Бобы, бобы, бобы… Сидя на земле возле фургона, Габриэль старательно отделяла зерна от плевел, от души надеясь, что, когда перегон закончится, она никогда больше в глаза не увидит ни единого боба.

Прошло три недели, и в середине дня погонщики остановились на берегу Красной реки. Кингсли объявил, что здесь они заночуют, — надо дать отдых людям и скоту перед опасной переправой через реку. На другом берегу начиналась индейская территория, что порождало немало воспоминаний и рассказов бывалых погонщиков, которым повезло остаться в живых.

— Черт их подери! — пробормотала Габриэль, нечаянно уронив горсть неочищенных бобов прямо в горшок. Все еще тихо бранясь, она принялась вылавливать мусор и снова поклялась, что после конца перехода никогда в жизни не возьмет бобы в рот. Господи, они едят одни бобы! Бобы и соленую свинину. С перцем. Чудовищное количество перца! Наверное, отсюда у старого повара такое прозвище — его в шутку иногда называют Перцем.

По правде говоря, Габриэль уже уразумела, что Перец для погонщиков гораздо больше, чем просто повар или лекарь. Он еще судил жеребьевки и пари, был банкиром, брадобреем, исповедником и посредником — и все это исполнял с присущей ему язвительностью, которая, по-видимому, никого не обижала. Ее не только принимали, но и ожидали. Проситель даже испытывал разочарование, если его просьбу не встречали хмуро и со словами: «Черт побери, да не разорваться же мне на двадцать кусков! Я здесь один».

Весь этот перегон повар выступал еще и в качестве учителя. Под ворчливым руководством Джеда Габриэль научилась довольно сносно заваривать кофе и тушить бобы. Он по-прежнему пока не допускал ее в свой фургон, гонял и от голландской духовки, в которой пек пончики и пироги. В ее обязанности по-прежнему входило собирать коровьи лепешки и хворост. Она чистила котелки и сковородки — причем драила их песком, а не мыла грязной речной водой, которую замутил их собственный скот или те стада, что прошли до них. Работая с рассвета до темноты, Габриэль потеряла счет дням. В монотонной страде перегона один день незаметно сменялся другим.

Погонщики поддерживали бодрость духа, заключая бесконечные пари. Они заключали их на все, что угодно: у кого борода будет длиннее, когда они доберутся до железнодорожной станции, и сколько времени должно пройти, чтобы шотландец отказался от ежедневного бритья; как долго они будут переходить вброд реку и когда — хорошо бы этого не случилось — повстречают индейцев. Гэйб узнала, что ковбои даже спорят, как долго она еще выдержит на перегоне и снимет наконец шляпу и плащ. Она могла бы заранее им сказать, кто из двух спорящих сторон проиграет.

Пока погонщики тешились своими пари, Габриэль усердно трудилась под началом Джеда, чтобы они были сыты, — и ей казалось, что восемнадцать голодных ртов только и знают, что требовать еды. Их усилия осложнялись еще недостатком чистой воды и постоянной пылью, и чем дальше стадо двигалось на север, к бесконечным прериям Техаса, тем гуще становились клубы пыли.

Габриэль вздохнула и вытерла тыльной стороной ладони пот с разгоряченного лба. Одновременно она окинула взглядом лагерь, очень надеясь хоть мельком увидеть где-нибудь шотландца.

За последние две недели девушка виделась с ним только урывками. Кингсли взял себе за правило уезжать далеко вперед, иногда не возвращаясь в лагерь и на ночь, и оставлял вместо себя за главного Дэмиена. А молодой Кингсли, который даже не пытался скрывать свою враждебность к шотландцу, вовсю старался, чтобы у того совсем не было свободного времени. Дрю по-прежнему выполнял самую тяжелую работу и должен был дежурить каждую первую ночную смену, когда стадо еще беспокоилось. Потому-то Габриэль видела его только в те краткие мгновения, когда он, пустив коня в галоп, подъезжал к фургону, чтобы наскоро перекусить, а затем мертвецки усталым рухнуть на свой тюфяк. И тут же крепко засыпал — Габриэль знала это наверняка, потому что все время за ним наблюдала. И не могла иначе. Никак не могла забыть жаркое прикосновение его губ, нежные и властные руки. Интересно, сам Камерон вспоминает их поцелуй? Если и так, он ничем этого не выдавал. Его золотисто-карие глаза если и останавливались на ней, то всего лишь на мгновенье.

Но все же Дрю сдержал свое обещание и не открыл ее тайну — иначе бы ее здесь уже не было. Такая сдержанность тоже чего-то стоила.

Что касается цели ее путешествия, Габриэль все чаще спрашивала себя, не дурацкая ли это была затея с самого начала. Даже если бы она смогла улучить момент, ей духу не хватит порыться в вещах Кингсли, которые находились в фургоне. Не то чтобы она надеялась найти какие-нибудь улики — но это был единственно возможный способ что-нибудь узнать о Кингсли. С ним было связано столько разных и противоречивых сведений, что она не могла составить о нем определенное мнение. Ей было известно только, что погонщики хозяина уважают, хотя, по-видимому, и недолюбливают.

Будучи в лагере, Кингсли разговаривал подолгу разве только с Дрю Камероном — что, по мнению Габриэль, никак не вязалось с поручением ему самой черной и неблагодарной работы. Если Камерон и вправду друг Кингсли, тот чересчур усердно доказывает всем, что у него нет любимчиков.

Думая о шотландце — теперь это стало ее постоянным занятием, — Габриэль все удивлялась, что он без малейшего неудовольствия исполняет все порученные ему задания. Притом он все делал с добродушной усмешкой, словно желая доказать, что ему любая «похлебка» по вкусу, и даже как будто желал, чтобы ему было как можно тяжелее.

Да, Дрю Камерон был еще более загадочной натурой, чем сам Кингсли.

Габриэль закончила чистить и перебирать бобы. Вздохнув, она засыпала их в горшок и долила воды. Джед настаивал, чтобы они тушились подольше, а он в это время готовил свой вкуснейший мясной соус. Габриэль понятия не имела, из чего он стряпает свой соус, да ей это было и не очень интересно.

— Надо еще хвороста, — проворчал Джед, — садись на лошадь и поезжай. Здесь уже ни единой веточки не осталось.

И в самом деле — по этим местам прошли бесчисленные стада и совсем опустошили землю. Нигде не осталось ни сучка, ни хворостинки.

Габриэль с радостью приняла поручение. После утомительного, бесконечного сидения на жесткой скамье в фургоне приятно будет сесть в седло и прокатиться на воле… Хотя Габриэль втайне и гордилась тем, что помогает кормить всю команду Кингсли.

Одарив Джеда озорной усмешкой — старик в ответ и ухом не повел, — она отряхнула пыль со штанов и пошла к коновязи. Увидев Билли, девушка ощутила прилив горделивой радости. Конь прибавил в весе, шкура у него так и лоснилась — словом, вполне пристойная животинка. Хотя считалось, что лошади находятся в общей собственности, на Билли никто не ездил, кроме нее. Все знали, что это лошадь Гэйба.

— Подожди немного, — прошептала девушка, — скоро я стану называть тебя Сэром Уильямом. Такое вот будет у тебя новое имечко. Как ты к этому относишься?

В поисках лакомства Билли уткнулся носом в ее ладонь и быстро слизнул весь овес.

— Ах ты, жадина! — побранила его Габриэль и затем оседлала, нежно похлопывая по спине и приговаривая, какой Билли у нее стал замечательный. Конь, как обычно, запрокинул голову и бодро махнул хвостом.

Оседлав Билли, девушка вернулась к фургону и взяла мешок, в который собирала ветки и сухие коровьи лепешки. Ее изобретательность произвела большое впечатление даже на Джеда. Он также был приятно удивлен — хотя ничем этого не показывал, — что Гэйб умеет шить. Поэтому он заставил ее чинить рубашки, пришивать пуговицы и крючки к штанам погонщиков, освободив себя самого от этой надоедливой обязанности.

Отъехав подальше от скота — память о бегущем напролом стаде была еще слишком свежа, — Габриэль поехала вдоль реки. День был теплый, располагавший к лени. Легкий речной ветерок остудил разгоряченное лицо, над головой ослепительно синело небо. Такие поездки за хворостом давали ей смутное ощущение свободы, короткий отдых от необходимости постоянно разыгрывать роль, словно на сцене театра.

Она проехала две мили, пока не нашла маленькую рощицу, еще не ободранную догола. Привязав Билли к кусту, девушка принялась за работу и, виновато попросив у низкого деревца прощения, срезала его ножом. Один из погонщиков рассказал Габриэль, что индейцы всегда так поступают, — и это ей понравилось. Решив, что хвороста теперь достаточно, она набила ветками мешок, приторочила его к седлу, села на лошадь и направилась к лагерю.

Подъехав к самому стаду, Габриэль услышала громкий, жалобным рев коровы и увидела, что какой-то погонщик — по шляпе она потом узнала Дэмиена Кингсли — уводит от матери маленького теленка. Корова тоже двинулась за ним, но другой погонщик накинул на нее лассо и потянул в противоположную сторону. Отчаянное мычанье коровы-матери и теленка пробудило в Габриэль гнев. Она пришпорила Билли и на скаку закричала Дэмиену:

— Ты что творишь?

Молодой Кингсли недовольно глянул на Габриэль и отрезал:

— Теленок слишком слаб, чтобы перейти реку вброд.

Девушка сразу же поняла, что он собирается сделать, и у нее сжалось сердце. Она взглянула на упиравшегося теленка и на жалобно мычащую корову.

— Теленка можно взять в хозяйственный фургон, — сказала она.

Дэмиен на миг зажмурился, и на лице его отразилось нескрываемое отвращение.

— Да, черт возьми, нам только не хватало, чтобы всякая малявка пыталась указывать, что нам делать во время перегона! Возвращайся в фургон и займись делом.

— Нет! — отрезала Габриэль.

Шея Дэмиена налилась кровью. Он был хорош собой и считался бы даже красавцем, если бы не мрачное, вечно недовольное выражение лица. Габриэль казалось, что этот человек всегда идет напролом, никогда заранее не обдумывая своих поступков, — и она часто недоумевала, почему Кингсли оставлял его своим заместителем.

Семья! Дэмиен — его семья! Вот единственное объяснение. Девушку охватила злость. У Керби Кингсли есть родственники. А у нее — нет.

Соскользнув с седла, Габриэль подошла к теленку и погладила его влажную головку. Дэмиен хотел было крикнуть мальчишке, чтобы убирался прочь, но его прервали.

— В чем дело?

Габриэль быстро подняла глаза — Дрю Камерон. Удивительно, она даже не заметила, как он подъехал.

— Мне нужно прирезать теленка, — бросил Дэмиен. — Объясни это сопляку.

И, не ожидая ответа, снова дернул за веревку, чтобы оттащить теленка.

— Не надо! — закричала Габриэль, обняв шею малыша. Теленок посмотрел на нее большими карими глазами.

Дэмиен выругался.

— Гэйб, теленок не вынесет дороги, — объяснил шотландец, спрыгнув с лошади и подойдя к девушке. — Он умрет от непосильного напряжения. И самое лучшее, что можно для него сделать, — это быстро и почти безболезненно прирезать. Дэмиен должен увести его подальше от стада. От запаха крови коровы впадают в безумие.

Она хотела было сказать, что сама скоро впадет в безумие, но отчаянный рев коровы и теленка и так стоял в ушах, и девушка лишь безмолвно смотрела на шотландца, одними глазами моля не допустить кровопролития. Умом Габриэль понимала, что ее требование безрассудно. Ну и пусть! Пусть умирают остальные телята, но не этот… Этого она ни за что не отдаст. Особенно когда так плачет у нее на глазах корова-мать.

Задыхаясь от жалобного волнения, она с трудом проговорила:

— Я о теленке сам позабочусь. Возьму его к себе, в фургон.

Камерон минуту глядел на нее. Их взгляды встретились, и шотландец, выразительно вздохнув, закатил глаза к небу.

А затем сказал Дэмиену:

— Моя смена кончилась, и я еду к главному фургону. Послушай, ведь твой дядя только обрадуется, если теленок выживет. Ты же знаешь, корова может отправиться на его поиски и отобьется от стада. Гэйб возьмет теленка к себе и привяжет корову за фургоном.

— Сукин ты сын! — выругался Дэмиен. — Что же теперь, спасать каждого теленка, который, родится во время перегона?

Дрю только пожал плечами:

— А разве кому повредит, если парень попытается спасти вот этого малыша? Заодно и время сбережешь! Тебе ведь далеко придется утащить теленка, иначе все стадо всполошится.

Дэмиен досадливо фыркнул:

— Дядя решит, что ты сам тоже рехнулся.

— Да, возможно, — легко согласился Дрю.

Затаив дыхание, Габриэль ждала, что в конце концов решит Дэмиен. Она словно видела, как у него в голове тяжело ворочаются мысли. Если теленок внесет неудобства в лагерную жизнь, можно будет свалить это на шотландца… А если не тащить сейчас теленка на убой, то и впрямь сбережешь время.

— Ладно, — наконец решил он, — забирай его.

Габриэль с облегчением вздохнула и быстро сняла с шеи теленка веревочную петлю. Тот подбежал к матери, и корова немедленно принялась его обнюхивать и облизывать.

Камерон снял с седла веревку и подошел к корове. Сдернув лассо погонщика, он накинул ей на шею свою веревку. И при этом так улыбнулся Габриэль, словно ему сам черт был не брат. От этой улыбки у девушки подкосились ноги, дыхание участилось.

— Знаешь, как управляться с телятами? — спросил Дрю.

Она молча покачала головой.

— Ну, теперь ты этому быстро научишься.

То, что Гэйб «усыновил» теленка, а шотландец в этом ему изрядно помог, на весь вечер сделало их мишенью шуток.

— Бычок напросился, чтобы подвезли, — веселился кто-то, — пешком, вишь, ходить надоело!

— А какое у нашего Скотти сердце мягкое! Эй, Скотти, как насчет картишек?

— Послушай, Шкет, а из этого теленочка-то отличное жаркое получилось бы.

Габриэль молча сносила насмешки и ворчанье Джеда.

По сравнению со словами повара насмешки всех остальных показались ей комплиментами.

— Не твое дело перечить Кингсли, — бурчал он, — никто не любит резать новорожденных телят, но с ними в пути не управишься. И хозяин тебе об этом сам скажет. Подожди малость.

Кингсли, однако, ничего ей такого не сказал. К ее крайнему изумлению, он поглядел на шотландца так, словно тот действительно рехнулся, а затем перевел взгляд на Габриэль.

— Если от этого проклятого теленка будут какие-то неприятности, я сам его пристрелю, — сказал Кингсли, — да и ты, парень, через день-другой захочешь отделаться от него.

Он едва заметно улыбнулся и отошел.

Габриэль ошеломленно посмотрела на Дрю, прислонившегося спиной к фургону. Он подмигнул ей — и девушка тотчас позабыла о Кингсли, сердце у нее забилось чаще. Даже запыленный и усталый, Дрю Камерон был удивительно красив. Его светло-каштановые волосы и золотистые глаза, крупный чувственный рот с неодолимой силой приковывали ее взгляд.

Кто же он такой? Габриэль постоянно об этом думала. Никогда еще не встречался ей мужчина с таким таинственным прошлым: шотландец, который внезапно очутился на Западе и при этом утверждал, что нанялся в погонщики от скуки, в поисках приключений. Образованный человек, по воспитанию и манерам явно принадлежащий к высшему свету, но тем не менее признается, что он профессиональный игрок — картежник. Человек, который в любой момент, рискуя собственной жизнью, не колеблясь готов спасти жизнь другому.

Человек, который способен сносить насмешки других погонщиков и своего хозяина, только чтобы помочь ей спасти теленка, обреченного на заклание.

И опять в ее мыслях настойчиво прозвучал вопрос: кто на самом деле Дрю Камерон?

Взгляды их скрестились так неожиданно, что у Габриэль подкосились ноги. Она пошатнулась, сердце застучало так громко, что девушка испугалась, как бы Дрю не услышал этот стук.

Медленно улыбка сползла с его лица, взгляд золотистых глаз неожиданно смягчился. Он задышал чаще, и Габриэль поняла: не ею одной овладело это странное, томительное волнение.

По другую сторону костра разговаривали Джед и Кингсли. Скоро погонщики придут ужинать. Опьяненная непривычным чувством, Габриэль смутно сознавала, что нельзя вот так стоять и смотреть на Дрю до бесконечности, — и все же не могла отвести от него взгляд.

Шотландец первым нарушил действие чар. Оторвавшись от стенки фургона, он медленно шагнул к девушке, поднял руку, словно желая коснуться ее щеки. Габриэль ужаснулась: неужели Дрю забыл, что она выдает себя за юношу? Неужели сейчас он сделает что-то ужасное, отчего само небо обрушится на нее… и на него, конечно, тоже! Миг спустя шотландец чуть заметно улыбнулся, и глаза озорно блеснули. Он взмахнул рукой около ее щеки — и показал ладонь. Там блестела монетка, словно Дрю вынул ее из-за уха Габриэль.

— Фокус, — проговорил он с нарочитым акцентом, — ловкость рук. Искусство иллюзиониста. Запомни, очень немногое на свете, в том числе и люди, кажется тем, чем является на самом деле.

Дрю положил монету ей на ладонь и при этом так пронзительно глянул на Габриэль, словно хотел проникнуть в сокровенную глубь ее души. А затем он быстро отошел к костру, налил себе кофе и направился к подошедшим погонщикам, оставив Габриэль в еще большем, чем прежде, замешательстве.* * * Переход через Красную реку стал кошмаром, который Дрю ни за что бы не согласился пережить снова.

Нет, никто не погиб, ни люди, ни животные — но они были к этому чертовски близки. Часть стада завязла в тине, и погонщикам пришлось спешиваться, нырять, связывать ноги у коров и выволакивать их из грязи. Это была долгая и опасная работа.

Однако все наконец завершилось благополучно. Люди и животные отдыхали, и Дрю должен был признаться самому себе, что еще никогда в жизни не был так доволен собой. Мокрый, грязный, полумертвый от усталости, он сидел прямо на земле возле главного фургона, вместе с другими погонщиками. И все же приятное волнение не покидало его. Даже Кингсли улыбался самой настоящей улыбкой.

Да, физический труд и впрямь полезен, подумал Дрю. Он вытянулся на земле, не в силах пошевелить и пальцем. Устаешь как черт, зато делаешь свое дело — и эта мысль облегчает боль в мышцах. А гордость от проделанной тяжкой работы остается. Хорошая, здоровая гордость.

Повернув голову набок, он посмотрел, что делается в лагере. Погонщики большей частью растянулись на земле, слишком усталые, чтобы трепать языком, — так непочтительно они называли задушевные разговоры. Шкет — так он все время заставлял себя называть Габриэль — занимался стряпней у костра, а старый повар между тем осматривал синяки и порезы у погонщиков.

Дрю глядел на девушку, стараясь не думать о том, что скрывается под мешковатой мужской одеждой, и удивлялся, почему никто не замечает изящные очертания фигуры и тонкие, женственные черты лица?

Хотел бы он сам все это не замечать! И не вспоминать. Дрю завел разговор о том, чем «кажутся» люди, не столько для Габриэль, сколько для себя самого, чтобы напомнить о тайне… а тайны он ненавидел.

И все же сейчас, глядя, как девушка склонилась над огнем, Дрю невольно восхитился ею — а прежде ни одна женщина не вызывала его восхищения. Ничто не могло устрашить эту малышку — ни панический бег стада, ни раны, ни язвительный ворчун Джед. С высоко поднятой головой она выносила безжалостные насмешки из-за теленка — и она по-прежнему держала его в хозяйственном фургоне, хотя малыш то и дело норовил убежать к матери.

Да, стойкий дух Габриэль нравился Дрю не меньше, чем ее соблазнительное тело.

Наслаждаясь воспоминанием о прекрасном женском теле под грубым одеялом, Дрю увидел, что к нему идет Кингсли. Оторвав взгляд от Габриэль, шотландец вопросительно изогнул бровь при виде хозяина — на иные движения он был сейчас просто не способен.

Керби наклонился и, раскачиваясь на пятках, заговорил:

— Ты становишься настоящим погонщиком. Я за тобой все время наблюдал.

Дрю хотел было ответить, что, мол, он, как все остальные, ничем не отличился, — но передумал. Нет, он и вправду хорошо поработал. И очень рад, что Керби, которого Дрю уважал, обратил на это внимание.

— Спасибо, — ответил он просто, испытывая неловкость от этой похвалы.

— Как ты относишься к повышению? Возьмешься быть ведущим?

Дрю еще больше обрадовался. Ведущий едет в головах стада — стало быть, больше не придется глотать пыль.

— Да, я бы, наверное, вытерпел это бремя, — ответил он.

Керби улыбнулся, что случалось весьма редко.

— Завтра мы здесь простоим целый день. Надо, чтобы стадо отдохнуло и немного успокоилось. Иным животинкам здорово досталось. Завтра утром я поеду вперед. Теперь нужно будет почаще высылать разведчиков — мы вступаем на индейскую территорию.

Он поколебался, но добавил:

— Главным будет Дэмиен.

Дрю усмехнулся.

— Спасибо за предупреждение, но, право, это не обязательно. Дэмиен — так Дэмиен. Хотя он и ведет себя так, словно у него чирей на заднице и чирей этот — я.

Губы Керби снова дрогнули в усмешке.

— Ты быстро усваиваешь наш жаргон, правда, в слове «чирей» у тебя звучит десять "р".

Затем, немного поколебавшись, он продолжал:

— А этот паренек хорошо справляется со своими обязанностями, гораздо лучше, чем я предполагал. Приглядывай за ним, ладно?

Дрю кивнул.

Керби глубоко вздохнул.

— Каждый раз, как смотрю на него, вспоминаю себя в этом возрасте. У меня еще младший братишка был на руках, а всего имущества — ночной горшок. Трудновато мне тогда приходилось.

Лицо его помрачнело.

— Голод, знаешь ли, толкает на безрассудства.

Да, Дрю знал, что такое голод. Правда, не тот, что имел в виду Керби. Он изголодался по дружбе и любви, а эта разновидность голода тоже толкает на безрассудные поступки.

Проследив за взглядом Керби, он тоже посмотрел на Габриэль. Интересно, чего не хватает ей? Какой «голод» заставил Габриэль решиться на такой безрассудный поступок — отправиться на перегон стада?

Вздохнув, шотландец обернулся к Керби:

— Но ведь сейчас ты добился успеха, верно?

Взгляд у Керби стал непроницаемым, почти отсутствующим.

— Чего только не сделаешь, чтобы остаться на плаву.

Повернувшись на каблуках, он снова бросил через плечо Дрю:

— Так ты приглядывай за пареньком, ладно?

И зашагал прочь.* * * Габриэль заснула далеко за полночь. Болели ушибы — теленок отчаянно бодался во время переправы. Теперь она поняла, что означают слова Кингсли, будто через день возни с теленком она сама захочет пристрелить его. И все же каждый раз, когда Габриэль глядела в эти огромные карие глаза, она все решительнее желала спасти беднягу.

Объект ее забот, теленок Сэмми — сокращенно от Самсон, — сейчас с довольным видом лежал возле матери, за хозяйственным фургоном.

Впрочем, Габриэль не могла заснуть вовсе не из-за Сэмми. Она видела шотландца и Керби, сидящих у костра, — они о чем-то разговаривали.

Дэмиен Кингсли тоже за ними наблюдал. Габриэль уже поняла, что Дэмиен чувствует себя уязвленным. Ему казалось, что Дрю Камерон вытеснил его из сердца дяди. Глядя на Дэмиена, Габриэль читала на его лице с трудом подавляемые гнев, зависть и даже боль. Только слепой дурак не поймет, что эти сильные чувства очень опасны — и особенно могут навредить в условиях перегона. А сама Габриэль не была ни слепой, ни дурой.

Поэтому она надеялась, что Кингсли и шотландец тоже знают об этой опасности. И еще Габриэль надеялась, что Дэмиен не даст волю дурным чувствам и не совершит чего-нибудь ужасного. И, вздрогнув, приказала себе не сметь даже думать о том, чем это может обернуться для Камерона.

Расстроенная этими мыслями, Габриэль перевернулась на другой бок, чтобы не видеть костра и сидящих около него мужчин. Стараясь заснуть, она вдруг подумала: а не смотрит ли она сама на Кингсли так же, как Дэмиен на Дрю Камерона, — с неприкрытой злобой?

Странно, однако со вчерашнего дня, после того как Кингсли позволил ей оставить теленка, отношение Габриэль к хозяину перегона несколько изменилось. Не то чтобы он показался ей добрым — однако же он был в праве потребовать, чтобы Гэйб отдала теленка. Она даже признавала, что так было бы разумней всего, хотя первая осудила бы Кингсли, отдай он такой приказ. Все же Кингсли пощадил малыша… и Габриэль смутило, как легко уживаются в человеке, которого она считала безжалостным убийцей, жестокость и сострадание.

Сейчас, однако, она слишком устала, чтобы обдумать все случившееся более обстоятельно. Завтра, подумала Габриэль, заворачиваясь в одеяло, она оседлает Билли и во время езды хорошенько во всем разберется. Джед сказал, что ей можно будет прогуляться, — завтра день отдыха, и до середины дня ее услуги не потребуются. А ей только этого и надо — оказаться подальше от всех хотя бы ненадолго.

Завтра она позволит Билли умчать ее подальше от постылых бобов, Джеда и Керби Кингсли, от коров и лязга сковородок… И далеко-далеко от Дрю Камерона.

* * *

Керби заехал далеко в глубь индейской территории. Он вел в поводу вторую лошадь, чтобы пересесть на нее, когда первая устанет. Он решил разведать места будущих трех, даже, может быть, четырех стоянок. Ему хотелось как можно быстрее миновать индейскую территорию — Керби знал, что племена сиу и команчей вместе с перебежчиками-изменниками из других племен все еще рыщут в этих местах — и не забавы ради.

По дороге Кингсли обдумывал неотложные решения. Относительно Дэмиена и Терри. И относительно своего собственного будущего. Засада, устроенная несколько месяцев назад, напомнила Керби о том, что и он смертен — а также грешен. Керби ничего не мог поделать ни с тем, ни с другим, но не хотел, чтобы по его вине оказались загублены жизни его брата и племянников.

Небо осветилось золотым блеском, красноватый диск солнца показался над горизонтом. Клочковатые облака медленно плыли над головой. Вокруг на десятки миль простиралась прерия, и она казалась такой мирной и гостеприимной… Керби, однако, знал, что это впечатление обманчиво. Он уже не раз ездил этим путем. Разбросанные тут и там островки невысоких скал и глубокие лощины были прекрасным местом для засады, а мысль о засадах не давала ему покоя все последние дни. Керби отъехал от лагеря недалеко, всего на несколько часов езды, когда по спине у него побежали мурашки. Сначала он подумал, что это нервное, но когда прогремел выстрел, разорвав утреннюю тишину, — обозвал себя глупцом.

Раненая лошадь заржала от боли и взвилась на дыбы. Керби удержался в седле, быстро оглянулся и схватил ружье. Он успел увидеть вспышку и отблеск солнца на металле — и миг спустя его спину пронзила страшная, жгучая боль.