Воротясь в Бринэйр, Патрик застал во дворе замка беседующих Хирама и Руфуса. Первый был крайне взбудоражен, второй — невозмутим.

— Я боялся уж не увидеть тебя живым, — накинулся Хирам на Патрика, едва тот спешился и отдал поводья конюху.

Патрик кивнул Руфусу и обернулся к Хираму:

— Коровы целы?

— Мы их распустили по лесу, как ты велел.

— А кто следит за ними?

— Те, кого ты выбрал. Патрик, разве ты не знаешь — я всегда точно выполняю приказы и делаю все, как ты хочешь?

Патрик рассмеялся. Хирам редко делал, что велено, и куда чаще поступал так, как сам считал нужным. Правда, в конце концов — и Патрик действительно хорошо знал это — все получалось именно так, как он хотел вначале.

— А ты что расскажешь? — обратился он к Руфусу. Тот отвесил замысловатый поклон.

— Ты посылал за мною?

— Да. Соскучился по твоему дерзкому языку.

— И моему обаянию, верно?

Патрик кивнул, ожидая объяснений.

Руфус правильно истолковал его молчание и заговорил уже обычным голосом; слишком обычным, как показалось Патрику:

— Я хотел убедиться, что у девушки все в порядке.

— Убедился?

Мрачная физиономия Руфуса стала совершенно непроницаемой.

— Кажется, она всем довольна. Я привез письмецо для леди Марсали, но отдать еще не успел.

— Я сам отдам.

— А почему тебе так не терпелось увидеть меня?

— Нашел нового ценителя твоих редкостных талантов.

— Неужто? Кто же это?

— Некто Эдвард Синклер.

Руфус нехорошо ухмыльнулся.

— Так его интересуют мои самые необычные навыки?

— Хм… Я только слышал, Синклеру нужны наемники.

— И мне, как лучшему из них, следует ему понравиться?

— Мне будет не хватать твоей скромности.

— И моей верной руки.

Хирам громко кашлянул.

— Когда мне отправляться?

— Сейчас, — отвечал Патрик. — Пока тебя не было, кто-то устроил набег на земли Ганнов.

— Да, Хирам мне говорил.

— Я хочу, чтобы ты выяснил, не причастен ли к этому Синклер. Я подозреваю его в первую очередь. И послушай, не говорят ли чего о человеке по имени Быстрый Гарри. Он пошел следом за разбойниками, и с тех пор никто его не видел.

— А когда я раскрою коварный заговор? — с показным смирением спросил Руфус.

Патрик улыбнулся.

— У границы с землями Синклера есть лесок, Хирам покажет тебе. Выберем место. Там я или он будем ждать тебя каждый понедельник и четверг в полдень. Если что-нибудь узнаешь — хоть что-нибудь, — приходи или оставь записку.

Руфус кивнул и собрался идти.

— Руфус…

Тот обернулся, вопросительно поднял черные брови.

— Постарайся остаться в живых.

— Постараюсь, — кивнул Руфус. — Теперь мне есть зачем жить до самой старости.

* * *

Эти слова еще звучали в ушах Патрика, когда он поднимался наверх, в комнату для гостей. Ему тоже было ради чего жить, вернее, ради кого. Если только она еще захочет говорить с ним…

Вот и комната Марсали. Дверь была приоткрыта, из-за нее доносились голоса и тихий смех. У Патрика точно гора с плеч свалилась: никакой беды не стряслось. Он постучал в полуоткрытую дверь и, не дожидаясь приглашения, зашел и остановился на пороге.

Марсали и его сестра, веселые и румяные, сидели рядышком на кровати и играли с ласками. Слава богу, сонное зелье никак не повредило Марсали: она выглядела хорошо, просто чудесно, и темно-синяя туника удивительно шла к ее глазам. Но что действительно удивило Патрика, так это поведение сестры. Хотя смех ее смолк тут же, едва она увидела брата, глаза Элизабет искрились, а щеки рдели, как лепестки шиповника; обычно неприметная, почти дурнушка, сейчас она казалась прямо красавицей.

Тут один из зверьков заметил Патрика и оскалил зубы. Патрик искренне огорчился. Элизабет ласки доверяли, позволяли гладить себя, а на него злились. Он поднял голову и встретил испытующий, вопросительный взгляд широко открытых синих глаз Марсали.

Воцарилась звенящая, напряженная тишина. Наконец Элизабет пролепетала: «Я пойду», отдала Марсали ласочку, которую держала на руках, вскочила с кровати и бочком проскользнула в дверь.

Зверек на коленях у Марсали угрожающе выгнул спинку, готовый защищать хозяйку изо всех своих силенок.

— Ты можешь объяснить ему… или ей… что я не причиню тебе зла? — спросил Патрик.

— Боишься? — приподняла брови Марсали.

— Боюсь.

На ее губах мелькнула улыбка — мелькнула и тут же пропала.

— Твой отец сказал, ты ездил в Эберни воровать коров.

— Забирать назад то, что принадлежит тебе, — не воровство, — мягко возразил Патрик.

— Кто-нибудь…

— Нет, — тихо сказал он. — Никто не пострадал.

Девушка вздохнула с видимым облегчением. Патрик сделал несколько шагов к кровати.

— А ты? Как ты тут?

Она не ответила, но по огню, полыхавшему в ее глазах, он понял, что не все благополучно.

— Отец? Что он сделал?

— Не более того, что я могла ожидать от Сазерленда, — резко ответила Марсали.

— Настолько плохо? — поддразнил он, силясь улыбнуться.

— Тебе-то что? Я всего-навсего твоя пленница.

— Марсали… — Он шагнул к кровати, но зверьки оскалились и сердито заверещали. Тихо чертыхнувшись, Патрик замер на месте.

Марсали сухо усмехнулась:

— Они похожи на твоего отца.

— Ему бы вряд ли польстило такое сравнение, — ответил Патрик, радуясь, что невзгоды не сломили девушку.

Она взяла беспокойных, извивающихся ласок на руки, что-то шепнула им и посадила в корзинку, которую, видимо, принесла Элизабет. Затем выпрямилась и молча взглянула на него синими, как озеро, подернутое льдом, глазами.

— Что тебе нужно?

Патрик достал из-за пояса кусок пергамента, что передал ему Руфус.

— Это от твоей сестры.

Не говоря ни слова, Марсали взяла пергамент, стиснула его так, что пальцы побелели, словно боялась, что Патрик отберет его назад.

— Марсали?

Ему так отчаянно, до боли хотелось коснуться ее руки…

Она отпрянула.

— С тех пор как я вернулся домой, — серьезно промолвил он, — я еще не слышал, чтобы моя сестра смеялась. Спасибо тебе.

И вдруг заметил, как в уголке ее глаз блеснули слезы: точно растаял лед. Теперь глаза Марсали наполнились тоской и болью.

— Милая…

В один миг преодолев разделявшую их пропасть, он взял ее за тоненькое запястье, притянул к себе, заключил в объятия хрупкое, напряженно-неподатливое тело, вытер слезу, уже катившуюся по ее щеке.

— Не плачь, — шепнул он, — все будет хорошо.

И знал, что так будет, пусть даже ценой его жизни.

Она хотела заговорить, но так ничего и не сказала. Снова стали непроницаемыми глаза, какая-то пелена заволокла их, пряча ее душу, скрывая ее от него. И нельзя было снова попросить о доверии, хотя, господи боже, как хотелось ему попросить. Как нужны ему были ее вера, ее любовь. Но он понимал, почему лишен их.

Его рука бессильно упала, и Марсали немедленно отступила прочь.

— Я пойду, чтобы не мешать тебе читать письмо, — вздохнул он, собираясь уходить. Но ее слова остановили его:

— У тебя такой усталый вид…

Так ей не все равно? Не совсем все равно?

— Долгая была ночь, — ответил Патрик.

— И для Гэвина тоже?

Он поднял на нее ошеломленный взгляд. Черт, она как будто читала в его душе, в его сердце. Не дождавшись ответа, Марсали заговорила снова:

— Ведь ты видел его, да?

— Да.

Лгать Марсали ему не хотелось, но надо было соблюдать осторожность. Путь, который избрали они с Гэвином, изобиловал неожиданностями и опасностями, и чем меньше будет о нем известно, тем безопасней для всех.

— Вы поговорили? — не отступала Марсали!

Она настороженно смотрела на него, и Патрик понял: она хотела — и боялась — спросить, не случилось ли беды.

— Поговорили.

— Вы не дрались?

— Нет.

— Он был один?

— Да.

— Так вы просто поговорили? — повторила она с надеждой.

— Да.

— Ты можешь сказать что-нибудь, кроме да и нет?

— Только то, что ты нынче утром очень красивая.

Марсали топнула ножкой с досады, и ласки тотчас завозились и залопотали в своей корзинке.

Патрик и Марсали одновременно посмотрели на корзинку, потом — друг на друга и замерли, будто не в силах отвести глаз. Несколько шагов, разделявшие их, казались непреодолимой пропастью. Патрику хотелось обнять Марсали, чтобы разочарование и боль исчезли из ее глаз; хотелось снова стать ее героем, ее рыцарем, а сильнее всего — да поможет ему господь — хотелось поцеловать ее, вновь ощутить искру того чудесного огня, который, он знал, был скрыт под разочарованием и обидой и лишь ждал своего часа.

Но час еще не пришел… Марсали отступала от него шаг за шагом, без слов говоря, что не прощает.

— Патрик, — с горечью прошептала она.

— Я ни минуты не хотел причинить тебе зло, — хрипло ответил он. — Богом клянусь, Марсали, не хотел. Я только пытаюсь положить конец всему этому.

Ее губы дрогнули.

— Я хотела бы верить тебе. Но ты выкрал меня, бесчувственную, из моей спальни. Ты угнал стадо коров из-под стен Эберни, и я не могу понять, как это поможет положить конец распрям между нашими кланами. Скорее ты подливаешь масла в огонь, который уже и без того трудно погасить.

Патрик тяжело вздохнул.

— Я скажу тебе одно: я верю, что делаю единственно возможное для того, чтобы прекратить никому не нужную войну.

— На словах у тебя всегда все получается гладко, — возразила Марсали. — Ты ловко играешь ими. Сколько раз ты заговаривал зубы Гэвину, мне, даже отцу, и мы невольно начинали верить в то, что было нужно тебе. Я уверовала, что ты можешь все, — она горько усмехнулась, — даже достать звезду с неба. Я думала, ты не такой, как другие мужчины, и тебя волнуют не одни войны и месть.

— Так и есть, — произнес он. — Меня волнует еще очень многое. Пожалуйста… — Он запнулся, устало прикрыл глаза. — Прошу тебя, поверь мне снова. Хоть ненадолго.

Марсали смотрела на него враждебно, осуждающе, ее взгляд был полон боли.

— Поверить тебе, говоришь ты? Но ты ничего не объясняешь. Ты просто хочешь сделать меня безвольной пешкой в игре, в которую ты — и, наверное, Гэвин — втягиваете оба наших клана. — Она нахмурилась еще больше, покачала головой. — Все эти годы я так гордилась тобой, когда до меня доходили вести о твоей доблести, о твоих победах. Но теперь я знаю, какой ценой ты и другие мужчины готовы платить за такую славу. Знаю, что проливать невинную кровь, умножать число вдов и сирот — небольшая доблесть. И уж, конечно, сеять смерть и разрушение — не самое праведное дело. — Она закрыла глаза. — В твоей игре мне нет места.

«Мне ничего от тебя не нужно». Из всего сказанного Патрик услышал только эти слова, хотя Марсали не произнесла их. Но даже скажи она их вслух, яснее выразить свои чувства ей уже не удалось бы.

Он отвернулся к окну, напряженно выпрямившись, чтобы не взвыть от тоски и горя, ибо ни одна из многих ран, полученных на поле боя, не причиняла ему таких страданий. Он стоял спиной к Марсали и бездумно смотрел на уходящую за горизонт цепь горных вершин, — стоял долго, пока не почувствовал, что снова владеет собою и голос его не задрожит. Тогда он повернулся к Марсали, хотя по-прежнему избегал смотреть ей в глаза.

— Прости за неудобства, что я доставил тебе, — промолвил он. — Как только будет возможно, я отвезу тебя обратно в Эберни. Знаю, ты не веришь мне, — конечно, ты вправе мне не верить, — но у меня есть несколько срочных дел. — Он понимал, что его голос звучит слишком холодно, но все же это было лучше, чем если бы она услышала в нем слезы разочарования, которые он едва сдерживал. — Если тебе что-нибудь понадобится, скажи Элизабет. Она позаботится обо всем.

И прежде чем Марсали успела ответить, Патрик в несколько шагов пересек комнату и тихо закрыл за собою дверь.

Уязвленная, разгневанная, сбитая с толку, Марсали молча смотрела ему вслед. О своих словах она не сожалела, хотя они причинили ей же самой мучительную боль. Но если между нею и Патриком не будет доверия и правды, не стоит сохранять и остальное. На одном взаимном влечении жизни не построить, пусть даже ими владеет желание столь сильное, что всякий раз, когда они смотрят друг на друга, между ними полыхают молнии.

Она не знала этого нового Патрика. Он рассуждал о том, как прекратить войну между их семьями, — и в то же время держал ее в плену и угонял скот у ее отца. Она не понимала его, не могла разгадать: он бывал таким нежным, а миг спустя — таким безжалостным. Нет, нет, она не знала и не понимала его.

Если бы только, да поможет ей господь, она еще и не любила его…