«В Грузинах, в Михайловском переулке, дворнику Камордину вчерашней ночью явился призрак женщины в белом платье. Призрак коснулся Камордина своей рукой, отчего тот испытал ледяной холод, и сказал, что спокойной жизни всем людям осталось четыре года. Камордин известен, как непьющий и аккуратный дворник, не имеющий склонности к вранью».

* * *

«Издательство «Просвещение» приобрело у вдовы писателя Достоевского авторское право на все сочинения ее покойного супруга за 140 тысяч рублей и уже приступило к изданию его сочинений.

1-й том выйдет уже в августе, а все издание будет закончено к Новому году».

– Иван Иванович удивлен вашим поведением. Вы уже дважды посылали чистые листы. Разве вам совсем нечего сообщить? Или вы решили самовольно освободиться от ваших обязательств?

Вера незаметно ущипнула себя за руку, чтобы убедиться в том, что женщина в модном палевом платье (талия завышена, юбка заужена, на бедрах драпировка) ей не привиделась. Две недели почти безвыходно просидеть дома (поездки к доктору и к родным не в счет), наконец выйти «проветриться», зайти поглазеть (местные цены ни к чему большему не располагали) в Петровский пассаж и встретить там посланницу от «Ивана Ивановича», о котором Вера почти уже позабыла. Она бы и о Спаннокки позабыла с великой радостью, но пока еще для этого было рано. Алексей, приезжавший обедать в прошлое воскресенье, улучив момент, шепнул Вере, что у контрразведки уже есть кандидатура ей на замену, только не объяснил, как и когда эту замену произведут и как это будет выглядеть. Вере придется знакомить кандидатуру со Спаннокки или все произойдет само собой? Когда обед закончился, Владимир взял Веру за руку и объявил, что у них скоро родится ребенок. Алексей (актер из него великолепный) изобразил ошеломление, переходящее в восторг, и долго поздравлял их. Если бы Вера не рассказала Алексею сама, то поверила бы, что он услыхал новость впервые, столь естественно он себя вел. А потом братья сразу же заспорили о том, можно ли Вере в ее положении ездить в автомобиле. Владимир утверждал, что автомобиль предпочтительнее, поскольку надежнее. Лошадь – она ведь и понести может, а с автомобилями подобных казусов не случается. Алексей на это заметил, что дурную кобылу сразу видно, а вот что у техники на уме, никто понять не в силах. Спорили так долго, что Вера даже заскучала немного, но все равно ей было приятно, что у нее такой заботливый муж и не менее заботливый деверь. Даже захотелось пойти и написать что-то радостное в дневник, только вот дневников Вера не вела с четвертого класса, с того самого дня, как застала бабушку за чтением ее сокровенных мыслей.

– В таком случае Иван Иванович сделает то же самое, и вы знаете, что тогда произойдет.

Женщина была красива и утонченна. Это впечатление создавали тонкие черты лица и хрупкие пальцы, а оттеняли – лихорадочный румянец на слегка впалых бледных щеках и блестящие влажные глаза, в которых затаилась не то печаль, не то боль. Про таких говорят – женщина с прошлым. И прошлое это всегда трагическое, хорошее прошлое не в счет, хорошее «прошлым» не называют. От незнакомки приятно пахло герленовским «Рю де ла Пэ». Не сильно, не слабо, а как раз столько, сколько нужно для образа, для впечатления. Многие люди, даже образованные, совершенно не умеют пользоваться парфюмерией. Выливают на себя за раз по полфлакона духов или одеколону, кладут помногу пудры, так, что она осыпается, помадят волосы так, что те превращаются уже не в прическу, а в какой-то шлем… Увы, чувство меры ведомо далеко не всем.

– Мне действительно нечего сообщить, – тихо ответила Вера, глядя прямо в глаза незнакомке. – Уже две недели, как я не встречаюсь ни с кем из интересующих вас особ.

– Почему?! – требовательным резким тоном спросила женщина.

– Потому что они заняты другими делами! – так же резко ответила Вера, немного повышая голос.

Нельзя было вдаваться в подробности, даже в мельчайшие, поскольку неизвестно, что она якобы сообщала «Ивану Ивановичу» и что еще будет сообщать. Но что-то ведь «сообщала». Раньше. Не в две последние недели, а раньше. И, видимо, сведения эти были интересными и выглядели правдивыми, иначе бы незнакомка или сам «Иван Иванович» встретились бы с ней раньше. Вера сообразила, что весьма к месту будет завести разговор об оплате.

– Насколько мне помнится, Иван Иванович говорил, что готов платить за сведения, – уже более мягким, даже немного просительным тоном сказала Вера. – Но я до сих пор не получала никакой платы.

– Мы так и думали, что дело только в этом, – сверкнула глазами незнакомка. – Вот, возьмите!

Она щелкнула замочком крохотного овального ридикюля и протянула Вере розовый конвертик. Вера взяла его и спрятала в свою сумочку.

– На первый раз этого достаточно, – прошипела незнакомка с таким выражением неприязни на лице, словно Вера забирала ее последние деньги. – Старайтесь и получите еще!

Незнакомка появилась, не здороваясь, и ушла, не прощаясь. То ли так заведено среди агентов «Ивана Ивановича», то ли ей захотелось подобным образом выказать Вере свое презрение. На фоне Спаннокки с его пятисотрублевыми авансами «Иван Иванович» выглядел скрягой – в конверте Вера нашла «николашу». Одного-единственного. Негусто.

Кое-какой опыт у Веры уже имелся, и она понимала, что этих пятидесяти рублей Алексей у нее не возьмет. Потому не удержалась от соблазна сделать кое-какие покупки. Но, как и полагалось девушке, выросшей в небогатой семье, Вера даже транжирству предавалась благоразумно. В баснословно дорогом Петровском пассаже она ничего покупать не стала, а отправилась на Кузнецкий Мост, в пассаж Солодникова, и там уж разошлась-разгулялась. Начала с флакона «Рю де ла Пэ» (подумала вдруг, что этот аромат ей нравится – не иначе как беременность повлияла на предпочтения). Затем потратила целых восемь с половиной рублей на баночку глицеро-вазелинового крема с соком клубники, который помогал сохранять кожу от морщин, и два куска такого же мыла. Когда морщины появятся, бороться с ними уже невозможно, разве что пудрой замазывать. Гораздо разумнее предотвращать их появление. Разглядев в Вере тароватую покупательницу, бойкий приказчик посоветовал ей приобрести розовую губную помаду («чистый перламутр, мадам, а блеск – ровно сияние звезд небесных!») и модную в нынешнем сезоне пудру Трифоли. Вера купила и то, и другое, причем помаду выбрала не в обычном картонном футляре, а в металлическом, в котором помада выдвигалась при поворачивании. Переплатила вдвое, но красивый и удобный блестящий футляр стоил двух с полтиной. К тому же продавец сказал, что магазин принимает пустые металлические футляры обратно с зачетом их стоимости при покупке новой помады. Выгодно. Молодцы, знают, чем привлечь покупателей.

После посещения парфюмерного магазина от пятидесяти рублей оставалось не так уж и много, но того, что осталось, хватило на покупку разных лакомств в кондитерской Яни. Вера начала с плитки шоколада с гаданием (предсказания – это так восхитительно), а затем купила две плитки с кремовой начинкой, плитку китайского, пряного, плитку фруктового, купила по коробке обычной и розовой халвы, банку вишневого шербета, по фунту клюквы и рябины в сахаре, фунт зефира-буше, фунт кизилового мармеладу, два фунта яблочной пастилы и фунт греческого пудинга. Если кто-то не покупал у Яни греческого пудинга, то приказчики смотрели на него с удивлением. Какой, мол, смысл приходить в кондитерскую к грекам и не купить их национального лакомства?

– Должно быть, у вас, сударыня, много младших братиков и сестренок, – сказал Вере волоокий курчавый приказчик, неся ее покупки на улицу, к пролетке. – Представляю, как они будут рады!

Глаза закатил, языком поцокал – греки без этого не могут. Интересно, что бы он сказал, если бы узнал, что всю эту прорву сладкого Вера собиралась съесть одна. В последнее время ее одолела страсть к сладостям, да такая, что только держись. Вера всегда любила сладкое, но завзятой сластеной не была. А сейчас ехала домой и уже предвкушала, с каким удовольствием она сейчас полакомится. Начнет, разумеется, с «гадательного» шоколада. Известно же, что предсказание сбывается лишь в том случае, если плитка немедленно съедена до последней крошки. И делиться им ни с кем нельзя, даже если и Владимир попросил бы, то Вера ему отказала бы. Нельзя. Но Владимира не было дома, он трудился в конторе или, может, ораторствовал в суде, да и к шоколаду он был равнодушен.

Приехав домой, Вера отпустила Ульяну за покупками. Новую горничную все никак не удавалось найти. Лето, половина Москвы на дачах, из-за чего и желающих наниматься в прислуги мало. Летом больше в дачных поселках нанимаются, многие ведь оставляют московскую прислугу смотреть за квартирами, а на месте, в Кусково или Переделкино, обзаводятся временной прислугой. Ничего, скоро лету конец, после Успенья будет замена Клаше. А пока и Ульяна справляется, хозяйство-то небольшое.

Установленный порядок, касающийся того, чтобы не оставлять квартиру без присмотра, соблюдался строго. Румпельштильцхен больше ничем о себе не напоминал. Полиция вроде бы его искала, но поиски эти были какими-то скрытыми. К Вере с Владимиром никто не приходил, ничего не спрашивал. Только раз Вера видела в кухонное окно, как один из приходивших к ним полицейских разговаривает с дворником Егором. Но о чем они разговаривали, ей слышно не было. Может, и вовсе не о Клашиной смерти. Привычка часто посматривать в окна, то в одно, то в другое, сформировалась у Веры как-то сама собой. Началось все с того дня, когда она впервые заподозрила, что за ней следят. После трагической Клашиной смерти подспудно тлевшие в душе подозрения разгорелись, как угли на ветру. Теперь чуть ли не ежедневно Вера в разное время видела около дома одних и тех же людей. Не исключено, что она ошибалась, принимая за шпиков совершенно посторонних людей. Узнавала она их больше по одежке, нежели по чертам лица, а похожей, если не одинаковой, одежды много. Если бы у Веры в отношении кого-нибудь из прохожих возникли достаточно веские подозрения, то она бы непременно рассказала об этом Владимиру или Алексею, а то и телефонировала бы в полицейскую часть, благо та была рядом. Пусть задержат подозрительного субъекта и поинтересуются, кто он такой и что делал возле их дома. Но достаточно веских подозрений не было. Были одни лишь сомнения. Вот давеча пялился на витрины галантерейного магазина, что под Вериной квартирой, плечистый парень в накинутой на плечи поношенной студенческой тужурке, а сейчас вроде он прошел по другой стороне улицы и свернул в Черниговский переулок, только на этот раз тужурка была надета в рукава и картуз не лихо заломлен на затылок, а надет ровно. Кряжистый мужик в полотняной серой косоворотке, сутулый лоточник с закрытым, видимо, пустым лотком, господин в светлой чесучовой паре и соломенном канотье, грязный лохматый босяк в драной солдатской гимнастерке и широких черных портках… Все эти люди были настолько типичными, что нетрудно по ошибке принять одного за другого. Вера уже не столько боялась, сколько играла. Ну-ка, кто у нас сегодня под окном слоняется? Выходило так, что она обращала внимание только на мужчин, ни одну женщину ни разу в слежке не заподозрила.

Когда Ульяна ушла, Вера протелефонировала Алексею и рассказала, что к ней подходила в Пассаже знакомая «Ивана Ивановича», попеняла на то, что она две недели не дает о себе знать, и дала пятьдесят рублей. Если кто-то из телефонных барышень, любящих развлекаться подслушиванием чужих разговоров, и услышал Верин рассказ, то ничего необычного в нем не нашел. Алексей похвалил Веру и сказал, что в следующем письме непременно порадует «Ивана Ивановича» хорошими новостями. Закончив разговор, Вера распечатала купленную плитку, на этикетке которой была изображена девица в высоком кокошнике и нарядном сарафане. Девица сидела за столом и напряженно вглядывалась в стоявшее перед ней зеркало – гадала.

«Отправляясь в путешествие, тщательно выбирайте попутчиков, и тогда вашему путешествию гарантирован благоприятный исход» – было напечатано на светло-желтом фантике. Дурацкое какое-то гадание, даже не столько гадание или предсказание, сколько самый что ни на есть обычный совет, не содержащий ничего таинственного. Banalite! Но тем не менее плитку Вера сразу же съела. Вкусно, и пусть все ее путешествия благополучно заканчиваются. А уж попутчиков она будет выбирать как следует. Да, собственно, она уже выбрала себе попутчика – Владимира. Вместе по жизни, вместе и в путешествия. С кем еще путешествовать, как не с мужем? Свадебного путешествия у них не было, Владимиру дела не позволили, но все еще впереди. Жизнь только начинается…

Была пятница, 23 июля. До 1 августа, еще одного неблагоприятного дня, в который жизнь Веры в очередной раз едва не закончилась, оставалось восемь дней.

Август начался восхитительно – Вера открыла глаза и увидела мужа. Владимир, уже успевший привести себя в порядок и облачиться в халат, сидел на краю их ложа и смотрел на нее. В этом взгляде было столько любви, что у Веры перехватило дыхание. Как же славно, когда тебя любят, да еще так сильно! Что бы она делала без Владимира? Как она смогла бы жить без любви? А если они никогда не встретились бы? Что тогда?

«Тогда – ничего», – ответила самой себе Вера. Тогда действительно ничего не было бы, потому что жизнь без любви – это не жизнь, а так, жалкое существование.

– Мое солнышко проснулось! – Владимир наклонился и нежно поцеловал Веру в щеку.

Поцеловал бы еще, но Вера проворно увернулась, быстро поднялась и ушла умываться. Она предпочитала не показываться мужу только что проснувшейся. Волосы растрепаны, глаза со сна припухшие, на щеке отпечатался узор кружев наволочки… Пугало огородное, а не жена. Такую и разлюбить недолго. Хоть Владимир и утверждал, что Вера ему нравится всякая, в любом виде, в любом наряде (и непременно добавлял, наглец такой, что без нарядов, в первозданной своей красоте, она нравится ему больше всего), но Вера предпочитала, чтобы ее видели в должном виде. Умытой, причесанной, напудренной, надушенной. Драгоценные камни в оправе смотрятся гораздо выигрышнее, нежели без нее. Особенно во время беременности.

Беременность пока не успела заметно сказаться ни на чем, кроме усилившейся тяги к сладкому, но Вера ждала, что она со дня на день начнет сказываться, и оттого рассматривала по утрам себя в зеркало с особенным вниманием, придираясь к любой мелочи. Сегодня ей показался чересчур бледным цвет лица, и она решила, что на воздухе надо бывать чаще. Несмотря ни на какие обстоятельства, потому что это полезно для здоровья. Владимир несколько раз ласково пенял Вере на то, что она мало выходит из дому, а вчера на эту тему заговорил и бывший у них в гостях Алексей. Он даже посоветовал брату снять дачу, чтобы Вера остаток лета провела за городом, но Вера этому воспротивилась. Ей совершенно не хотелось селиться за городом, в чужом доме. Неудобно, далеко от Москвы, Владимиру придется ежедневно делать длинные концы, опять же, не хотелось затевать хлопоты с переездом ради неполного месяца. И разве сейчас, в начале августа, можно найти хорошую удобную дачу? Такие еще в апреле разбирают, а сейчас можно получить только то, от чего все другие отказались – развалюху, в которой невозможно жить, или же какое-нибудь подмосковное Фонтенбло, оставшееся неснятым из-за дороговизны. Квартиру оставлять без присмотра тоже не хотелось. А вдруг объявится Спаннокки? О делах тоже забывать не следует. Вера даже удивилась тому, что Алексей заговорил про дачу. Они же с Владимиром совсем не дачники, оба сроду такой привычки не имели. Алексей так вообще не любитель природы, сам несколько раз говорил, что бульвары для него – самый лучший лес и что от вида полей да лугов он впадает в уныние, ему непременно нужна городская толчея, только в городе он может жить полноценной жизнью. Владимир настроен не столь категорично, но он же автомобилист, а за городом нет автомобильных клубов, и гараж со всем, что в нем находится, на дачу перевезти невозможно.

Однако приятно, когда о тебе заботятся. Вера решила, что после возвращения Ульяны из церкви они с Владимиром поедут в Сокольники. Владимир с готовностью согласился, но перед самым их уходом в дверь зазвонили частыми отрывистыми звонками – дзинь-дзинь-дзинь. Так звонила только Верина подруга Машенька, которую жажда деятельности всегда переполняла настолько, что она не могла позвонить раз-другой и стоять спокойно в ожидании, пока ей откроют. Вера обрадовалась и поспешила встречать гостью.

Машенька ворвалась в квартиру радостным вихрем. С порога начала оправдываться за то, что так долго не давала о себе знать.

– У меня была уважительная причина! – несколько раз повторила она. – Мне вскружил голову такой обаятельный негодяй…

Не досказав толком про обаятельного негодяя, Машенька попробовала закружить Веру по комнате, но Вера воспротивилась и многозначительно посмотрела на свой живот. Машенька все поняла, расцеловала и тут же начала строить предположения относительно пола будущего ребенка. Так и не решив, кто должен родиться у Веры, похвасталась, что в новом сезоне будет играть в «Братьях Карамазовых» у самого Немировича-Данченко.

– Грушеньку, наверное? – предположила Вера.

– Грушеньку Германова играет. – Хорошенькое Машенькино личико на мгновение из радостного стало печальным. – Но ничего, придет время – я и Грушеньку сыграю, и Гертруду… Знаешь, говорят, что к нам Москву приедет сам Крэг, чтобы вместе со Станиславским ставить «Гамлета»…

Вера Крэга не знала. Машенька рассказала ей, что это самый знаменитый английский режиссер, красавец, умница и большой оригинал. С Крэга перескочила на его любовницу, знаменитую танцовщицу Айседору Дункан, которая танцует босиком, но вдруг спохватилась и спросила, куда это Вера собралась и не отвлекает ли она ее. Узнав о Вериных намерениях, сказала, что тоже хочет гулять в парке.

– Надела новое платье, так должна его «выгулять», – сказала она и исполнила перед Верой нечто вроде фуэте. – Красивое, правда?

Платье было красивым, из белого, с искоркой, атласа. Вера подумала о том, что Машеньке идет с искоркой, потому что она сама тоже с искоркой, но сказать об этом не успела, потому что в этот момент из кабинета вышел Владимир и пожаловался на срочные дела, о которых он, дескать, забыл и которые вынуждают его остаться дома. По глазам было видно (по крайней мере, Вере), что он врет, да и не таков был адвокат Холодный, чтобы забыть о деле. Вот об ужине, заработавшись, он вполне мог забыть, такое случалось. Вера оценила деликатность мужа, который понял, что в женской компании он будет третьим лишним, и поблагодарила его улыбкой.

Остановившегося извозчика Машенька замучила вопросами. Крепкая ли у него пролетка? Не тряская ли? Давно ли проверял ось? Крепко ли насажены колеса? Смирная ли кобыла? Не выкидывает ли фокусов? Если Вера ее не остановила бы, предварительно поблагодарив за заботу (это же все делалось для блага Веры, находящейся в положении), то она долго еще расспросами бы изводила. Он проникся почтением к своим пассажиркам и довез их в Сокольники наиблагороднейшим образом – мягко, плавно и без единого бранного слова, до которых столь охочи извозчики. Даже зазевавшийся и оттого едва не угодивший под лошадь мужик удостоился не бранного слова, а всего лишь междометия «эх!», произнесенного, правда, с большим чувством. Получив от Веры двугривенный сверх оговоренной платы, извозчик сказал:

– Благодарствую, сударыня. Абросим не просит, а дадут – не бросит.

Вере вспомнился старенький доктор Дмитрий Карлович, лечивший ее с сестрами в детстве, который часто, и к месту, и не к месту, повторял эту же поговорку.

В Сокольниках по воскресному дню было много народу, поэтому сразу же захотелось уйти с центральной аллеи куда-нибудь вбок, где тени побольше, а народу поменьше. Засидевшейся дома Вере хотелось гулять, несмотря на то что Машенька, окончательно вошедшая в роль заботливой хранительницы, предлагала ей присесть и отдохнуть едва ли не возле каждой скамейки. Когда захотели пить, вернулись в людные места и в первом же киоске выпили сельтерской воды и закусили ее пастилой, после которой снова захотели пить и на сей раз выпили по стакану замечательной холодной грушевой воды. Машенька рассказала, как шутники перед спектаклем налили актеру Москвину в графин вместо воды водку (актеры любят такие шутки) и как тот, не моргнув глазом, выпил стакан, налил другой, выпил и его, а потом доиграл спектакль до конца, и лишь после того, как опустился занавес, его развезло. Продавец воды, услышав этот рассказ, похвастал тем, что дома у него хранится стакан, из которого пил сельтерскую сам Шаляпин. Бойкая Машенька посоветовала ему добавить к «коллекции» и тот стакан, из которого пила она, поскольку она тоже намерена прославиться. Продавец заверил, что так и сделает. Вера позавидовала Машеньке, ее целеустремленности и ее уверенности в себе. Когда человек таким тоном, пусть даже и в шутку, говорит, что он намерен прославиться, то сразу чувствуется, что это намерение будет исполнено.

Снова ушли туда, где поменьше народу. Машенька наконец-то выговорилась и начала расспрашивать Веру о ее супружеском житье-бытье. К супружеству Машенька относилась двояко. С одной стороны, мечтала выйти замуж (разумеется, за красивого и богатого), а с другой – боялась, что муж станет ограничивать ее свободу. Страхи ее были обоснованными, Елена Константиновна рассказывала об актрисах, которых ревнивые мужья принуждали оставить сцену. Вера начала рассказывать, разумеется, умалчивая о том, о чем следовало умолчать. Вернее, она не столько рассказывала, сколько отвечала на вопросы подруги. Аллея, по которой они шли, была настолько тенистой, что зонтики не требовались, и совершенно пустой – ни одного человека. Вера свой закрыла, а Машенька не стала, потому что сильно пеклась о белизне лица и боялась даже редких лучиков солнца, пробивавшихся сквозь густую-прегустую листву. Из озорства Машеньке захотелось сойти с дорожки и пройтись по траве. Перспектива зазеленить белые туфельки или подол платья ее не испугала, задумала – и тут же осуществила свое желание.

Приметливая Машенька раньше Веры увидела бумажник, лежавший у скамейки, и с детским криком: «Чур, мое!» устремилась к нему, для чего ей пришлось обойти Веру.

Где-то громко хрустнула ветка. Машенька вдруг упала к ногам Веры, выронив из рук зонт и ридикюль. Вера не успела удивиться такой странной выходке подруги, как увидела, что из горла у той, пульсируя, льется кровь.

«Придет время – я и Грушеньку сыграю, и Гертруду…» – отчетливо прозвучал в ушах Машенькин голос.

Всю свою боль Вера вложила в крик. Страшный, пронзительный крик, которого сама она не слышала, только понимала, что кричит.