Разительные отличия и безусловные сходства.

Глава с экскурсией, которую вам не покажут

— Вы это называете «предельно осторожно и тактично»? — возмущенно шикнул Морской и, вспомнив навыки, оставшиеся от неоконченного медицинского института, кинулся приводить мадам Триоле в чувства.

— Я напирал на «быстро» в данном случае… — Николай затравленно глянул на Свету.

— А вы-то сами тоже хороши! — вступилась за мужа та. — Кукарекающий Маяковский! Нашли чем гордиться при иностранцах!

— Должен же я был похулиганить, увидев, что поломана прослушка, — парировал Морской, изображая свободной рукой телефонную трубку у уха.

Коля и Света синхронно вытаращили глаза и смешно покрутили пальцем у виска. Николай — потому что прекрасно знал, что «и у стен есть уши» и ограничиваться недоверием к телефону нельзя, а Света — просто так, из возмущения.

— Не ссорьтесь, умоляю, — простонала приходящая в себя мадам Триоле. — Лучше объясните, что все это значит? Бедняжка Милочка… Она… Она…

— Мертва, — глухо констатировала мадам Бувье. В темных глазах ее блуждал неподдельный ужас, а ноздри раздулись от тяжелого дыхания, делая и без того морщинистое и не очень привлекательное лицо откровенно страшным. — И даже, кажется, убита. Боже правый…

— Вы говорите по-русски? — ахнула Триоле.

— В подобных обстоятельствах — конечно. Хоть я уехала из Петербурга сорок лет назад и после революции не афишировала свое допарижское прошлое, но… Если речь идет о поисках убийцы, кокетничать и дальше было бы преступно.

— Но вы обманывали нас! — растерянно тянула мадам Триоле.

— Не договаривала. Это совсем другое! — отмахнулась Бувье. — Согласитесь, знаменитая писательница, ударившаяся в авангардизм, решившая на старости лет познакомиться с дикой восточной страной, вызывает в вас куда больше симпатий, чем эмигрантка, возжелавшая перед смертью посмотреть, во что превратилась ее бедная родина… Мне было важно, чтоб вы включили меня в делегацию…

Мадам Триоле набрала полные легкие воздуха, явно чтобы высказать в ответ нечто нелицеприятное, но тут вмешалась Света.

— Кто-то призывал не ссориться, помните? — осторожно, но твердо проговорила она. — Раз уж так вышло, что Коля все рассказал, может, ответите на пару вопросов?

— Да-да, — Николай снова взял инициативу в свои руки. — Только сначала одна просьба. Понимаете, начальство боится скандала, поэтому меня просили ничего не сообщать вам, пока не будет доказано, что жертва — ваша спутница. Я нарушил приказ, потому что увидел, что вы, Эльза Юрьевна, человек честный, открытый и способный помочь следствию. Очень прошу ничего не рассказывать вашим мужчинам. Иначе у меня будут большие неприятности. Пусть со стороны все выглядит так, будто я просто слежу за экскурсией.

— И не надейтесь! — твердым хором ответили дамы. Одна скептически, мол, «нашли на кого полагаться». Вторая — горячо и убежденно. Второй, конечно, была Эльза.

— Если вы хотели доверить мне тайну, то должны были сначала спросить, согласна ли я ее хранить, — объяснилась она. — У нас с Арагошей нет секретов. Особенно в таких вещах. Он, в свою очередь, не станет ничего скрывать от адвоката. И Полю тоже все придется рассказать, ведь рано или поздно он узнает и очень огорчится, что мы скрыли…

— По крайней мере, — вмешался Морской, — можем ли мы рассчитывать, что в интересах следствия вся ваша компания прикинется, будто ничего не знает об убийстве и просто наслаждается экскурсией о Маяковском? Это ненадолго. Как только Николай убедит свое начальство, что жертва действительно Милена Иссен, расследование, естественно, примет нормальный официальный ход. Но пока мы должны делать вид, будто вы ничего не знаете.

— Делать вид? Но перед кем? — уточнила Триоле. — Экскурсия ведь камерная, разве нет? А наблюдаете за нами лично вы…

— Как вам сказать, — отвел глаза Николай. — Водитель, что будет нас возить, не просто мой коллега, но еще и человек, строго соблюдающий все правила. И в ресторане, где мы будем обедать, вас точно будут чутко охранять. И дворник, который служит в этом доме… — Коля понял, что перешел все границы и, выкручиваясь, неожиданно выпалил: — В общем, безопасность иностранцев превыше всего.

— Оно и видно, — жестко кинула Триоле, кивнув на Колин карман, в котором лежало фото из морга. Но потом сжалилась. — Ладно. Пожалуй, на какое-то время мы сможем изображать неведение перед посторонними.

— Спасибо! Я не зря в вас верил! — горячо выпалил Коля и снова пошел в наступление: — А еще нам нужно осмотреть комнату, где жила Милена.

— Э… — недовольно вмешалась мадам Бувье, — она жила в моей комнате. Там и мои вещи… Если я не ошибаюсь, вы не имеете права на обыск. Я французская подданная.

— Вы не ошибаетесь, — вступил Морской, вспомнив о возложенном на него контроле за корректностью и осторожностью. — Без вашего разрешения и присутствия мы, разумеется, в комнату не войдем. Но без осмотра помещения и вещей мы также не сможем оперативно разобраться в происшедшем…

— Логично, — неожиданно смирилась мадам Бувье и распахнула дверь в свою комнату. — Смотрите, чего уж там… Можете даже без меня. Чего я там не видела!

— Но прежде еще одна просьба, — продолжил Морской. — Расскажите, что вы знали о Милене Иссен… Вы обе, если можно…

Морской опасался, что мадам Триоле откажется, сославшись на свое право хранить молчание до официальных разбирательств, но та оказалась человеком на удивление неконфликтным.

— Да, это можно, — сказала она, немного подумав. — Поймать убийцу в наших интересах. Что ж, я начну. — Мадам Триоле вытянулась, сосредоточилась и, несколько раз моргнув, стала похожей на сдающую экзамен школьницу. — Когда мадам Бувье написала нам, что хочет присоединиться к нашей группе, я обрадовалась. Я читала ее романы и уважала ее как писателя. Наличие компаньонки нас тоже не смущало. Мадам столько лет, что кто-то должен о ней заботиться, и мы в тайне радовались, что есть кому этим заниматься. И вот они пришли. — Эльза глянула на Бувье, как бы заново оценивая ее. — Тогда они показались дамами, порядочными во всех отношениях. Милочка по большей части все молчала. В нашем обществе появлялась редко. Красивая, спокойная, с хорошими манерами. Немного странным было видеть королевскую осанку у простой компаньонки… — Эльза улыбнулась какой-то своей тайной ассоциации, но тут же пояснила: — Я слишком акцентирую все, что связано с осанкой. Сестра сутулится, и мама всю жизнь меня стращала, чтобы я держала спину ровно…

— Верно подмечено! — хмыкнула поэтка. — Я про Милену. Очень уж прямая. Я как-то даже спросила, не проглотила ли она палку. Но Милена шутку не поняла и ответила, мол, что вы, ничего я не глотала… — Тут Бувье широким жестом прижала руку к груди и поклонилась в сторону Эльзы, явно извиняясь не только за последнюю реплику. — Но я вас перебила, прошу прощения…

— Так вот, — то ли не принимая извинений, то ли не замечая их, продолжила рассказчица. — Всю дорогу из Парижа до Москвы мы Милену почти не видели. Ее укачивало в поезде, и потому она купе не покидала. Даже обеды ей мадам-поэтка сама носила из вагона-ресторана. Мы еще смеялись, что не понятно, кто за кем ухаживает. В Москве всю неделю мероприятий Милена тоже держалась в тени. Пару раз вышла куда-то с нами, но в основном сидела в номере. Считалось, что ей все еще не здоровится. Я даже заподозрила подвох — кто ж, приезжая в путешествие, сидит в гостинице? — но потом, когда, уже в Харькове, у бедняжки совершенно осип голос, я поняла, что Милочка и правда больна… Но, кстати, даже будучи больной, она оказывалась иногда полезна. То за продуктами сходит — я люблю готовить дома, и здесь тоже кое-что делала, хотя у вас в стране и любят общепиты, и в нашей квартире, как вы видите, даже и кухни нет, то примус разожжет — у меня вечно ссоры с этими техническими новинками, а когда он стоит прямо в коридоре, опасность устроить пожар увеличивается в стократ, то еще в чем-то поможет по хозяйству… Мы ведь даже в Париже без домработницы живем. Все эти ложные убеждения, мол, один человек не должен унижать другого, перебрасывая на него свои бытовые проблемы, прочно внедрились в наши головы. Несуразность этих сентенций я поняла уже тут, когда прочла заметку в «Известиях». Пока мы у себя в Париже воображаем, семьи молодых рабочих в СССР нанимают домашних помощниц, чем ликвидируют безработицу и улучшают свой собственный быт. Домработницам — быть!

— Зачем? — вырвалось у Светы.

— Из экономии! — Мадам Триоле распахнула шкаф, достала из увесистой стопки бумаг аккуратно вырезанный из газеты лист, потрясла им в воздухе и даже зачитала: «Работающая жена в придачу к доходу мужа приносит в дом 300 рублей в месяц. Зарплата домработницы — 18 рублей в месяц, плюс стол и жилье. Спать домработница может на кухне». — Ну… В тех домах, где кухня есть. А там, где нет, вместо нее, как видите, с успехом используется коридор, значит, спать можно и в коридоре. По всему выходит, что рабочий Иванов должен отправить жену работать, предварительно развязав ей руки приглашением в семью домработницы из деревни, — отвлекшись от газеты, мадам Триоле лихо констатировала: — По части правильного быта и умения жить СССР тоже дает фору всему миру.

— Давайте сменим тему, — умоляющим тоном вставил Коля, который с момента, как женился, стал уделять серьезное внимание ведению домашних дел, и прекрасно понимал, как далека мадам Триоле от советской жизни. Опасаясь, что она начнет задавать вопросы и придется врать или порочить советский строй, рассказывая о реальном положении дел с возможностью спать на кухне или кормить еще одного члена семьи, Николай кинулся за спасением к мадам-поэтке: — Мадам Бувье, ваша очередь. Что вы можете рассказать о Милене?

— Вообще-то, ничего не могу, — резко ответила поэтесса. — Но расскажу. Потому что обещание неразглашения чрезвычайные ситуации не учитывало. Верно же? Итак, — она величественно откинула голову назад, и капюшон слетел окончательно, обнажая спутанные волны седых волос. — Милена Иссен была знакомой Эфрона. Сергей Эфрон — милейший человек, семье которого я иногда помогала в знак уважения к поэтам и несчастным. В последнее время он занимался какими-то запутанными делами, связанными, кажется, с Союзом возвращения на родину или чем-то в этом роде. Меня он агитировать не смел, но многие, попав под его безграничное обаяние, готовы были все бросить и возвращаться в СССР. Милочка была как раз из таких. Она хотела на родину, хотела к сестре, хотела в общество, которое казалось ей идеальным… Эфрон сперва бедняжку обнадежил, но потом оказалось, что Союзу возвращения ее кандидатура не подходит. Революционной романтики — хоть отбавляй, но к лишениям особо не готова. И не владеет ораторским искусством. И так стеснительна, что журналистам не предъявишь. По правилам, Сергей должен был прекратить с Милочкой всякое общение, но он ведь прежде хороший человек, а потом уже агитационный деятель. И он решил помочь весьма экстравагантно. Через меня. Попросил меня взять Милену с собой в СССР в качестве компаньонки. Пусть переехать насовсем нельзя, но можно хоть одним глазком взглянуть на мир, который так тебя волнует.

— Постойте! — резко перебила Эльза. — Сергей Эфрон и его жена — мои добрые знакомые. Я преклоняюсь перед талантом Марины, я помогала им обжиться, бывала у них дома. Это все какая-то фантастика. Отчего Серж не обратился напрямую ко мне?

— Наверно, потому, что вы говорите всем все как есть, ничего не скрывая, а тут нужна деликатность, — пожала плечами мадам Бувье и тут же опять принялась извиняться: — Простите! Я на русском часто делаюсь неловкой в выражениях. Сама того не желая, говорю обидные вещи… По факту верные, но лучше б промолчать…

— Вы даже извиняясь нахамили! — нервно рассмеялась Триоли. — Да ладно. Лучше продолжайте свой рассказ.

— Мне, если честно, и прибавить нечего, — мадам Бувье опять попыталась пойти на попятную, но справилась с собой и заговорила. — В пути Милена, как вы уже знаете, разболелась. Мы много говорили, но все больше о душе и о призвании человека. Она оказалась убежденной марксисткой. Что, собственно, не важно… Знаете, за время путешествия я успела привязаться к своей мимолетной компаньонке. Я ее почти не знаю, но могу с уверенностью сказать, что она была хорошим человеком. Любому, кто на нее глянет, становилась очевидна ее любовь ко всему окружающему миру и ее увлеченность им… Да что я говорю, смотрите сами! — Бувье взяла из рук Триоле газету и, перевернув, показала недавний снимок с крупной подписью «Наши иностранные гости против антисоветской кампании во французской печати». Стало ясно, почему мадам Триоле хранила эту газетную вырезку. Впрочем, облик Милены это ничуть не прояснило.

— Это Милена? — Коля наугад показал на самую высокую в сфотографированной группе девушку.

— Да что вы! Это я! — немного даже кокетливо вскинула брови вверх мадам Бувье.

— Вообще-то это Арагоша, — фыркнула Триоле. — Погодите, сейчас принесу обычный фотоснимок. Нам напечатали перед отъездом из Москвы. На нем все видно много лучше, чем в газете.

На фото компания иностранных гостей выглядела легко и беззаботно. Луи Арагон в элегантной шляпе улыбался своей фирменной — сразу видно, что иностранец, — улыбкой и что-то говорил репортеру. Рядом, явно внося какие-то поправки в диалог, строго вытянув вверх указательный палец, стояла Эльза. Вездесущий Гавриловский, чуть прикрыв ладонью губы, оживленно шептал что-то блаженно витающему в облаках Полю. Мадам Бувье в такой же, как у Арагона, шляпе величественной скалой возвышалась позади всех, а рядом виднелась милая кудрявая головка, очевидно, это была Милена. Крупные зубы, хорошая открытая улыбка без кокетства. За силуэтами более важных персон Милену почти не было видно, но все равно она притягивала внимание и производила впечатления счастливого, рассчитывающего жить еще лет сто человека.

— Ох… — Мадам Бувье с тяжелым вздохом отвернулась. — Я переживала за будущее этой девочки, упуская настоящее. Теперь выходит, будущего-то у нее и не было. Я сокрушалась, мол, как же ты, глупышка, останешься тут жить, она смеялась, мол, разберется и даст знак, если что-то сложится не так. Доразбиралась… Бедное дитя… — Мадам Бувье вздохнула и промокнула краем капюшона слезящиеся глаза. — В последний раз я видела ее вчера днем. Она предупредила, что опять уйдет по своим делам, и мы сговорились делать вид, что она слегла от болезни и не выходит из комнаты. Поэтому я сама открывала дверь, сама приносила чай, даже посудой у умывальника утром погремела, чтобы всем в доме казалось, что Милочка на месте…

— Погодите-погодите, — перебил Коля, — вы сказали «опять». Она уходила и раньше?

— Да. В Харькове за те три дня, что мы тут проживаем, она, ну… будем откровенны… ни разу не ночевала дома… В первый день она ужасно волновалась. Проговорилась, что у нее свидание в 23:30, просила не беспокоиться. Потом уже эти ночные уходы воспринимались как сами собой разумеющиеся… Приходила она, наверное, под утро, точно я не знаю, я спала… А днем под предлогом похода за продуктами периодически шла в какие-то другие места. Кажется, она выросла в этом городе. Вероятно, ей было куда тут зайти и с кем встретиться. Точно знаю, что один раз она ходила в клуб имени Третьего Интернационала. Смешное название, поэтому запомнилось.

Коля бросил вопросительный взгляд на Морского, и тот быстро вполголоса пояснил:

— Бывшая синагога на Пушкинской. Была закрыта в 23-м году по просьбам трудящихся и отдана под «Еврейский клуб им. Третьего Интернационала». Но там, конечно, остались и прежние кадры. Видимо, они Милену и интересовали.

— Зачем прогрессивной социалистке ходить в синагогу? — удивилась Эльза. — Я уверена, что Милочка была атеисткой.

— Она хотела кого-то разыскать, наводила справки, — ответила мадам Бувье. — Я думала, что девочка разыскивает родителей, но потом она обмолвилась, что родители умерли, когда ей было 18. «Сто жизней и сто лет назад», — говорила она, но на самом деле не так уж и давно, 12 лет назад, — мадам Бувье вдруг совсем раскисла. — Милена так мне доверяла. Так много рассказывала… А я, выходит, не уберегла…

Поэтка снова принялась промакивать глаза, Эльза тоже не удержалась от слез, а Коля тем временем растерянно бормотал, обращаясь к Свете и Морскому:

— У нас иностранцы, особенно из таких важных делегаций, просто так по городу не шатаются. Одна как дети в школу, что за ерунда! — фыркнул он. — Передвижения Милены должны были фиксироваться. Официальный запрос мне Игнат Павлович отправить не даст, но просто по дружбе ребята из слежки, возможно, что-то расскажут. Мне срочно надо в управление!

— Последний вопрос, — Света верно расценила Колины намерения и собралась закончить разговор. — Если Милены не было со вчерашнего дня, почему вы не начали поиски?

— Не знаю… — Мадам решительно сняла накидку с капюшоном и отшвырнула ее в дальний угол шкафа. — Весь этот мнимый и красивый траур теперь, когда у нас действительно беда, излишне пафосен и глуп.

— И все же? — Коле не понравилось, что мадам-поэтка явно переводит тему.

— Почему не устроила поиски? Решила, что взрослая порядочная женщина имеет право ночевать где хочет и сколько хочет. Я была уверена, что Милена вот-вот вернется. Нам завтра уезжать, я и подумать не могла, что она может не вернуться…

В этот момент входная дверь с грохотом распахнулась. На пороге стоял Поль.

— Господа, отчего вы застряли? Дамы, спускайтесь, все ждут вас и экскурсию! Они ленятся по лестнице бегать, а меня, как самого спортивного, послали вас звать. Вот, зову! Отчего вы вечно так убийственно долго собираетесь?

— На этот раз особенно убийственно, — мрачно произнесла Эльза и, гордо расправив плечи, вышла на лестничную площадку. Остальные последовали за ней.

— Я догоню вас! — шепнул Николай. — Осмотрю все же комнату покойной, а потом позвоню от соседей, вызову мастера, чтобы телефон починили.

При этом он как-то странно дернул глазом, и Морской принялся гадать, был это нервный тик или подмигивание означало подтверждение слухов про прослушку.

* * *

— Я все им рассказала, — тихо, но настойчиво сообщила Эльза Юрьевна, когда Коля вышел из подъезда. Он неопределенно кивнул, мол, хорошо, хотя мыслями был уже совсем не здесь. Поверхностный осмотр вещей покойной ничего не дал. Одежда, документы, лекарства, какой-то список на французском в кармане плаща… Сам факт наличия вещей Милены выглядел более чем странно. Она села в отъезжающий в Киев правительственный экспресс, бросив в Харькове документы и одежду. Конечно, можно полагать, что она рассчитывала использовать документы и вещи Ирины, но все равно все это выглядит крайне нелогично. Вообще-то, согласно учебникам, прежде чем делать какие-либо выводы, нужно было наработать побольше фактического материала. Коля решил хоть в этом действовать как положено, прекратил пытаться строить версии и решительно огляделся.

Света с Морским отправились встречать машину, и группа иностранцев на какое-то время была оставлена без присмотра. А зря! Реакция на известие об убийстве Милены Иссен могла бы многое сказать о каждом члене делегации. Впрочем, Коля сам был виноват, что упустил возможность понаблюдать за первым впечатлением, и теперь старался получить максимум информации из последующих действий окружающих. Иностранцы сдержанно возмущались.

— Мы действительно должны сейчас, как ни в чем не бывало, гулять по городу? — с едва скрываемым ужасом то ли от себя, то ли от имени Луи Арагона поинтересовался Гавриловский. Он подошел почти вплотную к Николаю и говорил очень тихо, чем явно демонстрировал согласие пока держать все в тайне.

— Действительно должны, — твердо шепнула возникшая рядом Эльза Юрьевна и добавила, словно неоспоримый аргумент: — Я обещала. И не спорьте!

Мадам Бувье глянула на спутницу как на неразумное дитя и тут же принялась сочинять более веские причины. Судя по переводу Гавриловского, говорила она весьма правдоподобно:

— Секретность нужна для того, чтобы убийца, который может наблюдать за нами со стороны, считал, что мы еще ничего не знаем. Возможно, это притупит его бдительность, и он чем-нибудь себя выдаст.

Тут во дворе снова показался Морской.

— Прошу проследовать в машину! — крикнул он. — Первым делом посетим библиотеку Короленко. Именно там в 1913 году проходило первое харьковское выступление Владимира Маяковского. Громогласый поэт-футурист в броской желтой кофте покорил всех горожан и не знал, куда деваться от поклонников. В гостиничном номере его ждала толпа, а на фабрике, куда он пошел смотреть экземпляр своей будущей книги, типографские рабочие окружили его и требовали почитать хоть что-нибудь…

Отгородившись от остальных членов экскурсии шумом мотора и автобусной тряской, Коля вслушивался в громкую речь Морского и одновременно получал от Светы краткие пояснения. Приятно было снова работать в слаженной команде, где все понимают друг друга с полуслова. Оказывается, Света с Морским расставили точки экскурсии в очень удобном для расследования порядке.

— В библиотеке есть черный ход, — объясняла она. — Ты легко и незаметно пройдешь в управление и расспросишь своих ребят о наблюдении за Миленой. Ты же сказал, что тебе срочно надо их расспросить, вот мы и…

— Отлично! — кивнул Коля.

— У тебя будет примерно двадцать минут. Дольше Морской речь в библиотеке растянуть не сможет. Да и подозрений у водителя вызывать не стоит…

— Забегу вперед и расскажу о дальнейших наших планах, — говорил тем временем Морской. — Заедем в харьковскую оперу. Здание только после реконструкции. Новехонький вестибюль с гардеробом, говорят, существенно расширил внутреннее пространство театра. Вот и посмотрим. Хотя мы там будем, конечно, не за этим. Маяковский выступал в здании Харьковской оперы неоднократно. И на сцене, и в зале Партийного клуба, расположенного в этом же здании. На дворе стоял 24-й год, и в клубе тогда располагалась первая в республике радиостанция. Я не уверен, но вполне допускаю, что это был первый прямой радиоэфир для Владимира Владимировича…

— Пока мы будем ходить вокруг да около по оперному театру, ты наведешь справки у персонала. — прошептала Света мужу. — Вдруг Ирина появлялась сегодня на месте службы или связывалась с коллегами.

Далее в списке Морского следовал перечень совершенно бесполезных для Коли мест. Это ему, конечно, не понравилось.

— А синагога? — шепотом спросил он. — Туда тоже стоило бы наведаться с приветом…

— Морской считает это бессмысленным. Говорит, наводить справки там — все равно что самому писать на себя докладную. В синагоге сейчас каждый второй — твой коллега по ведомству. Отвечать будут только по официальному запросу и сразу же доложат куда следует. Логичнее сначала сходить к деду Хаиму. Если у Милены в прошлом были какие-то связи с синагогой, он или знает про это сам, или знает того, кто знает, или…

— Я понял, понял, — перебил Коля. Дед Хаим был большим другом и бывшим тестем Владимира Морского. Коля его знал и очень уважал. Впрочем, как и все. Старик отличался широким сердцем, светлой головой и отличным чувством юмора. Что, впрочем, не объясняло, как Морской впишет его дом в маршрут экскурсии. — Только не говори, что Маяковский бывал в гостях у деда Хаима, — осторожно начал Коля.

— Не бывал. Но… — Света не закончила, подняв указательный палец вверх и призывая послушать экскурсовода.

— …После этого мы переедем в начало улицы Броненосца Потемкина, это бывшая Старомосковская, где Маяковский в 21 году давал концерт в доме эсера Карелина. Причем, по воспоминаниям одних граждан, на этот частный концерт поэт согласился неохотно, исключительно из-за старой дружбы с хозяином квартиры, открыто говорил, что из «своих» ему здесь только кот, а остальные, мол, не той породы. А по воспоминаниям других, Владим Владимыч бывал там несколько раз и даже принимал гостей на правах временного постояльца…

— …На подступах к этому дому я скажу, что меня укачало, и выйду из автобуса, — предложила Света. — Пойду к деду Хаиму. Это совсем близко. Меня водитель твой ни в чем не заподозрит. Я не обязана сопровождать маршрут… Встретимся у Морского после вашей экскурсии.

— …Потом проедемся в довольно удаленный и находящийся нынче на реконструкции после пожара Краснозаводский драмтеатр, — продолжал Морской. — Еще до Великой Октябрьской социалистической революции, когда здание называлось Народным домом, Маяковский присутствовал тут на дебатах о футуризме. Я мог бы и не везти вас туда, но очень хочется похвастаться. Когда театр откроют, он прогремит на весь мир, но нам с вами, благодаря моему знакомству со сторожем, удастся опередить время и уже сейчас увидеть это чудо монументализма. Особо поразят вас грандиозные фрески, украшающие стены театра. Фрески с картинками из повседневной жизни индустриальной и крестьянской советской Украины, представляете? И дело вовсе не в размере — хотя одна только работа «Отдых» Ивана Падалки занимает 40 квадратных метров, — дело в том, что это действительно искусство, и…

— Постойте! — вмешалась Эльза Юрьевна. — Иван Падалка? Не тот ли это художник, что проживает с нами в одном доме?

— Проживал! — и согласился, и в то же время поправил Морской. — Он переведен в Киев, как и многие. Распрощался с Харьковом навсегда. Вчера переехал, насколько мне известно…

— Уехал, а не переехал! — словно девчонка обрадовалась возможности похвалиться своим всезнанием мадам Триоле. — Он должен был переезжать совсем, но ему не подобрали новое жилье… Под окнами у нас вчера гуляли шумный праздник. Я вышла разузнать, в чем дело, — оказалось, это проводы специалистов на место новой столицы. Всю нашу делегацию тут же пригласили. Застолье оказалось долгим и пышным. Гуляли, как я поняла, в основном художники, живущие в доме, их друзья и ученики… К вечеру часть празднующих отправилась на вокзал, а остальные продолжили праздновать. К ночи со двора перебазировались в мастерские под окнами. Но это я слышала уже из собственной постели: я никогда не выпиваю с посторонними людьми, поэтому довольно быстро ушла домой. Зато, пока была в компании, успела сблизиться с женой Ивана Падалки. Узнала, что жить Ивану Ивановичу в Киеве не то что с семьей, а даже и самому по себе негде, поэтому отъезд его считается не переездом, а временной командировкой. Семья остается в Харькове, а сам Падалка будет ночевать там же, где и работать, — в каком-то учебном заведении. Надеется хоть пару раз за месяц вырываться домой, к жене и сыну…

Николай покосился на явно насторожившегося водителя автобуса, а умница Морской лихо ввернул:

— Все это временные трудности, мадам. Уверяю вас — вот-вот у такого выдающегося художника и его семьи появится своя квартира в новой столице. Харькову же останется прекрасный театр с уникальными росписями на стенах…

Дальше Владимир переключился на последний пункт экскурсии — писательский клуб имени Василя Эллана-Блакитного, а Коля начал мысленно прикидывать, кто из наружного наблюдения сейчас может быть в управлении и как выспросить все поосторожнее.

* * *

Бывший тесть Морского жил в двух шагах от реки, в нижней части центра, считавшейся не слишком удобным местом обитания. Света этот район любила, всеобщих жалоб на его сырость не разделяла, потому шла сейчас по указанному Владимиром адресу с большим энтузиазмом. Вот и обещанное живописное зеленое болотце, которое, несмотря на заверения городских служб, что район «осушен», все равно никуда не девается и радует глаз прохожих. Вот и старая водонапорная будка с большим, похожим на пожарный, краном. Бросишь в кран монетку — получишь ведро воды. Когда напор в кранах возле дома бывал слабоват, жители ходили за водой к будке. Сам факт покупки воды за деньги, конечно, попахивал наследием дурного буржуазного прошлого — в социалистическом государстве все природные ресурсы народные, потому принадлежать людям должны бесплатно, — но попытки современных инженеров заставить будочный кран лить воду без монет успехом не увенчались, а с другими кранами будка работать отказывалась.

А вот и дом деда Хаима. Света узнала его даже не по табличке с номером, а по тому, что оплетенный густой зеленью деревянный заборчик был аккуратно выкрашен даже под прилегающими к нему толстыми бревнами скамеек. Да и калитка была на месте, не в пример двум таким же, только что пройденным Светой дворам, в которых на калиточных петлях болтались лишь несколько досок. Верно Морской сказал: «Как увидишь там ухоженный двор, значит, пришла к Хаиму. А окна его легко узнать по крепким свежевыкрашенным рамам. Короче, длинная деревянная лестница на второй этаж, дверь в конце веранды».

Света толкнула калитку и оказалась в зашнурованном бельевыми веревками, пахнущим свежей стиркой дворе. Вдруг одна из простыней отодвинулась и из-за нее показалось веснушчатое лицо довольно молодой, но совершенно седой женщины. Мелко двигая челюстью, она грызла ноготь указательного пальца и исподлобья пристально смотрела на Свету.

— Бригады прошли? — деловито спросила она вместо ответа на Светино вежливое приветствие. — Уж так снуют, так снуют! И в хате ширяют, и в соломе. Что бедняк, что середняк, у них одно на уме — сдавай им хлеб и все, что есть. Твари большевистские!

Света от неожиданности совершенно оторопела.

— А у меня юшка буряковая есть, — совершенно без перехода улыбнулась жуткая женщина и поманила Свету рукой. — Пошли, покажу. Хотя тебе зачем? Ты и так кругленькая, беленькая. Как Антошка наш. Братик мой маленький такой тоже ровненький был, сдобненький весь. — Женщина вдруг скривилась и начала реветь, как капризный трехлетний ребенок: — Любили его все в деревне. Едва завидев, причитали вечно: «Ух какой хорошенький, ух сладенький, так и съели бы!» И ведь съели! Ироды проклятые!

Света, наконец, оправилась от столбняка и, что было сил закричав: — Хаим Исаакович! — помчалась к спасительному дому. Мокрое белье больно хлестало по щекам, но Света ломилась напролом, лишь бы не оставаться рядом с этой сумасшедшей.

— Я вас слушаю! — Степенно поправляющий очки дед Хаим показался на пороге своей комнаты ровно в тот момент, как она взлетела на веранду.

— Там! Там! — Света и сама не понимала, почему при виде умалишенной ее охватила такая паника, но успокоиться никак не могла. Сбивчиво рассказав деду Хаиму о встрече, она и сама была готова разреветься как ребенок.

— Не вижу повода для страха, — немного раздраженно сказал дед Хаим и предложил Свете войти. — Это Тося. Она совершенно безобидна. Большая радость, что она начала разговаривать. — Старик выглянул во двор и, словно представляя все, о чем говорит, начал вспоминать: — Год назад сюда заехала крестьянская подвода. Хозяин попросился пожить в нашем дворе, мы гнать не стали. Он толковый был, из хозяйственных селян. Костры жег аккуратно, мусора или отходов каких мы за две недели, что гости тут прожили, в глаза не видели. И вежливый еще. Первым делом представился, представил детей — трое своих и двое подобранных по дороге. Вот только спутницу свою представить не смог, потому что ничего про нее не знал, а сама она совсем не говорила. Он ее от голодной смерти спас, подобрал в мертвом селе, пожалел, взял с собой в город. Думал, найдет работу, хоть как-то тут да прокормятся. Потом глянул на наше житие-бытие, все понял, да поздно было. — Света вопросительно вскинула брови. Что за житие-бытие такое, которое страшнее мертвого села?

— Да одна очередь в наш Церабкооп чего стоит! — понял ее немой вопрос дед Хаим. — Толпы до самой набережной, стоят, ждут, может, что на продажу выкинут. А потом, когда хлеб кончается и народ расходится, то тут, то там трупы лежат. Вы будто такого не видели?

Света знала, что центральный рабочий кооператив превратился в коммерческий магазин, где продавали все задорого, зато без карточек. Знала также, что обычными пайками сыт не будешь. Вместо мяса — селедка или таранка, вместо сахара — подушечки с повидлом. Крупу если дают, то с большим недовесом. Но все равно не могла представить, зачем люди среди лютой зимы всю ночь дежурили в очередях, не зная даже толком, достанется им что-то утром или нет.

— Есть ведь и такие, кому карточки не положены, — словно прочитав ее мысли, пояснил Хаим. — Если родные не помогают, то пиши пропало. Впрочем, у нас район дружный. Я надо кому что починить — починю. Соседи всегда едой поделятся. Мы и детишек крестьянина этого пришлого всем двором понемногу подкармливали. Он потом куда-то дальше подался — то ли работу нашел, то ли в поля вернулся, я не знаю. А Тося осталась. Дворничиха она теперь у нас. Да и по хозяйству всем помогает. За еду, вещи и добрые слова. Она хорошая. В наше время рассудок многим изменяет от горя и голода. На такое сердиться — зло. Тем паче, с Тосей случай легкий: при нормальном питании болезнь ее оставит. Мне так Яков сказал, а он все же в психиатрической лечебнице работает. В подтверждение этого Тося несколько дней назад начала говорить. Это большой прогресс!

Света давно уже понимающе кивала, пытаясь извиниться за свое глупое поведение.

— Не знаю, что на меня нашло, — говорила она. — Так, знаете, жутко: тело и лицо взрослого человека, повадки трехлетней девочки, а слова, слова совершенно нечеловеческие, как из какой-то книжки ужасов… Вот! — Света решительным жестом сдернула с головы косынку. — Это чтобы волосы подвязывать. Она новая, только пошитая. Передайте вашей Тосе, пожалуйста, от меня с извинениями… Пусть поправляется. Бедняжка…

Когда первая неловкость прошла, Света огляделась. Дома у деда Хаима остро пахло лекарствами, но в целом было очень уютно. Печка в небольшом предбаннике гарантировала тепло зимой, а два небольших приоткрытых окошка, защищенных от жаркого солнца плотной тканью, обеспечивали прохладу летом.

— Дорогуша, что там? — послышался низкий женский голос из дальнего, отгороженного старинной ширмой угла комнаты. Света знала, что дед Хаим живет не один, а с тремя кошками и «проклятием всей своей жизни вертихвосткой Фаней Павловной». Голос был явно не кошачий, но и на «проклятие», судя по теплым интонациям, говорившая походила мало. Поскольку вышеозначенная характеристика второй жены деда Хаима была дана его первой женой, Света особо не удивилась, только немного расстроилась, что разговора наедине не получится. Впрочем, чего она ожидала? Ведь знала же, что Фаню Павловну парализовало в ту же неделю, как дед Хаим после многолетнего романа ушел наконец к ней из законной семьи. Знала также, что Хаим Исаакович с тех пор исправно ухаживал за больной Фаней Павловной, при этом по-прежнему помогал бывшей семье, всем знакомым и вообще всему окружающему миру.

— Кто бы вы ни были, здравствуйте! — снова подала голос хозяйка.

— Здравствуйте! — прокричала Света в ответ. — Меня прислал товарищ Морской, нам нужно разузнать кое-что об одной девушке. Она ходила в синагогу, и Морской считает, что вы можете ее знать… Милена Иссен. Слышали про такую?

Дед Хаим немного подумал, а потом отрицательно помотал головой.

— Что за странная мысль, будто раз в синагогу ходила, то Хаим знает? Если бы еще хотя бы в мою родную Мордвиновскую, я бы мог понять, а так… Будто в городе одна синагога, или будто бы Хаим знает всех харьковских жителей.

Света расстроилась. Коля — после разговора с коллегами, следившими за перемещениями Милены, и после опроса работников оперного театра про Ирину — с загадочным видом говорил: «Есть кое-что, вечером у Морского обсудим». А единственный разговор, который выпал на Светину долю, оказался напрасным…

— Дорогуша, не говори гоп раньше времени! — задумчиво протянула Фаня Павловна в этот момент. — Проси изображение. Имена и фамилии в наше время доверия совершенно не заслуживают!

— Точно! — Света вспомнила про фотографию, изъятую Колей у Эльзы Триоле, и радостно, совершенно как Коля в моменты озарения, стукнула себя ладонью по лбу. Оказалось, что это больно, и, не удержавшись, Света громко ойкнула…

— Повадки трехлетней девочки, говорите? — хмыкнул дед Хаим, и Света снова смутилась, поняв, что хозяин ее жалобы на бедную Тосю так и не простил. Хаим Исаакович тем временем всмотрелся в фотографию и воскликнул: — Это совсем другое дело! Полное имя девочки, может, и Милена, но мы знали ее как Лену. Это Леночка Иссенберг. Я хорошо знал ее покойных родителей и довольно тесно общался с ее сестрой в последние годы. Что вас интересует?