Двойник

Посадская Дана

Третья повесть из цикла «Тайны Черного рода».

 

1

Посланник

Посланника звали… Впрочем, этого, наверное, не знал никто — слишком жалким и незаметным созданием он был. Тем не менее, на сей раз ему досталась поистине великая миссия — и во многом благодаря его рвению. Он был послан своим владыкой… к ней. К той, чьё имя такие, как он, привыкли произносить только шёпотом. К ней, порождённой древнейшими тайнами, равной которой не было во всех мирах.

Дрожа и потирая горячие потные ладони, он стоял перед дверями замка. Прежде он никогда не выходил из воды на твёрдую землю. Непривычная одежда давила и резала где только можно, солнечный свет слепил глаза. От воздуха, который был повсюду, кружилась голова. По сторонам он смотреть не мог: от просторов и справа, и слева, и над головой, его охватывал дикий первобытный ужас. На какой-то миг он даже усомнился, — готов ли он к этому заданию? Но пути назад не было. Он зажмурился и решительно, хотя и еле слышно, постучал по двери из рассохшегося чёрного дерева.

В тот же миг дверь отворилась и перед ним возникло видение из ночного кошмара: женская фигура с головой незнакомого животного. Жуткая щетина, нос розовый, цвета сырого мяса, усы как у моржа… О, ужас, что это за чудовище? Неужели такое бывает на свете?!

Не успел он даже отшатнуться, как монстр без звука сделал движение рукой, и какая-то сила рванула его вперёд и бросила во мрак. Он полетел, но не вниз, а вверх, и при этом зигзагами. Ничего не было видно, кроме каких-то разноцветных вспышек, то возникавших, то исчезавших без следа.

Вдруг он остановился, но вокруг, как и прежде, была пустота. Он просто завис в ней, как будто кто-то схватил его грубо за шиворот. Перед ним возникло лицо, — лицо женщины… нет, не женщины. Даже в таком состоянии он осознал, кто перед ним.

Это была Она.

Но при этом смотрелась она далеко не так царственно, как в его воображении. Тёмные волосы спутались и стояли дыбом, на лице играли всполохи румянца. Она нетерпеливо кусала губы и хмурила брови — точь в точь, как избалованный ребенок, которого оторвали от игры.

— Ну! — воскликнула она нетерпеливо, поспешно напуская на себя приличествующую сану надменность. — Чего тебе нужно?

— Э… — только и смог выговорить он, нелепо загребая в воздухе руками.

— Ах, да. — Она небрежно щёлкнула пальцами, — и под его ногами возник неровный каменный пол, о который он больно ударился пятками. Ещё щелчок — и по сторонам взметнулись грубые каменные стены. По углам с треском зачадили смоляные факелы.

— Так лучше? — спросила она раздражённо. — Ты сам виноват, что явился не вовремя… Мы тут как раз с Вивианой… а где она, кстати? Да, так мы с Вивианой как раз забавлялись с пространством. Так что скажи спасибо, что остался цел, а не уменьшился до атома и не застрял между измерениями. Так что там у тебя, в конце концов?!

Он перевел, наконец, дыхание и торжественно пал на колени.

— О, несравненная Белинда, принцесса Тьмы, прекрасней и сильней которой несть и не будет во всей Вселенной! — возопил он. — Позволь мне, скромному посланнику, обратиться к тебе…

Белинда посмотрела на него, не скрывая неприязни. Силы Тьмы, какое убожество! Тощий, сутулый, нескладный юнец. А шея! Хорошо, что здесь нет кузена Люция, его бы затошнило при виде такой шеи. Впрочем, ей ненамного лучше. И главное, главное, — этот уродец ещё и гнусавил на каждом слове.

— О, Белинда! — завёл он тем временем. — О, прекрасна Белинда, луна среди звёзд, скала среди холмов, океан среди озёр! Кожа Белинды — белый мрамор древних храмов, белый снег на вершинах Гималаев, лунный свет, заключённый в магический круг! Руки Белинды — лучи силы, творящие чудо! Волосы Белинды — тёмные реки, текущие в вечность, мрак Вселенной, полный звёзд и комет, красное дерево в неизведанных диких лесах! Губы Белинды — вся кровь, пролитая на алтарях во имя богов и древней магии. Глаза Белинды…

— Ну, хватит! — рассвирепев, Белинда взметнула одну из вышеупомянутых рук, — лучей силы, — и посланник в панике замер на месте, глупо моргая. — Это уже переходит всякие границы. С какой это стати я должна терять время, выслушивая всякие банальности и глупости. В подобных выражениях меня восхваляют с тех пор, как я себя помню! Если ты — посланник, говори немедленно, кто тебя послал и зачем, а затем убирайся с глаз моих долой! Ну!

— Мой владыка… — протянул удручённо униженный до крайности посланник, — мой владыка, Повелитель морей, просил передать… сиятельной принцессе Тьмы, что просит её о встрече… — Он замолк, вжимая голову в плечи.

— И это всё? — строго уточнила Белинда, пригвождая его к месту обжигающим взглядом.

— Да…

— Хорошо! Передай своему владыке, что я встречусь с ним. А ещё передай, что благодаря такому посланнику, моё мнение о нём заранее сильно испорчено! А теперь — вон!

Она сощурила глаза, и посланника в тот же миг охватил золотой, бушующий огонь, затем темнота, — и вот он снова стоит под дверью замка Белинды, как будто ничего и не было…

Впрочем, нет, было. Каким-то образом он умудрился, вылетая, расквасить о дверь свой нос.

 

2

Повелитель морей

Вечерело. Над водой вились, как дым от пожара, серебристые сумерки. Небо постепенно становилось тёмно-сиреневым с кровавыми прожилками.

Она сидела в узкой лодке, небрежно раскинув руки и глядя вдаль. Гребца не было. Едва заметное подводное течение само несло лодку в нужном направлении. Что ж, она гостья Повелителя морей; естественно, что море готово лично доставить её к нему в целости и сохранности.

Среди волн неожиданно вырос, как призрак, небольшой островок, на котором он ждал её.

Он протянул руку и помог ей выйти из лодки, а затем склонился в церемонном поклоне.

— Приветствую вас, принцесса Тьмы, — произнёс он мягким рокочущим голосом.

Она кивнула, глядя на него в своей обычной бесцеремонной манере. Интересный мужчина, но не в её вкусе. Высокий, — ей приходилось смотреть на него снизу вверх и это ей очень, очень не понравилось. Львиная грива выбеленных морем жёстких волос. Глаза… ну, конечно, цвета морской волны. Как предсказуемо.

— Полагаю, — начал он, — вы не против, что я выбрал для встречи этот островок. Под водой, полагаю, вам было бы не слишком удобно.

Он равнодушно пожала плечами, давая понять, что ей всё равно.

— Кроме того, я хочу извиниться за своего посланника. Сожалею, что он вас рассердил. Он довольно странный мальчик. Боюсь, человеческий облик, который он принял, был не слишком привлекателен…

— Это ещё мягко сказано, — Белинда передёрнулась. — Даже не напоминайте!

Её собеседник со смущенным вздохом покачал головой.

— Ещё раз простите. Наверное, мне следовало выбрать кого-то другого; но он так мечтал увидеть вас и зачитать вам свою хвалу…

— Как видно, у вас очень доброе сердце, — скривила губы Белинда.

Он не обиделся на это замечание, как обижалась обычно она, слыша такое.

— Да, пожалуй, — произнёс он рассеяно, глядя ей прямо в глаза. — Но в чём-то этот дурачок был прав. Вы действительно прекрасны. Самый тёмный янтарь всех моих морей не может сравниться с вашими глазами.

— Довольно! — перебила его Белинда, — Никаких комплиментов до следующего века! Уверяю вас, — с меня вполне хватило вашего посланника!

— Никогда не поверю, — заметил её собеседник с мягкой улыбкой, — что женщина, даже такая, как вы, сможет целый век прожить без комплиментов.

— Нельзя ли сразу к делу? — Белинда уже окончательно вышла из себя.

— Ну что ж. Если вам так угодно. — Повелитель морей помолчал, глядя то на неё, то на бескрайний простор своих владений. — Принцесса, вы повелеваете миром Тьмы, а я миром Воды. Вы не слишком цените воду, я знаю. Но поверьте, в ней скрыта великая сила. Океанские глубины хранят величайшие тайны; многие из них даже мне не доступны. В океане зародилась жизнь; и до сих пор вода питает жизнь во всех её формах.

— И что же?

— Моя сила велика принцесса, и ваша тоже. Вместе они бы создали мощь, равной которой нет во Вселенной. И потому я хочу предложить вам союз принцесса.

— Что?! — она побледнела; в глазах же её, напротив, вспыхнуло чёрное пламя. — Я правильно вас поняла? Вы… предлагаете мне… — Она невольно запнулась, ощутив, что презрение в её тоне было, пожалуй, чрезмерным.

Он сделал вид, что не заметил этой бестактности.

— Да, принцесса. Я предлагаю вам именно то, о чём вы подумали. Брачный союз — между вами и мной, между тайнами Тьмы и тайной морей.

Наступила пауза. По её лицу пробегали тени; ноздри нервно раздувались. Наконец, она сумела взять себя в руки.

— Что ж, это очень лестно. Но, боюсь, я не создана — для союзов такого рода.

Он молча смотрел на неё. И вдруг, холодея, она прочитала в его глазах то, что не прощала никогда и никому. Сострадание! О, всесильная Тьма! Он жалел её! Её, Белинду, принцессу Тьмы! Жалел! Да как он только смеет?!

— Я предлагаю вам лишь союз наших сил, принцесса, — произнёс он так, словно успокаивал капризного ребёнка. — Я никогда не попросил бы вашей любви. Принцесса, я знаю вашу историю.

Она задохнулась; её щёки вспыхнули ярче, чем солнце, догоравшее в этот момент на западе.

— Я знаю, кого вы любили, принцесса. И я знаю, что вы уже никого не удостоите своей любви.

Лицо её потемнело. Каждый раз, когда кто-то из Чёрного рода хотя бы намекал… каждый раз её охватывал этот огонь. Но слышать эти слова от того, кто видел её впервые…

— Вы позволяете себе слишком много, — процедила она. Её взгляд, её губы, её слова — всё сочилось раскалённым ядом. — Полагаю, нам не о чем больше говорить.

— Подождите, принцесса, — Он наклонился вперёд и попытался коснуться её руки, но она отдёрнулась, как от удара. — Если я позволил себе это сказать, то лишь потому, что, как никто, понимаю ваши чувства. Моя история чем-то похожа на вашу. И я хочу поведать её вам.

Она сделала жест рукой, словно желая сказать, что её это ничуть не интересует. Но он уже начал торопливо говорить, глядя мимо неё.

— Я тоже любил… и люблю, принцесса. Хотя, — он немного нервно усмехнулся, — предмет моей любви не стоит столь высоко, как ваш, моя любовь не менее глубока. Ещё много веков назад… я полюбил… одну смертную душу.

Как она не старалась казаться безразличной, при этих словах на её лице промелькнуло удивление. Он заметил это и кивнул.

— Да, именно душу… Я видел её и любил во многих, очень многих воплощениях. Это очень женственная душа, и поэтому обычно она рождалась женщиной. Несколько раз она всё же была мужчиной, но и тогда я любил её не меньше. Она тоже ощущала что-то. По крайней мере, в любом воплощении она всегда стремилась жить возле водоёмов.

И однажды я совершил ошибку. Было ли её очередное обличие слишком прекрасно, или причина в чём-то другом — не знаю. Но я сделал то, что всегда хотел сделать, и чего делать было нельзя. Я принял облик человека, чтобы встретиться с ней и любить её, как человек.

И всё вышло так, как я и хотел. Но я понимал, что долго длиться это не может. С самого начала это было ложью. Я не был человеком, а она была. Мы принадлежали к разным мирам, и не было средства разрушить эту преграду. Она была прикована к миру людей крепче, чем цепями.

И мне пришлось оставить её. Я понимал, что причиню ей страшную боль, но если бы это случилось позже, боль была бы ещё сильнее. Я покинул её и с тех пор не видел.

Он замолчал. В тишине еле слышно плескалась вода. Островок окутывала тьма; не было видно даже их лиц; только глаза Белинды горели, как два маяка.

— Прощайте, — сказала она устало и холодно, и, не глядя, ступила в ладью.

— И всё же, принцесса… подумайте ещё раз над моим предложением, — произнёс он негромко, но так что она слышала каждое слово.

 

3

Воспоминания

Глубокой ночью она вышла на пустынный берег океана.

Был час прилива. Волны скользили одна за другой, как тени, и, достигнув берега, льнули к нему блестящими чёрными змеями.

Прилив… Сколько их было за её бесконечную, запутанную тёмную жизнь. И сколько ещё будет?

Океан и небо казались двумя половинами гигантской чёрной раковины. Это звёзды… или солёные брызги, искрящиеся в лунном свете?

Луна! Она резко вскинула голову, ища её глазами среди черноты. Та испуганно нырнула за тучи. Луна… Единственное зеркало, в котором она могла видеть собственное «Я». И единственное зеркало, которое порой ей хотелось разбить.

«Принцесса, я знаю вашу историю».

Она яростно вздрогнула всем телом; наклонившись, зачерпнула горстями воду. Несколько секунд (или несколько часов?) она неотрывно смотрела, как сочатся между пальцев смоляные капли.

Затем устремила глаза в непроглядный мрак.

— Где ты?

Её горячее дыхание вторило рёву ветра в прибрежных скалах. И грохот океана… грозный, отрешённый… словно с каждой волной умирает и вновь рождается весь мир.

— Где ты?

Ничего. Впрочем, нет… Голоса… Вновь и вновь голоса. Когда голоса звучат в голове у людей, это называется безумием. А когда у таких, как она? Просто воспоминания…

Сколько лет ей было тогда? Мало, очень мало. О, глупая, тысячу раз глупая маленькая ведьма! А впрочем, вполне достаточно, чтобы…

«Матушка, я…»

«Я знаю, дитя моё, знаю. И, право, не нужно так шуметь».

«Почему вы так смотрите, матушка? Почему так странно улыбаетесь?»

«Потому что всё случилось именно так, как должно было случиться. Ты родилась, чтобы любить, Белинда. Это твоя сущность. Это твоя сила и слабость, твоя ахиллесова пята. Не имею понятия, в кого ты такая пошла. По крайней мере, точно не в меня. Хотя мы всегда рождаемся разными — и в этом заключена суть нашего рода».

Молчание. Чёрные глаза пристально смотрят на неё… словно тянут в ледяные глубины ада.

«А раз так, кого ты ещё могла полюбить? В тебе ведь столько гордости, дитя моё. Пожалуй, даже больше, чем во мне. Только он достоин тебя и твоей любви. Иначе быть не могло. Это твоя судьба, Белинда. Но в ней боль и страдание».

«Боль? Страдание? Почему?»

«Потому что он одинок, Белинда».

«Я разделю его одиночество, матушка».

«На время — да; но сколько это продлится? Ты не в силах представить глубин его одиночества. Оно неиссякаемо и неизбывно. Он сам — одиночество, с ним оно пришло в этот мир. И каждая, которая его полюбит, обречена на вечное одиночество».

«Почему, матушка?»

Смех.

«Почему? Ну, хотя бы потому, что, полюбив его, уже невозможно полюбить никого другого».

Снова молчание.

«Мне жаль, Белинда. Хотя нет, я лгу. Мне никогда ничего не жаль. И потом, о чём тут жалеть, если это твоя природа, твоя судьба? Если иначе и быть не могло? Как говорят в мире людей? Это логично. Да-да, именно логично. — Пауза. — А теперь оставь меня, дитя моё. Я так устала».

Голоса затихли. Она стиснула руками голову. Но вот снова — уже другой голос — голос из совсем недавнего прошлого. Голос мягкий и неотступный, как несмолкающий рокот прилива.

«Я знаю, кого вы любили, принцесса. И я знаю, что уже никого вы не удостоите своей любви».

Не удостоите!

— Где ты? — вновь прошептала она, скаля зубы, вгоняя ногти в ладони.

Ничего.

Ничего?! Только стук собственного сердца, от которого больно в груди.

Она опустилась, упала на гладкий, как мрамор, берег. Зачем, зачем, зачем? Что произошло, почему вернулось это безумие, это проклятие?

Вернулось? Но разве оно покидало её хотя бы на миг?

Её лицо застыло, охлаждённое порывами ночного ветра. Тело замерло в дикой позе, немыслимой для человека. Лишь указательный палец чертил механически что-то на влажном, излизанном волнами песке.

Шесть… шесть… шесть… Сама того не сознавая, она чертила одну шестёрку за другой.

«Я разделю его одиночество, матушка»…

Влажный песок забился под ноготь. Она потрясла брезгливо рукой — пальцы изогнуты, словно когти.

Вдруг, пробудившись, она вскочила.

— Будь ты проклят! — Она сама уже не понимала, — кричит или шепчет. — О, будь ты проклят!

Как глупо. Бессмысленно. Совсем по-детски. Если он слышит её, то, конечно, смеётся над ней.

Он ведь давно уже проклят. А она, из-за своей любви, навеки проклята вместе с ним.

— Ненавижу тебя, — процедила она сквозь зубы, обнажённые в страшной гримасе. — Ненавижу!

Удивительно, сколько в этой ненависти было нежности.

 

4

Прогулка

Крылатые кони птицами парили между скал. Они то опускались, и тогда их копыта выбивали снопы искрящегося снега, то взмывали ввысь, разрезая ветер лезвиями крыльев. Вверх, вниз! Вверх, вниз! Всадницам пришлось бы нелегко, будь они обычными людьми. Но, по счастью, одна из всадниц была не больше не меньше как сама Белинда, сиятельная тёмная принцесса; а вторая — её протеже, сероглазая начинающая ведьма Вивиана.

Конь Белинды был монолитный и чёрный, как тысячелетние скалы вокруг. Вивиане достался экземпляр похуже — довольно хрупкий, пугливый с белым пятном на носу. Вполне естественно — Белинда с детства привыкла получать всё самое лучшее.

Подгоняя коня, который и так едва не срывался с уступов, Белинда вознеслась на самую вершину одной из гор. Там она спешилась — и замерла продолжением горного пика. Несколько секунд Вивиана мешкала, наблюдая за тёмной фигурой на фоне жгучего синего неба. Затем сжала бока своей клячи коленями и в один прыжок оказалась возле Белинды.

Та даже не оглянулась.

Кони замерли, тут же забыв о сумасшедшей скачке-полёте. С их влажных атласных губ заструился в морозный воздух пушистый пар.

Белинда стояла, кутаясь в плащ, точно ей было холодно. Но Вивиана отлично знала, — её госпожа не способна чувствовать холод. На мертвенно-белой коже Белинды таяли тёмные пятна румянца; только глаза полыхали — два чёрных костра на снегу.

Вивиана облизнула губы, не решаясь заговорить. Белинда вдруг резко повернула голову:

— О чём ты думаешь?

Как будто это не она, а Вивиана стояла, замерев, как изваяние и погружённая в пучину своих мыслей.

— О Клотильде, — ляпнула Вивиана первое, что пришло ей в голову. — Последнее время она мне не нравится.

— О… а она тебе когда-нибудь нравилась? — протянула Белинда со своей обычной усмешкой. Но Вивиана знала эту усмешку — знала как никто другой — и понимала, что это лишь тень.

— Хотя ты права, — продолжала Белинда, — Последнее время Клотильда ведёт себя странно. Интересно, как может вести себя странно тот, кто всё время молчит?

— Но вы тоже последнее время какая-то странная, госпожа Белинда, — произнесла Вивиана, удивляясь собственному безрассудству. — Вы… скучаете по Анабель? — поспешно предположила она.

Анабель какое-то время жила с Белиндой, но вскоре было решено, что столь юное создание должно созревать в родовом замке. Нужно было заниматься обучением Анабель, а Белинда никогда не стала бы тратить на это своё бесценное время.

— Анабель? — переспросила Белинда. Она нахмурилась, как будто вспоминая. — Да, было приятно, когда тут жил этот ребёнок. Но в то же время весьма утомительно.

— Вот как… — отозвалась Вивиана тихо. — Госпожа Белинда… а почему… почему вы не приняли… предложение того господина… Повелителя морей? — Вымолвив это, Вивиана ощутила себя идущей по тонкому волосу над пропастью, в которой резвились голодные тигры.

— Что?! — Белинда посмотрела на Вивиану взглядом, обращающим в пепел; затем рассмеялась, и с одной из гор поползла снежная лавина. — Поразительно, какой ты стала бесцеремонной, Вивиана. И откуда вообще ты об этом узнала? Но всё равно. Нахальный вопрос, дорогая — да ещё и глупый. Разве ты сама не знаешь, что я не подхожу для замужества? И к тому же… — она замолчала.

— Что — к тому же? — совсем тихо спросила Вивиана.

— Что? — ещё тише повторила Белинда. Её лицо стянула ледяная кора. Что до глаз, то впервые Вивиана не могла в них смотреть. Никогда ещё в них не было столько черноты… черноты и боли. — Ты действительно хочешь это знать? Хочешь узнать хотя бы на миг, что я чувствую — и почему? — И она посмотрела ей прямо в глаза.

(Нет — не надо, не надо, не надо)!

Вивиана сжала виски руками, отгоняя видение. Нет, нет, нет! Она зажмурилась, она зажала уши. За судорожно стиснутыми веками промелькнули багровые кольца и где-то сбоку, неуловимо… что это? Шаги, которых не слышишь; тень, которую не видишь… Не подходи, не подходи, не надо! Всё внутри её сжалось в холодный липкий комок. И вот, наконец, она всё — таки рухнула в пропасть, к мурлычущим ласково тиграм, обретая покой и забвение.

 

5

Кража

Замок. Ни одна из них не заметила, как лошади ступили во двор. Белинда отшвырнула поводья и со змеиной грацией выскользнула из седла. Солнце, которое уже клонилось к закату, опалило огнём её профиль. Белинда лениво закинула руки за голову, потянулась, зевнула, и окончательно стала самой собой. Вернее — стала той Белиндой, которую знала Вивиана. Сколько ещё тёмных и едва различимых сущностей скрывалось в чёрных туннелях её зрачков?

Они вошли в замок.

— Клотильда! — крикнула Белинда.

Тишина.

— Клотильда!

Они обе огляделись, — Клотильда всегда появлялась бесшумно и незаметно. Но сейчас она не появилась вовсе.

— Да где же она… — начала раздражённо Белинда, но тут же умолкла. Её глаза внезапно расширились, а затем так же резко сузились.

— Что — то случилось, — произнесла она медленно, почти по слогам. — Что-то не так, Вивиана.

— Что?

— Не знаю. Как будто — как будто… Но…

В этот момент по зале пронёсся какой-то звук — то ли вздох, то ли звон колокольчика. Повеяло терпким запахом липких весенних листьев и, одновременно — сладковатым тленным ароматом пожухлой осенней травы, окроплённой холодными каплями дождя.

Перед ними возникла, неуютно ёжась, хрупкая фигурка. Рыжие кольца волос упруго касались плеч. Светлые веснушки на носу и щеках взволновано дрожали, как лютики от ветра.

— Анабель! — воскликнула Вивиана.

— Анабель! — Белинда со смехом поймала её почти невесомую руку. — Какими судьбами, малышка?

Анабель расцвела, обвила на секунду шею Белинды (та слегка поморщилась, но стерпела), а затем запрыгнула в кресло, скрестив по-турецки ноги.

— Я — посланник, — со скромным сознанием собственной значимости объявила она.

— Нет! — Белинда в ужасе прижала руки к вискам. — Только не это, радость моя! У меня теперь аллергия на это слово… и боюсь, что надолго. Забудь и никогда не повторяй. А как ты, кстати, сюда перенеслась?

— Это — новые возможности моей двойственной природы, — вдохновенно процитировала Анабель. — Дядюшка Магус недавно обнаружил. Я могу переноситься куда-то, оставаясь в то же время в замке… И быть как бы посредником.

— Главное, что не посланником, — машинально заметила Белинда. И тут же изумлённо вскинула ресницы: — Как, малышка? Ты можешь раздвоиться?

— Да, — Анабель потупилась. — Вот сейчас я вижу и тебя с Вивианой… и мамочку. И слышу тоже. Мамочку, правда, я пока вижу и слышу немного хуже… но дядюшка Магус сказал, что это вопрос практики. Ой, да, мамочка, я отвлеклась. Белинда, у меня от мамочки важное послание… ой, не сердись, поручение. Дело в том, что она волнуется.

— Что?! — переспросила Белинда. — Детка, я правильно тебя поняла? Ты сказала, — волнуется, да? Ты уверена, что речь идёт именно о нашей матери? Об Энедине? Или вдруг обнаружилось, что ты — ошибка молодости тётушки Лавинии?

Анабель подавилась смехом.

— Нет, я, правда, говорю о нашей матери, Белинда.

— И ты хочешь, чтобы я поверила в то, что она волнуется?!

— Ну, — Анабель задумчиво потёрла пальцем веснушчатый нос, — не то, чтобы она очень волновалась…

— Ну, разумеется.

— Но она встала из саркофага. И послала меня к тебе немедленно. Она так и сказала: немедленно. А ещё… — Анабель прислушалась. — Сейчас она говорит, чтобы ты не упражнялась в чём? В остроумии. Правильно, мамочка? Да. А ещё она говорит… говорит, что не для того оторвалась от вак… сейчас… вак-хи-че-ской оргии, чтобы слушать всякие глупости… Да? Белинда, а что такое оргия?

— Довольно! — Белинда вскочила. — Похоже, это действительно матушка… А насчёт оргии, пусть она тебе объяснит! У неё в этом деле намного больше опыта. Впрочем, это лучше не передавай. Так в чём, собственно, дело?

— Мамочка говорит… — Анабель нахмурилась; чувство ответственности придало её мордашке уморительно серьёзное выражение. — Что она ощутила опасность. Нет, не опасность, а … Она говорит, что что-то с силой… Да, с силой Рода, вот так. Что-то происходит, и она это чувствует… А ещё она говорит, что ты тоже должна это ощущать.

— Да… — протянула Белинда. — Именно это я и ощутила… как раз перед тем, как ты появилась. Но если… Не может быть!

Белинда оскалила зубы и подошла, дрожа от гневного волнения, к одной из стен. Прошептав несколько неразличимых слов, она очертила пальцем дверь. Шагнула туда — и исчезла.

Вивиана и Анабель замерли, не шевелясь, не смея даже вздохнуть. Они знали, где сейчас Белинда.

Хранилище. Сокровенная тайна Чёрного рода, погребённая в самом сердце замка, в самом тугом и причудливом узле измерений, вне пространства и времени.

Там хранилось это. Нечто незримое и неосязаемое. Но именно оно воплощало и питало силу Чёрного рода с начала времён.

Белинда вышла. Лицо её было смутным и бледным, как туман над водой. Глаза засыпало чёрным пеплом.

— Анабель, — произнесла она. — Полагаю, мне нужно отправиться в замок Рода вместе с тобой. Чёрная корона Рода похищена.

— Мамочка… мамочка говорит… — сказала Анабель высоким прерывающимся голосом. — Она говорит… что именно это и предполагала.

 

6

Род

— Это Клотильда, — процедила сквозь зубы Белинда и вонзила кинжалы пальцев в гриву своих медных волос — спутанных, так как некому было их расчесать. — Конечно, Клотильда. Кто же ещё. Проклятие.

Ночь. В глубокой синей темноте не видно ни стен, ни окон. Лишь редкие свечи беззвучно горели, бросая на мертвенно-белые лица собравшихся рыжие, алые, сиреневые блики.

Все молчали. Никому не хотелось ни говорить, ни даже смотреть друг другу в глаза. Лишь изредка слышался мягкий утробный треск, — это одна из кошек Энедины начинала тереться о чьи-то ноги.

Они все были тут — магический замкнутый круг из тёмных силуэтов, погружённый в гробовое бездонное молчание. Дядюшка Магус, тётушка Лавиния — два морщинистых старинных истукана, две мумии в складках жёлтых морщин. Люций: белый пергамент лица, рот — запёкшаяся тёмная царапина. Рядом Ульрика: ртутные лужицы глаз, светлые волосы точно седые. Юный Мартин — волчонок, попавший в капкан. Анабель — испуганный маленький кролик. Энедина…

Чёрный род. Род, лишившийся Чёрной короны.

Род, главой которого она была.

Они ждали.

— Клотильда…

— Забавно… — холодный, острый голос Ульрики. — Интересно, как ей это удалось?

— Помолчи, — свирепый оскал, — ты что, намерена меня обвинять?

— Ну, что ты, кузина, как можно… — Лицемерие, сплошное лицемерие.

— Тогда тебе лучше дать мне договорить. С короной или без, я всё ещё глава Чёрного рода!

— Ты уверена? — Ульрика тонко улыбалась. Её голубые глаза в темноте почернели и стали совсем чужими.

— Ну, что ж. Если хочешь, можешь пока почитать как главу рода Клотильду.

— Белинда права, — это дядюшка Магус. Милый старый дядюшка. Как он напуган, хотя и пытается это скрыть. Как дрожат его узловатые пальцы, комкая бороду. — Она — глава рода, и кража короны ничего не меняет. А ты, Ульрика…

Энедина, безучастно сидевшая поодаль, подняла на Ульрику глаза. Та вздрогнула и низко опустила голову. Все затихли.

— Продолжай, дитя моё, — мягко протянула Энедина. И вновь сомкнула ресницы. — Только не надо так волноваться.

— Хорошо, я продолжу. — Пышные пряди упали ей на лицо, скрывая его от нестерпимых взглядов. — Клотильда давно вела себя странно. Я должна была обратить внимание. Но я …

— Понятно, — снова Ульрика. Ей всё мало! — Предложение Повелителя морей.

— Вот как? Это уже всем известно?

— Ну, дорогая. У меня же родные… в его окружении, — Ульрика, ласково.

— Вот как? А случайно не его посланник? — огрызнулась Белинда.

— Что? — не поняла Ульрика.

— Ничего. Забудь. Всё это неважно. Я отвергла его предложение. Хотя вам, наверное, и об этом сообщили?

— Дитя моё, — вступила Энедина. Голос упругий и мягкий, точно поступь пантеры. — Это нам не нужно сообщать. Всем нам и так прекрасно известно, что ты никогда не примешь подобное предложение. И известно, почему.

Лицо Белинды покрылось пунцовыми пятнами. Только не это. Только не сейчас. Не надо.

«Иначе быть не могло. Это твоя судьба, Белинда. Но в ней боль и страдание».

— Хватит об этом! — почти закричала она. — Мы говорим о похищении Чёрной короны. При чём тут это?

— Может быть, и ни при чём, — согласилась Энедина. — Хотя… — она задумалась.

— Что?

— Нет, ничего. Какая-то мысль… неважно. Не помню, — произнесла Энедина почти капризно.

Анабель, сидевшая всё это время тихо, как мышка, где-то за спинами взрослых, вдруг вышла вперёд и тихо спросила:

— А Клотильда… может нас всех уничтожить?

— Нет, — сказала Белинда.

— Нет, — сказала Энедина.

Их глаза встретились и отразились друг в друге: так отражаются бездна небес и бездна океана.

Анабель поймала этот короткий, как вспышка молнии, обмен взглядов; она облегчённо вздохнула и опустилась на пол у ног своей чудовищной матери.

— Анабель задала хороший вопрос, — Глаза Энедины были теперь черны и пусты, как жерла потухших вулканов. — Клотильда не может нас уничтожить — ни всех, ни даже кого-то одного. Пока. Корона рода, как бы сильна она не была — это всего лишь символ, воплощение. А наша сила — реальность. Нельзя направить символ против того, что за ним стоит. Но если сила короны рода соединится с иной силой — тогда она преобразуется и может стать опасной. Опасной… даже для нас.

— Тогда мы должны отнять у неё корону! — возбуждённо выкрикнул юный Мартин. Всё это время он честно старался никому не мешать, но всё-таки не выдержал. И тут же смутился: — А это… возможно?

— Возможно. — Сила хлыстом взметнулась в её руке. Она поднялась. Их взгляды — её и Энедины — вновь сплелись воедино, задрожали электрической дугой. — Я сама сделаю это. Я и только я. Это моя вина. Я знаю, вы все так считаете. И все вы правы. Она была моей рабыней, тенью, моей кошкой. Я сорву с неё корону, лишу силы, во что бы то ни стало.

— Вряд ли ты справишься одна, — произнёс дядюшка Магус с сомнением.

— Проклятие, дядюшка! Вы полагаете… Ну, хорошо, хорошо! Позвать вас на помощь я ведь всегда успею, не так ли? — Белинда взглянула в окно. И — издала львиный рык. — Нет! Только этого нам не хватало!

— Что такое? — все вскочили. Стая потревоженных летучих мышей.

— Как вы думаете, — язвительно спросила Белинда, — сколько времени мы тут сидим?

Энедина пожала плечами:

— Понятия не имею. Какая разница?

— Часа два… или три? — предположил Магус.

— Не больше двух, — подал голос Люций, — и надеюсь, мы скоро кончим? Я ещё смиренно надеюсь успеть покинуть замок и вернуться до рассвета.

— Сожалею, кузен, — усмехнулась Белинда. — Боюсь, ты уже всё пропустил. Когда мы садились, было новолуние, а сейчас луна полная. Можете все полюбоваться.

— Но как?! Не может быть! — все, кроме Энедины бросились к окну.

— Что ж, понятно. Сила Чёрной короны, — Энедина почти безразлично взглянула на дочь.

— Да. Она замедлили время в нашем замке. Чтобы выиграть время самой. Проклятие. Мне нужно возвращаться. Сию же секунду. Никто не ведает, что она уже успела натворить. И Вивиана, наверное, сходит с ума, бедняжка. Прощайте.

— Подожди, Белинда! — завопил отчаянно дядюшка Магус. Он нелепо воздел иссохшие руки ввысь. — Ну, куда ты? Не горячись! Мы ведь ещё ничего не обсудили! Постой!

Но Белинды уже и след простыл.

— Опомнись, Магус, — зевнула сладко Энедина. — «Не горячись»! Кому ты это говоришь? Это же Белинда!

 

7

Клотильда

Бедняжка Вивиана все эти дни одна в пустом замке если и не сходила с ума, то была к этому уже близка. Тем не менее, при виде госпожи она не испытала ни малейшей радости. Белинда ворвалась как шаровая молния — зловещая и смертоносная.

— Почему вы… — начала Вивиана, собравшись с духом.

— Потом. — Белинда заметалась по кругу. — Что-нибудь случилось… за это время? — она замерла напротив Вивианы. Её глаза… Вивиана отпрянула.

— Да. Случилось.

— Случилось? — Белинда вдруг прислонилась к стене, как будто у неё внезапно закружилась голова. Но это, конечно, было немыслимо. Просто смешно. — И что же?

— Госпожа Белинда, — замялась Вивиана. — Может быть, вам сначала дать… что-нибудь выпить? Или расчесать вам волосы?

— Волосы? Выпить? — Белинда нахмурилась. — Что ты себе позволяешь? Только этого мне не хватало. И убери с лица эту жалостливую гримасу. Со мной всё прекрасно. Или ты сомневаешься?

— Нет, как можно!

— Вот именно. Так-то лучше. Так что случилось? Что-то с Клотильдой?

— Не знаю… Боюсь, что да… По крайней мере, это очень важно. Помните, — смущённо и даже с опаской начала Вивиана, — вы спросили, откуда я знаю про предложение, которое…

— Вивиана!!! — простонала Белинда. — И ты туда же?! Ты же сказала, что это важно!

— Важно! — Вивиана вскинула руки в умоляющем жесте. — Я хотела сказать, что тот дух ручья, впадающего в океан, в котором я…

— Мне это абсолютно безразлично!

— Но он сказал, что вы передумали! — закричала Вивиана. — Что вы приняли предложение Повелителя морей! А я ведь знала, что это невозможно! Что вы в замке!

— Повтори. — Губы Белинды стали, как воск. — Я — приняла предложение. Я?!

— Нет, — послышался вдруг до боли знакомый голос из кресла, стоявшего в самом углу, в нише глубокой бархатной тени. — Предложение приняла я.

Гибкая фигура соскользнула с кресла и распрямилась, как свежий цветочный стебель. Сделала несколько лёгких шагов и замерла прямо напротив Белинды.

Перед Белиндой стояла она сама.

На какой-то миг все чувства и мысли Белинды затопило одно, абсолютно нелепое и неуместное чувство. Нелепый детский восторг. Всё её тщеславие взмыло к небесам, расправляя пышный павлиний хвост.

Это было… это было волшебно. Мечта, ставшая явью. Наконец-то, наконец, после стольких веков. Не отражение в зеркале, ей давно недоступное. Не призрачный образ, вызванный магией. Она, она из плоти и крови. Ослепительная, как никогда. Её кожа, её нежная светящаяся призрачная кожа — отражение луны в ночном колодце. Её губы, как они горят раскалёнными углями… И волосы, что за волосы! Живой огонь, опаляющий контур лица, лижущий плечи, мечущий искры в глаза. Глаза…

Она посмотрела в глаза.

И тут же это безумие кончилось. Убаюканный гнев пробудился, грозно забил хвостом, вспорол её грудь ледяными когтями. Нет, не она. Это обман. Гнусная, ничтожная подделка. Издёвка. Имитация. Иллюзия.

Не её мысли мелькали за чёрными окнами глаз. Не её чувства изгибали жгучие губы. Не её воля, не её сущность.

Фальшивка, фальшивка!

Самозванка. Воровка. Как она смела?!

— Клотильда.

Это она сказала? Нет. Не может быть. Какой жалкий шёпот.

Жалкий?! Ни за что. Никогда.

— Нет, — этот голос больше похож на её, чем тот, что срывается с губ. Невозможно. Какой цепенящий холод внутри. Что она говорит?

— Нет. Не Клотильда. Белинда.

— Белинда?

— Да. Теперь я Белинда. Ты.

— Я?! Я? — Она ощутила лишь пустоту и холод. И вдруг что-то внутри надломилось. Что-то тёплое, трепещущее зародилось в глубине её. Что-то важное — сейчас, сейчас. Ещё немного — и она поймёт.

Клотильда тоже, казалось, это ощутила. С лица, смотревшего на неё — нет, не её, не её лица, поползла маска. Что-то обнажилось. Как будто зубастый череп под кожей.

— Посмотри на меня. Посмотри внимательней. Запомни это лицо. Теперь это моё лицо. Помнишь? Ты всегда была сильней и красивей меня, — вдруг прошипела Клотильда уже своим, настоящим голосом, забытым за прошедшие века. Что-то гнилое, низкое, грязное рвалось из её глаз наружу. — Но тебе было этого мало. Ты отняла у меня всё — магическую силу, лицо, даже голос. Но теперь настал час моего торжества. Теперь я стала такой как ты — и даже более того. Я стала тобой! Тобой!

Несколько секунд Белинда смотрела ей в глаза — в свои глаза? Нет, в глаза Клотильды. Клотильды! И вдруг… расхохоталась, безудержно, свободно, по-девчоночьи. И тут же ощутила, как этот горячий смех растапливает ледяную корку гнева в её груди, заставляя кровь с новой силой струиться по жилам, а глаза — настоящие, неповторимые, — гореть, как никогда.

— Клотильда, Клотильда! — проговорила она, наконец, вытирая набежавшие от смеха слёзы. С каждым словом сила возвращалась к ней, а всё остальное исчезало без следа. — Неужели ты сама веришь в эту чушь? Хоть на секунду? Ведь это же просто нелепо. Ты стала мной! Опомнись, Клотильда, милая, посмотри на себя! Это же обман, фикция! Иллюзия, созданная силой короны — и больше ничего! На самом деле ты всё та же, Клотильда. Ты — то, что ты есть. А знаешь, что ты такое? Ничто! Ровным счётом ничто, пустое место. Тебя просто нет. Я всегда так считала, а сейчас ты сама мне это доказала. Ведь если бы в тебе было хоть что-то своё, хотя бы на йоту… — Она скривила рот в притворном сожалении. — Ты ведь могла создать себе любой образ Клотильда, абсолютно любой. Но единственное, что ты смогла — это скопировать меня. Стать моей тенью, моим повторением. Тебя по-прежнему нет, Клотильда! Есть только я и моё отражение, которым я могу теперь без помех любоваться. Кстати, спасибо тебе за это.

Бессильная ярость исказила лицо Лжебелинды. Такой гримасы эти черты не знали. Ярость — да, и не раз, но бессилие?

— Мне всё равно, что ты говоришь, — произнесла Клотильда, пытаясь тянуть слова с ленивой надменностью, свойственной Белинде. Но голос её то и дело срывался на кошачий мяв. — Можешь считать меня кем угодно. То, что сейчас, в любом случае лучше, чем причёсывать вам… тебе волосы, чистить туфли и носить завтрак в постель. И я не никто, я теперь ты, ты! У меня вся твоя сила, поэтому тебе меня не уничтожить и не отнять у меня корону. Ты ведь уже поняла это, правда? Пусть я подделка, как ты говоришь. Но очень скоро подделкой станешь ты! Я вступлю в брак с Повелителем морей. И когда сила Чёрной короны объединится с силой океана, ничто и никто меня не остановит. Я истреблю и тебя, и весь Чёрный род. Ты будешь молить меня о пощаде. И тогда я, быть может, тебя пощажу… и сделаю точно такой, какой была я. Немым чудовищем с кошачьей головой. Да, да. Именно так!

— Браво, браво, моя дорогая, — Белинда склонила голову и демонстративно поаплодировала. — Великолепно! Подумать только. Даже на месть у тебя не хватает своей фантазии. И ты полагаешь, что действительно сможешь сразиться с Чёрным родом и встать на моё место?!

— Увидишь, — бросила Клотильда. — А теперь мне пора. А вот тебе лучше остаться здесь. Всё равно тебе некуда идти. Скоро поймешь.

— Ну, подожди, — капризно вскричала Белинда, — Дай мне ещё на себя полюбоваться!

Но Клотильда уже растаяла в воздухе.

Белинда медленно встала. Скрестила руки на груди. Постояла, словно в раздумии, осмотрела внимательно комнату. Её взгляд упал на кресло, в котором возникла Клотильда. Белинда глубоко вздохнула, — и кресло с треском взорвалось, превратившись в бушующий рыжий костёр.

Скоро всё вокруг было охвачено огнём. Белинда стояла в огненном кольце. Она опустила веки, замерла… и вдруг издала раздирающий вопль, перекрывший рёв огня.

— Я не могу переместиться в замок рода! — закричалаона в исступлении. — Вот что она имела в виду, Вивиана! Я не могу! Проклятие, проклятие! Я не могу, не могу! Не могу отнять у неё корону, не могу воззвать к помощи рода. Что я вообще теперь могу?!

И она бросилась в огненную чащу, заглушая пламенем ярость и боль.

 

8

Берег

Какие высокие сильные сосны. Их бурая хвоя затоптана в жирную чёрную землю. Волосатые корни рвут берег на части, подбираясь к прибрежной полосе песка. Холодный сырой песок, отполированный пеной.

Берег, берег… Она огляделась вокруг. Тот ли это берег? Или другой? Тот берег, на котором полуночный ветер уносил воспоминания, заглушал голоса из её проклятого прошлого, затирал корявые шестёрки на песке?

Хотя, разве это имеет значение? Тот берег, этот… Ветер один, и один монотонный гул океана. В этом мире всё незаметно сменяет одно другое, всё раздробленно, всё развеяно. Прах и ветер, вода и песок. Потерянное царство тёмных сущностей.

Нельзя думать об этом. Нельзя подпускать голоса, позволять увлечь себя тёмному потоку, в котором нет ни прошлого, ни будущего, в котором она, всё та же, всё та же…

«Матушка, я…»

К счастью, погрузиться в эти мысли ей мешала Вивиана, неотступно трусившая следом.

— Госпожа Белинда! — причитала она без передышки. — Куда вы идёте, госпожа Белинда?! Что вы собираетесь делать? Вы же убедились, что вам не совладать с Клотильдой одной! Вы не можете!

— Не могу?! Проклятие, Вивиана! — взорвалась она. — Ты можешь хоть не повторять без конца это слово? Оно и так как клеймо у меня на лбу! Я с ума схожу, а ты подливаешь масла в огонь! Я всегда всё могла, всегда! — Она остановилась и перевела горячее дыхание. — Ну, хорошо, не могу, не могу! Довольна? А что мне прикажешь делать? Стоять и ждать, пока… всё случится? Так? Ведь я не могу — да, я не могу перенестись в замок рода!

— Почему?

— Мы могли перенестись друг к другу в любой момент благодаря связи Рода, которая воплощена в короне. Клотильда разорвала эту связь. Теперь я совсем одна. Одна? — Она нахмурилась, прислушиваясь к звучанию этого слова. Что-то в нём коснулось тайного засова. Одна, одна… Какой в этом смысл? Сейчас… Вот-вот она схватит эту ускользающую тень…

— Госпожа Белинда! — Тень исчезла. — А мы не можем попасть в замок рода обычным способом? Пешком?

— Пешком? — Белинда и не думала, что ещё может смеяться — но тут расхохоталась, представив себе эту картину. Две странницы, бредущие по лесной тропинке; в руке сучковатый посох, за спиной котомка. — Вивиана, не сходи с ума. Успокойся и слушай. Я не могу уничтожить Клотильду, это правда. Но я могу, по крайней мере, помешать обряду бракосочетания и соединения силы.

Вот они. Две высокие чёрные скалы в неподвижной и непроницаемой воде, уходящие в небо насколько хватает взгляда. Между ними узкий, почти незримый проход. Их не сдвинуть и не разомкнуть. В мире людей рассказы об этих скалах породили миф о Сцилле и Харибде. Люди обладают удивительной способностью всё путать и искажать.

Стражи. Безмолвные, бездушные стражи на пороге в иной мир. Магический мир водной стихии. Мир, где в пенном котле тысячелетий перерождаются вновь и вновь древние тайны океана.

Белинда подошла. Прикоснулась к скалам обеими руками; нечеловеческую белизну этих рук резко оттенили чёрные влажные камни. Она произнесла одними губами несколько слов на древнем языке. Затем, подождав немного, — снова, но уже иные слова. И в третий раз, теряя терпение.

Скалы не дрогнули. Только ветер загудел сильнее, будто насмехаясь.

Белинда оторвала ладони. На камнях задымились их отпечатки.

— Бесполезно, — она безучастно посмотрела в даль. — Меня не пропустят. Конечно, Клотильда и об этом позаботилась. Есть только один путь. Идти должна ты, Вивиана.

— Я?! — Вивиана беспомощно вскинулась. — Но почему?

— Ты не из Чёрного рода. И ты принадлежишь водной стихии. Вспомни свою смерть и новое рождение.

— Но что я могу сделать?

— Что хочешь. Если тебя пропустят в мир океана, ты окажешься именно там, где нужно. Об этом позаботится твоя магическая сила. Расскажи всё Повелителю моря. Клотильда не посмеет причинить тебе вред при нём. Останови обряд.

— Но я…

— Вивиана! — Белинда подняла глаза и впервые взглянула в лицо Вивиане. — Вивиана, ты сделаешь это?

Губы Вивианы побелели, но в глазах заиграл стальной серый блеск.

— Да. — Она вскинула узкий подбородок. — Я сделаю это — ради вас. Что нужно, чтобы попасть туда? — она кивнула в сторону скал, которые будто ловили каждое слово из их разговора.

— Просто приложи к ним руки… как я. И подумай… подумай о море. Подумай о… словом, о чём захочешь. Главное — почувствуй всем телом, что хочешь оказаться там, внутри. В том мире. Так же сильно, как хотела сбросить земную жизнь, падая в пруд.

Вивиана молча закрыла глаза и протянула руки. Коснулась, ощутила холодную гладь, обтёсанную мерными бессчётными волнами с начала времён.

И вдруг эти волны словно воскресли под её прикосновениями. Она всем телом ощутила их тугую неумолимую силу, их солёную сухость, въевшуюся в кожу.

Под сомкнутыми веками заискрилась вода. Вода манила её, охватывала её, владела ею. Вот голова неизбежно клонится ко дну… Вот волосы превращаются в безвольные водоросли, струятся в воде, извиваются, танцуют…

Голова пустая и лёгкая. Вода, вода вокруг и внутри её… И невозможно дышать, потому что есть только вода. Невозможно дышать, как тогда, в тот день… Но сейчас всё иначе, сейчас легко, потому что дышать не нужно. Всё по-другому, и она другая… Да, я иду… Иду…

…Теперь всё зависит от Вивианы. А она? Ей остаётся только ждать. Ждать! Но что ещё она может?

Она пошла без мысли, без цели по песчаной отмели. Нагнувшись, привычно набрала в ладони воды. Немного магии — и воде появилось её отражение. Вода не стекло, с ней это легко до смешного…

Но она тут же разорвала руки. Как будто вода разъела их кислотой. Задыхаясь, она смотрела, как стекают на влажный тёмный песок прозрачные капли. Капли, хранящие оттиск её лица…

Её лица? Или Клотильды?

Вот оно. Она стиснула пальцы, сомкнула ладони, иссушая последнюю влагу. Она. И Клотильда.

Она сказала Клотильде, что та — лишь иллюзия. Ложь. Но где граница? Где кончается ложь и начинается истина? Где?

Разве её лицо — теперь не иллюзия? Её лицо, её сила. Украдены и отняты. А что остаётся ей?

Её красота и её магическая сила. Два её крыла. Но вот она на земле. Она. Кто — она?

Её мысли метались.

А Чёрная корона? Корона, породившая всю эту ложь. Разве она — не обман? Её гордость, её фетиш. Сила рода, подумать только. Сплошные легенды. И лишь Энедина…

Чёрный род, Чёрная корона… Какой дурман, нагромождение басен. Род постоит за себя — даже если случится худшее. Они победят, в каком бы смятении сейчас не находились. В смятении. Все, кроме Энедины. Только она… Что?

Род выстоит, но что будет с ней? Выстоит ли она? Она, потерявшая лицо. Потерявшая силу. Как говорил этот уродец? Прекрасней и сильней которой несть и не будет во всей Вселенной… Не будет! Ну вот, теперь есть. Её тень, её отражение. Ложь? Подделка? Но что же тогда…

Нет. Она прижала пальцы к лицу, ощущая рвущийся наружу пожар. Нет, это её лицо. Её сила. Она это знает. Но почему? В чём её право? Это лишь образ — чего? Где скрывается то, что лживая сила Чёрной короны не сможет повторить?

Кто ей скажет? Кто её узнает?

Где те глаза, в которых она увидит себя? Не своё лицо, не свою красоту, не призрачный блеск магической силы. Себя.

Когда-то давно, много веков назад… Маленькая слабая ведьма Белинда с окровавленным сердцем, потерявшая всё. Где она сейчас? По каким дорогам памяти скитается? Может быть, приняв её слабость и боль, она узнает ответ.

 

9

Вивиана

Она не шла, не плыла, не летела. Она просто жила. Жила в океане — в своём океане, окружённая водой — своей водой. В голове и в груди порхало, металось юркой стайкой серебристой форели одно: наконец-то, наконец-то! Что наконец-то? Она не знала.

Зов — непрерывный влекущий зов — неясный, немыслимый, но — знакомый, знакомый как ничто и никогда. И что-то внутри неё откликалось помимо и мыслей, и воли: да, я иду! Иду! Но куда? И к кому? Она не знала. Или знала?..

Какая тугая, упругая толща воды… И, в то же время, — какая нежность, нега, какое облако брызг обволакивает сердце и мысли, дурманя… Но вот холодное течение хлыстом обвивает её водяную плоть. Её плоть? Плоть русалки? Плоть ведьмы? Неважно, неважно…

Что за цвета горят и мерцают вокруг. Аквамарин? Малахит? Бирюза? Нет, нет, какое кощунство. Грубые камни, разве можно хотя бы на миг сравнить их с этим прозрачным, вечно иным, трепещущим великолепием? Вздох — и всё рассыпается, всё разрушается с тем, чтобы вновь возродиться, вновь загореться, вновь реять и вновь манить…

Какой блеск, магический блеск, который впитывала, познавала вся её новая сущность. И это лишь часть, только верхушка айсберга. А там внизу, в самой глубине, где рукой подать до огня, горящего в сердце земли… Какие тайны, какие запреты там замерли в веках, в тысячелетиях, в вечности?

Как трудно, как мучительно трудно думать о чём-то… вспоминать… Зачем она здесь? Что ей нужно? Она помнила… но память ускользала… её уносила вода, вечная вода, играя и танцуя. Вода принимала её, ласкала и мяла, владела ею; и при этом поклонялась, покорялась ей всецело.

Она знала — знала к кому идёт. Зачем? Она знала. Но кто? Имя таяло, имя испарялось. Вода, многоликая сущность воды. Но он ей нужен. Она это знала. И знала, что он её ждёт.

Вода расступилась… Нет, вода осталась той же, но вдруг обернулась пространством. Как легко дышать, как легко смотреть. Но она не дышит, не смотрит как раньше; она — иная, она совершенно иная.

Вот он, рядом. Близко, как никто. Близко, как никогда.

Подними глаза. Раскрой своё сердце. Перламутровые створки, прячущие душу.

Удар. Какой страшный удар. Весь океан обрушился лавиной на неё, затопил, омыл и упал к ногам, как затихший зверь. Всё замерло. Только сердце… но нет больше сердца, нет его стука, только мерные волны в груди и в ушах.

Подними глаза.

Тысячи лет. Тысячи лет круговерти миров. И вот этот миг. Этот холод и жар, и солёный мрак. Новая смерть и новое рождение в чреве океана. Конец пути.

Она подняла глаза.

… Много веков назад золотисто-шоколадное дитя подбегало, стуча по песку круглыми пятками, к жарко-синей океанской пасти. Солёные брызги били в лицо, сливаясь с густыми каплями пота. Волна накрывала пухлые икры, гладила измазанные твёрдые коленки. Солнце играло на весёлой качке воды, рассыпая без счёта золотые улыбки; и влажный красный рот, к которому тянулся грязный палец, тоже сиял бездумной улыбкой.

И вдруг всё внутри оборвалось от недетского томительного чувства. Что-то чужое и недоступное потянулось сквозь юную цветущую телесность к искре, бившейся в тесных силках естества, как новорожденный тёплый птенец.

Прошли годы — или века? Неизменный снег, только снег и ночью, и днём — то гранитно-твердый, то жёлтый, слезливый, рыхлый; то белый, как саван, то омерзительно грязный. Усталая, рано увядшая женщина отрывалась от безначальных и бесконечных домашних дел лишь для того, чтобы взглянуть на мгновенье в окно — туда. Туда, где тяжёлое низкое небо нависало над морем. Море… Холодное море, покрытое шкурой мохнатого снега, насколько хватает слезящегося взгляда. Но там, за снегом, за невидимым в седом тумане горизонтом было… был…

Прядь непокорных волос падала на покрасневшие от напряжения глаза; она вздыхала, проводила рукой по лицу и отворачивалась от окна.

Затем был мальчик — тонкий и хрупкий, с пушистыми длинными ресницами и запястьями тонкими, словно травинки. Он мыл полы в прибрежном трактире. Его мечтой — единственной, безумной, сумасбродной, — было оказаться на корабле. Чтобы его тщедушное тело подхватила ладонь океана. Чтобы океан… Он не знал. Он ничего не понимал; и только где-то внутри всё было солоно и горячо, всё горело и кровоточило от ожидания.

И вот, наконец…

Родилась она. Странное создание. Не безумная, нет. Блаженная — ровно настолько, чтобы отдаться всецело наваждению. Наваждению, которое тянулось века, истомив и развеяв душу. Только море, только вода и море. Её тело знало воду лучше, чем землю. Тёплые волны, ледяные течения, обвивающие ноги … Солёные волосы, солёные ресницы, солёные твёрдые губы. Дикое, неприметное существо, никому не нужное. Но и ей никто не был нужен — кроме…

Она дождалась. Когда это, наконец, произошло, когда он встретил её на берегу, она не удивилась. Возможно, она не поняла. Не поняла ничего, кроме одного: её существование обрело, наконец, тот скрытый смысл, который веками нёс, поддерживал её, как ветер несёт опавшие листья.

Любила ли она? Нет. Наверное, нет. Для них обоих это не было любовью. Она никогда не смогла бы понять его чувств, пронесённых через череду времён, через все её воплощения. А для него было ничтожным и жалким то малое, то слишком человеческое, что могла ему дать она. И всё же они были вместе, — и это время было взаимной мучительной пыткой. Они ощущали (она смутно, как в полусне, он — ослепительно ясно), что нужны друг другу, что быть вместе для них так же естественно, как дождю проливаться на землю. И, в то же время, что они далеки друг от друга, как никогда, что им не коснуться друг друга, не посмотреть, не услышать…

Когда он ушёл, она не тосковала. Но тот самый обретённый смысл исчез, растаял, оставив лишь пустоту. И пустота стала пожирать её жизнь, как саранча. И когда жизни не осталось вовсе, она пошла к воде. Но не к той, не к морской воде. Море её обмануло, вложило ей сердце — и отняло вновь. Она не могла ему больше верить. Она пошла к мёртвой, стоячей воде пруда. И без страха, без колебаний шагнула в неё — легко, без раздумий, словно на землю с крыльца. И гнилая тленная вода так же равнодушно приняла её тело. Она опускалась всё ниже и ниже, теряя последние обрывки своего человеческого образа. Когда она достигла дна, мир исчез.

И в запредельном нездешнем мире она возродилась вновь. Иная. Разорвавшая запутанную цепь перерождений. Вдохнувшая испепеляющий дух небытия. Стряхнувшая смерть и земную жизнь вместе с илом, налипшим к ногам. Мёртвая, но неумершая.

Вивиана.

Ведьма. Стебель, полный отравленного сока магической силы.

Иная, иная. Преображённая. С холодным взглядом серых безжалостных глаз. С необузданной гривой солёных волос. Иная, обновлённая. Она забыла всё.

Но его она помнила.

Всё это он прочитал в её взгляде, пока они просто стояли друг против друга. Молча. Слова не имели смысла — так же, как раньше. Тогда всех слов было слишком мало. Теперь слишком много. Достаточно было просто смотреть.

Перед Белиндой раскинулась гладь океана. Неподвижная и равнодушная. Другой мир и другие законы. Что океану до Белинды и до берега?

Но Белинда ощущала каждым нервом: в океане что-то происходит. И не просто происходит. Вершится. (Звучит выспренне, но точно). Две сущности стали одной, две силы столкнулись, как тучи в небе, породив ослепительно синюю молнию.

Суетливый шорох. Она оглянулась.

Вот и они. Дядюшка Магус. Тётушка Лавиния. Ульрика. Конечно, как же без Ульрики. Какие серьёзные, с трагическими лицами, в парадных одеяниях. Торжественные. И немного нелепые. Нелепые?

Как странно. Да что с ней? Разве не этого она ждала, разве не это ей было нужно? Она не могла до них достучаться, призвать их на помощь. И вот они здесь. Сила Рода. Почему же она не рада? Почему у неё ощущение, что они ей только помешают?

Помешают в чём? Опомнись, Белинда. Род в опасности, разве не так?

Но какое ей дело до рода? И что значит род?

Что такое род? Что такое она сама?

— Как вы здесь оказались? — спросила она без интереса. Почти раздражённо. Но они ничего не заметили. Как всегда. Ничего не замечают, ничего не понимают. И только Энедина…

— Я же говорила, что у меня в океане большие связи, — протянула Ульрика.

(Всё как обычно. Ей почти скучно. И даже не почти).

— Да, припоминаю.

— Мы узнали, что ты приняла предложение… — вмешалась Лавиния.

— И поняли, что… что дело нечисто! — закончил дядюшка Магус — не слишком удачно, но зато весьма патетично.

— Действительно, нечисто, — усмехнулась Белинда. — Но вы опоздали. Я знаю, я чувствую. Это уже свершилось. (Да, на редкость глупо звучит. Но им понравится). Океан обрёл свою владычицу.

— Как?

— Кто?! — Опять сумятица. Лицо Лавинии застыло — скомканная кожаная маска. Ульрика полуоткрыла рот.

— Клотильда… — она помолчала. — Клотильда… приняла мой облик, и… — Нет, она решительно не может, не хочет об этом говорить.

Но они ждали.

И в этот момент — явилась она. Изгнанная и дрожащая от ярости.

Та, что одна была ей нужна. Нужна, чтобы вновь заглянуть ей в глаза и понять. Попытаться понять.

Клотильда.

— Клотильда?! — она удивилась — не меньше, чем напыщенная троица. Она ничего, абсолютно ничего не понимала. — Ты? Здесь? Но как же? Кто же тогда…

Клотильда не ответила. Её ненависть накрыла их, как ядовитый туман. И не стало ничего. Ни океана. Ни берега. Всё исчезло.

 

10

Корона

Они стояли на горной вершине. Облака остались далеко внизу. Со всех сторон раскинулось небо — бескрайнее, неизбежное, обжигающе — синего цвета.

И солнце, солнце — так близко, что можно лишь протянуть ладонь — и коснуться. Дымящийся огненный шар. Вокруг лежал снег, много хрустального снега. И от каждой снежинки солнечный свет отражался, взрывая её нестерпимым для глаз фейерверком.

Три фигуры, овеваемые яростным ветром. И напротив них — два фантома, две тени. Два лица, отражённые одно в другом.

— Что это? Как? — взвизгнула Ульрика.

— Клотильда, — пробормотал невнятно дядюшка Магус. — это она, она перенесла нас сюда… силой короны.

— Зачем?! Посмеяться над нами? — Ульрика была вне себя.

— Нет, — сказала одна Белинда.

— Нет! — отозвалась эхом вторая.

— Матушка.

— Матушка.

— Конечно! — Магус схватился за голову. — Как же я сразу не понял! Энедина!

— Энедина? — брезгливо спросила Ульрика. — Она нам что, так необходима? Неужели мы сами не справимся с этой… облезлой кошкой, укравшей корону?

— Думай, что говоришь! — простонал подавленно Магус. — Нам нужна сила Белинды, она глава рода.

— И что?

— Ты можешь сказать, какая из них Белинда?

— Я, — произнесла одна.

— Я, — откликнулась тут же вторая.

Ульрика хмуро взглянула на них. Ей и одна-то Белинда особо не нравилась, но сразу две… это, пожалуй, слишком.

— Понятия не имею, — признала она неохотно. — Их не отличишь.

— В том-то и дело! — дядюшка Магус безжалостно рвал свою бороду в клочья — Я не могу отличить их. И ты не можешь. И Лавиния. С кем же нам объединить свою силу?!

(Если бы только я могла сказать. Мне не нужна ваша сила. Мне хватит своей. Мне нужно лишь, чтобы вы узнали меня, узнали, кто я — чтобы я сама это узнала. Вот мы стоим друг против друга. Я и моё отражение. Но кто я?

О чём это ты?

Оставь в покое мой разум, Клотильда. Ты всё равно не поймёшь.

Но мне нужно знать, что ты скажешь. Чтобы сказать то же самое.

Не волнуйся, Клотильда. Этого я не скажу).

— Только Энедина сразу бы узнала свою дочь, — продолжал тем временем Магус. — Только она!

(Да, матушка. Да. Но это было бы слишком просто, не так ли)?

— Энедина не появится здесь. Здесь слишком много солнца!

— Согласна, — Ульрика закатила глаза, — у меня у самой уже голова разболелась.

— При чём тут ты! — осадила её Лавиния.

(Да, матушка здесь не появится. Тайны, которые она хранит, не должны обнажаться под этим безжалостным солнцем, которое словно сдирает кожу. Эти тайны должны храниться в темноте — чтобы можно было, найдя их, только нащупать, прикоснуться. Тайны, сокрытые в сердце земли. И мои тайны, они тоже заперты в моём сердце. Если бы только я сама могла)…

— Энедина не появится — и что нам делать?! Что делать?

— Но я зато здесь, — послышался голос — хрупкий и ломкий, как звон бокала.

— Анабель! — вскричал Магус.

— Анабель! — повторила Лавиния и за ней Ульрика.

Анабель босиком стояла на снегу, поджимая от холода то одну, то другую ногу. Золотистая цапелька.

— Мамочка спрашивает, что у вас произошло. Почему вы так… так беснуетесь. Вы её разбудили.

— О, Тьма! — Магус даже подпрыгнул. — Дитя, скажи ей… скажи Энедине, что мы в плену у Клотильды на какой- то горе. Что она держит нас силой Чёрной короны… Тьфу, не то! Скажи, что тут Белинда… две Белинды… Белинда и Клотильда в образе Белинды, и мы не знаем, какая из них Белинда!

Несколько секунд Анабель сосредоточенно молчала, только брови её то сходились сурово, то вновь разбегались.

Наконец, она заговорила.

— Мамочка смеётся, — сообщила коротко она.

— Что? — завопил возмущённо Магус.

— Что? — ахнула Лавиния.

— Что? — фыркнула Ульрика.

— Мамочка смеётся, — повторила очень серьёзно Анабель. — Она говорит: какой урок всему Роду. И ещё она говорит, что Белинда — всегда Белинда. И что нужно уметь видеть главное. Нелепо и бессмысленно сражаться с воздухом.

— Да, но корона!

— Корона не имеет здесь никакого значения. Так она сказала.

— Корона не имеет значения?!

(Ну, конечно, не имеет. Имеет значение только… только… Где же это? Так близко и так далеко. Как это солнце).

— Мамочка сказала, что устала.

— Да, но что же нам делать?!

— Она сказала… что если вас это так волнует, есть лишь один выход. Воззвать к тому, кто знает Белинду лучше её самой. К тому, кто стоит выше Чёрного рода… нет, почти всего Чёрного рода — она говорит, что о ней разговор особый.

— Нет! — сказала Белинда.

— Нет! — содрогнулась другая.

И в тот же миг она покраснела.

На её совершенном лице проступили ожоги. Неровные тёмные пятна. Мучительный, загнанный вовнутрь огонь.

Всё тот же огонь, всё то же невыносимое жжение. Как когда она услышала: «Принцесса, я знаю вашу историю». Как когда хоть кто-то смел намекнуть… Как когда она стояла на костре, умирая за то, что посмела пройти через всё, через самый невыразимый мрак и отчаяние. Как в первый раз, когда…

— Она покраснела… — прошептал благоговейно Магус.

— Только одна, — откликнулась Лавиния.

— Одна… — подтвердила беззвучно Ульрика.

По лицу и телу Анабель пробежала дрожь. Энедине наскучил столь сложный способ общения. И она без труда подчинила себе Анабель всецело. Теперь она, Энедина, говорила этим детским голосом.

— Ну вот, та, что покраснела, и есть Белинда. Никаких сомнений. Моя глупая девочка. Посмотрите на неё, столько лет прошло, а она по-прежнему вся горит. Это её огонь, её любовь, её боль. Не думаю, что это хорошо, но это у неё не отнять. Это — настоящее.

— Да, — повторила Белинда. — Да!

Настоящее.

Всё осветилось безжалостным светом. Всё встало на свои места. Её любовь. Её боль. Её сущность. Её сила и слабость сплетены воедино, в одну тугую огненную нить.

«Ты родилась, чтобы любить, Белинда. Это твоя сущность. Это твоя сила и твоя ахиллесова пята».

Нить, идущая через века. Пламя которое не погасить. Костёр, на котором она горит каждый день и час. Её счастье и её проклятие.

Энедина всё знала. «Это твоя природа, твоя судьба»…

Её судьба. Её природа, её истинная суть. Не сила, повергающая в прах миры. Не красота, покоряющая всех и вся.

«Иначе быть не могло. Это твоя судьба, Белинда. Но в ней боль и страдание».

Боль и страдание. Но этого у неё не отнимет никто. Это даст ей силу — силу, с которой не сравнится никакая магия. Силу пройти по огненной дороге до конца и вновь, не колеблясь, взойти на свой костёр. И на этом костре, как бы не было больно, стоять до конца, оставаясь собой.

Она посмотрела в лицо Клотильде. Та вновь попыталась прочесть её мысли — и отшатнулась.

— Всё кончено, Клотильда, — мягко сказала Белинда. — Я с самого начала знала, что ты — лишь моё отражение. Теперь отражение мне не нужно. Я свободна. Я знаю, что я есть. Можешь идти, куда хочешь.

— А… корона?.. — прохрипела Клотильда.

— Корона? — Белинда засмеялась. Это не был смех торжества — это был смех свободы, бесконечной свободы, которая выше борьбы, выше любых побед и поражений. — Можешь оставить корону себе. На память. Мне эта безделушка больше не нужна.

Клотильда стояла несколько секунд в оцепенении, не веря. Её лицо менялось на глазах, приобретая прежние кошачьи черты. Но она не замечала этого, не отрывая взгляда от Белинды. И вдруг закричала… и бросилась вниз.

Она летела в бездонную пропасть с истошным воплем. Холодное эхо вторило ей от каждой скалы.

Наконец, всё стихло.

Белинда улыбнулась — ослепительной вечной улыбкой.

— Ну, вот и всё, — заключила она. — Бедняжка Клотильда.

— Но как же корона? Корона? — слабо вскрикнул дядюшка Магус.

— Корона? Корона погибла. Наверное. Не знаю. — Белинда передёрнула плечами. — Какая разница. Она сослужила свою службу. Теперь нам не нужна корона… мне не нужна. Мы слишком верили в корону. И забыли девиз нашего рода — верить в себя и только в себя. Хотя нет, мы просто неверно его понимали. Мы верили в свою силу, свою власть, своё величие. Вот что означала корона. Энедина говорила, что это лишь символ. Она всегда знала.

Теперь и я знаю. И верю только в себя. Мне не нужна корона, не нужна красота, не нужна моя сила. Мне не нужен род. Я не хочу быть главой, не хочу ни титулов, ни почестей. Это всё позади. Это всё принадлежало Клотильде, моему отражению, но не мне. И я не буду ни о чём жалеть. Теперь нет отражений, нет символов, нет обмана. Есть только я. Я — Белинда. И этого мне достаточно. Я хочу лишь остаться собой. Остаться одна.

 

11

Одна

И снова была ночь. И светила луна.

Ночь, неизменная ночь.

Она не пошла на берег океана. Она только вышла на свой балкон. Ночной воздух вновь холодил лицо и теснился в груди.

Она подняла глаза к небу. Какие безликие звёзды. И чёрная бездна. Бездна одиночества.

Она сжала перила балкона. Старое дерево беззвучно обращалось в прах.

Ожидание. Ожидание тишины и темноты. Что она скажет?

— Ну вот, я осталась совсем одна. — Её шёпот или листва на ветру? — Ни Вивианы, ни даже Клотильды. Ни Рода. Только я. Одна. Ты этого хотел?

Вновь тишина. Какая глубокая и бесконечная. Ни тени, ни шороха. Ничего. Непроницаемая пустошь.

— Что ещё тебе нужно?

Она ждала. Ветер и её дыхание слились.

— Этого ты добивался, верно? Тебе не нужна была принцесса Тьмы. Тебе нужна была только я. Может быть, это ты всё подстроил? Чтобы я поняла. Поняла то, что понял ты — ещё до моего рождения. Что титулы и сила — ничто; во все времена и во всех мирах. Что нет иной силы, кроме силы бунта, и иной короны, кроме короны изгнания и одиночества.

Пауза.

— Что же теперь? Что дальше? Тупик или новый мир? Мне нужно знать. Ответь! Хотя ты никогда не даёшь ответов. Я знаю. Мне нужно найти все ответы самой. Стать одинокой, бесконечно одинокой, как ты. Стать незримой тенью, затерянной среди миров и созвездий. И только тогда…

Она одна, и нет пути, нет возврата. Всё кончено. Старая кожа сброшена оземь. Пропасть навеки скрыла обман. Ничто поглотило ничто. Бездна…

Бездна внизу и бездна наверху.

Как неизмерима тьма. Её тьма. Её исток и её прибежище.

Она ждала. Где то-то незримо в самой гуще пустынного сада растут виноградные лозы. На деревьях тайно зарождаются цветы. Они облетят бледным пеплом. На их место придут плоды — тугие и терпкие. Но и они опадут, опадут неизбежно на землю.

Плоды её тёмного сада.

Её суть, её тайное ядро, очищенное, наконец, от шелухи. Она посадит его в этом саду. Оно взойдёт и будет тянуться — куда? Вверх или вниз? Неважно. Бездна едина. Расти — расти ради роста, без смысла и без цели. Расти, чтобы быть. Быть собой. И рано или поздно…

Сколько ещё ей ждать? Будет таять и вновь воскресать луна. Из запретного сумрака будет рождаться жизнь и вновь возвращаться в холод земли. Будут расти виноградные лозы и зреть плоды. Всё развеет холодный ветер. День и ночь, тьма и свет, вечная смена миров. Пройдут годы… или века. И будет вечно осыпаться незримым звездопадом её тайное цветение.

Когда-нибудь…

Она подняла глаза. Луна наполнила их своей игрой. Вот оно, небо. Она ощутила, как сила неизбежно возвращается к ней. Лунный ток, разливаясь, наполнил всё тело.

Небо молчало, звёзды молчали.

— Я подожду, — прошептала она. — Слышишь? Когда-нибудь… Когда-нибудь мы будем вместе. Я знаю. И ты это тоже знаешь.