Заседание Одесского окружного суда без участия присяжных заседателей, 28 сентября — 4 ноября 1894 г.

Председательствует председатель окружного суда г. Анфилов при членах суда г. Бржосниовском и г. Крынцове и запасном члене г. Нейдиге. Обвиняет прокурор окружного суда г. Левченко.

Обвиняемые: отставной капитан 2 ранга Каленик Каленикович Криун и итальянский подданный Луиджи Пеше; защитники: первого — присяжный поверенный Н. П. Карабчевский и г. Анастасьев, второго — присяжный поверенный де Антонини.

Гражданскими истцами признаны: Е. М.Кувшинова, С. П. Сильвестров, Г. Я. Барановский, П. Ю. Глушанин, А. Н. Слешинский, Н. Ф. Бурдуков, А. И. Гордон, В. В. Чериков, А. и X. Мебель, Д. А. фон-Гроте де-Буко, К. К Шмидт, Л. А. Дюран, княгиня Е. А. Бебутова, И. Л. Арбер, Г. И. Весели, И. Д. Худаков, А. Н. Кац, М. Ф. Голенищев, Н. Д. Греков, В. А. Дирдовский, Н. Я. Гарднер, Н. И. Битенский, А. Д. Бондаренко, А. Бондаренко, Б. А. и М. К. Далевские, Е. Т. Усенкова, И. О. Ильин, В. Ф. Жиганюк, А. И. Бондаренко, Г. Я. Згуриди, Б. И. Пандрев, И. Е. Елисеев, П. А. Машкин, Т. А. Злобин, П. Ф. Нестеров, И. П. Щербина, И. Е. Титов, В. П. Кузнецов, И. Д. Брагин, Русское общество пароходства и торговли, А. В. Михайлова, одесский уездный воинский начальник Е. Н. Карак, И. Л. Магун, Н. Ф. Тимошенко, П. С. Стойко, В. Я. Цвигун, С. П. Карпович, Я. И. Рыбакова, Е. П. Марковский, С. В. Бурачек, К. И. Боронецкий, В. Т. Котовщук, Ф. И. Коваленко, Ф. Иванов, И. И. Ефимов, В. Ф. Уманский, С. Г. Тринькин, Г. Т. Погорелко, И. Л. Сонацько, Ч. Б. Дайгман, Е. С. Губинская, С. Л. Шпигель, Л. А. Ворвин, А. М. Шварцман, М. Г. Ковалева, Д. Я. Синчукова, В. М. Томашевский, С. Гаврилов, Д. А. Абрамович, Е. Ф. Бочарова, Д. А. Шиманец, П. Е. Багашев, Т. П. Сонченко, А. П. Моисеенко, Г. Г. Москвич, П. М. Пономарев, К. П. Дурнев, главное управление почт и телеграфов, И. Гершберг.

В качестве представителей гражданских истцов выступают: присяжные поверенные г. Холева (из Петербурга), г. Баршев (из Москвы), г. Сахаров (из Москвы) и одесские присяжные поверенные гг. Литвицкий, Масленников, Куперник, Тиктин, Бродский, Длусский и Войцеховский.

Интересы Русского общества пароходства и торговли защищают присяжные поверенные Н. И. Мечников, г. Лавинский и г. Шаховцов

Доложены прошения, поданные перед открытием заседания.

Целый ряд ходатайств поступил от присяжного поверенного Холевы, предъявившего претензии 23-х лиц на сумму 380 тысяч рублей. Наиболее крупные из них: Тумаевых — за погибшего отца 250 тысяч рублей, Терентьевых — 25 тысяч рублей, Грудько — 10 тысяч рублей, Миллер — за погибшую мать и имущество — 8 тысяч 886 рублей, Дмитриади — 4 тысячи 105 рублей 50 коп., Арбер — за погибшие вещи и полученное во время катастрофы повреждение в здоровье 3 тысячи 380 рублей, И. Магуна — 2 тысячи 265 рублей, Мебель — 10 тысяч 500 рублей, Битенского — 10 тысяч рублей. В рассмотрение предъявленного им ранее иска от имени Зигомала в 31 тысячу рублей господин Холева просил не входить. Кроме того, Холева ходатайствовал о допросе свидетелей: механика «Владимира» Зданкевича, который удостоверит, что при приближении «Колумбии» к «Владимиру» он через иллюминатор видел на «Колумбии» красный бортовой огонь.

Присяжный поверенный Литвицкий предъявил, кроме ранее заявленных, еще три гражданских иска: Кулиджанова — в 18 тысяч рублей, Невражина — 24 тысячи рублей, Тер-Степанова —12 тысяч рублей.

Шнайдер просил взыскать за утраченные вещи, оцениваемые им «по совести» в 450 рублей.

Старик 72 лет Ш. Карат просит за погибшего сына 10 тысяч рублей.

Присяжный поверенный Войцеховский от имени вдовы действительного статского советника Лукавского просит за погибшего мужа ее 38 тысяч рублей.

Присяжный поверенный Сахаров от имени жены и детей погибшего во время катастрофы статского советника Гронского просит взыскать 80 тысяч рублей.

Далее следуют сравнительно мелкие ходатайства П. Ковалева, Гарднера, Беляковой.

Защитник Криуна Карабчевский и защитник Пеше де Антонини ничего не возражали против заявленных ходатайств относительно допущения гражданских исков, и суд после непродолжительного совещания определил: допустить поименованных лиц в качестве гражданских истцов, устранить иски лиц, раньше признанных гражданскими истцами и не явившихся в заседание — Черикова, Гроте де-Буко, Весели, Баранецкого, Тринькина, Дайтмана, Шпигеля, Сальчуковой и Беляковой.

Таким образом, сумма предъявленных исков достигает цифры свыше 700 тысяч рублей, не считая иска Русского общества пароходства и торговли в сумме 500 тысяч рублей.

Всего вызывалось свидетелей и экспертов 147 человек. Из них отсутствуют 25 человек.

Защитник Криуна присяжный поверенный Карабчевский находит невозможным разбор дела в отсутствие в особенности таких компетентных экспертов, как С. И. Кази, Безуар и др. Эти эксперты, давая свое заключение на предварительном следствии, не имели возможности выслушать объяснения Криуна, который в то время участвовал в деле лишь в качестве свидетеля и присутствовать при экспертизе не мог, между тем как Пеше присутствовал и давал свои объяснения. Окружной суд постановил разбор дела продолжать, не стесняясь отсутствием неявившихся свидетелей и экспертов.

Экспертами были: контр-адмирал Л. К. Кологерас, капитан 2-го ранга А. А. Ирецкий, капитан 2-го ранга М. Ф. Лощинский, корпуса флотских штурманов поручик М. Д. Иванов, корабельный инженер А. А. Иогансон, корпуса флотских штурманов подполковник П. С. Сафонов, отставной капитан 1-го ранга С. П. Туркуль, капитан 2-го ранга Баркарев, инженер-механик Плигинский, корабельный инженер Корнеев, капитан 2-го ранга Падалка, капитан 2-го ранга Королев и офицеры королевского итальянского военного флота Карло-Мария Новеллис, Джованни Копетти и Джулио Бертолини.

Обвинительный акт содержит в себе следующее: В ночь на 27 июня 1894 г. в начале второго часа на Черном море за мысом Тарханкутом по направлению к Одессе при звездном небе, небольшом ветре и легкой зыби произошло столкновение почтово-пассажирского парохода Русского общества пароходства и торговли «Владимир», следовавшего из Севастополя в Одессу с 167 пассажирами, с шедшим из Николаева в Евпаторию итальянским грузовым пароходом братьев Банано в Мессине «Колумбия». Последствием столкновения пароходов было потопление «Владимира» и гибель 70 пассажиров, 2 матросов и 4 человек прислуги из числа находившихся на «Владимире» людей, а относительно повреждения «Колумбии» осмотром установлено, что он течи не получил и что повреждения его были сосредоточены в носовой части, а именно вверх от XXII футовой грузовой марки, отстоящей от воды на 4 фута. Листы пяти поясьев наружной обшивки правого и левого бортов вместе с форштевнем, шпангоутом, переборкой, частями бипсов и вертикальными их полосками из листового железа загнуты почти вплотную к правому борту. При этом листы обшивки и другие части левого борта подверглись растяжению, а правого — сжатию и получили разрывы, трещины и изломы. Листы левого борта прикрыли собою отверстие поврежденной носовой части корпуса, у которой имевшийся выступ вперед сворочен далее первой непроницаемой переборки. Часть форштевня в расстоянии около 4-х футов вверх от XXII марки осталась на месте, но согнута вправо; выше же кусок форштевня длиною в 2—3 фута изломан и утерян. Погнутой обшивкой сломана передняя часть правого клюза. Бушприт сдвинут со своего места на правую сторону и расколот у основания. На правом борту в нескольких местах на обшивке имеются царапины, расположенные по ватерлинии и немного выше ее, которые распространялись в длину от форштевня до фок-мачты. Более глубокие царапины оказались на левом борту, на несколько футов ниже ватерлинии, и простирались в длину от форштевня на 3 фута. На основании данных осмотра «Колумбии» эксперты заключили, что этот пароход с значительной силой ударил пароход «Владимир» под острым углом к его носу и, постепенно вращаясь в его корпусе, расширял пробоину, загибая себе носовую часть к правому борту. В это время оба парохода имели поступательное движение вперед, причем «Владимир» от толчка получил вращательное движение направо, так что борты обоих пароходов пришли в соприкосновение и «Владимир» пригнул форштевень «Колумбии» к правому ее борту.

Пароход «Владимир» шел под командой капитана Криуна, который командовал этим пароходом с апреля 1893 г. Криун имел трех помощников — Суркова, Фельдмана и Матвеева, поступивших на пароход: первый — в марте, второй — в апреле и третий — в мае 1894 г., и двух механиков. Палубная команда парохода состояла из боцмана и 14 матросов, а машинная — из трех машинистов и 12 кочегаров и угольщиков. Из числа команды 5 человек поступило на пароход в 1893 г., а остальные в 1894 г., причем из них 11 человек — только в мае и июне. Кроме того, на пароходе было 17 человек прислуги, всего же экипажа 53 человека.

Пароходом «Колумбия» командовал капитан Пеше, имевший двух помощников, боцмана, 6 матросов, 13 человек машинной команды, плотника, конопатчика и 3 человек прислуги, а всего 28 человек.

Столкновение «Владимира» с «Колумбией», по описанию команд обоих пароходов и по сведениям, заключающимся в шканечном и машинном журналах парохода «Колумбия», произошло при следующих обстоятельствах. В начале 1 часа ночи стоявшие на вахте на «Владимире» матросы Сонченко и Сопозько увидели впереди, на расстоянии около 8 миль, слабый белый огонь, о чем и доложили бывшему на вахте третьему помощнику капитана Матвееву, который распорядился вызвать на палубу капитана Криуна. Последний немедленно пришел и принял на себя командование пароходом. Рассматривая огонь в бинокли, Криун и Матвеев видели его справа на носу в течение 15—20 минут. К этому времени огонь стал ближе, ярче и больше, но все оставался по-прежнему один. Отсутствие отличительных огней дало основание Криуну и Матвееву заключить, что они видят кормовой огонь обгоняемого судна. Решив на всякий случай пройти дальше от судна, Криун приказал положить руль немного влево и вместе с тем, чтобы поставить в известность идущее судно о принятом направлении, велел дать два свистка. Через 2—3 минуты Криун снова распорядился взять влево и дать два свистка, и когда команда его была исполнена, оказалось, что пароход отклонился от курса влево на 20 градусов. Вслед за тем в бинокль был виден корпус парохода, но за отсутствием на нем бортовых огней все-таки не представлялось возможности определить с точностью, был ли он обращен к «Владимиру» носом или кормой? В ответ на последние свистки «Владимира» со встречного парохода раздался один свисток, после чего пароход вдруг изменил свой курс вправо и пошел прямо на «Владимир», неся уже красный бортовой огонь. Тогда Криун, видя неизбежность столкновения пароходов, стал давать тревожные свистки и велел положить весь руль налево, что и было исполнено. Однако через несколько мгновений встречный пароход, оказавшийся «Колумбией», врезался носом в правый борт «Владимира» фута на 4 от трубы ближе к носу и сделал значительную пробоину в угольной яме, куда хлынула вода, моментально наполнившая и машинное отделение. Вместе с тем «Колумбия» бушпритом и форштевнем разломала на «Владимире» часть капитанской площадки. Вскоре «Колумбия», идя задним ходом, освободилась из корпуса «Владимира» и пошла вдоль борта последнего к корме, причем носовой частью разбила две шлюпки, помещавшиеся на правом борту «Владимира», из числа пяти, имевшихся на пароходе. Тогда же по приказанию Криуна была застопорена машина, и «Владимир», шедший до того времени со скоростью 11 миль в час, остановился. На «Колумбии», шедшей со скоростью от 8 до 9 миль в час, в начале первого часа ночи были усмотрены на носу слева огни «Владимира», после чего бывший на вахте младший помощник Рицо велел взять вправо. Минут через 20 слева показался красный огонь «Владимира», сменившийся вскоре зеленым. Увидав зеленый огонь слева, Рицо распорядился взять полный руль вправо и дать один свисток, чтобы дать знать «Владимиру», что он идет вправо. В ответ с «Владимира» послышались два свистка. В это время на капитанской площадке появился уже капитан Пеше, который в течение 5 минут наблюдал, как «Владимир» шел зеленым огнем и лишь затем, чтобы избежать столкновения с бывшим на близком расстоянии «Владимиром», дал своему пароходу полный ход назад. Однако команда его оказалась запоздалой, и «Колумбия», продолжая двигаться по инерции вперед, врезалась носовой частью в правый борт «Владимира». Через несколько минут «Колумбия» отошла от «Владимира» задним ходом на расстояние 150 метров и остановилась в таком положении, что ее нос был обращен к корме «Владимира». По удостоверению части команды, бывшей на вахте «Колумбии», на ней все три отличительных огня горели исправно всю ночь. При наличности таких данных эксперты пришли к выводу, что причины столкновения пароходов «Владимира» с «Колумбией» кроются в неправильных распоряжениях капитанов обоих пароходов, Криуна и Пеше, заключающих в себе нарушение правил, установленных для избежания столкновения судов в море. Капитан Криун, открыв белый огонь «Колумбии» по носу справа, должен был продолжать следовать своим курсом до открытия ее цветных огней. Если же он решил при таких условиях изменить курс парохода, то должен был идти вправо, а ни в каком случае не влево, как он поступил. При приближении к «Колумбии» Криун, не выяснив себе ее белого огня и направления, чтобы избежать столкновения, должен был уменьшить ход «Владимира» и, смотря по обстоятельствам, застопорить машину или дать задний ход, а ни в коем случае не идти полным ходом вперед, как было им сделано. Наконец, если допустить, что на «Колумбии» горели все отличительные огни, то в таком случае действия Криуна являются также неправильными, потому что он должен был бы видеть белый и красный огни «Колумбии» и вследствие этого показать ей свой красный огонь, т. е. взять вправо, а между тем он все время шел влево. С другой стороны, капитан Пеше, увидя слева зеленый огонь «Владимира», ввиду явной опасности столкновения с ним должен был уменьшить ход и, смотря по обстоятельствам, застопорить машину и дать задний ход немедленно, а не спустя некоторое время, как он сделал, когда столкновение было уже неизбежно. Также безусловно неправильными являются действия Пеше в том случае, если допустить, что «Колумбия» шла без бортовых отличительных огней, так как при отсутствии их пароход не имеет права двигаться с места.

В первый момент после катастрофы, когда еще пароходы стояли борт о борт, было неизвестно, который из пароходов получил более значительные повреждения, и на каждом пароходе думали, что другой более пострадал. Благодаря этому до 14 пассажиров перебрались с «Владимира» на «Колумбию», а оттуда два итальянца перепрыгнули на «Владимир». В это время раздался крик капитана Криуна, что идет пароход. «Синеус» и что все будут спасены. Услышав это, некоторые из попавших на «Колумбию» пассажиров стали перепрыгивать обратно на «Владимир», причем двое упали в воду и утонули. Пока пароходы были еще рядом, вся команда «Владимира» была уже на палубе. В это время капитан Криун приказал своему помощнику Матвееву задержать «Колумбию», вследствие чего Матвеев, второй боцман Жиганюк, матрос Сабченко и машинист Саркизов перебрались на «Колумбию», куда успели раньше их попасть угольщик Томашевский и лакей Елисеев. Вслед за столкновением на «Владимире» потухло электричество, что побудило лакея Цвигуна зажечь в каюте 1 класса свечи. Пассажиры вскоре выбежали из кают наверх, где их успокаивали Криун и Фельдман, уверяя, что все будут спасены. В то же время лакей Цвигун стал раздавать пассажирам спасательные пояса и показывать, как нужно их надевать. Всего на «Владимире» было 180 спасательных поясов и 9 спасательных кругов, которые и были розданы пассажирам и взяты некоторыми лицами из экипажа. Между тем бывший на вахте второй механик Ларин, по приказанию старшего механика Зданкевича пытался пустить в ход водоотливные средства, сила которых не была известна никому из начальствующих на пароходе лиц. Однако Ларину не удалась его попытка, так как водоотливные насосы оказались уже залитыми водой, которая прибывала чрезвычайно быстро в машинном отделении и сделала невозможным осмотр пробоины изнутри. Через 6—7 минут после столкновения Ларин уже с трудом выбрался из машинного отделения, где было воды по колени, сверх плит, о чем он и передал помощнику капитана Суркову, который в это время прибежал справиться о состоянии машины по приказанию Криуна. Доложив тотчас Криуну об оказавшемся, Сурков получил от него приказание готовить к спуску шлюпки. Только что Сурков бросился исполнять приказание, как ему было дано новое — ехать на «Колумбию», узнать о ее положении и убедить капитана подойти ближе. Тогда была спущена с кормы двойка, минут 15—20 спустя после столкновения, и на ней уехали на «Колумбию» Сурков, боцман Злобин, рулевой Богатов, матросы Шиманец и Пономаренко и три пассажира. Почти одновременно с Сурковым Криун приказал второму своему помощнику Фельдману узнать, сколько воды в машине, и оказалось, что машина уже полна водой. Далее по приказанию Криуна Фельдман осмотрел с верхней палубы пролом в правом борту «Владимира» и разглядел в темноте, что пробоина имеет более аршина в ширину и шла от воды до самой палубы, причем через нее с шумом вливалась вода. В форт-трюме тогда еще не было воды, а грот-трюм был уже залит. Этот осмотр был произведен Фельдманом не ранее 10 мин. после столкновения. До того пролом не был никем осмотрен и Криуном не было сделано никакой попытки наложения на отверстие паруса или брезента с целью приостановить наполнение парохода водой. Специального пластыря, который употребляется для заделки пробоин на судах, на «Владимире» совсем не было. Затем Фельдманом был получен целый ряд приказаний от Криуна: бросить за борт плавучие предметы, пускать ракеты, жечь фальшфейеры и паруса, звонить в колокол, передать пассажирам, чтобы надевали пояса и готовились к спасению, и принести ему шканечный журнал. Одно исполнение последнего распоряжения, которое Фельдман получил после спуска двойки, заняло очень много времени, так как пришлось разрубить дверь каюты, где хранился журнал. Притом для исполнения приказаний Криуна в распоряжении Фельдмана осталось всего 6 матросов за отъездом остальных 6 с Матвеевым и Сурковым.

Будучи занят разыскиванием журнала, Фельдман не слыхал команды Криуна о спуске шлюпок и приступил к спуску их по собственной инициативе после того, как передал Криуну шканечный журнал; но этому делу он не мог посвятить надлежащего количества времени, так как отвлекался постоянно исполнением разных приказаний Криуна. Лишь мельком удавалось ему присматривать за спуском шлюпок, причем он больше кричал толпившимся около них людям, чтобы спускали шлюпки скорее и чтобы брали на них больше пассажиров, но не наблюдал сам за исправным и быстрым спуском их и за тем, достаточно ли в них поместилось людей и сажали ли в них женщин и детей. Между тем это дело было чрезвычайной важности, так как пароход продолжал наполняться водой и каждая минута была очень драгоценна для спасения пассажиров. Сам Криун также почти не принимал активного участия в спуске шлюпок и, оставаясь на площадке, продолжал отдавать приказания скорее спускать шлюпки и сажать в них женщин и детей, не толпиться около шлюпок и не влезать в них до спуска, рубить снасти и бросать их за борт, надевать пояса, жечь огни и т. д. Эти приказания не относились к определенным лицам команды и за отсутствием наблюдения со стороны Криуна за способом исполнения своих распоряжений и вследствие отбытия двух непосредственных его помощников и части команды на «Колумбию», приказания его исполнялись медленно, беспорядочно и притом не всей наличной командой, или оставались совсем не исполненными. Так, из числа команды, механик Зданкевич, машинисты Иванов и Михайлов и кочегар Погорелко, оставшиеся на пароходе до гибели его, не принимали никакого участия в спасении пассажиров. Полный беспорядок царил при спуске шлюпок и при отправке на них пассажиров. В этом отношении следствием установлено следующее: после отхода двойки на «Владимире» остались еще на левом борту две шлюпки на 25 человек каждая, которые были поставлены на стойках и закрыты брезентами. Когда принялись за спуск их, то употребили на это полчаса, между тем как на спуске шлюпки четырьмя матросами требуется не более 10—15 минут. Спуск происходил в полной темноте, причем из матросов в нем принимало участие только двое — Щербина и Дейчман. Шлюпка держалась очень крепко в подставках, что произошло оттого, что шлюпки не были спускаемы ни разу с ранней весны, когда пароход еще находился в доке, и что они закрашивались каждый рейс под одно с подставками. Пришлось выбивать подставки рычагами, но и после этого подъем шлюпок на шлюпбонах был весьма труден, потому что в шлюпки забрались пассажиры, прислуга и машинная команда и не хотели ни за что выйти, так что шлюпку пришлось поднимать с ними. Кроме того, около шлюпок теснилась толпа пассажиров и, стараясь помочь спуску или сесть в шлюпки, мешала спускавшим их лицам, которые к тому же были мало опытны в спуске шлюпок и не имели распорядителя, вследствие чего работа их была крайне неуспешна. Спуском находившейся ближе к корме шлюпки были заняты два лакея, два повара, кастрюльник, кочегар и угольщик. Они не умели вывалить шлюпку за борт и долго безуспешно старались этого достигнуть. Тогда лишь Криун крикнул, как надо вываливать шлюпку, шлюпка была спущена за борт. На этой шлюпке поехало человек 8 пассажиров и 8 человек спускавшей ее команды. Спустились они в шлюпку по талям и прыгали в нее с борта, где толпилась еще масса людей, желавших попасть на шлюпку; тем не менее, шлюпка отошла, потому что сидевшие в ней боялись, что шлюпка потонет, если в нее принять еще несколько человек.

Отверстие на дне этой шлюпки заткнули, когда уже отчалили. Гребли на ней два весла вместо пяти, потому что уключины не были выставлены, пока шлюпка была на пароходе. Когда же уключины нашли на воде, то в темноте могли только две из них воткнуть на место; руль поставили на ходу. Не лучшими условиями был обставлен спуск другой шлюпки с «Владимира», находившейся ближе к носу. Спускали ее 5 кочегаров, пассажиры толпились вокруг шлюпки, влезали в нее и тем замедляли спуск. Когда шлюпка была уже на воде, через незаткнутое отверстие на дне начала набираться вода. Пришлось ждать, пока была добыта пробка, которой заткнули дыру. В эту шлюпку, помимо команды, село 14 пассажиров и оказалось в ней до 20 человек. Гребли только тремя веслами. Уключин было тоже три, но в темноте удалось вставить лишь две, а третьим веслом гребли так, что один его держал, а другой им греб, руля совсем не было. Все три шлюпки, ушедшие с «Владимира», уже не возвращались обратно.

Во время спуска двух последних шлюпок к «Владимиру» подъехал на шлюпке с «Колумбии» помощник капитана Матвеев с двумя матросами и машинистом и остановился с подветренной стороны у трапа, спущенного ресторатором Мойсеенко. В эту шлюпку могли свободно поместиться 30 человек, но едва лишь успели сесть в нее Мойсеенко и 2 пассажира, как покатившеюся зыбью ее ударило о борт парохода и затем даже отбросило и оторвало руль! Произошло это вследствие того, что шлюпка ничем не была прикреплена к трапу. Так как матросы были очень утомлены, то Матвеев не пытался подходить больше к «Владимиру» и почти с пустой шлюпкой пошел к «Колумбии». Затем, когда корпус «Владимира» все больше и больше наполнялся водой и корма стала заметно погружаться в воду, подошла к борту еще шлюпка с «Колумбии» с двумя итальянскими матросами, которую отталкивало от парохода зыбью. В нее прыгнуло с борта три лакея и три пассажира. Несмотря на мольбы многих пассажиров о том, чтобы их взяли в эту шлюпку, они не были приняты, потому что матросы торопились уйти от развившегося около парохода волнения. Со своей стороны, Криун не принял никаких предварительных мер к наиболее целесообразному пользованию пришедшими с «Колумбии» двумя шлюпками. Более уже шлюпок к «Владимиру» не подходило, несмотря на продолжавшие раздаваться с него крики о помощи и на горевшие на нем огни, свидетельствовавшие о бедствии. Вскоре вода стала заливать кормовую часть «Владимира», ввиду чего Криун и Фельдман пригласили пассажиров перейти на капитанскую площадку и на носовую часть. На пассажирах были надеты спасательные пояса, и они запасались досками и другими плавучими предметами, которые были приготовлены матросами. Наконец, «Владимир» через час с четвертью или полтора часа после столкновения быстро пошел кормой ко дну, причем носовая часть его высоко поднялась над водой. В это время стали бросаться в море многие оставшиеся на «Владимире» пассажиры, лица из экипажа и в числе последних Фельдман и Криун.

Через некоторое время после столкновения пароходов показались вдали огни парохода, который, видя сигналы о бедствии с «Владимира» и «Колумбии», направился к ним и прибыл на место вслед за погружением «Владимира» в море. Это оказался пароход Русского общества пароходства и торговли «Синеус», с которого немедленно спущены были шлюпки, и на них, а также на шлюпках с «Колумбии» стали спасать плававших пассажиров, среди которых оказались уже трупы. Тогда же было извлечено 9 трупов. Затем, на следующий день, канонерской лодке «Терец» удалось разыскать на месте катастрофы еще 4 женских трупа и 1 гимназиста.

Между тем как описанное происходило на пароходе «Владимир» и на месте крушения его, итальянский пароход «Колумбия» стоял на расстоянии полуверсты от «Владимира» и на сообщение с ним на шлюпке уходило 10—20 минут времени. Уже через 10 минут после столкновения на «Колумбии» были осмотрены полученные повреждения, причем было удостоверено, что повреждения эти не представляли никакой опасности для плавания, о чем и было объявлено команде капитаном Пеше. Перепрыгнувшие на «Колумбию» в момент столкновения помощник капитана Матвеев и другие застали команду в большинстве спящей. Матросы и капитан Пеше бегали по палубе растерянные. Вскоре «Колумбия», идя полным ходом, оказалась довольно далеко от «Владимира», что побудило Матвеева просить Пеше, чтобы он подошел ближе к «Владимиру», но Пеше накричал на него и, продолжая идти тем же ходом, остановился уже далеко от «Владимира». В это время Матвеев, воспользовавшись минутой, когда Пеше был занят с кем-то разговором, подошел к телеграфу и хотел дать ход вперед, но Пеше, заметив его движение, оттолкнул его. Тогда Матвеев со своими и итальянскими матросами спустил шлюпку на 30 человек и через 15 минут после прибытия на «Колумбию» отвалил было к «Владимиру», но его задержали два бывших в шлюпке итальянских матроса, которые хотели вернуться на свой пароход и не давали грести. Пока они были сданы обратно на «Колумбию», прошло еще четверть часа; лишь тогда Матвеев пошел с двумя своими матросами и машинистом и через четверть часа был у «Владимира»; взяв пассажиров, Матвеев сдал их на «Колумбию», где остался сам с машинистом Саркизовым. Шлюпку, на которой приехал Матвеев, он послал лишь с двумя совершенно измученными матросами к «Владимиру», который затонул пред ее приходом, и на нее взято было из воды до 20 человек. Идя к «Владимиру», Матвеев близ «Колумбии» встретил двойку с помощником капитана Сурковым, который шел с одним веслом на корме, а другим гребли. Спуск двойки был произведен под наблюдением Суркова и боцмана Злобина, а между тем когда пошли на ней, то оказалось, что отверстие на дне не заткнуто и через него набирается вода в шлюпку. Тогда один матрос заткнул отверстие пальцем, потом куском от своей рубахи, а затем добыли пробку. Хотя весел на двойке было 4, но уключину нашли только одну и потому одним веслом и можно было грести. Шли без руля, потому что в темноте не могли его насадить. Проехав в 10—20 минут расстояние, отделявшее «Колумбию» от «Владимира» — 1/2—3/4 мили, Сурков оставил двойку с двумя матросами около «Колумбии», а с остальными бывшими с ним людьми пошел на пароход и велел своим людям готовить фонари, трапы, концы, спускать шлюпки и идти к «Владимиру». Затем Сурков сообщил Пеше через говорившего по-итальянски русского матроса, что «Владимир» тонет и что пассажиры нуждаются в немедленной помощи. То же говорили Пеше и прибывшие с Сурковым пассажиры и умоляли его подойти к «Владимиру». Просьбы и мольбы доходили до того, что, например, пассажир Ветчинкин даже целовал Пеше в плечо. Однако Пеше наотрез отказался идти к «Владимиру». Также отказался Пеше и спускать шлюпки, заявив, что у него нет для того достаточной команды. Тогда приведенный в отчаяние Сурков пытался подойти к телеграфу, чтобы дать ход пароходу к «Владимиру», но Пеше оттолкнул его. Увидев, что нет на месте рулевого, Сурков предложил заменить его, чтобы можно было идти к «Владимиру», но и в этом получил отказ. В то время с «Колумбии» было видно, как на «Владимире» пускали ракеты, и оттуда доносились крики и мольбы о помощи и спасении и колокольный звон. Со своей стороны, Пеше распорядился выставить на мачте 2 красных фонаря, что означало, что пароход не может идти. Прибывший с «Владимира» значительно позже ресторатор Мойсеенко, говорящий по-итальянски, тоже умолял Пеше принять меры к спасению людей с «Владимира». На это Пеше ответил ему одним словом: «Ничего». Понуждаемый Мойсеенко, Сурков решился дать по телеграфу ход вперед и пароход пошел. Заметив это, Пеше застопорил машину и оттолкнул Суркова, заявив, что он здесь капитан. Лишь теперь Пеше приказал своей команде спускать шлюпки и согласился дать по два своих гребца на каждую. Когда уже показался вдали огонь «Синеуса», Пеше уступил, наконец, просьбам Суркова и других лиц и пошел к «Владимиру», но остановился от него все-таки на расстоянии около 120 сажен. Тогда же Сурков и Ветчинкин, чтобы дать знать «Синеусу» о бедствии, стали давать свистки на «Колумбии», а Сурков жечь еще фальшфейеры, которые выпросил у Пеше. Спуск двух шлюпок на «Колумбии», из которых одна вмещала 40 человек, а другая — 50, занял около получаса и был произведен итальянскими и русскими матросами. Одна из них успела подойти к «Владимиру» и взять нескольких человек, а другая с боцманом Злобиным не застала уже «Владимира» на воде и занялась спасением плававших людей. Опоздание произошло потому, что в шлюпке оказалась течь и пришлось вернуться на «Колумбию», чтобы заткнуть в шлюпке дыру и взять еще гребцов. Тогда в нее пересели бывшие на двойке два матроса. Кроме трех шлюпок, на «Колумбии» был еще спасательный плот, который не был совсем сброшен в воду. Помещался он на кормовой рубке. По заключению экспертов, для моментального спуска плота в воду нужно не более 4—5 матросов. Подъемная сила его составляла 120 пудов и на нем в настоящем его виде, с волосной трещиной на одном из образующих его пустотелых цилиндров, могли безопасно держаться на воде по меньшей мере 30 человек.

Обсудив на основании всего добытого следствием материала действия капитанов Криуна и Пеше в отношении принятых ими мер к спасению бывших на «Владимире» людей, эксперты нашли, что оба капитана не проявили достаточной распорядительности, что выразилось, главным образом, со стороны Пеше в том, что «Колумбия» не подошла на самое близкое расстояние к «Владимиру», что шлюпки на «Колумбии» были спущены спустя весьма продолжительное время после столкновения и что не был спущен совсем спасательный плот. Со стороны же Криуна — в том, что спуск шлюпок был произведен без действительного надзора, весьма медленно и в совершенно неудовлетворительном виде; что посадка на них пассажиров происходила без всякого надзора и что часть команды, необходимая для спасения пассажиров, была отослана на пароход «Колумбия». При этом эксперты высказали, что находившиеся в распоряжении Криуна спасательные средства были весьма незначительны и команда была крайне ограниченная числом и неопытная.

Ввиду приведенных обстоятельств дела и согласно с заключением экспертов, капитаны Криун и Пеше были привлечены к следствию в качестве обвиняемых.

Не признавая себя виновным в предъявленном к нему обвинении, капитан Криун в оправдание свое дал нижеследующее объяснение.

При встрече с «Колумбией» он был убежден, что обгонит судно, и не имел никакого основания брать вправо, так как видел все время белый огонь «Колумбии» в правой стороне. Через 20 минут после того, как был замечен огонь, он скомандовал взять немного влево и дать два свистка. Взял он влево, чтобы пройти дальше от нагоняемого судна. Видя, что встречный огонь подвигается все вправо от него, он через 3—4 минуты взял еще влево и дал опять два свистка. Вслед за тем он увидел справа пароход с одним огнем на мачте, обращенный к его пароходу бортом, и стал давать тревожные свистки. Вдруг этот пароход положил руль направо и пошел прямо на «Владимир», что вынудило его скомандовать «лево на борт». Одновременно с «Колумбии» послышался один свисток, на ней показался в первый раз красный бортовой огонь, и она врезалась в борт «Владимира». Тогда он распорядился застопорить машину. Удар был так силен, что для него было несомненно, что «Владимир» поврежден, почему он крикнул: «Готовить шлюпки к спуску». Команда парохода была уже наверху, и он относил свое приказание к ней и к своему старшему помощнику Суркову. Затем он велел Матвееву задержать «Колумбию». Как Матвеев перескочил на «Колумбию», он не видел, но был убежден, что Матвеев исполнил его приказ. Узнав от Суркова, что в машину быстро прибывает вода, он поручил спросить, что сделали с котлом, и получил ответ от механика Ларина, что все меры предосторожности приняты и что взрыва нечего опасаться. На его вопрос: «Как вода в грот-трюме?» — Фельдман доложил, что вода доходит под палубу. Тогда он приказал, ни к кому лично не обращаясь, подать наверх фонари, ракеты, фальшвейеры, предупредить пассажиров надеть пояса и справиться, закрыты ли иллюминаторы. На что получил от кого-то ответ: «Наши в классах их завинчивают». Заметив далее, что двойка спущена и что вываливали за борт другую шлюпку, он закричал: «Передайте на первой отходящей шлюпке просить итальянского капитана подойти поближе, прислать к «Владимиру» шлюпки и принимать пассажиров, так как пароход наполняется водой». О том, что на двойке ушел Сурков, он не знал и ехать ему не приказывал. Двойку спустили минут через 17—18 после столкновения. В это время около других двух шлюпок, которые спускали, столпилось много народу и пассажиры влезали в них до спуска, что побудило его кричать и просить пассажиров, чтобы они вышли из шлюпок. Возле шлюпок он видел кого-то из матросов и одного кочегара. Когда была спущена вторая шлюпка, он кричал: «Сажать в нее женщин и детей». Затем он спросил механика Ларина, закрыты ли клапаны в непроницаемых переборках, и тот сказал, что осмотрел их и что они закрыты. На его вопрос, откуда же вода в грот-трюме, Ларин не дал ему ответа; равно не знал о размерах пробоины. Минут через 20 после столкновения Фельдман по его приказанию побежал осмотреть пробоину; Ларин ему доложил, что пробоина должна быть велика и что вода в нее быстро идет. То же сказал и Фельдман. После отхода третьей шлюпки он крикнул: «Как вода в трюме?» — не получил ответа. Осмотрел сам средний трюм и убедился, что воды в нем не было. Поднявшись вновь на площадку, он велел Фельдману узнать, где журнал. Фельдман ему доложил, что журнал заперт в каюте Суркова, которого нет. Ответ Фельдмана его поразил, так как ему и в голову не приходило, что Сурков покинул пароход и уехал на двойке на «Колумбию». Приказав Фельдману достать журнал, он крикнул повару Титову взять у боцмана ракеты и принести их на площадку. Титов принес ракеты и доложил, что боцмана нет. Вслед за тем принесшему журнал Фельдману он приказал распорядиться пусканием ракет. Команде же он крикнул: «Звонить в колокол и жечь парусину, облитую керосином!» Вскоре Фельдман доложил, что вода в 1-м классе. Поняв, что пароход будет погружаться кормой, он крикнул: «Послать боцмана и всех людей!» Не получил ответа, хотя видел у форт-трюма матросов Ковалева, Собченко и др. Тогда он стал кричать: «Подавайте деревянные вещи на бак» и пригласил следовать туда пассажиров. В это время уже многие пассажиры стали бросаться в воду с досками, так как корма начала погружаться. Наконец, «Владимир» стал принимать вертикальное положение и через час с четвертью после столкновения погрузился кормой в воду. После столкновения «Колумбия» отошла на 1 милю и не подходила ближе, а между тем если бы она приблизилась к «Владимиру» на расстояние 50 сажен, то все люди с «Владимира» спаслись бы. Пластыря для заделки пробоины на «Владимире» не было, а на закрытие пробоины парусинами не было ни времени, ни людей. Да к тому же команда была непривычна к делу и малоопытна. Ушедшие с «Владимира» шлюпки не возвращались, а также не подходили и итальянские шлюпки, кроме той, на которой был Матвеев. Когда эта шлюпка была у парохода, он кричал, чтобы в нее сажали женщин и детей.

При составлении приведенного объяснения Криуна с его собственным показанием, данным при допросе его в качестве свидетеля вслед за катастрофой, оказывается разноречие относительно командирования им Суркова на «Колумбию», так как в первом своем показании он категорически утверждает, что приказал Суркову на одной из шлюпок идти к итальянскому пароходу и просить капитана подойти ближе и прислать шлюпки к «Владимиру». Это показание Криуна подтверждается вполне показаниями Суркова и ресторатора Мойсеенко. Объяснение же его по этому поводу, данное при допросе в качестве обвиняемого, не нашло себе никакого подтверждения. Далее, в опровержение показания Криуна второй механик Ларин удостоверял, что на вопрос Криуна, спущены ли двери у непроницаемой переборки в грот-трюме и много ли в нем воды, он доложил, что в грот-трюме нет опущенных дверей, а вода уже на второй палубе.

Капитан Пеше также не признал себя виновным в предъявленном к нему обвинении и объяснил, что в ночь столкновения пароходов на «Колумбии» горели все время отличительные огни; услыхав один свисток своего парохода и два ответных, он взошел на капитанскую площадку и принял командование пароходом от своего помощника Рицо. Тогда «Колумбия» шла вправо и в ту же сторону шел «Владимир», так как был виден его зеленый огонь. Полагая, что зеленый огонь показался вследствие неправильного маневра «Владимира» и что последний возьмет немедленно правильный курс, он не уменьшил хода, чтобы избежать столкновения или пройти борт о борт. Продолжая видеть зеленый огонь в течение 5 минут, он убедился, что «Владимир» не меняет курса, и тогда скомандовал «полный ход назад». Однако после этого пароход продолжал еще по инерции двигаться вперед и ударился в правый борт «Владимира» почти посредине. От толчка «Колумбия» пошла тихим ходом назад, и вскоре он застопорил машину. В то же время «Владимир» продолжал еще идти и остановился в 50 метрах от «Колумбии». Тотчас после столкновения он распорядился спуском шлюпок и осмотром повреждений парохода, причем оказалось, что течи нет. Спустя 25 минут все 3 имевшиеся на «Колумбии» шлюпки были спущены и пошли к «Владимиру» с четырьмя матросами в каждой. Спуск их замедлился потому, что команда была испугана столкновением и растерялась. Отход первой шлюпки еще несколько задержался потому, что севшие в нее русские матросы захотели остаться на «Колумбии», и их пришлось высаживать. Ранее отхода шлюпок пришла двойка с «Владимира» с помощником капитана, несколькими матросами и пассажирами. Последние остались в шлюпке, а прочие были взяты на пароход. Тогда же он дал малый ход вперед, чтобы облегчить перевозку людей с «Владимира». Вдруг кто-то крикнул, что русская шлюпка с пассажирами привязана к борту и может попасть под винт. Это заставило его остановиться и забрать пассажиров, после чего он опять пошел к «Владимиру. Вскоре опять пришлось остановиться, чтобы принять на пароход прибывших на его шлюпке людей. Эта шлюпка была вновь отправлена к «Владимиру», так как последний затонул. Пред тем две его шлюпки успели по два раза каждая доставить людей с «Владимира». После гибели «Владимира» «Колумбия» продолжала медленно маневрировать среди плавающих людей, обломков, вещей и пр. со спущенными в воду канатами, за которые могли ухватиться бывшие в воде люди. Когда шлюпки с его парохода ушли к «Владимиру», он вывесил на мачте 2 красных фонаря, давая тем знать, что за отсутствием команды его пароход не может маневрировать. «Синеус» был привлечен на место катастрофы его свистками и бенгальскими огнями, и шлюпки с этого парохода и с «Колумбии» долгое время спасали плававших людей. Спасательный плот не был им выброшен в море потому, что, находясь еще в Мессине, он слышал, что плот поврежден.

На основании всех вышеизложенных обстоятельств дела и согласно мнению экспертов, надлежит заключить, что столкновение парохода «Владимира» с «Колумбией» произошло вследствие того, что капитаны названных пароходов Криун и Пеше с того момента, как они заметили друг друга, предприняли ряд неправильных действий по управлению вверенными им пароходами и допустили ряд нарушений законов, установленных для безопасного плавания по морям, и что гибель многих людей при столкновении обусловливалась тем, что оба они, Криун и Пеше, после столкновения проявили преступную бездеятельность и явную неосторожность, не исполнив в отношении спасения людей всего того, что согласно закону и обыкновенной осторожности и практике при мореходстве они обязаны были сделать. А посему отставной капитан 2-го ранга Каленик Каленикович Криун, 50 лет, и итальянский подданный Луиджи Джузеппе Пеше обвиняются:

Криун — в том, что, командуя пароходом «Владимир», совершавшим рейс в Черном море из Севастополя в Одессу в ночь на 27 июня 1894 г., встретил пароход братьев Банано в Мессине, «Колумбию», шедшую из Николаева в Евпаторию, и, увидав на носу справа белый огонь последнего, изменил курс своего парохода влево, а затем, когда уже определил курс «Колумбии», шедшей ему на пересечку курса, еще более направил пароход влево и, хотя уже предвиделась явная опасность столкновения, не уменьшил хода своего парохода, не застопорил машины и не дал заднего хода, что вызвало столкновение пароходов, причем «Владимир» получил значительную пробоину в подводной части правого борта, от которой затонул и погибло много бывших на нем людей;

Пеше — в том, что при тех же обстоятельствах он, командуя пароходом «Колумбия», шел на нем без отличительных огней и при этом, идя все вправо, пока был виден на встречном пароходе «Владимир» красный бортовой огонь, после того, как красный огонь закрылся и стал виден зеленый, продолжал идти в течение 5 минут в том же направлении на пересечку курса «Владимира» полным ходом и дал задний ход уже так поздно, что этим действием не мог предотвратить столкновения пароходов, которое немедленно и последовало, причем погибло много людей.

Кроме того, те же Криун и Пеше обвиняются еще в том, что из них Криун после описанного столкновения пароходов, отдав ряд приказаний о принятии мер для спасения пассажиров, не имел и не оказывал наблюдения за действительным осуществлением этих приказаний и не позаботился о точном их исполнении, причем в то же время, по неосмотрительности, не распорядился немедленным возвращением на пароход «Владимир» отправленных им на пароход «Колумбию» двух своих помощников и части команды. Кроме того, состоя в должности капитана парохода «Владимир», он не озаботился узнать, предоставлены ли Русским обществом пароходства и торговли командуемому им пароходу «Владимир» все нужные приспособления для безопасного плавания, и не принял своевременно мер к приведению их в надлежащую исправность и пригодность, вследствие чего в момент крушения парохода «Владимир» приспособления для спасения пассажиров оказались в значительной части несоответствующими своему назначению и не могущими быть употребленными в дело, последствием чего была смерть многих людей. Пеше — в том, что после столкновения пароходов, зная, что бывшие на пароходе «Владимир» люди могут находиться в опасности и нуждаться в его помощи, по небрежности, неосмотрительности и неосторожности не подошел на близкое расстояние к пароходу «Владимир», не отправил своевременно к нему шлюпок и не бросил с «Колумбии» спасательного плота, на что имел полную возможность без всякой опасности для себя, причем последствием такого его бездействия была смерть многих людей.

Ввиду означенных преступлений упомянутые Криун и Пеше предаются суду Одесского окружного суда без участия присяжных заседателей.

По прочтении обвинительного акта на предложенные председательствующим вопросы оба подсудимые ответили, что виновными в приписываемых им преступлениях себя не признают, вследствие чего суд постановил приступить к поверке доказательств.

Защитник Криуна присяжный поверенный Карабчевский предъявил отвод против экспертов-итальянцев, не знающих совершенно русского языка, ссылаясь на то, что незнание русского языка при непременном условии судопроизводства в русских судах на этом языке по закону должно быть признано достаточной причиной для устранения итальянских экспертов, тем более, что закон допускает объяснения через переводчика только с обвиняемыми и свидетелями; эксперты же должны усвоить в мельчайших деталях все обстоятельства дела, относящиеся к вопросу, по которому они призваны сказать свое авторитетное слово; пред ними с полной ясностью должна вырисовываться картина всего происходящего, а этой полноты и ясности нельзя достигнуть при объяснениях через переводчика.

Присяжный поверенный де Антонини, некоторые представители гражданских истцов и прокурор возражали г. Карабчевскому, подкрепляя свои возражения ссылкой на разъяснения по этому вопросу Сената. Суд, опираясь на ранее состоявшееся определение суда о допущении в качестве экспертов итальянских офицеров, оставил без удовлетворения заявление об отводе.

Перед допросом свидетелей и экспертов был произведен осмотр чертежей; из объяснений чертежа «Владимира» видно, что он построен в 1858 г., капитально ремонтирован в 1891 г.; длина парохода 237 футов, ширина 31 фут, глубина интрюм 21 фут 6 дюймов, скорость при полном ходе 12 миль в час. По мерительному свидетельству, составленному в 1880 г., «Владимир» имеет на верхней палубе 8 надстроек, обшивку железную, две мачты; вооружен люгером; вместимость внутренних помещений под палубой, за исключением помещений машины, угольных ящиков и пр., чистых 776 тонн. Команда «Владимира» состоит из: 1) капитана, трех помощников, старшего и второго механика; 2) палубной команды, к которой принадлежат: боцман, старший матрос, два матроса первого класса, семь матросов второго класса, повар и мальчик-ученик; и 3) машинной команды: машиниста первого класса, двух второго класса, старшего кочегара, четырех кочегаров первого класса, стольких же второго класса и трех угольщиков.

Из акта осмотра «Колумбии» видно, что фонари на ней исправны, но при вторичном осмотре более тщательно вычищены; все огни «Колумбии» хорошо видны на значительном расстоянии и горели правильно.

Затем суд перешел к выяснению самого события и его причин. Допрашиваются свидетели из команды «Владимира».

Помощник капитана П. А. Матвеев объяснил, что обязанности его заключаются в принятии груза, отбирании билетов у пассажиров и стоянии на вахте; в ночь катастрофы стал на вахту в 12 часов, сменив второго помощника Фельдмана, который сдал курс и сообщил, что в 10 часов прошли траверз Тарханкута; огни по осмотре оказались в исправности; огни электрических фонарей вообще видны на расстоянии до 3 миль, а при хорошем горизонте и до 7 миль. Кроме осмотра огней, ничего не делал и правила 192 параграфа инструкции вступающим на вахту забыл. После прочтения указанного параграфа, где говорится, что помощник обязан убедиться, заступая на дежурство, что шлюпка готова к спуску и вполне вооружена, и даже вывести заранее назначенных гребцов, свидетель добавил, что к спуску была готова двойка, но гребцов заранее не было назначено; для спуска готовой лодки нужно минуты 3—4, почему же так долго спускали шлюпку с «Владимира», неизвестно. Обязанности боцмана исполнял матрос второго класса Собченко, а боцман всегда стоял днем со старшим помощником; хотя матросы второго класса больше для черной работы, но Собченко только по жалованью был второго класса, обязанности исполнял матроса первого класса. Закрывать иллюминаторы лежит на обязанности лакеев, и свидетель не считал нужным убедиться, несмотря на легкую зыбь на поверхности, закрыты ли они; параграф 204, гласящий, что дежурный помощник обязан сам удостовериться относительно иллюминаторов и следить, чтобы они своевременно закрывались и были открыты только во время мертвой зыби, он забыл. Увидев белый огонь по носу справа, Матвеев приказал вызвать капитана; в это же время раздался звонок, из чего он догадался, что Собченко тоже открыл белый огонь. Вышедший капитан наблюдал минут 20 в бинокль и, видя, что огонь все уклоняется вправо, скомандовал: «на румб — полрумба», т. е. немного влево; при этом было подано два свистка; через 2—3 минуты Криун снова скомандовал немного влево и дал два свистка; вследствие этих поворотов пароход уклонился на 20 градусов, так как компас показывал норд-вест 60º, между тем как нормальный путь был норд-вест 40º. В это время капитан увидел в бинокль трубу и две мачты и, передав бинокль ему, стал давать в течение полминуты тревожные свистки, а когда свидетель крикнул: «Красный огонь!» — он немедленно дал команду «лево на борт». Через минуту последовало столкновение.

Капитан дал команду готовить шлюпки, задержать пароход. Исполняя последнее, Матвеев перелез на «Колумбию», схватившись за бушприт; там была страшная суета; навстречу попался какой-то старик в одном белье и без шапки, как оказалось впоследствии — капитан Пеше; затем прибежал матрос и, насколько можно было понять, сообщил, что воды нет и, следовательно, «Колумбия» в безопасности. Матвеев стал объяснять сначала жестами, потом через знавшего по-итальянски матроса, перескочившего вместе с ним, что встречный пароход, пассажирский, наполняется водой, нуждается в помощи; но капитан отказался что-либо предпринять и оттолкнул его, когда он подошел к телеграфу и хотел дать знать в машину, чтобы дали ход вперед. С большими усилиями спустили шлюпку, в которую он со своими матросами и двумя итальянскими сели и направились к «Владимиру», но вскоре итальянские матросы, очевидно, не желая идти дальше, стали мешать грести, хватали за весла и требовали вернуться. На это ушло довольно много времени; высадив итальянцев, они снова пошли к «Владимиру», держась на ракеты фальшфейера, так как самого парохода с «Колумбии» не было видно. Когда подъехали к «Владимиру», то пристать к нему оказалось невозможным вследствие волн, отбрасывавших шлюпку, но в нее все-таки село человек 10 пассажиров и ресторатор Мойсеенко, с которыми и возвратились на «Колумбию». Там старший помощник Сурков позвал Матвеева на пароход и поручил ему принимать пассажиров, шлюпка же с двумя матросами была отправлена обратно. На «Колумбии» Матвеев подчинялся команде Суркова, приказания которого ослушаться не мог; здесь он со своими людьми отыскал фонари и стал спускать шлюпки и трап, хотя итальянские матросы сначала сопротивлялись и даже вступили в драку. После того как «Владимир» затонул, они ловили трупы баграми и вытащили несколько лиц в обморочном состоянии; в таком же состоянии находился и капитан Криун после доставления его на «Колумбию». Из дальнейшего допроса обнаружилось, что Матвеев, получивший образование в херсонских мореходных классах, по части технических знаний не особенно тверд и на большую часть вопросов, касавшихся его специальности, должен был отвечать незнанием.

Свидетель Хамарит еще в 12 часов гулял на палубе и видел Криуна. Когда спустился в каюту и разделся, то вскоре услышал гудок чужого парохода и два свистка с «Владимира»; сейчас же раздался треск и удар. Когда он выбежал на палубу, схвативши свое платье и спасательный пояс, то увидел «Колумбию», находившуюся борт о борт с «Владимиром», на которую перепрыгивало несколько человек и в том числе Матвеев, находившийся уже на мостике «Колумбии», когда раздалось приказание капитана задержать пароход. Немедленно «Колумбия» стала отходить и удалилась далеко. Минут через 20 от «Владимира» отошла двойка с помощником Сурковым, несколькими матросами и бухгалтером Русского общества пароходства и торговли Ветчинкиным. Свидетель отдал свой пояс г-же Терентьевой, а сам спустился вниз за другим поясом. Когда возвратился на палубу, то увидел, что «Колумбия» приближается, от «Владимира» отходили шлюпки, среди которых были и итальянские. Во время отчаливания одной шлюпки матрос кричал, чтобы пассажиры не прыгали, и грозил ослушников рубить топором. Самого свидетеля смыло волной и потянуло вниз, но затем он выпрыгнул и встретил плавающего с кругом и доской капитана Криуна; сам он плавал с помощью доски около часа и был взят на итальянскую шлюпку, где уже находился и Криун. Доставленные на «Колумбию», они были приняты хорошо и, наравне с прочими спасенными, встретили там заботливость и предупредительность.

По поводу показаний этих свидетелей и главным образом Матвеева подсудимый Криун дал свои объяснения: «Вахта расписывается на трех помощников; с первым помощником стоит боцман, со вторым старший матрос и с третьим... но тут надо знать, что такое на пароходе Русского общества пароходства и торговли боцман. Это тот же матрос, взятый с улицы, и боцман он только потому, что не пьет, аккуратен и ни в чем дурном не замечен. В 10 часов, определивши траверз Тарханкута, я дал курс на 40 градусов. Всегда я шел этим курсом, и в погоду, и в непогоду, и сомневаться в нем не было никакого основания. Около 12 часов ночи, обойдя палубу, я отправился в каюту, а около 12.30 вахтенный доложил мне, что видел справа по носу белый огонь. Я тотчас поднялся по левому трапу и спросил: “Где?” Матвеев, бывший на правой стороне, ответил: “Здесь”. Я подошел и действительно увидел слабый белый огонь. Оставался на площадке 20 минут. Я ходил, смотрел в бинокль и слышал в это время восклицания Матвеева: “Это парусное судно”... и т. п. Я наблюдал, как движется огонь, чтобы уяснить себе, идет ли пароход на пересечку или от меня. В 12 часов 50 минут я не сомневался, что вижу топовой огонь, и был уверен, что пароход идет мне навстречу параллельным курсом или немного на пересечку и пересечет курс далеко сзади...» Далее подсудимый изобразил на чертеже всю картину приближения огней и перешел к рассказу о самом столкновении. Когда он увидел красный огонь и уже ясно стало неизбежное столкновение, он скомандовал «лево на борт» и, видя, что пароход несется на них бушпритом, крикнул Матвееву: «берегитесь», а сам отскочил в сторону и тут же застопорил машину. «Колумбия» ударила бушпритом в капитанскую площадку. От этого удара «Владимир» сильно покривился на левую сторону; когда пароход стал выпрямляться, раздался другой удар с сильным треском от разлома чего-то. «Колумбия» пошла к корме и отделилась от «Владимира» около грат-ванты, не доходя до кормы 28—35 футов. Проходя по борту «Владимира», «Колумбия» разбила в щепы 2 шлюпки и повредила навес над первым классом. После удара подсудимый опасался взрыва котлов и приказал механику Ларину принять меры против этого. В это время от Суркова он узнал, что в машине и в грот-трюме уже вода. Удостоверившись, закрыты ли клапаны от непроницаемых переборок, и заметив, что «Колумбия» начала отдаляться задним ходом, он крикнул Матвееву задержать пароход, но не с целью ареста, а чтобы узнать, какой пароход, и просить помощи. Узнав затем, что вода со страшной силой заливает машину, он приказал приготовить и спустить шлюпки, и когда минут через пять спустили двойку и в нее село несколько человек, он приказал передать капитану парохода покорнейшую просьбу подойти ближе и прислать шлюпки для спасения людей. Впоследствии оказалось, что в двойку сел старший помощник Сурков, чего он не должен был делать: он обязан был послать кого-нибудь, а сам оставаться на пароходе. Две другие шлюпки были спущены минут через 17—20. «Я знал,— продолжал свои объяснения Криун,— что положение безвыходное, с минуты на минуту ожидал гибели и постоянно справлялся о прибытии воды. Я кричал, чтобы у лодок не толпились, чтобы не прыгало много людей и не набрасывали много балласта. Но надо быть свидетелем этого, чтобы понять, мыслимо ли распорядиться с объятой страхом толпой... Приказал доставить мне ракеты, жечь паруса, звонить в колокол. Вспомнив о шканечном журнале, я спросил у второго помощника Фельдмана о нем и, получив ответ, что журнал у Суркова, приказал позвать его. Когда Фельдман сказал, что Суркова нет, я испугался, думая, что он упал в воду или вообще с ним приключилось несчастье, но Фельдман сообщил, что Сурков уехал. Куда, зачем? — удивился я и приказал рубить его каюту и взять журнал. Через несколько минут журнал принесли, и я, зная, что придется спасаться, обвязал его полотенцем, чтобы спасти с собой документ парохода. Положение между тем становилось таковым, что нужно было считать минуты. Я приказал Фельдману бросать ракеты. В лице Фельдмана была единственная моя помощь... Когда я спросил у него, кто из людей остался, Фельдман ответил: “Я, вы и 2—3 матроса”. В это время я по положению в трюмах уже знал, что пароход будет погружаться кормой, и потому всеми силами старался уговорить пассажиров перейти с кормы, но кто-то крикнул, что к корме идет шлюпка и толпа хлынула туда... Публика, толпившаяся на корме, вероятно, вся погибла. Я заметил слишком быстрое погружение кормы, обернулся... и в это время меня смыло и бросило под бак; когда после больших усилий я вырвался из-под бака, я увидал доску, а немного спустя — спасательный круг, за которые и ухватился. Потом меня потянуло вниз, — очевидно, я попал в воронку; выбравшись оттуда, я еще несколько минут сохранял сознание, и последние слова я слышал: “Вот капитан”». Относительно спасательных поясов Криун заявил, что их было только 80 в первом классе и 60 во втором, для третьего же класса и для команды поясов на «Владимире» не имелось. На вопрос итальянского эксперта, какими правилами пользовался капитан Криун, подавая свистки, он ответил, что два свистка при повороте налево он дал, чтобы показать, что идет именно влево, а тревожные свистки давались для того, чтобы обратить внимание встречного судна.

Свидетельница Зигомали, больная и в трауре, потерявшая во время катастрофы сына, рассказывает следующее: «Я ехала с г-жей Вассас в первом классе; со мной был мой сын, который помещался в другой каюте. Ночью мы уже легли, как послышалась страшная суета. Я выбежала, раздетая, наверх и там узнала, что произошло столкновение. Рядом с нашим пароходом был другой. Г-жа Вассас пригласила меня перейти на тот пароход, но со мной не было сына, и я пошла за ним; мы вышли на палубу; сын отдал мне свой пояс, а сам отправился в каюту и взял себе другой. Положение было ужасное. В это время спускали шлюпки. Стоны, рыдания, мольбы о помощи потрясали воздух... Ни от кого из команды никакого утешения мы не слышали. Ясно было, что мы погибаем... В шлюпки бросались матросы, служащие, лакеи, горничные. Пассажиров не принимали. Я обращалась к служащему Ветчинкину с просьбой спасти нас. Он сам спасся, а мой сын...» Рыдания не дали свидетельнице договорить. Оправившись, она показала далее, что при спуске шлюпки матросы с топорами в руках отгоняли пассажиров; один матрос взял деньги у сына, обещал за это посадить их в шлюпку, но больше шлюпка не подходила; женщины и дети собрались возле кают-компании первого класса; ни капитана, ни помощников, ни матросов не было — пассажиры остались одни... Очутившись внезапно в воде, свидетельница схватилась за доску и продержалась некоторое время на воде, пока ее спасли; сын же ее погиб. Иллюминаторы в столовой с правой стороны были открыты; пароход держался более часа. «Колумбия» отошла далеко. Толчков свидетельница слышала только один.

Пассажир третьего класса Шнейдер услышал около 12 часов ночи два гудка «Владимира»; через несколько минут раздался третий свисток, но он еще не окончился, как раздался сильный удар, и свидетель увидел, что другой пароход «влез» на «Владимир»; нос его сравнялся так, что борта были почти на одном уровне, и Шнейдер с несколькими другими без труда перешел на «Колумбию», на которой было еще темно, но сейчас же поднялась суета, зажгли фонари, забегали матросы. Некоторые из пассажиров, вообразив, что погибнуть должна «Колумбия», перепрыгнули обратно на «Владимир», но «Колумбия» немедленно пошла задним ходом и стала удаляться; на ней свидетель видел сначала три фонаря, но не бортовых, а были ли бортовые или нет, этого он не заметил. Капитана Пеше он увидел через пять минут, без шапки. С «Владимира» раздавались крики и вопли, пускали фейерверк. «Колумбия» все удалялась задним ходом и остановилась на расстоянии около 1000 футов, после чего приступили к спуску шлюпок и спускали очень долго, минут 40, а затем на шлюпках обходили и осматривали пароход, и после этого уже отошла первая шлюпка к «Владимиру», с которого прибыла немного спустя шлюпка с двумя матросами и помощником капитана Сурковым. Сурков перешел на «Колумбию», а матросам приказал вернуться обратно, но они отказались и вошли на «Колумбию». Сурков, как передавал свидетелю один пассажир, говоривший по-итальянски, убеждал капитана Пеше передать ему командование, но Пеше отказал ему в этом. На «Колумбии» принимали всех хорошо, обращались вежливо, кормили и поили.

Другой пассажир третьего класса, Черномордик, нового прибавил лишь то, что он видел на «Колумбии» три огня: белый, красный и зеленый, но не мог ясно припомнить, с какой стороны какой огонь был виден.

Обвиняемый Пеше объяснил, что отличительные фонари освещались на «Колумбии» маслом и светят на 3 с половиной мили, топовой же, находящийся на высоте 40—41 футов от палубы,— на 8 миль. В 12 часов 5 минут помощник Пеше Рицо заметил белый огонь и взял на 1 градус вправо («Колумбия» держала курс зюд-вест градусов 38—39); через 4—5 минут Рицо убеждается, что пароход идет навстречу, и, взяв на четверть вправо, продолжает идти так. Встречный пароход все время шел красным огнем, который показался минут через 14—16 после белого; последний постепенно уклонялся влево. Красный огонь постепенно ослабевал и показался зеленый; это было минут за 4—5 до столкновения. Рицо думал, что встречный пароход сделал неправильный маневр и сейчас опять покажет свой красный огонь. Все это Пеше рассказывал со слов своего помощника Рицо, так как сам он в 10 часов вечера ушел в каюту под рубкой отдыхать, снял сюртук и жилет и в туфлях лег на диван. Только услышав неожиданно свисток, он вскочил на рубку. Это было секунд за 30—40 до столкновения. «Рицо не успел еще окончить свистка, я его схватил за руку. Спросил, весь ли руль дан вправо; взглянул на телеграф и убедился, что там полный ход вперед. Я тотчас же дал полный ход назад. Встречный пароход был приблизительно на расстоянии четверти мили; машина за минуту до столкновения работала назад, но пароход по инерции подвигался вперед. В это время на «Владимире» я видел ряд огней освещенных иллюминаторов». После разъяснения противоречий показаний обвиняемого на суде с данными ранее, причем оказывалось, по словам Пеше, что раньше его не так понимали и записывали то, что он рассказывал со слов Рицо, как его собственные наблюдения, подсудимый Пеше изобразил на чертеже положение пароходов при столкновении и затем продолжал свои объяснения: «Первым распоряжением моим после столкновения было позвать наверх всю решительно команду, затем я приказал боцману осмотреть повреждения, спускать шлюпки, убедиться, нет ли течи. Спуском шлюпок я сам заведовал. Минут через 12 боцман доложил, что положение «Колумбии» безопасно, но этого для меня было недостаточно, я считал нужным лично убедиться. Когда шлюпки были спущены, на одной отправились итальянцы, а на другой итальянцы и русские. Итальянцы не поняли сначала, что «Колумбия» в безопасности, и не хотели отходить, но русские настояли на своем и пошли к «Владимиру»; по пути встретили шлюпку с «Владимира» с пассажирами, которые передали о критическом положении последнего. Когда я увидел приближение другого парохода, я приказал вывесить три красных фонаря, что означало, что я не могу маневрировать. Со стороны русских я заметил полное, по-видимому, сочувствие к моей команде. Знаю, что пассажиры предлагали матросам даже деньги, но они отказывались».

Далее Пеше заявляет, что, убедившись в безопасности «Колумбии», он дал тихий ход вперед и подвигался к «Владимиру», хотя медленно, так как боялся опрокинуть подъезжавшие шлюпки и давить плававших людей. Матвеев и Сурков держали себя на его пароходе очень дурно, пили вино вместо того, чтобы помогать и принимать спасающихся пассажиров; Сурков действительно подходил к телеграфу и хотел дать ход вперед, но капитан этого не позволил, так как в это самое время перед пароходом были шлюпки.

Ялтинский исправник Греков, ехавший с сыном в первом классе, подтвердив уже известные обстоятельства и нарисовав потрясающую картину царившего на пароходе смятения, когда корма стала заметно погружаться и гибель парохода была очевидна, высказал мнение, что команда «Владимира» была недостаточно деятельна, сам капитан и его помощники ничего не делали, их совсем не слышно и незаметно было. Сын свидетеля был спасен итальянским матросом, бросившимся со шлюпки и схватившим его в то время, когда он, из последних сил выбиваясь, барахтался еще в воде. Сам свидетель, смытый в одном белье волной, долго плавал с помощью спасательного пояса и наконец был вытащен Фельдманом на шлюпку, после чего они вместе подобрали еще человек 12 и затем были взяты все подошедшим пароходом «Синеус».

Матрос второго класса Собченко, исполнявший во время дежурства Матвеева обязанности вахтенного боцмана, на «Владимире» служил 14 месяцев, а раньше служил на баржах. В 12 часов ночи вступил на вахту, приняв ее от Жиганюка, который сдал фонари и сказал, сколько воды в грот-трюме и форт-трюме; через некоторое время сторожевой дал три звонка, что означает появление белого огня; действительно, почти по носу справа завиднелся белый огонь, при самой воде. Вахтенный помощник Матвеев приказал позвать капитана, который тотчас же явился; он скомандовал «полрумба налево», через некоторое время взяли еще «полрумба влево», и оба раза дав по одному свистку. Один свисток означает поворот вправо, а два свистка — поворот влево; почему же в данном случае при повороте влево сделан один свисток, свидетель не знает. В ответ на второй свисток послышался свисток встречного парохода, и сейчас же раздалась команда капитана Криуна: «лево на борт». Весь руль был сворочен, как убедился сам свидетель, налево. С правой стороны он увидел бушприт другого парохода, несущегося прямо под площадку «Владимира»; раздался удар в площадку впереди трубы. Свидетель был ранен и некоторое время находился в беспамятстве. Очнувшись, слышал команду капитана и получил приказание посмотреть воду в машине. Вода ручьем лилась из угольного ящика и с шумом падала на железные плиты. После команды капитана «задержать пароход, он нас повредил и уйдет» Матвеев со свидетелем, Жиганюком и Тринкиным перешли на «Колумбию». С помощью итальянцев спустили шлюпку и сели с четырьмя итальянцами; на воде итальянцы, указывая на свой пароход, стали мешать грести, и их пришлось высадить обратно; потом направились к «Владимиру», причем на руле сидел Матвеев. Подойдя к «Владимиру», пристали к левому борту, и в шлюпку перескочили человек 10 пассажиров, с которыми и отчалили к «Колумбии», боясь, чтобы не набралось слишком много людей в шлюпку и не опрокинули ее. Пассажиры и Матвеев высадились на «Колумбию», а матросам было велено подождать. Затем с «Колумбии» раздался голос старшего помощника Суркова, приказывавшего им отчаливать к «Владимиру».

«Мы были очень утомлены,— говорит свидетель,— не могли сами грести и просили дать нам помощь, но нам ее не дали, и мы вдвоем, я и Жиганюк, отправились все-таки. Работать было очень трудно, потому что была зыбь, ветром нас сбивало, да и Жиганюк сильнее меня, так что гребли неровно... Когда мы отчаливали от «Колумбии» в последний раз, то «Владимир» был еще на воде, видели освещение, но подойти нам уже не удалось, так как на наших глазах он затонул. Не дошли сажен 10—15 до него, как раздался сильный шум воды и нашу шлюпку два раза подняло». Они начали спасать плававших людей, вытащили сначала 2—3 пассажиров, потом заметили помощника капитана Фельдмана и вытащили его. Фельдман тотчас взялся за работу, принял на себя командование, и они долго плавали, спасая утопавших, пока не увидели парохода «Синеус», который и взял их.

Против показаний Собченко с жаром возражал подсудимый Пеше, утверждая, что он говорит неправду. «Как можно,— говорит Пеше,— чтобы самая большая из моих шлюпок, на 60 человек, могла сделать два рейса под управлением двух гребцов. Это невозможно. Я категорически заявляю, что шлюпку эту было чрезвычайно трудно спускать. Я лично присутствовал при спуске и видел, когда она отошла.

Матвеев и Сурков вошли на «Колумбию» вместе. Произошло это так. Когда была спущена большая шлюпка с правого борта, то и русские, и итальянцы не знали еще о положении «Колумбии», и матросы с «Владимира» сели в шлюпку для того, чтобы спасаться. Борьба между матросами завязалась из-за того, что мои матросы, предполагая, что «Колумбия» в критическом положении, не хотели отходить от своего парохода, но матросы «Владимира» настаивали, чтобы уйти. Как только отошли немного, встретили двойку с «Владимира» и узнали, что он погружается в воду; тогда все вместе возвратились на «Колумбию» и Матвеев и Сурков вместе с остальными перешли на мой пароход. Я положительно утверждаю, что Матвеев ни разу не подходил к «Владимиру», а все время оставался на «Колумбии». Мне жаль было бедного капитана «Владимира», которого помощники оставили в такой критический момент. Все это несчастье, все эти жертвы катастрофы должны быть занесены на счет Суркова, Матвеева и команды, оставивших пароход свой в беспомощном состоянии, оставивших пассажиров на произвол судьбы».

Подсудимый Криун возразил только, что свидетель ошибается насчет свистков: каждый раз при повороте налево давалось два свистка, как и следует.

Свидетель Глушанин, пассажир, выйдя после столкновения на палубу, увидел саженях в 150 «Колумбию», с которой раздавались крики «спасите», производившие тем более удручающее впечатление, что крики раздавались и на «Колумбии», и на «Владимире», «и здесь, и там взывали о помощи. Не знали, какой пароход погибает, и думали, что оба... Толпа, в которой было много женщин и детей, бросилась к левому борту спускать шлюпку; спуском занимались пассажиры. Ни одного помощника капитана не видно было. Фельдман проходил только мимо, но участия в спуске не принимал. Матрос Ефимов распоряжался спуском, пассажиры тянули веревки, но ничего не помогало; шлюпка не подавалась с места, так как туда уже сели пассажиры, среди коих был и кочегар». Вскоре с «Колумбии» подошла шлюпка с Матвеевым и русскими матросами; в нее сошло, кроме свидетеля, несколько человек, и хотя места еще было много, но они отчалили. Когда «Владимир» затонул, возле «Колумбии» показывались трупы утонувших, между прочим, труп женщины со спасательным поясом, надетым на живот, вследствие чего верхняя часть туловища перевешивалась в воду. Про существование на пароходе спасательных поясов Глушанин не знал, ни от кого не слышал и потому не запасся им. Иллюминатор он сам с вечера открыл и уверен, что никто потом не закрывал, так как об этом на «Владимире» не заботились.

Матрос Сопоцько, 17-летний юноша, стоял часовым на баке и первый заметил огонь. Он утверждает, что при поворотах давалось два свистка. Свидетель с Фельдманом ограждали вход на трап, чтобы под массой людей он не обрушился. Возле стоял с топором в руках матрос Дейчман, который потом передавал, будто он грозил пассажирам топором, чтобы они не лезли на трап.

Прочие свидетели из команды парохода «Владимир» ничего существенного не прибавили, показав, в общем, то же, что уже известно из раньше приведенных объяснений капитана Криуна и свидетелей. Большинство подтвердило, что пластыря для заделки пробоин на пароходе не было, что капитан давал по два свистка при поворотах. Старший помощник капитана Сурков на первой же шлюпке отплыл на «Колумбию», исполняя приказание капитана (не к нему относившееся), просить встречный пароход подойти ближе, и там оставался все время, чтобы принимать прибывших пассажиров и успокаивать их. Сознавая свой долг быть на погибающем пароходе, он думал возвратиться к «Владимиру», но все не удавалось: то шлюпки нет, то приходится успокаивать кого-нибудь, а в это время шлюпка отчаливает. С кем ехал к «Колумбии», кого из пассажиров принимал, какие матросы были на «Колумбии» и что делали — не заметил, не видел благодаря темноте (в звездную ночь).

После допроса команды «Владимира» суд в полном составе, с экспертами, защитниками, гражданскими истцами и некоторыми свидетелями производил осмотр «Колумбии». Осмотром обнаружилось, что форштевень совершенно сворочен в сторону, железная подшивка его исковеркана и потрескалась; на самом носу лежит часть капитанской площадки парохода «Владимир». Бушприт треснул. Форштевень, очевидно, настолько врезался во «Владимира», что ватерлиния «Колумбии» коснулась «Владимира» и ему был нанесен вторичный удар в подводной части.

Затем были проверены заявления подсудимого Пеше, что для спуска лодки, на которой отплыли Собченко и Жиганюк, требовалось по крайней мере человек 16 команды и довольно продолжительное время, и что управлять ею два человека не в состоянии были; оказалось, что пять русских матросов спустили шлюпку в 10 минут, а Собченко и Жиганюк, севши на весла, легко и свободно отогнали ее на значительное расстояние.

Второй помощник капитана Пеше, Рицо, показал следующее: принял вахту в 12 ч. ночи. Курс «Колумбии» был ост-зюд 39º 23′; несколько времени спустя осмотрел в бинокль окрестность и по носу корабля открыл белый огонь, а минуты через 2—3 сторожевой Коланджо сообщил ему, что тоже видит белый огонь. Еще минут через пять огонь определился яснее, градуса на 2 вправо. Тогда он приказал рулевому взять на 11о 15' вправо, а огонь встречного парохода перешел справа налево на 8—10 градусов. Прошло четверть часа, и фонарь все виден был влево. Видя белый огонь встречного парохода все влево, свидетель был спокоен, убежденный, что скоро покажется отличительный огонь. Действительно, вскоре открылся красный огонь встречного парохода, и так как на его пароходе горел тоже красный, то он оставался спокоен, помня правило: «Когда 2 фонаря одинакового цвета пересматриваются, нет опасности столкновения». Вдруг с левой стороны часовой увидел зеленый огонь и одновременно красный, но последний скоро скрылся. Рицо полагал, что это просто неправильный маневр, происшедший, может быть, вследствие рассеянности рулевого, и что ошибка будет исправлена. Потом он дал свисток и положил право на борт. В это мгновение на капитанскую площадку выскочил Пеше, а с встречного парохода раздались два свистка. Пеше приказал дать полный ход назад Встречный пароход шел вперед полным ходом и открыл «Колумбии» весь свой правый борт, освещенный электричеством. Свидетель и Пеше надеялись, что «Владимир» успеет проскочить, но, когда нос «Колумбии» дошел до зеленого огня «Владимира», раздался треск. Свидетель сделал поворот вправо, а не влево, во избежание большей опасности, так как в таком случае «Владимир» мог бы врезаться его пароходу в борт. Остановить машину и дать задний ход он не считал возможным, потому что пароход тогда не слушался бы руля, и с «Колумбией» было бы то же, что теперь с «Владимиром».

Вахтенный Коланджо, подтвердив показания Рицо, прибавил, что огни на «Колумбии» были в порядке, в чем он сам удостоверился, заступив на вахту. То же показал свидетель Эспозито, второй механик на «Колумбии».

Фонарщик на пароходе «Колумбия» Гаэтано Руссо показал, что он всегда около 4-х часов пополудни по свистку вахтенного офицера ставит все фонари. Так было и в ночь столкновения, причем помогал ему сторожевой матрос. Масла свидетель обыкновенно вливал в фонари столько, чтобы хватило на всю ночь. Ввиду противоречия показаний Руссо на суде и у судебного следователя, был прочитан протокол его показаний, данных на предварительном следствии; в протокол записано так: «Бортовые огни, красный и зеленый, горят по 4 часа каждый. По истечении этого времени я наливаю вновь масло и оправляю фитили пальцами. Топовый фонарь имеет масло на всю ночь. В ночь столкновения, за несколько минут до 12 часов, я по звонку оправил все три фонаря, вынув каждый из бортовых огней, прикрутил, насколько было возможно, фитили, отвинтил резервуары и налил туда масло, после чего поставил фонари на место. Затем я спустил топовый огонь, оправил фитиль и поднял его наверх. До полуночи я спал и был разбужен звонком. Оправив фонари, я опять заснул и проснулся от толчка во время катастрофы. На корме огня не полагается, но в некоторых случаях, когда пароход нагоняется сзади другим, вывешивается белый фонарь. Был ли вывешен этот фонарь до столкновения и горел ли после него, я не помню».

Затем допрашиваются другие свидетели из команды «Колумбии». Все показывают в таком роде: был свободен от вахты, спал... выскочил на палубу... капитан кричит: лодки на море... и пр. Подходили на шлюпках к «Владимиру», но пассажиры отказывались переходить в их шлюпки.

Показания итальянской команды отличаются сбивчивостью в определении времени и места, запамятованием существенных обстоятельств и противоречиями с показаниями, раньше данными, причем вина обыкновенно приписывается переводчикам, не умевшим понять свидетелей и передававшим судебному следователю их показания с извращениями.

Из других показаний относительно катастрофы достоин внимания рассказ г-жи Кац, молодой женщины, ехавшей во втором классе: «Со мною был сын-гимназист. Не помню, заснула ли я или вздремнула, как вдруг меня сразу выбросило из койки; никаких свистков не слышала. Я, не успевши даже одеться, выбежала с сыном наверх. Сын меня поднял к шлюпке, которую спускали, но там слишком долго возились. Пассажиры были предоставлены самим себе. Шлюпка не поддавалась; мы подошли к другой. Там также было много людей; многие пассажиры взбирались в шлюпку еще до спуска. Перед первой шлюпкой стояла со мною какая-то дама с тремя малютками. Вдруг вижу, она хватает одного ребенка на одно плечо, другого на другое и третьего берет в руки; раздался крик детей, и не успели окружающие опомниться, как послышался плеск воды, и общий крик ужаса вырвался у всех... Женщина с детьми бросилась в воду. Тем временем сын мой в числе других взобрался в шлюпку. Какой-то матрос схватил его ногтями за лицо и таким образом снял его с шлюпки и стал бить. Лицо несчастного мальчика было окровавлено и изуродовано. Я плакала и умоляла... матрос оставил сына, но не думаю, чтобы из внимания к моим мольбам. Я стою у борта в ожидании, что кто-нибудь поможет мне сойти в шлюпку, но напрасно; команда, матросы оттягивали, напротив, отталкивали меня, говоря: «Куда лезешь, успеешь еще!» Потом кто-то сзади, оттаскивая, схватил за косу... Я чувствовала явственно, что часть моих волос оторвалась от головы. Я обернулась, взглянула на стоявшего рядом матроса и ясно увидела у него в руках клок волос». Далее свидетельница показывает, что она все же попала в ту лодку, где был и сын. С шлюпки они, окровавленные, были приняты на пароход «Синеус».

Почтовый чиновник Поповский проснулся от толчка; выбегая из каюты, почувствовал другой сильный толчок. На палубе спросил старшего механика Зданкевича, надо ли спасать почту? «Нужно думать о людях»,— ответил Зданкевич. Послал почтальона спросить у капитана, каково положение парохода и спасать ли почту? Тоже ответил: «Надо заботиться о людях». Решил позаботиться о себе.

Служащий главной конторы Ветчинкин, спасшийся на шлюпке с Сурковым, говорит, что когда он соскочил в шлюпку, где был уже Сурков с несколькими матросами, легкою зыбью их отбросило от парохода; на дне шлюпки нашли уключину и больше не искали, боясь кренить лодку; руля не было. Когда они приближались к «Колумбии», оттуда раздались крики русских пассажиров: «Не подходите, не подходите! Вас сюда не пустят. Здесь не найдете спасения». Когда же они вступили на палубу, пассажиры жаловались, что их отталкивали, выгоняли, били. Сурков и Муратен упрашивали капитана Пеше подойти к «Владимиру», а свидетель даже на коленях умолял, но Пеше оставался глух к их просьбам. Сурков два раза подходил к телеграфному аппарату. Принимали на «Колумбии» хорошо, но, как показалось свидетелю, уже после того, как показался пароход «Синеус».

Княгиня Бебутова ехала в ночь катастрофы на злополучном «Владимире» с больной сестрой и с сыном. За неявкой, ее показание было прочитано. Княгиня свидетельствует, что администрация «Владимира» проявила полную халатность и бездеятельность. Больная сестра ее нашла себе могилу в волнах моря. К «Владимиру» хотя и подходили шлюпки, но попасть в них нельзя было, потому что у трапа стоял матрос с поднятым кверху топором и угрожал всем, кто без его разрешения вступал на трап.

Дейчман, не разысканный ко дню разбирательства дела, на предварительном следствии показывал, что топор он имел по приказанию старших, чтобы рубить веревки и разные крупные вещи, которые бросал в воду. Пассажирам он не угрожал топором.

После допроса свидетелей, на обсуждение экспертов было предложено шесть вопросов:

1) Если признать доказанным, что в ночь на 27 июня 1894 г. на пароходе «Владимир», следовавшем из Севастополя в Одессу курсом норд-вест 40º, топовый и отличительный огни были в исправности, то следует ли признать, что лицо, управлявшее пароходом «Колумбия», шедшим курсом зюд-ост 39º навстречу «Владимиру», поступило правильно и сообразно с законом и международными обычаями мореходства, когда, открыв белый огонь «Владимира» по носу немного слева и в расстоянии около 8 миль, уклонило свой пароход вправо и держалось этого направления до открытия красного бортового огня «Владимира» и потом, после исчезновения краевого и появления зеленого огня, продолжало следовать тем же курсом; затем, не уменьшая скорость своего парохода, шедшего все время полным ходом, скомандовало «право на борт»; наконец, ясно видя корпус встречного парохода, застопорило машину своего парохода и дало задний ход?

2) Если признать, что пароход «Колумбия», следуя упомянутым в пункте первом курсом, имел на себе только один топовый огонь и не нес отличительных огней, то следует ли признать, что капитан Криун, имея описанный в первом пункте курс, действовал правильно и сообразно с законами и международными обычаями мореплавания, когда, видя перед собой справа на носу один белый приближающийся огонь, он, Криун, убедившись, что видимый белый огонь есть топовый огонь встречного судна, находящегося от него на расстоянии 3—4 мили, изменил курс своего парохода влево, а через несколько времени еще более уклонился влево, наконец, видя в правую руку от себя мачту и трубу шедшего ему на пересечку курса парохода, который отказался изменить свой курс, дав в ответ на два свистка с «Владимира» один свисток, скомандовал «лево на борт» и застопорил машину, которая работала полным ходом лишь после столкновения?

3) Следует ли признать правильными и сообразными с законами и международными обычаями мореплавания действия капитана Криуна, если при условиях, описанных во втором вопросе, встречи пароходов «Владимира» и «Колумбии» последняя имела на себе все установленные законом огни?

4) Следует ли признать правильными и сообразными с законами и международными обычаями мореплавания действия капитана «Колумбии» в том случае, если допустить, что он, следуя на своем пароходе ночью в открытом море, не имел установленных законом бортовых огней?

5) Следует ли признать по совокупности всех обстоятельств, что после столкновения пароходов «Владимир» и «Колумбия» капитан первого из них, зная, что вверенный ему пароход находится в опасности и люди, находящиеся на нем, должны оставить пароход, принял в надлежащее время все зависящие от него меры к спасению парохода и людей, или следует признать, что не принял?

6) Следует ли признать, что капитан Пеше, зная, что пароход «Владимир» и люди на нем могут находиться в опасности и нуждаться в помощи, по неосторожности, неосмотрительности не подошел к пароходу «Владимир» на самое близкое расстояние и не принял всех зависящих от него мер для подачи помощи погибающим, вследствие чего, хотя неожиданно для него, была смерть многих лиц, или же следует признать, что Пеше по обстоятельствам дела и положению своего парохода не мог поступить иначе, как поступил?

На поставленные вопросы русские эксперты дали такое заключение:

1) С момента открытия белого огня до появления зеленого на пароходе «Владимир» действия капитана «Колумбии» должны быть признаны правильными. С появлением же зеленого огня на пароходе «Владимир» и до момента столкновения действия управлявшего «Колумбией» не могут быть признаны правильными, причем задний ход хотя и был дан, но уже поздно.

2) По вопросу о правильности действия капитана Криуна мнения экспертов разделились: капитаны 2-го ранга Падалка, Баркарев, Королев, подполковник Сафонов и поручик Иванов высказали, что если понимать «сближающийся огонь» приближающимся огнем, то действия капитана Криуна относительно перемены курса влево были правильны; относительно же его действий с момента, когда он увидел вправо от себя мачту и трубу парохода, шедшего ему на пересечку, если понимать под пересечкой направление пароходов в момент поворота «Колумбии» вправо, ничего определенного сказать нельзя, так как для признания этих действий правильными или неправильными нет в деле достаточных данных. По мнению капитана 2-го ранга Лощинского, первый и второй повороты капитана Криуна влево правильны, но следовало при этом уменьшить ход, а когда показались труба и мачта «Колумбии», Криун должен был застопорить машину и дать задний ход. Капитан 2-го ранга Ирецкий полагает, что ввиду схождения курсов обоих пароходов уклонение «Владимира» влево оба раза было неправильно; равным образом, ввиду приближающейся опасности «Владимир» не должен был идти полным ходом. Наконец, контр-адмирал Кологерас заявил, что не может высказать своего мнения, так как на суде обнаружилось новое обстоятельство, раньше не упоминавшееся ни капитаном Криуном, ни свидетелями, а именно, что капитан Криун видел уже с правой руки мачту и трубу шедшего ему на пересечку курса парохода,— обстоятельство, имеющее большое значение для уяснения как положения самих судов, так и направления их движения до столкновения.

3) Если пароход «Колумбия» имел все огни и капитан Криун видел при этом у себя справа топовый и зеленый огонь, то действовал правильно. Если же он видел одновременно все три огня или топовый с красным, то действовал неправильно.

4) Судно во время движения ночью обязано иметь три огня; поэтому действия капитана Пеше, если он ушел без огней, надо признать неправильными.

5) Все зависящие меры к спасению парохода «Владимира» и людей на нем были приняты, но распоряжения капитана Криуна проявились с недостаточной энергией, которая была парализована бегством его старшего помощника и главных лиц команды, и таким образом капитан Криун сделался жертвой деморализации экипажа.

6) Ввиду того, что повреждения «Колумбии» оказались незначительными и через 10—15 минут после столкновения капитан Пеше убедился в полной безопасности своего судна, принятые им меры к спасению погибавших на «Владимире» людей, выразившиеся лишь в медленном спуске и посылке шлюпок, причем он не воспользовался спасательным плотом и находился на значительном расстоянии от погибающего судна, нельзя признать целесообразными и своевременными, так как капитан Пеше имел полную возможность подойти со своим пароходом при благоприятных условиях погоды, моря и ясной ночи к борту погибающего «Владимира» и принять к себе всех людей и даже багаж.

Итальянские эксперты согласились только с одним из вышеприведенных заключений русских экспертов, а именно, что путешествие пароходов ночью без отличительных бортовых огней безусловно неправильно и противоречит законам мореходства, а потому, если пароход «Колумбия» плыл в ночь катастрофы без огней, то действия управляющего им лица в этом отношении нарушают международные мореходные обычаи и должны быть признаны неправильными. Затем эксперты-итальянцы находят, что капитан Криун, видя встречное судно справа по носу, не должен был менять своего курса и, в крайнем случае, ему следовало остановиться и пропустить встречный пароход, а ни в каком случае не поворачивать влево. Управлявший «Колумбией» поступил совершенно правильно и согласно с международными законами, повернув направо. Относительно действий капитана Криуна по спасению парохода и пассажиров итальянские эксперты полагают, что Криун не проявил достаточной распорядительности, не распорядился исследовать пробоину, которая по всем признакам была невелика, не имел никакого основания посылать своего помощника за помощью на другой пароход, не зная, в каком он состоянии; Криун обязан был распорядиться заделать пробоину и, главное, воспользоваться своевременно шлюпками. Если бы он исполнил все, что должен был, то в таком случае оказанная капитаном Пеше помощь была бы вполне достаточной; Пеше сделал все, что требовалось.

В ответах на вопросы председателя и сторон эксперты подробнее развили свои положения, причем эксперт Ирецкий, находя объяснения подсудимых и Рицо неправильными и полагая, что «Колумбия» и «Владимир» шли прямо друг против друга, причину столкновения видит в неправильных маневрах обоих капитанов. Напротив, эксперт Кологерас объясняет столкновение исключительно халатным отношением команды «Колумбии», особенно действиями помощника Рицо, допустившего массу неправильностей и позволившего себе самостоятельно делать распоряжения и вызвать капитана тогда лишь, когда уже никакого спасения не было. Вторая непростительная оплошность — отсутствие отличительных огней на «Колумбии». «Возьмите,— говорит эксперт,— объяснение Рицо о том, как он принял маневр «Владимира» за сумасшествие и даже пробормотал что-то, и затем, вместо того, чтобы застопорить машину, дать задний ход, словом, принять меры, чтобы «сумасшедший» маневр не причинил вреда, он начинает выжидать, пока сумасшедший маневр будет исправлен, а сам продолжает маневрировать тоже неправильно...»

Большинство экспертов высказало мнение, что капитан Криун не исследовал основательно пробоину и не принял всех мер к тому, чтобы постараться заделать ее, что могло бы если не спасти пароход, то, во всяком случае, поддержать его плавучесть. Но при этом некоторые находили извинение и даже полное оправдание для Криуна в том, что при условиях, в каких он находился, И трудно было что-либо предпринять, а главное — мало полезно, так как на «Владимире» не было пластыря, необходимого для заделки, все же прочие средства едва ли оказались бы действительными.

Допросом экспертов судебное следствие было закончено, и суд перешел к прениям сторон.

Первое слово было предоставлено представителю обвинения прокурору Левченко. Указав на важность и серьезность настоящего дела, обусловливаемые, с одной стороны, необычайностью самого события и той обстановки, при которой произошло столкновение, а с другой стороны, массою ни в чем не повинных жертв катастрофы, прокурор рассмотрел сначала действия капитанов до и во время столкновения и пришел к заключению, что как один, так и другой обвиняемый действовали неправильно от начала до конца и что ответственность за происшедшее лежит на них обоих. «В ясную, звездную ночь, при тихой погоде, на широком просторе открытого моря, где, казалось бы, могли не только разойтись два скромных судна, но свободно могли маневрировать целые морские эскадры, два ничтожных судна, под командой таких опытных, старых моряков, как капитаны Криун и Пеше, не могли разойтись». Останавливаясь на более подробном рассмотрении действий Криуна и Пеше, представитель обвинения полагает, что главная вина первого заключается в том, что он, предвидя возможность столкновения, не застопорил машины или не уменьшил, по крайней мере, хода своего судна а шел все время полным. «Этот полный ход — полное нарушение самых примитивных законов не только мореходства, но и общепринятой осторожности; можно смело сказать, что этот полный ход — виновник гибели стольких людей...» Вина Пеше, по мнению обвинителя, в том, что он поручил помощнику своему маневры при угрожающей опасности столкновения и шел ночью без установленных законом и обычаем отличительных огней. В том и другом проявилась преступная халатность Пеше. Во второй части своей речи, рассмотрев, что было предпринято и сделано капитанами обоих пароходов для предупреждения последствий столкновения, гибели людей, прокурор говорит, что в этом отношении поведение подсудимых иначе нельзя назвать, как преступной бездеятельностью, а потому он, по совести, поддерживает предъявленное к ним обвинение во всей полноте, думая, что наказание в высшем размере — 4 месяца тюрьмы, будет ничтожным в сравнении с тем количеством несчастных жертв, какое вызвано преступным деянием Криуна и Пеше.

Присяжный поверенный Холева. Господа судьи! В тихую и ясную летнюю ночь, при попутном ветре и звездном небе, прекрасный пароход одной из богатейших компаний, наполненный пассажирами, совершал свой срочный рейс к главному порту Черного моря. Около полуночи на пароходе сменилась вахта. Дежурный вахтенный помощник вывел гребцов к приспущенной двойке, осмотрел ее и, убедившись в полном ее снаряжении, поднялся на капитанский мостик. Здесь, внимательно обозревая при помощи бинокля горизонт, он вскоре заметил издали показавшийся прямо по носу белый огонь встречного судна. Немедленно был вызван капитан. Капитан следил за морской литературой, был знаком со знаменитой статьей Колонга о нерациональности правила о праводержании и сам имел большую склонность к стороне противоположной. Тем не менее, он предпочел применить ст. 15 морского регламента и дважды повернул пароход свой вправо. Отойдя после этого маневра значительно влево, встречный белый огонь вскоре изменил свое направление и, вместо того, чтобы держаться своей правой стороны, неожиданно взял влево и полным ходом устремился на пересечку курса русского парохода.

Столкновение становилось неминуемым. Видя его роковую неизбежность, русский капитан поспешил застопорить машину и дать ей полный задний ход. Но увы! встречный пароход, оказавшийся итальянским, и потому, по обыкновению, шедший без отличительных бортовых огней, не замедляя хода ни на одну секунду, с треском врезался своим закованным в стальную броню носом в нежное и чувствительное место парохода, в левый борт его у машинного отделения. Произошла страшная сумятица. Выскочившие в ужасе и отчаянии пассажиры стали умолять итальянский пароход о помощи, но варвар и пират, презрев долг человеколюбия, поспешил дать задний ход и, вырвав нос свой из глубокой раны разбитого им парохода, ловким маневром скрылся в темноте ночи.

Отчаяние пассажиров было полное, не знавшее границ, всеобщее. Не беспокоился только капитан. Хороший опытный моряк, он от природы наделен был рассудительностью, хладнокровием и умением найтись в самую трудную минуту. Притом он не сомневался в возможности спасения. Он знал, что под ним один из лучших и благоустроенных пароходов богатой компании; он знал, что водонепроницаемые перегородки в нем прочны и действительно непроницаемы, что тупель гребного вала герметически закрыт, а не представляет собою, как это иногда бывает, водопровода. Кроме того, в его распоряжении была многочисленная, хорошо обученная и дисциплинированная команда, дорожившая своей службой, щедро вознаграждаемая, не обижаемая штрафами и привязанная к своему командиру. Все дни стоянки в главном порту рачительный капитан посвящал при помощи трех своих помощников, лучших воспитанников херсонских мореходных классов, обучению команды и различным судовым упражнениям. Наконец, пароход был снабжен спасательными средствами обильно и лучшего качества. Шлюпки были большие и поместительные, красились они только в главном порту, шлюп-балки и тали отнюдь не закрашивались, и помещались шлюпки эти не на подставках, а висели на талях, всегда готовые к быстрому спуску. Все борты парохода увешаны были спасательными кругами, и для пассажиров трех классов и всей команды имелись спасательные пробковые пояса, и не пояса собственно, стоящие 1 рубль 25 коп., а отличные пробковые нагрудники с наплечниками, никогда не опрокидывающие спасающихся кверху ногами, совершенно новые, и если бы кто пожелал узнать им цену, то на внутренней стороне мог бы увидеть марку: Джон-Буль, патент, 1 фунт стерлингов. Был еще в распоряжении капитана очень дорогой, не дешевле 300 рублей, пластырь, а на крыше курительной рубки большой и надежный спасательный плот.

Располагая таким снаряжением, капитан действительно мог оставаться совершенно спокойным.

Приказав в минуту спустить двойку, он послал старшего механика с фонарем снаружи осмотреть повреждения, в то время как механик младший осматривал их изнутри. В левом борту прямо в угольную яму через широкую пробоину с шумом врывались потоки воды. Получив сведения от своих механиков, капитан, однако, не удовольствовался их докладом, а пожелал «из любопытства» лично удостовериться в свойстве повреждения, для чего по штормовому трапу спустился к самой воде. Осмотрев пробоину, капитан немедленно распорядился подведением пластыря, и эта работа, практически знакомая его команде из ученья, исполнена была в несколько минут. Но беда эта была не последняя; у переборки грот-трюма с борта оказалась вдавлина с разрывом железной обшивки, через швы которой обильно сочилась вода. Не имея другого пластыря, капитан распорядился закрыть это повреждение простым парусом. Работа эта была трудная, но при помощи 30 нижних чинов, бывших в числе пассажиров, и она была успешно исполнена через 15—20 минут.

Пока заделывали повреждения, проворный механик успел открыть краны водоотливных помп, из которых одна помпа Жуфара, выбрасывая воду широкими струями, выкачивала гораздо более 3 тонн в час. Понизив уровень воды, механик затем попытался зажечь топки и развести в котлах пар.

Не бездействовали тем временем и усердные помощники капитана. Один из них лично спустился в пассажирские каюты и, обойдя их, собственноручно завинтил все найденные открытыми иллюминаторы. Другой при помощи расторопной прислуги раздавал пассажирам спасательные пояса, на чистейшем русском языке объясняя всем правила пользования ими.

Прошло не более часа и пароход уже был в полной безопасности и стал готовиться к дальнейшему пути. Страх и смущение пассажиров прекратились, на пароходе затеплилась прежняя жизнь; гвардейский поручик продолжал услаждать своим бархатным баритоном слух нескольких музыкальных дам и солидного таможенного чиновника; купцы Черномордик и Шнейдеров, усевшись на свои узлы и чемоданы, приступили к прерванной игре в домино, и только бухгалтер компании и ее буфетчик заснули в поясах.

Пароход дал свисток и, мирным движением корпуса рассекая водяную гладь, спокойно направился в главный порт, куда и прибыл благополучно всего лишь 2 часами позже срока. Нужно ли описывать радость и счастье спасенных пассажиров и встретивших их родственников? Да, это были поистине торжественные и трогательные минуты! Капитан-спаситель был осыпан рукопожатиями, поцелуями, объятиями! Желая чем-нибудь выразить свою благодарность, признательные пассажиры щедро одарили команду, а в честь бравого капитана учредили в херсонских мореходных классах несколько стипендий его имени...

Не прошло и дня, как итальянский пароход был арестован в Константинопольском проливе, и так как при столкновении никто не погиб и кроме одного палубного пассажира, потерявшего в суматохе фуражку, никто никаких убытков не понес, возникло гражданское судьбище между двумя пароходами. Чувствуя под собою твердую почву юридической и нравственной правоты, компания не выписывала адвокатов и не выставляла экспертами своих служащих. Для полного беспристрастия экспертизы эксперты были приглашены из государства нейтрального — Швейцарии, которая командировала на суд лучших адмиралов Женевского озера. При расследовании дела обнаружилось, что в момент столкновения фонари на итальянском пароходе, конечно, не горели, что рулевой был мертвецки пьян, вахтенный офицер спал, сам же капитан делал фальшивую монету... Женевские адмиралы, поклявшись, что капитанов видят в первый раз в своей жизни, приступили к экспертизе и после трехдневного совещания единогласно признали, что маневр русского парохода был правилен и что капитан его проявил находчивость и энергию...

О случае этом, бывшем лет 10—15 назад, рассказал мне один старый моряк... Я вспомнил о нем теперь и решился поделиться рассказом этим с судом, зная, что суд никогда не пренебрегает прецедентами...

В дальнейшем изложении присяжный поверенный Н. И. Холева остановился на юридической постановке своих исков, общая сумма которых простирается до 400 тысяч рублей.

Присяжный поверенный Сахаров. Закончено авторитетное слово представителя государственного обвинения, исчерпаны доводы обвинения, но не исчерпана еще задача правосудия. В торжественную минуту произнесения приговора, который будет ответом на обвинение, суду предстоит еще выполнить возложенную на него законом обязанность охраны интересов лиц, пострадавших от преступления.

И наша обязанность, по моему крайнему разумению, должна ограничиться представлением суду объяснений по поводу тех гражданских правоотношений, которые возникают из предъявленного нами к Русскому обществу требования. Занять такое положение в процессе, дать такие рамки для своих объяснений побуждает меня как роль, отведенная статьей 683 гражданскому истцу в уголовном процессе с самостоятельным гражданским ответчиком, так и убеждение, что это положение при добытом судебным следствием материале, обеспечивающем наш иск, помимо установления уголовной ответственности подсудимых, наиболее соответствует интересам лиц, пославших меня защищать здесь их права.

Пред нами лежит в этом процессе тесная и узкая задача, но более обеспечивающая интересы пострадавших лиц,— установить, что ответчиком по нашему иску не доказано, что крушение «Владимира» и последовавшая гибель пассажиров произошли вследствие воздействия непреодолимой силы и не по вине агентов общества, как этого требует от него точное указание закона. Оберегая интересы пострадавших, законодатель расширяет при этом ответственность владельцев пароходных предприятий за пределы уголовной ответственности их агентов и, употребляя понятие «вина», разумеет не уголовно наказуемое деяние, а установление причинной, непосредственной зависимости между действиями агентов и понесенным убытком. Таким образом, если бы правосудие согласилось даже с мнением господ экспертов, наиболее благоприятным для подсудимого, которое находит в действиях капитана Криуна при спасении судна и пассажиров лишь недостаток энергии, вызванный бегством его помощников и команды, а не преступное безволие, не уклонение от исполнения самых существенных обязанностей, возложенных на него его положением единственного руководителя и властелина судьбы обезумевшей от панического ужаса пред смертью толпы, то и в этом случае эта неподдающаяся уголовной оценке психическая подавленность давала бы уже достаточно основания для гражданской ответственности Русского общества пароходства и торговли, так как непосредственным результатом ее была гибель пассажиров.

Итак, избирая наиболее верный и целесообразный способ защиты гражданских интересов моих доверителей, я, пользуясь представленным мне статьей 683 правом, переношу onus probandi на допущенного к участию в уголовном процессе гражданского ответчика, и пока его представители не докажут суду, что между действиями сидящего на скамье подсудимых агента общества и гибелью пассажиров нет причинной связи, до тех пор я считаю свое право неопороченным и для суда обязательным восстановить наши убытки. Правильность такого положения в процессе и компетентность уголовного суда в разрешении гражданского иска вне пределов уголовной ответственности подсудимого находит себе подтверждение как в Уставе уголовного судопроизводства, так и в разрешавшей аналогичные случаи судебной практике.

Итак, вот формула нашего обращения к суду: признаете ли вы или нет уголовно наказуемыми деяния подсудимого Криуна, разрешите нашу тяжбу с Русским обществом пароходства и торговли. Ожидая в силу предоставленного нам законом права представления поверенными Русского общества пароходства и торговли доказательств, оспаривающих наши права, я постараюсь наметить, хотя бы в общих чертах, какие фактические данные, установленные настоящим процессом, должен опровергнуть ответчик, чтобы исполнить возложенную на него законом обязанность для освобождения от падающей на него ответственности.

Заняв скромное, незаметное место в обвинительном акте, с первых же дней настоящего процесса заняли в нем самое видное место, привлекли на себя внимание суда в силу своей неразрывной связи с разрешением вопроса о виновности Криуна, взволновали общественное мнение так называемые «порядки» Русского общества пароходства и торговли. Они совершенно заслонили собою фигуру несчастного, подавленного тяжелым сознанием необъятной массы перенесенного им горя, безвольного капитана, не имевшего достаточно гражданского мужества, чтобы настоять пред обществом на выполнении тех элементарных мер предосторожности, которые оно само считало безусловно необходимыми для безопасности пассажирского движения. Вот относительно этих порядков, поскольку они обусловили гибель пассажиров «Владимира» и поскольку они находятся в связи с вопросом о виновности Криуна, отвечающего, согласно Уставу службы, в обществе за все, в чем Устав не исполняется, и должны нам дать ответ здесь поверенные ответчика, чтобы исполнить требование 683 ст.

И нелегка будет их задача. Хотя и спряталось за щитом уголовной ненаказуемости юридического лица Русское общество пароходства и торговли, но оно само самоуверенно пришло сюда в суд, чтобы отбить то обеспечение, о котором просят несчастные семьи жертв катастрофы. Придя сюда считаться с нами, оно само дало нам обширный материал против себя, оно помогло установить нам настолько прочно, насколько возможно раскрытие истины в рамках уголовного процесса, целый ряд данных, устанавливающих его гражданскую ответственность.

Вот ряд вопросов, на которые должно дать ответы Русское общество пароходства и торговли. Мы ждем от поверенных гражданского ответчика представления доказательств: 1) что столкновение пароходов произошло не по вине Криуна и его помощников; 2) что все необходимые меры к спасению судна и пассажиров им были приняты, и что никто из агентов общества не нарушил при этом служебного долга; 3) что пароход «Владимир» имел все те средства для спасения пассажиров, которые считаются необходимыми как установившейся морской практикой, так и самим обществом; 4) что общество дало возможность капитану иметь подготовленную команду, а не случайный сброд наиболее неблагонадежных элементов. Оставив без ответа хотя бы один из этих вопросов, не опровергнув установленных судебным следствием данных, они должны будут признать наше право на иск, и для них остается возможность лишь оспаривать размер иска.

Какими же законами охраняется наше право и чем должен руководиться уголовный суд при разрешении вопросов настоящего гражданского иска? Для разрешения этого самого важного для нас вопроса дает прямое указание ст. 64 Уложения о наказаниях, предписывающая уголовному суду, при рассмотрении гражданского иска руководиться законами, говорящими о вознаграждении за вред и убытки, причиненные преступлением или проступком. Раз это так, то для уголовного суда обязательна помещенная в этом отделе ст. 683, обязательно созданное ею процессуальное положение, как это и выяснено решениями общего собрания Сената 1883 г., № 32 и уголовного департамента 1884 г. по делу Акимовой. Наше право требовать разрешения нашего иска по 683 ст. влечет для нас следующие последствия: во-первых, мы избавлены от установленного статьей 650 распределения ответственности за вред и убытки между главными виновниками преступления. Для нас безразлично, будет ли признан виновным Пеше или нет, так как специальный закон, отменяющий действие общего, дает нам право требовать вознаграждения не с виновного, а с предприятия, того предприятия, которому пассажиры вверили свою жизнь.

Необходимость применения ст. 683 устраняет возможность разрешения нашего иска по ст. 452, 253 и 254 Уст. торг., говорящим, что хозяин пароходного судна ответствует за вред и убытки, причиненные неосторожностью и упущением корабельщика, лишь в том случае, когда сам корабельщик окажется к тому несостоятельным, и при этом отвечает лишь в сумме стоимости корабля. Предвидя, что указанные статьи торгового устава дадут материал для возражений наших противников, я обращаю внимание суда на руководящее решение 1888 г. (№ 96) по делу торгового дома «Братья Рейнеке», где Сенат, имея в виду точный разум и историческое происхождение 683 ст. (законы 12 мая 1852 г. и 25 января 1879 г.) и место, занимаемое ею в системе гражданских законов, признал, что ст. 683 отменяет действие указанных статей Устава торговли при исках за смерть и увечье, и если где они могут иметь применение, то лишь при исках о гибели груза.

Мне остается указать лишь на то, что ст. 683 создает для владельцев пароходных предприятий право регресса уплаченного ими вознаграждения с их агентов и, говоря лишь исключительно об ответственности хозяев, тем самым, как закон позднейший и специальный, отменяет действие подлежащих узаконений во всем, в чем они не согласны. Пусть иностранные законодательства сохраняют ограниченную ответственность судохозяев, для нас обязателен и убедителен более гуманный, идущий навстречу жизненным потребностям, русский закон.

Перехожу к основаниям нашего иска. Мы ищем за смерть кормильца семьи от имени оставшейся вдовы и двух детей единовременного вознаграждения в размере 10-летней сложности получаемого им в течение ряда лет заработка.

Господин Сахаров указал здесь основные юридические элементы своего иска.

Теперь мне остается сказать, что мы передаем наше дело в руки правосудия с полным сознанием справедливости наших требований и с верою, что мы найдем в правосудии защиту наших законных интересов; что мучившая в минуту предсмертной агонии погибшего страдальца мысль, что семья его будет обречена на тяжкую борьбу с нищетой, не оправдается; что закон защитит сирот, и русское правосудие останется верным началу гуманности, одной из лучших его национальных особенностей. Пусть после этой страшной ночи тарханкутской катастрофы, где царило дикое озлобление, животный эгоизм одних и преступное безволие и растерянность других, наступит для потерпевших, вместе с властным и решительным словом правосудия, солнечный день!..

Присяжный поверенный Баршев, высказав полную свою солидарность с положением предыдущего оратора, разошелся с ним лишь во взглядах на отношение гражданских истцов к обстоятельствам самого дела, игнорируемых Сахаровым, и, находя разбор их вполне целесообразным, уделил много места и времени воспроизведению картины несчастья, тех пересудов и толков, которые возникли в взволновавшемся обществе и претерпели в конце концов радикальное перерождение по мере приближения дня открытия заседаний суда по делу, и из детальной критики всей суммы данных, добытых следствием, приходит к непоколебимому убеждению в виновности капитана «Владимира» Криуна.

Присяжный поверенный Куперник начал с того, что страшная катастрофа произвела массу несчастий: погибло много людей, погиб пароход, осиротело много семей, много детей. Капитаны пароходов привлечены к ответственности, и не только уголовной, но и общественной. Общество свой приговор произнесло уже, быть может, и ждет теперь суда, который своим приговором накажет виновного и вознаградит пострадавших... Нам, представителям гражданских истцов, мало дела до того, кто будет признан виновным и будет ли даже наказан. Мы обращаем свои требования к хозяевам этих обвиняемых, или, как принято в законе их называть, эксплуататорам, в данном случае, пароходного сообщения.

Куперник обращает свой иск к Русскому обществу пароходства и торговли и владельцам «Колумбии» братьям Банано в Мессине. Обращаясь все-таки к отысканию виновника катастрофы, поверенный находит их среди агентов Русского общества пароходства и торговли, как тех, которые были на «Владимире», так и тех, что были на «Синеусе». Что касается самого столкновения, то оно поистине изумительно. «Колумбия» и «Владимир» завидели друг друга за двадцать верст и в тихую, звездную ночь на широком просторе моря умудрились столкнуться. В этом случае капитаны пароходов оказались похитрее тех пошехонцев, которые, по преданию, умудрились заблудиться между трех сосен. На «Владимире» агенты Русского общества пароходства и торговли вот что сделали после столкновения: пробоину никто не осматривал и не пытался заделать; люди, и если можно считать в их числе Матвеева и Суркова, тотчас же разбежались; спасательные пояса оказались неудовлетворительными; шлюпками пользовались неумело; почти никто не руководил, благодаря чему погибали такие, которые могли и не погибнуть; никто не учил, как надевать пояса, вследствие чего многие надевали их не так, как следует, и погибали... На «Синеусе», прежде всего, медленно спешили. Когда они увидели сигналы о бедствии, то вместо того, чтобы торопиться, стали заниматься философией — что это за ракеты? Адмирал это фейерверки пускает или другой кто-либо «забавляется»? Наконец, пошел, врезался в кучу плававших людей, и бог весть, не больше ли «Синеус» потопил людей, чем спас... В обвинительной речи прокурор сказал, что кроме обвиняемых есть еще кто-то, но не назвал этого кого-то... Но мы назовем «прекрасного незнакомца» en toutes lettres — это Русское общество пароходства и торговли, которое является главным виновником.

Далее поверенный перечисляет суммы, которыми воспользовалось Русское общество пароходства и торговли в виде всевозможного рода субсидий от казны, но председатель прерывает г. Куперника и предлагает держаться рамок дела.

Что больше всего поражает, так это то, что общество, имея в своем распоряжении право учреждения школ для подготовки матросов и команды, не воспользовалось этим драгоценным правом, благодаря чему команда на судах общества самая безобразная... С понятием о моряке принято связывать понятие о храбрости, мужестве, умении смотреть в лицо всякой опасности, хотя бы и смерти. К этим симпатичным качествам обыкновенно присоединяют еще два: говорят, моряки умеют хорошо пить и ругаться... Эти последние качества, быть может, и сохранены еще матросами Русского общества пароходства и торговли, но о первых, разумеется, и говорить нечего. Вообще, по поводу разницы между моряком «века нынешнего» и «века минувшего» преостроумно выражаются словами: прежде суда были деревянные, а люди железные, а ныне суда железные, а люди деревянные. Вот такие матросы и были на «Владимире». Одни бегали, а другие хотя и оставались на пароходе, но столько же пользы приносили, сколько тот хохол, который, увидя барахтавшегося в воде и тонувшего приятеля, успокаивал: не трать, кум, силы, опускайся на дно. Во всех этих порядках главным образом виновно Русское общество пароходства и торговли.

«В русских законах,— прерывает г. Куперника председатель,— существует гуманное правило, по которому нельзя обвинять лицо, не привлеченное в законном порядке к ответственности и не могущее оправдываться».

Господин Куперник в дальнейшей части своей речи говорил по поводу предъявленного им гражданского иска от имени семьи погибшего на «Владимире» Карака. Обращаясь к вопросу о причинах столкновения, формулировал свое убеждение так: «Причиною столкновения была небрежность, доведенная до цинизма, относительно снаряжения парохода «Владимира» в путь и комплектования его команды. Я утверждаю, что пароход «Владимир» вышел в путь без команды. Я понимаю команду в смысле нравственной единицы с точки зрения дисциплины; без нее нет команды, а будет сброд. Я ссылаюсь в подтверждение своего мнения на ту картину, которая была нарисована господином обвинителем, и добавлю только, что он мало обратил внимания на факт неповиновения матросов помощнику Суркову. Эти матросы, уже будучи спасенными, на приказание Суркова тащить шлюпки, ответили грубым отказом. Значит, там действительно не было дисциплины и никакой команды. Я не слышал лично показания Матвеева, но сужу об этом помощнике по показанию Фельдмана, но я пришел к заключению, что не будь этого героя, много было бы спасенных я не вижу в нем не только помощи, но даже человека. Я позволю себе указать на заявление Шварцман, которой он не дал пояса, и ребенок ее погиб. Он предлагал ген. Барановскому помощь, когда вокруг были женщины и дети; он же просил впоследствии Дирдовского засвидетельствовать о его героизме, если это окажется нужным, несмотря на то, что сам грубо обращался с ним. О Суркове много было говорено; могу добавить только, что он без всякой надобности как старший приказал Матвееву остаться на «Колумбии», тогда как помощь его нужна была на «Владимире».

Следовательно, у Криуна не было помощников. Но был ли капитан на пароходе? Разноречивые показания Криуна, неудовлетворительные его ответы и ряд умолчаний на вопросы, а также его психическое состояние в момент катастрофы приводят к заключению, что на пароходе «Владимир» не было капитана. Отсутствие его необходимо как мостик, чтобы подойти к Русскому обществу пароходства и торговли. Итак, «Владимир» вышел в море без команды. Результатом такого исключительного положения парохода «Владимир» была ужасная по своим последствиям катастрофа. При этом нельзя не обратить внимания на показание Зигомали, которая потеряла своего единственного сына, но не предъявляет никому никаких претензий и требований. Показания этой женщины одна правда, одна истина. Ужасающая картина, нарисованная ею, не поддается забвению. Как бы предчувствуя, что ее сын еще жив и что его можно еще спасти, она умоляла, чтобы хотя один пароход остался на поиски, но мольбы ее были напрасны. В заключение всего скажу, что «Владимир» погиб только благодаря преступной небрежности Русского общества пароходства и торговли».

Присяжный поверенный Масленников разошелся почти со всеми своими товарищами по защите интересов гражданских истцов.

«Я слышал здесь много речей гражданских истцов,— говорит Масленников,— слышал повторение ужасных, потрясающих сцен, но все наши речи лишь слабый пересказ тех ужасов, потрясающих душу, о которых говорили здесь свидетели, очевидцы катастрофы...»

Господин Масленников выражает затем удивление, что, прослушав речи представителей гражданских истцов, не посвященный в дело человек подумал бы, что скамью подсудимых занимает один лишь подсудимый. Все говорят о Криуне, все обвинения обрушиваются на него, а по адресу другого подсудимого, Пеше, если и раздаются, то скорее чуть ли не комплименты. Между тем по мнению Масленникова, основанному и на заключениях экспертов, и на свидетельских показаниях, и Пеше, и Криун в одинаковой мере виновны как в самом столкновении, так и в неподаче помощи. В первом случае на это указывает экспертиза, а во втором вопросе можно разобраться и не эксперту. Это жизненный вопрос, с которым без труда справится всякий человек практики, человек жизни. Пеше безусловно виноват в том, что не подошел к погибавшему «Владимиру», несмотря на раздававшиеся оттуда вопли и мольбы о помощи. Далее Масленников воспроизводит несколько трагических моментов, по отношению к которым подсудимый Криун держал себя не как капитан судна, а как спокойный пассивный свидетель. Пассажиры держали себя буквально геройски. Для иллюстрации Масленников вспоминает о том, как пассажир Дидровский, будучи смыт волной, спасался, держась за плававший труп с поясом, и в то же время сам спасал женщину, которая держалась за его шею.

Закончил г. Масленников свою речь объяснениями по гражданскому иску г-жи Кац.

Присяжный поверенный Тиктин представил доводы почти исключительно по гражданским искам — Карак, Мизрахи и Гордона. Что касается общих положений, то Тиктин доказывал, что если даже подсудимые и будут оправданы, то иски от этого не падают, так как сомнение хотя и толкуется в пользу обвиняемого, но во вред гражданскому ответчику. Так, например, возникает сомнение о пробоине — раз сомнение Криуну толкуется в пользу, его оправдывают; по отношению же к обществу раз вопрос о неисследовании и т. д. пробоины не отвергнут окончательно, а представляет сомнение, он толкуется во вред обществу. Точно так же пояса: сомневаются в достоинстве их, но не доказана их неудовлетворительность — Криуна оправдывают, а общество, в качестве гражданского ответчика, обязано доказать, что пояса были удовлетворительны и т. д.

Господин Селиванов, представитель военного ведомства, сказал следующее:

«Господа судьи! Мне приходится говорить одиннадцатым, и если признавать, как оно и было в действительности, речи поверенных гражданских истцов обвинительными речами, то мое слово будет двенадцатым обвинительным словом, и было бы несправедливо требовать от меня, чтобы я отыскивал какие-либо новые доказательства, тем более, что настоящее дело, полное глубокого трагизма, полное подробностей, леденящих кровь, дает против обвиняемых такую массу улик, что разобраться в уликах, уже указанных, представляется затруднительным. Продолжительность процесса и речей именно и объясняется количеством обвинительного материала, а так как удовлетворение наших гражданских требований связано с утвердительным ответом вашим на вопрос о виновности, то мы поневоле должны являться в деле обвинителями. Более других обвинителем ввиду моего исключительного положения в процессе являюсь я. На этом положении да позволено будет мне остановиться. Мой гражданский иск ничтожен по сумме, и, конечно, не из-за него военное министерство нашло необходимым иметь своего представителя в числе гражданских истцов по настоящему делу. Военное министерство как в силу специальных узаконений, так и в силу требований нравственности обязано отеческим попечением относительно тех молодых людей, которых оно в силу государственной необходимости и для охраны и безопасности общества отрывает от их семей для несения службы, трудной в мирное и опасной в военное время. На страже интересов этого служилого люда мы должны стоять твердо и неуклонно. На «Владимире» в печальной памяти ночь на 27 июня погибло много нижних чинов, погибло смертью храбрых, спасая пассажиров, исполняя долг человеколюбия. Их геройская смерть является единственным светлым лучом в этом мрачном деле. Позорно бежал столь блестяще организованный Русским обществом пароходства и торговли экипаж; солдаты жизнью заплатили за желание заменить собою тех, которые, презрев все законы божеские и человеческие, бросили на произвол судьбы сотни вверенных им пассажиров. Сколько погибло нижних чинов, мы до сих пор в точности не знаем. Гибель 14 человек определена документально, но по сведениям, полученным мною уже во время процесса, их погибло значительно больше! Трудность определения числа погибших чинов заключается, во-первых, в том, что «Владимир» не найден; вероятно и даже несомненно, поднятие его, возможно, по мнению специалистов, не выгодно для Русского общества пароходства и торговли; требовать же, чтобы общество поступилось своими выгодами для целей нравственных, для возможности христианского погребения несчастных жертв катастрофы, мы не вправе. Такое требование так же наивно, как наивно требовать от слепого от рождения умения различать цвета. Мы могли — и то только в сентябре месяце — определить число нижних чинов, отправленных по предложениям, но кроме них были и нижние чины, уволенные в запас, которые по нашим военным законам считаются до явки воинскому начальнику на их родине состоящими на военной службе. Погубленные на «Владимире» — жертвы беспорядков Русского общества пароходства и торговли — погибли в цвете лет и сил, оставив родителей без поддержки, жен — вдовами, детей — сиротами. Большинство семей, благодаря тому, что они темные люди, благодаря тому, что войска комплектуются со всех концов нашей необъятной родины, и по сей день не знают о трагической смерти своих кормильцев и поильцев. Поэтому они не могли прийти сюда, не прислали своих поверенных. На меня возложен высоконравственный, хотя и тяжелый долг посильно помочь правосудию найти виновников их погибели и тем дать семействам погибших физическую возможность взыскать с этих виновных хоть тот материальный ущерб, который причинен их безвременной смертью. Имея обвинительный приговор в руках, эти несчастные семьи будут освобождены от непосильного для них доказательства в суде гражданском виновности лиц, преступными действиями коих они овдовели и осиротели.

Я знаю, господа судьи, как вас утомил страшно долго длящийся процесс, но знаю также, что вы выслушаете и мое слово с тем же неослабным вниманием, с которым вы ведете это дело, вниманием, пред которым нельзя не преклониться. 14 осиротевших семей стоят за мной и взывают о правосудии. Они не обманутся в ожиданиях, прося его у вас.

Говоря о виновности, мы стеснены теми рамками, в которые поставлен процесс. Мы вправе говорить о виновности только капитанов Криуна и Пеше и о гражданской ответственности владельцев пароходов «Владимир» и «Колумбия» — Русского общества пароходства и торговли и братьев Банано.

Начну я с первого из них — Криуна. Обвинительная речь господина прокурора и речь моих почтенных товарищей по гражданскому иску установили эту виновность твердо и бесповоротно. Говорить о его невиновности можно только разве потому, что обо всем можно говорить. Но убедиться в его невинности, опровергнуть утверждение, что капитан Криун не принял никаких целесообразных в данных обстоятельствах мер к спасению пассажиров, не может никакой талант, никакое красноречие. Для меня как гражданского истца достаточно обвинения и по второму обвинению, как оно формулировано в обвинительном акте. Я обязан обвинять лишь настолько, насколько это неизбежно для целей нашего гражданского иска. Да и, наконец, разве соответствует размеру вины такой максимум наказания, который может быть вами назначен по тем статьям, по которым капитан Криун предан вашему суду. Повторять все сказанное о виновности капитана Криуна я считаю излишним, мне достаточно поставить подтвердительный бланк на тех векселях и бумагах, которые ему предъявлены предшествовавшими мне ораторами; замечу только одно — непоколебимую уверенность в виновности капитана Криуна я вынес из заключения тех экспертов, которые находили деятельность капитана Криуна безупречной с первого момента, когда он увидел белый топовый огонь приближающегося парохода. Я безусловно верю в беспристрастие экспертизы. Адмирал Кологерас заявил суду, что капитана Криуна он видит во второй раз в жизни, что его заключения — это убеждение его совести. Увлечение, как это уже было правильно замечено, не чуждо и экспертов. Капитан Криун — их собрат по оружию, имевший честь служить в рядах того флота, который составляет нашу справедливую гордость. Во флоте силен дух товарищества, и я понимаю, как страстно хотелось бы его товарищам по оружию видеть его деятельность безупречной. А чего страстно желаешь, тому веришь нередко вопреки очевидности. Это свойство человеческой натуры, и хорошее свойство. Прибавьте к этому, что Криун невольная жертва тех порядков, которые царят в Русском обществе пароходства и торговли, что в самую критическую минуту его позорно покинула большая часть судовой команды, что как-никак, а на его совести лежит смерть сотни людей, что, наконец, свойство, присущее нам, русским людям,— это видеть в виновном несчастного — и нам станет понятен тот угол зрения, под которым взглянули на дело эксперты, оправдывающие Криуна. Они ошибаются, но ошибаются невольно, из чистых побуждений; они дали волю голосу сердца, который заглушил действительность, но истина имеет способность в конце концов торжествовать над увлечением, она подчас жестоко мстит за него. Один из экспертов, если не ошибаюсь, Иванов, чтобы признать действия капитана Криуна правильными, должен был признать, что осмотр пробоины, полученной «Владимиром», мог быть сделан из одного только любопытства. Если к подобным утверждениям приходится прибегать для оправдания капитана Криуна, то каких еще доказательств его виновности можно требовать? Ничего не понимающий в искусстве мореплавания и морской технике, отуманенный сонмом вопросов, столь специальных, что отвечать на них отказался эксперт Туркул, говоря, что это экзамен, я приобрел уверенность в несомненной виновности капитана Криуна, услышав как ответ Иванова, так и удостоверение других экспертов, что Устав Русского общества пароходства и торговли имеет разве только академическое значение и к исполнению отнюдь не обязателен тому, для кого он написан. После этого мне все стало ясно.

Переходя к виновности капитана Пеше, я также не стану повторять тех фактов, на которых весьма подробно останавливался представитель обвинения. Придавая к ним то трогательное согласие, которое проявила в своих показаниях команда «Колумбии», и ту неубедительность доводов, приведенных в его защиту итальянской экспертизой, прекрасной во всем другом, кроме достаточности принятых Пеше мер к спасению пассажиров, я смело думаю, что и виновность Пеше по второму вопросу не нуждается в дальнейших доказательствах. В интересах справедливости позволю себе добавить, что едва ли возможно согласиться с господином прокурором, что гостеприимство, несомненно оказанное Пеше спасенным пассажирам «Владимира», есть обязанность. Такой обязанности для капитанов пароходов, несомненно, не существует, что доказывается тем, что на пароходе «Синеус» ялтинскому исправнику Грекову, бывшему буквально голым, кроме простыни, ничего не дали, и здесь, в Одессе, просьба его, обращенная к агенту Русского общества пароходства и торговли, дать ему что-либо из одежды, чтобы сойти на берег, осталась без ответа, и он в одной простыне и сошел на берег. На мой вопрос по этому предмету капитану Лобачеву он ответил что-то совершенно непонятное. Обращаюсь теперь к гражданским ответчикам и на минуту остановлюсь на 683 ст., которая дает нам право искать убытки, нам причиненные, не только с виновных в совершении преступления, но и с владельцев предприятия, коих агентами состояли обвиняемые. С первого взгляда этот закон кажется, пожалуй, несправедливым, так как по основному уголовному правилу всякий отвечает за самого себя. Но вдумавшись в закон, изображенный в ст. 683, мы увидим, что он и справедлив и гуманен. Правления железных дорог и пароходных обществ, которым мы поневоле должны доверять нашу жизнь и жизнь близких нам лиц, по теории должны принимать все меры к обеспечению жизни и здоровья пассажиров в силу влечения сердца, во имя любви к ближнему, но, к сожалению, законодатель по бывавшим примерам убедился, что сердца у заправителей крупных предприятий не бывает, рассчитывать на их любовь к ближнему весьма неосторожно. И так как государство не может заставить любить ближнего и поступаться в его пользу частью барышей, то оно и создало закон 1879 г., который угрожает имущественной ответственностью за преступления, совершенные его агентами, если от них последовал вред для здоровья или жизни частных лиц. Честь иметь владимирскую команду, умение ее так подобрать должны быть оплачены. Боязнь этой оплаты должна оградить жизнь и здоровье пассажиров, так сказать, заменить сердце у собственных предприятий... Иметь сердце — им непонятно. Эту необходимость — боязнь платы, боязнь убытка — это-то они наверно поймут.

Переходя от этих общих соображений к настоящему делу, не трудно убедиться, что требование убытков с Русского общества пароходства и торговли и закономерно, и безусловно нравственно. Я лично до процесса решил искать виновных. Ознакомившись с процессом, узнав, что такое Русское общества пароходства и торговли, я всецело предъявляю иск к нему. Если Пеше виноват, то Русское общество, предъявившее к братьям Банано иск, получит с них свою часть — нам до их обоюдных расчетов нет дела. Перевозка солдат производилась Русским обществом пароходства и торговли. Все эксперты единогласно говорят, что бегство команды «Владимира» лишило Криуна возможности проявления энергической деятельности для спасения пассажиров. (Энергической — какой злой иронией звучит это слово по отношению к капитану Криуну.) Непринятие мер спасения пассажиров и принятие таковых Лобачевым погубили тех, в интересах семей которых я нахожусь здесь. С ужасом допускаю мысль, что среди них были такие несчастные, которые были, так сказать, двойными жертвами — сначала Криуна, а потом Лобачева. Бедные люди! Как они радовались, видя приближающийся «Синеус»; в отчаянии всему веришь, даже в возможность спасения с помощью агентов Русского общества пароходства и торговли.

Сурков, Матвеев, Криун, Лобачев, Михайлов, Ларин, Дейчман — это агенты Русского общества пароходства и торговли; в сорокалетний период своего существования общество создало владимирскую команду — это яркий результат его организаторской деятельности. Все соображения, высказанные экспертами о невозможности иметь порядочную команду, не применимы, даже если признать их справедливость к Русскому обществу пароходства и торговли. Я понимаю, что от эксперта Туркула бегают матросы. Имея один пароход, он не мог себе приготовить кадры. Иное дело общество. Обладая громадными средствами, общество, если бы желало, если бы оно могло понимать свои нравственные обязанности, несомненно, могло бы образовать кадры для образования матросов и организования обучения пароходных команд. Раз оно этого не сделало, оно должно за это платить. Возражения о недостатке времени для обучения могут оправдывать Криуна, поставленного в невозможность обучения команды Русского общества, но не могут оправдывать Русского общества. Поэтому общество должно заплатить за этот порядок. В заключение добавлю: ваш приговор, правильный и справедливый, не удовлетворит возмущенную общественную совесть мы знаем виновных, но говорить о них мы не вправе».

Последним говорил представитель почтово-телеграфного ведомства, поддерживавший исковые требования представительствуемого им ведомства в сумме около 9 тысяч рублей за утраченную во время крушения «Владимира» почту и деньги, вырученные от продажи марок, и казенное имущество, находившееся в почтовой каюте.

Речь присяжного поверенного Н. И. Мечникова в защиту интересов Русского общества пароходства и торговли

Господа судьи! Являясь представителем материальных интересов Русского общества пароходства и торговли в деле претензий его к Пеше и к собственникам парохода братьям Банано за потопление парохода «Владимир», я, конечно, не сомневался ни на минуту, что мишенью для нападений будет в течение всего процесса это самое общество. Но, признаюсь, я никак не ожидал, чтобы присущее всякому право на иск было опорочиваемо после состоявшегося определения Палаты 16 сентября. Право это зиждется на 6 ст. Устава уголовного судопроизводства, предоставляющей всякому потерпевшему, не являющемуся в деле частным обвинителем, предстать пред уголовным судом в качестве гражданского истца в том случае, когда имущественные права его нарушены преступлением.

Хотя редакция статьи слишком проста и ясна, чтобы подавать повод к различным ее толкованиям, но исключение из этого правила усматривается будто бы в тезисах уголовного кассационного Сената. Ничего подобного высшее судилище не совершало, да и совершить не могло. Несомненно, что те убытки, которые могут явиться результатом деяния, признанного уже преступным, не могут предшествовать судебному приговору. Применяя соображения эти к настоящему случаю, несомненно, что если бы ответственность Русского общества пароходства и торговли ограничивалась претензиями гражданских истцов к Криуну за его преступное деяние, то, конечно, ответственное за него общество не могло бы явиться обвинителем Криуна до объявления обвинительного приговора, когда права общества ограждены законным иском о регрессе. Но в том случае, когда ущерб является несомненным до суда, вопрос о том, вызван ли ущерб преступным деянием, есть вопрос суда, который должен быть при участии лица заинтересованного. Из данных настоящего дела оказывается, что едва ли есть в деле вопрос, более точно разрешаемый, как вопрос об ущербе Русского общества, так как пароход его «Владимир» несомненно погиб.

Считая, таким образом, вопрос о праве исчерпанным, я постараюсь представить суду соображения, приводящие меня к заключению, что право это в данном случае не идеальное только. Для этой цели я должен доказать как то, что в столкновении виноват Пеше, так и то, что Криуном сделано все от него зависящее для избежания такового. Доказательством этих двух положений я и ограничу свои объяснения. Вопрос о том, сколько мужества выразил Криун и его команда при спасении пассажиров и их имущества, не имеет в данном случае для меня никакого значения. Ошибки Криуна могут создать известные гражданские отношения между обществом и пострадавшими. Задача моя несколько осложняется исключительностью настоящего дела: теперь, когда процесс уже близится к концу, самое происшествие на море настолько не установлено, что квалификация действий капитанов оказалась бы преждевременной. Это анормальное явление легко объясняется сущностью самого события. Чем печальнее явление, тем возбужденнее относится к нему общество. Врожденное ему чувство справедливости находит единственное успокоение в возмездии виновникам несчастья. Это симпатичное само по себе чувство ведет, тем не менее, в большинстве случаев к крайне печальным последствиям. Этот быстрый суд крайне неразборчив в расследовании дела. Первая видимая причина оказывается всегда и виновником бедствия. Исторические примеры не нужны, их удобнее черпать из настоящего дела. В 6 ч вечера 27 июня Одесса впервые узнала о случившемся бедствии. 28 июня местная пресса была переполнена сенсационными заметками о происшествии и единодушным приговором обвинен был Пеше. Оно и понятно: русский пароход утонул вследствие удара, нанесенного ему итальянским судном. Причинная связь очевидна, а большего и не надо. Приговор произнесен, а самое происшествие никому еще и не могло быть известно. Суд общественного мнения произнесен был так быстро, что упущено было даже такое простое соображение, как то, что крушение является всегда результатом взаимодействия двух сил (пароходов). Эта ошибка была, впрочем, скоро исправлена. На другой же день обвинены были оба капитана. Целый ряд статей, карающих то одного, то другого, то обоих вместе, очевидно, столь же мало полезен для предстоящего суда, так как и они были писаны лицами, не знавшими действительных обстоятельств дела, в чем некоторые чистосердечно сознавались в конце своих произведений.

Следственная и обвинительная власть, деятельность коих воплотилась в обвинительном акте, оказались не чуждыми того же недостатка. Достаточно сличить прочтенный здесь обвинительный акт с теми обвинительными актами, которые каждодневно читаются на суде, чтобы усмотреть между ними существенное различие. Обвинительные акты являются всегда верною фотографией добытых предварительным следствием данных. Если не всегда приводят они к проектируемым актами результатам, то это объясняется тем, что часто судебное следствие изменяет совершенно характер дела. Бывает и так, что выводы составителей актов не совпадают с выводами судьи. В данном случае обвинительный акт грешит и в описании событий, предшествовавших его составлению. На второй странице акта говорится о том, что итальянский пароход увидел слева по носу белый огонь. Смею уверить, что в данных предварительного следствия никто и никогда подобного указания не делал, а это обстоятельство — кардинальное в деле. Перевернув страницу, мы узнаем из обвинительного акта, что в то время, когда стоявшие борт о борт пароходы давали возможность пассажирам переходить с одного парохода на другой, капитан Криун уговаривал их остаться, говоря, что подходящий «Синеус» спасет пассажиров. Предварительным же следствием установлено, что огонь парохода «Синеус» показался лишь после значительного промежутка времени после того, как «Колумбия» отчалила. Это очевидно простые ошибки — результат поспешной деятельности. Несмотря на полное разногласие показаний обоих преданных суду капитанов, обвинительный акт не подвел итогов своего расследования; он не установил события таким, каким оно ему в то время казалось. Представитель обвинительной власти здесь на суде в своей строго обдуманной речи также не подвел итогов следствия. Он находит возможным обвинять обоих, так сказать, альтернативно, утверждая, что Криун нарушил закон, сделав неправильный поворот влево, при сближении с итальянским пароходом не уменьшив хода и не застопорив машины. Виновность Пеше усматривается в том, что при виде зеленого огня он положил неправильно «право на борт», не уменьшил хода и не застопорил машины. Допуская в угоду обвинительной власти возможность считать при каких бы то ни было обстоятельствах виновными обоих, я никак не допускаю мысли, чтобы суд, на обязанности которого лежит точное применение карательного закона к определенному событию, решился бы согласиться с подобной точкой зрения.

Представители гражданских истцов также мало занялись исследованием события. Им, впрочем, безразлична мера наказания. Им нужно получить удовлетворение за понесенный их верителями от преступления ущерб. Степень вины не играет для них существенной роли. Справедливость требует сказать, что огромное большинство гражданских истцов пытается обвинять Криуна, но, к сожалению, в деле анализа судебного следствия они совершили немногое. Усматривая различие в показаниях русской и итальянской команд, они охотно доверяют последней только потому, что усматривают в показаниях ее больше солидарности, или разрешают вопрос еще проще, говоря, что свято убеждены в том, что суд признает событие таким, как им хочется. Мне кажется, что одною из причин этого одностороннего отношения к делу является исполнение ими их обязанностей. Пред нами стоят два ответчика: с одной стороны, Русское общество пароходства и торговли, а с другой — капитан Пеше с своим пароходом. Первое, по их мнению, ответствует всем своим имуществом (таковы, по их мнению, русские гуманные законы), второй отвечает только кораблем — таковы законы иностранных государств. Несомненно для них одно: как бы велики ни были недостатки Русского общества и его представителей, у него есть одно несомненное достоинство — полная касса. Какими бы, в свою очередь, достоинствами ни обладал итальянский пароход, у него есть один недостаток — ничтожность его стоимости, едва ли могущей вынести ту таможенную пошлину, которою он должен быть оплачен, чтобы стать их собственностью.

Какие причины руководили ими, для меня безразлично, так как, к сожалению, подведение итогов следствия должно лежать на моей обязанности, а только что указанные мною недостатки в их объяснениях лишают меня возможности воспользоваться их способом установления обстоятельств дела. Да я и не решусь просить суд установить событие по показаниям русских свидетелей потому только, что эти показания в моих глазах заслуживают больше доверия, чем показания, для меня неблагоприятные. Я постараюсь установить пред судом картину события так, как оно, по мнению моему, устанавливается всею совокупностью данных, добытых судебным следствием.

В ночь с 26 на 27 июня пароход «Владимир» под командою капитана Криуна шел из Севастополя в Одессу, пройдя траверз Тарханкутского маяка в 5 милях от него. Курс — норд-вест 40°. В 12 часов команда сменилась. На вахте были баковый матрос Сопоцько, помощник капитана Матвеев, подвахтенный Собченко (исполнявший должность боцмана). Рулевые и механики не упоминаются мною потому, что значения для дела они не имеют. В 12 часов 20 минут Сопоцько известил Матвеева о том, что справа по носу виден белый огонь. Матвеев дал об этом знать через Собченко Криуну, который немедленно появился на мостике с биноклем в руках. Усмотрев через 20 минут, что огонь систематически удаляется вправо, но не видя отличительных огней, Криун велел взять немного влево; повернули на 10 градусов влево, сопровождая маневр двумя свистками. Видя, что огонь становится ярче 8 градусов вправо, Криун велел взять еще немножко левее. Повернули еще на 10 градусов, сопровождая и этот поворот двумя свистками. Обстоятельства эти едва ли могут подлежать какому-либо сомнению: они устанавливаются целым рядом свидетельских показаний. Кроме единогласного показания команды, совершенно согласного с показанием, данным на предварительном следствии, обстоятельства эти в разных моментах находят себе подтверждение и в совершенно посторонних свидетелях. То обстоятельство, что Криун ни на минуту не спускался вниз, удостоверяется, между прочим, и свидетельницею Ковалевой, находившейся в течение всего времени на палубе. Указанный командой курс устанавливается и тем соображением, подтвержденным всеми экспертами, что это тот нормальный курс, которым каждодневно совершает свои рейсы Русское общество начиная с 1856 г. Незначительные уклонения от курса вызываются иногда состоянием погоды, заставляющей в некоторых случаях отступать от обычного направления, чего, впрочем, при состоянии погоды в эту злосчастную ночь не было. Свистки устанавливаются как командой парохода, так и совершенно посторонними свидетелями. Вызванные гражданскими истцами свидетели, из коих некоторые даже не допрошены на предварительном следствии, как Шнейдеров, Тарапанов, Ковалева (гражданская истица) и др., с точностью установили факт подачи свистков. Правда, что существует и противопоказание: свидетель Черномордик прежде услышал один свисток с итальянского парохода, а потом два свистка «Владимира». Но я не решусь вменить в вину Черномордику несомненную неправильность его показания. Этот впервые появившийся на судебном следствии свидетель понес столько горя, что неудивительно, если он и смотрел на происходящее ненадлежащими глазами: его били, он и под винтом «Колумбии» побывал, да и не обязан же он с точностью блюсти за свистками. Едва ли при этих условиях и свистки будут заподозрены судом.

Посмотрим, что делается на итальянском пароходе. Но тут уж придется устанавливать картину события суду. Я представлю те данные, в силу которых я составил об этом свое мнение. На предварительном следствии, которое было восстановлено на суде в этой его части, подсудимый Пеше сказал, что на вахте кроме него находились Рицо, рулевой Джуфре и матрос на мостике Коланджо. Теперь он заявил, что его, Пеше, не было, он отдыхал в каюте. На предварительном следствии рулевой Джуфре показал, что в 12 часов 5 минут он усмотрел белый огонь, о чем и дал знать вахтенному помощнику Рицо, который велел повернуть на 1 румб вправо, что он и исполнил, а матрос Коланджо на том же предварительном следствии сказал, что увидел белый огонь, но никаких сообщений по этому поводу не делал. Здесь, на суде, они обменялись ролями: Коланджо, увидев белый огонь, сообщил об этом вахтенному помощнику, а рулевой Джуфре показал, что об этом огне он узнал от Коланджо, о чем и сообщил вахтенному помощнику. Итак, сомнения в том, что каждый из них говорил неправду, быть не может. Вопрос о том, когда кто из них говорил правду, да и говорил ли ее когда-нибудь есть вопрос, подлежащий решению суда. Я думаю, что из двух показаний Рицо ближе к действительности последнее его показание. Не сомневаясь ни на минуту, что и первое показание всей команды было результатом предварительного их совещания, я думаю, что прежнее утверждение Пеше о его наблюдении за пароходом под мостиком — чистый вымысел. В этом меня убеждает и тот инцидент, который имел место в первый день судебного следствия. Убежденные в том, что Пеше раздетый мог появиться только в критическую минуту, защитники Криуна пытались установить путем допроса свидетелей отсутствие обычного костюма на Пеше. Пеше сам и в лице своего поверенного старался, в свою очередь, убедить суд в том, что свидетели приняли его парусинный костюм за нижнее белье. Скоро, впрочем, обстоятельства заставили их отказаться от этой попытки. Если бы Пеше не думал настаивать на своем бодрствовании, то вопрос о том, во что он был одет, когда спал, оказался бы вопросом для дела совершенно безразличным.

Таким образом, приходим к заключению, что у итальянцев никого, кроме Рицо, на вахте и не было и, следовательно, огни и маневры «Владимира» остались незамеченными. Криуну, между прочим, ставилось в упрек, будто он хотел «проскочить» перед носом «Колумбии». Достаточно посмотреть на Криуна, этого спокойного, скромного русского человека в почтенном возрасте и сравнить его с молодым, бойким и смелым Рицо, чтобы понять, что если кто-нибудь из них способен на удаль, в данном случае безрассудную даже, то во всяком случае не Криун.

Из показаний Джуфре и Коланджо я отдаю преимущество показаниям, данным на предварительном следствии. Хотя и те показания, как было замечено выше, были уже результатом предварительного соглашения, но, давая их на следующий день после катастрофы, они не могли предвидеть еще всех последствий каждого их, по-видимому, ничтожного для дела деяния. Да и какая надобность была Коланджо на предварительном следствии отвечать на предложенный ему вопрос о данном Рицо приказании повернуть направо, что он такого не видел и о таковом не знал, если бы в действительности поворот этот, как он показывал на суде, был ему известен.

Итак, подводя итоги только что сказанному, оказывается: на пароходе «Владимир» 4 человека следят за происходящим на море, капитан не отводит от глаз бинокля; на итальянском пароходе находившиеся будто бы на нем лица, если суд даст в этом отношении веру их показаниям, или спят, или развлекаются так, что ничего не видят и не слышат. И в этом существенном для меня отношении суд при всей своей снисходительности к итальянским показаниям не может стать на иную точку зрения, так как несомненно, что в свистках, правильных или неправильных, на русском пароходе недостатка не было. Криуну ставят, между прочим, в вину частые и непоследовательные свистки, а вышеупомянутые свидетели словно сговорились, чтобы ни одного свистка не слышать. Первоначальный огонь «Владимира» был впервые усмотрен рулевым, который мог только случайно заметить его, так как на обязанности его лежало наблюдение за компасом. Коланджо, стоявший специально для того, чтобы наблюдать за огнями, только через 4 месяца после наблюдения впервые сообщил нам о том, что он ответил как следует об усмотренном им по носу огне. Пеше же спокойно сидит в своей каюте.

Все это меня приводит к заключению, что и в этой, несомненно, верной картине пока еще счастливого плавания кроются задатки вскоре последовавшего несчастья.

Переходя к дальнейшему исследованию данных, добытых на судебном следствии, оказывается, что Криун рисует событие так: Криун говорит, что, пройдя очень небольшое пространство курсом норд-вест 60°, он увидел справа от себя, саженях в 300—400, корпус парохода, причем видел все мачты его и трубу в растворе позади топового огня. Таким образом, для него стало несомненно, что виденный им пароход шел в отношении его встречно-параллельным курсом. Он, по существующему у моряков обычаю, желая обратить внимание команды, дал несколько свистков и, спокойно продолжая курс, пошел проверять компас. Вдруг Матвеев сообщает ему о повороте встречного парохода ввиду показавшегося ясно красного огня. Быстро взглянув направо, Криун видит на расстоянии 50 сажень несущийся на него пароход, бушприт которого уже над кормой «Владимира». Едва он успел крикнуть «берегись» и «лево на борт», как последовал роковой удар.

По показаниям же итальянской команды оказывается, что соответствующее этому времени плавание было таково. После оконченного ими уже в 12 часов 10 минут поворота они перевели «Владимира» с правой стороны от себя на левую, причем увидели его красный огонь. После виденного ими красного огня глазам их представился зеленый огонь. Увидя этот зеленый огонь, Рицо тотчас же сообщил, что встречный пароход сделал неправильный маневр. Успокаивая себя тем, что маневр этот будет, вероятно, исправлен, он некоторое время (по предварительному следствию — от 5 до 7 минут, теперь время определить отказался) продолжал свой путь, после чего повернул право на борт. Из этого разноречия суд должен установить по своему усмотрению, что было в действительности, т. е. кто у кого шел по правую руку. Для этой цели суду, конечно, безразлично то мнение, к которому пришел я, представитель Русского общества. Я считаю себя вправе настаивать перед судом лишь о том, чтобы так или иначе им были подведены этому существенному в деле вопросу итоги. Делаю это в полной уверенности успеть, потому что из судебного следствия я впервые убедился в том, что один суд в этом отношении разделяет мои воззрения на судебные функции. Кроме свидетельских показаний, я должен пытаться найти какие-нибудь данные в пользу одного или другого предположения. Здесь на суде неоднократно говорилось о том, что поворот вправо итальянского парохода так же, как и поворот влево русского, если таковой был сделан, при условиях, подтверждавшихся итальянцами, есть маневр сумасшедший. Если суд, соглашаясь с этим, станет отыскивать этого сумасшедшего по производимому на суде впечатлению, я боюсь, что суждение будет не в пользу Криуна. Но я прошу не забывать одного: подавленное состояние Криуна — результат, а не причина несчастного события. Современное психическое состояние обоих капитанов легко объясняется различием их характеров и национальностей. Криун — пожилой, осторожный, задумчивый, смиренный. Рицо — молодой, энергичный итальянец. Поклонник силы во всех ее проявлениях, я любовался им вплоть до того момента, пока он не проявил своих свойств на суде в следующем памятном суду инциденте. Являясь впервые перед судом чужого государства, он резко отвечал суду на все предлагаемые ему вопросы, что он брал вправо, потому что повороты вправо во всех случаях признаются правильными, что даже Матвеев, очутившись на итальянском пароходе, дружески потрепав его, или Пеше, по плечу, стал ругать своего капитана, причем свидетель употреблял такие выученные им тут, в России, выражения, от которых и нам становилось жутко. Впрочем, я думаю, что и суд не считает ни одного из них сумасшедшим, иначе Криун не занимал бы места на скамье подсудимых. Да, кстати, и не нужно прибегать к такой резкой гипотезе, чтобы найти причину поворота и при отсутствии сумасшествия капитанов. Не отличаясь богатством воображения, я решусь высказать идеально более скромные предположения. На «Колумбии», как говорилось здесь на судебном следствии, никто не видел зеленого огня; только после столкновения свидетель Тиль упомянул о том, что им был усмотрен зеленый огонь. К сожалению, я бессилен установить существование бортовых огней; если бы я мог их представить, положение Криуна от этого значительно бы выиграло. Не думал ли командующий «Колумбией» успеть воспользоваться своим красным огнем для того, чтобы, показав его, с помощью встречного капитана благополучно разойтись? Не спала ли итальянская команда и не спросонья ли после резких свистков «Владимира» был совершен неудачный поворот? Не мнением ли итальянских моряков вообще, выразившимся в экспертизе итальянцев, может быть объяснен этот маневр? Восстанавливаю перед судом их решительное слово.

Повороты вправо всегда оправдываются и законом, и морской практикой. Давший себя разбить в правый борт, несомненно, виноват. Мне могли бы возразить на это, что и итальянский командир мог бы подвергаться риску быть разбитым, но это возражение едва ли выдерживает критику. Боязнь и предусмотрительность — свойства чисто индивидуальные, да и едва ли храброму Рицо были основания к опасению. Несчастья при столкновении с людьми на пароходе — исключительный случай. Их не боятся и более робкие люди, тем более, что итальянский пароход довольно благоприятно был обставлен в этом отношении. Пассажиров у него не было, одна команда — 28 человек, а спасательный плот и шлюпки налицо. Если прибавить к этому те прекрасные пояса фабрики Джона Буля, о которых так много говорил присяжный поверенный Холева, то опасность за людей сведется к нулю. А застрахованный пароход приносит ущерб только страховой компании, а не доверившим свои интересы господам Пеше и Рицо собственникам его. Итальянские эксперты сказали, между прочим, что закон не предусматривает возможности таких поворотов, которые можно назвать разбойничьими. Я и не решался предполагать возможным поворот такого качества, но до тех пор только, пока тот же обвинитель Криуна г. Холева, не рассказал нам о каком-то столкновении итальянского парохода с русским, когда посторонние эксперты в лице швейцарских адмиралов высказались по отношению к итальянскому капитану в весьма близко подходящем к разбою смысле.

Если бы суд, благодаря свойственному каждому судье критицизму, затруднился и при этих данных установить подлежащее установлению неизвестное событие, я решаюсь предложить следующий способ: отбросим в сторону все не вполне известное, остановимся на тех моментах в деле, которые не подлежат сомнению. Моменты эти: каждый из пароходов увидел друг друга справа по носу, пароход «Владимир» получил удар в правый борт при полном повороте его влево. Пусть суд решит, кто кого догонял, кто от кого уклонялся. Все сказанное мною приводит меня к заключению, которое, надеюсь, разделит и суд, что катастрофа произошла так:

Криун, увидя справа по носу белый огонь, 20 минут следил за ним, делая всевозможные предположения. Через 20 минут тщательного наблюдения, убедившись в том, что белый огонь приближался к нему, отходил от него вправо, дал два поворота влево. Капитан же Пеше в это время спал в своей каюте. Рицо, увидя вправо от себя зеленый огонь, положил право на борт, а капитан Пеше спал в своей каюте. Только тогда, когда раздался тот протяжный свисток «Колумбии», который, конечно, никогда не изгладится из памяти слышавших его, Пеше проснулся, влетел на мостик, схватил за руку Рицо, стоявшего у руля, скомандовал «стоп машина, полный задний ход». Но поздно: терпеливая машина «Колумбии», долго ожидавшая распоряжений опытного капитана, не послушала его поздней команды. Со стихийной силой устремилась она на правый борт «Владимира», разрушая снасти. Тут-то и настала та страшная катастрофа, от одного воспоминания о которой всем становится жутко. Вынести этот момент во всей его реальной истине не могли нервы старого капитана: Пеше бежал так, что все происходившее на «Владимире» могло быть доступно только сверхъестественному зрению свидетеля Черномордика. Но у него и сила нервов пропорциональна силе зрения.

Затем наступает момент, следующий за катастрофой, и объяснения по нем будут давать другие представители Русского общества. Я перейду к оценке деятельности обоих капитанов, считая, что и суд придет к тому же заключению в отношении фактической стороны.

Существеннейшим вопросом, подлежащим установлению суда, является вопрос о том, каковы были их курсы до преступного поворота. Только ответив на него, можно прийти к правильному заключению о том, какою из статей международного права должны бы были руководствоваться капитаны. Вопрос этот легко разрешается как сделанными уже чертежами, так и чертежами, которые не откажется сделать и сам суд, чтобы достигнуть истины. Двух ответов быть не может. Если принять курс «Владимира» норд-вест 40,5 миль от траверза Тарханкута, курс «Колумбии» зюд-ост 39,12 миль от Тендры — это встречные параллельные курсы, параллельные в смысле морской техники, так как в практике плавания обоих пароходов они никак встретиться не могли.

Приступая к анализу действий капитанов, мы имеем в своем распоряжении экспертизу и торговый устав с его законоположениями.

В течение целого процесса мы постоянно слышали о том, что поворачивающий вправо чуть ли не всегда прав. Заключение русских экспертов о том, что, видя зеленый огонь, Риццо не должен был поворачивать, встретило возражение не только итальянских экспертов, но и всех гражданских истцов, причем оно строилось ими на параграфах 15 и 18 Правил.

Теперь, господа судьи, подобно красноречивому итальянскому эксперту, я окончу в той форме мои объяснения, в какой тот ее начал. Господа судьи! Если бы вас спрашивали о том, не нужно ли изменить существующий закон, я охотно воспользовался бы советом почтенного эксперта и готов был бы согласиться с ним, что, может быть, и полезно создать закон, который, не затрудняя вас, давал бы право всегда поворачивать вправо. Может быть, столь же необходим для избежания столкновений и такой закон, который, не затрудняя вас, давал бы вам право решить дело быстро, т. е. удостовериться, в правый ли борт получена авария, и сказать: правый борт всегда бить можно. Но, господа судьи, вы призваны сюда, чтобы применить уже существующий закон к делу, а при этих условиях вы лишены возможности оказать желанное всеми нами гостеприимство мнениям гг. итальянских экспертов.

Господа судьи! У нас часто за самыми скромными интересами кроются элементы истины. Являясь здесь как гражданский истец, я преследую самые ничтожные коммерческие цели. Но приговора вашего ждем не только мы, заинтересована вся Россия, а с каким нетерпением ждут его те посвятившие себя морскому делу труженики, которые ночи простаивают на ветре и холоде, чтобы выяснить себе значение светящейся на море точки. Труд этот может увенчаться успехом лишь тогда, когда точки эти будут тем всем понятным воляпюком, которым свободно обменяются все национальности. Огонь на море тогда только станет предметом, достойным наблюдения, когда каждый моряк будет твердо уверен в том, что огонек — признак судна, управляемого, в свою очередь, опытным шкипером, сознающим, что судно дано ему не с той целью, чтобы служить ему убаюкивающим ложем отдохновения и орудием для морских упражнений тем неопытным морякам или матросам, которые управляются так, что невольно приходит в голову, не приняли ли они топовый огонь за звезду Вифлеема, а себя за волхов, руководящих иудеями.

Речь присяжного поверенного Н. П. Карабчевского в защиту Криуна

Господа судьи! Общественное значение и интерес процесса о гибели «Владимира» выходит далеко за тесные пределы этой судебной залы. Картина исследуемого нами события так глубока по своему содержанию и так печальна по последствиям, что да позволено мне будет хотя на минуту забыть о тех практических целях, которые преследует каждая из сторон в настоящем процессе. Вам предстоит нелегкая и притом не механическая, а чисто творческая работа: воссоздать эту картину именно в том виде, в каком она отвечает действительным, а не воображаемым обстоятельствам дела. Здесь немало было употреблено усилий на то, чтобы грубыми мазками вместо красок и ложным освещением представить вам иллюзию истины, но не саму истину. Это была какая-то торопливая и грубая работа импрессионистов, не желавших считаться ни с натурой, ни с сочетанием красок, ни с той житейской бытовой правдой, которую открыло нам судебное следствие. Заботились только о грубых эффектах, о первых впечатлениях, рассчитанных на вашу восприимчивость. Не в такой судебной работе хотелось бы мне явиться в настоящую минуту вашим посильным сотрудником. Рассвет, опоздавший осветить место печальной катастрофы 27 июня, конечно, навсегда останется кровавым в нашем воображении; бездна, жадно поглотившая в короткий миг между утром и ночью столько человеческих жертв, навсегда останется неизменно холодной и мрачной. Но ведь не этой потрясающей, но, к сожалению, безмолвной картины ждет от вас в настоящую минуту вся Россия, не к ней направлены теперь усилия вашего судейского разума и вашей взбаламученной судейской совести. Нам нужна картина, нестесненная никакими искусственными рамками, полная бытового правдивого содержания и правосудного освещения.

Обращаясь к материалу, данному предварительным следствием, защитник находит его недостаточным, чересчур эскизным, вследствие чрезмерной спешности, с какой производилось следствие. Не расследован такой важный вопрос, как-то: были ли закрыты иллюминаторы на «Владимире» или нет; не проверено, что было сделано во время катастрофы в машинной части, не допрошен старший механик Зданкевич.

Защитник не считает возможным винить Криуна за дурные качества команды; Русское общество пароходства и торговли имело возможность лучшим обеспечением привлечь на свою службу и лучших людей. То же следует сказать и о снабжении пароходов. Последнее составляет обязанность управления Русского общества пароходства и торговли, а не капитанов.

Остановившись затем на гражданских истцах, явившихся по настоящему делу, г. Карабчевский указывает на то обстоятельство, что они направляют свое обвинение исключительно на Криуна, оправдывая Пеше, и это потому, что за спиной Криуна миллионы Русского общества пароходства и торговли. Едва ли это сообразно со справедливостью.

После этих предварительных соображений защитник перешел к разбору обвинения, предъявленного к Криуну по 1466 ст. Уложения о наказаниях. «Чтобы признать по этому пункту Криуна виновным, суду предстоит указать в своем приговоре, какие именно постановления закона или обязательные технические правила мореплавания им нарушены. Обвинение утверждает, что эти нарушения заключаются в несоблюдении им правил и предосторожностей, предусмотренных 15 и 18 статьями Международного положения об управлении паровыми судами. Да не покажется вам это парадоксом: это первое обвинение для настоящего моряка, пожалуй, тяжелее второго. Там пойдет речь об административных и общечеловеческих его талантах и способностях. Здесь задета специально морская его честь. Все специалисты немного односторонни, но в этой односторонности их сила. Чтобы показать вам, что в лице обвиняемого вы имеете дело с настоящим моряком, а не моряком только по названию, представлю вам его биографию. Штурман по специальному образованию, служа в Черноморском флоте, он сделал множество кампаний. Плавал за границей, доплывал до Японии и Китая и избороздил Черное море вдоль и поперек. Скромный труженик, без покровителей и протекции, он обязан лично своему усердию и исполнительности переводом из штурманов лейтенантом во флот. Это всегда считалось почетным отличием. В общей сложности, в военном флоте он прослужил более 25 лет. Уже будучи капитан-лейтенантом, он перешел на службу в Русское общество пароходства и торговли. И здесь не сразу он занял видное место капитана пассажирского парохода. Никакая бабушка ему не ворожила. Некоторое время он плавал помощником, наконец, стал и капитаном. В течение 8 лет в командовании его перебывало до 16 пароходов буксирных, товарных, пассажирских, и, слава Богу, не приключалось никаких аварий. Поэтому, говоря о нем как о капитане, я вправе утверждать, что это дельный, образованный и опытный моряк. Его ценз как капитана выше всяких споров и сомнений. В чем же он погрешил как моряк в данном случае и погрешил ли действительно? Суд призывал к себе на помощь моряков-экспертов».

Останавливаясь на оценке их показаний, защитник указывает на разделение мнений, происшедшее среди экспертов разных национальностей. Но это явление, разумеется, случайное. Господа итальянские эксперты, приглашенные защитой Пеше, вопреки всем свидетельствам и данным следствия доверяют исключительно только объяснениям Пеше и Рицо. Оставаясь на этой почве, они и приходят к выводу о виновности Криуна и полной невиновности Пеше. До известной степени оно понятно. С самого начала они доверились Пеше и не могут отступиться от того положения, что каждое сказанное им слово — сама истина. В течение долгого процесса мы имели, однако же, многократные случаи убедиться в противном. Их экспертиза — талантливый и даже весьма ценный научный трактат, но, к сожалению, он отправляется от неверных фактических данных. По вопросу о столкновении он исходит из положения, что Рицо со своего левого борта видел красный огонь «Владимира» и лишь затем уже на весьма малое и притом неопределенное время увидел зеленый огонь. Между тем это не так; в действительности Рицо ни на одну секунду не видел красного огня «Владимира», а зеленый видел, и притом, со своего правого борта не менее 5—7 минут. Минуя итальянцев, русская экспертиза раскололась на две неравные части. Русские моряки огромным своим большинством, с адмиралом Кологерасом во главе, пришли к единогласному заключению, что действия Криуна по управлению пароходом безусловно правильны от начала до конца. Намеки на то, что это будто бы «товарищеская экспертиза», взявшаяся во что бы то ни стало обелить Криуна, едва ли заслуживают вашего внимания. Во-первых, все эти лица отнюдь не «товарищи» Криуну, они стоят гораздо выше его и по своему положению, и по служебной иерархии. Во-вторых, из числа этих экспертов четверо вызваны не по настоянию защиты, а напротив, по требованию господина прокурора. Стало быть, говорить о «дружбе» и «товариществе» неуместно. Защищать в лице г. Криуна «честь» военного флота экспертам также не предстояло надобности. Криун давно в отставке, и каковы бы ни были дефекты его капитанского ценза, это нималым образом не могло отразиться на нравственных интересах военных моряков; в качестве такового Криун никогда самостоятельным командиром судна не состоял. Итак, заключение этой группы экспертов стоит вне всяких подозрений. По существу своему оно представляется в высшей степени ценным, так как логически последовательно следит за каждым шагом, за каждым действием Криуна и приходит к заключению, что, находясь в положении командира «Владимира» в злополучную ночь столкновения, никто из них не поступил бы иначе. Особняком стоит эксперт Ирецкий. Сущность его заключения сводится к следующему: грубо неправ Рицо, положивший «право на борт», это движение вызвало всю катастрофу, но попутно он не одобряет и Криуна, изыскивая моменты, в которые, по его мнению, тот должен был и застопорить машину, и даже дать задний ход. При оценке фактического материала мы еще увидим, насколько прав эксперт в этих своих последних выводах, но для нас важно пока то, что и этот эксперт, которого уже совсем невозможно заподозрить в мирволении к Криуну, приходит к одному мнению со всеми остальными русскими экспертами. Он также находит, что основанием, так сказать, решающим моментом столкновения является поворот Рицо направо, когда был виден зеленый огонь «Владимира». И этот поворот вместе с другими экспертами он признает безумным и ужасным по своим последствиям. Итальянские эксперты, не отрицая некоторой рискованности маневра, но признавая его как бы вынужденным неправильными маневрами «Владимира», весьма прозрачно дают нам при этом понять и свою отправную точку зрения: «Бей в правый борт — и никогда в ответе не будешь», как бы грубо, согласно простонародному морскому выражению, резюмируют они сущность положения, изложенного будто бы в 15 ст. Правил. И у нас среди моряков известно выражение «разбить судно на законном основании». Вот здесь, собственно, гг. судьи, и должна наступить наша работа — работа юристов. Действительно ли это «законные основания» и правильно ли большинство грубых противников-моряков толкует положение ст. 15? Защитник доказывает, что этой статьей вовсе не устанавливается принципа обязательного праводержания, к которому так льнет морская практика и который представителями гражданского иска сводится даже к простейшей формуле извозчичьего правила: «Знай свою правую руку — и ты моряк». Повороты направо установлены лишь в точно определенных случаях, а не навсегда.

Обращаясь к фактам, защитник раньше всего останавливается на вопросе: были ли на «Колумбии» бортовые огни? Их не было. Невозможно даже допустить, чтобы Криун и его команда условились показывать иначе, чем было в действительности. На «Владимире» было много пассажиров, и каждый мог явиться случайным свидетелем, видевшим огни. Иное дело на «Колумбии»: там все была своя семья. Капитан мирно почивал, вахта велась небрежно, и отсутствие фонарей на 5—10 минут в то время, как их спросонок оправлял старый фонарщик Руссо,— явление возможное. Их именно и кинулись оправлять, когда заслышали свистки с «Владимира», и это было за несколько минут до столкновения. Но в интересах Криуна не важно даже, чтобы этих цветных огней не было; вовсе, напротив, было бы лучше, если бы с точностью могло быть доказано, что они были. Тогда сами собой упразднились бы некоторые старые вопросы: мог ли двигаться Криун, ориентируясь по одному белому огню, который наблюдал в течение 20 минут, и т. п., и, стало быть, бесспорность соблюдения им всех предписанных законом правил была бы очевидна.

Если проверить курсы, по которым, бесспорно, двигались оба судна, будет ясно одно: «Владимир» все время видел «Колумбию» справа, и, в свою очередь, «Колумбия» ни на секунду не могла видеть красного огня «Владимира». А если это так, все повороты влево Криуна правильны безусловно и к столкновению не вели. Стоило Рицо только продолжать свой курс, и пароходы разошлись бы правыми бортами в расстоянии 150—200 сажен. Разверните дуги циркуляции обоих пароходов, комбинируя их по расчету времени, когда Рицо говорил «право на борт», как остроумно предложил нам это эксперт Ирецкий, и вы убедитесь, что до этого злосчастного поворота ни малейшей опасности столкновения судам еще не угрожало. За каких-нибудь минуты две до столкновения Криун еще видел мачты, в растворе трубу и вправо от нее свет топового огня. Суда разошлись бы правыми бортами, как этого вполне законно ожидал Криун. Теперь взглянем, чем же оправдывается злополучный поворот «право на борт» «Колумбии». Ни Рицо, ни Пеше не отрицают, что в общей сложности ими обоими был видим один зеленый огонь «Владимира» в течение не менее 5—7 минут. Это бесспорно установлено. Чего же Рицо ждал все это время? По его словам, он ждал исправления встречным судном, как он здесь выражался, своего «фальшивого маневра». Сообразим, однако. При встречной скорости обоих пароходов в час 20 миль и законном пределе видимости отличительных огней в 2 мили, на эти 2 мили проходит 6 минут. Как же он вправе был ждать 7 минут, когда сам здравый смысл не дает более 6 минут, до истечения которых всякий маневр, имеющий в виду «встречу», должен быть полностью исполнен. На этом ловится сам Рицо. Его «право на борт» было, очевидно, не сознательным и своевременным, как он утверждает, маневром, а лишь отчаянным решением застигнутого врасплох, быть может, только что выскочившего на площадку вахтенного. Недаром Пеше, разбуженный свистком, схватился за штурвал, как бы желая остановить маневр безумца. Но было уже поздно. Оставалось только дать задний ход. Я думаю, господа судьи, с этим «право на борт» можно покончить. Все нам доказывает бесповоротно, что в нем узел и развязка столкновений. Но если это так, то в чем же, собственно, можно винить Криуна? Говорят, он не исполнил требования ст. 18 Правил, не застопорил машины, не дал заднего хода. Но когда? Когда «Колумбия» своим правым бортом была справа от «Владимира» и притом в расстоянии 200—300 саженей, еще никакой опасности не было. Пароходы расходились. Опасность явилась только тогда, когда после знаменитого «право на борт» появился впервые красный огонь на «Колумбии» и его увидели на «Владимире». Но тогда уже было поздно. Это было за 30—40 секунд до столкновения. Большинство экспертов одобряют Криуна за то, что в эту последнюю минуту, не уменьшая хода, он скомандовал лево на борт. Уменьши он ход, не сворачивая влево, «Колумбия» могла бы пополам перерезать «Владимира» и последствия столкновения были бы еще ужаснее. Теперь, чтобы покончить с этим обвинением, позвольте только в двух словах сделать характеристику Рицо как моряка. Об особой морской его опытности говорить не приходится, ему всего 26 лет. Что же касается его теоретических идей по части мореплавания, то он успел их выложить перед нами. Их немного: 1-я — «всегда направо», все прочее не есть морской маневр, и еще 2-я — «стоп машина» только тогда, когда увидишь камень или мель! Если принять при этом во внимание, что первое время огонь «Владимира» он принимал за береговой, то вы согласитесь, что багаж его познаний невелик. Пеше нам обещал представить аттестат Рицо на шкипера дальнего плавания, но так и не представил. Мы вынуждены выдать ему взамен наш собственный аттестат.

Если эту характеристику сопоставить с его действиями, будет ясно, кто «резал нос», будет также ясно, кто и кого разбил по всем морским правилам злополучного «праводержания».

Перехожу к оценке фактов, приводимых моими противниками в доказательство преступной бездеятельности Криуна. Здесь было провозглашено: «Капитан не должен теряться, кто растерялся, тот не капитан!» Положение, по-видимому, бесспорное, а между тем оно звучало фразой. Поясню мою мысль примером из области, нам близкой. Устав уголовного судопроизводства знает такое положение: прокурор не должен увлекаться, он не должен ни преувеличивать значения обвинения, ни сгущать краски в оценке фактов и улик. Но в какой мере? Разумеется, не в пределах того живого и страстного проявления человеческой натуры, которое более или менее свойственно всем, без которого невозможно себе даже представить человека. Некоторые из экспертов на вопросы, обращенные к ним по этому поводу, заявили: капитан не машина, и в пределах того тягостного и исключительного положения, в котором находился капитан Криун, он, со своей стороны, сделал все возможное. Думаю, что это и есть та точка зрения, с которой только и возможна оценка его деятельности после катастрофы.

Здесь выражались сомнения, царила ли паника на пароходе «Владимир» после столкновения, велики ли были ее размеры и как долго она продолжалась. Всякие теоретические соображения по этому предмету были бы бесцельны. Надо испытать самому весь этот ужас, надо видеть своими глазами что-нибудь похожее, чтобы судить об этом. Разве мы можем дать себе хотя приблизительный отчет в том, что бы произошло, если бы сейчас в этой тесной переполненной зале мы услышали крик отчаяния: «Горим, пожар!» Кто бы и, во всяком случае, многие ли из нас взяли бы на себя капитанскую роль: ни на секунду не потеряться? По счастью, не выходя из рамок этого же дела, мы можем провести параллель. Ранее, нежели судить о том, что должно было твориться на «Владимире», взглянем на то, что произошло на «Колумбии» тотчас после столкновения. Вспомните при этом, что этот грузовой пароход был с избытком, по численности команды, снабжен всеми необходимыми спасательными средствами. Там, кроме четырех больших и хорошо снабженных шлюпок, был еще спасательный плот, могущий держать на воде одновременно всю команду. Что же происходит на «Колумбии»? Удар, по отзыву итальянской команды, был почувствован даже не особенно сильно; спящих разбудил не столько треск удара, сколько голос капитана. Голос этот в первую же секунду уже отчаянно кричал: «Мы гибнем, дети! Ищите спасения в шлюпках!» По отзыву некоторых пассажиров «Владимира», в первую же минуту перескочивших на «Колумбию», на палубе ее царил мрак и невообразимый хаос. Матросы, оторопелые, испуганные, бесцельно бегали по палубе, не отвечая на вопросы; каждый из них взывал к своей Мадонне и громко молился Богу. Двое итальянцев, обезумев от страха, перескочили на «Владимир». Сам Пеше, этот старый «морской волк», неодетый, в туфлях, с непокрытой головой метался из стороны в сторону и торопил своих бравых «деток»: спасайтесь, спасайтесь! Ни о чем ином в такую минуту он и не думал, хотя, конечно, будь он хладнокровен, его опытность подсказала бы ему, что носовой удар сам по себе редко гибелен для судна, во всяком случае, всегда и безусловно менее гибелен, нежели боковой удар, нанесенный «Владимиру». Лишь спустя минут 10—15, когда были осмотрены все трюмы и безопасность «Колумбии» стала очевидной, на ней мало-помалу успокоились.

Теперь перешагнем опять на «Владимир». По единогласному свидетельству большинства пассажиров, удар раздался сильный, некоторых выбросило из коек, потом еще раздался треск, как будто ломало крепкий лед. Все вскочили в ужасе. Не считая команды, все 200 пассажиров, теснясь по лестницам и трапам, разом ринулись на палубу. В машинном отделение уже хлестала сбивавшая с ног машинную команду вода, и электричество погасло. Предоставляю вам судить, господа судьи, об этой минуте ужаса, заставившего всех затаить на секунду дыхание. О ней едва ли могут дать нам хотя бы приблизительное понятие все декоративные успехи сценического воспроизведения сказочного момента из оперы «Руслан и Людмила».

Что же делал и где находился в эту минуту Криун? Катастрофа застала его на капитанском мостике, том самом мостике, в который врезался и снес его до половины бушприт парохода «Колумбии». Он нашелся еще крикнуть помощнику Матвееву: «Берегитесь!» — раздался удар, мостик дрогнул, в щепки разбило его правую сторону, но капитан остался на левой, и не далее как через секунду мы слышим уже его первую команду: «стоп машина!» Распоряжение это, устранившее возможность взрыва котлов, было отдано каким-то благодетельным инспектором, и это доказывает, что на разрушенной наполовину площадке бодрствовало еще чье-то присутствие духа, чего в эту первую минуту могло и не быть. Где же растерянность в этот первый, самый страшный и роковой момент? В это время, сцепившись, как два врага, «Колумбия» и «Владимир» еще не выпускали друг друга и продолжали катиться по инерции в какой-то общей бесформенной свалке. Раньше чем отделиться «Колумбии» от «Владимира», прошло значительное время, минут 5—6, не менее. Некоторым пассажирам, даже с детьми и багажом, удалось перебраться на борт соседнего парохода. Что мог предпринять Криун в эти первые секунды, пока еще «Колумбия» терлась о его пароход и, отступая, на своем пути сносила все, что оставалось на правом борту: шлюпки, трап, даже шлюпбалки, вырывая их с корнем? Разумеется, ни об осмотре, ни о заделке пробоины тогда не могло быть еще и речи, так как повреждения не были кончены; удары, хотя и более слабые, продолжали еще наноситься. «Задержите пароход»,— крикнул он в эту минуту, оставаясь все еще на своей вышке, откуда было видно ясно, что «Колумбия» пятится и сейчас отойдет прочь. По этой команде на «Колумбию» перескочил Матвеев и кое-кто из матросов, в числе других Собченко и Жиганюк. Было ли законно и было ли целесообразно подобное распоряжение, носило ли оно на себе характер полицейской меры или это был естественный призыв на помощь со стороны погибающего? Судите, как хотите, для дела это безразлично. Видя ясно, куда пришелся удар, Криун не мог не сообразить, что повреждения «Колумбии», по сравнению с повреждениями «Владимира», будут ничтожны и, во всяком случае, не опасны. Распоряжение, стало быть, было целесообразно. Результаты, как увидим ниже, не по его уже вине, оказались сравнительно ничтожными. Однако все же спаслось несколько десятков человек, благодаря тому, что на итальянский пароход перескочил Матвеев и в особенности Собченко и Жиганюк, без энергичного вмешательства которых, быть может, ни одна итальянская шлюпка к «Владимиру» не подошла бы. Начавшееся на «Колумбии» ради собственного спасения от воображаемой опасности спускание шлюпок, как доказало это судебное следствие, тотчас же замерло, как только команда «Колумбии» уверилась в своей безопасности. Подробный анализ эпизода спуска шлюпки Матвеевым при помощи Собченко и главным образом Жиганюка, шлюпки, которая, несомненно, появилась у «Владимира» первой, первая же затем была у места крушения, подобрала Фельдмана и спасла еще до 20 человек пассажиров, обратил на себя ваше особое судейское внимание. Мы столкнулись в этом случае с таким обстоятельством, которое могло повести правосудие к весьма серьезным недоразумениям. Утверждалось, что русские матросы и г. Матвеев лжецы, что они не только не спускали шлюпки, но и не могли ее спустить без помощи итальянцев, ибо ввиду больших размеров шлюпки вывалить ее за борт нельзя иначе, как при дружном усилии 10—12 человек, а грести только двум, как на этом стояли Жиганюк и Собченко, и вовсе невозможно. Мы не знали кому верить. Только случайное обстоятельство разоблачило всю неправду, которую так настойчиво поддерживали и проводили Пеше и Рицо. Во время осмотра парохода «Колумбия», когда предложено было Жиганюку и Собченко и еще троим из команды «Владимира», работавшим тогда вместе с ними, спустить большую шлюпку, Пеше насмешливо покрикивал presto! presto! (живей! живей!). Он продолжал выражать уверенность, что эта большая шлюпка не могла быть ими спущена. Торжество его оказалось, однако, непродолжительным. В 5—6 минут, ко всеобщему удивлению, работа была исполнена: шлюпка оказалась на воде. Никто не подозревал об истинно богатырской силе, которую мог пустить в ход Жиганюк. Бывшие при этом свидетели итальянские матросы не выдержали и крикнули: «bravo marinari!» (браво матросы), а г. Пеше перестал кричать «presto!». О том, как вдвоем те же Жиганюк и Собченко ловко взялись за весла и разогнали тяжелую шлюпку, не стану вам и напоминать.

Если, таким образом, вспомнить систему защиты, принятую Пеше, и ту дисциплину, которая здесь так единодушно и наглядно проявилась в свидетельских показаниях итальянской команды и благодаря которым вся фактическая сторона дела предстала в ложном освещении, не трудно понять, что не перескочи на «Колумбию» горсть русских пассажиров, не раздайся вовремя голос капитана: «Задержите пароход!», пароход удалился бы тихим задним ходом и незаметно скрылся бы в ночной темноте.

Остановившись далее на мнении эксперта Ирецкого, который показал, что пробоину возможно было заделать брезентом, и опровергнув это мнение противоположными соображениям других экспертов, защитник находит, что Криун и не должен был затевать что-либо подобное.

На вопрос господина прокурора, обращенный к одному из экспертов, чего же ждал Криун для спасения пассажиров, эксперт Падалка, не обвинуясь, отвечал: «Ждал “Колумбии”». Он был прав, он должен был ее ждать. В ожидании этой помощи он мог воспользоваться только шлюпками. И вот команда «шлюпки на воду!» раздается, опять-таки, с капитанского мостика. Криун, видевший Суркова, своего старшего помощника, знал, что им «принята» эта команда, так как тот ответил «есть!», что по морской терминологии значит «будет исполнено!» Второму своему помощнику, Фельдману, он приказал готовить трап и подвести к нему пассажиров, причем приказал: «Женщин и детей вперед!» — и от Фельдмана на оба капитанских оклика раздалось: «Есть, есть!» Затем мы знаем, что случилось. После того, как Сурков бежал, никому не сказавшись, с лучшими матросами на «Колумбию» в тузике, не сдав никому надзор за двумя другими шлюпками, поднялся невообразимый хаос, который унять было уже невозможно. Часть команды и пассажиров, каковы Черномордик, поручик Вурдиков, чиновник Поповский, Загордан и многие другие, ринулась в шлюпки, оттесняя женщин и детей. Пошла настоящая свалка: мешали друг другу, лезли через головы и плечи других, так что, например, свидетель Далевский, стоявший поодаль, не решался даже приблизиться, основательно рассуждая, что лучше погибнуть вовсе, нежели спастись искалеченным или искалечив других. Не все, к сожалению, рассуждали так, и большинство представляло из себя озверелую толпу, жившую одной только мыслью, одним инстинктом самосохранения. Шлюпки отвалили, не попадая вовсе к трапу. Две лучшие и самые большие шлюпки были разбиты «Колумбией». Затем ни одна шлюпка более к «Владимиру» не вернулась. Напрасно и толпа, и капитан до хрипоты кричали им вслед: «Шлюпки назад»! Чтобы покончить с вопросом о шлюпках, отвечу на те упреки, которые посылались по адресу Криуна.

Уверяли, что шлюпки спускались долго, между прочим, оттого, что были прикрашены к стойкам, тали будто бы тоже были закрашены и т. п. Шлюпки, действительно, спускались довольно долго, благодаря общей панике, общей свалке, но вовсе не благодаря их закрашению или царившей якобы тьме на пароходе. Иллюминации, когда погасло электричество, конечно, не было, но фонарей 10—15 достаточно освещали пароход. Притом беспрерывно горели фальшфейера, жгли парусину, облитую керосином, и т. п. На кромешную тьму ни в каютах, ни на палубе, во всяком случае, никто не жаловался. Наружные же огни как призывы к помощи давали беспрерывно знать о себе. Вспомните единогласное показание всех свидетелей, наблюдавших погружение «Владимира». Только по огням и знали, что он все еще борется со смертью. Все время на нем вспыхивали огни; это было прерывистое дыхание больного в агонии, оно угасло только вместе с ним. Звонил также все время колокол, призывавший «Колумбию», но из этого ровно ничего не вышло. Звон оказался звоном погребальным. Когда подумаешь при этом, что на подход «Колумбии» вплотную нужны были всего каких-нибудь 5—7 минут и что их не нашлось у Пеше, невольно содрогаешься. Живо встает в моем воображении образ этой словно окаменевшей молодой девушки, вперившей свой задумчивей взгляд на освещенную «Колумбию» и не проронившей ни одного слова — говорю о Шестаковой — и невольно начинает щемить сердце. С ней рядом был ее отец и несколько других спокойных и хладнокровных пассажиров. Я бы назвал их аристократами несчастья, аристократами в лучшем значении слова. Они оставались на корме, все более и более погружавшейся в воду, чувствовали приближение рокового момента, но оставались спокойными. Кувшинов закурил папиросу, он находил, что умереть когда-нибудь надо и что лучшее — «это умереть спокойно». Была ли это эстетическая бравада человека, желавшего «красиво умереть», или действительное спокойствие философа, видевшего близость спасения, для нас безразлично; спокойствие было. Отец успокаивал дочь, а вместе и всех окружающих: «Полно, мы не погибнем, мы не можем гибнуть... так близко «Колумбия», она подойдет!» Увы, она не подошла!..

Здесь возникал вопрос, для чего, с какой целью, собственно, капитан Криун все время оставался на площадке? В этом хотели видеть признак его бездеятельности, не говоря о подозрениях более низменного свойства. Прежде всего надо заметить, что сама катастрофа застигла его на этой площадке. Первую секунду он на ней, так сказать, замер невольно, а затем уже оставался сознательно, так как площадка приходилась ближе всего к баку, где всего более было народа. Именно вокруг этой площадки кишел тот третьеклассный простолюдин, который, заменяя собой охотно матроса, беспрекословно исполнял все работы. Со стороны обвинения, по-видимому, намеренно было обойдено молчанием одно весьма важное обстоятельство. После ухода шлюпок все распоряжения Криуна сосредоточились на том, чтобы собрать возможно большее количество плавучих предметов. Рубились двери, люки, нары, из отделения третьего класса сносились койки. Это была работа нелегкая, требовавшая и указаний и усилий. Все это делалось, как удостоверили нам третьеклассные пассажиры Тиль, Эрнест, Грото-де-Буко, Соханский и другие, по указаниям Криуна. Говорили: зачем он не сбежал с площадки, не стоял у шлюпок, трапа и т. п.? Но такие требовательные, такие непримиримые господа, как Дырдовский и Далевский в придачу с княгиней Бебутовой, пожалуй, обвиняли бы его тогда в другом, более тяжком преступлении, распустив сгоряча молву, что капитан хотел сесть в шлюпку первым. Под влиянием того экстаза, в состоянии которого эти свидетели давали свои показания, всего можно ждать. Ведь утверждал же г. Дырдовский в своем показании, данном на предварительном следствии, будто «Владимир» так и пошел ко дну со шлюпкой на борту, которую будто бы не было никакой физической возможности спустить на воду. От этой басни он должен был здесь отказаться, так как выяснилось, что то был лишь борт разбитой шлюпки. Уверял тот же Дырдовский, что он вместе с другими пассажирами усаживал в шлюпку «детей и женщин»; мы, однако, знаем, сколько их попало в шлюпку. Воистину трагично положение Криуна перед судом таких господ. Фельдман бегал и суетился — это худо. Криун стоял — худо тоже! Когда Криун узнал, что вся команда разбежалась, когда увидел, что помощь не приходит, роль его как капитана оказалась трагически неблагодарной. Но у него оставалась еще одна задача, одна обязанность. Для функции командира все суживался круг, волны уже набегали и захлестывали корму, для всех надвигалась смерть; он, как солдат, решил, по крайней мере, не покидать своего поста. И в этом личном мужестве никто отказать ему не вправе. В последнюю минуту он думал только о других. На месте крушения, это удостоверяет нам единогласно и команда «Синеуса», и команда «Колумбии», образовался целый плавучий остров. Его создал Криун. Вы можете сделать простой арифметический подсчет спасенных и убедитесь, что 50 — 60 человек спаслись исключительно только благодаря этой разумной мере. Не говоря уже о таких искусных пловцах, как Тиль, который устроился с некоторым комфортом и даже захватил с собой вещи, плавая сперва на люке, потом на двери, масса вовсе не умевших плавать спаслась. Спаслись женщины: г-жи Эрнст, Залевская, Шевалье, Зигомала и много других. Ряд свидетелей, запальчиво изобличавших здесь Криуна в нераспорядительности, забывают, что даже та доска, на которой они спасли свою собственную жизнь, дана им в руки Криуном. Им это не приходит в голову. Да, господа судьи, если Криуну придется замаливать грех смерти, приписываемый ему обвинением, то он во всяком случае может утешить себя мыслью, что 50 человек несомненно уцелело только благодаря его распорядительности. Вспомните показание немногих бывших около него в эту последнюю минуту. Момент общей гибели надвигался, он мог бы считать, что роль его как капитана кончена. Но ранее чем раздался его последний возглас «спасайся кто может!», который освобождал бы его уже от всяких дальнейших обязательств, он еще раз дает команду: «Все на бак, берите вещи и бросайтесь!» И кто его послушал — спасся. Оставшиеся на корме, хотя и бывшие в поясах, Кувшинов, Шестаковы и другие погибли. Я дорожу этим моментом, он несомненен. Последним видят его и не издали, как Дырдовский, а вблизи, Хамарито, Фельдман и Сопоцько. Они уже кидались в воду, а он все еще чернелся зловещим силуэтом на своей изломанной и исковерканной вышке, куда кинулся было свидетель Хамарито, но, увидев, как там неудобно и опасно находиться, бросился назад. И его еще корят этой площадкой! Он до конца пережил весь неслыханный ужас картины, видел все ее детали, слышал все стоны, все вопли! Чего же еще требовать от капитана? Ведь, не он покинул «Владимира» — «Владимир» сам ушел из-под его ног. Как полководец, он был разбит и потерял сражение, мы можем судить его и вкось и вкривь, благо задним числом так легко ставить себя на чужое место, но как солдат, как воин, он мужественно исполнил свой долг, и этого не отнимут у него никаким приговором.

Два слова еще. Невольно напрашивается сравнение. Как строго судили Криуна иные и как легко прощали Пеше. А между тем вдумайтесь только. В то время, как Криуну в вину ставят то, что он не проявил какой-то особенной, гениальной находчивости и распорядительности в минуту ежесекундно грозившей ему гибели, Пеше был в полной безопасности на своей «Колумбии». Ему даже соображать не нужно было. Ему стоило только повернуть рычаг телеграфного аппарата, а если он сам не хотел этого сделать, стоило только не мешать это сделать Суркову, и «Колумбия» вплотную подошла бы к «Владимиру».

Вы видите, нужно не только закрывать глаза, нужно зажмурить совесть, чтобы не видеть разницы в образе действий обоих капитанов.

Я кончаю. Криун отсутствует. Вы должны простить ему это. С того момента, когда его вытащили бесчувственного из воды с искалеченными ногами, и до сегодняшнего дня протекло четыре месяца. Для него это была одна сплошная нравственная пытка. Его отсутствие во время прений избавило его, по крайней мере, от тех ударов, которые носили на себе все характерные черты ударов, которые наносятся лежачему. Я не прошу у вас ни милости, ни снисхождения для него. Я твердо верю, что русское общество своим чутким сердцем давно уже поняло, что в лице Криуна оно имеет дело с гораздо более несчастным, нежели виновным человеком.

Защитник капитана Пеше присяжный поверенный де Антониони начал с того, что разговоры о том, что на «Колумбии» не было отличительных огней, он считает басней, легендой. Капитан Криун, находясь еще на пароходе «Владимир» и зная, что столкновение произошло после того, как он дал два свистка и повернул влево, причем он получил удар в правый борт, хорошо сознавал, что вина на его стороне и что надо поэтому защищаться. Защитник, принимая во внимание, что «Владимир» получил удар в правый борт, после того, как дал 2 свистка и взял влево, приходит к тому выводу, что причиной столкновения было то, что капитан Криун растерялся и сделал неправильный маневр. Руссо показал, что фонари на пароходе «Колумбия» были в исправности, и масляные, и керосиновые, и что в момент столкновения фонари на «Колумбии» горели исправно. Де Антониони указывает на то, что и Криун, и Матвеев непосредственно после столкновения увидели на «Колумбии» сначала красный огонь, а затем и зеленый. Допустить, что фонарщик Руссо успел их зажечь во время столкновения, не представляется возможным, так как для этого у него было очень мало времени. Если бы на «Колумбии» действительно не было отличительных огней во время столкновения, то и Криун, и команда «Владимира» не пропустили бы этого и сейчас же весть об этом распространилась бы тут же на пароходе. Утверждение Криуна о том, что он первоначально принял огонь «Колумбии» за огонь обгоняемого судна, ни с чем не сообразно. Мачта на «Колумбии» высокая, топовый огонь находится на высоте 40 футов. Мыслимо ли поэтому допустить, что капитан парохода, опытный моряк, не мог отличить топовый огонь на такой высоте от кормового огня обгоняемого судна? Точно так же не выдерживает критики маневр Криуна, поворот его налево после того, как он убедился, что видит белый огонь встречного судна. Раз белый огонь был вправо от «Владимира» и, как утверждает Криун, еще отклонялся вправо, какое же, спрашивается, основание и необходимость имел Криун взять еще влево: он ведь мог продолжать идти своим курсом. По поводу первого маневра Рицо, взявшего вправо, как только им замечен был белый огонь «Владимира», де Антониони остановился на вопросе о том, имел ли право Рицо самостоятельно делать те маневры, которые он делал, или он обязан был вызвать на капитанскую площадку Пеше? Цитируя итальянские законы, защитник выводил из них то заключение, что вахтенные офицеры, получающие диплом и совершающие известное количество плаваний, имеют полное право самостоятельно предпринимать маневры, иначе выходило бы, что это не помощник капитана, а обыкновенный сторожевой. Переходя затем ко второму маневру Рицо — вторичному повороту вправо, защитник доказывает, что и на основании морской практики и в силу заключения экспертов другого маневра, как повернуть именно вправо, сделать нельзя было. Что касается того, что он не застопорил машины, то в этом не только не было необходимости, но и вообще опытность подсказывала ему не делать этого, не отнять у себя последнего ресурса — полного хода для возможности скорейшего и легчайшего расхождения. По этой же причине, а равно ввиду отсутствия явной опасности он не дал заднего хода до тех пор, пока не увидел себя вынужденным вторично повернуть влево.

Обращаясь к деятельности Пеше в момент, предшествовавший столкновению, защитник указывает на то, что, услышав свист парового свистка, Пеше немедленно выскочил из своей каюты, находящейся под капитанской площадкой, поднялся на рубку и принял на себя командование пароходом. Задний ход на «Колумбии» был дан немедленно и вовремя. Это доказывается тем обстоятельством, что повреждения на «Колумбии» — совершенно свороченный форштевень — получились вследствие движения не этого парохода, а «Владимира». Переходя затем к обвинению Пеше в непринятии мер к спасению пассажиров с терпевшего бедствие «Владимира», защитник указывает на то, что подача помощи погибающим составляет не только нравственный долг капитана, но к этому обязывает его закон. Первая команда Пеше была спустить шлюпки на воду. Шлюпки спускались медленно, это неудивительно при том переполохе, в котором находилась команда на «Колумбии», когда еще не было уверенности, что в ее трюмах нет воды. Убедившись в полной безопасности своего судна, Пеше приказывает спускать приспущенную было шлюпку номер 3, в нее садятся 4 итальянских матроса, и она отходит к «Владимиру».

Отход «Колумбии» после удара был необходим, это предписывается правилами морской практики, указывающей, что после столкновения пароходов первое дело — разойтись. Дав задний ход, «Колумбия» отошла на расстояние, равное сумме 3—4 своих протяжений. Застопорив затем машину, Пеше не мог сразу остановиться, ибо пароход еще немного двигался назад по инерции. Наконец, в чем тут вина Пеше? Разве он мог немедленно вслед за столкновением знать, что «Владимир» получил такую опасную пробоину и не продержится более часа? Вообще, подойти к борту судна в море трудно, для этого надо сделать циркуляцию и приблизиться с подветренной стороны, а это требует времени и возни. А что «Колумбия» была близко — это доказывается показаниями свидетелей, и между прочим, Дырдовского, который видел с «Владимира» силуэт «Колумбии» незадолго до погружения русского парохода. Сбросить спасательный плот с «Колумбии» капитан Пеше не мог, потому что ему известно было, что в нем имеются трещины, плот мог разбиться при спуске. Если допустить, что капитан Пеше сделал все возможное в его положении, не допустил никаких неправильных действий, то он не подлежит ответственности по 1466 ст. Уложения, карающей действия, нарушающие правила, установленные в ограждение личной безопасности общества.

Что касается обвинения по 1468 ст. Уложения, то хотя она карает за деяния, и не воспрещенные законом, но деяния эти должны быть явно неосторожные. По мнению де Антониони, Пеше не допустил никакой неосторожности в деле спасения пассажиров; он послал на «Владимир» шлюпки, он медленно подвигался к «Владимиру». Статьи 1521 и 1208 Уложения о наказаниях, карающие за произвольный отказ от помощи погибающему, могли бы иметь применение по отношению к Пеше лишь в том случае, если бы Пеше совсем безучастно отнесся к участи поврежденного им парохода и не принял бы никаких мер к спасению пассажиров, но он ведь все же принял меры к спасению и не оставался безучастным зрителем того, как гибли люди, этого ведь никто не может отрицать.

После получасового перерыва слово было во второй раз предоставлено прокурору господину Левченко, который сказал приблизительно следующее:

«Господа судьи! Прослушавши настоящий процесс и все прения сторон, я прихожу к убеждению, что стороны в своем искреннем и благородном стремлении содействовать открытию истины разошлись окончательно. Я не стану повторять всех тех доводов для доказательства виновности Криуна и Пеше, которые я уже представил в своей первой речи; остановлюсь только на тех фактах и обстоятельствах, которые были переданы защитниками подсудимых неверно, с упущением некоторых обстоятельств и свидетельских показаний, ввиду чего факты эти получили неверные освещения. Начну с заключения защитника Пеше де Антониони. Он говорит о неправильном применении обвинительной властью закона, о том, что против Пеше не может быть применена 1468 ст. Уложения о наказаниях, и вообще, его деяние не предусмотрено никакой специальной статьей в нашем уголовном кодексе. Я ставлю вопрос прямо: может ли входить такое указание в круг защиты? И отвечаю на этот вопрос категорически отрицательно. Не защитникам выступать в роли наших опекунов; если таковые нужны, то они есть в лице суда, в лице, наконец, высшего у нас судилища — правительствующего Сената. Итак, защитник Пеше говорит, что нет прямой статьи Уложения о наказаниях, которой предусматривалось бы деяние Пеше. Если бы это даже и было так, то защитник совершенно упустил из виду 151 статью, говорящую об аналогии, т. е. когда данное деяние не предусматривается специальной статьей Уложения о наказаниях, к нему применяется та статья, которая предусматривает преступления, наиболее близкие, по характеру своему подходящие к рассматриваемому. В таком случае к деянию Пеше пришлось бы применить 1519 ст. Уложения о наказаниях, трактующую о самовольном оставлении человека в таком месте или положении, что грозит опасностью его жизни, и карающую виновного лишением всех прав состояния и ссылкой на каторжные работы. Но дело в том, что взгляд защитника Пеше неправилен, что его деяния вполне подходят под ту статью, которую мы выставили в обвинительном акте. Переходя к фактическим обстоятельствам дела, я должен заметить, что доводы де Антониони в этом отношении весьма слабы». Прокурор на основании свидетельских показаний доказывал, что итальянская шлюпка номер 2 не подходила к «Владимиру». «Но ведь подходили же итальянские шлюпки и принимали участие в спасении пассажиров»,— восклицает защитник Пеше. Но при этом он не упоминает, что всего-то на этих подходивших шлюпках спасено с «Владимира» 10 человек, что пассажиры не потому не садились в итальянские шлюпки, что не хотели этого, как показывают итальянские матросы, а потому, что именно последние не хотели брать их, о чем свидетели Бурачек и другие удостоверяют, Далее, предварительному следствию посылают укор, почему не допрошен Зданкевич. Поверенному следовало бы раньше, чем посылать упрек, навести справку, и он узнал бы, что Зданкевич разыскивался по всей России, что на его имя была разослана сотня повесток, но он не был найден. Защитник Криуна укоряет нас в том, что мы привлекли Криуна в качестве обвиняемого под самый конец предварительного следствия, а защитник Пеше говорит о том, что его клиент привлечен слишком рано.

Что же это такое, господа? Выходит, что никого нельзя было привлечь — ни Пеше, ни Криуна, что их деяние не предусмотрено уголовным законом. Защитники недовольны предварительным следствием, накинулись на него со всех сторон, и это только потому, что там именно масса улик против обвиняемых. Считаю необходимым остановиться еще несколько на экспертизе. На предварительном следствии была экспертиза, она дала известное заключение, но на суде она изменила свое заключение и прокурор остался с одним экспертом Ирецким. Почему так случилось, я не буду говорить, суд сам поймет это, но важно то, что и Криун имел своих экспертов — по его просьбе был вызван младший флагман черноморского флота адмирал Калогерас и еще 5 экспертов. На все наши вопросы, почему эксперты изменили свое заключение, мы получили один ответ: «Хотя мы Криуна и не знаем, но верим ему, как самим себе».

Далее, присяжный повереный Лавинский заявил, что спасательные средства на «Владимире» были прекрасные, а противное будто утверждают только гражданские истцы. А разве Криун, Фельдман, Ларин и другие не говорили то же самое? Ставят дальше вопрос, почему относят к виновности Криуна недостаточность и неисправность спасательных средств, наблюдения за иллюминаторами и т. д. К кому же и отнести эту обязанность, как не к нему? Если снять с него обязанность за одно, другое, третье, то что же, спрашивается, будет относиться к нему? Пусть укажут на «Владимире» хоть одну отрасль, которая относилась к нему и которая была в порядке. Такой отрасли нет, а напротив, во всем царствовал полный беспорядок.

Присяжный поверенный Карабчевский говорит, что пассажиры представляли собой остервенелых зверей. Нет, между пассажирами не было остервенелых зверей, а таковые были между командой. И если говорят, что спасенные с «Владимира» обязаны своей жизнью Криуну и молятся на него, то я спрашиваю: «А кому обязаны своей смертью те несчастные пассажиры «Владимира», которые очутились на дне морском?..»

Стороны обменялись речами, и суд приступил к постановке вопросов.

По предмету уголовного обвинения на разрешение суда ставится шесть вопросов следующего содержания:

1) Виновен ли отставной капитан 2-го ранга Каллиник Каллиникович Криун, 50-ти лет, в том, что, командуя пароходом Русского общества пароходства и торговли «Владимир», совершавшим рейс в Черном море от Севастополя в Одессу в ночь на 27 июня 1894 г., встретив пароход братьев Банано в Мессине «Колумбию», шедший из Николаева в Евпаторию, и увидав пред собой топовый огонь «Колумбии», изменил дважды курс влево и, хотя уже предвиделась явная опасность столкновения с шедшей ему на пересечку курса «Колумбией», не уменьшил ход, не застопорил машины и не дал заднего хода, вследствие чего произошло столкновение, причем «Владимир» получил пробоину и затонул, а из числа бывших на нем людей многие погибли, другие хотя и спаслись, но потеряли свое имущество, а также потеряли имущество лица, не бывшие на пароходе, но сдавшие имущество для перевозки?

2) Виновен ли итальянский поданный Луиджи Джузеппе Пеше, 54-х лет, в том, что он, командуя пароходом братьев Банано в Мессине «Колумбия» и совершая в ночь на 27 июня 1894 г. рейс из Николаева в Евпаторию при обстоятельствах, описанных в первом вопросе, шел без отличительных огней и при этом, идя все время вправо, пока был виден на встречном пароходе «Владимир» красный бортовой огонь, после того, как красный огонь закрылся и стал виден зеленый огонь, продолжал идти в течение пяти минут в том же направлении на пересечку курса «Владимира» полным ходом и дал задний ход уже так поздно, что не мог предотвратить столкновения пароходов, которое немедленно и последовало, причем погибло много людей?

3) Виновен ли тот же Криун в том, что, состоя в должности капитана парохода «Владимир», не потребовал от владельца парохода Русского общества пароходства и торговли «Владимир» спасательных поясов в надлежащем количестве, не расписал людей к шлюпкам, не позаботился о том, чтобы шлюпки были в полной готовности к спуску на случай несчастья, не ознакомился с устройством непроницаемой переборки и водоотливными средствами на командуемом им пароходе, после столкновения не осмотрел пробоины и не принял никаких мер к заделке ее, причем в то же время Криун, отдав ряд приказаний о принятии мер для спасения пассажиров, не наблюдал за действительным осуществлением этих приказаний и не озаботился о точном их исполнении, по неосмотрительности не распорядился немедленным возвращением отправленных им на «Колумбию» двух своих помощников и части команды, последствием чего была смерть многих людей?

4) Виновен ли тот же Пеше в том, что после описанного столкновения пароходов, зная, что бывшие на пароходе «Владимир» люди могут находиться в опасности и нуждаться в его помощи, по небрежности, неосмотрительности и неосторожности не подошел на близкое расстояние к погибающему пароходу, не отправил своевременно к нему шлюпку и не бросил с «Колумбии» имевшегося на ней спасательного плота, на что имел полную возможность без всякой опасности для себя, причем последствием такого его бездействия была смерть многих людей?

Далее следуют вопросы о наказании и 93 вопроса о гражданских исках. Суд приговорил:

1) Признавая отставного капитана 2-го ранга Каллиника Каллиниковича Криуна и итальянского подданного Луиджи Джузеппе Пеше виновными в обоих приписываемых им преступлениях, подвергнуть их тюремному заключению на четыре месяца каждого и, сверх того, церковному покаянию по усмотрению их духовного начальства.

2) Судебные по делу издержки возложить на Криуна и Пеше в равных частях и со взаимной ответственностью друг за друга.

3) В удовлетворение гражданских исков с Русского общества пароходства и торговли присуждено в общей сложности 230 тысяч рублей, в том числе в пользу Гронских 40 тысяч рублей, Луковских 15 тысяч рублей, Терентьевых 5 тысяч рублей, Кувшиновых 25 тысяч 800 рублей, Невражных 7 тысяч 800 рублей, Грекова 2 тысячи 500 рублей, Тумаевых 10 тысяч рублей, Кац 2 тысячи 500 рублей и др.

4) В удовлетворение других исков присуждено с Русского общества пароходства и торговли и владельцев «Колумбии» братьев Банано по равной части. В числе этих последних исков присуждено Гордон 20 тысяч рублей, Михайловой 5 тысяч рублей, Карак 24 тысячи рублей, Нарбут 1 тысячу 850 рублей; всего с братьев Банано присуждено 43 тысячи рублей.

5) В иске Русского общества пароходства и торговли к владельцам «Колумбии» братьям Банано в сумме до 240 тысяч рублей отказано.

6) В иске Тумановых к Русскому обществу пароходства и торговли в сумме 250 тысяч рублей отказано.

7) Арест с «Колумбии» по иску Русского общества пароходства и торговли в сумме 250 тысяч рублей снять, а оставить лишь в сумме 43 тысячи рублей по искам потерпевших

Дело перешло в Судебную палату.