В Дувре случилось неожиданное объяснение с мосье Каню. Затеял разговор сам французишка. Мы зашли в небольшую таверну, сели за столик. Я крикнул кельнера, но никто из прислуги не обратил на нас внимания.
— Проклятые-с англичане, — проворчал Жан.
Еще пять минут прошло в ожидании. Я вновь кликнул кельнера. Прислуга и посетители оживились. На нас бросали вполне доброжелательные, но лукавые взгляды и перешептывались. В третий раз, уже повышенным тоном, я потребовал обслужить нас. Кот Нуар, дремавший на коленях у Жана, выразил мне неудовольствие хмурым взглядом. Но к нам никто не подошел.
У меня чесались руки набить физиономию кому-нибудь из англичашек. Но я сдержался и велел французишке идти за едой. Каналья посадил кота на стул и отправился к буфетной стойке. Я ожидал, что Жан нарвется на грубость, но мосье Каню нашел подход к заносчивым англичашкам. Они посмеялись с буфетчиком и даже обменялись рукопожатием.
— Вот каналья, — пробурчал я.
Но свиные колбасы и картофель смягчили мое настроение. Тогда-то Жан и затеял неожиданный разговор:
— Барин-с, сударь-с вы мой. Не соблаговолите ли дать мне небольшой-с отпуск-с?
— Отпуск? — удивился я. — Но мы же едем в Лондон.
— А я никуда-с не денусь. Разумеется, поеду-с в Лондон-с.
— Но какой тебе прок в таком отпуске? — недоумевал я.
— Барин-с, сударь, осмелюсь предположить-с, что вам хотелось бы побыть-с в одиночестве-с, отдохнуть-с от моего общества-с, так сказать…
— Ну что ты, Жан?! — всплеснул я руками, уязвленный тем, что слуга обнаружил, да еще и решился врачевать мой душевный недуг.
— Я хотел как лучше-с, — ответил он.
Я отвел глаза и столкнулся с ленивым презрительным взглядом Нуара. Совесть замучила меня. Я вел себя хуже паршивого кота. Жан спас мне жизнь, а я даже не соизволил приложить усилие, чтобы примириться с ним. Но он был прав, я нуждался в отдыхе от его общества.
— Знаешь, Жан, я ведь и не отблагодарил тебя, а ты спас мою жизнь. И впрямь не пристало мне помыкать тобою. С этой минуты будем просто товарищами! А слугу я уж найду какого-нибудь, — сказал я.
— Барин-с, сударь! — замахал руками Жан. — Служить вам — вот смысл-с моей жизни! Я просто-с хотел-с небольшой отпуск-с!
— Хорошо-хорошо! Потом разберемся. Покамест наградить тебя я могу разве что из денег, выигранных в пари у английских офицеров… Но по приезде в Россию получишь от меня денежное вознаграждение, — решительно кивнул я.
Мое обещание понравилось Жану. Спор прекратился. Мы закончили трапезу и разошлись в разные стороны как хорошие знакомые.
Я знал, что должен как можно быстрее увидеть графа Воронцова, однако накатила смертельная усталость, и я позволил себе небольшой отпуск, растянув путь до Лондона на несколько дней.
Появилось некоторое неудобство. В трактирах и пабах для порядка я трижды требовал обслужить меня, а затем сам отправлялся к буфетной стойке. Всякий раз, когда я переступал порог питейного заведения, следом, едва не наступая мне на пятки, заходил Жан, неизменно с котом Нуаром. Постоянные встречи с мосье Каню я объяснил тем, что за долгие годы мы привыкли трапезничать в одно и то же время. Жан не драл глотку, а сразу же подходил к буфетной стойке. Но обслуживал теперь он только себя одного и, получив заказ, садился за отдельный столик, откуда приветствовал меня легким кивком. Кот даже взглядом меня не удостаивал.
Я полагал, что спесивые англичашки не хотят обслуживать проезжего иностранца. И только в Лондоне узнал, как ошибался.
Граф Воронцов был удивлен и обрадован моему появлению. Он с гордостью сообщил, что вновь назначен послом, я наскоро его поздравил. А потом рассказ о моих злоключениях и об обстоятельствах, при которых лорд Нельсон принял решение разгромить Копенгаген, затмил остальные новости.
К моему удивлению, узнав о неблаговидной роли мадемуазель де Понсе, Семен Романович только и обронил:
— Надо же. А казалась таким ангелочком.
— Да уж, ангелочек, — с иронией повторил я. — Горничную свою попросту бросила. А та оказалась смышленой девушкой. Она помогла мне в Ярмуте…
При упоминании о Николь краска залила мои щеки, и я не решился выяснять подробности о бывшей горничной виконтессы де Понсе. И вдруг я увидел на полке коробочку, обернутую бархатом.
— Семен Романович! — воскликнул я, указав на нее.
— А-а, это мой маленький сюрприз!
— Право, мне крайне неловко. Когда инспектор Салливан сообщил об убийстве, я так переживал, что по нелепой случайности сунул в карман чашечку.
Семен Романович рассмеялся, взял коробочку и передал ее мне.
— Вот и пусть останется у тебя — на память о приключениях в Англии.
— Но как она к вам вернулась? — спросил я и почувствовал, что снова краснею.
— Горничная виконтессы, Николь, привезла ее из Ярмута, — ответил граф Воронцов. — Да не волнуйся, она неплохо устроилась. Ты лучше вот что скажи. Как Артемий Феклистов оказался там? Ты же опознал его труп…
— Я ошибся. Скажите, а Камышова так и не нашли?.. Я уверен, что не нашли.
— Нет, не нашли, — ответил граф Воронцов, на мгновение замер и воскликнул: — Ты хочешь сказать, что тогда в пабе «Green King» убили Камышова?!
— Именно, — кивнул я. — Его лицо обезобразили до неузнаваемости. Оборвали нашивки. Позднее я обнаружил эти нашивки в сундучке Оливера Годена. Это были серебряные нашивки. Их носят офицеры Второй дивизии Балтийского флота, где и служил Камышов. А Артемий Феклистов, как и прочие офицеры Первой дивизии, носил золотые нашивки!
— Ты необыкновенно наблюдателен, — промолвил граф Воронцов.
— Задним числом, Семен Романович, задним числом, — вздохнул я и продолжил: — К сожалению, после Копенгагена Нельсон отправился в поход на Ревель. И помешать второй раз я не мог. Но уверен, что вести о копенгагенском разгроме достигли российских берегов раньше английской эскадры и наши корабли встретят англичашек во всеоружии.
— Ты сделал все, что мог. Ты просто герой! — восхитился граф Семен.
— Но я потерял серебро! Бог весть как я теперь предстану перед государем…
— Андрей, — в голосе Семена Романовича появились осторожные нотки, — ты, кажется, до сих пор не знаешь о том, что произошло в России.
— Что? — насторожился я.
Семен Романович посмотрел мне в глаза и после недолгого молчания сказал:
— Андрей, император Павел умер.
— Как это умер? — изумился я.
— Его убили.
— Как это — убили? — Я не верил своим ушам.
— Бывшие фавориты Екатерины, оказавшиеся в немилости, проникли во дворец…
Я схватился за голову, будучи не в силах поверить, что нашего государя нет в живых.
— Существует официальная версия, — вздохнул граф Воронцов. — Апоплексический удар. Но все знают…
— Но как могло такое случиться?! — воскликнул я. — А охрана? Где была охрана?
— Предательство, Андрей, простое предательство. Охрана предала его.
— И что теперь?
— Императором стал Александр Павлович.
— Король умер. Да здравствует король, — с грустью промолвил я. — Но как мог Александр Павлович допустить такое?
— Поверь мне, — со вздохом ответил граф Воронцов, — его не спрашивали.
— А вас, выходит, восстановил в правах новый государь? — догадался я.
— Да, Александр Павлович вновь назначил меня послом, — подтвердил Семен Романович. — Но ты же знаешь, Андрей, я служил, служу и буду служить России.
Я закусил губу. Выходило, в те минуты, когда я свою жизнь ставил на кон, государя императора уже не было в живых. И ради чего тогда я шел на смертельный риск?! В ушах еще звучали слова графа Воронцова: «Служил, служу и буду служить России».
Так-то оно так. Только казалось несправедливым, что за утерянное серебро теперь спросит с меня не Павел Петрович, а новый государь император Александр Павлович.
Не смея злоупотреблять гостеприимством графа Воронцова, мы поселились в небольшой гостинице на Портлэнд-стрит. По вечерам мы собирались в доме Семена Романовича на так называемый five-o’clock. Я с нетерпением ждал новостей о походе адмирала Нельсона против России. Екатерина Романовна и господин Новосильцев каждый раз заставляли меня пересказывать мои приключения. Как-то раз Николай Николаевич пожурил меня тет-а-тет:
— Эх, Воленс-Ноленс, как же это мадемуазель Элен охмурила тебя?! Я видел, как ты смотрел на нее!
Я вспыхнул, уязвленный несправедливыми упреками, но промолчал, подавив свои чувства. Новосильцев недвусмысленно дал понять: предпочтительно будет забыть о том, что авантюристка, похитившая серебро Российской империи, была протеже российского посла.
— В следующий раз буду разборчивей, — ответил я Новосильцеву.
Он с чувством пожал мне руку.
Семен Романович хлопотал об увольнении меня и мосье Каню из английского флота и выдаче нам документов для возвращения в Россию. А я почти все время проводил с Николаем Николаевичем. Он рассказывал много интересного о Лондоне и Великобритании, и я даже перестал замечать высокомерие, присущее его характеру. Иногда я бродил по улочкам один и однажды наткнулся на небольшую таверну неподалеку от нашей гостиницы. «Sweet Nicole» — так называлось заведение.
Повинуясь необъяснимому порыву, я зашел не в него, а в таверну на другой стороне улицы. Столик у окна оказался свободным. Я следил за «Sweet Nicole» и сам не знал, что надеялся увидеть. Как-то обернувшись, я встретился взглядом с кельнером. Он улыбнулся в ответ, и я подумал, что здесь надо мною не станут шутить — подадут еду на стол.
Открылась дверь, и вошел Жан Каню с котом под мышкой. Я удивился: мы не привыкли трапезничать в такое время, да и заведение я выбрал случайно. Французишка послал мне едва заметный кивок и направился к буфету. Он сразу нашел общий язык с рыжим детиной, стоявшим за стойкой. Говорили они вполголоса, и слов я не разобрал, да я и не прислушивался. Каналья чем-то развеселил хозяина таверны. Тот поделился радостью с тремя завсегдатаями, распивавшими эль в углу. Они подошли к буфетной стойке. Любопытство взяло вверх, и я попытался вникнуть в их болтовню. Но говорили они негромко, зато хохотали, заглушая слова.
А ведь эта сценка повторялась каждый раз, как мосье Каню заходил в заведения. Видно, французишка вооружился набором шуток, безотказно действовавших на кабатчиков. Я рассердился. Парнишка, сновавший между столиками, обслужил бы меня, не появись тут Жан, взявший в привычку подходить к буфетной стойке. От досады я кликнул кельнера с нарочитой резкостью. Он не обратил на меня внимания.
Для порядка я еще дважды позвал кельнера. С таким же успехом я мог и с пивным бочонком поговорить. Он игнорировал мои призывы, а сталкиваясь со мною взглядом, растягивал губы в глупой улыбке.
— Однажды мое терпение лопнет, и кто-нибудь из паршивых англичашек навсегда разучится улыбаться! — пробормотал я и направился к буфетной стойке.
На следующее утро я не устоял и зашел в таверну напротив. Она оказалась небольшой, с темной мебелью и тяжелым запахом лука. Трое посетителей — их лица показались мне смутно знакомыми — трапезничали в углу. За буфетной стойкой старичок в белом передничке протирал полотенцем посуду. Название «Sweet Nicole» оказалось единственным, что могло напоминать о горничной виконтессы.
Не успел я присесть, как дверь отворилась, порог переступил мосье Каню с котом Нуаром. Я не выдержал и закричал:
— Господи! Жан! Иногда мне кажется, что ты ходишь за мной по пятам!
— Лондон — небольшой город, мистер, — сухо ответил каналья.
Он держался так, словно мы и вовсе знакомы не были, а так — может, виделись пару раз, и все.
— Жан! Хватит ломать комедию! Подсаживайся!
Французишка переменился в лице и попятился к выходу. Я вскочил, схватил его за рукав и чуть ли не силой усадил за столик. Сам не знаю, что со мною произошло. Два дня назад я готов был гнать его в шею, до того надоел.
— Э-э, сударь, мы же договорились об отпуске-с! — промямлил Жан.
— Да брось, старина! — воскликнул я. — Что нам мешает выпить по чашечке кофия, как старым добрым приятелям?!
Французишка смотрел на меня словно собака, ожидающая, что ее вот-вот побьют.
— Позвольте, джентльмены, — раздалось у меня за спиной, — так вы, сдается мне, знаете друг друга!
Мосье Каню стал подниматься из-за стола, как-то странно стреляя глазами, вытягивая рот трубочкой и проделывая какие-то совершенно новые, необыкновенные по сложности физиономические ужимки. Я протянул руку и удержал его. Он побледнел, осунулся, и даже усы его как-то обвисли.
Я обернулся. Голос принадлежал одному из той смутно знакомой мне троицы, что занимала угловой столик.
— Знаем друг друга?! — переспросил я. — Да мосье Каню много лет служил моим камердинером!
— Вот как! — протянул незнакомец и вдруг закричал: — Так вы, значит, мошенники!
— Э-э… — протянул в ответ мосье Каню.
Но англичанин перебил его новым выкриком:
— Ну, French-fried-fuck! Сейчас получишь!
Он поднялся из-за стола и двинулся в нашу сторону. Двое его друзей с воинственным видом засучили рукава. Я понял, почему эти трое показались мне знакомыми. Накануне они обедали в таверне напротив. Жан балагурил с хозяином, а тот подозвал этих троих, чтобы и они посмеялись над анекдотами мосье Каню. Я решил, что сегодня они додумались до какого-то оскорбительного смысла этих шуточек со стороны француза. Иначе как было понимать восклицание French-fried-fuck?!
— Джентльмены, мы все уладим! Я вообще-то русский, — сказал я, примирительно выставив вперед ладони.
— French-fried-fuck and Russian duck! — рявкнул в ответ англичанин.
И русские чем-то не угодили этим дурням! Точно драки не миновать… Я поспешил встать из-за стола, но англичанин не по-джентльменски свалил меня на пол ударом в ухо. Не успел я подняться, как новая оплеуха обрушилась на меня. Я бросился на обидчика прямо с пола, протаранил его головою в живот, и мы перелетели через стол. Жалостно верещал мосье Каню. Еще чей-то голос — вероятно, хозяина таверны, — приказывал нам катиться во двор.
Краем глаза я заметил, как с улицы зашел случайный посетитель, увидав потасовку, выпучил глаза и бросился вон.
На меня посыпались новые удары, и я уже смирился с мыслью, что проиграл этот бой, но неожиданно раздался женский голос. Я не разобрал слов, однако прозвучали они столь повелительно, что мордобитие прекратилось. Я с трудом поднялся с пола. Французишка утирал кровоточащий нос, двое англичан замерли посреди зала, а третий — зачинщик — прижался к стене, скосив глаза на изящную женскую ручку, сжимавшую кинжал. Тонкое лезвие упиралось в горло мужчины. Спасительница стояла ко мне спиною, а на ее голове красовалась шляпка с бумажными розами.
— Easy peasy lemon squeezy, — я узнал голос леди Мэри-Энн Фицгерберт.
К моему лицу прикоснулись девичьи ладошки, я перевел взгляд и замер: влажное полотенце к моим ссадинам прикладывала Николь. Я поморщился от боли.
— Позвольте, сударь, помочь вам, — прощебетала она.
Пораженный, я смотрел на девушку и не слышал, о чем говорили леди Мэри-Энн Фицгерберт и наш обидчик, только услышал, как тот представился:
— Мистер Кербишир.
А когда Николь закончила протирать мою физиономию, я увидел, как наша спасительница передала драчуну деньги. Англичанин спрятал монеты в карман, с неприязненной ухмылкой взглянул на меня, затем на мосье Каню и двинулся к выходу, махнув рукою приятелям. Троица скрылась за дверью.
— Николь, — прошептал я.
Но она уже оставила меня и принялась утешать мосье Каню, который каким-то образом умудрился не шибко пострадать в сваре. Зато теперь он заливался соловьем, изъясняясь в нежных чувствах. И Николь не скрывала радости. Я отвернулся от них.
— Леди Мэри-Энн! — позвал я.
— Здравствуйте, Воленс-Ноленс. — Женщина повернулась ко мне. — Случайно проезжала мимо, увидела, как вы входили в таверну…
— И конечно, последовали за мной, уверенная, что придется меня спасать! — с иронией промолвил я.
— Я направила за вами мистера Хадсона. Он вернулся через минуту и поведал нечто занятное.
Леди Мэри-Энн Фицгерберт указала взглядом через мое плечо. Обернувшись, я увидел того самого господина, что заходил в таверну в разгар потасовки. Он кивнул с некоторой опаской, словно предполагал, что я и на него могу с кулаками накинуться. Дама подала ему знак, мистер Хадсон повторил этот знак Николь, и они направились к выходу. Девушка позвала за собою Жана, но тот покачал головой и остался в таверне.
— Благодарю вас, — я поклонился леди Мэри-Энн Фицгерберт. — Благодарю вас. Считаю себя в неоплатном долгу. И буду счастлив оказать вам любую помощь, какую смогу!
— Замечательно! Принимаю ваше обещание! — улыбнулась она.
— Сам не знаю, что на них нашло, — развел я руками. — И что за деньги вы заплатили этому Кербиширу? Я немедленно возмещу ваши затраты!
— Они сказали, что вы заключили нечестное пари, — сказала леди Фицгерберт.
— Пари? — изумился я. — Какое пари? Никакого пари я ни с кем не заключал!
— В том-то и дело. Пари заключил ваш друг, — она кивнула на Жана. — Вчера он заключил пари о том, что вы трижды крикнете официанта, прежде чем догадаетесь сами подойти к буфетной стойке…
Наверное, я сильно изменился в лице, поскольку леди Фицгерберт запнулась и дальнейший рассказ продолжила слабым голосом:
— Мистер Кербишир и его друзья проиграли деньги… А сегодня выяснили, что вы знакомы, а значит, действовали заодно…
Вне себя от гнева я повернулся к мосье Каню. Подлый французишка стал отступать, заламывая руки и причитая:
— Барин, сударь! Не забудьте-с — я в отпуске!
Присутствие дамы сдерживало меня, а то бы от души избил каналью. Я врезал ему в ухо, и он свалился через стул.
— Вот ты и вернулся из отпуска! — рявкнул я.
— Неужели вы не знали?! — воскликнула леди Мэри-Энн.
Я промолчал, но она все поняла по выражению моего лица. Однако открывшаяся истина оказала неожиданное воздействие на женщину. Она с восхищением взглянула на каналью, похлопала в ладоши и воскликнула:
— Браво! Браво! Какой ушлый малый! Good job mister Lob!
Я взял себе на заметку при первой же возможности отмутузить Жана как следует, но тут представился более изощренный способ наказать французишку.
Распахнулась дверь, и вошел рыжий хозяин таверны, расположенной через улицу, — той, где мы обедали накануне. Он не взглянул ни на меня, ни на шельму Каню, а сразу же обратился к леди Мэри-Энн Фицгерберт:
— Миссис, я слышал, вы компенсируете потери от нечестного пари!
— В тройном размере! — воскликнул я, обнял рыжего детину за плечи и, выпроваживая обратно на улицу, добавил: — В тройном размере все потери возмещает Жан Каню.
Затем я схватил за шкирку подлого французишку.
— Кстати, Жан! Ты снова в отпуске!
С этими словами я вытолкал каналью за дверь.
— Что ж, — Мэри-Энн улыбнулась, — хорошо. Уверена, мы еще увидимся. Заезжайте ко мне на чай.
На мгновение я припал губами к любезно протянутой руке, и дама удалилась. Трактирщик проводил ее взглядом, полным благоговения. Выходило, что леди Мэри-Энн Фицгерберт пользовалась в Лондоне известностью и уважением, а то и всеобщей любовью.
— На чай? А во сколько? — пробормотал я, но дверь уже закрылась.
— Мистер, вам сейчас не помешает немножечко виски, — сказал старичок.
Он услужливо протянул стакан с золотистой жидкостью.
— Сами пейте эту бурду, — буркнул я. — Лучше скажите, где живет леди Мэри-Энн Фицгерберт?
Старик с сожалением хмыкнул и сказал:
— Чаепития в Лондоне назначаются на пять часов. Но вам не стоит принимать приглашение.
Я с раздражением фыркнул. Какой-то кабатчик посмел рассуждать: принимать мне или не принимать приглашение леди Мэри-Энн Фицгерберт.
Я бросил на столик несколько монеток непонятного достоинства и покинул трактир «Sweet Nicole».
На улице рыжий хозяин соседней таверны и двое половых выворачивали карманы мосье Каню и с озабоченным видом подсчитывали выручку. Я попрощался с ними кивком и направился на Мэнсфилд-стрит. Семена Романовича я не застал, но попросил дворецкого мистера Блотта нанять коляску для поездки к леди Фицгерберт.
Пунктуальные англичане к половине пятого подали хэкни-коач. После получасовой тряски на дырявой подушке, набитой колкой соломой, я оказался у ворот шикарного поместья. Дорожка, выложенная по кругу, привела ко дворцу. Я поднялся по лестнице. Путь преградил престарелый швейцар в синей ливрее, вышитой золотом. Он мерил меня столь взыскательным взглядом, словно лично я был виновен в том, что не все обычаи и традиции времен его дедушки соблюдаются неукоснительно.
— Леди Фицгерберт сегодня не принимает гостей, — высокомерным тоном заявил старый хрыч.
— Леди Мэри-Энн лично пригласила меня нынешним утром. Я настаиваю, чтобы обо мне доложили.
— В этом нет никакой необходимости, — холодно отозвался он.
— Скажите, что приехал граф Воленский, — повысил я голос.
Мои слова не произвели на старого сквалыгу никакого впечатления. Он застыл каменным изваянием.
— Мэри-Энн называет меня Воленс-Ноленсом, — продолжил я.
Старый хрыч слегка шевельнул бровями и до отвращения учтивым голосом промолвил:
— Сэр, от того, что вы повторите свою просьбу в десятый раз, ничего не изменится.
— А в одиннадцатый? — рассердился я.
Неожиданно выражение его лица смягчилось.
— Сэр, позвольте полюбопытствовать: сколько раз леди Фицгерберт произнесла приглашение на чай?
— Знаете что?! — ответил я с добродушным сарказмом в голосе. — Я понимаю с первого слова! Мне не нужно повторять десять раз!
Его губы дрогнули в усмешке.
— Позволю заметить, сэр, — промолвил он. — В Англии приглашение на чай, произнесенное только один раз, нельзя принимать буквально. Это не более чем фигура речи. Все равно что сказать «до свидания». Вот если бы приглашение прозвучало дважды, это было бы действительно приглашение.
Я остался стоять с разинутым ртом. А старый хрыч, посчитав вопрос исчерпанным, скрылся за дверью.
— Heus-Deus! — воскликнул я. — Сколько же дряни изобрели англичашки помимо виски!
Я вернулся к своему экипажу и полез внутрь, бросив мимоходом кучеру:
— У леди Мэри-Энн жестокая мигрень, вызванная амнезией. Поехали обратно.
Экипаж выехал за ворота и остановился. Дорогу преградила черная крытая коляска. Из ее чрева вывалились четверо констеблей. Двое подошли к нам и заглянули внутрь. Прозвучал вопрос:
— Вы — граф Воленский?
Я кивнул, отпираться было бессмысленно — без сомнения, они знали, кто я. Мелькнула мысль, что полицию вызвал кто-то из прислуги леди Мэри-Энн Фицгерберт, пока я препирался со старым хрычем.
— Вы арестованы. Мы доставим вас в Тауэр, — сообщил рыжий полицейский с квадратной челюстью.
— В Тауэр?! — возмутился я. — За то, что приглашение на чай принял с первого раза?!
— Чай? — переспросил рыжий констебль и, почесав квадратными пальцами могучую челюсть, стал размышлять вслух: — За чай отправляют в Нью-Гейт. А раз в Тауэр, значит, дело куда серьезнее.
Противиться я не решился, пересел в казенную коляску на обтянутый истертой кожей диван.
— Хоть солома не колет в зад! И то слава богу!