«Художник Врубель, вновь заболевший психическим расстройством после кончины своего единственного сына, проходит лечение в Риге, куда он был отправлен родными из Москвы. Состояние Врубеля несколько улучшилось, однако врачи затрудняются сказать, когда он сможет покинуть психиатрическую больницу и вернуться домой».

* * *

«Чинами 2-го участка Мясницкой части составлен протокол на частного ассенизатора Ивана Кашурникова за расплескивание при вывозке помоев и неисправное устройство повозок».

– Иногда бывают процессы, похожие на осеннюю слякоть. Увязаешь в них, как телега в грязи, по самые ступицы. Болото какое-то, а не процесс! Иногда люди судятся только ради того, чтобы судиться. Угораздило же меня связаться с этим Пешехоновым! А поначалу такое хорошее впечатление произвел!..

Видимо, Владимира сильно приперло, если он начал жаловаться жене на клиента. А с другой стороны, кому еще можно пожаловаться на клиента, как не жене? Вере льстило доверие Владимира. Она горячо сочувствовала ему. Скорее бы закончился этот «слякотный» процесс!

– Он решительно не в себе. Сегодня, представь только, заявил, что если проиграет процесс, то отомстит мне так же, как родственники княжны Шаховской отомстили профессору Снегиреву…

Эта некрасивая история давно стала московским анекдотом. Печальным, но анекдотом. Не старая еще княжна (ей было между тридцатью и сорока) тяжело заболела. Настолько тяжело, что понадобилась операция, которую сделал известный специалист по женским болезням профессор Снегирев (тетя Лена у него лечилась и очень его хвалила). То ли во время операции, то ли вскоре после нее несчастная княжна скончалась. Родственники решили, что в ее смерти виновен Снегирев, и не придумали ничего лучше, как написать на надгробии «скончалась от операции д-ра Снегирева».

– Сказал, что застрелится или как-то еще наложит на себя руки, а перед тем велит написать на его могиле «Доведен до самоубийства адвокатом Владимиром Холодным». С жизнью готов расстаться, лишь бы мне досадить! И притом от моих услуг отказываться не намерен. Я ему уже трижды предлагал расторгнуть наш уговор и вернуть аванс, но он не соглашается. «Нет уж, – говорит, – Владимир Григорьевич, вы начали, вам и заканчивать». Я на то отвечаю, что в таком случае прошу доверять мне, а он усмехается и говорит, что даже самому себе не доверяет. Вот такой человек. Чтобы я еще раз взялся отстаивать его интересы? Да за все золото мира не соглашусь!

– Не соглашайся, – поддержала Вера. – С такими вздорными людьми лучше совсем не иметь дел.

«Сказать или погодить?» – настойчиво свербела в голове мысль. Вера преодолела соблазн и решила погодить. Сама она уже была уверена, почти уверена, но лучше выждать еще немного и тогда уже поделиться радостной вестью с мужем. «Скажу в субботу», – решила Вера. Выходной день как нельзя лучше подходил для радостных вестей и всех прочих милых семейных дел. Интересно, как воспримет новость Владимир? Обрадуется? Или, может, скажет, что все произошло очень рано? Нет, не скажет, ни за что не скажет! Что значит рано? Пора бы уже…

Регулы у Веры ходили ровно, день в день. Задержка на целых две недели явственно свидетельствовала о беременности.

– Кабы знать наперед, – вздохнул Владимир. – Никогда не думал, что не смогу достичь взаимопонимания с клиентом. Предположить такого не мог. Привык, знаешь ли, исходить из того, что имею дело с разумными людьми.

– А что за процесс? – поинтересовалась Вера. – С кем судится этот твой…

– Пешехонов, – подсказал Владимир. – Он судится с бывшим компаньоном, делят ткацкую фабрику в Высоковске. Боюсь, что в итоге оба останутся ни с чем, все деньги уйдут на оплату адвокатам и издержки. Дело уже не столько в фабрике, сколько в принципе. Нашла коса на камень, каждая из сторон готова приплатить, лишь бы уесть противника. Хороши дельцы, нечего сказать. Им бы договориться полюбовно, вместо того чтобы судиться…

– Если все станут полюбовно договариваться, то адвокаты не у дел останутся, – рассудительно заметила Вера.

– Какая ты у меня умница! – восхитился Владимир. – Все понимаешь. Так-то оно так, но я предпочитаю настоящие дела, а не высосанные из пальца. И чтобы клиент мне доверял, иначе получается не дело, а одно сплошное расстройство…

– Прикажете подавать? – осведомилась появившаяся в дверях Клаша.

Голос ее был трагически скорбным, а лицо бледным как мел. Полтора часа назад, еще до приезда Владимира, на кухне произошел скандал, потребовавший Вериного вмешательства. Пока Ульяна ходила за провизией, Клаше вздумалось навести порядок на кухне. Она утверждала, что просто хотела помочь, но Ульяна увидела в такой помощи покушение на свою кухарочью власть и вместо благодарности начала ругаться. Более всего ее задело то, что Клаша посмела выбросить муку, объявив ее испорченной. Клаша начала оправдываться, Ульяну ее оправдания разозлили еще больше. Слово за слово, оскорбление за оскорблением, и женщины «сцепились языками» так, что уже были готовы вцепиться друг другу в волосы. Всерьез, не понарошку. Вера, прибежав в кухню на шум, увидела не Клашу с Ульяной, а двух разъяренных фурий с раскрасневшимися, искаженными злобой лицами.

– Мука крупчатошная! – кричала в лицо Клаше Ульяна. – Первого разбора! Десять копеек фунт! А ты выбрасывать?!

– Десять копеек фунт?! – заметив появление Веры, Клаша решила сделать ее своей союзницей. – Как бы не так! За семь небось купила, а три в карман положила!

– Три в карман! – задохнулась от ярости Ульяна. – Ах ты, змея!

– От змеи слышу! – парировала Клаша. – Спортила муку, так молчи! Я ж ее попробовала! Прелая была мука, совсем не такая по вкусу, как годная!

– Прелая?! Я спортила?! Я муку в берестяном туеске храню! Поглядите сами, Вера Васильевна!

Ульяна предъявила Вере пустой туесок, а затем для полноты впечатления и помойное ведро, где вперемешку с очистками и обрезками лежала мука.

– Да где хочешь храни! – не унималась Клаша. – И не забывай у своего туеска крышку как следует закрывать! Я и полезла туда, потому что крышка была плохо закрыта, а ну как, думаю, какая насекомая туда заползла. Ну и попоробовала, потому что странной мне мука показалась!

– Насекомая?! – взвилась Ульяна. – Да здеся окоромя тебя насекомых нет! И туесок я всегда закрываю как следовает! Не ври, лучше признайся, что захотела мою репуртацию испортить! Небось кто-то из твоей шелапутной родни на мое место позарился, вот ты и стараешься, позоришь меня почем зря!

От ведра плохо пахло, поэтому Вера велела Ульяне немедленно его вынести. То было не просто хозяйской прихотью, а хитрой уловкой. Пока Ульяна выносила ведро, Клаша немного успокоилась, а Вера успела объяснить ей, что припасы, даже испорченные, не следует выбрасывать, не спросив Ульяны. На кухне хозяйничает кухарка, это ее владения. Клаша пообещала, что более так поступать не станет. Вера дождалась возвращения Ульяны, которая была уже гораздо спокойнее, нежели перед уходом, заставила обеих женщин помириться, а когда они расцеловались в знак примирения, подарила им по полтиннику. И не забыла сказать, что при следующем скандале удержит с каждой по рублю. Умный правитель правит кнутом и пряником, но лучше все же пряник давать почаще, а про кнут вспоминать только на словах…

– Тебе нездоровится? – озабоченно спросила Вера, вставая со стула. – Ступай приляг, я сама все подам.

Ей вдруг подумалось, что Клаша может быть беременна. Больно уж разительная перемена с ней произошла. Совсем недавно на дикие крики сил хватало и лицо было красным, словно свекла, а сейчас… Или то ссора с Ульяной так на нее подействовала? Надо же, какая, оказывается, Клаша чувствительная.

– Я справлюсь, – пролепетала Клаша. – Ульяна поможет. Вдвоем справимся.

– Что с ней? – спросил Владимир, когда Клаша ушла. – Прямо как подменили Клашу.

Вера начала рассказывать ему о сегодняшней ссоре, но досказать не успела, потому что из коридора послышались грохот и звон, а чуть позже (Вера и Владимир еще не успели выйти из столовой) раздался истошный крик.

– А-а-а!

В коридоре Вера увидела страшную картину. Клаша лежала лицом вниз, точнее – вбок, глаза ее были закрыты, а изо рта толчками вытекала желтая пена. При этом Клаша негромко, но очень страшно хрипела и дергала ногами и руками (руками, кажется, больше). Перевернутый поднос валялся в аршине от Клашиной головы, пол был залит постными щами, среди осколков там и здесь валялись румяные пирожки. Владимир очень любил, чтобы к щам подавались пирожки, к постным – с капустной, а к скоромным – с мясной начинкой. В среду Ульяна готовила постные блюда, несмотря на шутки Владимира относительно того, что в коротком промежутке между Петровым и Успенским постами можно не поститься по средам, довольно и одних постных пятниц.

Ульяна, округлив глаза и прижав руки к щекам, стояла над Клашей и все тянула свое пронзительное:

– А-а-а!

– Уведи ее! – велел Владимир, опускаясь на колени возле Клаши.

Вера осторожно обошла лежавшее на полу тело, взяла Ульяну за плечи, встряхнула что было мочи и сказала:

– Пойдем!

После Вера удивлялась своему самообладанию. Впору было самой в обморок падать возле Клаши, а не Ульяну успокаивать. Но откуда что взялось. Вера была спокойна, почти спокойна, только на Клашу старалась не смотреть, очень уж страшно та выглядела.

В кухне Ульяна упала грудью на табурет и разрыдалась. Вера опустилась рядом с ней на колени и гладила ее по голове. Хлопнула входная дверь, потом хлопнула еще раз, послышались чьи-то тяжелые шаги, голос Владимира, голос дворника, чей-то еще голос… Вера ощутила настоятельное желание помолиться. Она трижды перекрестилась и обратилась к Богу с просьбой спасти Клашу. Ульяна перестала рыдать и тоже последовала Вериному примеру. Молились они долго. Когда закончили и выглянули в коридор, там уже никого не было. Осколки посуды вперемешку с раздавленными пирожками все так же лежали на полу, только подноса не было.

– Поднос украли, аспиды! – ахнула Ульяна. – Такой поднос рублей двадцать стоит, если не четвертной! Ох, что творят! На глазах! Вот анчуткино племя!

– Давай приберем! – строго сказала Вера, которой сожаления по поводу подноса, да еще и чужого, хозяйского, в такой трагический момент показались неуместными.

– Сама справлюсь, – буркнула Ульяна. – Нечего вам руки марать, еще порежетесь стеклом-то.

Она принесла из кухни веник, совок и помойное ведро и бойко принялась наводить порядок. Вера, без труда догадавшись, что Владимир повез Клашу в больницу, спустилась во двор, надеясь выведать у дворника, голос которого она недавно слышала, какие-нибудь подробности. Настроение было взвинченное, хотелось что-то делать.

Дворник Егор пребывал в смятении, заметном с первого взгляда. Обычно румяный, порой после того, как выпьет водки, даже очень румяный, сейчас он был бледен. Подбородок Егора трясся, отчего по-козлиному дрожала его жидкая бороденка, что при иных обстоятельствах выглядело бы очень смешно. Глаза его никак не могли остановиться на чем-либо. Они постоянно бегали в разные стороны, и оттого казалось, что дворник кого-то испуганно высматривает. Бедняжка, подумала Вера, глядя на Егора, он ведь, кажется, был влюблен в Клашу, переживает. Свой всегдашний картуз Егор где-то оставил или потерял. Вера обратила внимание на то, что дворник, несмотря на свой молодой еще возраст, уже начал лысеть. «Странно, – подумала она, – а Машенька утверждала, что рыжие никогда не лысеют. Впрочем, Машенька мастерица выдумывать».

Вот ведь странное свойство человеческого ума – думать о неважном и незначительном в самые ответственные или самые трагические моменты. Пока Егор рассказывал, что Владимир вместе с соседом инженером Жеравовым повезли Клашу на извозчике в больницу (а рассказывал он долго, обстоятельно, с мельчайшими подробностями, вплоть до масти запряженной в пролетку кобылы), Вера старалась вспомнить, знаком ли ей кто-то лысый из числа рыжих.

– А поднос Владимир Григорьевич с собой увезли. – От волнения Егор начал путаться в ударениях, чего раньше Вера за ним не замечала. – Сперва его Виталий Константиныч, господин инженер, у Клавдии под головой держали, чтобы, значит, на ступеньки у ней изо рта не текло, а потом забрали с собой…

Вере это показалось удивительным настолько, что она перестала думать о рыжих. Ну натекло бы на ступеньки, так что с того? И зачем понадобилось увозить поднос с собой. Немного подумав, она решила, что Жеравов, наверное, действовал так с перепугу. Люди же иногда с перепугу теряются и совершают самые странные действия, смысл которых сами понять не могут. Об этом часто пишут в книгах, даже какой-то медицинский термин для подобных действий придумали. А почему поднос забрали с собой, понятно. Наверх его относить времени не было, а Егору оставлять не захотели, побоялись, что пропьет. Хотя Егор не настолько, кажется, глуп, чтобы пропивать полученную при свидетелях ценную вещь, но лучше не вводить человека в искушение, особенно если знаешь за ним слабости определенного рода.

Владимир приехал уже ближе к вечеру, хмурый, даже сердитый, и не один, а с полицейскими чинами. Полицейские были похожи друг на друга, словно единоутробные братья – здоровые, суровые, краснолицые, усатые, громогласные. Они представились, но Вера сразу же запуталась в том, кто из них пристав, кто околоточный, а кто надзиратель сыскной полиции. Первым делом один из полицейских поинтересовался ведром, в которое Клаша выбросила муку. Перепуганная донельзя Ульяна пролепетала, что вынесла ведро, и была тут же, совершенно безвинно, обозвана дурой. Когда же она сказала, что ведро велела вынести хозяйка, полицейский обернулся к Вере, поднес руку к козырьку фуражки и буркнул: «Прошу прощения, сударыня» – и велел Ульяне показать, куда она вылила помои.

– Куда, как не в выгреб? – удивилась такому глупому вопросу Ульяна. – Нешто на улицу вылью?

Но пошла и показала. Судя по тому, что суровости на лице вернувшегося полицейского заметно прибавилось, осмотр выгребной ямы ничего не дал. А что он может дать, если туда сливаются помои из двух домов? Полицейские перебросились отрывистыми непонятными фразами, затем один, наверное, это был пристав – самый главный из троих, начал расспрашивать Веру, а двое других стали осматривать комнату Клаши и кухню. Во всей этой суете Вера не успела узнать у мужа о состоянии Клаши.

Вопросы сильно удивили Веру. В каких отношениях она была с прислугой? Ясное дело, в каких – в обычных. Не замечала ли за Клашей или Ульяной чего-то странного? Не замечала, если бы замечала, так рассчитала бы. Странных людей в услужении держать не резон. Единственным вопросом, ввергшим Веру в смущение, оказался вопрос о том, есть ли у нее враги. Но Вера тут же взяла себя в руки и ответила, что никаких врагов у нее нет. Во всяком случае, она о них ничего не знает.

После ухода полицейских Владимир рассказал, что Клаша умерла еще в пролетке, по дороге в больницу, а у соседа Виталия Константиновича от этого случился сердечный приступ, и его пришлось оставить в приемном покое. Ульяна, наводившая порядок после полиции, услыхала это (разговаривали при отрытых дверях, не до дверей было обоим) и снова начала голосить, но уже не очень громко и не очень рьяно. Можно даже сказать, что не голосила, а причитала, как обычно и причитают по покойникам. Верина бабушка по Вериному отцу тоже причитала, но Ульяна причитала искренне, пусть даже только сегодня и ссорилась с Клашей, а бабушка только для виду.

А дальше Владимир сказал ужасное. Оказывается, поднос он забрал намеренно. Для того чтобы собрать пену, которой рвало Клашу. Владимир умный, проницательный и внимательный к мелочам. Адвокату положено быть таким. Вера никогда бы не догадалась заподозрить, что в муке, которую попробовала Клаша, мог оказаться мышьяк. Откуда ей вообще знать такое? А Владимир сразу заподозрил, поэтому и рвоту решил собрать. Впопыхах, конечно, схватил то, что было под рукой, торопился. Но ничего, и того количества, которое оказалось в подносе, доктору Брускову из Пятницкой части, куда Владимир привез тело Клаши, хватило для анализа. Владимира в Пятницкой части хорошо знали, известных адвокатов вся полиция хорошо знает, поэтому и задерживать не стали (другого при подобных обстоятельствах непременно бы заперли на время в кутузку, заподозрив в нем возможного отравителя) и анализ сделали немедленно. Пока Владимир еще не успел подробно рассказать о случившемся приставу Слемзину, как доктор подтвердил, что в Клашиной рвоте действительно содержится мышьяк.

– Что меня больше всего расстраивает, так это наши дурацкие порядки, – сказал Владимир, закончив свой рассказ. – На всю Москву-матушку, этот Вавилон, есть всего семь конных карет «Скорой помощи», одни при полицейских участках, другие при пожарных депо. Но ни одну из этих карет обыватели не могут вызвать по телефону или еще как. Вызов могут сделать только полицейские чины или, скажем, чиновники городской управы. И по домам эти кареты не ездят, могут только с улиц больных забирать. Дикость! Карет надо завести раз в семь больше и принимать вызовы у всех, без исключения. Брусков сказал, что если бы Клаше удалось вовремя желудок промыть, то она могла бы и выжить. А для промывания умение нужно и кишка особая с воронкой. В карете «Скорой помощи», наверное, все необходимое для таких случаев имеется…

Вера обняла Владимира и крепко прижалась к нему. Она понимала, почему он вдруг завел речь о каретах «Скорой помощи». Хочет отвлечь ее от страшных мыслей. Это же так страшно сознавать, что кто-то тайно проник к ним домой и подсыпал в муку яд. Или вовсе высыпал муку и насыпал туда мышьяку. Зачем?

Через день после того, как Вера нашла в спальне конверт, пришел слесарь и заменил замки. Владимир сказал, что выбрал у Кенца самые надежные замки. Но это не смогло остановить Румпельштильцхена. Ужасно, когда даже дома не можешь чувствовать себя в безопасности! Бедная Клаша!

Кто мог все это сделать? Кто такой Румпельштильцхен? И зачем он захотел отравить их с Владимиром? Когда добавляют яд в муку, то намереваются отравить всех, кто живет в доме. За что?

Даже сейчас, рядом с Владимиром, Вере было страшно. Очень страшно. Она не представляла, как теперь сможет съесть что-либо дома или выпить стакан воды. И заснуть дома, в их уютной спальне, наверное, тоже никогда не сможет.

Владимир без расспросов понял Верино состояние. Зачем расспросы, если достаточно одного выражения лица. Он увел Веру в свой кабинет, усадил в кресло, достал из шкафа непочатую бутылку коньяку, налил Вере до краев большую рюмку и попросил выпить залпом. Вера немного удивилась, потому что коньяк положено пить мелкими глоточками, но послушно выпила. Коньяк обжег горло, на глазах выступили слезы, но на душе стало лучше, чуточку спокойнее. Вера меланхолично сжевала полученный от Владимира кусочек шоколадной плитки, выпила еще полрюмки (Владимир снова посоветовал выпить залпом) и подумала, что от такой жизни она скоро совсем сопьется. Стоило ли начинать жить, чтобы закончить таким вот образом?

О том, что на шесть часов вечера у нее назначена встреча с агентом Спаннокки, Вера от пережитого волнения забыла напрочь.