Филби поступил н службу в британскую разведку в 1940 году по протекции еще одного члена «кембриджской пятерки» Гая Берджесса. Его карьера развивалась стремительно, и уже через год он был заместителем начальника контрразведки. В 1944 году он предложил Черчиллю создать специальное подразделение британской разведки для работы против СССР. Премьер согласился, и Филби возглавил секцию 5 MI-6. Только за время войны Филби передал в Москву 914 секретных документов. С 1947 по 1949 год Филби возглавлял резидентуру в Стамбуле, с 1949-го по 1951-й – миссию связи британской разведки в Вашингтоне.
В первые послевоенные годы Филби подружился с главным контрразведчиком УСС Энглтоном, который тогда работал в Италии. И Филби и Энглтон искренне любили Италию и давали своим агентам псевдонимы в честь итальянских растений («Фига», «Роза», «Томат» и т. д.). Роднил обоих разведчиков и интерес к еврейским традициям и обычаям, что не поощрялось в британской разведке. Позднее Энглтон признавал, что научился от Филби многому, прежде всего, ничего не брать на веру, стараться все доказать. Энглтон и не подозревал, что Филби помогает ему лишь для того, чтобы главный контрразведчик УСС сделал хорошую карьеру в Вашингтоне и стал для советской разведки ценным источником информации. Возможно, Филби даже рассчитывал в будущем завербовать Энглтона, так как уважал последнего за идеализм и высокий интеллект.
Находясь с 1949 года в Вашингтоне, общительный и опытный Филби установил прекрасные отношения с руководством ЦРУ, особенно с Визнером и Даллесом. Оба были снобы и любители светской жизни, и контакты с отпрыском британской аристократии им очень льстили.
Визнер любил англичан за их имперский опыт (и джентльменский снобизм, роднивший их с гарвардской элитой Америки) и считал британскую разведку своими учителями. Любимой книгой Визнера была «Ким» Киплинга, в честь главного героя которой отцом и был назван Филби. Уважал Визнер офицера связи СИС и за то, что его отец был известным британским чиновником в Индии. Обычно по окончании официальных встреч с Филби Визнер доставал из бара бутылку «бурбона» и предлагал провести вечер вместе, вдали от жен.
Филби так характеризовал Визнера в своих воспоминаниях: «… человек сравнительно молодой для такой ответственной работы, но начавший уже лысеть и отращивать солидное брюшко. Он любил высокопарный стиль, что производило неприятное впечатление… Мои отношения с управлением координации политики (OPC. – Примечание автора) были более активными, чем с ОСО; в последнем меня интересовали лишь планы управления».
Беделла Смита Филби уважал за его холодный и точный ум – в отличие от Даллеса или Визнера генерала было невозможно «уболтать» анекдотами или «разговорить» на вечеринке с большим количеством спиртного. С директором ЦРУ Филби все время приходилось держаться настороже. Отношения с Даллесом этого не требовали.
Филби считал Даллеса приятным в общении, что называется, «компанейским» человеком. Советский разведчик знал, что если позвонить или зайти к Даллесу ближе к окончанию рабочего дня, то тот непременно предложит продолжить интресную беседу в одном из баров. А поговорить на самые разные темы Даллес любил – его просто мутило от бумажной и кабинетной работы.
Опытный профессионал Филби не купился на самопиар Даллеса как самого «звездного шпиона Америки». В отличие от Энглтона Филби невысоко оценивал профессионализм и интеллектуальные способности Даллеса. Если Энглтон и даже Визнер были бесспорно преданы своему делу и не рассматривали его как обычную работу, то Даллес, по мнению Филби, был лентяем. Ему просто нравилось то, что он делал (причем скорее не сама работа в разведке, а ее антураж: таинственность, большие и бесконтрольные деньги, красивые женщины и т. д.). Ни больше, ни меньше.
Главной восходящей звездой в ЦРУ (точнее в ОСО) в то время был Энглтон, с которым Филби, естественно, возобновил прежние дружеские отношения. Филби так вспоминал об этом: «Мы обычно завтракали с ним раз в неделю в отеле “Харвей”, где он показывал, что безмерное усердие в работе было не единственным его пороком. Это был один из самых худых людей, каких я когда-либо встречал, и в то же время большой любитель поесть. Счастливчик Джим! После года совместных завтраков с Энглтоном я последовал совету знакомой пожилой дамы и перешел на диету, сбросив двенадцать килограммов за три месяца.
Наши отношения, я уверен, опирались на подлинно дружеское расположение обеих сторон. Но у каждого из нас были свои скрытые мотивы. Энглтон хотел перенести центр тяжести обменов между ЦРУ и СИС на представительство ЦРУ в Лондоне, которое было раз в десять больше, чем мое. Если бы ему это удалось, он сумел бы оказывать максимальное давление на центральный аппарат СИС, в то же время снизив до минимума вторжение СИС в его собственные дела. С точки зрения национальных интересов это было справедливо. Поддерживая со мной близкие отношения, он мог в большей степени держать меня под контролем. Я же со своей стороны охотно делал вид, что попался на его удочку. Чем больше было между нами открытого доверия, тем меньше он мог заподозрить тайные действия. Трудно сказать, кто больше выиграл в этой сложной игре, но у меня было одно большое преимущество: я знал, что он делает для ЦРУ, а он знал, что я делаю для СИС, но истинный характер моих интересов ему не был известен».
С ФБР сердечные контакты Филби установить не сумел, хотя имел на сей счет инструкции британской разведки (поддерживать одинаково хорошие отношения с ЦРУ и ФБР). Однако вовсе не потому, что «проницательный» Гувер его в чем-то подозревал. Просто шеф ФБР, добившийся ликвидации УСС, был не в восторге от образования ЦРУ. Мечтой Гувера было объединение разведки и контрразведки под крышей ФБР, но этой мечте не суждено было сбыться. Поэтому раздосадованный Гувер дал своим агентам команду собирать на ЦРУ всевозможный компромат. В этой связи следили (хотя поначалу и не плотно) и за резидентом СИС в Вашингтоне.
Гувер, происходивший из семьи мелкого торговца, терпеть не мог выпускников элитных университетов и богатеньких сыночков, наводнивших ЦРУ. И эти чувства были взаимными – они распространялись даже на предпочтения в области спиртных напитков. Снобы и космополиты из ЦРУ пили бургундское и лучшие коньяки, в то время как более приземленные фэбээровцы предпочитали пиво и виски.
Филби так вспоминал об этом: «Перед отъездом из Лондона меня вызвал шеф (британской разведки). Он был в превосходном настроении и развлекал меня рассказами о самых щекотливых случаях из области отношений между английской и американской разведками в годы войны. Эти рассказы оказались не просто праздными воспоминаниями. Шеф сообщил мне, что известие о моем назначении в Соединенные Штаты, по-видимому, расстроило Гувера. Я тогда считался довольно высокопоставленным сотрудником службы… Гувер подозревал, что мое назначение предвещает нежелательную деятельность СИС в Соединенных Штатах. Чтобы рассеять его опасения, шеф послал ему телеграмму, заверив, что не имеет намерения менять политику СИС. Мои обязанности ограничиваются вопросами связи с американскими службами. Шеф показал мне телеграмму и посмотрел на меня в упор. “Это, – сказал он, – мое официальное послание Гуверу. – И после короткой паузы добавил: – А неофициально… поговорим за ленчем у Уайта”».
И все же Филби явно недооценил одного выходца из ФБР, с которым ему пришлось столкнуться в Америке.
Билл Харви был выходцем из известной, но провинциальной семьи на Среднем Западе (то есть из глубокой провинции по американским меркам). В 1936 году, когда Харви изучал право в университете Индианы, он попытался баллотироваться от демократов на пост районного прокурора, но даже поддержка газет (принадлежавших его деду) не спасла его от сокрушительного поражения. Спасаясь от позора, Харви пришлось переехать в соседний штат (Кентукки) и заняться адвокатской практикой. Но Харви терпеть не мог мелких дел и глупых клиентов, поэтому и на этом поприще тоже не преуспел. В декабре 1940 года Билл Харви поступил на службу в ФБР с годовым окладом в 3200 долларов. Ни Визнер, ни Даллес в своих юридических конторах на Уолл-стрит не пошевелили бы и пальцем за такие деньги.
Начинал Харви в офисе ФБР в Питтсбурге, но его быстро перевели в Нью-Йорк. Там Билл отличился в борьбе против немецкой разведывательной сети, перевербовав одного из нацистских агентов Уильяма Зебольда.
Но его карьере мешали два обстоятельства: Харви любил выпить и постоянно волочился за женщинами. Его жена Элизабет («Либби» как называл ее Харви) не была готова мириться с таким поведением мужа, и ее брак с «большим папочкой» (так она величала супруга) превратился в сплошной скандал. А нелады с женой только усилили тягу Харви к бутылке.
Тем не менее в сентябре 1945 года Харви показалось, что он наконец-то вытянул главный счастливый билет в своей жизни.
После окончания войны и разгрома своего конкурента в лице УСС Гувер решил, что самое время предъявить президенту и общественности собственные эффектные успехи. Никто не должен был даже усомниться в незаменимости шефа ФБР. Естественно, что на роль главного врага Америки Гувер, как и раньше, наметил «красных».
И вот в сентябре 1945 года Харви поручили допросить некую Элизабет Бентли, показания которой претендовали на так нужную Гуверу сенсацию.
Бентли родилась в 1908 году в Нью-Милфорде (штат Коннектикут). Получив степень магистра искусств в Колумбийском университете, она в 1933 году отправилась в Италию, где, по неподтвержденным данным, имела связи с фашистами. Вернувшись в Америку, Бентли вступила в нью-йоркскую ячейку коммунистической партии США, где почти сразу познакомилась со своим будущим спутником жизни – Яковом (Джейкобом) Голосом. Голос, как уже упоминалось выше, являлся нелегальным резидентом ИНО ГУКБ НКВД. Элизабет начала работать секретарем Голоса, а позже они, не регистрируя свой брак, стали жить вместе.
В 1943 году Голос, перенеся сердечный приступ, потерял способность передвигаться, и Элизабет взяла на себя все его функции. В это время они жили уже в Вашингтоне, где Элизабет и начала налаживать связь с контактами Голоса. По свидетельству самой Бентли, в те дни она снабжала секретной информацией около тридцати высокопоставленных лиц в СССР, пользуясь сетью примерно из двадцати шпионов.
Якобы группу выосокопоставленных агентов ей на связь передал генеральный секретарь ЦК компартии США Эрл Браудер.
Еще со времен своего пребывания во Флоренции Бентли была подвержена глубоким депрессиям, которые она заливала алкоголем. Ей все время казалось, что за ней следят. В 1945 году ей предложили эмигрировать в СССР, но Бентли наотрез отказалась. В августе 1945 года она пришла в офис ФБР в городе Нью-Хейвен (Коннектикут), но развернутые показания о своей работе на советскую разведку стала давать начиная с ноября.
В сентябре 1945 года Бентли («Лиса») провела последнюю встречу с советским разведчиком Анатолием Горским, работавшим под «крышей» первого секретаря советского посольства в Вашингтоне Анатолия Громова. Бентли явилась на встречу пьяной, и у нее возник спор с Горским, в ходе котрого она обозвала всех советских агентов «гангстерами». Испугавшись собственной безрассудности и опасаясь, что русские «ликвидируют» ее, Бентли наконец решилась все рассказать ФБР.
7 ноября 1945 года Бентли начала давать развренутые показания, и в целом обвинила в работе на советскую разведку 150 американцев, в том числе 37 служащих федеральных ведомств. Именно последний аспект был наиболее важным для Гувера. Он поручил Харви собрать на этих «предателей» компромат. Его особенно интересовали «агенты», так или иначе связанные с бывшим УСС или госдепартаментом (которому в то время формально подчинялось ведомство Визнера и куда перешли на работу многие кадры «Дикого Билла»). Гувер уже спал и видел, как с помощью Бентли разрушить ЦРУ.
Неудивительно, что Бентли сообщила Харви о том, что самым влиятельным советским агентом в американском правительстве является Элджер Хисс, советник госсекретаря США Стеттиниуса.
Хисс родился в 1904 году в Балтиморе в семье довольно крупного предпринимателя (его предки приехали в США из Германии). Однако во время финансовой паники 1907 года отец Хисса разорился и покончил жизнь самоубийством. Элджер получил образование в Гарвардском университете, что дало ему пропуск в американский истеблишмент. Во время учебы в Гарварде Хисс был дружен с будущим членом Верховного суда, левым либералом Феликсом Франкфуртером. Как и Франкфуртера, его поразила юридическая расправа над рабочими Сакко и Ванцетти, которых приговорили к смертной казни по надуманным обвинениям.
При Рузвельте Хисс работал в министерстве юстиции, различных сенатских комиссиях и правительственных ведомствах. С 1936 года Хисс был на службе в госдепартаменте и до 1944 года занимался в основном Дальним Востоком. В 1944 году его назначили директором только что учрежденного Управления по специальным политическим вопросам (Office of Special Political Affairs), которое должно было координировать позицию США по созданию послевоенных международных организаций, прежде всего ООН. Интересно, что именно «советский разведчик» Хисс готовил меморандум с позицией США против предложения Сталина предоставить в ООН голос каждой из 16 советских республик.
Хисс был генеральным секретарем конференции, открывшейся 25 апреля 1945 года в Сан-Франциско, на которой и была учреждена ООН. Представитель СССР на конференции рекомендовал Хисса на должность первого генерального секретаря ООН ввиду его «беспристрастности» и «честности».
В 1946 году Хисс покинул госслужбу и стал работать в Фонде Карнеги за международный мир.
Хисс никогда не был агентом советской разведки, но с симпатией относился к СССР (что в 30-е и 40-е годы не было чем-то из ряда вон выходящим среди американской интеллигенции).
Генерал П.А. Судоплатов так вспоминал об этом: «Одно должностное лицо США, с которым у нас существовали конфиденциальные отношения, входило в состав официальных членов американской делегации на Ялтинских переговорах. Этого человека звали Элджер Хисс, он был доверенным лицом Гопкинса. В беседах с Уманским, а затем с Литвиновым Хисс раскрывал планы Вашингтона. Кроме того, он был весьма близок с некоторыми “источниками”, сотрудничавшими с советской военной разведкой, и с нашими активными агентами в Соединенных Штатах. По специальным каналам обмена информацией с военными мы знали, что от Хисса к нам поступило сообщение: американцы готовы прийти к соглашению с нами о будущем Европы.
В нашем списке против фамилии Хисса было указано, что он с большой симпатией относится к Советскому Союзу и является сторонником послевоенного сотрудничества между американским и советским правительствами. Однако ничего не говорилось о том, что Хисс, сотрудник Госдепартамента, является агентом нашей разведки…
Когда в конце 40-х годов Хисса обвинили в шпионаже в пользу СССР, никаких убедительных доказательств его виновности представлено не было, да их и быть не могло. Хисс был близок к людям, сотрудничавшим с советской военной разведкой, возможно, являлся источником информации, передаваемой нашим спецслужбам, однако он никогда не был нашим агентом в полном смысле слова. Этой же точки зрения придерживался один из моих старых знакомых, ветеран нашей военной разведки. Он сказал мне, что накануне Ялты на контакты с советскими представителями Хисса подтолкнули Гопкинс и Хэлл, госсекретарь США, по поручению Рузвельта, зная об его симпатиях к Советскому Союзу. Американским властям было важно иметь Хисса как промежуточное лицо, которое эпизодически может донести важную неофициальную информацию до советских правящих кругов».
Как раз это последнее обстоятельство и было важно для Гувера. В лице Хисса он хотел обвинить в нелегальной работе на СССР ведущих соратников Рузвельта и тем самым окончательно похоронить любые надежды на возрождение «нового курса» при Трумэне.
Хисс казался Гуверу достаточно высокопоставленным чиновником, чтобы послужить «лидером» советского шпионского гнезда в госаппарате США. Но помимо прямой связи с «новым курсом» Рузвельта (Гувер ненавидел как Рузвельта лично, так и его «новый курс») Хисс был еще и членом Совета по международным отношениям, который возглавлял Даллес. Таким образом, с помощью Хисса можно было не только скомпрометировать госдепартамент, но представить гнездом предателей и русских шпионов еще и УСС.
По заданию Гувера Харви на основании показаний Бентли, дополненных якобы сведениями предателя Гузенко и профессионального разоблачителя «красных» Уитекера Чамберса, соорудил мощную, хотя и ничем не подтвержденную версию глобального коммунистического проникновения в госаппарат США с Хиссом во главе. Самым приятным фактом из показаний троицы Бентли – Гузенко – Чамберс для Гувера было то, что пять из 20 «советских разведчиков» ранее работали в УСС. К тому же Чамберс признался самозваному блюстителю морали Гуверу, что с 1933 года был гомосексуалистом. Это вполне вписывалось в мировоззрение Гувера – коммунист должен был быть еще и обязательно морально падшим человеком. При этом свой собственный гомосексуализм Гувер, конечно же, умело скрывал.
Основываясь на материалах Харви, Гувер направил президенту «совершенно секретную» информацию о советской агентуре в госаппарате.
Но даже такой мастер дутого компромата, как Гувер, не просчитал один вариант развития событий. Хисс был хорошим другом Дина Ачесона, заместителя госсекретаря, которого Трумэн прочил на пост главы американской дипломатии. Если бы Трумэн «отдал на съедение» Хисса, полетела бы и голова Ачесона. В конечном итоге под ударом оказался бы и сам Трумэн, как покровитель Ачесона.
Трумэн пока замял «дело Хисса», но Харви по приказу Гувера работал над «заговором» еще два года. В это время скандалы с женой усилились, так как «папочка» днями и ночами пропадал на работе (чему «Либби» не особо верила). Помимо Хисса Харви «нарыл» еще двух высокопоставленных советских шпионов (на замену Хиссу, если бы тому удалось выйти сухим из воды) – Гарри Декстера Уайтаи Лочлина Карри (советника самого Трумэна).
Вся вина Уайта состояла лишь в том, что он и после окончания войны высказывался в пользу сохранения хороших отношений с Советским Союзом.
ФБР проанализировало предоставленные Бентли сведения и результаты проведенных на их основе расследований по названным ею подозреваемым, включая Уайта, и подготовило доклад «Советская разведка в США» (Soviet Espionage in the United States), который был отправлен 4 декабря 1945 года в Белый дом, министру юстиции и в госдепартамент.
Президент США явно не поверил домыслам Гувера и через шесть недель, 23 января 1946 года, номинировал Уайта на должность директора от США в Международном валютном фонде. Но Гувер не унимался: ФБР направило меморандум на 28 страницах, посвященный лично Уайту и его контактам, который был получен в Белом доме 4 февраля 1946 года. Тем не менее номинация Уайта была без проблем утверждена в сенате 6 февраля 1946 года.
Уайт продолжал работать в МВФ до 19 июня 1947 года – т. е. в течение более двух лет, после того, как ФБР поставило Белый дом в известность о его «шпионской» деятельности, – неожиданно уйдя в отставку (освободив свой кабинет в тот же день) после того, как министр юстиции Кларк приказал Федеральному большому жюри расследовать обвинения Бентли.
31 июля 1948 Бентли рассказала комиссии конгресса по расследованию антиамериканской деятельности, что Уайт участвовал в шпионаже в пользу Советского Союза в течение всей Второй мировой войны. Никаких доказательств она не предъявила. Но конгресс, битком набитый профессиональными антикоммунистами (типа члена палаты представителей от Калифорнии Ричарда Никсона) тем не менее решил: «Сосредоточение сторонников коммунизма в министерстве финансов, и особенно в отделе монетарных исследований, теперь полностью зафиксировано. Уайт был первым директором отдела; его преемниками были Франк Коэ и Гарольд Глассер. Также в отделе монетарных исследований работали Уильям Людвиг Ульман, Ирвинг Каплан, и Виктор Перло. Было установлено, что Уайт, Коэ, Глассер, Каплан и Перло являются участниками коммунистического заговора…»
Обращает на себя внимание тот факт, что речь шла о некоем заговоре, а отнюдь не о шпионаже.
13 августа 1948 года Уайт давал показания Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, где заявил, что не является коммунистом. Сразу после дачи показаний с ним случился сердечный приступ. Он покинул Вашингтон и поехал отдохнуть на ферму Фицвильям, в Нью-Хэмпшире. Сразу по прибытии у него произошел второй сердечный приступ. Через два дня, 16 августа 1948 года, в возрасте 55 лет, Гарри Уайт умер. Развязанная Гувером «охота на ведьм» требовала своих жертв.
Уайта и Хисса не оставили в покое и после их смерти. В 1997 году комиссия сената США пришла к выводу, что вина Элджера Хисса, как и Декстера Уайта, выглядит доказанной.
3 августа 1948 года подзабытый было Уитекер Чамберс дал показания постоянному комитету Палаты представителей по антиамериканской деятельности. Он нарисовал устрашающую картину подрывной работы скрытых коммунистов во всех американских министерствах. Особенно Чамберс напирал на Хисса. Спустя два дня, 5 августа, перед комитетом для дачи показаний предстал уже сам Хисс. Он полностью отрицал, что когда-либо был членом компартии США (что, кстати, само по себе не было никаким правонарушением) или имел друзей среди ее членов. По его словам, он ни разу в жизни не встречался с Чамберсом. Четкие ответы Хисса на фоне постоянных (подчас смешных и абсурдных) «показний» Чамберса убедили многих членов комиссии в абсолютной невиновности Хисса. Упирался лишь Ричард Никсон – молодая восходящая звезда республиканской партии.
По наводке Чамберса он отправился в дом Хисса в штате Мэриленд и нашел на грядке в огороде полую тыкву, в которой были спрятаны пять рулонов фотопленки с секретными документами, якобы переснятыми Чамберсом. Часть документов была перепечатана на принадлежавшей Хиссу машинке. Такой странный способ хранения документов сразу навел многих в Америке на мысль о том, что Хиссу все это просто подбросили.
Покуда возились с тыквой, истек 10-летний срок давности по делам о шпионаже. Все, что могло сделать американское правосудие, – так это предъявить Хиссу обвинение в лжесвидетельстве. Так и поступили. Однако жюри присяжных не смогло вынести вердикт. Осудить Хисса удалось лишь на втором процессе, который завершился 21 января 1950 года оглашением приговора. Хисс отправился за решетку на три с лишним года, а ликующий Никсон снискал всенародную известность и в 1952 году стал кандидатом в вице-президенты от республиканской партии в паре с Дуайтом Эйзенхауэром. В своей кампании Никсон активно использовал дело Хисса против кандидата демократов Эдлая Стивенсона, который работал в госдепартаменте, знал Хисса и на его процессе выступал свидетелем.
Между тем министерство юстиции США требовало от Гувера весомых доказательств именно шпионской деятельности Хисса, Уайта и всех тех, кого скомпрометировали Чамберс и Бентли. Гувер, в свою очередь, требовал этих доказательств от Харви. В ФБР пошли слухи, что Трумэн заимел зуб на Гувера, а Гувер – на Харви. Действитеельно, шефу ФБР просто понадобился «козел отпущения». Ведь никаких реальных доказательств «шпионского заговора» не было.
От Харви надо было избавляться, и тут как раз пригодилась супруга последнего – «Либби». 11 июля 1947 года Харви после одной из вечеринок уехал с работы домой, но туда так и не попал. «Либби» позвонила в ФБР и пожаловалась на «папочку». Но вскоре Харви появился на работе и утверждал, что прошлым вечером выпил всего лишь пару бокалов пива. По пути домой якобы что-то случилось с машиной, Харви заехал в какую-то лужу и уснул. Гувер перевел Харви в заштатный Индианополис, якобы из-за того, что тот нарушил предписание всегда быть в пределах досягаемости по известному в ФБР телефону. Такое предписание действительно существовало, но в ФБР его никто толком не соблюдал.
Обозленный Харви уволился из ФБР, и им немедленно заинтересовались давние конкуренты Гувера из ЦРУ. Харви перешел в ЦРУ и возглавил там в ОСО службу контрразведки – «подразделение С». В отличие от светских розгильдяев из ЦРУ, Харви был человеком недоверчивым, привыкшим подозревать всех и каждого. Коммунистов и всех «советских» он по определению считал преступниками – ведь это они вовлекли его в сложный политический переплет, закончившийся увольнением из ФБР.
Филби так описывал Харви в своих воспоминаниях: «Помимо Энглтона моим коллегой в УСО был Билл Харви, начальник контрразведывательной секции. Раньше он работал в ФБР, но Гувер выгнал его за пьянство в служебное время. Когда я первый раз пригласил его обедать к себе домой, обнаружилось, что его привычки не изменились. Он заснул за кофе и так просидел, тихо похрапывая, до двенадцати часов ночи. Потом его увела жена со словами: “Ну пойдем, папочка, тебе уже пора в постель”. Меня могут обвинить в том, что я взял недостойный тон. Согласен. Но, как будет видно ниже, Харви сыграл со мной очень неуместную шутку, а я не люблю оставлять провокации безнаказанными».
Таким образом, сам Филби признает, что в своих впечатлениях о Харви он пристрастен. За глаза Филби презрительно именовал толстого Харви «грушей».
Энглтон был в своем мнении о Харви более объективен: «Думаю, что больше всего у меня в памяти осталась его спосбность запоминать все детали дел, над которыми он работал… Гувер бы все равно не дал нам никакой информации, но у нас был Билл, и этого хватало». Харви сначала думал, что Энглтон – типичный сноб с Восточного побережья. Но потом он узнал, что его коллега, как и он, вырос на Западе, да и мать у него мексиканка. После этого Харви зауважал Энглтона, тем более, что оба любили поэзию (Энглтон – Йейтса, а Харви – Киплинга).
«Либби» переживала из-за новой работы мужа. У неее не было практически никакого образования, а тут ей неожиданно пришлось участвовать в приемах и светских вечеринках, которые были в моде в ЦРУ. Там на нее свысока поглядывали красивые, хорошо одетые и умные дамы, которыми любили окружать себя Визнер и Даллес. Свой комплекс неполноценности «Либби» заливала алкоголем. К тому времени, когда с ней познакомился Филби, она постоянно пила уже не только вечером, но и днем.
Главным официальным контактом Филби в ФБР был помощник Гувера по вопросам безопасности Микки Лэдд. Опять предоставим слово Филби: «Из сотрудников ФБР мне больше всего приходилось иметь дело с Лэддом, и я встречался с ним по несколько раз в неделю как в его служебном кабинете, так и дома. В прошлом он был одним из головорезов Гувера в Чикаго, “парнем, который всегда шел первым”, когда надо было стрелять. Он и сейчас походил на головореза. Невысокого роста, коренастый, он, видимо, был крепким как кремень, пока не отрастил брюшко, толстые щеки, второй подбородок и не приобрел такой цвет лица, который предвещал апоплексический удар. У него не было никаких интеллектуальных интересов. Излюбленным его развлечением было проигрывание похабных пластинок женщинам, которые посещали его дом впервые. У него были и другие “ребяческие” черты, включая бессознательную жестокость. По самой объективной оценке, это был страшный человек, и, тем не менее, он начинал мне нравиться».
Лэдд предостерег Филби от излишне тесных контактов с ЦРУ, и советский разведчик понял, насколько сильно люди Гувера недолюбливают своих коллег из ведомства Беделла Смита. Как и сам Гувер, Лэдд презирал ЦРУ за снобизм, сочетавшийся с профессиональной некомпетентностью: «Чему их там учат, в ЦРУ? – начал он однажды вечером и сам ответил: – Как пользоваться ножом и вилкой и как жениться на богатых женщинах».
Вместе с Визнером Филби курировал от британской разведки новую операцию по подрыву Албании. Визнер по-прежнему считал Албанию самым слабым звенм социалистического лагеря. Ведь после разрыва между Тито и Сталиным летом 1948 года Албания не имела общих границ со странами «советского блока». К тому же Визнер ошибочно полагал, что крестьянская по социальному составу населения Албания тяготеет к частной собственности и ждет не дождется, когда свергнут проклятых коммунистов. Как обычно, шеф ОРС принимал желаемое за действительное.
Британскую разведку привлекли к операции в Албании потому, что эта страна (как упоминалось выше) считалась традиционной сферой интересов англичан. А Визнер свято чтил традиции времен Британской империи. Сами англичане стремились свергнуть режим Энвера Ходжи в Албании потому, что не хотели, чтобы в Албании появились советские военно-морские базы. В Лондоне никак не могли отделаться от мысли, что Средиземное море по-прежнему является вотчиной британского льва.
В октябре 1946 года два британских эсминца подорвались на минах в районе острова Корфу (43 члена экипажа погибли). Англичане обвинили Албанию в провокации и отказались выдать ей 10 миллионов фунтов золота, помещенных Албанией ранее в подвалы Банка Англии.
Визнера нисколько не смущал тот факт, что прежние попытки высадить в Албании контрреволюционных эмигрантов и поднять там восстание (1949–1950) закончились полным провалом. Тем более, что тогда операцией формально руководили британцы. После позорного фиаско ЦРУ в корейской войне Визнер жаждал реванша.
Сначала Визнер учредил Национальный албанский комитет – правительство в изгнании, которое должно было взять власть в Албании после победы «народного восстания». Во главе комитета стоял молодой юрист, «демократ» Дости, боявшийся, по воспоминаниям Филби, даже собственной тени.
Англичане даже не стали искать «албанских демократов», а остановили свой выбор на типичном головорезе, вожде небольшого албанского племени Аббасе Купи. По описанию Филби: «Этот человек носил бакенбарды и был вооружен до зубов – типичный продукт британского опекунства. Я не сомневался, что он был способен, подобно своим предкам, совершать налеты на невооруженные караваны или подстреливать исподтишка ошалевших от жары турецких солдат, устало бредущих через какое-нибудь ущелье. Но я никогда не разделял восторгов британского джентльмена при виде представителей дикого племени.
Короче говоря, если Дости был слабеньким молодым человеком, то Аббас Купи был старым негодяем. Бесконечные споры англичан и американцев о достоинствах обоих соперников можно понять, если отбросить другие стороны дела и рассматривать его лишь как состязание, которое должно решить, кто – англичане или американцы – будет определять политику контрреволюционного правительства, если оно когда-либо образуется. Когда наконец и те и другие устали от споров и стали искать компромиссное решение, обнаружилось, что Дости и Купи под влиянием своих покровителей заняли настолько жесткую позицию, что ни одного из них нельзя было уговорить служить под началом другого».
Общее руководство албанской операцией осуществлял специальный англо-американский комитет в составе четырех человек: представителей МИД Великобритании, госдепартамента, ОРС и СИС. От СИС в комитете заседал Филби. Советского разведчика поражало презительное отношение к албанцам представителя Визнера Фрэнка Линдсея («компанейского парня», по оценке Филби). Линдсей сказал, что единственный албанец, которого он видел в жизни, висел вниз головой на брусьях. Как вспоминал Филби: «Даже в более серьезные моменты мы, англосаксы, не забывали, что наши агенты лишь недавно спустились с деревьев».
Линдсей у Визнера занимался Балканами. Когда Тито разорвал отношения с Москвой, он по секретным каналам попросил ЦРУ поставить Югославии американское оружие, якобы из-за опасения советского вторжения. Линдсей по указания Визнера организовал переправку в Югославию пяти партий оружия, так как, по словам самого же Линдсея, «Тито было человеком Запада».
Помимо головорезов-уголовников Купи (формально этот бандит считал себя лидером монархистов) албанские кадры «свободного мира» состояли из монархистов и албанских коллаборационистов из организации «Балли Комбетар» (Национальный фронт).
Лидер «Балли Комбетар» Мидхат Фрашери хотел создать «Великую Албанию» за счет территорий Югославии и Греции. Нацисты, и правда, разрешили албанским националистам в 1944 году управлять сербским регионом Косово, что привело к геноциду евреев и сербов на этой территории. В мае 1944 года благодарные албанские коллаборационисты попросили разрешения Гиммлера создать албанскую дивизию СС для борьбы против югославских партизан. 21-я горная дивизия войск СС (албанская номер 1) «Скандерберг» была образована в мае 1944 года (немцы отобрали из 11 тысяч добровольцев 9275 человек). Большинство бойцов албанской дивизии СС были уроженцами Косово. Нацисты великодушно признали албанцев «арийцами» и союзниками в борьбе против «славянских недочеловеков».
Еще в декабре 1943 года британская разведка пришла к выводу, что «Балли Комбетар» активно сотрудничает с немцами и получает от них оружие.
Во время войны и сам Фрашери не брезговал нацистами, а после освобождения Албании бежал в Турцию, опасаясь заслуженного возмездия. Оттуда он попал в Италию, затем в Лондон (получив статус политического беженца), а затем ЦРУ перебросило его в США. Главной идеей Фрашери было присоединение Косово к Албании, как это было и при нацистах.
Именно Фрашери и должен был первоначально возглавить «албанское правительство в изгнании», но 3 октября 1949 года он неожиданно скончался от инфаркта в Нью-Йорке.
В 1950 году американцы под видом «рабочих батальонов» подготовили для заброски в Албанию примерно 400 человек в лагерях для «перемещенных лиц» в Западной Германии. Операцией по поручению Визнера руководил Кармел Оффи. В июле 1950 года «роту 400» (так назвали «албанский спецназ» ЦРУ) передали под командование албанского майора Али Башома из «Балли Комбетар». Пропагандистски вторжение должна была подготовить учрежденная ЦРУ радиостанция «Свободная Албания». В августе 1950 года самолеты ЦРУ сбросили листовки над районом города Корча – албанцам следовало ждать скорейшего освобождения от «коммунистической тирании».
Наконец, 19 ноября 1950 года ЦРУ сбросило над Албанией 9 диверсантов. Часть из них была сразу же обезврежена, некоторым удалось уйти в Югославию. Население Албании отказалось поддержать «освободителей». Но Визнер не унимался. 23 июля 1951 года в Албанию сбросили еще 12 человек. Шестерых убили сразу, еще четверых сожгли заживо в доме, где они пытались обороняться. Двое «коммандос» попали в плен. «Балли Комбетар» потребовала прекратить бессмысленные «акции», но Визнер при поддержке Даллеса горел желанием продолжать борьбу. Жизни албанцев и Визнера и Даллеса мало интересовали.
Всего ЦРУ в 1951–1952 гг. потеряло в Албании около 200 агентов. Излишне говорить, что никакого восстания так и не состоялось. В 1961 году Даллес (тогда директор ЦРУ), невзирая на албанский опыт, убедит только что избранного президента Кеннеди организовать высадку эмигрантов на Кубе. И тогда Даллес обещал в этом случае «народное восстание», обманув президента. Это стоило ему поста директора ЦРУ, должности, которой он добивался всю жизнь.
Позднее ЦРУ пыталось объяснить провал албанской операции «фактором Филби». Однако заброска агентуры в Албанию продолжалась и после отъезда Филби из Вашингтона (об этом ниже), когда он уже ничего не мог сообщить в Москву. Причина фиаско американской разведки в Албании, как представляется, была иной. В ЦРУ и тогда и позднее никак не хотели признавать, что большинство населения за «железным занавесом»» поддерживает социализм. Ведь идеология Визнера и его коллег никак не допускала никакой привлекательности социализма. Коммунисты могли держаться у власти только на штыках, а угнетенный народ, естественно, был всецело на стороне «свободного мира». Все, что противоречило этому незыблемому канону, считалось недопустимой «ересью».
Филби так описывал провал англо-американской операции в Албании: «СИС удалось, наконец, высадить небольшую группу агентов на албанский берег с заданием проникнуть в глубь страны, собрать необходимые данные и, двигаясь к югу, уйти в Грецию. Англичане надеялись, что собранные агентами по пути сведения помогут впоследствии осуществить более широкие планы. Операция, разумеется, была безнадежной с самого начала. Агенты СИС смогли бы чего-нибудь добиться, только проникнув в города. Но города находились под неослабным контролем албанских властей. Поэтому, чтобы выжить, агентам приходилось прятаться в горах, где они могли бы принести хоть какую-нибудь пользу, если бы страна была охвачена восстанием. Возможно, в основе нашей авантюры лежала именно невысказанная надежда на восстание. Точно так же, как в более поздние времена (когда пора бы было поумнеть) некоторые рассчитывали, что высадка диверсантов в заливе Кочинос зажжет пожар на Кубе. В итоге несколько агентов все же сумели пробраться в Грецию, где их с величайшим трудом удалось вырвать из лап греческой службы безопасности, которая могла расстрелять их ни за грош. Информация, которую они принесли, была почти полностью негативной. По крайней мере, было ясно, что их нигде не встретили с распростертыми объятиями. С течением времени операция была потихоньку забыта, не оказав сколько-нибудь заметного влияния на обстановку в Албании».
Между тем положение Филби резко осложнилось после ареста в Англии Клауса Фукса. Гувер немедленно почуял в «деле Фукса» американский след и попросил англичан разрешить приезд в Лондон группы следователей ФБР. Через Филби Гуверу передали отказ – Фукс уже ожидал суда, и о новом следствии по его делу по закону не могло быть и речи.
Летом 1950 года тучи над Филби сгустились. Причем пришли они с неожиданной стороны. Соратник Филби по «кембриджской пятерке» Гай Берджесс письмом собщил, что его назначили в посольство Великобритании в Вашингтон. Филби знал, что Берджесс любит выпить, и в этом состоянии часто попадает в различного рода скандалы и переделки. Причем об этом знала и служба безопасности британского МИД, сообщившая о новом сотруднике посольства и самому Филби со странным выводом, что худшее в отношении Берджесса, возможно, еще впереди.
Филби принял ошибочное решение и позволил Берджессу поселиться вместе с ним в холостяцкой квартире, чтобы держать друга под присмотром.
К моменту приезда Берджесса американцы (а значит, и Филби) по данным расшифровки (проект «Венона») уже знали, что из английского посольства в Вашингтоне от агента «Гомер» идет утечка информации. В отличие от ФБР для Филби этот источник тайной не был – речь шла о члене «кембриджской пятерки» Дональде Маклейне (хотя Филби связи с Маклейном на тот момент не имел). По совету советских друзей Филби сообщил обо всем этом Берджессу.
Маклейна (он руководил американским отделом британского МИД) решили предупредить, но пока не выводить из игры. Филби должен был уехть из Вашингтона в Лондон в середине 1951 года, и к этому времени можно было бы организовать и «исчезновение» «Гомера». Одновременно хотели отправить назад в Англию и Берджесса, которому не нравилась ни чиновничья работа в МИД, ни Америка.
Филби по заданию британской разведки «искал» в Вашингтоне «Гомера» и регулярно обедал с Энглтоном. А вот Харви Филби сразу показался подозрительным, и он открыто говорил о своих сомнениях всем в ЦРУ. Но доказательств у него не было, а после дела Бентли его мнению не очень-то и доверяли. Ведь после многолетних допросов Харви никого за шпионаж в США так и не осудили. Харви пытался убедить в обоснованности своих подозрений Энглтона, но тот отмахнулся: «Ким – наш хороший друг…»
Подозрение Харви пало и на Маклейна, однокашника Филби по Кембриджу. Харви не сомневался, что Маклейн и есть тот самый «Гомер», которого безуспешно искали ФБР и британская разведка. Но тут британцы отправили Маклейна в посольство в Каире, и Харви переключил свое внимание на еще одного друга Филби – Берджесса. Поначалу Харви ухватился за гомосексуализм Берджесса (сказалась школа ФБР) и за мнение самих же британцев, что новый сотрудник их посольства представляет собой риск с точки зрения безопасности.
Подозрения и просто ненависть Харви к Филби достигли пика после одного инцидента в доме резиденгта СИС. На светской вечеринке у Филби по обыкновению сошлись работники ЦРУ, и все шло как обычно, пока не появился пьяный Берджесс. «Либби» (тоже в изрядном подпитии) уговорила Бержесса, известного своими рисунками, начертать ее портрет. Берджесс быстро нарисовал шарж, на котором жена Харви была изображена с раздвинутыми ногами и с задранной юбкой. Проснувшийся от алкогольной дремы Харви хотел ударить обидчика, но промахнулся. Филби извинился за поведение друга, но Харви затаил злобу и на Берджесса и на самого хозяина застолья.
После этого случая Харви открыто утверждал, что Филби – советский агент. Но доказательств по-прежнему не было, пока 25 мая 1951 года не грянул гром среди ясного неба: Маклейн и Берджесс исчезли. И в Америке и в Англии поняли, где их надо было бы искать.
Филби в контактах с ФБР выдвинул следующую версию. Маклейну в последнее время не давали доступа к некоторым документам британского МИД, что тот воспринял как подозрение. А тут еще в Вашингтоне появился старинный друг Маклейна Берджесс, передавший приказ от советских хозяев немедленно уйти, что оба советских разведчика и сделали.
Гуверу эта версия очень понравилась, потому что она давала ФБР возможность свалить провал на британских коллег. Мол, те подозревали Маклейна, но не удосужились толком проверить круг его знакомств, в который входил и Берджесс. Филби так вспоминал об этом: «Я с удовольствием заметил, что эта версия оказалась вполне приемлемой для ФБР… Сам Гувер в короткой беседе со мной ухватился за эту версию. В его глазах высшее достоинство ее заключалось в том, что всю вину можно было свалить на МI-5. Не сомневаюсь, что он нажил на этом деле большой политический капитал как в Капитолии, так и в последующих сделках с МI-5. Гувер одержал немного побед своими собственными силами, но он был не из тех людей, которые смотрят в зубы дареному коню».
Что касается ЦРУ, то Филби (известный близкий друг Берджесса) не боялся «формалиста» Даллеса, дилетанта в области контрразведки, но ждал неприятностей от Беделла Смита. Советский разведчик не ошибался. Директор ЦРУ приказал всем сотрудникам ведомства, имевшим контакты с Берджессом, Маклейном или Филби, подробно описать их.
Наиболее важные докладные записки поступили от Энглтона и Харви. Первый представил 18 июня 1951 года несвязный текст с описанием различных инцидентов с участием Берджесса на всяких вечеринках (в том числе и знаменитый шарж на «Либби»). Создавалось впечатление, что Энглтон пытался смягчить все дело и в любом случае не подставлять Филби. Это было понятно. Ведь если Филби – советский разведчик, то самому Энглтону как близкому и давнему другу Кима пришлось бы несладко.
Когда Харви как шеф контрразведки ЦРУ прочитал меморандум Энглтона, то наложил на него следующую резолюцию: «Ну что еще добавить? OSOD!»
Сам Харви представил свою докладную записку неделей раньше, чем Энглтон. В ней подробно описывалась биография Филби и содержался прямой вывод, что он советский агент и связан с Маклейном, Берджессом, а возможно, и другими людьми. Уклончивым меморандумом Энглтона Харви был возмущен до глубины души, и отныне между былыми друзьями пробежала черная кошка. Харви выразил мнение, что Энглтон и Филби были гомосексуальными партнерами. В один прекрасный день Харви «взорвался» и прямо обвинил Энглтона в том, что он покрывал Филби. В ответ Энглтон потребовал теста на детекторе лжи, который он успешно прошел.
Между тем Беделл Смит написал резкое письмо руководителю МI-6 и потребовал отзыва Филби. Письмо было подготовлено Харви, который так и не простил Филби инцидента со своей женой. Смит, не сомневашийся в работе Филби на советскую разведку, писал британским коллегам: «Надеюсь, что ублюдок получит по заслугам. Я знаю несколько албанских горцев, которые с удвольствием заполучили бы его хотя бы на полчаса».
Вскоре Филби получил приказ из Лондона вернуться в Англию, где от него хотели узнать все о Берджессе. Прощание с коллегами из ЦРУ прошло нормально – видимо, никто из них серьезно Филби не подозревал. Предоставим слово самому Филби: «Встретился с Энглтоном, чтобы провести с ним часок в баре. Он, по-видимому, не понимал серьезности моего положения и попросил заняться некоторыми вопросами, представляющими общий интерес, когда я буду в Лондоне. Я даже не стал запоминать их. Затем я нанес визит Даллесу, который попрощался со мной и пожелал удачи».
Британская контрразведка МI-5 начала проверять Филби, что Харви воспринял с нескрываемым удовольствием. Однако сами англичане решили не раздувать скандал, а просто отправили Филби в отставку (выдав на жизнь приличную сумму в 4000 фунтов), и в течение двух лет его никто не трогал.
Харви ожидал за свою прозорливость наград и повышений, но не дождался. В ЦРУ на первом месте была личная дружба, ковавшаяся в престижных университетах и солидных адвокатских конторах с Уолл-стрита. Харви был просто чужаком в этом избранном обществе. Поэтому, к возмущению Харви, Филби по-прежнему оставался для Визнера или Даллеса членом их престижного клуба и просто по определению не мог быть советским агентом. А вот Харви был живым упреком и раздражал уже одним своим плебейским видом участников изысканных светских вечеринок. От него решили избавиться.
Беделл Смит предложил «папочке» должность руководителя берлинской резидентуры ЦРУ. Это было серьезным понижением, так как берлинская резидентура формально подчинялась даже не Вашингтону, а резидентуре по Германии (Франкфурт-на-Майне). Но чтобы подсластить пилюлю Харви, директор ЦРУ уверил его, что даст ему полную самостоятельность в подборе кадров. К тому же Харви мог отныне заняться делом своей жизни – борьбой с «Советами» – на самом переднем крае, уже за «железным занавесом». Смит уважал Харви за прямоту и отсутствие светского лоска, которого он терпеть не мог в таких снобах, как Даллес.
В 1952 году Харви развелся с «Либби» и взял с собой в Германию пятилетнего сына Джимми. Во Франкфурте его сердце покорила симпатичная сотрудница тамошней резидентуры, которую он и перевел к себе в Берлин в январе 1953 года.
Германия была давней «любовью» Аллена Даллеса. Заняв высокий пост в ЦРУ, Даллес уделял работе на германском направлении первостепенное внимание. Впрочем, так обстояло дело и до него.