ХюльдраАлёна Половнева

hulder.ru, 2011-2013

 

Глава первая. 2010 год. Алиса из Страны Завитушек.

На вершине холма, обдуваемой со всех сторон ветрами, стоял старый дом. Он был выстроен из темно-серого камня с соблюдением элегантных пропорций, но выглядел   старым, одиноким и заброшенным.

Путнику, оказавшемуся в окрестностях этого загадочного дома, казалось, что до него рукой подать. Но если какой-нибудь проходящий мимо сорвиголова решал подойти поближе, то он мог шагать несколько дней и так не преодолеть и половины пути. От подножья холма к вершине вели тысячи тропинок, но ни одна из них не поднималась выше середины.

Деревенский люд поговаривал, что дом заколдован.

Вблизи он выглядел очень старым и неухоженным. Его северную стену покрывал густой слой мха, в котором, как будто в отдельной Вселенной, кипела невидимая людскому глазу жизнь. Южный фасад был размыт дождями: ливни в этой местности почему-то хлестали именно с юга. В восточные окна на рассвете светило солнце, согревая рассохшиеся старые рамы, а на закате заливало большую залу, что занимала все западное крыло. Если бы кто-нибудь заглянул в эту когда-то роскошную комнату, то увидел бы великолепный наборной паркет, в котором теперь не доставало дощечек, пыльную хрустальную люстру и неплохо сохранившийся полированный обеденный стол. В глубине комнаты виднелся изящно сложенный камин и дверь, одна створка которой была все время распахнута.

Деревенские жители наперебой убеждали друг друга, что старый дом необитаем. Но однажды старый пастух, гонявший овец у подножья холма, хватив в пабе лишку, уверял всех, кто захотел его слушать, что видел в окне женскую фигуру, кутавшуюся в шаль.

- Говорю вам, стоит такая, вся в белом, и смотрит прям на меня, - скрипел он, хватаясь то за сердце, то за стакан.

- А я пацаненка видела, - заявила вдруг старая торговка, - прошлой зимой. Он в снежки играл аккурат перед входом.

Остальные выпивохи немедленно подняли на смех баламутов, отбив у тех всякую охоту к досужим разговорам.

Единственное, что можно было сказать наверняка – в доме не держали прислуги. В такие дома работников набирали из местных, и если кто-то переступил бы порог старого особняка, то в деревне непременно об этом узнали бы. Живущие там (если таковые, конечно, имелись) обходились своими силами: готовили обеды, стирали простыни и ухаживали за собой и своей одеждой.

Те из деревенских, кто не наблюдал людских фигур, хотя бы раз видел отблески зажженного очага на стенах западной залы. На отблески накладывались странные тени, будто какие-то люди фланировали перед огнем с бокальчиком алкоголя. Но об этом старались помалкивать.

Этим вечером, промозглым и прохладным, в доме, как всегда, будто сам собой вспыхнул камин, и в полураспахнутую дверь вошла почтенная дама. Ее волосы был подсинены и уложены на старомодный манер. Она действительно зябко куталась в белую шаль изысканного вязания и подол ее нежно-розового шелкового платья мягко скользил по рассохшемуся паркету, то и дело обнажая атласные туфельки в тон. Она неспешно подошла к камину, взяла в руки кочергу и аккуратно пошевелила поленца в камине. Осанка дамы и ее отточенные движения выдавала если уж не благородное происхождение, то долгие годы блестящей светской жизни. За ней, весело потряхивая персиковым пузцом, вбежал маленький лохматый шпиц. Пес был безупречно ухожен и щеголял жемчужным ожерелком на коротенькой шее.

Дама  заняла кресло у камина, сложила руки на коленях и обратила свой взгляд к огню. Как сотни вечеров до этого, она сидела, держа спину прямо, и будто чего-то ждала.

В дверь за ее спиной просочился крохотный белокурый мальчик. На вид ему было лет пять, а старомодный сюртучок и короткие штанишки делали его похожим на мальчишку-посыльного из фильма про Шерлока Холмса. У него был прямой нос, яркие, четко очерченные губы и синие глаза. Шпиц радостно кинулся к мальчишке и был награжден потрепыванием по холке.

Как и сотни вечеров до, мальчишке было скучно. Он бродил по некогда роскошной зале, пытаясь придумывать, чем себя занять. Он перебирал паркетные дощечки, дразнил шпица, отчего тот заливался тоненьким противным лаем, и качался на всех обеденных стульях по очереди. Утомившись своим бездельем, он подошел к камину, уселся на меховой коврик и протянул озябшие руки к огню. Пес пристроился рядом с ним.

Третьим гостем, явившимся в залу, стал молодой мужчина. Он был широк в плечах и одет в потертую кожанку. Его манеры были рязвязны: он шел широко ставя ноги и раскачиваясь, как матрос на палубе. Не глядя ни на кого, он направился прямиком к столику в углу. На нем стоял большой штоф, наполненный янтарной жидкостью и грубый тяжеловесный стакан. Рядом располагался серебряный поднос. На нем –  горка белого порошка, часть которого была разделена чьей-то заботливой невидимой рукой на две «дорожки». Как и сотни вечеров до, мужчина наклонился к подносу и при помощи коктейльной трубочки, лежащей тут же, шумно втянул в себя весь порошок. Когда он наклонился, то на его бритом черепе, на затылке можно было разглядеть плохо заживающую ссадину. Она немного кровоточила, но, казалось, не причиняла мужчине никаких неудобств. Проделав привычные манипуляции, мужчина плеснул виски в стакан и, пройдя несколько шагов, плюхнулся в кресло напротив дамы, положив ногу на ногу и громко вздохнув. Его лицо могло показаться симпатичным, если бы его не портили мясистый нос и черные мертвые глаза, которым он принялся буравить свою визави.

- Джентльмен при встрече с дамой говорит «здравствуйте», - произнесла женщина в шали. Модуляции ее голоса выдавали в ней бывшую актрису, человека, который даже в преклонном возрасте не сдает своих позиций.

- Здравствуйте, - четко выговорил Черноглазый и издевательски хмыкнул. Он достал из кармана смятую пачку, выбил из нее сигарету и чиркнул зажигалкой. Стакан с виски он поставил у своих ног, рядом с хрустальной пепельницей.

Старая Актриса снисходительно кивнула.

- Я думаю, нам не стоит молчать весь вечер, - произнесла она.

- Я думаю, нам стоит заткнуться навсегда, - произнес Черноглазый, не меняя интонации.

Мальчишка оставил свою возню с собакой и взглянул на него снизу вверх, робко и выжидательно. Черноглазый смягчился.

- Но почему рассказываю всегда я? – проворчал он, обращаясь к Старой Актрисе.

- Вы всегда переиначиваете свою историю на новый лад, - благосклонно улыбнулась та, - мы так не можем.

Она даже льстила безупречно и деликатно: смягчая свое контральто и добавляя к словам обезоруживающую улыбку. Легкость, с которой она вела разговор, была такой же привычной, как и раздражение, в котором купал всю комнату Черноглазый.

Ветер, ворвавшийся в оконные щели, вдруг выдал особенно пронзительную руладу: его вой напоминал отчаяние волчонка, отбившегося от стаи и потерявшегося в чаще. Именно эти тоскливые ноты заставили Черноглазого поежиться и настроиться на нужный лад.

- Ну что ж, - сказал он, растерев сигарету в пепельнице, - тогда  я расскажу вам одну легенду. Назовем ее, скажем, «Легенда» о рожденной свободной».

Старая Актриса улыбнулась, поощряя его, и уютнее устроилась в кресле, натянув шаль до подбородка. Мальчишка, до сих пор молчавший, весело хихикнул и поднял блестящие глазенки на рассказчика. Он любил слушать истории, особенно те, что были похожи на сказки.

- Северные народы передают эту легенду от отцов к детям, - начал Черноглазый вкрадчиво, - откуда она, где родилась, сколько ей лет – никто не знает. Предание рассказывает о женщинах, столь светлых и обликом, и нутром, что все живое преклоняет перед ними колени. Им доверяют люди и звери, они способны оживлять мертвое и исправлять сломанное. Они не колдуньи, не ведьмы и не знахарки. Они – дети природы, единые с ней и способные ей противостоять. Они живут просто так, не извлекая выгоды из своих умений, и не задумываясь о вечном. Если им случается полюбить, то любят они искренне и преданно. Легенда называет их непривычным нашему уху словом – хюльдры.

Несмотря на доброту, нежность и легкость, что окружают их существо плотным маревом, хюльдры  – сосредоточение порока и тьмы.

Девы этого племени искусны в любви. Они затуманивает мужчинам разум,  околдовывают, очаровывают, заманивают, танцуют свои смелые танцы и поют свои пронзительные песни. Увидев хюльдру, путники сбиваются с дороги, пастухи теряют свои стада, верные мужья оставляют своих жен ради прекрасной пастушки с коровьим хвостом, что живет высоко в северных горах.

Легенда гласит, что настоящая хюльдра рождается раз в тысячелетие, живет долго и уединенно и покидает своих сестер, только влюбившись в человека. Связав себя узами брака, она добровольно возвращает свою силу, взятую взаймы у природы, и воспользоваться ей вновь может, только покинув своего возлюбленного навсегда.

- А как они выглядят? – поинтересовался Мальчишка тоненьким голоском.

Черноглазый хищно улыбнулся и приложил палец к губам.

- Хюльдра – дитя леса, - продолжил он, отхлебнув виски и закурив следующую сигарету, - ее волосы светлы, словно паутина, сотканная августовским пауком. Ее глаза не темны и не светлы, но зелены, словно перепрелый мох. Ее кожа бела и нетронута солнцем, будто она все детство провела в чаще леса. Ее движения легки, а от улыбки захватывает дух.

Черноглазый на секунду зажмурился, будто внутри него провернули раскаленный прут. Открыв глаза, он опрокинул в себя остатки пойла, и, подавшись вперед, спрятал лицо в ладонях.

Сгорающий от нетерпения, Мальчишка взглянул на Старую Актрису вопросительно: ему не терпелось понять, что же такого особенного в этих хюльдрах.  Та почти незаметно, покачала головой. Мальчишка понял, что торопить рассказчика не стоит.

Тем более, что торопиться им было совершенно некуда. У них была сотня вечеров до и сотня вечеров после.

***

Алиса вздрогнула и открыла глаза: стюардесса трясла ее за плечо и по-английски просила выключить лэптоп.

Она задремала над текстом для своей еженедельной колонки в женском журнале, который получился глупым до невозможности: Алиса сравнила стиль жизни потенциальной читательницы с чашками и пыталась подвести ту к выводу, что вкушать утренний кофий нужно не из щербатой лоханки из плохо обожженной глины, а из тонкого фарфора своей прабабки или хотя бы из толстостенной кружки с памятной надписью «Гарвард Ло Скул Выпуск 2005 года». Ее взгляд упал на последнюю строчку: «Все ныне существующее может быть представлено в виде блюдца».

- Чушь несусветная, - пробормотала Алиса и решительно стерла все написанное.

- Выключите, пожалуйста, компьютер, - снова, уже по-русски, попросила терпеливая стюардесса, - мы заходим на посадку.

- Да, конечно, простите, - сказала Алиса и, улыбнувшись, захлопнула крышку.

Она заправила за ухо выбившуюся из косы светлую прядь и взглянула в иллюминатор. Самолет – Аэробус А320, совершающий рейс «Город Б-Осло» – вынырнул из свинцовых облаков, и теперь пассажиры могли видеть землю, разделенную на аккуратные участочки, то тут, то там утыканную свертками со скошенной травой. Аэробус пошел на снижение.

«Наш самолет произвел посадку в аэропорту Гардермуэн. Температура за бортом 16 градусов выше нуля. Просьба оставаться на местах до полной остановки двигателей. Наш полет окончен. Желаем вам всего доброго», - произнес капитан.

Этим летом Россия горела. Из-за аномальной жары в сорок пять градусов вокруг столицы вспыхнули торфяники, и страну, вместе с ее аэропортами и прочими важными объектами, окутал плотный смог. Но Алиса твердо верила, что ее самолет сможет продраться сквозь этот удушающий туман и добраться до «земли обетованной», коей этим летом стала Норвегия: здесь шли дожди и воздух был чист и свеж.

Кроме жажды кислорода, Алиса должна была сделать еще одно дело: помирить свое благородное семейство. Ее старший брат, Василий Заваркин, смалодушничал и оставил любимую женщину, которая родила ему ребенка, мастерски укрывшись в норвежских лесах.

Алиса знала все обстоятельства его драмы и изо всех сил старалась не осуждать. Временами ей это удавалось, и даже приходила уверенность, что, будь Алиса на его месте, она поступила бы точно также.

Но иногда она его просто ненавидела. До красной пелены в глазах.

Это гадкое чувство чаще всего настигало ее в часы, проводимые с племянником. Крохотный белобрысый паренек, смышленый не по годам, будил в ней такую нежность, что она невольно недоумевала: как можно было оставить такую милую кроху?

И каждый раз Алиса осекалась, вспоминая, что ее брат никогда не видел сына даже на фотографии. Она успокаивалась и принималась делать то, что по ее мнению, должно будет исправить эту досадную оплошность.

Алиса фотографировала подрастающего Васю-младшего и методично и аккуратно подклеивала снимки в альбом, снабжая их памятными надписями. Вот мальчик делает первые шаги: на его мордашке восторг от того, что он впервые сам шлепает своими маленькими ступнями по земле. Он не видит, что сзади него стоит его мать, готовая подхватить его, как только понадобится.  Ее стройные ноги в джинсах тоже попали в кадр и смотрелись очень соблазнительно.

Алиса сбилась с ног, пытаясь подыскать для Васи симпатичный альбом: достаточно милый, чтобы сойти за детский, и достаточно дерзкий, чтобы сообщить подросшему Васе, что «Заваркины – это звучит мощно!». В конце концов, она остановила свой выбор на очень мальчишеском варианте – альбоме, переплет которого украшал нарисованный мотоцикл: мощный, черный, с лакированными боками. Скорее всего, такую книжицу оценит и Вася-старший, гоняющий на похожем.

Алиса так рьяно взялась за сооружение альбома, пополняя его фотографиями каждую неделю, что через пять лет Васиной жизни он распух в огромный растрепанный талмуд и еле поместился в чемодан, собранный для путешествия по Норвегии.

Пограничник неожиданно тепло улыбнулся Алисе и поставил штамп о пересечении границы.

- Добро пожаловать в  Норвегию, - сказал он по-английски.

- Спасибо, - отозвалась Алиса и направилась к стеклянным дверям, которые уже пропустили на норвежскую землю счастливцев с европейскими паспортами.

- Нас как скотину держат, - ругнулся кто-то сзади по-русски. Алиса с любопытством оглянулась и увидела своего соседа по самолетному креслу. Скривив лицо в оскорбленной гримасе, он едва сдерживался, чтобы не сплюнуть на чистый сверкающий пол Гардермуэна. Рядом с ним стоял высокий симпатичный парень с непослушными каштановыми волосами. Он откинул с лица длинную челку и с иронией взглянул на блюстителя национальной гордости, а потом на Алису, скорчив смешную рожицу. Алиса усмехнулась краешком рта и выпорхнула на норвежскую землю.

Ожидая свой чемодан на багажной ленте, Алиса решила подбить промежуточные итоги. Ну что ж… Раз: самолет не только сумел вылететь из смога, но и мягко приземлился в Осло. Два: ее распухший багаж не потерялся и не раскрылся – Алиса увидела, как он благополучно шлепнулся на ленту. Три: метеослужба не обманула, и в Осло ее встретил чудесный и освежающий дождь и прохладный, кристально-чистый воздух, который она смогла оценить в полной мере, выйдя из здания аэропорта и сделав глубокий вдох.

Увернувшись от такси по 4 евро за километр, Алиса побежала к аэроэкпрессу.

Купив билет в автомате с помощью любезной служащей аэропорта, и подождав минуты три, она с удовольствием заняла удобное кресло у окна и тут же прилипла к стеклу. Разглядывая пейзаж, она раздумывала над удивительной ситуацией: никто из мужчин, садящихся в поезд, не попытался помочь ей с чемоданом, который в аэроэкспрессах принято укладывать на стойку у входа. В городе Б полвагона с энтузиазмом выдирали ее чемодан друг у друга, не забывая посылать Алисе угодливые улыбки, и она только и успевала раздавать «спасибо» и поклоны. В Осло никто и внимания не обратил, как она, краснея и пыхтя, заталкивала поклажу на вторую полку сверху: видимо, женская самостоятельность в Норвегии приветствовалась, поощрялась и не считалась проявлением оголтелого феминизма. Алису это огорчило: ей не нравилось самой таскать чемоданы.

Алиса всегда ездила в долговременные поездки одна: ей не хотелось никому объяснять свое странное поведение при осмотре достопримечательностей, потому как Алиса относилась к тем чудакам, которые не спешат пускать восторженные слюни в музеях и возле памятников. Вместо этого она проводила время в кофейнях, украдкой покуривая там, где нельзя, залипала перед витринами с домашней утварью, натыкалась на спешащих по своим делах горожан, чтобы переброситься с ними парой быстрых слов. Ей казалось, что так она общается со страной напрямую, без переводчика, чувствует ее дух и пропускает через себя ее энергию. Ее старшая сестра Анфиса назвала ее поездки «энергетическим туризмом». Алиса так и не поняла, шутит она или говорит серьезно, но выражение запомнила. Оно настолько пришлось ей по нраву, что она даже написала статью на четырнадцать тысяч знаков для своего журнала. Материал занял целый разворот и очень понравился редактору. Оказалось, что ее начальница тоже приветствует такую «трэвэл-схему».

- Ненавижу, когда меня гоняют, как овцу на выпас, по всяким глупым галереям и колокольням, - сказала она с чувством и выписала Алисе премию.

Алиса благоразумно умолчала о том, что экскурсии ей даже по нраву, если у нее имеется возможность переодеваться несколько раз в день. Это был ее собственный аттракцион.

В самолет или поезд она садилась одетая как типичная жительница города Б, которой чуть за двадцать: кеды, футболка или толстовка со смешными надписями, не слишком короткие шорты или кокетливая юбочка. В таком же виде Алиса прибывала в пункт назначения, где начиналось самое интересное: используя свой богатый «гардеробный арсенал», она постепенно модифицировала свой облик, стремясь стать похожей на местную жительницу.

Поэтому в любую поездку, даже если та составляла всего пару дней, она брала с собой тщательно подобранный и оптимизированный набор одежды, чтобы быть готовой к любой погоде и любым обстоятельствам. От этой оптимизации бока сумки распирало, молнии надрывались, и каждый раз сходя с самолетного трапа, Алиса опасалась, что ее шмотки уже усеяли дорогу от самолета до багажной ленты. Но оно того стоило: она получала неземное удовольствие, если к ней обращались на родном языке той страны, куда занес ее дьявол, или туристы спрашивали у нее дорогу. Это был ее персональный кайф и вершина мастерства в «энергетическом туризме».

Сквозь окно аэроэкспресса Алиса разглядывала пожелтевшие поля, ровное дорожное полотно и небольшие холмики, поросшие темно-зеленой курчавой травой. Она знала, что в этой части страны нет ни фьордов, ни скал, но все равно не переставала искать их глазами.

Поезд зарулил в пластиковый туннель и мягко остановился. Алиса поборола желание немедленно выскочить из поезда и броситься навстречу приключениям, забыв про багаж. Вместо этого она выждала, когда все пассажиры покинут вагон, легко подскочила с кресла и с трудом стащила свой чемодан на колесиках с багажной полки. Алиса выпрыгнула из вагона, пробежала сквозь здание вокзала и безжалостно загромыхала чемоданом по серым плитам мостовой. Она пробежала мимо сцены, монтируемой на вокзальной площади для какого-то концерта, мимо медной статуи быка, мимо магазинов с одеждой и лотков с дешевыми очками, пренебрегая светофорами. Алиса знала, что ей нужно миновать три квартала прямо по улице Карла Какого-то и свернуть влево у «Бургер Кинга». Через еще два квартала ей надо будет оглядеться и найти большой розово-коричневый дом с номером «15». На листке, который она зажимала в руке, было в спешке нацарапано «Dronningens gate 15». Там, над почтовым офисом располагалась квартирка ее старшего брата.

Алиса спешила, и чемодан за ней весело подпрыгивал на брусчатке, которой была уложена проезжая часть. Она не замечала того, что бежит, лихорадочно оглядываясь по сторонам и стараясь выхватить как можно больше кусков пейзажа вокруг себя. Она так же не замечала, что за ней, спеша и поторапливаясь, идет тот самый молодой человек, что подмигивал ей у пластикового окна при прохождении границы.

Поборов желание ухватить бургер на углу, Алиса добежала до пятнадцатого дома. Она изрядно запыхалась, но была в таком восторге, что не замечала этого. Она предвкушала долгожданную встречу, и все то, что за ней последует: реакция на альбом, прогулка по городу и, может быть, быстрая выпивка в городском кафе.

Скрипучий и устрашающий старый лифт, который явно был ровесником самому дому, вознес Алису на последний этаж. Навстречу ей уже открылась тяжелая дверь и она, не вглядываясь и тоненько и радостно взвизгнув, бросилась на шею мужчине, появившемуся в дверном проеме.

- Привет, моя хорошая, - произнес Василий Заваркин, крепко обнимая сестру и вдыхая запах ее волос, - давай заберем твой чемоданище, а то он уедет вместе с лифтом.

Алиса нехотя отпустила брата и позволила ему выволочь свою поклажу из старичка-лифта.

- Энергетический туризм? – насмешливо спросил он, кивая на распухшие бока чемодана с монограммой известной фирмы.

Алиса, сияя, кивнула. Она с удовольствием и очень внимательно оглядывала брата. Василий был в хорошей форме: под одеждой перекатывались упругие мускулы, а сами тряпки тянули на тысячу долларов. Его наряд был неприметен, но ткань и покрой выдавали дорогие вещи.

«Значит, хорошо устроился», - с облегчением подумала Алиса. Она очень переживала за него.

Василий насмешливо проследил за ее взглядом, и Алиса поняла, что он точно знает, о чем она думает.

- Как твой мотоцикл? – спросила она, проходя в студию и оглядываясь по сторонам. Много света, простая мебель, дизайнерские светильники – точь-в-точь норвежский каталог по дизайну интерьеров, который Алиса изучала перед поездкой. Ей хотелось суметь «считать обстановку», если вдруг ее пригласят в гости.

- Ты хорошо выглядишь, - с напускным недовольством заметила Алиса, - даже твоя вечная морщина между бровями разгладилась. Сытая жизнь без докучливых сестер?

Вася рассмеялся, обнажив белые ровные зубы, и снова стиснул сестру в объятиях. Та крякнула.

- Ты голодна? – спросил он, отпустив ее.

- Ты же знаешь, я всегда голодна, - улыбнулась Алиса, украдкой потерев ребра.

Заваркин тепло улыбнулся и с видом фокусника, достающего кролика из шляпы, извлек из коричневого хрустящего пакета закрученные улиткой булочки с корицей, политые ароматной глазурью.

- Боже, как здорово! – воскликнула Алиса и тут же вцепилась зубами в одну из них.

- Я помню, что ты такие любишь, - довольно сказал ее брат.

Алиса кивнула и укусила еще раз. Выпечка была восхитительна: там, где надо слоеное тесто пропиталось глазурью, а где не надо – осталось хрустящим.

- А кофе есть?

Вася с улыбкой кивнул и подал ей высокую бежевую кружку, до краев наполнив ее эспрессо из кофейника. Алиса с удовольствием отхлебнула. Она помнила, как брат любит ее кормить. В отличие от вечно худеющей Анфиски, Алиса с удовольствием поглощала все, что нащупывала на расстоянии вытянутой руки.

- Чудесно, - Вася хлопнул в ладоши, - мне нужно сделать пару звонков, а ты располагайся. Там душ, вот кровать и шкаф. Вся квартира в твоем распоряжении.

- А ты?

- А я живу в другом месте…

С этими  словами Заваркин скрылся на балконе, прихватив сигареты.

Алиса нахмурилась. Ее кольнуло неприятная догадка.

«У него появилась женщина», - поняла она с неудовольствием.

Она встала и, стараясь не глядеть на брата, прошлась по комнате, жуя булку. Ее терзали противоречивые чувства: радость за брата, за его тихое счастье и предчувствие драмы, которая разыграется, если о его романе узнает Анфиса.

Родители Алисы усыновили Васю и Анфису, когда тем было четырнадцать лет. Они жили в детском доме и отчаянно цеплялись друг за друга. Они не приходились друг другу родственниками, но везде представлялись братом и сестрой. Им так было удобнее жить: два разнополых ребенка, проводящих все время вместе и даже пытающихся иногда тайком поспать в одной кровати, будили в воспитателях опасения за их нравственное развитие. Их постоянно пытались разлучить, развести по разным углам, что для Васи и Аси было настоящей трагедией. Лет с десяти они стали называться братом и сестрой: Анфиса сбрила под ноль свои густые каштановые волосы, чтобы больше походить на брата, а Вася, каким-то чудом пробравшись в наглухо запертый кабинет, подделал их личные дела, сделав их обоих то ли Кузнецовыми, то ли Ивановыми. Воспитатели в детском доме часто менялись, так что никто не заметил подлога, и вскоре все махнули рукой на упрямых питомцев, справедливо решив, что все равно с ними не сладят.

Алису осчастливило решение родителей взять на воспитание Васю и Асю. Ничуть не страшась их угрюмости и самостоятельности – им было четырнадцать, они были взрослыми людьми! – она мгновенно подружилась с ними.

Теперь оглядываясь назад, Алиса понимала, насколько крепок был их тройственный союз. Они были друг за друга горой, помогали родителям, врали учителям, вместе пробовали выпивку и наркотики, болтали о сексе и продирались сквозь алгебру. Ася и Вася были намного смышленее ее, Алисы, но ни разу они не дали ей понять, какая она бестолочь. Напротив, Анфиса терпеливо объясняла ей сложные моменты в науках и не уставала повторять ей, какая она красавица.

- Ты разобьешь много мужских сердец, детка, - ласково говорила Анфиса, поглаживая ее по голове и целуя перед сном.

Алиса невольно улыбнулась, вспомнив сестру.

Алисе хотелось, чтобы так продолжалось всю жизнь, но случилось кое-что вполне ожидаемое: когда им исполнилось шестнадцать, Вася влюбился в Асю. Казалось бы, чего еще было ждать от двух людей, переживших столько вместе? Но загвоздка была в том, что Асю любовь – подростковые неловкие прикосновения, нелепый первый секс, записочки и ночные побеги из дома  - как таковая не интересовала, а Вася влюбился в нее с той страстностью, которую впоследствии Алиса наблюдала только у властных мужчин, которые привыкли добиваться своего во что бы то не стало. Между ними возникло напряжение, которое было настолько осязаемо, что его, казалось, можно было проткнуть ножом. Вася, не уставая заботиться о них обеих, постепенно раскалялся добела. Он терпел ее равнодушие, подавляя ее желания и стремления неожиданными запретами, никак не вяжущимися с обликом любящего брата. Когда он практически запретил ей общаться с другими человеческими существами, Анфиса сдалась и ответила на его ухаживания.

Но это равнодушное «бери, только отстань» не устроило Василия Заваркина, и он предпринимал все более изощренные попытки разбудить в ней чувства. Дело доходило даже до пыток. Однажды ночью, встав попить, Алиса обнаружила сестру в ванной, смывающей кровь с тела. Кровь сочилась из длинных неглубоких порезов.

Анфиса не плакала, а с каким-то настороженным любопытством осматривала свои раны. Заметив Алису, стоящую на пороге и испуганно прижимающей к груди руки сложенные в молитвенном жесте, она поспешила ее успокоить.

- Со мной все в порядке, - улыбнулась она и приложила палец к губам.

Алиса прошла в ванную и помогла Асе обработать порезы перекисью. Она ни на секунду ей не поверила.

Вася закручивал гайки все сильнее и сильнее, и Алиса с ужасом ждала, когда же резьба, наконец, сорвется и их тщательно выстроенный мирок рассыплется к чертям собачьим. К тому времени Заваркины-старшие уже умерли, и у Алисы не осталось никого в целом мире, кроме этих двоих сумасшедших, так мастерски изводящих друг друга.

И словно в ответ на нашептываемые Алисой молитвы случилось чудо: Ася забеременела. Заваркиным стало ясно, что оставаться в городе Б нельзя: город очень маленький, все жители связаны одним-двумя рукопожатиями и весть о том, что Анфиса Заваркина родила ребенка от собственного брата могла бы очень сильно испортить им жизнь. Им троим. И тогда на семейном совете они решили, что если не будет с кем сравнить новорожденного, то проблема устраниться сама собой. Так Вася скрылся за границей и осел в этой благополучной сказочной стране.

Алиса тяжело переживала его отъезд. Помимо тоски по брату, она мучилась от свербящего чувства вины за то, что подала ему такую нелепую идею. Ей казалось, что она виновата в разрушении какой-то непостижимой связи между Асей и Васей, пусть даже та в последние годы и опиралась на взаимные истязания.

Но спустя пять лет, прилетев в Осло, Алиса с удивлением обнаружила, что ее брат спокоен, умиротворен и занят какими-то своими делами. Счастлив. Даже его вечная морщинка между бровями – его неизменный спутник с четырнадцати лет – заметно разгладилась. Василий-подданный королевства Норвегия сейчас выглядел как молодой человек, которым ему и полагалось быть.

С еще большим удивлением Алиса наблюдала за Анфисой, которая родив ребенка, занялась журналистикой и достигла в ней таких высот, что фамилия «Заваркина» стала брендом. Пусть ее слава была скандальной, но все же она придала этой фамилии вес и смысл, который ей не сумели придать ни Алисин отец, ни ее мать, ни тем более сама Алиса. Хотя у нее и обнаружились кое-какие литературные способности, которыми она смогла зарабатывать себе на жизнь, она, не сомневаясь, записала его в заслуги и воспитанию Анфисы. Как и то, что теперь носит свою фамилию с гордостью.

- Детка, ты очень строга к себе, - мягко говорила сестра с улыбкой, заправляя за Алисино ухо вечно выбивающуюся из хвоста светлую прядь, - ты очень талантливая.

Сама Анфиса, вырвавшись из-под Васиного гнета, стала решительной, цепкой и бесстрашной. Люди поражались ее умениям – умению держать удар, умению сопоставлять факты и умению мудро конфликтовать – и только Алиса знала, что за этим стоит. Заваркин был эмоциональным садистом и, справившись с ним, Ася уже не страшилась ничего. Алиса подозревала, что то, что делал с ней ее брат, не идет ни в какое сравнение с детсадовскими угрозами чиновников и промышленников, разоблаченных в ее публикациях.

Единственное, чего Анфиса Заваркина не терпела, так это гневных реплик и вкрадчивых замечаний в адрес своего сына. Если угроза исходила от человека лично, если слова с «особым смыслом» были сказаны Анфисе в лицо, та мгновенно преображалась: сбрасывала ехидно-вежливую маску и превращалась в чудовище, защищающее своего маленького монстрика. Алиса однажды застала такую сцену, которая поразила ее в самое сердце. Проштрафившийся чиновник ляпнул что-то вроде «подумали бы лучше о своем сыне, вдруг с ним случится что-нибудь», на что Анфиса, отбросив приличия, сузила глаза, подошла вплотную к мужчине в дорогущем костюме, еще мгновение назад пышущему гневом и источающему властность, и прошипела.

- Я тебя убью.

От нее волнами исходила такая мощная и разрушительная энергия, что Алиса (сама невольно испугавшись) подивилась тому, как этот тип не свалился тут же с инфарктом.

Алиса не уставала и мысленно, и тихонько вслух благодарить маленького Васеньку за то, что он появился на свет. Теперь же узнав, что Василий Заваркин тоже доволен жизнью, она прониклась к племяннику благоговением. Он спас ее родных людей одним своим появлением. Он скрепил разрывающийся, словно ветхая материя, Алисин мир, крепко ухватив его за края своими пухлыми ручонками. Теперь ее задача – помочь ему стянуть две его половины и подобрать нитки, которыми можно было сшить намертво вместе.

Василий вернулся с балкона, улыбающийся и немного намокший от срывавшихся с крыши тугих дождевых капель.

- Как ты? – спросил он весело.

- Превосходно, - искренне ответила Алиса, лучась улыбкой, - какие у тебя планы?

- К сожалению, мне придется уехать до вечера, - сказала Вася, но взглянув на помрачневшее Алисино лицо, поспешил добавить, - я обязательно вернусь, и мы с тобой разопьем бутылочку местного ядреного пойла и поболтаем. Но сейчас у меня для тебя маленький сюрприз, кое-что для твоего «энергетического туризма».

Он извлек из нагрудного кармана футболки пластиковый четырехугольник.

- Ого, - протянула Алиса, узнав кредитку «Виза», - золотая!

- Дела ладно идут, - не скрывая самодовольства, произнес ее брат, - ни в чем себе не отказывай.

- Спасибо большое, - произнесла Алиса, невольно прижав подарок к груди. Вася весело рассмеялся и притянул ее к себе, целуя.

- Ты пахнешь как в детстве, - странным тоном произнес он, уткнувшись носом в ее макушку, - все, мне пора. Ключи от квартиры на столе.

С этими словами он подхватил куртку, валяющуюся в кресле, и быстро вышел. Алиса поняла, что брат пытается скрыть от нее проступившие на его лице эмоции.

- Рассиживаться некогда, - воскликнула Алиса, предвкушая приключения.

Вдоволь навозившись с душем – интуитивно непонятной стальной конструкцией – Алиса высушила длинные светлые волосы найденным тут же феном.

«Интересно, он специально для меня купил или это ее вещь?», - задумалась она на мгновение, но тут же отбросила эту мысль. Она редко не размышляла над вопросом, ответ на который не могла получить немедленно.

Она надела джинсы и легкую ветровку, влезла в «конверсы» мятного цвета – подарок Анфисы. Алиса опять с нежностью подумала о сестре: та всегда знала, что ей, Алисе, нужно. Лучше, чем сама Алиса.

Выйдя на улицу, она повертела головой. Немного подумав, она направилась вправо, где по ее прикидкам находилась ратуша, в которой вручают Нобелевские премии мира всяким важным для мироздания людям. Ее не интересовали лауреаты, только странные часы, что, согласно туристическому проспекту, украшали фасад ратуши и красные двухэтажные автобусы, что возили любопытных туристов по Осло. Ей хотелось посмотреть на русскоговорящих: вдруг среди них окажутся ее будущие попутчики?

Когда она списалась с Васей по электронной почте, то он посоветовал ей купить тур по фьордам. В своем письме он утверждал, что это довольно удобный способ осмотреть все «обязательные местечки». В следующем абзаце Василий добавлял, что если ей захочется, то она сможет в любой момент отбиться от своей группы и задержаться там, где ей понравится.

«Не думай о деньгах, я все устрою», - писал брат, - «только, если решишься уйти в самоволку, сообщи, пожалуйста, мне. Я обещал за тобой присматривать».

Прочитав письмо, Алиса немедленно представила себе нахмурившегося Василия Заваркина, и на ее глаза навернулись слезы. Вася и Ася пообещали заботиться о ней отцу, за минуту до того, как тот умер, и теперь эта фраза, пусть и со сглаженными углами, всегда будила в ней печальные воспоминания.

Дойдя до ратуши, Алиса первым делом поразилась тому, какая она крохотная. Даже в довольно маленьком провинциальном городе Б главное здание города было в два, а то и в три раза больше. Второй момент, заинтересовавший ее пытливый ум, стало всякое отсутствие украшений на здании. Ратуша представляла собой коричневый мраморный параллелепипед, опоясанный по периметру довольно уродливыми серо-зелеными скульптурами.

«Я привыкла к завитушкам то тут, то там», - подумала она, - «я – Алиса из Страны Завитушек».

Она весело рассмеялась вслух своей выдумке и, повернувшись на каблуках, со всего размаха врезалась в человека, стоящего позади нее.

- Извините, пожалуйста, - сказала она, навесив на лицо радушную и немного виноватую улыбку, - ой, привет!

Человеком, на которого она так бесцеремонно наткнулась, оказался тот самый вихрастый парень, что улыбался ей в аэропорту.

- Добрый день, - расцвел тот, - хоть вы и потоптали мои любимые штиблеты, я не могу на вас злиться. Ведь сегодня такой прекрасный день!

Улыбаясь, он сделал широкий жест рукой, призывая Алису оценить окружающее пространство. Однако, на центр Осло вдруг упала тень какого-то нахального облака, которое к тому же принялось плеваться мелкими каплями. Впечатление оказалось смазанным, но Алиса и парень весело рассмеялись. Между ними бегали искорки, которые пробегают между двумя соотечественниками на чужой земле. Они вдруг почувствовали себя заговорщиками.

- Позвольте угостить вас кофе, - предложил парень, внимательно смотря Алисе в глаза.

- Было бы неплохо, - ответила та и повертела головой по сторонам, - только, если честно, я не заметила по дороге сюда ни одного кафе…

- О, я нашел одно, - с энтузиазмом сообщил парень, - правда, это не кафе, а фуд-корт, но зато в очень живописном месте.

Он сложил руку кренделем, предлагая Алисе присоединиться к нему. Та, смеясь, продела конечность в предложенное «кольцо», и парень, словно боясь потерять драгоценные секунды, быстро прижал ее локоть к своему боку.

- Кстати, меня зовут Олег, - представился парень.

- Алиса, - улыбнулась Алиса и смело зашагала рядом с ним. Только они вывернули из-за угла, как…

- Вода! – воскликнула она.

Их взору открылся водоем, на серо-стальной воде которого скользили небольшие ленивые паромы и большие быстрые катера.

- Это Осло-фьорд, - объяснил Олег, - а это, как я понимаю, общественные транспорт.

- Обязательно прокачусь, - пообещала себе Алиса, - обожаю всякие лодки и корабли.

- Тогда вам понравится вид, открывающийся оттуда, куда мы идем, - сказал Олег с улыбкой.

- Давайте перейдем на ты? – предложила Алиса.

- С удовольствием, - откликнулся Олег, - какие у тебя планы? Надолго ты в Норге?

- Норге? – спросила Алиса.

- Так Норвегия звучит на норвежском, - с улыбкой пояснил Олег, слегка рисуясь.

- Красиво, - сказала Алиса, - и сурово. Впрочем, мне здесь нравится всё. Даже странная архитектура. Она такая… странная. И основательная.

Олег не сводил с нее глаз. Его лицо выглядело оживленным, будто Алисино щебетание доставляло ему небывалое удовольствие. Кончиками пальцем он осторожно поглаживал ее пальцы.

- Ты о планах не рассказала, - напомнил Олег.

- Ах, да! – Алиса выдернула руку, к вящему неудовольствию своего попутчика, и принялась рыться в необъятном мешке, что служил ей сумкой.

- Тебе помочь? – насмешливо спросил Олег, - дамские сумки – это черная дыра…

- Помоги, - велела Алиса и плюхнула ему на руки свой мешок. Немного поковырявшись, она нашла смартфон и принялась листать меню. - Вот! Нашла! Номер автобуса, на котором я завтра отправлюсь на экскурсию по фьордам.

Алиса сунула Олегу под нос телефон. Тот, прищурившись, отодвинул его от себя, вглядываясь. После чего, странно улыбаясь, достал из нагрудного кармана своей голубой рубашки свернутую бумагу, которая оказался инструкционным листком, отпечатанным заботливым туроператором.

- Бывают же совпадения! – воскликнул он, запуская руку в волосы. Жест показался Алисе смутно знакомым, но у нее не было времени подумать.

- Покажи, - она вырвала у Олега листок и быстро пробежала глазами. Олег выжидательно глядел на нее, наблюдая за реакцией.

- Ну, надо же! – Алиса, наконец, нашла то, что так удивила ее нового знакомого, - мы едем на одном автобусе!

- Здорово, правда? – разулыбался Олег.

- Конечно, здорово, - согласилась Алиса, снова беря своего кавалера под руку. Она не заметила крохотный выдох облегчения, что сорвался с его губ.

Прогулочным шагом они шли вдоль Осло-фьорда, овеваемые влажным ветром. Алиса разглядывала все подряд – непривычно больших чаек, дерущихся на причале за морскую звезду, странно фиолетовое небо, строгие здания из стекла и бетона – а Олег смотрел только на нее. Где-то вдалеке бухала сваезабивочная машина. Алиса повертела головой в поисках источника шума.

- Что-то где-то строится? – спросила она озадачено.

- Набережную расширяют, - сообщил Олег, - отвоевывают у фьорда во имя капитализма: здесь самая дорогая недвижимость в Норвегии…

- Откуда ты столько знаешь? Ты ведь прилетел одновременно со мной… – спросила Алиса, снова принимаясь вертеть головой по сторонам. Олег на секунду запнулся, но увлеченная девушка этого не заметила.

- На экскурсию успел съездить, - сказал он быстро, - мы пришли.

- Ух ты!

Они стояли перед причудливо изогнутым, ослепительно белым зданием. Перед ним располагалась огромная летняя концертная сцена, и фланировали туристы.

- Здорово, - одобрила Алиса и, пританцовывая, пошла внутрь. Олег, обрадованный тем, что угодил даме, поспешил следом.

Внутри здание, оказавшееся театром оперы и балета, было убрано темным нелакированным деревом, чередующимся с тяжелыми бархатными драпировками. Ничего специфически театрального Алиса не заметила: здесь не пахло духами и пылью, лишь свежий ветер трепал белые шелковые занавески на огромных окнах. Внутри было немыслимо много света, в основном, из-за того, что вдруг, словно улыбнувшись их хорошему настроению, выглянуло солнце. Его свет был не желтым, к какому привыкла Алиса, а каким-то белым и рассеянным. Полярным.

Они двинулись на запах кофе. Олег хотел было снова взять за руку Алису, но она, воодушевленная, двигалась столь стремительно и как-то хаотично, виляя то влево, то вправо, что казалось, будто вокруг нее образуются воздушные завихрения. Олег попросту за ней не успевал.

Кофе продавали с большого стола, стоявшего посреди холла, и накрытого белоснежной хрустящей скатертью. На нем стояла итальянская кофе-машина, много-много белоснежный чашек, а с подносов подмигивала ароматная выпечка. Алиса заказала себе любимый эспрессо, не удержавшись, присовокупила пару булочек и выпросила у баристы пепельницу. Она говорила на вполне сносном английском и, произнося такие простые, заученные и давно набившие оскомину бытовые фразы, Алиса вновь и вновь с благодарностью вспоминала сестру, заставляющую ее по вечерам запоминать английские выражения целиком.

- Без спряжений ты отлично проживешь, - утверждала Ася, ласково поглаживая младшую сестру по спине, - но не имея возможности спросить как пройти к примерочным кабинкам, ты точно погибнешь!

Сама Анфиса бегло говорила по-английски и по-французски. Алиса сдавалась под ее натиском, смеялась ее шуткам и вновь и вновь принималась запоминать всю эту дребедень, которая теперь выскакивала из ее головы сама по себе. Ей даже не приходилось напрягаться.

Олег же, подойдя к столу, покраснел, как рак, и неловко и громко выкрикнул:

- Американа!

Алиса вдруг поняла, что ее новый знакомый не знает языка, и мысленно отругала себя за то, что не догадалась предложить ему помощь.

Получив свой заказ, они вышли на улицу, где Алиса немедленно уставилась на затейливый памятник из зеленоватого стекла, торчащий прямо из воды.

- Что это? – спросила она у Олега, усаживаясь на стул под тентом.

- Памятник, - растерялся тот, - я не помню. Я в туалет отлучался.

Краснота на его лице стала еще гуще, и он уткнулся в свою чашку.

«Не был он ни на какой экскурсии. Путеводитель просмотрел на скорую руку. Позер. И рубашка у него занудная. Как у мелкого клерка».

Тем не менее, не желая еще больше смущать своего кавалера, Алиса коротко извинилась и уткнулась в свой смартфон. Она вошла в почту и послала короткое сообщение Анфисе, сообщая, что долетела благополучно и уже осматривает город. Ответ не заставил себя ждать.

«Будь осторожна, береги себя, Люблю тебя», - писала сестра.

Улыбнувшись Асиному письму, Алиса впопыхах набрала издевательский текст для своей подруги Нины Смоленской, которая, вероятно, отчаянно завидуя Алисиному неожиданному отпуску, пообещала ей на дорогу кучу разочарований.

- Там делать нечего. И селедка там сладкая, - сказала Нина, поджав и без того узкие губы.

Нина была помешана на правильном питании и здоровом образе жизни и «селедочный» аргумент вполне мог стать решающим для нее. Алиса рассмеялась и легонько чмокнула подругу в висок.

- Селедка сладкая? Отчего же не попробовать?

Алисино сообщение для Нины состояло из двух предложений.

«Норвегия великолепна. Селедку пока не ела».

Подумав, Алиса решила написать Васе. Она в двух словах сообщила ему, что уже увидела театр, ратушу и огромный паром «Корона Скандинавии», пришвартованный в порту в другой части города, но отлично видимый с кресла, в котором Алиса так удобно устроилась. Присовокупив пару смайликов и слово «восторг», она нажала «отправить».

- Кому ты пишешь? – лениво спросил Олег. Он закурил сигарету. Красная краска неловкости покинула его лицо.

- Сестре, брату, подруге… - перечислила Алиса, - вот сейчас еще другу напишу.

- Близкому? – спросил  Олег, притворяясь, что ревнует.

- Лучшему, - засмеялась Алиса. Она не собиралась рассказывать о Лавровиче человеку, которого знает два часа.

Она снова кликнула «написать» и задумалась. Что написать такого, чтобы не показаться навязчивой и хвастливой, но в то же время чтобы текст не был сух или наполнен фальшью?

«Привет) Я в Осло. Жива-здорова, уже принялась заводить друзей. Надеюсь, у тебя все хорошо и сделка со столичными дельцами не сорвалась. Напиши, если выдастся свободная минутка. Целую и, как всегда, скучаю».

Алиса перечитала письмо и осталась довольна. Вернее, решила, что сойдет и так. Ведь Лавровичу все равно не угодишь. Алиса вдруг представила, как он самодовольно насупиться: будет рад весточке, но недоволен нежностями вроде «целую-скучаю». Алиса вдруг широко улыбнулась, представив как Лаврович, завернутый в широкое лиловое полотенце – Алисин подарок на новоселье –  варит кофе и переступает босыми ногами по холодному полу. В его квартире гуляли жуткие сквозняки, но Лаврович упрямо утверждал, что они ему нравились. Он вообще жутко упрямый.

Хотя, может быть, он отсыпается после ночи в клубе или выгоняет из своей постели очередную девушку на одну ночь. Алиса с неудовольствием отметила, что улыбка сползла с ее лица помимо ее воли.

Воспоминание о Лавровиче в полотенце заставили Алису посмотреть на Олега другими глазами. В сравнении с ее другом – широкоплечим и мускулистым двухметровым блондином, пусть даже сейчас присутствовавшим только в ее мыслях – Олег смотрелся узкоплечим, сутулым, каким-то пыльным и понурым. Даже его блестящие волосы Алисе вдруг показались слишком блестящими, будто специально вытянутыми «утюжком». К тому же Лаврович отличался безупречным стилем во всем, начиная с одежды и заканчивая манерой изъясняться, и никогда бы не позволил себе надеть такую унылую рубашку и уж тем более не допустил бы на ней появления пятен пота. Несмотря на свою лощеность, Лаврович носил короткую солдатскую стрижку, которую Алиса в шутку называла «мышь зубом не ухватит», которая, как ни странно, подчеркивала его высокие скулы, мужественный подбородок и голубые глаза.

«Мужчины не должны вытягивать челку «утюжком», - подумала Алиса с раздражением, которое вот-вот должно было перейти в отвращение. Чтобы вдруг не возненавидеть ни в чем не повинного Олега, Алиса с силой потерла лицо.

- Мне пора возвращаться. До завтра, - сказала она, вставая и подхватывая свою необъятную сумку. Собственный тон показался ей чересчур надменным и она, в попытке смягчить интонации, соврала. – Надеюсь, наши места в автобусе окажутся рядом. Спасибо за кофе.

Олегу не оставалось ничего, кроме как ошеломленно кивнуть. Алиса, опасаясь расспросов, поторопилась к выходу.

Дорога обратно нашлась без труда. Пойдя до дома номер «пятнадцать», Алиса решила, что может еще немного прогуляться. Она вернулась к ратуше, площадь перед которой была утыкана сувенирными киосками. В них продавались страшненькие керамические тролли, плохо сшитые футболки и сувениры из морских котиков.

- Бррр, - поморщилась Алиса и отвернулась от этого варварства.

Она купила лишь деревянного мультяшного лося на веревочке (и тут же повесила его на шею) и набор карандашей с надписью «I love Norway», решив раздарить их сразу по приезду. Выйдя из магазина, Алиса с удивлением обнаружила, что по Осло поползли сумерки и кое-где уже даже зажглись фонари.

«Надо выяснить адреса приличных магазинов» - подумала Алиса мимоходом. Ей не хотелось везти сестре и племяннику такие плохо сделанные безделушки. Тем более, что Анфиса не переносила всё, из чего нельзя было извлечь хоть какую-нибудь пользу.

Алиса вновь вернулась в Васину студию и с удивлением обнаружила хозяина квартиры, лежащего лицом вниз на диване. Рядом с диваном стоял стакан и почти пустая бутылка шотландского скотча. Алиса кинула взгляд на барную стойку, за которой утром самозабвенно поглощала булочки и в смятении хлопнула себя по лбу. Она совсем забыла, что, уходя, положила на мраморную столешницу альбом с пятью первыми годами жизни маленького Васеньки.

«Черт! Черт! Черт!» - выругалась Алиса про себя и бросила взгляд сначала на неподвижно лежащего брата, а потом снова на альбом. Он был открыт на одной из самой удачных фотографий: маленький Вася, весь в песке, прижимает к себе пластмассовый грузовичок и хмурится в камеру. Морщинка между его бровей была точь-в-точь такая же, как у Васи-старшего.

- Расскажи мне всё, - потребовал  Заваркин с дивана. Его голос звучал надтреснуто, и Алиса с ужасом уловила в нем нотки боли и тоски.

- Я в порядке, - уверил ее Василий, вставая с дивана. Действительно, пьяным он не выглядел.

Василий поймал ее осторожный взгляд, брошенный на бутылку, и рассмеялся.

- Это давно открытая бутылка, - пояснил он, - я каждый вечер отпиваю по одному стаканчику. А на диване я лежал так…

Он судорожно сглотнул и отвел взгляд.

- Я не ожидал, что он такой…

- Реальный? – подсказала Алиса.

- И это тоже, - Вася с силой потер бритую голову, словно от этого могли найтись правильные слова, - такой… Он совсем, как я.

Алиса молчала. Пока Вася  выставлял на стол бутылку чего-то непонятного и стаканы, доставал из холодильника всякую снедь, усаживался на высокий барный табурет, она наблюдала за ним. Он был ошеломлен.

- У меня есть сын, - Василий поднял глаза на младшую сестру. В его широко раскрытых серых глазах плескался ужас. Тот ужас, с которым не в силах совладать мальчишка, которому рассказали, что под его кроватью и правда живет монстр.

- Да, - подтвердила она, усаживаясь напротив него и мягко накрывая его широкую ладонь с мозолями и вечно припухшими костяшками своей белой ручонкой. Он переплел свои пальцы с ее, будто ища успокоения.

- Мой сын, - сказал Вася.

Заваркины просидели молча несколько минут.

- Расскажи мне все! – потребовал Вася и отпустил Алисину руку. Он разлил алкоголь по бокалам и подтолкнул выпивку сестре. – Я хочу знать всё! Какой он? Что его интересует? Всё! Вплоть до того, как он спит? Ему не снятся страшные сны?

Василий закусил губу, словно последнее волновало его больше всего. Алиса вспомнила, что долгое время его самого мучили кошмары: он просыпался среди ночи от собственного крика, мокрый от пота, и только Анфисе удавалось его успокоить.

- Я здесь, я рядом, - шептала она, - я жива. Со мной все в порядке.

Когда он, измученный, засыпал, она сторожила его сон до утра.

- Он крепко спит, - уверила Алиса с мягкой улыбкой, - не боится монстров. Однажды, когда ему в детском саду рассказала про бабая, он наотрез отказался ночевать один и залез в Аськину постель. На следующий день она, естественно, не сомкнув глаз, откуда притащила классный меч! Легкий, безумно красивый, с деревянной резной ручкой. Я бы такой на собственную свадьбу взяла вместо букета! Чтоб в толпу подружек кинуть, разумеется… Васька схватил его и принялся им тут же размахивать, но Ася его остановила, сказав, что это волшебный меч, побеждающий монстров. И сказала, что если кто-то попробует напугать его и еще как-то одолеть, то Васька должен отрубить ему голову безо всякой пощады.

- А он что? – спросил Вася с улыбкой, отхлебнув из стакана и поморщившись.

- Спросил, что случится, если он не справится, - рассмеялась Алиса, - но его мудрая мать сказала, что он большой, сильный и смелый, и справиться с любым монстром ему не составит никакого труда. Хотя мать-то мудрая, но я уверена, что едва заслышав шорох из сыновьей спальни, она тут же примчится и как ниндзя покрошит агрессора в винегрет.

- Он знает обо мне?

- Да, - ответила Алиса, - он знает, что ты существуешь, что ты жив. Он знает, что тебе пришлось уехать по делам очень далеко и что об этом никому нельзя рассказывать. Вася Заваркин-младший - очень смышленый мальчик. И у него есть твоя фотография.

Вася улыбнулся и посмотрел на Алису, будто не решаясь спросить еще что-то, не менее важное. Та, поняв, что сейчас предстоят, схватила стакан с алкоголем и осторожно понюхала. Запах ей не понравился, и она смешно сморщила нос.

- Она хорошая мать? – наконец решился Заваркин.

- Лучшая, - уверила его Алиса и, решившись, сделала большой глоток, - о, Господи, что это?

Она закашлялась, и из ее глаз брызнули слезы.

- Аквавит. Норвежский самогон из картошки, - с улыбкой объяснил Вася. Он взял кружку, набрал воды из-под крана и сунул Алисе под нос. – Пей. Пей, здесь можно пить воду прямо из крана.

Алиса послушно отхлебнула. Потом еще и еще. Аквавит не был уж особенно жгучим, просто ей нужно было выиграть время, чтобы собраться с духом и сообщить ему то, что должна сообщить.

- Я не хочу его видеть, - безапелляционным тоном заявила Анфиса, провожая Алису в аэропорт, - я не против его встреч с сыном, напротив, я всецело «за». Но сама я видеть его не хочу. Я буду очень тебе благодарна, если организацию их встреч ты возьмешь на себя. Удачного полета.

С этими словами она крепко обняла сестру, чмокнула ее в щеку и удалилась, не оглядываясь, не дав Алисе уточнить один очень важный момент. Ася не хочет видеть Васю, потому что боится расчувствоваться и раскиснуть или потому что ненавидит его за несвоевременный побег?

Глядя на высокую и грациозную сестру, чья фигура еще маячила у самого выхода, Алиса поняла, что лоскуты ее порванного надвое мира еще очень и очень далеко друг от друга.

 

Глава вторая. 2010 год. Надо было все рассказать!

Косой солнечный луч упал на шелковую наволочку и игриво пощекотал правую ноздрю Нины Смоленской. Она чихнула и проснулась.

- Еще так рано, - простонала она и перевернулась на другой бок.

Просыпаться ранним утром для Нины было настоящей каторгой, и когда утром не было тренировок или репетиций, то она с удовольствием пользовалась моментом и валялась в постели до обеда.

Нина открыла один глаз и удостоверилась в том, что тело ее не обмануло: в постели она была одна. Павел так и не пришел.

- Черт! – выругалась она, приподнимаясь на локте и снова падая на подушку без сил, - я даже легла вчера вовремя, а все равно встать не могу!

Нина знала, что весь следующий час проведет в безуспешных попытках покинуть свое царское ложе, убранное тончайшим шелком цвета шампанского.

- Зря только стелила новые простыни! – разозлилась Нина. Павел не пришел, и ее планы, включающие поздний ужин и любовные утехи, пошли прахом.

Может, причиной тому была злость на вероломного любовника, или, может, Нина действительно выспалась, отойдя ко сну в положенный час, но возня с подъемом с кровати заняла у нее в три раза меньше времени, чем занимала обычно. Не нашарив на полу тапки, она прошлепала в ванную босиком.

- О! – воскликнула она, увидев свое отражение в зеркале и отметив, что выглядит отдохнувшей.

Освежив свой мозг контрастным душем и аккуратно собрав с себя влагу бамбуковым полотенцем, Нина вышла из ванной почти счастливая. Бросив тоскливый взгляд в сторону кухни, она решительной рукой сменила банный халат на шорты и майку, а комнатные тапки, которые нашлись в ванной – на беговые кроссовки за четыреста долларов.

Ее ждала сорокапятиминутная пробежка трусцой с ускорениями, потом упражнения на пресс, отжимания и скакалка – стандартная утренняя программа, после которой ее ждет обезжиренный творог, овсянка на воде и двести граммов куриной грудки, приготовленной на пару.

- Какое счастье, что у меня под боком есть стадион, - буркнула Нина, глядя через окно во двор. Отсюда отлично просматривались прорезиненные беговые дорожки и местами вытоптанный футбольный газон. Она знала, что как только она ступит на стадион, то остатки ее плохого настроения тут же улетучатся, вытесненные свежим воздухом и движением. Не устоят под натиском эндорфинов. Надо только выйти, не уснув нигде по дороге…

Нина вздохнула и решительно толкнула входную дверь. Выйдя, она повернула ключ в верхнем замке и аккуратно пометила его на верхнюю горизонтальную планку дверного косяка, предварительно убедившись, что за ней никто не наблюдает. Бегать с ключом было очень неудобно, а бросать квартиру незапертой Нина Смоленская не решалась.

Теплый августовский ветер нежно провел по ее лицу своей невидимой рукой. Нина сощурилась от яркого солнца и двинулась к стадиону. Там она, не мешкая, перешла на трусцовый бег, и уже после первого ускорения раздражения заметно поубавилось. После второго мир стал казаться привлекательным. Третье Нина делать не стала: побоялась утомиться. Сегодня столько работы!

На трибуне, на самом верху, появилась фигура. Нина не придала ее появлению особого значения: на этот стадион приходили тренироваться жители окрестных домов, но, в основном, по вечерам, оставляя утренние часы в полное Нинино распоряжение.

- Может, приходить еще раньше? – спросила она сама себя. Теперь, когда она была бодра и весела, те муки, что она претерпела, стаскивая себя с кровати, казались ей сущим пустяком.

Нина поднялась на носочки. Икроножная мышца болезненно напряглась, но она терпела: эта мышца была нужна ей тренированной, иначе можно попрощаться с каблуками.

Нина уже принялась за растяжку сидя, когда фигура бодро спустилась с трибуны и превратилась в мужчину со смутно знакомыми повадками.

- Где я его видела? – спросила она шепотом сама себя, наклоняясь к левой ноге и украдкой разглядывая пришельца. Пока она наклонялась к правой ноге, а он пробегал  второй круг по треку, она успела его разглядеть: крепкий, невысокого роста, шапка прямых русых волос и широко расставленные, как у ленивца, глаза с тяжелыми веками без ресниц. Тяжелый взгляд, который Нина не забудет никогда в жизни. Потому что однажды, четыре года назад одним погожим летним вечером эти странные глаза смотрели на нее оскорбительно трезвым взглядом, в котором смешались самодовольство и брезгливость.

Нина резко подскочила с газона, едва не повредив мышцу. Ну, уж нет! Она, Нина Смоленская, не будет делить стадион с этим уродом! Она решительно зашагала к выходу и уже преодолела середину пути, когда услышала, как кто-то тихо и вкрадчиво зовет ее по имени.

- Нина.

Тошнота подкатила к ее горлу, и Нина невольно перешла на бег. Через несколько секунд она уже неслась во весь опор, поддавшись панике.

- Не смей! Не смей называть меня по имени! – бормотала она, нащупывая ключ и вставляя его в замочную скважину. Она влетела в квартиру, громко хлопнув дверью, и сделала то, чего не делала уже четыре года: заперла все четыре замка на своей бронированной двери, каждый – на максимальное количество оборотов. Но даже этого Нине показалось мало, и она кинулась к окнам. Она захлопывала одно за другим, опускала жалюзи и задергивала занавески. Она не замечала, как по ее щекам текут слезы.

- Четыре года прошло! – вдруг сказала она и бурно разрыдалась. Она сползла по стене, на которую оперлась в бессилии, и упала на пол, принявшись кататься по нему, содрогаясь в рыданиях и колотя кулаками паркет.

Вдруг она схватилась за горло: у нее перехватило дыхание. Снова приступ удушья!!! Потому что она всё видела, но никому ничего не сказала! Она во всем виновата! Что теперь будет? Что теперь будет? Что теперь будет?

Она выкрикнула последний вопрос вслух, и ее рыдания прекратились так же внезапно, как и начались. Нина приняла сидячее положение и вытерла лицо рукой, некстати вспомнив, что если трогать потное и неумытое после тренировки лицо грязными ладошками, то могут появиться прыщи.

Чему ее научили четыре года беспрерывной и интенсивной психотерапии, так это задавать правильные вопросы. Нинина истерика прекратилась так внезапно, потому что ее опьяненный адреналином разум по старой привычке вдруг задал тот самый, правильный вопрос.

- Что они от нас хотят?

Нина произнесла вопрос вслух, словно пробуя его на зуб.

- Что они от нас хотят?

Четыре года семеро высококвалифицированных и хорошо оплачиваемых психотерапевтов пытались излечить ее от этого липкого и душного чувства вины за ту августовскую ночь с помощью различных методик. И сработала только одна: «правильно задай себе вопрос».

- Чего они хотят от меня?

Через два часа Нина, совсем успокоившись (но, на всякий случай, проглотив четвертинку феназепама), сидела в кофейне на углу, на первом этаже своего дома. Перед ней стоял ее новенький «мак» – подарок Пашки на день рождения: надо было сделать кое-какие дела, но не хотелось оставаться дома в одиночестве. Нине казалось, что в любую секунду кто-то нежеланный и пугающий может позвонить в дверь, и ей не хотелось жаться к батарее маленьким испуганным комочком остаток дня. Самый простой выход – выйти к людям, затеряться в биомассе, заслониться человечками.

С монитора Нине подмигивала электронная почта: ей пришло одиннадцать новых писем, которые она никак не могла заставить себя прочитать. Нинина голова была занята лихорадочными размышлениями.

Рассказать Павлу? Он будет так зол!

Сказать Лавровичу? Алисе? Сказать Павлу, чтобы тот сказал Лавровичу или Алисе, и избежать неприятного разговора?

Нина была уверена: когда правильно задаешь вопрос, ответ находится сам собой. Кому из этих троих можно всерьез довериться? Кому из них можно доверить свою жизнь?

Через секунду – оп! Ответ нашелся сам собой, а руки сами потянулись к телефону и набрали номер.

- Привет, - дружелюбно пропела Нина, - не отвлекаю? Хорошо. Мне надо сегодня кое о чем с тобой переговорить. Да, это важно. Хорошо, не сегодня, на днях. Хотя бы на этой неделе. Выкрои, пожалуйста, для меня место в своем расписании!

Нина разозлилась. Ну, почему люди не желают понимать смысл слов «нужно» и «важно»?!

Найдя выход из ситуации и сделав первый шаг в направлении решения проблемы, Нина почувствовала облегчение. Она почувствовала, будто ее выпустили из пыльного мешка, в который она, на минуточку, сама тебя загнала. Надо было сразу говорить правду!

Нинина нынешний психотерапевт не устает повторять ей, что у нее «комплекс вины». Ну, дескать, ей, кажется, что она перед всеми виновата и за все несет ответственность. Выяснив этот факт, врач принялась осторожно подбирать к Нине ключики, и первая методика, к которой она обратилась - «задай вопрос!» - дала впечатляющие результаты. Психолог, решив пойти по проторенной и проверенной дорожке, гарантированно ведущей если не к успеху, то хотя бы к прогрессу, попросила Нину, прежде чем взвалить на себя бремя ответственности, задавать себе простой вопрос: «а есть ли еще люди, ответственные за создавшую ситуацию?».

И это сработало. В первый раз она опробовала этот прием на Пашке, который принялся отчитывать ее за опоздание на сеанс в кино.

- Из-за того, что ты так долго возишься, мы не сможем попасть на хорошие места! – сказал он тогда.

Нина усилием воли остановила подступающие к глазам слезы обиды и задала про себя вопрос: а есть ли еще люди, ответственные за создавшуюся ситуацию?

- Ты же сам просил меня заехать в химчистку за твоими рубашками! – воскликнула Нина, удивляясь тому, что проблемы, из-за которой она только что была готова разрыдаться, не существует.

Пашка хмыкнул и отправился покупать билеты.

- Как все просто! – шепотом восхитилась Нина.

- Что? – переспросил Павел, подозрительно вглядываясь в ее довольное лицо.

- Ничего, - поспешила откреститься Нина.

С этого дня Нина уверовала в психотерапию и стала пользоваться спасительным вопросом постоянно.

«Есть ли еще люди, ответственные за то, что я сплю с женатым мужчиной?»

«Да», - отвечала себе Нина, - «Павел. Жена Павла, Марина, которая не занимается с ним сексом. Отец Павла, который счел меня неподходящей партией и заставил его жениться на «приличной девушке», которая теперь не занимается сексом. Полно народа!».

«Есть ли еще люди, ответственные за проваленный спектакль?».

«Да. Актер, которого я хотела заменить еще на второй репетиции, говоря ему прямо, что он не вытягивает образ. Ведущая актриса, которая заболела перед премьерой. Осветитель, который напился. Ха-ха!».

Постепенно приступы удушья уходили из Нининой жизни. И сегодня, нет, прямо сейчас, она задаст себе правильный вопрос.

- Есть ли еще люди, ответственные за то, что случилось той ночью? – прошептала она, уставившись на свое отражение в тонированном стекле кофейни.

Да.

Помимо очевидных виновников, есть еще кое-кто, тщательно маскирующийся под жертву.

Алиса.

Нина мысленно повертела этот неожиданный ответ, посмотрев на него, то так, то эдак. Если бы не Алиса, про них и не вспомнили бы, и они не оказались бы там, в том вонючем лодочном сарае. Именно Алиса в течение того злосчастного августовского дня всячески привлекала к себе внимание, не пропуская никого мимо себя. Она успела перезнакомиться и поболтать со всем лагерем, даже с дворником и физруком. Не может ни секунды прожить, не привлекая к себе внимания, и старается при любой возможности повертеть хвостом!

Она снова бросила взгляд на свое отражение, и ее больно кольнуло воспоминание: Алиса в белой футболке с надписью «Driving wild!», завязанной на животе и открывающей полоску молочно-белой кожи. На ней короткая джинсовая юбка и нет обуви. Косая челка мешает ей смотреть собеседнику прямо в лицо, и она, глупо хихикая, постоянно отводит  ее от лица рукой. Пухлые губы слегка приоткрыты и готовы в любой момент растянуться в улыбке. И вот в следующий момент она уже хохочет, как ведьма, запрокинув голову назад, а несколько парней-первокурсников не отводят от нее восхищенных взглядов. Нина стоит возле умывальника и моет яблоко. Ее никто не замечает, даже Пашка, который подскочил с какой-то бумажкой к проклятой Алиске и что-то выясняет…

Нина попыталась успокоить себя, но вышло плохо: она почувствовала, будто крохотные иголочки заполняют ее солнечное сплетение и больно упираются острыми краями изнутри в живот, пытаясь пробить себе путь наружу. После четырех лет психотерапии, Нина научилась мастерски разбираться в своих чувствах, поэтому сейчас она без труда определила, что она сейчас испытывает.

Зависть.

- Ну и что! – прошептала она, стараясь придать голосу независимые интонации, - волосы у меня такие же красивые, а фигура получше будет. Она же, как желе! Тронешь в одном месте, и оно целиком до утра колыхаться будет! Глаза у меня карие и теплые, а у нее цвета поноса. Мои ресницы – длинные и черные, а у нее их вообще нет. У меня губы узковаты, но в них – моя индивидуальность!

Из тщательно охраняемых психотерапевтическими приемами глубин Нининой памяти вдруг всплыло неожиданное воспоминание. Темно и душно. Свечи. У нее, Нины, неподъемная голова и ватные ноги. Ее тошнит, но она не может облегчиться, лишь давится рвотными спазмами, собственной слюной и какой-то грязью. «Фу», - говорит кто-то из темноты, и Нина понимает, что это «фу» адресовано ей. Она видит Алису, ее слабое беспомощное тело в безжалостных руках. Нина ничем не может ей помочь. Она вообще не может пошевелиться.

Нина помотала головой, возвращаясь в реальность, и, стараясь унять сердцебиение и вернуть к норме дыхание, снова уставилась на себя в стекло.

- Вам что-нибудь принести? – спросила подошедшая официантка, подозрительно вглядываясь ей в лицо. Наверно, приняла ее за сумасшедшую.

- Обезжиренный латте, пожалуйста, - заказала Нина и снова посмотрела на свое отражение.

Что на нее нашло? Помутнение какое-то! Чего она вдруг решила обвинить Алиску? Кому и что она попыталась доказать, пробурчав злые слова о ее внешности? Фу, мерзость! Бабство. Нина всегда подозревала, что в ней тоже это есть.

Чтобы отвлечься от неожиданного открытия, Нина отхлебнула поданного латте и принялась за почту. Первое письмо, под темой «Работа», заставило ее удивленно выпучить глаза.

Здравствуйте, Нина! 

Эротический театр ищет режиссёра (сценариста и организатора), а также проводит набор актрис – молодых девушек, свободных духом и телом. Гарантированно высокая оплата труда. Заверяю Вас, что денег хватит на всё: и на жизнь, и на развлечения. Обучение и работа – всё строго конфиденциально. Свободный график.

С уважением, Елена. 

Нина с минуту смотрела на письмо, не веря своим глазам. Неужели можно вот так просто взять и пригласить незнакомого человека в проститутки? По электронной почте? Потрясающая прямолинейность и незамутненность!

Нину разобрало любопытство. Она нажала кнопку «Ответить» и быстро напечатала коротенькое послание.

Здравствуйте, Елена. Хотелось бы подробнее узнать, в чем состоит работа и каково будет обучение.

Следующее письмо было от Алиски. В нем – редактура пьесы, которую написала Нина.

- Когда ты еще и работать успеваешь? – шепотом спросила Нина у монитора. Мимоходом ее снова обжег стыд при воспоминании о тех гадостях, которые она нашептывала себе под нос про свою единственную подругу.

Пьеса была про любовь. Естественно, про любовь несчастную, потому что в счастливой Нина не находила ничего увлекательного. Вся пьеса состояла из монологов разной длины, которые главная героиня произносит со сцены, обращаясь к зрителям, как к высшей силе, управляющей миром.

Нина несколько недель размышляла над тем, как замысловато и художественно «убить» героиню в конце. Конечно, грубо сработанный стул, одиноко стоящий на сцене, и большая петля, на которой ей следует повеситься, стали бы идеальными декорациями – пусто, тоскливо и много способов обыграть отчаяние. На стул можно было бы сесть, встать, лечь, закинув ноги на спинку. Его можно оседлать, перевернуть и даже разломать, чтобы кидаться в зрителей деревянными щепками.

Последняя затея пришлась Нине по нраву. Она обожала выводить зрителей из оцепенения и с удовольствием вовлекала их в постановку, иногда подвергая опасности целостность их телесных оболочек.

- Что ж, пусть потерпят эту интерактивность во имя искусства, - говорила режиссер Смоленская и снова и снова обдавала зрительский зал водой, огнем и холодным воздухом, вопреки запретам руководства Института Искусств.

Петлю, свисающую с потолка, актриса могла бы ухватить рукой и качаться на ней, во время монологов о безумии, подыгрывая себе движениями головы: безумно хохотать, запрокинув ее назад, чтобы после обессилено уронить на грудь. Во время финального монолога петлю можно будет надеть на шею.

Нина воображала ослепительно белое платье в вульгарных стразах, смотрящееся оскорбительно празднично на фоне голой дощатой сцены и покосившегося на бок старого стула. Ей безумно хотелось самой играть эту роль.

- Надо будет обязательно пригласить Пашку на премьеру, - прошептала она.

Нина начала писать этот текст в день его свадьбы. Она знала, что регистрация брака назначена на десять утра, и чтобы побороть искушение подглядеть из-за кустов, Нина решила отвлечься. Она решительно отмела все будничные способы – киношки-кафешки, прогулки с друзьями – ввиду их крайней неэффективности. Нужно было нагрузить свой мозг до предела, чтобы не думать ни о чем.

И Нина села писать. Изливая свою боль словами, она просидела за ноутбуком весь день,  всю ночь и кусочек утра. В полдень она, наконец, встала из-за стола и съела с чаем найденный в холодильнике кусочек сыра. Ей казалось, что вот-вот придет отчаяние и накроет ее липкой пеленой, что душевные силы покинут ее, что дальше будут только рыдания и приступы удушья. Но ничего не произошло. Она чувствовала лишь опустошенность и удовлетворение, словно вся грязь из ее души переместилась в компьютер и была заботливо сохранена в формате doc.

Тем же вечером ей позвонил Павел и сказал, что перед отъездом в свадебное путешествие они с супругой вдрызг разругались, и та, демонстративно плюнув ему в суп, уехала одна. Теперь ему, Пашке, скучно-грустно и «некому лапу пожать». Затем он робко попросил разрешения приехать.

- Приезжай, - сказала Нина равнодушно и ушла принимать ванну с маслом «Цветы Тайланда», запах которого очень нравился Павлу.

Он приехал и остался на две недели. Суп, испорченный Мариной, медленно скис в холодильнике.

- Вскрыть вены – это романтичнее, чем повеситься, - решила вдруг Нина. - Ванна будет чем-то вроде портала, символом перехода от жизни к смерти. Туда и обратно, смерть и крещение. Где теперь делать выгородку? Как обозначить счастье? Как быть с началом?

Нине ничего не лезло в голову. Почта звякнула, извещая о прибытии нового письма.

Нина, спасибо за интерес и быстрый ответ!

Обучение будет направлено, по большей части, на освоение искусства общения с клиентом. (В основном, это мужчины).

Цель проста: разбудить в клиенте неистовую страсть и влечение, чтобы затем погасить ее. Также нужно будет играть в ролевые игры по заказу клиента, например, если он захочет увидеть девушек в выпускных платьях или в пионерских галстуках и т.п., но не просто так, а в некой сценической композиции... Ваша работа - писать сценарии и делать постановки, чтобы было правдоподобно и интересно.

Остальная информация после кастинга/собеседования. 

Предупреждаю Вас, деньги любят тишину.

С уважением, Елена

Нина рассмеялась и переслала оба письма Алисе, опять же, исключительно ради смеха. Она гнала от себя мысль, что снова делает что-то из чувства вины, иначе ее ждут несколько дополнительных сеансов с «психологиней».

Нина глянула на часы: через пятьдесят минут ей надо быть в институте. Утро было отвратительным, так что, может быть, в качестве компенсации ее актеры хорошо поработают на площадке? Может, она, Нина,  и отвратительный человек, зато хороший режиссер.

Может быть, сегодня заедет Пашка? Нина поймала себя на том, что соскучилась по его прикосновениям. По его красивым, аристократичным рукам, по длинным пальцам с выступающими костяшками, которые хочется целовать… Она представила себе его, одетым в голубые джинсы, белую рубашку с закатанными до локтя рукавами, обнажающими загорелые руки, его волнистые волосы, его запах, тепло его тела. Не заехать ли к нему домой?

- О чем задумалась? – спросил голос над Нининым ухом.

Нина вздрогнула и обернулась, прикидывая, не схватить ли салфетницу, чтобы использовать ее для самообороны. Но уже в следующее мгновение на ее лице расцвела глуповатая улыбка, и в душе расцвела уверенность, что уже к полуночи она восстановит эмоциональное равновесие.

- Тебе на работу, помнишь? – спросил Пашка, - я тебя отвезу, если пустишь посмотреть репетицию. Пустишь?

Нина согласно кивнула и, подхватив сумочку, выпорхнула за возлюбленным в стеклянные двери. Улыбка на ее лице продолжала цвести буйным цветом.

Павел открыл ей пассажирскую дверь своего белого «БМВ».

- Это Смоленская? – спросила девчонка с растрепанным пучком волос, цветастой юбочке и кедах, сидевшая за соседним столиком.

- Она самая, - подтвердил кудрявый очкарик, бледный вьюнош, составлявший ей компанию, - психованная баба, но гениальная.

- А что за мужик?

Парень пожал плечами. Мужики на «БМВ» его не интересовали.

- Сын ректора Строительной Академии, - раздался вкрадчивый голос за их спинами. Обернувшись, они увидели коротко стриженую женщину в узких джинсах, футболке с похабной надписью и безумно дорогих туфлях на шпильках. Она все это время просидела за Нининой спиной, прихлебывая кофе из бумажного стаканчика, и теперь, проводив влюбленную парочку насмешливым взглядом, она сгребла с соседнего стула свой красный кардиган и направилась к стойке.

- Это Заваркина? – снова заискрилась любопытством девчонка, толкнув своего кавалера в бок. Тот пожал плечами.

- Ой, а я тебя не заметил! – удивился хозяин кофейни, который любил сам обслуживать клиентов и иногда находил время встать на вахту возле кофе-машины.

- Это моя суперсила – оставаться незаметной, - улыбнулась Анфиса Заваркина и попросила еще кофе с собой.

- Ты – ходячая  антиреклаклама своей кофейни, - сказал хозяин и указал на картонный стаканчик с названием своего заведения, - почему ты торчишь здесь? Шпионишь?

Анфиса хитро улыбнулась.

- По секрету, мой благоверный крепко сэкономил на аппаратуре, - прошептала она, - поэтому наш кофе - дрянь.

Гордая улыбка расползлась по лицу ее приятеля. Он с удовольствием принимал комплименты в адрес своей итальянской навороченной кофе-машины, которая стоила ему уйму денег.

- Еще я залюбовалась одной сумасшедшей, - призналась Анфиса, - заслушалась ее шепотом и не смогла уйти.

- Я тоже на нее обратила внимание, - с воодушевлением сообщила подошедшая официантка. На подносе в ее руках позвякивали грязные чашки. - Сидит, раскачивается, глаза невменяемые, и бормочет что-то вроде «я должна была сразу рассказать».

- Ох, должна была, - протянула Заваркина, хищно глянув на пустой стул, на котором восседала Нина Смоленская, - сразу, немедленно и всем. Хотя и сейчас еще не поздно.

Она подхватила свой кофе и стремительно прошла сквозь стеклянные двери. Хозяин кафе переглянулся с официанткой и подмигнул в ответ на ее недоуменный взгляд.

 

Глава третья. 2010 год. Школа нацистских жен.

Камин пылал. Черноглазый ходил по комнате, не выпуская из рук кочерги, и  то и дело подбрасывая в огонь новые поленья. Выдав еще круг вокруг кресел и стола, он снова приближался к очагу и  ворошил погибающее в огне дерево. Пламя разгоралось все ярче и ярче, и вскоре достигло таких размеров, что ухитрилось пару раз лизнуть дымоход. Но Черноглазому казалось, что в комнате все еще слишком холодно.

Он знал, что зря тревожит огонь. Он знал, что причина того, что по его спине то и дело пробегает  холодок, смешанный с крупной дрожью – то, что сегодня поднос с порошком оказался пуст. Только одинокая, жалкая и бесполезная коктейльная трубочка перекатывалась по нему, как издевательство над его недугом.

Черноглазый знал, что через пару часов ему совсем плохо. Язык перестанет ворочаться, а ноги откажутся повиноваться приказам мозга. Чтобы не погрязнуть в панике и безысходности, он плеснул себе двойную порцию виски и опрокинул его в себя, будто яд.

В комнате становилось все жарче и жарче, но никто не проронил ни слова. Старая Актриса скинула с себя шаль и осталась в своем превосходно скроенном шелковом платье. На огненные всполохи из камина с ее шеи деликатным матовым блеском отзывалась нитка жемчуга.

Старой даме было очень жарко и очень некомфортно. Она волновалось, как бы тонкая ткань платья не промокла на спине и не прилипла к телу. В таком виде невозможно будет пребывать на людях, тем более в обществе, где есть мужчины! К тому же, Старая Актриса переживала, что воздух в комнате сделался слишком сухим, а ведь от этого может пострадать кожа.

Но сейчас мудрой женщине приходилось держать себя в руках. Более того, ее целью было не просто сохранить лицо, вытерпев невыносимую жару, но также и не выказать ни тени недовольства. Такая задача под силу лишь великим актерам, и она с достоинством приняла этот вызов.

Причиной ее добровольного самоистязания стало то, что грешно ставить в вину женщине. Любопытство.

Старую Актрису совершенно очаровала  удивительная легенда, которую этот несносный мужчина начал рассказывать прошлой ночью. Раньше он вспоминал только похабные истории про то, как кто-то где-то напился и с кем-то проснулся. Они были такими неприличными, что Старой Актрисе то и дело приходилось затыкать Мальчишке уши, чтобы не смущать его невинный разум этими непристойностями.

Но вчерашняя была действительно чем-то из ряда вон! Какое красноречие! Какие эмоции! Какие слова и выражения! Всё, что он говорил, преобразило его внешность: его глаза перестали быть просто дырками в черепе, и то и дело вспыхивали огнем. Его жесты и язык тела становились то резче, то плавнее, чутко улавливая ритм повествования.  Его голос становился все глубже и размереннее, гипнотизировал слушателей и уносил в далекую волшебную страну, где обитали прекрасные босоногие девы, дочери луны и леса.

Но даже не выверенные интонации и не инстинктивно верно сделанные паузы заинтриговали Старую Актрису. Ее покорила страсть. Такая жгучая, что казалось никакие наркотики, алкоголь и куртизанки, существующие на этой планете, не смогли бы ее утолить! Она была уверена, что главным действующим лицом в этой истории окажется женщина, но не простая, а непременно обладающая какими-нибудь весомыми и неоспоримыми достоинствами, вроде неземного обаяния, которое она позаимствовала у какой-нибудь волшебницы-хюльдры.

 Но кто она такая? Существует ли какая-то связь между легендой, с которой он начал повествование и девушкой, о которой он завел речь после? Неужели это она? Она свела с ума этого странного мужчину с незаживающей ссадиной на затылке?

Весь день Старую Актрису терзали вопросы. Она не находила себе места и дважды срывалась с дивана, на котором возлежала, чтобы найти Черноглазого в этом большом пустом доме и потребовать ответа. Но ее разум, грозя сердцу указательным пальцем, велел ей оставаться у себя в покоях и ждать вечера.  Что если сегодня он собирается представить слушателю еще одну женщину? Что если она и окажется той самой?

Легенда не отпускала старую даму. Даже когда она прилегла днем отдохнуть, ей вдруг приснился сон, чего не случалось уже двадцать два года. Она вдруг увидела себя, стоящей в чаще леса: на ней было то же платье, что и сейчас, но свои великолепные туфли она держала в руках. Ее босые ступни ощущали сырую землю, мягкий мох и маленькие сучки и веточки, которые приятно покалывали ее пальцы и пятки. Ощущения были такими реальными, что почтенная дама вдруг подумала, что страдает лунатизмом и сейчас, не открывая глаз, встала с постели, вышла из дома и спускается по траве вниз с холма.

 Старая Актриса была уверена, что если она сейчас выскажет свое «фи» по поводу температуры, то так заинтриговавший ее рассказчик просто развернется и выйдет в дверь. Такое уже случалось: она всего лишь обратила его внимание на каплю, стекающую с края его стакана на драгоценную полировку обеденного стола. Однако, молодой человек (которому не мешало бы выслушать лекцию о хорошем воспитании) отреагировал на невинное замечание слишком остро. Он вскочил на ноги, произнес непечатное ругательство и  швырнул стакан в камин. Стакан лопнул с ужасным звуком, а пламя страшно вспыхнуло, пожирая алкоголь! Даже сейчас, всего лишь вспоминая ту сцену, Старая Актриса в волнении приложила руку к вздымающейся груди. Бог мой, как она разволновалась!

Черноглазый бросил насмешливый взгляд на старую даму. Ишь, как разошлась! Надувается, как озабоченная жаба на кочке, но замечаний по поводу жары не делает. Даже не замечает, что Мальчишка снял ожерелье с ее собаки и теперь они меряются силами, перетягивая украшение: шпиц вцепился в жемчуг зубами, а пацан – двумя руками. Псина оказалась на удивление сильной: Мальчишке то и дело приходится упираться ей в грудь своими крошечными сандаликами, чтобы не сдавать своих позиций. В другой раз эта возня позабавила бы Черноглазого, но теперь… У него не хватало сил.

- Сегодня у нас будет экскурс в историю. Перенесемся прямиком в 1936 год, когда рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер подписал указ о создании специального курса обучения для девушек, кто намеревался связать себя узами брака с нацистами.

Критерии отбора были строгими: : психическое здоровье, чистая кровь, тело без шрамов, родимых пятен и наколок.

В школе невест учили, прежде всего, домоводству и уходу за детьми, то есть готовили к исполнению главной функции женщины – жены и матери. К тому же были обязательны два урока физкультуры в день.

Когда число школ выросло до тридцати, руководству пришла в голову идея: ввести градацию невест по уровням. Высший эшелон – длинноногие голубоглазые красавицы – изучали еще и основы генетики и учения о расах, политологию, историю, риторику, светские манеры и по окончанию получали документ, утверждающие, что они могут вступать в брак с членами СС.

Девушки «попроще» (встречались даже с примесями еврейской крови) отдавались в жены офицерам и освобожденным работникам национал-социалистической партии Германии, невостребованные – отправлялись в рабочие лагеря, заниматься сельским хозяйством – единственным видом труда, достойным немецкой женщины.

Старая Актриса слушала, затаив дыхание, а Мальчишка принялся снова возиться с собакой. Про нацистов ему было неинтересно.

- Если где брать «второй сорт» было более или менее понятно – восемь миллионов немок, есть из чего выбрать, - Черноглазый потер лоб в предчувствии боли, -  то с первым дело обстояло туговато: красавицы быстро заканчивались. И тогда мистики, коих в то время было не мало, обратились к древним мифам о хюльдрах. Вот идеал женщины, - посчитали они, - и волшебство, и красота!

- Во время второй мировой войны северная страна – родина хюльдр – была оккупирована, и пока политики решали политические вопросы, а введенные в страну немецкие войска опустошали погреба и чуланы, нацистские мистики – специалисты по оккультным наукам и их ударные группы – прочесывали леса в поисках хюльдр. Они вылавливали всех без исключения лесных пастушек, решив, что фрау, руководившие школами нацистских жен, рассортируют «добычу» на месте: у кого шрамик, родинка или нос кривой – тех в школы попроще или в лазареты, чтобы древние целительные секреты не пропадали даром.

Но вот просчитались «охотники» и руководство школ. Мужество, самопожертвование, идеализм, смирение – это основы воспитания немецких женщин. Хюльдры же родились свободными и свободными собирались умереть. Они оказали достойное сопротивление оккупантам: стоило лишь какому-нибудь простофиле на секундочку зазеваться в лесу или попасть под чары, как – эть! И он уже под кустом с разодранным когтями горлом и перекушенной сонной артерией. «Охотники» или не знали, или не учли одного простого правила, передаваемого аборигенами из поколения в поколения: никогда ни при каких обстоятельствах не зли хюльдру! Будешь мертв!

- Какие ужасы вы рассказываете, - прошептала впечатлительная Старая Актриса, сцепив руки у груди.

- Мне перестать? – насмешливо спросил Черноглазый. Он почти закрыл глаза: даже тусклый свет от каминного огня раздражал его.- Дальше еще страшнее будет. И кончится плохо.

- Ну что вы! – воскликнула старая дама, - продолжайте!

- Те из хюльдр, кому удалось вырваться и те, кому удалось сбежать, в попытках замаскироваться прибегали к крайним мерам: они вырывали себе волосы, уродовали носы, ломали ноги. Смирение – это точно не про них! Кому-то удалось совершить невероятное – выйти замуж. Замужняя женщина, пусть даже белокурая и прекрасная, уже не представляет интереса для «рекрутеров». Однако, шла война, мужчины были куда большей редкостью, чем сахар и шелковые чулки.

Мальчишка и пес, устав возиться, легли рядышком на пушистую шкуру у камина и задремали бок о бок.

- Словом, суровое было время, - сказал Черноглазый тихо и мягко, глядя на них. Тупая и невероятно сильная головная боль, наконец, настигла его: теперь его язык еле ворочался.

- «Охотникам» удалось поймать всего шестнадцать особей, и ни одна – вы представляете, ни одна! – не согласилась стать женой «эсэсовца». Четыре покончили с собой, остальные двенадцать поступили в концлагеря в распоряжение врачей, которым не терпелось разузнать, как устроено их волшебство.

Старая Актриса сокрушенно покачала головой.

- То есть хюльдры были истреблены? – спросила она разочарованно.

- Я уверен, что Брижит Бардо была хюльдрой, пережившей войну, - Черноглазый улыбнулся и опустил лицо на ладонь.

Старая дама не поняла, шутит ее собеседник или нет. Лично она ничего волшебного в этой актрисульке не находила!

- Знаете, что заставило меня полезть в эти исторические дебри?- спросил Черноглазый, немного рисуясь, - доказательство того, что хюльдры действительно существовали. И я его нашел!

Он подал Старой Актрисе какой-то глянцевый прямоугольник, который оказался старой, почти выцветшей фотографией. На ней были люди в форме на фоне леса, между которыми, опутанные веревками, стояли прекрасные белокурые создания. Некоторые были почти полностью обнажены, на других – была разорвана одежда. Но у всех без исключения на лицах было выражение мрачной решимости, и сразу становилось ясно: эти гордые девы без боя себя поработить не позволят!

- Потрясающе! – только и смогла произнести Старая Актриса.

***

- Ты веришь в магию?

Алиса отрицательно помотала головой и устало откинулась на подушку. Лаврович провел пальцами по ее раскрасневшейся щеке и обвел указательным пальцем контур ее по-детски пухлых губ. Она приоткрыла один зеленый глаз и хитро посмотрела на него. От этого взгляда по спине у Лавровича пробежали мурашки, и он снова впился в ее губы своим жадным ртом, совершенно позабыв, что две минуты назад они закончили очередной раунд любовных утех, второй на сегодня.

Это воспоминание нагло вторглось в сознание Лавровича сегодня утром, не советуюсь с его волей, когда он, решив отвлечься от финансового отчета, открыл присланный ею e-mail. Письмо было ни о чем, любезное и по-дружески прохладное, но, как динамитная шашка, прорвало ту хилую запруду в его голове, которой он огородил все эмоции, связанные с этой женщиной.

- Если ты не веришь в магию, тогда как тебе удалось так меня околдовать? – спросил он у письма.

- Целую и, как всегда, скучаю, - ответило письмо.

Лаврович и Алиса еще прошлым летом тихо и без драм разорвали свою сексуальную связь и попытались наладить настоящие дружеские отношения. Алисе это удавалось без труда, тогда как Лавровичу приходилось постоянно себя одергивать: не смотреть ей в глаза слишком долго, контролировать дыхание и не распускать руки.

Последнее правило было введено после довольно неприятного инцидента. В тот день эта чертовка будто назло ему нацепила на свой задик крохотную шифоновую юбочку в мелкий цветочек. Юбочка была такая крохотная и соблазнительная, что Лаврович на секунду забылся и запустил под эту юбочку руку. В ответ он получил взгляд, полный такого неподдельного недоумения, как будто не она еще пару месяцев назад так сладко стонала в его объятиях. После Лавровичу пришлось пережить еще и унизительные подколки от Пашки Проценко, который стал невольным свидетелем этой сцены. Он старался не вспоминать об этом моменте, и решил впредь в присутствии Алисы всегда быть настороже.

Лаврович был раздосадован тем, что мысли его потекли в совершенно ином, нерабочем русле: Алиса Заваркина, как всегда некстати, напомнила о себе.

Так было позавчера, когда он склеил роскошную девицу. У девицы был бюст и копна рыжих волос.

- Алиса, - манерно пискнула она, протягивая руку для закрепления знакомства. Лаврович, похолодев, пожал ее горячую ладонь, после чего, извинившись, вышел из бара и не вернулся.

Так случилось и четыре месяца назад. Лаврович наконец-то завел прочные отношения со спокойной и милой девушкой, имени которой теперь не мог вспомнить. Она пекла ватрушки и ходила по его квартире в чулках. Но мерзкая Алиска однажды заскочила с гости и все разрушила: то ли  что-то занесла, то ли заскочила просто поболтать по старой памяти, чем вынудила Лавровича сравнить свою застиранную домохозяйку с тихо сияющей бывшей любовницей. Кстати, кошка Лавровича, Шанежка, была того же мнения: мстительно гадящая в тапки его почти супруге, она бессовестно мурлыкала на коленях у Алиски, подставляя круглую голову под ее легкие пальчики.

Точно так же Алиса поступила четыре года назад, когда он заприметил Марину. Лидер общественного движения, яркая, привлекательная, уверенная в себе, она выступала на импровизированной летней площадке на базе отдыха перед своими уже подросшими питомцами и юными «новобранцами» из молодежного движения. У Марины и Лавровича проклюнулись кое-какие отношения, и он, очарованный ее характером и крепким рукопожатием, смелым взглядом на жизнь и на людей, решился представить ее своим друзьям и на тот момент коллегам. Лаврович помнил, как высоко оценил Марину Пашка, и как равнодушно кивнула витающая в облаках Нина. Еще он на всю жизнь запомнил выражение Алискиного лица: на нем читалось такое смятение пополам с мольбой, что Лавровича захлестнула горячей волной. Он не мог точно определить, что за чувства охватили его. Там была и гордость тем, что он ей не безразличен, и неловкость за то, что причиняет ей муки, и горячее желание немедленно раскрасить это растерянное бледное личико бесстыжим румянцем, который появлялся у нее после долгих поцелуев. Что Лаврович и сделал, немного погодя: взял Алису за руку и увел недалеко в лес, где опрокинул ее на мох, сорвал с нее трусики и проделал все то, чего никогда не решился сотворить бы с вдумчивой и серьезной Мариной.

- Я, похоже, неправильно все поняла, - сказала ему Марина извиняющимся тоном. В другое время он бы устыдился своего поведения, но тогда все его внимание было приковано к следам его пальцев на Алисиных белых плечах.

Позже, когда он очнулся от наваждения, то горько пожалел о содеянном. Марина завела роман с Павлом и спустя год вышла за него замуж. Теперь, наблюдая за их разваливающимися отношениями, он четко понимал, что был бы ей куда лучшей парой. Марина была великолепна: серьезные оленьи глаза, гладкие волосы, миниатюрная фигурка, спокойный голос, деликатный смех и бездна ума – Лаврович на ее свадьбе разве что не кусал локти, забыв, что ему следует радоваться за лучшего друга. Усвоив горький урок, он бросил все силы на борьбу с невесть откуда взявшимся наваждением по имени Алиса Заваркина.

К тому, же Лавровича нет нет да и тревожил один нюанс. То, как он в тот момент бессовестно наслаждался властью над Алисой Заваркиной. Он мог сделать ей в тот момент очень больно, а мог спасти ее, укрыв от разочарования. Рассмотрев эту мысль и так, и эдак, он решил, что то, что он, Лаврович, все же не нанес ей раны своей холодностью или отказом, оправдывает то жгучее удовольствие, которое он испытал, видя ее беспомощность.

О своем решении в тот момент Лаврович жалел еще и потому, что теперь оно ему аукнулось. Он пересек двадцатипятилетний рубеж и уже достиг некоторых высот: закончил аспирантуру, с блеском защитившись, построил с нуля свой бизнес, связанный с web-разработкой и сопровождением, купил и отремонтировал квартиру-студию в только что отстроенном и очень престижном районе «Ракушка». Здесь селились высокопоставленные чиновники и крупные бизнесмены, которых как магнитом влекло к стеклу, бетону и невменяемо большим площадям, и подобное соседство очень льстило Лавровичу.

Однажды оглядев все, чего достиг, Лаврович понял, что настал тот момент, когда следует разделить «все нажитое непосильным трудом» с другим человеком.

- Найти жену в наше время – дело нехитрое, - Лаврович делился соображениям со всеми, кто хотел его слушать, - а вот найти себе в жены настоящего человека – задача для супергероя.

- Если уж ты отказываешься от «брутфорса» и метода простого подбора, то вскрой эту систему, используя математику. Метод анализа иерархий, например, - посоветовала ему Алиска однажды прошлой осенью. На улице было дождливо и слякотно: ноябрь вступил в свои права. Они сидели в кофейне ее сестры: Лаврович пытался работать, а Алиска болтала ногами и что-то рисовала на салфетке.

- МАИ подойдет для оценки уже имеющихся альтернатив, - возразил Лаврович, - мне нужно кое-что иное…

Алиска оторвалась от салфеточки и в раздумьях уставилась на потолок.

- Что вроде сетки с крупными ячейками? – спросила она, - что бы мелкая рыбешка проплывала, даже не потревожив сигнальный поплавок, а крупная намертво застревала?

- Именно, - подтвердил Лаврович, невольно отметив, насколько хорошо она понимает его. И невольно огорчившись, что его сообщение о решении жениться во что бы то ни стало не произвело на Заваркину должного эффекта.

Алиска с энтузиазмом выхватила новую салфетку из салфетницы.

- Берем равнозначные критерии, - сказала Алиска и нарисовала на салфетке два овальных «пузыря». В первый она вписала «Ум», во второй – «Вн. привлекательность». От каждого пузыря она пустила вниз по три стрелочки.

- Почему три? – поинтересовался Лаврович, заглядывая ей через плечо и едва удержавшись, чтобы не лизнуть ее в ухо.

- Этого достаточно, -  сказала Алиса.

К пузырю «Ум» она приписала «Начитанность», «Логичность суждений» и «Наличие высшего образования». К «Внешней привлекательности» отнесла «Стиль», «Качество телесной оболочки» и «Сексуальность».

- А ты хорошо меня знаешь! – удивился Лаврович, отбирая у нее салфетку.

- Ага, - радостно подтвердила та, - это твоя рыболовная сетка. Каждой встречной девушке выставляй оценку от одного до десяти по каждому из критериев и вычисляй среднее арифметическое. Если оценка выйдет больше пяти, то к барышне стоит присмотреться. Поправка: к качеству оболочки относи не только наличие или отсутствие целюллита, но и физиономию. Смотри, чтоб нос был в середине лица и все такое. К стилю присовокупи умение держать себя на людях и тому подобную дракоту, которую ты так любишь…

- Дракоту? – не понял Лаврович, - что это?

- Не знаю, - улыбнулась Алиска, - но вряд ли что-то хорошее. Пойду, подкараулю свою сеструху.

Алиса, громко скрипнув стулом, встала и подошла к стойке, за которой разливался кофе, и принялась болтать о чем-то с баристой, взвизгивая, подхихикивая и размахивая руками.

- Умение держать себя – по нулям, - тихо сказал Лаврович, и, глядя на нее, вытянул еще одну салфетку. На ней он начертил жирный ноль, который он, подумав, обвел еще три раза и снова оценивающе уставился на Алиску.

Стиль – отвратительный. Мешковатые свитера из «H&M» и треники из «Uniqlo», вечно непричесанные волосы, ногти без маникюра и иногда чудовищная неаккуратная красная помада. Огрехов в стиле Алисы Заваркиной было так много, что их исправление (естественно, с встречным сопротивлением на каждом шагу) виделось Лавровичу каторжной работой. Он вывел еще один ноль.

Качество оболочки? Симпатичное лицо, но слишком мягкое и невнятное: скошенные подбородок, губки бантиком, глаза цвета трухлявого пня. Лавровичу нравились темноглазые и чернобровые, с прямым носом, что намекал бы на каких-нибудь благородных предков. У Алиски хорошая кожа, но слишком белая. На морозе она приобретала неприятный глазу вишневый румянец, а на жаре – мгновенно краснела и обгорала так, что до нее невозможно было дотронуться. Лишние неудобства. Что касается тела… У Лавровича вырвался разочарованный вздох. У нее имелся и целлюлит, и мягкий животик, и вялый трицепс, и немного сутулые плечи, характерные для человека, много времени проводящего за компьютером.

- Плохая форма, очень плохая, - Лаврович покачал головой и вывел на салфетке «троечку».

За сексуальность он, даже не думая, поставил ей «десятку», пытаясь отогнать от себя навязчивые картины их совместного постельного прошлого.

Лаврович принялся за соседний «Пузырь» - «Ум». В логичности ей не откажешь, это факт. Но загвоздка в том, что она проявляется только в чертежах на салфетках, а не в жизни. Сколько раз он наблюдал ее непоследовательность? Сквозь ячейки «рыболовной сетки»  даже попытки Алиски сдать курсовую раньше срока и побеги посреди семестра на море виделись сущими глупостями. Почесав нос, он вывел «пять».

С «Образованием» все, казалось бы, просто: Лаврович и Алиса закончили один факультет, пусть и оценки у нее были чуть похуже. Но она ни дня не проработала по специальности, после выпускного заявив, что ничему так и не научилась и теперь пойдет в журналистику, как ее сестра. И Лаврович снова разделил оценку на два: оценил ее диплом о высшем образовании как имеющийся, но бесполезный. Снова на «пятерочку».

Про ее начитанность он ничего не знал. Читает ли она книги? Интересуется ли чем-нибудь, кроме… Чем она вообще интересуется? Лаврович вдруг понял, что они никогда не разговаривали об ее интересах. В его понимании это означало только одно: ей нечего было сказать! Лаврович твердой рукой вывел еще один ноль.

- Двадцать три разделить на шесть – это получится меньше четырех, - констатировал Лаврович. Разочарование кольнуло его, но он тут же уверил себя, что на одной сексуальности супруги крепкой семьи не построишь. Он посмотрел на Алиску, которая все еще торчала у стойки, общаясь теперь не с баристой, а со своей сестрой.

Лаврович невольно передернул плечами. До чего же жуткая баба, эта сестра! К ее физиономии, возможно, когда-то симпатичной, навсегда приклеилось выражение стервятника, зорко следящего за подыхающей добычей. Ее тело было покрыто тонкими длинными шрамами, которые она и не думала скрывать, а солдатскую стрижку и невротичную худобу не могли нивелировать ни дизайнерские шмотки, ни высокое общественное положение. И ее репутация, к тому же… Муж-гей, брат-наркодилер, сын неизвестно от кого, детство в детдоме…

Лаврович поморщился и пририсовал к своей «рыболовной сетке» еще один пузырь, в который бисерными буковками вписал «Достойная семья». Салфетку с оценками Алисы, он скомкал и спрятал в карман.

- Возможно, следует уделить особое внимание пункту об употреблении алкоголя, - сообщил Лаврович Алиске, когда та вернулась за стол, прихватив с собой два бесплатных кофе: эспрессо для себя и латте с имбирным сиропом и сахаром для него.

- Но ты же сам употребляешь алкоголь, - удивилась Алиса.

- Я могу, а моя будущая жена не должна, - отрезал Лаврович, дивясь ее непонятливости.

- Понятно, - протянула Алиса, подозрительно глядя на своего друга, - ты пририсовал что-то еще? Дай посмотреть.

Алиса выдернула салфетку из-под его локтя, прежде чем Лаврович успел возразить.

- Знание иностранных языков? Да ты же сам ни на одном не говоришь! – веселилась Алиска, - кандидатская диссертация? Это что? Требование к будущей жене? Ты всерьез?

- Мне не нужен человек, который ни к чему не стремится, - проворчал Лаврович, нахмурившись. Он попытался выдернуть у нее салфетку, но Алиса ловко увернулась.

- А это что? «Достойная семья», - прочитала Алиска, и улыбка сползла с ее лица. Она подняла глаза на Лавровича, и он вдруг испугался тому, как преобразилось ее лицо: глаза сузились, скрыв мягкий свет, ноздри раздулись, а оскал обнажил клыки. Когда Алиса подалась вперед, Лаврович невольно отшатнулся.

- Ты решил добавить этот пункт, глянув на мою сестру? – поинтересовалась она хрипло и страшно. Лаврович не удивился бы, если за ее спиной вдруг выросли бы кожистые крылья. – Тебе не нравится моя сестра?

- Да, кому она, в самом деле, может нравиться? – Лаврович попытался перевести все в шутку, но мимические мышцы отказались ему повиноваться, и улыбка вышла вялая и виноватая. Даже его голос прозвучал тихо и жалко, и в нем откуда-то взялись предательские умоляющие интонации. По виску предательски стекла капля пота.

- Мне. Мне она нравится, - сказала Алиса еще тише.

Отодвинувшись от его лица, она разорвала пополам салфетку, которую все еще держала в руках.

 - Твой план провалится, - спокойно и тихо сказала она, - ты останешься одиноким и разбитым, потому что ни одна женщина никогда не увидит в тебе человека. Ты будешь дойной коровой для тех, кто отдается за коктейли и для тех, кто пишет диссертации. Они будут называть тебя занудой, тратить твои деньги, мерзнуть на твоих сквозняках и шпынять твою кошку, а ты будешь молча страдать. Так происходит с теми, кто слишком много думает.

Закруглив свой страшное пророчество, Алиса резко отодвинула стул, подхватила свое пальто и вышла, оставив его в состоянии крайнего смятения. И как будто этого было мало, Лаврович еще и наткнулся на холодный взгляд Анфисы Заваркиной, стоящей за стойкой и, вероятно, слышавшей часть разговора.

- У нас все в порядке, - поспешил уверить Лаврович эту гарпию.

Но это было вранье. Отношения были безнадежно испорчены, и в тот вечер Лаврович впервые в жизни напился в стельку. Когда он вернулся домой, его трясло, и впервые за все время обитания в этой квартире он плотно закрыл все окна и балконные двери и беспомощно огляделся, будто не узнавая своего обиталища.

Вокруг был стекло, голые оштукатуренные стены и кожаная мебель с хромированными деталями. Без  лишних безделушек, без пошлых мещанских салфеточек. Безупречный порядок поддерживала в квартире приходящая домработница. Лаврович еще утром гордился своим минимализмом, просыпался под автоматически включающуюся сонную и нежную мелодию вальса, выбранного Алиской, с удовольствием варил себе ароматный кофе в дорогой кофеварке, а теперь он чувствовал себя замурованным в каменном кубе без надежды когда-нибудь увидеть белый свет. Лаврович, несмотря на царящий здесь холод, покрылся нездоровой испариной, и на мгновение ему даже показалось, что стены его уютной квартиры вдруг покрылись плесенью, трещинами и следами разрушения.

Зиму Лаврович прожил без Алисы, стараясь не вспоминать ни о ней, ни о самой ссоре. Когда ему удавалось, он продуктивно работал, завтракал с коллегами, болтался с Пашкой по заведениям, цеплял девиц. Но когда он случайно натыкался на ее подарок, спрятанный в глубине бельевого шкафа – плюшевого лося со смешными мягкими рогами, символ любимой ею Норвегии – или она являлась ему во сне – смеющаяся, сияющая, безумно сексуальная – то на него накатывали навязчивые мучительные воспоминания.

Стараясь от них отделаться и хоть как-то облегчить свое существование, он пропадал в барах или ночных клубах с сомнительными приятелями, нюхал кокаин и напивался так, что на утро не помнил ни себя, ни того, что делал прошлой ночью. В те бесконечные недели он просыпался с тяжелой, отупляюще больной головой, и тут же заливал нутро вискарем пополам с обезболивающим и принимался ходить из угла в угол по своей квартире. Шанежка, сидя в своей спальной корзинке, что стояла на холодильнике, смотрела на него осуждающе.

Весной Лаврович обнаружил, что долг по его кредитке составляет двести тысяч рублей. Ему пришлось возвращаться к своему покрывшемуся пылью бизнесу и более пяти месяцев налаживать дела, вытягивая самого себя из ямы, долговой и эмоциональной.

В начале августа всё снова рухнуло: Лаврович столкнулся с Алисой в супермаркете. Она стояла перед стеклянной горкой, закрытой на ключ, и разглядывала коньяки. Лаврович незаметно подкрался к ней сзади: от нее пахло по-прежнему сандалом, а отросшие белокурые пряди были разбросаны по плечам. На ней был мешковатый свитер, который Лаврович ненавидел, а черный лак на ногтях заметно облупился. Ее постройневшие и загоревшие ноги были обуты в средиземноморские эспадрильи, а крепкий маленький зад обтягивала та злосчастная крохотная юбочка в цветочек.

Лаврович сглотнул подступившую горечь и попытался спрятать дрожь в пальцах, сжав кулаки. Он чувствовал привычное сочетание жара в паху с холодом, стекавшим по его позвоночнику, словно его собственное тело глумилось над ним. Лаврович знал, что жар – это желание, а холод – страх. Страх от того, что он снова теряет контроль: над собой, над своими чувствами, над своей жизнью.

Алиса заметила в стекле витрины маячившую за ее спиной бледную тень. Она обернулась с улыбкой, но наткнувшись на его сосредоточенный взгляд, нахмурилась и прикусила губу, словно одернув саму себя. Но Лаврович уже успел прочувствовать ту энергию, которую она вложила в свою промелькнувшую улыбку, и в следующее мгновение, забывшись, положил руку ей на затылок и резко притянул к себе. Алиса покачнулась и уткнулась лицом ему в грудь, а ее проворные ручонки, помедлив секунду, скользнули в задние карманы его джинсов. Лаврович легонько потянул ее за волосы, чтобы заглянуть ей в лицо.

- Прости за то, что я тебе наговорил, - прошептал он.

- По-моему, это я тебе наговорила, - Алиса улыбалась.

Лаврович, забыв о покупках, взял ее за руку, вывел из магазина, усадил в машину и отвез к себе домой. Он не сказал ей ни слова, она не задала ни единого вопроса. Они провели вместе ту ночь, потом следующую, потом еще и еще. Лаврович забыл про холодный страх и позволил жару поглотить его существо. Алиса же, утверждая, что соскучилась, отдавалась ему с такой страстью, что к концу недели Лавровичу пришлось заказывать новую кровать и обеденный стол. Они проводили все время вместе, и даже Нина и Пашка снова принялись беззлобно подшучивать над их вновь завертевшимся романом.

Лаврович потихоньку приходил в себя: он все чаще и чаще задумывался о том, к чему всё идет. Однажды сонным утром, не выпуская свою ведьму из объятий, он попытался оценить по возможности трезво свое положение.

По неведомой причине он не мог без нее жить. Ему самому не было понятно, почему эта женщина постоянно оказывается в его постели. Почему он раз за разом теряет самообладание, когда она там не оказывается? Ответов на эти вопросы он не знал, а угадывать и предполагать не хотелось.

И тут Лавровича осенила гениальная идея.

Он женится на Алисе Заваркиной.

В тот момент, когда Лаврович принял это решение, его вдруг охватило, подняло и закрутило такое всепоглощающее чувство дикой, безудержной радости, облегчения и почему-то благодарности, что он едва не рассмеялся в голос. Он легонько поцеловал Алису в висок, осторожно отведя белесую, словно паутина, прядь волос. Лаврович решил, что купит кольцо с большим бриллиантом, сделает ей красивое предложение, и даже подружится с ее жуткой сестрой. Чего бы ему это не стоило!

К тому же, Лавровичу показалось, что захомутав свою колдунью, он избежит унизительного периода ухаживания с его сомнениями и лишними денежными тратами на нечто неопределенное. Алиса останется ему настоящим верным другом, в которого не жалко будет совершать инвестиции. Она станет его семьей, его женой, частью его жизни!  Он заменит ее позорный гардероб, купит ей машину и привьет привычку посещать салон красоты раз в неделю. И эти траты станут отличным вложением в будущее, инвестициями в полировку «витрины семьи». Его семьи.

Конечно же, Алиса не должна догадываться о его намерениях. Предложение должно стать для нее сюрпризом. Потому что так интереснее и радостнее.

Лаврович так развеселился, что принялся вертеться, отчего его еще ничего не подозревающая невеста, вздрогнула и открыла глаза. Лаврович  испугался, что его Алиса его раскусит.

- Привет, - она потянулась всем телом, выпростав из-под шелкового одеяла розовые пальчики и выгнувшись так, что ее обнаженная грудь прижалась к Лавровичу. Они закончили заниматься любовью только в пять утра, но от этого прикосновения кое-какие части его организма, не повинующиеся разуму, сами собой ожили.

- Свари мне кофе, - велел он и, отстранившись от ее нежных рук. Алиса открыла глаза и непонимающе посмотрела на него. Ее удивил его тон: Алиса точно знала, что он означает. Сколько раз в течение их платонического периода они вместе смеялись над тем, как он выпроваживает из своей постели случайных любовниц?

Лаврович едва не расхохотался, наслаждаясь ее растерянностью. Он прошел в ванную, где  закрывшись и включив воду, он улыбнулся своему отражению в зеркале. Лавровичу была удивительна эта дебильная, счастливая лыба. В его голову закралась мыслишка «а что если нервных срывов больше не будет?». Что если тихое счастье теперь станет нормой жизни?

- Так и будет, - уверенно сказал он сам себе и расхохотался.

Алиса нашлась на кухне: полностью одетая, она возилась с кофеваркой, включив его любимый вальс – она в точности соблюдала его утренние ритуалы, и даже успела устроить жуткий сквозняк. Но ее сонливость и нежность на ее лице сменилось смесью беспокойства, раздражения и озадаченности, что еще больше развеселило Лавровича. Он подошел к ней сзади, положил руки ей на талию и прошептал:

- Мы же с тобой друзья, верно?

Ее плечи напряглись, голова опустилась, а с губ сорвался вздох. Она повернулась к нему и посмотрела в глаза.

Лаврович видел, что причиняет ей боль, но не мог остановиться. Он мог бы прервать ее муки, сказав, что любит ее, что хочет, чтобы она стала его женой, что не может без нее жить. Но не стал.

Потому что второй раз за годы знакомства с Алисой власть была в его руках! Впервые за долгие летние месяцы он не чувствовал себя оглушенным идиотом. Лаврович не любил чувствовать себя идиотом и решил снахальничать: продлить это состояние всемогущества хотя бы на неделю, до ее возвращения из Норвегии, чтобы после конвертировать его в то самое счастье, которым он упивался, едва принял решение жениться.

Ни острый взгляд, что она бросила на него, уходя, ни холодное неласковое «пока» не опечалило Лавровича. Ведь у них вся жизнь впереди! Будут и поцелуи на прощание, и ласковые взгляды при встрече, и декалитры совместно выпитого утреннего кофе. А неделю Алисиного отсутствия Лаврович решил провести с пользой и как следует поразмыслить.

Как ни крути, Алиса Заваркина – все еще плохой социальный партнер. Но она неглупа и привлекательна, что дает пространство для работы.

Лаврович, не откладывая, открыл свой ежедневник и принялся набрасывать план мероприятий по превращению Алисы в достойную спутницу жизни. Он так и озаглавил список «Алиса». Напротив каждого пункта он ставил примерную стоимость, щедро отсыпав на аксессуары и абонемент в лучший спортзал города. Теперь Лаврович понимал, что все, что виделось ему нерешаемой проблемой в ноябре – сущая глупость и пустяки.  Главное, она будет его женой!

Но лишь один пункт смущал счастливого жениха.

Анфиса Заваркина.

От перспективы породниться с гарпией, как Лаврович теперь называл будущую свояченицу, его затошнило. Но решительно отстранившись от эмоциональных реакций своего пищеварительного тракта, он прикинул свое положение и нашел в нем немало плюсов. Первый и самый жирный: Анфиса была влиятельна. Она тесно общалась с чиновниками и промышленниками, в ее кафешку в обеденный перерыв иногда заскакивал сам губернатор, с которым она заговорщицки перемигивалась. И это уже не говоря о том влиянии, которое эта женщина оказывала на рядовые умы: всякие хипстеры стекались в ее кафе только ради того, чтобы поглазеть на нее.

Вторым и не менее важным плюсом, стало то, что Заваркина-старшая была знаменита. На ее работу ссылались федеральные СМИ. Ее знали и уважали в городе Б. Она была одним из тех людей, которых Лаврович не мог не уважать. Ее амбиции восхищали его.

Анфиса Заваркина не была приятной личностью, но Лаврович признавал, что она могла стать ему полезной.

Информация об остальных Алисиных родственниках была крайне скудна. То, что ее брат изготавливает и сбывает наркотики, Лаврович узнал от Пашки, а Лаврович знал, что всё, что тот плетет, нужно делить на двадцать. Его заверения в том, что тот бандитского вида субчик на крутом мотоцикле, у которого Павел покупал кокс и стимуляторы, и есть Василий Заваркин, не внушали никакого доверия. Что касается мужа Анфисы, то Лаврович, хорошенько подумав, решил не брать его в расчет.

В конце концов, всю эту чушь можно смело обобщить и признать сплетнями. В конце концов, Алиса – красивая девушка, а красивые девушки всегда окружены завистниками, которые распускают сплетни.

Так, незаметно и потихоньку, Лаврович успокоил сам себя.

На следующее утро после Алисиного отъезда (Лаврович, в соответствии со своей выдумкой, и не подумал проводить ее) он решил действовать. Для первой встречи с Анфисой Заваркиной Лаврович выбрал предлог, который приведет в восторг любую женщину – бриллиантовое кольцо и болтовню о свадьбе.

Лаврович невольно поддался искушению произвести впечатление на потенциальную родственницу и, достав запасную кредитку, отправился в лучший ювелирный города Б.

Там он, вдохнув и выдохнув, обменял кругленькую сумму на вычурный круглый бриллиант-солитер, оправленный в платину и окруженный бриллиантиками помельче.

Спрятав в карман заветную красную коробочку с золотой надписью, Лаврович отправился в логово гарпии. Особо не думая о дороге, он плавно поворачивал руль своего седана и сочинял речь. Его посетило вдохновение, которое позволило составить ему несколько гладких и красивых фраз, которыми он решил уведомить Заваркину-старшую о своих намерениях в отношении ее сестры.

Но протиснувшись в тесную каморку, в которой ютилась редакция «Благой вести», вдохнув затхлый воздух, приправленный вонью жареных пирогов с печенью, увидев гарпию в красном кашемире, вопросительно уставившуюся на него, Лаврович потерял дар речи. Все заранее заготовленные красивые слова провалились в желудок и теперь ворочались как клубок противных и скользких змей, ядовито жаля его своей невысказанностью. То ли подружка, то ли начальница Заваркиной выглянула из-за монитора и тоже непонимающе уставилась на него. У Лавровича вспотела спина, и он не придумал ничего лучше, как достать из кармана коробку с кольцом, открыть ее и протянуть Анфисе.

- Я согласна! – мигом сказала та, округлив глаза.

- Ты уже замужем! – воскликнула ее «сокамерница», вытянув шею так, что казалось, что ее позвонки превратились в телескопы.

- Ты тоже уже замужем, так что сиди, не ерзай, - одернула ее Заваркина и засмеялась. Смех у нее был мелодичный, улыбка приятной, и только мелкие хищные зубки портили впечатление.

- Это для Алисы, - проскрипел Лаврович.

- Очень миленькое, ей понравится - Анфиса пожала плечами.

«Миленькое» - это не то определение, которого ожидал Лаврович. Миленькой в его понимании может быть открытка с котятами, а не кольцо от «Картье» с каратным бриллиантом.

- Не та реакция, которой ты ждал, верно? – спросила Заваркина, пристально вглядываясь в его лицо, - чего ты хочешь? Благословения? Восторгов?

- Я хочу попросить у вас руки вашей сестры, - вдруг выпалил Лаврович и покраснел от собственной напыщенности.

Лицо заваркинской подружки вытянулось в изумлении. Сама Анфиса уставилась на него взглядом, полным иронии.

- Расскажешь, что за история с письмами? – вдруг спросила она, - в которых Смоленской предлагают поработать театральной проституткой? Ты в курсе? Комментарий дашь? Комментарий в обмен на благословение!

Лаврович отрицательно помотал головой, не успев удивиться столь резкому повороту разговора. Он помнил, что с гарпией надо держать ухо востро: не заметишь, как она унизит тебя и измажет словесными фекалиями. Лаврович не любил ни дерьма, ни унижений.

- Не дашь или не в курсе? – спросила Заваркина, наклонив голову набок.

- Может быть, вернемся к моему вопросу? – спросил Лаврович, мысленно отругав себя за то, что голос выдал его волнение и нетерпение.

- Чего ты вдруг решил жениться? Вы же друзья, - издевательским тоном произнесла Заваркина, широко взмахнув рукой. Лаврович покраснел еще пуще. Он не собирался открывать этой стерве свою гениальную задумку и уж тем более не хотел делиться своими чувствами.

- Она, уезжая в аэропорт, разваливалась на куски от того, что ты снова объявил ей о разрыве. Я даже подумала, не положить ли мне ее в чемодан и не сдать ли в багаж. Так что я не дам благословения, – проговорила Анфиса равнодушно, указательным пальцем захлопнув крышку коробочки с кольцом, которую Лаврович все еще сжимал в руке, - имя тебе легион, мой милый!

Гарпия сверлила его взглядом, и Лавровичу ничего не оставалась, как признать свое полное поражение. Он судорожно сглотнул, поняв, что ему только указали на дверь. Он спрятал коробочку в карман, вежливо кивнул и вышел в темный коридор, заставленный всяким хламом. Глубоко вздохнув и призвав на помощь все свое самообладание, Лаврович вызвал лифт, который отозвался из шахты зловещим гулом.

Лаврович оглянулся на приоткрытую дверь редакции и вдруг, сам себя удивив, на цыпочках подкрался к ней и прислушался.

- Чего ты так сурово с ним? – тихонько спросила заваркинская подружка.

Заваркина помолчала и пошелестела бумагами. Лаврович по звуку догадался, что она снова сидит за своим столом.

- Моя сестра – очень привлекательная молодая женщина, - начала она тихо, - иногда я смотрю на нее, растрепанную и неприбранную, а потом на других женщин или на себя и думаю: «Зачем мы переводим три тонны французской косметики в год?», «Для чего по утрам тратим время на прихорашивания?». Когда она появляется в твоем поле зрения, красивые и ухоженные женщины, рядом с которыми ты только что отчаянно комплексовала, вдруг начинают казаться вульгарными куклами. Некрасивые, но ухоженные, вроде режиссерши Смоленской – знаешь ее, да? – и вовсе выглядят накрашенными мартышками. Все прочие, обычные, офисные крысы, пассажирки маршруток видятся топливом для биореактора.

Лаврович перестал дышать. Он был согласен с гарпией. Именно такой эффект производила ее сестра.

- Сначала мне казалось, что она расплескивает свои чары на кого попало, - продолжала Заваркина, перейдя на таинственный шепот, - я ругала ее за сомнительные знакомства, потому что мне казалось, что она специально выбирает всех этих несчастненьких замороченных задротов или конченых психов. Стремится спасать их, понимаешь?

Но еще чуть позже, хорошенько присмотрвшись, я поняла, что она не виновата. Она просто появляется, и те, кто послабее характером, как говорится, в штабеля укладываются. Разок поговорив с ней по душам, я увидела, что проблема еще шире…

Заваркина щелкнула зажигалкой. За спиной Лавровича распахнулись и почти тут же закрылись двери лифта.

- Я обнаружила, что это она сводит их с ума, - прошептала Заваркина, - она знакомится с абсолютно обычными нормальными парнями, общается с ними вежливо и по-доброму. Она вообще очень добрая девушка…  Но от этого интереса к их персонам, абсолютно искреннего и бескорыстного, кстати, у мужичков в голове что-то перемыкает и они каким-то неведомым образом умудряются растерять крохи самообладания и разума и превращаются в слюноточащих и покорных зомби. Самое страшное – они осознают, во что они превратились. И, наконец, катастрофа в том, что им кажется, что это она специально, что это она во всем виновата и что единственный способ избавиться от этого помешательства – это сделать Алисе плохо или больно.

- К чему ты это все? – спросила удивленно заваркинская подружка.

- Да так, ни к чему, - сокрушенно призналась Анфиса, - просто мой долг – приглядывать за ней. Я отцу обещала. Раньше этим Васька занимался. Ну, как занимался... Он недовольно хмурил бровь, и эти упыри, перепугавшись, бежали прочь.

Анфиса коротко хохотнула, словно мысль о убегающих упырях доставила ей невыразимое удовольствие. Но Лаврович знал, что кроется за этим смешком: Алиса говорила, что ее сестра очень тяжело переживала смерть Василия Заваркина и что они стараются о нем не говорить.

Лаврович развернулся и тихонько, стараясь не задеть ничего, что могло бы зашуметь и выдать его присутствие, двинулся к лестнице. Он уже преодолел пару пролетов и не мог видеть, как Анфиса Заваркина высунула стриженую голову из кабинета. И, конечно же, Лаврович ни за что не сумел бы рассмотреть, какое отвращение было написано на ее лице.

Он пробежал двенадцать этажей, и лишь оказавшись на улице, глубоко вздохнул. Он слышал, как колотится его сердце, но списал это на быстрый бег. Но даже когда он упал на сидение своего интеллигентно-серебристого автомобиля, сердцебиение и не думало униматься. Вдобавок, к нему присоединилось тревожное чувство. Прислушавшись к себе, Лаврович понял, что боится. Боится того, что Анфиса Заваркина, объясняя своей коллеге, механизмы Алисиного взаимодействия с сильным полом, имела в виду его.

Он помотал аккуратно подстриженной головой, отгоняя мерзкую мыслишку. В конце концов, кто он, а кто все остальные? Гарпия – не дура. Пройдет время, и она оценит его. И поймет, как повезло ее сестре. А пока пусть думает, что хочет…

Улыбнувшись своему отражению в зеркале заднего вида и пристегнув ремень, Лаврович ткнул пальцем в магнитолу. Здесь, окруженный привычными запахами и красивыми вещами, он чувствовал себя в безопасности.

Ему надо было вернуться домой: к семи должна подъехать Нина, которой вдруг захотелось рассказать ему что-то важное по страшному-страшному секрету.

Но Лаврович догадывался, о чем пойдет речь.

Несколько раз Нина подкатывала к нему с предложением профинансировать ее очередной театральный проект. Лаврович понимал, что уже достиг того уровня материального благополучия, при котором хорошим тоном считалось участвовать в благотворительности, однако, в этом вопросе он был очень избирателен. Забота о детях-сиротах из детского дома, единственного в городе Б – достойный повод расстаться с частью накопленного. Помощь образованию – тоже да. Больнице Святого Иосаафа – пожалуйста, будьте здоровы. Но даже бездомные животные и те сумасшедшие, что их вечно спасают, казались Лавровичу более достойными благотворительного финансирования, нежели «Гнилая сцена» - театр Нины Смоленской.

Лаврович не любил театр, а современные веяния в нем и вовсе презирал. Весь этот символизм, чрезмерная надрывность, навязываемая придурковатая эстетика, по мнению Лавровича, были направлены лишь на то, чтобы скрыть от зрителя чушь, которой является и пьеса, и актерская игра, и даже декорации. Нинины студенты, актеры театра, казались ему бездарными неумехами, а сама Нина – эксплуататором. Лавровичу казалось, что она прекрасно понимает, что новая драма – дерьмо, но симулирует свою к ней любовь, почему-то воображая, что это достойный путь к славе.

Дома Лаврович переоделся в свежую футболку-поло с крохотным крокодильчиком, нашитым на карман, и потертые джинсы – его домашнюю «униформу». Он плеснул себе вермута в треугольный бокал и щедро сдобрил выпивку льдом.

Нина, как обычно, опоздала. Едва она переступила порог, Лаврович отметил, что она бледнее обычного. Значит, дело – швах. Будет выпрашивать деньги, грозя самоубийством. Такое на памяти Лавровича тоже случалось.

Убедившись, что никого лишнего в квартире нет, Нина сняла туфли и, не забыв пристроить их на обувную подставку, подальше от Шанежки и ее когтей, и прошла к дивану, где устроилась на краешке и выжидательно уставилась на Лавровича, прижав сумку к груди.

Тот, мигом оценив ее взвинченное состояние, вздохнул, достал из посудного шкафа второй бокал, плеснул вермута, и, украсив оливкой на шпажке, подал Нине. Та приняла бокал двумя руками и, будто не понимая, что именно должна с ним сделать, пристроила на коленке.

Лаврович молчал. Он знал, что это тягостное молчание – лишь драматическая прелюдия. Ему не хотелось нарушать тишину, и подталкивать Смоленскую к разговору и переходу непосредственно к делу. К делу, обсуждение которого утомило Лавровича прежде, чем успело начаться.

- Я должна тебе рассказать кое-что важное, - наконец произнесла Нина.

Лаврович молчал. Нина не продолжала. Пауза затягивалась.

- Как Пашка? – первым не выдержал Лаврович. Он намеренно выбрал эту тему: Пашка для Нины был второй любимой темой для болтовни. Первой был театр.

- Нормально, - ответила Нина рассеяно, - Маринка уехала, так что я сегодня ночую у него.

Лаврович тут же пожалел о своем вопросе. Он знал о связи Пашки и Нины с первого дня, и недоумевал (иногда даже вслух) как можно изменять такой восхитительной женщине, как Марина. Да еще и со Смоленской! Да еще и практически открыто! Хотя Пашка всегда любил приправить обычную жизнь острыми ощущениями, выбирая самые быстрые машины и истеричных и неуправляемых женщин в любовницы.

- Я слышал о письмах, - Лаврович попытался сменить тему, - тех, в которых тебе предлагалось стать проституткой. Расскажешь или это тайна?

Он улыбнулся было, но осекся, увидев Нинино выражение лица.

- Откуда ты знаешь?! – воскликнула она, ставя бокал на низкий стеклянный журнальный столик. От резкого движения вермут перелился через край и растекся по столешнице, заставив Лавровича поморщиться. Он не любил, когда с его красивыми вещами обращаются так небрежно.

- От Заваркиной, - опешил он и поспешил уточнить, - от старшей. От Анфисы.

Нина уставилась на лужу вермута на столе, шепча какие-то проклятия.

- Вот же ж сука! Трепливая тварь! – услышал Лаврович, - а я еще, дура, справедливость пытаюсь ради нее восстанавливать. Дура! Дура! Дура!

Последние слова Смоленская выкрикнула громко, уже подскочив с дивана и обуваясь.

- Что ты хотела мне рассказать? – только и успел спросить озадаченный Лаврович.

- Забудь! – крикнула Смоленская и с силой захлопнула за собой дверь.

Воцарилась тишина, на этот раз вполне комфортная. Умиротворяющая.

- Точно. Дура, - подтвердил Лаврович со знанием дела. Он снял со стойки легкий, но мощный лэптоп, который тут же проснулся и приветливо заморгал зелеными лампочками.

Лаврович присел на диван, с которого только что, как курица с насеста, слетела великая режиссерша, и уткнулся в монитор. Одним пальцем пролистывая свою почту, он откинулся на спинку дивана. Другой рукой он с силой потер шею.

Скоро. Скоро прибудет его запоздалое тихое счастье. Все к этому идет. Надо только извиниться за тот раз. За первый раз, когда Алиса Заваркина оказалась целиком и полностью в его власти.

 

Глава четвертая. 2010 год. Котел с обреченными душами.

- Вставай! – раздался голос над Нининым ухом, - ты проспала экзамен!

Нина Смоленская резко вскинула голову и широко распахнула глаза. Ей потребовалось не меньше тридцати секунд, чтобы понять, где она находится.

Спальня Пашки и Марины. Нина впервые была здесь.

Павел Проценко собственной персоной сидел рядом и насмешливо глазел на нее. Нина, чертыхнувшись, подскочила на кровати и схватила свой телефон. Было семь утра.

- Дурак, - обиделась она, быстрым движением вытерев сонную слюнку с подбородка, - времени еще полно…

Она расслабленно стекла на постель и смежила веки. Павел, увидел, что она снова засыпает, толкнул ее в бок.

- Давай, вали отсюда, скоро Маринка вернется. Жалко, что она теперь не ездит в долгосрочные командировки… Вот было времечко…

Павел сладко потянулся, а Нина поняла, что ей придется значительно сократить свои утренние ритуалы-побудки.

- Мы не успеем позавтракать? – жалобно спросила она.

- Неа, - откликнулся Павел и, наклонившись, нежно поцеловал ее в макушку.

Нина обожала такие неожиданные нежности. Их отношения она оценивала, как наполненные страстью, огнем и вдохновением: они, как люди темпераментные, часто ссорились, потом бурно мирились, в основном в постели, не отводя время под облизывания и поглаживания, как это принято у обычных пар. Однако, ее женское естество иногда требовало маленьких подтверждений привязанности.

Она улыбнулась, наблюдая, как Павел поднимается с кровати. За последние годы, проведенные на руководящей должности в бизнес-центре при Строительной Академии, он сильно располнел, и то, что раньше было здоровым щенячьим жирком, превратилось в довольно солидное пузо. Нетренированные руки поплыли, ляжки превратились в бабьи,  некогда тонкое красивое лицо украсилось румяными щечками. Нина, помешанная на фитнессе и здоровом образе жизни, часто, подолгу и с удовольствием критиковавшая чужие тела, не желала замечать выпирающих несовершенств своего любовника. Она любила его таким, какой он есть. Без условий. Его карие глаза по-прежнему завораживали ее, а вальяжные манеры и некоторая распущенность, сохранившаяся с разудалой юности, вызывали желание понравится и покорить. И это спустя столько лет!

- Пошевеливайся, - велел Павел. Он натягивал прокуренные шмотки, что скинул с себя вчера. Полночи они отрывались в пабе «Медная голова» под каких-то рокеров-ирландцев. Выпитое отдавалось в Нининой голове маленькими настырными молоточками.

- Почему мы не можем позавтракать? – захныкала она, - хотя у твоей жены, наверно, в холодильнике только углеводы и глутаматы.

- Меня Лаврович ждет у Заваркиной, - сообщил Пашка, проводя щеткой по густым волосам, - что-то срочное. «Не терпит отлагательств!» - так он сказал.

Нина вдруг испугалась, что Лаврович поведает Пашке о вчерашнем разговоре. Хотя, стоп! Она ведь ничего так и не рассказала, а значит не из-за чего трубить общий сбор.

Смоленская прокрутила в памяти вчерашний разговор. Они ни словом не успела обмолвиться о том, важном, потому что Лаврович сообщил ей, что Алиска разболтала о письмах. Нина вдруг смутилась своей реакции: чего это она так взвилась? Ну, Алиска – болтушка, это давно известно. Она не придает особого значения тайнам, ни своим, ни чужим.

- Ну, и ладно, - прошептала Нина сама себе, - жалко, конечно, упущенного момента, ну ладно…

- Что ты там бормочешь? – спросил Пашка. Он плеснул себе воды в лицо и мгновенно посвежел.

- Ничего, - быстро ответила Нина, отмахнувшись от желания немедленно выложить Пашке правду о событиях той ночи, - список покупок.

Она подскочила с кровати и принялась судорожно натягивать на себя одежду. Пожалуй, ее платье выглядело  слишком вызывающе для раннего утра: пайетки, глубокое декольте, незначительная длина. Отлично подходит для рейда по клубам под ручку с Павлом Проценко, но в семь часов утра появиться в нем на улице будет очень неудобно. Она, Нина Смоленская, всегда безупречно одетая, будет себя чувствовать шалавой, возвращающейся утром с работы. Значит, надо успеть добраться до института раньше всех. Там, в гримерке она заранее припасла себе одежду: «лук», продуманный до мелочей, вроде серег и браслета. Вчера она даже и не предполагала, что успеет заскочить домой, поэтому «шкуру режиссера» продумала, приготовила заранее и оставила в институте.

- Я поеду прямо в институт. У меня кастинг с утра. Для новой пьесы, - сообщила она Павлу, втиснув ступни в туфли и почти бегом спускаясь за ним по лестнице. Тот только отмахнулся.

Выбежав за ворота, Нина Смоленская перешла на такой быстрый шаг, какой только могли позволить ей ее «Джимми Чу».

***

- Марина Станиславовна, - вещал голос из гарнитуры, - в три часа совещание по «Верной инициативе». Завтра в десять – пресс-конференция.

- Да, хорошо, спасибо, - рассеянно ответила Марина, выворачивая руль. Она дала «отбой» и, быстро глянув назад, лихо припарковалась на противоположной стороне улицы, откуда отчетливо просматривались ворота ее дома.

Она едва успела закурить, как из ворот появилась Нина Смоленская: сначала ее голова, которая воровато посмотрела по сторонам, потом ее плечи и наконец зад с ногами.

- Не ныкайся, сучка, я тебя увидела, - злобно прошипела Марина, растерев сигарету в пепельнице. Как она и предполагала, Смоленская ночевала в ее доме. В ее спальне.

Марина не питала никаких иллюзий по поводу своего брака. Она поняла, что он принялся разваливаться сразу после того, как тетка в загсе объявила их с Павлом мужем и женой. Он в тот момент беспомощно повертел головой по сторонам, словно выискивая кого-то, и остановил взгляд на Лавровиче с Заваркиной-младшей.

Марина тогда подумала, что ее муж влюблен в эту безумно сексуальную девку. Вот эти чувства были бы ей понятны: перед ней никто не мог устоять! Особенно когда Заваркина-младшая сама того не осознавая, поглаживала свой живот или проводила рукой по плечу, откидывая назад волосы. Эти жесты, неосознанные и естественные, ее запах – сандал с лимоном или что-то вроде – ее заразительный ведьминский смех, подкупающая искренность – всё это в сумме, приправленное еще сотней маленьких нюансиков, заставляло всех вокруг ее хотеть. Марина своими глазами наблюдала, как оживлялись в ее присутствии и столетние старички, и прыщавые подростки, и лесбиянки, которых тоже иногда случайно затягивало в ее мощное биополе.

Но Марина заставляла себя помнить, что эта женщина не только привлекательна, но и опасна. Опасна не чем-то эфемерным, а вполне конкретным – своей сестрой. Анфиса Заваркина – журналистка, скандалистка, забияка без принципов, целей, веры и идеалов – испортила немало крови своими расследованиями лично ей, Марине, как начальнику молодежного департамента администрации города и лидеру молодежного общественного движения «Новый век». Марина всегда помнила: Алиса – не Алиса, а Заваркина-младшая. Никаких шагов к сближению!

Но ее муж Павлик ее удивил! Оставив в стороне такую вкусную Ал… Заваркину-младшую, он запал на эту странную деваху-режиссершу с толстыми лодыжками и впалой грудью. Марина обнаружила их роман уже через два дня после свадьбы: у нее везде были глаза и уши, а такое вопиющее поругание брачных клятв не могло пройти незамеченным в маленьком провинциальном городке. Даже несмотря на широкий круг общения, город Б казался Марине размером с полуторалитровый котелок, в котором кипело и варилось полмиллиона обреченных душ.

Безусловно, Смоленская была талантлива и даже по-своему привлекательна: ей шла ее сложность, бесконечные депрессии, ее меланхолия  в сочетании с нетерпимость ко всему на свете и мизантропией. Но внешне она была совершенно обыкновенной, хоть и старалась изо всех сил приукрасить свои неказистые данные.

Марина взглянула на себя в зеркало. Раскосые глаза, чувственные губы, прямой нос, хрупкие плечи. Внешне она вполне могла бы соперничать с Али… Заваркиной-младшей, если бы их характеры, их «начинку» можно было соотнести и поставить на одну плоскость. Мечтательница и бездельница, Заваркина, единственным постоянным занятием которой было разглядывание облаков, никогда не составила бы конкуренцию ей, Марине, лидеру по натуре и теперь уже многообещающему чиновнику.

Марина опасалась, что Павел Проценко, став ее законным мужем, попытается запереть ее дома, превратить в домохозяйку, но он и тут ее удивил, проявив бесстыдное равнодушие к ее делам. И к ее успехам.

Из всей этой эклектичной компашки только Лаврович по-настоящему ценил Марину. Он замечал каждый ее маленький шажок к успеху: от рядовой похвалы деятельности ее движения в СМИ до губернаторской награды, на вручение которой он сопровождал ее, заменив загулявшего Пашку.

К сожалению, Лаврович-то как раз и был помешан на Заваркиной-младшей. Марина даже выразилась бы крепче и образнее: тяжело поражен ей, как недугом, или раздавлен, как ураганом.

Четыре года назад, когда они познакомилась с этими «четырьмя мушкетерами», именно Лаврович понравился ей. Это был ежегодный летний съезд молодежного движения «Новый век», и Лаврович, Павел Проценко и Нина Смоленская проходили по документам как «информационная поддержка» - так Марина назвала нанятую на стороне команду разработчиков, не имевшую никакого отношения к собравшимся на той базе отдыха и взявшуюся за изготовление сайта для «Нового века».

Но Лаврович, глава проекта, однажды просто заехав уточнить детали, принял неожиданное решение: перенести всю работу на пленэр, на базу отдыха для студенческого актива Строительной Академии. Благо, материальная база позволяла.

Марина видела, что понравилась ему. Ей даже показалось, что решение работать здесь он принял из-за нее. Чтобы быть поближе. Она отчаянно флиртовала три дня, пока команде разработчиков вдруг не понадобился контент-менеджер для наполнения сайта, и они не вызвонили Алису… Заваркину-младшую. Та приехала и своей животной чувственностью, как танком, проехалась по нежному ростку взаимной симпатии, расцветавшему между Мариной и Лавровичем. Он проводил все время только с ней, страстно прижимая ее к каждому дереву в лесу, что окружал базу отдыха.

Маринино разочарование взялся развеять Павел Проценко. Он был безумно обаятелен: белозубый, темноволосый и загорелый, в кожаной куртке тонкой выделки, которую он накидывал на Маринины плечи прохладными вечерами, остроносых, очень дорогих ботинках, нелепо выглядевшими в лесу. Все в нем вопило об успехе. О влиянии. О состоятельности. Марина быстро забыла ветреного Лавровича, поглаживая указательным пальчиком татуировку на Пашкиной шее: вертикальную цепочку иероглифов, выглядывающую из ворота его рубашки. Тогда на своей свадьбе, оглянувшись на Заваркину и Лавровича, она, как ей показалось, вполне равнодушно констатировала факт: они созданы друг для друга. Высокие, светлые, стройные и гибкие, они дополняли и оттеняли друг друга: он – надежный и холодный, словно айсберг, потопивший «Титаник», она – пламя, настолько горячее, что отливает синевой. К тому же, между ними чувствовалась связь. Энергетическая связь, что не видна человеческому глазу и не доступна пониманию.

Марина была влюблена в своего мужа еще очень долго, до беременности. Но Павел разрушил чары в один миг: на радостное Маринино сообщение «У нас будет ребенок, милый!» он лишь холодно пожал плечами. Она проплакала ночь, но решила не делать поспешных выводов и не предпринимать ничего – семья превыше всего. К тому же отец Павла, ректор Строительной Академии, уже тогда принимал горячее участие в профессиональной судьбе Марины.

Ворота вновь открылись, и в проеме появился Павел. Он был одет «по-городскому»: на нем был стильный летний пиджак, который ему очень шел, льняные брюки, замшевые лоферы и дурацкая футболка с рисунком-абстракцией. Этот прикид означал, что он вышел не за сигаретами. Он не взял машину, и если бы Марина своими глазами не видела Смоленскую, позорно удирающую из ее дома в потаскушечьем платье, то решила бы, что Павел отправился на свидание с ней. Марина достала телефон и набрала номер мужа.

- Ты где? – спросила она, не поздоровавшись.

- Вышел из дома, - ответил муж. Он допустил в голос нотки недовольства, что должно было намекнуть супруге на то, что она лезет не в свое дело, - встречаюсь с Лавровичем «на Заваркиной».

«На Заваркиной» означало, что встреча пройдет в кофейне. Значит, завтрак будет деловым, что вовсе не означало, что он не перетечет в обед в пабе и не продолжится вечером за стаканчиком алкоголя в каком-нибудь баре, с сотней дешевых шлюх на один квадратный метр. Павел Проценко часто зависал в подобных заведениях, проповедуя скептически настроенномуЛавровичу свои нехитрые ценности: женам – ласку и нежность (которые матери детей), всё остальное  – случайным девицам (которым можно кончать на лицо).

Однако, ласки и нежности Марина не особо ощущала. Павел в сексе был скучен до зубовного скрежета: ни огонька, ни фантазии – только механические действия, приправленные скупыми поцелуями, которые не находили в Маринином нутре никакого отклика.

- Скажи мне, где мне сейчас проще всего найти Нину Смоленскую? – задала Марина провокационный вопрос. Ее голос сочился сарказмом, который она попыталась замаскировать теплой вежливостью.

- Зачем тебе? – буркнул Павел подозрительно.

«Хочу выдрать ей волосы!» - разозлилась Марина, но вслух произнесла совершенно другое, - хочу привлечь ее к нашему проекту. Я тебе говорила, «Верная инициатива»…

- Понятно, - отмахнулся Павел, - у нее кастинг какой-то вроде… Новая пьеса, бла-бла-бла…

Марина, не попрощавшись, нажала «отбой». Внутри нее разгоралось дьявольское пламя. То, что ее никем не интересующийся муж знает, чем занята Смоленская в данный момент, сработало, как триггер. Она вышла из себя.

Желая подогреть свою злобу и ненависть, Марина выскочила из машины, громко хлопнула дверью и решительно пересекла улицу. Толкнув ворота, она вошла в просторный двор перед их трехэтажным домом. Машина Павла, красная, спортивная, вычурная, только-что-с-конвейера была первым препятствием на ее пути. Злобно усмехнувшись, она подбросила ладони ключи, которыми только что открыла ворота. В следующий момент самый толстый и крепкий из связки с противным скрежетом уже сдирал краску с полированного бока красной красавицы. Удовлетворившись результатом и оценив ущерб в несколько десятков тысяч, она, словно фурия, ворвалась в дом и, проигнорировав прихожую и первый этаж, взлетела вверх по лестнице.

Так и есть! Они делали это в их с Павлом постели. Это была неслыханная наглость, которая отрезала все пути назад. Марина была убеждена, что сколь неудачным ни был брак, он устоит, пока не осквернено супружеское ложе. Это последний пинок по кирпичу, на котором держался их семейный очаг. Пашка пнул этот воображаемый кирпич, и теперь и без того шаткое сооружение превратилось в груду обломков! Он перешел все границы!

Марина подкармливала свою ярость коротенькими пафосными внутренними монологами, суть которых сводилась к восклицанию «Подонок!». Давая выход своей разрушительной энергии, она сдернула пропитанные чужим потом и соками простыни и принялась в ожесточении топтать их ногами. Мелькнула шальная мысль: хорошо, что никто не видит ее сумасшествия! Ребенок гостит у деда за городом, вместе с няней, а постоянно живущая в доме помощница по хозяйству отправлена в увольнительную.

Марина будто чувствовала присутствие Смоленской: ее сладкие и навязчивые духи пропитали подушки. Она слетела вниз по лестнице, схватила кухонный нож, которым иногда балуясь готовкой, шинковала капусту. Вверх по лестнице она поднималась уже спокойной, но исполненной мрачной решимости. К тому же, с ножом в руках не бегают! Не хватало еще поранить себя из-за этой парочки!

Зайдя в спальню, Марина с присущей ей методичностью принялась кромсать дизайнерские подушки. Пух и перья наполнили спальню и укрыли ровным слоем их королевского размера кровать, роскошное полированное трюмо, уставленное склянками, тумбочку, кресла и лампы. Марина выпустила из рук нож и обессилено опустилась на голый матрас. Она была не удовлетворена. Как всегда в этой спальне.

Она рывком распахнуло окно, впустив в разоренное гнездо веселый августовский ветер. Он остудил ее разгоряченное лицо, и решение появилось в ее голове само собой.

Квартира Смоленской. Эта дура хранит ключ от входной двери снаружи, на дверном косяке, Марина однажды сама видела, как та доставала его. И Марина точно знает, что она с ней сделает!

***

- Куда ты едешь? – удивился Пашка.

- В Норвегию, - спокойно ответил Лаврович и отхлебнул кофе с имбирем.

- Зачем? – спросил Пашка, и недоверчивое выражение его лица дополнилось раздражением в голосе.

Лаврович вздохнул, причем так будто то, зачем он едет в Буржуйландию – нечто само собой разумеющееся. Снисходительный говнюк!

- Мне пришло письмо, - сказал Лаврович, нахмурившись.

- В котором тебе предписывалось немедленно явиться в… столицу Норвегии? – издевался Пашка.

- В Осло, - поправил его Лаврович и в его интонациях действительно проскользнули самодовольные нотки.

Павел внимательно посмотрел на него. Одет, как жлоб! Джинсы, рубашка-поло, какой-то позолоченный трэш вместо часов. Преподать ему несколько уроков по стилю, что ли?

- В письме была угроза, - поведал Лаврович. Павел видел, что тот пытается держать себя в руках. Не из последних сил, но беспокойство наличествует.

- Если тебя решили «брать», значит, ты на пике, - поведал Пашка, - кто наезжает? Рассказывай.

Павел подтянул рукава пиджака, подался вперед, упершись руками в широко разведенные бедра. Он был в теме.

Павлу Проценко не понаслышке была известна схема, согласно которой в городе Б поставленную на ноги и уже созревшую компанию начинают прессовать с целью «отъема». И прежде всего, он знал основное негласное правило: бизнес, который уже можно «срывать» вычислялся по стоимости машины его владельца. Если она превышала стоимость «Бентли», принадлежавшего губернатору городу Б, то клиент готов. Павел Проценко знал тех людей, которые зорко за этим приглядывают.

Но Лаврович ездил на довольно скромной тачке, а значит, зубы здесь показывают те, кому не положено. Для «тех, кому не положено» у Павла были отработаны особые меры. Наглецов, что поперек батьки да в пекло, в Б не терпят.

- Рассказывай, - подбодрил Пашка Лавровича.

Но вместо того, чтобы открыть рот и, наконец, произнести то, что собирался, Лаврович достал лэптоп из портфеля, вывел его из спячки и вошел в почту.

- Портфель, - издевательски заметил Пашка, - кожаный?

Лаврович, не уловивший сарказма, коротко кивнул. Павел понял, что сегодняшним утром с этим кислым типом каши не сваришь, обратился к монитору.

- «Доброго времени суток», - прочел он вслух, - уже страшно!

- Читай! – велел Лаврович.

Павел удивленно поднял глаза. Он уловил панику в голосе приятеля. Лаврович смотрел в окно и нервно теребил часы на запястье. Павел снова обратился к письму, в котором было всего две строчки.

«Довожу до вашего сведения, что располагаю кое-каким видеоматериалом, ставящим вас и ваших ближайших друзей в щекотливое положение».

Павел подивился стилю: канцелярщина, приправленная драматизмом. Как в детективе, который пишет человек, который никогда даже не общался с ментами. Павел открыл было рот, чтобы отпустить шуточку в адрес перепуганного Лавровича, но тут его взгляд нащупал третью строчку письма, которая был значительно ниже двух основных.

«Дата съемки: 26 июля 2006 года».

Шестеренки в голове Павла медленно завертелись.

- Две тысячи шестой, - задумался он, - лето две тысячи шестого. Что мы делали тем летом?

- Сайт для «Нового века», - отозвался Лаврович бесплотным голосом.

- Так. И что? – Проценко дернул себя за ухо: это был его способ заставить себя вспоминать, - что мы там такого натворили? С сайтом накосячили? И теперь тебе угрожают испортить портфолио, а вместе с тем и репутацию, разослав ссылку на эту поделку всем клиентам? Брось, мы студентами были, ничего толком делать не умели…

Павел по инерции шутил и балагурил, постепенно осознавая, чего именно так испугался Лаврович.

Той ночи, что пропала из их памяти.

- Это было разве двадцать шестого? – спросил Пашка, цепляясь за последнюю соломинку.

Лаврович оторвался, наконец, от созерцания абсолютно неинтересного пейзажа за окном, и Павел увидел, что, похоже, ночка у приятеля выдалась не из легких: глаза ввалились, под глазами залегли тени, а рот время от времени страдальчески кривился. Мысленно присовокупив к этой картине еще и его нервозность, граничащую с отчаянием, Павел осознал, насколько всё плохо. Лаврович – не Нинка, из-за пустяка сопли разводить не станет.

- Я так и знал, что где-то есть видео, где я трахаю овцу, - проворчал Проценко.

Ему не хотелось смотреть. Четыре года он пытался себя уверить, что все благополучно забыл, как только они выехали за ворота базы. Но это была неправда…

Каждый раз, когда его жена открывала рот, каждый раз, как она пыталась заикнуться о своей работе, успехах и достижениях, Павлу хотелось закрыть уши и орать, пока она не замолчит. Словосочетание «Новый век» раз за разом заставляло его возвращаться к воспоминаниям о той ночи, которыми была полная темнота.

- Худшее похмелье в моей жизни, - сказал он, не решаясь нажать на play.

Он не помнил ничего. Никто из них не помнил ничего. Была вечеринка, была выпивка, танцы, девочки, Алиска, веселая, хохочущая во весь рот над глупыми шутками каких-то юнцов. Она тогда носила забавную прическу. Не длинные волосы, как сейчас, а короткую стрижку. Стриженный под машинку затылок и длинная косая челка. Ее волосы были мягкими, шелковистыми, непослушными и никак не хотели держать форму, задуманную для них парикмахером. Алиска постоянно откидывала пальцами непокорные пряди с глаз или сдувала их, смешно выпятив нижнюю губу. Это воспоминание причиняло Павлу боль, ведь именно он, вынырнув из забытья следующим утром, обнаружил ее, лежащую в луже крови.

Они очнулись вчетвером, в лодочном сарае, на каких-то страшных зассанных матрасах. На одном из них Лаврович лежал то ли в алкогольной коме, то ли без сознания, раскинув руки и страшно запрокинув голову, словно ночью бился в припадке. Он был первым кого Павел увидел, приоткрыв мутный глаз и сфокусировавшись на действительности.

Нина нашлась в заблеванном углу. Она свернулась калачиком на голом дощатом полу, спрятавшись за рассохшейся бочкой. С трудом соображавший Павел нашел ее, отправившись на звук беспомощного хныканья. Звук был такой противный, навязчивый, потусторонний, что у Павла волосы на руках встали дыбом.  Он хотел вытянуть ее за руку из ее укрытия, но та отчаянно сопротивлялась, не переставая издавать душераздирающе жалобные звуки. Она была в порядке, но как будто совершенно не узнавала его.

Павел помнил, что от рыдающей Нины его заставила отвернуться вспыхнувшая в воспаленном мозгу мысль: «Где Алиска?!». Путаясь в собственных конечностях, он бросился назад к матрасам. Вокруг была непроглядная темень: лодочный сарай был без окон, и тусклый свет проникал только через крохотные отверстия в прохудившейся крыше.

Пашка пошел на ощупь и по памяти. Вот матрас Лавровича. Проценко ткнул пальцами ему в шею и нащупал пульс. Жив! Слава богу!

Вот матрас, на котором переночевал он сам. Павел споткнулся об него и упал, провалился в темноту и, приземлившись на четвереньки, уперся ладонями во влажную ткань.

Кровь! На Алискином матрасе была кровь! Сама она лежала без сознания, как и Лаврович, в неестественной позе, подогнув под себя одну ногу. Из-под ее короткой джинсовой юбки растекалось это пугающее вишневое пятно. Крови было много, очень много!

Павел попытался потрогать ее за ногу, но не смог. Промахнулся, от того, что вдруг перед глазами все расплылось. Ему показалось, что он сейчас снова потеряет сознание, как вдруг ощутил на своих щеках влагу. Он плакал. Глаза ему затуманили слезы.

- Алиска! – позвал Павел и осторожно нащупал ее вытянутую ногу. Она была теплой, и это придало Пашке сил. Он с трудом поднялся с пола и медленно, оступаясь и поскальзываясь, побрел к выходу. Он догадался, где он, потому что дверь неплотно прилегала к косяку с трех сторон, пропуская в щелочки лучики восходящего солнца. Павел брел на этот четырехугольник, и сарай казался ему бесконечным. И наконец, когда его ладони уперлись в деревянные доски, он налег на них всем весом. Дверь оказалась незапертой, и Павел вывалился наружу. Дневной свет, едва зародившийся, все еще тусклый, ударил его по глазам, заставив вскрикнуть и зажмуриться.

- Алиска! – снова позвал он, отворачиваясь от выхода. Ответа не было.

Нина выбралась из своего угла и подползла к Алисиному матрасу. Она схватила ее за руку и теперь уже не хныкала и не поскуливала, а только раскачивалась, как психопатка, вцепившись в белую ладонь, как в спасение.

Обратно Павел дошел уже бодрее. Он опустился на колени перед матрасом, у Алискиной головы. Он схватил ее голову и внимательно посмотрел в лицо. Она жива, и это – главное! Павел ладонью легонько шлепнул ее по щеке. На кровавое пятно между ее ног он старался не смотреть.

Ее ресницы дрогнули после пятой пощечины, которая была ощутимо увесистей, чем первая, вторая или четвертая.

- Жива! – едва слышно выдохнул Павел и провалился в сон.

Прошло четыре года, но ему, Павлу Проценко, отцу семейства, бабнику, пройдохе, исполнительному директору академического бизнес-центра, снятся кошмары, как четырехлетнему малышу. Каждый раз, когда он просыпался в холодном поту, он видел одно и то же: белые ноги, кровавое пятно, джинсовая юбчонка, которую тогда носили все девчонки, и эта длинная непослушная челка, которая закрывает безжизненное, бледное лицо.

- Я не хочу знать! – сказал он Лавровичу, очнувшись от воспоминаний.

- Тебе придется, - отрезал тот, покачав головой, - и мы должны будем вместе решить, что с этим делать…

Павел судорожно сцепил руки в замок. Он не будет это смотреть! Он не хочет ничего знать!

- Для этого я и лечу в Норвегию, - заговорил Лаврович, - она тоже должна это видеть. Знать. Решить.

- Почему не подождать ее возвращения? – Проценко уцепился за возможность отсрочить казнь.

Лаврович покачал головой.

- Неизвестно, чего от нас хочет тот, кто прислал это письмо… - он зачем-то снова нырнул в свой уродливый портфель.

- Что у тебя там еще? – недовольно поинтересовался Павел, но осекся, увидев в кулаке у Лавровича ту самую красную коробочку, - это еще что?

- Кольцо, - сообщил Лаврович, невольно повышая голос, - я сделаю ей предложение, и если это видео всплывет… Я не знаю… Я скажу, что мы… Мы – муж и жена и вольны строить наши отношения так, как нам вздумается!

- Не ори! – велел Проценко, оглядевшись по сторонам.

Они сидели в самом углу полупустой кофейни, и Павел знал, что они практически незаметны из зала. Но не посетители сейчас волновали его, а великая и ужасная Анфиса Заваркина. Павел боялся себе вообразить, что она сделает с ними, если узнает, увидит, подслушает. Точно вырвет их сердца и сожрет тут же, на их глазах, улыбаясь и причмокивая.

- Давай уточним, - убедившись, что Заваркиной на горизонте нет, Проценко снова обратился к Лавровичу, - ты хочешь жениться на Алиске только ради того, чтобы спастись от шантажиста? Именно это гонит тебя в другую страну и не дает даже неделю подождать?

- Нет, - твердо сказал он, - я просто так хочу на ней жениться! Просто…

- Что просто? Это ошибка! Ты сам понимаешь, что это ошибка! Я не дам тебе этого сделать!

Павел вскочил на ноги, Лаврович тоже. Его чашка с недопитым кофе опрокинулась, разлив содержимое на стол, пол, Пашкины лоферы и лэптоп Лавровича. Но они этого не заметили, продолжая стоять лицом к лицу со сжатыми кулаками и челюстями.

Павел знал, что не должен допустить подобной глупости. Алиска не должна попасть в его лапы! Она ведь глупенькая, влюбленная, и она согласится, даже не подумав! Он заточит ее в своей однокомнатной башне из стекла и бетона, где из приятного только сквозняки, он сломит ее дух, разберет на кусочки ее личность и разложит по полкам, попрячет по шкафам и кладовкам!

Перед глазами Павла стояла картина из лодочного сарая, но она больше не страшила его. Он больше не видел кровавого пятна, только узкие плечики, трогательные ключицы, голубоватые вены, выступающие под кожей на длинной шее, которая не могла удержать ее одурманенную голову. Он видел бледное лицо с обнадеживающе подрагивающими ресницами, носом кнопкой и пухлыми губами. Он ее не получит!

Павел чувствовал, что сейчас сорвется и накинется на лучшего друга с кулаками – картину, изображающую Алису Заваркину без сознания скрыл красный туман, сотканный из его ярости. Сначала он вмажет ему в ухо, потом под дых, потом локтем. Павел понял, что будет трамбовать Лавровича, пока он не превратится в месиво. Прямо здесь, на полу кофейни он будет топтать его лицо, и напоследок вдавит в его жалкие останки чашку, из которой он пьет этот вонючий претенциозный кофе! После он встанет и, не вытирая крови со своих рук, войдет на кухню и расскажет Анфисе Заваркиной всё, что знает! И пусть она уничтожит и его, Павла, зато Алиска будет в безопасности!

Внезапно Лаврович испустил горестный вздох и разжал кулаки. Его плечи поникли, и он как будто стал меньше ростом. Его ноги не могли удержать его вертикально, и Лаврович плюхнулся обратно в кресло, укрыв лицо в ладонях.

Павел, чувствуя, что ярость всё еще раздирает острыми когтями его внутренности, тоже присел. Лаврович поднял усталое, больное лицо, тускло взглянул на друга и сказал, с трудом выговаривая слова:

- Если она увидит это видео раньше, чем получит предложение, она никогда больше со мной не заговорит!

«Значит, она должна увидеть его немедленно!», - решил Павел.

 

Глава пятая. 2010 год. Элскерь.

- А когда будут сказки? – спросил Мальчишка, доверчиво глядя на Черноглазого.

Сегодня все вечерние атрибуты - и алкоголь, и порошок - оказались на своих местах, и Черноглазый пребывал в чудесном расположении духа.

- Давай сегодня буду тебе сказку рассказывать? – предложил он, прихлебывая из стакана, - про своенравных девчонок-волшебниц, влюбляющихся в обыкновенных парней?

- Что такое свое… своенры…? – спросил Мальчишка.

- Это значит веселые и интересные, - пояснил Черноглазый.

Старая Актриса сегодня изменила своему обыкновению и взяла с собой в гостиную вязание. Когда из рассказов Черноглазого исчезла похабщина, недостойная ее ушей, необходимость постоянно подчеркивать то, что она – леди, сама собой отпала. Это обстоятельство очень обрадовало Старую Актрису: обязанность ее тяготила. Ведь столько лет одно и то же!

К тому же, он сегодня довольно мил с ребенком.

- А что делают волшебницы? – спросил Мальчишка.

- Наши с тобой волшебницы пасут коров, - пустился Черноглазый в рассказ, - вернее, раньше пасли. Теперь они могут делать все, что угодно, ведь никто не знает, что они существуют, кроме нас с собой.

Мальчишка звонко засмеялся. Ему нравились тайны.

- По моим прикидкам, потомство уцелевших хюльдр больше не нуждается в тайном укрытии, - пояснил он Старой Актрисе на «взрослом» языке, - у них больше нет хвостов, равно как и потребности бегать голыми по лесу, но, к сожалению, и магии в них значительно меньше. Они очеловечились.

- Как же так вышло? – поинтересовалась она, считая петли.

- Вышло так потому, что у лесного народца нет своих мальчиков, - он снова обратился к Мальчишке, который сегодня вовсю распустил уши, - девочкам-хюльдрам, чтобы продолжать свой род, надо было влюбляться в мальчиков из человеческого рода, выходить за них замуж и рожать совершенно обыкновенных деток, мальчиков и девочек. Девочки были чуть волшебнее мальчиков: растения у таких полукровок всходили и колосились пуще, животные были сильны и здоровы, дом и дети ухожены, муж доволен – сыт, чист, накормлен, и…

Старая Актриса предупредительно покачала головой, и, как ни странно, Черноглазый согласно кивнул. Видимо, эта часть рассказа – о том, как обычные мальчики находят настоящих волшебниц – была его любимой. Похоже, она дарила ему надежду.

- Однако, доставаясь человеку, хюльдра требовала от него такой же самоотдачи. Не приведи тролль, не наколоть дров или не совершить еще какой-нибудь мужской хозяйственный подвиг! Хюльдра в гневе могли бросаться как пнями и корягами, так и уничижительными взглядами. Эти женщины были достаточно сильны, чтобы наколоть дров самостоятельно, а потом упрекнуть мужа в несостоятельности. Это ведь гораздо неприятнее, чем получить корягой по шее: когда красивая молодая жена укоряет тебя!

- А я встречу такую волшебницу? – спросил Мальчишка.

- Конечно, встретишь, - пообещал Черноглазый, - когда я закончу рассказывать свою историю, она придет сюда и освободит тебя. Ты будешь свободен и сможешь делать что захочешь!

- Ура! – завопил Мальчишка, легко подскочил на ноги и унесся в коридор. За ним с лаем убежал шпиц.

- Зачем вы так? – укорила его Старая Актриса, - вы же даете ему ложную надежду!

- Ах, милая, зачем вы браните меня сегодня? – Черноглазый, проходя мимо за очередным стаканом виски, ловко приложился к ее ручке, - уверяю вас, все будет именно так!

- Ах, если бы! – Старая Актриса махнула на него надушенной ладошкой.

Черноглазый наполнил стакан, и, секунду помедлив, затянул правой ноздрей одну дорожку порошка.

- Вернемся к нашим хвостатым подругам, - сказал он, снова усаживаясь в кресло у камина, - итак, у полукровок больше нет хвоста, они обрели возможность жить среди людей. Здесь их-то и поджидает самая страшная и разрушительная ловушка.

Заинтригованная Старая Актриса отвлеклась от вязания и вставила в паузу вопросительный взгляд.

- Любовь к человеку, - назидательно подняв палец вверх, произнес Черноглазый, - и хюльдры, и полукровки очень влюбчивы, но если первые, живя в лесу, были избавлены от превратностей выбора партнера. Они видели три-четыре человека в год: в основном, это были суровые мужики, способные справится с превратностями скромной жизни в горах – дровосеки, пастухи, искатели приключений. Немногословные люди, разбирающиеся в жизни, отвечающие за свои поступки – идеальные мужья для хвостатых волшебниц.

- А что же полукровки? – спросила Старая Актриса.

- У полукровок – беда, - развел руками Черноглазый, - влюбчивость-то с магией связи не имеет и из поколение в поколения не уменьшается. В современном мире у них масса вариантов, как вляпаться в неприятности! Мажоры и их отцы, не желающие видеть у себя в семье простых пастушек, бонвиваны и их коварство, обманутые мстительные жены, которые не привыкли отказываться от своего, лишь завидев на горизонте кого-то похожего на дитя лесов. Прибавьте сюда психически нестабильных роковых красавцев, которые чуть что грозят расправой над ней или над собой. Обаяние полукровок по-прежнему достаточно сильно, чтобы очаровывать, покорять, сводить с ума эту разношерстную публику, но почти нет силы и выдержки, воспитанной предками, чтобы справиться с последствиями своего выбора. Отсюда разбитые сердца, родовые проклятия, брошенные на произвол судьбы волшебные дети, самоубийства и прочее насилие над природой. Полукровки растут в отрыве от своей стихии, теряют корни, теряют себя и шанс на счастливую жизнь.

Старая Актриса  задумчиво покачала головой.

- И нельзя ничего сделать? – спросила она, не отрываясь от вязания.

- К сожалению, ничего, - вздохнул Черноглазый, - мы все заложники своего выбора. Уж вам-то мне говорить!

- Есть ли вероятность, что полукровка найдет правильного мужчину? - полюбопытствовала Старая Актриса, о чем-то напряженно размышляя, - который сможет ее поддержать и направить, научить пользоваться…хм… собой?

- Вероятность есть всегда, моя дорогая, - откликнулся Черноглазый, внимательно за ней наблюдая, - но она чрезвычайно мала. Такое происходит с девами, у которых могущественные покровители.

Черноглазый вдруг замолчал. Откуда потянуло холодом. Старая Актриса поежилась: камин сегодня разгорался из рук вон плохо.

- Что значит «могущественные покровители»? – уточнила она, - высокопоставленные?

Черноглазый не смог сдержать усмешку. Старая жаба мыслить своими категориями: высокая должность – это хорошо, это защита от всех бед. Куда ее саму завела эта уверенность? Правильно. В дом, который нельзя покинуть, и в котором даже дрова были слишком сырыми, чтобы гореть ярко и вдохновенно.

- Нет, моя дорогая, - Черноглазый удержался от снисходительного тона, - «могущественные» значит потусторонние, всесильные, темные.

- Точнее? – не поняла Старая Актриса. Где-то в доме неожиданно и крепко хлопнула рама, заставив старую леди вздрогнуть.

- Демоны, - сказал Черноглазый тихо и почувствовал, как его самого разбирает на части холод: как от сквозняка, так и от сказанного им вслух, - они будут заботиться о ней, а она – кормить их своей жизненной силой. Почти в каждой культуре есть миф о ведьме, заключившей такую сделку и получившей небывалое могущество. К сожалению, все они заканчиваются крахом главной героини, которая не смогла совладать со своими демонами, и те ее изгрызли и уничтожили. Даже если и были успешные случаи, то вряд ли они попали в фольклорную литературу, но я не перестаю надеяться… Что вас беспокоит?

Черноглазый вдруг заметил, что Старая Актриса почти не слушает его. Она напряженно хмурила брови, вывязывая узор, не глядя на спицы и покусывая бледную нижнюю губу, стесав с нее всю помаду.

- Расскажите мне, - велел Черноглазый.

- Вы сказали такую фразу «обманутые мстительные жены, которые не привыкли отказываться от своего, едва завидев хюльдру»…

- Так точно, сказал.

- Я не совсем понимаю, что это значит, - призналась Старая Актриса, - почему они должны отказываться от своего ради хюльдры?

- Это одно из самых коварных темных свойств нашей с вами героини, - зашептал Черноглазый интригующе, - человек, однажды попавший под чары хюльдры, и особенно, человек, познавший ее любви, больше никогда не сможет полюбить обычную женщину!

***

Алиса воровато оглянулась. Только бы все получилось!

Она прокралась мимо автобуса с синей полосой и спряталась за канареечно-желтой легковушкой. Здесь Олег, прохаживающийся по верхней палубе, точно не заметит ее. Во всяком случае, не должен. И, как и планировала Алиса, укрытие находилось достаточно близко к трапу для автомобилей, чтобы, когда закончится погрузка и тот начнет подниматься, соскочить по нему на берег, не доставив команде особых неудобств.

Сердце Алисы бухало о грудную клетку, ладони вспотели. Если она не успеет, то ей придется просидеть между фурой и мотоциклом следующие два часа до следующей остановки, а волшебная Норге, тем временем, будет проплывать мимо.

Алисе было обидно.

Олег здорово отравил ей жизнь. Они действительно оказались на соседних сиденьях в автобусе. Тургруппа, выехав из Петербурга почти неделю назад, колесила по Скандинавии своим неизменным составом: туристы успели перезнакомиться, перетасоваться и устроиться с комфортом, заняв не по одному сиденью, а по несколько. Поэтому к моменту посадки Алисы и Олега в Осло, в автобусе оставалось только два свободных места рядом с водителем, и выбирать было особенно не из чего.

Олег был неутомим и приставал к Алисе с расспросами.

- Сколько тебе лет?

- Ты замужем?

- Чем ты занимаешься?

- Где живут твои родители? Хочу знать всё!

Алиса поморщилась. Когда их разговор стал больше походить на анкетирование, которое проводят в ФСБ, принимая нового сотрудника, она попыталась отвернуться к окну и перестать отвечать на вопросы. Но не тут-то было, потому что Олег воспользовался паузой, что начать рассказывать о себе. Алиса невольно отметила, что ее навязчивый собеседник избегает географических привязок: он не сказал, где родился и словом не обмолвился про то, где сейчас живет. Зато очень и очень подробно рассказал о причинах, по которым он все еще не женат.

- Если бы я встретил женщину, которая поняла бы меня, увидела бы меня настоящего…

Алиса пожала плечами и вставила в уши наушники.

Вечером, когда их группа расположилась на ночлег в деревушке Лаердаль – очаровательном месте, окруженном горами и застроенном аккуратными деревянными дачными домиками – Алисин неутомимый собеседник и вовсе выкинул неудобоваримую штуку. Предложив прогуляться после ужина и все дальше увлекая ее в фиолетовую прохладу, Олег вдруг настроился на трагический лад. Он схватил Алису за руку, и, с силой притиснув к себе, зашептал на ухо что-то быстрое и жаркое. На его лице была написана такая мука и такая смесь неудовлетворенных желаний, что Алиса испугалась. Ночь, горы, незнакомая деревня, незапертая рыбная ферма неподалеку и этот маньяк, несущий какую-то чушь про вечную любовь.

- Ты испытывала когда-нибудь что-либо подобное? – спросил он, хрипло дыша.

- Прости, я очень устала и хотела бы лечь спать, - Алиса ловко вывернула руку и отошла от него на пару шагов.

- Но, подожди… - в голосе Олега проступила мольба.

- Мне пора, - Алиса повернулась на пятках и побежала.

- Не бросай меня, - крикнул он ей вслед.

Она бежала, пока не кончилось дыхание. Когда воздух в легкие стал заходить с резями, Алиса остановилась и в очередной раз поклялась бросить курить.

- Скоро и от прилипчивого ухажера убежать не смогу, - сказала она сама себе и закашлялась.

Чутье ее не подвело: она бежала в правильном направлении. Вывернув из-за дачного домика с милыми гномиками в палисаднике, Алиса наткнулась на светящийся кубик отеля. Еще одно небольшое усилие, и вот она уже в коридоре, спешит к своему номеру. Магнитный ключ, ручка вниз и ура! Алиса захлопнула за собой тонкую фанерную дверь крохотного одноместного номера. Она не могла избавиться от ощущения, будто только что она избежала большой беды.

Алису била крупная дрожь: то ли от влажного холода, которым Норге вдруг решила припугнуть полуночных гуляк, то ли на нее так повлиял побег от преследователя по пересеченной местности. Она принялась скидывать с себя одежду: сначала ковбойские сапоги, потом короткую джинсовую юбку и футболку, напоследок большой кольцевой шарф – всё новое, купленное вчера в Осло, в рамках программы «энергетического туризма» и третьего пункта его программы – «слиться с местностью». Лифчик и трусики – телесные, очень удобные, без кружавчиков и других прикрас – она сняла уже в ванной.

Алиса брезгливо передернула плечами. От Олеговой мелодраматичности, неизвестно почему направленной в ее сторону, у Алисы свело челюсть. Изнутри ее грызла досада на докучливого попутчика, мешающего ей сосредоточиться на своих ощущениях, а снаружи, как ей казалось, вся поверхность ее тела покрылась противной невидимой липкой слизью, которая сочилась изо рта Олега и обволакивала ее, душила и мучила.

Алиса забралась в душевую кабину, включила кипяток и подставила под обжигающие струи голову и плечи. После пары минут неподвижности и молчания ей стало легче, будто кокон из слизи растворился и стек в водосток, отравив собой какой-нибудь близлежащий фьорд. Мысленно она попросила у Норге прощения за ядовитую дрянь, что получилась от случайной встречи двух русских туристов.

На следующий день Олег дулся. Сначала утром, поджидая Алису у двери, он принялся демонстративно вздыхать. После, в отельной комнате для завтраков, он, как наказанный щенок, сопел над вафлями с вареньем, яйцами-скрэмбл и козьим сыром. Алиса, дав себе зарок не обращать на него внимания, увлеклась тремя видами селедки, одна из которых действительно оказалась замаринованной в варенье. Вернее, это был какой-то затейливый малиновый соус, но факт оставался фактом: селедка была сладкой, как и пророчила Нина. Алиса развеселилась и, наполняя тарелку по второму кругу, отправила ей коротенький e-mail: «Сладкая селедка – check!».

Их автобус держал путь в маленький, но очень разрекламированный в турпроспектах городок Флом. Помимо уникальной горной железной дороги, на которую Алиса плевать хотела, во Фломе было кое-что очень важное лично для нее: большой и полноводный круглый год водопад Хьосфоссен, природный аттракцион для зевак со всего мира. Сценарий был таков: горный поезд, припарковавшись в туннеле неподалеку, выбрасывал из себя фонтаны туристов, которые кидались фотографировать актрис-альпинисток, изображающих хюльдр – норвежских ведьм, прекрасных дев, лесных пастушек – а над водопадом разносилась музыка Грига, силясь придать очарования всему происходящему.

Но еще даже не подъехав к водопаду, Алиса уже в нем разочаровалась. Вся поездка по Норвегии затевалась ради того, чтобы больше разузнать о хюльдрах, но оказалось, что экскурсоводы не знают ничего, кроме того, что можно было прочитать в Википедии. Норвежские хипстеры, с которыми Алиса поболтала в поезде, не знали о хюльдрах вообще ничего. Она грустно разглядывала свою татуировку в виде заглавной буквы «Х» на предплечье и думала о бабе Яге.

«Если спросить русского человека, кто такая баба Яга, вряд ли кто-то даст правильный ответ», - размышляла Алиса, - «Ну, старая. Ну, в ступе летает да добрых молодцев в печке жжет. Про то, что она – проводник между миром людей и миром мертвых, сторож, смотритель и пограничник в одном лице, знают только те, кто изучает фольклор профессионально».

Представив себе бабу Ягу в форме российского пограничника с Избушкой-на-Курьих-Ножках на поводке, Алиса улыбнулась. Ведь есть еще и другой вариант.

«Несмотря на то, что не каждый урожденный русский может жонглировать фактами о той же бабе Яге, мы все равно помним, знаем и чувствуем все, что она собой олицетворяет. Старая неопрятная женщина. Колдунья. Живое предупреждение остерегаться чащи леса, потому что там тебя встретят силы, тебе не подвластные. Или медведь. Древняя подкорка, на ней все записано».

Алиса посмотрела в окно. Норге ласково погладила ее по щеке солнечным лучом. Алиса снова улыбнулась своим мыслям.

«Фактами о хюльдрах я напичкана под завязку», - признала она, кивнув для убедительности, - «мне нужен кто-то, у кого на подкорке записаны те ощущения, что с хюльдрами связывали его предки. Кто-то, кто даст мне считать эту информацию, почувствовать то, что невозможно описать словами».

Алиса радостно хихикнула: вот это настоящий вызов для энергетического туриста! Первое – найти аборигена, готового пойти на контакт. Второе – найти контакт, нащупать, прочувствовать то, о чем человек сам не подозревает. Третье – перевести возникшие образы во вторую сигнальную систему, то бишь в слова. Четвертое – не полениться записать.

Алиса долго не признавалась сама себе, чего хочет на самом деле, и только сейчас подойдя вплотную к своей цели, она решилась выразить свое желание словами.

«Я хочу написать книгу. В которой я расскажу миру о хюльдрах. Не мифы про коровьи хвосты и прелестные личики, а правду. Те правдивые образы светлых колдуний, что норвежцы впитывают с молоком матери и бережно хранят в палеокортексе».

Алиса погрузила сознание в амбициозные грезы, пока ее тело совершало невыносимо скучную поездку до Мирдаля и обратно. Когда на обратном пути поезд снова тормознул у Хьосфоссена, она даже не вышла из вагона. Она смотрела на шумные воды, величественно падающие со скалы, и коренастых чернявых актрис в красных платьях, составляющих с водопадом довольно глупый контраст. Алиса вдруг подумала, что когда по ее книге будет сниматься фильм, то никакого Хьосфоссена в нем не будет.

- Почему ты не вышла посмотреть на хюльдр?

«О, нет! Только не это!»

- Они разве уже успели освоить новую программу? – пошутила Алиса, глядя в окно. Поезд тронулся, водопад исчез, и снова замелькали горы, рельсы и туннели.

- Тебе разве не интересно? – не отставал Олег.

Алиса обернулась и внимательно посмотрела на него. Влажный ветер растрепал его волосы, а воодушевление, игравшее на его лице, чуть тронула красками его лицо: глаза Олега стали ярче и увлажнились, кожа обветрилась, а вот губы почему-то стали красными и неприятными, как у насосавшегося крови вампира.

- Ты так похожа на хюльдру! - насосавшийся крови вампир сделал неловкий комплимент, добавив в голос проникновенной хрипотцы.

Алиса кивнула и отвернулась.

«Я приехала за ответами», - вдруг подумала она, - «черт с ней, с книгой. О, волшебная Норге, помоги мне с самоопределением. Ответь мне, кто я?».

- Ты – хюльдра, - сказал Олег, приблизив свои губы к ее уху и накрыв ее руку своей.

«Дебил».

Алиса вдруг подумала, что лучше он и дальше вел бы себя как жена, чей муж накануне вернулся домой на рогах. Продолжал бы игнорировать ее и дуться. Алисе бы просто оставалось не обращать внимания на его укоризненные вздохи.

«Аська права: я слишком добрая. Вечно хочу со всеми поболтать, и чтоб никто не ушел обделенным вниманием. Аська бы отшила эту рыбу-прилипалу в два счета, просто сказав вслух то, что не решаюсь сказать я!».

- О чем ты думаешь? – выдохнула рыба-прилипала Алисе в ухо.

«О том, что ты дебил».

Настроение у Алисы заметно испортилось. По возвращению во Флом, когда тургруппа гуськом пересаживалась с поезда на паром, Алиса поняла, что пора что-то предпринять.

Только что именно? Грубо и прямо попросить его «отвять»? Алиса вздохнула. Конфликты – не ее сильная сторона. То есть она, конечно, может послать его прямо в глаза, но ее тут же одолеет чувство вины, столь тягостное, что, чтобы избавиться от него, придется сначала извиниться, потом похихикать по-свойски, а в результате все станет совсем плохо: Олег заговорит ее до смерти или, не приведи Один, перейдет к решительным действиям. Испытано. Пройдено. Проверено. Надоело.

Алиса решилась на побег. Во имя энергетического туризма. Во имя ненаписанной книги. Во имя всех безымянных сгинувших с лица земли хюльдр, чей образ так пошло растиражирован и поминается всуе туристками всех возрастов для привлечения внимания своих попутчиков. Алиса была полна решимости, и даже не обратила внимания на ливень, хлынувший, пока она пряталась за желтой малолитражкой.

Заскрипели тросы, заскрежетал металл. Алиса вытянула шею. Пора! Она метнулась к трапу, оттолкнулась от него обеими ногами и под протестующие крики паромной команды, прыгнула на причал. Дождь оказался настолько сильным, что Алиса промокла еще в полете.

- Sorry, - крикнула она паромным, улыбнулась во все тридцать два зуба и помахала им рукой. Те снисходительно махнули в ответ сумасшедшей девахе и снова обратились к своим лебедкам.

Ливень загнал туристов в огромные общие каюты парома: снаружи остались только самые любопытные. Например, Олег, который все еще бродил по третьей палубе, высматривая Алису. Увидев, что та сошла на берег, и нет никакой возможности вернуть ее на паром, он отчаянно замахал ей рукой, что-то крича.

- Я не вернусь! – проорала Алиса, сложив ладошки рупором, - иди в жопу!

Отсюда, с берега она могла кричать любые оскорбления: Олег вряд ли мог слышать ее за шумом ливня.

Едва паром взбрыкнул винтами и плавно отчалил от берега, Алиса поняла, что больше никогда не увидит Олега, никогда не услышит его оскорбленного сопения и мелодраматических этюдов. Восторг от удачно провернутой аферы захлестнул ее целиком, заставив задохнуться. Широченная улыбка растянула ее лицо.

Перед побегом она забыла вынуть наушники из ушей. Все это время в них звучала какая-то музыка, но Алиса, пребывая в напряжении, не слышала ее. Теперь же, расслабившись и  воспряв духом, она позволила себе услышать средневековую мелодию – Faun – Satyros. Она хлынула ей в голову и затопила все ее существо. Алисе показалось, будто какая-то неведомая сила приподняла ее над землей на пару сантиметров – настолько легкой она себя ощущала.

И тут она удивила сама себя: она затанцевала. После второго изящного пируэта, что она выдала на потеху путешественникам с парома, выглядывающим в окна, и местным рыбакам, курившим на причале возле своих моторок, Алиса захохотала, как сумасшедшая – откинув голову назад и широко раскрыв рот. После двух дней липкого безумия ее попутчика, в которое она оказалась вовлечена против своей воли, Алиса чувствовала себя восхитительно свободной. Она даже бросилась бы в воды Согнефьорда, чтобы там резвиться как дельфин, если бы хорошо плавала.

Паром отплывал все дальше и дальше, и Олег, который оставил попытки привлечь ее внимание, неподвижно стоял на самой верхней палубе, под уютным навесом, и выглядел таким… туристом. Чужеродным созданием для этой холодной непредсказуемой сказочной страны, тогда как Алиса чувствовала себя лучше, чем дома. Она, устало выдохнув, остановила свой сумасшедший танец и вдруг всей кожей ощутила ледяной холод, который немедленно сковал ее тело при помощи верного помощника – насквозь промокшей одежды.

Чьи-то руки неожиданно обхватили ее сзади и затянули под навес. Они же заботливо и предупредительно накинули на ее плечи плед, провонявший рыбой, которому Алиса обрадовалась, как норковому манто. К дрожи присоединился совершенно отчетливый стук ее зубов.

- Takk, - сказала Алиса, вытерев рукавом своей куртки каплю, повисшую на кончике носа. Она огляделась: рыбаки тихонько, в пол ладошки, аплодировали ее нелепым фуэте.

Обернувшись, она увидела молодого мужчину, который заботился о ней. Он был намного выше нее и на его лице господствовали яркие голубые глаза, тогда как все остальное было скрыто густой рыжеватой бородой, в которой угадывалась доброжелательная улыбка. Алиса, поправляя съезжающий плед, коснулась его пальцев и легонько ударила его статическим электричеством. Тот засмеялся, но руки не отдернул.

- Вы промокли, - сказал он по-английски с мягким акцентом, той самой норвежской певучестью, что делает этот язык похожим на французский, - пойдемте, я дам вам полотенце и чашку кофе.

- А вы не маньяк? – Алиса подозрительно взглянула на него.

Мужчина расхохотался совсем не по-маньячьи: громко и заразительно. Очень обаятельно. Алиса невольно подалась вперед.

- Откуда вы, такая основательная? – спросил он, отсмеявшись.

- Из России, - улыбнулась Алиса.

Рыбаки за ее спиной загулькали по-норвежски что-то одобрительное. Алиса оглянулась на них: самый молодой показал ей поднятый вверх большой палец.

- Меня зовут Бьорн, - представился мужчина,- а вас?

- Алиса.

- А-ли-са, - повторил Бьорн, - пошли кофе пить, Алиса.

Он не давил на нее, требуя немедленных решений или действий, и не стремился потрогать руками, за что Алиса ему была очень благодарна. Хватит с нее чужих кожных жиров на сегодня!  В тот момент, когда Алиса прикидывала альтернативные варианты – гостиницы, кафе, остаться тут и умереть – она почувствовала, как струйка из холоднющей норвежской дождевой воды упала с ее волос прямо за воротник. Ощущение было препротивнейшим, поэтому Алиса оставила в стороне все свои здравые размышления (в ее голове все здравые мысли  проговаривал голос ее сестры Анфисы), справедливо решив, что в этом безымянном поселке ей больше некуда пойти, кроме как в гости к этому приятному аборигену.

- Если вы маньяк, то знайте, что я сообщу друзьям и семье о своем местонахождении, - Алиса выбежала под дождь вслед за Бьорном и засеменила рядом с ним. Она напустила на себя строгий вид и едва удержалась, чтобы не погрозить ему пальцем. Тот засмеялся, надвинул пониже капюшон своей куртки и мягко подтолкнул ее по дороге, идущей вверх от причала.

- Я дам вам свой лэптоп, - пообещал Бьорн, - и паспорт, если хотите.

- Хочу, - буркнула Алиса, вытерев лицо краем «рыбного» пледа.

Они шли, шли и шли. Алиса семенила рядом с широко шагающим Бьорном, закутанная, как шаверма, какую готовили в ларьке возле Главной площади в городе Б. Начинку из мяса, картошки и овощей, пропитанную чесночным соусом, тамошние повара так плотно заворачивали в питу, что казалось, будто ешь сосиску. Мысли о еде постепенно вытеснили из Алисиной головы мысли о том, что сейчас ее непременно убьют и расчленят, и, замечтавшись, она не заметила, как они прибыли в пункт назначения.

Пока Бьорн открывал дверь (просто повернул ручку, никаких серьезных запоров), Алиса  оглянулась назад. Они поднялись в гору, и причал скрылся с глаз. Вокруг теперь были аккуратные белые домики, территории, не ограниченные заборами, совершенно обычные северные деревья и фантастический вид на Эурланнсфьорд. Все это Алиса разглядела сквозь упругие струи, заливавшие ее лицо: любопытство было сильнее холода и дискомфорта.

- Алиса, долго ты будешь там стоять? – спросил Бьорн, высунув голову на улицу.

Его дом напоминал сахарок в беретке: белый куб с четырехскатной черепичной крышей с трубой аккурат посередине – она-то и довершала образ, напоминая «пимпочку» на классическом французском берете, в которых ходят мимы. Дом не украшали ни завитушки, ни башенки, ни балконы – просто коробка с окнами, вмещающая два этажа и гараж.

В прихожей было темно и пахло полированным деревом. Когда глаза Алисы привыкли к темноте, она разглядела коробки – открытые, ополовиненные и нераспакованные – которые стояли то тут, то там. Здесь же начиналась винтовая лестница темного дерева, ведущая на второй этаж.

Алиса скинула свой спасительный плед прямо на пол, стащила намокшие сапоги и шарф и отправилась на поиски хозяина. Тот не замедлил материализоваться на лестнице: сначала показались его ступни в серых шерстяных носках, потом длинные стройные ноги в джинсах, серый свитер с горлом, обтягивающий мощный торс и здоровенные ручищи, и, наконец, бородатая улыбающаяся физиономия. Бьорн снял свою рыбацкую шапочку, явив Алисиному взору круглую макушку, на которой русые волосы от влажности завивались колечками.

- Я недавно купил этот дом, - пояснил Бьорн, показав рукой на коробки, - живу на втором этаже, там теплее. Пойдем со мной, я дам тебе сухую одежды и… что я там еще обещал?

- Чашку кофе, - сказала Алиса, которая покорно двинулась вслед за хозяином вверх по лестнице. Ей пришлось приложить кое-какие усилия, чтобы оторваться от созерцания его филейной части и сделать вид, что она любуется лестницей.

На втором этаже была обжита только одна комната. В ней стоял дубовый стол, дизайнерский холодильник с зеркальными дверцами, пара стульев, кронштейн с одеждой, какой-то трухлявый комод и раскладная сушилка для белья. Также имелась широкая кровать, над которой таращила стеклянные глаза оленья голова. Алиса скривилась.

- Не любишь охоту? – усмехнулся Бьорн. Он щелкнул кнопкой на кофеварке.

- Не особенно. Ты сам убил этого оленя?

- Сам. Сам убил. Сам освежевал. Сам засолил, - сказал Бьорн, немного рисуясь, - в России разве не занимаются охотой?

- Там, где я живу, нет, - ответила Алиса, - там слишком мало места, чтобы стрелять.

- В России мало места? – рассмеялся Бьорн.

Алиса пожала плечами.

- Переоденься, - велел Бьорн, указав на кронштейн, - женской одежды у меня нет, поэтому бери все, что понравится. И позвони своим родным, чтобы они не беспокоились.

Алиса с энтузиазмом стащила с себя мокрую куртку и бросила ее на сушилку. Кинув взгляд на Бьорна, который резал огромным острым ножом какую-то снедь и не обращал на нее никакого внимания, она быстро стащила с себя майку и, на секунду замявшись, бюстгальтер. Взамен мокрому тряпью, которое улетело на сушилку, Алиса цапнула с вешалки первый попавшийся свитер, который оказался большим и уютным, а главное достаточно длинным, чтобы прикрыть замерзшую попу целиком. Снова кинув на Бьорна взгляд, она стянула юбку и трусики и тоже швырнула их на сушилку.

- Возьми носки в комоде, - велел Бьорн, проходя мимо. В руке он нес мясницкий нож и пустую тарелку. Он вышел за дверь. Алиса прикинула и поняла, что он пересек холл и скрылся за дверью напротив.

«Наверно, держит там еще кого-нибудь, кто с парома упал. Засоленным. Отрезает по кусочку от предыдущего и скармливает следующему».

Несмотря на те ужасы, которые Алиса силилась вообразить себе, она чувствовала себя очень спокойно в этом почти пустом доме, хозяин которого так ненавязчиво и небрежно умудрялся ею командовать. Ему не хотелось сопротивляться.

«Точно. Маньяк! Маньяк-обаяшка».

Алиса выдвинула второй ящик комода: она предполагала, что именно там мужчина, живущий один, должен хранить свои носки. Она не ошиблась. Выудив самые толстые на ощупь и самые теплые на вид, Алиса успела умилиться тому, какими аккуратными кучками разложены его носки.

Бьорн вернулся с чистым полотенцем и маленькой красной книжицей в одной руке и с тарелкой, наполненной ломтиками солонины – в другой. Алиса, успевшая намечаться о шаверме по пути, проигнорировала поданное ей полотенце и норвежский паспорт, но потянулась носом за мясом.

- Ты голодна? – улыбнулся Бьорн.

- Безумно.

- Тогда подтягивайся.

- Нужно только одно дельце сделать, - Алиса залезла в свою необъятную торбу, мысленно вознеся себе хвалы за решение оправиться на фьорды налегке. С ней был телефон, кошелек, паспорт и запасные трусики, которые она тут же нацепила бы на себя, если бы ливень не умудрился просочиться внутрь сумки. Поэтому белье полетело на сушилку, а российский паспорт, тоже довольно сильно намокший – в Бьорна. Тот ловко поймал его и принялся разглядывать, как какую-то диковинку.

«Я что? Только что отдала свой паспорт едва знакомому иностранцу? Ой, наплевать! У меня еще загран есть!».

Алиса намотала на голову принесенное Бьорном полотенце, соорудив что-то вроде тюрбана, и глянула в его паспорт. Bjorn Yorgesen. Тридцать два года.

«Выглядит моложе. В холоде все лучше сохраняется».

Алиса глубоко вздохнула: ей предстояло кое-какое нелегкое испытание. Позвонить Васе и сообщить, где она, при этом ни разу не вызвав у него желания немедленно приехать в Эурланн и покрошить Бьорна в винегрет.

Алиса решительно набрала Васин норвежский номер и села на пол. Он ответил после четвертого гудка.

- Привет, - сказала Алиса ласково, - я убежала от тургруппы.

- Я знал, что ты так и поступишь, - по голосу Алиса услышала, что Вася улыбается.

- Тут пошел ливень, и меня приютил один человек, - затараторила она, - его зовут Бьорн Йоргесен, номер паспорта…, рост примерно метр девяносто, живет в доме, похожим на сахарок в берете…

- Подожди-подожди, притормози, - перебил ее Вася, - этот Бьорн тебя похитил, что ли? Но ты украла телефон и пытаешься меня мотивировать на твое спасение?

- Нет, - ответила Алиса с  улыбкой, поглаживая оленей, нарисованных на ее носочках, - это ты всегда паникуешь, что меня кто-нибудь съест…

- Детка, это Норвегия, - сказал Вася, - не попадайся на пути эмигрантам, и никто тебя не обидит.

- Правда? – удивилась Алиса столь неожиданному повороту сюжета.

- Правда, - подтвердил Вася, - но номер паспорта я на всякий случай записал. Скажи мне, а этот Йоргесен, он часом не фотограф?

- Бьорн, ты фотограф? – крикнула она по-английски.

- Да, - просто отозвался Бьорн. Он закончил греметь посудой и теперь по комнате плыл восхитительный аромат свежего кофе. Как в кофейне «У Заваркиной».

- Сказал, что да, - передала Алиса в трубку.

- Вези его ко мне, - велел Вася, - если это тот, о ком я думаю, то он – гребаный гений!

- А вот возьму и привезу, - рассмеялась Алиса, - всё, пока! Я пошла есть!

- Обжора! – ласково отозвался Вася и положил трубку.

На столе ее уже поджидала прозрачная розовая рыба, укутанная в сметану, свежий черный хлеб, лук, нарезанный кольцами, копченый лосось, то ароматное мясо, что настругал Бьорн в соседней комнате, холодная вареная картошка, медовый пирог и толстостенная кружка кофе, из которой поднимался ароматный пар. Алиса немедленно напихала в рот всего по чуть-чуть и залила кофе, даже умудрившись не обжечь язык. Наверно потому, что тот был надежно завернут в копченого лосося.

Бьорн соорудил себе бутерброд, но забыл от него откусить, наблюдая за ней. Его лицо хранило странное выражение, непривычное для Алисы. Бьорн был… равнодушен, что ли? Конечно, он был доброжелателен и общался с ней с явной охотой, но в его глазах не было ничего привычного Алисе: ни похоти, ни мольбы, ни подобострастного восхищения, ни напускного холода или надменности.

«Удивительно!».

- С кем ты разговаривала? – поинтересовался Бьорн.

- С братом, - улыбнулась Алиса, но тут же сощурилась карикатурно-подозрительно - он большой, злой и очень меня любит.

Бьорн расхохотался.

- Я не причиню тебе вреда, - сказал Бьорн очень убедительно, - но почему-то мне кажется, что ты не дашь себя в обиду.

- Не дам, - уверила его Алиса, вгрызаясь в рыбу, - Вася научил меня стрелять и драться.

- Он военный? – спросил Бьорн, тихонько попытавшись произнести слово «Vasja».

- Он фотограф, - соврала Алиса, соорудив себе гигантский бутерброд, - сейчас живет в Норге.

Она даже не заметила, как в разговоре на английском языке, у нее вырвалось «Norge» вместо «Norway».

- У тебя есть еще кто-нибудь, кроме брата? – спросил Бьорн.

- Сестра, племянник, - сказала Алиса и, подумав, добавила, - и трое друзей. Вот и всё.

Вопросы Бьорна ее не раздражали. Он был мягок, тактичен и спрашивал, не требуя ответа. Алиса вдруг поймала себя на том, что хочет понравиться Бьорну. Он рассказал немножко о себе – о сводном брате и о любимой собаке, что попала под машину, когда ему было шесть – Алиса обнаружила, что не просто слушает с интересом, но и пытается запомнить.

- Вася сказал, что если ты – это ты, то ты – гений, - сообщила Алиса, натягивая лицо на бутерброд.

- Ты смешная, - сказал Бьорн. В его лице появилась какая-то новая эмоция, которой Алиса не смогла дать название.

- Правда? – спросила она, отложив бутерброд.

- В хорошем смысле. Ешь. Потом я покажу тебе свои фотографии.

Алиса в два укуса одолела свой монструозный бутерброд и отряхнула руки от крошек.

- Ты как маленький удав, - улыбнулся Бьорн. Он встал из стола, и, проходя мимо, погладил ее по плечу. Он скрылся в соседней комнате, откуда донеслось шуршание картона: Бьорн рылся в коробке.

Алиса сидела на своем стуле, не шевелясь и не дыша. Ее парализовало это прикосновение: оно не было отцовским или братским, но и в то же время не несло сексуального подтекста. Алисе это было в новинку, и сколько она не силилась, она так и не смогла дать определение той эмоции, которую это прикосновение в себе несло.

«Много думаешь. Ты же знаешь, что бывает с теми, кто много думает».

Алиса вдруг поняла, что ведет себя, как самая обычная девушка – сидит и  пытается понять, нравится она мужчине или нет. Так делала Нина, так делала Марина и еще много Алисиных приятельниц, подруг и просто знакомых. Это открытие ее взволновало.

- Фотографии, - возвестил Бьорн, внося большую картонную коробку со снимающейся крышкой, - эти снимки не были нигде опубликованы. Ты будешь единственной, кто когда-либо их видел.

- Это большая честь, - сказала Алиса серьезно, с интересом заглядывая в коробку, которую Бьорн водрузил на стол.

Бьорн уставился на нее, будто силясь понять, шутит она или нет. Алиса не обратила внимания на его замешательство.

- Почему? – наконец спросил он.

- Что почему? – удивилась Алиса и посмотрела на него. Бьорн выглядел растерянным.

- Почему это честь?

- Не знаю, - Алиса пожала плечами, не сводя с него глаз, - у Васьки, например, есть целая коробка снимков… вот точно такая же коробка!.. которую он никому не показывает. Он всем говорит, что это – неудачные фото, которые он хранит, чтоб не повторять ошибок, а нам с Асей – что мы туда заглянем только через его труп. В смысле, после его смерти.

Бьорн растерянно улыбнулся, Алиса, глядя на него, вдруг поняла, что в нем такого привлекательного.

«Трогательность. Он трогательный. Он умеет. Он не стесняется и не боится обычного, человеческого, настоящего. Носочки с олешками, брови домиком, детские воспоминания – всё это обычно мужчины от меня прячут, полагая, что я или не пойму, или посмеюсь, или нагло воспользуюсь. Бояться выглядеть идиотами. Идиоты».

Алиса запустила руку в коробку и достала отпечаток. На нем было ночное небо, через которое буквой S изгибалось ярко-зеленое марево.

- Твою мать! – воскликнула Алиса по-русски. Она достала еще одну фотографию, за ней еще и еще. На всех на них были изображены северные сияния. Иногда под этим чудом природы появлялся типичный норвежский сельский пейзаж: домики из дерева, крашеные в бордовый, с аккуратными окошками, в которых можно было разглядеть теплый, уютный приветливый свет.

- Васька прав! Ты – гребаный гений! – снова завопила она.

- Алиса, ты говоришь по-русски, - Бьорн улыбнулся, но меж его бровей промелькнула крохотная озадаченная морщинка. Промелькнула и тут же исчезла.

- Прости! Прости, Бьорн! – Алиса перешла на английский, но была так взбудоражена, что не могла связно выражать свои мысли, - я тебя знаю! Вернее, не тебя, а твои фото! Ты жил в Америке, работал с «Нэшнл Джеографик», твои северные сияния печатали на обложках, о тебе писал «Тайм». Конечно же! Бьорн Йоргесен! Тебя называли норвежским гением! Мне про тебя Васька рассказал, когда узнал, что я на хюльдрах свихнулась. Он накидал мне ссылок, а я изучала твои северные сияния! Я рассказывала про тебя друзьям и называла тебя Григом от фотографии! Глупо, да? Ну тот сочинил свое лучшее, вдохновившись Норвегией, своей родной страной, как и ты! Скажи, это глупо?

Судя по выражению лица, Бьорн честно пытался осмыслить Алисин несвязный лепет. Пытаясь вместить в слова как можно больше эмоций, она то и дело переходила с английского на русский, или на французский. При этом Алиса бурно жестикулировала: всплескивала руками, или прижимала правую руку к сердцу, будто клянясь фотографу в любви, или трогала Бьорна за плечо. Ее тираде не было конца и края, и Бьорн не выдержал: сделав крохотный шажок ей навстречу, он нежно положил ладонь ей на затылок и на мгновение прижался губами к ее губам. Всего несколько мгновений, и он отстранился.

- Ты это сделал, чтобы я замолчала, да? Прости! Я больше не буду так трещать!

Алиса улыбнулась и, будто выдохшись, прислонилась к столешнице.

- Я это сделал, потому что ты мне нравишься, - улыбнулся Бьорн, - ты славная. И милая. И искренняя. Я всегда хотел встретить кого-то, вроде тебя.

В его глазах по-прежнему не было ничего лишнего: ни похоти, ни животного желания. Он не хотел покорить, овладеть ею, заставить, сломать. Где-то в его щекотной рыжеватой бороде пряталась доброжелательная улыбка, и Алиса вдруг поняла, что не знает, что дальше делать. Все ее предыдущие отношения с этого момента развивались только по двум сценариям: или мужчина, стаскивая с нее одежду, кончал себе в штаны, после чего  принимался извиняться, или, еще не успев ничего сделать, принимался ныть о том, что женщины жестоки, судят о мужской силе по первому пробному сексу и что она, Алиса, не должна быть такой, как все. Оба сценария виделись ей довольно унылыми, но ничего другого она не знала.

Алиса аккуратно сложила снимки, которыми размахивала во время своей пламенной, но бессвязной речи, и аккуратно поместила в коробку. Коробку она накрыла крышкой, убедившись, что каждый сантиметр крышки плотно прилегает к корпусу коробки. Алиса тянула время, не зная, что предпринять. Больше всего на свете она боялась обернуться и увидеть надменную усмешку. Или холодный взгляд.

Но когда Алиса обернулась, Бьорн стоял настолько близко, насколько это было возможно. Он серьезно посмотрел ей в глаза и, ни слова не говоря, легонько провел по ее щеке костяшками пальцев. Алиса от удовольствия невольно прикрыла глаза.

«Ласково. Со мной никто никогда не обращался ласково. Им казалось, что меня нужно непременно удивить, а потом перевернуть и снова проделать все то же самое, удивительное еще два раза».

Бьорн осторожно коснулся своими губами ее губ. Он аккуратно подхватил ее под ягодицы (Алиса вспомнила, что на ней нет белья) и посадил на стол. Он целовал ее так долго и умело, что Алиса вдруг перестала различать грань между реальностью и… чем-то едва ощутимым, нереальным, трансцедентным, непостижимым. Она перестала чувствовать свое тело, перестала понимать, что именно и как именно она делает. Алиса не чувствовала своего языка, что ласкал язык Бьорна, не помнила своих рук, что нежно гладили его спину, не видела своих ног, что обвивались вокруг его торса, крепко прижимая к себе.

Бьорн, не прерывая поцелуя, снял Алису со стола и отнес на кровать. Снова вернувшись в свое тело, она с радостью и трепетом предвкушала то, что сейчас произойдет. На секунду оторвавшись от Алисиных губ, Бьорн потянулся вправо и вынул из ящика тумбочки блестящий квадратик и вопросительно посмотрел на Алису. Та кивнула.

Бьорн не стал стягивать с нее ни свитер, ни носочки.

- Слишком холодно, - сказал он ей на ушко, нежно прикусив мочку. Он запустил руки под свитер и своими большими ладонями принялся ласкать ее грудь, неожиданно быстро и смело. Под его прикосновениями кожа Алисы разгоралась, и ей казалось, что она вполне может избавиться от свитера.

Бьорн расстегнул молнию на своих джинсах, и немного приспустив их, обнажил уже твердый член. Алиса провела по нему легкими пальчиками, отчего у Бьорна вырвался сладостный стон.

- Помоги мне, - попросил он. Алиса откусила краешек у блестящего квадратика, вынула презерватив и, зажав кончик, ловко раскатала резинку от головки до основания. Это заняло у нее три секунды.

В следующее мгновение Бьорн взял ее умелые ладошки в свои, и, вытянув руки, ухватился за спинку кровати и своими, и ее руками. Еще одно мгновение у него ушло на то, чтобы  бесцеремонно развести Алисины бедра, а ее саму вжать в матрас своим тяжелым телом. Без промедления Бьорн вошел в нее, так же, как до этого ласкал ее тело: смело и быстро.

Алиса коротко вскрикнула, на секунду испугавшись того, что он сделал: вошел слишком быстро и рано, ей показалось, что будет больно, как это бывало с ней обычно. Лишь спустя мгновение она поняла, насколько она возбуждена, и как плавно и мягко Бьорн двигается внутри нее.

Алиса и не предполагала, что ее тело на это способно.

Бьорн сменил темп и тактику: теперь, поняв, что не доставляет Алисе неприятных ощущений, он двигался внутри нее легко и резко, словно забивая сваи, и ее тело с благодарностью отзывалось на его движения, каждое из которых приносило еще больше удовольствия, чем предыдущее. Придавливая ее своим весом к кровати, Бьорн не давал ей ни выгнуть спину, ни двинуть бедрами ему навстречу. Недвижимая, лишенная инициативы, она отдалась ему, доверив свое тело его умениям.

Бьорн замедлил движение, но увеличил амплитуду, и Алиса вдруг с удивлением услышала, что кричит. Собственный голос подействовал на нее, как катализатор, и Алиса почувствовала приятную дрожь где-то под лобком, которая быстро охватила все ее внутренности и превратилась в нестерпимую сладкую муку. Алиса закричала и инстинктивно  выгнулась всем телом, но не смогла подняться над матрасом ни на миллиметр: большое и очень тяжелое тело Бьорна лежало на ней сверху и продолжало свою умелую пытку. Тогда она попыталась ухватиться за что-нибудь рукой, чтобы выразить хотя бы часть ощущений другой частью тела, но не смогла: проворные и ласковые ладони Бьорна нежно, но крепко удерживали ее запястья.

Когда дрожь внутри Алисы стала стихать, и на крик больше не оставалось сил, она услышала шепот Бьорна. Он, изливаясь мутными потоками в разделявшую их резиновую перегородку, он шептал какие-то нежные норвежские слова. Что-то вроде «элскерь».

Прошла минута, прежде чем он отпустил ее.

Алиса обвила Бьорна ногами и руками и, пользуясь тем, что он не знает русского, принялась нашептывать ему всякие нежности. Она говорила, что любит его, что он самый красивый и талантливый, называла его своим солнышком и прочими глупыми прозвищами. Из глаз Алисы текли слезы, но она не замечала ничего, кроме того, что каждая клеточка ее тела поет счастливые похабные частушки.

Той ночью она рассказала ему все. Про своих демонов-хранителей Асю и Васю, про Лавровича, про то, как странно с ней обращаются люди, про попытки понять себя, о легенде про хюльдр, к которой она, в конце концов, обратилась, и на которой помешалась. Она поделилась тем, насколько бездарны были ее попытки составить хоть какой-нибудь сценарий, по которому можно будет построить свою жизнь. Она рассказала ему про провалы, которые последовали за этими попытками и про свое озлобление после этих провалов. Она даже посетовала на отчаяние, которое охватывало ее, когда все становилось только хуже и хуже. В общем, разнюнилась по полной.

- Я ни разу не спросила тебя, надолго ли я могу остаться, - спросила Алиса у засыпающего Бьорна. Ей казалось, что после всего, что она на него вывалила, он должен выставит ее за дверь немедленно. Или когда пропоют петухи.

- Навсегда. Оставайся навсегда, - прошептал тот, проваливаясь в сон.

Прошло три дня, прежде чем Алиса решилась позвонить Васе. Как ни странно, брат на удивление спокойно воспринял известие о том, что она все еще в Эурланне, в гостях у Бьорна, и не собирается никуда двигаться в ближайшее время.

- Я сделаю тебе визу, - сказал Вася, - ни о чем не волнуйся. Ты опять влюбилась?

- Не опять, а впервые, - сказала Алиса.

Она лежала на полу, задрав ноги на подоконник, и северное белесое солнце светило ей прямо в лицо. Бьорн на улице зачем-то измерял расстояние между елками.

- Он норвежец? – строго спросил Вася.

- Он – Бьорн Йоргесен. Тот самый. Это действительно он.

- Вези его сюда, - приказал Вася, - я хочу с ним познакомиться! Спрятал мою сестру на каком-то фьорде, как будто это нормально!

- Ой! – весело хрюкнула Алиса, - можно подумать, ты по мне соскучился! Ты хочешь с ним про эти ваши выдержки и фокусы поболтать!

- Конечно, хочу, - рассмеялся Вася, - и тебя я давно не видел. Как ты там хоть выглядишь?

- Точно так же, только сосновые иголки в волосах запутались.

Распрощавшись с братом, Алиса встала с пола и распахнула окно.

- Что ты делаешь? – спросила она.

- Гамак хочу повесить, - ответил Бьорн, - может, он тебя затормозит, если ты снова выберешься погулять при луне?

Позавчера ночью Алиса, не просыпаясь, встала с кровати, спустилась по винтовой лестнице со второго этажа и ушла в лес. Она шла так решительно, уверенно и быстро, что Бьорн едва успел поймать ее на краю его участка. Он тряс ее и даже легонько ударил по щекам несколько раз, прежде чем Алиса очнулась от наваждения. Остаток ночи она просидела в кресле, дрожа от холода и недосыпания, боясь уснуть и уйти еще куда-нибудь. Бьорн тридцать четыре раза велел ей не беспокоиться и ложиться спать, пообещав, что не даст ей уйти далеко.

- Жаль, что у меня с собой не было фотоаппарата, - сказал он ей за завтраком.

Алиса ожидала чего угодно. Например, что он обзовет ее психопаткой, отвезет в Осло и сдаст на руки Васе, запретив приближаться к Эурланнсфьорду. Или впредь будет относиться к ней настороженно, как к буйной сумасшедшей, и попрячет все ножи. Но Бьорн искренне веселился и недоумевал, почему она хмурится.

- Я – лунатик, - буркнула Алиса.

- Это зов крови, - развеселился Бьорн, - хвостатый народ тебя к себе манит. Кстати, в лесу с тобой ничего страшного не случится. Гораздо неприятнее будет, если ты выйдешь на дорогу. Надеюсь, к асфальту тебя не потянет? Среди твоих предков не было дальнобойщиков?

Алиса рассмеялась. Эти дни они прожили в блаженной неге: она сварила ему борщ, а он прокатил ее на своей моторке по Согнефьорду. Вода была зеленой, небо лавандовым, а солнце таким горячим, словно оно забыло, что скоро кончается август и ему положено скромничать. Заглушив мотор, они лежали на дне лодки, обнявшись, и смотрели в небо. Когда упали сумерки, Алиса, совершенно позабыв, что почти не умеет плавать, нырнула в воду прямо в одежде. Бьорн смеялся над ней, а она декламировала ему сказку про русалку и солдата на русском и, цепляясь за край лодки своими белыми до прозрачности руками, притворялась, будто хочет соблазнить его и увлечь за собой на дно.

Чтобы Алиса перестала бояться саму себя, Бьорн устроил ей фотосессию в лесу. Она ходила босая и растрепанная между стволами деревьев, карабкалась на камни, валялась на мхе. Сначала на Алисе был свитер Бьорна, потом она стянула его, оставшись в длинной майке и трусиках. Разыгравшись, Алиса стянула с себя и эти ненужные лоскуты, а Бьорн отложил камеру, и они занялись любовью прямо на камне, на котором успели отщелкать чуть больше двухсот кадров. Алиса чувствовала спиной холод камня, а животом – жар Бьорна и из этой гармонии противоположностей родилось нечто ранее неиспытанное. Это было похоже на то, как она растворилась в окружающем ее пространстве, частью слившись со своим любовником, частью – с природой, когда Бьорн впервые ее целовал. Только теперь здесь был замешан оргазм.

«Палеокортекс. Он знает, что со мной делать. Что говорить. Куда целовать. Он меня не боится. Информация о таких, как я, записана в его древней подкорке. Память поколений».

В тот момент Алиса верила в сочиненные ею же сказки.

Гамаку не хватало длины, и Бьорн, оставив бесплодные попытки закрепить его, растянул его на земле, прикидывая возможности. Он хватал то один край, то другой, разглядывал его то с одной стороны, то с другой. Алиса смеялась над ним и над его суетливостью, свесившись из окна, а он лишь смущенно улыбался в ответ.

- Натяни рыболовную сеть, - посоветовала Алиса с улыбкой. Бьорн показал ей поднятый большой палец.

Солнце снова припекало. Алиса подняла лицо ему навстречу и зажмурилась. Она не помнила, сколько она так простояла, но из нежных дум ее грубо вырвал сигнал клаксона. Ей даже показалось, будто кто-то тихо позвал ее по имени. Открыв глаза, она бросила взгляд вниз, на Бьорна. Тот стоял, оставив свой неподатливый гамак, и любовался ею.

«Показалось».

Но снова клаксон и снова «Алиска». Она взглянул  на дорогу и похолодела. Реальность врезалась в ее тихую счастливую жизнь, как ножницы в ситцевый лоскут.

- Какого черта ты здесь делаешь? – взвилась она по-русски.

Бьорн, вздрогнув, недоуменно смотрел на Алису. Проследив направление ее взгляда, он встревожился: он не хотел, чтобы у него забрали его хюльдру.

- Спустись, есть разговор.

- Как ты меня нашел? – разозлилась Алиса.

- Ты «зачекинилась» на «Форсквер»!

- Черт! – ругнулась Алиса, - что тебе надо?

Фигура, которая до сих пор стояла оперевшись задом на капот прокатной машины и скрестив руки на груди, выпрямилась, сложила руки рупором и проорала:

- Я знаю, что с нами случилось той ночью!

 

Глава шестая. 2010 год. Не курица, но птица.

- Как твой шринк?

- Психотерапевт, мама! – раздраженно крикнула Нина в трубку.

Нинина психотерапия забуксовала: пережив еще один приступ удушья, она отменила три сеанса у врача и перестала отвечать на ее звонки с напоминаниями. Нина и сама знала, как справиться со своей затяжной истерикой – нужно ликвидировать ее причину. Нужно рассказать о том, что произошло той ночью. И приступы, и бессонница исчезнут сами собой.

Нина не хотела рассказывать эту историю врачу. Зачем? Какой от нее толк? Кому станет легче от пустой болтовни? Не Нине, это уж точно!

Но хитрая врачиха нашла способ ее достать – позвонила ее матери. Город Б – маленький тихий омут, где все черти знакомы между собой. А уж Нине Ивановне Смоленской, заместителю начальника департамента здравоохранения администрации города, каждая врачебная собака почла бы за честь подать лапу. Ее телефон висел на сайте администрации в открытом доступе.

- Приходи к нам, покушаешь… - зашла Нина Ивановна с тыла.

- Мама! Пьеса!

Нина Ивановна вздохнула и нехотя распрощалась, давая понять дочери, что хоть этот бой она проиграла, но битва обязательно будет за ней.

В прошлое воскресенье, Нина приехала к родителям и, стянув с противня только что испеченный пирожок с мясом, объявила, что начинает репетиции новой пьесы, что означало «переход на военное положение»: пока разрабатывался новый материал, и делалась выгородка, Нина сводила к нулю все «бесполезное общение». Она бросала терапию, не давала интервью и не звонила родителям. Нина говорила, что все это ее  отвлекает и вгоняет в депрессию и череду фрустраций.

Как большинство родителей, Нинина мама не была довольно жизненным выбором дочери.

- Почему у всех дети здоровые, а моя от врача не вылезает? – вздыхала она, сокрушенно качая перманентом, - зачем ты ставишь эти никому не нужные спектакли? Давай мы тебе работу новую найдем, хорошую…

Хорошая работа, в понимании Нининой матери, прежде всего, не должна была вызывать стрессов. Нина не оставалась в долгу, ввязывалась в спор, отстаивая совершенно противоположную точку зрения. Она была уверена, что если ты не отдаешь своей работе все свое время и силы, эмоциональные и физические, то значит, что работу ты свою делаешь плохо.

- По-твоему, я плохо делаю свою работу? – заводилась Нина Ивановна.

- Причем здесь ты? – искренне недоумевала Нина, - речь обо мне! Я - человек искусства! Я – не курица, но птица!

Нина Ивановна принимала «курицу» на свой счет и принималась сыпать ехидными ремарками в адрес творчества дочери, которые та, в свою очередь, бойко парировала. Конфликт уходил вглубь, вскрывая все новые и новые пласты обид. Спор был бесконечен и изматывал обеих участниц.

Теперь Нининым основным занятием стало бесконечное перечитывание монологов, из которых складывался текст ее новой пьесы.

Алиска ее довольно сильно переработала. Казалось, она перелопатила каждую строчку, переделала каждое предложение и, видимо, совершенно обнаглев, поставила свое имя на титульный лист.

Сперва Нина разозлилась за такое неуважение к своей работе: в конце концов, даже если это ее дебютная работа в качестве драматурга, но она же все-таки Нина Смоленская – основоположник новойд рамы в городе Б и один из тех людей, на котором все держится!

Но прочитав второй и третий раз, она вдруг открыла для себя сначала двойной смысл в каждой реплике, и лишь тогда увидела и оценила всю глубину и символизм. В тексте Алисы Заваркиной каждое слово было на своем месте.

- Каждый должен заниматься своим делом, - сказала тогда Нина.

Она – известный режиссер Нина Смоленская. Она должна заниматься постановкой, но вот из Алисы, похоже, может выйти хороший писатель. Со временем.

Когда Нина отогнала от себя покалывающую ее зависть, она заметила, что теперь текст больше отпечаток Алискиной личности, чем ее. Она вчитывалась в гладкие предложения, и вдруг с удивлением понимала, что Алиска не так уж проста, какой кажется на первый взгляд. Похоже, нутро симпатичной девчушки и приветливой мисс В-Меня-Нельзя-Не-Влюбиться втихаря раздирали такие свирепые огнедышащие драконы, что куда там Нине с ее дурацкими паническими атаками до нее.

Нина имела кое-какой опыт в анализе текстов. И этот вопил каждой своей страницей о ледяном одиночестве, в котором тонет автор. Кто бы мог подумать!

Перед кастингом Нина укрылась в репетиционной каморке, прихватив с собой только листы с текстом пьесы. Она хотела в тишине и спокойствии перечитать последний монолог, который выбрала для кастинга.

Изначально, в Нининой редакции пьеса называла «Невеста» и сюжет ее был довольно избит: жили-были мальчик и девочка, девочка любила мальчика, а он ее – не очень. Je t'aime… moi non plus. Классика. Девочке очень хотелось замуж за любимого мальчика, а мальчику хотелось фана и легких наркотиков, поэтому он однажды «сделал ручкой» своей нежной подружке, которая, как назло, в тот день присматривала себе миленькое свадебное платьице.

Нина специально выбрала эту тему: ей показалось, что она найдет отклик у женской аудитории, к тому же ей, Нине, нужно было выразить себя и отголосок своей прошлой боли.

В общем-то, Алиса внесла всего две крупные корректировки: убрала все упоминания о свадьбе и лишила главного героя всех реплик, превратив его в набор пошлых символов, знакомых каждой девушке. Такой набор остается им после расставания: открытка, высохшая роза и плюшевый медведь. Но и этот бесплотный призрак, кусок, оставшийся от полноценного мужского персонажа, похоже, показался Алиске слишком выпуклым. Она обточила все упоминания о нем в монологах, и теперь он представал не весельчаком и бонвиваном, а холодным, прагматичным и равнодушным. В нем перестал угадываться Павел Проценко, но проклюнулся Лаврович.

- Какие же мы с тобой дуры, Алиска, - прошептала Нина, смаргивая слезы. Капельки сорвались с ее накрашенных ресниц и упали на финальный монолог.

Нина видела знак свыше в сходстве их судеб. В те моменты, когда она читала пьесу или думала о ней, Нина чувствовала себя как никогда близкой Алисе Заваркиной. Она уже не злилась, что та рассказала своей сестре о письмах с предложениями поработать проституткой, зато снова провалилась в смердящее болото из чувства вины. Отсюда и приступы. Ее работа теперь проходила по выматывающей схеме: чтение – размышления – воспоминания – борьба с удушьем. Нина пряталась ото всех, даже от своего верного партнера по сцене, который, похоже, успел крепко на нее обидеться. Но с ним она разберется позже…

Сначала – Алиса. Нина приняла решение: она расскажет все ей. Лично. Глядя в глаза. Она, Нина Смоленская, набралась храбрости и сделает то, что должна была сделать четыре года назад. В то же утро, когда они очнулись в том вонючем сарае…

Приступы стали отступать: паника сменилась злостью. Нина больше не искала на кого бы свалить вину. Теперь она знала главных виновников наперечет.

Первым в ее списке стал тот тип с глазами, как у ленивца. Его насмешливый взгляд Нина не забудет никогда! То, как он, стоя в стороне, наслаждался происходящим. То, как он организовал для них «коридор позора»!

Когда они вечером следующего дня нашли силы, чтобы выползти из сарая, все, кто был на базе, выстроились в две шеренги и молча наблюдали за тем, как они бредут, пошатываясь. Они держали путь на автостоянку, единогласно решив тут же покинуть территорию лагеря и бросить работу над сайтом. Павел, который пришел в себя раньше всех, сделал вылазку из их укрытия, и пробежав камышами, добрался до домика, в котором они ночевали. Он наспех упаковал их пожитки в четыре сумки, и также, огородами, добрел до своей машины. Там он бросил вещи в багажник, не забыв вынуть кое-какую чистую одежду для девушек. Когда он вернулся в сарай, Нина была признательна ему за предупредительность: ее платье было испорчено ее собственной рвотой. Алиске повезло еще меньше: ее юбка и кусок футболки был залит кровью, однако она наотрез отказалась переодеваться.

Алиса вышла из сарая и первой ступила в «коридор позора». Нина, Паша и Лаврович с любопытством наблюдали за ней. Она не пыталась состроить оскорбленную невинность и не старалась сохранить хорошую мину при плохой игре.

Алиса брела в окровавленной одежде, спотыкаясь и оступаясь, и смотрела. Вглядывалась, молча и равнодушно, в каждое лицо в обеих шеренгах. Нина отчетливо помнила, как с этих физиономий сползало выражение беззаботности, сменяясь у кого-то тревогой, у кого-то удивлением, у кого-то страхом. Пока они вчетвером пересекали территорию базы, никто из тех, кто оставался, не издал ни звука.

В конце шеренг стоял этот тип, Ленивец. Увидев кровь, он сменил показную брезгливость на подозрительность. Алиса, которая шла впереди на четыре-пять шагов, остановилась напротив него и смело скрестила с ним взгляды. Нина, Паша и Лаврович догнали и обогнали Алису, которая все смотрела и смотрела на Ленивца. Ее бледное лицо, на котором почему-то отчетливо проступили уродливые, грязно-фиолетовые прожилки, не выражало никаких эмоций, а с потрескавшихся и опухших губ не сорвалось ни слова.

Ленивец, который, видимо, жаждал лишь унизительно пошутить и выставить четырех пришлых студентиков наркошами и конченой пьянью, постепенно осознавал свою ошибку. Пока они втроем усаживались в Пашкину машину, а Алиса гипнотизировала его своим страшным взглядом, Ленивец, оставив нелепые подобия ехидных улыбок, пытался вывернуться из неудобного положения. Теперь он растерянно вертел головой в поисках поддержки, но натыкался на испуганные лица совсем еще юных членов движения «Новый век» и на этот чудовищный пустой и изучающий взгляд Алисы Заваркиной.

Начиная отчаиваться, Ленивец бросил взгляд на коттедж, где располагался штаб руководства, и Нина заметила, что там дрогнули жалюзи, скрыв того, кто подсматривал в щелочку. Она глянула на шеренги и разглядела в них членов штаба. Здесь были все, кроме Марины. Нина поняла, что это именно она трусливо наблюдает за происходящим из укрытия.

Павел бережно усадил Нину на заднее сиденье и махнул Лавровичу, велев занять переднее, после чего он подошел к Алиске, и, взяв ту за руку, увел за собой. Нина видела, как Ленивец облегченно выдохнул и потрогал лицо, словно пытаясь оценить ущерб, нанесенный Алискиным взглядом.

Они вырулили с базы на проселочную дорогу, потом на автостраду. Они ехали в полной тишине. Павел вел машину очень медленно и аккуратно: по-видимому, его сознание еще не достаточно прояснилось к моменту отъезда. К тому же никто из них не знал, что за яд плещется в их крови.

- Почему ты выбрала именно его? – вдруг спросил Пашка.

Лаврович вздрогнул и посмотрел на Павла, а потом обернулся на Алису.

- Он принес мне пива, - проскрипела Алиса, с трудом разлепив губы, - я помню лишь как  допила тот стакан и больше…

Прокручивая в голове эти воспоминания, Нина все больше убеждалась в том, что номером два в ее списке должна стать она. Марина Проценко.

Прошло четыре года, на протяжении которых они только два раза обсуждали произошедшее. Первый случился через неделю после отъезда с базы, и тогда Нина впервые предположила вслух, что Марина и есть главный виновник. Она не решилась утверждать, что эта стерва подстроила их странное забытье, потому что тогда ей бы пришлось опереться на факты, чего она сделать не смогла бы, не раскрыв своей тайны.

Лаврович и Павел тогда категорически отвергли ее робкие намеки.

- Она не могла, - отрезал Лаврович, - она звонила мне после, интересовалась тем, что случилось…

- Уточняла, что именно мы помним? – насмешливо поинтересовалась Нина, но тот лишь отмахнулся от нее.

В тот раз Павел промолчал, но когда второй раз в их кругу всплыла эта тема, Марина уже стала его женой, а Нину поработила хранимая ею тайна, которая медленно, но верно сводила ее с ума. Она прозвала госпожу Проценко «врагом номер два», присвоив говнюкам номера в порядке их появления в лодочном сарае той ночью.

- Ты просто ревнуешь, - подколол ее Павел. Нина поморщилась, а Лаврович на этот раз предпочел отмолчаться.

Алиса больше никогда не возвращалась к этой теме. Конечно, никто из них не горел желанием предаваться воспоминаниям, но даже те два раза, когда разговор случайно заходил о той ночи, Алиса притворялась глухой.

Воскресив в памяти образы своих врагов, и направив вскипевшую внутри нее злость на подавление приступа паники, Нина вернулась к пьесе.

Алиса построила повествование вокруг внутреннего мира героини. Доведенная до крайности и истощенная эмоционально, героиня пьесы оказывается на пороге самоубийства. Она произносит финальный монолог, обращаясь к зрителю, как к Высшей Силе, и кончает с собой.

«Выбор способа отойти в мир иной остается за режиссером», - сделала Алиса пометку.

Каждый раз натыкаясь на эту пометку, Нина спрашивала себя, уж не хотела ли ее подруга убить себя? Была ли у нее депрессия? Ведь они не виделись некоторое время: Алиса вернулась в их компанию только через год, перед Пашкиной свадьбой. Нине ее исчезновение пришлось на руку: она металась и страдала от того, что знает больше, чем остальные, и постоянное присутствие Алиски убило бы Нину. Они смогли вновь наладить отношения, только когда Нина, по совету своего тогдашнего психотерапевта, приняла решение сохранить в тайне произошедшее той ночью.

Как показало время, то решение было неправильным.

Ее мысли снова унеслись в то время, обратились к Пашкиной свадьбе. Может, не отказываться от свадебной атрибутики? Интересно, Павел придет на премьеру? Если ей вдруг удастся его вытащить, то грех упускать такой случай показать ему, как больно он ей сделал, женившись на другой.

- Нина, актеры готовы, - раздался голос за ее спиной. В приоткрытую дверь кабинета протиснулась чья-то голова, но тут же скрылась.

- Иду, - отозвалась Нина и собрала рассыпанные листы.

Она накинула на плечи вязаную шаль, придававшую ей богемный и потусторонний вид, подошла к зеркалу и оглядела себя с нескольких ракурсов.

- Волосы лучше убрать наверх, - решила она. Ей показалось, что так она будет выглядеть строже, а именно строгость – то, что было нужно труппе «Гнилой сцены». Она, Нина –  режиссер, руководитель, сердце и мозг театра и должна оставаться на высоте, что, прежде всего, означало не опускаться до закулисных интриг и не позволять фамильярностей. Новые актеры должны будут усвоить сразу: она – всё, Альфа и Омега, они – никто. Нина – знаменитость, они – еще никому неизвестное быдло.

- Быдло, - повторила Нина, придав своему лицу снисходительно-брезгливое выражение.

Она вошла в полутемный зал малой сцены Института Искусств, который был довольно хитро устроен, компенсируя свою относительно небольшую площадь высотой: зрительские ряды спускались к сцене под очень крутым углом, так что те, кто сидел рядом выше, могли без труда ногами настукивать ритм на головах те, кто сидел рядом ниже.

Сейчас все нижние ряды были заполнены претендентками на роль в моноспектакле «Кто-то» - именно так озаглавила Алиска переделанный ею текст, отвергнув Нинину версию с невестой. Усаживаясь за длинный стол, что установили для сегодняшнего кастинга между рядами, Нина положила перед собой блокнот и карандаш и поздоровалась со своими помощниками: ее неизменным партнером по сцене и двумя фаворитками – актрисами с выпускного курса.

Глянув вниз, Нина оценила обстановку.

- Обращайте внимание на блондинок, - вырвалось у Нины указание, удивившее ее саму, и добавила, повысив голос, - зажгите свет!

Следующим, на что Нина обратила внимание, стала сцена, обрамленная тяжелым бордовым бархатом. Когда на ее дощатую поверхность упал слепящий свет, Нина улыбнулась.

- Ее доставили, - сказала она и удовлетворенно потерла ладоши.

Посреди сцены стояла ванна. Обычная стальная ванна, девственно белая внутри, и некрасиво заляпанная фабричной краской снаружи. Заметив эту деталь, Нина решила уж если не обыграть ее, то хотя бы подвести под нее какую-нибудь символичную основу и после упомянуть в каком-нибудь интервью, превознеся важность точного и правильного выбора декораций.

Ванна стояла боком к зрителю, давая кое-какое пространство актеру для импровизации. К тому же, по Нининому указанию ее наполнили водой и она с нетерпением ждала, что кто-нибудь воспользуется такой классной возможность поработать с реквизитом, и, может быть, даже случайно отыщет какой-нибудь мощный ход или яркий жест.

- Приступим, - велела она, открывая блокнот и кладя перед собой распечатанный текст финального монолога.

Отсмотрев лишь четырех претенденток, Нина уже поняла, что кастинг абсолютно провальный. Все девицы читали не так. Самой частой ошибкой стали неправильные интонации и паузы, которые делали монолог фальшивым – ее допускали те, кто были талантливее и опытнее. Остальные либо чересчур старались, напомнив Нине детей на утреннике, либо и вовсе запинались и лажали. Картина нарисовалась удручающая: никто не уловил посыла и никто не вернул правильную эмоцию, и самое обидное – никто не обратил внимания на ванну.

- Может, оно и к лучшему, - прошептала Нина тихонько, - раньше я сомневалась, а теперь приняла решение.

После просмотра третьей претендентки стало отчетливо видно, что и речи быть не может о том, чтобы отдать роль в «Кто-то» «левому» человеку. Главную героиню должна сыграть сама Нина. Это будет очень тяжело, но чего только не принесешь в жертву Мельпомене!

Приняв это спасительное решение, Нина откинулась на спинку кресла и, перестав следить за происходящим, принялась набивать Пашке нежные смс.

По окончанию кастинга, едва Нина ступила за порог зала, претенденты обступили ее плотным кольцом, наперебой задавая вопросы.

- Оставьте меня, ради Бога, - Нина выдала утомленную звезду и, ни на кого не взглянув, направилась к себе, предоставив своим помощникам разбираться самостоятельно с этой толпой бездарностей.

В коридоре ее догнала методистка.

- Нина, тебя к ректору.

Смоленская кивнула и резко сменила направление. «К ректору» - это плохо. Или снова урезают финансирование, или очередная мартышка-писака накропала дилетантскую статейку в местный глянец.

- Мнят себя великими критиками, а как спросишь про понятие сверхидеи, так мямлят и блеют, - зло усмехнулась Нина, старательно раззадоривая себя для встречи с начальством. Она нутром чуяла, что сегодня придется защищать театр в кровопролитной битве.

Когда Нина вошла в кабинет, ректор, дерганая пожилая женщина с пышной, старательно политой лаком для волос прической, посмотрела на нее с отвращением поверх очков.

- Присаживайтесь, - произнесла она тоном, не предвещавшим ничего хорошего, и указала на стул подальше от себя.

Нина плюхнулась на стул, скрестила руки на груди и уставилась на начальницу. Та сцепила руки в замок и начала разговор.

- Первое. Сцена. Вы поместили на сцену ванну, наполненную водой. Так?

Нина промолчала. По негласной договоренности между ними ректор не имеет права вмешиваться в дела театра без особых на то причин, пока Нина Смоленская – его художественный руководитель! Странное начало разговора! Ведь это ее дело, какие декорации куда помещать!

Ректор поняла, что ответа не дождется и раздраженно продолжила.

- Большой объем воды был пролит на сцену и подмыл доски. Они подломились, и ремонт будет вычтен из вашей зарплаты.

Нина скривилась и пообещала себе найти ответственного и урыть его. Ванну не могут наполнить! Что в этом сложного?

- Ванну придется вернуть в магазин.

- Ванна задействована в спектакле! – возразила Нина, подавшись вперед.

- Ванна куплена на деньги университета и будет возвращена в магазин, - ректор повысила голос.

Нина поняла, что спорить бесполезно. Сбывались ее худшие опасения: для постановки «Кто-то» придется искать спонсора, что виделось Нине трудновыполнимой задачей. Ректор тем временем продолжала.

- Второе. Почему вы позволяете себе кричать матом на журналистов?

Нина озадачилась. Нахмурив лоб, она пыталась вспомнить, когда имел место быть подобный инцидент. Ректор ухмыльнулась и передала ей ежемесячник «Б-Афиша». В нем выходили обзоры, рецензии и анонсы на все мероприятия в городе, в том числе и театральные.

Нина пролистала журнал, ища то, что так взволновало начальство.

- Страница тридцать шесть, - холодно сообщила ректор.

Нина открыла нужный разворот. Статья, даже не статья, а заметка, занимала полстранички и сообщала читателю, что Нина Смоленская написала пьесу, в постановке которой собирается задействовать студентов и выпускников Института Искусств. Эту информацию разбавили несколько предложений чистой «воды» и перечислений наград и регалий Нины Смоленской и института, в котором она работала. И лишь последнее предложение ехидно сообщало, что режиссер Смоленская отказалась назвать имя второго автора пьесы «Кто-то», объяснив это неприязнью ко всей пишущей братии, выраженной коротким матерным посылом в «эротическое пешее путешествие».

- Я послала ее в частном порядке, а не от имени института!!! – взвилась Нина, швырнув журнал на пол, - в прошлой статье она назвала меня чокнутой истеричкой! Вам бы тоже не понравилось подобное отношение! Вы сейчас, прямо в данный момент,  нагло вмешиваетесь в мои личные дела!

- Дела-то твои личные, а в ее статье упоминается институт! – громко возразила ректор, потрясся кулаком над головой, - меня из-за тебя знаешь куда вызывали???

Ректорша ткнула пальцем вверх.

- Знаю, - сообщила Нина раздраженно, - институт-то бюджетный.

- Бюджетный! – с жаром и укоризной подтвердила ректор.

- Только не надо представлять все так, будто вас туда из-за этой статейки вызвали, - досадливо поморщилась Нина, - у них наверху и проблемы покрупнее, и статьи поразгромнее…

Ректорша побагровела лицом.

- Ты знаешь, что мне там сказали? – начала она тихо, но готовясь вот-вот взорваться, - мне там сказали, что нехорошо ректору такого уважаемого учебного заведения допускать у себя постановку спектакля, очерняющего Ленина и весь советский период! Да еще и с  матюками!!!

- Ах, вот оно что? – Нина вскочила со стула, -  замшелый авторитет попрали? Как его памятник с Главной площади убирать, так тут они первые, а в театре – ни-ни, не очернять? Кого сейчас волнует чистота этого вашего Ленина?

- Меня! – ректорша тоже вскочила и пригвоздила Нину указательным пальцем, - меня волнует то, что от тебя одни проблемы!

- А вы оставьте мне ванну, я в ней прямо на сцене вашего Ленина и отмою! Хотите? У нас, по-моему, даже где-то бюстик завалялся…

Ректор внимательно посмотрела на разгоряченную Нину и ткнула пальцем в дверь, ведущую в смежное помещение – зал для заседаний, которым давно уже никто не пользовался.

- Пройдите туда, - велела ректорша, - там вас ждут соответствующие люди. Вот с ними и обсудите свою политическую позицию! После зайдете ко мне и подпишите заявление по собственному!

- Ой, да и пожалуйста! – воскликнула Нина и рванула старую дверь на себя. Она была слишком зла, чтобы осмыслить происходящее и трезво оценить потери, которые она понесла в этой битве.

Нина зашла в пустую комнату и даже не успела удивиться, как услышала, что за ее спиной щелкнул замок и звякнул ключ. Она обернулась и столкнулась нос к носу с тем, кого хотела бы видеть меньше всего. С Ленивцем, прячущим в карман старый ключ, которым только что замкнул ловушку, так ловко расставленную им для Нины. Еще полторы недели назад, завидев этого человека, Нина упала бы на пол, задыхаясь, но теперь ее прежние эмоции заменили ярость, злость и принципиально новый оттенок характера Нины Смоленской – жажда мести.

- Ах, ты гад! – заорала она кулаком со всей силы вмазала по лицу Ленивца.

Нинина правая кисть взорвалась болью. Она потрясла ею, одновременно увидев, что ее удар не нанес никакого видимого вреда врагу, и тогда Нина, которой ярость застила глаза, осмотрела захламленную комнату в поисках подручных материалов. Ближайшим и достаточно устрашающим предметом для самообороны оказалась поломанная деревянная вешалка. Нина схватила ее и отгородилась от Ленивца, попытавшись ткнуть его, как разбушевавшегося циркового тигра. Тот ловко отскочил.

- Нина, пожалуйста, вы поранитесь…

- Я тебя сейчас пораню, ублюдок, - мрачно пообещала Смоленская. Злость уходила, уступая место страху.

- Нина, я не причиню вам вреда, - сказал Ленивец ласково и поднял руки вверх, будто беглый грабитель, собирающийся сдаться властям.

Силы покинули Нину. Она отодвинула от старого и пыльного стола для заседаний такой же старый и пыльный стул и упала на него, уронив руки на колени. К тому же, Нина решила, что он действительно не сможет причинить ей вреда здесь. Ректорша, конечно, дура, но вряд ли она подпишется участвовать в убийстве или другом насилии.

- Мне просто нужно с вами переговорить, - объяснил Ленивец. Он сел напротив нее, и было заметно, что он старается не совершать резких движений.

Нина молчала, глядя на пыльные разводы на разделявшей их столешнице.

- Вы отказались говорить со мной на стадионе, - напомнил враг, - в другом месте поймать вас чрезвычайно затруднительно. У вас плотный график, новая пьеса, я понимаю…

- И поэтому вы решили меня запереть, - сказала Нина.

- Не подумайте дурного, - Ленивец манерно махнул ручкой, - просто я стал невольным свидетелем вашей хм… ссоры с Лидией Михайловной. Я не подслушивал!

Его мордочку озарила извиняющаяся улыбка.

- Говорите, - велела Нина устало. До нее только что начало доходить, что она потеряла работу.

- Я услышал, что вам дают расчет, - начал он деловито, - поэтому спешу вам предложить работу. Хорошую, высокооплачиваемую, которая, однако, не отнимет у вас много времени. Вы сможете ставить ваши спектакли и, возможно, даже найдется возможность обеспечить вам репетиционную базу…

Нина взглянула на собеседника. Тот не шутил.

- Я вам уже писал об этом. Работа носит специфичный характер, поэтому я представился в письме Еленой…

- Театральная проститутка? Помню, - размеренный гундеж Ленивца усыплял и притуплял бдительность.

- Вовсе нет! – воскликнул он, - вам не придется занимать ничем предосудительным, лишь ставить мини-спектакли и учит девушек и юношей держать себя на публике и на сцене. Обучать их основам актерского мастерства. Но не скрою, представления имеют эротическую направленность.

- Испытания для новобранцев «Нового века»? – к Нине возвращалась способность ехидничать, - по-прежнему калечите юные умы?

- Ну, что вы! – засмеялся Ленивец и достал блокнот и ручку. И то, и другое было сувенирной продукцией, но ни название, ни логотип Нина раньше не видела. – Но если говорить откровенно, то все талантливые, активные и успешные молодые люди города Б так или иначе касаются «Нового века». Но самые-самые состоят вот из этой организации…

Ленивец постучал пальцем по логотипу, что украшал обложку его блокнота, после чего вырвал из него листочек и принялся что-то набрасывать. Нина смотрела на его круглую голову и аккуратно завязанный галстук и боролась с отвращением. И искушением стукнуть его чем-нибудь тяжелым.

Он протянул Нине листочек с адресом и набросанной схемой проезда. «Независимое объединение разнопартийной молодежи «Доброволец», - прочитала Нина название организации.

- Здесь послезавтра в десять утра состоится первый кастинг, - пояснил Ленивец, - вы сможете осмотреть базу и непосредственно поучаствовать в отборе, с удовольствием выслушаем ваши рекомендации. После мы сможем с вами поговорить более обстоятельно. Понимаете, да? Время работы, оплата, специфика обучения, и, конечно же, конфиденциальность. Деньги любят тишину.

Ленивец повторил фразу, которая неприятно резанула Нинин глаз еще в его письме от имени Елены. Но теперь именно эта фраза вернула ей самообладание.

- Я не дура, - сообщила она надменно, - я прекрасно понимаю, что вы пытаетесь затянуть меня в нелегальный бизнес. Я понимаю, что вы пытаетесь все представить так, будто вы мне доверяете. Я понимаю, вы сулите большие деньги и обещаете площадку, чтобы привлечь меня в союзники. А в союзники вы меня хотите привлечь, потому что помните, что ночь на 26 июля я провела практически в сознании. Я знаю ваши тайны, и вам меня проще прикормить, чем убить.

Нина старалась казаться спокойной, но внутри она съежилась до размеров мячика для пинг-понга. Ее одинаково страшила и перспектива быть убитой, и перспектива вести дела с «Новым веком».

Ленивец улыбался.

- Вот моя визиточка. Я думаю, мы с вами сработаемся, - на лист со схемой проезда он аккуратно положил белый картонный прямоугольник с тем же затейливым логотипом – лоснящимися позолотой латинской «D» и кириллической «Б», переплетенными в четырех местах – и вытисненным названием «Доброволец».

Ленивец отпер дверь и, церемонно поклонившись Нине, просочился в соседний кабинет. Там он церемонно раскланялся с ректором и, наконец, вышел. Ректорша подошла к двери, оглядела Нину и устроенный ей маленький беспорядок.

- Вы тоже из этих? – спросила Нина. Она подхватила оставленные Ленивцем «знаки внимания» и вывалилась из своей пыльной тюрьмы.

- Не понимаю, о чем ты, - ответила уже бывшая начальница и пододвинула к ней заранее подготовленную стопку белой бумаги и ручку.

Обдумывая услышанное, Нина на автомате написала все, что от нее требовалось, и вышла в коридор, не попрощавшись. Захватив свои немногочисленные пожитки из репетиционного зала и пообещав отделу кадров зайти на днях за трудовой книжкой, она вышла в фойе Института Искусств. Здесь она остановилась посередине и задумалась.

Мимо нее сновали студенты: балерины в репетиционных пачках, дизайнеры с огромными плоскими папками и склеенными из бумаги макетами, музыканты с кофрами и ничем не выделяющиеся в обычной жизни будущие режиссеры и актеры.

Смоленская пыталась осознать происходящее. Например, то, что здесь она больше не работает. Или то, что сейчас ее жизни угрожает реальная опасность. В ее голове фейерверками взрывались вопросы и горячие искры, которые они отбрасывали, раскалили ее череп и вот-вот должны были прожечь дырку в виске.

- Я не дура, - прошептала она и зачем-то огляделась по сторонам. На нее никто, по-прежнему, не обращал внимания: новости о ее позорном изгнании еще не разнеслись по этим гулким коридорам.

- Простите за беспокойство. Вы – Нина Смоленская, не так ли?

Нина обернулась. К ней обращался неказистого вида маленький мужичок ниже ее ростом.

- Да, это я, - ответствовала Нина со сдержанным достоинством.

- Я видел ваш спектакль! – воскликнул мужичок, - я в восхищении. Какая глубина! А ваша игра – это нечто!

Нина польщено улыбнулась.

- Когда вы обливались водой на сцене и кричали, я плакал. Мне хотелось оборвать спектакль, подойти к вам, обнять и увести от всех этих людей. Как вы думаете, мог ли я так поступить?

- Конечно, - ответила Нина, - если вы это почувствовали, то надо было так поступить.

- Я постеснялся, - смущенно улыбнулся поклонник, - вы дадите мне автограф?

Он протянул ей «Б-Афишу», раскрытую на статье, из-за которой ее уволили. Нина посчитала это ироничным и, сдержав усмешку, привычным жестом подмахнула свою фотографию, которая служила иллюстрацией к этому злосчастному набору букв. Не очень хорошую фотографию из спектакля, где она играла маленькую девочку, жертву педофила. На этой фотографии с капроновыми бантами, в окровавленном платье, сжимающая медведя с оторванной лапой, Нина выглядела совершенно сумасшедшей. Для обывателя, конечно.

- Спасибо, - раскланялся мужичок, - с нетерпением жду следующих ваших работ.

- Ага, - рассеянно откликнулась Нина.

Она вышла на улицу и глубоко вздохнула, очищая легкие от пыли, которая осела в них во время драки с Ленивцем. Похлопав себя по карманам, она достала визитку и, наконец, узнала его имя: Артур Ибатуллин. Он состоял в должности исполнительного директора при НОРМ «Доброволец». Чем именно занимается объединение, равно как его местоположение, на визитке написано не было. Нина взглянула на «дополнительный модуль» - каракули, что Ленивец так старательно выводил на бумажке. Он хотел, чтобы Нина приехала в промышленный район. Вообразив себе карту города Б, Нина прикинула, что этот полулегальный кастинг будет проходить в бывшем заводском здании, в котором теперь располагались шикарные офисные лофты, площадью до тысячи квадратных метров.

Нина тут же вообразила, как получает такое помещение в безраздельное пользование. Даже одного из четырех углов такого лофта хватило бы ее режиссерскому гению, чтобы развернуть масштабные репетиции. А как здорово бы смотрелся бы «Кто-то» в такой обстановке!

Занятая этими меланхоличными размышлениями, Нина добралась до дома. Когда она вставила ключ в замочную скважину, она вдруг поняла, что дверь открыта.

Нина похолодела. Замок не сломан, значит то, кто просочился в ее дом, воспользовался ключом. Она протянула руку и пошарила по косяку – пусто. Но уже в следующее мгновение Нина заметила ключ, валяющийся у ее ног. Она судорожно сглотнула и покрепче обняла картонную коробку с рабочими мелочами: исписанными блокнотами, крутящейся визитницей, распечатанными текстами уже сыгранных пьес и украденным степлером.

- Заходи, не дрейфь, - раздался сзади насмешливый голос.

С бешено колотящимся сердцем, Нина обернулась, и у нее помимо воли вырвался выдох облегчения, приправленный возгласом «Слава Богу!», хотя еще полторы недели назад и подумать не могла бы, что будет так радоваться появлению Анфисы Заваркиной на своем пороге.

- Слава Богу? – усмехнулась она, почесав левое запястье, - я смотрю дела твои и правда плохи…

- Они меня достали! – воскликнула Нина со слезой в голосе и с силой бросила ящик с пожитками себе под ноги, - как только я решаю, что, может быть, у меня получится как-то с ними сосуществовать, они вламываются в мой дом!

- Я обязательно спрошу, кто такие эти «они», - пообещала Заваркина, - но давай сначала зайдем внутрь.

- Разве не надо полицию вызвать? – спросила Нина больше для проформы, потому как со стражами правопорядка связываться не собиралась.

- Это не ограбление, - сказала Заваркина, изогнув бровь.

Нина кивнула. Она никогда не общалась с Анфисой тет-а-тет и не знала толком, что она за человек. Но из всего, что Нина слышала о ней, можно было надергать хорошо характеризующих ее эпитетов: умная, хитрая, бесстрашная и упрямая. То, что нужно было Нине в настоящий момент!

- Если хочешь, я первая пойду, у меня пистолет есть, - усмехнулась Заваркина. Нина поборола желание ее расцеловать.

- Зачем тебе пистолет? – спросила она, исключительно, чтобы поддержать разговор.

- Времена нынче смутные, - непонятно ответила Анфиса, - и тем, кто мешает важным персонам осваивать нажитые блага, нынче ох как несладко приходится.

Заваркина толкнула дверь, решительно вошла внутрь и осмотрелась. Нина, помедлив секунду, последовала за ней.

- Твою мать! – взревела Нина и прижала руки ко рту. Она остановилась, как вкопанная, посреди прихожей, тогда как Заваркина уже вовсю шуровала по комнатам.

- Она только косметики разбила тысяч на двести, - сообщила Заваркина, появляясь из спальни.

- Она? – удивилась Нина.

- Твой враг номер два, - пояснила Заваркина мимоходом, топча своими кедами светлый ковролин гостиной.

- Откуда ты знаешь про мой список? – поинтересовалась Нина и прошла вслед за ней.

- Ты много болтаешь, когда выпьешь, - улыбнулась Анфиса, - ты в «Медной голове» прошлой осенью стаута перебрала и рассказывала всем подряд интимные подробности своей жизни. Тебя весь паб слышал.

Заваркина довольно улыбалась, глядя на стену.

- Почему тебя это так радует? – буркнула Нина.

- Мне на это наплевать, - безмятежно отозвалась Анфиса, - а вот это – прорыв! И он меня радует. Я их нашла.

Нина посмотрела туда, куда указывал палец Заваркиной и обомлела. На стене ее гостиной, прямо на гладко оштукатуренной стене, красной краской из баллончика был намалеван кривоватый затейливый вензель – латинская буква «D» и кириллическая «Б», переплетенные в четырех местах.

Чтобы удостовериться, не обманывают ли ее глаза, она вынула из кармана визитку Ленивца и листок из его блокнота. Заваркина с любопытством заглянула ей через плечо.

- Я его знаю, - Анфиса ткнула пальцем в визитку, - он с моим братом в один год химфак в Строительной Академии окончил. У него патент есть то ли на боевое отравляющее вещество, то ли на какую-то затейливую наркоту.

Нину осенило. После этой фразы про химфак в ее голове что-то щелкнуло, и четкая и ясная картинка сложилась из тысячи разрозненных фактов. И все вдруг стало выглядеть очень и очень плохо.

- Я тебе всё расскажу! – заявила Нина, повернувшись к Заваркиной. Ее глаза блестели, как при высокой температуре, а пальцы сжались в кулаки. – Я должна кому-то, наконец, все рассказать! Я четыре года молчала! И ты – идеальные уши для этой истории!

- Двадцать шестое июля? – уточнила Заваркина вкрадчиво.

- Оно самое! – воскликнула Нина и, накинув на кресло с основательно порезанной обивкой плед с обожженным углом, велела Анфисе сесть. Та подчинилась.

- Ты права, - сказала она, снова почесав левое запястье, - тебе не найти более внимательного слушателя, потому что во всем городе Б (да и за его пределами), не найдется человека, который больше нуждался в ответах о ночи двадцать шестого июля, чем я. Можно я включу диктофон?

Нина вдруг осознала, насколько ей повезло! По пути домой она поняла, что опасна, только если молчит и, как покорная овца, хранит тайну этих говнюков. Теперь единственным вариантом развития событий, при котором НОРМ «Доброволец» больше не появится в ее жизни, стал тот, в котором Нина раскроет всё, что она знает о них, широким массам. И тут – бам! У ее двери – высококлассный журналист, чья карьера была построена на таких разоблачениях, к тому же лично заинтересованный в наказании виновных. Нину сжигали ее новые друзья: здоровая соревновательная злость и жажда отомстить.

- Доставай свою машинку! – велела она, хищно улыбнувшись и потерев ладоши, - настало время отозвать добровольцев!

 

Глава седьмая. 2010 год. Алиса-на-экране

И снова поля. Поля. Поля. Уже по-осеннему желтые они сменили собой бесконечную серо-стальную ленту Цюрифьорда. Горы стали ниже, облака снова поднялись в небо, туда, где им и положено быть, и оттуда принялись плеваться мелкими капельками прохладной пресной влаги, которые изредка попадали на ветровое стекло с пассажирской стороны.

Алиса молчала и смотрела в окно, не отрываясь, подперев щеку ладонью. Тоска придавила ее, словно могильная плита: и тяжело, и мрачно, и веет безысходностью.

- Что тебя беспокоит? Я же вижу. Расскажи мне! – ласково, но настойчиво требовал Бьорн, ничуть не смущаясь Пашки, который стоял тут же, и исподлобья наблюдал за незнакомым бородатым мужиком, обращающимся с Алисой так по-свойски.

Бьорн положил руку Алисе на плечо и легонько потряс, но та не подняла головы. Она смотрела на носки своих ботинок, безуспешно пытаясь взять себя в руки. Она не боялась расплакаться. Она страшилась затравленного выражения своих глаз, которое появилось в тот момент, когда Пашка сообщил ей о каком-то видео, якобы подлинной видеозаписи, на которой запечатлена большая часть ночи, проведенной ими в лодочном сарае.

«Нет более правдоподобной лжи, чем полуправда. Я скажу Бьорну полуправду».

- Мои друзья нагрянули в Осло. У них проблемы, - Алиса, наконец, решилась поднять глаза.

Конечно, Бьорн заметил. Он взял ее лицо в ладони и нежно поцеловал в губы.

Алиса услышала, как Пашка шумно втянул в себя воздух. Она чувствовала его взгляд и отчасти даже понимала его пристальный интерес к ним. Павел, страстный игрок и самолюбивый донельзя самец, сейчас пытался определить, насколько Бьорн конкурентоспособен по отношению к нему самому и стоит ли вступать с ним в противоборство. В Б Алиса часто подтрунивала над страстью Пашки выигрывать чужие гонки (чего только стоит его глупая женитьба на Марине, на которую он решился, чтобы насолить Лавровичу), но сейчас ей хотелось намотать на его огромную раздувшуюся от самодовольства голову так и не повешенный гамак, и душить, пока он не обмякнет, приговаривая «Тебе ничего не светит ни в этих условиях, ни в каких-либо других!».

- Я могу чем-нибудь помочь? – спросил Бьорн. – Хочешь, я поеду с тобой?

- Вряд ли даже я могу чем-то помочь, но они непременно хотят, чтобы я приехала в Осло и посмотрела видео, присланное шантажистов одному из них.

Пашка хмыкнул. Они говорили по-английски и все еще находились во дворе, а Пашка – возле припаркованной на обочине дороги машины. До него долетали обрывки разговора.

«Наплевать! Главное, я не сказала ни слова лжи!».

- Ты переживаешь за друзей? – спросил Бьорн, оглянувшись на Павла. На фоне местных жителей, сновавших туда-сюда, он выглядел разодетым хлыщом. Жители поселка одевались скромно, предпочитая свитера из небеленой шерсти, которая в этой стране дорогого стоила, и резиновые сапоги. Павел Проценко же явил собой образчик Б-шика: сапоги из кожи питона, пижонская куртка с заклепками и джинсы на два размера меньше, чем нужно. К тому же он носил еще одну диковинную для этих краев вещь – надменное выражение лица. Раньше Алисе казалось, что все эти бебехи ему к лицу, но сейчас ей хотелось его умыть и переодеть, как неумело нарядившуюся восьмиклассницу.

«Да, он ведет себя как бойцовый петух-задира, который стремиться перещеголять корову красотой хвоста. Но он – твой друг и хорошо к тебе относится. Помни об этом!».

- Я сейчас соберусь, - сказала Алиса Пашке. Тот кивнул, и, бросив взгляд на Бьорна, сел в машину и завел мотор. Алиса повернулась к Бьорну. – Пойдем, я буду собирать вещи и одновременно тебе рассказывать.

- Я не хочу, чтобы ты собирала вещи, - вздохнул Бьорн, когда они поднимались по винтовой лестнице.

- Паспорт можно забрать? – пошутила Алиса, проглотив комок в горле.

Она скинула с себя свитер, тот самый, в который Бьорн переодел ее в самый первый день, и с которым она не желала расставаться, и втиснулась в джинсовую юбочку, заметив, что пуговица отодвинулась от петельки на пару сантиметров – рыба в сметане и медовый пирог делали свое темное дело.

- Я не переживаю за своих друзей, - ответила Алиса на заданный вопрос, - я не хочу уезжать. До безумия.

Она собралась очень быстро: натянула футболку, накинула куртку и обмоталась шарфом,  собрала растрепанные волосы в хвост, смахнула мелкие вещи с подоконника в свою  необъятную сумищу и огляделась по сторонам.

- Я тоже не хочу, чтобы ты уезжала, - признался Бьорн. Он растерянно улыбался и теребил в руках свою рыбацкую шапочку, которая казалось крохотной в его больших ладонях. Такой красивый и трогательный, подросший бородатый мальчик.

Алиса подавилась рыданием. Она почувствовала, что отчаяние, которое она испытывала при мысли, что может никогда его больше не увидеть, стремится вырваться наружу и зажала рот рукой. Алиса догадалась, что звук, который она исторгнет из своей груди, будет больше похож на волчий вой или на рев лося, чем на человеческий плач, а ей совсем не хотелось напугать Бьорна.

Однако, слезы остановить она не успела. Соленые прозрачные капли хлынули, опережая одна другую и в мгновение ока, образовали четыре ручья. Бьорн кинулся было к ней, но Алиса жестом остановила его. Она знала, что если она сейчас расслабится в его объятиях, то истерику будет уже не остановить. Ей придется объясняться с Пашкой, и в этом разговоре всплывет какая-нибудь неоднозначная реплика, которая испортит ее тщательно продуманную недоговоренность.

Алиса убрала руку ото рта, два раза вдохнула и выдохнула, вытерла слезы ладошкой и, шмыгнув носом, улыбнулась.

- Могу я вернуться сюда, к тебе? – спросила она, стараясь глядеть ему куда-то в район ключиц.

Вместо ответа Бьорн подошел к шкафчику, где хранил ключи, и вытащил оттуда две легкие связки. В блокноте, лежащем на столе, он черканул адрес. Осло.

- Эти ключи, - Бьорн поднял одну связку, - от моей квартиры в Осло. Я написал адрес. Скажешь консьержке, что ты – моя невеста.

Столь внезапный и столь приятный переход в новый статус не мог не порадовать Алису. Ее сердце пропустило один удар и затрепетало где-то в горле. По лицу расползлась счастливая улыбка, которую Бьорн мельком отметил.

«Он – скандинав. Эти люди не делают ничего, не подумав тридцать восемь раз, так что ты невестой зовешься только для консьержки. Не обольщайся!».

- Эти ключи, - продолжал Бьорн, - от этого дома. Ты можешь вернуться сюда в любой момент. Его адрес я тоже записал, но я думаю, что ты не потеряешься. Возьми блокнот целиком, вырванный листок может потеряться.

Алиса, даже не пытаясь прятать улыбку, спрятала в сумку обе связки и блокнот, сначала вырвав из него чистый листок, на котором беспечным росчерком накорябала «Dronningens gate 15», а снизу свой норвежский номер телефона. Этот листок достался Бьорну.

- Ключи у меня только одни, - она виновато пожала плечами, - а в квартире, кроме меня, еще брат живет. Но признаю обмен ключами состоявшимся.

Она протянула ему руку для рукопожатия для закрепления сделки. Он важно пожал ее теплую белую ладошку, а потом резко дернул Алис к себе и заключил в объятия, крепко прижав к своей широкой груди.

- Не провожай меня, ладно? – жалобно попросила Алиса, - а то я расплачусь опять.

- Хорошо, - согласился Бьорн, - хочешь, я приеду в Осло и заберу тебя?

- Хочу, - обрадовалась она, поднимая голову для прощального поцелуя. Он оказался короче, чем им хотелось бы, потому что Алиса ловко выскользнула из-под его руки и, не оглядываясь, побежала вниз по лестнице.

«Не смотри назад. Не смотри назад. Не смотри назад».

- Трахались, что ли? – заржал Пашка, когда Алиса бегом пересекла двор, рванула на себя дверь и плюхнулась на сиденье, - или ты его ограбила и удираешь?

- Поехали, - велела она мрачно. Пристегивая ремень, она отметила про себя, что даже прокатная машина Павла была вызывающе красной, как открытки на день Святого Валентина. И явно из дорогих.

«Пижон и в Норвегии найдет, как привлечь к себе внимание».

Чем дальше они удалялись от поселка, от фьордов, тем гаже становилось на душе у Алисы. На минутку вообразив свой отъезд в Россию, она и вовсе чуть не расплакалась.

Пашка тем временем пытался ее отвлечь болтовней, рассказывая, что произошло в городе Б за время ее отсутствия.

Нину уволили из Института Искусств, она переночевала вместе с Пашкой у него дома, и наутро их застала Маринка. Она вызверилась и ключом исцарапала его новую тачку, разгромила Нинкину квартиру, изрисовав стены краской. Причем не просто ругательствами, а логотип фирменный вывела, чтобы, так сказать, кошка знала, чье мясо съела. Но Нинка, не будь дурой, скооперировалась с Анфисой Павловной и они вместе замутили какое-то расследование, потому что оказалось, что Заваркина давно под «Новый век» копает.

Алиса поражалась тому, каким чужим и непривычным теперь ей кажется ее маленький мирок. Всего полторы недели, а какой крутой поворот совершила ее дорога! Даже простая и привычная картина – Анфиса Заваркина ведет расследование – кажется такой далекой и нереальной.

Алисе вдруг устыдилась своих мыслей. Четыре года назадона втянула свою сестру в эту историю с «Новым веком», а теперь, когда та что-то нащупала, завела про «чужое» и «далекое». Алиса почувствовала котом, который научился открывать банки с кошачьим кормом и вообразил себя властелином мира, совершенно не осознавая того, откуда эти банки с консервами берутся в его доме.

«Стандартное посткоитальное эстрогеном спровоцированное помешательство. У меня бурный роман с красивым иностранцем. Безумный секс. Романтика. Планы. Это нормально. К сожалению, пройдет».

- Ты видел это видео? – спросила Алиса у Пашки. Он устал от звука собственного голоса и теперь выбирал радиостанцию.

«Радио «Норге», - возвестил джингл из колонок.

- Это приличное радио? – спросил Павел недоверчиво.

- Типа нашего «Маяка», - ответила Алиска, прикусила костяшку указательного пальца на правой руке и посмотрела на своего водителя. Тот заметил ее быстрый взгляд и понял, что она ждет ответа, но, как назло, их экипаж собирался вписаться в крутой поворот, после чего машину сразу же проглотил туннель, встречная полоса внутри которого была закрыта на ремонт, отчего водителям приходилось маневрировать с ювелирной точностью. Павел не мог отвлечься, но Алиса и не настаивала, снова уставившись в окно. Радио «Норге» вознаградило их уши удобоваримой мелодией в стиле «европоп», которому Алиса тихонько подпевала.

- Не видел, - признался, наконец, Пашка, - и, если честно, не хочу смотреть.

- Я тоже, - поспешила присоединиться Алиса.

- Но надо, - вздохнул Павел, - надо посмотреть и раз и навсегда закрыть этот вопрос.

Все Алисино существо противилось предстоящему насилию над психикой, но разум признавал, что Павел прав. Эта история должна получить достойную развязку и начать потихоньку забываться.

- Мы почти приехали, - объявил Проценко. Алиса встрепенулась: она не заметила, как задремала.

Въехав в Осло, Пашка сбросил скорость и вскоре они уже парковались напротив средневековой крепости Акерхюс.

- Смотри, шлюхи! – почему-то обрадовался Павел, указав через лобовое стекло на улицу.

Действительно, крепость закрылась для посетителей всего час назад, но у ее входа уже появились вечерние «достопримечательности» Осло: роскошная фигуристая арабка в белом кружевном коротком платье и красных лакированных сапогах до колена, рядом с которой паслась невысокая блондинка-незабудка в выцветшей джинсе и парень-проститут, который не обращая внимания на прохожих, перетянул резиновым жгутом свою левое плечо и засадил в вену шприц.

- Ням-ням, - сказала Алиса, впервые за все путешествие улыбнувшись.

- Ты про шлюху или про героин? – уточнил Павел. Он достал телефон и набрал номер.

- Про страну, - непонятно ответила Алиса.

- Привет, мудила, - сказал Пашка в трубку с улыбкой, - ты уже приземлился? Чудно. Я Алиску забрал из пещер, она там с парома свалилась и  каким-то мужиком познакомилась, жила у него, прикинь? Норвежец, ага, здоровый такой с бородой…

Алиса устало посмотрела на Пашку. Она предпочла бы умолчать о Бьорне. Ей не хотелось о нем никому рассказывать.

- Да, всё рассказал. Сам у*бок! Я, по-твоему, должен был ей вранья нагородить? Зачем? Зачем? – Пашка снова завел мотор и медленно тронулся вдоль тротуара, - пошел ты!

Проститутки, завидев медленно едущую машину, подошли к обочине. Алиса  разглядела, что у арабки молодое и очень красивое лицо: темная гладкая кожа, большие влажные глаза, нос с горбинкой и полные, красиво очерченные губы. Она разочаровано махнула на Алису сумочкой, когда поняла, что машина едет мимо.

- У нас в таком виде девки в универ ходят, - пробрюзжал Павел, - сапоги точно такие были. Сам видел.

- Куда мы едем? – поинтересовалась Алиса. Ей не было никакого дела до того, в каком виде девки ходят в универ.

- Во Фрогнер-парк. Этот тип прилетел утром, поселился в отеле и весь день по городу гуляет!

- Ты так говоришь, будто это плохо, - подначила его Алиса. Она помнила, что Пашка всегда начинал свое знакомство со страной с ближайшего бара.

- В каком ты отеле живешь?

- Я живу в съемной квартире, - ответила Алиса, и отвернулась к окну, дав понять, что больше эту тему обсуждать не намерена. Павел не стал приставать.

Непреложное правило: никто в городе Б не должен знать, что Вася Заваркин-старший жив. Даже те, кто не знаком с ним лично, не должны ни видеть его (даже мельком), ни слышать о нем (даже краем уха). Для всех жителей стран СНГ и кое-какого ближнего зарубежья Вася был мертв.

Алиса нервничала. Ей хотелось поскорее разделаться с неприятностями, и в то же время хотелось отсрочить наступление часа Х. Чтобы отвлечься, она принялась набирать e-mail для Аси.

«Чтобы ты ни нарыла и какую бы информацию ни нашла, публикуй ее, не медли. Не оглядывайся на меня», - в таком виде письмо улетело к Заваркиной-старшей.

Не прошло и трех минут, как Алисин смартфон завибрировал.

«Отдыхай, ни о чем не думай. Картинка почти сложилась», - писала сестра.

Алиса вздохнула и выбралась из машины. Калитка, ведущая в парк, была еще открыта, и рядом со входом светился прозрачный кубик паркового кафе.

«Ни о чем не думай. Отдыхай. Звучит, почти как издевательство. Аська думает, что я в Эурланне, скачу верхом на лосе, обнаженная и прекрасная, а потомок викингов в сувенирной шапке с рогами готовит мне какао. Ха! Куда там! Меня уже выкрали и привезли на дружескую пирушку, на которой заставят хлебнуть настойки из мухоморов и подождать до закрытия таверны, чтобы узнать умру я или выздоровею».

В моменты нервного напряжения в голове у Алисы рождались весьма поэтичные образы. От калитки до порога кафе она дрожала всем телом, несмотря на то, что на улице было тепло.

Лаврович нашелся сразу. Они сидел в углу, освещаемый молочно-белым сиянием, исходящим от монитора и был похож на приведение в кашемировой водолазке. Кроме него, в кафе засиделась семья, состоящая из четырех поколений женщин – мамы, бабушки, дочери и крохотного существа, спящего в розовой коляске. Все были облачены в легкие парки и резиновые сапожки «Hunter», даже малявка. Рядом со столиком сидел пятнистый спаниель и уминал круассан.

Алиса с завистью посмотрела на них – счастливые! Гуляли по парку, угощались малиной, сейчас пьют кофе и болтают, вечером посмотрят кино и лягут спать, закутавшись в тонкие хлопковые простыни, какие продают в Скандинавии на каждом шагу. Им не надо выяснять, что произошло четыре года назад в том проклятом лодочном сарае, на тех вонючих лежалых матрасах.

- Привет, - Лаврович поднялся им навстречу. Алисе достался от него поцелуй в щеку, а Павлу – полный презрения взгляд. – У нас есть час до закрытия.

- Так давай же не будем терять время, - выдохнула Алиса обреченно.

Лаврович странно посмотрел на нее, открыл письмо и повернул лэптоп к ним.

- Я с вашего позволения выйду, я уже… кхм… насмотрелся, - Лаврович захватил со стола сигареты и зажигалку и поспешил выйти.

- Он боится твоей реакции, - заложил его Павел.

- Я сама боюсь своей реакции, - призналась Алиса.

Она мельком взглянула на текст письма, убедилась, что видеофайл прикреплен и открывается, и, воровато оглянувшись на вход, потянула лэптоп на себя. Павел не возразил.

Алиса нажала «Переслать», вбила в адресную строку Анфисин e-mail, который помнила наизусть, нажала «Отправить» и отодвинула компьютер. Павел, глянув на то, как она нервно ломает пальцы, перешел в «Отправленные» и удалил только что улетевшее письмо. Эти манипуляции не несли практического смысла, ведь Лаврович вполне мог и так увидеть, что письмо недавно пересылалось. Дело было в том, что простые и знакомые манипуляции позволили им обоим на время унять дрожь в пальцах.

Решив, что тянуть дальше не имеет смысла, Алиса вставила свои наушники в разъем, поделившись одним «ухом» с Пашкой, и нажала на play. Видео быстро загрузилось.

Они увидели проем с открытой дверью, сразу за которым начиналась утоптанная земляная площадка, окруженная деревьями. Они сразу же узнали это место, ведь четыре года назад они просидели запертыми в своих одурманенных телах около пяти часов после пробуждения, созерцая именно этот пейзаж, не имея сил встать, даже чтобы просто сходить в туалет.

Снимался ранний вечер, вернее, та часть дня между сумерками и наступлением кромешной темноты, когда в лагере заканчивались соревнования, мастер-классы, семинары и бизнес-игры и снимался запрет на курение и алкоголь. На площадке собирались члены движения «Новый век» с пивными стаканчиками и сигаретами в руках. Они болтали, собираясь в кучки, искали кого-то, рассыпаясь поодиночке, или парочками уходили к пруду, что плескался за лодочным сараем, и до микрофона камеры доносились их смешки.

Оператор, несомненно, сидел в сарае.

- Вон я, - сказал Павел.

И действительно, экранный Павел, моложе и стройнее нынешнего, ухлестывал за какой-то девицей. Та громко ржала над его шуточками, не забывая отхлебывать пивасика.

- А вон ты, - снова сказал Павел.

Алиса и сама уже нашла себя. Короткая стрижка с длинной челкой, джинсовая юбчонка, которую пришлось выбросить наследующий день из-за бурых пятен и плохих воспоминаний. Вокруг нее какие-то парни, девчата и Маринин заместитель, который подливает ей пиво.

Лавровича и Нины не видно с этого ракурса, но  Алиса помнила, что в тот момент они стояли чуть в стороне от сарая и болтали с Мариной.

- Пока ничего интересного, - сказала Алиса, - если здесь будет заметно, как кто-то что-то доливает в наши стаканы, то можно будет пойти с этим в полицию.

Павел не ответил, судорожно сглотнув и вытерев вспотевший лоб.

Камера моргнула на секунду и обстановка поменялась. Теперь съемка велась не из рук оператора, а со штатива или просто с какой-нибудь горизонтальной поверхности. В кадре теперь оказался интерьер лодочного сарая, изменившийся до неузнаваемости.

Все свободное пространство на полу было уставлено свечами. Сарай наполнили фигуры в черных плащах и капюшонах. Их было немного, всего человек десять, но из-за неясного нервного пламени свечей, бросающего на дощатые стены лодочного сарая зловещие отсветы, казалось, что в комнату набилась огромная толпа. Алиса пригляделась: под капюшонами не было лиц. Она догадалась, что они затянуты черной сеткой.

Через мгновение мизансцена поменялась. Фигуры расступились, образовав круг, в центре которого обнаружились предположительно те самые матрасы, на которых они очнулись утром, только сейчас они были плотно сдвинуты и образовывали большое ложе, застеленное черной тканью.

- Братья и сестры, - вдруг сказал замогильный голос рядом с камерой. Микрофон и натянутая на лицо сетка исказили его, но Павел узнал свою жену и шлепнул себя по лбу.

В ответ на призыв Марины, фигуры перестали вертеться и шелестеть мантиями, взялись за руки, замерли и в следующее мгновение заговорили слаженным хором.

- Не болтай! – произнес хор голосов.

- Клянемся хранить в тайне состав Совета Десяти и истинную суть обрядов объединения, - развила мысль Марина.

- Не лги! – произнес хор.

- Обман раскроется  только лишь потому, что он существует, - закончила Марина.

- Не навреди! – сказал хор.

- Не делай ничего, что повлекло бы за собой нанесение урона чести, достоинству, или материальному благополучию объединения.

- Начинаем церемонию объединения, - объявила Марина властно, - введите добровольцев.

Это было явно не первое собрание, раз хор голосов был настолько строен, а заповеди знались на зубок всеми членами загадочного Совета Десяти. К тому же, едва заслышав приказ ввести добровольцев, двое в капюшонах, что стояли у дальней стены, метнулись в темный угол и вывели под руки до боли знакомую фигуру. Лаврович.

- А я-то надеялся, что мы под этими тряпками прячемся, - расстроился Пашка.

Взгляд Лавровича взгляд был мутен и расфокусирован, движения смазаны, но он хорошо держался на ногах, и даже умудрялся вертеть головой по сторонам. Он не был пьян. Он был одурманен. Вряд ли он понимал, где он и зачем он здесь.

- Ты знаешь, кто я? – спросила его Марина.

- Нет, - ответил Лаврович.

- Отдашь ли ты нам свою кровь добровольно?

Лаврович замялся.

- Да.

Из круга выступила фигура в капюшоне. Схватив Лавровича за руку, некто ловко уколол его палец и выдавил несколько капелек на предметное стекло.

- Это не секта, - догадался Павел, - предметные стекла – это, скорее, по-маньячьи, а не по-сектантски.

- Ты не знаешь, какое количество крови надо забрать, чтобы сделать тест на наркотики?- спросила Алиса, у которой появилась догадка.

- Думаешь, это шайка шантажистов? Накачивают наркотой, потом выкачивают кровь и ею потом шантажируют?

- Что? Слишком сложно?

Павел пожал плечами. На экране Лавровичу предложили испить из кубка и занять место в кругу Совета Десяти.

Следующей на экзекуцию втащили Нину. Ее голова упала на грудь, и длинные темные волосы занавесили лицо. Ни ноги, ни руки ее совершенно не слушались. Тип, что держал Нину слева, схватил ее за волосы на затылке, поднял голову и повертел ею то так, то эдак. Алиса, с ужасом наблюдавшая за происходящим, поняла, что они намеренно демонстрируют лица в камеру. Еще она мельком успела отметить, что у Смоленской довольно вменяемый взгляд. Она выглядела так, будто наркотик перерезал нервы, идущие от ее мозга к конечностям, и запер вполне трезвую и адекватную Нину у беспомощном теле.

Нинино лицо пугало: каждая мышца была расслаблена, отчего Смоленская не могла ни закрыть рот, ни сглотнуть слюну, которая тянулась серебристой ниточкой от ее нижней губы и падала на пол. Вдруг Нина как-то страшно содрогнулась в руках у своих конвоиров, и из ее рта полилась рвота. Ее принуждали стоять прямо, поэтому содержимое желудка вывалилось ей на платье и, полетев вниз, испачкало обувь. Из-под сеток донеслись сдавленные «фу», а Алиса поняла происхождение запах кислятины, что стоял в лодочном сарае наутро.

- В угол, на бок, - велела Марина.

Два «выносящих» отволокли Нину туда, откуда и приволокли. Алиса услышала звук падающего тела. Похоже, эти типы не слишком с ней церемонились. Алиса вспомнила вдруг, как прошедшие четыре года Нина жаловалась на хроническую боль в спине, которая вдруг ни с того ни с сего появилась. Была ли эта боль последствием травмы, нанесенной этими бугаями? Алису вдруг пронзила острая жалость, которую она, не медля, сменила на праведный гнев.

Третий «жертвой» ритуала объединения стал Проценко. Оторвавшись от созерцания экранного Пашки, чье безжизненное тело вынесли, продемонстрировали камере и тут же унесли, Алиса взглянула на побледневший профиль Пашки-настоящего. Оценив испарину, выступившую на его лбу, она аккуратно положила свою ладонь ему на локоть. Он вздрогнул от неожиданности, но от экрана не оторвался.

Алиса не хотела возвращаться к просмотру. Она знала, кто будет приведен на допрос четвертой и последней.

- Отпусти, - услышала она свой голос. Голос был трезвый, что заставило Алису немедленно прилипнуть к экрану. Она успела заметить, как Алиса-на-экране с силой выдрала свой локоть у конвойного.

Она вошла в ритуальный круг самостоятельно. В той же юбке и футболке, в которых проснулась, и босиком. Ее движения и координация практически не были нарушены, зато глаза были будто сделаны из силикона. Алиса-на-экране отрывисто вертела головой, словно ворона или одержимая демонами, видимо, стараясь, разглядеть или узнать своих мучителей. Алисе-зрителю показалось, что ее голова в тот момент походила на видеокамеру на паузе. Изображение видит, а запись не ведет.

Алиса-на-экране пошатнулась, и тип в капюшоне за ее спиной придержал ее за локоть.

- Убери лапы, мудозвон! – злобно пропела Алиса-на-экране, приведя в недоумение Алису образца 2010 года.

- Ты знаешь, кто я? – задала Марина стандартный вопрос.

- Ты – сраная эсэсовка, с кривыми ногами и черными усами, неудачливая охотница на чужих мужиков, - произнесла Алиса-с-экрана. Даже не произнесла, а как-то зашипела и выплюнула. Теперь Алиса, сидящая по ту сторону экрана, не могла узнать свое лицо: узкие глаза-щелочки, искаженный рот, обнажающий клыки, раздутые крылья носа, но самое главное – это пальцы на руках. Алиса-с-экрана держала руки на весу перед собой, согнув в локтях на девяносто градусов, и методично сжимала и разжимала кулаки, словно это были ее вторые легкие. Когда она выпрямляла пальцы, то было заметно, как по каждому пальцу пробегает судорога.

Совету Десяти было не по себе от поведения Алисы-на-экране: Марина забыла следующий вопрос и даже конвой отступил от нее на шаг. Алиса, сидящая в кафе во Фрогнер-парке с таким же ужасом взирала на эту адскую карикатуру на саму себя, с одним лишь отличием: она знала, что происходит.

Это было ее настоящее лицо.

Хюльдра – это банка с котятами и не солнечный свет, закупоренный в теле женщины. Хюльдра, как и всё – это уравновешенная система и, если усыпить ее лучшую половину, ту, что отвечает за сострадание, нежность, вежливость и контроль гадкой половины, то  вылезет вот такой «дух леса», мерзкий звереныш, ненавидящий все живое.

За примерами далеко ходить не надо: в любой культуре можно найти такое существо. Даже самая обычная фея, которую рисуют на флаконах с детским шампунем, по легенде – обидчивое и мстительное существо с зубами, которое пускает их в ход, если что-то происходит не по ее хотению. Древние заложили в нашу подкорку сообщение: «никогда не зли женщину!». Особенно ту, у которой есть или когти, или зубы, или крылья, или она ходит босиком по лесу и ест волчьи ягоды.

- Согласна ли ты добровольно отдать нам свою кровь? – продолжала Марина вести обряд. Ее голос немного задрожал.

- Я сдеру с тебя кожу живьем, - пообещала Алиса-на-экране, - из задницы сделаю цилиндр и заставлю твоих детей носить его по воскресеньям. Лоскут со спину пущу на ленты и буду вплетать в волосы, чтобы всегда чуять твой страх. Почему ты смердишь?

Алиса-на-экране сделала два шага вперед, от чего Совет Десяти невольно подался назад.

- Ты меня боишься! – сказала Алиса-на-экране и, запрокинув голову назад, захохотала. Ее хохот походил на утробный животный рык пополам с визгом

- Господи, страшно-то как, - прошептал Пашка, сидящий рядом с ней в кафе.

- Не то слово, - прошептала Алиса, которая так много знала о себе в фольклоре и так мало о фольклоре в себе. Повинуясь порыву, они схватились с Пашкой за руки.

- Ты хочешь моей крови? – спросила она, прыгнув навстречу Марине, - я залью ее тебе в глотку!

Алису-на-экране схватили и заломили ей руки, на что она отреагировала жутким воем, настолько диким, что кое-кто из правофланговых «капюшонов» бросил свечку, которую держал в руках и заткнул уши. Алиса-на-экране вырвала свои руки у конвоиров, и, прекратив визжать, принялась кидаться всем, что попадалось ей под руку. Большой свечкой, что украшала середину «ритуальной залы» Алиса-на-экране швырнула вправо, мятой алюминиевой кастрюлькой, валявшейся среди мусора – влево. Члены Совета Десяти отступали, уворачивались, но не разрывали кольца из своих рук. Скорее всего, для того, чтобы Алиса не вырвалась и не бегала в таком состоянии по лагерю, иначе организаторам слета пришлось бы объяснять если не с органами контроля оборота наркотиков, так с начальством или администрацией лагеря.

Когда Алиса-на-экране схватила гаечный ключ, кое-кто пришел в себя.

- Уймите же ее, в конце концов!

Два «вводящих» бугая поймали ее, но она замахнулась ключом на одного и больно лягнула второго. Ключ за ненадобностью тут же отправился в полет. Он вылетел из кадра, раздался звук бьющегося стекла и на левый фланг фигур в капюшонах откуда-то сверху посыпались осколки. Должно быть, Алиса-на-экране разбила старые стеклоблоки, стоявшие без дела у стены лодочного сарая.

- Хотите моей крови? – хохоча, спросила она, - получите!

Алиса-на-экране схватила один осколок, и, подняв левую ногу, вонзила его себе в стопу. Осколок вошел глубоко, та Алиса закричала во весь голос, а Алиса, сидящая за «макбуком» в центре Осло, вскрикнула, зажмурилась и уткнулась в Пашкино плечо. Краем глаза она видела, как из распоротой стопы хлынула кровь, и Алисе-на-экране теперь приходилось скакать на одной ноге.

- Хотела моей крови? – спросила она абсолютно спокойно, словно боль и кровопускание отрезвило ее, - на!

Она сделала высокий мах ногой, целый веер ярко-красных капель поднялся в воздух и окропил людей в мантиях и свечи и заляпал объектив камеры. Люди что-то кричали из-под своих масок и уворачивались от брызг, Алиса хохотала с экрана.

- Напиток, - закричала вдруг Марина, видимо, вспомнив, что она – руководитель, - влейте в нее этот чертов напиток!

«Капюшоны» плюнули на сохранность круга и навалились на Алису-на-экране, которая брыкалась, отпихивалась, без устали обдавая всех вокруг фонтанами своей крови. Наплевав на церемонии, к Алисе спешили с пластиковой бутылкой, наполненной чем-то красным. Видимо, перспектива получить в висок тем кубком, из которого потчевали Лавровича, никого не вдохновляла.

Один из «капюшонов» вступил в кадр, дабы оценить сохранность камеры, заметил кровавые капли на объективе. Изображение погасло, дав Паше и Алисе трехсекундный перерыв, чтобы перевести дух. Но едва они успели расцепить судорожно сжатые кисти, как камера заработала снова. И то, что они увидели им, не понравилось еще больше, чем развеселое вуду из предыдущей части.

Публика заметно поредела, треть свечей погасла, и большая часть комнаты погрузилась в темноту, как и те углы, в которых ночевали отбракованные «добровольцы» - Нина и Паша. Еще через тридцать секунд, сарай почти совсем опустел: остался только человек, охранявший вход и Алиса, которая сидела на матрасах, затянутых черной тканью, слегка покачиваясь взад-вперед и таращась в темноту невменяемыми стеклянными глазами. Похоже, несмотря на ее отчаянное сопротивление, в нее все-таки влили дополнительную порцию наркотика. «Напиток», о котором кричала Марина, сделал ее живым трупом.

Алиса-2010 присмотрелась к своим ступням на экране: кровь остановили, но вспухший порез был ничем не обработан и не забинтован. Никто не пожелал позаботиться о ней, видимо, чтобы наутро можно было заявить, что Алиса, выпив лишку, наступила на стекло и распорола себе ногу.

Еще одна деталь вызывала беспокойство: Алиса-на-экране сидела без футболки и без бюстгальтера, и ее бесстыдно голая, очень белая грудь в темноте смотрелась, как сигнальный маяк.

В кадр вошел Лаврович. Алиса, не отрывающая внимательного взгляда от пикселей на мониторе, позволила себе крохотный выдох облегчения, подумав, что он принес ей ее одежду. Судя по его собранным движениям и нормальной координации, действие наркотика прошло.

Алиса-из-будущего не сразу разглядела, что на нем самом из одежды только кеды.

Он присел у Алисиных ног и рывком перевернул ее. Она, не издав ни звука, упала на матрасы лицом вниз, нелепо вывернув шею и задрав филейную часть так высоко, что камера выхватила темное пятно, расползавшееся по ее юбке.

Лаврович расстегнул пуговицу и молнию и с трудом стянул с нее пропитавшуюся кровью ткань. Алиса увидела, как он, наклонившись к ее бедрам, рассматривает их на предмет повреждений. Видимо, ничего не найдя, он нервным движением спустил ее трусы и положил ладонь на ее промежность. Осмотр ничего не показал. Лаврович оттолкнул ее на другой край импровизированного ложа и сдернул черную простыню. Под ней на матрасе было большое свежее кровавое пятно. Похоже, это было именно то место, по которому Алиса-с-экрана топталась, осыпая Марину проклятиями, а ее свиту – кровавыми брызгами.

Алиса, страшась того, что может сейчас увидеть, попробовала посмотреть на саму себя четырехлетней давности отстраненно и холодно, будто на кого-то чужого.

«Хорошая стрижка. И хорошо прокачанный трицепс».

Алиса-на-экране как раз пыталась встать, и ей даже удалось сначала перевернуться на спину, а потом сесть. Алиса-зритель видела, как фокусируются глаза ее экранной копии на Лавровиче, и ее одурманенный мозг с трудом сопоставляет распознанный образ с имеющимся в его подвисающей базе данных. Похоже, голова выдала ответ «Верно», потому что на безучастном лице Алисы-с-экрана промелькнула робкая тень улыбки. Она потянулась рукой к Лавровичу, словно прося у него защиты.

В следующее мгновение Лаврович одним мощным шлепком отбросил от себя эту робкую руку, а второй шлепок обрушил на Алисину щеку. Алиса-из-будущего вскрикнула и в ужасе прижала руку ко рту. Ее никто никогда в жизни не бил!

- Да что ж ты делаешь, мать твою?! – всплеснул руками Пашка и закрыл глаза ладонью, но любопытство взяло верх, и уже через секунду он выглянул в щелочку между указательным и средним пальцем.

В этот момент Алиса поняла, что действо на матрасе не будет похоже на их обычные занятия любовью, как поняла и то, почему он вышел из кафе, бросив их со своим компьютером.

Сейчас они увидят документальное свидетельство изнасилования Алисы Заваркиной.

Алиса-с-экрана, которая опять оказалась опрокинутой на матрас лицом вниз, прилагала героические усилия для того, чтобы снова сесть. Лаврович возвышался над ней, и тусклый свет от ближайшей свечи освещал только половину его лица. Однако и этого хватило, чтобы увидеть злорадную улыбку, и понять то, как он наслаждается ее беспомощностью и причиняемой ей болью.

Лавровичу, видимо, надоело ждать, и он схватил свою жертву за бедра, рывком подтянул к себе и насадил на свой член, будто оливку на шпажку. Он совершал довольно грубые  фрикции, постанывая, а Алисино безжизненное тело болталось, словно тряпичная кукла.

Не в силах больше наблюдать за происходящим на переднем плане, Алиса обратила свой взор на зрителей. «Охранник» у входа отчетливо просматривался в тусклом свете догорающей свечи. Спрятав руки под своей мантией, он онанировал.

Второй зритель, неизвестно когда и откуда появившийся в кадре, снял сетку с лица и был укрыт только капюшоном. Он не смотрел на происходящее на матрасах, и обе его руки были на виду. Зачем он там сидел?

Третий зритель обнаружился в темном углу, за рассохшейся бочкой.

- Смотри, - Алиса толкнула Пашку в бок и ткнула в монитор пальцем.

- Это же…

- Нина! – закончила за него Алиса.

Павел нажал на пробел и присмотрелся. Действительно, Нина сидела в луже собственной блевотины, но с открытыми глазами и, судя по страдальческой гримасе, тихо плакала.

- Похоже, она все видела, но решила помалкивать, - констатировала Алиса. Ее тошнило, знобило, а по ее щекам текли злые слезы.

- Может, не будем досматривать? - спросил Пашка, устало потерев лоб. Ему тоже было неприятно.

- Давай промотаем и убедимся, что больше с нами не сделают ничего противоестественного, - предложила Алиса.

Павел внимательно посмотрел на нее и согласно кивнул.

Они, выключили звук, и мужественно отсмотрели покадрово еще кусок, в котором не было ничего нового. Они увидели, как Лаврович кончил и вышел из кадра, грубо бросив Алису на матрас. Павел прокрутил еще немного, как вдруг заметил на заднем плане какую-то активность. Он нажал «play».

Второй зритель, что сидел у стены без маски, отлип от стены и встал. Отправив охранника восвояси, он направил свои стопы к матрасам. Здесь он собрал с пола Алисину одежду и помог ей сесть. Достав из кармана пачку бумажных платков, он вытер слезы и слюну с ее лица, и сперму – с бедер. Алиса подняла руку и осторожно коснулась пальчиками лица под капюшоном: на более изысканное выражение благодарности она была не способна. Неизвестный вздрогнул, но не отстранился. Напротив, он поднес ее кисть к своим губам и легко и осторожно поцеловал каждый палец.

Алиса-2010 вглядывалась в новую фигуру на этом кошмарном шахматном поле и не могла понять, чем она ей так знакома?

Неизвестный принялся бережно одевать Алису-с-экрана: сначала трусики и лифчик, потом футболка и юбка. Капюшон мешал ему, и, похоже, не зная про камеру, он без страха откинул его. Камера выхватила его лицо, и Алиса-2010, которая только что вернулась из долгой поездки по фьордам, вскрикнула. На нее смотрел ее попутчик Олег.

 

Глава восьмая. 2010 год. Три истории.

Вспышка.

Пашкины каблуки топчут «макбук» Лавровича. Когда и в чем не повинный компьютер, получив удар прямо в монитор, наконец, сдается и гаснет, казнивший его палач носком своего роскошного сапога захлопывает разбитую крышку, поднимает его с каменного парапета и швыряет в воду. Лэптоп летит далеко и красиво и падает в Осло-фьорд. Алиса слышит свой собственный пьяный смех.

- Ты видео-то удалил? - спрашивает она, отхлебывая из бутылки.

- Я отведу тебя домой, - заявил Павел вместо ответа, за руку вытягивая ее с земли, - потом я сяду в самолет, улечу в Б и оттаскаю Нину за волосы. В качестве профилактики против тупости.

Снова темнота. И снова вспышка, на этот раз обжегшая Алисин мозг и заставившая ее застонать.

- Как ты? – спрашивает Пашка. Светает. Они только что пришли на пристань, где уселись прямо на бетон. Всю дорогу до пристани Пашка на все лады костерил норвежское правительство и его глупые правила, предписывающие не продавать алкоголь после шести вечера и до десяти утра.

Всю ночь они кутили в каком-то дешевом аквавит-баре, расположенном в подвале общаги для эмигрантов. Но даже сорокаградусный картофельный самогон не смог потушить адреналиновый пожар в их телах. Преисполнившись мрачной решимости, они поставили украденный ноутбук на стойку и сначала досмотрели видео до конца, убедившись, что никто кроме насильника Лавровича и прислуживающего ему Олега, Алису никто не трогал. Олег и был тем человеком, что разложил их по матрасам, на которых они проснулись.

Олег снял черную ткань, скомкал и бросил ее в угол, уложил Алису бережно и церемонно на самый крайний, залитый ее кровью. Потом он раскидал остальные лежбища, и поволок Пашку на один из них.

- Аккуратнее! – завопил Проценко-2010, обращаясь к монитору. Пашка был слишком тяжел для щуплого Олега, и ему пришлось позвать подмогу, того типа в мантии, что охранял вход в сарай. Олег взялся за ноги, «охранник» возложил на себя верхнюю часть Пашкиного туловища – они благополучно донесли его до матраса, хоть и особо не церемонясь.

- Меня трахать не будете? – спросил Пашка, но осекся, взглянув на Алису.

- Давай сначала до конца досмотрим, а потом уже начнем над этим шутить, - мрачно улыбнулась та, опрокидывая в себя очередную стопку.

Они снова обратились к монитору. Олег пытался выволочь Нину из ее укрытия, но встретив отчаянное сопротивление, сопровождаемое воплями и выбрасываемыми для удара ногами, норовящими попасть в пах, оставил это гиблое дело, оттащив крайний матрас в ее угол и пристроив рядом с рассохшейся бочкой.

- Много там осталось? – спросила Алиска.

- Чуть-чуть, - ответил Пашка, ткнув в тачпад и махнув бармену, чтобы тот нес еще выпивки.

Они наткнулись на этот бар случайно. Когда их вежливо попросили освободить кафе, Пашка, вглядевшись в темноту за стеклянной стеной кафе, предложил схватить ноутбук и вылезти в окно в туалете.

- Он специально выбрал это место, - догадался Пашка, презрительно скривившись, - чтобы наблюдать за нами.

В окно лезть не пришлось, потому что у кафе оказалось два выхода: первый, тот, через который они зашли, вел в парк и был «блокирован» Лавровичем, второй выходил на улицу. Едва просочившись в стеклянные двери, Алиса и Павел, не сговариваясь, побежали прочь, но не к центру, а почему-то на восток. Они бежали не «к», а «от», петляя переулками, держась подальше от широких улиц и вытесняя движением свое негодование, страх и отвращение.

Они перешли на шаг, только оказавшись возле здания из красного кирпича, на крыльце которого курили мавры, переговариваясь по-французски. Несмотря на позднее время, вокруг сновали люди, а какая-то черноволосая и носатая барышня на девятом месяце беременности невозмутимо курила, что-то бурно обсуждая с подружкой на незнакомом языке.

- Где мы, черт подери? – спросил Пашка. Пытаясь отдышаться, он уперся руками в колени и наклонил голову. – Мы до Румынии, что ли, добежали?

- До эмигрантского квартала, - догадалась Алиса. Пробежка по пересеченной местности далась ей чуть легче.

- Псс, ребята, - услышали они, - чего-нибудь глотнуть не хотите?

Они обернулись. Золотозубый румын говорил по-русски и широко улыбался. Алиса замотала было головой, но Пашка схватил ее за руку.

- Очень и очень хотим!

Румын повел их огородами, прочь от освещенной улицы. В иных обстоятельствах Алиса бы запаниковала, но сейчас она даже не заметила, что какой-то подозрительный мужик увел их вглубь эмигрантского квартала.

Через минуту румын постучал в обшарпанную дверь и проскрипел что-то на своем языке. Дверь открылась, и здоровенный детина в тюремных наколках пропустил их в нелегальных аквавит-бар. Здесь было полно людей, клубился сигаретный дым, стойка была липкой, туалет заляпан дерьмом и исписан ругательствами на всех языках мира, однако, половину публики составляли модно одетые и вусмерть пьяные молодые норвежцы и норвежки.

- Довели страну своим сухим законом, - с довольной улыбкой произнес Пашка, усаживаясь на шаткий барный стул, - вынуждают свою молодежь по притонам шляться.

- Сухой закон тут ни при чем. Они здесь, потому что это и есть притон, - заметила Алиска, кивнув на столик в углу, где белокурая девушка в широких штанах с карманами передавала бонг лощеному юнцу в хистерских очках.

- Ну и ладно, - Пашка махнул рукой и открыл крышку лэптопа.

Налившись выпивкой и «войдя в штопор», они принялись покадрово разбирать видео. Пашку больше всего интересовало поведение Нины, Алиса наблюдала за Лавровичем.

- Нет, ты смотри! – восклицал Пашка, - она сидит за своей бочкой, как ни в чем не бывало и наблюдает! Не удивительно, что она постепенно свихнулась! Молчать четыре года! Ну, я ем задам!

- Зачем он это делает? – вторила ему Алиса, - мы мало трахались, что ли? Не мало! За каждым кустом и всю неделю!

- Ублюдок, - Пашка перестал посылать проклятия Нине и переключился на Лавровича, - кайфует!

- С другой стороны, хорошо, что это он, - сказала Алиса с облегчением в голосе, - я подумала на Ибатуллина.

- Поэтому ты, выйдя из сарая, так странно уставилась на него? – догадался Пашка, но тут же осекся, - стоп! Ты знала?!

- Что меня изнасиловали? Конечно, - поведала Алиса, опрокидывая в себя аквавит, словно лекарство. Заметив Пашкин взгляд наполненный недоумением пополам с сочувствием, она поняла, что придется объясниться.

- Мне было больно – это раз, - произнесла она, загибая пальцы, - на моей юбке была кровь – это два. Чуть позже я, правда, поняла, что большая ее часть вытекла из пятки. И третий факт, неопровержимый – мне пришлось сделать аборт.

Павел подавился выпивкой и закашлялся. Алиса, заботливо постучала его по спине и попросила у бармена водички.

- Она не из-под крана? – спросил Павел, отпив глоток.

- В Норвегии вся вода из-под крана. Ее тут можно так пить, - просветила его Алиса.

- Почему ты не сказала? – напустился Пашка на нее.

- А вдруг это был ты? – спросила она с улыбкой.

- Я?! Ты…! Да ты…!!! – возмутился Пашка и для пущей убедительности грохнул кулаком по барной стойке, - почему ты такая спокойная???

- Я не спокойна, - ответила Алиса, сглотнув поднявшуюся из желудка мутную кислоту, - мне страшно, плохо, обидно, больно. Но мы пьем уже вторую бутылку, поэтому мне кое-как удается держать себя в руках.

Алиса снова судорожно сглотнула и помотала головой, пытаясь отогнать от себя видение своего безжизненного тела, терзаемого насильником. Павел посмотрел на нее внимательно и задал единственный вопрос, который не давал ему покоя.

- Если бы ты знала, что это он сделал с тобой, ты бы оставила ребенка?

- Да, - без колебаний ответила Алиска, опрокинув в себя еще стопку и закурив.

Пашка покрутил пальцем у виска.

- Я не знаю, как поступишь ты, - сказал он, вытащив сигарету из ее пачки, - но я не желаю больше иметь с ним ничего общего.

- Я не вернусь в Россию, - заявила Алиса, глядя ему в глаза.

Павел опешил, но уже через секунду согласно кивнул.

- Если есть возможность удрать от всего этого кошмара, то почему бы и нет, - пожал он плечами. Алиса благодарно улыбнулась ему.

Они помолчали.

- А я тогда разведусь и женюсь на Нинке, - сказал вдруг Пашка, - я ее люблю, хоть она и дура конченая.

Алиса улыбнулась. Он сказал «люблю»! Пашка, который не верил во «все эти сопли», смеялся над ней и Лавровичем, приговаривая, что они – глупыши, потому что раскручивают драмы из ничего и сами придумывают себе «проблемы в отношениях», вместо того, чтобы «божественно совокупляться».

Алиса вдруг прониклась благодарностью к мирозданию за своевременную встречу с Бьорном, которая разрушила чары, наложенные Лавровичем. Десять лет! Десять лет она любила только его, смотрела ему в рот и ловила каждое его слово! Она изучила каждый оттенок его голоса и каждый жест. Она знала, какие конфеты он любит, алгоритм приготовления «правильного кофе» и в каком порядке должны лежать трусы в его ящике для белья. Если бы не эти волшебные норвежские каникулы, то какова была бы ее реакция на известие о том, что четыре года назад именно Лаврович избил и изнасиловал ее?

- Зачем он это сделал? – спросила она вслух.

Пашка пожал плечами и бросил на стойку несколько разноцветных бумажек.

- Ты не хочешь ему отомстить? - вдруг спросил он.

Алиса помотала головой.

- Я переслала видео Анфисе. Уж она-то придумает для него жестокое и бесчеловечное наказание, даже если я попрошу ее ничего не предпринимать.

Павел скептически хмыкнул. Ему хотелось сделать что-то немедленно.

- Пойдем хотя бы утопим его ноутбук!

Сейчас, лежа среди горы подушек с разламывающейся надвое головой, Алиса, как ни старалась, не могла вспомнить, как они вышли из бара и как добрались до пристани. Хмель накрывал их, постепенно и незаметно: чем больше они успокаивались, тем больше ощущали слабость в ногах и туман в голове. Уходили с пристани они совсем пьяненькими и неизвестно, каков был их маршрут, и где планировалась конечная остановка.

Алиса открыла глаза и приподняла голову. Наволочка на подушке не отельная. Поморщившись, она повернулась на правый бок и узнала интерьер Васиной студии на Dronningens gate 15.

«Надеюсь, я не притащила Павла Проценко, самого трепливого жителя города Б, в квартиру, где живет мой якобы погибший брат!».

- Привет, пьянчужка! – сказал Вася, появляясь в ее поле зрения, - тебе все утро Аська названивает.

- Ради Бога, не ори, - жалобно попросила Алиса, с трудом принимая сидячее положение.

Брат со смехом подал ей ее мобильный: тридцать восемь пропущенных звонков и одно смс. Похоже, Аська посмотрела видео…

Алиса открыла сообщение.

«Ответь мне, где бы и с кем бы ты ни была!», - велело смс.

«Я в порядке. Я просто напилась. Эмоционально стабильна. Даже чувствую облегчение», - быстро набрала Алиса и нажала «Отправить».

- Мог бы и ответить на звонок, - проворчала Алиса, спуская ноги на пол и уже заранее зная ответ, - видишь же, человек за меня волнуется! Мог бы поднять трубку и хотя бы сообщить, что я в безопасности, хоть и без сознания.

Вася поморщился.

- Ты торопишь события, - сказал он тихо, - и не кривляйся!

Пока брат не смотрел на нее, Алиса передразнивала его, как первоклашка.

- Она бы тебя не съела, - упорствовала Алиса, но заметив саркастический Васин взгляд, немного сдала позиции, - ну ладно, надкусила б чуток.

Вася пожал плечами и, отмахнувшись, скрылся на балконе.

Алиса помнила, что ее брата тревожило то же, что и ее: равнодушие любимого человека. И трубку он брать не стал, потому что боялся снова, хоть и на минуту, окунуться в эту сухость и безветрие.

Завибрировал смартфон.

«Отлично, если не врешь! Люблю тебя. А его уничтожу», - написала Анфиса.

«Не вру, честное заваркинское. Не шлепай его слишком сильно))», - ответила Алиса.

«Не вздумай проболтаться Ваське! Он нас на кусочки порвет! И удали это сообщение сразу же, как прочтешь!», - такое сообщение было послано Анфисой вдогонку.

Анфисе никогда не нравился Лаврович. Особенно ее неприязнь обострялась в те моменты, когда она находила Алису переживающей их очередной разрыв. И каждый раз в эти моменты, она порывалась как-нибудь затейливо, «по-заваркински», ему отомстить, но Алиса не позволяла. Она знала, что за разрывом обязательно последует примирение, но никогда не отказывала себе в праве выплеснуть эмоции. Лаврович при расставаниях не выбирал выражений, вбивая ей в голову воспитательные максимы. «Ты вульгарная». «Ты ничем не увлекаешься». «Ты мне не нужна» или «Мне нужна не такая». Все это выводило Алису из равновесия, и ей нужно было довольно много времени, чтобы прийти в норму.

Алиса теребила пальцами ног лохматый прикроватный коврик и ждала, когда уймутся тошнота с головокружением.

«Я раньше не придавала значения тому, как это звучит. И тому, с какой силой он иногда стискивает мои руки и шею. На мне оставались красные следы, которые потом превращались в фиолетовые синяки».

Алиса вспомнила прикосновения Бьорна: как нежно он скользил костяшками пальцев по ее щеке, как крепко обнимал и куда целовал. Даже его самые страстные ласки не оставляли кровоподтеков на Алисиной белой чувствительной коже.

Алиса не соврала сестре: она действительно чувствовала облегчение. Как будто это мерзкое видео стало скальпелем, вскрывшим застарелый и причиняющий боль нарыв, а те вопросы, которые они с Пашкой задавали друг другу и ответы на них, которые они тут же давали сами себе, даже не утруждаясь их озвучиванием – кюреткой, которая выскоблила гной и плесень из их душ. Но от эмоциональной стабильности Алиса была далека: ей хотелось то ли плакать, то ли смеяться, то ли забиться в темный укромный угол и рычать оттуда на весь мир, как раненый барсук.

Она испытывала благодарность к сестре за то, что та не бросила копаться в этом деле. Наверняка сейчас Анфиса была близка к тому, чтобы освежевать и разделать ее мучителей, после выставив их жалкие тушки на всеобщее обозрение. Но в то же время Алиса не хотела никаких раскопок и никакой публичной порки, только чтобы произошедшее в лодочном сарае в ту ночь осталось, наконец, в прошлом.

Алиса боролась с искушением поплакаться Васе – самому надежному и верному мужчине в ее жизни, но она знала, что эффект, который произведет на брата новость, что ее маленькая вредная Алиска, его любимая девочка, была избита и изнасилована в каком-то лагере под городом Б, будет эквивалентен взрыву бомбы в двадцать одну килотонну. Примерно, такой, какую сбросили американцы на Нагасаки в 1945 году.

Сначала она, Алиса, получит пощечину за то, что молчала столько лет.

Потом он вернется в Россию, подвергнув себя риску разоблачения, и наложит на недосмотревшую за сестрой Анфису такое изощренное наказание, которое только будет способен выдумать его больной разум. Алиса не тешила себя иллюзиями относительно душевного здоровья Васи Заваркина: она много лет назад поняла, что ее брат – конченый психопат.

Что он сделает с Лавровичем, Мариной, Артуром Ибатуллиным Алиса даже вообразить не решалась. И даже сейчас, после просмотра видело, она не испытывала к ним особой любви, но понимала, что натравить на них Васю в порыве гнева – аморально и бесчеловечно. Тем более, что у Марины теперь есть ребенок.

И если Василия еще не успеют арестовать за прилюдную бойню (вряд ли он будет стесняться прохожих) и литры крови, пролитые на землю города Б, то на орехи получат все: и Нина, и Павел, и Олег, и все, без исключения, члены движения «Новый век». Вася мигом бы нашел себе помощников из своих старых парней.

Увлекшись своими нерадостными размышлениями, Алиса не заметила, как в комнате появилась невысокая блондинка. Она неслышно вошла в комнату и принялась деликатно погрохатывать кухонной утварью. Огромная двуспальная кровать, на которой проснулась Алиса, была огорожена плетеной ширмой, из-за которой она заметила женщину, а та ее – нет.

- Хей, - сказала Алиса, копируя мягкие интонации норвежцев – жителей столицы. Она вышла из-за ширмы тут же: спать она рухнула, не раздеваясь.

- Доброе утро, - поздоровалась женщина по-английски с улыбкой, - я вас разбудила?

- Нет, я давно проснулась, - поведала Алиса.

Женщина была невысокого роста с рубленым грубым лицом, которое, впрочем, немного смягчала улыбка. Она была покрыта тропическим загаром, которым красиво оттенял выгоревшие белые волосы, собранные сзади в низкий пучок. На ней был ладно скроенный серый брючный костюм, туфли на невысоком каблуке и очки без оправы баснословной стоимости. На ней не было никаких украшений, кроме маленьких часиков, которые, видимо, тоже стоили немало. Словом, незнакомка на Васиной кухне выглядела деловой и уверенной в себе и напоминала тех женщин, которых Алиса видела в центре Осло в рабочий полдень. В тех районах, что были наполнены высотными зданиями из стекла и бетона.

- Меня зовут… - дальше женщина произнесла что-то похожее на «Ингерь». Алиса не поняла ее и поморщилась. Женщина рассмеялась.

- Можете звать меня Инга, - разрешила она, - Вася так зовет меня. Он говорит, что Ингерь слишком похоже на мужское имя.

- Алиса, - представилась она, присаживаясь на барный табурет и протягивая ладонь для рукопожатия. Инга сжала ее крепко, но в то же время нежно. – Мне, наверно, стоило позвонить, прежде чем вваливаться сюда вот так… Но если честно, я не помню, как я сюда добралась…

Инга рассмеялась и залила жидкое тесто в вафельницу. Она проделала это таким ловким, отработанным движением, не пролив ни капли, что Алиса мысленно зааплодировала.

- Мы чудесно переночевали на диване, - поведала Инга, - мы могли бы поехать ко мне, но Вася не хотел тебя оставлять: ты спала очень беспокойно. Ему показалось, что ты плакала.

- Я могла, - буркнула Алиса, - в Осло вдруг заявились мои друзья из России и попытались испортить мне отдых. Но я от них отбилась! А чем вы занимаетесь?

Алисе не терпелось препарировать Ингу, но она понимала, что у нее мало времени: сейчас ее брат закончит свои суперсекретные телефонные переговоры, вернется  балкона и нарушит их тет-а-тет.

- Я – журналистка, - ответила Инга. Она достала пропеченные вафли из вафельницы, полила малиновым сиропом из банки, налила в кружку только что сваренный кофе и апельсиновый сок. Всю эту снедь она с улыбкой поставила перед Алисой. Вафли были в форме сердечка.

- А вы? – спросила она.

- Мы уже позавтракали, - сообщила Инга, снова улыбаясь, - я планировала оставить эту порцию тебе. Они даже холодные ничего.

Алиса улыбнулась и ковырнула вафли вилкой. Ей казалось, что ее стошнит от первого же кусочка, но желудок благодарно расправил свои складочки навстречу завтраку, будто радуясь хоть чему-то, что не было аквавитом.

- Как вкусно! – восхитилась Алиса. Джем оказался жидким и прозрачным, как сироп от кашля, и в нем плавали крохотные малиновые зернышки. В сочетании с холодным воздухом, ворвавшимся с балкона вместе с Васей, его вкус показался Алисе умопомрачительным.

- О, ты можешь есть! – удивился подошедший Вася и погладил ее по голове.

- Сама в недоумении, - ответила Алиса и улыбнулась, - видимо, аквавит не такое уж и мерзкое пойло…

Вася рассмеялась, Инга улыбнулась, и происходящее стало казаться Алисе нереальным. Кругом улыбки, смех, вкусная еда – все легко и просто. Маятник Алисиного настроения качнулся в сторону любви к жизни.

- Какие у тебя планы? – спросил Вася, отщипнув кусочек от Алисиной вафли, за что тут же получил по рукам от Инги. Он скорчил смешную виноватую рожицу, после чего рассмеялся, обнял Ингу и покружил ее.

«Похоже, такая женщина и была ему нужна. Улыбчивая, готовящая завтраки, носящая брючные костюмы и очечки. Не догадывающаяся, что этот обаятельный русский мужчина варит метамфетамин и толкает его эмигрантам».

- Я хочу попасть сегодня в Фолькмузей, - сообщила Алиса, взмахнув вилкой и затолкав поглубже свою ревность от имени Анфисы Заваркиной.

- Про хюльдр будешь выпрашивать? – спросил Вася и, отпустив Ингу и не дожидаясь Алисиного ответа, принялся натягивать куртку.

- Ты меня знаешь, - улыбнулась Алиса и отхлебнула кофе.

- Вася говорил, что вы – писатель, - продолжила Инга светскую беседу.

- Да, пишу книгу о норвежском фольклоре, - удивив саму себя, сказала Алиса. Она никогда не позиционировала себя как писателя и ту легкость, с которой она втиснулась в  новое амплуа, она списала на особенности английского языка, вернее его американизированного варианта, на котором она изъяснялась. В нем словом «writer» часто называли и тех, кто занимается «неновостной» журналистикой, вроде колумнистов, к которым причисляла себя Алиса. По-русски она звалась журналистом.

- Я знакома с очень интересным человеком, - поведала Инга, - историк, в некотором роде мистик, и по счастью, приходится мне родным дядей. Если хотите, я могу вас познакомить…

- Это было бы чудесно! – воскликнула Алиса.

Инга улыбнулась и кивнула. Вася шепнул ей что-то на ушко, и она снова кивнула и вышла из квартиры, махнув Алисе рукой на прощанье. Вася сел напротив Алисы, выбил сигарету из мягкой пачки, пододвинул к себе пепельницу и состроил сложное выражение лица: непроницаемость черт и настороженный взгляд. Алиса терпеливо ждала, когда брат заговорит.

- Как она тебе? – спросил он после второй глубокой затяжки.

- Полная противоположность твоей бывшей, - улыбнулась Алиса и вытащила сигарету из его пачки.

Вася рассмеялся и расслабился.

- На самом деле Инга отличается только прикидом, - признался он, - и, конечно, улыбается часто, много и с удовольствием, как все норвежцы.

- Это да, - подтвердила Алиса, вспомнив Бьорна, - это наша национальная русская особенность – в любой ситуации хранить мрачную физиономию.

Она старалась разговаривать с братом нарочито грубо и небрежно, стараясь настроиться на его волну.

- Я хочу знать, что у тебя происходит, - нанес он первый удар, прекратив улыбаться. Алиса постаралась расслабить мышцы спины, чтобы напряженная поза не выдала ее смятения.

- Я влюбилась, - ответила она, допустив маленькую усмешку.

Вася пристально вгляделся ей в лицо. Этот взгляд Алиса встретила достойно: не отвела глаз, постаралась вложить в него немного восторженной глупости, снабдив мину теплой улыбкой. Брат не должен был догадаться о кошмаре, что творится у него за спиной.

- Что-то не так? – спросила Алиса, когда Вася не отвел взгляда.

- Аська прислала мне письмо, в котором были формулы еще не запатентованной вариации рогипнола, - сказал Вася, не отводя взгляда, - это наркотик для изнасилований.

- Ага! Так и знала, что вы общаетесь! – воскликнула Алиса. Она попыталась замаскировать охватившее ее лихорадочное возбуждение притворной радостью и спрятала задрожавшие кисти под стол.

- Это было первое письмо за пять лет, - засмущался Вася, и Алиса тихонько облегченно выдохнула. Похоже, ей удастся сменить тему.

- Ты по ней скучаешь? – спросила она тихо.

Вася отвел, наконец, свой пронизывающий взгляд от Алисы и уставился на свои руки. Они молчали, тишина была наэлектризованной, но Алиса не спешила ее нарушать, используя данное ей время, чтобы продумать то, что она скажет дальше.

- Конечно, скучаю, - вдруг взорвался Вася, - я пять лет старательно гнал от себя все мысли о ней! Пять лет! И вдруг приезжаешь ты и, ни слова не говоря, выкладываешь альбом с фотографиями моего сына! Он такой… Он почти взрослый! Он так похож на нее! И на меня! А я пропустил его первые шаги! Его первое слово! Я даже не смогу увидеть, как он пойдет в школу!

Вася уткнул лицо в ладони, и его плечи страдальчески сгорбились. Алиса спрыгнула с табурета, оббежала стойку и крепко обняла его. Она где-то вычитала, что сильное давление на тело успокаивает нервную систему. Правда, в статье говорила про коров на бойне, но Заваркин сейчас и выглядел… как бычок на заклании.

- Прости меня, - прошептала она, - я не подумала… Я не знала… Я бы не стала… Специально…

Вася убрал руки от лица, искаженного гримасой, и обнял Алису.

- Это ты меня прости, - сказал он почти спокойно, - я рад тебя видеть, я очень по тебе скучал. Конечно, ты не хотела меня расстроить. И ты все сделала правильно!

Алиса отодвинулась и удивленно посмотрела на Васю. Ее насторожила решительность, звучавшая в последней реплике.

- Ты позволила мне увидеть все в правильном свете, - сказал Вася спокойно и даже попытался выдавить улыбку, - да, здесь, в Осло, я тихо счастлив с этой милой женщиной, которая любит меня и заботится обо мне.

Алиса незаметно освободилась из объятий и с любопытством взглянула на брата.

- Инга великолепна, - Васино лицо озарилось улыбкой, в которой смешались восхищение и благодарность, - она легкая, милая, страстная…

- Эй, не хочу знать про страсть! – прервала его Алиса, притворно рассердившись. Она снова забралась на свой стул и уставилась на Васю.

- Я не про ту страсть, - смутился Вася, - я про ту, с какой она занимается своим делом. Как она влипает в свои журналистские расследования, с каким азартом раскапывает всякие истории…

Алиса расхохоталась, приведя Васю недоумение.

- Я понял причину твоего веселья, - сказал он, осознав, что Алиса не собирается выплевывать смешинку, попавшую ей на язык, - я нашел себе норвежскую версию Анфисы Заваркиной. С поправкой на менталитет.

Алиса кивнула и вытерла выступившие слезы.

- Я читал всё, что написала Аська за эти годы, - признался Вася, - и она хороша. Настолько хороша, что я стал всерьез сомневаться, что она захочет оставить всё и снова жить со мной.

Вася, вдруг став серьезным, оперся ладонями на стол и пододвинулся к Алисиному лицу.

- Потому что я хочу ее, - сказал он тихо и грозно, - ее, а не ее улучшенную копию. Ее и своего сына. Я хочу, чтобы мой сын жил со мной.

«Вот он, тот самый момент!».

- Она сказала, что хочет показать маленькому Васе школу Святого Иосаафа, - поведала Алиса так же тихо, - сказала, что хочет показать ему Бал на Хэллоуин и прочие веселые вещи. После того, как ваш сын закончит первый класс, она сказала, что готова будет уехать. Но при одном условии…

Вася, каждая мышца которого была напряжена до дрожи, кивком велел ей продолжать.

- Она сказала, что переедет с удовольствием в любую страну, кроме Норвегии.

- Потому что здесь основная религия  - сатанизм? – рассмеялся Вася.

- У вас один мозг на двоих, что ли? – задала Алиса привычный вопрос.

Заваркин расслабился. Он заметно повеселел и встал с табурета.

- Я принимаю условие, - сказал он, - к тому моменту я все устрою.

Он подкинул на ладони ключи от машины, подмигнул Алисе.

- Она все так же ходит в грязных кедах и лысая? – вдруг спросил он. В его голосе слышались теплота, нежность и такая лютая тоска, что у Алисы сжалось сердце.

- Лысая, но теперь в дизайнерских шмотках, - поведала она, - так что ищи жилье с большой гардеробной.

Вася Заваркин рассмеялся и кивнул.

- А формулы рогипнола? – вдруг спросил он. Алиса вспомнила, насколько ее братец опасный тип: только расслабишься, он тут же нанесет удар под дых.

- Наверно, какое-нибудь очередное расследование, - пожала она плечами, стараясь казаться небрежной, - ты ведь единственный химик, которого она знает…

- Я – лучший химик, которого она знает, - поправил Вася самодовольно, - одевайся тепло и звони, если что…

С этими словами Заваркин покинул квартиру, захлопнув за собой дверь. Алиса услышала, как закрылись двери старинного лифта и только тогда облегченно выдохнула. Она вдруг почувствовала, как взмокла ее спина.

Приняв душ и подсушив волосы, Алиса надела теплую куртку, черные джинсы-дудочки, кеды и обмоталась шарфом. Глянув в окно, она прихватила еще и маленький компактный красный зонт: улицы Осло посыпала мелкая, неприятная загривку изморось.

«Если ты будешь в Осло, то я на весь день в Фолькмузее, на Бигдой», - Алиса отправила Бьорну смс. Ответом ей было молчание. Алиса вдруг поняла, что ни вчера, ни сегодня он ей не звонил.

Алиса решительно отогнала от себя тревожные мысли. Бьорн и так стал занимать слишком много пространства в ее черепе, и если он решил с ней порвать, то пусть это пространство не будет искажено черными тоскливыми мыслями.

«Тревоге – нет! Пусть всё идет, как идет».

Алиса, как могла, старалась поднять рухнувшее настроение: купила себе хрустящий «циннабун» в ближайшей кондитерской, пошла пешком неспешным шагом – так, как она гуляла по городу Б – и даже по пути умудрилась погладить жеребенка, который пасся на огромном пастбище на въезде на полуостров Бигдой. Маленький конек жевал неестественно зеленую траву под боком у своей матери – взрослой гнедой кобылы - но едва завидев Алису, наблюдающую за ним у забора, он оставил свое стадо и поскакал к ней. Алиса сперва испугалась такого бурного проявления чувств, но жеребенок замедлил шаг и взглянул на нее таким умным глазом, что она даже рискнула протянуть к нему руку.

«Дружелюбная страна».

 Фолькмузей – тридцать гектаров территории под открытым небом – был наполнен аутентичными домишками, каждый из которых в свою очередь тоже был тематическим мини-музеем, маленькими деревянными пекарнями, предлагавшими посетителям свежий хлеб и сыр по старинным рецептам, и прочими «завлекалочками» для туристов. Здесь даже давали напрокат старинные наряды, и пара каких-то студентов из школы искусств развлекала посетителей игрой на скрипке и танцами.

Но все это не радовало Алису. Воодушевившись обещанием Инги в скором времени свести ее со знающим человеком, она даже и не подумала искать в музее упоминания о хюльдрах. Напротив, она расслабилась и погрузилась в свои думы.

Алисе хотелось как следует обдумать то, что произошло за прошедшую неделю и, возможно, связаться с сестрой из какого-нибудь укромного уголка. Укромный уголок нашелся быстро: в этой роли согласилась выступить лавочка возле деревянной кирхи одиннадцатого века. От глаз посетителей, сновавших повсюду, скамейку укрывал трактор, отдыхавший в этом углу от музейных ландшафтных работ. Здесь же стояла скучная тачка с абсолютно прозаическими инструментами – лопатами, киркой, тяпками и секаторами – туристам незачем было сюда заворачивать.

Но едва Алиса присела на лавочку, как тут же ее голову затопили мысли о Бьорне.

Увидятся ли они снова?

Не сказала ли она ничего лишнего?

Не была ли она чересчур навязчива и не злоупотребила ли гостеприимством?

В который раз Алиса отметила про себя, что Бьорн – первый мужчина, с которым она ведет себя, как обычная девушка. Обычно, крутя ничего не значащие романы, она всегда знала, что кавалер обязательно позвонит ей на следующий день и назначит новую встречу. И она радовалась тому звонку, потому что он был гораздо лучше, обычнее, - нормальнее! – чем его внезапное появление под ее балконом через пару часов после расставания или приступа ревности на третий день знакомства.

Алисины мужчины буквально купали ее в своем безумии, затягивая в водоворот, из которого было уже не выбраться. Они подстерегали ее, идущую с работы, обрывали домашний телефон, номер которого она им не сообщала, больно хватали за руки, шептали горячие клятвы. Когда Алиса взывала к их разуму, то те, которые были потише, называли ее тупой сукой и распространяли про нее грязные слухи. Она так устала от этого, что однажды взяла да и сказанула одному настырному воздыхателю, что она – проститутка, попутно уведомив того о наличии свирепого сутенера, якобы готовом закрутить в узел любого, кто посмеет приблизиться к ней, не заплатив. Слухами земля полнится, поэтому поклонников у нее поубавилось – видимо, они пошли искать кассу – но зато зажили, наконец, синяки на руках и небольшие душевные царапины.

Ее друзья оценили выходку и принялись подыгрывать ей.

- Ты стоишь миллиона долларов, детка, - сказал развязно Павел и чмокнул ее в лоб. За этот вполне целомудренный поцелуй он заработал подзатыльник от Лавровича и безобразный скандал в исполнении великой Смоленской.

Алиса поежилась на ветру, и ее вдруг затопила горячая благодарность к Павлу Проценко, который пережил вместе с ней довольно неприятные моменты.

Зачем Лаврович сделал это с ней так? Чего именно ему так не хватало? Ведь он был единственным человеком, заполучившим не только ее тело, но доступ к содержимому головы!

«Врешь себе. Ай, как некрасиво! На вершину холма ведет множество тропинок, но ни одна из них не поднимается выше середины. Вернее, до этого момента ни одна не поднималась».

Алисины мысли снова вернулись к Бьорну. Она действительно рассказала ему о себе значительно больше, чем кому бы то ни было. Кое-что не знали даже Лаврович и ее обожаемая Анфиса. Она буквально затопила своего норвежца информацией и своими вязкими переживаниями: о детстве, о Васе, Асе умирающем отце и его наказе присматривать за ней. О тоске и одиночестве, которые мучают ее по ночам. О зависти, с которой она смотрит на брата и сестру и их незримую и, как оказалось, нерушимую связь. О неожиданной нежности к племяннику, который спас и продолжал спасать снова и снова ее мир от неизбежного разрушения.

«Может, не стоило так много болтать?».

Алиса никогда долго не размышляла над вопросами, ответ на которые не могла получить немедленно, тем более, если те вызывали фонтаны беспокойства и смятения или отдавались глухой болью в затылке, как сейчас. Она потерла руками лицо, решив прекратить бессмысленные терзания.

Ей до смерти захотелось увидеть Бьорна прямо сейчас, обнять его, прижаться головой к могучей груди, вдохнуть его запах, пощекотать, рассмешить его, а после прижаться губами к рыжеватой бороде, туда, где угадывалась улыбка. Она даже зажмурилась, радуясь, что никто не может подглядеть ее мысли, и подставила лицо порывам кристально чистого ветра, вдруг налетевшего с Осло-фьорда.

- Привет.

Алиса вздрогнула и вынырнула из своих воспоминаний. Она почувствовала, что ей не хватает воздуха: то ли от того, что она слишком глубоко нырнула в мутное озерцо своих чувственных переживаний, то ли от того, что перед ней стоял Олег, правая рука которого сжимала «Беретту» модели М-86. Алиса узнала ее: из такого пистолета Вася, замучившись отгонять от нее психованных любовников, научил ее стрелять.

- Привет, - ответила она с улыбкой, взяв себя в руки, - отличная пушка. Ствол откидывается вверх. Удобно для тех, у кого слабые руки.

Олег сжал руку с пистолетом так, что костяшки побелели, словно ему не терпелось показать Алисе, что его руки отнюдь не слабы.

- Что тебе нужно? – устало спросила она, откинув прядь волос с лица.

- Ты смеялась надо мной, - прохрипел Олег, - там, на причале…Вместе с этой деревенщиной…

«Деревенщина! – пафосно воскликнул житель города Б, столицы всея Земли».

Алисе не хотелось объяснять Олегу, который явно был не в себе, что она смеялась вовсе не над ним, а просто так. И что «деревенщина» ни имела никакого понятия о существовании Олега, члена молодежного движения «Новый  век» со страстью к огнестрельному оружию. Поэтому она решила действовать наверняка.

- А ты сидел и смотрел, как меня насилуют, - холодно сказала она, поднимаясь с лавочки и делая шаг ему навстречу.

Олег опешил. Он глупо, не по-мужски, хлопнул ресницами и уставился на Алису, прикидывая, откуда и как та узнала о ночи в лодочном сарае.

- Ты говоришь о том, когда твой мужик тебя отодрал при всех? – нашелся он.

- Нет, - сказала Алиса, сузив глаза и делая еще один маленький шажок, - я говорю о том, как меня накачали рогипнолом, привели на ваше уродское сборище, раздели и отдали в лапы насильнику, почему-то приняв его за моего мужика.

Алису захлестывал гнев. Олег стал первым человеком из лодочного сарая, которому можно было предъявить обвинения. Алиса упивалась своей правотой до того момента, как в ее голове всплыл опостылевший ей вопрос.

«Чем я заслужила?».

- Чем я заслужила такое обращение? – взревела  она в отчаянии и кинулась на Олега, лупя его кулаками куда придется, - почему вы сделали со мной это? Что ты от меня хочешь?!

Из Алисиных глаз хлынули слезы, размывшие противника до состояния нечеткого пятна, но она не перестала молотить его кулаками. Ее ярость вела ее, и она почувствовала, как щелкнула под ее рукой челюсть Олега, как сбилось его дыхание. Алиса подумала было, что побеждает, и что этот хорек никогда не сможет использовать «Беретту» против человека, как вдруг…

- Чокнутая стерва! – прохрипел он и, размахнувшись, ударил Алису в висок рукоятью пистолета.

Алиса погрузилась в темноту.

***

Она поднималась по холму. Ее окутывала темнота, влага, падающая на нее сверху тугими каплями, заставляла зябко ежиться. Холм было перерезан тропинками, словно морщинами, а на вершине стоял старый заброшенный дом из серого камня. Его северная сторона была покрыта мхом, южная подпорчена дождями, а западное крыло освещалось неровным светом. Как и сто ночей до и сто ночей после в зале с наборным паркетом и полированным обеденным столом горел огонь в камине.

Алиса в мгновение ока вознеслась на вершину холма, дернула почерневшую от времени входную дверь и двинулась по коридорам, не издавая ни единого звука. Она знала этот дом. В нем жили ее Три Истории.

История первая. 2005 год. Февраль. Город Б. Квартира Алисы.

- Ты проститутка? – спросил дерганый молодой человек. Он был наголо обрит, постоянно шмыгал носом и умоляюще смотрел на Алису своими черными, какими-то мертвыми глазами. Какие-то два темных безводных колодца, а не глаза.

- Да, - сказала она, надеясь тем самым пресечь его домогательства.

Алиса жила в двухкомнатной «хрущевке», доставшейся от родителей. Простенькая обстановка ее жилища напоминала больше квартиру, снятую для свиданий, нежели квартиру молодой девушки. Вася сотни раз предлагал провернуть здесь хотя бы косметический ремонт и выкинуть рухлядь, что знала три-четыре поколения семьи Заваркиных.

- Поживешь пока у нас, - уговаривал он, - я знаю ребят хороших, они провернут все за пару месяцев.

Алиса отказывалась. Ей не хотелось ввязываться в столь сложное мероприятие, куда-то переезжать и вообще лишний раз шевелиться. Ей казалось, что она пустила корни в этот старый полуразвалившийся раскладной диван, который, впрочем, никогда не бывал сложен.

- Это ужасно, Лисенок, - сетовал всякий раз Сан Саныч Барашкин, оставаясь на ночь, - давай я тебе хотя бы кровать куплю. Ее доставят, соберут…

Алиса строго посмотрела на него. Она категорически отказывалась от всех его подарков: упрямо возвращала в магазины платья и драгоценности, рассовывая возвращенные деньги по карманам своего любовника, и даже каким-то чудом умудрилась вернуть подаренную машину в салон.

- Упрямый мой Лисенок, - сказал Барашкин, погладив Алису по стриженому затылку.

Она тогда только-только принялась за эксперименты с внешностью, и от стрижки к стрижке волосы на затылке становились все короче, тогда как челка оставалась прежней длины, и на досуге раскрашивалась Алисой во все цвета радуги. Когда хитрый Сан Саныч, понял, что его молоденькая любовница решила стать законодателем мод для всех панков города Б, он подарил Алисе то, от чего та не смогла отказаться. Это была редкая диковинка по тем временам – ботинки Dr. Martens, сделанные на заказ. На темно-зеленой коже были выдавлены танцующие женские фигурки – тонкие, звонкие, с развевающимися волосами, выделывающие пируэты – задник был оббит шипами и заклепками, а на язычке было готическими буквами выведено – «hulder».

- Ты просто змей, - прошептала ошеломленная Алиса, нежно поглаживая ботинки, будто те были новорожденными котятами. Барашкин счастливо смеялся, ощущая себя богом и дьяволом одновременно. Он понял, что и как надо дарить этой удивительной девушке, чтобы сделать ее счастливой. Пусть даже против ее воли!

- Лисенок, я старый человек, - сетовал Сан Саныч, - я не могу спать на жестком, у меня спина болит.

- Бедненький мой, - Алиса гладила его по голове и нежно целовала куда-то в ухо, отчего Барашкин мгновенно забывал, что только что назвал себя старым.

После двух недель нытья и демонстраций стариковской немощи, которые, впрочем, заканчивалась отнюдь не стариковским сексом, Алиса сдалась и позволила купить кровать. Барашкин не растерялся и выбрал к ней постельное белье из египетского хлопка, пару легких одеял из какого-то современного материала и две тумбочки с настольными лампами. Алиса не заметила белье, одеяла не отличила от своих, синтетических, а тумбочки и лампы приняла за части кровати – словом, все получилось так, как и рассчитывал заместитель губернатора города Б, ответственный за информационную политику в регионе.

Они опробовали кровать тут же, даже не подумав задернуть шторы.

Именно тогда Алиса увидела его.

Из окна ее спальни отлично просматривалась крыша соседнего дома, пятиэтажки, приютившей в квартире на последнем этаже разудалую компанию какой-то политизированной молодежи. Они часто устраивали посиделки, которые неизменно заканчивались постельными игрищами. Алиса иногда стояла у окна по вечерам, выключив верхний свет, и с любопытством наблюдала за тем, как «будущее страны» косит свальный грех.

Иногда они уединялись парочками на плоской просмоленной крыше, а иногда и вовсе оттуда падали, отделываясь ушибами и переломами. У пьяных, как известно – свой бог, к тому же двор украшал буйно разросшийся палисадник, состоящий, в основном, из пышных и упругих кустов сирени, которые и смягчали падения пьяниц с мая по сентябрь. Но недавно по требованию жильцов кусты вырубили, а палисадник заасфальтировали, превратив в парковку, и теперь дворник, противно шваркая лопатой по утрам, исправно очищал ее от снега.

Тем вечером, когда Алиса впервые увидела Черноглазого, было тепло и безветренно: это была оттепель перед днем Святого Валентина.

Он появился на крыше со своей девушкой. Они выбрались с чердака, кутаясь в куртки, видимо, желая посмотреть на звезды, но увидев лишь тучи, не нашли ничего лучшего, чем заняться сексом.

Алиса не обратила бы внимания на них – Сан Саныч как раз ласкал ее клитор так, как ей нравилось – если бы парень не повел себя странно. Он перегнул свою партнершу через хиленькие перильца, которыми была огорожена крыша, и принялся совокупляться с ней, как домашний пес с дворнягой: обхватив свою пышнотелую партнершу руками, как лапами, Черноглазый двигался быстро, словно стараясь успеть до появления хозяйки, которая прицепит его на поводок и уволочет домой. Девушка сначала не сопротивлялась, но почувствовав, что забор под ее весом совсем расшатался, принялась размахивать руками, сигнализируя своему любовнику о неполадках конструкции. Но тот, похоже, принял ее отчаянную жестикуляцию за проявление страсти.

Алиса почувствовала, что Черноглазый смотрит на нее, но не могла остановить Сан Саныча, чтобы задернуть шторы: его эрекция была капризной, как прима Большого театра. Ей только и оставалось, что зажмуриться и постараться забыть об этом вуайеристе, наслаждаясь ласками своего любовника. Когда Барашкин кончил и устало откинулся на подушки, Алиса рискнула открыть глаза.

Парень стоял на крыше по пояс голый, с все еще эрегированным членом, а его партнерша летела вниз с крыши пятиэтажки. Несколько секунд ожидания, страшный глухой удар, и, Алиса коротко вскрикнув, подбежала к окну. Все было плохо: девушка распласталась по парковке темной медузой, и из-под ее головы растекалась темная лужа.

- Что там? – лениво поинтересовался Барашкин, который уже успел уткнуться в свой коммуникатор.

- Девушка с крыши упала, - сообщила Алиса.

- Отойди от окна и задерни шторы, - велел Барашкин.

Алиса потянулась было к шторе, но вдруг отчетливо увидела, как парень сложил руки в умоляющем жесте и протянул их к ней.

- Тот, кто…был с ней – мой друг, - быстро сказала она, - я спущусь к нему.

- Лучше веди его к нам, - сказал Барашкин, натягивая трусы, - я ухожу. Твоя сестра все-таки разоряет этот завод…

- Не обижай мою сестру, - привычно велела Алиса, уже выбегая в подъезд, лишь накинув на тело старую парку.

Он ждал ее у подъезда. Вблизи оказалось, что он чуть ниже Алисы и широк в плечах. Он напомнил ей ее брата Василия, спешно уехавшего за границу и в городе Б объявленного пропавшим без вести. Только у Заваркина глаза были серые с расходящимися от зрачка мраморными лучиками, а у ее нового знакомца – пустые, черные и мертвые.

Алиса завела его в квартиру, где зам губернатора, отвечающий за информационную политику в регионе, спешно натягивал ботинки. Черноглазый струхнул, но пожал поданную ему руку.

- Мне пора, - сказал Барашкин. Алиса знала, что это сухое «мне пора» означает «Я ненавижу твою сестру, она портит мне жизнь, и я должен немедленно вступить в ней в очередную битву в этой бесконечной информационной войне, потому что никто, кроме меня, с ней не справится». Алиса не знала никого, кто был бы искуснее в подобных поединках, чем эти двое.

- Я оставлю Толика, - шепнул Сан Саныч, мазнув ее щеку поцелуем.

Толик – молодой здоровый парень, только что из армии – служил у Барашкина водителем и охранником. Алиса знала, что он останется за дверью, и отреагирует на любой подозрительный шум, ворвавшись в незапертую дверь и прописав черноглазому пареньку пару болевых. Но тот уже и так не стоял на ногах, поэтому, едва за Барашкиным закрылась дверь, Алиса подтвердила его догадку.

- Да, я – шлюха.

После, разыгравшись, она представила Барашкина, как своего клиента. При этом Алиса говорила развязно, допуская в речи обсценную лексику и сальные смешки, словно сегодняшним утром было крайне важно то, чтобы Черноглазый поверил в то, что она – настоящая проститутка.

И он поверил. Он был в шоке, к тому же пьян и плохо соображал, вяло реагируя на ее реплики. Алисе удалось поспать пару часов, после чего Черноглазого разыскали его друзья. Уходя, он получил от Алисы разрешение говорить, что он провел всю ночь с ней.

Но через пару дней, когда Алиса уже и думать о нем забыла, Черноглазый появился на ее пороге с бутылкой коньяка. Историю с упавшей с крыши девушкой замяли, списав на несчастный случай.

- Я из молодежного движения «Новый век», - объявил он Алисе с улыбкой, закончив с благодарностями за свое спасение.

Алиса не поняла ничего про движение, и лишь вежливо улыбнулась в ответ. Ей надо было работать. Лаврович взял в начале февраля срочный проект и вдрызг разругался с Ниной по поводу дизайна. Он кричал ей о функциональности интерфейса, она ему – про полет мысли и творческий процесс, а в результате дизайн пришлось допиливать Алисе, которая едва-едва начала разбираться в специфике этой работы.

- Мне надо работать, - сказала Алиса, позабыв, что для него она – шлюха.

- Ну, так давай! – ляпнул он радостно, дернув себя за ремень, - у меня и деньги есть!

Алиса видела, что он уже порядком пьян, и лихорадочно раздумывала, что бы такого ему наплести. Сказать, что она – на самом деле веб-дизайнер? Тогда почему той ночью вела себя, как путана? Хотела его соблазнить?

- Днем я учусь, работаю только вечером, - сказала она, собираясь тянуть время.

- Ок, я подожду, - согласился он.

Алиса уткнулась в ноутбук, соображая, что бы предпринять. Она изо всех сил старалась скрыть охватившую ее панику, тогда как ее гость, напротив, чувствовал себя очень комфортно: расположившись на диване за ее спиной, он рассыпал на журнальном столике какой-то порошок, разделил его на четыре «дорожки» и затянул две из них, по одной в каждую ноздрю. Он помассировал крылья носа, чтоб порошок равномерно распределился по слизистой, после чего плеснул себе коньяка в бокал, который самостоятельно взял из шкафа.

Алиса поняла, что дело – труба, и решилась на крайние меры: написала Анфисе в «аську», что один ее старый, но не близкий знакомый приперся к ней в квартиру, где нюхает, пьет и мешает ей работать. Сестра ответила: «Ок, 15мин» и отключилась.

Анфиса прилетела действительно ровно через пятнадцать минут, в течение которых Алиса выслушивала какие-то мутные откровения.

- Я – писатель, - плел Черноглазый, - сейчас работаю над своим первым романом.

Алиса слушала и отчаянно трусила.

- Ладно, хватит болтовни. Раздевайся, - велел он, подойдя к ней и бесцеремонно спустив с ее плеча лямку топика.

Алиса задрожала всем телом, как загнанная в угол кошка, но тут в незапертую дверь вихрем ворвалась ее сестра.

- О, еще одна! Коньяк будешь? – обрадовался Черноглазый. Он направился к шкафу, видимо, чтобы достать еще один бокал, совершив очевидную тактическую ошибку – повернулся спиной к Анфисе Заваркиной. Та, оглядевшись, схватила титановую клюшку для гольфа из нового набора Сан Саныча, который тот еще не успел донести до дома, и обрушила ее на затылок Черноглазого.

Он рухнул на старый Алисин сервант, купленный еще в шестидесятых. Стеклянные полки провалились под его весом, стоявшие на них бокалы посыпались на пол. Они падали на пол и разбивались один за другим, и вскоре вся комната была усеяна мелкими осколками. Пока испуганная Алиса оценивала ущерб, Анфиса подошла к столику и ткнула пальцем в порошок.

- «Фен», - заключила она, понюхав и попробовав на язык, - дешевый, плохой и грязный. Не наш.

Она бросила взгляд на поверженного врага, и вдруг, увидев его с этого ракурса, застыла, как вкопанная. Эта кожаная куртка, неприметные джинсы и ботинки, напоминавшие видом часть мотоциклетной амуниции, эта лысая голова и широкие плечи вдруг навели ее на какую-то мысль, которую она и не думала озвучивать.

- Мальчики, помогите мне, - сказала Анфиса в сторону двери.

Вошли «мальчики» - два здоровенных амбала бандитского вида.

- Здрасти, - вежливо поздоровался с Алисой один из них. Та кивнула.

- Ребят, тут такое дело, - начала Анфиса, - вы его прихватите, отвезите на старую и там легонько попрессуйте. Не нежничайте, но и не усердствуйте. Мне придется самой с ним поболтать, чтобы он забыл этот адрес. Я вас догоню. Мне сестру надо вразумить.

С этими словами, Анфиса протянула вежливому амбалу небольшой сверток. Тот радостно ощерился, кивнул и вместе с напарником поднял Черноглазого. Алиса вдруг вспомнила их: мелкие дилеры, единственные, с кем работал Вася напрямую, в обмен на мелкие услуги подобного рода отсыпая им чуточку больше за меньшую сумму. «Старая» - это покинутая Васей лаборатория в промышленном районе.

Амбалы закинули руки Черноглазого себе на шеи и теперь всё выглядело так, словно они ведут своего пьяного товарища. Легенду портила только кровоточащая ссадина на затылке их жертвы.

Анфиса, закрыв за «мальчиками» дверь, повернулась к сестре. Алиса услышала много нелестных эпитетов в свой адрес, но основным лейтмотивом гневной Асиной речи стало мрачное пророчество, что если она, Алиса, не перестанет якшаться с психами, наркоманами и прочими нуждающимися в ласке и утешении, если не пересмотрит свой образ жизни, то рано или поздно ее ждут колоссальные неприятности.

- Я отхожу от дел, - сказала Анфиса, - я буду заниматься журналистикой. Как ты понимаешь, это совсем иная область деятельности. Я обрываю старые связи, а новые появятся не скоро, а вряд ли они будут представлять собой скорых на расправу «торчков» с окраин. Моими коллегами станут жеманные гомики, которые из тяжелого поднимали только бутерброд с икрой. Мы с тобой остались одни. Я – не Вася, я не умею выкручивать руки и выкалывать глаза. Я не смогу тебя защитить. Более того, это тебе придется меня защищать.

Анфиса указала на свой заметно округлившийся живот: она была на шестом месяце беременности. Алисе стало стыдно.

- Прости, - прошептала она.

- Спасибо, что сказала это, - смягчилась Анфиса, - подумай над тем, что сказала тебе я.

Анфиса ушла, а Алиса провела остаток вечера, выковыривая осколки из ворса ковра, и предаваясь самобичеванию. Образ Черноглазого, как ей казалось, теперь навсегда связан для нее со жгучим стыдом.

Но она ошибалась.

Алиса поняла это на следующей неделе, когда увидела его в морге. Его челюсти были вырваны, пальцы отрезаны, череп смят, но это точно был он! Вот едва затянувшийся ожог на запястье: он тыкал в себя сигаретой той ночью, когда скинул свою подружку с крыши. Вот царапины на руках от осколков ее разбитого бара. Вот рядом лежат его мотоциклетные бутсы, его джинсы – Алиса никогда не жаловалась на память, а, находясь в состоянии стресса, запоминала все до мельчайших деталей.

Но на стойке, вперемешку с одеждой, снятой с трупа, найденного на пустыре в промышленном районе, лежала куртка ее брата Васи. Его бумажник. Одна из его серег.

На большом пальце изуродованного трупа Черноглазого висела бумажная бирка с надписью «Василий Заваркин».

- Да, это он, - сказала Анфиса полицейским – следователю и оперативнику, расследовавшим исчезновение Васи – и патологоанатом закрыл Черноглазого простыней.

Алисе без труда удался образ безутешной сестры: она была в шоке. Полицейские проявили сочувствие к ней и к беременной Анфисе и не стали рассказывать подробности зверского убийства «их брата». Алиса больше никогда их не видела.

Выйдя на свежий воздух, Алиса глубоко вздохнула, вытесняя из легких запах формалина. На крыльце морга курила Зульфия – Анфисин редактор – она была бледна как смерть, а ее темные волосы трепал февральский ветер.

- Не спрашивайте, - сказала Анфиса, - Вася Заваркин отныне мертв.

Тогда, кажется, впервые в жизни, Алиса в полной мере осознала, какие чудовища ее сестра и ее брат.

И то, какое чудовище она сама. Ее втянули ее в соучастие в преднамеренном жестоком убийстве, но она не чувствовала ни стыда, ни страха. Алиса думала лишь о том, что могло бы случиться с ней, если Анфиса не подоспела бы вовремя и не действовала бы столь решительно.

Там на пороге морга ее охватило странное спокойствие. Алиса чувствовала причастность к темному миру, в котором обитали чудовища, царили разрушение и смерть, но эта причастность дарила ей окрыляющее чувство безопасности. Как будто она, отучившись в университете самый сложный семестр – наконец приехала домой на каникулы… Ее демоны защищали ее.

История вторая. 2006 год. Весна. Главная площадь поселка Дубный.

- Где ты была? – полюбопытствовала Алиса, с улыбкой заглядывая Анфисе в лицо. Та, как обычно, глядела себе под ноги и о чем-то размышляла.

- Ты сама знаешь, - ответила она, на секунду подняв голову и взглянув на сестру, - зачем спрашиваешь?

- Потому что ты впервые посетила в загородную резиденцию своего мастера поздним вечером, - Алиса скорчила хитрую рожицу, - расскажи!

- Романы с высокопоставленными женатыми чиновниками – это по твоей части. А я сюда по работе приезжала, - зевнула Анфиса и повертела головой, - где ты припарковалась?

- Да, брось, расскажи, - заныла Алиска, - неужели он тебе ни капельки не нравится? Он же такой… Приятный на вид и окруженный ореолом таинственности.

Ей было очевидно, что сестра не крутит роман с губернатором, иначе Алиса узнала бы об этом первая. Но несмотря на то, что Аська без конца повторяла, что сохранит отношения с Федором Гавриловичем Кравченко исключительно профессиональными, Алиса не теряла надежды на их эволюцию. Анфиса ему нравится, это и слепому ежу понятно! Чего только стоят вечера, которые губернатор проводит в ее мансарде или его забота о ней во время беременности! И то, как он надевал ей сапоги, и то, что рожать пристроил в лучшую палату в больнице Святого Иосаафа, под надзор жены своего заместителя Колдырева! Если бы Алиса не знала всей правды, она обязательно подумала бы, что Анфисин ребенок от Кравченко!

Алиса хотела было снова заныть на предмет более трепетного отношения к Федору Гавриловичу, но ее внимание отвлекла на себя пожилая дама с собачкой. Она была одета в длинное шелковое платье и куталась в шаль, ее седые волосы были аккуратно причесаны, а ее собачонка, померанский шпиц (Алиса всегда себе хотела такого), гавкала и подпрыгивала у ее ног. Они переходили дорогу в неположенном месте, и на них на бешеной скорости неслась темная иномарка.

- Осторожно! – крикнула Алиса, выбросив руку вперед, словно пытаясь защитить старушку с собачкой. Старушка оглянулась, но было поздно: иномарка, врезавшись бампером ей в голени, подбросила ее на пару метров над землей. Она нелепо взмахнула руками, будто пыталась улететь, но тщетно: она упала на асфальт в нескольких метрах от места столкновения. Ее шаль спланировала следом.

Взвизгнули тормоза, и к ним примешался крик живого существа: спеша скрыться с места преступления, иномарка намотала на колесо маленького шпица.

И старушка, и ее собачонка были мертвы. Вокруг стала собираться толпа: жители тихого Дубного были поражены увиденным. Отовсюду доносились шокированные восклицания.

- Не было номеров…

- Полиция…

- А собачку-то за что…

- Такая скорость…

- Он наехал специально!

Алиса в ужасе прижала руку ко рту и кинулась к старушке, но была остановлена Анфисиной рукой.

- Уходим, - сказала она.

Когда они сели в машину – Асе пришлось занять место за рулем – Алиса обратила к сестре недоумевающий раздраженный взор. Та снизошла до объяснений.

- Ее зовут, то есть звали, Ольга Алексеевна, - Анфиса закурила и приоткрыла окно, - когда я начинала карьеру, я брала у нее интервью, в котором она поведала мне, что прихвостни  губернатора «обезводили» Дубный, чтобы тот смог наполнить бассейн к своей вечеринке в честь дня рождения.

Анфиса промолчала и продолжила, докурив сигарету одной глубокой затяжкой и щелчком отправив окурок в окно.

- И вот теперь, спустя два года, я впервые приехала в Дубный, где у меня на глазах, словно точно подгадав время, Ольгу Алексеевну размазало по асфальту неким загадочным транспортным средством, появившимся будто из ниоткуда…

Алиса отметила, что сестра, выстраивая догадку, ничего не утверждала. Не имея доказательств, она не говорила не «поджидала», а «словно подгадав время». Она не сказала «разогнался и сбил», она сказала «появился будто из ниоткуда». Так же она писала свои статьи: высказывала предположения, складывала впечатление, хитро обволакивала читателя собственным мнением там, где не могла оперировать фактами.

И Анфиса Заваркина не ошибалась в своих догадках практически никогда.

- Это было предупреждение, - догадалась Алиса и острую жалость к несчастной старушке сменила тревога за сестру.

- Я всегда должна делать то, что мне велят, иначе…

Алиса едва не расплакалась: Анфиса никогда не делала того, что ей велели.

- Она была актрисой, - вдруг вспомнила Ася с легкой улыбкой, - отличной актрисой, сейчас таких не лепят… Ладно, не дрейфь! Поехали, выпьем!

Страх, жалость и смятение со временем притупились в Алисином сознании, а затем и вовсе прошли. Сперва в кошмарах она видела, как несчастная Ольга Алексеевна с раскроенным черепом истекает кровью, лежа на растрескавшемся поселковом асфальте, но вскоре эти образы растаяли и сменились новыми. Погибшая на ее глазах старая актриса со временем оказалось надежно заперта в глубине ее долговременной памяти, под постоянно растущим ворохом более свежих воспоминаний.

История третья. 2006 год. Конец лета. Квартира Анфисы Заваркиной.

Алиса разваливалась на куски. Она приехала из лагеря не к себе домой, а к Анфисе, надеясь, что та дома. Она была дома, и, только что уложив сына спать, старалась не шуметь. Она молча наблюдала, как Алиса смыла с себя кровь, забросила в стирку грязную одежду и как со слезами осматривала свое истерзанное тело. Анфисины кулаки были крепко сжаты, так же, как и челюсти. Она не говорила ни слова до того момента, как Алиса, закутавшись в ее халат, уселась на кровать, поморщившись от боли.

- Кто это сделал? – спросила она.

- Я не знаю, - прошептала Алиса, прижав к груди кулачки, и горько заплакала. Она сползла с кровати, и Анфиса подхватила ее.

Алиса рыдала, сестра гладила ее по голове и что-то шептала. Когда бурные рыдания сменились психопатическими раскачиваниями, Анфиса дала Алисе две таблетки и велела проглотить.

- Расскажи мне все, - попросила она, когда успокоительное подействовало.

И Алиса рассказала. Лекарство отупило ее, лишив эмоций, поэтому рассказ вышел плавный, без особых запинок.

- Я приведу врача, - сказала Анфиса, поднимая ее обратно на постель, где Алиса провалилась в сон.

На поиски хорошего гинеколога, который согласился бы приехать на дом и осмотреть Алису, у Анфисы ушло несколько дней. Алиса осталась у нее: по ночам она кричала во сне, отчего маленький Вася просыпался и тоже кричал, но Анфиса тогда проявила чудеса стойкости. Она не позволила себе ни упрека, ни укоризненного взгляда. Просыпалась Алиса, Анфиса успокаивала Алису. Просыпался сын, она шла к сыну.

Алиса несколько раз порывалась уехать к себе, ради спокойствия ребенка, но каждый раз ее останавливало то, в чем она так нуждалась – забота.

- Останься со мной, пожалуйста, - умоляюще просила Анфиса, нежно обнимая ее, - позволь о тебе позаботиться.

Эти интонации были так несвойственны жесткой (иногда даже жестокой) Анфисе Заваркиной, что Алиса сдавалась и падала обратно на скомканную постель.

Врач, пожилая и многоопытная дама с толстой шеей и перманентом, взяла мазки и осмотрела Алису. Та в свою очередь была очень ей благодарна за профессионализм: врачиха и вида не подала, что жалеет ее как жертву изнасилования.

- Вот так, хорошо, - вежливо и холодно  говорила она, выпрямляя ее ноги, согнутые в коленях, - мы закончили.

Выйдя в коридор, Анфиса протянула ей деньги – много денег – и пробирку с Алисиной кровью, которую она нацедила из ее вены в тот же вечер и сохранила в холодильнике. Алиса видела всю сцену в приоткрытую дверь.

- Пожалуйста, - попросила она, - нам нужно знать…

Врачиха помолчала, взглянув на пробирку, а потом на Алису, и согласно кивнула.

От гинеколога не было вестей две недели, которые стали для Алисы кошмаром.

- Почему ты делаешь вид, будто ничего не произошло?! – рыдала Алиса, отпихиваясь от объятий сестры. В другой комнате надрывался годовалый Вася.

- Какой-то подонок надругался над твоим телом, и он за это ответит, - говорила Анфиса абсолютно спокойно, - я устрою ему такой ад, какой еще никто не знал на этой земле. Он будет страдать так, как не страдал ни один мученик ни в одной из религий. Но я не позволю ему искалечить твою душу…

Алиса успокаивалась, но вскоре все начиналось по новой.

- За что? Почему? Почему я? – кричала она.

- Ты ни в чем не виновата, - говорила ее сестра, глядя ей в глаза, - ты ни в чем не виновата. Ты самая добрая, самая умная, самая милая девушка из всех, кого я знаю. Ты мила даже с теми, кто этого не заслуживает. Он – больной ублюдок и поверь мне, когда я до него доберусь, здоровее он не станет…

Алиса приходила в себя: кошмары больше не мучили ее, и через десять дней она отказалась от снотворного, посетовав, что таблетки отупляют ее. Анфиса согласно кивнула, но перебралась спать с дивана в постель, где при малейшем вскрике сестры она прижимала ту к своей груди, гладила по голове и шептала успокаивающие фразы.

- Я никому тебя не отдам, моя маленькая. Больше никто не посмеет тебя обидеть…

Прошла неделя, и Алиса бросила свои истеричные водные процедуры: она сдирала с себя кожу жесткой щеткой под обжигающим душем каждые полчаса.

Анфисино хладнокровие, перемежающееся с неожиданной нежностью, излечивало ее. Через две недели, почти придя в себя, Алиса задалась вопросом: не приходилось ли сестре переживать нечто подобное? Она знала, что в детстве, еще живя в детском доме, Анфиса подверглась нападению, результатом которого стало сотрясение, больница, полукоматозное состояние. Из-за плохо залеченной черепно-мозговой травмы ее терзали головные боли, и ее постоянным спутником стали таблетки: особое успокоительное, Васина формула. Они притупляли боль, не вызывая сонливости, оставляя лишь некоторую эмоциональную заторможенность, которая оказалась на руку Анфисе: угрозы, нападки и просто бурные реакции на ее статьи не вызывали в сестре никакого отклика.

В подростковом возрасте Анфису осмотрел психиатр и вынес вердикт – активная социопатия. Алиса, перелопатив кучу книжек, узнала, что ее сестра понимает все эмоции, но сама ничего не чувствует. Она может сымитировать всё, что угодно – от ненависти и огорчения до влюбленности и сочувствия – но в глубине души она остается абсолютно равнодушной.

Раздумывая над тем, что привело Анфису Заваркину к этому диагнозу – травма, мир, вдруг повернувшийся к ней задницей или что-то еще –  Алиса поняла, что Асина бесчувственность, выдуманная врачом или настоящая – радует ее. Она бы не пережила, увидев, что то, что с ней случилось, доставляет боль еще кому-то, кроме нее самой. Тем более, если бы этим человеком оказалась Анфиса – ее любимая сестра, к которой она прибежала, радостная, в день своих первых месячных, загадочная, потеряв невинность, которая приделывала головы ее куклам и учила целоваться.

Ровно через две недели на пороге Анфисиной мансарды возникла их доверенная «гинекологиня» и что-то жарко зашептала Анфисе. Та вышла вместе с ней за дверь и минут через пятнадцать они вместе вернулись с белым непрозрачным пакетом из аптеки.

- Чем я теперь болею? – буркнула Алиса. Она, конечно, ожидала не СПИДа и сифилиса (она же не с бомжами паленую водку глюкала, в самом деле!), но чего-нибудь безобидного и неприятного: хламидиоза или нашествия трихомонад. Но Анфиса не спешила ответить на вопрос, а врачиха попросила разрешения ее осмотреть. Пока она шарила по Алисиным внутренностям, Анфиса сидела с непроницаемым лицом. Гинеколог, закончив, стянула перчатки, и кивнула ей. Та помрачнела.

- Вы мне расскажете, что с мной? – поинтересовалась Алиса со слезой в голосе.

Анфиса, не говоря ни слова, вышла проводить врача. Та похлопала ее по плечу, приняла купюры и скрылась навсегда из их жизни.

Анфиса вернулась в спальню, села напротив Алисы на пуфик и взглянула ей в лицо.

- Во-первых, анализ твоей крови выявил содержание сильнодействующего вещества, - заговорила та монотонно, - это неизвестный новый наркотик. Остаток твоей крови ушел дальше, к химикам…

- Ась, мне плевать, - разозлилась Алиса, - говори! Что со мной?

- Ты здорова, - ответила сестра, - но беременна. В лаборатории твою кровь прогнали на гормоны и заподозрили неладное. Сегодня врач, осмотрев тебя, подтвердила наличие плода…

Дальнейшее Алиса помнила смутно: похоже, она снова билась в рыданиях и что-то кричала. Она слышала свой голос и удивлялась тому, как он, одинокий, вгрызается в тишину: маленький Вася, адаптировавшись к ситуации, больше не плакал, разнервничавшись, а сидел, тихий и милый, в манеже в этой же комнате, лупя ручонками по большой плюшевой собаке. Это зрелище отрезвило Алису. Она снова обратила внимание на Анфису, которая достала из аптечного пакетика коробку с лекарством.

- На твоем сроке медикаментозный аборт – идеальное решение, - сказала она, протянув коробку Алисе, - врач мне объяснила, что с тобой будет происходить. Я не тороплю и не настаиваю, но подумай, пожалуйста.

Алиса на автомате открыла коробку, достала инструкцию и принялась читать непонятные слова. Она не знала, как поступить: она не была противницей абортов, но ей всегда казалось, что собственного ребенка в своем собственном животе она не сможет убить ни при каких обстоятельствах. Изнасилование, конечно, она не предусмотрела.

- Как бы ты поступила?  - спросила Алиса у сестры. Та сидела напротив нее, достав маленького Васю из манежа и устроив у себя на коленях. Тот улыбнулся Алисе беззубым ртом.

- Вот тебе иллюстрация того, как бы я поступила, - сказала Анфиса и чмокнула сына в белобрысую макушку, - ситуация у меня другая, но факт есть факт: этого человечка никто не хотел.

- Ты родила его от любимого мужчины, - прошептала Алиса, опустив глаза на лекарство, которое держала в руках. С ее ресниц сорвались две слезинки и с глухим стуком упали на картонную коробочку.

- От любимого, - согласилась Анфиса с иронией, - который едва узнав, что вскоре его веселые поездки на мотоцикле за город заменит горшок с какашками, удрал аж в другую страну.

Алиса улыбнулась. Впервые за две недели.

- Ты скучаешь по нему? – спросила она.

- Скучаю, - улыбнулась Анфиса, - не скрою, что вздохнула с облегчением, когда он уехал. Но дышать мне долго не пришлось…

- То есть?

- Как бы тебе объяснить? – задумалась Анфиса, глянув на потолок, - Вася – он был как тугой резиновый чехол. Он сковывал меня по рукам и ногам и не давал дышать. С каждой его выходкой, с каждым новым запретом, с каждым новым надрезом на моем теле, чехол становился все туже и туже, превращая мои лёгкие в кашу, а конечности – в суповой набор. И вот явился этот маленький рыцарь и освободил меня…

Последнюю фразу Анфиса сказала с той неподражаемой интонацией, с которой все мамаши говорят о своих детях. Каждый раз, улавливая ее в голосе своей сестры, Алиса невольно удивлялась: Анфиса Заваркина была последним человеком на Земле, которого можно было вообразить хорошей матерью, курицей-наседкой, машущей крылами над своим цыпленком. Но Аська и тут не разочаровала: освоившая все премудрости материнства, она была похожа на ощенившуюся волчицу, которая играючи учит своего щенка жизни. Это сходство придавало весомость ее нынешним советам.

- Но долго дышать полной грудью мне не пришлось, - поделилась Анфиса, - потому как скоро я поняла, что резиновый чехол, убивавший меня, и был моими легкими. И что теперь мне придется или дышать задницей, или сдохнуть…

- Очень красочно, - проворчала Алиса, - но бесполезно.

- Детка, дети, даже любимые – это геморрой, - призналась Алиса, а маленький Вася в этот момент хихикнул.

Анфиса прислонилась щекой к его макушке, и из ее груди вырвался вздох умиления. Алиса снова улыбнулась.

- Видишь, моему сыну нравится слово «геморрой», - заявила Анфиса, и Вася снова хихикнул, - это мой сын. Я люблю его. В том числе и за то, что он похож на своего отца.

Алиса снова помрачнела.

- Будешь ли ты любить этого ребенка? - спросила Анфиса, сажая Васю обратно в манеж, - может, и будешь. Но ты всегда будешь помнить, что он появился не от любви – пусть и неразделенной, пусть и сбежавшей прочь при первых признаках того самого геморроя – а от того, что какой-то мудозвон решил плеснуть в твою матку спермой, не спросив твоего разрешения.

Алиса понимала, что делает сестра: заставляет ее принять решение немедленно, пока можно еще все сделать быстро и безболезненно. Продемонстрировав своего сына, она воззвала к ее женскому началу, напомнив о случившемся – к разуму.

Алиса взглянула на Васю и неожиданно для самой себя спросила:

- Что мне делать?

Вася встал на ноги в своем манеже и внимательно посмотрел на нее. Его взгляд был таким осознанным, что Алисе вдруг показалось, что он сейчас откроет рот и голосом своего отца скажет ей, что делать. Анфиса с интересом наблюдала за ними.

- А что я, например, Ваське скажу? – вдруг осенило Алису, - как я ему объясню появление ребенка? Он же захочет узнать, кто его отец, а я…

- Перестань, - властно велела Анфиса, - дело не в Ваське! И не во мне! Есть только ты и твой ребенок!

Алиса поняла, что давно приняла решение: в тот самый момент, когда услышала, что беременна – и теперь лишь тянет время. Она посмотрела на сестру и кивнула. Та подала ей стакан воды, чтобы запить таблетку.

Следующие двадцать четыре часа, Алиса провела, прислушиваясь к своему организму. Организм вел себя тихо и на гормональный удар видимых реакций не подавал, но это наблюдение отвлекло Алису от размышлений о правильности ее поступка. Утром ей будет дан шанс все переиграть: она примет еще одну таблетку, которая должна будет вызвать сокращения и изгнать плод из ее нутра.

Ночью ей снился маленький Вася, подпрыгивающий от нетерпения в своем манеже и  голосом Васи-старшего велевшего ей «Убей его!». Она не слушалась, и ребенок рождался, разрывая ей живот. Она просмотрела этот сон три или четыре раза, каждый раз просыпаясь и вновь засыпая в Анфисиных объятиях. Утром она, измученная, не стала долго размышлять и закинула вторую таблетку под язык.

Следующие пятнадцать часов Алиса провела в аду. Из нее хлынула кровь, низ живота тянуло, как будто ее матка собиралась вырваться наружу вместе с маленьким дьяволенком, поселившемся в ней. Анфиса попыталась затолкать в нее таблетку обезболивающего, но ее тут же вырвало. Ее рвало следующие два часа без остановки, и, как будто всего этого было мало, к побочным эффектам добавился еще и понос. Анфиса вытирала пот с ее лба, подтирала за ней кровь и дерьмо, приносила ей воду, приговаривая, что лучше пусть лезет наружу, чем сидит внутри. Эта фраза почему-то смешила Алису и она снова давилась непереваренным завтраком.

Через несколько часов Анфиса, оценив состояние сестры, заявила, что везет ее в больницу, на что Алисин организм, будто испугавшись, вдруг разом прекратил извергать из себя свое содержимое. Это позволило обессиленной Алисе лечь, а Анфисе измерить ее температуру Васиным градусником.

- 36,6, - констатировала она, - похоже, на этом побочные эффекты кончились.

- Как будто из меня демонов изгнали, - сказала Алиса, прикрыв глаза. Анфиса усмехнулась.

Алиса проспала почти сутки, изредка просыпаясь для необходимых гигиенических процедур, с каждым разом чувствуя себя все лучше и лучше.

- Я чувствую себя очищенной, - призналась она, когда кровотечение совсем сошло на нет.

- Ну и славно, - сказала Анфиса, сидя на столе рядом с кофеваркой и прилаживая к ней бумажный фильтр - ты не знаешь, как эта штука работает?

Еще через две недели, посетив врача и убедившись, что все прошло хорошо, Алиса съехала от сестры, и в первую же ночь в собственной постели ей приснился кошмар.

С участием ее убитого сына.

Ей приснился белокурый мальчик лет пяти со шкодливой физиономией. Он был похож сразу на Васю-старшего и на Васю-младшего, но был одет как мальчишка-посыльный из  советского фильма про собаку Баскервилей – Алисиного любимого детектива. Яркий свет, господствовавший во сне, заставил его прищуриться, но Алиса разглядела прямой нос, красивые капризно изогнутые  губы и синие глаза.

У ее нерожденного сына было лицо Лавровича.

Алиса проснулась среди ночи с бешено колотящимся где-то в горле сердцем и, наплевав на осторожность, достала из своей сумки-мешка пузырек, заботливо припрятанный там Анфисой. Она высыпала на ладонь две таблетки успокоительного и заглотнула их, как удав.

- Тебя не существует! – сказала она творению своего воображения. Творение, как будто отпечатавшееся на сетчатке ее глаза, протянуло е ней ручонки.

Вскоре лекарство подействовало, и мальчишка больше не появлялся во снах и не воображался наяву. Но Алиса знала, что где-то там, в подсознании, его образ все еще жив и дожидается благоприятного момента для того, чтобы воплотиться в ее настоящем сыне или однажды свести ее с ума.

- Я в аду? – тихо спросила она сама себя, глядя на троих собравшихся у камина в гостиной.

- Ну, что вы, моя дорогая, - сказала Старая Актриса, не повышая голоса и глядя на свои руки, - разве ж это ад?

Алиса вошла в комнату. Приблизившись к камину, она не почувствовала его тепла. Ее Три Истории с любопытством смотрели на нее.

- Вы мне не нравитесь, - сказала она им.

- Ах, моя дорогая, если мы были бы с вами знакомы при жизни, - снисходительно улыбнулась Старая Актриса, встав с кресла и сделав круг по комнате.

- Я хочу уйти, - заявил Мальчишка, поднимаясь на ноги с коврика возле камина.

- Уходи, - равнодушно сказала Алиса.

Теперь, узнав всю правду о той ночи, она отчетливо видела в чертах своего нерожденного сына лицо Лавровича. Видимо, ее подсознание смогло утаить кое-какие воспоминания от наркотика,  безжалостно лишившего ее памяти, и Алиса, сама того не осознавая, наделила свою Историю чертами своего насильника.

Мальчишка улыбнулся и выбежал в приоткрытую створку двери. За ним, тявкая, выскочил шпиц.

Алиса не чувствовала ничего, прощаясь с этой креатурой: выдуманный ребенок теперь не имел к ней никакого отношения.

- Я заставил бы тебя сделать аборт, - неожиданно трезво прошептал ей на ухо Павел Проценко, в ту ночь, когда они ломали компьютер Лавровича на набережной Осло-фьорда, - я не дал бы тебе погубить свою жизнь. Ты этого не заслужила…

Алиса была с ним согласна. Этого ребенка никогда не было и не должно было быть. Потому что иначе был бы Лаврович, и не было бы Бьорна, что теперь виделось Алисе в корне неправильным.

- Мне тоже, наверно, стоит уйти, - улыбнулась Старая Актриса. Она сделала изящный жест рукой, приглашая Алису сесть в ее кресло. – Возможно, я одно из ваших самых страшных воспоминаний, но, ей богу, вы не виноваты в моей смерти.

Алиса кивнула и улыбнулась ей. Старая Актриса драматическим жестом запахнула шаль, послала чувственный воздушный поцелуй Черноглазому и, вскинув гордый подбородок, прошествовала в распахнутую дверь за Мальчишкой и своей собакой.

Алиса села в кресло и посмотрела на Черноглазого. Тот неспешно перебирал какие-то исписанные листы, устилающие его колени и пол у их ног.

- Я писатель, - заявил тот, поднимая на Алису взгляд, - я пишу свой первый роман. Мне нужна тишина. Я отсюда не уйду.

Он улыбался.

- Ты – моя самая настырная галлюцинация, - сказала Алиса с улыбкой, подтягивая ноги на кресло. Ей было холодно. – о чем будет твой роман?

- Будто сама не знаешь! – сказал Черноглазый, - мы же внутри твоей головы! Конечно, о хюльдрах!

Алиса кивнула.

- Я умерла? – вдруг спросила она.

- Не знаю, - ответил Черноглазый и отхлебнул виски.

Они помолчали.

- Почему мужчины так ко мне относятся? – снова спросила она у Черноглазого. Он делал на своих листах пометки роскошной перьевой ручкой и словно забыл о присутствии Алисы.

Она была ему неинтересна. Он знал о ней все. Алиса же, в свою очередь, не могла упустить возможности запросто поболтать со своим подсознанием.

- Потому что ты ими питаешься, - ответило подсознание, - получаешь удовольствие, топча чужие чувства. Не отрицай! Ты жрешь их эмоции, чтобы восстановить баланс внутри, чтобы выбраться из тьмы, в которую тебя когда-то качнуло. Ты любуешься своим отражением в их влюбленных глазах и пытаешься себя убедить в том, что ты – не такая, как все. Ты пытаешь их и наслаждаешься их мучениями.

- Что теперь со мной будет? – спросила Алиса, даже не пытаясь спорить со своим подсознанием.

- Теперь все будет хорошо, - ухмыльнулся Черноглазый и опрокинул в себя остатки виски.

 

Глава девятая. 2010 год. Ошибка эксперимента.

Вася Заваркин выгружал продукты из багажника, как вдруг увидел свою сестру, идущую по улице: Алиса глазела по сторонам, жевала булочку и пританцовывала на ходу. Легкая, стройная и грациозная, она оживила своим появлением улицу, и прохожие, спешившие по своим делам нет-нет да и поглядывали на нее.

Вася хотел было закрыть багажник и подняться наверх, как вдруг заметил то, что заставило его бросить продукты на заднее сиденье, запрыгнуть в машину и снова завести мотор.

За Алисой следил какой-то парень. Высокий, тощий, он крался совершенно по-идиотски, как будто играл в дешевом шпионском боевике. Порыв ветра откинул его куртку, и Вася опытным взглядом выцепил рукоятку пистолета, заткнутого сзади за пояс.

- Надеюсь, ты отстрелишь себе задницу, кретин, - проскрежетал Вася и птронулся с места. Он не боялся быть замеченным: маленькая красненькая машинка принадлежала Инге и Алиса никогда ее не видела.

Вася проехал дальше по улице и наблюдал за сестрой в зеркало заднего вида. Когда Алиса проходила мимо, он отвернулся от ветрового стекла, хотя это было совершенно излишне: эта дурочка глазела куда угодно, но только не на припаркованные машины и не себе за спину. Преследователь не отставал.

Заваркин вспомнил, что Алиса идет в Фолькмузей и прикинул, каким пешеходным маршрутом туда проще всего попасть. Эта осторожная охота его бесила: он предпочитал решать проблемы с наскока и радикальными методами, а слежку и вынюхивание оставлять Аське. Он улыбнулся, в который раз отметив, что снова думает о ней без опаски, и даже с некоторой нежностью.

На свой страх и риск он дал по газам и принялся маневрировать по центральным улицам Осло. Это заняло у него с полчаса: он умудрился попасть во все, даже самые незначительные заторы, что создавались, в основном, туристическими автобусами.

- Слава богу, сезон подходит к концу, - проворчал он и запарковал автомобиль сразу за королевскими пастбищами. С замиранием сердца он поджидал сестру.

Интуиция не подвела его: Алиса появилась целая и невредимая и возле лошадиного загона остановилась погладить жеребенка. Ее преследователь топтался метрах в пятидесяти на абсолютно открытой местности.

- Посмотри же назад, - увещевал Вася Алису, будто та могла его услышать, - что это за обмылок? Ты его знаешь? Почему он идет за тобой?

Он, двигаясь урывками, проводил сестру до входа в Фолькмузей и рванул дальше вдоль забора. Вася знал, что его территория не имеет куска изгороди возле старой кирхи. Он выяснил это в прошлое воскресенье, когда водил сюда двух несносных тинейджеров – племянников Инги. Он имел неосторожность вслух поинтересоваться тогда, почему музей под открытым небом не огорожен глухим забором с проволокой под током. Инга удивленно посмотрела на него, и Вася понял, что в Норвегии никому и в голову не приходит, что можно пройти в музей без билета.

Пока он объезжал музей по периметру и парковал машину в каком-то переулке, он потерял минут двадцать. Бросив машину незапертой (на Бигдое, где обитают богатейшие люди Норвегии, никто не польстится на старенький «Гольф»), он помчался со всех ног к старой кирхе. Он не представлял, как будет искать свою непутевую сестру и с чего ему следует начать.

Но ему повезло: Алиса нашлась сразу же за церковью, возле какого-то трактора, а этот щенок, вынув пистолет из-за пояса брюк, стоял перед ней. Вася перешел на осторожный шаг, но тут услышал крик Алисы и увидел, как она кинулась на преследователя с кулаками. Вася подобрался достаточно близко к ним, чтобы услышать ее бессмысленные вопросы и увидеть, как этот сопляк неумело уклоняется от ее довольно точных ударов.

- Молодец, девочка, - шепотом похвалил он ее.

Парень вывернулся из-под ее руки и ударил Алису рукоятью пистолета.

Гнев застил Васе глаза, и он, отбросив конспирацию, ломанулся сквозь кусты. Со строительной тачки он выхватил лопату и, широко и ловко размахнувшись, обрушил свое орудие на голову врага. Раздался гул, парень закатил глаза, обмяк и брякнулся к Васиным ногам.

- Жалкий мешок с костями, - Вася сплюнул на землю.

Он подскочил к Алисе и проверил ее пульс.

- Жива, - констатировал он и пригляделся к ране у нее лбу. Мелкая кровоточащая ссадина. Алиса была оглушена.

Заваркин огляделся по сторонам: вряд ли кто-то видел их маленькую потасовку и даже если здесь установлены камеры наблюдения, то сцена была надежно укрыта от них трактором. Он решительно взвалил на плечо поверженного врага и так же, огородами вернулся к «фольксвагену». Там Вася достал моток скотча и грязную тряпку, которой вытирал масляный щуп. Тряпку он затолкал этому задохлику в рот и перемотал ему скотчем рот: от носа до затылка. После он заломил его длинные ручки-веточки назад и крепко перемотал их скотчем. С ногами он поступил точно также, после чего открыл багажник и, не церемонясь, закинул легковесного врага внутрь и захлопнул его.

- Как же вы не поймете, что нельзя нападать на Заваркиных в открытую, - проворчал он и, надеясь, что преследователь пробудет без сознания еще долго, поспешил назад к Алисе.

Но сцена, которую он застал по возвращении, удивила его. Алиса без сознания пребывала в объятиях какого-то здорового бородатого мужика, судя по одежде – из местных, который заботливо придерживал ее голову и что-то говорил.

- Как ты без сознания умудрилась подцепить мужика? – проворчал Вася и решительно подошел к лавочке, возле которой приняла поражение его сестра, - кто вы такой?

Вася задал вопрос по-норвежски. Мужик поднял на него глаза, и Заваркин увидел  в них плещущееся через край беспокойство, панику и боль, будто это его только что ударили рукоятью пистолета.

- Почему она здесь? – взревел он, - откуда на ней кровь? Кто разбил ей голову? Вы видели кого-нибудь? Позовите врача!

- Кто вы такой? – повторил Вася свой вопрос.

- Я ее жених, - заявил мужик, - у вас есть телефон? Я обронил свой… Вызовите скорую и полицию!

- Жених? – насмешливо, но насторожено переспросил Вася, но тут его осенило, - вы – Бьорн!

- А вы? – Бьорн пришел в замешательство.

- Я ее брат, - признался Вася.

- Вы говорите по-норвежски, перестаньте говорить по-норвежски, - простонала вдруг Алиса по-английски.

- Алиса, девочка моя, - залепетал Бьорн по-английски, прижимая ее к себе - я никому тебя не отдам, моя маленькая. Больше никто не посмеет тебя обидеть…

- Бьорн, - произнесла она, не открывая глаз, - это и правда ты?

- Я, моя хорошая, - он уткнулся губами ей в ухо, - кто это был? Кто на тебя напал?

- Мне тоже хотелось бы знать, - сказал Вася по-английски и тут же добавил по-русски, - особенно, в свете того, что он сейчас лежит в моем багажнике.

Алиса распахнула глаза.

- Это был какой-то румын, - сказала она по-английски, а по-русски добавила, - Олег, поклонник-психопат, из бывших…

Вася кивнул. Алиса снова закрыла глаза и прижалась к Бьорну. На ее лице было написано такое блаженство, словно лежать под лавочкой с разбитой головой – это лучшее занятие на свете. Вася впервые видел ее такой… влюбленной, и когда она принялась гладить своего норвежца по шее и тереться носом об его грудь в свитере с оленями, Заваркину стало неловко, как будто он подглядывает в щелочку.

- Нам нужен врач, - Бьорн гнул свою линию, - и как можно скорее!

- Не хочу врача! – буркнула Алиса, - как ты меня нашел?

- Получил твое сообщение, а, приехав сюда, просто спросил, куда пошла самая красивая женщина на Земле. Все без исключения мужчины и одна девушка-гей указали мне на кирху.

Вася закатил глаза. Ему казалось, что он попал в мелодраму.

- Скажите ей! – обратился Бьорн к Васе, - скажите ей, что ей нужен врач.

- Тебе нужен врач, - сказал Вася по-русски, - это отвлечет всех от того, как я стираю с лица земли твоего очередного вислозадого обожателя.

- Хорошо, пусть будет врач, - быстро согласилась Алиса, - телефон у меня в сумке…

Пока Бьорн копался в Алисином огромном мешке, Вася схватил лопату, которой уложил вислозадого Олега и незаметно подхватил задвинутую за лавочку «беретту». Ни слова не говоря, он метнулся вправо и скрылся за деревьями.

- Куда делся твой брат? – спросил Бьорн. Он вызвал «скорую» и принялся снова терзать кнопки.

- Куда ты снова звонишь? – поинтересовалась Алиса. Она приняла сидячее положение и первым делом поискала глазами пистолет.

- В полицию.

- Не надо полиции! – Алиса отобрала у Бьорна телефон.

- Почему? – не понял тот.

- У меня проблемы с визой, - соврала Алиса, - и медикам скажи, пожалуйста, что я споткнулась и стукнулась об лавочку, хорошо?

Весь день они проторчали в больнице, где Алиса получила бесплатную томограмму и теперь щеголяла пластырем на лбу.

Они ужинали на Dronningens gate 15. Вася, Инга и Бьорн обсуждали Васины снимки, то и дело переходя на норвежский. Алиса не понимала их и требовала переводить. Устав бороться, она покинула их, и скрылась за ширмой, заявив, что хочет прилечь. Бьорн, который не отпускал ее руку, озабоченно посмотрел ей вслед.

- Твой брат сообщил мне, что ты хочешь остаться в Норвегии, - сказал Бьорн, присев рядом на кровать и погладив ее волосы.

Алиса лежала лицом вниз и тихо злорадствовала, что их идиллия нарушена.

- Помню, я упоминала что-то подобное за завтраком, - улыбнулась Алиса и перевернулась на спину.

- Выйдешь за меня замуж? – просто спросил Бьорн.

Алиса не нашла ничего лучше, чем кивнуть.

- Бьорн, учти, она все время попадает в истории, - крикнул Вася из-за ширмы.

- Не все время, - обиделась Алиса.

- Больше не будет, - уверил Бьорн их обоих, ласково гладя ее по щеке.

И они оба ей поверили.

Вася оценил будущего зятя по достоинству: спокойный мужик, не истерик, не тряпка, не дурак, имеет деньжата. Не позволит его любимой дурочке больше кокетничать с психами и обеспечит Алисе здоровую и тихую жизнь, которую она безуспешно пыталась построить в городе Б. К тому же, глядя на них, на то, как выстроено их общение, Вася заметил одну существенную деталь: Алиса не пыталась делать из Бьорна тряпку, как из всех других мужчин, а Бьорн не пытался в ответ продемонстрировать независимость или безразличие. Он просто попал под ее чары, не заметив этого, будто именно этого колдовства ждал всю жизнь, и теперь ему было легко и приятно. А она, наконец, перестанет самоутверждаться за чужой счет.

Алиса после краткой передышки в их отношениях, взглянула на Бьорна по-новому. Он показался ей сильным, намного сильнее любого мужчины, которого она встречала на своем пути. Даже сильнее Васи, в душе которого всегда бушевал девятибалльный шторм из подавляемых эмоций. У Бьорна был баланс. Какое-то совершенно новое для Алисы душевное равновесие, которое, вероятно, было и у других мужчин, пока она не появлялась в их жизни. Алиса с удивлением поняла, что ее разрушительное обаяние не действует на Бьорна, словно тот родился с иммунитетом к ее темной силе. Словно многие и многие поколения норвежских мужчин учились сопротивляться, губительному зову хюльдр, манящему их в непролазные дебри безумия, и передавали свои наработки из поколения в поколение.

Вася принес ноутбук Алисе в кровать. Он был полностью одет и сообщил, что они с Ингой уходят. Бьорн загулькал было что-то по-норвежски, но Вася жестом остановил его.

- Не будем тревожить Алисину расколотую черепушку. Отдыхайте этой ночью здесь.

Бьорн засмеялся и поблагодарил Васю. Они обменялись рукопожатием, Заваркин указал Алисе на лэптоп и покинул квартиру, тихонько захлопнув за собой дверь.

- Ты ему понравился, - сообщила Алиса Бьорну.

- Он мне тоже, - улыбнулся Бьорн.

Алиса едва удержалась, чтобы не фыркнуть. Не мудрено понравится доброжелательному Бьорну, тогда как войти в круг доверия Василия Заваркина, мизантропа, психопата и наркоторговца – задача практически непосильная. Впрочем, он видит людей насквозь, и если он одобрил Йоргесена, то этому мнению стоит довериться.

На мониторе был наклеен стикер с русской надписью «кое-что про твоих друзей». В почтовой программе было открыто письмо. Взглянув на адресную строку, Алиса радостно поерзала: письмо было от Аси.

«Чур, теперь ты за ней присматриваешь;)», - писала она.

Алиса так обрадовалась тому, что брат с сестрой вновь наладили общение, что не сразу заметила, что под этой строчкой в письмо вставлены две ссылки. Одна из них вела на электронную копию общероссийской газеты «Ятъ», другая – на сайт «Последней правды», которую выпускала редакция в городе Б. В обеих газетах была опубликована одна и та же статья с незначительными вариациями, подписанная Анфисой Заваркиной.

- Наконец-то, я узнаю, что ты нарыла, Аська! – сказала Алиса. Бьорн прилег рядом с ней и поглядывал в ноутбук. Алиса обняла его и легонько гладила по голове, перебирая завитки на его макушке, поэтому вскоре его веки стали смеживаться. К тому же текста на русском он пока не понимал, а просто смотреть в экран было скучно.

На протяжении этих четырех лет Анфиса помалкивала о ходе своего расследования, справедливо полагая, что чем меньше Алиса знает, тем крепче спит. Впрочем, она не настаивала. Иногда ее одолевало любопытство, но она больше страшилась узнать правду о ночи в лодочном сарае, чем стремилась узнать правду. Теперь же, когда цепь событий была восстановлена, и Алисе вдруг захотелось увидеть картину целиком.

Алиса выбрала «Ятъ». Во-первых, ей понравился заголовок – «Руководство молодежного движения «Новый век» ставило опыты на детях». Во-вторых, Аська, составляя текст для «Последней Правды» не стеснялась в выражениях, использовала простецкие метафоры, что делало ее материалы насыщенными, даже жирными. Реальные факты, попадая в такую оправу, приобретали форму гротеска, отчего на Анфису все время пытались подать в суд. Она отбивалась от истцов еще на подлетах к предварительным слушаниям, забрасывала их «вещественными уликами», оправдывающими каждое из ее предположений. В основном, это было добро, добытое незаконно: и аудиозаписи, сделанные при несанкционированном прослушивании телефонных разговоров, видеофайлы, созданные шпионскими камерами, скриншоты взломанных переписок по почте и в соцсетях – то есть всё то, что не могло стать уликой на суде или пойти в статью как проверенный факт, но могло выволочь грязное бельишко истца на свет и прополоскать при всем честном народе.

Учтя все это, Алиса решительно отвергла «Последнюю правду»: ей хотелось фактов, которые в «Ятъ» обычно представали сухими и четкими, только лишь слегка увитые пафосными риторическими вопросами, которые не мешали восприятию, а наоборот – подталкивали читателя к чтению следующего абзаца.

Алиса глубоко вздохнула, развернула окно браузера на весь экран и принялась за чтение.

На прошедшей неделе город Б вел бурную общественную жизнь. Конечно, главным событием стал митинг против переноса памятника Ленину с Главной площади, который тут же снискал скандальную славу, разбившись на несколько одиночных пикетов и четыре несанкционированных стихийных митинга в защиту наследия советской эпохи. Последние закончились столкновениями с полицией, и в результате семнадцать человек были взяты под стражу. Среди задержанных оказались старшеклассники школы Святого Иосаафа, которых, конечно же, пришлось отпустить.

Вторым, не менее ярким событием прошлой недели стало торжественное открытие нового проекта молодежного движения «Новый век» под названием «Верная инициатива».

На фоне скандалов, интриг и расследований хорошо организованная демонстрация и заранее согласованный митинг на Третьей площади города Б, проведенные «Новым веком», казались хорошо отрепетированным представлением. Молодые люди с чистыми, одухотворенными лицами прошлись под знаменами организации, чтобы слиться в едином порыве с воспитанниками постарше, поджидающими их на площади. Они, «оперившиеся и вылетевшие из гнезда», не оставили вскормившее их объединение. Все без исключения бывшие члены «Нового века» по сей день оказывают движению посильную помощь, и этот внушительный денежный поток в совокупности с финансированием от администрации губернатора позволяет «Новому веку» развиваться и процветать.

Сторонники теории заговоров задаются вопросом: что удерживает вместе такое внушительное количество столь непохожих друг на друга людей столь продолжительное время? Какая тайна кроется за фасадом штаб-квартиры «Нового века»? Что за шепотки проносятся под этими разноцветными знаменами?

Две печенки

- В нашем движении нет ничего особенного, - из года в год уверяет журналистов Марина Проценко, лидер движения «Новый век», - нас объединяет общее дело, в которое каждый член «Нового века» вносит свой посильный вклад. Я уверена, что наша сплоченность – это результат стараний каждого. Мы используем общеизвестные схемы организации нашей деятельности: например, проводим ежегодные летние слеты, которые позволяют «старичкам» познакомиться с «новичками» в непринужденной обстановке. Более опытные члены сообщества делятся своим опытом: читают лекции, дают мастер-классы, организуют деловые игры и спортивные состязания. У нас развита система кураторства, когда старший товарищ берет шефство над младшим и передает свой опыт непосредственно из рук в руки. Кроме того, руководство движения рассматривает каждый общественный проект, реальный или макетный (представленный на летнем слете – прим. ред.) как некий эксперимент по объединению.

«Новый век» удивляет не только слаженностью, но и отсутствием текучки: за все время руководства г-жи Проценко движение не покинул ни один человек. Невольно напрашивается вопрос: существует ли вероятность того, что верхушка движения ведет неофициальный отсев потенциальных членов?

- К нам каждый год приходят молодые люди, желающие присоединиться к движению, однако, не все из них готовы по-настоящему включиться в работу,  - дает пояснения Марина Проценко. - Кто-то незаметно пересиживает собрание, а потом подсовывает заявку на командировку в столицу, кто-то плетется нога за ногу в конце колонны на марше, после пытаясь зазвать куратора на чашечку кофе, чтобы выпросить себе проект. У нас бешеный ритм, в котором один завершенный общественный проект сменяет два новых, и если кто-то сидит в стороне – это сразу заметно. Таких людей мы обычно просим удалиться, чтобы его место занял кто-то, кто действительно захочет участвовать в рабочем процессе. Неважно, куда именно «Новый век» бросил свои силы в данный момент: на марш, на митинг или на организацию конкурса детского рисунка. Мы – единый организм, а ведь если в организме что-то болит, то надо либо лечить этот участок, либо вырезать. Те, кто уходят, больше никогда не возвращаются. Мы в шутку зовем их «мед. отходами».

Выслушав слова г-жу Проценко, которые она говорит с искренней улыбкой, невозможно не задать игривый вопрос: что делать, если в организме вдруг окажется две печенки? Неужели просто сидеть и ждать, пока естественный отбор сделает свое дело и отсеет ненужный балласт?

Марина Станиславовна Проценко стоит у руля «Нового века» уже восемь лет. Придя двадцатилетней девчонкой в молодежный департамент администрации губернатора и, взяв под крыло едва проклюнувшее молодежное движение из десяти человек, она показала себя толковым руководителем и вырастила многочисленную и очень влиятельную молодежную организацию. Неужели такой деятельный и хваткий человек будет пассивно ждать у моря погоды? Вряд ли. Но каков тогда он, этот негласный отсев? Сложна ли его процедура? Кто именно будет отбракован еще на подступах к движению? И кого в кулуарах штаб-квартиры «Нового века» называют таинственным словосочетанием «ошибка эксперимента объединения»?

Эксперимент объединения

- В 2006 году мы делали сайт для движения «Новый век», - говорит известный режиссер Нина Смоленская, лауреат театральной премии «Лимонная долька», - я и моя команда были приглашены работать на летний слет. Организовано все было по высшему разряду: техническая база была предоставлена Строительной Академией. Сайт мы так и не доделали: контракт с нами был аннулирован без объяснения причин.

Правая рука Марины Проценко и весьма заметный персонаж «Нового века» Артур Ибатуллин согласился прокомментировать аннулирование контракта с командой г-жи Смоленской:

- Тем летом на слете имел место быть неприятный инцидент. Упомянутая команда веб-разработчиков не являлась на тот момент участниками движения, поэтому они позволили себе внести на территорию базы отдыха спиртные напитки и, употребив их, устроили дебош, в результате которого случился пожар. К счастью, в огне никто не пострадал, и даже материальный ущерб был нанесен незначительный: сгорел только старый лодочный сарай. Однако, с этой командой нам пришлось попрощаться.

Нина Смоленская – человек, пропагандирующий здоровый образ жизни. Ее достижения на этом поприще были отмечены самим «Новым веком»: организация признала режиссера Смоленскую образцом для подражания для молодежи города Б, после того, как та организовала забег на четыре километра в честь дня города для студентов Института Искусств, а также демонстрацию в защиту животных от жестокого обращения. Нина Смоленская, по ее собственному признанию, старается держать себя в форме: не употребляет в пищу мясных продуктов и крепкий алкоголь.

- Они подлили нам что-то в пиво, - утверждает г-жа Смоленская, - мне и моим друзьям. У меня редкая аномалия – устойчивость к общей анестезии – которую обнаружили в детстве: мне удаляли аппендикс, а я очнулась на операционном столе. Естественно, эта информация слишком интимна, и я не делюсь ею с первым встречным. Руководство «Нового века», так называемый Совет Десяти, не знало, что сильные наркотики действуют на меня не так, как на обычных людей. То есть почти не действуют. Когда я допила последний стакан пива, то поначалу ничего не почувствовала. Через несколько минут ощущения изменились: я осознавала каждый свой шаг, но не фиксировала его в памяти. Я потеряла сознание на некоторое время, а когда очнулась, то оказалось, что меня привели в лодочный сарай и зачем-то бросили в угол, на грязный пол. Мне было очень плохо: меня тошнило и лихорадило, мое тело меня не слушалось… Но я старалась оставаться в сознании и заставила себя запомнить каждое слово, сказанное на церемонии посвящения.

Заседание Совета Десяти – это и есть та процедура принятия новых членов в движение «Новый век», которая проводится каждый год на летнем слете и о которой до сих пор не знал никто за пределами организации. В распоряжении редакции оказалось видео с одного из таких собраний. С его помощью было опознано помещение, где проводилась таинственная церемония до 2006 года. Им оказался тот самый лодочный сарай, который сгорел якобы по вине команды веб-разработчиков, но так как видео показало, что церемония объединения проводилась при свечах, без соблюдения техники безопасности, то вопрос в виновности Смоленской и ее друзей в поджоге ставится под сомнение.

Видео также помогло составить представление о кое-каких ритуалах, проводимых на церемонии объединения. Совет Десяти – десять старейших членов движения «Новый век», образующие церемониальный круг – облачены в длинные мантии и маски, закрывающие лица. Их можно узнать лишь по голосу, как Марину Проценко, которая ведет церемонию.

- Мы принимаем новых членов каждый год, - говорила Марина Проценко в одном из своих недавних интервью, - это и студенты двух университетов города Б, и активисты правозащитных организаций, и творческие люди, уже окончившие учебные заведения, и которым есть чем поделить с молодежью. У нас нет ограничений по возрасту. На слет допускаются все желающие. Это способствует заведению новых знакомств и укреплению уже имеющихся связей. Иногда люди находят друг друга в романтическом смысле, ведь работа над проектом или отдых на летнем слете, не возможны без обмена мнениями или энергией, если хотите. Например, я со своим мужем, Павлом, познакомилась именно на летнем слете в 2006 году.

Павел Проценко, единственный сын ректора Строительной Академии, будущий муж руководителя движения, близкий друг Нины Смоленской приехал на слет в составе команды веб-разработчиков. На видео с церемонии объединения того лета видно, что Павел Проценко находится без сознания. Его буквально выволакивают в церемониальный круг, где он, опоенный наркотиками, не может ни согласиться, ни отказаться от членства в движении «Новый век». Его безжизненное тело убирают в угол, к ранее отбракованной Нине Смоленской, которая постепенно приходит в себя. Недавно стало известно, что именно Павел опознал в голосе, ведущем церемонию, голос своей супруги, Марины Станиславовны Проценко, руководителя молодежного движения «Новый век».

- Безусловно, мне неприятно смотреть на себя в таком состоянии, - признается г-жа Смоленская, - тем более, мне неприятно демонстрировать себя окружающим в испачканной одежде и с испачканными волосами, не владеющую собственным телом. Никто бы не хотел подобного публичного унижения, и это открывает негодяям из «Нового века» широкие возможности для шантажа. До просмотра видео, я готова была  рассказать правду, лишь бы показать людям то, что скрыто за словами Проценко и Ибатуллина о чести, долге и взаимопомощи. То, что я увидела на видео, лишь утвердило меня в мысли, что я все делаю правильно:  они поднимали мое лицо так, чтобы его хорошо было видно в кадре скрытой камеры.  Я решила, что должна сделать все возможное, чтобы исключить саму возможность шантажа со стороны «Нового века». Пусть даже мне придется пережить несколько очень неприятных моментов, но я сделаю это по собственной воле.

Посмотреть видео можно здесь ->

Кровь за кровь

Примечательна и сама схема принесения присяги. Потенциальный участник движения «Новый век», который в течение церемонии зовется «добровольцем» (иронично, не правда ли?), выходит в круг и отвечает всего на два вопроса. Первый из них задается председателем Совета Десяти и звучит так:  «Ты знаешь, кто я?».

- Это проверка на соблюдение конфиденциальности, - поведал Николай Чекрыгин, блоггер, студент факультета журналистики Гуманитарного Университета, - если ты говоришь «Да, я знаю, вы - Марина», то тебя отправляют досыпать. Как? Очень просто! Велят выпить еще «напитка» - жидкости с разведенным в нем наркотиком – и кладут спать на матрас или в угол.

Коля Чекрыгин, начинающий журналист, студент четвертого курса, считает себя «ошибкой эксперимента по объединению». Прилежный студент, отличник, популярный городской блоггер, редактор студенческой газеты, внештатный фотокорреспондент, снабжающий снимками почти все издания города Б, Николай привык к бешеному ритму жизни и не боится сложностей. Однако, молодой человек признался, что не выдержал морального давления, которое оказывал на него его куратор, Артур Ибатуллин. Главным предметом их споров, по словам Николая, был его отказ от прохождения второго этапа церемонии объединения, а именно: на вопрос председателя «Отдашь ли ты нам свою кровь добровольно?» Чекрыгин ответил «Нет».

- Я отказался давать кровь, и у меня ее взяли насильно, - говорил Николай, - просто один из тех, кто стоял рядом, ударил меня локтем в лицо. Из носа пошла кровь, капля которой угодила на подставленное предметное стекло. Артур все время вспоминал мое «нет», и утверждал, что я не достоин звания участника движения, несмотря на то, сколько сил, времени и своих умений я вкладывал в проекты, в которых принимал участие.

На видео можно рассмотреть, насколько мала капля крови, изъятая у «добровольца».

- Сперва я подумала, что кровь берут для анализа на наркотики, - призналась Нина Смоленская, - чтобы впоследствии иметь возможность шантажировать результатом. Но ведь заключение легко подделать: поди докажи, что эта капля взята именно у меня! В любом случае, я видела, что когда эти люди закончили мучить нас, они собрали предметные стекла в лабораторную тару и закрыли на замок. Мне кажется, наша кровь уехала на анализ.

Это вещество

Никаких официальных сведений о договорах, заключенных между «Новым веком» и какими-либо исследовательскими лабораториями, фарм- или химпредприятиями, обнаружить не удалось.

Еще одна «ошибка эксперимента по объединению», пожелавшая остаться неизвестной, утверждает, что «Новый век» сломал ей жизнь: после нанесенных побоев и увечий, а также побочных эффектов наркотика, ей пришлось долго лечиться, оставить учебу и сменить работу. Как доказывает видео, тем летом эта девушка, в тот момент еще студентка Строительной Академии, вступила в церемониальный круг четвертой и последней.

- Вернувшись домой на следующий день, я сдала анализ, - призналась она, - наркотик все еще присутствовал в моей крови, но никто из лаборантов не смог опознать его. Но они выдали мне структурную формулу вещества, в которой, как потом открылось, было несколько ошибок.

Похоже, что наркотик, попадая в организм, каждый раз вел себя по-разному, не давая отделить общие симптомы опьянения от индивидуальных реакций. По крайней мере, такой вывод можно сделать после внимательного просмотра видеоматериала. И, тем не менее, формула наркотика была опознана как одна из вариаций флунитразепама, более известного под названием «рогипнол» – наркотик для изнасилования. Чтобы разобраться, что это за вещество и для чего оно нужно, мы обратились к экспертам.

- Сравнивать это вещество с рогипнолом – это все равно, что сравнивать танк с микроскопом, - говорит профессор кафедры органической химии Гуманитарного Университета, д.х.н., Витольд Яковлевич Ром. - Рогипнол не только лишает человека памяти, но и лишает его воли и способности перемещаться в пространстве, тогда как это вещество, судя по видео, не оказывает седативного воздействия.

- Основываясь на данных, почерпнутых из вашего видео, и только на них, я могу сказать, что этот наркотик создает так называемый эффект «камеры без пленки», - прокомментировал отснятый «Новым веком» видеоматериал доктор-нарколог Юрий Порфирьевич Солнцев, кандидат медицинских наук, владелец клиники Солнцева, - человек находится в сознании, отвечает за свои действия и способен принимать решения, руководствуясь тем действием, которое последним было сохранено в его кратковременной памяти. Но при этом он не запоминает ничего, будто видеокамера, которая все видит, но ничего не пишет. Главная проблема в разработке подобного препарата – это бесполезность тестирования на животных. Никакое лабораторное животное – будь то мышь, собака или обезьяна – не даст корректного результата. Описать производимый эффект сможет только человек, но так как это вещество имеет серьезные побочные действия, в ряде случаев, похоже, и вовсе токсично, то можно сказать, что до испытаний на добровольцах еще очень далеко.

 - В теории, такое вещество может найти применение в военном деле, - предположил Ким Малаховский, эксперт по химическому оружию, автор серии книг «Те, что потушили солнце». - Его можно применять на своих бойцах или использовать против вражеских, в зависимости от желаемого эффекта. Например, если вам нужно провернуть секретную операцию. Но это в теории. Было уже несколько попыток внедрить нечто подобное, но вещества не прижились в армии из-за высокой стоимости, непредсказуемости результата и относительной сложности использования. Но в политических манипуляциях, похоже, оно показало себя вполне удовлетворительно!

- Откуда у вас это формула? Это же секретно!  - поинтересовался Арон Натанович Златопольский, профессор кафедры неорганической химии Строительной Академии, доктор наук, недавно отметивший свой девяностолетний юбилей, - если эти разработки ведутся в Б, то не так много людей могут синтезировать подобное вещество. За всю мою бытность в Академии (больше семидесяти лет – прим. ред.) случилось всего два человечка, которые могли бы справиться с такой задачкой. И вот совпадение: эти ребята оказались на одном курсе. Один из них уже умер, а другой, к сожалению, подался в политику. Зовут его Артур Ибатуллин. Талантливый парень!

Добровольцы

Из открытых источников стало известно, что Артур Ибатуллин недавно получил губернаторский грант на разработку в области неорганической химии. Он отказался от места старшего научного сотрудника на кафедре неорганической химии в Строительной Академии и занял предложенный ему пост исполнительного директора независимого объединения разнопартийной молодежи «Доброволец».

НОРМ «Доброволец» несколько лет назад заключил несколько контрактов с лабораториями, разбросанными по всей стране. В одну из них, «Термоциклер» в городе В, которую обнаружить было сложнее всего, в последние несколько лет отправляется некий биологический материал для анализа. Заместитель генерального директора лаборатории «Термоциклер» Владимир Копейко заявил, что вся работа по этим образцам сводится к тесту на антитела и группу крови.

-Заказчик интересовался стоимостью расшифровки генома человека, - подтвердил Копейко, - но мы не оказываем подобной услуги:  у нас нет соответствующего оборудования.

Зачем нужны эти анализы? Неужели Ибатуллин ищет зависимость реакции на изобретенный им наркотик от индивидуальности человеческого существа? Исчерпывающий ответ на этот вопрос нам смогут дать лишь бухгалтерские отчеты НОРМ «Доброволец», ведь анализ на расшифровку генома, столь необходимый Ибатуллину для совершенствования его препарата, стоит чуть больше 4000$, тогда как суммарная стоимость анализов на антитела и на группу крови не превышает 1000 рублей. Кто такой Артур Ибатуллин – злой гений или банальный бюджетный воришка? Какова его цель: внедрить свою дьявольскую неустойчивую разработку или отдохнуть в красивом месте, где растут кокосовые пальмы?

- Просто нам все завидуют, - заявил Артур Ибатуллин в интервью нашему корреспонденту, - «Новый век» - динамично развивающаяся общественная структура, работающая практически без сбоев. Мы построили ее с нуля, вложив в каждый этап частичку своей души, но всем вокруг так и не терпится отхватить кусок откуда-нибудь из ее фундамента, чтобы вся организация заскрипела и дала крен. Тем, кому мы мешаем, я скажу прямо: мы не сдадимся!

От комментариев по поводу своей работы г-н Ибатуллин отказался, сославшись на секретность.

Четвертая ошибка

- Молодежное движение «Новый век» - это организация, скрепленная отнюдь не честью, долгом перед обществом и вкладами в общее дело, - уверяет Коля Чекрыгин, бывший участник движения, - это гигантская паутина, где лидер организации – паук, дергающий за тоненькие ниточки своих запутавшихся мух. Мне несколько раз намекали на существования какого-то видео, где я якобы под кайфом, и что его публикация на ЮТюбе как-то мне навредит. Мне нечего бояться в отличие от других участников «Нового века»: мой организм достойно перенес влитый в меня наркотик. Но как же остальные? Чего стоит только эта четвертая девчонка с уже опубликованного видео! Я здесь ради нее и ради таких, как она.

- «Новый век» ставит эксперименты на живых людях, - с грустью констатирует Нина Смоленская, несостоявшийся участник движения, - не спрашивая их согласия – нашего согласия! – Проценко и Ибатуллин записали нас в добровольцы. Они должны за это ответить.

Перед началом посвящения «добровольцев» Совет Десяти произносит клятву соблюдать свои заповеди. Их всего три. Первая – не болтай. Вторая – не лги. Третья – не навреди. Что примечательно, ни одна из них не касается здоровья и благополучия членов сообщества. У каждой заповеди один и тот же смысл: нужды большинства важнее нужд меньшинства или одного.

Совет Десяти восемь лет обеспечивал жизнь своему организму, отсекая, как им казалось, ненужное и больное и выбрасывали то, что сами называли «мед. отходами». Они надсекали артерии», вместо того, чтобы ставить катетер, ампутировали конечности вместо того, чтобы подпилить вросший ноготь, снимали кожу вместо того, чтобы вскрыть нарыв – и в результате от их «человека» остался только скелет, не способный двигаться вперед, только крошиться и разрушаться. Хотя основатели «Нового века» все еще принимают этот скелет за прочный и надежный фундамент.

Анфиса Заваркина

Сан Саныч Барашкин, заместитель губернатора, заведующий информационной политикой в регионе, двигал бегунок видеоплейера. На его виске блестела капля пота: просмотр записи давался ему нелегко. Наконец, видео кончилось, и Барашкин с облегчением вытащил флешку и подал ее Анфисе, сидевшей напротив.

Они объявили перемирие в своей войне, чтобы объединиться против общего врага.

- Как она? – спросил Сан Саныч, вытирая лоб платочком.

- Переживает, - коротко сказала Анфиса, - уже не так, как четыре года назад, но все же...

- Зачем он это сделал? – спросил Барашкин, грохнув ладонью по столу.

- Я думала, может, вы мне расскажете, - нахмурилась Анфиса, закусив губу.

Барашкин покачал головой и запустил в волосы обе пятерни. Он переживал увиденное.

- Этого же нет в интернете? – уточнил он.

- Нет, только церемония посвящения, причем смонтированная так, что нигде не видно ее лица.

- Я его уничтожу, - проревел он.

- Я с вами, - откликнулась Анфиса флегматично.

- А почему вы такая спокойная? – поинтересовался Барашкин раздраженно.

- Потому что нужно остыть, чтобы подавать то самое блюдо, - устало откликнулась Заваркина. Она выбила из пачки сигарету, пододвинула к себе пепельницу, щелкнула зажигалкой. Ей впервые было позволено курить в кабинете заместителя губернатора, заведующего информационной политикой в регионе.

Барашкин смотрел на нее и раздумывал о чем-то.

- Она поэтому со мной порвала? – спросил он нарочито небрежно. Анфиса кивнула.

- Она полгода ни с кем не общалась, - сказала она, - хотите, расскажу, как это было?

- Зачем? – удивился Сан Саныч.

Анфиса посмотрела на него.

- Затем, что я никому об этом не рассказывала, - сказала она злобно, - знаете, почему? Потому что никому дела до нее нет! Вы представляете? Она – само совершенство, но какое-то ненужное, забытое, заброшенное. Потому что она слишком хороша, и мы все комплексуем рядом с ней.

- И вы тоже? – с улыбкой спросил Барашкин. Когда он говорил об Алисе, его лицо прояснялось, морщины, расположившиеся на лбу гармошкой, разглаживались. Заместитель губернатора будто выглядывал на секунду из своего кокона пятидесятилетнего начальствующего мужика, на миг становясь озорным мальчишкой, влюбившимся в одноклассницу.

- И вы тоже.

- У меня брюшко и волосы выпадают, - вдруг признался он, - а у вас?

- Я – злая, - насупилась Анфиса, - она – добрая. Даже к тем, кто ее наизнанку вывернул. Она, когда видео посмотрела, первым делом попросила меня не шлепать этого говнюка слишком сильно. Не шлепать! Я его хотела на продольные полоски зубами разодрать!

- Вы злитесь, - заметил Сан Саныч, - он, кстати, тоже злится.

Он ткнул пальцем вверх, что в его положении могло означать одно из двух: либо Кравченко, либо Господь Бог.

- Я знаю, - откликнулась Заваркина, из двух зол выбрав Кравченко, - но я не расскажу ему про видео.

- Не надо, - кивнул Барашкин, - я все улажу.

«Я все улажу» - это та фраза, которую Анфиса впервые слышала в кабинете господина Барашкина, привыкшего в пыль растирать нашкодивших писак.

- Расскажи мне все, - попросил он, - сначала. С подробностями. После мы подумаем, с чего бы нам начать.

Анфиса уже набросала в голове план. Марина. Ибатуллин. Лаврович. Совет Десяти. Сбор информации, ее анализ, подготовка, удар и всё сначала.

Выплеснуть злобу можно будет и после.

 

Глава десятая. 2010 год. Новая госпожа.

Шаги Марины Проценко гулким эхом отдавались от стен и терялись где-то между балками на потолке. Теперь, когда ремонт был закончен, лофт совершенно не был похож на заброшенную фабрику по производству котлов, которой он принадлежал раньше. Теперь помещение было разделено на маленькие комнатки-закутки, между которыми извивался темный коридор. Недавно в каждую дверь был врезан замок футуристической конструкции, и все стены-перегородки обзавелись звукоизоляцией для удобства клиентов. Идеальное укрытие на сегодняшний вечер. Единственный набор декораций, устоявший в разразившейся буре.

Ее брак рухнул окончательно: Павел, вернувшись из Осло, собрал чемодан, молча отвесил жене легкий, но очень обидный подзатыльник и ушел. Ее временно отстранили от руководства «Новым веком», а свекор, который, видимо, скоро станет бывшим, не отвечал на звонки.

Только в этом лофте она могла укрыться от ставшей вдруг враждебной внешней среды: по какой-то неведомой ей причине Заваркина не упомянула в своей статье ни его, ни проходящие здесь хм… мероприятия.

Секретарша встретила возле входа в угловую комнату.

- Новенькая? - спросила Марина.

Секретарша коротко кивнула. Марина зашла в свою любимую Черную комнату.

В отличии от смежных – Красной и Синей – в Черной не было ничего деревянного. Вокруг была только сталь и кожа. Стальные бондажи и кандалы на длинной цепи, свисающей с потолка, кожаные стеки и плетки-семихвостки – все это рождало в Маринином солнечном сплетении радостное предвкушение, а внизу живота – тягучее томление.

Тот летний слет, когда Марине собственноручно пришлось облить керосином и поджечь лодочный сарай, завершил ее «режиссерскую карьеру». Собрания Совета Десяти пришлось прекратить, как и съемки, и те крохотные разговорчики с демонстрацией отснятого, которые здорово дисциплинировали, организовывали и мотивировали ее подопечных. Теперь ее птенцы подрастали без присмотра, капризничали, срывали сроки, пили и бездельничали. Движение становилось разболтанным, проекты срывались, страдала репутация – и все это сказывалось на финансировании.

Идея этого проекта пришла в голову Марине давно. Была какая-то афтепати после какого-то экономического форума. Грохотала музыка, извивались девичьи тела между потными мужиками в дорогих костюмах – высокопоставленными чиновниками города Б, расслабляющимися в узком кругу под крепкий алкоголь. Остро и непристойно пахло мускусом. Рядом с Мариной, скучавшей в углу на диванчике, приземлилось рыхлое туловище, сунуло слюнявые губы в ее ухо и жарко зашептало какие-то невнятные пьяные откровения.

- Барахло все это, - махнул мужик рукой на девиц на танцполе, - дырки на ножках. Ни личности, ни индивидуальности, одинаковые и скучные. Улыбаются, а стукнешь – обижаются и визжат. Без понимания совсем…

Позже Марина узнала, что это похотливое туловище – заместитель губернатора Колдырев, заведующий здравоохранением. Он-то и стал ее первым клиентом.

«Ишемическая болезнь. Никакого электричества выше пояса», - была дана ему пометка, которая, впрочем, оказалась бесполезной: замгубернатора был доминантом и испытывал удовольствие, унижая других людей. Марина подобрала ему идеальную «нижнюю», которая теперь купалась в роскоши. Когда Марина купила и переделала этот лофт, они обосновались в Синей комнате, где был бархат и полированные деревянные колодки.

Марина вложила в свой салон все, что у нее было. Чтобы получить это помещение, она использовала все доступные источники, вычерпав некоторые из них до капли. Она вложила в оборудование все свои сбережения. Она воплощала свою мечту. Господи, она даже Смоленскую хотела привлечь к обучению персонала!

Теперь, если узнают о ее увлечении, она с большой долей вероятности потеряет опеку над ребенком. Никакой судья в городе Б не пойдет ей навстречу. Лицемеры. Подлые крысы. Сначала выпрашивают скидочные карты, а потом сделают вид, что впервые тебя видят. Вчера Колдырев прошел по коридору администрации мимо Марины, даже не взглянув на нее.

Недавно, буквально через день после того, как Заваркина подняла в прессе оглушительный звон, Марине сообщили, что ее новая доминанта готова приступить к работе. Она не видела ее ни разу, стараясь держаться подальше от кастингов и обучения, которое, впрочем, сейчас было довольно паршивого качества. Вот для чего ей и нужна была Смоленская: ее спектакли были проникнуты эротизмом, и та, к тому же, каким-то чудом умудрилась сексуально приручить ее мужа. Если «нижних» всему учили сами клиенты, то «верхних» натаскивала одна чокнутая актриса, которая когда-то играла у Смоленской в труппе и которая посоветовала привлечь режиссершу к «дрессировке» сексуальных актрис.

Войдя в комнату, она щелкнула выключателем. Вспыхнул жесткий люминесцентный свет, и Марина, поморщившись, щелкнулась другим. Откуда-то снизу полился теплый оранжевый свет, выгодно подсветивший ее лицо. Она привычно отметила этот факт, взглянув в большое зеркало в оловянной раме.

Марина сняла с себя всю одежду и аккуратно сложила ее в шкаф в дальнем углу. На ней остались только черные лакированные туфли на высокой шпильке и на красной подошве.

Это было ее заранее оговоренное условие, ее блажь, ее прихоть. Она оставляла их при себе, как мерило изысканности, до тех пор, пока не привыкнет к новой госпоже, не сможет ей довериться и отдаться ее прихотям. Если ее унижение казалось ей чрезмерным или казалось, что ее госпожа не чувствует тонкостей их отношений, допускает вульгарность или пошлую грубость, она бросала взгляд на свои обутые ноги. Если ее чувства не были похожи на те, которые она ощущала, втискивая стопу в изящную туфлю, стоимостью в три тысячи долларов, то она произносила стоп-слово. Ношение этих туфель – предвкушение боли в пальцах, ломоты в подъеме и приятной усталости в икрах, которое полностью перекрывалось бесстыдным самолюбованием и ощущением собственного величия на высоте 120 мм над землей – она сопоставляла с легкой поркой плеткой-семихвосткой и ласками, которыми неизменно награждала ее госпожа за ее покорность.

Марина закусила губу, стараясь скрыть свою нетерпеливую улыбку. Раздетая, она завязала волосы в хвост, села на низкую кожаную скамью у двери, положила руки на колени и опустила взгляд в пол. Ее спина была напряжена, и даже пришлось вздохнуть несколько раз, чтобы притушить нетерпение.

За ее спиной открылась и тут же мягко закрылась дверь. Повернулся ключ. Пахнуло ванилью.

В следующее мгновение Марина поняла, что она схвачена сильной и беспощадной рукой за волосы. Ее новая госпожа приподняла ее за завязанный конский хвост, вытащила на середину комнату и бросила на пол на колени. Марина подумала было, что это чересчур, как вдруг ее взгляд упал на ноги своей новой «верхней». На ней были точно такие же туфли и подвернутые широкие светлые джинсы.

Марина поняла, что они – «на одной волне». Женщина, носящая такие туфли, никогда не будет вести себя вульгарно или неумно, и уж точно должна хорошо разбираться в чувственных удовольствиях.

Все еще невидимая госпожа заломила Маринины руки за спину и быстро и ловко перевязала кожаной плетеной веревкой. Начав с кистей, она оплела ее локти так, что Марине пришлось прогнуть позвоночник и нагнуться вперед, и накинула петлю ей на шею. Вдобавок на шее защелкнулся стальной ошейник, что крепился к толстой цепи, свисающей с потолка, а на каждой из щиколоток повисли тяжелые полицейские наручники, которые прикрепили ее ноги далеко друг от друга к петлям, торчащим из пола.

Марине показалось, что ее новая госпожа стремится скорее приковать ее, как узника, нежели как свою сабмиссив – на эту мысль ее навела та спешка и сила, с которой она обездвиживала ее. Марина почти не могла шевелиться, когда получила первый шлепок стеком. Он пришелся на ее правую ягодицу, которая тут же разгорелась – шлепок был слишком сильным. Второй ударил ее поясницу, третий – плечо. В следующий момент госпожа обошла плененную рабыню и стеком приподняла ее подбородок. Марина непроизвольно застонала, выгнула шею и поясницу.

- Я здесь, чтобы заключить с тобой сделку, - произнес голос над ее головой, в первое мгновение эротично пощекотав Маринины слуховые косточки. Но в следующий миг она узнала его и похолодела.

Анфиса Заваркина, злорадно ухмыляясь, уселась на пол перед Марининым лицом и легонько шлепнула ее стеком по носу.

Это была катастрофа, и Марина медленно осознавала ее масштабы. Опека. Источник дохода. Репутация. Любимые игрушки. Все это она потеряет, если Заваркина выпустит статью о ее салоне. Хотя, скорее всего, Заваркина ее просто убьет…

- Слышала, тебя сняли с должности и тебе грозит расследование, - Заваркина чувствовала себя вполне непринужденно перед своей связанной жертвой. Она сцепила руки замком, положила локти на колени и сменила злобную гримасу на ехидную улыбку, которая еще больше напугала Марину.

- Отстранили, - бодро отозвалась Марина и услышала, как фальшиво звучит ее голос.

- Значит, тебе еще не сообщили, - обрадовалась Анфиса, - тебя уволили и собираются посадить… Обожаю такие моменты! Какой взлет! И какое падение!

Заваркина от души наслаждалась моментом, но Марина видела, что она еще и кипит от злости.

- Я здесь, чтобы предложить тебе сделку, - Заваркина закурила, и дым ее сигареты поплыл к потолку, - и я думаю, ты сочтешь нужным меня выслушать.

- Будто у меня есть выбор? – Марина дернула, и цепь привязанная к ее шее покачнулась и звякнула.

- В твоем положении – и сиюминутном, и вообще – выбора у тебя нет, - подтвердила Заваркина.

Прежде, чем перейти к делу, она встала, растерла сигарету об пол (Марина возмутилась про себя, но вслух ничего не сказала), с противным скрипом подтащила к связанной Марине низенькую кожаную лавочку и удобно уселась, достав из сумки маленькую камеру. Откинув окошко, Заваркина включила запись и поставила рядом с собой на лавочку, направив на Марину. Та сглотнула поднявшуюся по пищеводу горечь.

- Не возражаешь против видеосъемки? – издеваясь, спросила Заваркина.

Марина глянула на нее с ненавистью и ничего не ответила.

- Ладно, к делу, - Заваркина хлопнула в ладоши, - сделка. Ты получишь опеку над ребенком – тут уж я тебя, как мать, понимаю. После развода получишь содержание от твоего беспутного мужа. Главное, я не напишу об этом месте ни строчки.

Марина подивилась такой невиданной щедрости. Объяснение может быть только одно: Заваркина потребует от нее чего-то невыполнимого.

- Что ты хочешь? – спросила Марина.

- Двух вещей. Первая: я хочу, чтобы Лаврович больше никогда не приближался к моей сестре.

Марина даже не попыталась скрыть удивления.

- Зря ты корчишь рожи, душа моя, - окрысилась Заваркина, снова закуривая, - я с его психотерапевтом поболтала… Словом, вот его медкарта, сама разберешься. Я уловила что-то про биполярное расстройство…

Заваркина снова нырнула в свою сумку и извлекла оттуда папку с ксерокопиями.

- Видимо, не имеет смысла спрашивать тебя, откуда это у тебя? – ехидно поинтересовалась Марина, осторожно шевеля левой кистью и проверяя, нет ли возможности освободиться.

- Никакого, - улыбнулась Заваркина, - как и интересоваться, как я проникла сюда. Это мой дар.

- С чего ты взяла, что я справлюсь с этой задачей?

- Ты ему нравишься.

Позабыв о своем плачевном положении, Марина улыбнулась. Предположение о том, что она может нравиться Лавровичу, доставило ей удовольствие.

Заваркина с отвращением наблюдала за ней.

- Возможно, тебе тоже стоит провериться? – спросила она, скривившись, - вы так похожи…

- А тебе? – обнаглела вдруг Марина.

- Я уже, - равнодушно пожала плечами Анфиса и стеганула Марину стеком, который все еще держала в руках, - найди обратный триггер.

- Что?

- Что-то, что возвращает его из его психотических завихрений обратно в занудную серую действительность. Из себя его выводит моя сестра – ее появление, секс с ней или мысли о сексе с ней – но так как Алисы больше не будет рядом, то ты уж постарайся. Короче, делай, что хочешь.

- Не будет рядом? – переспросила Марина и пошевелила затекающими ногами. Коленей, на которых она стояла, она уже не чувствовала.

- Она остается в Норвегии, - сообщила Заваркина довольно, - кстати, твой мальчонка, Олег, тоже не вернется…

- Какой мальчонка? – не поняла Марина.

- Забудь, - махнула Анфиса рукой, - прежде, чем я оглашу тебе вторую часть своего предложения, ответь мне на пару вопросов. Зачем ты послала Лавровичу видео? Решила признаться? Облегчить совесть?

- Откуда...?

- Взломала его почту, - сказала Анфиса одними губами, указав пальцем на камеру.

Заваркиной хотелось, чтобы видео, которое послушно писала ее маленькая камера, оставалось компроматом только на одного человека.

- Он решил жениться на… Алисе, - скрипнув зубами, поведала Марина, - я помогала ему выбирать кольцо…

- И ты подставила под удар свою работу, свою семью, своего ребенка, из-за банальной ревности? – Заваркина расхохоталась. Марина кисло скривилась, поневоле признавая свою глупость.

Она трижды пожалела о своем экспрессивном решении: когда Лаврович спешно улетел в Осло, когда ее отобрали (пусть и сказав, что на время) ее детище и вот сейчас. Если бы она не поддавалась чувствам и не послала видео, Заваркина никогда бы не раскопала ничего связанного с «Новым веком». И Марина не стояла бы сейчас на коленях, как стреноженная лошадь.

- Второй вопрос: на твоих видео запечатлены несовершеннолетние?

Марина поперхнулась слюной. Заваркина ударила в больное место: в ее коллекции действительно были записи, главными героями которых стали обдолбанные семнадцатилетние первокурсники. Их сделал Ибатуллин без ведома Марины. Здесь ее совесть была чиста, но вслух она ничего говорить не собиралась.

Заваркина не настаивала. Она усмехнулась и продолжила.

- Театральных проституток ты для этого места отбираешь и взращиваешь?

Марина кивнула, и стальной ошейник впился в ее горло.

- Смоленскую ты хотела захомутать, потому что она все видела?

Снова кивок. Марина радовалась, что ей не надо ничего произносить вслух.

- Что было приоритетным на собрании Совета Десяти: тест лекарства на людях или сбор материала для шантажа?

Заваркина задала два довольно безобидных вопроса, за которыми последовал один убийственный. Два тычка и подзатыльник. Интересно, она весь допрос построит по одной схеме? На всякий случай Марина решила быть честной и не врать по мелочи. Незаконная съемка и опаивание студентов теперь казалось самой мелкой из ее проблем.

- Сначала мы снимали церемонию объединения ради смеха, - ответила она, - но когда Артур подлил студентам изобретенный им наркотик, мы заметили, что добровольцы под кайфом ведут себя один причудливее другого. Мы поговорили с одним, с другим, и эти разговоры пошли на пользу движению. Вот и все! Разработок этой дряни я не касалась…

Марина вела свой сбивчивый рассказ, Заваркина слушала и внимала. Камера записывала.

- Эти четверо – наша самая большая ошибка, - заключила Марина угрюмо.

- Трое, - поправила ее Заваркина и в ответ на вопросительный взгляд пояснила, - никто не обратил внимания, но Лаврович был практически трезв, прошел церемонию объединения и, так сказать, влился в ваши ряды. Я заметила. Я один просмотр специально следила только за ним. Расскажи мне. Он знал про камеру?

- Нет, - ответила Марина, стараясь не смотреть Заваркиной в глаза, - если честно, я тоже про нее забыла…

- Не ври, - велела Анфиса. Стек со свистом рассек воздух и стеганул Марину по животу.

Марина не могла произнести вслух то, что ее «госпожа» хотела услышать.

- Говори, - велела она и снова пустила в ход стек.

- Артур до сих пор не разобрался с дозировкой, - нехотя заговорила Марина, - в тот раз тоже. Лаврович высокий и крупный, отрава его не забрала. Он увидел своих друзей в невменяемой состоянии, и я ему все рассказала. Мне пришлось во всем ему признаться. Мы договорились, что я предоставлю ему лодочный сарай во временное пользование и не налью дополнительной дозы, но он присоединится к нам. Без наркоты нет компромата, вот я и оставила камеру, чтобы посмотреть, что он там станет делать…

Марина внезапно так разозлилась, что даже выпрямилась, забыв про путы.

- Я послала ему запись, чтобы он одумался, - злобно сказала она, сверкая глазами, - чтобы забыл ее! Он же насильник! А он каяться решил!

Анфиса странно взглянула на нее и выключила камеру. Марина испугалась: что она собирается с ней сделать? Но Заваркина устало потерла ненакрашенное лицо и вдруг спросила:

- Зачем он это сделал?

Марина молчала.

- По той же причине, по которой мы с тобой здесь, - сказала она осторожно.

Заваркина вопросительно изогнула бровь.

- Власть.

Заваркина раздраженно взмахнула руками и встала со скамейки. Она принялась ходить по комнате, и Марине пришлось вертеть с головой. Она старалась не думать, что ошейник оставляет на ее коже некрасивые следы.

- Твоя сестра уничтожает мужчин, - заговорила Марина с пылом, - она сама того не ведает, но она выпивает из мужчин все соки, подчиняет их, растаптывает в пыль! Для мужика помешанного на власти, на доминировании, для такого, как Лаврович, влюбиться в твою сестру – смерти подобно!

- Он ее не любит, - крикнула Заваркина, не прекращая кружить, как коршун, - поверь мне, я видела мужчин, которые ее любили. Этот любит только себя! И свое отражение, может быть, в ее влюбленных глазах…

- В любом случае, он не сможет жить спокойно, пока не подчинит ее, - сказала Марина, с любопытством приглядываясь к Анфисе. Та снова опустилась на лавочку и укрыла лицо в ладонях.

- Он – твое наказание, - резюмировала она, подняв лицо, - он -  доминант, ты – сабмиссив. Вот и наслаждайтесь.

Марина поморщилась. Она всегда выбирала себе женщин в доминанты, потому что ни одному мужчине она не позволила бы себя унижать. Заваркина наблюдала за ней с иронией.

- Почему ты его просто не убьешь? – спросила Марина, - я бы так и сделала…

- Потому что моя сестра попросила меня этого не делать, - скривилась Заваркина, - только поэтому. Но если он снова окажется рядом с ней, поверь мне, жить он не будет.

- Я впервые вижу тебя такой… переживающей, - заметила Марина осторожно.

- На этом свете не так много людей, о которых я забочусь, - усмехнулась Анфиса, - но Алиска живет по каким-то другим законам. Чем больше мы с братом о ней пеклись, тем в большее количество неприятностей она влипала. Тогда в 2006 я практически не спускала с нее глаз, и ее изнасиловали. Теперь я попробовала отказаться от своих обязанностей совсем, и когда ее насильник покупает ей бриллиант, чтобы навек закрыть в пыточной, она вдруг встречает очаровашку-норвежца, который тоже не прочь на ней жениться…

Марина с улыбкой слушала ее. Когда Анфиса говорила о сестре, ее лицо озарялось мягкой полуулыбкой, мгновенно преображалось и даже становилось привлекательным.

- Она шумная, бесстрашная, и это пугает…

- Мне нравится твоя заботливая сторона, - заметила Марина и неожиданно для себя подмигнула своей мучительнице.

- Вернемся ко второму пункту нашей сделки, - очнулась Анфиса, - тебе грозит уголовное преследование. Если у тебя найдут видео, то тебе грозит срок. Если не найдут… Ты дашь мне слезное интервью, в котором будешь сокрушаться, что не замечала всего, что творится у тебя под носом. Тебе, конечно, никто не поверит, но кому какое дело… Будешь упирать на то, что ты примерная жена, мать и печешь вкусные пирожки. Короче, прими мои условия, и за все ответит твой заместитель.

Заваркина сделала паузу, давая Марине осмыслить сказанное. Марина ждала продолжения.

- За это ты отдашь мне видео. Все. Всё, что записал «Новый век» за годы существования и всё, что записано здесь, в лофте. И пусть это будут единственные копии. Тебе ведь не нужно, чтобы всплыли доказательства, способные отправить тебя в тюрьму, правда же?

- Они нужны тебе, - усмехнулась Марина.

- Я не заинтересована в твоей изоляции, - ответила Заваркина, - ты же должна Лавровича контролировать, помнишь?

- У меня ведь нет выбора, верно? – спросила Марина. Анфиса отрицательно покачала стриженой головой.

Марине самой хотелось избавиться от записей и забыть о них навсегда. Как материал для шантажа они ей больше не были интересны.

- Открой шкаф, в нем – сумка. В сумке – карман, в кармане – ключ от автоматической камеры хранения. В ней – двадцать девять DVD-R, на них – все, что нужно.

- Камера хранения? Как-то ненадежно…

- Перенесла на время из домашнего сейфа. На случай обысков.

Заваркина подошла к шкафу и порылась в оранжевой «биркин». Марина не обманула: в кармашке действительно нашлась магнитная карточка от ячейки в камере хранения.

- Когда я увижу, что Лаврович под контролем, я пришлю тебе все, что наснимала сегодня. Надеюсь, ты меня не обманываешь…

- Не обманываю, - уверила ее Марина и вдруг неожиданно добавила, - может, закончим?

Заваркина непонимающе уставилась на нее.

- Развяжи меня, и мы начнем все сначала, - предложила Марина.

Ей понравилось то, как уверенно и жестко обходилась с ней Анфиса в самом начале. Она даже порядком завелась, пока та тащила ее за волосы от двери.

- Если хочешь, можем сходить на настоящее свидание, - затараторила она быстро.

Анфиса опустилась перед Мариной на колени и стянула с плеч свою кожаную куртку с шипами, оставшись в белой майке-«алкоголичке».

- Посмотри, - сказала она и провела пальцем по тонким белым шрамам на своих руках.

Она была так близко, что Марина чувствовала тепло ее кожи. Похоже, животный магнетизм в семье Заваркиных – это семейное.

Анфиса стянула с себя майку, под которой оказался телесный кружевной бюстгалтер, обнимавший внушительного размера грудь. Анфиса провела рукой по животу, отвлекая Марину от своих сосков. Ее живот украшали такие же длинные тонкие шрамы, когда-то бывшие порезами от скальпеля или очень острого ножа.

- Я – «нижняя». Как и ты, - пояснила она, - просто мой мастер взял отпуск.

Марине непроизвольно вытянула шею, пытаясь разглядеть еще что-то. Анфиса, улыбнувшись ее телодвижениям, отогнула пояс джинсов и показала Марине шрам от кесарева сечения. Та улыбнулась и опустила взгляд на свой живот, указав на точно такой же шрам.

Марина подалась вперед, звякнув кандалами, и аккуратно коснулась своим ртом губ Анфисы. Та мягко отстранилась и легонько погладила Марину по щеке. На ее лице не было абсолютно никаких эмоций.

- Я сплю со своими врагами, только если мне нужен образец их ДНК, - прошептала она и усмехнулась.

Заваркина натянула майку, надела куртку и, подхватив сумку, направилась к двери.

- Я скажу твоей секретарше, чтобы развязала тебя.

С этими словами Анфиса Заваркина навсегда исчезла из жизни Марины Проценко.

 

Глава одиннадцатая. 2010 год. Демоны ищут тепла и участья.

Прошло несколько месяцев…

Пьеса вчера стартовала в Осло: Алиса договорилась о трех спектаклях с маленьким экспериментальным театром. «Кто-то» шел по-русски и привлекал к себе довольно разношерстную публику: эмигрантов, соскучившейся по родной речи, столичных бездельников, целенаправленно убивающих время, отмороженных любителей искусства, которым было все равно, что смотреть и что оценивать.

Нина Смоленская была в восторге. Она с удовольствием рассказала всему Б о премьере за границей, организовав восемнадцать интервью, в том числе и для критиков из «Б-Афиши». Она привезла с собой Павла Проценко и заставила его фотографировать рукоплещущий ей сброд, велев выбрать «интеллектуальные» ракурсы. Фотографии с премьеры Нина выложила в блог: на них мелькали седобородые завсегдатаи премьер с наливным брюшком в буржуазных рубашках, молодые парни в кожанках, больших смешных кепках под руку с девушками в дырявых кардиганах и Анфиса Заваркина в смокинге на голое тело.

- Слишком надрывно на мой вкус, - Заваркина то и дело морщилась, - мы же сможем продолжить вечер?

- Я покажу тебе группу, в которой хочу играть на басу, - поведала ей Алиса, не отрывая взгляда от сцены.

- Ты играешь на басу? – удивилась Заваркина и уставилась на сестру.

- Хотела на лид-гитаре, но им не хватает как раз басиста.

- Я не знала, что ты умеешь…

Анфиса разглядывала сестру. Ее глаза были ярко подведены, зад обтягивали узенькие кожаные штаники, а на ногах красовались черные боты на платформе из тонкой замши. Выглядела она сногсшибательно. Напитанные влажным воздухом светлые кудри теперь ровной завесой лежали на плечах, глаза сияли, на щеках, словно покусанных сентябрьским ветром, розовел румянец. Гармония, которую она обрела в этой холодной северной стране, была ей к лицу. Словно ее душа задубела под ветрами, стряхнула из себя толстый слой пыли, состоящей из навязанных сомнений, наполнила ее невидимой, но явно ощутимой силой. Алиса Заваркина не расцвела. Она расправила плечи, словно ветер выполоскал из нее накопившуюся слизь.

Во время финального монолога на сцену вдруг вышел худенький кудрявый мальчик в очечках и со скрипочкой. Это была задумка Алисы. Юный скрипач был встречен ею на набережной, где он сосредоточенно выдавливал из своего инструмента жалобные ноты. Алиса в тот момент усердно размышляла над постановкой, и паренек со всхлипывающей скрипкой напомнил ей грустного херувима, не справившегося со своей работой и теперь скорбящего над осколками разбитого сердца главной героини. Нина приняла ее идею и нарядила юного потомка викингов в старомодные джинсы, в каких ходили в России в начале девяностых, и очки типичного ботаника. Смоленская заявила, что это барахло будет символизировать желание божка любви вписаться в современный мир, и в то же время – его провал и бесконечную усталость от черствости и пустоты.

Так или иначе, из Смоленской и Заваркиной-младшей получился отличный тандем, и уже на втором спектакле зал был наполнен до отказа, дав возможность Павлу Проценко – несчастному фотостарателю – запечатлеть настоящий успех. Внушительный, по меркам  новой драмы.

Скрипка взвизгнула, Нина Смоленская, наконец, «утонула», после чего вылезла из ванны, залив водой первые ряды, раскланялась и со сцены представила Алису, стоящую позади зрительских рядов, как автора. Осветитель направил на нее софит, она скромно махнула рукой. Бородатый критик, который строчил что-то в блокноте на протяжении всего спектакля, тихо ахнул.

Анфиса Заваркина закатила глаза. Если она не уведет свою великолепную сестру сейчас же, эти норвежские черти ее до смерти затискают. Она решительно взяла ее за руку и вытащила из круга ослепительного горячего света.

Они пили в каком-то прокуренном баре, перекрикивая рокот гитар, после шатались по улицам Осло. И говорили, говорили, говорили. Обо всем на свете: о хюльдрах, о счастье, о предательстве, о будущем. Когда речь зашла о Лавровиче, Алиса закусила губу и робко взглянула на сестру.

- Что ты с ним сделала? – спросила она.

- Пока ничего, - соврала Анфиса и скривилась, - жду, когда ты попросишь.

- Я не попрошу, - задумчиво пропела Алиса, наматывая на палец свою светлую прядь, - я не знаю, как к этому относиться. К нему. Я не знаю, как относиться к нему.

- Вспомни, что ты пережила, когда вернулась из лагеря, - тихо сказала Анфиса.

Алиса задумалась.

«Ничего я не чувствую. Не хочу ни думать, ни вспоминать».

Анфиса похлопала ее за плечо и сменила тему.

- Как твоя книга?

- Продвигается, - поедала Алиса с улыбкой, - теперь это не фольклорный сборник, а роман.

- Ты меня весь вечер шокируешь! – Анфиса всплеснула руками и недоверчиво уставилась на сестру.

- Я сама себя шокирую, - рассмеялась та, - я, оказывается, столько всего умею! И мне можно просто играть музыку и писать тексты, и не надо никуда стремиться, чтобы «кем-то стать»! Это жутко приятно! Вот что значит жить в Европе!

- Это не Европа, а правильный мужчина, - пробурчала Анфиса себе под нос.

- Я пока не свыклась с мыслью, что я теперь – настоящий писатель, - поведала Алиса, - поэтому воображаю, что роман за меня пишет кто-то другой. Кто-то, живущий в моей голове. Кое-кто, кого я встречала раньше, в моей голове преобразился и заговорил о несвойственных ему вещах…

Сзади посигналил нагнавший их одинокий полуночный велосипедист: Анфиса шла по его дорожке и мешала проехать. Она отпрыгнула и рассмеялась. Велосипедист, не оборачиваясь, легко и приветливо махнул им рукой.

Они доплелись до Dronningens gate 15, и настал момент истины: Анфиса могла подняться наверх вместе с Алисой или уйти ночевать в свой отель за углом.

- Моя жизнь в моей голове идет в формате ток-шоу, - вдруг призналась Анфиса. Замедлив шаг, она взглянула вверх, на окна последнего этажа, и принялась вслепую рыться в сумке в поисках сигарет. – Сейчас у меня в голове ругань, вроде той, что была в «Окнах» или самых скандальных выпусках «Моей семьи», в которых мать не давала своему ребенку общаться с отцом, то ли от ревности, то ли из зависти.

- Забавно, - улыбнулась Алиса, - еще я воспоминания в воображаемых домах запираю. Самые неприятные попадают в заброшенный особняк на вершине холма.

- Я знаю, - Анфиса улыбнулась и порывисто обняла сестру, - ты мне о нем в детстве рассказывала. Когда тебе было одиннадцать, там целая толпа жила. Почти все твои одноклассники, почтальон и противная старуха-соседка, которой не нравились кошки, которых ты прикармливала у двери.

- Там сейчас почти пусто, - задумчиво проговорила Алиса.

- Посели там этого говнюка, - посоветовала Анфиса.

- Ася!

- Я молчу, - Заваркина-старшая подняла руки, словно сдаваясь, - я не только не нарежу его на тонкие кусочки, но и слова больше о нем не скажу…

Проворчав что-то еще, она завернула за угол и удалилась дальше по Dronningens gate, не оборачиваясь и так и не найдя сигарет.

На Лавровича, что той ночью сидел за кухонным столом и мрачно курил, за две тысячи километров от решающих его судьбу сестер Заваркиных, напало беспокойство.

- Я должен снова лететь в Осло. И все объяснить, - произнес он вдруг.

Марина, которая уже почти заснула, напряглась.

- Ты не можешь никуда лететь, – прошептала она холодно.

Заваркина четко дала ей понять: если насильник ее сестры приблизится к норвежской границе, то их сделке – конец. Она потеряет опеку над ребенком, который на время развода был спрятан у ее матери, и работу в школе Святого Иосаафа, на которую она заступила полторы недели назад. Марина не была в восторге от своей новой должности:  она была даже не шагом назад, а падением бездну, а зарплаты учителя, даже в привилегированной и обласканной спонсорами школе, хватало только на бутерброд и колготки. Но Марине казалось, что эта работа – ее временная опора, каменная площадка, посреди которой она, сидя в позе лотоса с закрытыми глазами, пережидает бурю, позволяя беспощадному ветру трепать и раскачивать себя. Когда стихия отступит, она оттолкнется от своей опоры, чтобы снова взлететь ввысь.

На Лавровича надеяться не было смысла. Он был в раздрае.

Марина сначала помогала ему, как могла, потратив несколько месяцев только на терпеливое выслушивание его пламенных речей. Их основным лейтмотивом была недопустимость побега от проблем, из которой вытекала недопустимость легкомысленного отношения к жизни. Имя Алисы ни разу не сорвалось с его уст, но она будто выглядывала из-за каждого слова, издевалась и корчила рожи. Лаврович обсасывал ее поступки, рассуждал, вышагивая по комнате и отчаянно жестикулируя.

Марина терпела, иногда поддакивая, и убивала на эти бесполезные разговоры вечер за вечером. Она была ласкова, мягка и всегда доступна, не уходя дальше расстояния вытянутой руки. Переехав в его холодную студию, она развлекала его: варила кофе, играла с ним в консольные игры, готовила киш с лососем. Но Лаврович будто не замечал ее стараний, и в Маринину голову закралось подозрение: не повторяет ли она Алисин путь, усиленно работая еще на трех «работах»: в гостиной, на кухне и в спальне?

Впрочем, в спальне ей напрягаться не пришлось: их отношения были далеки от отношений нежных любовников. Секс случился лишь однажды: Лаврович был вежлив и отстранен, но основательно подошел к поцелуям, касался ее легко, нежно, но безучастно. Акт был профессионально исполнен с обеих сторон, но не принес никому из них удовольствия. Марину не покидало чувство, что он просто стремился закрепить и обозначить ее положение рядом с собой, а она зачем-то сделала ему одолжение.

Упомянутый Анфисой Заваркиной обратный триггер Марина не находила. Она начала сомневаться в том, существует ли он вообще. Алиса заполняла собой все его сознание, и избавить его от этой одержимости не было никакой возможности.

- Почему я не могу лететь в Осло? – кричал он.

Последнее время, не находя ответов на свои вопросы, он срывался на Марине. Пелена мягкости и ласки, которой она прикрывалась от его безумия до сих пор, от агрессивных нападок быстро истончилась и стала бесполезной. Марина чувствовала, что еще чуть-чуть, и Лаврович примется ломать ее: разрушать, подавлять, подчинять, уничтожать ее личность – словом, делать все то, что собирался сделать с маленькой Заваркиной, женившись на ней. Марине стало страшно.

- Как же она терпела его все это время? – тихо удивилась Марина, увернувшись от запущенной в ее голову чашки.

Но она не Алиса. Она будет защищаться.

Сперва она решила прибегнуть к проверенным методам подчинения – медикаментозным. Но Ибатуллин находился под следствием, его лаборатория была опечатана, его экспериментальные препараты были изъяты и проходили экспертизу. Тогда Марина, перелопатив кучу психологической литературы, записалась на прием к психотерапевту, чтобы выпросив у того антидепрессанты. Ее затея провалилась: врач принял ее за наркоманку и вежливо, но настойчиво попросил покинуть его кабинет.

- Видимо, я слишком нормальная, - решила Марина.

Исчерпав свою фантазию и не найдя ничего лучше, она сменила свою приторную нежность на жестокость, схожую с той, с которой она управлялась с движением «Новый век» и сотнями своих подопечных. В конце концов, на Лавровича у нее были почти такой же рычаг давления – видео.

- Ты изнасиловал ее, - сказала она однажды вечером, когда Лаврович снова завел свою шарманку о «недопустимостях», - ты сделал с ней ужасную вещь, и она тебя никогда не простит.

Лаврович бросил на нее больной взгляд и остаток вечера провел, закрывшись в ванной. Марина смогла сделать маникюр, выпить чаю и посмотреть телевизор.

- Она выходит замуж.

- Она тебя больше не любит.

- Ты давно видео пересматривал?

Этими обидными репликами – по одной за вечер – Марина освободила себе почти целый месяц. Но Лаврович адаптировался к этому стрессу: его речи, пестревшие обвинениями, окрасились жалобными интонациями и репликами о возможном скором прощении.  Марина поменяла тактику. Она помнила об одном необычайном свойстве Алисы Заваркиной: со временем она забыла нанесенные ей обиды, словно обнуляла счетчик, каждый раз начиная отношения с человеком заново.

- Ты ей не нужен.

- Ты скучен.

- Ты зануда.

Все повторялось: Лаврович уходил в ванную, Марина наслаждалась покоем. Она понимала, что планомерно доводит его до нервного срыва, но в ее положении не приходилось особенно привередничать. Сделка ее тяготила, и она готова была пожертвовать его психическим здоровьем ради своей свободы.

- Возможно, удастся запереть тебя в психушку, - сказала она закрытой двери в ванную, нарезая себе бутерброд.

В ноябре к стараниям Марины добавились усилия высших сил, в данном случае, сил, управляющих городом Б. Она понимала, что несмотря на просьбы ее сестры, Анфиса Заваркина не оставит насильника безнаказанным, и нанесет ему ущерб если не прямо, то исподтишка.

Сперва были мелочи, вроде пожарной инспекции, заявившейся в офис. Потом Лавровичем заинтересовалась налоговая, и пока он улаживал связанные с ней вопросы, кто-то взломал его сайт, наполнив раздел «Портфолио» скриншотами порносайтов. Видимо, над его «уничтожением» работала целая команда медиамаркетологов, потому что в течение следующих трех дней ссылки на поддельное портфолио расползлись по тематическим ресурсам, и до конца недели, каждая собака в городе Б знала фамилию Лавровича в неприятном контексте. Репутация была подмочена.

- Все это ерунда! – отрезал Лаврович, - детский лепет!

На следующей неделе от него ушли два крупных клиента из города Б. Еще через два дня слились двое из Сибири и Западной Украины, объяснив свое решение неким звонком, поступившим якобы от доверенных лиц. Вымышленные или реальные доверенные лица поведали им, что Лаврович – мошенник.

В пятницу в его квартире в престижном районе «Ракушка» объявились судебные приставы и объявили пребывающему в прострации хозяину, что отчуждают собственность в связи с неуплатой кредита. Никакие уверения в том, что это – ошибка, и никакого кредита не было и в помине, суровые государственные мужи скорбно покачали головами и велели паковать носочки.

На стадии поливания грязью в социальных сетях Марине казалось, что за травлей стоит старшая Заваркина: уж больно происходящее было похоже на проводимые ею информационные войны. Но вскоре стало понятно, что Лаврович не поделил Алису с кем-то очень могущественным. Рассмотрев ситуацию и так и сяк, Марина решила, что у девчонки вполне мог быть влиятельный любовник, который мстит за ее изнасилование.

Она с любопытством следила за развертыванием событий. Им была дана неделя передышки, в течение которой Лаврович доказывал всем – приставам, налоговой, клиентам – что он – не верблюд, а Марина тихо посмеивалась. За три месяца вынужденной совместной жизни, она возненавидела его всей душой.

Но однажды декабрьским вечером, в дверь к Лавровичу постучалась прелестная девчушка: тоненькая эффектная блондинка, закутанная в объемный шарф. Марина, открывшая дверь и не разглядевшая сразу в полутьме ее лица, вздрогнула, подумал, что это Алиса Заваркина прилетела со своего фьорда. Но уже через секунду она рассмотрела ее мордашку – девушке на вид было не больше шестнадцати. И она хотела видеть Лавровича.

Едва ступив на порог, девчушка заявила, что а) ей пятнадцать лет б) Лаврович переспал с ней этим летом в) она беременна г) если он не даст ей денег на позапрошлой неделе и не компенсирует моральный ущерб, то она пойдет в полицию и скажет, что Лаврович ее изнасиловал.

Под яркими лампами, освещавшими каждый уголок комнаты, Марина видела, что девчушка врет насчет возраста: ей было не меньше двадцати пяти. На ее лбу и в уголках глаз прорезались тоненькие крохотные морщинки, а кожа уже утратила девичье сияние. Однако, ее субтильность смущала, а Лавровича и вовсе заставила покрыться холодным потом, ведь он действительно с ней переспал. И все это было таким… знакомым, что Марина невольно почуяла издевательские интонации в этой шитой белыми нитками подставе. Вся эта игра была такая грубая и дерзкая, без тонких нюансов, словно кто-то отпустил вожжи и понесся во весь опор на горячих неуправляемых лошадях по жизни Лавровича, превращая ее в китайский набор «Сделай сам», собрать из которого обещанную на коробке игрушку не представлялось возможным. Потому что вроде все в наличии, но детали не стыкуются меж собой.

- Оставьте свой номер, - Марина пришла на помощь совсем растерявшемуся Лавровичу и подтолкнула девчушку к двери, - мы обязательно с вами свяжемся…

Выпроводив незваную гостью, она улеглась на кровать с книжкой, сочтя, что с Лавровича на сегодня испытаний хватит. Но стоило Марине задремать, как он сказал ту самую, ключевую для их отношений фразу.

- Я должен снова лететь в Осло. И все объяснить, - произнес он вдруг.

- Ты не можешь никуда лететь, – отрезала Марина, и приготовилась отражать словесную атаку. Но Лаврович замолчал.

Он просидел за кухонным столом всю ночь, изредка стряхивая с себя оцепенение, чтобы закурить. Когда в семь сорок пять утра включился будильник и заиграл его любимый вальс, он встал, взял скалку, которую Алиса по его словам любила использовать для выпечки пирогов, и расколотил сначала будильник, потом кофеварку, после чего принялся крушить все подряд. Когда в квартире не осталось ни единого целого предмета – даже журнальный столик был переработан в стеклянную крошку и набор погнутых алюминиевых трубок – Лаврович вышел вон из квартиры, хлопнув дверью. Воцарилась оглушительная тишина, и Марина, собиравшаяся на работу и пережидавшая эмоциональную бурю в ванной, позвонила в школу, уведомив, что задерживается, собрала свои нехитрые пожитки в большую сумку и уехала прочь, бросив ключ на тумбу, а входную дверь открытой.

Тем же утром Алиса Заваркина вышла из квартиры на Dronningens gate 15. На ней было серое кашемировое пальто, пушистый фиолетовый шарф и оранжевая сумка через плечо.

 - Демоны ищут тепла и участья, - прошептала она строчку из финального монолога «Кто-то».

Алиса внесла эти правки после того, как прочитала ту Анфисину статью. Она вдруг поняла, на что способна пойти ее сестра, чтобы защитить ее. Она пожертвует чужими жизнями, сомнет танком чужие карьеры, разрушит браки – все ради того, чтобы Алиса перестала мучиться кошмарами, бросила винить себя и стала, наконец, счастлива. Раньше ей казалось, что только Вася защищает всю семью, но теперь… Теперь Анфиса, набралась сил, выпустила наружу сжигавшую ее ярость и встала бесплотным могущественным демоном за Алисиной спиной, рядом со своим братом.

Алиса видела себя и своего племянника, идущих рука об руку, а за их спинами двигались две зловещие тени. Люди без души, не имеющие настоящих имен, демоны-хранители, кормящиеся теплом, участьем, безусловной любовью, которую обеспечивали им их сын и их маленькая сестра.

Алисины демоны всегда были с ней. Но лишь представив на мгновение себя без их защиты, а себя не умеющей любить просто так, не требуя ничего взамен, она испытала ужас, холодящий тело и лишающий разума. Стараясь успокоиться, она поскорее выплеснула его на бумагу.

Она вообразила себе сломанную и израненную героиню «Кто-то», которая не смогла удержать своего одержимого возлюбленного, потому что не умела любить. Ее демон был готов защищать ее, но она, экономя свой ограниченный запас душевных сил, дозируя внимание и ласку, держала его на строгой диете. И однажды случилось то, чего она так боялась и чего хотела избежать: он разозлился и высосал ее до капельки, а пустую оболочку отшвырнул прочь.

Нине Смоленской, похоже, вся эта «демоническая» возня была знакома, поэтому она с радостью приняла правки и вдохновенно отыгрывала финальную сцену раз за разом, а  Алиса, нашептывая сочиненные ею строчки, чувствовала себя всемогущей.

Спускаясь в престарелом лифте на Dronningens gate 15, она сжимала в своей руке теплую ладошку Васи Заваркина-младшего: ее счастливого племянника, который впервые в жизни полетал на самолете, впервые увидел своего отца и получил свой первый мотоцикл – детский мини-Bugatti с черными лакированными боками, который тоже ехал с ними в лифте. Отец и сын провели вместе целые сутки и, видимо, нашли общий язык. Лифт всё ехал, Вася улыбался, Алиса вспоминала спектакль.

Они вышли из подъезда. На улице их поджидала Анфиса, на лице которой не было и следа бессонной ночи.

- Какой классный! – сказала она с улыбкой мотоциклу. Вася гордо улыбнулся и оседлал своего пластикового друга.

«Подними голову. Посмотри наверх. Подними голову».

Алиса знала, что на балконе последнего этажа стоял Вася Заваркин-старший и смотрел вниз на своих сестер и сына.

- Тут адски холодно, - поежилась она. Температура упала, жители норвежской столицы достали пальто и шапочки.

- Впору запевать рождественские гимны, - согласилась Алиса.

- Ты приедешь к нам на праздники? - спросил маленький Вася. На своем мотоцикле он держался очень естественно и выглядел как заправский гонщик.

- Приеду, детка, - пообещала Алиса ласково, - мы вместе с папой приедем.

Вася важно кивнул.

Анфиса хмыкнула и погладила белобрысую голову сына, после чего, не слова ни говоря, натянула на эту голову шапку с помпоном. Вася обиженно хрюкнул и стянул шапку. Анфиса отобрала головной убор из его цепких ручонок и снова натянула ее ему до ушей.

- Мама, мне не нравится эта шапка, - серьезно заявил он, упрямо стягивая с себя вязаный шлем в оленях, - она дурацкая.

- Походи в ней, пожалуйста, до посадки в самолет, - попросила его Анфиса, - а то у тебя отвалятся уши, а пришивать их дорого и сложно.

Вася вздохнул и надел шапку, а его мать хитро улыбнулась. Разговаривать с ребенком как со взрослым – это был ее излюбленный метод воспитания.

Алиса украдкой посмотрела наверх: Вася-старший все еще стоял на балконе. Алиса пожалела, что не может различить выражение его лица.

«Подними голову. Посмотри наверх. Подними голову».

Анфиса наотрез отказалась увидеться с ним. Она даже не поднялась наверх, чтобы сопроводить сына. Нельзя сказать, что маленького Васю это расстроило: предчувствуя что-то необычное, он тут же забыл про мать.

- Нас пустят с самолет с мотоциклом? – спросил Вася, с надеждой глядя на мать.

- Пусть только попробуют не пустить, - весело сказала Анфиса, обнимая Алису на прощание.

Они скрылись за углом. Алиса смотрела им вслед: Анфиса позволила Васе сесть на мотоцикл и поехать по тротуару. К счастью, прохожих в этот час на Dronningens gate было мало, и Заваркин-младший успевал объезжать их. Алиса смотрела им вслед, пока они не свернули на улицу Карла Юхана и не скрылись из виду.

Алиса взглянула наверх. Васи на балконе не было.

Лаврович шел по темному коридору. Он вышел на свет, падающий из вечно распахнутой створки двери, не успев удивиться тому, что рассохшиеся половицы не скрипят под его ногами.

В кресле у камина сидел бритый наголо мужчина в кожанке и прихлебывал виски. В руках он держал исписанные листы, скрепленные большой клипсой для бумаг. Другие, видимо, уже не нужные страницы валялись у его ног. Другие, скомканные, были отброшены к камину.

- Я давно жду тебя, - сказал мужчина, поднимая на Лавровича свои черные мертвые глаза, - после того как старая грымза с пацаненком уехала, тут стало намного спокойнее. Нам с тобой будет, о чем поболтать…

Лаврович робко прошел к камину и нерешительно остановился у кресла напротив Черноглазого.

- Чего застыл? – насмешливо спросил тот и протянул Лавровичу свой стакан с виски, - присаживайся. Ты здесь надолго…

 

Глава двенадцатая. 2019 год. Эликсир 26.

- Спаси мою мать, - потребовал маленький Вася Заваркин-младший. Он был упрям, как его мать.

Анфиса Заваркина второй год лежала в коме: пять ножевых ранений в живот надолго оставили ее мозг без кислорода - врачи считали чудом, что она выжила. Если, конечно, сделать допущение и назвать жизнью растительное существование на больничной койке с трубкой в горле.

О том, что Анфиса технически жива и исправно служит подгнивающим контейнером собственному мертвому мозгу, Заваркины никому не говорили, объявив ее мертвой. Никому не хотелось, чтобы какие-нибудь паломники из города Б, которые непременно потянулись бы к постели умирающей, столкнулись бы в больничном коридоре с ее вполне живым «братом-тире-мужем».

Маленький Вася за последние полтора года не сказал своему отцу и сотни слов. Он задерживался после школы, болтался с дружками по вечерам, курил в подворотнях. Вася-старший приглядывал за ним одним глазом и принципиально не вмешивался в его жизнь.

Лишь когда Заваркин-старший объявил о своем решении отключить еле живую жену от аппарата, Вася взорвался.

- Это ты ее убил, - злобно сказал он своему отцу, сжимая кулаки.

Надо сказать, что от Анфисы, вдобавок к высокому росту и тонкой кости, Вася унаследовал достойное восхищения бесстрашие и хладнокровие. Алиса, которая была свидетелем этой сцены, невольно удивилась тому, как похож он был в тот момент на свою мать. Он боролся за нее с таким пылом, с каким она когда-то защищала его.

Василий-старший ничего не ответил на обвинения.

- Это ее решение, - сообщил он, спокойно глядя сыну в глаза. Алиса чувствовала, что за видимым спокойствием у него внутри клокочет лава. – Этого хотела твоя мать. Всю свою жизнь, после самого первого попадания в больницу, она просила меня отключить ее сразу, как только врачи опустят руки…

Врачи отказались от Анфисы давным-давно, вынеся неутешительный вердикт: мозг Анфисы Заваркиной мертв. Энцефалограмма не показывала никакой активности.

- Перерезал бы ты ей тогда еще и сонную артерию и дело с концом, - Вася-младший сделал шаг навстречу отцу.

-Полегче, - буркнул тот, глядя на сына исподлобья.

Заваркин-старший перевез Анфису в Осло. Никто не был в восторге от этого решения: и Алиса, и ее племянник точно знали, что Ася этого не одобрила бы – она ненавидела Норвегию. Однако, они оба признавали, что переезд – необходимость. В больницу в Блэкхите Анфису доставили четыре выпускника школы Святого Иосаафа, от которых и надо было ее, по мнению Заваркина-старшего, немедленно укрыть. Алиса знала, что причина – ревность: среди ее спасителей был молоденький любовник ее молоденький любовник Егор.

Василий вызвонил свою сестру с севера, где они семья Йоргесен проводила каникулы, фотографируя северные сияния и накапливая материал для персональной выставки Бьорна в Америке. Брат сообщил Алисе о своем решении отключить жизнеобеспечение и попросил приехать попрощаться. Алиса его поддержала: она видела, насколько мужчинам Заваркиным тяжело видеть Анфису в таком состоянии.

Но маленький Вася, оказывается, не желал сдаваться. Он зазвал ее для серьезного разговора в знакомую и родную, но уже давно нежилую квартиру-студию на Dronningens gate 15.

- Спаси мою мать, - это было первое, что он сказал, едва она ступила на порог. Он сидел за стойкой, собранный и напряженный четырнадцатилетний мальчик, который был не готов отпустить любимого человека. Он пер на Алису с такой энергией, что она сперва не поняла, куда он клонит и чего именно хочет от нее добиться.

- Ты же хюльдра! – нетерпеливо пояснил он, - ты можешь исцелять.

Алисино сердце разрывалось от жалости: он был в отчаянии и готов был цепляться за что угодно, даже за сказку. Самое страшное: она не могла придумать, что ему сказать, чем отвлечь его от этой бредовой мысли о волшебном исцелении.

- Перестань, - поморщился Вася, - перестань делать вид, что не веришь.

- Вася… - начала Алиса, приблизившись к нему.

- Сядь, - велел он ей, кивнул на стул за барной стойкой, - поговорим.

Алиса послушно села, и невольно поддалась приступу ностальгии. Казалось, еще совсем недавно, она привезла фото пятилетнего Васи, чтобы образумить его не в меру пугливого папашу, и вот уже сам Вася, совсем взрослый, сидит за этой стойкой, за которой они когда-то прихлебывали аквавит, и строит план по спасению жизни своей матери, великой и ужасной Анфисы Заваркиной.

- Перво-наперво, я тебя попрошу мыслить шире, - сказал Вася серьезно и зачем-то открыл блокнот и взял ручку. Алиса вспомнила об этой его привычке: он любил составлять списки и следовать им. – Мы не будем сейчас говорить о вере и неверии. Мы примем за аксиому, что хюльдры существуют. Это раз. Так и запишем.

Он черканул что-то в блокноте, а Алиса невольно им залюбовалась. Вася был лучшим учеником в классе, говорил по-русски, по-английски и по-норвежски, разбирался в тригонометрии и химии, писал бойкие сочинения и преуспевал в такой трудно осваиваемой подростками науке, как философия. Если и была причина для того, чтобы два монстра – Ася и Вася Заваркины – сошлись в одной точке пространства во Вселенной, то этой причиной, несомненно, стало появление на свет Вася-младшего – блестящего во всех отношениях молодого человека. Прибавив к его недюжинному уму отцовское обаяние и яркую внешность – светлые кудри, широкие плечи, серые глаза – и воспитанное Анфисой умение располагать к себе, то Алиса готова была признать здесь и сейчас: перед сидел настоящий идеал мужчины.

- Вторым пунктом мы вспомним Крысу.

Крысой звался золотистый ретривер, которого Вася забрал из приюта, когда ему было десять лет. Крыса был глуп, как пробка, не слушался никого, но был весел и бесконечно добр. Его знала вся улица в Блэкхите, где тогда жили Заваркины: с ним с удовольствием возились соседские дети, конечно, когда важный и серьезный десятилетний Вася им это позволял. Да что там говорить, Крыса приглянулся даже Заваркину-старшему, который терпеть не мог животных!

Алиса в то лето заехала к ним погостить на неделю. В тот день, о котором теперь Вася просил ее вспомнить, они в Лондон, а по возвращению обнаружили Крысу на подъездной дорожке. Он не дышал. Из его пасти вытекала кровь, и Алиса предположила, что собаку сбили машиной, и чтобы скрыть преступление подкинули его безжизненное тело им во двор.

- Скорее, в ветеринарку! – крикнул побелевший лицом Вася.

- Он мертв, зайчик, - сказала Алиса тихо.

Она опустилась перед телом Крысы на колени и подтянула мертвую собаку к себе. Обняв его и не переставая поглаживать, она стала баюкать его, как младенца, напевая старинную норвежскую песенку, которую она подслушала на севере у одной старой фру. У фру были такие белые-белые волосы, что в них не было заметно седины. Несмотря на возраст, она носила косу до пояса и все время улыбалась.

Улица была пустынна: Вася убежал то ли искать того, кто мог бы им помочь с транспортом, то ли выяснять, кто виноват в гибели Крысы. Алиса потеряла счет времени: все сидела и напевала, монотонно раскачиваясь. Вася вернулся, когда на Блэкхит опустились сумерки.

- Никто ничего не видел! – зло сказал он, опускаясь рядом. На его лице были черные разводы: похоже, Вася вытирал слезы грязными руками, - никто не хочет нам помогать!

Вдруг Крыса шевельнулся. Алиса не поверила своим глазам: пес открыл глаза и заскулил.

- Он жив! – Вася вскочил на ноги, не помня себя, но тут же взял себя в руки, - не отпускай его!

Алиса послушалась.

- Пой! – велел Вася. Алиса снова запела, хоть и не поняла зачем.

Они перенесли его в дом. Пока они перекладывали его на простынку с Анфисиной кровати – старшие Заваркины уехали по делам в Кардифф – Алисе пришлось отпустить бедолагу, отчего тот тут же отчаянно завыл.

- Тише-тише, я тут, - успокоила Алиса животное и, сама не понимая зачем, легла рядом с ним на пол и прижавшись к нему всем телом. Пес дрожал. Вася сбегал за миской с водой для Крысы, и одеялом для них обоих, после чего улегся рядом.

- Пой, пожалуйста, - попросил он, - пусть даже Крыса не выживет, но меня это успокоит.

Алиса гладила пса и пела. О бескрайних фьордах, о соколе, что нарезает над ними милю за милей, о зеленоглазой девушке с хрупкими запястьями, что ждет своего любимого. Под ее тоненький голосок они втроем заснули.

Наутро Крыса подполз к миске и как следует напился. Тут же проснувшийся Вася смотрел на удивительным образом исцелившегося питомца и, не стесняясь, плакал.

Они просидели с Крысой на полу весь день. По приказу Васи Алиса не отнимала от него рук. Он отпустил ее только один раз в туалет, на что пес отреагировал жалобным поскуливанием и попытался уйти за ней. Тут они и обнаружили, что у него передняя лапа выбита из сустава.

На следующее утро, когда Крыса попросил поесть, они вызвали такси и отвезли собаку к ветеринару.

- Повезло тебе, - сказал доктор Крысе, - попал под машину, а повредил всего лишь лапу.

Крыса лизнул доктора в руку.

Вася настоял на полном обследовании: псу сделали не только поверхностный осмотр, но и УЗИ, и рентген. Никаких повреждений и внутренних кровотечений обнаружено не было. Крыса был здоров, а Вася спустил все деньги, накопленные на велосипед.

Когда его родители вернулись из поездки, Вася рассказал им ту же версию, что и собачьему доктору. Вася-старший потрепал сына по белобрысой макушке и, видимо, растрогавшись, купил ему велосипед.

Чудесное исцеление так и осталось их с Алисой тайной.

- Я вижу, что ты помнишь Крысу и готовишься возражать, - усмехнулся он, по-заваркински хитро прищурившись, и снова черканул что-то в блокноте, - не трать слова, потому что третьим пунктом мы вспомним…

- Эликсир 26, - закончила за него Алиса.

Алисе пришлось показать брату видео, снятое 26 июля 2006 года, опустив, конечно, сцену своего изнасилования – статья Анфисы о «Новом веке» и присланные ею формулы неизвестного вещества его заинтриговали.

- Почему ты себя так странно ведешь? – недоумевал он, бесконечно рассматривая ту сцену, где Алиса странно вытягивала руки и сжимала пальцы.

- Не знаю, - пожимала она плечами, - может, эта дрянь обостряет какие-нибудь психозы? Может, я просто психопатка?

Василия не удовлетворял такой ответ: он лишь пристальнее вглядывался в запись кадр за кадром. После чего он принялся за расспросы о Смоленской, Пашке и Лавровиче. Заваркин-старший расспрашивал сестру об их характерах, что они любят, какой образ жизни ведут. Алиса честно отвечала. Чуть позже к их исследованию присоединилась любопытная Анфиса, которая принялась помогать сестре, и оказалась едва ли не двое полезнее: она обладала чудесной способностью подмечать детали.

Раскладывая эту «ошибку объединения» по полочкам, трое исследователей рискнули сделать совершенно неожиданное, невероятное предположение: неизвестное вещество, этот слегка модифицированный рогипнол, вытаскивал на свет истинную людскую сущность.

Непокорная, чрезмерно гордая, всегда стремящаяся отличаться от других Нина Смоленская переработала вещество не как наркотик, а как несвежий бутерброд с сыром. Ее рвало и крючило, но она осталась в сознании и не позволила себя сломить.

Лентяй Пашка Проценко, полноватый, конформный, трусоватый, живущий в тени своего могущественного отца, как какая-нибудь незабудка, отрубился от первой же дозы и проспал до утра, мирно похрапывая в углу. Именно он проснулся первым, и именно у него хватило сил вести машину до города.

Что касается Лавровича, то тут сестры запнулись и переглянулись: они не сказали Васе о том, почему Алиса прекратила общение с этим человеком. Тот заметил их перемигивания и усмехнулся, решив, что Алиска не хочет болтать о бывшем любовнике.

Тогда слово взяла Анфиса.

- Доминантный самец, ради власти готовый на все. Выпил и не поперхнулся. Друзей с легкостью променял на теплое место в напавшей на них стае. Лгун, социопат, предатель. Неудачник. Профукал бизнес. Не умеет держать удар. Психанул и ушел в цирк факиром работать.

Алиса уставилась на свои руки, пытаясь скрыть смятение: она никогда не рассматривала на Лавровича с этого ракурса. Кстати, ей даже показалось занятным и достойным восхищения, что Лаврович (теперь зовущий себя Валлийцем) так резко сменив область деятельность, достиг внушительных успехов в своем новом ремесле и даже дорос до гастролей по Европе.

Конечно, подобные наблюдения могли быть обычным совпадением, подтасовкой, выдаванием желаемого за действительного, но Вася-старший с энтузиазмом взялся за разработку. Он закрывался в своей мини-лаборатории, в подвале под гаражом, и что-то смешивал, выпаривал, фильтровал.

- Один старенький профессор с кафедры химии в Строительной Академии, сказал, что с этой разработкой могли справиться только двое в городе Б, - поведала Анфиса как-то за ужином, с улыбкой глядя на мужа, - ты и посаженный мною за решетку твой заклятый друг Артур Ибатуллин. Который оказался там исключительно потому, что завалил разработку. А ты справился…

Вася скромно кивнул, но Алиса видела, что Анфисин комплимент попал в точку. Она знала его, как свои пять пальцев.

Заваркин-старший действительно справился: часть синтезированного вещества он доработал и превратил в рогипнол с немного иным эффектом, тем самым, которого не смог добиться Ибатуллин – эффектом «камеры без пленки». Вася не стал патентовать его и продавал задорого, как наркотик. Алиса предпочитала об этом не думать.

Зато над оставшейся частью он продолжил трудиться и вскоре выудил из него то самое, что оказывало побочное действие и заставляла «добровольцев», вступающих в «Новый век» выкидывать коленца перед камерой на радость шантажистке Марине. Они дали ему название – эликсир 26, в честь ночи 26 июля, чтобы обозначить то, что ничего не происходит напрасно.

- Я попробую его на себе, - решила Анфиса, - давно хотела понять, какая именно черта характера так портит мне жизнь.

Вася улыбнулся и вколол ей в вену полкубика. Эффект превзошел все ожидания: Анфиса впала в безудержную, первобытную ярость, в сжигающее все вокруг неистовство. Она выкрикивала что-то бессвязное, ломала мебель с устрашающей силой, била вазы и стекла, давая ему выход. Алисе и Васе пришлось связать ее и запереть в подвале, получив попутно пару синяков, фингал под глазом и разбитый нос. К ее чести стоит сказать, что на свою семью она обратила свою злость, только когда ее члены попытались ее утихомирить радикальными средствами. Вася-старший наблюдал за ней несколько дней: у эликсира 26 был удивительно стойкий эффект. На третий день Анфиса жалобно попросилась выйти и отвезти ее в больницу. Она сломала руку и оборвала все ногти, пытаясь выбраться из подвала.

- Если захотите от меня избавиться, просто накачайте меня этой дрянью и сдайте властям, - мрачно пошутила она, поглаживая свой гипс.

Следующим подопытным кроликом выступил сам Заваркин. Учтя предыдущий опыт, он загодя заперся в подвале и вколол себе намного больше, чем Анфисе – он был почти на тридцать килограммов тяжелее.

И здесь эликсир 26 снова удивил их. Василий Заваркин-старший, человек-кремень, супермэн, который всегда все держал в себе, вдруг скис и стал до зубовного скрежета сентиментальным. Он вдруг принялся красочно признаваться Анфисе в любви и вспоминать такие интимные моменты, что той пришлось попросить Алису и маленького Васю выйти. Чем они занимались в подвале, они так и не узнали.

- Если вдруг захотите избавить от меня, - «протрезвев», Вася продолжил развивать семейную шутку, - то не давайте мне этот трэш. Просто пристрелите!

Ему было неловко.

- Лучший секс в моей жизни, - шепнула Анфиса Алисе на ухо, когда мужчины отвлеклись. Девчонки Заваркины захихикали, а Вася-старший, смущенный и покрасневший, до кончиков ушей, кинул в них подушкой.

- Я тоже хочу попробовать, - разохотился Вася-младший.

- Нет, - хором сказали его родители.

Две недели сын ходил за ними следом и канючил, убеждал и аргументировал. Ему было десять, но он был убедительнее, чем агитаторы на выборах за «Справедливую Россию».

- Он напоминает мне вас, - сказала им Алиса, ощутив однажды стойкое чувство дежавю, - когда вы уговаривали моих родителей усыновить вас…

Заваркины переглянулись и допустили сына к исследованию.

- Упорство должно быть вознаграждено, - заявил Вася-старший и, стиснув зубы, вколол сыну четверть кубика.

На этот раз они вооружились своей аптечкой: там были релаксанты, атропин, адреналин, и даже бинты и антибиотики. Заваркины ни на секунду не собирались оставить сына наедине с эликсиром 26.

Однако, Вася-младший тихо и мирно поднялся в свою комнату, сел за стол, достал учебники и за два дня, пока вещество плескалась в его крови, прорешал математику, химию и физику на несколько лет вперед, после чего раскрыл «Идиота» Достоевского и проглотил его залпом. Он почти не спал и согласился поесть, только когда Анфиса накормила его с ложечки йогуртом и свежими ягодами.

- Надо присмотреться к ребенку, - Анфиса толкнула задремавшего мужа в бок, - он, похоже, необычный мальчик…

Алиса впряглась в эксперимент последней. Собственно, ее никто и не просил: ее результаты уже были запечатлены на пленку.

- Запиши и этот, - попросила Алиса, - мне интересно.

В случае с Алисой эксперимент не принес почти ничего нового. Она повела себя точно также – те же странные телодвижения, поразившие ее старшего брата, тот же стеклянный взгляд, будто направленный внутрь себя. Так как она не находилась во враждебной обстановке, как на церемонии посвящения, она не ругалась и не дралась, лишь ходила по двору босиком и болтала с птицами и дворовыми котами. Словом, вела себя как совершенно обычная наркоманка. Единственным отличием была ее речь: Алиса говорила по-норвежски. Но так как к тому моменту она уже пять лет жила в Норге, этому факту никто не удивился.

- Присмотри за ней, - велела Анфиса своему сыну, невероятно ответственному мальчику десяти лет, который проходил за Алисой двое суток с камерой, снимая ее, даже когда та спала.

Через неделю после того, как она отошла от эликсира 26, Крыса попал под машину.

- Никто тогда не обратил внимания, - сказал четырнадцатилетний Вася, вырывая Алису из воспоминаний, - что ты говоришь не на букмоле и не на нюношке, а на каком-то древнем скандинавском наречии, которого ты знать не могла. Еще я не заметил, что ты просидела большую часть времени на одном участке земли, с которым потом произошло кое-что невероятное.

- Что? – Алиса уже и не думала перечить племяннику. Ей было любопытно.

- На проплешине на газоне, где папа собирался сделать баскетбольную площадку, потому что там никогда ничего не росло, вдруг…

Вася жестом фокусника достал цифровой фотоаппарат и сориентировал его на просмотр снимков.

- Вдруг проклюнулись ростки, - пояснил он, протягивая аппарат Алисе, - мы заметили их после твоего отъезда. К концу лета мы имели вот что…

На фотографии на том месте, где по утверждению Васи «никогда ничего не росло», буйно цвели ирисы. Много ирисов, с крупными цветами и мясистыми листьями – не бог весть что с точки зрения ботаники, но большой прорыв в Васином исследовании скандинавского фольклора.

- Я не хочу делать никаких выводов, - отрезала Алиса. Ей, вернее, ее рациональному разуму было страшно поверить в реальность происходящего. Но ее древняя подкорка ликовала: Алиса чувствовала мощную и непонятную ей волну радости, нарастающую в солнечном сплетении.

- Не надо, - улыбнулся Вася, поняв, что Алиса потихоньку сдает свои рационалистические позиции, - четвертым пунктом у нас стоит твой роман.

- Что с ним? – поинтересовалась Алиса. О романе, уже опубликованном в России и переведенном на норвежский и английский, она говорила много и с удовольствием, благосклонно принимая и жесткую критику, и восторженные отзывы. С публикацией ей помогла Анфиса, которая, где бы ни появлялась, непременно обзаводилась связями в кругу писак и их издателей.

Алиса отметила, что привычный укол горя при мысли о сестре сменился легким толчком в висок. Вдруг она и правда сможет ей помочь? Или хотя бы сможет попытаться? Или хотя бы убедит ее сына в том, что он сделал все возможное?

- Ты в нем ссылаешься на кое-какую любопытную информацию, - пояснил Вася, - о хюльдрах, их силе и замужестве. Расскажи.

Когда Алиса всерьез засела за книгу, Инга, будучи к тому моменту уже бывшей подружкой Заваркина-старшего, как и обещала, свела ее со своим дядей, историком, мистиком и любителем фольклора. Насчет любителя Инга явно приуменьшила – херр Йохансен был настоящим профи. Высокий седовласый мужчина с чарующими манерами, худой как жердь, он летал меж книжных полок в своем кабинете и выкладывал труды, которые могли бы заинтересовать Алису. Та отхлебывала кофе и никак не могла улучить момент и задать один животрепещущий вопрос.

- Скажите, что вы думаете о мифах в которых говорится, что хюльдра лишается волшебной силы, как только выходит замуж?

Их с Бьорном свадьба была назначена на следующий месяц.

Херр Йохансен перестал метать книги и сел в кресло напротив.

- Мифы говорят, что хюльдры добровольно отдают свою силу взамен на любовь человека и становятся обыкновенными женщинами после венчания. Но это не совсем верно…

Алисино сердце подпрыгнуло и затрепетало. Чашка в ее руках задрожала, и ей пришлось поставить ее на столик рядом с креслом.

- Во-первых, венчание в церкви как поворотный момент в жизни хюльдры подразумевает то, что она невинна. Если вы, моя дорогая, хотите писать в вашем произведении о современном мире, то вам придется заменить венчание в церкви подходящей аналогией, потому как в современной Норвегии к церкви обращаются мало, а девственность у невест встречается и того реже. Если ваша героиня – хюльдра, я правильно понимаю? – современная молодая девушка, к тому чертовски привлекательная, то вряд ли она сбережет свою невинность после пятнадцати-шестнадцати лет. Предания наших прадедов гласят, что самый расцвет женственности хюльдры приходится на возраст после двадцати. Таким образом, в современном мире хюльдра попросту не сможет разменять свою силу на такое банальное действо, как первый секс. Хотя это возможно будет любопытный сюжетный ход, эдакий конфликт…

Херр Йохансен постучал указательным пальцем по подбородку, о чем-то раздумывая. Алиса ждала продолжения.

- Что касается брака, - снова заговорил историк, - то и браки стали сами по себе стали разниться. Женщины выходят замуж ради статуса, ради карьеры или потому что пора… Черт знает что творится с нашим миром, правда?

Алиса улыбнулась. Ей нравился этот странный увлеченный своим делом норвежский дядька.

- Если взглянуть на миф о хюльдре не прямо, а под углом, который позволяет нам не принимать в расчет ритуалы, соответствующие тому или иному времени, то я бы сказал: хюльдра теряет силу, когда признает себя принадлежащей одному, выбранному ею мужчине, тому, кого она любит всей душой.

Алиса, стараясь скрыть разочарование, снова схватила чашку с кофе и спрятала свое лицо в ней.

- Впрочем, она всегда может освободить себя, - продолжал рассуждать Ингин дядя, - согласно мифам, проведя над своей головой или плечом чем-нибудь железным. Это может означать лишь одно: сила хюльдры остается с ней вне зависимости от ее гражданского состояния. Просто она, вытесненная любовью к мужчине, таится где-то в глубине ее души. Так что о потере как таковой говорить не приходится. Я вас порадовал, моя дорогая?

Всю эту информацию Алиса использовала в романе, не преминув воспользоваться советом херра Йохансена: сделала основным конфликтом метания героини между страхом лишиться своей магии и своей сексуальностью. Получилось очень метафорично.

Всю эту информацию она вкратце пересказала племяннику, опустив свои собственные эмоции. Тот задумался и принялся набрасывать что-то в своем блокноте. Алиса вытянула шею, чтобы посмотреть, но увидела лишь непонятные закорючки. Шифр?

- Я все понял, - обрадовался он, - слушай и не перебивай. Если ты на самом деле хюльдра, или полукровка, или еще какая-нибудь смесь, если в тебе есть хоть один аллель, доставшийся по наследству от древней норвежской ведьмы, то ты сможешь спасти мою мать и свою сестру.

- Как? – Алиса попыталась унять дрожь в пальцах, сцепив их в замок.

- Держа в уме принятое нами за аксиому «Хюльдры существуют» имеем следующее: женщина, блондинка, зеленые глаза, очень светлая кожа. Добродушна, доверчива, но в то же время не позволяет над собой доминировать. При принятии решений больше полагается на мощную интуицию, чем на разум. Происхождение: мать родом с севера России, отец имеет бабку-шведку.

Вася тыкал ручкой в блокнот и перечислял набросанные им пункты, а Алиса удивлялась про себя, как ее собственная биография в выбранном им контексте начинает играть неожиданными красками.

- Оказывает необычное влияние на людей: мужчины, как один, испытывают сексуальное влечение и желание обладать, женщины, несмотря на свою завистливую сущность, не выказывают ей знаков неодобрения. Так? Так. Идем дальше.

Алиса улыбнулась краешком рта, услышав, как ее четырнадцатилетний племянник рассуждает о влечении и сущности женщин.

- Единственный мужчина, по-настоящему увлекший собой предмет нашего исследования – представитель народа, создавшего мифы и легенды о хюльдрах, следовательно, умеющего с ними обращаться. Отношение к своим фольклорным персонажам они пронесли сквозь века, как самураи – кодекс «бусидо», а каждый русский – свою загадочную душу.

Алиса удивилась тому, как точно Василий сформулировал ее собственные мысли, которыми она развлекалась, только познакомившись с Бьорном.

- Встретив мужчину, выйдя замуж, родив ребенка, она похоронила свою силу под любовью и прочим бытом, - Вася допустил презрительные нотки, на что Алиса усмехнулась, вспомнив, что ему четырнадцать, и, наверно, вся эта взрослая возня кажется ему нелепой. - Однако, после употребления эликсира 26, который снова вытащил силу на поверхность, субъект стал проявлять неожиданные качества: говорить на мертвом языке, оживлять погибших собак и выращивать задницей цветы.

Алиса рассмеялась. Вася тоже улыбнулся: ему надоел канцелярский стиль, который он избрал в самом начале.

- Ты хоть поняла, что с тобой произошло? – спросил он вдруг, - ты поняла, что ты делала под эликсиром?

- Не совсем, - призналась Алиса, - я уловила, что это мое истинное лицо, но ты уж извини, если это хюльдра, то она жуткая.

- Жуткая, - согласился Вася, - но полезная. Кому сейчас легко-то?

Алиса поняла, что пора переходить непосредственно к делу.

- Почему ты решил, что я могу привести Асю в чувство? – спросила она, намеренно не используя слов, намекающих на смерть, - она же не собака.

- Есть еще кое-что, - Вася был доволен, что Алиса приняла его правила игры и больше не оспаривает пункт номер один, - когда ты трогаешь маму, у нее начинается тахикардия.

- Не всегда! – обиделась Алиса, которой действительно пару раз пришлось воспользоваться кнопкой экстренного вызова реанимационной бригады, - два раза всего!

- Хоть на пару ударов, но сердцебиение учащается, - заупрямился Вася.

- Хорошо, - сдалась Алиса, - какой у тебя план?

Вася закрыл блокнот и глубоко вздохнул. Алиса поняла, что он пытается отстраниться от эмоций. Ее снова затопила жалость к этому серьезному, очень умному, решительному маленькому мальчику.

- Я уверен, что ножом ее истыкал мой отец, - выпалил Вася и, видя что Алиса открыла рот, чтобы возражать, затараторил, - но мне наплевать! Я с детства знал, что они странные! Эти встречи тайком, легенда о брате и сестре, жуткие рассказы о детстве, садомазо-комната в подвале…

- Фу, - сказала Алиса.

- Мне наплевать, правда, - поспешил уверить ее маленький Вася, - как и на наркотики, и вечные споры о том, кто главнее, которые заканчиваются кровью в раковине…

Алиса боялась этого больше всего: что Вася узнает о маленьких странностях своих родителей, или, что еще хуже, пойдет по их стопам, найдя в их психопатии что-то интересное для себя. Но глядя сейчас на раскрасневшуюся мордаху племянника, на которой уже начали проступать первые черты мужественности, они увидела, что ее опасения напрасны: он умеет сочувствовать и переживать, по-настоящему, всей душой, в отличие от своей матери, чтит жизнь как наивысшую ценность и не стремится к разрушению, как его отец.

- Они бы давно убили друг друга, если бы не появился я! – заявил Вася, - из-за меня они разошлись и подумали, как следует, и снова сошлись и жили вместе счастливо четыре года. Но я упустил момент, когда все рухнуло! Я не смог предвидеть всего, вроде этого противного Егора! Я должен был предвидеть! Я ведь спас их тогда! Я мог бы спасти и сейчас! Я должен ее спасти!

По Васиным щекам полились слезы, которые он стыдливо спрятал, потерев лицо рукавами своей толстовки.

- Я с тобой, что бы ты ни затеял, - сказала Алиса твердо.

Васина речь попала в точку: Алиса вдруг вспомнила как сама, приехав в Норвегию, отчаянно пыталась стянуть две половины своего мира, объединить их в единое целое, сшив крепко-накрепко при помощи маленького Васи, который теперь хотел использовать ее саму для тех же целей. Алиса решила, что бы ни затеял ее племянник, каков бы ни был его безумный план, она сделает все, о чем он попросит. Хюльдра они или не хюльдра, существуют они на самом деле или нет, верит она или нет – все это потеряло свою значимость.

Потому что они должны хотя бы попытаться.

Когда они, согласовав свои действия, вышли из пятнадцатого дома по Dronningens gate, уже смеркалось. Василий-старший ждал их в больнице.

Но у кровати он стоял не в одиночестве: в палате находился представительного вида мужчина, оказавшийся нотариусом, хранящим завещание Анфисы Заваркиной. В документе за ее подписью говорилось, что все ее движимое и недвижимое имущество отходит ее сыну, Василию Заваркину-младшему.

Кроме одной вещи.

- Своей сестре Алисе Йоргесен я завещаю содержимое моей ячейки № 2387, арендованной в «Нордбанке», центральный офис в Осло, улица, строение…. Ключ от ячейки должен быть передан немедленно по оглашению завещания.

Алиса опешила. Ни про какую ячейку Ася никогда не упоминала. Она приняла из рук нотариуса маленький ключик и быстро спрятала его во внутренний карман куртки, подальше от настороженного взгляда старшего брата. Она решила попасть в банк как можно скорее.

Нотариус откланялся, «передав слово» доктору.

- Я объясню вам процесс, - начал он, навесив на свою физиономию сочувственную мину, - я отключу аппарат искусственной вентиляции легких, без которого она не сможет дышать самостоятельно. Процесс.. хкм… может занять достаточно длительное время, возможно, около суток…

- Начинайте, - приказал Заваркин-старший и непроизвольно сжал кулаки.

- Это он ее покромсал, - говорил Вася-младший Алисе, когда они сидели в студии, - я понятия не имею, что именно между ними произошло, но точно знаю: он ее любит. Безумно. У нас нет времени обращать его в нашу с тобой веру, поэтому я должен буду его увести из палаты на время…

Алиса согласилась с ним. Василий-старший не позволит совершать никаких манипуляций со своей женой, какими глупыми они ему не показались бы.

Доктор отсоединил аппарат, и из Анфисиных легких вырвался воздух. Дальше он вынул из ее горла длинную трубку и выключил звук у тревожно запищавшего монитора, на который выводились параметры: пульс, сатурация крови кислородом и еще куча всего непонятного. После чего доктор скорбно кивнул и оставил семью Заваркиных с их умирающей матерью.

- Это ты виноват, - сказал вдруг Вася-младший, - это ты ее убил. Перерезал бы ей горло и дело с концом!

- Ты можешь хоть сейчас помолчать?! – взорвался его отец.

- Не могу! – Вася вдруг громко всхлипнул и заплакал, - я вообще не собираюсь сидеть тут и смотреть, как она умирает. Я должен что-то сделать!

С этими словами Вася вылетел вон из палаты и помчался с рыданиями по коридору. Вася-старший, на секунду замявшись, устремился за ним. Их никто не остановил: персонал знал, что сегодня кто-то отключает родственника от аппарата, а значит – возможна драма, в которую не следует вмешиваться.

Алиса по их уговору промолчала. Она смотрела только на свою сестру, из горла которой стали раздаваться страшные хрипы: ее легкие отказывались работать.

Анфиса Заваркина страшно исхудала: настолько, что даже она, бывшая больная булимией, не осталась бы довольна своей худобой, если вдруг очнулась бы. От нее остались лишь кости и натянутая на нее желтоватая сухая кожа. Волосы вновь были сострижены до сантиметрового ежика: так медсестрам легче было за ней ухаживать.

Склеры глаз пожелтели: Алиса убедилась в этом, приподняв запавшее веко. У Анфисы отказывала печень, за которыми должны были отключиться и другие органы. К тому же, война с пролежнями медленно, но верно подходила к концу, и Анфисино тело проигрывало. Алиса прекрасно понимала, почему брат, наконец, решился отключить свою жену от аппарата.

Алиса вдохнула, выдохнула и решительно достала из своей огромной сумки шприц с коричневой жидкостью. Она аккуратно ввела его сестре в вену, туда, где еще несколько часов назад красовался катетер, через который подавалось внутривенное питание и лекарства. Выдавив все до капли, Алиса, воровато оглядевшись, сунула шприц в свою сумку.

Изначально Алиса была против введения эликсира 26 человеку с разлагающейся печенью: наркотик мог повредить ее совсем, что повлекло бы за собой отказ, заражение крови и смерть.

- Нам нужно достучаться до почти мертвого мозга, - возразил маленький Вася, - риск того стоит. Печень можно пересадить, мозг – нет. Нам нужна ее ярость! Та, что стены прошибала! Помнишь?

Алиса согласилась. Как только яд потек по Анфисиным венам, она положила одну свою ладонь на ее лоб, а другую – на грудь.

- Помнишь, что у Крысы зажило все, кроме костей? – спросил ее Вася уже на пороге больницы, - здесь будет проще: ранения у нее зажили.

Насчет проще Алиса сомневалась, но возражать не стала.

- Когда начнешь, не думай! – велел Вася, - мы не знаем, что именно надо делать, поэтому доверься интуиции и смело действуй!

«Мысли – прочь! Пустота останься».

Алиса закрыла глаза и принялась напевать. Она отключилась от внешнего мира. В ее голове не было ни единой мысли. В душе она не оставила места сомнению. Она вообразила себя хюльдрой, созидающей силой, созданная самой природой и заключенной в человеческое тело.

«Так пусть же сила поделится надвое и займет два сосуда!».

Кожа под ее ладонями вспыхнула огнем. Алиса тихо вскрикнула, но рук не отняла и даже не открыла глаз. Она бросила напевать. Она почувствовала вдруг как через пальцы утекает ее жизнь, а на смену ей приходит нечто ужасное: тьма, пустота, гниение. Она усилием воли подавила панику.

Алисе стало трудно дышать. Она делала глубокие вдохи, но это не помогало: ее горло, бронхи, легкие словно сжались в маленький липкий комочек. Из ее груди вырывались хрипы, а кишки будто намотало на колючую проволоку.

Алиса почувствовала, как ее мышцы будто разом ослабли: шея больше не могла служить опорой для головы, позвоночник – удерживать тело прямо. Ее колени подогнулись, и Алиса упала на пол, оторвав ладони от тела своей сестры.

Она подняла глаза на монитор: показатели не изменились.

Всё, что она могла – это прочувствовать Анфисино тело, как свое: ее слабость, ее боль, ее тяжелое дыхание.

Не в силах больше сдерживаться, Алиса разрыдалась. Она с трудом поднялась на ноги и  закинула сумку на плечо, решив больше здесь не оставаться. Она не вынесет горя своего племянника. Чувство вины за то, что не смогла помочь сестре и оправдать Васиных надежд, буквально пригибало ее к земле.

- Прощай. Я люблю тебя, - сказала она Анфисе, сквозь слезы не заметив небольшой красноты там, где лежали ее ладони.

Алиса кинулась через коридор в туалет, где ее вывернуло наизнанку. Ее лихорадило и рвало желчью и чем-то мерзким, похожим на сгустки черной слизи.

Она не поняла, сколько времени провела в туалете, но, приоткрыв дверь, она увидела брата и племянника, возвращающихся в палату в обнимку. Они помирились, видимо, твердо решив, перенести это испытание вместе.

- Это больно и страшно. Но мы должны находиться с ней рядом, - говорил Вася-старший.

- Да, знаю, папа, прости, - грустно отвечал Вася-младший.

Едва за ними закрылась дверь, Алиса ломанулась прочь из туалета. Она бежала так быстро, что воздух, пропитанный запахом мочи, антисептика и страданий, свистел у нее в ушах.

Алиса очнулась только у центрального офиса «Нордбанка»: ей вдруг перестало казаться, что за ней кто-то гонится. Здесь она остановилась и согнулась пополам: живот все еще болел. И паника, и боль – все это принадлежало не ей, а ее сестре. Как и ключ от одной из ячеек в этом банке.

Алиса вошла внутрь, продемонстрировала служащей ключ и на автомате велела проводить ее к ячейке. Она отвечала на какие-то вопросы, которые даже не отпечатались в ее мозгу.

Оставшись один на один с целой стеной маленьких дверец, Алиса сначала не поняла, что нужно делать. Потом забыла номер ячейки, как и то, что требуемый номер написан на бирке ключа, что она сжимала в руке.

Алиса не понимала, затуманен ли ее рассудок горем или она все еще чувствует растерянность, которую вытащила из Анфисы.

Собрав волю в кулак, она отперла нужную дверцу и вытащила прямоугольник в алюминиевом корпусе. Это был жесткий диск.

В тот момент, когда Алису тошнило в туалете, в палате Анфисы Заваркиной происходило кое-что странное. Температура поднялась на несколько градусов, а жалюзи, повернутые так, чтобы пропускать совсем немного света с улицы, заколыхались, хотя в палате не было никакого движения воздуха.

Правая рука Анфисы едва заметно дернулась. За ней – левая. В следующее мгновение обе руки, которые еще минуту назад лежали безжизненными веточками поверх одеяла, принялись пальцами загребать и отпускать воздух. Анфиса методично сжимала и разжимала кулаки, будто кисти были ее вторыми легкими, которыми она изо всех сил пыталась компенсировать недостачу кислороду, которую устроили ей первые. Когда она выпрямляла пальцы, то было заметно, как по каждому пальцу пробегает судорога.

Губы Анфисы, сухие и потрескавшиеся, исказились в мучительном оскале, а тело выгнулось дугой, словно кто-то невидимый и сильный подхватил его под поясницу и резко дернул вверх. Изо рта вырвался безмолвный крик, и она снова упала на кровать.

- Это больно и страшно. Но мы должны находиться с ней рядом, - донесся до ее ушей голос ее убийцы, ее любимого мужа.

- Да, знаю, папа, прости, - грустно отвечал ему ее сын, ее маленький обожаемый Васенька.

К Анфисе Заваркиной вернулась память, и заработали органы чувств, но тело было по-прежнему неподвижно.

- О, Господи! – испуганно воскликнул Вася-младший.

- Не бойся, она еще жива, это пульсоксиметр соскочил, - успокоил его Вася-старший. Он снова закрепил на Анфисином указательном пальце пластмассовую прищепку. – Хм, странно.

- Что?

- Все параметры в норме! – Заваркин-старший щелкнул кнопкой на задней панели монитора, и он снова стал издавать звуки.

В его голосе было столько радостного удивления, что Анфиса рассмеялась про себя.

- Скучал, мерзавец? – подумала она, - не будешь больше мне в пузико ножом тыкать?

К Заваркиной вернулось ее привычное мировосприятие, смешанное со страхом остаться навсегда заточенной в этом теле: оно по-прежнему ее не слушалось. Ее затопил адреналин, и следующее, что она услышала – это учащающийся писк кардиомонитора.

- Мам? – позвал Анфису ее сын. Он наклонился к ней, и она почувствовала его свежее дыхание и тепло, исходящее от его разгоряченного личика.

- Я здесь, мой сладкий, - проворковала мысленно Анфиса, - я сейчас очнусь…

- А где Алиска? – поинтересовался вдруг Вася-старший.

Алиса Заваркина вернулась в квартиру на Dronningens gate 15. Она помнила, что там был лэптоп, у которого еще был usb-порт, и где-то там же, в коробках, валялись нужные кабели.

Она снова чувствовала себя здоровой, хоть и смертельно уставшей. Борясь с желанием сорвать целлофан, который предохранял матрас на кровати от пыли, и упасть вздремнуть, даже не расстилая постель, Алиса достала компьютер, нашла usb-кабель, подходящий к таинственному жесткому диску и решительно воткнула его в гнездо.

Алиса открыла папку диска и увидела видеофайлы. Много видеофайлов, отсортированных по папкам с датами. Приблизительно один терабайт относительно легких видеозаписей. Наугад ткнув в одну из них, Алиса увидела церемонию принятия новичков в движение «Новый век».

В ее руках был компромат на несколько тысяч жителей города Б.

В этот момент Алиса почувствовала, что она не одна. Она закрыла глаза.

«Привет, Заваркина».

- Привет, Заваркина, - подумала Анфиса.

«Ты умерла?».

- Похоже, что я еще жива, - сделала вывод Анфиса.

Большой Вася, в которого показатели жизнедеятельности жены вселили безумную надежду, побежал за врачом. Маленький Вася схватил Анфису за руку, прижал ее к своей груди, наклонился к уху матери.

- Мам, очнись, прошу тебя, очнись, - шептал он, и его слезы стекали со щек прямо Анфисе в ухо. Было мокро и щекотно.

Она сделала усилие, подняла руку и погладила сына по вихрастому затылку. Рука тут же обессилено упала на живот, словно выполнив свою дневную рабочую норму. Кожа больше не была желтой.

- Мама! – закричал Вася.

Анфиса открыла глаза.

Склеры тоже больше не были желтыми. Напротив, белки были белыми-белыми, отчего радужка казалась зеленой, как молодая лягушка. Щеки покрылись слабым розоватым румянцем, а губы, еще полчаса назад растрескавшиеся, словно земля в Аризоне, были здоровыми, наполненными цветом и готовыми растянуться в улыбке.

- Молчи, - строго велел маленький Вася и попытался нахмуриться для «сурьезу», - тебе нельзя говорить, у тебя в горле трубка два года торчала.

Анфиса с улыбкой кивнула.

Старший Заваркин стоял в дверях палаты и по его небритым, изможденным почти двухлетним испытанием щекам, струились слезы. Рядом с ним стоял доктор, отключавший аппарат. Он был настолько поражен случившимся с его пациенткой, что забыл закрыть рот. За их спинами, казалось, маячила вся больница, собравшаяся поглазеть на чудо. Но Анфиса смотрела только на сына.

«Ты простишь его?».

- А у меня есть выбор? – усмехнулась Анфиса про себя, - если не прошу, то он меня подушкой прям тут и додушит.

«О, Один, опять этот сарказм! А если серьезно?».

- Если серьезно, то смотри, - велела Анфиса и в голове у Алисы завертелись разноцветные картинки из воспоминаний.

Пятилетний важный Вася-старший дарит маленькой испуганной Асе печенье.

Следующий кадр, и вот они смеющиеся школьники, укрывшиеся на чердаке школы Святого Иосаафа, чтобы покурить. Их первый поцелуй: Анфиса нежно проводит языком по верхней Васиной губе. Картинка сменилась: желтый свет фонаря падает на смятую постель и два переплетенных обнаженных тела – ночь, когда они зачали сына. Хлоп! Подвал дома в Блэкхите: Ася гладит Васю по бритой голове. Он одурманен эликсиром 26.

- Если бы ты смогла сама уйти, - жарко шепчет он, и по его щекам текут слезы, - если бы ты нашла силы оставить меня, под любым предлогом, в который бы я поверил… У меня больше нет сил делать тебе больно…

«Ты ушла от него, потому что он сам попросил?!».

- Он не помнит об этом, - усмехнулась Анфиса про себя и подмигнула своему растерянному и счастливому мужу, который все еще не верил в то, что это происходит на самом деле.

- Мама! – тихо сказал маленький Вася, сияя победной улыбкой, - мне удалось! У меня все получилось! Нам всем удалось!

«Нам всем удалось».

- В основном тебе удалось, наконец, поверить в то, что все давно поняли, - усмехнулась про себя Анфиса Заваркина, - только скажи, почему мою грудь словно придавило машиной для производства сладкой ваты? Отчего мне так тяжело, больно и радостно одновременно?

«Побочный эффект колдовства. Знакомься, это чувства. Теперь ты можешь чувствовать».

 

Хюльдра. Все еще 2019 год. Эпилог.

 Она наверняка знает, что он здесь. Весь центр Осло заклеен афишами, сообщающими о гастролях театра «Арагоста» и его уникальном огненном шоу «Валлийский огонь».

Лаврович специально выбрал в свои ассистентки девчонку-блондинку, которая была похожа на Алису, как две капли воды, и сам сверстал макет афиши.

Он послал ей e-mail на старый адрес: туда все еще доходили письма. Он сообщил ей, что остановится в отеле «Анкер» и будет ее ждать. Он писал, что им нужно поговорить и что, возможно, ее обрадуют кое-какие произошедшие с ним изменения.

Лаврович не хотел показаться навязчивым или хвастливым, но в то же время не мог допустить, чтобы текст выглядел сухим или был наполнен фальшью. Скорее всего, она и так уже знает, что он теперь – Валлиец, что он больше не зануда и не деспот, каким она его знала.

В ожидании ответа Лаврович нетерпеливо постукивал по коленке. Интересно, какая она сейчас? Может, постарела? Поправилась? Не постигнет ли его горькое разочарование, когда на пороге вместо легкой и милой девчушки вдруг окажется расползшаяся бабища?

И каков он, ее муж? Счастлива ли она с ним?

В почту Лавровича упало уведомление, что письмо прочитано. Ответа он так и не дождался.

На следующий день, едва заселившись в свою комнату в отеле, он стал ждать. Он специально приехал на день раньше всех остальных, чтобы у них было время.

Когда на Осло опустились сумерки, за которыми пришла вечерняя пряная темнота, Лавровича кольнуло беспокойство. Вдруг она не придет? Он не стал включать свет, подошел к окну и уставился на море огней, которыми подмигивала ему столица.

Внезапно жалюзи на окне рядом с ним пошевелились, хотя воздух в комнате оставался недвижим. Лаврович прислушался: щелкнул дверной замок или ему показалось?

Показалось. Он снова повернулся к окну, но вдруг почувствовал движение у себя за спиной: как будто кто-то легкий и невесомый проскользнул от кровати к креслу. Пахнуло ванилью.

Лаврович, чье сердце заколотилось с бешеной скоростью, обернулся. Перед ним, освещаемая тусклым светом фонарей, стояла ослепительно красивая женщина.

Лаврович не мог двинуться с места, словно парализованный. Ему только и оставалось, что разглядывать явившееся ему чудо.

Женщина была высокого роста. На ней были черные джинсы, черная кожаная куртка с заклепками и черная свободная майка, которая, впрочем, не смогла укрыть собой аппетитную грудь. На ее ногах красовались заношенные кеды, а на кисть левой руки, которую выхватывал из темноты уличный фонарь, была надета черная перчатка из тонкой кожи. Вторая рука терялась в тени, но почему-то показалось Лавровичу намного длиннее, чем она должна быть.

Весь облик своей ночной гостьи он оценил за секунды и снова вгляделся в ее ничего не выражающее лицо. Оно было красивым, но совершенно не запоминающимся: выхватишь такое из потока прохожих, задохнешься от восхищения, но как только его обладательница пройдет мимо, тут же забываешь.

Лаврович тоже его не запомнил бы, если бы оно не приходило к нему в кошмарных снах, не издевалось над ним, выкрикивая «Имя тебе легион, мой милый!».

В темноте номера перед Лавровичем стояла свирепая похитительница человеческих душ, восставшая из мертвых гарпия, разрушившая его жизнь несостоявшаяся свояченица  Анфиса Заваркина.

Лаврович не на шутку струхнул. Что он должен сделать сейчас? Улыбнуться? Что-то сказать? Определенно он должен что-то сказать, что-то, что обозначило бы его добрые намерения и не выдало бы волнения и страха. Он хотел открыть рот, но мышцы его не слушались.

Анфиса сделала шаг ему навстречу, и Лаврович, невольно присмотревшись, поразился гладкости ее кожи, зелени ее глаз и мягкости каштановой гривы ее волос, рассыпавшихся по плечам. Ему вдруг пришла в голову шальная мысль, что не заложила ли душу дьяволу эта раньше обыкновенная на вид бабенка ради молодости и этой чарующей, парализующей красоты…

Может быть, оно и к лучшему, что пришла именно она, а не Алиса?

Мысль промелькнула в голове Лавровича и тут же пропала, уступив место липкой панике: Анфиса подняла правую руку, до сих пор находившуюся в тени, и он понял, почему она показалась ему длиннее, чем должна была быть – ею Анфиса сжимала пистолет с глушителем.

- Беретта М-86, меня брат учил стрелять из такой… - пронеслась в голове Лавровича мимолетная фраза, сказанная Алисиным голосом, часть какого-то далекого позабытого разговора.

Эта фраза стала его последней мыслью.

Анфиса нажала на курок, пуля неслышно вылетела из ствола и пробила лоб Лавровича. Из раны вытекла тоненькая струйка крови, и он упал сначала на колени, а потом вперед к ногам Анфисы Заваркиной.

- Люди не меняются, - пропела она, как-то по-птичьи повернув голову и посмотрев на труп у своих ног.

Эта фраза почему-то развеселила ее. На пути к выходу она остановилась у зеркала и откинула куртку со своего плеча. На нем был тонкий длинный порез: нанесенный недавно, он еще кровоточил с одного конца, но с другого – заживал на глазах, не оставляя после себя ни шрама, ни рубца.

Выйдя из отеля незамеченной, Анфиса повернула налево. Там, сразу за углом, начинался эмигрантский квартал, где Заваркина избавилась от оружия, просто выбросив его в мусорку. После она вернулась на освещенную улицу, где, оседлав свой черный мощный мотоцикл, ее ждал ее крест, ее проклятие, любовь всей ее жизни.

- Я ведь не должен ничего об этом  знать? – спросил Вася, подавая ей шлем.

- Никогда меня об этом не спрашивай, - попросила Анфиса с улыбкой, поцеловав его в шею, как всегда вызвав этим удивление. Прошло слишком мало времени с ее чудесного воскрешения, и ее муж не успел привыкнуть ни к ее новой чарующей улыбке, заменившей хищный оскал, ни к неожиданным ласкам, пришедшим на смену ее холодности и отстраненности.

- Кто-то из Б? – спросил Вася, стараясь отвлечь себя от разглядывания ее груди, исчезающей под застегивающейся курткой.

- Кто-то из Б, - подтвердила Ася. Ее голос звучал глухо из-за шлема.

Она села на мотоцикл позади него, прижавшись к его спине и обвив его руками. Вася постарался не обращать внимания на ставшую почти привычной бешеную пульсацию крови в паху, начинающуюся всякий раз, когда его жена касалась его тела.

Они возвращались домой, оставляя позади последнего своего преследователя из города Б – города, напоминающего мутное озерцо, наполненное чужими погибшими надеждами, и надежно хранящее под толщей воды затонувшие сундуки с тайнами семьи Заваркиных, которые не будут раскрыты никогда.

Конец

Белгород, 2011-2013