Прошло два дня. Джон Патрик продолжал ночевать в конюшне. Аннетта вела себя по-прежнему. Он видел по ее взгляду, что она намерена бежать при первой возможности. Разумной возможности. Разум и рациональность. Вот ключевые слова. Он уже успел убедиться, что Аннетта ничего не делает сгоряча. Она дождется наиболее подходящего момента, затаившись до поры до времени, и нанесет удар наверняка.

Она по-прежнему отвергала все попытки его домашних приручить ее. После того первого ужина она уже никогда не говорила резкости, однако на все попытки вовлечь ее в общий разговор почти не реагировала, давая самые краткие ответы, и исчезала сразу же, как только представлялось возможным. Теперь она уже знала, что он ночует в конюшне, об этом как-то сказал его отец, и Джон Патрик увидел, что во взгляде Аннетты мелькнула тревога. Она не очень-то умела скрывать свои чувства и намерения. Значит, она решилась.

Что ж, у него была надежда. Теперь следовало действовать без жалости и ошибок.

Джон Патрик послал одного из своих людей в Аннаполис известить губернатора штата Мэриленд о том, что англичане потопили его шхуну, а он захватил их корабль. Человек вернулся сегодня утром с письмом от губернатора. Ему приказывали проследовать на французский остров Мартинику за пушками. Губернатор не имел законных оснований приказывать ему. Но это именно он выдал Джону Патрику лицензию на торговую деятельность как представителю американских повстанцев, и, значит, указание надо будет выполнить. Отплытие было намечено на следующее утро, и Джон Патрик понимал, что оставить Аннетту, в любой момент готовую бежать, в Мэриленде он не может. Это опасно для Ноэля и для нее самой.

Возможно, да поможет ему бог, он просто не хочет ее отпускать от себя. Он был уверен до глубины души, что для него настал тот миг очарования, который, по словам Йэна, лишь один раз в жизни суждено познать мужчинам из рода Сазерлендов. Только один раз в жизни.

Да, возможно, ему уже никогда не испытать вновь тех сладостных мгновений, но надо еще раз попытаться. «Три недели в море. Этого достаточно, — размышлял Джон Патрик, — чтобы она поняла: я не желаю зла ни ей, ни ее близким. Я просто хочу защитить их».

Черт побери, как ему хочется, чтобы она вновь посмотрела на него, как тогда, пока еще не узнала, кто он есть на самом деле. Прежде чем он стал для нее дьяволом во плоти. Сегодня надо дать ей понять, что он не собирается ночевать в конюшне. Ночь будет ясная. Аннетта сможет осуществить свой план побега, а он будет начеку.

* * *

Аннетта была уверена, что он догадывается о ее намерениях. Иначе зачем ему спать в холодной конюшне, а не в большом доме на холме? Каждый вечер после ужина она стояла у окна и ждала, когда он пройдет в конюшню. Только в этих случаях она разрешала себе следить за ним. Смотреть на него. На ее памяти никто не двигался с такой уверенностью и врожденным чувством собственного достоинства.

Он все делал так хорошо. Он мог усмирить лошадь одним звуком голоса, мог подчинить корабль своей воле одним поворотом руки. Его улыбка может ввести в соблазн самих ангелов. Его смех, казалось, обволакивает теплой пеленой, отзывается в глубине сердца. Но она должна презирать его, помня, что он лгун и подлец.

Ведь она для него только средство достижения цели. И ей надо об этом помнить всегда и везде.

Наконец Аннетта увидела, как Джон Патрик прошел по двору к конюшне и исчез внутри. Через несколько минут он вышел и уехал верхом. Аннетта взглянула на небо. Полная луна. Холодная ясная ночь.

Она услышала повизгивание и наклонилась, чтобы погладить псов. Да, ей будет не хватать собак, которые, очевидно, решили принять ее в свою компанию. Ночью они тихонько пристраивались рядом с ней на пуховой перине и мирно спали до утра.

Откровенно говоря, хотя ей нелегко это признать, она будет скучать по всей семье, за исключением, разумеется, Джона Патрика. Этот дом так и дышит радушием и любовью, и они тайными тропами проникли в ее сердце.

Да, надо бежать. Сегодня вечером.

Когда она доберется до городских властей, то потребует от них освободить ее отца. И во всем обвинит одного только Джона Патрика, оставив в покое всех остальных Сазерлендов. Она старалась не думать о том, что отец может не захотеть покинуть их кров. Обаяние семейства Сазерленд было таким властным…

Их дом, дом семьи Кэри, — в Филадельфии. Но будут ли они сами рады возвращению?

Почему она чувствует себя такой одинокой? Аннетта ждала, когда дом затихнет и все улягутся спать. Она должна ощущать сейчас восторг, воодушевление, а не эту гнетущую пустоту. Она рада, что скоро вернется домой, под защиту англичан, которым верит и на которых полагается. Они совсем не похожи на тех пьяных негодяев, которые пытали отца и сожгли их дом. Если колонисты победят, им с отцом никогда не получить свои земли обратно. Никогда.

Поэтому она должна вернуться домой. Там у нее остались верные друзья. И, возможно, любовь совсем не так уж важна, как кажется. Она всегда смотрела на жизнь без иллюзий, хотя в глубине сердца жаждала большой, необыкновенной любви. Однако когда она почти уверилась, что подобной любви на свете не бывает, вдруг появился в ее доме этот раненый «лейтенант».

Аннетта вытерла слезы.

В доме все стихло. Она накинула плащ. Надо бежать, пока не вернулся Джон Патрик. Она тихо открыла дверь. В холле было темно.

Едва слышно она ступала в домашней мягкой обуви по гладкому полу. Аннетта плотнее завернулась в плащ и вышла на улицу.

Луна стояла достаточно высоко, освещая поля и пастбища. С минуту Аннетта постояла на крыльце, затем поспешила к конюшне и с некоторым усилием отодвинула тяжелый засов. Ее приветствовало тихое ржание.

Аннетта тщательно осмотрела конюшню — а вдруг Джон Патрик вернулся? Никого не было. В чулане Аннетта нашла упряжь и торопливо оседлала кобылу, на которой ездила накануне. Она достаточно скора на ногу, сильна и послушна. Аннетта села в седло и, обогнув конюшню, выехала на дорогу. Теперь она знала, что ближайший город называется Честертаун.

Аннетта пустила кобылку рысью и проехала примерно с четверть мили, когда увидела всадника на дороге. Джон Патрик. Конечно, он знает все ее мысли наперед. От него не убежишь, тем более когда он верхом на Принце Сумерек. Ее охватила паника. Почему он не перехватил ее раньше?

Она повернула лошадь и поехала обратно. Кобылка бежала во всю прыть, повинуясь настойчивым понуканиям Аннетты, но Джон Патрик поравнялся с ней, наклонился и перехватил у нее поводья.

— Могу я поинтересоваться, куда вы направлялись?

— Думаю, что вы сами в состоянии догадаться, — ответила Аннетта с напускным хладнокровием. Она вся дрожала и не хотела, чтобы он это заметил. — Я ехала к ближайшему шерифу. Даже у мятежников есть законы.

— Я надеялся, что вам нравится пребывание у нас в доме.

Она взглянула на него со всем презрением, на которое только была способна.

— Простите, — сказал он после минутного молчания.

Душа у нее наполнилась тревожным предчувствием.

— Что вы намерены предпринять?

— Я не могу вас отпустить. Ради вас самой, ради вашего отца.

— Вы просто безумец. Вы пытаетесь оправдать поступки, которым нет оправдания.

В лунном свете она заметила, как на его щеке дрогнул мускул.

— Неужели вы не желаете принять во внимание даже тот факт, что сами подвергаете себя опасности?

— Это вы подвергаете меня опасности, вы и ваш брат.

Его лицо окаменело.

— И я ничего не могу сделать, чтобы убедить вас остаться?

— Нет, — гордо ответила она.

Джон Патрик молча поехал вперед, держа поводья ее лошади и тем самым заставляя следовать за ним. Обе лошади перешли на рысь, затем — галоп, а потом снова пошли шагом.

Аннетта взглянула на Джона Патрика. Лицо его было исполнено решимости, как в тот вечер, когда они покинули Филадельфию. Решимости и мрачности. Она попыталась вырвать у него поводья, но он лишь повернулся и поглядел на нее. В лунном свете она увидела угрюмую складку губ. Не желая выглядеть глупо, она оставила свои жалкие попытки. Очевидно, он хотел вернуть ее домой, но, когда он миновал поворот, сердце у нее отчаянно забилось. Аннетта хотела позвать на помощь.

— Я бы этого не делал, — сказал Джон Патрик.

— Почему?

— Тогда мне придется заткнуть вам рот кляпом, — услужливо объяснил он, словно это была самая обыкновенная вещь на свете.

— Вы грубиян и трус.

Губы у него сжались в тонкую линию. Он пустил лошадей галопом, и разговаривать стало невозможно. Аннетта могла только исходить бессильной злобой.

Поездка длилась, наверное, всю ночь. Во всяком случае — несколько часов. Аннетта все больше распалялась: она поняла, куда они едут, — к Чизапикскому заливу. На его корабль. Меньше всего ей хотелось бы оказаться именно там.

Наконец после нескольких часов утомительной верховой езды они остановились на побережье. Была видна стоявшая невдалеке на якоре «Мэри Энн».

Пират спрыгнул с лошади и, все еще держа в руке поводья, подошел, чтобы помочь Аннетте сойти. Она быстро соскользнула на землю. Только бы он до нее не дотрагивался. Когда он шагнул к ней, она отшатнулась. Лицо у него приняло виноватое выражение. Разумеется, Аннетта видела это выражение и раньше, но раскаяние, по-видимому, не мешало ему совершать отвратительные поступки.

— Я не причиню вам никакого вреда. Вы должны это знать.

— Вы только это и делаете, — возразила она, ничего не уточняя.

— Вам нравится море.

— Но не в вашем обществе.

Уголок его рта вздернулся вверх. Ей так это нравилось раньше, и она готова была презирать себя за то, что ей все еще это нравится.

Он молча стал снимать седельные сумки. Потом достал фонарь и огниво. После нескольких попыток искра превратилась в крошечный язычок пламени. Джон Патрик зажег фонарь и повернулся к морю, раскачивая его в руке. Ее обидело, что он, очевидно, не чувствует необходимости следить за ней, словно уже решил, что она беспомощна в данных обстоятельствах. Аннетта украдкой подошла к жеребцу.

— Я бы не стал этого делать на вашем месте, — сказал он, — на нем трудно удержаться даже мне.

А сам даже не повернулся. Как же он узнал, что она направилась к Принцу Сумерек? Каким образом он успел так хорошо ее изучить?

— Что вы собираетесь делать? — спросила наконец Аннетта.

— Совершить приятное путешествие на Карибские острова, — беспечно ответил Джон Патрик, однако она почувствовала напряженность в этом мнимо беспечном тоне.

— Но отец…

— О нем позаботится моя семья. Ему скажут, что вы поехали со мной в Филадельфию проверить, в порядке ли дом.

Аннетта взглянула на него с нескрываемым ужасом.

— Ваша семья знает?..

— Нет, — процедил он сквозь зубы, — нет, эта идея принадлежит мне.

— Вы не смеете разлучать меня с отцом. Я ему нужна.

— Ему нужны мои отец, мать и Фортуна, — резко ответил он. — Они могут оказать ему помощь, на которую вы не способны.

Она повернулась и ударила его что есть силы. Такой ярости она еще никогда не испытывала. Он отшатнулся, а Аннетта бросилась к жеребцу, не сомневаясь, что справится с ним…

Но тут она почувствовала руку Джона Патрика на своем плече. Аннетта упала на песок, увлекая его за собой. Тело его было совсем рядом, лицо в нескольких дюймах от ее собственного. Она ощущала его дыхание, биение его сердца. Она почувствовала также, как напряглись его мышцы, но иначе, чем прежде, а по ее собственному телу разлился жар и трепет. Он пронзительно посмотрел ей прямо в глаза, а потом губами коснулся ее рта. Губы его были невероятно нежны. Они едва касались ее, лаская. Аннетта попыталась отодвинуться, но куда?

Он провел рукой по ее щеке. Тело, казалось, обрело собственную, независимую от ее воли жизнь, заставляя Аннетту прижиматься к Джону Патрику в жажде почувствовать близость другого тела. Она заставила себя посмотреть ему в глаза. Она была уверена, что они лгут, но в темноте разглядеть что-нибудь было просто невозможно. Однако его руки, пальцы, губы…

Нет! Собрав все силы, она оттолкнула его, и Джон Патрик медленно встал, а потом, взяв ее за руку, поднял на ноги с такой легкостью, словно она была перышком. С минуту он смотрел на нее молча, потом сказал:

— Извините, Аннетта. Я не должен был так поступать.

Аннетта, вся в ожидании и совершенно готовая к чему-то непонятному, была совершенно обескуражена. Она старалась снова разозлиться, но гнев испарился, а вместо него она ощущала такую нестерпимую жажду чего-то очень простого и необходимого вот сейчас, сию минуту, что не могла выговорить ни слова. Она посмотрела на свою ладонь. Он все еще крепко сжимал ее, и его тепло сжигало ее, разливаясь по всему телу.

Аннетта вырвалась и, отвернувшись, стала смотреть на искривленные деревья, росшие вдоль берега. Где же безопасность? Где мир и покой? И сможет ли она когда-нибудь чувствовать себя счастливой, вернувшись к прежнему, если не радостному, то вполне спокойному существованию?

Джон Ганн, пират, разбудил в ней жажду жизни, он вывернул ее наизнанку, он подарил ей проблеск настоящей неподдельной радости. И она не смеет довериться ни этим новым желаниям, ни ему самому.

— Пойдем, — сказал он тихо, подавая ей руку.

Она покачала было головой, но подумала, что, наверное, похожа сейчас на упрямого ребенка.

— Вам понравится на Карибах. Зеленовато-бирюзовое море, теплое солнце. Так приятно босиком ходить по песку.

Он предлагал ей мир, о котором она прежде могла только мечтать, и его голос звучал как музыка, как пение сирен в мифе об Одиссее.

Она прибегла к последней трусливой отговорке:

— Это погубит мою репутацию.

Он вдруг усмехнулся.

— Неужели это вас действительно заботит?

Аннетта взглянула в его отчаянные глаза, на непокорно вздернутый подбородок и задумалась. Интересно, а как это было бы — бороздить океаны, заходить в незнакомые, экзотические порты, чувствовать, как ветер развевает волосы, бродить босиком по песку?

И сразу же отогнала от себя эти никчемные мысли. Он, очевидно, заметил ее недолгое колебание.

— Да, заботит, — вызывающе ответила она, — и еще меня заботит мой отец. Я не могу его оставить.

— Тогда, — сказал он ровным голосом, — обещайте, что не предадите меня.

— Предать вас? При чем тут предательство? Разве нас что-нибудь связывает?

Он опять погладил ее по щеке, провел пальцами по скуле.

— А разве нет?

Опять сладкий голос сирены. Убаюкивающий. Тонко рассчитанный. Властный.

— Никогда этого не будет. — И она круто отвернулась.

— Но вы не ответили мне, — голос у него вдруг стал настойчивый. И следа не осталось от легкого поддразнивания. — Если я разрешу вам уехать обратно, вы останетесь в доме моей семьи, не сбежите опять?

— Разрешите мне уехать обратно?

— Да, — и вся его ласковость моментально исчезла. Джон Патрик был серьезен и даже мрачен. — Если вам действительно так хочется остаться, мне нужно от вас только одно обещание.

— Бесчестный человек верит в честные слова других?

Он прищурился.

— Эй, мисс Кэри, верю. И вспомните, я обещал, что вашему отцу не будет причинен ни малейший вред, и так оно и есть.

Аннетта закусила губу.

— Идите к черту, — прошептала она.

— Ваше честное слово, — настаивал он.

Но она не могла обещать. И, господи помилуй, она не знала, почему не могла — из принципа или…

— Нет!

Да, конечно, из принципа.

До Аннетты донесся плеск воды, голоса, приближалась шлюпка.

— Мисс Кэри?

У нее стоял комок в горле, она не могла говорить, а тем временем двое матросов вылезли из шлюпки и вытащили ее на песок. Один из них подбежал к пирату.

— К отплытию все готово.

Джон Патрик подошел к жеребцу и достал из седельной сумки два письма.

— Ты умеешь ездить верхом, Дэниел?

— Эй.

— Хорошо?

Матрос взглянул на лошадей. Кобыла стояла спокойно, жеребец нетерпеливо рыл землю копытом.

— Э-э, да.

— Тогда передай, чтобы с фермы прислали кого-нибудь за жеребцом. А сам поезжай на кобыле прямо по дороге. Примерно миль через десять увидишь двухэтажный белый дом. Отдай эти письма моему отцу, Йэну Сазерленду. Завтра во второй половине дня мы встретимся в Честертауне. Все понял?

Матрос закивал головой, расплываясь в улыбке.

Джон Патрик обратился к Аннетте:

— Вы едете со мной по своей воле или нет?

— По своей воле — никогда.

— Сойдет и так, — дерзко ответил он и поднял ее на руки, словно ребенка. Он посадил Аннетту в шлюпку, и они поплыли в открытое море.