Вашингтон военного времени жил в неистовом ритме. Город был наполнен всевозможными слухами, от которых негде было укрыться. Все это вскоре утомило Кэтрин Нимиц. В июне 1942 г., когда у ее дочери Мэри начались летние каникулы, она отказалась от квартиры, загрузила семейный «крайслер» и с одиннадцатилетней Мэри двинулась через всю страну в Беркли, штат Калифорния, где она и Честер провели одни из лучших лет своей совместной жизни. Дочь Нэнси, которая тогда была лишь вдвое старше Мэри, взяла отпуск в библиотеке, чтобы сопровождать мать и сменять ее за рулем.

Адмирал Кинг узнал у Кэтрин, каким маршрутом она будет следовать, и попросил сообщить, если по каким-то причинам ей придется его изменить. Следуя его инструкциям, она отмечалась во всех военно-морских частях по пути следования. Она не особенно удивилась, когда сборщик пошлины на мосту через Миссисипи, увидев ее, сказал: «Добрый вечер, миссис Нимиц! А вы раньше,

чем мы ожидали», однако на другом конце моста, в Берлингтоне, штат Айова, она даже слегка испугалась: ее ждал полицейский эскорт, чтобы проводить до гостиницы.

Миссис Нимиц и Нэнси по очереди садились за руль, а Мэри устроилась на заднем сиденье со своим семейством бумажных кукол. Рядом с ней расположился целый бродячий зверинец: коккер-спаниель Фреклс, кенар Таманьо, названный в честь знаменитого итальянского оперного певца, в небольшой клетке, а также Джон, Джек, Хелен и Гелена — маленькие зеленые черепашки, которые едва не погибли, когда машина слишком резко перескочила через какую-то яму и вода выплеснулась из банки, увлекая их за собой.

Само собой, Мэри всю дорогу не могла угомониться. Помимо всего прочего, ее пугала перспектива провести лето в Беркли, где ей, возможно, и поиграть будет не с кем. Поэтому, когда перед ними раскинулись окрестности озера Тахо, миссис Нимиц начала интересоваться, нет ли поблизости летнего лагеря для девочек. Лагерь нашелся в Стейт-Лайн, штат Невада. Он назывался Чонокис; туда Кэтрин и записала Мэри на лето. После этого она вместе с Нэнси отправилась в Беркли, где временно поселилась в отеле «Дюрант». Через некоторое время Нэнси вернулась на поезде в Вашингтон.

Кэтрин отправилась на западное побережье в первую очередь для того, чтобы быть рядом, когда Честер прилетит в Сан-Франциско для встречи с адмиралом Кингом. В последнем письме Нимиц намекнул, что очередная встреча намечается этим летом. Однако из соображений безопасности он не написал об этом напрямую. Письмо могло быть перехвачено, и для передачи секретной информации они разработали что-то вроде своего собственного языка; он состоял из отдельных нюансов и беглых упоминаний, ничего не значащих для посторонних.

Адмирал Нимиц поначалу оставлял личный состав штаба без кадровых изменений. Но к весне 1942 года офицеры, на которых лежала печать позора за Перл-Харбор, стали уступать место новым. Официально причина этих перемен была другая (хотя, возможно, именно она и была истинной): Нимиц считал необходимым периодически брать в свой штаб офицеров прямо «с фронта», а остававшихся долгое время на берегу — наоборот, посылать в зону боевых действий, пока они не отупели от «конторской» работы. Он всегда подчеркивал, что разнообразие жизненного опыта помогает карьере офицера. В письме миссис Нимиц он по секрету сообщил третью причину. «Мой штаб, — писал он, — постепенно будет меняться. Вместо тех, кого я нашел здесь, заступив на пост, здесь появятся те, кого я выберу сам». Потом он добавил кое-что, что должно было ее заинтересовать: «Моим адъютантом будет Мерсер, как раньше».

Коммандер Престон В. Мерсер был лучшим адъютантом адмирала Нимица. Его жену тоже звали Кэтрин; они с Нимицами дружили семьями. Вскоре после того как стало известно о грядущем назначении Мерсера, Кэтрин Мерсер поселилась неподалеку, в Пьемонте. Это ничуть не удивило миссис Нимиц. Мерсер в письме к жене вскользь намекнул, что адъютанты, как правило, сопровождают своих начальников на важных конференциях. Этого оказалось достаточно, чтобы заставить миссис Мерсер поехать на Западное побережье.

Кэтрин Нимиц уведомила штаб 12-го военно-морского округа в Сан-Франциско о своем пребывании в этих местах. В конце июня вице-адмирал Джон У. Гринслейд, командующий округом, позвонил ей по телефону и спросил, не сможет ли она утром 30-го числа приехать на аэродром в Аламеду. Кэтрин тут же поняла его намек и ответила, что, конечно, сможет. Потом она позвонила Кэтрин Мерсер и такими же намеками передала ей приятную новость.

Так и случилось, что две Кэтрин встретились на аэродроме утром 30 июня. Там присутствовали также несколько офицеров, возглавляемых адмиралом Гринслейдом. Миссис Нимиц и миссис Мерсер провели в зал ожидания рядом с терминалом, к которому должен был после приземления подрулить самолет адмирала Нимица. Там их обеспечили всем необходимым и предложили горячего кофе.

Вскоре в зал вбежал взволнованный офицер и сообщил, что самолет адмирала приземлился но при этом произошел «небольшой инцидент». «Адмирала и штабных офицеров лишь слегка встряхнуло, — заверил он. — Не позволят ли леди отвезти их к амбулаторному пункту неподалеку от того места, где причалили лодки, снаряженные на помощь?» Обе Кэтрин тут же согласились. Адмирал Гринслейд и другие офицеры отправились следом в другой машине.

Поездка была короткая, но тревожная. По пути их обогнали две машины «скорой помощи» и пожарный автомобиль с включенными сиренами. Когда машины подъехали к амбулаторному пункту, оттуда вышли двое санитаров с носилками, на которых лежал человек с окровавленной головой. Миссис Нимиц узнала пациента — это был кэптен Линд Д. Маккормик из штаба ее мужа. Ее охватила паника. А остальных в этом «небольшом инциденте» «встряхнуло» так же или чуть посильнее? Впрочем, почти сразу же она и миссис Мерсер вздохнули с облегчением, увидев своих мужей, шагающих им навстречу. Форма у обоих была мокрая, адмирал был без фуражки, а коммандер сжимал в руках чемоданчик. Они тут же заключили жен в свои влажные объятия.

Самолет, четырехмоторный гидроплан Сикорского, в определенном смысле стал жертвой попутного ветра, который перенес его через залив Сан-Франциско раньше, чем нужно, и лодки, очищавшие посадочную площадку от плавающих предметов, не успели закончить работу. Когда самолет начал снижаться, никто из пассажиров даже не потрудился пристегнуть ремни безопасности. Адмирал Нимиц и кэптен Маккормик играли в карты. Коммандер Мерсер сидел у иллюминатора и охранял чемоданчик, в котором лежал отчет о действиях центрального командования Тихоокеанского флота в битве при Мидуэе. Также в салоне находились члены экипажа, в том числе двое сменных пилотов, и офицер, решивший добраться на попутном самолете до нового места службы.

Перед самым приземлением все услышали, как Мерсер сказал: «Ого!»: он увидел ящик на поверхности воды. Почти в ту же минуту самолет налетел на плавучее бревно размером с телеграфный столб. Нос самолета взметнулся вверх, и он перевернулся, разодрав днище. Тела людей в салоне сталкивались, крушили открытые двери и запертые люки. Маккормик разбил голову и сломал несколько позвонков. Нимиц и Мерсер избежали серьезных ранений, так как сидели спиной по движению самолета. Однако адмирал все же получил несколько ушибов и был слегка контужен, а Мерсеру на живот приземлился кто-то из экипажа; после этого коммандеру несколько дней было трудно дышать.

Когда перевернутый самолет начал заполняться водой, все, кто был внутри, невзирая на переломы, ринулись к открытому грузовому люку. Когда они вскарабкались на то, что раньше было нижней стороной крыла, Мерсер обеспокоенно спросил Нимица, не ранен ли он. «Со мной все в порядке, — ответил адмирал. — Только, ради Бога, берегите ваш чемоданчик!»

К перевернутому самолету, который медленно погружался, уже спешили лодки, чтобы собрать обломки. Из салона выбраться могли все, однако спасти пилотов и членов экипажа из кабины и смежных с ней помещений было не так просто. Адмирал Нимиц отказался отправиться на берег до тех пор, пока хоть кто-то из экипажа находится внутри. Он и его товарищи по несчастью все еще стояли на крыле, промокшие и замерзшие, когда подошел спасательный катер с командой, двумя врачами и несколькими санитарами.

Медики взобрались на крыло. Врачи тут же начали осматривать тех, кто был ранен наиболее серьезно, а санитары и матросы тем временем помогали остальным перебираться в лодки. Все надо было делать очень быстро, пока самолет еще держался на плаву. Каждый раз, когда санитар накидывал Нимицу на плечи одеяло, тот отдавал его раненым.

Наконец самолет был пуст. У всех, кроме Нимица и Мерсера, были, самое меньшее, переломы. Один из пилотов погиб. Санитары пытались вежливо проводить Нимица в одну из лодок, однако он считал, что не имеет права и шагу ступить с крыла, пока на борту самолета находится хоть один раненый. В конце концов 18-летний старшина со спасательного катера, техасец, имевший довольно слабые представления о званиях и знаках различия, повернулся к адмиралу и закричал: «Офицер, если бы вы, черт вас возьми, убрались с дороги, мы смогли бы сделать еще что-нибудь». Ни сказав ни слова, Нимиц покорно сошел в спасательный катер.

Катер начал удаляться от самолета. Нимиц, на которого наконец-то накинули одеяло, стоял на корме и следил за спасательными работами.

«А ну сядь!» — рявкнул старшина.

Когда Нимиц повиновался, матрос взглянул на рукав его униформы. Столько нашивок он не видел еще ни разу. Густо покраснев, парень попытался было извиниться.

— Так держать, матрос! — мягко сказал Нимиц. — Ты вел себя абсолютно правильно.

…После встречи с женами Нимица и Мерсера проводили в амбулаторный пункт для осмотра и обработки синяков. Врачи посоветовали им пройти обследование в военно-морском госпитале в Мэр-Айленде, куда уже отправились те, кто пострадал более серьезно. Оба тут же отказались. Их машины уже стояли у дверей. Перед отъездом адмирал навестил всех раненых, еще не увезенных в госпиталь. Адмирал Гринслейд провел Нимица с супругой до машины и попросил сесть за руль своего личного адъютанта, лейтенанта Маршалла Смита.

Миссис Нимиц была в ужасе оттого, что ее муж появится в вестибюле гостиницы в столь позорном виде. «Давай сразу зайдем в лифт, — сказала она. — Я не хочу появляться на людях с мужем, который выглядит как утонувшая крыса. С тебя же вода ручьями льется!»

Они не позволили лифтеру остановить кабину, пока они не добрались до нужного этажа. Адмирал уже начал хлюпать носом, и миссис Нимиц затащила его в теплую ванну и, пока тот отмокал, послала лейтенанта Смита за сухим нижним бельем. Форма адмирала была высушена на радиаторах и проглажена горячим утюгом.

Через некоторое время позвонили из штаба 12-го военно-морского округа. Там считали, что в отеле «Дюрант» нельзя обеспечить должную безопасность командующему североамериканским Тихоокеанским флотом. В отеле «Сент-Френсис», Сан-Франциско, их ждал номер люкс. Не желает ли адмирал Нимиц с супругой переехать туда? Машину вышлют незамедлительно.

Миссис Нимиц посоветовалась с мужем. Конечно, ответил адмирал, не стоит беспокоить людей, которые так пекутся о его безопасности. Его ничуть не затруднит совершить еще один короткий переезд. Пока он одевался, Кэтрин упаковала чемоданы, не забыв положить гражданскую одежду, которую она специально привезла для него на западное побережье.

Они приехали в отель «Сент-Френсис», и специальный лифт унес их в номер. Там их ждала новость хоть неожиданная, но хорошая: приезд адмирала Кинга откладывается из-за серии экстренных встреч с генералом Маршаллом, которые займут два или три дня. Таким образом, Честер был вознагражден за свои злоключения: у него появилось время не только на то, чтобы оправиться от ушибов, но и на короткий выходной с Кэтрин.

Адмирал Нимиц почти наверняка знал, о чем пойдет речь на экстренных совещаниях, — ведь он сам принимал активное участие в предварительных переговорах. Сразу после битвы при Мидуэе генерал Макартур, отклонивший в свое время предложение Нимица о набеговой операции на Тулаги как чересчур рискованное, выступил с еще более дерзким планом. Он предложил предоставить в его распоряжение 1-ю дивизию морской пехоты и два авианосца с соответствующим прикрытием. С их помощью вкупе с уже имеющимися тремя армейскими дивизиями он рассчитывал сразу же взять приступом Новую Британию и установить контроль над Рабаулом и архипелагом Бисмарка, оттеснив таким образом японцев на 700 миль к северу, на их островную базу Трук.

Адмирала Кинга привела в ужас сама мысль о том, чтобы отправить драгоценные авианосцы и единственное на Тихом океане десантное подразделение в изрезанное рифами, усыпанное неприятельскими авиабазами Соломоново море, на акваторию которого, к тому же не имелось достаточно надежных навигационных карт. Он настоял на том, что на Рабаул надо наступать через Соломоновы острова, в несколько этапов; тогда можно было бы поддерживать каждый этап вторжения бомбардировщиками и истребителями наземного базирования. «Более того, — заявил Кинг, — так как все силы вторжения (морская пехота, авианосцы, транспортные суда и большинство кораблей поддержки) будут принадлежать Тихоокеанскому флоту и силам Центрально-Тихоокеанской зоны, всей операцией на Соломоновых островах должен командовать адмирал Нимиц, а адмирал Гормли — быть его заместителем. Вклад сухопутных войск, — сказал он, — должен состоять в предоставлении гарнизонов для островов, занятых силами ВМС и морской пехоты.

Теперь пришла очередь протестовать генералу Макартуру — Соломоновы острова целиком находились в пределах его Юго-Западного сектора Тихого океана. Макартур настаивал на том, что именно он должен командовать всеми силами, действующими на его территории. В этом вопросе его поддерживал генерал Маршалл. В ответ Кинг напомнил, что верховное командование частями, дислоцирующимися в Европе, по рекомендации того же Маршалла, было возложено на армию на том основании, что большинство сил там — сухопутные. Значит, — сказал он, — поставить флотского офицера во главе предстоящей кампании на Соломоновых островах, в которой участвуют только силы флота и морской пехоты, также было бы вполне логично.

Кинг заявил, что готов начать наступление силами флота и морской пехоты, «даже если армия не сможет обеспечить никакой поддержки в юго-западной части Тихого океана». В ответ на это Макартур отправил радиограмму Маршаллу. Флот, возмущался он, пытается навязать армии вспомогательную роль, которая сводится «в основном к беспрекословному подчинению офицерам флота и морской пехоты».

Маршалл выждал несколько дней, успокоился сам и подождал, пока спадет напряженность в рядах командования. 29 июня он выслал Кингу примирительный меморандум с предложением встретиться и прийти к соглашению.

Все это и было причиной экстренных конференций, отсрочивших отъезд Кинга на западное побережье.

Вскоре после того как Нимицы поселились в отеле «Сент-Френсис», туда прибыл коммодор Рид, главный военврач округа. После предъявления документов бдительному морскому пехотинцу, который охранял двери специального лифта, ему разрешили проследовать в люкс. Он провел очередной медосмотр и подтвердил, что раны адмирала хоть и многочисленны, но не серьезны. Тем не менее капитан Рид порекомендовал при усилении боли в порезах немедленно обратиться в окружную медицинскую службу и пройти лечение диатермией. «Пока что, — сказал он, — следует соблюдать постельный режим».

У Честера и Кэтрин было гораздо больше общих интересов, чем у других супружеских пар. Им было что рассказать друг другу после шести месяцев разлуки. Они разговаривали весь день, и адмирал, казалось, забыл о своей боли (а может быть, просто не обращал на нее внимания). Однако последующую ночь он провел без сна. Порезы причиняли ему такой дискомфорт, что утром он, по совету кэптена Рида, действительно пошел в медицинскую службу и начал курс лечения диатермией. Потом он вернулся в отель и лег в постель, как ему и советовал врач.

Это был вечер 1 июля. Адмирал Нимиц лежал на кровати, и в душе его нарастало беспокойство. Внезапно он вскочил. «Я не собираюсь больше валяться в постели», — заявил он и попросил Кэтрин принести его гражданский костюм. «Давай спустимся, — сказал он жене, — прогуляемся, поглазеем на витрины».

Так, адмирал надел костюм и под руку с Кэтрин, вышел из номера. Попросив удивленного часового посторониться, они спустились на лифте и присоединились к толпе гуляющих. Адмирала никто не узнал — обыкновенный чуть прихрамывающий мужчина, гуляющий вдоль витрин под руку с женой. Дойдя до Калифорния-стрит, они решили подняться на фуникулере на вершину холма и навестить старых друзей — недавно ушедшего в отставку адмирала и его жену.

Фуникулер остановился неподалеку от вершины. Нимицы уже собирались выходить и тут увидели других старых друзей, которые в свою очередь собирались войти в фуникулер — коммандера Этертона Маккондри с матерью. Маккондри («самый обаятельный холостяк на свете», как его называла миссис Нимиц) был учеником адмирала, когда тот готовил офицеров запаса в Университете Калифорнии в 1920-х годах.

Мужчины пожали друг другу руки и разговорились. Миссис Нимиц была любительницей поболтать и с удовольствием поддержала разговор. Тем временем кондуктор фуникулера, которого уже начинала раздражать затянувшаяся беседа посреди улицы, вовсю звонил в звонок, требуя, чтобы Нимицы наконец сошли, а Маккондри зашли в салон.

Наконец, адмирал убрал руку с поручней фуникулера, Маккондри забрались внутрь, и вагон тронулся с места со всей скоростью, на которую только способен поднимающийся в гору сан-францискский фуникулер. Кондуктор злился в особенности на того джентльмена, что постарше, из-за которого, похоже, и произошла задержка. Он оглушительно зарычал на весь вагон: «Да кто он такой, чтобы вот так задерживать движение?!». Коммандер Маккондри чуть не расхохотался. Ему так и хотелось сказать: «Если бы вы узнали, то очень бы удивились».

В течение следующих двух дней Честер и Кэтрин шатались по городу, заходя ко всем друзьям по очереди. Честер позабыл о своих порезах и в который раз заметил, что люди и общение с ними для него — лучшее лекарство. Даже посещение госпиталя «Мэр-Айленд» не испортило их с Кэтрин хорошего настроения — там они узнали, что жертвы давешней авиакатастрофы благополучно идут на поправку.

Импровизированный отпуск Нимицев закончился вечером 3 июля. В тот день из Вашингтона прибыл адмирал

Кинг со свитой. На следующее утро должна была состояться официальная встреча, а после нее Нимиц должен был вернуться в Перл-Харбор и вновь принять на себя тяготы руководства флотом.

Покинуть наконец Вашингтон Кингу позволило поистине «соломоново» решение. Чтобы закончить противостояние генерала Макартура и флотского командования, комитет начальников штабов «выпрямил» демаркационную линию Север — Юг так, что она теперь проходила по 159-му восточному меридиану на север до экватора. Таким образом, восточные Соломоновы острова, включая Тулаги и Гуадалканал, оказывались в пределах Южно-Тихоокеанского сектора. В увеличенном таким образом секторе предполагалось силами Тихоокеанского флота под верховным командованием Нимица захватить и занять Тулаги, острова Санта-Круз и прилегающие территории. Эта операция имела кодовое название «Задача 1» и была назначена на 1 августа.

В следующую за ней «Задачу 2» входило взятие остальных Соломоновых островов и северо-восточного побережья Новой Гвинеи, включая Лаэ и Саламауа. На этом этапе верховное командование возлагалось на генерала Макартура. «Задача 3» состояла во взятии Рабаула и прилегающих районов под командованием того же Макартура.

Совещание под председательством Кинга и Нимица открылось утром 4 июля в Федеральном доме. Коммандер Мерсер появился в стильном синем костюме в белую клетку. Этот костюм вызвал у адмирала Кинга столь явное раздражение, что ко второму заседанию коммандер с женой привели в божеский вид порванную в авиакатастрофе униформу. Присутствовали контр-адмиралы Пай и Джекобс, а в начале конференции — также контр-адмирал Ричмонд Келли Тернер, бывший руководитель отдела планирования военных операций при начальнике штаба ВМС, теперь назначенный командующим в Южно-Тихоокеанском секторе силами морской пехоты. В последнем качестве он должен был руководить захватом Тулаги.

В начале заседания адмирал Кинг сформулировал и прокомментировал компромиссное решение командования по предстоящей операции на Соломоновых островах. Вдаваться в подробности плана операции на Тулаги не было необходимости — общие наметки этого плана были выработаны и утверждены Кингом и Нимицем по радио. Адмирал Тернер представил более детальный план, который был быстро одобрен. Когда стало ясно, что по поводу Тулаги сказать больше нечего, Тернер покинул совещание и отправился на самолете в Перл-Харбор и Южно-Тихоокеанский сектор для последней корректировки планов и сбора сил.

Как и большинство совещаний Кинга и Нимица, эта встреча была в основном посвящена обсуждению деталей, в то время как основные решения были, как всегда, приняты по радио. Однако Кинг взбудоражил воображение всех присутствовавших перспективами дальнейших действий. Он заявил, что после выполнения задач 1, 2 и

3 дальнейшее наступление на Японию будет осуществляться через Трук, Гуам и Сайпан.

К вечеру 5 июля, перед перерывом в конференции, из Перл-Харбора пришло сообщение. Станция «Гипо» перехватила радиодепешу, сообщавшую о высадке японского десанта в Гуадалканале. Из того, что в десанте присутствовали строительные войска, разведка заключила, что неприятель планирует постройку аэродрома на этом острове. Это шокирующее известие заставило полностью пересмотреть цели операции и придало ей повышенную срочность. От предварительного плана захвата островов Санта-Круз пришлось отказаться и приступить к разработке операции по взятию Гуадалканала. Последний необходимо было взять до того, как неприятельский аэродром будет достроен и подготовлен к использованию.

После окончания заседания адмирал Нимиц вернулся в отель «Сент-Френсис», чтобы напоследок повидаться с женой. Затем они вместе с коммандером Мерсером отправились на самолете обратно в Перл-Харбор. Кэптену Маккормику пришлось еще ненадолго остаться в госпитале.

В отсутствие мужа миссис Нимиц не сидела сложа руки. Она участвовала в учреждении и управлении новым семейным военно-морским госпиталем в Окленде. Официально это учреждение называлось «Оклендский госпиталь ВМС США», но в народе его вскоре начали называть «Дубовым Холмом». Кэтрин подключилась к проекту по просьбе начальника госпиталя. Ему требовалась помощь, так как большинство его терапевтов и хирургов были офицерами запаса, не знакомыми с флотскими традициями.

Вечерами она часто вела передачи на радио, где обсуждала поставки на фронт, проблемы Красного Креста и прочие вопросы. Она сама писала тексты передач, и директора программ вскоре поняли, что эти тексты не нуждаются в проверке и редакторской правке. Однажды в Рождество она передавала специальные поздравления в Бирму, Австралию и на Филиппины. Во время национального радиомоста, на котором она представляла Сан-Франциско, в студии внезапно раздался звонок из Нью-Йорка: «Спросите миссис Нимиц, не могла бы она помочь нам? Произошла ошибкам и нужно, чтобы кто-то занял паузу и поговорил на минуту дольше, чем было запланировано. Не могла бы миссис Нимиц?.». Она тут же согласилась и спокойно импровизировала в течение 60 секунд от имени «Нэйви Рельеф сосьети».

В этих вопросах Кэтрин была осведомлена ничуть не хуже своего мужа и других представителей командования. Она уважала их как профессионалов и мудрых руководителей, но в этом уважении не было ничего от: благоговейного ужаса. Как и муж, с власть предержащими она держалась легко и непринужденно и точно так же вела себя с младшими по чину. Она управляла семейным бюджетом — не потому, что ей нравилось иметь дело с деньгами, а потому, что адмирал был слишком занят, чтобы уделять этому внимание. Их никогда не стеснял размер флотского жалованья: ни он, ни она не были любителями роскоши и не стремились копить деньги.

Несмотря на частые разлуки, вызванные службой Честера, они с Кэтрин за годы жизни вместе стали настолько близки, что их интересы совпадали во всем. Доходило до того, что они даже думали одинаково. Люди, близко знавшие Нимицев и восхищавшиеся умом адмирала, часто отмечали, что Кэтрин в интеллекте не уступала мужу.

Они первый раз увидели друг друга в ноябре 1911 г., за игрой в бридж. Честеру тогда было 26, и он совмещал должности командира подводной лодки «Нарвал» и командира 3-го подводного дивизиона. Тогда он получил приказ проследить за установкой дизельных двигателей на подлодке «Скипджек», которой должен был командовать в дальнейшем. Для этого он должен был, заехав по пути на бостонскую военную верфь, прибыть в речную судостроительную компанию «Фор» в Квинси, Массачусетс. Прибыв туда, он тут же наткнулся на лейтенанта Прентиса Бассета, друга со времен учебы в Военно-морской академии. Бассет, обрадовавшись встрече, настоятельно пригласил Нимица отужинать с ним и с его матерью — они жили неподалеку, в. Уоллестоуне. Перед ужином он предложил Честеру навестить семью Фримэнов, жившую на той же улице. Глава семьи, мистер Ричард Фримэн, судовой маклер, пригласил их зайти попозже вечером и сыграть партию в бридж. Этот вечер изменил жизнь Честера Нимица.

Старшей дочери Фримэна, Элизабет, было около двадцати пяти, и у себя в доме она была истинной королевой. Среди ее кавалеров последнее время было много морских офицеров, которые считали, что законы вежливости обязывают их сыграть партию-другую в бридж, что было излюбленным развлечением мистера Фримэна. Младшую дочь, Кэтрин, девятнадцати лет от роду, в семье все считали ребенком, особенно Элизабет. Кэтрин в свою очередь недолюбливала морских офицеров. Воздыхатели ее старшей сестры заполонили весь дом, а Кэтрин хотелось, чтобы в доме почаще бывали и ее друзья тоже.

Если бы все шло как обычно, она бы приняла Прентиса Бассета и Честера Нимица за очередных женихов несравненной мисс Элизабет Фримэн и они бы просто сыграли вчетвером в бридж. Но судьба распорядилась так, что Элизабет не было дома, и Кэтрин пришлось заменить ее и за чаем, и в бридже.

У Кэтрин сразу возникло ощущение, что лейтенант Нимиц не такой, как все остальные морские офицеры, бывавшие в их доме. Позже она вспоминала: «Когда мы в тот вечер сидели и пили чай, я посмотрела на молодого человека, которого привел Прентис, и поняла, что он самый красивый человек, которого я когда-либо видела. У него были кудрявые белые волосы; они были слегка длиннее, чем нужно, потому что он провел несколько недель в море и еще не успел постричься. “Какой он симпатичный, — думала я, любуясь его прекрасными голубыми глазами. — И как мило он улыбнулся, когда он поздоровался с моей мамой…”»

В тот вечер Кэтрин была просто очарована обаянием молодого офицера. «Прентис был в очень: веселом настроении, — вспоминала она, — он вел непринужденную беседу и все время подшучивал над Честером, но того это ничуть не задевало. Он не обращал на шутки ни малейшего внимания».

В эти дни в Квинте находился еще один приятель Честера по Военно-морской академии, Клеренс Хинкэмп, у которого было в свое время прозвище Хейни. Он следил за подготовкой к эксплуатации подводной лодки, которой собирался командовать. Они с Честером сняли номера в грязной захудалой гостинице «Зеленый лист» (другой в Квинте не было); рестораны, в которых они обедали, были ей под стать. Учитывая эти обстоятельства, Честер был просто в восторге, получив приглашение Фримэнов, а когда он попробовал, как миссис Фримэн готовит, счастью его не было предела. Когда его в следующий раз пригласили на обед к Фримэнам, он набрался наглости и спросил, не может ли он прийти вместе с Хейни.

Честер и Хейни оказались очень веселыми собеседниками, и, видя, что они от всей души радуются возможности вкусно пообедать в уютном доме, миссис Фримэн начала часто их приглашать, поначалу только на обед, а потом и на выходные. Двум ее дочерям надолго запомнились эти визиты. Честер, Хейни, Элизабет и

Кэтрин подолгу гуляли вчетвером, играли в боулинг и иногда ездили в Бостон на спектакли «Варьете Кейта». Все говорили, что со стороны Элизабет было очень мило повсюду брать с собой младшую сестренку — талисман и дуэнью в.» одном лице; Элизабет полностью вошла в роль няньки — при каждом удобном случае она с плохо скрываемым удовольствием объясняла Кэтрин, что можно; а чего — нельзя. Только к весне до Элизабет наконец дошло, что Честер перестал воспринимать Кэтрин только как неизбежный «довесок» к ее обществу (если он вообще ее когда-нибудь так воспринимал) и он давно уже за ней ухаживает.

К тому времени «Скипджек» и «Стерджен» были спущены на воду и уже совершали пробные выходы в море до залива Чесапик под командованием лейтенантов Нимица и Хинкэмпа. Честер влюбился в Кэтрин не на шутку и писал ей каждый день, хотя иногда у него хватало времени черкнуть лишь пару строк. Самое короткое письмо пришло в дом Фримэнов однажды в марте: «Вчера мне пришлось поплавать. Было очень, очень холодно». Вскоре пришло письмо от Хейни с объяснением. У Хэмптон-Роудс один матрос со «Скипджека» потерял равновесие, упал за борт, и его тут же подхватило течением. Догадавшись по движениям матроса, что тот не умеет плавать, лейтенант Нимиц тут же бросился в ледяную воду и поплыл к нему. Течение было сильным, матрос оказался тоже не из слабых, и Честеру пришлось: бороться с ними обоими. Вскоре у него уже не осталось сил, и двух сцепившихся людей понесло в открытое море. К счастью, их заметили с линейного корабля «Норт Дакота» и отправили за ними шлюпку. Хейни уверил Фримэнов, что ледяная ванна ничуть не повредила Нимицу и что тот абсолютно здоров. За этот поступок лейтенант Нимиц был удостоен Серебряной медали «За спасение утопающих», которой потом гордился всю жизнь.

Весной 1912 года Нимица пригласили прочитать в Военно-морском колледже лекцию о подводных лодках. Редко 27-летний лейтенант удостаивался такой чести. Он долго работал над текстом и наконец отправился в

Ньюпорт, штат Род-Айленд. Лекция, которую он прочитал 20 июня 1912 года, называлась «Наступательная и оборонительная тактика подводных лодок». Лекция проходила под грифом «секретно», но в декабрьском номере «Трудов Военно-морского института США» была опубликована развернутая версия доклада. Так Нимиц начал свою вторую карьеру — лектора и писателя.

Стоит отметить, что в этой лекции Нимиц предсказал, что подводные лодки станут непревзойденными рейдерами, что впоследствии подтвердилось. Он был бы удивлен и даже шокирован, узнай он тогда, что подводный флот чаще всего будет использоваться для нападения на безоружные транспорты. Как и большинство моряков того времени, он считал, что роль подлодок должна сводиться к прикрытию надводных кораблей, а также к защите гаваней и побережья. Вспоминается такой курьез: Нимиц предложил «хитрость, с помощью которой можно вынудить противника избегать определенных зон в океане и таким образом увеличивать вероятность попадания неприятельских судов в район дислокации подлодок». Разведывательные самолеты должны были «раскидать большое количество бревен, уравновешенных таким образом, чтобы они могли плавать в вертикальном положении, и раскрашенных под перископы».

Летом 1912 года подводный флот базировался в бухте Провинстауна, у оконечности полуострова Кейп-Код. Как будто по заказу, недавно женившийся Прентис Бассет был приписан к кораблю, базировавшемуся в том же районе. У них с женой был небольшой коттедж на полуострове, и они пригласили сестер Фримэн погостить у них неделю. Разумеется, приглашение было с благодарностью принято, и три пары — Честер с Кэтрин, Хейни с Элизабет и Прентис с супругой — провели вместе несколько замечательных дней. Однако Кэтрин к этому времени уже чувствовала себя взрослой, и ее выводили из себя постоянные одергивания со стороны сестры: «Кэтрин, не делай то, Кэтрин, не делай это».

В один прекрасный день все эти придирки внезапно прекратились. На борту корабля Бассета был званый обед. Честер и Кэтрин с друзьями усадили за один стол, Элизабет и прочих — за другой. Подали вино. Тут Элизабет вскочила с места, бросилась к столу Кэтрин и сказала так, чтобы все услышали: «Не бери вино. Не смей пить вино!» Кэтрин в смущении отвернулась, а Честер поднялся со стула и посмотрел старшей сестре в глаза. «Элизабет, — сказал он спокойно, — я забочусь о твоей сестре и абсолютно не собираюсь позволять ей много пить. Но один бокал она выпьет». В этот момент между Кэтрин и ее сестрой будто что-то оборвалось; зато между Честером и Кэтрин словно бы протянулась нить. Кэтрин поняла, что с этого момента за помощью и поддержкой она будет обращаться не к отцу, матери или сестре, а к этому молодому человеку, объявившему себя ее защитником.

Вскоре после этого, 28 августа 1912 года, Честер Нимиц написал из Провинстауна в Кервилль, штат Техас, своей матери Анне Нимиц:

«Дорогая мама!

Если ты любишь меня, я хочу, чтобы ты поздравила меня с помолвкой. Мою избранницу зовут Кэтрин Б. Фримэн из Уоллестоуна, штат Массачусетс. Мы собираемся пожениться в апреле-мае 1913 года, после окончания службы на подводной лодке и перед началом службы на берегу. Я несколько раз писал тебе о Фримэнах и присылал тебе их фотографии. Почти всю зиму — с декабря по январь — я провел у них. Перед Рождеством у меня будет отпуск, я навещу тебя, и ты скажешь мне, прав я или нет. Наверно, ты скажешь, что я легкомысленный — ведь два года назад я собирался жениться на другой. Ну что я могу сказать? Два года — долгий срок, и сейчас я уже не тот легкомысленный тип, что был раньше. Не буду тебе больше рассказывать о Фримэнах — я уже много тебе писал о них раньше. Спроси Отто. Он с ними знаком. Так что, если ты хочешь, чтобы я был счастлив, ради бога, напиши Кэтрин что-нибудь ласковое. Не думай, что я совсем уж не готов к семейной жизни. К апрелю следующего года я накоплю 1500 долларов — мне кажется, для начала этого вполне достаточно. Все, что осталось мне в наследство от дедушки, принадлежит тебе — всецело и без всяких оговорок. Я еще ничего не знаю о своей службе на берегу; не знаю даже, где она будет проходить, но меня, честно говоря, это особенно не волнует. Буду постепенно сообщать подробности. Пожалуйста, напиши, что ты думаешь о моих планах, только не забывай, что я уже не мальчик. Твой сын взрослеет и умнеет с каждым годом.

Огромный привет всей родне.

С нетерпением жду ответа.

Твой сын Честер».

Вскоре после этого лейтенант Нимиц, получивший звание коммандера Атлантической подводной флотилии, отправился на юг на борту «Скипджека». В походе также участвовали еще несколько лодок, в том числе «Стерджен» под командованием Хинкэмпа. Зимой флотилия базировалась у побережья Кубы. Не проходило и дня, чтобы Честер и Кэтрин не написали друг другу; с тех пор они всегда писали друг другу, когда были в разлуке. В письмах они обсуждали приготовления к свадьбе, которая должна была состояться сразу же по его возвращении. Честер вернулся в Уоллестоун 8 апреля 1913 года, и на следующий же день они поженились.

Праздновали свадьбу у Фримэнов. Весь дом был украшен нарциссами, а проводил церемонию бородатый священник-унитарий, живший напротив. Элизабет была подружкой невесты, а лейтенант Джордж Стюарт, сосед Честера по комнате в Военно-морской академии, — шафером. Все приглашенные были морскими офицерами, кроме брата Кэтрин. Он был на шесть лет ее старше и учился на горного инженера в Мичигане. О дате свадьбы стало известно в последний момент, и большинство родственников Честера не смогли приехать.

После церемонии молодожены отправились на поезде в Нью-Йорк. Для Кэтрин это путешествие было настоящим приключением — ведь до этого она только однажды выезжала за пределы Массачусетса. Приехав туда, они сняли номер на последнем этаже отеля «МакаАльпин» на Седьмой авеню, который тогда только что открылся. В тот вечер они были поражены, увидев на крыше соседнего здания напротив своего окна неоновую рекламу жевательной резинки «Ригли Сперминт». Гигантская девушка с этой рекламы подмигивала им всю ночь. «Это была просто прелесть», — вспоминала позже Кэтрин.

Нимицы сходили на несколько бродвейских шоу, но большую часть времени они просто гуляли, глазели на витрины и осматривали достопримечательности. Дело в том, что им приходилось экономить на всем: Честеру платили всего 215 долларов в месяц, и из этой суммы он регулярно посылал 25 долларов матери. Вдобавок они планировали длительное путешествие в Техас — Честер хотел познакомить молодую жену со своей семьей.

Путешествие в Техас оказалось просто ужасным. Дедушка Нимица, без сомнения, обрадовался бы приезду Кэтрин, но он умер за два года до этого. Мать Честера радушно встретила невестку, а потом, в своей скромной манере, держалась в стороне, уступив место тетушкам и дядюшкам; они же были не слишком рады девушке из Массачусетса. Они, судя по всему, хотели, чтобы Честер вернулся в родной город и женился на ком-нибудь из многочисленного клана потомков переселенцев из Фридрихсбурга. Они подолгу перешептывались между собой по-немецки, и по всему было видно, что они не очень-то рады принять янки в свою семью.

Реакция родственников для Честера была абсолютно неожиданной и ужасно его раздражала. Он уехал из Кервилля двенадцать лет назад и уже давно чувствовал себя не американским немцем, техасцем или южанином, а просто гражданином Соединенных Штатов. Родные заметили эту перемену в нем, когда как-то вечером, когда собралась вся семья, какая-то из тетушек спросила: «Честер, а если бы Север опять стал воевать с Югом, на чьей бы стороне ты воевал?» При этом она взглянула на Кэтрин, словно бы говоря: «Вот сейчас ты поймешь, куда попала».

Кэтрин была поражена. С самого детства ее приучили к мысли о том, что Гражданская война давно окончена и былая неприязнь между Севером и Югом была чем-то давно забытым. Да и Честер навряд ли мог предположить, что кому-нибудь придет в голову задавать такие вопросы. «Что за вопрос, — ответил он, — конечно, я воевал бы на стороне Союза». Тетушку ответ вполне устроил, и она бросила на Кэтрин взгляд, который иначе как ядовитым назвать было нельзя.

Нимицы и Хенке были провинциалами с кучей предрассудков, но дураков среди них не было. Они не могли не заметить, что хотя Кэтрин и янки это — не мешает ей быть умной и симпатичной девушкой и что они с Честером друг от друга без ума. К концу визита молодоженов они отбросили предубеждения и приняли Кэтрин в семью.

Из всей семьи Нимиц Кэтрин больше всего понравилась ее свекровь Анна и мать свекрови. Бабушка Хенке приехала из Фридрихсбурга в гости к Кэтрин и Честеру в маленький домик в Кервилле, принадлежавший Анне Нимиц и ее мужу. Она оказалась очень плотной дамой небольшого роста с черными озорными глазами. Кэтрин с нетерпением ждала ее приезда, отчасти потому, что миссис Хенке в семействе Фримэн постоянно обсуждали и в голове девушки царила полная неразбериха по поводу этой таинственной особы. Еще до свадьбы Честер, рассказывая своей будущей теще о родственниках, сказал: «Моей бабушке 96 лет, и она просто замечательная». Потом он добавил: «А знаете, у меня есть дядя, который младше меня. Младшему сыну бабушки Хенке 26 лет».

Кэтрин, взглянув на миссис Хенке, никак не могла поверить, что ей девяносто шесть или хотя бы около того. Она умирала от любопытства: ей ужасно хотелось спросить бабушку, сколько же ей лет на самом деле, но она боялась, что вопрос шокирует пожилую женщину. Вдобавок миссис Хенке плохо говорила по-английски, а Кэтрин немецкого не знала вообще. Наконец она отвела миссис Хенке в сторону и собравшись с духом, спросила: «Бабушка, сколько вам лет?». Без тени сомнения миссис Хенке ответила: «Шестьдесят девять».

Кэтрин, веселясь по поводу ошибки Честера, попыталась рассказать миссис Хенке, что ее внук рассказывал про нее, и пожилая дама смеялась до слез. В тот вечер бабушка, время от времени поглядывая то на Честера то на Кэтрин, вновь заливалась смехом, а остальные члены семьи, которые не знали, в чем дело, гадали, что же ее так веселит.

Наконец, отпуск Честера подошел к концу, и лейтенант с молодой женой возвратились в Вашингтон. Их медовый месяц закончился, по крайней мере так им казалось. Однако в некотором смысле он только начинался, потому что в Вашингтоне Честер, к своему удивлению и восторгу, получил назначение в Европу.

Командование ВМС, находясь под впечатлением от работы дизельных двигателей на подводных лодках, решило, в порядке эксперимента, оснастить дизелями несколько крупных кораблей. Однако Соединенные Штаты не владели технологией сборки и установки крупных двигателей. Эти вопросы можно было изучить только за границей, главным образом в Германии. Изучать производственные процессы должны были двое гражданских сотрудников военно-морской верфи Нью-Йорка — чертежник Альберт Клоппенберг и инженер Эрнест Дельбозе. Флотское командование посылало лейтенанта Нимица, у которого была репутация лучшего среди военных моряков специалиста по дизелям.

Сначала Нимицы отправились на завод по строительству подлодок в Нью-Лондон, где Честер получил краткий обзор последних разработок в области малых дизельных двигателей, а в мае 1913 года он и Кэтрин уже плыли в Европу на борту лайнера «Императрица Августа».