Писатель Тургенев и лесник Некрасов
Настроение у Некрасова менялось на глазах. В лес вошел он бодрым, парадно выбритым («не простой же лес — тургеневский!»), с готовностью радоваться каждой малости: «Ишь, пичуга… Косули были, у самочки след лодочкой… Кабаны отдыхали… Смотри-ка, солома теплая еще…» Но с каждым шагом лесник все более мрачнел. Остановился, сердито пробив предвесенний наст длинными ногами, выдохнул:
— Вон они, лежат…
Поверженные дубы лежали на снегу тесно, мертво, страшно. Их черные, тронутые тленом стволы покрывали склоны оврага, берег речки Варнавички — сотни стволов, а может, тысячи. Черный цвет, белый цвет — похоже на траур.
Пришло на память из «Бежина луга»: «Варнавицы — нечистое место».
До Спасского-Лутовинова отсюда рукой подать…
Знаменитому музею-усадьбе писателя недавно, как сообщалось в прессе, придан статус Государственного мемориального и природного музея-заповедника. В радиусе пяти километров от усадьбы — строжайшая охранная зона, десяти километров — зона регулирования застройки, а в радиусе до пятнадцати километров — район охраняемых природных ландшафтов.
Дубы спилили в урочище Галахово-2, менее чем в пяти километрах от родового тургеневского гнезда…
Пьем по очереди студеную воду из колодца Бирюка, чтобы жар унять — от ходьбы, от тревоги. Рядом — Кобылий Верх, овраг по-местному. «У Кобыльего Верху дерево рубят», — прислушивался в рассказе Бирюк. А в двух шагах — и избушка тургеневского лесника стояла. Вот ведь места какие…
Интересное дело: Иван Сергеевич Тургенев словно бы с него, Некрасова, своего Бирюка писал. «Редко мне случалось видеть такого молодца. Он был высокого роста, плечист и сложен на славу. Из-под мокрой рубашки выпукло выставлялись его могучие мышцы». Наш лесник, и все тут. И нравом схожи. Только Бирюк чернобород был; у Александра Борисовича волосы рыжие, глаза голубые, как вечерние дали негустых мценских лесов, и жена от него не с уездным мещанином сбежала — просто села в рейсовый автобус и отбыла поближе к добрым людям, которые денно и нощно не воюют с Мценским лесхозом и лесничеством за сохранность спасско-лутовиновского леса, наживая врагов и репутацию тяжелого человека.
— Я здесь недавно. Дубы валили до меня. Не знаю зачем, но до меня, — краснеет директор лесхоза Николай Васильевич Астафьев.
На помощь зовет инженера охраны и защиты леса Николая Ивановича Волокитина, ветерана, с 1952 года работает. Тот поясняет:
— Действовали по плану лесоустройства. Понимаете, у дерева есть возрастной потолок… Оно может начать гнить, это вредно для леса…
— Но ведь сплошная вырубка! Заповедник же. И потом — срубить-то срубили, но не вывезли. Гниют деревья.
— Это раньше было, до постановления. А вывезти — все руки не доходят. Вывезем непременно.
До постановления… Как говорится, у нас дела неважные, но лучше быть не может. Однако процитируем решение исполкома Орловского облсовета № 611 двадцатилетней давности (22 сентября 1966 года): «В целях сохранения ценнейшего историко-мемориального памятника-усадьбы И. С. Тургенева… установить вокруг государственного заповедника Спасское-Лутовиново охранную зону радиусом 10 километров».
Значит, все уже было. И заповедник был, и охранная зона. Да что там — в 1921 году еще объявили усадьбу заповедником. Недавнее постановление Совмина РСФСР дало лишь самостоятельность музею (до сей поры считался он филиалом орловского музея писателя), придало ему новый, более весомый статус, расширило охранные границы, и не только в Орловской области, но и в Тульской — Бежин Луг, к примеру, или село Тургенево, деревня Колотовка.
И снова побеспокоим память: «Особенность их (заповедников. — А. П.) режима состоит в запрещении промышленной заготовки древесины, разрешении проведения заготовки лишь путем производства санитарных рубок, ухода за лесом, если они не противоречат природоохранительным целям этих лесных массивов», — сказано в книге «Правовая охрана природы».
Поваленные дубы не санитарная вырубка. В результате обезлесивания ослаб грунт, обмелела и после вовсе исчезла речка Варнавичка — лишь по весне талые воды пронесутся по ее узкому руслу, и снова сушь; пруд у усадьбы превратился в огромную лужу стоячей воды — ушли в глубину ключи, но об этом отдельно.
Зачем же понадобилось вырубать под корень столетние дубы в лесу, что помнят охотничью поступь Ивана Сергеевича, где заливалась лаем его верная Дианка и ворчал на барина рассудительный Афанасий Алифанов, он же — Ермолай, в «Записках»? Леса тут и без того не густые. В рассказе «Хорь и Калиныч» Тургенев писал: «Кроме немногих ракит… да двух-трех тощих берез, деревца на версту кругом не увидишь… В Орловской губернии последние леса… исчезнут лет через пять…» Что, очень хотелось угодить невеселому пророчеству классика? Нет, просто коровники хотели построить, сараи, дачи. Древесина подходящая.
Я выхожу из здания лесхоза. Меня приветливо провожают до крыльца.
Довольно пока. Перейдем с теневой стороны на солнечную аллею старинного парка, вдохнем чистого воздуха, благоговейно осмотримся. «Как вольно дышит грудь, как бодро движутся члены, как крепнет весь человек…»
Недавно отреставрированы «Флигель изгнанника», в котором писатель провел годы ссылки, фамильная церковь, где вскоре откроется экспозиция культуры, истории, быта Спасского-Лутовинова. Предстоит восстановить школу, ту самую, что 125 лет назад построил Иван Сергеевич для крестьянских детей, и в ней — еще одна мемориальная экспозиция. Реставраторы доведут до ума и другие объекты музея: баню, каретный сарай, часовню, погребок.
Вечереет. Тишина в усадьбе. Знаменитый письменный стол под зеленым сукном. Живые цветы в вазе на столике в большой гостиной. Слышно, как стучат часы-башня. Беседуем с директором музея, Николаем Павловичем Юдиным; он здесь четвертый год, прежде был председателем Мценского горисполкома.
— Спасское-Лутовиново отныне музей первой категории, — рассказывает директор. — Будут расширены штаты — до 118 человек, пригласим самых разных специалистов. Для них скоро начнется строительство жилья в селе. Нам нужны главный архитектор заповедника, научные сотрудники, экскурсоводы, художники-оформители, рабочие, смотрители… Организован специальный отдел паркового искусства и природных ландшафтов: Тургенев — певец русской природы, и важно воссоздать и сохранить исторический пейзаж и самой усадьбы, и ее округи. Пруды хотим восстановить.
Голос директора звучит ровно. А по лицу тени забот: шутка ли возглавить такое особенное хозяйство, опыта маловато, а ответственность… Я знаю о прудах. Прежде их было четыре — целый каскад: пруд Захара, Варнавицкий, Кузнечный, Большой Спасский. Остался один — Большой Спасский. «Пруд глубок и холоден», — замечал друг Тургенева, поэт Яков Полонский. Это от множества ключей, бьющих в его глубине. В детстве Тургенев ловил здесь карасей. Даже гольцы попадались. Нет ничего теперь.
Не так давно задумали почистить пруд: заросший, грязный, илу невпроворот. В прежние времена, в те самые, еще с карасями, являлись для этого степенные сосредоточенные люди, мастера-копачи. Но вспоминать их приемы и заветы было долго и нудно. Объединение «Орелмелиорация» откликнулось по-своему: бульдозер и скрепер — вот что надо.
Долго дрожали стволы столетних деревьев от грохота страшных машин.
Гусеницы утюжили дно, уплотняли тяжестью ил и так уплотнили, что ни один, даже самый проворный ключ не смог снова пробиться наверх и, смиренно булькая, ушел в глубины — на поиски более легких подземных путей.
Ключи, когда-то постоянно обновляющие воду в пруду, исчезли не только от этого. Вторая и значительная причина — массовая вырубка деревьев. Тут мы снова возвращаемся к Некрасову.
Если подъезжать к усадьбе со стороны железнодорожной станции Бастыево, то кажется, что лес стоит цел и невредим, как и 150 лет назад. А приблизишься, заглянешь за деревья — там, словно в трухлявом пне, — пустота. Это открытие опечалило Некрасова, в 1984 году вступившего в свою лесную должность. Он решил тогда: сберечь надо оставшиеся деревья.
Поначалу отношения с начальством в лесничестве и лесхозе (в их руках все окрестные урочища) складывались благополучно. У Александра Борисовича всякое дело ладилось — он ведь и слесарем был, и шофером, и трактористом, и сварщиком, даже монтажником-высотником. С тех гудящих на ветру высот потянуло его на лесные тропы, к реке поближе. А лес он знал и любил еще по забайкальской тайге, хотя не всегда тот ему платил тем же: однажды придавил Некрасова старый медведь-шатун, затхло дышал в ухо, кости на прочность пробовал. Затаился человек, замер надолго — как только терпения хватило. Тем и спасся. Похоже, все терпение он оставил в забайкальском лесу. Сегодня его чуть тронь — вспыхивает порохом. И то: дважды увольняли, дважды суд восстанавливал на работе.
Во время обхода в урочище Березовское обнаружил новый лесник более сорока спиленных берез. Оказалось, спилили их по указанию прямого начальства Некрасова — лесничего Н. Федоровской, ее заместителя Н. Изотовой, техника Н. Платоновой и мастера В. Савкиной.
«Зачем загубили деревья? Где распоряжение на порубку, наконец?» А в ответ: «Знай свое место!»
Место свое он знал: охранять лес. Даже от начальства.
Александр Борисович составил акт, в котором в графу «лесонарушители» вписал фамилии своих начальниц. Это было дерзостью необыкновенной. До сих пор ни один лесник (кто он — всего-то сторож!) не осмеливался перечить руководству: уж оно-то знает, как поступать. А тут: «Не позволю заповедный лес губить!» И помягче: «Товарищи, Тургенев же…» — «Трудно нам будет с тобой, Некрасов».
Лишь взвизгнет где пила, он рядом. «Бирюк», — прошипят за спиной начитанные браконьеры.
Дважды в вечерней чаще на него нападали какие-то пахнущие портвейном личности с тяжелыми кулаками. Но его кулаки оказывались чуть тяжелее. Однажды подозрительно низко над головой прожужжала дробь…
В урочище Галахово-2 услышал рев дизеля, и душа смутилась предчувствием большой беды. Единым махом продрался сквозь орешник, замер: прямо на него, схваченный тросом, валился огромный дуб. Надсадно гудел бульдозер.
— Стой! Не да-а-ам! — кричал в лицо промасленному мужику, выволакивая его из кабины.
— Во, бешеный, я, что ль, распорядился площадку под дачи готовить?..
— Дачи?!
Составленный акт передал на подпись в дирекцию музея (в пяти километрах всего от усадьбы корежил деревья бульдозер), оттуда — в лесхоз Волокитину. Инженер по охране и защите леса похвалил: молодец, дескать, должность свою справляешь, виновных оштрафуем. И потом — какие могут быть в заповеднике дачи? С этим лесник был согласен и ушел успокоенный.
Вскоре все повторилось. Но теперь бульдозерист протянул разрешение на выкорчевывание; подпись внизу — Н. Волокитин. Протянул и побежал не оглядываясь: бешеный лесник!
Инженер по охране и защите леса… Но стоило лишь слегка надавить исполкомовским чиновникам — и упали беззащитными вековые деревья вблизи тургеневской усадьбы. Стоило в трубке пророкотать начальственному баритону, и Николай Иванович, забыв, кто он тут есть, кажется, готов был, опережая указания, первым ударить топором по крепким стволам.
Пока Некрасов вместе с сотрудниками музея били тревогу, сноровистый бульдозерист успел повалить пятнадцать дубов. Комиссия из области остановила фыркающую соляркой машину, дико выглядевшую в тиши тургеневского заповедника.
А если б не остановила, если бы не было беспокойного лесника? Тогда возникло бы вопреки всем природоохранным нормам, вопреки законам совести, памяти еще одно садоводческое товарищество, последствия от деятельности которого вообразить нетрудно. Еще одно, потому что в нижней части оврага Кобылий Верх уже немало лет шумит, лопатит землю, собирает плоды садоводческое товарищество завода «Вторцветмет». Словно другого места для него найти было нельзя.
Мы — за сады и дачи для трудящихся. Но зачем врываться к Тургеневу, если вокруг в деревнях столько пустующих домов? Въезжайте, хозяйствуйте, сады разводите…
Чтобы лучше понять писателя, нужно побывать на его родине. И мы едем — Михайловское, Тарханы, Ясная Поляна, Овстуг, Шахматово… Но странное дело: в последнее время и наших энергичных хозяйственников все сильнее влечет к литературным местам. Почему? Не думают ли они, что особенный воздух, которым дышал гений, поможет им лучше выполнить напряженные планы? Иначе чем объяснить настойчивую привязанность, допустим, химической промышленности к мемориальным писательским заповедникам? Усадьба Толстого, Щелыково А. Н. Островского…
Скажите, если бы вам пообещали, что завалят страну, положим, превосходным стиральным порошком, яркими нелиняющими красителями, но при этом загубят Волгу, — что бы вы выбрали? То-то же.
Горьки яблоки из садов «Вторцветмета». В самый благодатный год горьки.
Лесника Некрасова вскоре уволили. За невыполнение плана. Якобы он метлы не связывал, дуги для лошадей не гнул или гнул плохо, шишек мало собрал (у него в обходе и елей-то почти нет). А тут еще история с саженцами… Привезли 16 тысяч елочек, свалили и уехали. Сохнут. Сажать деревца он не обязан, но с сердцем разве справишься? Обратился за помощью к юннатам; двадцать шесть дней проработали дети, засадили три с половиной гектара. От лесника не отходили — тот им о деревьях, о Тургеневе, о целебных травах. Привязались друг к другу «Бирюк» и школьники: летом ухаживали вместе за посадками, 90 дней провели в лесу. О деньгах, конечно, и не думали — не такие наши дети. И вдруг на имя руководителя кружка приходит перевод — на три рубля с мелочью. Лесник узнал, шум поднял: издевательство! И к начальству.
Короче, уволили. Потребовалось вмешательство газеты, Верховного суда РСФСР, чтобы его восстановить в должности. Но охота на него уже началась: через год снова уволили. И снова суд сказал свое слово.
Александра Борисовича Некрасова Мценскому лесхозу, лесничеству на руках бы носить — сложно найти человека, более преданного делу. Но одно из чудес нашей жизни: на всех углах кричим, что требуются дерзкие и талантливые, а рядом предпочитаем иметь покладистых и серых. А как же с принципом: «От каждого по способностям…»? Способные осаждают приемные инстанций, засыпают редакции письмами: уволили, затерли, не нужны мы… Посредственные же в почете «и вежливо жалят, как змеи в овсе…».
Жалят. За ремонт трактора Некрасову ни копейки не заплатили. Надули с оплатой за шишки. Не выдали положенную амуницию — рубашки, ботинки, шинель, пальто-плащ. Директор Мценского лесхоза Николай Васильевич Астафьев упрямо считает, что Некрасов лесник никудышный, даже, как дуб по-латыни, не знает.
— Но ведь деревья гибнут, — обратился к лесничему Н. Федоровской.
— Гибнут дрова, — был ответ.
Конечно, на рояле можно и закусывать — чем не стол. Спили все деревья окрест, подсуши в поленнице на солнечном ветерке — сгорят. Кто-то смотрит на заповедный лес, как на дровяной склад. Кто-то — иначе. Правда, казалось всегда, что дело, при котором состоишь, оставляет след в душе. Люди, с которыми спорит Некрасов, многие годы состоят при лесе. В чащу они входят хозяевами, но странно, невероятно даже: лес не вошел в них — ни гулом могучих вершин, ни трепетом юных ветвей, ни тонкой ракитой из тургеневского рассказа.
Странно? Страшно.
Почему я так много про лес? Потому, наверное, что Тургенев сказал о русской природе такие слова, каких никто до него не сказал. Первые впечатления его детства — синь пруда, шумящие на ветру деревья, птицы, солнце, цветы.
«Это и есть чувство родины».
Сегодня на родине Тургенева реже стучат топоры. (Наверное, и Некрасов тут не последнюю роль сыграл.) И все же — стучат. То и дело задерживают рабочих совхоза имени Тургенева (Спасское-Лутовиново — центральная усадьба хозяйства), которые говорят: имеем, мол, право, потому как эта часть леса совхозная. Но после постановления Совмина РСФСР Орловский облисполком принял решение: все рубки проводить строго по согласованию с Государственным мемориальным и природным заповедником. И далее: совместно с музеем взять под контроль леса, принадлежащие колхозам и совхозам и находящиеся в охранных зонах заповедника.
А не лучше ли поступить так: объединить заповедные леса под оком единого хозяина, музея-усадьбы? Чтоб не лесхоз, не лесничество со своими планами по заготовке древесины правили бал и не совхоз, у которого тоже свои интересы, а люди, чья профессиональная и жизненная забота — сохранить дом писателя, парк, окрестные леса. Пусть будет и свой лесник; наверное, сделать это нетрудно, так как дирекции музея дано право на расширение штатов. И человек на должность есть — Некрасов. Нужен и свой охотинспектор. Не дело это, когда гремят в охранной зоне выстрелы. Осенью мы их наслушались; Некрасов показывал тульским школьникам место, где жил Бирюк, его колодец, а в соседнем квартале заливисто лаяла собака и секла кусты охотничья дробь…
Новое положение музея И. С. Тургенева, считают в дирекции, благотворно скажется на его судьбе. Скоро институт «Ленгипрогор» возьмется за разработку проектов зон охраны памятников культуры и планировки территории заповедника. Будет откорректирован генплан застройки Спасского-Лутовинова, капитально отремонтирован дом Тургенева, обновлены садово-парковые дорожки. Вскоре все же думают восстановить каскад прудов. Музей получит дополнительные материалы, технику. В селе Тургеневе отреставрируют старинную церковь. От станции Бастыево до усадьбы писателя проляжет «Тропа к Тургеневу»; ее еще называют экологической тропой. Правда, распоряжение по ее обустройству отдано два года назад, лесхоз же пока бездействует…
Метрах в сорока от усадебной церкви стоит ресторан с игривым названием «Дубок». Ресторан — архитектурная ошибка. И, кроме того, прогорает: не влекут аллеи Спасского денежных гуляк с купеческим размахом. Каких только идей не было: и открыть в нем кооперативную шашлычную, и кондитерский цех, предлагали даже («светлые головы!») устроить мясокоптильню. Слава богу, победил здравый смысл, а то кружиться бы нашим головам не от липового цвета — от чада и копоти. Облисполком решил: передать здание ресторана на баланс музея для создания Тургеневского центра — с научной библиотекой, книгохранилищем, реставрационными мастерскими. Впрочем, сохранив там пункт питания для туристов. Намерение — куда лучше. Но тихо противятся ему мценские власти, стопорят дело. Почему? Может быть, потому, что есть в ресторане уютный кабинетик для избранных, где сановитого гостя умело ублажат разными вкусностями, а на сладкое — Тургенев.
Конечно же, о родовом тургеневском гнезде можно было бы написать светлый репортаж, и повод к тому есть — недавно мы отметили 170-летие со дня рождения писателя; образован Всесоюзный тургеневский комитет. Возможно, кто-то скажет: вот ведь, ничего хорошего не увидел. Увидел. Просто задача другая — привлечь внимание к тому, что происходит в усадьбе и вокруг нее, напомнить, что придание статуса Государственного мемориального и природного музея-заповедника усадьбе в Спасском-Лутовинове, постановления и решения — это не успокаивающий венец делу, а начало ему. Тем более, проблем хватает.
Начинаю с внешнего вида тургеневского села. Бросаются в глаза неприглядные постройки, непорядок в крестьянских дворах. Летом на старое кладбище, где в часовне покоится прах основателя усадьбы И. И. Лутовинова, а рядом похоронен брат И. С. Тургенева Сергей, местные жители сгоняют скот. Дело ли это?
Согласно генплану Спасское-Лутовиново скоро изрядно вырастет: сейчас 320 жителей, будет 1200. Построят 30–40 домов, общежитие, гараж, мастерские, зерноток, машинный и скотный дворы, котельную. Но стоит ли так перегружать мемориальное село хозяйственными объектами, которые исказят его облик? Разве нельзя что-то построить в Протасове, Бастыеве, Гущине, Катушищеве? К тому же деревни эти могут просто исчезнуть, а в них бывали и сам Тургенев, и Толстой; их названия встречаются в знакомых с детства книгах.
А знаменитый спасский народный хор, теперь изрядно поредевший. Найдем письмо Тургенева Г. Флоберу: «Вчера вечером я сидел на крыльце своей веранды… а передо мной около шестидесяти крестьянок, почти сплошь одетых в красное… плясали, точно сурки или медведицы, и пели пронзительными, резкими — но верными голосами. Это был небольшой праздник, который я устроил по их просьбе…»
Вот откуда все идет! Когда-то хор даже в Большом театре выступал. Песен в программе было не счесть. Более пятисот их записали столичные собиратели фольклора.
Жаль, что распадается хор. Это ведь тоже — тургеневское. Сберечь бы.
В памятной книжке Варвары Петровны Тургеневой, матери писателя, ее рукой записано: «1818 года 28 октября в понедельник родился сын Иван… в Орле, в своем доме в 12 часов утра».
Мальчик вырос, стал большим, очень большим. Он совершил свой писательский подвиг. Оставил великие книги, оставил Спасское-Лутовиново, чудом уцелевший дуб, помнящий его молодым. Что еще? Все. Остальное — за нами…