Эйприл окинула хижину растерянным взглядом. Просто голова кругом! Столько всего накопилось… Упаковала лишь самое необходимое, а получилось два огромных тюка. Для единственной лошади это слишком громоздкая поклажа.

Эйприл села на стул и задумалась.

На рассвете они уезжают. Где ждет их новое пристанище? На глаза набежали слезы. Мысль о том, что в этой неприхотливой хижине она была счастлива как нигде и никогда в своей жизни, наполнила душу печалью.

Каждая мелочь, любая безделица хранит тепло рук Маккензи, но ведь с собой это все не заберешь. Ничего не поделаешь, придется кое-что оставить.

Эйприл развязала тюки и принялась сортировать вещи. Без одеял не обойтись! Она скатала три одеяла. Кое-какую одежду тоже взять необходимо. Котелок для варки, чашки, вяленое мясо… Что еще? Библия, томик стихов Бернса, волынка… Она хоть и занимает много места, но это память об отце Маккензи. Эйприл завернула инструмент в одеяла.

Скоро ли Маккензи вернется? Рано утром, прихватив ружье, отправился с волком проверять силки, и все нет и нет, а уже полдень.

Эйприл перевела взгляд на второе ружье и кольт, висевшие на высоком крюке. Она специально повесила их повыше, чтобы Дэйви не дотянулся. Сынишке сравнялось шесть лет, и он, считая себя взрослым, во всем копирует Маккензи. Надо научить мальчика стрелять, настаивает Маккензи, а она полагает, что рано — мал еще. Кстати, где он? Эйприл отправилась искать Дэйви.

Ощупывая взглядом каждую веточку, каждый кустик, Террелл ехал подлеском. Где же эта чертова тропа? Пару раз чуть не сбился с пути. Уж не кружит ли на одном месте? Вот он, уродливый вяз! Сердце бешено заколотилось. Цель близка.

Он спешился, привязал поводья к дереву. Крадучись двинулся дальше, определяя время по солнцу. Через час показался просвет между деревьями. Дальше он пополз на четвереньках.

Вот оно, логово Маккензи! Террелл огляделся. Кругом скалы. Лучше места для засады не найти. Сжав до боли в пальцах ствол семилинейной винтовки, он стоял за скалистым выступом, затаив дыхание. Ну что там? Он осторожно выглянул. Внизу на траве, оживленно беседуя, сидели женщина и ребенок. Мэннинги — мать и сын! А где же Маккензи? Террелл навел мушку на Эйприл, туда, где сердце, потом — на висок мальчика. Помедлил. Снова прицелился в Эйприл. Пристрелить бы их на месте!.. Нет, лучше он смертельно ранит краснокожего ублюдка, а потом потешится на его глазах с бабенкой. Потаскуха! Как она огрела его тогда!.. Террелл едва не нажал на спусковой крючок.

Солнце светило ему в спину. То, что надо, злорадствовал Террелл. Маккензи его не заметит.

В последнем силке Маккензи обнаружил зайца и обрадовался. Отличный будет обед. Не спеша он пошел назад. Шагал и поглядывал по сторонам. Когда еще доведется увидеть знакомые с детства места?

Перебросив ружье в левую руку, он зашагал быстрее. Его ждут. Эйприл всегда встречает радостной улыбкой. Повезло ему в жизни наконец! Он все сделает, чтобы Эйприл и Дэйви ни в чем не знали нужды.

Завтра в путь, а у них одна лошадь на троих. Есть кое-какие сбережения. Хорошо бы купить пару лошадей под седлом на каком-нибудь ранчо… далеко в прериях. А может, махнуть в Денвер? Нет, нельзя — там его знают. Живо схватят. Наверняка слухи докатились. Придется сторониться людей, теперь и его семью ждет такая же судьба. Правда, Эйприл сказала, что мечтает о тихой, уединенной жизни. Что ж, у них одно будущее. Его оно не страшит.

Насвистывая, Маккензи зашагал энергичнее и скоро вышел на опушку. Освещенная солнцем, Эйприл ждала его у входа в хижину. Красивая у него — жена! Волосы отливают золотом, глаза синеют, как горные озера.

«Ба-бах!» — громыхнул выстрел. Острая боль в ноге обожгла Маккензи. Выронив ружье, он схватился за рану. Падая, пытался определить, откуда стреляли. Но солнце слепило глаза. Глухо зарычав, рванулся с места волк, а к Маккензи со всех ног мчался Дэйви.

— Стой, Дэйви! Назад! — крикнул он что было сил.

Мальчик был уже рядом. Прогремел еще один выстрел, и Дэйви осел на землю. Маккензи пополз к нему, чтобы прикрыть своим телом.

Взглянув наверх, он увидел человека. Тот целился в волка, изготовившегося к прыжку. Волк бросился на стрелявшего, когда раздался выстрел. И тут же до слуха Маккензи донесся жуткий вопль. Человек упал. А потом все стихло. Маккензи пытался дотянуться до ружья, но не смог. Сколько их там, наверху? Может, это дозорный, а отряд на подходе? Маккензи быстро осмотрел мальчика. Пуля, пройдя по касательной, разорвала кожу чуть выше уха — из ранки струилась кровь.

Примчалась Эйприл с ружьем.

— Что с Дэйви? — шепотом спросила она, глотая слезы.

— Оставь мне ружье, а его неси в дом. Схватив сына в охапку, Эйприл кинулась назад.

Страх за их жизни заставлял не думать о боли. Маккензи перевернулся на живот, внимательно оглядел скалы и лес. Прислушался. Было тихо. И тогда он свистом подозвал волка. Морда зверя была в крови.

— Там кто, дружок?

Волк навострил уши, но с места не двинулся. Маккензи понял, что опасность миновала. Он закатал штанину, осмотрел рану. Из нее хлестала кровь. Хорошо, что кость не задета. Туго перевязав ногу шейным платком, он пережал артерию. Кровотечение тут же прекратилось. Усилием воли он заставил себя подняться, опираясь на ружье. Ковыляя, подошел к скале. С трудом взобрался наверх.

В луже крови лежал человек. Маккензи заметил рану в плече, увидел, что горло разорвано волчьими клыками. Здоровый бандюга… Где-то он его видел. Нагнулся, отер кровь с лица.

Господи, да это же Террелл! Почему в штатском? Что все это значит?

Рядом зарычал волк.

— Спокойно, сидеть!

Закопать бы тело… Ладно, это не к спеху.

В ребенка стрелял, мерзавец! Гореть ему в аду!

Опираясь на ружье, Маккензи спустился вниз и, хромая, доковылял до хижины.

Когда он вошел и опустился на стул, Эйприл не знала, к кому кинуться.

— Помогай сыну, — охрипшим голосом приказал Маккензи.

Дэйви был без сознания. Эйприл прислушалась: дыхание ровное, глубокое. Скорее всего, это болевой шок. Промыв рану, она дрожащими пальцами вдела нитку в иголку, быстро соединила края раны.

— Кто стрелял? — обернулась она к Маккензи.

— Террелл.

— Террелл?

— Да. Он мертв.

— Это я убила его?

— Нет, волк подоспел.

— Уезжать, немедленно уезжать! Если Террелл разыскал твою хижину… — Эйприл запнулась.

Вывод напрашивался сам собой. Если Террелл смог, то и другие доберутся.

— Давай-ка я перевяжу тебе рану, — сказала она, опускаясь на колени.

Разрезав ножом пропитанную кровью штанину, она осмотрела голень. Пуля прошла навылет сквозь мякоть, по счастью не задев кость.

— Думаю, через пару дней рана затянется, и мы сможем тронуться в путь. А ты как считаешь?

Маккензи молчал. А когда заговорил, она не узнала его голос:

— Я повезу вас домой.

Эйприл вскинула голову и задержала дыхание: страдальческая гримаса исказила черты его лица, глаза, полуприкрытые веками, были безжизненными, как у мертвеца.

— Нет, ты не сделаешь этого! — закричала она, понимая, что ничего этим не добьется.

— Мамочка! — раздался голос Дэйви.

— Занимайся сыном, — сказал Маккензи сдавленным голосом. — О себе я сам позабочусь.

Он развязал окровавленный шейный платок, отбросил в сторону. Тонкая струйка крови побежала по ноге. Но Маккензи было все равно. Пусть он истечет кровью, пусть подохнет! Ничего другого он не заслуживает. По его вине женщина и ребенок терпят такие муки. Нет, сначала нужно доставить их домой, а потом уж думать о себе. Взяв со стола чистую тряпку, он стал неумело перевязывать рану. Эйприл не решалась подойти к нему. Знала, что никакой помощи Маккензи от нее не примет. Чувствовала, что он корит себя, винит в случившейся трагедии.

Маккензи стал замкнут и неразговорчив. Будто и не было счастливых дней.

Случилась новая напасть. На следующий день он начал пить.

Вот уж этого Эйприл никак не ожидала.

Вечером, перед тем как перевязать рану, он отправился в загон, где стоял его конь, и вернулся с кувшином спиртного. Выплеснув на рану четверть кувшина, он с мрачным видом уселся на полу и сделал несколько глотков.

Эйприл всю ночь лежала без сна, расстроенная и страдающая. А утром, когда проснулась, его уже не было.

Нашла она его на берегу ручья, рядом лежало полотенце.

— Дэйви уже лучше, — сказала она вполголоса. — Он зовет тебя.

Маккензи сидел молча, опустив голову. Наорать на него? Растормошить? Как сломать стену, которую он без устали воздвигает между ними?

— Маккензи, прошу, не будь таким мрачным. Пойдем, Дэйви ждет.

— Мне лучше исчезнуть из вашей жизни. Моя обязанность — быть постоянно настороже. А я? Размяк, распустил слюни, забыл о первейшем долге! И вот — не уследил. Разве раньше я допустил бы такое?! Уезжаем, как только встану на ноги.

— О возвращении в форт Дефайенс не может быть и речи. Тебя повесят.

— По заслугам! Вы были на волоске от гибели! А если бы Террелл убил меня? Вы остались бы одни в горах. А это неминуемая гибель… Эйприл, мы — глупые мечтатели. Если у тебя есть хоть капля жалости ко мне, позволь мне спокойно уйти. Довезу вас до форта… а там расстанемся навеки.

Взяв ее за подбородок, он приподнял ей голову, посмотрел в глаза чужим, суровым взглядом.

— Поняла, Эйприл? Ты поняла меня наконец?

Невыносимо тяжело видеть любимые глаза ледяными, ожесточенными. Но Эйприл не сдавалась:

— Я пойду за тобой на край света. Отныне мы — одно целое.

— Я стану отрицать все. Ведь церковного обряда не было.

Эйприл уже кипела от негодования:

— Хочешь ехать в форт — пожалуйста! Самоубийца! На виселицу торопишься? А я расскажу всем, что теперь мы — муж и жена. Для меня неважно, освящено наше чувство церковью или нет!

Она поднялась и быстро ушла в хижину. А Маккензи сел на коня и умчался. Пропадал неизвестно где до вечера. Вернулся, ведя за поводья вторую лошадь. Лошадь Террелла, догадалась Эйприл. Она поняла, что он все сделал по-человечески, закопал труп сержанта.

Маккензи зашел в хижину, взял вяленого мяса, кувшин со спиртным. Улыбнулся лишь раз, погладив Дэйви по голове. Ушел и пропал. Наверно, пристроился в загоне. Да что он вытворяет, этот Маккензи! Душу вынимает…

Маккензи ловко увязывал вещи. Работал молча, сосредоточенно. Временами садился, отдыхал. Рана ныла, не давая покоя. Эйприл порывалась помочь, но он обрабатывал ее сам. Дэйви быстро поправлялся. Лишь иногда, неловко повернувшись, тихонько всхлипывал во сне. Эйприл убаюкивала его, стараясь утишить боль.

Дэйви недоумевал: что случилось с Маккензи? Изредка взъерошит волосы, но не подходит, как раньше. Историй не рассказывает. Дэйви с обидой посматривал на своего друга.

— Завтра едем! — объявил Маккензи.

«А что, если сбежать от него? — думала Эйприл. — Пусть поищет!» Но стоило ей подойти к лошадям, как он словно из-под земли вырастал. Нет, не получится. Она решила поговорить с ним. В последний раз. Вдруг передумает? Эйприл оставила Дэйви вдвоем с волком и строго-настрого наказала из хижины не выходить.

Маккензи, как всегда, сидел возле ручья. Заслышав ее шаги, обернулся. Она сразу поняла, что он ждал ее. За что он ее мучает? — подумала она и не смогла удержать слез.

— Не надо, Эйприл. Пожалуйста, не плачь. Не рви мне сердце.

— Маккензи, любимый, что я без тебя?

— У тебя есть Дэйви, отец. Впереди — целая жизнь.

— Но не за счет твоей. Я, конечно, буду жить ради сына. Но разве это жизнь?

Ее слова задели Маккензи. Обняв Эйприл, он прижал ее к себе. Долго стояли они так, черпая силы друг в друге.

— Последний раз, Маккензи, — прошептала она. — Я хочу почувствовать тебя в последний раз.

Эйприл опустилась на землю. Убрав завиток золотистых волос, он коснулся губами ее лба и, взяв в ладони лицо, долго всматривался, будто стараясь запомнить. Что ж, пора прощаться!

Они любили друг друга страстно, исступленно…

— Люблю, люблю тебя, милый… — шептала она.

А он, как всегда, отдавал ей всего себя молча, без слов.

Наступил день отъезда. Утро выдалось пасмурное и унылое. Сквозь слезы смотрела Эйприл на Маккензи. Дэйви, плача, обнимал своего лохматого друга, хотя Эйприл сказала сыну, что они уезжают ненадолго. Навестят дедушку и вернутся.

Наконец все было готово. Дэйви попросился к Маккензи. Тот посадил его перед собой, приказав волку оставаться на месте. Мальчик то и дело оглядывался. Эйприл не пыталась скрыть слезы.

Они ехали по узкой тропинке. Ветки деревьев хлестали по рукам, лицу, цеплялись за одежду… Вернее, за те лохмотья, что остались от одежды. Маккензи держался спокойно, его осанка была уверенной, но плечи опущены, лицо осунулось, глаза ввалились.

Человек считается мертвым, когда останавливается сердце. А когда останавливается душа? Эйприл душили рыдания.

Хижина скоро скрылась из глаз. Дэйви постепенно успокоился, перестал плакать. Ехал, прижавшись к Маккензи. На его голове белела повязка. Погруженный в размышления, Маккензи не заметил, как среди деревьев замелькали голубые мундиры военных. Они напоролись на отряд Боба Морриса.