Есть люди, умеющие подать себя, показать с наилучшей стороны, подчеркнув все достоинства и старательно замаскировав недостатки, есть совершенно этого не умеющие делать, а есть просто гении рекламы, настоящие уникумы. Это же надо додуматься до того, чтобы дать в газеты такую вот рекламу: «Знаю ваше будущее. Б. Ордынка, д. насл. Бажановой, вт. этаж над телеграфом. М. А. Кошкина». Буквы крупные, а слов мало – бросается в глаза. Не «предскажу», а «знаю». И никаких выдуманных титулов да званий вроде «графиня Сардинская, учредитель и председатель Всемирной Магической Ассамблеи». М.А. Кошкина – это настолько необычно для гадалки, что даже интригует. И Большая Ордынка совсем рядом…

В том, что некоторым людям из числа избранников провидения дана возможность прозревать будущее, Вера не сомневалась. Сомневалась она в другом, в том, что сим чудесным даром была наделена такая толпа народу. Какую газету ни возьми, начиная с «Русского слова» и заканчивая «Московским листком», так повсюду одни гадалки с предсказателями. Фата-моргана, Белая сакральная магия, Астрологический дискурс (что это такое, и представить невозможно) и даже какая-то Хатха Йога Прадипика… Глаза разбегаются, а верится с трудом. М.А. Кошкина – это куда заманчивее, все равно что графы Блудовы. Цепляет…

«Я всего лишь прогуляться», – заявила себе Вера и то же самое сказала Таисии. На часок, не больше. Но проверила на всякий случай, сколько денег лежит в кошельке, и рассудила, что 32 рублей ей за глаза хватит. Это для часовой прогулки-то! С обычным расходом на вазочку мороженого да на какие-нибудь особенно яркие, сильно понравившиеся пуговицы у Крестовникова. В магазине Крестовникова делать покупки втройне приятно. Во-первых, вся эта галантерейная мелочь – пуговицы, ленты, тесьма и все прочее – при малой своей стоимости превосходно оживляют и обновляют гардероб. Смени пуговицы на платье – и будто новое надела. Муж, конечно, и на два новых платья денег даст, в этом смысле его упрекнуть не в чем, но Вера выросла в довольно стесненных обстоятельствах и оттого была рачительной. Где можно, экономила, берегла то, что имела, не гнушалась и штопкой, причем штопала так, что чиненого места нельзя было углядеть.

Во-вторых, Крестовников – сосед. Вера живет прямо над его магазином и должна по-соседски поддерживать коммерцию хорошего человека, тем более что (это уже в-третьих) соседей и вообще всех постоянных покупателей у Крестовникова привечают неимоверно. И цену особую дадут, и образцов надарят, чтобы дома в тишине да спокойствии с ними позабавляться. К чему бы вот эти кружева подошли? А вот та лента на что годится? Было еще у Крестовникова и четвертое преимущество. Если вдруг купила что впопыхах, а потом передумала, то можно было прийти и обменять. Отрезной товар со «штрафом» в треть стоимости, а весь прочий – с обычной доплатой, если таковая потребуется. В магазине все иначе видится, нежели дома.

Доказывая самой себе, что она всего лишь вышла на прогулку, не более того, Вера дошла по Пятницкой до полицейской части и свернула в Климентовский переулок. Свернуть можно было как налево, так и направо, но ей захотелось направо. На Большой Ордынке тоже не возникло сомнений в том, куда сворачивать, – конечно же, к телеграфу. А оказавшись возле телеграфа, никак невозможно было удержаться от того, чтобы не войти в парадное и не подняться на второй этаж и не позвонить в дверь с медной табличкой «М.А. Кошкина». Табличка, хоть и была надраена на совесть, выглядела старой. «Дому-то всего лет пять-семь, не больше», – удивилась Вера. Впрочем, М.А. Кошкина могла перевезти табличку и с прежней квартиры. И верно – зачем ее оставлять? Кому она будет нужна? Новым жильцам?

Дверь открылась сразу, звонок еще не успел умолкнуть. Как будто Веру ждали. Вера увидела перед собой горничную в простом синем платье и белом фартуке с оборками. Все произошло очень быстро. Не успела Вера поздороваться и сообщить о цели своего визита, как ее пригласили войти. Не успела она войти, как у нее приняли зонт и повели по недлинному коридору в маленькую залу, обставленную скромно, но со вкусом. Голубая обивка прекрасно сочеталась с голубыми занавесями и обоями того же цвета, но более светлого оттенка. Развешанные по стенам cache-pot с яркими красными цветами создавали какое-то приподнятое настроение. Выпадал из гармонии только раскладной ломберный стол, стоявший между двух низких кресел. Во-первых, он был старым, потрескавшимся от времени, местами с облупившимся лаком, а во-вторых, был обтянут сверху зеленым (как и положено ломберным столам), а не голубым сукном. Вера, признаться честно, ожидала увидеть нечто иное – тяжелые портьеры, массивные, оплывшие воском канделябры, непременный хрустальный шар, в котором обитает оракул, и так далее. Некоторый опыт хождения к гадалкам (очень небольшой) имелся у нее с гимназических времен. Гадалки все, как на подбор, были дородными, сочногубыми брюнетками на исходе бальзаковского возраста. Говорили они низким, хрипловатым от папирос голосом и часто употребляли непонятные слова вроде «квинконс» или «имумальность». Гимназистки, млея, приобщались к непостижимому. Иногда по рублю за сеанс, но чаще – по три. Бешеные деньги платились легко (если были, конечно). Ясно же, что Тайну будущего (именно так, с большой буквы) за двугривенный никто открывать не станет.

Канделябров не было ни одного. С потолка по центру комнаты свисала электрическая люстра с пятью рожками, а на подоконнике стояла медная керосиновая лампа с широким плафоном.

Кошкина, назвавшаяся Марией Александровной, оказалась невысокой, тонколицей и тонкогубой женщиной того неопределенного возраста, который пожилым или, тем паче, старческим называть вроде бы рано, но в то же время видно, что за пределы средних лет он уже вышел. Возможно, что гадалку молодил живой взгляд удивительно голубых, прямо-таки аквамариновых глаз. Создавалось впечатление, что обивку и обои гадалка подобрала под цвет своих глаз, только вот платье зачем-то надела белое, атласное. Впрочем, загадка должна быть в каждой женщине, а уж в гадалке – тем более.

Мария Александровна объявила цену гадания – семь рублей. Вера, ожидавшая никак не меньше десяти, а то и пятнадцати (как-то создалось впечатление, что здесь будет дорого), согласно кивнула и полезла в сумочку.

– Деньги после гадания, – остановила Мария Александровна. – Оставите в прихожей, на подносе. Садитесь, прошу вас…

Сели в кресла у столика. Из верхнего плоского выдвижного ящичка гадалка достала колоду карт непривычно большого размера, раза в полтора больше обычного. Да и сама колода была толстой, не иначе как двойной. Но больше всего Веру удивила рубашка – сплошная, черная, ни каймы, ни узора. Перетасовав колоду (делалось это ловко, сноровисто и очень старательно), гадалка положила ее перед Верой и попросила снять. Неизвестно почему, повинуясь какому-то внутреннему побуждению, Вера сняла всего одну карту. Гадалка удивленно повела бровью (не иначе как полагалось снять побольше), но ничего не сказала. Подсунула снятую Верой карту под низ колоды, развернула колоду веером и предложила наугад выбрать пять карт. Вера выбрала. Гадалка выложила выбранные вверх лицом в ряд (рисунки были совсем не похожи на обычных валетов, дам и королей) и принялась быстро раскладывать под ними карты из колоды. При этом она ничего не говорила и вообще на Веру не смотрела. Разложила – тут же смахнула карты и начала раскладывать снова. И так три раза, пока не закончилась вся колода. Затем карты были собраны и убраны в ящик. Только тогда гадалка подняла взгляд на Веру и сказала:

– Жить будете долго, но большого счастья вам не отпущено. В золоте купаться не будете, но и нужда обойдет вас стороной. Умирать станете дважды. Не спрашивайте как и почему, я сама не знаю, так показали карты. Сначала одна смерть, а потом, много позже, другая. В будущем году, в самом начале, у вас родится ребенок, девочка. Это будет ваш единственный ребенок. Кроме того, вы станете заботиться о другой девочке, которая будет приходиться сестрой вашей дочери. Муж вас не любит, и вы это знаете. Вы его тоже не любите, и чем скорее вы смиритесь с этим, тем будет лучше для вас. Вместе вы проживете недолго, не более пяти лет, но другого мужа у вас уже не будет. Ваша заветная мечта исполнится вскоре после рождения дочери, и исполнится так, что вы будете вознаграждены за долгое ожидание. Ваша слава будет велика. Ваше имя не затеряется во времени, потомки будут помнить вас спустя сто, двести, триста лет. Большую часть жизни вы проживете далеко отсюда. Это все, что я могу вам сказать. Если вы что-то не запомнили, то спрашивайте, я повторю, пока сама не забыла.

– Та девочка, которая сестра моей дочери… Она будет не моей родной дочерью?

– Да, иначе я сказала бы «ваша вторая дочь». Но кровная связь у второго ребенка только с вашей дочерью, а не с вами.

Вере сразу же представилось, как одна из сестер, скорее всего – Наденька, выходит замуж, рожает девочку и умирает… Эта девочка, сестра дочери, но не дочь, настолько овладела ее мыслями, что она забыла спросить о том, как такое возможно, чтобы человек умирал дважды. Встала, поблагодарила и ушла, оставив на подносе в прихожей три бумажки – пятирублевую и две рублевых. Только на улице вспомнила о двух смертях, но возвращаться и уточнять, как один человек может умереть дважды, уже было неловко. А еще так хотелось узнать, удастся ли то, что задумано на послезавтра? Но возвращаться неловко… Куда проще убедить себя в том, что Мария Александровна, во многом отличаясь от прочих гадалок и придерживаясь совершенно иной методы (прогресс и в этих сферах дает о себе знать, как же без него?), морочит головы клиенткам не хуже прочих представительниц этого древнего ремесла. «Жить будете долго… Умирать станете дважды… Ваша заветная мечта исполнится… Будете вознаграждены за долгое ожидание… Ваша слава будет велика… Большую часть жизни вы проживете далеко отсюда…» Обычный набор расхожих фраз, не более того. Про мужа она, правда, угадала (неужели всей любви конец?), но это логика ей помогла, а не карты. Женщины, счастливые в браке, по гадалкам не бегают, им незачем, да и некогда, потому что каждую свободную минутку они посвящают благоустройству семейного гнездышка – салфеточки вяжут да скатерти вышивают. Нельзя же быть такой доверчивой и вообще такой дурой! Увидела объявление и захотела прозреть будущее. Владимир совершенно правильно вышучивает всех гадалок и предсказателей, утверждая, что любой, на самом деле умеющий прозревать будущее, не станет морочить людям головы, а использует свой дар на бирже или хотя бы на ипподроме. И он прав, тысячу раз прав! Вере совсем не жаль было семи рублей. Разве в деньгах дело? Дело в том, что пора бы уже и повзрослеть, поумнеть. Девочка Верочка со своими игрушками, иллюзиями и несбыточными надеждами осталась в далеком прошлом. В далеком, далеком, безвозвратно ушедшем… Жаль Верочку, хорошая была девочка, добрая и наивная…

Третьего мая, в четверг, праздновали Вознесение. На сороковой день после Пасхи Иисус в последний раз увиделся со своими учениками, благословил их и вознeсся на небо. Оправдывая примету «придет Вознесеньев день, так сбросит весна-красна лень, летом обернется-прикинется, за работу в поле примется», солнце с самого утра начало не пригревать, а греть по-всамделишнему, давая понять, что хоть на календаре пока еще весна, но на дворе уже лето.

С утра Вера с Владимиром были в церкви Усекновения Главы Иоанна Предтечи на праздничной службе, затем прогулялись немного по Пятницкой да по Ордынке, вернулись домой забрать подарки и поехали обедать к Вериной родне в Малый Кисловский. Вечер у каждого был запланирован свой – Владимир собирался в автомобильный клуб, а Вера в «Альпийскую розу». Сегодня муж ей там был совершенно не нужен, он только мешал бы, поэтому Вера заранее предприняла кое-какие шаги. Во-первых, сказала, что сегодня у Вильгельмины Александровны ожидается Плачущий Арлекин, певец Крутицкий. Владимиру Крутицкий не нравился, стало быть, шансы на то, что придется ехать в сопровождении мужа, существенно уменьшались. Вдобавок Вера сказала, что в четверг у Вильгельмины Александровны едва ли не в полном составе должна собраться Лига равноправия женщин. Если Крутицкий не отпугнет Владимира, то уж Лига наверняка. Но вышло еще лучше – в четверг в автоклубе принимали очередного европейского гостя, какого-то бельгийского автомобилиста, и Владимир никак не мог пропустить это знаменательное событие.

Вера порадовалась тому, что все начиналось весьма удачно. Доброе начало предвещало добрый конец. Во всяком случае, в это хотелось верить.

Удивительно, но часть Вериной лжи сбылась. Из Лиги равноправия женщин никого не было, даже Эмилии, а вот Печальный Арлекин оказался «праздничным сюрпризом» Вильгельмины Александровны. Основательным, надо сказать, сюрпризом – с большой афишей в вестибюле (половина лица на свету, половина в тени, та, что на свету, улыбается и плачет одновременно) и расставленными в ряды стульями. Вера даже пожалела, что не услышит Крутицкого. Можно было дотянуть и до окончания выступления, но рисковать не стоило. Непредсказуемая Вильгельмина Александровна могла исчезнуть, да и сама мизансцена, камерный дуэт для одного-единственного зрителя (все остальные не в счет), требовала скорого исполнения. «Потеря темпа в пьесах Шекспира чревата провалом», – говорила тетушка Елена Константиновна. Не только в пьесах, но и в жизни порой тоже…

Вера приехала в «Альпийскую розу» к восьми часам. Прошлась по залу, поздоровалась со знакомыми, многозначительно улыбнулась Вильгельмине Александровне, кивнула издалека Вшивикову, выпила бокал мозельского (надо было как-то справиться с волнением), а затем остановилась возле Гедеона Фридриховича Краузе (не выбирала, просто подвернулся первым) и, томно вздохнув, попросила:

– Окажите любезность, проводите меня подышать свежим воздухом. Здесь сегодня так душно!

Воздуха и впрямь недоставало, несмотря на раскрытые окна. Окна шли в один ряд, поэтому не было сквозняка, да и народу собралось много, так что Верино желание выглядело совершенно естественно. Гедеон Фридрихович с готовностью вышел с Верой на улицу и, не теряя времени даром, принялся нахваливать свой магазин:

– У меня одного мулине восемь сортов, и каждый не менее чем в шестидесяти цветах. А шерстяной пряжи и того больше, все, что только можно вообразить…

Вера благосклонно слушала (заодно вспомнила, сколько неоконченных вышивок ждет своего часа дома – стыдно, стыдно!) и искала среди выстроившихся вдоль тротуара извозчиков Немысского. Штабс-ротмистр оказался настоящим мастером перевоплощения, не хуже самого Гарун-аль-Рашида. Если бы не условный знак (снять шапку, пригладить волосы, кашлянуть и вернуть шапку на место), то Вера ни за что бы не узнала в дородном бородатом автомедоне Немысского. У него даже глаза стали другими. «Эх, угости чайком – прокачу с ветерком!» – говорили они. С таким даром и на сцену не зазорно. Штабс-ротмистр выглядел справно, и лошадь у него была справной, не рысак, но и не одр, а так, серединка на половинку, буланая, с белым пятнышком на лбу. «А во лбу звезда горит», – вспомнилось из пушкинской сказки о царе Салтане.

Вера тоже подала условный знак – достала из сумочки платок и промокнула им совершенно сухие глаза. Это означало готовность к действиям. Выждав еще с минуту, она сказала своему спутнику, что хочет вернуться обратно. В зале, совершенно не заботясь о приличиях, оставила его, так и не успевшего дорассказать о великолепии своего магазина, и подошла к Вильгельмине Александровне, оживленно беседовавшей с двумя незнакомыми Вере дамами. Разговор шел о модах летнего сезона.

– Отделка тюлевой прошивкой устарела, сейчас в моде кружева, но в меру…

Стоило Вере повести бровью, как Вильгельмина Александровна улыбнулась своим собеседницам и отошла с ней в сторону.

– Что такое? – требовательно и недовольно спросила она. – Разве мы о чем-то не договорили?

– Не договорили, – ответила Вера и сделала паузу, дожидаясь, пока мимо них пройдут Шершень с Чишавадзе (огласка была ей на руку, но демонстрировать этого с самого начала не стоило, все должно было произойти естественно, само собой). – Вы так и не потрудились объяснить мне, что случилось с Бутюгиным. Кто его убил и почему?

– Не знаю кто и тем более не знаю почему, – немного растерянно ответила Вильгельмина Александровна. – Мы, кажется…

– Кажется? – Ухватившись за удобное слово, Вера заметно повысила голос. – Мне ничего не кажется! Я все знаю! Знаю, кто убил братьев Мирских, Мейснера и Бутюгина! Странно, что вы не хотите мне верить, ведь этот человек в первую очередь ваш враг!

Задача была двойной – громко, словно забывшись, сказать все, что нужно было сказать, и добиться при этом выражения удивления на лице Вильгельмины Александровны, чтобы все (на самом деле не все, а Тот Кому Надо) поняли, что она ошеломлена, поражена, сражена.

Получилось. Вильгельмина Александровна, утратив свою обычную выдержку, покраснела, вытаращила на Веру глаза и даже мелко-мелко затрясла нижней губой.

– Вы мне не верите?! – Вера окончательно вошла в роль, то есть разошлась и уже не говорила, а кричала. – Как хотите! Я завтра же отправлюсь в полицию и все там расскажу! Прямо с утра! Если вы не желаете принять меры, то это придется сделать мне!

Гул в зале утих, все обернулись к ним. Много зрителей – о чем еще может мечтать актриса? Вильгельмина Александровна молчала, только продолжала трясти губой. Глаза ее, казалось, вот-вот выскочат и покатятся по надраенному до блеска паркету. Вере, конечно, желательны были бы кое-какие возражения или хотя бы выражения недоумения, которые позволили бы поднять скандал на самую высокую высоту, в заоблачные горние выси. Но сойдет и так. Пусть Вильгельмина Александровна молчит да слушает. Вера же, в конце концов, возбуждена, взвинчена до предела и остановиться не может:

– Какие-то жалкие десять тысяч в обмен на имя человека, решившего вас погубить! Не хотите платить, не верите мне, так знайте, что вы об этом очень скоро пожалеете!

Вера никогда не думала, что сумеет закатить в обществе такой громкий скандал, да еще и на пустом месте. Но чего не сделаешь ради пользы Отечеству.

– Вы пьяны? – тихо спросила Вильгельмина Александровна.

Дожидаться, пока она окончательно возьмет себя в руки, было ни к чему. Маневр удался, как сказал бы Суворов, пора было отходить на запасные позиции.

– Встретимся в полиции! – выкрикнула Вера прямо в только что бывшее бледным, а теперь на глазах наливающееся краской лицо Вильгельмины Александровны. – Прощайте!

Она выбежала из зала, на мгновение задержалась в вестибюле, словно вспоминая, оставляла ли что в гардеробе (ничего не оставляла, просто тянула время), уже более медленным шагом вышла на улицу и выронила сумочку, которую предварительно расстегнула для того, чтобы из нее высыпалось содержимое. Труднее всего было заставить себя не оглядываться назад и тем более не возвращаться в вестибюль, где сейчас должен был стоять Фалтер. Непременно должен был стоять, дожидаясь, пока Вера сядет на извозчика. Но что толку знать, если нет улик? А если там вдруг будут стоять трое или четверо, что тогда? Нет, всему свое время. Охота начата, и следует довести ее до конца.

Какой-то любезный господин в лихо сдвинутой набок шляпе помог Вере собрать вещи с тротуара и сесть в пролетку к Немысскому. Один из извозчиков захотел было перехватить заработок, но Немысский погрозил ему кулаком и обругал столь витиеватыми ругательствами, что Вера даже заслушалась. Конкурент стушевался и проехал немного вперед, делая вид, что просто хотел чуток размяться.

– Угол Пятницкой и Большого Овчинниковского! – громко, на всю Софийку, объявила Вера. – К дому, где галантерейный магазин!

– Это купца Крестовникова который? – уточнил Немысский. – Полтора рубля не пожалеете, сударыня? Домчу с ветерком!

– Бога побойся, если совести своей не боишься! – ответила Вера, с трудом удерживаясь от смеха. – Двугривенный туда хорошая цена, а больше тридцати копеек тебе никто не даст!

– Отсюда на Пятницкую?! Угол Большого Овчинниковского?! – громко усомнился Немысский, превосходно копируя простонародный говор. – За тридцать копеек? Ну уж нет – хоть полтину положите, а то убыток мне будет.

– Убыток от простоя бывает, – резонно заметила Вера. – Ладно, так и быть, будет тебе полтина. Только не гони, а то голова что-то кружится…

– Мягко поедем, сударыня, не извольте сомневаться, – заверил Немысский и громко чмокнул губами. – Пошла, родимая…

Лошадь мотнула головой и неторопливо тронулась с места.

– А вы хорошо представляете извозчика, – похвалила Вера, когда пролетка свернула на Театральный проезд.

– Извозчика изображать легко, – обычным своим голосом ответил Немысский, оборачиваясь к ней. – Вот фельдшером однажды пришлось полдня пробыть! Это была мука мученическая, люди на болячки свои жалуются, вопросы задают, а я толком ничего ответить не могу. Хорошо хоть, догадался спирту из пузырька хлебнуть и притвориться пьяным. Тогда отстали. Как у вас там все прошло?

– Вроде бы складно, – ответила Вера. – Сейчас посмотрим насколько.

– Когда поворачивали, я краем глаза заметил, как отъезжал кто-то, – доложил Немысский. – Не понял только кто, пристально смотреть не хотел. Там же еще с дюжину собственных экипажей стояло, если не больше. Вы, Вера Васильевна, помните наш уговор? Чуть что – бегите прочь, не оглядываясь. А дальше уже наше дело. У вашего дома я Шаблыкина поставил, лучшего нашего сотрудника. Он будет не так силен, как ловок, а ловкость сейчас важнее силы. Так что не бойтесь, все будет хорошо. Главное, помните, чуть что – убегайте. Револьвер-то взяли?

– Вы же советовали не брать, я и не взяла, – ответила Вера. – Хорош был бы трюк с сумочкой, кабы из нее револьвер вывалился бы.

– Он вам ни к чему, – сказал Немысский и умолк.

Ехали медленно, окружным путем – не по Москворецкому мосту, а по Большому Каменному. Чем ближе подъезжали к дому, тем больше нервничала Вера. Присутствие Немысского немного успокаивало. От его широкой, обтянутой дешевым синим сукном спины так и веяло надежностью. Но и Фалтер или его подручный-убийца тоже не лыком шит… Главное, при беге в платье не запутаться и каблук не сломать. Впрочем, далеко скорее всего бежать не придется. Немысский и незнакомый Вере Шаблыкин скрутят убийцу. Вдвоем на одного наверняка справятся.

– В подъезд заходите не торопясь, – сказал Немысский, когда подъезжали к дому. – Шаблыкин войдет следом за вами или будет ждать внутри, это смотря по обстановке. Ну, с Богом… Заплатить мне только не забудьте.

Возле дома было тихо – ни души. На втором этаже светились только соседские окна, значит, Владимир еще был в клубе.

– Как обещал, сударыня – мягко доехали! – гаркнул Немысский, остановив лошадь прямо напротив подъезда, и зачастил сыпучей скороговоркой: – На чаек бы с вашей милости! Что такое полтина в наше скорбное время? Не деньги, а одна видимость. Набавьте, сколько душе не жалко…

– Вот, получи. – Вера протянула ему три двугривенных.

– Премного благодарен, – ответил Немысский и спрыгнул с козел для того, чтобы помочь Вере спуститься. – Пожалуйте вашу ручку, сударыня.

Помогал он неловко, так, что Вера едва не упала. Пришлось ухватиться за Немысского и второй рукой, отчего сумочка упала на тротуар, на этот раз без всякого намерения.

– Ох, беда! – сказал Немысский, наклоняясь за сумочкой, а когда выпрямился, шепнул едва слышно: – Он в подъезде. Я войду, а вы здесь стойте.

– Спасибо, – поблагодарила Вера, беря сумочку.

– Всех вам счастливых благ! – громко сказал Немысский и, не садясь на козлы, громко чмокнул губами: – Пошла помаленьку, родная!

Лошадь послушно пошла вперед. Немысский, не говоря больше ни слова, достал из-за пазухи револьвер, в два неслышных шага пересек тротуар и потянул на себя правую створку входной двери. Что было дальше, Вера толком разглядеть не успела. Немысский проворно отпрянул назад и вправо, из подъезда друг за другом выскочили двое, оба упали, Немысский навалился сверху, кто-то громко и грязно выругался, но не по-простонародному, а с претензией на благородство, потом раздался металлический лязг и все по очереди поднялись на ноги. Свет уличного фонаря осветил лица. Между Немысским и незнакомым Вере лобастым крепышом с заведенными за спину руками стоял Яков Гаврилович Шершнев.

Вот уж кого Вера не ожидала увидеть сейчас перед собой, так это его.

– Спокойной вам ночи, Вера Васильевна, – сказал Немысский, убирая так и не выстреливший ни разу револьвер обратно за пазуху.

Вся троица дружно устремилась к пролетке, остановившейся неподалеку, шагах в тридцати, напротив колокольни. Вера проводила их взглядом, троекратно перекрестилась, благодаря Бога за то, что все столь благополучно закончилось, и не без опаски (впечатление, однако, оказалось весьма стойким) вошла в подъезд. Пока поднималась по лестнице, думала о том, что на шум ни Виталий Константинович не выглянул, ни городовой от Пятницкой части не прибежал, и зябко передергивала плечами – хоть все и прошло, а все равно не по себе.