Во время следующей трапезы я уже не отказался от своей пайки. Мало того, нашел гороховую похлебку вполне сносной.
Потом мы вновь крутили кабестан. Корабль встал на якорь.
Привели новую партию узников. Их переправили на шлюпках с другого корабля. «Старожилы» радостно гоготали, осыпали новичков оскорблениями, норовили угостить затрещинами и пинками. Конвоиры не препятствовали издевательствам, молчаливо одобряя все, что способствовало подавлению воли пленников.
Я не выдержал и вступился за новеньких:
— Эй вы, канальи! А ну заткнитесь! Кто откроет свой поганый рот, отделаю так, что крысы хоронить не придут!
— Вот мистер Дипломат! — выдал кто-то благодушную реплику.
— И впрямь дипломат, — нехотя поддакнул еще кто-то.
Гвалт стих. Новички, оказавшиеся поблизости, поглядывали на меня с опаской и с одобрением. Их оказалось так много, что теперь улечься на полу можно было только прижавшись друг к другу. Теперь для выяснения отношений пушечный банник не требовался. А получить локтем в глаз или под ребро удавалось и без драки, достаточно было повернуться с боку на бок. Эта скученность произвела на меня, пожалуй, самое удручающее впечатление.
А потом случилось нечто и вовсе невероятное.
Явился офицер и солдаты, вооруженные мушкетами. Офицер объявил, что отныне у нас будет новый преподаватель артиллерийского дела.
— Мистер Джон Кэну, — представил учителя англичанин, сделав в фамилии ударение на первый слог.
Конечно же, никакого мне дела не было до того, кто будет разъяснять, как заряжать пушки и стрелять из них. Новый преподаватель, старый! Вот сдохли бы оба — хоть какая-то радость. И конечно же, произнесенное с английским акцентом имя Джон Кэну не вызвало у меня никаких ассоциаций.
И когда я увидел мосье Каню в английском мундире, я чуть языком не подавился. Он спустился по трапу, высокомерным взглядом окинул пленников и с особой галантностью раскланялся с офицером.
— Жан! Скотина! — заорал я. — Что ты тут делаешь?!
— Я намерен обучить вас артиллерийскому делу, — ответил подлый французишка.
Оставив без внимания мои оскорбления, он подчеркнул свое новое столь высокое положение: посчитал ниже достоинства опускаться до словесных перебранок со мною.
— Какому артиллерийскому делу?! — не унимался я. — Да ты только по бабам и умеешь стрелять!
— Напрасно вы так думаете, сударь, — степенным тоном ответил он. — Прежде чем попасть в Россию, я служил в артиллерии.
Мы говорили по-русски, офицер поглазел на нас с любопытством и решил вмешаться.
— В чем дело? — спросил он.
— Встретил старого знакомого, — объяснил подлый французишка.
— Знакомого?! — разгневался я и, обращаясь к англичанину, объяснил: — Этот человек — мой слуга!
Физиономия офицера приобрела умильное выражение, какое встречается у людей, только что удовлетворивших праздное любопытство.
— Ага! — обрадовался он. — Французская революция в отдельно взятой семье! Превосходно, мистер! Тем больше рвения вы проявите в сражении с русскими!
— При чем здесь сражение с русскими?! — возмутился я.
— Будут знать, к чему приводит дружба с лягушатниками! — объяснил офицер.
Со всех сторон послышались одобрительные возгласы, многим пленникам понравилось, что мой слуга будет командовать нами. Англичанин обменялся взглядом с мосье Каню. Жан показал кивком, что берет бразды правления на себя. Он сделал шаг вперед и прогремел:
— Итак, господа артиллеристы! Возрадуемся! Благодаря гению доблестного сэра Френсиса Дрейка у нас есть превосходный шанс одержать верх в морском бою, сохранить корабль, а значит, и наши жизни!
По трюму покатился ропот, но мосье Каню перекрыл шум своим голосом. Он рассказал о том, как Френсис Дрейк первым додумался сделать пушечные порты и расставить пушки вдоль бортов корабля. До того пальба производилась только с кормы или с носа. Французишка поведал и о том, как королева Елизавета произвела знаменитого пирата в рыцарское звание и как с легкой руки сэра Френсиса Дрейка в армии появилась традиция отдавать приветствие, приставив руку к правому виску.
Я сидел, разинув рот, будучи не в силах поверить, что бравый вояка в красном мундире и черном цилиндре с роскошным плюмажем, метущим по потолку, — и есть Жан Каню! Скотина, каналья, не упустивший случая обворовать меня!
Злоба душила меня. А прочие невольники слушали его с почтением. Он же разглагольствовал о подвигах Френсиса Дрейка, английский офицер взирал на всех с блаженной улыбкой, а слушатели, по их замыслу, наверно, должны были возгордиться при мысли о том, что не просто сдохнут в вонючем трюме, а продолжат традиции, заложенные каким-то отъявленным негодяем!
— Еще раз напоминаю, — говорил Жан Каню, — мы зависим друг от друга. Нерасторопность одного обернется гибелью всех! Замешкается обезьянка с подачей картуза — неприятель выстрелит первым, и все! Из-за нерадивой обезьянки погибнем все!
Я не выдержал и взревел:
— Какой еще обезьянки?! Что ты несешь, каналья?!
— Вольно, сударь, вам меня обижать! — насупился французишка. — А между тем ваш настрой мешает общему делу.
Офицер посмотрел на меня с осуждением. Я едва не захлебнулся от ярости. Со всех сторон вновь полетели насмешки и оскорбления. Собранное в трюме отребье веселилось, обнаружив, что я оказался во власти бывшего слуги.
— Вот тридцатишестифунтовая пушка, — продолжал Жан, указав на орудие. — Такую пушку обслуживает тринадцать человек, это оптимальный состав команды.
Мосье Каню перешел к содержательной части разглагольствований, и даже английский офицер больше не взирал на пленников с умилением, а целиком был поглощен поучениями подлого французишки.
— Картуз — это мешок с порохом, — объяснял Жан. — Того, кто подает картуз, по традиции называют обезьянкой!
Бурное веселье охватило невольников.
— Вот пускай этот мистер Дипломат и будет обезьянкой! — выдал кто-то.
Остальные поддержали его идею одобрительными выкриками.
— Ну, каналья! Я тебе покажу! — проскрежетал я.
Мои угрозы еще больше развеселили публику. Соседи улюлюкали и кидали в меня мусором. Даже новички, которых я только что защищал от нападок «старожилов», — даже они потешались надо мною, а те, что оказались поближе, позволили себе распустить руки. Я получил несколько затрещин. В ответ дал по зубам первому попавшемуся соседу. Кулаки со всех сторон обрушились на меня. Я отбивался наугад. Послышался окрик канальи:
— Господа! Поберегите свой пыл! Ярость пригодится в бою!
Офицер смотрел на нас с раздражением прилежного школяра, которому непоседы мешают усвоить урок. По его сигналу солдаты, пустив в ход приклады, прекратили потасовку.
— Картузом заряжается ствол, — продолжал урок французишка. — Затем забивается пыж, через дуло вкатывается ядро, забивается еще один пыж…
— Seems honey, — услышал я голос за спиной.
Обернувшись, я увидел двух мрачных типов. Они смотрели на меня с каким-то особенным интересом.
— Honey, — повторил один.
— No, dottrel, — ответил другой.
Интуиция подсказывала: в подобных случаях нужно бить сразу, лучше на убой. Я подскочил к мрачным типам, замахнулся кулаком. Их руки взметнулись вверх. А я врезал промеж ног коленом одному и мыском сапога другому. Они взвыли дуэтом от боли.
— Вот вам scrambled eggs! — рявкнул я.
Солдаты повалили меня ударами прикладов.
— О, боже мой, сударь, что ж вы творите?! — завопил подлый французишка. — Нужно гнать его прочь! Он вносит смуту!
Поднялся гвалт, и я не разобрал, что ответил англичанин. Но солдаты потащили меня к люку.
— Жан! Каналья! — закричал я по-русски. — Немедленно передай командиру этой лоханки, что я русский дипломат!
— Кстати, — прозвучал голос Жана. — Этот господин отлично разбирается в поварском деле. На камбузе ему самое место!
Я рванулся, надеясь добраться до французишки, чтобы свернуть ему шею. Каналья вздумал распоряжаться мною! Но крепкие руки удержали меня, а английский офицер фыркнул:
— На камбузе?! Чтобы он отравил всю команду?
А еще кто-то поддакнул:
— Да, у этого дипломата такой аппетит, что он оставит экипаж без провизии!
По приказу офицера солдаты отвели меня на нижнюю палубу, приковали к кольцу в грязном закутке и оставили одного почти в полной темноте. Они ушли, я опустился на пол, привалился к стене и закрыл глаза. Я почувствовал блаженство и сам удивился тому, сколь невзыскательным оказался. Некоторый покой в грязном углу вместо артиллерийских упражнений — вот все, что понадобилось для счастья. Я глотнул из бутыли доктора Руиза и задремал. А проснулся оттого, что по мне бегали крысы. Я подпрыгнул, стряхивая с себя грызунов, и зачем-то по-английски, словно полагал, что так местные твари понимают лучше, завопил:
— My God! I’m steel alive!
— Not for long, — раздался голос из темноты.
Появились солдаты. Они скрутили мне руки и повлекли в этот раз на верхнюю палубу. Дневной свет ударил в глаза. Зажмурившись, я задрал голову и с удовольствием подставил лицо солнечным лучам.
— Ха-ха, порадуйся напоследок, — послышался тот же глумливый голос.
— Что значит — напоследок? — не понял я.
— Смутьяны на борту не нужны, — ответил англичанин.
— И что? — спросил я.
— Сделаем из тебя вертишейку в мокрых штанах, — пояснил он. — Всем другим в назидание.
— То есть? — вскинул я брови.
— Скоро увидишь, — отмахнулся офицер.
— Что еще за «вертишейка в мокрых штанах»? — спросил я солдата.
Я вспомнил, что точно так же в Лондоне инспектор Салливан выразил уверенность, что в кратчайший срок изловит убийц. Я не на шутку встревожился, подозревая, что за непонятным выражением скрывается изощренная пытка. Но ответ превзошел самые худшие опасения.
— Тебя повесят, — пояснил солдат.
— Ха-ха-ха! — зашелся смехом офицер. — Сейчас капеллан придет. Облегчишь душу, а потом мы посмотрим, как ты облегчишь тело!
— Не нужен мне священник! Я хочу выпить!
— Черт подери! Вот ответ истинного джентльмена! — одобрил мой выбор офицер. — Принесите виски!
Протрубили сбор. Пехотинцы выстроились на шканцах. Этим красавцам в круглых черных шляпах и красных мундирах с белыми ремнями предстояло брать на абордаж корабли и высаживаться на чужие берега.
Матросы в синих куртках заняли шкафуты. Здесь же мичманы, раздавая тумаки, пытались придать подобие строю и разношерстной массе узников с нижних палуб, одетых в то, в чем застали их вербовщики. Об охране уже не заботились: несчастным, насильно загнанным на корабль, вдали от берега ничего не оставалось, кроме как служить. Что от них и требовалось.
Обмундирование и строевая выучка, вернее, их отсутствие оказались далеко не главным отличием новобранцев от бывалых матросов. Глаза последних наполнены были тяжелой тоской. Каждый из них знал, что не сегодня, так завтра погибнет — может, в бою, а может, подохнет в петле на рее. Они улыбались и отпускали в мой адрес глумливые шутки. Они радовались тому, что меня убьют сейчас, а их — на следующий день, а то и через неделю. А в промежутке между моей и своею смертями они собирались исправно нести службу.
Лица же новичков исказились от ужаса. Адская бездна разверзлась перед их взорами. Что бы ни заставляли их делать, всё они воспринимали как нестерпимую муку. И теперь, когда не было возможности вернуться к семье, к работе, к бутылке дешевого виски, — словом, туда, откуда их насильно выдернули вербовщики, кажется, ими владело одно животное желание — вернуться на нижнюю палубу, забиться по углам, задыхаться от запаха собственных испражнений, — только чтоб их больше не трогали, не заставляли крутить кабестан, возиться с пушками и наблюдать казни. Большинство из них скоро погибнут. А кто-то выживет, превратится в бывалого матроса с продубленной солнцем и солью рожей и погибнет спустя некоторое время.
На рее приладили петлю. Я смотрел на нее, и тоскливое чувство завладело мною. До сих пор о казни я думал отстраненно, словно вешать собирались не меня, а еще кого-то и к тому же не наяву, а во сне. И вдруг понял, что это всерьез, что через несколько минут в последний раз подрыгаю ногами — и на этом все кончится. Я почувствовал отвратительную слабость в животе и, наверное, если бы вовремя не спохватился, обмочил штаны еще до того, как оказался в петле. Острое чувство несправедливости и жалости к себе захлестнуло меня. Я же еще совсем молод, у меня не осталось ни жены, ни детей, и я не сделал ничего плохого этим людям, а они вознамерились повесить меня, а потом сбросят труп в море, и никто — ни друзья, ни маменька с папенькой — ничего не узнают о моей судьбе.
Я воздел очи горе. Heus-Deus, что ты делаешь там, в облаках? Куда смотришь в эту минуту?
Только что потешавшийся надо мною офицер поднес мне ко рту кружку с виски. Я выпил, не почувствовав вкуса. Никакого действия алкоголь не оказал. Тяжелая петля покачивалась на ветру. Сверху, из «вороньего гнезда», мне улыбались какие-то рожи. На ангелов они решительно не походили.
На квартердеке появился еще один офицер, лет сорока, круглолицый, с большим открытым лбом, который не могла скрыть даже огромная двууголка. Судя по мундиру и по тому, с какой сноровкой все засуетились, он был капитаном корабля.
— Сэр! — крикнул я ему. — Вам передали, что я российский дипломат?
Лейтенант Леймен ткнул меня под ребра и шикнул:
— Это капитан сэр Томас Мастерман Харди! Ты не смеешь обращаться к нему напрямую!
Я почувствовал ненависть к лейтенанту и решил всеми силами не позволить ему унизить меня перед смертью.
— Очень даже смею! — рявкнул я на него и крикнул, обращаясь к капитану: — Сэр, ваш помощник норовит заткнуть мне рот. Однако же, замечу, мое обращение к вам — большая честь для вас, поскольку следующим, к кому я обращусь, может стать сам Господь Бог!
По рядам солдат и матросов прокатились одобрительные смешки. И только Жан Каню, бледнее морской пены, молчал и с ужасом таращился на меня. Лейтенант Леймен хотел было что-то предпринять, но капитан остановил его взмахом руки. Сэр Томас Мастерман Харди улыбнулся и громко сказал:
— По части мужества и храбрости всем вам стоит брать пример с этого джентльмена!
В душе моей потеплело. Капитан показался мне благородным человеком, и я питал надежду, что он остановит казнь. Но неожиданно еще один человек вмешался в действо.
— Позвольте! Что здесь происходит?! — услышал я знакомый голос.
— Сэр, мы намерены повесить этого джентльмена, — прозвучало в ответ.
Я посмотрел вниз и увидел голову мистера Суповара. Он выглядывал из люка. Но теперь солнечный свет и напудренный парик позволили мне узнать этого человека.
— Что вы здесь делаете? — воскликнул лорд Бенджамин Томпсон.
— Мы все когда-то окажемся на небесах, многие в ближайшее время. В общем, меня отправляют во главе авангарда, — ответил я.
Сэр Бенджамин Томпсон спросил, показав взглядом на петлю:
— Вы торопитесь?
— О, нет, — ответил я и, кивнув на конвой, добавил: — Если друзья не возражают, готов подождать вас.
Лорд Томпсон выбрался из люка и, задрав голову, сказал капитану корабля:
— Сэр, вы не можете повесить этого человека!
— Очень даже могу, — раздраженным тоном ответил капитан. — Здесь я решаю, кого вешать, а кого нет. И попрошу вас, сэр, не вмешиваться в службу! Вы вносите сумятицу, а это недопустимо!
— Недопустимо казнить дипломата, даже если он представляет интересы государства, с которым мы вознамерились воевать, — возразил сэр Бенджамин Томпсон.
— Это не дипломат, — резким голосом заявил лейтенант Леймен.
— Если его казнят, — прищурился лорд Томпсон, — я лично прослежу, чтобы вас отправили на переговоры с русскими. Посмотрим, окажутся ли они столь великодушными, чтобы заметить белый флаг в ваших руках.
— Черт подери, — прошипел Леймен.
Лорд Томпсон подошел ко мне.
— Сэр, — промолвил я, — когда на вашем пути встречаются неподходящие места, не сочтите за труд тщательно их обследовать. Велика вероятность встретить меня. Я, знаете ли, большой мастак попадать в неподходящие места.
— Дайте мне несколько минут, — попросил лорд Томпсон капитана. — Я доложу вице-адмиралу.
— Но мы уже собрали людей! Все жаждут зрелища! — возмутился лейтенант Леймен.
— Хорошо, повесим вас, — вполголоса согласился сэр Бенджамин Томпсон и удалился с изящной медлительностью.
— Черт знает что, — прошипел лейтенант.
— Мистер, заказать вам виски? Напоследок? — усмехнулся я.
— Не умничай! — разозлился тот. — Лорд Томпсон не указ сэру Томасу Харди. Он может повесить тебя немедленно, и никто его не осудит!
Я помолился, чтобы сэр Бенджамин Томпсон оставил изящные манеры и поторопился.
Тут я вновь заметил Жана. Подлый французишка таращил на меня перепуганные глаза.
— Послушайте! — крикнул я. — Давайте повесим Джона Кэну!
Каналья вздрогнул. Взгляд его сделался совершенно несчастным.
— Смотрите, — продолжал я. — Он трясется от страха так, словно вешают не меня, а его! Так давайте же и повесим его! Что же он понапрасну мучается?!
Прокатился одобрительный гул. Сброд совсем недавно поддерживал французишку, но теперь сменил симпатию. Людям хотелось зрелища, а вешать человека, трясущегося от страха, куда веселее, чем человека, презирающего смерть.
Я с усмешкой глядел на французишку. Он с опаской покосился на тех, кого только что обучал артиллерийскому делу. Черный султан на его цилиндре подрагивал — отнюдь не от ветра.
На палубу выбежал какой-то офицер, за ним следовал мой спаситель. Двигался он неторопливо, из чего я заключил, что, пока молился, Бог сидел, заткнув уши. Впрочем, в этот раз судьба и без участия высших сил благоволила мне.
Капитан с недовольным видом выслушал офицера и дал команду разойтись.
Невольников погнали обратно в трюм, а в толпе бывалых матросов нарастало напряжение. Сброд кипел от недовольства.
— Нужно было кого-нибудь повесить, — промолвил мистер Леймен.
Случайно мосье Каню оказался рядом со мною.
— Жан, не хочешь повисеть? — спросил я. — Совсем чуть-чуть. Минут пять. Пока толпа успокоится.
— Все бы вам, сударь, смеяться-с надо мной-с, — покачал головой он. — А я же как лучше хотел-с. Для вас-с старался-с.
— Старался-с, — с угрозой в голосе передразнил я каналью.
Подлый французишка, заметив перемену в моей судьбе, немедленно изменил тон. Он бы кинулся пылинки сдувать с моей обуви, если бы сэр Бенджамин Томпсон не прогнал его. Каналья, посмотрев, как я растираю только что освобожденные руки, спорить не стал и поспешил удалиться.
— Так там внизу были вы? — воскликнул мой спаситель.
— Признаться, и я в полумраке и без парика не узнал вас.
— Но как вы здесь оказались? Что с вами стряслось? Что за наряд вы надели? — сыпал вопросами сэр Бенджамин. — Идемте ко мне, вы все мне расскажете, а потом нас пригласят к вице-адмиралу.
В каюте я быстро, но достаточно подробно поведал о своих злоключениях. По мере того как я рассказывал, взгляд собеседника становился все более отрешенным, на губах блуждала благоговейная улыбка. Воспоминания унесли его прочь с корабля в гостиную графа Воронцова.
— Надо же, — промолвил он, — Элен де Понсе. С виду такая милая мадемуазель…
— Ну, признаться, мне она сразу не понравилась, — возразил я. — Ума не приложу, зачем доверился ей? Как говорится, бес попутал.
— А с виду такая милая девушка, — повторил сэр Бенджамин Томпсон, затем взгляд его прояснился, и он спросил: — А этот негодяй, ваш камердинер? Вы говорите, что видели его здесь, на борту?
— Да, в качестве офицера, обучавшего нас артиллерийскому делу, — подтвердил я.
— Мы добьемся, чтобы его арестовали. А то и повесили! — воскликнул сэр Бенджамин Томпсон. — Вот и капитан сетовал, что петлю соорудили, а никого не вздернули.
Я подумал, что маменьке с папенькой не понравилось бы, что я согласился отправить на виселицу бывшего гувернера, пусть он и попался на воровстве. А еще я вспомнил Николь: она никак не хотела поверить в подлую сущность канальи Жана, искала оправдания его гнусным поступкам.
— Послушайте, это дело сугубо семейное, — сказал я сэру Бенджамину. — Предоставьте мне самому разобраться с мосье Каню.
— Ну, хорошо, хорошо, — согласился он. — Но что теперь? Что вы намереваетесь делать дальше?
— Что делать? — повторил я. — Намерен вернуться в Россию…
— Вернуться в Россию?! — воскликнул собеседник. — Но что вас там ждет?!
— Если бы виконтесса похитила деньги, я бы провел остаток жизни на каторге, — признался я. — Но надо думать, что сейчас она плывет на «Brunhild» в Кенингсберг, а оттуда отправится в Санкт-Петербург, так что серебро не пропадет. А я… Скорее всего, меня разжалуют в солдаты…
— Вы сумасшедший?! — вскрикнул сэр Бенджамин Томпсон. — Вы же сами говорили, я прекрасно запомнил ваши слова: «Я служу своему государству. Но если оно затеет войну, пусть на меня не рассчитывает». И тогда я подумал: вот замечательный молодой человек, с живым умом. И что с вами случилось теперь?! Зная о том, что вас ждет, вы собираетесь добровольно сдаться! А с учетом того, что в Россию вас доставит английская эскадра, намеревающаяся предварительно разгромить российский флот, — о! с учетом этого обстоятельства разжалованием в солдаты дело не обойдется! С учетом этого обстоятельства даже не знаю, зачем я вытащил вас из петли? Вам же так хочется быть повешенным! Или русская виселица вам милее английской?
— Но что же мне делать? — вымолвил я.
— Что делать? — всплеснул руками сэр Бенджамин. — Будьте, как я, гражданином мира. Это здесь я сэр Бенджамин Томпсон, английский лорд, основатель Королевского института, а в Баварии я граф Румфорд. Случись завтра попасть в Америку, меня расстреляют как английского шпиона. Но в ближайших моих планах — перебраться во Францию! Уж больно нравятся мне француженки… И знаете ли, меня нисколько не заботит, что Англия не в ладах с Францией! Вся эта политика — тьфу на нее! Сегодня друзья, завтра враги, послезавтра опять друзья! А француженки как были, так и останутся француженками! Вспомните ту же виконтессу де Понсе…
— Право, не знаю, — вымолвил я. — В России остались маменька с папенькой…
— Ах, этот российский патриотизм! Сын на виселице предпочтительнее сына в бегах! — с сарказмом произнес сэр Бенджамин Томпсон.
— Но что я скажу английскому капитану? — спросил я. — Что я не дипломат, а гражданин мира? Так он ответит, что у него на нижних палубах — целая армия граждан мира, и отправит меня назад, скажет, там мне и место!
— Не волнуйтесь, я договорюсь с вице-адмиралом, — заверил меня сэр Бенджамин Томпсон. — Ждите меня здесь, никуда не отлучайтесь!
— Куда же я денусь? — Я с горькой усмешкой кивнул на море в иллюминаторе.
Сэр Бенджамин Томпсон поднялся, открыл дверь, но вдруг повернулся уже на пороге и произнес:
— Кстати, вы упомянули судно «Brunhild».
— Да, это корабль, на котором я прибыл в Англию и на котором виконтесса де Понсе отправилась в Санкт-Петербург…
— Так вот, — перебил меня сэр Бенджамин, — это судно идет в Копенгаген, а не в Кенингсберг.
— Как в Копенгаген?! — изумился я. — Но откуда вы знаете?
— Мы подобрали в море русского офицера с этого корабля, — ответил сэр Бенджамин. — Он очень хотел догнать свое судно и очень надеется, что наша цель — датский, а не русский флот.