиняется за прошлогодние соленые огурцы, оказавшиеся на праздничном столе, жительница, скажем, среднерусской полосы, канчаланка смущённо поясняла нам, что до новой путины целый месяц, а эта икра тоже хорошая и что есть её надо ложками, не жалея, потому как не купленная, а своя.

Своя продукция стоила дешево. Крестьянин, непосредственно контактирующий с землей-кормилицей, меньше всего был стяжателем, алчной эгоистичной особью. Он как бы и не ценил очень-то труд своих мозолистых рук, но понимал значение земли, завещанной ему от Бога благодати, которой он должен делиться с другими.

Подобное понимание добродетели огромным слоем российского общества – крестьянством, его глубокое религиозное сознание играло в труднейшие периоды жизни страны колоссальную спасительную роль. Слова Льва Николаевича Толстого, сказанные как раз в статье «Три дня в деревне», убедительнейшим образом это доказывают.

«В наше время, – пишет Лев Николаевич, – по деревням завелось нечто совершенно новое, невиданное и неслыханное прежде. Каждый день в нашу деревню, состоящую из восьмидесяти дворов, приходят на ночлег от шести до двенадцати холодных, голодных и оборванных людей… Десятский не ведёт их к помещику, у которого, кроме своих десяти комнат в доме, есть ещё десятки помещений и в конторе, и в кучерской, и в прачечной, и в белой и чёрной людской, и в других помещениях; ни к священнику или дьякону, торговцу, у которых хоть и небольшие дома, но всё-таки есть некоторый простор, а к тому крестьянину, у которого вся семья: жена, снохи, девки, большие и малые ребята, все в одной восьми-десятиаршинной горнице. И хозяин принимает этого голодного, холодного, вонючего, оборванного, грязного человека и даёт ему не только ночлег, но и кормит его.

– Сам за стол не сядешь, – говорил мне старик хозяин, – нельзя и его не позвать. А то и в душу не пойдёт, и покормишь и чайком попоишь.

Только подумать о том, что заговорили бы живущие некрестьянской жизнью люди, если бы в каждую спальню к ним ставили на ночь, хоть раз в неделю одного такого измёрзшегося, изголодавшегося, грязного, вшивого прохожего».

Вывод Льва Николаевича из всего этого удивительный: «Если бы не было крестьянского народа и не было в нём того христианского чувства, которое так сильно живёт в нём, уже давно бы бездомные люди, дошедшие до последней степени отчаянья, несмотря ни на какую полицию, не только разнесли бы все дома богатых, но и поубивали бы всех тех, кто стоял бы на их дороге. Так что не благотворительные общества и правительство ограждают нас от напора бездомного люда, а всё та же основная сила жизни русского народа – крестьянство».

Трудно добавить что-либо к словам человека, названного В. И. Лениным «зеркалом русской революции», их можно разве что подтвердить собственными наблюдениями. Когда грянула над страной черным громом Великая Отечественная война, куда ринулся лавинообразный поток беженцев с оккупированных территорий? Куда вывозили детей и жителей блокадного Ленинграда? В восточные деревни. Помню еврейскую семью из Питера, квартировавшую вместе с главой её бабкой Ришей в нашем доме, в костромской глубинке. Не забыть, как мы с сестрой спали на веретище (плетёная соломенная подстилка), а эвакуированные – на отданной им в пользование нашей матерью, вдовой-солдаткой, железной, с пружинами кровати. Помыслить об ущемлении обездоленных людей ни нам, ни уж матери, конечно, – в голову не приходило.

Можно, наверное, с натяжкой объяснить подобное тем, что нас связывало с постояльцами единое горе – война, но как прикажете истолковать откровения, которые доводилось слышать от выселенных с ярлыком «враги народа» в казахские степи чеченцев, ингушей, калмыков? А говорили они примерно тоже, что написано в книге Ахмета Хатаева «Эшелон бесправия»: «Не окажись рядом с нами в заснеженных пустынях такие люди, как русская женщина Ефросинья, хранительница и оберег непреходящих крестьянских качеств сострадания и великодушия, казах Тлеубан Абильдин, сосредоточие исконной народной мудрости и других людей не чиновного жестокосердия, судьба всех, оказавшихся в изгнании, была бы куда трагичнее».

Я уже не говорю о том, что вся ближняя и дальняя наша собственная родня, в суровые военные и послевоенные годы работавшая в городах, на заводах, фабриках, железнодорожном транспорте, отсылала на «прокорм» своих малых чад в родовое гнездо – деревню, которая, кстати, «горбатила» на общественное благо на колхозных полях за «палочки» – пустопорожние трудодни. Спасали «своё» подворье (сад, огород, корова, куры) и природа (грибной и ягодный лес, рыбная река). Между прочим, подворье облагалось натуральным и денежным налогом, что выглядело вообще-то довольно странно (но об этом мы поговорим попозже): денег за работу в колхозе не платили, а часть налога и страховка взыскивались с крестьянина в денежном выражении.

Александр Васильевич согласно кивает головой. Родившийся после войны в стольном граде, он тем не менее не малую часть своего пионерского детства тоже провел в деревне у родственников.

Кому-то может показаться, что сообщая о тяжестях колхозного бытия мало что смыслящему в производительном труде молодому современнику-виртуальщику, мы хотим подвести его к мысли, мол, сколь благоприятным был бы труд крестьянина, освобождённый от «государственных пут», скажем, как сейчас, труд фермерский, единоличный, ориентированный сугубо на собственный интерес. Нет и нет!

Не это хочется нам сказать – мы лишь подчеркиваем, сколь же гибок, велик и устойчив крестьянский организм, если и в немыслимых условиях он не теряет своего высокого предназначения, а «основная жизненная сила» – крестьянство (определение Л. Н. Толстого, приведенное выше) сохраняет человеческое лицо, образ Божий. Более того, мы убеждены, что это состояние, эта «жизненная сила» сохраняется и подпитывается лучшим образом коллективным, общинным характером крестьянского труда. «На миру и смерть красна» – эта поговорка родилась не иначе как в сельской среде.

Свои люди

У ворот теренинского имения нас встретила шумная ватага его обитателей, оказавшимися при знакомстве родственниками хозяина. Что ж, крестьянину в одиночку нигде не выжить. Поэтому и были многочисленны семьи, бездетность являлась величайшим несчастьем. Каждый крестьянский клан был, что колхоз в миниатюре. Ну, и действовавшая тогда мирская община играла заметную, добрую роль. Её отголоски довелось наблюдать даже в советские времена – «толоки» на строительстве жилых домов, выбор пастухов для личного скота, совместная копка приусадебных участков и т. д. и т. п.

Нынешние разговоры о том, что община становилась тормозом в развитии сельскохозяйственного производства и что, мол, не случайно царский премьер – министр Столыпин ставил своей задачей раздробить её путём насаждения фермерства, представляются все же в какой-то степени праздными. Государственник, человек с обострённым национальным чутьём, коим являлся Пётр Аркадьевич, свершая свои реформы, исходил из необходимости сохранения заболевшего Отечества, всемерного оказания поддержки тому же фермерству. Он открыто и гордо заявлял о своей нравственной позиции: «…Мы, как умеем, как понимаем, бережём будущее нашей Родины и смело вбиваем гвозди в … сооружённую постройку будущей России, не стыдящейся быть русской». Вот бы такие слова услышать от кого-либо из нынешних депутатов-демократов. Нет, не скажут, побоятся, что их же собратья обвинят в великодержавном шовинизме.

И, к слову, Столыпин и продолжатель его дела Кривошеин наделяли крестьян «отрубами» все-таки из резервных фондов. В Сибири, да, земли давали столько, сколько крестьяне могли её обработать, а субсидировали их не деревянными – золотыми рублями. Инвентарём обеспечивали не разбитым и по льготной цене. Стройматериалы шли на село, разумеется, не гнилые. Но и в этом случае коллективистский дух земледельцы не утрачивали, что и использовали потом очень ловко большевики. Создавая колхозы, они знали, что делали. Сталин тщательнейшим образом изучил статистику, представленную учёными, и увидел: там, где сельские работы ведутся «сообща» – результат выше. И уж, наверное, читал он труды А. И. Энгельгардта, человека здравого ума, землевладельца и учёного, поднявшего своё имение на необыкновенную высоту, который писал: «Лучшим примером того, какое значение в хозяйстве имеет ведение дела сообща, соединённого с общежитием, служит зажиточность больших крестьянских дворов и их объединение при разделах… Большие семьи даже при слабом старике, плохом хозяине, не умеющем держать двор в порядке, всё-таки живут хорошо. Только при хозяйстве сообща возможно заведение самых важных для хозяйства машин… Разделение земли на небольшие участки для частного пользования, размещение на этих участках отдельных землевладельцев, живущих своими домками и обрабатывающих каждый отдельно свой участок, есть бессмыслица».

Злопыхатели приписывают Сталину «паханские замашки», что, мол, создавая колхозы, он думал об ограблении крестьян. Легче же взять из общего колхозного амбара то же зерно, чем из сотни, тысячи, скажем, частных сусеков. Верно, легче. Но скажите: в войну, не будь колхозов, прокормили бы частники воюющую многомиллионную армию и не прятали бы они в навозных ямах выращенный урожай, как это делалось в гражданскую, даже если дети-красноармейцы сражались за их интересы?

Откинем идеологические и политические «прибамбасы», которыми руководствовались Советы, поощряя колхозное движение, и поймём: они были правы в своих действиях. Еще живы люди, помнящие и колхозный строй, и его становление. От многих из них доводилось слышать: «В довоенном колхозе мы впервые вздохнули свободно. А за работу получили такое количество хлеба, мёда, овощей, что волей – неволей пришлось избыток вести на базар – «колхозный рынок», так он тогда назывался».

Но эти самые люди, истинные сельские труженики, вовсе не принимали, оказывается, послевоенной политики, направленной на чрезмерное «слияние» колхозов. В просторечии слово «слияние» трансформировалось в «сливание», что довольно метко охарактеризовало явление. На густонаселённый административный район в среднерусской полосе создавали огульно в ту пору чуть ли не одно коллективное сельское хозяйство. Тогда как до войны в некоторых деревнях их, бывало, действовало несколько – не в Забайкалье же диком или в безлюдной казахской степи жил наш народ. В компактном хозяйстве, всё равно, что в космическом корабле, необходимы и слаженность, и психологическая совместимость. А в необъятном пространстве? Не зря говорят: что ни город, то норов. То же можно сказать и о российских деревнях. Не раз отмечать приходилось: деревня такая-то от другой в километре стоит, но какая разница в характерах людей. Здесь жители спокойные, рассудительные, тут, как на подбор, забияки, крикуны, большие охотники до разудалых гульбищ. И, что может показаться сейчас очень странным, многие сельчане не приемлели фикс-идею «оттепельного» богоборца-«кукурузника» о стирании граней между городом и деревней, положившую начало строительству идиотских многоэтажек на селе и дальнейшему отрыву мужика-Антея от земли-кормилицы, подтолкнувшую процесс сселения крестьян на центральные усадьбы, а точнее процесс уничтожения поселений, возникших, выросших красиво и естественно, как грибы, в незапамятные времена.

Не стирание граней требовалось – этакое превращение деревни в пародийный город, а крестьянина в недоделанного рабочего (боже, сколько тогда колхозов переиначили в совхозы, где люди по городскому распорядку, курам на смех, работать стали) – требовалось обычное продолжение укрепления союза рабочего класса и крестьянства, улучшение быта, дорог, оснащение современной маневренной техникой и установление паритета цен на сельскохозяйственную продукцию и промышленную, о чем устами своих земляков говорил когда-то даже Сергей Есенин.

Не вызвало восторга у тружеников и внедрение денежной оплаты в колхозах, а уж тем более проведение «второй коллективизации» – обобществление личных коров. Рассуждения на этот счет пестрили поговорками: «Денежки не рожь и зимой родятся», «Умирать собрался, а рожь сей»…

– Слушай, а ведь в этом есть сермяжная правда, – живо отреагировал Теренин, когда поделился с ним суждениями закоренелых хлеборобов. – Деньги за работу раньше платили только батраку. Хозяин поэтому и был хозяин, что продуктом распоряжался сам, продавал, если надо, – вот и денежка. А тут? Собрал, не собрал урожай, а деньги дай! Ты посмотри, чем это обернулось – деревенские бабы для себя хлеб печь перестали, в город за ним ездят.

– Стало быть, прав был двоюродный брат моей матери Иван Васильевич Чистяков, колхозный бригадир, – не удержался я от примера, – когда «брякнул» в сердцах (за что из партии изгнанным оказался): – за такую политику Никиту Хрущева на базарную площадь надо пригнать, снять штаны, да ремнём по голой заднице отстегать.

– Силен мужик, – рассмеялся академик.

Да силен. А вот колхозный базар после хрущёвских нововведений стал скукоживаться и хлеб мы стали покупать за границей, несмотря на поднятую целину, за золото. На что патриарх колхозного движения Макар Посмитный воскликнул: «Лучше бы его перелили на звезды Героев для селян!»

Целину освоили, а Нечерноземье – хребет России запустили. Чем очень порадовали своих недругов. На весь мир прозвучали полные ядовитого сарказма слова Черчилля: «Я думал, что умру от старости, но когда Россия, кормившая всю Европу хлебом, стала закупать зерно, я понял, что умру от смеха». И никто из наших госмужей не одернул злорадствующего русофоба (нечем, видимо, было крыть), как сделал это в 45-м Георгий Жуков, заставивший прикусить язык американского генерала – союзника, «посочувствовавшего» нам, понесшим такие огромные людские потери, после которых на ноги, дескать, встать уж вряд ли удастся.

– Русские бабы нарожают ещё, – отчеканил легендарный маршал.

Кое-кто ныне склонен считать данное заявление верхом цинизма прославленного военачальника по отношению к народному горю, к памяти миллионов погибших солдат. Нет, это было хоть и спонтанное, но естественное проявление чувств гордого человека – человека-патриота, не желавшего видеть торжества американца, а народ свой и страну в унизительном состоянии.

И деревенские бабы рожали «Людской завод» – деревня набирала обороты в этом плане, переваривая, по словам философа Николая Бердяева, большевизм и обеспечивая рабочей силой города и прожорливые стройки коммунизма. Не вымирал тогда народ наш, не вымирал, несмотря на кровопролитную Отечественную войну, где основную ратную силу составляли переодетые в серые шинели пахари и хлеборобы. Вспомним, сколько нас было в период расцвета СССР – в 80-е годы прошлого века? Почти 275 миллионов. А в 1941-м? 150 миллионов. Именно эту цифру выкрикнула перед смертью партизанка Зоя, бросив в лицо, мучившему ее гитлеровскому офицеру вызывающие слова: всех не перевешаете!

Тогда не перевешали. Перевешали потом, когда стали обретать, хоть и наполовину, реальные контуры прогнозы Д. И. Менделеева о росте населения России. Тут-то нам, доверчивым, податливо-восприимчивым, и подсунули перестройку, как когда-то Великую Октябрьскую революцию, следствием которой стала истребительная, братоубийственная, гражданская война и обнищание народа, страны. Развязали такую войну и демократические реформы, убивавшие в год до последнего времени более изощрённым образом, чем ранее, до миллиона граждан родного Отечества.

Демократы пустомелют о естественности процесса и, оправдывая свои деяния, ссылаются на упомянутого выше Уинстона Черчилля, сказавшего, что демократия это плохо, но лучше ничего нет. При этом адепты британского премьера, выдающие себя за друзей народа, как-то забывают привести ещё одно высказывание хитрого, как лис, политика и аристократа: «Лучший аргумент против демократии – пятиминутная беседа с избирателем».

Своя земля

Однако оставим на время в покое «Троянского коня» – демократию, – вернёмся к нашим «баранам», пока не уничтожили их окончательно прекраснодушные волки-либералы и недоросли-правители, что с исступлением умалишённых рубят и рубят сук, на котором сидят, корёжат и корёжат могучий корень государства – крестьянский организм – живой народный громоотвод от бед внутренних и внешних. Посмотрите, ведь мы уже продовольственную независимость потеряли.

Горе, горе тому, кто не сеет хлеб! А как мы сможем сказать, что сеем его, если за годы демократического разбоя заросли у нас сорняками и мелколесьем десятки миллионов некогда хлебородных пахотных земель. И ждут нас, да чего там ждут, пришли уже, позор и унижение.

«Вечно будешь ты, о человек, стоять у дверей, между теми, которые просят хлеба, вечно будешь ты ждать, чтобы тебе вынесли отбросы те, у кого обилие богатства». Давно это сказано, да современно звучит.

Столкнувшись сегодня с диким ростом цен на продовольственную продукцию, возмущённые граждане нашей страны довольствуются на этот счёт расхожими объяснениями, что таковы законы рынка. Ну, а производитель, дескать, наш мужичок русский – «такой-рассякой». А почему он «такой-рассякой», людям не больно-то объясняют, да они и сами не очень задумываются над этим. И уж мало кого «свербит» мысль, откуда такая алчность у того, который сам хлеба не сеет, но цену ему, видите ли, знает. И откуда вообще такое ожесточение в народе? Что породило равнодушие к чужой боли, беде? Публика, читающая прессу, в таких случаях начинает обычно бормотать что-то о нравах постмодерна, о машинизации человека, опять же о рыночной экономике.

Но академик Теренин, возведённый недавно в дворянское достоинство, не зомбированная серая масса. И он говорит: то, что рынок всё правильно урегулирует – это ставка для наивных. В США, самой демократической и рыночной стране, как считают некоторые наши олухи, только три года назад был принят билль (закон) о программе перехода сельского хозяйства к рынку, предусматривающий постепенное, в течении многих лет сокращение (подчеркнём, всего лишь сокращение) государственного вмешательства в фермерскую экономику. А пока в свободных Штатах вмешательство это, ох, как сильно. И всё в смысле государственной поддержки фермера. Ну, прямо в правительстве там, на Капитолийском холме, не иначе, как одни Столыпины сидят. И вообще, если Россия воссоздаст частную собственность на землю, то это будет очередной огромной её ошибкой, за которую в один прекрасный день придётся дорого заплатить. Между прочим, западные учёные-рыночники говорят то же самое. Толкуя о землях сельскохозяйственного назначения, они поднимают одновременно и комплекс вопросов природопользования, экологии. В этот комплекс входит часть богатства, которая принадлежит всему обществу, её нельзя приватизировать и продать. Учёные указывают на земельную ренту и ренту на природные ресурсы. Эти ценности не могут принадлежать никому в отдельности.

(Тут припомнились мне рассказы матери о фермерах доколхозной поры… Лишь двое из нашей деревни отважились вести хуторской образ жизни. Один из них потом в 30-е годы стал организатором первого колхоза в нашей округе. Вторая семья вошла в него с неохотой, но вошла. Члены её отличались этаким эгоцентризмом, за что за ними, за детьми их надолго сохранилось определение-кличка – «хуторяне». И в неё односельчане вкладывали далеко не положительный смысл.)

Нынешний крестьянин, увы, крайне деморализован нескончаемыми реформами и экспериментами над собой. Подобно узнику концлагеря, он теряет жизненный смысл, ориентиры, основу основ человеческого бытия – уверенность в себе и свои силы.

Людей столько раз обманывали, кормили обещаниями, отбирали и рушили созданное непосильным трудом, что они больше не хотят быть дураками, работать и надрываться, как ранее. Да, «деревня без дураков» гибнет, пьёт, зарастает сорняком, но «ломить» просто так в очередной раз на дядю-живоглота не имеет желания. Даже беспощадный царь-голод бессилен тут. Бомжу не страшны помойка и гибель в грязи. Так что же дальше? Как побудить народ к созидательному труду? Что делать-то? Обращаюсь я к собеседнику с извечным русским вопросом.

Теренин, искренне верующий православный христианин (дивился на него: пока вёз меня в свой Семион, держался за руль машины чуть ли не одной левой рукой, правой – крестился при виде церквей, монастырей, повсеместно возрождаемых, слава Богу, на рязанской земле), ответил, как отрезал:

– Веру надо вселять в людей конкретным делом и организованным порядком. Крещение Руси производилось тоже не совсем добровольно.

Есть тут над чем призадуматься. Если хотим мы страну и людей сохранить, надо, надо деревню на ноги ставить и возрождать во что бы то ни стало крестьянский дух в земледельце. Чтобы не говорили современные умники – в крестьянском сословии сокрыта подлинная сила нации.

Россия землей богата. Богата она и сельскими жителями, которые составляют и сейчас ещё треть населения страны. Но население – далеко не народ, без коего, как известно, и родная земля мачеха. Если народ исчезает, всё остальное теряет значение.

Люди, как говаривал известный адвокат царской России Ф. Н. Плевако, кирпичи. Из одних и тех же кирпичей создаются и храм Богу, и тюрьма – жилище отверженных. Перед первым мы склоняем колени, от второй бежим с ужасом, Но разрушьте тюрьму, оставшиеся целыми кирпичи могут пойти на храмостроительство, не отражая отталкивающих черт их прошлого назначения.

Как тут не поклониться не такому уж и плохому опыту Советов по формированию в сельских людях чести, доблести, геройства и любви к земле-матушке. Да, в советское время любовь к земле-кормилице выглядела, допускаем, как осознанная необходимость. Не показательная, но обязательная. Нет её – нет удачи на крестьянском поприще. Как без Бога – не до порога. А Господь-то как раз и завещал Адаму с Евой и их потомству в поте лица добывать хлеб свой насущный. Расшатывая веру в Бога, Советы, понятно, внедряли эту любовь к вождям. Таким же образом усиленно внедрялась, и небезуспешно, любовь к земле. А как иначе? Ведь чтобы там ни было, Илья Ильич Обломов, великий русский персонаж подметил верно: «Научи мужика грамоте (а большевики его этому научили. – Г.П.) он землю пахать перестанет». А если в этом случае и духовные ценности подменить «золотым тельцом», или, как говорят в народе теперь «жёлтым Геббельсом» – дорога в ад обеспечена. При любом общественном строе.

Не удержаться вновь от примера. Упомянутая выше блокадница бабка Риша, которую в войну приняла многострадальная деревня, вернувшись после прорыва кольца снова в Питер, спустя некоторое время решила навестить свою благодетельницу, привезла туда несколько рюкзаков и кошёлок сухарей из белой муки. Белый хлеб в костромской стороне, где сеяли в ту пору в основном рожь-казанку, считался лакомством, нарезных батонов даже в магазинах районного города не продавали. Их пробовали раз в году, когда кто-либо из родственников-железнодорожников, ездил во время отпуска в Москву по бесплатному билету и привозил оттуда набитый «ситным» объёмистый мешок. По приезду для всех устраивалось шикарное чаепитие с белыми булками. Но бабка Риша чаепития для деревни, встретившей её опять же радушно и гостеприимно, не устроила. Она стала потихоньку торговать сухарями. Денег у деревенских жителей было тогда в обрез, и она меняла грошовые сухарики на рублёвые яйца: одну штучку на одно отборное. Выменянный у дуры-деревни натуральный продукт она продавала потом в городе на базаре.

Выпущенные на свободу шальные деньги, у которых, как известно глаз нет, пресловутое «злато-серебро», коим на заре Советской власти незабвенный Владимир Ильич Ленин намеревался отделывать общественные туалеты, поразили вокруг себя вся и всё, породили кошмар. Кошмар этот «денежные мешки», конечно, пытаются заглушить приобретением яхт, футбольных клубов и разными там «голыми плясками» при луне, подобно обречённым нэпманам из Ильфо-Петровского «Золотого телёнка», но …

Разумеется, в годы беды человек добровольно бежит к земле. В войну вон и горожанин, и интеллигент взялись за лопату. Как и сейчас. К сожалению, не все. Многие, по-прежнему, держатся за «горбачевозку» – транспортную сумку на колёсиках – главное орудие челноков, пионеров малого горе-бизнеса.

В сытое время обыватель обычно «воспаряет». Ему то осетрины с хреном хочется, а то и революции. Тут идеологический аппарат дремать не должен. Он при советской власти и не дремал долгое время. Одна «Сельская жизнь», газета ЦК КПСС, с её десятимиллионным тиражом, возвышающая крестьянский труд, чего стоила. Мощная обработка сознания, агитация, пропаганда подняли людей на освоение целины, не дали распасться колхозам. Крестьян награждали, делали героями. И они были таковыми. Многие, вероятно, вынужденно. Как бойцы на войне, где далеко не все были добровольцами, и не все, сломя голову, неслись в пекло. Но все в итоге стали в нашем сознании сынами Отечества.

Внимание властей к мужику, пусть и шкурное, способствовало, вероятно, в определённой степени и рождению в литературе такого благодатного явления как деревенская проза, появлению деятелей культуры и искусства, называемых почвенниками. В своих творениях они глубоко, а не лубочно-анекдотично, вскрывали истинные движущие силы крестьянского жития. Эта почвенническая культура, её представители: Александр Яшин, Валентин Распутин, Николай Рубцов, Фёдор Абрамов, Евгений Носов, Василий Белов, Владимир Крупин, Борис Екимов, многие, многие другие – искренне и по праву считали и называли крестьянский дом Ноевым ковчегом, а труд селянина на земле приравнивали, подобно Жан-Жаку Руссо, к разновидности искусства. Вступив в непримиримую полемику с нарождающимися молодыми волками («Они много пили, пили, не хмелея», – сказал как-то об этой жестокой поросли, сожалея, что мы проморгали её становление, Виктор Астафьев) «почвенники» значительно сдерживали распад державы, символом которой был серп и молот. Не случайно с приходом либеральных демократических времён все они попали в «не формат». И больно, горько сказал тогда о истых крестьянах, уходящих в небытие, один из русских поэтов:

Так что зря набрасывается в своих выступлениях с оглоблей-дубиной ельцинский премьер-министр Иван Силаев на «мёртвого льва» Иосифа Джугашвили как на автора и исполнителя программы ликвидации кулачества, читай, крестьянства, как класса. Деревню в большей степени сгубили не Сталин и его наследие, а хрущёвский волюнтаризм, разбивший монолит крестьянского бытия, когда произведён был разрыв «золотой нити», связывающий поколения. Тогда, тогда не освоившее самой прочной науки – родительской – беззаботное молодое поколение начало загонять в освободившиеся в результате второй коллективизации коровьи хлева «железного дурака» (так называла, помнится, мотоцикл одна кондовая крестьянка, купленный, вместо тёлки, её сыном).

Окончательно же добили крестьянство демократические реформы, передел общественной собственности, насильственно-бестолковое внедрение фермерства, в результате чего труженики полей получили для обработки в 90-х годах несколько гектаров земли, 1/6 колхозного разбитого трактора и 1/20 такого же комбайна. Начинать хозяйствовать с этим скарбом – всё равно, что возвратиться к временам Ивана Грозного. При этом надо иметь в виду, что рыночники-собственники вздули цены на горюче-смазочные материалы и технику тогда в 520 раз, при повышении закупочных цен на сельхозпродукцию всего лишь в 90 раз. Но даже при такой раскладке крестьяне в ту пору хлеб выращивали, предлагая его государству по 160 долларов за тонну. Однако отечественное, высокого качества зерно не закупалось: элеваторы были забиты импортным зерном, далеко не лучших кондиций по 280 долларов за тонну. А Международный валютный фонд, дабы окончательно покончить с производством, потребовал сократить посевы зерна и поголовье скота: коров и свиней.

Возможно ли было подобное уничтожение российской деревни при дяде Джо, отказавшемся в отличие от «свободолюбивой» Европы принять для реализации в своей стране после разрушительной войны американский кабальный «план Маршалла»? Так что не очень верится обвинениям в его адрес такого «ежа», как Иван Степанович Силаев, охотнее поверим мы «зверю» – американской разведке, что в начале 30-х годов недвусмысленно докладывала правительству США о безоговорочной оправданности экономических преобразований в сёлах Страны Советов. Далёкие от эмоций профессионалы, восхищаясь производственным скачком и уровнем жизни колхозников, безотлагательно предупреждали министров: будьте готовы к тому, что СССР в области сельского хозяйства в ближайшее время станет сильнейшим конкурентом Штатов.

А английский драматург, острослов Бернард Шоу, побывав в гостях у российских тружеников села, заявил, что если такая жизнь ужасна, то он ужасно хочет так жить. Очернители всего хорошего в нашем Отечестве, естественно, говорят: Шоу гостил не у крестьян, а у переодетых в колхозников чекистов. Но американские-то разведчики собирали свои сведения уж, наверняка, там, где энкавэдэшников не было.

– Постой, постой, – встрепенулся Теренин. – Ты о Бернарде Шоу вспомнил. Да острослов он знатный, но и ум глубокий. Послушай-ка, что говорил он помимо всего прочего: «Если эксперимент, который предпринял в России Ленин в области общественного устройства не удастся, тогда цивилизация потерпит крах… Если же будущее будет таким, каким его предвидел Ленин, тогда мы все можем улыбаться и смотреть вперёд без страха. Однако, если эксперимент его будет сорван и окончится неудачей, если мир будет упорствовать в сохранении капиталистического развития, тогда я должен с большой грустью проститься с вами, друзья мои.»

– Вот это да, – только и мог я сказать, выслушав бесподобное откровение. Откровение, близкое к тем, что стали высказывать позднее великие умы Запада, вдоволь наевшиеся ценностей, устанавливаемых потребительским обществом: «Лучше быть, чем иметь».

Самодостаточная деревня с её безотходным производством, с её экономичностью, бережливостью, она, только она может противостоять безумной потребиловке чревообразных особей, пожирающих всё и вся вокруг.

Своя страна

Деревня – питательная среда, очаг, дающий силу людям. Там человек живёт. Город – реанимационный аппарат, люди, подключенные к нему, выживают. Город может потухнуть и человек погиб. Права Наталья Нарочицкая, ох, как права, назвав крестьянство определительным сословием, оплотом консервативных ценностей национального духа и культуры. И, конечно, права Екатерина Великая, русская императрица, хотя и немка по национальности (но сказал же граф Шереметев когда-то: «Править Россиею можно только будучи русским, или показывая, что хочешь им быть»), заявившая чётко и внятно: «Крестьяне первые и необходимейшие люди в государстве». И это она пришла в неистовство, узнав, что её любвеобильный канцлер граф Панин подарил итальянской певичке собственную деревеньку. Государственница-царица немедленно выкупила её у иностранки, дабы и крохи не нашей собственности не оказалось на русской земле.

Крестьянство должно быть потомственным, а настоящего фермера, если уж так хотим видеть его, может выпестовать лишь совместная работа нескольких поколений, но не очередной декларативный Указ Президента или такое же Распоряжение Правительства.

Как будто вторя этим мыслям, Теренин произносит следующую тираду: «Да много мы напортачили, но главное: утеряна преемственность, которая так сильно проявлялась именно у людей, работающих на земле. Дети рядом с отцами – и дома, и на работе. Все на глазах, все под контролем. А если что, так и ремень под рукой». «Молодец, – воодушевился я и по памяти процитировал выдержку из знаменитого «Домостроя», написанного священником Благовещенского собора в Москве в XVI веке Сильвестром. «Казни сына своего от юности его и покоит старость твою и даст красоту душе твоей. И не ослабевай, бия младенца. Аще жезлом бьёшь не умрёт, но здоровее будет».

– Издеваешься, ехидничаешь, – косо глянул на меня Александр Васильевич, – думаешь я не понимаю, что средневековые способы воспитания – «бить жезлом» в наше время не приемлемы. Но я не о том говорю, а о сути. Она же остаётся прежней. Нарушать заветы предков – себя бить. Как, кстати, и рушить коллективистское, общинное сознание, удерживающее от собственного самоуничтожения дорогих нашему сердцу хлеборобов.

Теренин хмурится, уходит в себя, но потом его снова прорывает:

– Я понимаю, пока опасность кажется абстрактной, наши госмужи не будут вкладывать в нестандартные решения ни ресурс, ни время, ни энергию. Я понимаю и то, что сапожнику, скажем, не может понадобиться атомная бомба, как и нынешнему русскому миллиардеру. У него нет задач, решаемых этим инструментом. Вот деньги государства, выделяемые на её создание, он бы охотно взял, или, говоря по-нынешнему, распилил и прикарманил. И потому, когда я вижу, что проект по освоению, например, нанотехнологий оказывается в руках одиознейшего Анатолия Чубайса, я не сомневаюсь, что он в данном случае поступит также, как поступал, приватизируя и реструктуризируя Единую энергетическую систему бывшего СССР, в результате чего у уполномоченного творить чудеса в экономике мошна распухнет до космических размеров и неподъёмной тяжести, а население и государство в прямом смысле пойдут налегке по миру, подталкиваемые волнами техногенных катастроф. Трагедия на Саяно-Шушенской ГЭС – яркое тому свидетельство.

Что тут скажешь? Разве то, что кое-кто из высшего руководства страны, уповая на современные высокие технологии, похоже, думает, что люди тут будут и не очень нужны. Компьютеры их заменят. Ой, ли!

Помнится в советские времена закупил тогдашний Внешторг для одного хозяйства капустно-уборочный комбайн в Америке, который, выйдя на колхозные поля, сломался на первой же грядке. Приехавший по рекламации специалист, с порога отмёл притязания к своей фирме, заявив, что комбайн сделан с 14-м классом точности (у нас с таким классом строились только космические корабли) и прежде, чем пустить его в ход, поле следовало бы выровнять, как биллиардный стол. Так что судите сами: долго ещё, видимо, придётся махать нам кувалдочкой. Хотя в связи с этим тоже есть поучительная история. Её поведал Илья Глазунов, писавший портреты не только президентов, генсеков и королей, но и простых рабочих, крестьян. Как-то на Баме прикрепили к художнику бойкого комсомольского активиста, который с цифрами в руках неумолчно подтверждал, как здорово работают ребята-механизаторы на укладке путей. Оказавшийся рядом глубокий старик, с бельмом на глазу, слушал, слушал цифирь, не выдержал и оборвал на полуслове новоявленного Диму Крутикова (помните незадачливого лектора из повести Сергея Антонова «Дело было в Пенькове»?):

– Васька, перестань стрекотать: мы в молодости без твоей техники за смену по три пролёта укладывали, а, не как вы, один, да и то на мёрзлую землю.

От себя заметим, построенные артельно в начале XX века пути и мосты на Транссибе и сейчас стоят незыблемо, в то время как Бамовский мост через Амур потребовал капитального ремонта через год после введения в эксплуатацию.

Тут не о значении техники разговор идёт (кто же не понимает её ценности?) – о человеческом факторе речь, нередко ныне отметаемом начисто. Компьютеризация, владение вычислительной, другой техникой, нет слов, дело хорошее. Но в каждом конкретном производстве, где создаются не виртуальные, а материальные блага, не стоит сбрасывать со счетов и некоторые дедовские, не дорогие, однако эффективные приёмы и приспособления.

Пример. Именитый американский фермер 60-х годов Гарст (это он учил Хрущёва сеять кукурузу – разумеется, не в Архангельской области или в республике Коми, как приказал это делать Никита), приехав по приглашению главы государства в Советский Союз, посетил в одном из колхозов свиноводческую ферму. На новое оборудование, установленное в новом помещении, не тратил особо времени деловой иностранец: это ему не в диковинку. Но вот по старой ферме шёл гость не спеша. Выглядел на стойлах, вместо металлических крючков дубовые задвижки, вмиг повернулся к племяннику, сопровождавшему его, знак сделал. Тот блокнот распахнул, что-то быстренько записывать стал. Сообразил хозяин: железные-то крючки и ржавеют, и гнутся, а дубовые только прочнее становятся – стало быть, удобны, надёжны. А увидел самодельный скрепер, из утиля сваренный и подвешенный на Т-25 (его свинарки «лопатой» звали), аж в ладоши захлопал. И этот агрегат в блокноте у племянника оказался. Вот тебе и миллиардеры, вот тебе и обладатели техники с высочайшим уровнем надёжности. Поняли, что такую машину можно сделать без особых затрат, а служить она будет исправно. Охотился, охотился Гарст за плодами крестьянской смекалки, рождённой естественной человеческой бережью и расчётом.

(Запоздало, быть может, но сказать надо: свою рязанскую усадьбу Александр Теренин оборудовал, по всей видимости, руководствуясь этими принципами. Да, великолепный дом, деревянные флигеля, баню, биллиардную, спортзал построил он по современным проектам, но и каждый старый колышек, отслужившую газовую трубу, бетонное перекрытие, столбик не выбросил на свалку, а нашёл им достойное применение. Вновь разбиваемый сад, пруд перед домом сохранили здесь свои очертания, сохранили первоначальную прелесть. Даже ферма с козлиным поголовьем, пока что в три особи, чистенькая, аккуратненькая, заняла место хлева, что построен был некогда отслужившим геройскую службу матросом-варяговцем. Земля тебе пухом, Василий Митрофанович. Не придётся тебе в гробу переворачиваться: внук, как и ты, не спустил Андреевского флага перед ползущей со всех сторон нечистью, не промотал, не проиграл в казино, не загнал в оффшоры сколоченное самим состояние, а вложил в родную землю родной страны. Не так ли действовал некогда наместник Малороссии и Кавказа граф Воронцов, облагораживая каменистое крымское побережье Чёрного моря, строя и даря самому российскому императору дачу в Нижней Ореанде, дабы глядя на отдыхающего в собственной субтропической зоне царя, богатые соотечественники также тянулись в Крым, устраивали места отдыха и здравницы в своей стране, а не за границей, высасывающей с непомерной силой русские капиталы. – Г.П.)

Послушаешь некоторых наших госмужей, почитаешь социальные программы, программы по поддержке деятельных людей, того же аграрного сектора – душа ликует. Всё понимают, всё осознают. Интервью президента Дмитрия Медведева, данное в Барвихе, никаких сомнений не оставляет в том. Но оглянешься по сторонам – цепенеет внутри. Опять политики говорят одно, думают другое, делают третье.

Ну, непонятно, непонятно нам почему отказывают в государственной поддержке реализовать до конца задуманное – построить новое село, да не одно, нового типа, вернее обновленного старого, нашему общему знакомому, который на деньги своей организации (вот она истинная социальная ответственность крупного бизнеса) закупил за рубежом технологию возведения комфортабельных домов-особнячков для земледельцев. Домов, каждый из которых малыми силами можно собрать меньше, чем за неделю, домов, рассчитанных на семью любой величины, домов, способных перерасти в посёлок родственников или деревню с населением, живущим одними интересами, одними намереньями.

Дома в таком поселении – что «грачиные гнёзда» на берёзе. Отец с сыном живут здесь одним двором (мечта Энгельгардта), избы их не отделяются друг от друга, а прилепляются друг к другу. Нечто подобное многие, наверное, видели в старых приднестровских сёлах Молдавии. Смотрит на улицу из-за забора неказистая хата, а зайдешь во двор – крылечки, терема один к одному, погреба бетонные, где виноград хранят и вино давят, другие пристройки. Настоящее семейное родовое гнездовье. Первоначальный, главный капитал тут, а таковым мы считаем капитал нравственный, от постоянного употребления не только не иссякает – растёт.

Ох, денежный наш человечище, бей, бей в неподатливые двери кабинетов высоких сильнее! Стучи – откроют. Бери в союзники президента, чётко сформулировавшего задачу – не только экономически поднять аграрный комплекс, но сделать жизнь селян человеческой, они ведь у нас составляют, повторим, не много не мало (ни в одной стране этого нет) треть от общего количества соотечественников.

А то, смотрите-ка, кое-кто вновь заговорил о вахтовом методе в земледелии. Это, пожалуй, будет похлеще пресловутого шефства промышленных предприятий над сельскими в советский период. Кто будет «держать вахту»? Компьютерный хилый мальчик? Вьетнамец? Кореец? Китаец? Хотя последние представители, корейцы, к примеру, и без того уже вовсю копошатся на обезлюдевших русских землях на юге России (и не только). Неужели и впрямь, мы, русские – не великий самостоятельный народ, а «навоз истории», как высокомерно отозвался о нас небезызвестный немецкий философ-идеалист Гегель? Неужели и впрямь, как утверждал автор «Капитала» Карл Маркс, свойственно нам от природы «виртуозное искусство раболепствовать»?

Нет, что-то тут не так. Чего не терпит русский человек, так именно раболепия. По свидетельству Фёдора Плевако (мы уже ссылались на него выше): московские лакеи его времени ходили в таких же сюртуках, что и господа, однако крестьяне не любили отсылать своих детей в Москву. Человеческое достоинство, человеческое отношение дороже рубля. Да что там рубля! Герои лесковского рассказа «Язвительный» – деревенские мужики дом своего управляющего-иностранца спалили, на каторгу пошли, но не извинились перед господинчиком, позволяющим себе насмехаться над ними.

Так что, если и имеет у нас место охаивание самих себя, так это не больше, чем нарочитое кривлянье и пена. Вон и Пушкин признавался, что он готов оплевать Отечество своё с головы до пят, но ему больно, когда это делают чужие.

Пена всегда на поверхности. Она может быть кружевной, пышной, но никогда продуктивной. Она всегда появляется, когда материал взбивают, не давая отстояться всклоченной породе. Суета сует её порождает.

В пену можно превратить и полезные вещи, если их взбить. В советское время такими от частого бездумного употребления (взбивания) оказались на поверхности великие сакральные свойства человеческой души, как стремление к справедливости, вера, любовь, честь, нестяжание. И человек, обыкновенный человек, потянулся к глубинам. Но не каждому хватило сил добраться до них. Вместо глубин попали в низину – к низменности. Фрейд, подсунутый «искателям», оказался кстати.

Сейчас всё низменное вытащено усилиями постмодернистов, чей бог личное удовольствие, на поверхность. Какая радость была в начале – затонувшую Атлантиду подняли со дна океана. Но нашли, как оказалось, «ящик Пандоры».

И опять ныряет человек, настоящий человек, а не «бритая обезьяна», в глубину, ищет истину, чистоту. Хватит ли сил добраться до незамутнённой божественной правды, главным хранителем и носителем которой являлось на грешной земле до последнего времени в основном крестьянство – мощнейший (подчеркнём ещё раз) громоотвод народных бедствий. Замахнувшийся на него, уродующий его, беспощадно растаптывающий его – есть слуга дьявола, если не сам дьявол.

И опасно, с огнём шутят русофобы, оплёвывая национальную душу нашего народа, приписывая ему рабские наклонности. На Чехова, который в частном письме мимоходом заявил, что он выдавливает по капле раба из себя, пенять можно только лишь в том случае, если поймём до конца, о чём писал он брату своему Михаилу, советуя тому «сознавать достоинство своё» перед людьми. Не наглеть, как призывает Анатолий Чубайс, а сознавать достоинство. Смиряться же следует перед природой, красотой и Богом. Однако, подчёркивает Антон Павлович, понятие смирения не в коем случае нельзя путать с рабским самобичеванием, призывающим «сознавать своё ничтожество».

А не на это ли самое рабское, ничтожное сознавание и толкают людей их друзья в кавычках, заставляя каяться, каяться, каяться… Эти «друзья», эти убийцы русской души и великой державы хорошо усвоили: движения в будущее не произойдёт, если народ потеряет величие и твёрдость духа. А его укрепление немыслимо без преемственности, которая так была сильна в крестьянской среде. Невозможно достичь величия силами или жертвами одного поколения.

(Что-то думает дельное, верно, по этому поводу и умная, учёная голова – Александро Теренин, ежели взял да и прописал в Семионе жену свою – красавицу Алину. Друзья-москвичи сей экстравагантный поступок донкихотским называют. А сама Алина, припрятавшая в гардероб бальные платья до поры, возьми да и роди, на природе-то будучи, своему супругу дочку Софию, которую счастливейший папаша тоже прописал в знаменитом селе, упоминающемся в летописях аж в XII веке.

Опять легкомыслие и донкихотство? А может быть действо, близкое к тому, какое совершил в своё время командующий десантными воздушными войсками Маргелов, пославший сына своего на смертельный эксперимент: в танке, с парашютом совершить прыжок с транспортного военного самолёта. Так поступают и поступали люди высокой чести, истинные патриоты Отечества, пекущиеся о благе его, шедшие когда-то вместе с собственными сыновьями-мальчиками под барабанный бой впереди солдатских шеренг на французские редуты под Бородино. – Г.П.)

Как важно заметить сейчас ростки пробуждающегося самосознания народа и сделать всё, чтобы они не зачахли, оградить их от бесовских выпадов и грязи, льющейся с экранов телевидения, разудалых, ошалевших от гласности электронных СМИ. Да и повнимательнее бы, помягче следовало всем нам относиться, а не дуться на них, к тем состоятельным людям, что вкладывают денежный ресурс то ли в реальное производство, разорённое перестройщиками-временщиками, то ли в восстановление сельских угодий, пусть даже в создание новых «дворянских гнёзд», ярких некогда оазисов культуры, которые в нынешнем русском исполнении вполне могут, должны стать маяками надежды и уверенности, плацдармами, с коих развернётся наступление на всякую мерзость и пакость, дурманящую сознание народа-великана, лишённого ныне объединяющего единства созидательной цели. И уж, понятно, не клеймить бы нам надо русского мужичка, не расстреливать злыми словесными пулями крестьян-могикан, не развращать их мелкотравчатыми подачками, а создать условия для работы на земле, подумав, как бы освободить хлеборобов от всех налогов-податей. Чего ждём? На радость врагам, русского бунта, бессмысленного и беспощадного?

На одной из картин русского живописца, знакомого нам Ильи Глазунова, есть изображение юноши, за плечами которого – образы Минина и Пожарского, подвижников и спасителей Отечества в страшную годину Смуты. Юноша поднимает в неистовом порыве в одной руке Новый Завет, а в другой готовый к бою автомат. «Россия, проснись!» – взывает он.

Село Семион Рязанской области.

PS. В моей московской квартире висит после поездки в сельскую глубинку картина, подаренная другом А.В. – хирургом Ермаковым, увлекающимся кузнечным делом. А чего? Рука у хирурга крепкая, он и Теренину сделал чудесную кованую беседку, что украшает лужайку теперь перед тихой заводью пруда, где и карась есть с лапоть, и ондатра водится. А подаренная мне картина, хоть и без названия, весьма красноречива. Изображена на ней огромная, с зияющим дуплом вдоль ствола ветла. Однако стойкое дерево не утратило кроны и корневой системы. Бугристые вены её натужно тянутся к водам чистой-пречистой речки.

Россия, Русь, храни себя, храни. – Г.П.

 

Гранатовый сад

Действительно, потрясшая мир, контузившая сознание бывших советских граждан чечено-русская трагедия стала одним из звеньев в цепи так называемых «горячих точек» межэтнического, этнополитического напряжения, создаваемого, как это ни ужасно и мерзко, силами, оказавшимися не где-нибудь, а в самом руководстве страны, силами, содействующими грабежу и распаду государства, которым они управляли.

Чечня была избрана в качестве испытательного полигона, чтобы отвлечь внимание народа державы от разворовывания национального достояния. Это факт. Но не факт, что это был единственный полигон. И не все начиналось здесь. Здесь только продолжилось. Чечню удалось поджечь, чтобы там не говорили, в последнюю очередь.

До этого были и Узбекистан, и Карабах, и Таджикистан. Правда, тогда здравствовала могучая армия. О подвиге ее воинов, в частности, охранявших в июне 1993 года таджикско-афганскую границу, мне очень хотелось бы напомнить. Ощущения того времени, события, пережитые кровно, неотступно, словно сегодняшний день, волнуют и тревожат меня, побывавшего в ту пору на огненных рубежах Отечества. Восстанавливая с предельной точностью происшедшее, мысли, что волновали тогда, я убеждаюсь: то, что произошло более 15 лет назад в Таджикистане, было прологом российской катастрофы, предтечей и предупреждением, из чего корыстолюбивые власти так и не захотели сделать должного вывода.

* * *

Фашистские захватчики, в июне 1941 года получившие первый отчаянный отпор наших воинов на границе, долго не могли сообразить, почему так ожесточенно сопротивляются пограничные заставы? Могли ли понять фашисты, что «культ зеленых фуражек» имеет в России тысячелетнюю традицию, что в нашем Отечестве, у которого испокон века было множество врагов, служба пограничника, порубежника была в особом почете, а люди, несущие эту нелегкую службу, как никто понимают: граница державы – неотъемлемый атрибут государственности.

Понимало это и новое поколение защитников Отечества, стоящих в дозорах на таджикско-афганских рубежах, ставших в жаркие дни 1993 года почти сплошной огневой линией.

Он, гранатовый сад, начинался сразу же за погранзаставой, а местами тонкие ветви деревьев с ажурными листьями колыхались нежно и ласково прямо над колючей проволокой опорного пункта. В конце мая сад зацветал огненным цветом. И тогда пограничникам, истосковавшимся по своим родным и любимым, казалось, что кто-то раскидал по «колючке» рубиновые девичьи сережки.

Теперь этого сада нет, Он сожжен «нурсами» (неуправляемыми ракетными снарядами), выпущенными с «грозного грифа афганской войны» – вертолета «МИ-24». Но несколько гранатовых деревьев растет у солдатской казармы. Я смотрю на красные бутоны соцветий, но с рубиновыми сережками сравнить их уже никак не могу. Сейчас они больше похожи на капли застывшей крови – солдатской крови, что несколько дней назад обильно оросила эту землю и запеклась бурыми, еще не очищенными пятнами на гимнастерках бойцов, на стенках окопов, траншей.

…Был обычный субботний день, называемый у пограничников «похозяйственным». На вышке стоял часовой, солдаты убирали территорию, готовились к бане, командир заставы Дмитрий Бусурин с женой Ириной и полуторагодовалой дочкой Танечкой спустились в сад набрать алычи для компота. За ними увязался сержант Гриша Шеремет, разбитной, веселый парень, сегодня находящийся в особо приподнятом настроении, поскольку на завтра-послезавтра ожидалась «оказия» в погранотряд, с которой он, уже демобилизованный, и должен был покинуть навсегда этот краешек каменистой земли. И он покинет ее, но бездыханным…

А пока сержант подкидывал кверху командирскую дочку-малышку, ставил ее на плечи себе, чтобы та сорвала сама «желтую кафетку», и все шутил, балагурил:

– Товарищ старший лейтенант, помните, как встретили нас, выведенных из Восточной Германии, на таджикской земле? Вам сказали там: «Ауффидерзеен», а мы говорим: «Салям-алейкум».

– Ты, Григорий, теперь лучше подумай, что невесте скажешь? А ну как не дождалась тебя? – подначивала сержанта командирская жена.

– Изрублю на пятаки, – напускал на себя суровость казацкий сын Шеремет, и тут же расплывался в блаженной, обаятельной улыбке.

Они вернулись на заставу в восемнадцать тридцать, по пути поболтав с гражданским мотористом Ахматом Одинаевым, который только что закончил ремонт последней машины и тоже ожидал «оказии», дабы отбыть в отряд.

Командирская жена присела с дочкой около солдатской курилки. Бусурин вошел в узел связи, где, как показалось, зазвонил телефон. Но трубку схватить он не успел. Оглушительный грохот, усиленный горным эхом, больно ударил по ушным перепонкам. Противоположная стена «поплыла». Выскочил на улицу: в воздухе – осколки шифера с крыш, банки консервов, сухари, макароны. Земля горела, горела синим пламенем. И в этом аду он услышал и подхватил кем-то брошенный рык: «К бою!».

Снаряженный автомат был при нем. Солдаты неслись к пирамиде с оружием. А жена и дочка вжались в курилку.

– Иринка, в убежище!

Но у той отнялись ноги. До убежища метров двадцать Пули свистят. В голове мелькнуло: коль свистят, значит – мимо. «Свою» обычно не слышат. Схватил в охапку жену и Танюшку, пробежал метров пять – ступеньки, ведущие в нижний склад. Там хранили капусту. Скорей – туда! Толкнул Ирину с дочуркой. Упали. Жена разбила колени. Ничего – уползла под бетонное перекрытие. Опрометью – к бойцам. Молодцы – не растерялись. С Альбертом Зуфаровым, рядовым, командир вышибает окно, устанавливает АГС – автоматический станковый гранатомет. Под его прикрытием застава уходит в опорный пункт. Без потерь.

Часы показывали 18.33. В отряд – на «большую землю ушло сообщение: «Находимся в кольце огня. Бьют в упор из гранатометов, минометов, пулеметов и автоматов со стороны сопок, распадка Щиляу, гранатового сада, и с сопредельной стороны из афганского кишлака Анжис – расстреливают «эрэсами» (реактивными снарядами). Отбиваемся».

Они отбивались, вернее, вели отчаянный яростный бой около шести часов. Прошедший Афганистан, командующий группой пограничных войск РФ в Республике Таджикистан, генерал-майор Анатолий Чечулин скажет потом при встрече: «Там было пожарче, чем в Афгане».

Мне, штатскому человеку, судить об этом трудно. Но я был на расстрелянной, но не застреленной заставе. Пятачок земли – да-да, пятачок: полгектара каменистых угодий, обнесенных каменным ограждением, где располагаются казарма, впритык к ней офицерские комнатки, кухня, склад ПФС, оружейный склад, стоянка машин, собачник, конюшня, подсобное хозяйство. И тридцать пять бойцов-пограничников, против которых, как стало известно затем из оперативных донесений, было брошено около трехсот озверевших, вооруженных до зубов и отменно обученных головорезов-боевиков, управляемых опытнейшими афганскими командирами. Враг занял наивыгоднейшие позиции – высоты напротив заставы: она лежала внизу как на ладони; неприятель выбрал для нападения наиудобнейшее время – наступление темноты (на юге, в горах, смеркается рано и быстро); напал коварно, вероломно и не добился цели: не смял, не уничтожил горстку парней с зелеными погонами на плечах. Да, он разнес в пух и прах постройки, превратил солдатский плац в лунный пейзаж, но нога его так и не ступила на этот крошечный участок священной земли. Скатиться с сопок вниз, на головы пограничников, боевики не посмели: ответный огонь из окопов и траншей был плотным и прицельным.

Погиб от прямого попадания «эрэса» рядовой Хусейн Хамидов, упал изрешеченный осколками мины Кобил Эшонкулов, с пробитой каской опрокинулся на соседа, рядового Богуса, младший сержант Максуд Азимбаев, заливая кровью гимнастерку товарища. Разорвав свое хэбэ, Богус стянул командиру рану, дотащил его до убежища. С простреленной ногой приполз в окоп начальника заставы рядовой Александр Таран.

– В убежище, немедленно! – приказал Бусурин.

– Нет, командир, там, на оружейном складе, Ахмат зашивается, начиняет рожки. Надо помочь.

– Ахмат, гражданский?

– Ну да, моторист. Так я к нему?

После боя, на другой день, Бусурин, поседевший и повзрослевший за ночь, наверное, лет на десять, увидит «вольнонаемного» Ахмата с автоматом в руках, стоящим на посту у ворот разбитой заставы, и не сдержится – стиснет его в своих объятиях. Как обнимет порывисто и рядового Руслана Дзангиева, шебутного, вертлявого парня, которого сколько раз за различные выходки хотел было отправить на гауптвахту. А тут, в бою, оставшись совсем один на левом фланге, в течение часа он хладнокровно и методично вел огонь по противнику из станкового гранатомета, пока не пробрался к нему на помощь майор Александр Поликарпов.

В горячке боя люди не замечают бега времени, лишь подсознательно чувствуют, что оно летит и что пора бы прийти подмоге, но ее почему-то нет. Правда, почему не летели вертолеты, было уже понятно. Поздно. Очертания гор растворились в сумраке. Лететь по реке Пяндж, по которой и проходит граница – большой риск. На сопках, на противоположном берегу, засели снайперы. Вертолет для них – лакомая цель.

И все-таки они прилетели. Прошли не выше десяти метров над уровнем воды, слившись с линией видимости. Лишь на подходе к заставе первый из них был обстрелян боевиками. Получив четыре пробоины, потеряв хвостовое оперение, с разбитыми лопастями винта он не смог сбросить боезаряд на позиции противника. Но второй «МИ-24», ведомый командиром эскадрильи подполковником Владимиром Никитюком, сумел проскочить снайперские заслоны и ударить по боевикам, засевшим в гранатовом саду, сорокаснарядным ракетным залпом.

По Никитюку открыли огонь из кишлака. Григорий Шеремет, прикрывая спасителя, выскочил на бруствер окопа, пустил меткую очередь по пулеметному гнезду, но и сам был сражен снайперской пулей.

– Ты ранен? – бросился к нему рядовой Ризаев.

– Нет, я убит, – спокойно ответил Григорий. Его тело перенесли в убежище, куда по лазу с овощного склада протащили вскоре и жену командира с дочкой. Рядом с покойниками и истекающими кровью ранеными бойцами два слабых существа провели всю ночь.

Бой пошел на убыль, когда с соседней заставы пришли на помощь две БМП. Ночью, рискуя в любую секунду напороться на фугас, они пробирались к соседям, прикрывая друг друга. Трудно представить, но в самых подозрительных местах капитан Олег Поляков, командовавший передвижением бронемашин, соскакивал с брони и, как живой миноискатель, бежал впереди БМП, подобно лейтенанту Малешкину, герою известной книги Василия Курочкина «На войне как на войне».

Взломав железные ворота заставы, грозные машины вошли на ее территорию и, развернувшись, открыли огонь по противнику. Десант занял боевые позиции. В это время по рации поступило сообщение от наших армейцев: «Ждите ракетно-бомбового удара по сопкам». И вмиг умолкли вражеские пулеметные очереди. Часы показывали полвторого ночи.

Из окопов не выходили до рассвета. Страшная, черная тишина стояла вокруг. Пошел дождь. Он лил затем двое суток подряд, превратив горные речушки в непроходимые, клокочущие водопады. Застава была отрезана от «большой земли». Ни вертолеты, ни бронемашины подойти к ней не могли.

Лежали на разбитом крылечке трупы бойцов: Григория Шеремета – русского парня, Хусейна Хамидова – таджика, Кабила Эмшонкулова – узбека; мучились раненые: Максуд Азимбаев, Александр Таран, Дмитрий Маркин, контуженный Ришат Талипов. Бродила с мамой по разбитой территории маленькая девочка и плакала об убитых кроличках, хрюшках, лошадках.

Пограничники несли дозор, собирали трофеи, брошенное врагом оружие: гранатомет с зарядом в стволе, пулеметные ленты, душманские фляжки для питья. На соседних участках постреливали.

Пострадавших, убитых и мать с дочкой удалось вывезти с заставы на третий день. В погранотряде героев встречали все – от мала до велика. Останки погибших выставили для прощания в Доме культуры. Укрыты защитники границы были – и русский, и узбек, и таджик – российским флагом.

А где-то в ущельях, на берегу стремительного Пянджа, у разбитых стен погранзаставы отцветали уцелевшие гранатовые деревья, красные лепестки устилали жесткую землю: гранатовый сад лил кровавые слезы…

Впереди были слезы матерей.

Мы возвращались из Таджикистана военным транспортным самолетом. Почерневшие от белого солнца пустыни и тяжелого ратного труда усталые бойцы и офицеры, летящие в центр кто в отпуск, а кто к новому месту службы, лежали вповалку на шинелях, брошенных на железный, избитый заклепками пол воздушного лайнера. У задней стенки прикрученный проволокой к днищу самолета покоился «груз-200». На железном сиденье застыла над ним в каменном безмолвии укутанная черным платком женщина. Это была жена капитана Гайнулина – Ирина Геннадьевна. А сам капитан – Олег Марленович, тридцатитрехлетний российский офицер, – и являлся этим самым «грузом». Он лежал в цинковом, запаянном наглухо гробу, который, в свою очередь был положен в деревянный ящик.

– Одного боюсь, – сказал подполковник Сараханов, сопровождавший с группой солдат боевого товарища на его родину, к родителям, – что родственники потребуют распаять цинк, дабы глянуть на покойного, а он побывал в руках нелюдей.

Что значит побывать в их руках, мы уже знали. Прежде, чем убить человека, эти звери долго и изощренно мучают «жертву»: снимают скальп, отрезают уши, губы, нос, выкалывают глаза…

«Груз-200» – страшный груз. Под этим кодом везут убитых, искореженных осколками мин и снарядов, иссеченных пулями бойцов. Под этим кодом две недели назад везли на родину, к только что родившей двойню молодой жене, останки танкиста лейтенанта Валерия Оловаренко. Он на своей грозной машине шел на выручку к пограничникам одной из застав, на которую напали боевики и душманы. Люки задраили намертво, дабы с гор ненароком не упала в них «гремучая игрушка». Но беда ударила снизу. Хитро, на растяжках, поставленный фугас взорвался под танком. Он не разорвал днище машины, а прогнул его, металлическим пузырем войдя внутрь. Оловаренко был размазан.

Об этом случае нам, отправляющимся на заставу, о которой рассказывалось выше, напомнил капитан Поляков, предоставляя для «путешествия» БМП.

– Люки плотно не закрывайте, – напутствовал он, – в случае чего через них взрывной волной наружу вышибет. И Оловаренко бы вылетел, если бы не задраился.

– Н-да, век живи – век учись. К счастью, относительно нас на сей раз практикой наука не проверялась. Что, между прочим, немало удивило хозяев заставы, куда мы прибыли:

– Неужто не обстреляли духи? Чудеса. Уж не заболели ли вражьи дети?

Нет не заболели, только за время нашего недолгого пребывания на таджикско-афганской границе, не считая нападения на заставу, о которой сказано выше, произошло около десяти стычек с врагом, с противоположного берега Пянджа боевики расстреляли пограничный дозор одной из застав. И летели, летели «борта» с печальным «грузом-200» в многострадальную Россию из солнечного Таджикистана, некогда братской нашей республики, а теперь суверенного государства.

На таджикско-афганской границе – фронтовая обстановка. Выстрелы из боевого оружия гремят днем и ночью. О «боях местного значения» в штабы непрерывно идут донесения.

Сопровождая колонну машин до одной из застав, нарвался на вражескую заставу старший лейтенант Умар Куватов. Ведомая им боевая машина пехоты была подбита из ручного противотанкового гранатомета. Куватову оторвало ступню левой ноги. Колонне грозила гибель, но истекающий кровью старший лейтенант сумел дать прицельную очередь из пулемета по боевикам и уничтожить их. Теряющего сознание офицера вытащил из горящей машины механик-водитель Сергей Степанов. Они сумели отползти всего на несколько метров, как БМП взорвалась.

Группа из 250 боевиков предприняла попытку перейти Пяндж, ворваться на территорию Таджикистана, пройтись кровавым рейдом по кишлакам. Но подоспевшие боевые машины пехоты с десантом сорвали операцию. В схватке был тяжело ранен полевой афганский командир Казис Арвал, два его телохранителя убиты. Однако часть вражеского отряда все же прошла на наш берег, укрылась в горах. Ее обнаружили часовые боевого дозора сержанта Николая Филиппова. В завязавшемся бою сержант погиб.

До последнего патрона отстреливался рядовой Шинкулов, преграждая путь 23-м боевикам к кишлаку Парвор. Ночью, отходя к своим, солдат сорвался в пропасть. Чудом остался жив.

Попал под обстрел с другого берега наряд сержанта Викулова. Бросившись наземь под ближайший камень, сержант ударился головой, потерял сознание. Но это и спасло его. Придя в себя уже ночью, он обнаружил, что камень, за которым лежал без чувств, изрешечен пулями. Малейшее непроизвольное движение бойца могло стоить ему жизни.

Доля солдата нелегка и мирное время, а уж если война… Предельное нервное напряжение, громадные физические перегрузки и плюс «афганская» жара – до сорока пяти. Не по Фаренгейту! Да еще в условиях высокогорья, когда воздух разрежен, кислорода не хватает.

– Второй раз служу здесь, – признался в разговоре старший лейтенант Александр Кокарев, – сердчишко начинает пошаливать. Я смотрю на него, молодого, мускулистого, и не могу представить такое. Хотя… умер же от инфаркта начальник одной из застав майор Дмитрий Иструк.

Когда влезаешь в раскаленную солнцем броневую машину и смотришь вместе с десантниками в тримплекс на «пляшущие» в синем мареве горы, в голове одна только мысль: поскорее добраться до очередной заставы и припасть к бачку с водой. Вода, как правило, теплая, и ее живительную влагу чувствуешь лишь, пока пьешь. Кончаешь – и во рту опять сухо, горло дерет, словно в него забили деревяшку. Вода речная, из Пянджа, осенью, говорят, она бывает светлой и чистой, а сейчас – мутная, со смытыми с гор примесями. Даже с крупицами золота. Солдаты шутят: «За годы службы мы станем самыми богатыми людьми, у нас почки золотом покроются».

Но богатыми они, конечно, не будут. Во всяком случае, российские солдаты. Ибо платят им за рисковую службу втрое меньше, чем, скажем, бойцам из Казахстана, прибывшим охранять таджикскую границу. Это удивительно, но факт: они стоят в одном окопе, в одном звании – и русский, и казах, подвергаются одной смертельной опасности, но плата «за страхи и службу» так вот разнится… В остальном же лишения и невзгоды – одинаковы. Даже гробы за неимением цинка для погибших паяют из снарядных ящиков. По правде сказать, все это довольно кощунственно к памяти павших и их родственникам, в трагический час с изумлением получающим этакое «лоскутное» творение. Воюющая армия не имеет возможности достойно проводить в последний путь своих героев. Цинк перестали выделять по фондам. Как перестали выделять и многое другое.

Разбитую заставу у гранатового сада надо восстанавливать, поставить хотя бы крышу над казармой. Ведь в Таджикистане стоит не только сорокоградусная жара, она сменяется проливными дождями. Начальник заставы и его заместитель ломают головы: где достать шифер? Приехавший из штаба погранотряда старший офицер подсказывает: надо проявить солдатскую смекалку, недалеко в горах находится якобы оставленная кошара, крытая этим самым шифером. Почему бы не воспользоваться? Как говорится, дожили воины-интернационалисты.

Россияне-пограничники понимают важность выполняемых ими задач. А не забыла ли Россия своих сыновей, кои не щадя живота своего несут ратную службу? Нет, различных постановлений, Указов Президента, законов о всяких там дополнительных гарантиях и компенсациях военнослужащим, проходящим службу в «горячих точках», хватает. Да ведь в жизнь то они у нас претворяются через пень колоду. В итоге офицеры, да и солдаты не получают своевременно денежное довольствие. Не совсем понятно, когда и кем будет выплачиваться пособие семье погибшего. Чехарда идет с отпусками. Личный состав офицеров погранотрядов укомплектован только на треть, выезд на отдых в такой ситуации весьма и весьма затруднителен. Правда, в последнее время на подмену стали присылать офицерские кадры или, как тут говорят, «гуманитарную помощь» из Центральной России, с восточных границ, но всем ясно, что данная акция не решает проблемы. Бойцы на погранзаставах месяцами не видят свежих газет, журналов, почта работает отвратительно. Но что более всего потрясает, так это то, что люди, идущие в бой, воюют на изношенной технике. Большинство БМП и БТРов остались в частях со времен афганской войны. В то время как 201-я российская мотострелковая дивизия передает новейшие машины подразделениям таджикской армии.

Эти подразделения еще недостаточно организованы, обучены, и пройдет немало времени, прежде чем вооруженные силы республики встанут на ноги. Сами таджики прекрасно понимают, что без российских пограничников, без 201-й дивизии им свой суверенитет не отстоять.

Принято четырехстороннее соглашение между Узбекистаном, Казахстаном, Таджикистаном и Россией об охране таджикско-афганской границы. На заставы идет молодое поколение, зараженное всеми пороками цивильного общества, офицеры хватаются за головы. Много хлопот с контрактниками. Был случай, когда на границу в один отряд направили служить крутых парней из двух враждующих преступных группировок Екатеринбурга. Эти ребята получили боевое оружие, с помощью которого и учинили разборку между собой.

Смущает тех, кто отвечает за работу с личным составом, и то, что нет определенности в присяге, которую должны принимать пограничники. Служат-то все вроде в Российской Армии – таджики, и узбеки, и казахи, но охраняют далеко не российскую землю. Кому, какой стране присягать в таком случае? Думали, гадали – сошлись на том, что клятву верности надо давать пресловутому СНГ.

Кроме всей этой, так сказать, объективной неразберихи имеет место и масса неурядиц местного значения. Мне, например, совершенно непонятно, почему начальник погранотряда должен согласовывать с управлением погранвойск в случае надобности вылет боевых вертолетов для поддержки вступивших в бой тех же пограничников? Именно из-за этого согласования летели к гранатовому саду «Ми-24» более часа, а могли бы быть там через 15–20 минут. Но, видимо, уж такая это неизлечимая, извечная болезнь – заорганизованность в работе штабов, которую окупают мужеством и стойкостью наши солдаты.

…Мы часто произносим ставшую уже расхожей фразу: Россия может обойтись без каждого из нас, но никто из нас не обойдется без России. Да без России всем нам трудно, но, право же, и ей без нас нелегко, а уж тем более без тех, кто охраняет Отечество.

Я пишу эти строки, пережив вместе с великой некогда страной страдания, позор и унижение, обрушившиеся вследствие первой и второй «чеченских войн», развязанных ненавистниками России и направленных против человеческого разума. Иррациональность этих боен, сейчас народ наш, кажется, стал понимать. А тогда поколение молодых людей, проживающих по городам и весям Центральной России и рьяно осваивающих псевдорыночную науку – как ограбить слабого, было крайне беспечно. И, конечно не помнило, скажем, сводок Совинформбюро, заставляющих нервно биться сердца бабушек и дедушек. Эпизодические же сообщения о боях местного значения, проходящих на таджикско-афганской границе, воспринимались многими, похоже, довольно равнодушно, сюжеты на эту тему, транслируемые по телевидению, смотрелись как кино. Но это до поры до времени.

Хотя здравомыслящие люди осознавали: армию надо крепить и реформировать, но не псевдодемократическим лекалам. Волновали, очень волновали людей и такие вопросы: зачем нам такие жертвы в Таджикистане? Почему российские пограничники охраняют «чужую» границу? Эти вопросы часто и прямо ставятся в прессе, их обсуждают в курилках солдаты и офицеры, родители, дети которых служат в «горячей точке». Их мы услышали по приезде в Душанбе и от женщин-пермячек – представительниц областного Комитета солдатских матерей, доставивших здешним бойцам, среди которых пермяков, кстати, четыре тысячи, гуманитарную помощь. Правда, поездив по погранотрядам (к слову сказать, вместе со своим самодеятельным ансамблем «Калинка» – то-то было радости у солдат!), оплакав погибших с заставы у гранатового сада, эти подвижники сами нашли ответ. И когда у них состоялась встреча с Председателем Верховного Совета Республики Таджикистан Эмомали Рахмоновым и тот спросил их, с каким сердцем покинут они эту страну, одна из них, Лариса Михайловна Новикова, сын которой служит на «расстрелянной заставе», скажет за всех:

– Мы свое сердце оставляем здесь. Поскольку тут находятся наши сыны. Но мы понимаем: пребывание их – необходимо.

Глава государства поднес к глазам носовой платок. Он, переживший трагедию своего народа, трагедию гражданской войны, в которой погибло более сотни тысяч человек, обнял хрупкую, но сильную женщину, произнес:

– Спасибо! Русские спасли нашу нацию.

Но, спасая таджиков, русские спасали и спасают себя. Бежавшие в Афганистан боевики, «исламские батальоны» бывшего преступного таджикского «правительства национального спасения», прошедшие сейчас военную подготовку там, являются главной силой, которая используется фундаменталистами в достижении своих экстремистских целей. Оставившим кровавый след на родной земле, ограбившим свой народ, им нечего терять, у них один путь: месть, война, захват. И если им не преградить дорогу на подступах, то, как сказал в беседе раненый старший лейтенант Олег Малышенко, воевать скоро придется на пороге родного дома: в Омске, Астрахани, Оренбурге и, возможно… на Садовом кольце. Зараза исламского фундаментализма переползет туда, инъекции фанатизма вызывают «политическую горячку» быстро. (В воду смотрел, в отличие от правителей-недорослей, старший лейтенант. Взрывы домов в Москве, Дубровка и прочее, лихое прочее, было не за горами. – Г.П.)

– В моем пограничном отряде несут службу представители 19 национальностей, – не без гордости доложил нам при встрече подполковник Масюк…

– Ну, прямо как в бывшем Советском Союзе, – бросили мы неосторожную фразу. Подполковник хмыкнул:

– Между прочим, на одной из застав, кстати, тоже недавно принявшей неравный бой с неприятелем, ребята в атаку пошли с красным флагом. 27 боевиков уложили, и сами все целы остались. Это кое-кого у нас, в России, раздражает красный цвет. Враги его уважают. Духи за трупами своих вояк на нашу сторону ходят порой под красным флагом. Своеобразную честь нам отдают.

Возглавляющий охрану самого беспокойного участка таджикско-афганской границы, этот человек, который за последний месяц спал в сутки едва ли более трех часов, имел право на свободное изложение мыслей. И подумалось, что это великое счастье наших бесшабашных политиков, расшатывающих тысячелетнее государство, сытых коммерсантов-нуворишей, распродающих его, что есть еще у нас такие вот люди, не желающие видеть униженной свою Родину, для которых такие святые понятия, как «отечество» и «патриотизм», не потеряли своего первоначального смысла.

В свое время известный российский философ, литератор Константин Леонтьев, разбирая «Анну Каренину», сказывают, заявил, что Вронский нам нужнее и важнее самого Льва Толстого. Без этих, мол, Толстых великому народу можно жить долго, а без Вронских не проживет и полувека.

Леонтьев, будучи сам не последним писателем, который, как известно, искренне преклонялся перед силой пера Льва Николаевича, решился все-таки на такое экстравагантное заявление, дабы особым образом выпятить и подчеркнуть значение армейского человека в государстве. Значение, как надо понимать, не утратившего своей исключительности и в наше время.

…Военный самолет приземлился в Ростове. Здесь должны были снять «груз-200» – останки капитана Гайнулина. Еще тарахтели двигатели, а с конца взлетного поля к нашему транспорту уже мчалась патрульная машина. Истошный женский крик доносился из нее. Мать встречала сына.

О, сколько кровавых слез ждет впереди околпаченный заблудший народ России!

 

Во глубине души, или Уроки Русского Раскола

О русской душе, об истории государства Российского написано много, очень много. Совершаемый по воле Божьей ход нашей истории, как веще сказано в «Повести временных лет», предопределил духовное предназначение России в мировом сообществе, чего прагматичное прогрессирующее окружение не понимало и не понимает, определяя, в лучшем случае, происходящие события как загадку и объясняя их проявлениями опять же загадочной русской души.

А в чем, собственно, загадка? В нашей всемирной отзывчивости (по определению Достоевского)? В легкой готовности принести себя в жертву, ради блага других, часто для нас безымянных и нередко чуждых (по высказываниям Миклухо-Маклая)? Думается, в глазах наших жутко цивилизованных реалистичных соседей сии великие свойства выглядят не более чем глупостью и простотой, той, что хуже воровства. Тем не менее, они не прочь попользоваться подобной простотой, оставаясь неизменно цинично – неблагодарными.

Загадкой для них остается то, как на протяжении всей своей истории народ, страна непостижимым образом совмещали экономическое развитие с сохранением основ веры и культуры. Это, по общим понятиям, неестественно. Вот и Петр Великий, говорят они, убирал с пути развития экономики главные помехи – традицию и веру. Но мы-то не должны забывать, что Россия страстно защищала при этом свои духовные основы. Счет одних только случаев самосожжения целыми поселениями, отказавшихся принять церковные реформы второй половины XVII века, шел на сотни. Палеостровский скит, населенный почти тремя тысячами человек, сжег себя в полном составе: старики, дети, женщины с грудными младенцами. Поведение людей такой силы духа было реакцией России на смертельный выбор между Верой и Прогрессом.

Но реформы Петра – это ответ на вызов истории. Петр и воронежские дубравы, где теперь голые степи, свел. И могущественный флот построил. Россия тогда сдавала экзамен на право жить. И сдала его. Поэтому оставим Петра.

Но загадка-то в русской душе все же есть. И разгадать ее важнее нам самим, дабы суметь сдержать очередную чужеродную духовную интервенцию. Настала пора понять нам, или хотя бы задаться вопросом, ну почему мы, такие «всемирно отзывчивые», так часто нетерпимы друг к другу? И только, когда «придет суровая беда, в большом или малом, и поднимается в нем (в народе – Г.П.) великая сила – человеческая красота»? (Алексей Толстой. «Русский характер»). Ну, почему бытует на просторах Отечества такая бесшабашная поговорка: «Бей своих – чужие бояться будут»? Почему самые близкие родственники у нас нередко становятся заклятыми врагами? Почему и когда правители наши стали забывать евангелиевский постулат: «Кто первый будет между вами, будет вам слуга»? (Евангелие от Марка, 9:35). И не тогда ли именно, когда они перестали видеть в поданных себе подобных, богообразных чад, соработников Господа нашего, а не рабов, в прямом смысле слова, и началось смятение духа народного и потеря его целостности, что наложило неизгладимый отпечаток на генофонд нации, в результате действующей порой необъяснимо странно. Настолько странно, что иные правители, объявляя себя народными пастырями, и не видя всеобщей поддержки, приходят в исступление, мгновенно меняя свою милость на гнев.

Народ безмолвствует. Безмолвствует, когда, казалось бы, ой, как нужны его глас и действия. Почему, почему это происходит? Люди устали от реформ, переворотов, революций, прогресса, свершаемых, как правило, не от недостаточности чего-то, а от избытка.

Мне вспоминается встреча, описанная Максимом Горьким, двух старообрядцев, капиталистов – Саввы Морозова и Николая Бугрова, их разговор.

– Много ты, Савва, требуешь от людей, они от тебя меньше хотят. Не мешал бы ты им жить.

– Если с людей не требовать, то они до сей поры по деревьям бы лазили. И что отвечает Николай Александрович Бугров? А вот что:

– Помыслили праздные люди: откуда человек? Решили от обезьяны. И – радуются. Да если это и правда была, так её надо скрыть от людей. По-моему человека не тем надо дразнить, что он был скот, а тем, что был он лучше того, каков он есть.

В деревне Пилатово, где я родился и рос до 17 лет, старообрядцев не было. Не было, похоже, и истово верующих людей. Новая пропаганда, новая власть обломали без большого труда тутошних православных, кои в массе своей принимали деяния Советов без внешнего бунтарства. А как же душа, которая по определению святых отцов, остаётся всегда христианкой? Тошно ей. Видит Бог, и я, сирый и убогий человек, легко поддающийся на различные умные толкования даже скрытых ворогов своих – рву на груди рубаху, когда вдруг чувствую, что кто-то посягает на моё нутро – русское, православное нутро, хотя, признаюсь изрядно подпорченное. И тут закрадывается крамольная мысль: ведь подпортили его вовсе не большевики они лишь продолжили.

Моя мать, Мария Михайловна, читающая по слогам (поучилась в школе всего 3 месяца), в девичестве чуть было не ушедшая в монастырь, осилила в старости, живя у нас в Москве, по слогам же (как и Евангелие, изданное по благословению Святейшего Правительствующего Синода) произведения Мельникова-Печёрского: «В лесах», «На горах» и «Письма о расколе». Изумлению её не было предела. Она тщетно пыталась поделиться им со мной, дураком, – в ту пору слушателем Высшей партийной школы при ЦК КПСС. Лишь годы спустя стал я мало-мало понимать что же так взволновало мою мать, уже ушедшую в другой мир. А взволновало её то, что в вере – святой вере, которая одна лишь и единит по-настоящему людей, мы, русские, в отличие от других народов, оказались расколоты. Расколоты давно, задолго до Великой Октябрьской революции. Следствием последней, как известно, было и отделение от Русской Православной Церкви (РПЦ) её зарубежной части. Это разъединение мы, слава Богу, в мае 2007 года преодолели, подписав Акт о каноническом общении. Но этот акт, который, несомненно, войдёт в историю России как благотворно влияющий на духовное и нравственное состояние русских людей, заставляет вспомнить и поговорить о том, без чего процесс возрождения русского народа будет далеко не полным. Я имею ввиду здесь события второй половины семнадцатого века. Говорить от себя лично о них не отважусь. Но попробую передать то, что поведал на этот счёт человек, скрупулёзно изучивший историю церкви и государства того периода. Нет, это ни Владимир Личутин (с ним я знаком шапочно), а Андрей Владимирович Антипов, морской офицер (капитан первого ранга запаса), родовые корни которого происходят как раз из мест, где Патриарх Никон заложил Новоиерусалимский монастырь, ставший невольным символом русского раскола.

В чем заблуждались Александр Невский и Дмитрий Донской?

Об истории раскола второй половины XVII-го века написано немало. Но написано весьма витиевато, для узкого круга специалистов. А для общественного понимания версия остается одна. Примерно такая: поправили, дескать, ошибки в церковных книгах, привели в соответствие обряды, а кучка консерваторов воспротивилась и стала будоражить неграмотный народ.

Поэтому не случайно большинство русских людей, независимо от уровня грамотности, по сей день не может похвастаться более-менее объективным представлением о сути и значении того, что называют даже не церковным, а «русским расколом». А вопрос о том, как этот раскол повлиял на жизнь и судьбу народа, как влияет на них сегодня, даже в голову большинству прийти не может.

Однако, у тех, кто все же возьмет на себя труд познакомиться с этой темой и сумеет избежать влияния какой-то из существующих официальных трактовок происшедшего, особенно трактовок, сугубо религиозных, несомненно, возникнет множество вопросов по поводу тех событий, их причин и следствий.

Например, если суть церковных реформ патриарха Никона, заложивших основу православного раскола, сводилась лишь к некоторой правке церковных книг и изменению обрядовой части, то почему столь кровавой и беспощадной была расправа с теми, кто явился их противником, почему столь жертвенно вели себя эти противники?

Или другое. Зачем все это делалась? Неужто, накладывая на себя крестное знамение тремя перстами, мы стали лучше и ближе к Богу, чем наши далекие предки, которые делали это двумя? Неужели Александр Невский, Дмитрий Донской, Кузьма Минин, князь Пожарский и воины их дружин шли в бой за русскую землю, находясь в греховных заблуждениях?

А может дело в ином? И правы те, кто говорит, что все произошло в целях укрепления самодержавной власти и становления крепостного права, как естественных потребностей того периода развития страны?

С точки зрения исторической науки, это не было классическим вариантом смены экономической и общественно-политической формаций, но требования к изменению человеческого материала были кардинального свойства. От людей надо было добиться изменения духовных установок, беспредельной веры ни столько в Бога, сколько в правителя.

Не случайно же после этих реформ официальной церковью два с половиной века управлял не патриарх, как лицо духовное и хотя бы формально независимое от светской власти, а обер-прокурор, как государственный чиновник, подчиненный правителю страны, почитаемому помазанником Божьим. И не случайно, наверное, некоторые старообрядцы утверждают, что старая вера позволяла людям ощущать себя детьми Божьими, а новая требовала быть рабами.

Если эти утверждения верны, то все становится объяснимо: смена или подобие смены общественно-политических формаций выдвигало задачу смены идеологии, носительницей которой тогда была церковь. В результате церковь и тогдашний ее патриарх вольно или невольно выступили инструментом объективных исторических процессов. И избежать этой роли вряд ли могли. Смена идеологии, в свою очередь, столь же неизбежно ведет к общественным конфликтам, в которых всегда найдется место и жестокости, и жертвенности.

Но, с другой стороны, если все так, то, по логике, давно должен идти обратный процесс. В стране с тех пор уже несколько раз менялись общественно-политические и экономические формации. И теперь, если верить официальным заявлениям властей, нужна идеология, формирующая человеческий материал, обладающий теми свойствами, которые позволили бы стране развиваться. Проще говоря, нужны люди, ощущающие себя теми, кого называют «детьми Божьими». В переводе на светский язык – свободными, сильными, инициативными, ответственными.

Увы, православие, судя по всему, оказалось не готово к этому. Новых реформ, предлагающих народу новую идеологию, отвечающую потребностям эпохи, в нем нет. И, похоже, не предвидится.

Получается, что российские церковные и государственные деятели XVII-го века глубже их сегодняшних коллег понимали текущий момент и его задачи. Они, конечно, действовали грубо и поспешно, но так, как требовала жизнь, как подсказывала потребность укрепления и развития государства. Их беда в том, что они не смогли предвидеть очень важного: свободного человека превратить в раба легче, чем проделать этот путь в обратном направлении. Не смогли они предвидеть и того, что церковные и государственные институты так закостенеют под влиянием рабской философии и психологии, что потеряют всякую способность откликаться на требования времени. Эти институты, в лучшем случае, будут приспосабливаться к таким требованиям, не меняясь, по сути.

Впрочем, те, кто обладает властью, похоже, редко способны заглядывать за исторический горизонт и мерить свою политику человеческой мерой, то есть, теми качествами, которые могут обрести люди в результате их политики. Они, обычно, решают одну текущую историческую задачу: или победить врага, или укрепить государство, или восстановить экономику, или еще что-то…

Даже две подобные задачи вместе им не всегда по силам. Где уж там заглядывать через века и закладывать основы будущего страны в его человеческом – духовно-нравственном, идеологическом, ментальном, как теперь говорят, смысле.

Короче, пращуры, затеявшие тогдашние церковные реформы, не были так глупы, как кажется. Но нам, своим потомкам, они оставили больше загадок, чем дали понимания, создали проблемы, решать которые, похоже, придется еще ни одному поколению. И не факт, что удастся.

Ведь государственные институты сегодняшней России находятся не в лучшем, в смысле готовности дать людям новую идеологию, положении, чем церковные. Правда, не только по причинам исторически сложившейся закостенелости, но и по современным правовым нормам, заложенным основателями «новой России».

Поэтому не удивительно, что одновременно и успешно, как считается, решая задачи экономического и социального развития страны, укрепления государства, власти страны не могут толком сформулировать, какого результата хотят добиться в том, что измеряется мерой, которую мы назвали человеческой. По крайней мере, в таком документе, как «Основные направления государственной политики по развитию сферы культуры и массовых коммуникаций в Российской Федерации до 2015 года и план действий по их реализации», принятом правительством страны, нет ничего о том, к чему и для чего эта политика проводится. Лишь про книжки для детей и молодежи говорится, что требуется создание тематических изданий «воспитывающих патриотизм, развивающих творческие способности, идеологию успеха и созидания». Большего написать было нельзя. Авторы и так разгорячились. Конституция России (статья 13) запрещает государству иметь какую бы то ни было идеологию. А, значит, и развивать ничего такого государству не положено.

Впрочем, Конституция, слава Богу, не запрещает нам думать. Этим мы и воспользуемся, отметив, что преодоление в минувшем году раскола православной церкви 90-летней давности, говорит лишь о том, что политический раскол, каким он и был в 1917 году, преодолеть куда проще, чем духовно-нравственный или религиозный.

Но, в любом случае, преодоление всякого раскола – это не только бесценный опыт, это, если хотите, Божий дар, имеющий значение для развития не только одного народа или одной религии – всего человечества. Не замечать этот опыт или умалять его значение, можно только во зле или по глупости.

Брат на брата. Истоки русской жестокости

Как бы там ни было, несомненно одно: церковный раскол XVII-го века сказался на всей последующей истории России. Ни одно историческое событие, ни до, ни после этого не меняло глубинных основ народного характера.

Мало понятная большинству населения мотивация реформ, приведших к расколу, средства и методы их проведения, многовековое упорство в преследовании несогласных, сформировали уникальный менталитет народа, в соответствии с которым российские православные и сегодня готовы преследовать друг друга без понятной мотивации, средствами куда более коварными и жестокими, чем любых врагов. При этом простить друг друга не могут до гроба, превращая жестокость и непримиримость в суть личного поведения, общественного настроения и государственной политики.

Поэтому, как ни крути, правы те историки, кто назвал церковный раскол почти 350-летней давности «русским расколом». Он определил и по сей день определяет судьбу и характер русского народа, независимо от того, как сегодня его представители относятся к религии. Генофонд, в этом смысле, похоже, сформировался. И сформировался практически как единое целое. Исключения – не принципиальны, ибо на массовом сознании не отражаются.

Это, наверное, и есть главный итог церковных реформ XVII-го века и их многовековой реализации, который мы ощущаем по сей день.

Вероятно, не было бы того раскола, с его беспредельной жестокостью, не было бы и затянувшегося периода рабовладения, называемого крепостничеством, пережившего свое историческое значение и, в конце концов, затормозившего экономическое и социальное развитие страны, приведшее к постыдному поражению в Крымской войне средины XIX-го века, после чего рабство, наконец, отменили. Не было бы бомбометаний народников и ответных репрессий властей конца того же века. Не полыхнули бы одна за другой революции начала века XX-го, приведшие к гражданской войне и вторичному расколу церкви и народа. Не было бы ни репрессий 1937-го и других годов, ни потрясений 1991-го и 1993-го. Не было бы, наверняка, и речей о врагах государства в начале XXI века. По крайней мере, уровень беспощадности внутри-российских междоусобиц ни превышал бы известные рамки, за которыми угроза снижения качества человеческого материала, духовное и нравственное опустошение народа, стали реальностью.

Не исключено, что и к пьянству-то русский народ пристрастился лишь потому, что это был единственно доступный, хотя и сомнительный, способ уйти от действительности. Он позволял если ни уклониться от участия в подлом, по сути, действе, то найти оправдание: «Не помню, что творил. Пьян был».

Да и воинственный атеизм, зачастую питавший революционную, и, по сей день, питающий политическую непримиримость и бытовую жестокость в России, думается, не был бы так легко воспринят русским народом после 1917-го и в одночасье усвоен им почти как откровение свыше. Именно раскол, похоже, положил начало ослаблению и последующему уничтожению религиозного сознания русских людей, оставив им только некую традицию и смутные воспоминания, проявляющиеся в минуту смертельной опасности, когда с уст невольно слетают слова: «Господи, помоги!».

Не случайно же выдающийся писатель, говоря о «невыносимой жестокости» характера русского крестьянства, проявленного в годы гражданской войны начала прошлого века, в первую очередь ставил под сомнение его религиозность, признавая, что житие великомучеников многие все же читали: иначе, откуда бы они знали все приемы издевательства над человеческим духом и плотью…

Уж кого-кого, а этого русского писателя, известного в мире под именем Максим Горький, трудно обвинить в незнании крестьянства, которое в годы его жизни составляло абсолютное большинство русского народа.

Тупики примирения

Поместный Собор Русской Православной Церкви в 1971 году снял, выражаясь церковным языком, клятвы на старые обряды и на придерживающихся их православных христиан. Поместный Собор РПЦ 1988 года подтвердил это решение и именовал старообрядцев «единокровными и единоверными братьями и сестрами».

Но за все минувшие после этих решений годы в общественном сознании никаких заметных сдвигов не произошло.

РПЦ слишком слаба. В том смысле, что она, похоже, не способна средствами религии содействовать духовному и нравственному развитию общества. Ей не под силу формировать сознание народа. Она не способна дать понимание жизни своим прихожанам. И не может управлять даже собственными священниками. Ведь последние в своих деяниях, подчас, руководствуются не решениями Соборов, подготовленными наиболее дальновидными иерархами РПЦ, а расхожими представлениями, сложившимися под многовековым тотальным воздействием власти на сознание народа.

В Астрахани, например, местные казаки не могли начать свой круг (собрание) традиционным ритуалом молитвы, потому что местный епископ РПЦ запретил своим священникам идти на казачий круг, обосновав это тем, что казаки избрали своим атаманом старообрядца. Атаман, в свою очередь, не мог предложить провести ритуал по старому обряду, потому что был среди казаков фактически единственным приверженцем этого обряда. А священник астраханской станицы Красный Яр, видимо, поощренный позицией епископа, затеял расколоть казачье общество, выступая перед станичными казаками с хулой на окружного атамана. На календаре, между тем, значился не 1666-ой, а 2001-ой год.

Примеры подобного характера встречаются на каждом шагу, дискредитируя официальную позицию РПЦ. Не случайно, наверное, в октябре 2004-го года факты подобного поведения священников признал руководитель отдела внешних сношений РПЦ митрополит Смоленский и Калининградский (ныне Патриарх) Кирилл, в докладе на Архиерейском Соборе РПЦ, где он говорил о проблемах отношений со старообрядцами.

Все это происходит, несмотря на то, что идеи сближения и даже единения со старообрядцами живут в РПЦ очень давно.

Например, в период царствования императора Павла I митрополит Платон предложил форму объединения, которая известна как «единоверие». Старообрядцам предлагалось войти в лоно официальной церкви, приняв священство, которое они утратили после раскола, и сохранив старые обряды. Для своего времени это было довольно прогрессивным шагом со стороны государственной церкви. Но и он не был избавлен от влияния нравов эпохи и противоречий личности тогдашнего правителя России. Предложение к единению сопровождалось «Высочайшим повелением» об уничтожении, в частности, одного из центров старообрядчества – Преображенского кладбища и богадельного дома в Москве. Считается, что только личный авторитет основателя кладбища, руководителя старообрядческой общины, купца и промышленника Ильи Ковылина в глазах московских властей, позволили отсрочить исполнение повеления. А окончательно угроза уничтожения исчезла лишь со смертью императора Павла. Это, однако, не спасло другие старообрядческие общины, которые продолжали уничтожаться и впоследствии.

Под воздействием подобных угроз небольшая часть старообрядцев вошла в лоно РПЦ. Однако идея единоверия так и не смогла стать серьезным объединяющим началом. По сей день, когда старообрядцам предлагают приобщиться к РПЦ в виде единоверцев, они настораживаются: «Опять бить собираются?». Историческая память, похоже, куда длиннее, чем мы себе это представляем.

Упомянутый выше Архиерейский собор РПЦ октября 2004 года тоже не сумел внести в ситуацию ничего нового, хотя доклад на нем митрополита Кирилла отличался глубиной анализа отношений со старообрядцами, добротой тона и самокритичностью. Митрополит, очевидно, и не рассчитывал на успех, признав в докладе, что «…в некоторых единоверческих кругах сохраняется идеология и психология раскола, фактически происходит отчуждение от общецерковной жизни и даже собственного Священноначалия». А его слова о том, что единоверческие общины могут стать «реально действующими мостами» между РПЦ и старообрядцами, выражали, скорее, оптимизм личности иерарха, а не реальное положение вещей. Сегодня этих общин числится по всей стране не больше полутора-двух десятков. Поэтому перспективы развития и внедрения идеи единоверия остаются все также сомнительными, как и двести лет назад. По крайней мере, в том виде, в котором эта идея существует.

Со стороны старообрядцев тоже трудно ожидать какой-то новизны подхода. Хотя и с их стороны были попытки найти контакты с РПЦ.

Например, в 2004-м году в Преображенском старообрядческом монастыре в Москве родился документ под названием «Необходимость и возможность православного единения на современном этапе».

В нем, в частности, предлагалось:

«Всем православным церквям и общинам обсудить вопрос о создании Российского Совета православных церквей и общин, определить его права и обязанности;

публично отказаться от вмешательства во внутренние дела друг друга и взять на себя обязательства не допускать никакой хулы друг на друга, карать тех своих представителей, кто допустит недостойные выпады, либо в словах, либо в делах;

публично объявить о поддержке друг друга в противостоянии общим угрозам и в отстаивании законных интересов, прав и свобод православных людей, обеспечении их безопасности и покоя».

«А как же раскол? – спрашивал я тогда. – Три века преследований? Канонические противоречия?».

«Мы не обсуждаем этих вопросов, – отвечали мне. – А ищем то, что нас объединяет. Это, в первую очередь, беспокойство за духовное состояние людей, за судьбу Отечества. Здесь есть, что обсудить».

Авторами документа были некоторые представители поморской старообрядческой общины, которая уже более 80-ти лет не просто сосуществует на территории монастыря с общиной старообрядцев-федосеевцев и приходом РПЦ, а объединена с ними в организацию, называющуюся – Совет православных церковных приходов Преображенского монастыря. Кстати, единственную в мире, официально зарегистрированную религиозную организацию, объединяющую религиозные общины, находящиеся, по сути, в религиозном антагонизме.

Увы, инициатива осталась без должного внимания со стороны РПЦ. Да и в среде старообрядцев не нашла понимания и поддержки.

Контакты с РПЦ имели и представители Русской Православной Старообрядческой Церкви (РПСЦ), имеющей, в отличие от старообрядцев-беспоповцев, свою церковную иерархию. Их глава – митрополит Корнелий встречался с патриархом РПЦ Алексием II. В итоге, на Соборе РПСЦ в октябре 2007 года митрополит был атакован консервативной частью старообрядческих деятелей.

Обвинения в сотрудничестве с никонианами (так старообрядцы называют представителей РПЦ) должны были, вероятно, довести до низложения митрополита. При этом никаких канонических и догматических вопросов в ходе его встречи с патриархом РПЦ, как известно, не обсуждалось.

И хотя консерваторы на Соборе были посрамлены, сам факт их атаки говорит о том, что в старообрядческой среде хватает тех, для кого даже простое человеческое общение представителей православных религиозных конфессий становится поводом для истерики.

Корнелий, видимо, сумел разумно мотивировать встречу, поэтому легко отбил выпад консерваторов. А вот Иоанн Миролюбов – глава крупнейшей поморской старообрядческой общины – Гребенщиковской, что в Риге, и председатель Центрального Совета Древлеправославной Поморской Церкви (ДПЦ) Латвии за встречу в 1999 году с митрополитом Кириллом и подписание меморандума об установлении сношений с РПЦ был снят со всех должностей и фактически изгнан из общины. Российский Совет ДПЦ, в свою очередь, поддержал латвийских друзей, заявив, что «выступает категорически против соглашательских намерений и действий, ведущих к нарушению догматических, канонических и церковных устоев Староверия».

Одним словом, внутреннее состояние православных церквей и общин пока, похоже, не созрело для того, чтобы приподняться над суетностью бытия. А потому и о ближайших перспективах укрепления российского православия и, тем более, о его влиянии на народ, на общественную жизнь страны можно говорить, только будучи большим православным оптимистом.

И все же, появление в православных общинах людей, способных взглянуть на проблему «русского раскола» с общенациональной точки зрения, видимо, позволяет надеяться, что подобный оптимизм со временем обретет не только воображаемые основания.

Старообрядцы, как духовный и культурный феномен

Жесточайшие преследования со стороны официальной церкви и государства не могли позволить приверженцам старого обряда создать единый центр и сформировать единые взгляды на решение проблем религиозного служения.

Официальная Церковь и государство на протяжении веков истребляли лучших представителей старообрядчества, лишали старообрядческие общины возможностей иметь своих священников, обучать их, развивать базу религиозного образования. В итоге, замкнутость, скрытность и недоверчивость стали характерными чертами старообрядческой психологии.

Уклад жизни и религиозные службы старообрядцев формировались зачастую не на основе богословских знаний, а на традиции, передававшейся из поколения в поколение.

Кто-то упорно добивался и добился восстановления священства, а кто-то пошел по пути беспоповства. Десятки разновидностей старообрядческих общин, десятки подходов к толкованию канонов стали результатом этой разобщенности. Мало того, в старообрядческой среде не было даже межобщинных контактов. Друг о друге они знали по случайным вестям, приносимым случайным образом.

Сегодня, в эпоху информационных технологий, многое, конечно, изменилось. Но сложившаяся веками разобщенность продолжает оставаться чертой старообрядческого существования.

По сей день нет возможности оценить степень влияния старообрядцев в обществе. Их духовные наставники хранят в глубокой тайне не только исповеди прихожан, но зачастую и их имена.

Редко-редко можно услышать о том, что в ту молельную, к тому-то наставнику ходит бывший высокопоставленный работник ЦК КПСС, и ходил он туда даже в самые партийные времена. А туда-то ходит сегодняшний известный бизнесмен или глава какой-то администрации… «А вчера, – шепчутся бабушки у Храма, – от нашего наставника вышел человек со звездой Героя на груди». Наставник только кивает: «Наш прихожанин. Мы друг друга уж полвека знаем». Это происходит в столице.

А в тех местах, которые называют «русским севером», и сегодня есть целые районы, где большинство населения – старообрядцы.

В 2004-м году, на собрании представителей одной из старообрядческих церквей в Санкт-Петербурге, где присутствовали посланцы общин со всей страны, довелось услышать любопытный отчет представителя общины такого района: «У нас проблем с представителями власти нет, почти все они – наши».

Подозреваю, что в советские времена руководители этих районов имели партийные билеты членов компартии, а сегодня могут иметь любые другие. Иначе как бы они выжили? Но их вера на протяжении веков была и остается той, что и у их предков. Распространяться на этот счет они и не думают. Воистину: глубокая вера, являющаяся сутью духовного состояния, суеты не терпит, в рекламе не нуждается. Она защищается терпимостью и отсутствием формальностей в отношении светских правил: «Хотите, с красным билетом будем ходить, хотите с зеленым. Хотите о скорой победе коммунизма скажем, хотите – капитализма. Только поступать будем, как наша вера велит». Это, видимо, и отличает настоящую веру от того, что называют «политическими взглядами». Для обозначения последних слова, зачастую, имеют большее значение, чем поступки.

Известно также, что старообрядцы во все времена были верны своему Отечеству, служили ему, и никогда не путали отношение к его врагам с отношением к государственной власти и официальной церкви, как бы последние их ни обижали. В истории нет ни одного значительного примера.

А вот то, что, находясь фактически в духовной оппозиции власти, испытывая на себе жесточайшие преследования и притеснения, многие старообрядцы умудрились, не отказываясь от своей веры, не только адаптироваться к существующим условиям, но оказаться в первых рядах тех, кто вел Россию по пути процветания и прогресса, это факт поистине феноменальный.

Демидовы, Третьяковы, Морозовы, Мамонтовы, Прохоровы, Путиловы… – лишь некоторые старообрядческие фамилии, с которых начиналась российская промышленность, наука, торговля и культура.

Старообрядцам, например, мы обязаны зарождением того, что называется меценатством. Проще говоря: целой культуры бескорыстной частной поддержки не только слабых, но и талантливых, не только помощи сирым, но и продвижению нового и передового в науке, технике, культуре, в социальной сфере. Культуры, развитой сегодня во многих странах мира, но практически утраченной в России.

Историк, профессор Александр Черёмин собрал материалы о более чем ста известных старообрядцах. А выбирал он лишь тех, чьи портреты и фотографии сохранились в архивах и музеях…

Кстати, по его мнению, сегодня нет возможности оценить положение и влияние старообрядцев не только в стране, но в мире. А такое влияние, безусловно, существует. Тысячи их семей живут на всех континентах. Сотни общин по всему миру сохраняют свою культуру, обряды, уклад жизни. Где-то в Италии, например, затерялись следы потомков русских промышленников Демидовых, уехавших из России еще в XIX-м веке. Говорят, правда, что они приняли католичество, отчаявшись дождаться преодоления раскола в православии.

В любом случае, с уверенностью можно сказать, что духовные, идейные и культурные основы сегодняшнего Российского государства были бы куда крепче, а общественные и политические силы в стране обладали более фундаментальными моральными, нравственными принципами и деловыми качествами, если бы мы лучше знали историю самой старой оппозиционной силы России – старообрядчества, понимали истоки, питавшие невиданной мощью умы и чувства лучших его представителей, и были способны испить из этих истоков.

С такой же уверенностью можно сказать, что если бы удалось сохранить и развить уникальные духовные основы наиболее известных старообрядческих общин, давших стране целую плеяду исторических личностей, внесших свой вклад в развитие России, русские люди сегодня были бы куда активнее и успешнее в современной политической и экономической жизни страны. Они не уступили бы практически все места во власти и экономике представителям других народов и религий. Ведь преимущество этих народов состоит именно в том, что они являются более сплоченными, испытывают большее уважение и доверие к соплеменникам и единоверцам, уважают свое старшее поколение. А, главное, они и не имеют столь глубоких ментальных пороков, которые способны превратить их разногласия в повод для самоуничтожения. Эти народы моральнее и честнее в отношении самих себя, несмотря на все страшилки и ругалки, которые мы, русские, про них придумываем.

Лучшие представители этих народов, восприняв русскую культуру, уже давно и успешно представляют ее не только в России, но и во всем мире. Это только подчеркивает их преимущества и их силу в сравнении с русским народом, когда-то легко впитывавшим в себя другие культуры, а теперь, подчас, с трудом воспринимающим свою.

Расколотое православие и современное российское общество. Тождество форм и не только

Очередное реформирование всего уклада жизни Российского государства и сопровождающие его катаклизмы, не могут ни влиять на духовное состояние людей. Рост числа психических заболеваний, иные расстройства нервной системы людей, которые отмечают врачи, напрямую связаны с разрушением жизненных ориентиров и духовных принципов у еще одного поколения граждан России. Алкоголизм, наркомания, различные формы агрессивного поведения – напрямую связаны с процессами, происходящими в политике, экономике, культуре страны. Извечная проблема отцов и детей в такие периоды становится почти неразрешимой. И это только видимые явления. А что творится в глубине человеческих душ и пока активно не проявляется, можно только догадываться.

Кто в этих условиях позаботится об охране и укреплении человеческой души? Кто поможет людям преодолеть тернистый путь перемен, найти в себе силы не отчаяться, не впасть в безумие?

Власть для такой заботы слишком слаба. В смысле идейных и духовных основ. Об этом мы говорили выше. Поэтому справиться с общественными пороками самостоятельно не может. А ее репрессивной силы едва хватает на удержание от открытого проявления пороков. И то не всегда.

Поэтому, не имея морали и идеологии, которую можно предложить обществу, власть, очевидно, готова уступить часть авторитета и влияния религиозным институтам, а точнее – укрепить свой авторитет за счет религиозных идей, морали, традиций, символов и прочего, что так и не смогла присвоить за века. Так, по крайней мере, кажется, когда видишь транслируемое по телевидению участие руководителей государства в церковных богослужениях. Или читаешь газетные отчеты об их встречах с религиозными деятелями.

Если учесть, что по результатам последней переписи населения России больше 80-ти процентов людей отнесли себя к русским. А среди тех, кто себя к таковым относит, как известно, абсолютное большинство – православные (если не в религиозном, то в культурном смысле – точно), то первой религией в стране может стать православная.

А, учитывая, что православие слабо, оно, по идее, должно быть готово к широкому союзу с властью. Интересы на этом историческом этапе должны, вроде бы, совпадать. Но это имеет значение только в том случае, если укрепление духа нации является истинной и осознанной целью обоих. Совпадение интересов в каких-то иных целях, никого, кроме, наверное, прокуратуры, интересовать не может.

Но, чтобы быть полноправными партнерами власти в деле укрепления духа нации, православным общинам и церквям в целом, и РПЦ, как наиболее массовой и публичной из православных религиозных организаций, в частности, стоит подумать о своем внутреннем укреплении. О принятии мер, которые будут способствовать преодолению внутренних исторических противоречий и последствий конфликтов, сохранению и развитию всего лучшего из набора духовных понятий и нравственных традиций, что есть в каждой по настоящему религиозной православной общине.

Между тем, не исключено, что РПЦ это, по большому счету, не очень-то нужно. Ведь во власти нет или очень мало людей разбирающихся или пытающихся разобраться в тонкостях истории православия и особенностях формирования духовной силы религии, ее влияния на народ. Нет и серьезных научных изысканий, способных пролить свет на проблему «русского раскола» ни в его социальном, ни в каком другом смысле. (Настоящие заметки на строгую научность не претендуют. Это всего лишь наблюдения человека, некоторое время соприкасавшегося с темой, находясь, в том числе, внутри религиозной организации). Поэтому РПЦ проще убедить власть в своей исключительности, чем пытаться собрать разрозненные силы российского православия для решения общенациональных задач. Дайте, мол, нам денег, земли, постройте храмы, по телевизору покажите. И мы возродимся, укрепимся, вернем пастве веру и разум.

Старообрядцам всех мастей тоже теперь комфортно. По крайней мере, лидерам. Их не преследуют. Собственность не отнимают. Даже возвращают. И хотя людей масштаба Путиловых, Мамонтовых, Третьяковых среди них теперь нет, жить, в принципе, можно. Единственная беда – внутренние распри, в основе которых банальная борьба за власть и имущество.

Какие, при таком раскладе, могут быть идеи решения общенациональных задач?

Проще говоря, раскольничья психология пока еще достаточно крепко сидит во всех ветвях православия, в самом православном сознании. В равной степени крепко сидит она и в общественном сознании, являющимся, по сути, слепком с сознания православного. Даже в политической, казалось бы, далекой от религии системе страны можно найти все черты этого раскольного сознания.

«Единая Россия» – это что-то вроде РПЦ, «Справедливая Россия» и ЛДПР – единоверцы, КПРФ – белокриничники (РПСЦ), филипповцы, федосеевцы, поморы, вместе взятые. Внепарламентские партии и организации тоже имеют все признаки тождественности различным ветвям православия. От полностью или частично лояльных единоверцев (АПР, «Гражданская сила» и пр.), до радикальных – нетовцев, странников, дырников (СПС, НБП, «Другая Россия» и пр.). /Подробности о разновидностях и особенностях старообрядческих общин можно найти в Интернете, хотя некоторые названия говорят сами за себя/.

Всякое сравнение, конечно, хромает. Но проводить такие параллели допустимо уже потому, что у большинства современных российских политических партий и у старообрядческих общин есть, как минимум, две общие черты.

Во-первых, они (по крайней мере, на словах) не признают ценности и принципы правящей (или самой многочисленной) партии (или церкви), но никогда не объединяться и даже не будут сотрудничать в общих интересах, обзывая друг друга отступниками от истинной веры (или идеи).

А во-вторых, среди членов этих партий всегда найдутся персоналии, которые в любой подходящий момент готовы найти причину повести дело к расколу своих организаций на еще более мелкие и непримиримые части. Это не трудно было заметить, наблюдая как в период недавней предвыборной компании некоторые политики бегали из одной партии в другую, понося вчерашних однопартийцев.

Отсюда не сложно сделать вывод: нынешнее существование партий в российской государственной системе, лишь дань общемировой моде. А истинную силу России, равно как и слабость, на протяжении четырех веков составляла и по сей день составляет только личность лидера, вождя (царя, генсека, президента) и, иногда, личности в его самом близком окружении.

Кстати, в те времена, когда в России еще не было понятия «партия», в его современном понимании, наиболее активные члены общества, в наиболее острые периоды истории, объединялись в некие группы, которые тоже назывались «партиями». Например, в романе «Война и мир», описывая ситуацию при ставке императора в дни наступления на Москву армии Наполеона, Лев Толстой говорит о существовании девяти партий. Писатель подробно описывает воззрения и предложения восьми из них. А о девятой партии (восьмой по порядку повествования), численность которой, по его словам, соотносилась со всеми остальными как 99 к 1-му, говорит, что она состояла из людей, «желающих только одного, и самого существенного: наибольших для себя выгод и удовольствий». «Все люди этой партии, – уточняет писатель, – ловили рубли, кресты, чины и в этом ловлении следили только за направлением флюгера царской милости…».

Про поведение представителей православной церкви Толстой, как известно, в своем всемирно известном романе ничего не написал. Наверное, потому что пришлось бы повториться.

Все это, вероятно, еще один результат, основу которому заложил «русский раскол», создавший условия, при которых лукавство и личная корысть стали нравственным правилом поведения большинства русских людей. А главный принцип власти, также рожденный в процессе церковных реформ второй половины XVII-го века, сформировал крайне благоприятную среду для существования вышеназванных правил. Ведь этот принцип прост: никаких внутригосударственных и внутриобщественных ограничений, то есть – никаких ограничивающих власть институтов, никакой ограничивающей власть морали.

Это вполне соответствует принципам и интересам лукавых корыстолюбцев и прочих персонажей подобного рода, которые и сегодня составляют костяк тех, кто формирует и поддерживает такое явление, как коррупция. Кстати, не новое для России.

Неужели кто-то сомневается, что обилие лукавых и корыстных в числе приверженцев дома Романовых и коммунистической партии, было в числе не последних причин, предопределивших крах их власти и связанных с ними государственных систем? Неужели кто-то считает, что антагонизм этих систем мог гарантировать им разную судьбу при наличии одинаковых принципов власти и правил поведения подданных?

Думается, и сегодня, какая бы власть ни была в России, она вынуждена считаться с существующим сознанием общества. И действовать соответственно. В этом смысле любую власть в стране, можно назвать «властью народа» или, по-гречески, «демократией». Ибо в чем же еще может сильнее проявляться власть народа, как ни во власти народного сознания, людских привычек и тех правил поведения, которые в этом народе хоть и не почитаются нравственными, но признаются единственно возможными, а потому – правильными?

Единство нации. Национальная идея или национальная фантазия?

В силу догматических и канонических традиций иерархи РПЦ и руководители старообрядческих церквей и общин больше рассматривают проблему перехода от православного раскола к православному единению именно с религиозной точки зрения. Но, судя по всему, это самая трудная и неудобная точка. Находясь на ней, невозможно проявить даже толику инициативы, не рискуя быть обвиненным в каком-либо грехе.

Возможно, в религиозном консерватизме, заключенном в незыблемости догм и канонических правил, состоит сила всякой церкви. Но бывают, видимо, и исключения. В нашем случае, похоже, мы имеем дело именно с исключением.

Ведь если сменить акценты и во главу угла поставить не церковную, а общественную, национальную пользу, тогда процесс перехода от раскола к единению получит совсем иные движущие мотивы.

В конце концов, единство нации состоит ни в том, что все ходят в одном строю, говорят одинаковые слова и во всем соглашаются друг с другом, а в том, что все работают на одну цель, решают единую задачу, уважают себя и свой народ, служат своей стране.

Историю вспять не повернешь. Но если быть искренним и честным до конца, то можно надеяться, что тебе поверят.

И тогда, быть может, мы, рано или поздно, поймем, что же сегодня можно и нужно сделать, чтобы вернуть себе утраченную силу предков, ясность их ума, чистоту помыслов и стойкость веры, не только в ее религиозном смысле. Поймем их ошибки и заблуждения. И, даст Бог, сумеем, вступив на путь преодоления последствий «русского раскола», найти то, что называем «национальной идеей», но найти по сей день не можем.

Конечно, это настолько сложное и долгое дело, что для его свершения от нескольких поколений людей потребуется такой набор человеческих качеств, который встречается не часто, но который только и способен обеспечить свершение того, что мы называем словом «подвиг». А если учесть, что на поле духовном подвиги совершаются куда реже, чем на поле брани, то стремление русского народа к единству, может показаться явлением поистине фантастическим.

Но если это фантазия, то придется согласиться с теми, кто утверждает, что русский народ, как этнос, как культура, как характер, доживает свой последний, в лучшем случае – предпоследний век?

Впрочем, печально даже не это, а то, что на уроке истории, где-нибудь в XXII–XXIII веке, на вопрос ученика «Почему исчез русский народ?», учитель ответит на неизвестном (а может быть даже на русском) языке: «Потому что, он состоял из «иванов, не помнящих родства». И расскажет в назидание ученикам, как медленно, но неуклонно русский народ терял силы и самоуважение, как спивался, глупел, преследовал своих соплеменников, как был равнодушен к их бедам, как двигался к гибели, ни каясь, ни любя, ни прощая…

Выглянув в окно, ученик пожмет плечами: «Странно, а дома красивые строил. Вон тот, где теперь «Музей вымерших народов», кажется, храмом Христа Спасителя назывался…».

«Не только дома красивые строил, – пояснит учитель, – но и сказки про себя красивые сочинял. Например – «Три богатыря». А на самом деле даже одного такого богатыря, похоже, не имел. И религию, в принципе, имел красивую. В ней о любви к ближнему много говорилось. Только не было любви в жизни этого народа. По крайней мере, его архивы сохранили много свидетельств ненависти, а про любовь так мало, будто ее и не было вовсе»…

Согласитесь, погибнуть в военном столкновении с внешними врагами, в сражении со стихией или даже в результате каких-то экономических потрясений, куда почетнее, по крайней мере, не так обидно, как от собственной корысти, от злобы и ненависти друг к другу…

* * *

Что и говорить: горьки, болезненны откровения Андрея Антипова. Но это всё же откровения не злорадствующего недруга, «пятиколонника» или глупца, мазохиста, а искреннего патриота Отечества, человека с любящим сердцем. И потому не могут быть они поводом для уныния, которое есть для христианина грех смертный, но должны стать импульсом к действию, к соработничеству со Всевышним.

 

Россия

 

«Гордость и память – это движение души. Не заметить, не опереться на них – идиотизм. И вдвойне идиотизм, а точнее тягчайшее преступление – топтать, истреблять, как это делается нередко ныне, эти великие свойства в людях, превращая их в манкрутов, слепцов, идущих на поводу слепых поводырей.»

(«Не канут в нетях»)

 

На побывку едет…

Пятьдесят лет назад в молодежном журнале «Смена» была опубликована песня, которая вскоре, с подачи Людмилы Зыкиной, стала, говоря современным языком, супершлягером, а молодой композитор, доселе мало известный – Александр Аверкин обрёл всенародную признательность и любовь. Мне довелось услышать эту песню задолго до того, как исполнила ее по Всесоюзному радио великая певица. Каким образом? Вот об этом – рассказ.

Нудный осенний дождь, будто просеянный через сито, падал на наши бритые головы, прикрытые промокшими, поникшими, как гребни у недобитых петухов, пилотками. Перед трибуной, установленной прямо на асфальтированном плацу, который по рассказам «стариков» («дедов» тогда, как и «дедовщины», – мы знать не знали), ночами с мылом драят «салаги», шли бравые, туго перетянутые широкими ремнями и не обращающие никакого внимания на холодный дождь, солдаты третьего года службы. Гремел духовой оркестр, тянулись на трибуне стройные офицеры, лихо звучала гвардейская песня о героях Таманской дивизии.

Глухо, в такт качающимся колоннам, бил барабан, звенели литавры, сливаясь в унисон с горластой вдохновенной песней. И, казалось, что тучи, задевающие за крыши солдатских казарм, не вытерпят и подпрыгнут вверх.

– Смотри, – толкнул меня в бок стоявший рядом Юрка Смирнов из Иванова, такой же первогодок, как и я, – третий справа, во втором взводе – Аверкин, тот, что песню о героях-таманцах придумал.

Я бросил взгляд и увидел парня среднего роста, с погонами рядового, марширующего в общем строю.

Александр Аверкин, когда довелось мне быть призванным в ряды Советской Армии и для прохождения действительной службы направленным в Таманскую дивизию, дослуживал в ту пору там третий последний год.

«Старики» собирали чемоданы, готовились к «дембелю», а мы привыкали к нелегкому солдатскому труду. Плаца с мылом мы, конечно, не драили, но устав гарнизонной и караульной службы учили и знали, как стихи Пушкина. Шагая на завтрак, обед, ужин, на полигон, в учебные классы, мы пели солдатские песни и больше всего песни своего однополчанина Александра Аверкина. Но тогда он еще не был известным и популярным композитором.

Александр демобилизовался поздней осенью, оставив о себе приятные воспоминания и еще одну песню, которую написал в армии и отослал было для публикации в какую-то редакцию. Ответа он никакого не получил. Песню либо затеряли, либо просто не заметили молодого композитора. В общем, произошла история, которая нередко происходит с молодыми и начинающими авторами.

Песню эту спел, помню, на смотре полковой художественной самодеятельности старшина сверхсрочной службы Володя Остапенко. Голосом, чем-то похожим на голос Людмилы Зыкиной, он зачаровал слушателей.

И нам, первогодкам, как никому остро мечтающим об отпуске, виделись и родные края, и лукавые девчата, ждущие нашего приезда, и мы, идущие немножко заносчиво, гордые своей красотой и молодостью.

Лично мне, отличившемуся на дивизионных учениях, вскоре такая возможность представилась. О, какое то было время. Десятидневный поощрительный отпуск на родину! «Зорянки» под березами родной костромской деревушки Пилатово. И песня, обволакивающая истомой ликующую душу, Сашина песня о недоступно-верном моряке, никому еще доселе неизвестная, но лихо исполняемая мною под собственный аккомпанемент гармошки. Смерть девкам!

Я служил последний год, когда в наш гарнизон приехал теперь уже известный композитор-песенник, Александр Петрович Аверкин. В Доме офицеров было тесно. Говорилось много теплых слов. Сам командир дивизии генерал-майор Ивлиев преподнес бывшему гвардии рядовому Александру Аверкину пышный букет роз.

Вслед за песней «На побывку едет молодой моряк» появились другие – «Мама, милая мама», «Мне березка дарила сережки». Они зазвучали в концертных залах и в сельских клубах, на торжественных праздничных вечерах и просто на сельской улице. Люди приняли эти песни, как свои, народные.

Как-то Александр Петрович рассказал такую историю. С группой молодых музыкантов и певцов приехал он в Коми. Тундру облетел вертолет, разбрасывая афиши о предстоящем концерте. И вот уже стремительные упряжки мчатся к «красному чуму». А когда он достал из футляра баян и, сам себе аккомпанируя, запел: «Ты сегодня в тундре…», собравшиеся дружно подхватили знакомую мелодию. Это были счастливые минуты!

Север, как известно, славится фольклором. Недаром он так притягателен для собирателей былин, сказок, народных песен. Неповторимое, своеобразное дыхание северного песенного творчества пленило и Аверкина. Он частый гость здесь, записал немало старинных и современных народных песен. В итоге родилась оперетта «Печорские зори», которая с большим успехом шла в Сыктывкарском музыкальном театре.

Разнообразна, широка география творческих поездок Александра Аверкина – Север, Казахстан, Карпаты, Курилы, заиндевевшие рельсы БАМа и просторы целины. И всюду звучат песни. В них разговаривают берёзы, солнце плывет по полям, бегут дороги… А главное в них – люди, наши люди, которых он любит всем своим сердцем.

…В Медынь Калужской области он заскочил, вероятно, по пути куда-то. Местное руководство собрало народ в районном ДК. Да, собственно, собирать и не надо было. Объявили просто-напросто по местному радио: «У нас в гостях Аверкин». Я, работавший в ту пору в медынской райгазете зав. отделом сельского хозяйства, как на грех, оказался тогда в отдаленном колхозе. Узнав о приезде однополчанина, ринулся на попутных машинах в город. В ДК – не протолкнуться. Кое-как пролез в двери, заорал: «Саша! Я здесь!» Публика остолбенела, а более всего окружавшие Аверкина райначальники. И уж совсем повергло их в недоумение поведение заезжей знаменитости, спрыгнувшей со сцены навстречу мне.

Фурор произвела в районе моя статья об Александре Петровиче и стихи, ему посвященные. После чего первый секретарь районного комитета партии Виктор Степанович Анискевич, встретив меня, холостяка, как-то в общепитовской столовой, взял за руку и подвёл к заведующему с наказом последнему: «Кормить корреспондента как следует».

Аверкин, да было бы известно, родился в деревне Шафторке Сасовского района Рязанской области. Там, в «стране березового ситца» и широких раздолий, прошло его детство, в котором песня была непременным спутником жизни. Туда, к своим родственникам, ездил он до последнего дня. Потом с родителями он уехал в Москву, работал слесарем-жестянщиком на одном из заводов. Пристрастился к баяну, особенно после того как в музыкальной школе у юного слесаря обнаружили отличный слух и редкостную музыкальную память. Курс музыкальной школы «одолел» за два года, вместо положенных пяти. После армии поступил в музыкальное училище (ныне академия) имени Гнесиных.

Запала в душу первая песенная экспедиция в села родного рязанского края. Творческая дружба с народными хорами, записи и обработка напевов помогли молодому композитору овладеть мастерством письма в этом жанре.

Наверное, кто-то еще помнит кинофильм «Люди и звери», помнит эпизод в нем: старый русский иммигрант слушает радиопередачу, в которую вдруг врывается знакомый такой, родной напев. И он говорит с тоской и болью: «Что-то наше, русское…» Песня «Жду я тебя», прозвучавшая в фильме, как образ Родины, написана Александром Аверкиным. В ней особенно ощутима органическая связь с русскими напевами.

Народная основа и делает песни Аверкина любимыми и популярными. С этих песен начинали свои творческие биографии Людмила Зыкина и Ольга Воронец. Их пели Иван Суржиков, Екатерина Шаврина, они в репертуаре хора имени Пятницкого, ансамбля имени Александрова, Омского, Уральского, Рязанского и других народных хоров.

Но, наверное, самыми многочисленными почитателями песенного творчества Аверкина являлись участники художественной самодеятельности, и в особенности сельские. Где только не пели в сопровождении баяна озорные, веселые частушки «Терзень-верзень» или «Откровенные ребята», мелодичные песни: «России простор вековой», «У развилочки», «Поздняя рябина» и многие другие.

В своих поездках по стране композитор выступал как первый помощник сельских музыкантов и исполнителей песен, как организатор самодеятельных творческих сил. Об этом говорили многочисленные письма, идущие на его московский адрес. Свидетельствую об этом, как человек, не раз сидевший за шумным гостеприимным столом его квартиры, полки стен которой были сплошь уставлены народными музыкальными инструментами, подаренными любимому композитору во время его поездок по нашей многонациональной Родине. Итак, одно из писем: «Труженики Целиноградской области встречаются с Вами, дорогой Александр Петрович, не первый раз. Вы побывали у нас почти во всех селах. Благодарим Вас за Ваши песни и особенно за методическую помощь, оказанную баянистам». Таких благодарностей множество.

А кто из участников художественной самодеятельности не был знаком с песенным сборником «Сельские вечера»! В течение более десяти лет составителем этих сборников являлся Александр Аверкин. Кстати сказать, в издательствах страны вышло немало сборников его произведений. Он писал музыку к спектаклям, на его счету две оперетты, концерты для баяна с оркестром и для балалайки с оркестром. Но в первую очередь он, конечно же, композитор, работающий в жанре современной песни – жанре трудном, но благодарном.

Но пришло такое время, когда песни Аверкина стали вдруг не нужны. Вернее, их убрали из эфира, насильно отторгли от народа. Он перенести этого не смог. Умер скоропостижно. В расцвете сил, в расцвете лет. И какое странное мистическое совпадение. В то время при переезде на другую квартиру моя дочь разбила пианино, купленное в ее детстве с помощью отцовского друга, однополчанина Аверкина.

Я часто просматриваю музыкальные сборники Александра Петровича. Читаю слова, адресованные и мне на партитурах с обработками русских народных песен: «Вот кто-то с горочки спустился», «Ярославские ребята», другие, мысленно перечитываю собственные стихи, посвященные ему.

И кажется мне: вот сейчас, вот сейчас друг мой явится сам. Хотя бы на побывку. Нет, не надо на побывку. Я верю: он ещё вернётся насовсем.

 

Я на камнях ращу цветы

Великие общественные катаклизмы в какой-то мере похожи, как мне уже доводилось писать, на морские отливы – оставляют после себя одну и ту же картину. То, что было только что на плаву и казалось величественным и несокрушимым, вдруг исчезает, уплывает вместе с отхлынувшей от берегов водой. И открывается взору то, что было сокрыто, но прочно укоренено на дне водоема, в илистой, грязной, но такой родной почве. Это чаще всего подводные камни, еще недавно бывшие помехой, а теперь преданно хранящие дух убежавшего старого мира. Как ни парадоксально, но они в первую очередь принимают на себя всю силу и мощь натиска новой реальности, зачастую гибнут, так и не приноровившись к ней, но и не сложив оружия. Более того, оставив заметный, памятный, преемственный след свой на лике и в характере обновленного «пейзажа».

Таким вот подводным камнем представляется мне житие и творчество Анатолия Михайловича Митрохина, полковника Советской Армии, ветерана Великой Отечественной войны, кандидата исторических наук, некогда преподавателя Рязанского десантного училища, Военно-политической академии имени В. И. Ленина, а ныне автора ряда книг, о коих и пойдет речь.

Сын потомственных, прирожденных крестьян Анатолий Митрохин провел свои детские и отроческие годы и по сути дела сформировался, как гражданин, в деревне, на долю которой выпала нелегкая доля и великая миссия быть главным людским ресурсом в осуществлении советского социалистического проекта, а в годы беспримерной в истории человечества войны стать костяком ратной силы Отечества. Окруженный бесхитростными, беззаветными, но глубинно мудрыми и стойкими людьми, как и подобает быть кормильцам и поильцам рода человеческого, юный селянин с отзывчивой непорочной душой естественным образом впитал в себя эти качества, а дальнейшая жизнь, уже фронтовая, развила и укрепила их в нем. Да, то было суровое лихолетье, но именно в ту пору, как никогда, ощущал советский народ свое единство, единство с властью и партией, от лица которой взывал ее вождь к гражданам страны Советов как к «братьям и сестрам». Это чувство единения с народом и коммунистическими идеалами нес Анатолий Михайлович, подобно драгоценному сосуду, и потом, нервно реагируя на проявления какой бы то ни было несправедливости, бесчестия и цинизма. Он, будучи старшим офицером, ученым, соавтором фундаментального исторического труда о военных парадах на Красной площади, будто и не заметил, как в период полноводного застоя становится для слепнувшей от ожирения и самодовольства власти опасным «подводным камнем». И нет ничего удивительного, что вскоре вокруг него в той же военно-политической академии, где в обстановке вседозволенности и всепрощения начала расцветать буйно коррупция, создалась нетерпимая ситуация, вынудившая бескомпромиссного сотрудника подать в отставку.

Удар коммунист Митрохин перенес достойно. И… возвратился к незамутненным истокам – в деревню. Возродил родовую избушку, посадил сад и стал писать. Об односельчанах, тех пахарях и сеятелях, жизнь которых, как заметил английский писатель Сомерсет Моэм (между прочим, аристократ), не одна ли из самых замечательных на земле. Они пашут поле, собирают урожай, находя отраду в труде и досуге, любят, женятся, растят детей и умирают – это радости и горести, присущие всему человечеству. Это совершенная жизнь в ее совершенном осуществлении. Да и наша соотечественница (я уже отмечал это) – Екатерина Великая – отдала должное сословию, деяния и трагедии которого (Авель и Каин) определили ход развития истории с библейских времен.

Свой первый очерк «возвращенец» (ему тогда перевалило за шестьдесят) принес в газету ЦК КПСС «Сельская жизнь». Крупнейшая аграрная газета мира с десятимиллионным тиражом была тогда славна тем, что находила место на своих полосах для регулярного показа рядовых тружеников – массовых носителей великих нравственных качеств, народного начала. Вокруг газеты и внутри ее в то время, уже пораженное «интеллигентской» снисходительностью, а то и пренебрежением к человеку труда, на счастье, сформировалось ядро настоящих патриотов, в составе которого были такие творческие личности как рязанцы, братья Эрнст и Валентин Сафоновы, внучка Есенина – Марина, курянин Евгений Носов, вологжанин Сергей Викулов, сибиряк Валентин Распутин, вятич Владимир Крупин и многие другие. Под рубрикой «Деревенские вечера» еженедельно газета давала целевые полосы о крестьянских традициях, сельском быте, культуре, досуге и т. д. Сохранилась стенограмма одной из редакционных летучек, где шел разговор об этих самых «Вечерах». Прочитав предлагаемые фрагменты ее, читатель, полагаю, поймет, сколь своеобразен и даже смел был в условиях заидеологизированности и прагматизма подход к формированию полос.

«Тон материалов здесь, как уже не раз замечали обозреватели, сердечный, доверительный, с элементами добродушного юмора. Вероятно, этот тон можно назвать даже лицом полосы. И очень удачным. Эта доверительность и привлекает наших читателей. Хочется людям поделиться сокровенным. И если не дать им выговориться, чего доброго произойдет катастрофа, пострашнее Чернобыльской. (И произошла – Г.П.)

Человеку очень важно познать мир собственным сердцем. Это значит – научиться сопереживать. Беда нашего торопливого рационального века как раз и заключается в том, что он разучился это делать. Наши же матери и отцы, несмотря на нужду и замотанность, могли, умели. Потому мы и обращаемся часто к их душевному опыту. И не надо нас упрекать в ностальгии, когда толкуем о гуляньях молодости нашей, деревенской околице, чистой речке детства. Это не пустое воздыхание по ушедшему. Просто хочется подчеркнуть: старый добрый мир человеческих отношений – хорошая основа для современного, индустриализованного, научно-технического бытия. Понятно, старое мы стремимся поддержать, и как памятники, без коих было бы мрачно и неуютно, все равно, что в новом микрорайоне. Даже если там и чисто, и действует водопровод.

Бесспорно, есть опасность идеализации прошлого. И, тем не менее, она не соизмерима с идеализацией будущего. Прав Василий Белов, сказавший: «Бесы ругают прошлое и хвалят будущее. Будущее для них вне критики».

Общезначимые проблемы подаются на полосе немножко философичнее и поэтичнее, чем на других страницах газеты. Кстати, вот стихи Виктора Логинова из Кабарды. Какая боль, заостренность:

Или:

А о деревне:

Или малой родине, которую он воспевает, а она ему говорит:

Удайся такие стихи Михалкову – он бы себе очередной орден потребовал».

Стоит ли говорить, что Анатолий Михайлович Митрохин со своим рассказом об односельчанине, фронтовике, умельце – Василии Ильиче Мокроусове, дед которого резал собственным алмазом сантиметровые стекла и оформлял оконные рамы питерского «Эрмитажа», попал, что называется, в десятку. Его очерк «Солнечные блики» был напечатан, вызвал массу откликов, личных писем герою произведения и, разумеется, вдохнул веру в творческие силы автору, замахнувшемуся теперь на книгу о земляках – рязанцах, как об известных стране героях, так и обычных, вроде бы незаметных бойцах и тружениках.

Книгу Анатолий Михайлович напишет. И не одну. Не буду вдаваться в дебри литературного разбора их или оценивать, сколь художественно отобразил автор своих героев, но то, что говорится о них с величайшей признательностью, искренне и правдиво, не отметить не могу. Эта правда порой ошеломляюща. Она несет не только заряд дополнительной информации, но и высвечивает человека как бы с другой стороны, раскрывая как особую неординарность натуры, так и метания ее, что, конечно же, не может не заставить задуматься, осмыслить поведанное.

Ну, разве закроем мы, например, спокойно последнюю страницу книги Анатолия Михайловича о Леониде Броневом, с которым сводила автора судьба, дав редкую возможность увидеть «Мюллера» вблизи, заглянуть в его сокровенный мир. Неужели не взволнует нас история мимикрии в новых реалиях жизни этого великого артиста, о чем с величайшей болью исповедуется Митрохин. А какие сложные чувства вызывает у нас повесть о легендарном гражданине Вселенной, сделавшем шесть выходов в открытый космос – дважды Герое Советского союза Геннадии Михайловиче Стрекалове. Незаурядная личность, умный, прекрасно образованный, сильный, здоровый (космонавт же, перворазрядник по хоккею), это был еще и человек необычайной доброты и отзывчивости, от чего и погибает в расцвете сил: не от физических, космических перегрузок, а от разрыва своего большого сердца, которое тратил, отдавал, не задумываясь, людям. И не редко людям злым, неблагодарным, бессовестно использовавших честнейшего, чистейшего человека в целях корыстных.

Правда жизни – правда истории. Этот тезис проходит лейтмотивом в творчестве Анатолия Михайловича. И верный этому принципу, он открывает удивительное, сообщает о вещах необычайных. Будь то возвращение доброго имени рязанцу Алексею Владимировичу Чучелову – личному, фронтовому водителю маршала Победы Георгия Константиновича Жукова, или потрясающий рассказ о своем школьном товарище – полковом разведчике Николае Павловиче Борунове, который, подорвавшись на мине и лишившись разом обеих ног, спас себе жизнь тем, что перекрутил культи колючей проволокой.

Перед глазами читателя предстает величественная галерея «святых и грешных» односельчан, земляков автора, по судьбам которых суровая эпоха (это уж точно) прошлась тяжелым сапогом. Многие из них смотрят со страниц еще и посредством незатейливых пожелтевших фотографий, переданных по всей вероятности летописцу родственниками его героев из альбомов, вынутых из деревянных рамок, что являлись неизменным украшением, а, может, наравне с иконами святыней в старых деревенских избах. Вглядитесь в выражение лиц этих людей, их глаза – они видят, кажется, дальше и выше нас, как будто всматриваясь во глубину России, где «вековая тишина». Тишина народной жизни, что и составляет крепость нашу – без суетности, без тщеславных борений и революций, у которых по Божьему Провидению – известный удел. Вспомним Есенина:

Конечно, мы знаем и другого Есенина, идущего «под свист метели» вслед за вождем революции и самозабвенно воскликнувшего однажды: «Я – большевик». Только вот, кто знает, а не кроется ли трагедия великого сына России, по сути дела, олицетворения души ее именно в этой «смертельной сделке», когда отдал он, по собственному заявлению, «всю душу Октябрю и Маю»? И не в помрачении ли гордыней этой самой души – причина бед и смут наших.

«Гордое мудрование, с умствованиями, извлеченными из земной природы, восходит в душе, как туман, с призраками слабого света; дайте туману сему упасть в долину смирения, тогда только вы можете увидеть над собой чистое высокое небо», – не эти ли слова митрополита московского Филарета (Дроздова) могут послужить ключом к отгадке тайны взлетов и падений народа русского, его истории, ход которой, как запечатлено было в «Повести временных лет», свершается по воле Божьей. Это прозрение наших глубоко верующих предков подтверждается многократно и особенно ярко в новейшей истории XX века. Ни дьявольской разрушительной доктрины Троцкого-Кагановича, ни демократической бесовщины Гайдара-Когана, сокрушивших дважды мощнейшее государство – Российское и СССР, – невозможно понять без Божественного Промысла, вне греховности общества, отпавшего по собственной гордыне от Бога.

Анатолий Митрохин, положивший немало сил в борьбе с «христопродавцами», как во времена советские, так и в нынешние, называет себя порою то ли в шутку, то ли, скорее всего, в серьезном раздумье – Дон-Кихотом. Рыцарь без страха и упрека – вершинный образ западной литературы и герой книги на все времена, которую, по выражению Ф. М. Достоевского, человек не забудет взять с собой на последний Суд Божий, преломляется в сознании Анатолия Михайловича в соответствии с его коммунистическим представлением о зле и добре. А как же иначе? Митрохин же человек чести, верный ленинец, соответствующие идеалы отстаивал не только на бумаге, но и с оружием в руках. И если Николай Островский – большевистский Христос, то он, Анатолий Михайлович, Дон-Кихот – коммунистический. И это ничего, что кто-то над этим подсмеивается, называя носителя чистых коммунистических доспехов несовременным. Идальго из Ламанчи был тоже «одет не подобно эпохе», да отстаивал хотя и старые, но рыцарские принципы, перед которыми люди доброй воли доселе склоняют колени. И если с коммунистическим идеалом народ наш побил фашизм, поднял из руин страну и взлетел в космические выси, то как к нему прикажете относиться порядочному человеку? Ему, Анатолию Митрохину, марксисту, воспитаннику революционной партии? Вопрос.

Но вспомним детство и отрочество Анатолия, его фронтовую жизнь. В какой среде находился он в самый благодатный для формирования личности период? В среде многострадального народа, который в трудную годину сумел «осадить» в душах своих туман и «увидеть над собою чистое высокое небо». В ту пору народ наш сумел подняться до таких духовных, горних высот, что битва с гитлеровской Германией, по масштабу сравнимая с библейскими событиями, переросла в его глазах из борьбы за личную независимость и независимость Отечества в беспощадное сражение во славу Божию с мировым, вселенским злом, с деяниями Дьявола. (Известно, какие оккультные силы были сосредоточены в третьем рейхе). В этом феномен нашей Победы. В этом феномен народного пастыря, его полководцев, людей верующих, сумевших направить в славное русло божественное озарение «братьев и сестер», переваривших, по словам Николая Бердяева, большевизм – он обрусел. Этого-то никогда и не простят нам недруги – сатанисты, отечественная либерально-бессмысленная мошкара. И не удивительно, сколь молниеносно и ловко использовали они во второй половине прошлого века бездарность дорвавшихся у нас до власти выскочек, сначала богоборцев и храмовержцев, как Хрущев, затем откровенных смердяковых, «лицемеров – подсвечников», выплеснувших на народ свой ушаты грязи, развративших своей бесовской пропагандой порнографии и насилия неискушенные души. По их, по их вине, а не по каким-то другим «объективным» причинам (прав А. Дж. Тойнби), гибнут великие государства. Погибло и наше, советское. Мы стали горькими не только свидетелями, но и соучастниками разорения отчего дома, опустошения душ, опустошения родной земли. И впору уже кричать во весь голос, вспоминая былое:

Я уважаю взгляды и убеждения коммуниста Митрохина, даже когда читаю в его книге о великих людях России Пушкине, Лермонтове, Маяковском, Есенине, Фадееве и других такие слова: «Жизнь дается один раз. Уповать на то, что душа, отделившись от бренного тела, будет жить вечно, еще более иллюзорно, чем верить в светлое будущее всего человечества». Я понимаю: евангельские слова о том, что у Господа все мы живы, для Анатолия Михайловича могут быть и не убедительными. Не знаю, станут ли таковыми другие речения: «Христианское бессмертие это жизнь без смерти, совсем не так, как думают, жизнь после смерти». Это рек друг Пушкина, тот самый, что в «Риме был бы Брут», – Петр Яковлевич Чаадаев. Чтоб ни говорили об этом оригинальнейшем русском философе за его нелицеприятные слова о своей стране, это был все же гениальный человек, кстати, заявивший (об этом наши доморощенные любители гласности и мировых, т. е. «золотого миллиарда», ценностей предпочитают умалчивать): «Русский либерал – бессмысленная мошка, толкущаяся в солнечном луче; солнце – это солнце запада». И это он начертал гневно: «Я предпочитаю бичевать свою родину, даже огорчать ее, только бы ее не обманывать».

И опять о вере. Послушайте, какая глубина мысли, какая убедительность: «Религия – есть познание бога. Наука есть познание вселенной. Но еще с большим основанием можно утверждать, что религия поучает познать бога в его сущности, а наука в его деяниях; таким образом, обе, в конце концов, приходят к богу». Господи, да ведь так мыслил и сам Михайло Васильевич Ломоносов – «начало всех начал», сделавший научное познание формой религиозного опыта. «Правда и вера суть две сестры родные, дщери одного Всевышнего Родителя, никогда между собою в распрю прийти не могут, разве кто из некоторого тщеславия и показания своего мудрствования на них вражду всклеплет» – это его, нашего русского Леонардо да Винчи выражение, как и восклицание: – «Скажите ж, коль велик Творец!»

Собственное понимание, осмысление жизни и творчества великих людей Анатолий Михайлович выразил в труде, объединенном примечательным заголовком «Зеркало судьбы народа». Что ж, чаяния, творения, лучших представителей той или иной нации, безусловно, нередко олицетворяют глубинные процессы, что происходят в народных душах. Критик Аполлон Григорьев проговорился однажды о Пушкине, что он – это наше все. Мы этому горделиво вторим, иной раз забывая: все – это не только слава, душевный подъем, стремление к свету, идеал гармонического восприятия мира, но и – ошибки, тяжкая внутренняя борьба, трагическое ощущение безысходности. Анатолий Михайлович вслед за Михаилом Юрьевичем Лермонтовым утверждает, что «погиб поэт – невольник чести, с свинцом в груди и жаждой мести». Ой, ли!

В сознании народном смерть Пушкина действительно навсегда запечатлена как национальная трагедия, убийство, последовавшее в результате закулисных интриг, действия темных сил. Но пора бы нам подумать о том, что эти темные силы гнездились и в душе самого Александра Сергеевича. Не в осуждение его, а чтобы понять, мы должны уяснить: как эти темные силы взяли верх над гением. Поэтому, может быть, настала пора задуматься над мыслью В. Соловьева, непонятной, эмоционально неприемлемой: «Пушкин убит не пулею Геккерна, а своим собственным выстрелом в Геккерна».

«Но Пушкин был спасен – спасен Промыслом Божиим», – мне очень импонирует такой ход рассуждений профессора Московской Духовной Академии, доктора филологических наук М. М. Дунаева. Пушкин был спасен от тяжкого греха убийства, хотя жажда смерти противника смертельно отравила раненого поэта. Но ему было даровано свыше право духовного примирения с врагом. Если бы он не использовал его? Представьте себе: Пушкин, злобно торжествующий свой мстительный триумф. Не укладывается в голове. И другое дело – человек с большой буквы, совершивший подвиг прощения собственному убийце.

Так действует Божественный Промысел, внешне похожий вроде бы на случай. Но и случай, между прочим, по определению того же Александра Сергеевича, есть мгновенное орудие Провидения. «Требую, – сказал поэт перед кончиною П. А. Вяземскому, – чтобы ты не мстил за мою смерть; прощаю ему (Дантесу – Г.П.) и хочу умереть христианином». Поистине: люби врагов своих личных, гнушайся врагов Отечества, презирай врагов божьих.

Так что «солнце русской поэзии» закатилось не с жаждой мести в груди, тягостные дни умирания для него завершились духовным просветлением. О том свидетельствует и В. А. Жуковский: «… я не видел ничего подобного тому, что было в нем в эту первую минуту смерти… Какая-то глубокая, удивительная мысль на нем развивалась, что-то похожее на видение, на какое-то полное, глубокое, удовольствованное знание».

Верю, пусть не завтра, но Пушкин будет канонизирован. Грехи его еще и Россия отмолила.

Но я слишком увлекся, хотя «виновен» в том, несомненно, мой визави – Анатолий Михайлович, к творчеству которого после всего сказанного, не правда ли, трудно отнестись однозначно. Но тут, думается, следует вспомнить святоотеческую мудрость: душа по природе христианка. И уж, конечно, христианка она у русского воина и сельского сказителя Митрохина, создающего «пергаменты» свои не столько холодным «партийным» умом, сколь горячим сердцем. А ведь известно, что в чувстве, как правило, больше разума, чем в разуме чувств. И мне уже видится вполне закономерным тот факт, что Анатолий Михайлович в венок героев – односельчан вплел, например, любовно и судьбу сельского батюшки Николая Семеновича Ятрова, порядочного, бескорыстного, честного до щепетильности служителя церкви. Судьба каким-то чудесным образом все чаще сводит и сводит Анатолия Михайловича с людьми особой стати, знаний, морали и чести – с людьми глубоко верующими. В одной из своих первых книг опубликовал Митрохин удивительную почтовую открытку, выпущенную в 1943 году, с изображением матроса, стоящего на боевой вахте. Бушлат в обтяжку, широкие клеши, винтовка с приткнутым штыком. Подпись: «Балтийцы на защите города Ленина. Краснофлотец Иван Барабанов». Матрос Барабанов – земляк Анатолия. Он погиб на войне. Ныне имя его высечено на одной из шести гранитных стел, сооруженных в родном селе. Имя его и в книге Митрохина «Ради жизни на земле». Имя и почтовая открытка. Иван Барабанов на вахте – на вечной вахте.

И вот сейчас в руках летописца другая открытка. На ней тоже земляки его. Стоят у Царя-Колокола в день водружения святыни на колокольню Свято-Троицкой Сергиевой Лавры 16 апреля 2004 года. Один из них спонсор сего действа Александр Васильевич Теренин, член торгово-промышленной Палаты России, академик и генерал-лейтенант, другой Николай Николаевич Дроздов, известнейший телеведущий из «Мира животных» и… потомок упоминаемого выше митрополита Филарета (Дроздова), с кем состояли в душевной переписке, находились в прямом контакте Пушкин, Гоголь, и многие другие гении русской культуры, на мировоззрение которых оказал святитель громаднейшее влияние.

И не иначе как Божьим наущением надо, наверное, признать тот случай, что свел Митрохина несколько лет назад с доктором медицинских наук Юрием Сергеевичем Николаевым – человеком – аскетом, отец его был владельцем большой недвижимости в Царской России, но прославился скромностью и религиозностью. И это он сподвигнул Льва Толстого на вегетарианство. А Юрий Николаевич – советский профессор, известный ученый, жил в десятиметровой комнатушке и спал на жестком диване, проповедуя научный метод лечебного голодания. И вот достойный ученик его, Анатолий Митрохин, перенесший четыре инфаркта, издает книгу об активном долголетии и здоровом образе жизни – «С того света возвратясь». Прочтите ее – не пожалеете. Много чего интересного в ней – не буду пересказывать. Отмечу лишь главный вывод в методике долголетия по-митрохински – это: «душевное равновесие, достигаемое добронравием, анализом собственного поведения. Радуйтесь тому, что есть, не завидуйте. Источник радости – творческое дело по силам и душе. Больше улыбайтесь, ничто так не губит человека как тоска и уныние». Как все легко и просто! Но просты ведь и евангельские истины, где то же уныние, к примеру, трактуется как дело бесовское.

Легко и просто. Но не легко и не просто шел к этим откровениям, как, вероятно, многие из нас, Анатолий Михайлович шел, корректируя исподволь, вопреки, быть может, своей «борцовской» натуре, материалистические воззрения.

Все, в конце концов, познается по плодам. «Собирают ли с терновника виноград или с репейника смоквы? – вопрошает евангелист Матфей и отвечает. – Так всякое дерево доброе приносит и плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые».

Свое мнение о деяниях Митрохина я высказал. Судить теперь – худые или плохие плоды взращены рязанским сказителем – читателю. Но повторю еще раз – все познается по плодам. По плодам и воздастся. Для чего-то же даровал Господь Анатолию Михайловичу такую жизнь. Кстати, перенесший четыре инфаркта, не раз находившийся в состоянии клинической смерти, он бегает сейчас трусцой, делает на руках стойку, и одолел недавно свой восьмидесятилетний рубеж.

 

Уйду пешком на Кострому

Первым сотрудником Костромской АЭС был, наверное, все-таки, сам того не ведая, житель нашей деревушки Пилатово – дядя Паша Виноградов, ветеран Великой Отечественной. Он замерял дважды в сутки, утром и вечером, уровень воды в речке Тёбза, стоки которой должны были в будущем создать искусственное озеро-охладитель. Работу эту он начал выполнять где-то в конце шестидесятых, когда о строительстве атомного монстра в здешних девственных местах никто даже и не догадывался.

Перебирая в памяти события тех давних лет, теперь-то я понимаю, какую роль в дальнейшей жизни своей малой родины отвела судьба и какое-то злое провидение лично мне. Ведь именно я, в ту пору студент факультета журналистики Московского Государственного университета, уговорил как-то одного своего знакомого, а именно, референта Совета Министров СССР Григория Петровича Панкратова, курирующего атомное Министерство среднего машиностроения, провести отпуск летом в богатом ягодами, грибами и рыбой костромское захолустье. Молодой, романтично настроенный, любовь свою к нему я выплескивал тогда в незатейливых, но искренних и с энтузиазмом декламируемых моему «высокому» знакомому стихах:

Словом, сманил я Панкратова, прельстил скованного броней секретности, озабоченного великими думами государственного мужа привольем костромских раздолий, деревенской вольницей, дающей истинный праздник душе. Свёл я его и с дядей Пашей, добрейшим человеком, знатоком брусничных боров, окунёвых плёсов и омутов, кишащих сомами. Спустя некоторое время, после совместных походов по урёмным речным заводям, после совместного сбора черники, малины, смородины и стал заносить Виноградов в подаренный Панкратовым журнальчик свои замеры в Тёбзе, периодически отсылая их в Москву по какому-то хитрому, закодированному адресу, получая оттуда регулярно немалую зарплату – «зряшные», по дяди Пашиному выражению, деньги.

Панкратов же, по-простецки, называемый в нашей деревне «Петровичем», после первого посещения её проводил очередные отпуска свои теперь только здесь. И не совсем потому, как понимаю, что тянуло его сюда облюбованное им место для очередного атомного объекта, но и влекла чистота, доброта и наивнейшая доверчивость сельских жителей, моей родни. Он в общении с ними, как бы регенерировался, латал свою тронутую молью цивилизации душу.

Ездили в гости к нему, в Москву, и родственники, умиляли его и там своим поведением. Зять мой, Борис Васильевич Чайкин, муж сестры Валентины, вызывал восхищение тем, что предпочитал дорогому сервелату, выставленному на праздничном столе, чайную варёную (за рубль семьдесят) колбасу, которую брал с тарелки руками. Иногда Петрович предлагал ему воспользоваться вилкой – Боря цеплял ею кружок, но перед тем, как положить в рот, опять брал в руки, снимая с кончика прибора. Водку Чайкин пил принципиально не рюмочками, а чайными стаканами. Панкратов было вразумлял его:

– Борис Васильевич, это же не красиво.

– Петрович, Петрович, не красиво, но зато здорово, – добродушно парировал гость.

Побывала у Григория Петровича и моя мать, Мария Михайловна, исконная труженица земли, вдова-солдатка (муж, Александр Николаевич, как и его пять братьев, пали в Великую Отечественную). Оказавшись в роли праздной гостьи, чувствовала себя матушка крайне неловко. И сидя за широким столом, уставленным тончайшего фарфора тарелками с яствами и лежащими рядом серебряными ножами, вилками, ложками, она виновато прятала свои потрескавшиеся руки, с навечно въевшейся в ладони бурой землёй, и ни до чего не дотрагивалась. Только все поглядывала, как дитя, на вазы с румяными душистыми яблоками – для наших северных мест добро это было всегда чудом. И мать, мало что понимая в серебре и фарфоре, еле сдерживалась от соблазна, скушать одно-другое яблочко. Из-за стола стали подыматься, а хозяину в голову не приходило предложить гостье отведать редкий для нее, но знакомый продукт.

Не вытерпев, однако, женщина, обратилась к владельцу дорогого фрукта с хитрецой:

– Григорий Петрович, а что же вы яблоки не едите?

– Да не люблю я их, Мария Михайловна.

– А зачем покупаете?

– Для аромата, будут вянуть – выброшу.

У бедной матери моей, жившей в постоянной бережи, руки опустились, крестьянское нутро ее перевернулось:

– Да как это так? Сушили бы тогда, что ли, для компота, глупо ведь добро переводить.

«Глупо» вёл себя порою Петрович, на материнский взгляд, и бывая в деревне. То средь лета попросит купить ему барашка на шашлык, («Да какой же крестьянин по эту пору скотину режет» – изумится мать), то предложит вместе с ним поехать в Москву на недельку.

– Да, где я сейчас по лету домовницу найду? – всплеснет руками хозяйка, – на кого скотину, кур оставлю?

– А вы их забейте на мясо, вернетесь, новых купите, – дает практический совет вроде бы серьёзный, грамотный человек. Конечно, как физик-атомщик, далекий от сельского хозяйства, он вряд ли и впрямь понимал, что поголовье скота и птицы легко порушить, но нелегко восстановить. Хотя как великий руководитель того времени, его воспитанник, он и на самом деле смотрел на село, на народ наш с некоторой легкостью, относился ко всему окружающему, быть может, не отдавая отчёта в этом себе, потребительски. Это отношение сказывалось, вероятно, и во взгляде на природу. Ведь вот парадокс: атомные станции в основном строились в нетронутых, экологически чистейших местах. Чем руководствовались в таких случаях проектанты? Или они надеялись, что созданная инфраструктура от контакта с природой, благоразумной и величественной, станет и сама таковой, как и их души от общения с невинными, беззаветными людьми? Если это так, то надежды не оправдались.

Ну, а тогда, уж где-то года через два появились недалеко от нашей деревни, в окрестностях села Борок, дорожные строители. Буквально за считанные дни они кинули «бетонную ветку» до него от районного центра через прекрасные сосновые леса и искусственное озеро, сработанное в давние времена монахами Железо-Борского монастыря. Кстати сказать, монастырь этот имел богатую и печальную историю. Отсюда начал свои похождение небезызвестный авантюрист, сын боярина Отрепьева (дом его и сейчас еще стоит в Костромском районном городке Галиче) – Гришка, самозванный царь Всея Руси – Лжедмитрий I.

Здесь проводила в ссылке тяжкие дни свои жена Великого Московского князя Василия III – отца Ивана Грозного. Святая обитель, благодаря царским подношениям, неустанным трудам его обитателей – монахам, занимавшихся кустарным способом выплавкой железа (о его месторождениях говорят многочисленные и поныне «ржавцы» в районе реки Тёбзы), была сказочно богата, ей пророчили статус Лавры, который имеют, к примеру, Киево-Печёрский, Троице-Сергиев и Александро-Невский монастыри.

После Октябрьского переворота 1917 года, в годы гражданской войны, монастырские храмы разграбили, да так, что потом, когда в районном центре создавали краеведческий музей, то из Железо-Борского монастыря не могли для него представить ни какой такой реликвии, святыни, даже малой иконки, кроме железных пудовых цепей, которые одевали на себя послушники, укрощая плоть и принимая суровые обеты. Но осталось рыбное озеро (где когда-то плавали черные лебеди), величественные здания. В детстве с возвышенного места, называемого Яблоковой горой, из своей деревни мы нередко любовались конусообразным шатром одного из монастырских храмов, который якобы изобразил на своей картине «Грачи прилетели» великий русский пейзажист. Насколько это верно, утверждать не берусь. Но коль правда, что на Руси двух одинаковых церквей нет, а изображенная Саврасовым уж очень похожа на Железо-Борскую, то, пожалуй, и в самом деле, не является ли она, так сказать, прототипом художественного шедевра?

При строительстве бетонки, как потом выяснилось, к будущему атомному объекту монастырское озеро осушили – карпы и караси величиной с лапоть вместе с песком и илом летели из водомётов на сотни метров, цепляясь за ветки деревьев, кустарника. Многовековые мачтовые сосны валили нещадно, не заботясь об их реализации, засыпали смолёвые брёвна песком и гравием. Но деревенские мужики и бабы об этом не тужили. Лес-то казенный, а по прекрасной магистрали, о чём мечтали всю жизнь, теперь можно было без прежних трудностей возить на базар крестьянскую снедь.

Но «шоссе» явно предназначалось не для этих целей. Вскоре к Борку пошли по нему мощные крытые машины, потянулся незнакомый народ, поплыла молва о строительстве «Атомной». Никого тогда это, вообще-то, не пугало: мирный же ведь атом-то.

Люди прозрели и всполошились после Чернобыля. Женщины из моей деревни нервно заголосили: «Ой, не нужно нам ни соседки такой (имелось в виду АЭС), ни дороги этой». И не стало тогда в Костромской области большей проблемы, вокруг которой кипели бы с такой силой общественные страсти, как вопрос: быть или не быть АЭС? Надо сказать, что под давлением общественного мнения строительство зловещего объекта приостановили. Но к той поре под районным городом Буем, близ Борка, вырос посёлок атомщиков, в котором поселилось ни много, ни мало шесть тысяч человек.

Понятно, что перед этими людьми сразу же встала масса проблем. И первая из них – безработица. Из-за прекращения финансирования стройки заглохло в поселке развитие сферы услуг. Сейчас здесь наблюдается, по сути дела, полное ее отсутствие. Население атомного городка деморализовано. Перспектив найти работу, а уж тем более жилье поблизости – почти никаких. И еще. Прекратились строительные работы на станции – перестали поступать инвестиции в местную областную инфраструктуру: в промышленность, сельское хозяйство, дороги. Надо заметить, что Костромской край не может похвастать ни нефтяными месторождениями, ни залежами других полезных ископаемых. И если область не получит импульса в своем промышленном развитии (а таковой, как рассчитывали ранее, и должна была дать АЭС), то ей уготовлена участь тундры в центре Нечерноземья. Это отчетливо понимали и понимают власти. Особенно сейчас. Они все более склоняются к мысли дать добро, как хитро говорят, «на продолжение проектирования станции».

В местной печати исподволь общественное мнение начинает соответствующим образом обрабатываться. Экономисты областного масштаба, специалисты-атомщики, начиная от директора станции и кончая заместителем главного инженера, все в один голос, вкрадчиво толкуют об экономической эффективности строительства, притоке за счет его новых материальных средств, ну и, конечно же, о том, что нельзя, дескать, жить бесконечно под страхом Чернобыля.

Чудна, нелегка история государства нашего. Но, констатируя этот факт, олицетворение русской души Александр Сергеевич Пушкин воскликнул, что ни на какую другую он ее не сменяет. Можем ли мы сказать то же самое? Не будучи закомплексованным в этом плане, ради примечания расскажу о следующем моменте, слышанном и пережитом.

…Есть исторический факт. Когда в 1830 году на золоченной игле 125-метровой колокольни Петропавловского собора в Петербурге, потребовалось подправить фигуру ангела, строители столкнулись с большими трудностями. Уж очень огромные средства потребовались на сооружение лесов. Выручила природная русская, «солдатская смекалка» и смелость. Крестьянин Тёлушкин сумел подняться на верхушку шпиля с помощью… простой верёвки.

Говорят, за этот довольно своеобразный подвиг умелец – «сорвиголова» и награды был удостоен необычайной – пожалован именной царской грамотой, по предъявлении которой имел право получать бесплатно и вволю «зелена вина» в любом кабаке на святой Руси… Я привожу эту легенду в прямой связи с выше упомянутым моим знакомым – Григорием Петровичем Панкратовым – (пора раскрыть карты) участником создания первой атомной бомбы в СССР, главным инженером проекта в «Челябинске-40». Сдававший цехи и объекты лично Берии, состоявший на дружеской ноге с Курчатовым, он как-то показал мне, начинающему журналисту, корреспонденту обнинской (там была построена первая в мире «мирная» атомная электростанция) городской газеты «Вперёд» небольшую красненькую кожаную книжечку, очень похожую на моё редакционное удостоверение.

– Что это? – спросил я недоумённо.

– Ковёр-самолёт, – ответил он скромно.

Раскрыл я мандат. А там чёрным по белому написано, что предъявитель сего документа имеет право бесплатного проезда на всех видах транспорта страны Советов. И подпись: «И. Сталин». Не факсимильная, подлинная.

Вот и скажите теперь, что история не повторяется. И царский широкий жест, и … необыкновенный подвиг. Ведь создание атомной бомбы, как и строительство в дальнейшем АЭС, в разоренной, обескровленной после Великой Отечественной войны стране без «тёлушкиной верёвки», что ни говорите, было невозможно. Выехали, как говорится, на голенище. Да только «голенищем» этим стал весь наш народ, ибо на его плечи дополнительно легла страшной тяжести ноша. А тяжесть эта, если ее исчислять в денежном выражении, как считают специалисты, равнозначна была всем материальным затратам, понесённым страной в годы военного лихолетья. Это значит, что народ, только что вышедший из опустошительной бойни, ввергли в новую войну.

Помню, моя бабушка по матери, Варвара Ивановна Смирнова, за всю свою жизнь не бывавшая дальше райцентра, оказалась первый раз в Москве. Сойдя с поезда на Северном вокзале (так тогда назывался нынешний Ярославский), спустившись в метро и увидев великолепие станции «Комсомольская», упала на колени перед иконного мастерства коринскими мозаиками, но молвила:

– Теперь-то я знаю, куда наши налоги идут.

Бедная моя, добрая старушка. Узнала, да не совсем.

А с Панкратовым ей довелось тоже увидеться. Жива была, когда привозил я его в Пилатово. Но к тому времени поистерлись в памяти и голодные послевоенные годы, и обмороженные ноги внука, ходившего в школу за семь километров в двадцатиградусные зимние морозы в рваных легоньких сапогах.

…Крестьянин Тёлушкин, согласно легенде, по кабакам «всея Руси» не ездил, а бегал в ближайший от своего дома. И будто бы в конец разорил кабатчика. Тот, доведенный до отчаяния, подсыпал однажды в вино ему яду.

Что-то похожее, не совсем, конечно, случилось и с обладателями сталинских «ковров-самолётов». Они стали жертвами зависти. Когда умер «отец всех народов», его преемнику Маленкову кремледворцы немедленно доложили, что есть, дескать, такие люди у нас, которые пользуются вон какими возможностями.

– Сколько их? – спросил Георгий Максимилианович. Ему назвали число.

– Мелочи для государства, – отрезал новый правитель. Но его век «на троне» в калейдоскопе дворцовых переворотов того времени был недолог. Как и Николая Булганина. Но тот все-таки успел (а к нему также обратились борцы с привилегиями) издать распоряжение, признающее недействительными «сталинские билеты». Признать-то признали, но не изъяли. А поскольку награждение ими и обратное действо было сверхсекретным, то, как рассказывал Григорий Петрович, кое-кто из их брата еще долго «ездил, плавал и летал на халяву». По сути дела до самого низвержения культа личности и до замены серебряных лауреатских медалей – со сталинских на государственные.

Право – это не сказка, а намёк недобрым нынешним молодцам. Прямо в лоб.

Но вернёмся к нашим, то есть нынешним баранам. Доводы ревнителей развития атомной энергетики неоднократно и убедительно разбивались весьма и весьма большими авторитетами. Вот что говорят светила.

Профессор Куркин: «Экономическая целесообразность, «дешевизна» атомной электростанции – это ловко скроенный миф».

Профессор Антонов: «Даже работающая без аварий АЭС выделяет в окружающую среду радиоактивные вещества».

Академик Лемешев: «По мере ввода в эксплуатацию все новых АЭС вероятность катастроф возрастает».

Должно быть, устрашившись такой перспективы, человечество неустанно ищет новые, альтернативные источники энергии, старается, применяя современные технологии, эффективнее использовать старые, как-то силу ветра, солнца, воды и т. д. У нас же, как всегда, с альтернативами трудности.

А что же энергетики, физики, атомщики? Какой волей надо обладать им, проводникам космических знаний, при отстаивании собственных позиций? Недюжинной. И они ею обладают. Прошлым летом в ЦКБ («Кремлёвке»), где высокого профессионализма эскулапы выводили меня из тяжелейшего состояния после удаления раковой опухоли в желудке (резекцию его виртуозно осуществил величина мирового порядка хирург Виталий Петрович Башилов), мне довелось лежать в палате вместе с человеком, некогда работавшим на небезызвестном предприятии «Маяк», там в 50-х годах произошла катастрофа похлеще Чернобыльской. Виктор Афанасьевич, так звали соседа, работал потом еще и директором атомной станции на Мангышлаке в городе Шевченко. Этот город живет исключительно на опресненной воде Каспийского моря, опресненной за счёт энергии, вырабатываемой атомными установками.

Сосед мой, насквозь, как говорится, был пробит нейтронами. В его организм для остановки какого-то распада постоянно вливали через капельницы сложнейший химический раствор. Можно себе представить, какие физические страдания испытывал он от этой химиотерапии. Однако (я был поражен его самообладанием) буквально через минуту после иезуитской процедуры Виктор Афанасьевич шутил и седлал своего любимого конька – отстаивал преимущества и великое будущее «атомной силы», при этом не забывая на чём свет стоит крыть академика Яблокова – эколога, всех тех деятелей, что втыкают палки в колеса и разрушают ядерную мощь державы.

Знал этот человек, занимавший недавно еще и высокий пост в правительстве обновленной России, очень много. Тем не менее, когда я, распаляемый своей журналистской сущностью, попытался разузнать у него «секреты», он ловко уходил от расставленных мною сетей и глушил свой гневный порыв откровения.

В принципе то, что атомщики умели и умеют держать секреты, я понял давно. Тот же самый Григорий Петрович Панкратов, потерявший возможность иметь детей, пошел в конце сороковых годов на разрыв с любимой женой, но так и не объяснил ей истинную причину своего мужского бессилия. Между прочим, он, сдававший, как я уже говорил, объекты непосредственно Берии, после расстрела последнего говорил: «Это чушь, что Лаврентий агент зарубежных разведок. Он причастен к святая святых. Но утечки информации не наблюдалось. Испытание у нас бомбы для Запада и Америки было как снег на голову. И Сахаров Дмитрий, хотя и толковал на вражеских голосах о сталинизме и тоталитаризме, – о работе своей термоядерной не заикался».

И, тем не менее, груз роковой тайны, что носили в себе люди «рисковой» профессии, был для них, интеллигентов, в отличие от тех, кто за ними следил, неимоверно тяжел. И такая тяжесть заявляла порой самым неожиданным образом. При всей необходимой для работников столь специфического дела сдержанности, тонкости и хрупкости их внутреннего мира (Панкратов, скажу, обожал Есенина) они вдруг начинали демонстрировать этакую бесшабашную удаль, иногда даже грубую. Мне, работнику обнинской газеты «Вперёд», жителю города, костяк специалистов которого составляли те же «челябинцы», не раз приходилось быть свидетелем и участником минут веселья и «расслабленности» учёных.

Стоит перед глазами картина: среднего возраста джентльмены в «богемских» беретах и курточках маршируют по улице Курчатова, распевая старые солдатские песни типа: «Наши жены – пушки заряжёны». В «боевом строю» – видные деятели физико-химических наук, а командует ими, браво отсчитывая: «Ать-два!», списанный по болезни с подводной лодки капитан-лейтенант Андрюха Смирнов, работающий теперь «менээсом» в филиале научно-исследовательского института физики и химии имени Карпова. Прохожие хохочут. «Строевики» сосредоточены и суровы. Хохмацкий эффект возрастает.

Помню вызывающий, острый юмор на страницах нашей газеты под рубрикой «Физики шутят», рассказы о Курчатове, его бороде на самом деле вовсе не черно-смоляной, а рыжей (он ее красил) и многое другое, что создавало вокруг «избранных» ореол людей особой свободы и независимости.

В Обнинск на вечера встреч с учеными, кто только не приезжал: от молоденьких, подающих надежды актрис театра и кино, (как то Наталья Варлей), до космонавтов (здесь бывал Гагарин) и маршалов. Вечера устраивал мой бывший сослуживец, командир экипажа танка в Таманской дивизии Саша Тимошин. После службы «на действительной» он, сержант запаса, поддавшись эйфории того времени, поступил в Обнинский филиал института инженеров физики. Закончил его. Работал в одном из «ящиков» в городе, но за вульгарную связь с заведующей спиртного склада был оттуда изгнан, нанялся механиком в тепличное хозяйство, находящееся рядом с Обнинском. Женился на простой девушке-швее местной фабрики, деревенской уроженке. Первые его впечатления о новой родне, о деревне: «Гена, самогону – жбан. Пили – кружками. Пили, пили – драться стали. И я, глотнув «первача» (это такой напиток, напиток батыров), почувствовал, что в состоянии революцию совершить».

Фикс – революционная идея его не оставляла и в дальнейшем. «Будем с бюрократами бороться, – говорил он как-то. – Создадим такую партию. Своим путём пойдём. Путём террора. Будем бить – и записку «на лицо». Кстати, впоследствии обнинцы, как никто, восторженно встретили горбачёвскую «катастройку». И, как никто, пострадали от этого.

Долгие искания «своего пути» привели «революционера» в сельский клуб (стал заведующим), где он по первости пропил в зале стулья, потом к алкашам-художникам, режущим из пенопласта предметы наглядной агитации, типа плакатов: «Обнинск – город мирного атома». А затем (так, видно, было записано в «книге судеб») поступил он в институт культуры, что под московскими Химками на станции Левобережная, на режиссерский факультет. Ломка физика-атомщика в служителя народного творчества проходила нелегко. Во время сессий общежитием при институте не пользовался. Каждый день ездил из Обнинска до Москвы, а затем до Левобережной на электричке. По тем временам это обходилось недёшево – в «зелёненькую», т. е. три рубля. Жена, Лида, по утру не всегда имела такую купюру, и давала мужу на проезд и на пропитание, то синенькую (пять рублей), то даже красненькую (десять), с надеждой, что сдачу супруг возвратит. Этого, к сожалению, никогда не происходило. Благоверный, как правило, возвращался домой последней электричкой, без копейки денег в кармане, крепко навеселе, и с квитанцией от ревизора – за проезд «зайцем». На эмоциональную реакцию женщины бравый студент отвечал убийственно:

– Лидок, ведь я же марксист.

Однако, преодолев тернии на пути к звёздам, стал он поистине народным артистом в граде науки – Обнинске. На вечерах, устраиваемых Сашей, удавалось услышать от «именитых» такое, чего никогда и нигде они не говорили. Именно здесь, направляясь последний раз в свою родную Стрелковку (она в двадцати километрах от Обнинска), признался Георгий Константинович Жуков, что фашисты могли бы войти с малоярославского направления в Москву, как в Париж, без выстрела, поскольку все защитники столицы на этом пути были перебиты. Но немцы поверили нашей пропаганде, что подступы Москвы надежно обороняются сибирскими полками (хотя те еще только подступали), и остановили наступление.

О, как гордился я тогда собственной причастностью к лику племени, называющих себя «четвёртой властью». Даже забывал о пассаже, в котором оказалась как-то моя мать. Ехала она из города Данилов Ярославской области на поезде «Воркута-Москва». Соседями по купе, так случилось, были «коренные воркутяне» – то есть только что освободившиеся «зеки». Насколько помню, «урки» того времени отличались на людях обходительностью и вежливостью. Продемонстрировали сии качества они и перед моей мамашей. Разомлевшая от культурного слога попутчиков, поведала она им, что едет в гости к сыночку.

– А кто сын-то? – Спросили.

– Журналист, – не без гордости ответствовала беззаветная женщина.

– А-а-а… прохвост, значит.

Ну, да ладно. Отвлёкся. А откровение маршала в ту пору дальше стен Обнинского ДК не ушло. Правда, за гласные шутки в «открытой» газете «Вперёд» кое-кому пришлось поплатиться. Во-первых, «шутки физиков» прикрыли. Во-вторых, не только их. Юмористам перекрыли кислород – закрыли доступ к исследовательской работе, а редактора газеты Михаила Лохвицкого исключили из партии. «Политиздат», где должна была выйти его книга об одном из пламенных революционеров, расторг с ним договор. Да что Лохвицкий! Если самому Тимофееву-Ресовскому – генетику с мировым именем, работавшему тогда в институте Медицинской радиологии заведующим лабораторией, было отказано в выезде в одну из капстран за получением премии, которой он там был удостоен. Между прочим, очень интересно, как это происходило. Всякие выезды за рубеж тогда, как вы понимаете, находились под партийным контролем. Даже отправляясь в туристическую поездку, человек должен был пройти через определенную комиссию горкома или райкома КПСС. Так вот Ресовского обнинские власти тоже вознамерились пропустить через нее. Из горкома партии послали ему по почте повестку с уведомлением, что такого-то числа, к такому-то времени он обязан явиться в такой-то горкомовский кабинет. Каково же было удивление партийных функционеров, когда они в назначенное время не увидели перед собою оповещенного. Послали вторую повестку, еще более строгую и сердитую – ну, как прямо в суд обязывающую явиться. А Ресовский опять не пришел. Послали нарочного-инструктора.

– Я из горкома КПСС, – важно заявил он открывшему дверь всемирно известному ученому.

– Из горкома КПСС? – удивился генетик. – Что-то не знаю такой организации. Городской Совет депутатов знаю – конституционный орган. А горком КПСС… нет, не ведаю. – И захлопнул дверь. Надо заметить, что происходило это до 1977 года, то есть до принятия «брежневской конституции», когда еще в Основном законе не красовался пункт о руководящей роли партии в нашем обществе. Уж не герой ли известного гранинского романа «Зубр» своей выходкой подтолкнул в какой-то мере принятие его? Кто знает.

Вообще, об этом человеке в городе ходили легенды. В частности, такая: после работы в Германии и возвращении на Родину он был приговорен к расстрелу. И якобы, как значилось в донесениях органов, приговор привели в исполнение. Однако, когда разбитая, как «буржуазная наука», генетика стала снова у нас возрождаться, об ученом вспомнили и приказали вернуть его из мест не столь отдаленных.

– Но он же расстрелян, – доложили отдавшему приказ.

– Как расстрелян? Вернуть!

И чудо свершилось. Вернули. Ранее, по ошибке будто бы, вместо Ресовского, расстреляли другого.

Легенды легендами, а вот факты. В Обнинске он начинал с нуля, и защищал по новой свои диссертации – кандидатскую, докторскую. Когда с Обнинска сняли колючую проволоку, по особым разрешениям научные заведения города стали навещать делегации иностранных специалистов. Посетили однажды институт медицинской радиологии и западногерманские (были такие) генетики, считавшие Ресовского своим учителем. Держались немцы довольно высокомерно: мол, нас тут ничем не удивишь. И вдруг взгляд одного из них упал на дверь с табличкой: «В. Тимофеев-Ресовский, зав. лабораторией». Спесь с гостей как рукой сняло. Тимофеев-Ресовский! И всего лишь завлаб? Так что же тогда представляет сам институт?

Визиты подобного рода в ту пору казусами сопровождались довольно часто. Как-то моему земляку, директору Ленинградской станции захоронения радиоактивных отходов, Платону Ивановичу Кузнецову сообщили, что его заведение решено показать коллегам из Англии. Платон заволновался. Приедут спецы и, понятно, без труда обнаружат все огрехи в деле. А их, как вы теперь знаете, у наших атомщиков, особенно по части защиты от радиации, всегда хватало. Но если свои проверяющие на них смотрели сквозь пальцы, а от народа они и вовсе скрывались, то иностранцы, пожалуй, молчать не станут. Как быть? Устранить недостатки. Невозможно. Но Платона осенило.

Поехав встречать гостей, прихватил он с собою десятилитровую канистру спирта, из которой отливал по графину около каждой придорожной забегаловки и оставлял его там с наказом буфетчицам: «На обратном пути буду с англичанами, по знаку наливать и подавать. Не скупиться!»

Так и было сделано. «Знаешь, – хвалился потом Платон Иванович, – до третьего шинка по-английски объяснялись с коллегами, а после четвертого все заговорили по-русски» И протягивал специальный журнал, в котором участники делегации делились своими впечатлениями о поездке по Союзу. Была там и такая строка: «Самое приятное воспоминание осталось от станции, которой руководит мистер Кузнецофф». «Мистер» с лицом Михаила Семёновича Собакевича сиял. Мы хохотали. И только жена его хмурилась, говорила сокрушенно: «Ох, Платон, Платон, не умрёшь ты своей смертью». В отличие от своего, мужиковатой внешности супруга, это была женщина красоты писаной, иконной. Мы, молодые, неуемные, искренне дивились тому, как сошлась в жизни эта пара (вроде бы совсем не пара), как удалось Платону покорить сердце такой красавицы?

Кузнецов делал большим пальцем правой руки своеобразный известный жест, произносил нарочито горделиво:

– Ну, так ведь я-то парень во!

А потом признался:

– Я с гражданской вернулся – красные галифе на мне, шашка на боку. У неё все деревенские парни – в женихах. Не диво! Из семьи справной, а красы – на всю округу хватит. Как быть мне? Подумал, подумал – да прямиком к ее родителям, говорю: отдавайте за меня дочку, не то раскулачу.

И опять сиял Платон, заносчиво водил своим носом-картошкой.

Каким глубинным оптимизмом, жизнеутверждением дышали, как казалось мне в то время, все эти случаи, истории, хохмы. Смысл же слов, оброненных в ту пору соседом моим по обнинской общежитейской койке, слесарем Каминским, умершим впоследствии от лейкемии, я понял значительно позже. А говорил он, что после виденного и испытанного им в «Челябинске-40», все остальное – пустяки, а юмор спасает его от сумасшествия. Панкратова от безумия, правда, добровольного, не спасли ни юмор, ни государственные заботы. Он умер от перепоя.

…В начале своего повествования, я упоминал, что в детстве с Яблоковой горы из своей деревни Пилатово мы часто засматривались на конусообразный купол одного из храмов Железо-Борской обители. Приехав в этот раз в родные края, взойдя на Яблокову гору, я не увидел поднимающегося к небесам, столь гармонирующего с ними, великолепного строения. Вместо него, в том направлении, над поредевшим лесом торчала белая, сверкающая на солнце, как штык в Брестской крепости, труба атомной станции…

И чего-то вспомнились слова моего соседа по обнинскому садово-огородному товариществу – заместителя директора филиала НИФХИ имени Карпова Ивана Ивановича Кузьмина: «Страшна, Геннадий, не радиация, а люди, её контролирующие. Ведь сейчас в наш элитарный институт физики идут парни, которых бы раньше и в «ремеслуху» не приняли».

А чего ждать, коль столько времени тем и занимались, что копали себе бесшабашно и весело яму, разрушая не только экологию природы, но и экологию души.

 

Не канут в нетях

Знал бы Александр Трифонович Твардовский, написавший эти пламенные строки почти полвека назад и, казалось бы, поставивший жирную точку на досужих разговорах о месте фронта и тыла, каким «счётам-спорам» по этому поводу суждено разгореться с приходом других времён – демократических. Объявившие себя истинными человеколюбцами новые радетели России понимание всеобщего народного подвига в период Великой Отечественной войны ничтоже сумняшеся продемонстрировали тем, что разом отменили льготы пенсионерам, у коих в суровые годы «у их станков и наковален был без отрыва стол и дом». А лизоблюды из электронных СМИ, развенчивая мужество и честь советских людей в борьбе с гитлеровцами, договорились до того, что громогласно заявили: «Если бы «совки» не сопротивлялись Германии, мы сейчас все пили бы баварское пиво».

Но тут даже наш покорный, безмолвствующий народ не вытерпел – вышел «на большую дорогу» (шоссейные и железнодорожные пути), перекрыл движение и заставил власть очувствоваться. Нет, она, эта власть, конечно же, не поступила, как генерал де Голь, – не казнила коллаборационистов, продавшихся в годы оккупации немчуре и сдавших врагу без выстрела свою столицу Париж. Скрепя сердце, по минимуму, но законодательно тружеников тыла Второй мировой приравняли госмужи к ветеранам войны.

Но исчерпан ли вопрос? Идут в редакцию письма. О беспределе чиновничества, бездушии бюрократии, мизерности пенсий, махинациях с льготными лекарствами и т. д. и т. п. Всё это, к великому сожалению, давно стало общим местом, как бы само собой разумеющимся и с чем бессмысленно бороться обычными средствами, помещая, скажем, читательские мытарства в соответствующие подборки или комментируя их.

Однако одно письмо, что получили мы недавно, оставить без привлечения внимания общественности невозможно. Оно уникально тем, что автор вовсе не жалуется на крохотность пенсии, которой облагодетельствовало его родное государство, присвоившее богатство, созданное народом, и раздавшее за понюх табаку «чубайсам» и «абрамовичам», другим, приближённым к правителям лицам, национальное достояние. За что последние, если по совести, должны бы по гроб жизни возить тех же пенсионеров бесплатно не в общественном транспорте, а на такси. Ведь «баварцы-то» со свастикой на закатанных рукавах, захватив Россию, вовсе не собирались поить «руссиш швайн» и их потомков терпким напитком. Они их хотели утопить. И не в пиве (ужель забыли?), а в море-океане, которое благородные завоеватели намеревались создать на месте стольного града варваров – Москвы.

Однако вернемся к письму. Автор его как-то мимоходом, без особой боли (выболело, наверное), повествует, как он, родившийся в 1935 году, во время войны, восьми лет отроду, был вынужден оставить школу и пойти работать в колхоз. Отец, старшие братья ушли на фронт, мамка больна, а младшие сестрёнки хотят есть. Работал на молочнотоварной ферме. Зимой, по ночам – в родильном отделении. Именно в эти часы почему-то чаще всего телятся коровы. Тут важно не прозевать и позвать вовремя старших, отдыхающих после нелёгкого дня – принять телёнка. Летом – от зари до зари – с кнутом в степи, в балках. Не прикурнёшь, не суснёшь – стадо мигом окажется на «зеленях» – в хлебном или клеверном поле.

Снова в школу пошёл наш герой лишь в 1947 году. Пришёл, как толстовский Филиппок, в овчинном, домашней выделки полушубке, с сумкой, сшитой из старого пенькового мешка. Учитель глянул – прослезился.

У автора письма сложилась завидная биография, но, в принципе, типичная для советского гражданина. Выучился, продвинулся, ушёл на заслуженный отдых, не придав поначалу значения тому, что работу в колхозе в трудовой стаж ему не внесли. И без этого вон сколько стажу-то.

Задумался потом, когда оголтелая пропаганда стала с невероятным рвением разводить поколения, отцов и детей, делить их на «лузеров» и «винеров», уничтожая тем самым святую память и преемственность, разрывая на мелкие части «золотую нить», связывающую воедино весь наш народ.

Тогда и решил оскорблённый беспределом наш корреспондент восстановить справедливость, не кичась, но с достоинством сказать: я – патриот, что и подтверждаю документально, смотрите, с малых лет работаю на благо страны.

Не знал, не знал святой человек, что документально-то подтвердить ему это как раз и не удастся. Областной архив, куда обратился он с просьбой дать выписку о своей первоначальной трудовой деятельности, ответил: сведений о тружениках колхозов той поры вообще нет. Оставалась надежда найти очевидцев, реальных свидетелей начала рабочего пути парнишки. И они нашлись, и дали необходимые письменные показания. А далее произошло то, что никак не укладывается в рамки порядочности и здравого смысла.

Собес, принявший к рассмотрению с трудом собранные свидетельства и справки, ошарашил убелённого сединами старца безапелляционным резюме: в соответствии с трудовым законодательством в восемь лет принимать на работу вас не имели права. Вот так, не больше и не меньше. Правонарушителем или, на худой конец, соучастником правонарушения оказался автор горестного к нам послания. А коль так, то по вывихнутой логике ретивых администраторов, какой разговор можно вести здесь о признании заслуг, поощрении, хотя бы моральном, этого, своего рода «пятнадцатилетнего капитана».

Но когда-то таких ребят и признавали, и прославляли, малолетних тружеников орденами и медалями награждали. А пионеру-партизану Саше Чекалину аж звание Героя Советского Союза присвоили. Сейчас оборзевшие бюрократы, наверное, зубами скрежещут: как это можно так законы нарушать? Да ещё и Героя присваивать со льготами соответствующими. И облегченно вздыхают, поди, узнав: звания Героя Чекалин, как и Володя Дубинин, ушедший в начале войны в Керченские катакомбы вместе со старшими, удостоен посмертно. Не надо, стало быть, тратиться на эти самые льготы. А вот на лётчика Алексея Маресьева (тоже закон нарушил: кому без ног летать, воевать разрешается), или на одноногого рязанского механизатора Александра Шатова (кстати, ноги он лишился в детстве, когда сел за трактор, который вынужден был оставить, уходя на фронт, его отец), какие деньжищи затрачены! На них бы сейчас какой-нибудь ушлый чиновник такую дачку себе отгрохал.

Но что с «совками» поделаешь? – исходят во злобе перестройщики. – Они ведь сплошные уголовники. Советскую власть, криминальный режим коммунистический защищали жизни не щадя, на смертный бой без страховок шли дураки.

А у меня вот встаёт и встаёт перед глазами памятный день – послевоенный день победы. Израненный фронтовик дядя Коля Малафеев пришёл к нам, сопливым первоклашкам, рассказать о войне. До сей поры помню его слова: «Ребятки, а ведь и вы с врагом сражались, вместе с отцами ковали победу».

Каково? Но подумаем, что носили бойцы у сердца, в карманах своих гимнастёрок, пробитых пулями и осколками снарядов? Карточки близких любимых людей. И детей своих в первую очередь. Глубокого смысла дяди Колиных слов тогда я, возможно, не понимал, но зато сейчас прекрасно осознаю: мы выиграли войну потому, что наши люди, от мала до велика, на фронте и в тылу, защищали тогда не сталинский режим, а Отечество, братьев, сестёр, национальную гордость свою и традиции, носителями которых являлись главным образом, конечно же, матери, деды, отцы. И стоит ли удивляться тому, что, придя с кровавых полей, те же солдаты и подумать не могли, чтобы перешагнуть через моральные нормы, устои, которые сами и отстаивали в боях. Превозмогая недуги, шли бойцы, не бравируя фронтовыми заслугами, чуть ли не на второй день по возвращению на поле трудовое, требующее опять же великого напряжения и солдатского пота. Они становились нашими кумирами, мы были спаяны с ними невзгодами и победами, единством цели и общей памятью.

Гордость и память – это движение души. Не заметить, не опереться на них – идиотизм. И вдвойне идиотизм, а точнее тягчайшее преступление – топтать, истреблять, как это делается нередко ныне, эти великие свойства в людях, превращая их в манкрутов, слепцов, идущих на поводу слепых поводырей.

Не о прибавке к пенсии хлопочет автор письма, послужившего нам отправной точкой для злободневного разговора, – а об элементарном уважении к труду – труду производительному, созидательному, составляющему основу семейного, школьного, общественного воспитания, и на прочном фундаменте которого зижделось мощнейшее некогда государство мира – СССР.

Обновлённая Россия в лице конституционного гаранта прав её граждан – Президента то и дело провозглашает о своём намерении повышать социальную защиту населения, укреплять принципы гуманизма и справедливости. Значит, не потеряна надежда, что государство непременно будет служить возвышению патриотического духа и единению народа, столь необходимого ныне. Переходя от слов к делу, великие мира сего, хочется верить, взглянут, наконец, по особому на чаяние всех, кто когда-то, «нарушая закон» в малые лета свои, вскарабкался на снарядный ящик и крутнул, как надо, ручки заводского токарного станка.

Да не обидит Родина-мать своих «мальчишей-кибальчишей», тех, кто заменил в лихолетье на поле, на ферме ушедших на фронт старших братьев, сестёр, отцов.

Не дать иссохнуть, сгинуть в мутном потоке пакостей, творимых бесовствующими ненавистниками народа и отчизны, чувству законной гордости у истинных патриотов – святое призвание правителей страны.

 

Михайлов день

21 ноября христиане отмечают день архангела Михаила – Архистратига Христова воинства.

21 ноября более 60 лет назад было создано стрелковое оружие века – автомат АК-47, взятый потом на вооружение почти всеми армиями стран земного шара. Его создатель – русский оружейник Михаил Калашников.

 

«…есть в этой жизни у каждого народа нечто незыблемое, основополагающее, – это сакральная любовь к Родине. Как малой, так и великой. Кстати, корень этого слова – Родина, есть не что иное, как имя первого и главного Бога славян, творца всего сущего. Имя это – Род.»

(«Без любви нет правды»)

 

Колесо удачи

(О славном юбилее московских велоспортсменов и кое-о-чём другом, не менее важном)

125 лет назад в Москве в июле произошло знаменательное событие – на Ходынском поле состоялись открытые состязания «рыцарей пятки», так в ту пору называли велосипедистов. Насколько это было неординарное соревнование, можно судить хотя бы по тому, что еще совсем недавно этих самых «рыцарей» подвергали гонению, а изобретатель российского велосипеда уральский крепостной Ефимка Артамонов был бит розгами за то, что во время демонстрации своего детища, насмерть перепугал извозчиков и их лошадей, шарахающихся от вида двухколесного чудища. Правда, экзекуция эта проходила в Екатеринбурге, в окрестностях которого родился Ефим Михеевич. В Москве же, напротив, год спустя за свое диковинное изобретение по велению императора Александра I он получил освобождение от крепостной зависимости.

К слову сказать, и Лев Николаевич Толстой, основой оптимистической философии которого был принцип «любить жизнь в бесчисленных, никогда неистощимых ее проявлениях», увлекшись велоспортом, признание на этом поприще не в Туле получил, где регулярно бывал на циклотроне (велотреке), а в Москве. Именно здешние поклонники-велогонщики подарили автору «Войны и мира» велосипед с серебряными спицами.

А тогда – 125 лет назад – в исторический для российского велоспорта день к москвичам приехали гости из Петербурга и Воронежа. В гонках на 1,5 и 7,5 верст вместе с русскими велосипедистами участвовали иностранцы – американец, австриец и англичане. В стране же после этого события стали активно создаваться велосипедные клубы. Но Москва по праву считалась одним из главных велосипедных центров, на который равнялись, результатами коего вдохновлялись.

Высокий патриотический дух и интернациональный, в добром смысле слова, магнетизм – завидная черта велоспортсменов столицы и ныне. Потому, когда я от имени журнала «Жизнь национальностей» обратился к президенту Федерации велоспорта города Москвы Александру Васильевичу Теренину (недавно он к многочисленным своим заботам прибавил ещё и эту) с просьбой поведать о славной «московской велодорожке», ее нынешнем состоянии, предварительно спросив, не удивляет ли его такой интерес совсем не спортивного журнала? – услышали весьма любопытный ответ.

– А чему, собственно, удивляться? Ведь мы, спортивные организаторы и руководители, постоянно внедряем в общественное сознание мысль: спорт, как и труд, есть дело чести, доблести и геройства, он – основа нравственного и, подчеркиваю особо, патриотического воспитания граждан. Высокое предназначение спорта – формирование физического и духовного здоровья нации: в здоровом теле – здоровый дух.

Это понимают во всех странах. А наши заокеанские друзья, как никто. И, право, «берут завидки», когда читаешь такие строки, что написал, например, 33-летний американский велосипедист Лэнс Армстронг, кстати, победивший в себе страшнейший недуг современности – «рак» и выигравший затем не одну победу в тяжелейших, сложнейших и престижнейших велогонках «Тур де Франс»: «Я хотел бы погибнуть в столетнем возрасте, разбившись во время головокружительного спуска на скорости 75 миль в час где-нибудь в Альпах и покоиться в могиле, покрытой американским флагом с возложенной на нем велосипедной каской с техасской звездой». Какое неуёмное сердце! Сердце спортсмена и патриота своей страны.

– Александр Васильевич, пример, безусловно, впечатляющий. Но, в данный момент, полагаем, речь-то ведется о воспитании российского патриотизма – не американского…

– Есть, есть и у нашего отечества отцы, которых должно взять за образцы. Легендарный, ныне покойный, Виктор Арсеньевич Капитонов, первый советский спортсмен, ставший олимпийским чемпионом по велосипедному спорту и через которого, как говорили на Западе, Россия вошла в международный спорт с парадной двери. Послушайте-ка, что пишет он в своей книге «Ради этого стоит жить»: «…во имя чего это всё – труд, терпение, боль, риск? Хорошо – во имя победы! Но она, победа, принадлежит не тебе одному. Она в нашем виде спорта – одна на многих… Другие чувства – выше, сильнее. Тут – Родина… Помню, зазвучал наш гимн, и Ярды (тоже олимпийский чемпион – Г. П.) разрыдался. У него ручьем бежали слезы, хотя устал он смертельно и эмоционально был опустошен, но тут уже другие эмоции…»

Преданность. Преданность Родине. Народу. Это трудно переоценить. Однако в любом незамутненном обществе она оценивается по достоинству и государством (тот же Капитонов был награжден тридцатью медалями и орденами, в том числе орденом Ленина), и народом. В многомиллионной Москве, где проживает 10 тысяч Капитоновых, почта доставляла ему письма, на которых вместо адреса была наклеена его фотография.

– Но пришли времена другие…

– Пришли… Когда-то, в советские годы, замечательный французский велосипедист Луизон Бобэ спросил Капитонова: «Почему в вашей огромной стране чемпионы мира не рождаются каждый год?» Вопрос был задан тогда, когда армия велосипедистов в СССР считалась мощнейшей: в секциях тренировалось около миллиона спортсменов. О чем-то бы он спросил сейчас, после нынешнего, мартовского чемпионата мира по треку, который принес России всего одну медаль. Бронзовую. Отрадно, что хоть ее, бедную, завоевал москвич – Макаров. Эх… А ведь велоспорт был для нас самым медалеёмким. А теперь…

Англичане вот 10 медалей взяли. Золотых. Вам, конечно, не терпится узнать мое мнение, почему стало подобное возможным? Устал толковать об этом, ругаться, возмущаться, горячиться. А потом, в горячке, чего только не скажешь. И получится, как у Александра Сергеевича Пушкина, говорившего, что он презирает свое отечество с головы до ног, но если с этим соглашаются…, ему становится обидно. Давайте расскажем сначала (в назидание современникам) обо всем хорошем, что было у нас, на что следует опираться, дабы сделать столь необходимый сейчас рывок. На фоне славного прошлого понятнее и виднее станут, надеюсь, и причины нынешних заморочек.

– Что ж, юбилейная направленность просто обязывает так поступить.

– Вот и прекрасно. Скажу, положа руку на сердце: как гражданин страны, столицей которого является Белокаменная, как президент столичной велофедерации, постоянно нашу неизбывную гордость за успехи московских спортсменов. Мне радостно, что первый чемпионат по велоспорту в СССР прошел в 1923 году на московском ипподроме и что в спринтерской гонке на 1,5 версты победил москвич Василий Ипполитов. Командную гонку на 7,5 верст выиграли члены столичного клуба «Красная Пресня». А в гонке за лидером первенствовал москвич Г. Козлов.

В 1927 году произошло велоспортивное действо не менее значительного масштаба – первый многодневный велотур, который стартовал в Москве. Один из организаторов его, «командор», как тогда говорили, москвич, участник гражданской войны, впоследствии национальный комиссар международного Союза велосипедистов В. Н. Евдокимов вспоминал: «В велотуре участвовали 126 гонщиков. 12 августа они стартовали на московском стадионе «Динамо» по маршруту Москва-Серпухов-Тула-Орел-Киев-Гомель-Минск-Смоленск-Москва. Разбит тур был на 15 этапов, а его протяженность составляла 2509 километров. 28 августа страна узнала своего первого чемпиона среди велосипедистов-многодневщиков. 94 часа 4 минуты и 58 секунд потребовалось динамовцу Михаилу Рыбальченко, чтобы стать победителем».

– Тут, Александр Васильевич, уточнить следует: Рыбальченко был динамовец, но одесский.

– Разве в этом дело. Тур-то, родившийся в Москве, – сродни известнейшему многодневному международному велоспортивному состязанию «Тур де Франс».

– Резонно.

– Вообще, надо сказать, по части собственного пиара слабоваты мы изначально. Пушкин правду сказал: мы ленивы и не любопытны. Взять ту же историю создания велосипеда. Упомянутый выше наш изобретатель крепостной Ефим Тимофеевич Артамонов ездил на нем по улицам Екатеринбурга в 1800 году, а в 1801 добрался на своем творении до Москвы, преодолев по бездорожью более 5 тысяч километров. (Это ли не рекорд!?). Царь увидел изобретателя во время коронации, «даровал ему свободу». И все бы хорошо, да патента на изобретение Ефиму не выдали.

А вот немецкий лесничий Карл фон Драйс, создавший подобную машину в 1814 году, патент в Германии получил, и считается теперь изобретателем «первого в мире велосипеда». Хотя, если честно, по конструкции это не велосипед вовсе (педалей нет), а самокат. На нем, не то что 5 тысяч, сто километров не прокатишься. В то же время как артамоновское устройство (с педалями) даже внешне мало чем отличается от современного велика.

– В старых энциклопедиях (советского периода) можно найти имя и «еще более первого» русского изобретателя велосипеда – нижегородского крестьянина Михеева. Петербургский сенат за 50 лет до Артамонова изделие Михеева признал, а мастера денежно премировал. Потом же, как водится у нас, об изобретателе забыли, а в современной российской энциклопедии о нем – вообще ни слова.

– Горько осознавать это. Одно утешает, что велосипед изобретали и Леонардо да Винчи, и древние греки, и египтяне. Его изображения находят на фресках Помпеи, на саркофагах фараонов. Как изобретение колеса, оно, по сути дела, безвестно, велико и чудесно. И впрямь, не чудо ли, соединив собственную мускульную силу с возможностью колеса, человек осуществил вековую свою мечту, «обрел сапоги-скороходы».

Велосипед и сейчас изобретают. Известная фраза «изобретать велосипед» из иронической стала утвердительной. На чемпионатах по велоспорту ведь мы наблюдаем не только соревнование спортсменов, но и состязание техники. Чего только не увидишь на таких смотрах: новые рамы и рули, обтекаемые тормоза, педали без зажимов. Да и само представление о трубах для рам изменилось – они имеют каплевидную форму – таково требование аэродинамики. А то делают рамы, состоящие из одного листа металла с дыркой посредине. Гоночные велосипеды – теперь без спиц. Между прочим стоимость – 10 тысяч у. е. за штуку. Так что причастные к их приобретению и хранению нечистые на руку дельцы от спорта часто попадают в скандальные истории, лишая отечественных спортсменов перворазрядной техники, без коей, каким патриотом ни будь, добиться нужных результатов ой как не просто.

Изобретают велосипед (и изобретали) не только для спортивных нужд, а и – для военных (в словаре Брокгауза и Эфрона подробно рассказано о использовании его в крепостях как средства связи), промышленных (создаются велосипедные асфальтокатки, велосипедные домкраты), цирковых, но главным образом – для целей бытовых, туристических, так сказать, отдохновенческих, любительских.

А ведь такими любителями были, скажем, В. Г. Шухов (создатель ажурного стального строения на Шаболовке – «московской Эйфелевой башни», ставшей центром радиовещания страны), Н. М. Рубцов (поэт, автор слов лиричнейшей песни «Я буду долго гнать велосипед»), таковым является и мой друг, популярнейший ведущий программы «В мире животных», а теперь еще – и «В мире людей», блестящий журналист, ученый и педагог Николай Дроздов и многие, многие другие, кому «двухколесный товарищ» помогал в печали и радости, подымал настроение, будил вдохновение или просто, что не менее важно, укреплял здоровье.

Конечно, в велосипедном изобретательстве немало курьёзов. Например, клоун из Цюриха Р. Фринцкнехт имел велосипед, умещающийся в кармане пиджака. А самый длинный велосипед, на котором ехали одновременно 35 человек, соорудили датчане. Наши ребята тоже отличились – и «блоху подковали» (изобрели 40-сантиметровый складной велосипед), и «на голенище выехали» – житель Горьковской деревни Карасиха В. И. Коротышев сделал велосипед из дерева – берёзы. Словом, у специального британского бюро, рассматривающего заявки на велосипедные изобретения, дел хватает. Слышал, что из 2 тысяч таких заявок им пока рассмотрено 400.

– Ну, уж коль мы, Александр Васильевич, чтобы разрядить напряжение, повели разговор, пусть недолго, на шутейной ноте, как сказал бы дед Щукарь, не вспомните ли вы что-либо такое из жизни велосипедистов, где великое от смешного один шаг отделял…

– О, таких историй тьма. Расскажу одну (сейчас это можно) со слов одного из ответственных товарищей за поездку на международные соревнования – в Италию. «Состязания успешно окончены, сувениры на оставшуюся мизерную валюту закуплены. Настроение отличное. Возвращаемся домой. В аэропорту – задержка, а туалет «платный!» Что делать? Как облегчить участь 10 человек? Валюта только у руководителя – она подотчетная. Штраф в Москве за «необоснованный перерасход» – в десятикратном размере.

– Слушай, – говорит один из спортсменов, – мы ведь бюсты Ленина никому не подарили. Не везти же их обратно. Давай предложим на входе в туалет «бартер».

– Правильно, – согласились все, – и на таможне в Шереметьево лишних вопросов не услышим. «Что, мол, не удалась контрабанда. Никто не купил у вас вождя революции? Не будешь каждому объяснять, что в последние дни нам не до этих бюстов было. Так тому и быть. С песней «Здравствуй, аист, мы, наконец, тебя дождались» шагаем, куда ноги сами несут, и осуществляем последний этап победной гонки».

– Ну и ну…

– Ничего, ничего. Владимир Ильич, случись такое в его бытность, не обиделся бы на велосипедистов. Все-таки свой брат, велосипед очень любил. Будучи в Женеве в эмиграции, часто совершал загородные прогулки на нем, а в Лондоне и Париже – использовал как транспортное средство…

Однако, потехе – час, делу – время. Вернемся к москвичам, сжигавшим шины об асфальт и ковавшим славные велоспортивные победы для столицы и страны. Восемь раз был чемпионом на Всесоюзных соревнованиях Игорь Ипполитов. Это звание он завоевывал в гитах на 500 и 1000 метров. Трижды становился он чемпионом в командной гонке на треке. Четыре раза выигрывал спринт москвич Ростислав Варгашкин и трижды побеждал в гите. По два раза завоевывал «золото» в том и другом виде программы В. Батаен, переехавший из Ленинграда в Москву. Чемпионами СССР в спринте были также В. Логунов, А. Воронин. Шесть раз побеждал Н. Ковш.

Первым чемпионом в гите на 1000 метров в 1928 году стал москвич П. Миронов. Через некоторое время это звание получил его земляк Л. Шелешнёв, а потом – В. Ростовцев. В 1964 году на этой дистанции первенствовал А. Кириченко, ставший еще и олимпийским чемпионом-88 в Сеуле, и К. Храбцов.

Очень зрелищными были спринтерские гонки на тандемах – парных велосипедах. И здесь москвичи задавали тон на протяжении целого десятилетия: с 1955 по 1965 г.г.

Чемпионами становились: В. Работягов с В. Мешковым, Л. Хмель с Р. Варгашкиным, В. Вигуро с В. Михаиловьм, А. Родионов с А. Шониным, Г. Васильев и Логунов в паре с другими партнерами удостаивались этого звания по несколько раз. В индивидуальной гонке преследования, которая появилась в программе в 1953 году, первые четыре чемпиона СССР – москвичи. Это – О. Борисов, Р. Чижиков, С. Казаков и Б. Точилин.

Очень часто москвичи праздновали победу в командных гонках на треке, где лидерами проявили себя Н. Галкин, Г. Козлов, П. Ипполитов, Ф. Крючков, П. Миронов, С. Прянишников, Ф. Тарачков, Е. Моисеев, В. Иванов, Н. Михайлов, В. Батаен, А. Кондрашков, А. Логунов, A. Куприянов, Л. Шелешнев, И. Ипполитов, В. Прошин, В. Ростовцев, С. Вершинин, Л. Хмель, В. Мешков, В. Михайлов, В. Бахвалов, О. Борисов, В. Киндяков, Р. Чижиков, Б. Арсеньев, В. Ильин, С. Казаков, B. Нечаев, В. Королев, М. Малахов, В. Соколов, Э. Хамидуллин, А. Перов, Д. Галкин, А. Минашкин, О. Жуков, Е. Просветов, Ю. Куденцов, А. Гаранин.

– Внушительный список. А вы прямо-таки, как Суворов, не только по имени-отчеству схожий – «Александр Васильевич», но и помнящий, как полководец, в лицо бойцов своей армии.

– Это еще не всё. В гонках за лидером чемпионом СССР был Г. Козлов, дважды – Н. Денисов, трижды – Ф. Тарачков, В. Зайпольд. Пять раз выигрывал Ю. Смирнов. Побеждали: В. Киндяков, Н. Кобзев, И. Лаптев, В. Попов. Многократным чемпионом СССР и рекордсменом мира становился А. Романов.

Среди женщин москвичка Н. Душихина выиграла спринт в 1928 году. Затем через 30 лет Г. Ермолаева, переехавшая из Тулы в Москву, пять раз приносила сборной столицы «золото». А всего она выигрывала чемпионаты СССР в спринте 10 раз, да еще четырежды была первой в гите на 500 метров. Шесть раз становилась Галина Ермолаева чемпионом мира.

Чемпионками страны среди москвичек становились Т. Филимонова и Т. Малянова. Они побеждали в гите. Среди преследовательниц золотые медали завоевывали: М. Максимова, З. Денькина, Л. Курова, Д. Смоленцева. А в последние годы этого добивались не один раз С. Самохвалова и С. Потёмкина. Обе выигрывали и групповые гонки на треке. Светлана Самохвалова – двукратная чемпионка мира в этой трековой номинации.

Что касается шоссейных гонок, то москвичи на протяжении более полувека часто были в числе победителей и призёров как в групповых, так и командных гонках. Главные фигуранты здесь А. Ерохин, А. Кондрашов, А. Логунов, Ф. Тарачков. Чемпионами становились В. Крючков, А. Черепович, Ю. Колесов, известный В. Капитонов – герой олимпийских игр-60 в Риме, А. Подъяблонский, А. Дохляков, А. Крас-ков, А. Старков, И. Теренин.

В командной гонке не шоссе многие годы не было равных москвичам. Это – Н. и В. Михайловы, А. Логунов, Е. Немытов, Е. Клевцов, В. Вершинин, Р. Чижиков, В. Капитонов, А. Черепович, Р. Моисеев.

У женщин-москвичек на шоссе в групповых гонках тоже славная история. Золотые медали завоевывали: Н. Никанорова, затем дважды В. Котикова. Л. Рудаковской это удалось трижды. Побеждали Н. Максимова, Н. Жижина, К. Королёва, Т. Шадская, И. Колесникова, С. Самохвалова…

Да разве всех перечислишь!

– Думаем, вы это в состоянии сделать, дай только волю (шутка).

– Шутки шутками, а вот идею – создать велоспортивную энциклопедию в лицах – вынашиваю. И ещё. Нельзя не отметить, что в последнее время большой популярностью стали пользоваться во всем мире и у нас, в частности, у московских велоспортсменов и зрителей соревнования по маунтейнбайку, что в переводе с английского означает горный велосипед. В 1966-ом он приобрел олимпийский статус. Его дебют на летних играх в Атланте произвёл настоящий фурор. Действительно, подобные соревнования на архисложных трассах захватывают, а сами гонщики получают приличную дозу адреналина.

Но я к чему клоню-то. На летних играх в Афинах нашу страну в этом виде представлял (вы уже догадались) москвич. Юрий Трофимов. Родился он, правда, в Удмуртии, в маленьком провинциальном городе, но, как говорил Бальзак, чтобы блистать, талант едет в Париж (в нашем случае – в Москву). Вот и Юра со своим другом Иваном Селёдкиным, тоже неплохо заявившим себя маунтейнбайке, приехал на учебу в столицу, влился в велоспортивное братство, не раз выигрывал этапы в популярной международной велогонке «5 колец Москвы». А в Афинах он сначала чуток спасовал. Однако вскоре приятно удивил, выиграв звание чемпиона мира среди мужчин 19–22 лет. Гонка была нелегкая: на одном из участков у Юры чуть было не подвела цепь, к тому же у тренеров нашей сборной были проблемы с радиосвязью и всю дорогу лил проливной препротивный дождь. Но Юра привык у себя в стране выступать в любых погодных условиях, на любых раскисших или разбитых дорогах. И, как видим, завоевал первенство. Что русскому здорово – то немцу смерть.

– Ух. Надо перевести дух.

– Да вы что, я только перехожу к тому, от чего действительно дух захватит, вернее, перехватит.

Вот я, в связи с Юрой, упомянул «5 колец Москвы». О, какая назидательная история у этого вида соревнований. Его предшественником были гонки по Садовому кольцу. Много десятилетий, начиная с 1920 года, ими начинался каждый летний сезон. Менялась программа соревнований, но неизменным оставался дух состязаний, их престиж и значимость. Победить в них было не менее почетным, чем на чемпионатах СССР и России.

Даже в грозные военные годы проходили соревнования на Садовом кольце. До и после войны целая плеяда знаменитостей боролась за первенство здесь. А авторитет соревнований подчеркивал еще и тот факт, что среди главных судей тут было немало известных личностей. Вовсе не случайно находился среди них и легендарный маршал Советского Союза Семен Михайлович Буденный.

В 1993 году по инициативе президиума Московской федерации велосипедного спорта, которую возглавлял Леонид Хмель, было решено преобразовать однодневную гонку по Садовому кольцу в многодневную. Тур этот сделали открытым для гонщиков из стран ближнего и дальнего зарубежья, а потому он стал очень популярным. К тому же в программе «5 колец Москвы», так назвали новое спортивное действо, предусматривалось активное участие ветеранов, которые бы смогли в нынешнее, слепнущее от золотого блеска – не медалей, а «золотого тельца» время, передать молодежи то, что многим из них, увы, незнакомо – не показной, а изнутри идущий патриотизм, который есть не убежище для негодяев, как это трактуют некоторые свободно мыслящие ныне граждане, а «убежище даже для негодяев». Так, именно так с ударением на частицу «даже» записано у обладателя велосипеда с серебряными спицами Льва Николаевича Толстого. Мыслилось, что именно ветераны, скромнейшие в своих материальных потребностях, до застенчивости доходящие в общении с другими (Виктор Капитонов, например, смущался, когда к нему подходили на улице, дабы посмотреть на его, молодого еще человека, высокие правительственные награды, выходил из трамвая, когда уступали место ему) смогут естественно передать молодежи величие духовности евангельского постулата: «Кто имеет, тому дано будет».

Под «имеет» разумеется здесь, в первую очередь, конечно же, духовная мощь и любовь. Кто имеет ее – тому дано будет, не расточителям и краснобаям, а «имеющим», дабы вокруг их спаслись тысячи.

А потом надо же дать какую-то возможность ветеранам-спортсменам найти свое место в перестраиваемой, перекраиваемой России. Что греха таить: они, когда были порушены многие стадионы, спортивные школы, оказались даже без тренерской работы и очутились на дне бизнеса. Огромная армия тренеров оказалась невостребованной, «хиреет» детско-юношеский спорт. Скоро и охранять богатеньких, как горько язвят авторы книги «Цена олимпийского золота» Борис Шухов и Александр Гребенёв, некому будет. Правда, богатенькие одумались и стали спонсировать спорт, прежде всего силовые виды. А от тех же велосипедистов, бегунов, прыгунов какой прок? Вот стрелки, те да, сгодятся.

К слову: Борис Хабалович Шухов – олимпийский чемпион, спортсмен, которым гордилась страна, а счастьем любого мальчишки было взять у него автограф или постоять рядом с ним, в лихие 90-e годы, с больной спиной зарабатывал на жизнь себе и семье тем, что таскал на рынке мешки с овощами.

«Горе-беду», мне кажется, первыми осознали москвичи. Наконец-то прозрели, поняли, что необходимо возродить старые добрые традиции, присущие советскому спорту: позаботиться об организации массовых стартов для населения, восстановить стройную систему проведения спартакиад школьников, молодежи и взрослых спортсменов, возводить новые современные спортивные комплексы.

Застрельщиком в добром деле стал мэр Юрий Михайлович Лужков. Но у всякого доброго дела, да еще связанного с финансовыми потоками, всегда найдутся дельцы, прилипалы. Спортивная общественность узрела их быстро, объявила войну. А на войне, в бою, как известно, кричат не только «За Родину, за Сталина!», но и матом ругаются.

Светлана Потемкина (о ней упоминалось выше), мастер спорта международного класса, неоднократно защищавшая честь страны на соревнованиях за рубежами нашей Родины, столкнувшись с нечистоплотностью некоторых спортивных деятелей, с решимостью и безбоязненностью бросила в лицо им (нет, матом она не ругалась) резко и неприязненно, все, что думает честный человек, истинный патриот своего Отечества и своего дела. Так, знаете, ее обвинили в отсутствии толерантности (терпимости ко злу, выходит), в оскорблении достоинства лиц, не осужденных еще судом. Круто, не правда ли? Так ведь можно обвинить и народы, клянувшие на чем свет стоит фашизм, не на жизнь, а на смерть бившихся с ним людей, за то, что они делали это до вынесения решения Нюрнбергского трибунала. Хотя и такое, кажется, уже происходит у нас.

– Да, действительно перехватывает дух.

– Во! И доброе дело, между прочим, от всех этих пакостей скукоживаться начало. В тех же «5-и кольцах» в этом году не доставало двух звеньев: нет Кремлёвского кольца, как нет и Садового.

– Ой, Александр Васильевич, так хорошо мы начали, а получилось по Черномырдину, – как всегда.

– Нет, не хочу так думать. Президентом федерации стал я недавно, но в спорте давно, играю по мастерам. Кстати, не новичок и в бизнесе, где удалось завоевать кое-какой плацдарм. Не спешите обвинять меня в противоречивости: то о духовности, мол, ратует, а то – о материальности. Вспомним, как шло у нас первоначальное накопление. Не кинься бы мы, отдельные русские люди, тогда в бой, у нас из-под носа всё увели бы. Потребовались отчаянность и верткость, хватка и выносливость, быстрота, натиск и умение удержать завоеванный плацдарм, с которого непременно перейдем в наступление.

– Да, Александр Васильевич, теперь понятно: не зря наградили Вас, как нам известно, медалью Суворова.

– Похвастаюсь, и орденом Александра Невского, святого и полководца, чьи слова: «Не в силе Бог, а в правде» раньше каждому из нас были известны со школьной скамьи.

А коль поднялись мы в беседе с вами до таких высот, скажу без фанаберии: я человек – глубоко верующий. Поэтому в любых условиях считаю уныние бесовским происком. Да, страна в результате неразумных действий оказалась не в лучшем состоянии, что уж говорить о спорте. И тут, ой, как легко опечалиться и опустить руки в бездействии, даже воскликнуть вслед за неистовым протопопом Аввакумом:

«Выпросил у Бога светлую Россию сатана.

Да очервлёнит -ю

Кровью мученической».

Однако по мне лучше, когда Россию называют Божией слезой и экспериментальным полем Творца. Мне очень близки откровения-высказывания архиепископа Волоколамского, митрополита Пятирима о том, что нашей стране уготовлен путь синтеза.

В X веке мы восприняли, скажем, христианство и византийскую культуру – в высшей точке ее развития – возникло государство: Киевская Русь. В XIII веке Русь была завоевана ордами монголо-татар. Бедствие! Но страна, народ прошли через это испытание, осуществив некий новый синтез – преодолели раздробленность и научились ценить мощное централизованное государство. Вам ничего это не напоминает в нынешнем времени?

Кстати, можно вспомнить, как здорово восприняли мы европейскую, возрожденческую культуру, опять-таки, в высшей точке ее развития, при Петре Первом, наконец, в советское время – синтез марксизма, европейского экономического учения с исконно русским идеалом общины был далеко не отрицателен во всех отношениях. Ныне мы стоим на пороге нового синтеза.

– Синтеза циничного, прагматичного Запада с нашим духовным православием?

– Зачем утрировать. Синтезировать надо лучшее – лучшее свое и лучшее чужое. И строить общество не с кровавым оскалом «золотого тельца», а с ликом Божественным. Ну и, конечно, не забывать, что истинно «мировое» есть, прежде всего, «собственное», ревниво охраняемое.

– Браво, браво! Но все же – о спорте, в частности, велосипедном.

– А что о спорте? Не открою Америки – работать надо. Бог-то Бог, да и сам будь не плох, – говорит народная пословица. А народ напрасно пословиц не придумывает. Да и Господу, полагаю, ближе соработники, чем лишь бьющие поклоны. «Чтобы Бог помог Франции, армия должна сражаться!» – так, кажется, сказала (здорово сказала) Жанна Д`Арк.

Не могу не напомнить действий в связи с этим В. В. Путина. В конце своего президентского срока он недвусмысленно выразился по поводу засилья в отечественном спорте так называемых волонтёров (чужаков-иностранцев, гребущих в отличие от наших спортсменов лопатой наши же деньги).

И тут же он выступил с инициативой проведения в России велотура подобного тому, что проводится во Франции (Тур де Франс). До этого президентское контрольное управление тщательным образом проверило исполнение программы по физвоспитанию и оздоровлению нации. «Нарывы» беспощадно вскрывались.

Вероятно, так будет и впредь. Нас такой подход вдохновляет. Значит, то, что мы наметили – развитие юношеского и ветеранского спорта, возрождение славных традиций, подготовка олимпийцев, улучшение качества соревнований (планы огромные) – осуществимо.

– О, на этой оптимистической ноте можно беседу и закончить. И пожелать вам долго и удачливо гнать московский, российский велосипед. Да не будут скрипучими колеса его.

 

Стояние на камне

Среди множества чудес, совершаемых во имя Божие на грешной земле Иисусом Христом, одно из них, говоря современным языком, превалирует – это исцеление сокрушенных сердцем и возвращение света слепым. Последнее здесь очень часто подразумевает прозрение духовное, но в немалой мере означает и физическое врачевание незрячего, отчего чудо восстановления зрения не перестает быть чудом – от времен библейских до наших дней.

Когда-то, теперь уже в далекие безбожные советские времена, но когда медицинское обслуживание и, в частности, глазная хирургия были бесплатны (за рубежом-то это и тогда стоило тысячи и тысячи долларов), мне пришлось рассказывать на страницах газеты об одной крестьянской супружеской паре пенсионеров из глухой сибирской деревеньки, которым в столичной больнице «возвратили утраченные глаза». Помню слова вновь увидевшей свет героини по возвращении домой, что сказала она собравшимся вокруг ее односельчанам и верующим старушкам:

– Бабки, – (она вынула из кармана домотканой кофты фотокарточки офтальмолога Краснова и его ученика, оперировавшего ее), – вот кого, вместо икон, в Красном углу ставить-то надо!

Возможно, с позиций воцерковленных граждан призыв такой покажется языческим, святотатством. Однако же от избытка сердца раскрываются уста. И неподдельные, искренние чувства, овладевшие простой труженицей, вполне, думается, простительны, а мне близки и понятны. Сам испытал подобное, когда «предстал» пред человеком, который только за последние восемь лет (за предыдущие десять – статистика приблизительная), совершил чудо возвращения зрения не одному, не двум, не сотне даже, а трудно представить, – 10 тысячам слепнущих пациентов!

Прошу прощения за употребление пафосного словосочетания «предстал пред человеком» – уж больно велики деянья, чтобы говорить о них низким слогом, нелегко опуститься с небес в скромный кабинет, хотя и Центральной клинической больницы (ЦКБ – «кремлёвки»), где за низеньким столиком после очередной операции сидел устало бледный, с чеховской бородкой, молчаливый, но пытливо смотрящий на вошедшего (меня) доктор. Это и был он – кандидат медицинских наук, глазной хирург Николай Владимирович Ермаков. Кстати, тоже ученик названного выше глазного академика Михаила Михайловича Краснова и, как оказалось, друг Вячеслава Ефимовича Бочарова, того самого, что осчастливил невероятно героев моего давнего очерка – сибирских рядовых тружеников. По простоте душевной, когда был я у исцеленных ветеранов в гостях в деревне с милым названием Палочка, всё пытались они передать со мной московским чудотворцам гостинец – мешочек картошки («хорошая уродилась»). Кое-как отказался. На что старики осерчали, молвив с обидой: «Упрямый какой, хуже доктора. Тот хоть деньги ни за что не хотел взять от нас, ну, а картошку-то жалко, что ли?»

Вот такие «презенты», вот такие подходы и отношения с пациентами, вот такие друзья у Николая Владимировича Ермакова. А ведь, как говорят, скажи, кто твой друг…

Не скрою, идя на встречу с Николаем Владимировичем, я мысленно неоднократно повторял перечень многочисленных и, наверное, неудобных вопросов для человека такого положения и профессионализма: как-то о платности нынешней медицины, отношении к современной элите (врачует ни где-нибудь ведь – в «кремлёвке»), материальном положении престижного доктора, ну, и непосредственно о работе, методе, самоотверженности, о подвигах героев в белых халатах…

Он сбил мою журналистскую прыть первой же фразой.

– Подвигов не совершал. Работаю. На работе с семи тридцати. В восемь сорок пять – операции. Их ежедневно – семь-восемь.

Передо мною сидел человек дела. Дела большого, настоящего. С такими людьми не суесловить спесиво надобно, а созерцать их. Как икону. И тогда откроется тебе сокровенное. Идущее из души собственной, обволакиваемое огромной энергетикой визави, оно сметёт банальные помыслы, разбудит в тебе дитя божиего, возвысит как человека.

Не знаю, стоит ли говорить об этом. Но, как пред причастьем… В нашей семье медработников не жаловали. Не из гордости, не из-за богатырского здоровья членов ее – такового, увы, не наблюдалось. Случай произошёл. В войну. Мой отец, тяжело раненый, прислал матери, на руках которой остались мы с сестрой малолетки и бабушка, письмо из тылового Уральского госпиталя, где умолял жену продать корову, чтобы вырученные деньги передать какому-то врачу: тот обещал ему за это оформить по окончании лечения отпуск на родину.

Крестьянка, исконная труженица, не получившая за всю свою жизнь ни копейки дармовой, мать не могла себе представить, что такое возможно. Как не могла представить и того, как она будет сохранять без коровы детей. Святая женщина не вняла мольбам мужа, которого так больше никогда и не увидела. Попавший прямым ходом из лазарета снова на фронт, он «погиб смертью храбрых» в 1943 году.

Осознание матерью какой-то не искупаемой вины в этом мучило ее всю оставшуюся жизнь, будоражило душу беспрестанно. Когда она умирала в нашей московской квартире и увидела, что невестка суёт рублёвку в халат медсестре, делающей уколы, она, суровая матерь, грозно и твердо произнесла:

– Если еще раз увижу такое, выброшусь из окна.

Со времен Гиппократа, а вероятнее всего, и более ранней поры, человек, подвизающийся на поприще, близком к деяниям божиим – врачевании тех, в кого Творец вдохнул свою душу, постоянно несет, должен нести в себе незамутненный кристалл высочайшей нравственности и справедливости. Присловье «врач, исцели самого себя», по свидетельству святого Луки, было произнесено и Иисусом Христом, когда проповедовал он ученикам Лето Господнее благоприятное, остерегая их от закваски фарисейской, которая есть лицемерие.

И неправда, что за содеянное, как доброе, так и плохое, воздается людям лишь на небесах. «Кому дано много, много и потребуется, и кому много вверено, с того больше взыщут, – говорит Спаситель и продолжает. – Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!»

Потомственный врач (дед Владимир Альбертович – эпидемиолог, отец Владимир Владимирович – Лауреат Государственной премии, нефролог, мать Маргарита Николаевна – вирусолог) Николай Владимирович Ермаков непреклонно верит в высшую справедливость. Это признание во время нашей лаконичной беседы просто вырвалось у него из сердца.

Я не стал при нём подкреплять верность его убеждения фактами, происшедшими, что называется, на нашей памяти и, в частности, с людьми, хорошо известными Николаю Владимировичу. Например, с прославленным глазником Святославом Фёдоровым. Не заключена ли трагедия этого человека, коему было дано, ой, как много, именно в том, что в новых реалиях жизни не сумел достойно распорядиться божественным даром, стал мимикрировать. Лично мне трудно было бы утверждать это, но есть свидетельства тому весьма и весьма авторитетных исследователей – скажем, старшего редактора журнала «Форбс» Павла Хлебникова. Он пишет, что когда знаменитого мафиози, убийцу Вячеслава Иванькова, по кличке Япончик, наконец-то, арестовали, то в камере он просидел недолго. Верховный Суд освободил его по причине пошатнувшегося здоровья. Среди тех, кто просил за него, оказались «неутомимый борец» за права человека Сергей Ковалёв и …Святослав Фёдоров. «У Япончика были нелады со здоровьем, и ещё четыре года он мог не просидеть», – объяснил свои странные действия сердобольный офтальмолог. Но, как резюмирует Павел Хлебников, у Фёдорова были более веские причины вмешиваться в подобные дела: помимо знаменитой московской больницы и клиники за рубежом, он владел акциями двух больших московских гостиниц и казино «Ройял».

Да, есть Верховный суд. Но есть и Высший. А истинная работа пиара не любит. Служенье муз не терпит суеты. Вот уж воистину: «Горе вам, фарисеям, что любите председания в синагогах и приветствия в народных собраниях».

К слову, кремлевский хирург Ермаков, спасший от слепоты тысячи людей, среди коих были, как говорится, и великие мира сего, особыми наградами похвалиться не может, а живет далеко не на «Рублевке» (на ней он только работает) и даже не имеет степени доктора наук. Лично его это беспокоит мало. Он обеспокоен делом и настоящей наукой. Восемь авторских свидетельств и около ста научных публикаций говорят тут сами за себя.

«Но до лекций я не охоч – их ночью пока не читают», – улыбается Николай Владимирович.

И то верно. Днем же работать надо, оперировать, оперировать. А статьи-то и ночью пишутся. Однако жаль: лектор он был бы – заслушаешься. Я, во всяком случае, рта не закрывал, пока рассказывал он об истории глазной хирургии, уходящей корнями в практику эскулапов аж древнего Египта, о собственном восхождении: от первой операции, связанной с энуклеацией – удалением глаза (о, Господи!) до овладения современной ультразвуковой и лазерной хирургической аппаратурой. Очень, очень интересно и вдохновенно рассказывал. И я все понимал. Правда, сейчас, как то существо с умными глазами, понимать понимаю, и вроде бы знаю всё, а пересказать не могу. Да, наверное, и не надо: специалистам об этом лучше прочесть в специальной литературе, а нам, грешным, важнее понять прозвучавшую в том же разговоре сентенцию: «Медицина как ни одна другая отрасль из специальных деяний даёт человеку возможность самореализации. Самореализации как в практическом, материальном плане, так и в духовном. Разве случайно: Вересаев, Булгаков, Чехов – врачи, но они же и великие писатели-духовники. Не говоря уж о евангелисте Луке».

Преданность призванию своему, коему неуклонно следует доктор Ермаков, это как стояние Серафима Саровского на камне, как молитва за воскрешение Великой Руси, ее беззаветного, но простодушного народа, оболганного, расчлененного, оккупированного всевозможной мерзостью. Но, как говорили в моей родной стороне: на праведнике деревня держится. О том же гласит и святое писание: «Спасись сам, и вокруг тебя спасутся тысячи».

Со времен рабовладельческого Рима люди, к сожалению, чаще требовали «хлеба и зрелищ». Вот основной интерес, как пишет профессор Святослав Поляков, среднестатистического землянина. Люди хотят иметь знания, но без преодоления трудностей, и получать их в виде развлечений; открыть истину, но без труда; иметь большие достижения во всем, но без усилий; приобрести славу и мировую известность, но только за то, что они сумели открыть рот и сказать: «А», или представить в качестве высокого искусства, как обезьяна, закорючку на полотне. Вот почему пресловутый «Гарри Поттер» писательницы Джоан Роулинг стал настольной книгой для сотен миллионов землян. Каждый из них стремится представить себя волшебником, который без особых напряжений может иметь и вершить все.

Но развитие человечества определяется пониманием Бога, где «правда и вера – суть две сестры родные».

Я забыл сказать, что встретились мы с Николаем Владимировичем во второй половине дня, когда операции на сегодня были сделаны. Но оставался еще обход больных, решение различных административных вопросов. Когда же домой-то? – крутился в моей голове вопрос, – ведь там семья, жена, правда, тоже врач, дочка, в которой, как знал, герой мой души не чает. Но, видя его озабоченность, посчитал любопытство такого рода со своей стороны просто-напросто неприличным.

Однако не удержался и спросил – о другом:

– Ваши деянья, состояние души, – выдают вас, как человека глубоко верующего. Ваша собственная оценка самого себя в этом плане – она такова же?

– Что не атеист я – безусловно. Но в храм хожу редко. Помолиться Господу, да простит Он меня, и то иногда забываю. Даже и не забываю, а, прибегая к примитивному современному сленгу, скажу: как бы не успеваю. Слабое оправдание, конечно…

Объяснять Николаю Владимировичу, что вера – чувство сакральное, не мне надо. Да и стоит ли? Он, полагаю, сам понимает это не хуже. Но одну поучительную легенду не поведать ему под конец я не мог.

Господь путешествовал по свету со своим молодым учеником. Однажды он встретил землепашца, обрабатывающего землю, и поклонился ему в ноги. Ученик сильно удивился, вопрошая: «Как же так, Боже, я молюсь тебе в течение стольких лет, а ты за это время даже не поблагодарил меня ни разу. Пахарю же, который, если и молится, то не более двух раз в сутки, отвесил поклон». Бог сказал отроку: «Я отвечу на твой вопрос, но перед этим исполни мою просьбу. Возьми чашу, наполни ее до краёв водой, поставь на голову и обойди вокруг города. Только смотри, не пролей из чаши даже капли».

На вечерней заре, неся на голове чашу с водой, боясь из неё расплескать хоть каплю, возвращается ученик. Когда он приблизился к Всевышнему, Тот, оценив хорошо выполненное задание, спросил: «Но скажи, друг мой, молился ли ты Мне, пока обходил город?» «Нет, – ответил пристыженный юноша, – не мог я, потому как думал всё время, как бы не расплескать в чаше воду». И сказал Господь: «Вот и ответ на твой утренний вопрос. Ты работал один день, и не нашел времени помолиться. Пахарь же годами тяжко трудится на поле своем, добывая хлеб насущный для себя и своей семьи в поте лица своего. При этом дважды в день он помолиться мне успевает. Воздавай же ему должное и не кичись своим превосходством».

Николай Владимирович понимающе выслушал притчу и, как показалось, с некоторой долей признательности посмотрел на меня.

 

Не потеряем веру

В душе каждого из нас, как отмечают лучшие умы рода человеческого, протекают те же процессы, что и в государстве. А коль это так, то и великие общественные изменения не через фундаментальные катаклизмы происходят, а через души людей – обычных, рядовых вершителей и жертв истории. В этих мыслях утверждаешься еще более, когда читаешь вышедшею недавно в свет эпопею Ахмета Хатаева, с пронзительным, на много открывающим глаза названием – «Ночи без бога». Это заключительная часть трилогии, начало которой положили книги «Эшелон бесправия» и «Враг народа», на что в свое время откликнулся я исчерпывающей рецензией.

Обладающий «искрой божьей» – писательским даром, автор, что называется, еще и напрямую занимается тем, что к делам государственным имеет самое непосредственное отношение. Он доктор наук, докторант, ответственный работник Федеральной службы Российской Федерации по контролю за оборотом наркотиков, Секретарь Координационного совета антинаркотических ведомств государств – членов Организации Договора о коллективной безопасности, в прошлом – руководитель КГБ Чечено-Ингушетии. Его творения – сказ о вайнахском народе, жизнь которого Ахмет Хатаев, оставаясь ярким его представителем, не мыслит без единения с Россией. Этим определяется и некая особенность творчества Ахмета – с ним иногда хочется поспорить, но не как с непримиримым антагонистом, а как с не согласным в чем-то с тобою другом. С ним просто подмывает продолжить беседу, которая, верится, непременно приведет к взаимопониманию.

Спровоцированный, в хорошем смысле слова, таким воздействием на себя Хатаевских книг и задал я писателю-государственнику по прочтении трилогии «волнительный» вопрос:

– Ахмет Цуцаевич, вы, безусловно, достойный сын своего народа, его историограф. И вы с понятной гордостью пишите о великих предках своих, средствами языка коих были расшифрованы надписи на камнях первого известного историкам древнего государства – Урарту, вы приветствуете деяния соплеменников, направленные на открытие ими России, прорубавшими в нее окно, как когда-то царь Петр прорубил его в Европу, вы воспеваете мужество, стойкость своего народа, для которого честь, стремление оставить после себя добрую память являются основополагающими чертами характера, – и как же вы объясните не читавшим ваших книг, почему такой народ стал ныне объектом, мягко говоря, настороженного отношения, а «чеченский вопрос» отнесен к числу наиболее «проклятых»?

– Вы правильно сделали, что оговорились относительно тех, кто не читал моих книг. Им, действительно, труднее понять, как наш народ в корне своем близкий по умострою, беззаветности и простодушию, что отмечал еще Александр Сергеевич Пушкин, русскому народу, был превращен в носителей чуть ли не наследственной враждебности к русским, к России. Ответ на этот вопрос разбросан по всей трилогии. Но если выразить его несколькими фразами, что я и сделал в «Ночах без бога», то он прозвучит так: какая-то часть вайнахов, точнее ее наиболее активная часть дала себя втянуть в страшную кровавую авантюру, затеянную политиками-бизнесменами с тем, чтобы отвлечь народы России от чинимого ими грабежа нажитого трудом многих советских поколений общегосударственной собственности. Остальные же люди то ли от усталости, то ли от неспособности понять суть всей этой грязной игры «прислонились к сатанинскому дому лжи». А ложь, как известно, чрезвычайно опасное «достижение» человечества, хотя порою бывает и очень выгодным проявлением, особенно для «власть предержащих», что мы и видели на протяжении длительного времени. Но не напрасно ложь входит в набор семи смертных грехов – грехов, несущих смерть. Авторы авантюры хотели превратить Чечню в своего рода черную дыру, и им это отчасти удалось. Поднявшиеся на волне беспредела, дурящие народы болтовней о демократии лжехозяева нынешней жизни сами попали в западню своих алчных устремлений.

В основной массе люди зачастую наивны, их нагло обманывают. Чтобы не говорили сейчас о марксистско-ленинском учении, но классики его были правы, заявив, что любой народ будет жалкой игрушкой в руках злобных сил, пока за хитросплетениями слов, изрыгаемых циничными политиками, не научится видеть интересы враждебных ему групп и классов.

Народ! Да, он за свою тысячелетиями исчисляемую историю выковал и возвел в степень уважения и преклонения, великие качества как трудолюбие, стремление к справедливости, но этот же самый народ становится нередко тем деревом, на коем не икону пишут, а из которого дубину вырубают. Примеров предостаточно. Просвещенейшая нация Европы – немцы и – пещерное человеконенавистничество под прессом фашизма. Всемирная отзывчивость русских и – чуть ли не поголовное безразличие к судьбам братских народов в системе либерализма и выживания.

Есть факты, разумеется, и обратного порядка, но они не на голом месте возникают. Возможно, не все знают, что известный некогда своими русофобскими опусами поэт Джек Алтаузен (помните его стихи о Минине и Пожарском, сподвижником которых, кстати, был и мой земляк – князь Черкасский: «Подумаешь они спасли Рассею! А может, лучше было б не спасать?») в годы войны ушел добровольцем на фронт и погиб за «Рассею» (к тому времени Советскую) в 1942 году.

– Согласен, но вот только о Черкасском, как о вашем земляке, к сожалению, знал не много.

– Не только вы, Геннадий Александрович. О Дмитрии Мамстрюковиче Черкасском, бывшем воеводе Нижнего Новгорода, и его роли в освобождении Москвы от польских захватчиков в подробностях описано в историческом романе Михаила Загоскина «Юрий Милославский, или русские в 1612 году». Но об этом умалчивают, а жаль, что данный факт не используется, как это имело место в советское время, «для интернационального воспитания подрастающих поколений».

– Интересный поворот в нашей беседе. Откровенно говоря, я хотел бы развить тему о роли вайнахов в судьбах России, но коль уж раньше мы припомнили советский период то, быть может, коснемся дружбы народов той поры, и опять же задумаемся, как так случилось в нашей «цветущей сложности стране», что целые народы были объявлены врагами и понесли за это наказание, какое, как вы пишите во второй книге «никто и придумать не может, если в нем нет сатанинского начала – отрыв человека от дедовского очага, где мать пела ему колыбельные песни, где сделал он первые шаги?».

– Вопрос сложнейший. Легче всего ответить на него, опираясь на субъективные факторы, специфические черты характера как вождей в центре – Сталина, Берии, так и сатрапов их на местах, обусловивших проявление предвзятости в оценках тех же вайнахов. Поначалу в своих произведениях я шел к ключу – отгадке именно этим путем. В первых двух книгах я показал массу перевертышей, проходимцев, карьеристов, продавших за «чечевичную похлебку» интересы, чаяния своего народа, всплывших на властную поверхность не за счет труда, знаний и воспитания, а на волне догм и штампов. Углубляясь в означенную проблематику, я начал постепенно понимать, что «корень зла» кроется в системе – в системе взаимоотношений власти и народа. И уже в третьей, заключительной книге трилогии, я рассматриваю и трактую последнее выселение вайнахов (а в общей сложности за два века их было около двух десятков) как часть трагических событий в жизни всего советского народа, как часть нашей общей судьбы. Ну разве раскрестьянивание деревни, ссылка миллионов беззаветных тружеников земли в Сибирь, Заполярье не есть то же самое выселение, только более изощренное по форме, но не менее жестокое по сути? Разве, к примеру, русских выселенцев, а их по количеству было значительно больше, чем чеченских, не называли тоже врагами народа. Правда, «чистильщикам» приклеить этот ярлык всей государство-образующей нации духу не хватило.

– Зато его хватило так называемым демократам, сопроводившим приход свой к власти танковой пальбой по Верховному Совету России, а потом и по Чечне.

– Вот-вот. А вызрели-то эти изверги, готовые подобно тому просвещенному либералу, о коем поведал в своем «Дневнике писателя» Ф. М. Достоевский, уничтожить народ, не поддающийся переделке по западному образцу, в недрах советской системы.

Было бы непростительным святотатством отрицать достижения советского периода, успехи в интернационально-патриотическом воспитании, подвиг в годы войны, когда вайнахи вместе с русскими и другими народами сражались геройски с общим врагом. В ту пору советские люди сумели подняться до таких духовных, горних высот, что битва с гитлеровской Германией, по масштабу сравниваемая с библейскими событиями, переросла в их глазах из борьбы за личную независимость и независимость отечества в беспощадное сражение со вселенским злом, с деяниями дьявола. В этом феномен победы. Но больно же осознавать, сколь потребительски относились власти к народу-победителю. К горлу прямо-таки подкатывают стихи Константина Симонова:

Впрочем, касаясь сегодняшней жизни страны, так и хочется произнести, что ее как единой субстанции не ощущаешь. Общество катастрофически расслаивается. Я согласен с одним из авторов, у которого совсем недавно прочитал: есть Россия бедная и богатая, олигархическая, менеджерская, топ-менеджерская, крестьянская и городская, пенсионерская, учительская, беспризорная, «сидевшая» и «сидящая». Они практически не пересекаются. Каждая живет сама по себе…

«Ночи без бога» – моя иллюстрация ужасающей катастрофы – обрушения страны, порожденного именно двойственностью, лицемерием безбожной власти, требующей от народа жить так, как сама давно уже не живет. Стоит ли напоминать, сколь ловко воспользовались этим «бесы», маскирующиеся под друзей народа, сокрушившие разнузданной пропагандой порнографии и насилия неискушенные души, надломленные еще и эгоистическими призывами об обогащении («кто как может»), суверенизации («кто сколько проглотит»). Я попытался раскрыть эту двойственность и беду, что несет она, не только изобразительными, художественными средствами, но и композицией произведения, показывая деяния своих героев в «старое» и «новое» время не последовательно, а как бы параллельно, дабы до сознания читателя дошло быстрее: ни что не возникает из ничего, расплата за худое, недоброе – рядом.

– Ахмет Цуцаевич, в своей трилогии, особенно в первых двух частях, вы, отстаивая самобытность развития как в целом всей нашей страны, так и составляющих ее национальных образований, настаиваете на необходимости строить народам свою судьбу по законам жизни, на прочном фундаменте прошлого бытия. Более того, говоря о вайнахском народе, деятельность которого очерчена стенами горских порядков, утверждаете: «нашего человека нельзя из этих «стен» выпускать, пока не воздвигнешь для него иное, понятное и приемлемое «здание права».

– Давайте обо всем по порядку. Я ратую за такие отношения, которые строятся на прочном фундаменте прошлого бытия, но с учетом новых законов жизни. Разве это плохо? Так поступают многие народы и процветают. «Зов земли», «зов предков», поверьте, не пустой звук. Они определяют, как гласит наука, наш генетический код. Жить в несогласии с ним – идти по пути дискомфорта, беды. Призыв отбросить традиционные ценности, по крайней мере, – диверсия. Антрополог Конрад Лоренц писал о подобном следующее: «Во всех частях мира имеются миллионы юношей, которые потеряли веру в традиционные ценности предыдущих поколений… Они чувствуют себя свободными, потому что отбросили отцовские традиции, но немыслимым образом не замечают, что воспринимая сфабрикованную доктрину, они отбрасывают не только традиции, но и всякую свободу мысли и действия». Я же повторю, о чем писал в своих произведениях: опасна вольность вне морали – морали, выработанной в результате многовекового опыта предков, славно трудившихся на земле, умеющих жить с соседями. Ценности же фундаментализма, которые внедряются и используются теми же сепаратистами в массе нашего народа, околпаченного ельцинизмом и дудаизмом, ничего общего не имеют ни с истинными положениями народных обычаев, ни с постулатами ислама. Ведь ислам в переводе с арабского означает мир, безопасность, спокойствие, чистоту намерений.

Это прекрасно знали и учитывали великие государственные деятели России: Петр I, заявлявший, что он хочет лучше видеть у себя народов магометанской веры, чем плутов и обманщиков; Александр II, предоставивший горцам возможность совершенно свободно исполнять веру отцов и управлять по шариату и горским адатам. Результат не замедлил сказаться! Вопросы, решаемые «практически, не ссылаясь на Европу» (выражение тогдашнего губернатора Терской области М. Т. Лорис-Меликова), привели к тому, что люди, недавно чуть не поголовно «окрещенные» в абреков, проявили себя и как умелые земледельцы, и как удачливые предприниматели. И поди-ка плохо было России, от того, что Чечня, например, кормила вдоволь кукурузой не только себя, но и все народы, населяющие нынешнюю Дагестанскую республику, продавала продукцию в Персию, наполняя тем самым и казну империи.

Великие люди из вайнахов прекрасно понимали роль и значение России и призывали, как это делал Кунта-Хаджи, к умению жить с русскими; не бряцать оружием увещевал горцев Бейбулат Теймиев – «гроза Кавказа» по определению Пушкина. Не была агрессивна к горцам, как и к другим народностям, русская культура, а распространение русского языка как средства межнационального общения имело значительные позитивные последствия для народов Кавказа. Лучшие умы России Пушкин, Лермонтов, Толстой характеризовали мир того же ислама как близкий русскому менталитету, увидели в нем союзника России.

Возблагодарить бы Всевышнего нам, что с таким народом, с такой страною нас связывает единая судьба и уверить, как это сделал доктор философских наук Х. Боков: «Чеченский народ никогда не воевал с Россией, он воевал с колонизаторскими порядками, с коими воевал и русский народ».

– Такие слова, не грех бы и в граните высечь. А ищущим русскую национальную идею подсказать, что под ней понимать следует вовсе не узкоэтническую, а общероссийскую систему правил, и что ее (прав Чубайс – не Анатолий, а Игорь) нельзя выдумать, но можно выявить. Кстати, такими суждениями пронизаны все ваши творения – творения, я бы сказал, энциклопедического характера. Поэтому, поверьте, мне очень хотелось бы, чтобы трилогия ваша была переиздана большим тиражом и стала достоянием как можно большего числа читателей разных национальностей. И, конечно же, я жду продолжения.

– Спасибо. Оно непременно будет, если, как гласят предупреждения Архангела Джабраила, о которых напоминаю я в своей трилогии, не оскудеет земля, люди не потеряют любовь, жены, матери и невесты – стыд, властители – справедливость, богатые – милосердие, ученые – знания, а все мы вместе – Веру.

– Мощно, серьезно сказано. И целеопределяюще. И по сему не могу не разделить вашей Надежды. И Веры, что движет камнями, с которой народ наш сумеет-таки укоротить торжество кровавого бизнесмена, как пишите вы, «золотого тельца», справиться с отчаянной бедой – безбожием, сатанизмом, всемирным злом, что ядовитыми змеями вползли в трещины, возникшие в результате отхода человека от всеобщих небесных начал, таких как благочестие, почитание предков, стремление к добру, знаниям, трудолюбию. Надеюсь, и верю, в чем, как и подо всем, сказанным вами выше, и подписываюсь.

 

Обращение к сердцу

Почему-то именно эти слова известного русского поэта Николая Рыленкова вспомнились мне вдруг, когда я закрыл по прочтении книгу Саида Лорсанукаева – советника председателя Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации «Дожди меняют цвет». Вышедшее в издательстве «Воскресение» в 2003 году немалым, по нынешним меркам, – пятнадцатитысячным тиражом, – произведение это (именно произведение) являет собой своеобразное художественно-философское осмысление нелегкого жизненного пути самого автора и его окружения. А, по сути, – всего народа, в среде которого развивался, креп и достиг своей вершенной зрелости духовный мир повествователя.

Лично меня связывают с Лорсанукаевым давние отношения: мы вмести с ним работали в газете ЦК КПСС «Сельская жизнь», став лауреатами ее, вместе защищали достоинство и честь человека необыкновенного благородства и порядочности – Абдуллу Лулуева, после трагических событий в стране вместе с лидерами движения «Возрождение России» не раз бывали на Северном Кавказе. Да мало ли! И на моих глазах, к моей радости и гордости, завершалось формирование «саидовского» мировоззрения, превращение советского журналиста Лорсанукаева – первоначально бесшабашного, точнее романтически настроенного борца за правду и справедливость (что само по себе тоже дорогого стоит) в умудренного стойкого проводника великой веры в торжество истинных, небесных начал в человеке, не подлежащих пересмотру, отобранных за свою историю всеми народами и возведенными в высокую степень уважения таких качеств, как благочестие, почитание предков, стремление к добру, знаниям, трудолюбию.

«Нелегко быть истинным чеченцем – признался мне как-то Саид, – хотя и надо соблюдать для этого лишь пять предписаний ислама, среди которых основное требование – совершать молитву и помогать бедным». – «Настоящим русским быть тоже не просто, – вторил ему я, – не случайно же в народе нашем бытуем присловье: «нет тяжелее дела, чем Богу молиться, родителей кормить, да долг платить». Саид вскинул взгляд на меня: «Человеком всюду быть трудно. Но он же – подобие Божие».

Со школьной скамьи приписанные к сонму материалистов, главным постулатом мировоззрения коих являлся тезис превосходства бытия над сознанием, волею судеб оказавшиеся при пропагандистском аппарате власть предержащих атеистов, мы уже тогда каким-то чудом, инстинктивно чувствовали и проводили на практике другую философию: чтобы докопаться до сути, надо добраться до души человеческой. А от души до Бога – один шаг.

Но как он был труден этот шаг. Ведь мощнейшие пласты древней цивилизации, культуры, духовности в СССР, как для большинства мусульман, так и для основной массы христиан, представителей других религиозных конфессий – были за семью печатями. Ныне, когда мир содрогнулся от чеченской трагедии, беды народов бывшей могучей интернациональной державы, когда прозвучали слова, пленящие энергией огромного накала, но с которыми безоговорочно согласиться трудно: «История развития общества, есть не история борьбы классов, а – история борьбы религий», как не поскорбеть о том, что вырывалось у нас с рождения – вера в божественный промысел.

«Все под единым Богом ходим, хотя и не в одного веруем» – это наша русская поговорка, утверждающая великую истину единого Творца и Спасителя, близость и родство между людьми разных национальностей, религий и вероисповеданий. Она прямая наследница учения Христа, провозгласившего: «Нет для меня ни эллина, ни иудея». Но ведь точно такой же подход к вере, братству народов звучит и в Коране. Пророк Мухаммед говорил: «Вы никогда не войдете в рай, пока не уверуете в Бога. Но вы не уверуете в Бога, пока не полюбите друг друга».

О, если бы эти слова, приведенные Саидом в своей книге, достигла сердец тех, кто смотрит еще друг на друга сквозь прорезь прицела! Как и другие слова, например, такие: «Любой нравственный постулат зиждется на основах веры. Нравственность без веры – это нравственный плюрализм, а значит, безнравственность». А вот эти суждения о «джихаде» достойны, пожалуй, и школьных хрестоматий: «Аллах вам не запрещал любовь и милость проявлять к тем, кто против вашей веры с вами не сражается. Не допустил в религии Он принуждения. Священная книга мусульман трактует «джихад» как усилия на Господнем промысле, т. е. «борьбу со злом», а «великий джихад» – как победу над собой, своими страстями, как способность прощать того, кто виноват перед тобой, поскольку не может претендовать на прощение Аллаха тот, кто сам не умеет прощать».

«Пророк – не революционер, который поднимается на баррикады. Он обращается к человеческому сердцу, прежде всего к любви, добру, и согласию – внутри себя. Борется против сатанинского культа, который стал знаменем, разъединяющим, как ржа».

Таким свято-любовным обращением к сердцам людским, с полным основанием, я назвал бы и книгу своего товарища, крайне переживающего о гибели той доброй части «Советской Атлантиды», что вызывала любовь и почтение людей доброй воли всего земного шара, горюющего о разрыве народов. Но будем честны и признаем: есть в бедах людских и наша, быть может, невольная вина. Особенно тех, в ком (путь на время) сладкозвучное пение сирен сатанинских слуг заглушило колыбельную песню матери (как пронзительно, больно поведал об этом Лорсанукаев в эссе «Рыдающая чинара»). И хоть стараемся мы теперь искупить вину, в меру сил своих, торя стежку – дорожку к правде святой, ждут нас, наверное, на том свете родители с палкой в руках. Такую участь напророчила, кстати, и герою одного из саидовских очерков – любимому нами Расулу Гамзатову болгарская прорицательница Ванга, Поделом.

Но, однако, утешимся мыслью: «Если и побьют нас, то любящие руки».

 

Без любви нет правды

«На небе – Бог, на земле – Россия». Право, ничуть не кривлю душой, но иногда мне кажется: не скажи эти слова ранее сербы, то их, наверное, непременно сказал бы наш современник ингуш Хажбикар Боков – ученый, философ, чье имя, уверен, рано или поздно займет самое достойное место в пантеоне вдохновенных, искренних патриотов нашей общей великой Родины – России, влюбленных в нее исследователей – подвижников.

Сосредоточив свое внимание на сфере межнациональных отношений, всесторонне исследовав российский феномен ненасильственного собирания народов (оно, в основном, не сопровождалось завоеванием), освоения вокруг себя пространств и территорий, где не было самостоятельных государств, проанализировав основы строительства России, Хажбикар Боков приходит к удивительному выводу: величие, предназначение России сокрыты в ее высочайшей духовности. Подобно Ивану Киреевскому «под шумным вращением общественных колес» он услышал «неслышное движение нравственной пружины, от которой зависит все». Духовное у россиян извечно преобладало над материальным, как и общее над личным. Отсюда вера в светлое будущее и уверенность, что без любви нет правды, и предпочтение справедливости закону.

Да и впрямь, как не узаконивай хотя бы последнее разграбление общенародной собственности нынешними новоделами, справедливее эта разбойничья акция не станет.

Мы часто вспоминаем слова Александра Сергеевича Пушкина о жестокости и бессмысленности русского бунта, но не даем себе труда задуматься над продолжением суждений, что не менее жестоко и бессмысленно доводить народ до «пугачевского окаянства», через которое так или иначе, но будет наказано общество.

Кстати, цитируя те или иные выражения классиков, мы зачастую в угоду моменту, корыстному, личному интересу вырываем их слова из контекста, не сообразуясь с полным, истинным взглядом на предмет великого человека. Многие из нас, скажем, уверены, что выражение о Петре, прорубившем для России «окно в Европу», принадлежит тому же Пушкину. Боюсь, что разочарую тех, кто хотел бы привлечь русского гения в союзники западопоклонников, – выражение это принадлежит итальянцу Алгаротти.

Да и о каком «окне» может идти речь, справедливо замечает известный археолог В. Янин, если еще в древних русских княжествах были широко распахнуты двери для общения со многими народами и государствами. Этого ли не знать Пушкину, писавшему П. Чаадаеву: «…у нас было свое особое предназначение… нашим мученичеством энергичное развитие католической Европы было избавлено от всех помех… Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству (к русскому единству, разумеется)… неужели это не история, а лишь бледный и полузабытый сон? А Петр Великий, который один есть целая всемирная история! А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы, а Александр, который привел нас в Париж?… Клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить Отечество, или иметь другую историю наших предков, такой, какой нам бог ее дал».

К слову, о Чаадаеве: ведь именно этот человек, по собственному выражению, предпочитающий бичевать свою родину, даже огорчать ее – только бы не обманывать, первым сказал Пушкину по прочтении его стихотворений «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина»: – «Мой друг, никогда еще Вы не доставляли мне такого удовольствия. Вот, наконец Вы – национальный поэт!»

Не осмысление ли всего этого водило рукой автора, когда писал он, трогательно – кроткий, как Чехов, интеллигент: «Я буду всегда принадлежать всей моей стране, а боюсь я только Бога».

Наполненные глубокими чувствами, дыханием жизни, выстраданные труды Бокова написаны как бы на одном порыве. Они публицистичны, художественны и никого не оставляют равнодушными. Как уже отмечалось, за ярко выраженные общероссийские взгляды Хажбикар Боков не раз подвергался обструкции со стороны отдельных лиц, до сей поры, к сожалению, трудно воспринимающих постулат философа и исследователя, что отход от совместного исторического пути с Россией ведет к исчезновению отдельных кавказских этносов. А ведь не об этом ли говорил столь любимый горцами Александр Сергеевич Пушкин, когда отмечал отсутствие противоречия между исламским и христианским мирами и призывал к союзу, дабы избежать опасности, что станут предрекать аналитики конца XIX века. А будут они предрекать мировые войны, третья из которых, вслед за раскачиванием устоев христианства, поставит своей задачей уничтожение ислама.

Ратуя за строительство новой России с учетом веяний жизни, говоря о новых подходах в решении вопросов межнациональных отношений, предлагая эти решения, ученый здраво судит о сохранении при этом и прочного, доброго фундамента прошлого бытия. «Россия имеет свои традиции, свою историю. России необходимо укреплять свою суверенность, – пишет автор. – Представьте себе, что все народности, этнические группы приобретут статус самостоятельных государств. Это же царства на горошинах».

И далее. Отмечая, что история России уже не раз подтверждала: как только ослабевает государство, начинает рушиться все остальное, ученый бросает вызов либерально – раздрызганным настроениям: «Представляется очевидным, что во имя обеспечения национальных интересов Российской Федерации необходимо прекращать игры в «суверенитеты». И, послушайте только: «Не грешно было бы всем нам подумать о ценности и пригодности для России федеративности и централизованности Российского государства, их будущности. Во всяком случае, федерация – это не единственный подходящий тип государственности для России, тем более, что она в принципе не всегда целиком и полностью укрепляет единство наций и народов. Скорее всего, федерация может быть важной переходной формой на пути к полному единству народа».

Ого! Стало бы, правы американцы, когда не позволяют у себя даже разговоров о «праве» выхода тех или иных штатов из США. Всего десять лет потребовалось им некогда, чтобы убедиться: без сильного центра страны вообще не будет. Воистину: «Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит» (Евангелие от Матфея).

Стало быть, правы были наши отцы и деды, защищая независимость и единство Советского Союза, стоя в одном ряду: и мой земляк – костромич Юрий Смирнов, распятый фашистами – сатанистами, как Христос, на кресте, и горец Ханпаша Нурадилов, герой Сталинграда.

Жизнь не стоит на месте, все течет, все изменяется. Процесс – естественный. Но есть в этой жизни у каждого народа нечто незыблемое, основополагающее, – это сакральная любовь к Родине. Как малой, так и великой. Кстати, корень этого слова – Родина, есть не что иное, как имя первого и главного Бога славян, творца всего сущего. Имя это – Род.

 

Дом, где возгораются сердца

В Московском Доме национальностей, десятилетний юбилей которого широко отмечался недавно, в прочности сплава, замешанного на неувядаем человеческом чувстве – любви, пришлось убедиться воочию. И очередной раз возблагодарить людей, что во главу своей деятельности на поприще формирования территории мира и согласия поставили именно этот гуманнейший принцип, провозглашенный около 150 лет тому назад великим русским поэтом и блистательным дипломатом Федором Ивановичем Тютчевым.

Здесь, в этом Доме, на праздновании юбилея, участие в котором приняли представители многочисленных национальных диаспор и общин в Москве, государственные и ученые мужи, журналисты, артисты, посланцы Беларуси, Мордвы, Якутии, Татарстана, Башкортостана и т. д. и т. д., после «белорусских посиделок», «казахского дастархана», после пребывания в «мордовской деревушке» и в «тувинской юрте», после посещения других хлебосольных уголков, что уютно расположились в этногалерее, вырвалось вдруг спонтанно, искренне, непосредственно из уст осетинского гостя:

– Домочадцы, милые мои! Мы все одной национальности.

– Это какой же? – насторожились, было, собравшиеся. Особенно ребята из грузинского ансамбля, только что своим необычайным искусством до слез разволновавшие зрителей.

– Той, которую каждый из нас представляет, которую несет в своем сердце.

Боже, да это же озарение. Озарение, сверкнувшее в Доме, который вот уже столько лет светит окружению могучей идеей: «Наше единство – в многообразии». Конечно, русский пусть всегда будет русским, осетин – осетином, грузин – грузином. И пусть каждому из них видится, что остальные такие ж, как он. Неужель это плохо? Ведь ты понимаешь, принимаешь и уважаешь других, как себя, но и тебя понимают, принимают и уважают точно так же. Не к тому ли по большому счету и надо стремиться всем нам – народам многонациональной нашей Родины – России. И прав седовласый профессор, заставивший в разгар шумного веселья утихнуть многоголосую кампанию словами: «Вот и пришло время, и созрел плод – деянья нашего дома, которые должны стать достоянием более широкого круга людей, выйти за пределы московской орбиты, страны».

Московский Дом национальностей… Побывав в нем, Расул Гамзатов сказал: «В мире много замечательных домов, а этот – моя родная семья». Подобного толка характеристики давали «оплоту душевных чаяний» Чингиз Айтматов и Валентин Распутин, Федор Конюхов и Леонид Рошаль, многие, многие другие именитые, знаменитые люди. Расположенный по доброй воле Правительства Москвы в великолепном, отреставрированном особняке бывших князей Куракиных, учредивших некогда здесь странноприимный дом, Московский Дом национальностей принимает теперь представителей различных культур. И это вовсе не странно. И уже тем более не случайно. Вспомним бесподобного духовидца Александра Пушкина, определившего Его Величество случай как «мощнейшее, мгновенное орудие Провидения».

А коль так, то вполне знаменательно и то, что возглавляет ныне «национальный приют» человек удивительной судьбы – Петр Иванович Лемперт, твердо уверенный, что мир спасет не «Дом-2», а красота, и что путь для решения всех межнациональных проблем – это сильное государство. Он, бывший адмирал, знает, что говорит, а мы, гости великолепного юбилейного празднества, пребывающие в довольстве и благодати, непосредственно уяснили, сколь важен флотский порядок, невидимый, но постоянный и четкий, даже в планировании гармонии торжества.

Полный вперед, друзья по духу и крови. Семь футов под килем вашему благословенному кораблю, который, как «Ноев ковчег» принимает, сохраняет и несет в будущее жизнетворные семена света, добра, любви.

 

«В Россию, народ ее, верую!»

Когда нынешние псевдодемократы и рыночники начинают наступательно, широкомасштабно и методично, со ссылками аж на ненавистного им Владимира Ленина, внушать населению многострадальной, нашей страны мысль, что «русский человек – плохой работник по сравнению с передовыми нациями», невольно все-таки зарождается сомнение. Как же это так, ленивый, неумелый человек создал великую в совсем недавнем прошлом державу в таких широтах, таких суровых условиях, где великого государства по логике обычных мерок не могло и не должно быть? Нигде в мире – ни в северной Америке, ни на Скандинавском полуострове, нет землепашества, нет постоянного земледельческого населения в тайге. И уж, конечно, нигде в мире нет на «северах», скажем, «транссибирских магистралей», таких крупных промышленных городов, как Архангельск, Иркутск, Красноярск, Воркута, не говоря уж о Норильске и Магадане.

Чьими руками все это создано, как не руками российского человека – труженика, образом жизни которого была работа, работа и работа. Какими идеями и помыслами руководствовался он, взваливая на себя эту исполинскую ношу? Ответ на этот вопрос вряд ли можно найти, читая сегодня «суждения» о рабской, безвольной душе россиянина, которыми изобилует теперешняя «свободная» пресса. Зато со всей определенностью, четкостью и ясностью прозвучал он недавно из уст депутата Совета Федерации, Героя Социалистического Труда П. В. Романова на презентации его собственной книги.

Сын репрессированного инженера-жележнодорожника, прошедший путь от рядового токаря в «Краслаге» до директора крупнейшего химического предприятия, знающий, как видим, не понаслышке, что такое российский труженик, Петр Васильевич сказал слова, столь близкие каждому патриоту Отечества: «Кропотливый, созидательный труд лучшим образом отвечает менталитету, душевному настрою нашего народа, сила которого извечно подпитывалась благородной идеей государственности!» Эту мысль единения русского народа, его мессианского предназначения в создании великого государства Романов проводит и в книге своей, которая называется соответственно – «Державный крест». Да, это крест – нести тяготы и заботы по обустройству страны, где, чтобы жить полнокровно, а не существовать, надо не только уметь работать, но работать вдохновенно и героически.

С сыновней болью за Россию, за братьев и сестер своих, тружеников – россиян, наполнены страницы книги Петра Романова, где он криком кричит о том, как разрушители государства ловко разбивают его фундамент – налаженное производство и производственную деятельность людей, в процессе которой и выковывались единство и сила народа.

Книга Романова – это призыв опомниться. Пора договориться и начать разумное государственное регулирование экономики, отдать приоритет российскому производителю – работнику предприятия и честному предпринимателю. Пора поставить четкую цель и создавать рабочие места у себя, а не у соперника – соседа, пора начать снова холить и лелеять своего товаропроизводителя.

У нас все есть и для обуздания преступности – законы, милиция, армия. Нужно только взять ответственность за решительные действия. Святое дело – социальная защита малоимущих, народного образования, здравоохранения, культуры и нравственности. Особой заботы заслуживает молодежь. На взгляд Петра Романова, мы уже потеряли одно поколение. Развращенное торгашеством, оно не придет ни к станку, ни к комбайну, ни к кульману. Поэтому воспитание и поощрение трудолюбия, патриотизма, стремления служить своему Отечеству должны главенствовать в нашей идеологии.

Великое чудо – Россия – непременно возродится. Не глупее же нынешних могильщиков великого народа и государства был Отто Бисмарк, писавший: «Русские, если даже их расчленить международными трактатами, также быстро объединятся друг с другом, как частицы разрезанного кусочка ртути. Это неразрушимое государство русской нации…» Бальзамом на душу капают и романовские слова: «У нас есть все, чтобы вывести Россию из смуты, возродить ее величие и благополучие… В Россию, народ ее, верую!»

Как заклинание, хочется вслед за автором повторять это речение.

 

Очищается болью Россия

Подводникам «Курска»