Человек пришёл в сознание и обнаружил себя сидящим на софе в незнакомой комнате. Перед ним, несколько в удалении, расстелился угрожающе красный коврик квадратной формы. Единственным источником света служил одинокий торшер, но его вполне хватало для небольшого помещения. Справа – входная дверь с изогнутой ручкой. Это всё. Никого и ничего больше.

Человек резко вскочил, но внезапная головная боль быстро усадила его обратно. Рука нащупала крупную шишку. Однако положение, в котором оказался человек, вынуждало его действовать, а не дожидаться, пока утихнет в голове. Он предпринял повторную попытку подняться и на этот раз остался на ногах.

Первым же делом направился к выходу, молясь, чтобы дверь не была заперта. Она будто откликнулась на молитву и беспрепятственно позволила себя открыть. То, что человек увидел за дверью, повергло его в оцепенение.

А увидел – вроде бы обращённую к нему супрематическую крестьянку с головой, но без лица, и телом словно из завёрнутых жестяных листов. Лишь когда в проёме возникли другие крестьянки, иных красок, но таких же фигур, инстинкт пересилил ужас и человек попятился прочь. Прямо в сторону красного квадрата. Едва нога попыталась ступить на него, как провалилась в чёрную бездну, утягивая за собой всего человека.

Он долго летел, пока не угодил в чей-то желудок. Где был безнадёжно переварен и отправлен дальше по кишкам.

Казимир икнул.

Я захожу в школу. Идут уроки. Так тихо кругом…

Я предчувствую: восторг .

Я следую по коридору. Первый класс, второй и третий. Голоски малышей. Я предчувствую: крушение .

Я встаю у двери. Достаю пистолет. Снимаю предохранитель. Я предчувствую: событие .

Я врываюсь внутрь. Мгновение… Выстрел – учитель убит. Я знаменую: неизбежность .

Я поворачиваюсь к ученикам. Я вижу: цели .

Я открываю огонь. Я считаю:. ..пять, шесть, семь…

Я заряжаю последний магазин. Кто-то прибежал вмешаться. Но не успел. Я сотворяю: мировые известия .

Я тяжело дышу. Почти оглох. Впервые трясётся рука. Я ощущаю: вселенскую рябь .

Я перекладываю пистолет. Подставляю к виску. Давлю на курок. Я смеюсь: ваш гнев меня не найдёт .

Вместе со своим товарищем бомж пробирался по свалке. На время разделились, чтобы больше проверить. Устало перебирая наваленный хлам, бомж вдруг заметил невскрытую банку консервов. Но что именно внутри, понять невозможно: от этикетки только белый клочок. Даже срок годности не значился на жести. Бомж потряс консервы перед ухом… ничего не услышал. Но банка явно тяжелее пустой. Нужно проделать дырку да понюхать. Бомж огляделся по сторонам и нашёл заострённую железку. Приставил добычу и ударил по дну кулаком. Готово, за дело взялся любопытствующий нос.

– Слушаюсь и повинуюсь, – внезапно донеслось изнутри.

От испуга бомж выронил банку, отбежал и укрылся за стиральной машиной. Поклялся не пить ни капли спиртного. Но спохватился и клятву отменил. Взамен – расцеловал распятие, которое всегда носил на шее. В награду Бог ниспослал бомжу смелость. Он решил воротиться к говорящим консервам.

– Нечистая сила! Чего тебе от порядочного человека?! – вооружаясь палкой для обороны.

– Я, твой покорный слуга, здесь, чтобы исполнить, как сумею, три твоих желания.

Бомж оторопел. Палка выпала из рук.

– Джинн, что ли? Вот это да! Какая удача… Ну, пожрать бы сначала.

– Ваша воля – мой закон.

Из подручного мусора собрался стол, на нём расстелилась тряпка. Пластиковая бутылка наполнилась вином, склеились черепки разбитой тарелки – куриные кости обросли мясом, покрылись румяной кожей. Огрызок яблоком стал.

Бомж от радости взревел. Подхватил волшебные консервы и давай звать товарища, счастьем с ним поделиться. У того отнялась речь, едва рассмотрел, что появилось. Свежая еда! Из ниоткуда!

– Не поверишь, в этой консервной банке джинн сидит! Он и накрыл поляну. Говорит, три желания, чего захочу… Вот я и сообразил, что с голодным желудком особо не разгонишься. А поем – ох и напридумаю!

Душу товарища извратила чёрная зависть. Прыгнул на бомжа, пытаясь банку отобрать. Ругань, бьют друг друга, перекатываются. Да так увлеклись, что упустили третьего бродягу, который долго уже наблюдал за происходящим из надёжного укрытия, поджидая момент. Бродяга подобрал выроненную банку, завернул в тряпку яства со стола, запихал в карман бутылку и затерялся в мусорных горах.

У бомжа подбитый глаз, у товарища выбитый зуб. И у обоих урчит в животе.

В зловещем подвале брошенного завода к столбу привязана юная дева. Чудовищу дань. Подёргивается обнажённая фигурка, вся кожа в мурашках, изо рта вырывается пар. Под белоснежными ногами расползлось чёрное пятно, пропитанный давнишней кровью щербатый бетон. Такой же след тянется к углу. Там груда переломанных скелетов – всё, что осталось от прошлых даров. По ним лазает голодная крыса. Света почти нет. Один лишь пыльный светильник с треснутым стеклом.

За спиной слышится нарастающий шум. Глаза девы широки, но никого не могут увидеть, только собственный страх, который повсюду. Тяжёлые мучительные шаги. Скрежет ржавого металла. Вперёд выходит железная конструкция. Вместо головы – спрессованный ком, из тулова торчат лишние детали. Существо движется тяжко, скрежетом возвещает о боли. Одна рука замерла совсем, в ней запечатлён наступающий рок, напоминание о неизбежности смерти. Вот уже перестало сгибаться колено. Из себя монстр вытащил бесполезную трубу. По предательской ноге отчаянно ударил. Ещё раз – аж посыпалась ржавая крошка. Ремонт не удался, труба отброшена прочь. Как смог приблизился к рыдающей деве. С подбородка той срываются дрожащие слёзы. Но уже смирилась с судьбой. Подавлен последний протест.

Меж ног существа выдвигается стержень – обёрнут лоскутом изношенной кожи, проволокой колючей обмотан поверх – и просится в лоно…

Нет героя, чтобы деву спасти. Есть только сейчас .

…И вот открывается задняя дверца блестящего лимузина. Поедающему взору публики является сам Господин. На нём в полоску с иголочки костюм, из кармашка гордо торчит сложенный платок, чёрная бабочка на ослепительном фоне сорочки, лакированные туфли. В руке трость с набалдашником из кости слона.

Господин приобнимает свою очаровательную спутницу – в атласном платье, с драгоценным колье, – и они вместе ступают по красному полотну: под истерику вспышек, по брошенным навстречу цветам (растаптывая прекрасные бутоны), в крике тянущихся поклонников.

– Я от вас без ума! – случайная отделяется фраза.

– Вы мой кумир!

– Пожалуйста, хотя бы коснитесь!..

Господин с улыбчивой подругой восходит по лестнице. И я отчётливо вижу… его лицо. Безобразная, тошнотворная маска из гниющих форм. Не сохранилось человеческих черт. Только поглядывающий из глубины глазок да подобие рта, искривлённый разрыв, из которого вдруг закапала противная жижица, марая безупречную чистоту одежды.

Я отшатнулся. Меня затрясло. Господин решил, что от восторга, и, пропустив свою даму вперёд, дружески похлопал по плечу.

Я осознал, что задыхаюсь. Кинулся в бурлящую толпу – на другом берегу свобода! Восторженные вопли, это с меня сорвали отмеченный его величеством пиджак. Кое-как остался в живых. И побежал не глядя.

С той поры меня никто больше не видел.

В массивном головном уборе из человеческих костей Верховный жрец торжественно ступил к алтарю и вонзил в прикованного кинжал: сквозь напряжённые мышцы, сквозь мякоть, глубоко – по самую рукоять. Избранный скончался и дух испустил. Жрец руки расправил, вдыхая освобождённую силу. Чтобы вобрать её целиком, затем ещё и вырезал сердце.

– Создатель! Отдай мне себя!

Раздвинулись мощные челюсти из стали, приняли тёплое сердце и взялись жевать. Кровь побежала с подбородка.

– О, великий народ, – после обратился жрец к толпе железа, – я и вас приглашаю отведать наших отцов. Если в нас будет Бог, кто встанет против?

В страстном предвкушении заклацали зубы жениха. На обтянутом прозрачной кожей черепе вздулись змеевидные вены. Сорвав с себя тряпки, словно паук, взобрался на брачное ложе, на ледяную каменную плиту. У жениха было шесть рук – сколь многое можно ощущать ими одновременно! И вот по обнажённому телу невесты закопошилось тридцать пальцев. Они ощупывали, они дегустировали, они упивались. Они сеяли наслаждение и ужас. Тонкие и кривые, будто крючки, пальцы по беззащитной плоти. Всюду пальцы! Как насекомые… трутся, жмутся, кишат. Издают шуршащий звук, съедающий весь мир.

Жених над головой невесты. Капли пота срываются на её душистые волосы, капля на щеку. Рот призывно открыт и бездвижен. В него пролезает орган. Слизкий угорь. Он лезет в самое горло, он хочет поглубже, он ищет остаток тепла. Забирается в желудок… здесь есть ещё немного. Сюда! Сюда! Извергается угорь, от напряжения распух, аж хрустнула челюсть невесты. Но вот закончил, вынырнул наружу. Сам жених иссяк. Укрыл покойную избранницу и убрался в логово своё. Подошла к концу любовная ночь.

Во весь опор мчится скороход. Кто угодил ему под ноги – сразу мёртв. Кто следом пытается бежать – лишь глотает пыль. Кто вздумал остановить – тот самый несчастный, пробит и забыт позади.

Стремглав несётся скороход, кому по силам его задержать?

Но вот впереди выросла скала. И столь велика, что конца ей не видно.

Чтоб не врезаться лбом, скороход в широкий круг забежал, не сбавляя скорость.

– Послушай, – говорит, – отодвинься!

Но скала молчит.

– Я теряю время!

Но скала молчит.

– Ты что, смерти хочешь? Не знаешь, кому преградила путь?

Молчит скала.

– Ну, сама напросилась!..

Скороход свой круг разорвал и взял курс на таран.

Километр, метр, сантиметр – и удар!

Молчит скала. Погиб скороход.

Быстрорастворимый человек, я заливаю его кипятком. Добавляю сахарку. Звонко орудует ложка. Пускай поостынет немного. Затем выпиваю – глоток… глоток… и глоток.

Полоскаю чашку, вытираю полотенцем. Вечером снова буду пить человека. У меня ж целая пачка!

Я проснулся на заднем сиденье едущей машины. В салоне было тепло и уютно, ровно гудел мотор. Мне стоило больших усилий заново не провалиться в сон. Хотя, может быть, я и не просыпался? Всё вокруг представлялось каким-то нереальным, призрачным… мир перед глазами то расплывался, то приобретал временную чёткость. Словно я застрял где-то между явью и небытием, словно меня поочерёдно омывают их приливы, но ни один не может унести за собой.

Я глянул в окно, стараясь держать глаза как можно шире, часто моргая. Над головой отсутствующее небо, серый-серый свет. Он падал пеплом и хоронил под собою цвета. Вдоль дороги бежал строй высоких столбов, похожих на стоматологические инструменты, и корчились покалеченные деревья с ампутированными ветвями. Невзрачные фигурки людей на тротуарах – выглядят совершенно одинаково, будто это один и тот же человек: вот он идёт вперёд, вот идёт навстречу, идёт сам по себе, идёт вместе с собой. И тут и там навалены кучи мёртвых листьев, точно жертвы чумы, приготовленные для сожжения. Угрюмые блоки домов, один и тот же блок снова и снова. Усыпальницы для бедных.

На мгновение я пропадаю, но сразу возвращаюсь… или не сразу? Не могу понять, ни в чём не могу разобраться. Где я? Куда еду? Зачем еду?.. Вопросы обваливаются на меня, словно обветшалая крыша, погребая без надежды выбраться. Но, возможно, есть ещё последняя надежда. Водитель. Я уже собираюсь спросить его, но вдруг забываю о чём. Я даже его не вижу, как бы широко ни раскрывал глаза, как бы часто ни промаргивал.

Сон почти одолел меня, он подавил сопротивление мыслей. Ещё только отчаянно борется воля, из последних сил. Но тают они так быстро… так быстро… так… быстро. Я засыпаю. И проснусь лишь по прибытии.

Я ведь проснусь?..

– Куда мы идём?

– Спускаемся в рай.

– Я очень устал. – Ничего, близок покой.

– Сколько костей! – Здесь праведных блаженство.

– А в пропасти что? – Туда ссыпается прах.

– Где же Господь? – Он глубже зарыт.

– С ним хочу повстречаться! – Тогда бери лопату – начинай копать.

– Сил моих не осталось. – Не беда. Отдыхай.

Наконец-то мне удалось расслабить верёвку на запястьях и высвободить руки. Сразу же я сорвал с глаз повязку и вынул кляп. Затем со стоном поднялся с холодного пола, пытаясь перебороть ноющее тело. Всё вокруг тонуло во тьме. Но в одном месте из небольшого пролома в крыше вытекал пыльный свет. Я подобрался к нему поближе и попробовал разобраться, где нахожусь.

Всюду громоздились бесчисленные коробки и ящики, многие из которых прогнили и держались только благодаря давней неприкосновенности. Никаких надписей, никаких пиктограмм.

По-видимому, здесь какой-то заброшенный склад. Но как я тут оказался? Меня похитили? Что произошло?..

Стоило мне только заглянуть в свою память, как голова взорвалась нещадной болью. В мгновение к горлу подступила рвота, и меня вывернуло наизнанку. Я высмотрел рядом с собой относительно надёжный ящик и, отираясь рукавом, осторожно сел. Глубокий вдох – медленный выдох, вдох – выдох… Боль постепенно утихла, и меня больше не тошнило. Нужно выбираться отсюда, да поскорее, мне требовалась медицинская помощь.

Вставая с ящика, я ненароком задел коробку, лежащую по соседству, которую раньше не приметил, и та свалилась на пол. Из неё высыпались какие-то карточки. Я наклонился и поднял одну, поднёс её к свету. Это была фотография. На ней – мужчина и женщина обнимают друг друга на фоне моря. Незнакомые мне люди. Типичный для открытки пейзаж. Ничего необычного. И тут я что-то почувствовал, какую-то подсказку, но не смог уловить её смысла. Я приблизил фотографию к глазам.

Сверху неожиданно громыхнуло, и пролом закрылся. В тот же момент я захлебнулся во тьме. Меня объяло ужасом, и он бездумно рванул вперёд. Ноги беспомощно заплелись – следом рухнуло тело. Кажется, я сломал себе руку.

Пальцы едва шевелились, а боль мутила рассудок. Понятия не имея, как вправляют сломанные кости, да и отваги не хватило бы, я лишь сделал повязку из своей рубашки. Пришлось зажать в зубах сложенную ткань, пока доставал из рукава повреждённую конечность.

Боль отнимала и так истощённые силы, но не оставалось иного выбора, кроме как искать выход, искать помощь. Я мог бы понадеяться, что меня кто-нибудь найдёт, но боялся последствий перелома, оставленного без должного внимания. Мало того, ситуация могла стать ещё хуже. Если похитители существуют на самом деле, моя сломанная рука может вынудить их избавиться от меня.

Пробираясь на ощупь, предельно осторожно, сумел-таки добраться до стены. Я двинулся вдоль неё, обходя приставленные к ней ящики, пока наконец не набрёл на узенькую полоску света из-под двери. Снаружи наверняка дежурит охранник. Но… почему он тогда не отреагировал на шум моего падения? Этому есть объяснение: охранник куда-то отлучился в тот момент, вероятно – справить нужду. Предполагалось, что я крепко связан, беспокоиться не о чем.

Пытаясь разработать хоть какой-нибудь план, я случайно наступил на камень, которым скорее всего придерживали дверь на месте, чтобы та не закрывалась раньше времени. У меня появилось оружие. Шансы на успех, учитывая моё состояние, по-прежнему оставались низкими, но заметно подросли. Плечом я приотворил дверь…

Затем ещё и ещё, вот уже распахнул настежь. И… ни души. По телу прошла дрожь, пальцы сами разжались, выронив камень. Дверь позади захлопнулась. Я стоял посреди бесконечного коридора, освещаемого хребтом умирающих ламп. Они трещали, жужжали, гудели. Молчание хранили только уже потухшие позвонки, осколки которых лежали на бетонной земле. Со стен коридора на меня беспардонно глазели иллюминаторы. Я неуверенно подошёл к одному, и в его мутном оке проплыла рыба. Я отшатнулся, у меня перехватило дыхание… неужели на дне? Господи Боже, что происходит, что здесь творится?..

Воплем из меня вырвалась чудовищная головная боль. Из носа вытекла кровь. Прямо надо мной лопнула лампа, и осколок поцарапал лицо. Чуть-чуть в сторону – и не стало бы глаза. Вокруг меня образовалось сумрачное пятно. Сознание ускользало, но в последний момент я завладел им снова. Затем вытер с губы кровь и дождался, когда иссякнет боль.

Нужно идти, нужно искать спасения. Ты должен жить. Ты должен жить… Я поплёлся по коридору без малейшей надежды, управляемый лишь примитивным инстинктом. Но через несколько шагов путь мой прервался. Вдалеке возникло стремительное движение. Мой измученный болью разум отнюдь не сразу понял, что необходимо бежать. Бежать со всех ног. На меня неслась бушующая стихия.

Я повернул и помчался обратно к складу, это единственное решение, которое пришло в голову. Некстати напомнила о себе сломанная рука, но инстинкт оказался сильнее. Я достиг двери, но она не открылась.

Господи, она не открылась!.. Ещё попытка, ещё – не получается, заклинило, я не могу, не могу!.. Прости, пожалуйста, прости!

Вода заливает весь мир. И уносит с собой.

– Ты говорил, что любишь меня… – Я люблю тебя.– …ты говорил, что никогда не оставишь меня…– Я не оставлю.– …ты говорил, что сделаешь меня счастливой.– Я сделаю тебя счастливой.Догорало несколько свечей. Их предсмертное пламя выхватывало из тьмы стоящую девушку. В её волосах запутались водоросли. С кончиков падали капли. Под ногами растеклась лужица воды, в которой изредка ещё билась обречённая рыбёшка.– Ты говорил, что всё будет хорошо.– Всё будет хорошо.Девушка обернулась, и я разглядел её мягкую улыбку.– Иди ко мне, мой любимый…– Я иду к тебе, моя…Нет больше пламени. Кругом темнота.

Меня зовут… по-разному. Я манекен. И работаю в магазине одежды. Ночью просто стою. Вместе со мной работает обворожительная напарница, демонстрирует посетителям модные наряды. Мне бы хотелось подойти к ней, поведать о чувствах, но каждый раз в момент решения не могу сдвинуться с места. Возможно, дело в штыре, который глубоко засажен в пятку? Нет, проблема во мне самом, и я должен себя перебороть: сегодня или никогда… Сегодня! Только сегодня!

…Что происходит? Куда несёте?.. Моя рука! Вы забыли мою руку! Вернитесь, назад!..

…Как горячо, я будто плавлюсь. А!.. Кто здесь? Неужели – вы! Тайная возлюбленная! Столь многое у меня на душе, слушайте, слушайте! Мы теперь станем едины.

Я совсем не чувствовал своего тела. Даже голову не смог повернуть. Но я запомнил обёрнутый клеёнкой стол, на который меня перенесли некоторое время назад, и медицинское оборудование, расставленное рядом.

На втором ярусе помещения в тени и сигаретной дымке шевелились десятки людей. Они переговаривались, указывая в мою сторону, а иногда из общего гула вырывался внезапный смешок. Как показалось, люди носили военную форму.

Ко мне приблизился человек в маленьких круглых очках. Проверил пульс и посветил в глаза. Затем вышел из моего поля зрения. Вскоре я начал различать чью-то речь на незнакомом языке. В её завершение стоящие выше зааплодировали.

Тот же человек вернулся, я узнал его по очкам, но уже в операционном облачении. Помощник подкатил к столу тележку, по всей видимости, с инструментами и зажёг надо мной беспощадные светила.

Когда скальпель разрезал мне брюшную полость, я этого не почувствовал. Но я всецело ощутил свою беззащитность, свою уязвимость… ощутил, что раскрыт . Когда в меня погрузились обе руки, гладкие перчатки, я этого не почувствовал. Но я безраздельно ощутил: единство нарушено, неприкосновенность утрачена, сокровенное осквернено.

Перед тем как расстаться и впасть во мрак, я ещё успел увидеть мои внутренности. Теперь уже обыкновенные внутренности животного – противные испускающие пар кишки, – которые вываливали в подставленное ведро.

Я стоял у зеркала и старательно выбривал подмышки. Довольный результатом, покинул ванную комнату, как вдруг остолбенел: стена в прихожей сверху донизу заросла волосами.

– Безумие! – закричал я и метнулся за машинкой для стрижки.

Воткнул прибор в розетку и давай исступлённо стричь! Но волосы отрастали заново прямо на виду. Более того – из пола, меж половиц, начали пробиваться отдельные пучки. Вскоре и шкаф покрылся волосами… даже телефон! Машинка моя от натуги заглохла.

– Проклятие! – я побежал за ножницами.

А когда вернулся, на потолке меня поджидала новоявленная родинка, из которой гордо торчал белёсый волосище. Я подставил табуретку, взобрался на неё, злорадно чикнул у самого его корня. И в то же мгновение лишился собственной головы.

Перед громадным полотном спиной ко мне стоит таинственная фигура. Кровоточат источенные пальцы, по локтям стекает кровь. На полотне – весь мир новорождённый, в центре – человек.

– Как звать тебя? – обращаюсь к незнакомцу.

– Богом можешь звать.

– Для меня большая честь – Бога встретить.

– Для меня большая честь – им быть.

– Скажи, чем занят ты?

– Не видишь, что ли? Себя пишу и миром окружаю.

Красная капля сорвалась с локтя. За ней ещё одна.

– Но ты умрёшь от потери крови, серьёзны твои раны!

– Ха-ха-ха-ха!.. Погибая, оживаю – ибо никогда не жил ещё. Я со смерти начал, обманув природу, я вторгся в вечность на своих ногах, а не спущенным в гробу, – поясняет Бог. – Не для того ли плоть дана, чтобы ею творить, не для того ли дух, чтобы им наделять? Не для того ли я, чтобы всем стать, чтобы всё было моим и всё было из меня?

– На бегство похоже, если смею заметить, себя вот так растратить.

– Другое похоже на бегство – себя закрыть. Сущность должна быть выражена, должна быть направлена и воплощена вновь. Да я и сам – чья-то сущность, выражение кого-то, но и он и я – одно: времени ступени. Переход по ним обновляет, как ребёнок обновляет старика.

– Но ты ведь Бог! Что было до тебя?

– Мой отец, мой дед и прадед… Вопрос в ином: что есть без меня? Не светит солнце, не рождается луна. Нет ветра и нет дождя. Земля стоит на месте. Во мне – движение, я – движение.

– Без тебя лишь смерть?

– Нет, без меня – ничто. Движением я приношу и жизнь, и смерть. И приношу я смысл. Я приношу цвет.

– Каким же будет цвет?

Смеётся Бог.

– Каким захочу!

– Он будет красным…

– Да, он будет красным. Ибо до него всё было серым, самым опасным из цветов, на грани балансировал его смысл, то и дело склоняясь в пустоту. Я же – целиком её залью. И буду пылать, пока не выпьет время, пока не посыплется в трещинах краска.

– Трагична твоя судьба, Красного Бога, утратить свой пожар и раскрошиться.

– Судьба моя естественна и не имеет конца. Вернусь я в новом обличии, свободном от усталости, снова буду свеж и лёгок. Я буду незнаком и открыт для познания.

– Кто же будет познавать тебя?

– Мой сын, мой внук, мой правнук…

Помолчав немного:

– Скажи мне, Бог, кто я тогда?

И повернулся Бог ко мне лицом. Несколько печальным оно показалось, но его глаза… были они такой силы, что всё вокруг них разом растворилось, а я тут же подчинён. Охваченный невообразимым, но полным восхищения ужасом, я вдруг осознал, что пропадаю в них! Было слишком поздно противостоять, вмиг меня не стало. Воцарилась тишина.

Наконец художник вернулся к незаконченной работе.

Встреча. Объятия – поцелуй. Мягкий шёпот, слова любви. Тепло дыхания, аромат духов. Порыв ветра. Обещание. Улыбка. Мгновение сквозь время. Вечность…

…Я достигаю земли.

Поужинав, лысый мужчина уселся в кресло для просмотра вечернего выпуска новостей. Но телевизор никак не включался. Не помогла и замена батареек в пульте. Кнопки на самом корпусе также не подчинялись и лишь издевательски щёлкали. Был ли телевизор в сети? Разумеется! Это вам не комедия.

Мужчина растерянно почесал свою лысину. Как неожиданно на ум ему пришла невероятная идея. Он отправился к кладовке и после нескольких минут грохота отыскал-таки молоток и фонарик. Проверил его: свет ослаб, но излучался. И вернулся к телевизору.

Лысый вдруг подумал: а не покурить ли сначала? Но решил не оттягивать неминуемое и ударами молотка взялся выбивать чёрный экран. Затем избавился от осколков, что ещё торчали кое-где вдоль рамы. И, затаив дыхание, посветил внутрь.

Пещера. Вернее – неровный лаз сквозь каменную породу. Лысый даже испугался. Не столько факту наличия прохода, сколько неизбежности его исследования. Любопытство тянуло туда с колоссальной силой. Пришлось собраться с духом и лезть к неизвестному, сердцем надеясь, что это не станет роковой ошибкой.

Путь оказался крайне опасным: острые, как бритва, выступы разрезали одежду, на теле появились жгучие порезы. Только благодаря неторопливости и аккуратности удалось избежать более серьёзных ранений. А привёл этот путь к обратной стороне другого экрана. Недолго думая, лысый врезал по нему со злостью возмездия за причинённую по ходу боль.

В то же самое время пятнистый старичок смотрел свою любимую развлекательную передачу. И когда экран изнутри пробил молоток, а из проделанной дыры высунулась разгневанная лысая голова, свалился замертво.

Лысый выбрался из телевизора, толком и не осознавая, что произошло. Внезапно с воплем «Грабитель!» на него бросилась старушка. Но поскольку была почти слепой, нож в её руках довольствовался лишь воздухом. Лысый же, беспамятно руководствуясь инстинктом самосохранения, огрел старушку молотком и мгновенно убил.

«Что, чёрт возьми, только что случилось?» – в смятении задался мужчина, теперь убийца.

В его ногах лежало два трупа. Пожилая пара, муж и жена. Молоток порозовел от крови. Где-то в совсем другой вселенной тикали часы и шло время. Шло быстро.

– Открывайте, полиция! – затарабанили в дверь. Наверняка кто-то из соседей вызвал наряд, услышав шум и крик «грабитель».

Лысый в ледяном ужасе спешно полез обратно через телевизионный проход, позабыв о всякой осторожности. Он лез, нещадно разрезая себя о каменные бритвы. Лишился руки. Лишился ноги. Вот и голова отрезана. А ведь и половины пути не успел преодолеть. Так и остался частями лежать.

Проход исчез без следа. Лишь два разбитых телевизора. И никакой между ними связи.

Наконец закончилась пустыня. Вот начинается другая. У перекошенных врат безмерного кладбища, в свете холода луны, остановился путник одинокий. Мёртвый ветер его пронизал. У самого входа, в осквернённой ныне могиле, раньше покоился Господь. Но памятник рухнул и раскололся на куски. Выкопан гроб и разбросаны жёлтые кости. Пробитый череп, выбитые зубы. Тут и сигаретные окурки, тут и бутылок осколки. Ещё слышится слабое эхо смеха дурного, что некогда здесь бушевал.

Путник вздохнул тяжело, поклонился. И побрёл через кривую раму врат.

«Оставь надежду, всяк сюда входящий!» – предупреждение потеряло свои буквы, лежали они на земле, втоптаны в грязь.

Путника встретил безрукий хранитель.

– А-а-а… – выдохнул он. – Пришёл на торжество? Позволь взять твою одежду…

– Прочь! – отмахнулся путник. – Живой! Живой!..

Сплюнул хранитель, лицо скривилось в отвращении.

– Чего тебе тогда? Вон пошёл! Оставайся, как и был – без никого!

– Хочу найти…

– Убирайся, я сказал! А не то… не то… – зарыдал безрукий, обвалился на колени. Так и застыл.

Долго блуждал путник меж могил и мертвецов. Дни, недели, месяц, год. Утомился очень, на скамью присел. Рядом надгробие с именем стёртым.

В тот же миг сквозь землю вылез труп.

– Наглец, постыдник… мразь! Сгинь с места моего!

– Тебе ли не всё равно, покойник?

– Да как ты смеешь только!

– Ходил я день и ночь, тысячи шагов. Искал я жизни проблеск. Искал надежду. Не поверю, что никто не взял её с собой – вопреки этому гиблому месту, вопреки предупреждению, вопреки себе! Неужели никто не отважился, никто не пронёс? Неужели смирились все и теперь наслаждаются своим разложением?..

Но труп не расслышал до конца, отвалились уши.

– Что?.. Ходил? Ещё походишь!

С трудом поднялся путник, задрожали ноги. Но не вся пропала сила, ещё не вся.

– Иди! – забрался труп обратно и как смог себя перехоронил.

Путник продолжил свой поиск… Пока не упал.

Славным весенним деньком знатный господин беззаботно гулял по городским улицам. Щедро светило солнце, изредка пролетал ветер. Ничто не предвещало беды. Но вот господину стало плохо. Скрутило в животе, участилось дыхание, рассеянно забегали глаза. Как назло – рядом ни души, на помощь не позвать. Тело затряслось, выступил пот. Господина вырвало прямо на тротуар.

Как-то сразу полегчало. Да, заныла слабость, но в ней было и успокоение, ведь испытание теперь позади. Господин с отвращением глянул на содеянное и виновато осмотрелся по сторонам… Вроде никого. И куда все подевались? Снова опустил взгляд себе под ноги. И вдруг на господина снизошло озарение… Он разглядел чудо. Человеком сотворённое чудо! И не кем-нибудь из толпы, а самим господином! Сотворённое его нутром, вышедшее из недр его существа. Янтарно искреннее произведение, в нём запечатлелась, казалось бы, неуловимая суть человеческая. И рождено, как полагается рождаться: через мучение – к радости!

Господин огляделся повторно, на сей раз не стыдливо, но с гордостью. Где же зрители?! Он призывал, он смеялся и плясал.

«Вы только взгляните! Какая экспрессия, какая раскрепощённость, какая концентрация внутреннего мира! Разве было в искусстве нечто подобное?.. Да чего там скромничать! Было ли вообще искусство доселе? Одни подделки, бледные тени!»

В экстазе господин упал на колени и принялся жадно вдыхать запах художественной выразительности. Да так увлёкся, что потерял сознание и лицом вмазался в шедевр.

Наступил вечер. Господин очнулся от холода. Сильно кружилась голова, подкашивались ноги. Протерев лицо платком, господин кое-как побрёл домой. Всю дорогу он думал о горячей ванне, плотном ужине и постельном уюте. Представлял себя чистым, сытым и отдохнувшим.

– Чудовище смотрит моими глазами. Чудовище творит моими руками. Кто же я? Неужели… Нет! Человек – человек!

– Почему тогда обитаешь впотьмах? Почему отвергаешь уклад? Почему не знаешь любви?.. Не пытайся нас обмануть – и не приближайся, сам помирай.

– Человек, только возьмите!

– Мы видим ясно, ужас и хаос носишь в чреве своём. Поэтому тебе говорим: вернись к нам после тысячи пройденных дорог, вернись опустошённым – освобождённым, среди нас появится место.

И отправился в поход роковой с надеждой исцелиться. Первую начал дорогу.

На закате своей жизни пожилой вдове стало слишком уж тягостно от одиночества. И решила она вырастить себе друга. Ранним утром отправилась в магазин и купила всё необходимое для посадки: цветочный горшок, мешок земли, удобрения и… мужское яичко!

По прибытии домой вдова принялась за работу, а некоторое время спустя уже поливала свежую землю, бормоча некую молитву. Сам горшок вдова разместила на подушке рядом со своей. Постель как-то сразу преобразилась, сделалась уютней и теплей. И так, в хлопотах и ухаживании день ото дня, вдова дожидалась рождения своего нового и единственного друга.

Сначала на свет появилась макушка. Затем выдался лоб. Заморгали глаза, вылезли нос и уши. Наконец – видны рот и подбородок. Целая голова! Настоящий мужчина! И он принадлежит старой вдове, только ей на радость. Закончилось мучительное одиночество. Что же началось?..

Каждый день был одинаков. Открывался с того, что вдова несла горшок в ванную и тщательно вымывала волосы своего мужчины. Чистила ему уши, чистила ему зубы. Приказывала сморкаться, прикладывая платок. И даже брила!

После всех процедур следовал завтрак. Вдова поливала голову дистиллированной водичкой, предварительно растворив таблетку с витаминно-минеральным комплексом, и слегка удобряла землю. Совсем чуть-чуть – боялась, что голова может располнеть и её придётся пересаживать.

Покончив с завтраком, вдова брала своего друга на прогулку. Всегда носила в руках, крепко прижимая к груди. И всегда надевала ему шапку. Что зимой, что летом.

По возвращении с прогулки горшок оставляла перед телевизором, пока вдова справлялась с делами по дому. Позже она присоединялась к просмотру и так часами сидела с улыбкой на лице, поглаживая выращенную голову, словно кота.

С наступлением вечера приходила пора ужинать. Обед вдова намеренно пропускала: считала, что он бесполезен и клонит в сон. Для головы ужин ничем не отличался от завтрака. Кроме одной детали – в привычную воду добавлялся крошечный кубик сахара.

После трапезы повторялись утренние процедуры. Все без исключения. Даже бритьё!

Затем пора ложиться спать. Горшок, как и прежде, ставился на соседнюю с вдовой подушку, но теперь ещё и укутывался шерстяным одеялом. Поцелуй в лоб – и гаснул свет.

Так заканчивался день. Хотя он не заканчивался никогда.

Что и говорить… жизнь головы была несчастна и безысходна. Ещё хуже той становилось от лицезрения цветов, в уединении стоящих на подоконнике. Они нежились на солнце, распускались, вяли, размышляли о своём. Им редко докучали. Но гораздо хуже становилось во время прогулок, когда всюду росли независимые растения и деревья. Их питал свет, их питал дождь. Никаких леек, никаких старух.

– Ах, – вздыхала голова. Но что она могла сделать? Нет ни рук, ни ног. Под постоянным надзором. Ночью?.. Но что? Что?..

И от безнадёги начала голова умирать. Вся засохла и потрескалась. Её покинула жизнь.

Вот вдова снова в чёрном. Сегодня похоронила любимого друга. Одна. И будет отныне, пока не испустит дух. Если только…

– Скажите, а второе яичко ещё в продаже?

Просторный зал с роскошным убранством. Десятки знатных гостей. Шампанское, вино, изысканные закуски. Торжественный приём. Слышны учтивые беседы, иногда – сдержанный смех, лёгкий звон бокалов. Но вот слышится кое-что ещё. Нечто стремительно приближается извне. Топот многочисленных ног. Пугающий топот неизбежности.

Распахиваются двери. Зал обездвижен. Страх растёт из глубины. Что видит зал? Он видит толпу мясников. Белые фартуки, бурые пятна. В руках сверкают тесаки. Лица спрятаны за масками скотины. Ещё миг тишины, фотография на память, и начинается рубня. Сталь сквозь плоть и кости. Пощады!.. Лишь боль и кровь, лишь смерть.

Уже последний крик, последняя жертва. С убитых срывают всю одежду. Голые тела, их части – в чудовищную кучу. В ней все равны, и нету больше никого. Головы, руки, ноги… словно бы принадлежат одному. Одному по имени Ужас. Пора вносить божество. Пора!

На плечах в зал прибывает трон. На нём восседает освежёванная туша. Проткнута крюком. Вокруг вьются мухи, она уже начала гнить. Её обступают мясники. На колени! И предлагают туше свой дар.

Меня разбудил холод. Тюль вздымался и опадал по велению ветра. Рука мороза без стеснения ощупывала мою комнату. Я захлопнул форточку, залез в толстый свитер и отправился на кухню, по дороге растирая ладони. Когда вскипела вода, заварил большую кружку чая. Отпивая по чуть-чуть, я наблюдал из окна за людьми, что неуклюже пробирались по сугробам. Ноги проваливались в снег и становились непропорционально короткими. Мне представился прыжок на таких ногах, и этот образ вызвал приступ жалости.

Неожиданно раздался звонок в дверь. Интересно, кто бы мог быть? Опустив кружку на стол, я прошёл в прихожую и выкрикнул: «Кто там?» В ответ ничего. Я прислонился к дверному глазку и заглянул в него. Но это дверной глазок заглянул в меня.

В мрачном коридоре, близко к двери, стоял плотно одетый мужчина. Лицо его скрывали широкополая шляпа и натянутый шарф. Мужчина обнимал стоящую к нему спиной обнажённую женщину. Она сильно дрожала, и дрожью её наслаждались и холод, и страх. Она безмолвно плакала, и слезами её наслаждалась тишина. Чёрные перчатки: одной рукой мужчина слегка сдавливал левую грудь, второй – гладил полоску волос на лобке.

Так длилось целую вечность, я смотрел на пару и не мог пошевелиться… я был испуган, да, но и зачарован, что пугало меня ещё более. На мне по-прежнему свитер, майка уже прилипла к телу. И тогда я моргнул в первый раз с момента, как прильнул к глазку.

Изображение словно порвалось, а возобновилось с другого места. Теперь мужчина безжалостно душил женщину. С него слетела шляпа, но лицо так и не явилось: его полностью закутывал шарф. Я тут же попытался открыть дверь, но замок заело. Сражаясь с ним, я снова и снова возвращался к глазку, чтобы захватить, как женщина опускается всё ниже и ниже, как замирают её очи.

Наконец мне удалось справиться с замком. Но в коридоре никого… Только перевёрнутая шляпа.

– Мама, ну что случилось? Почему ты плачешь?

Я сидел в ожидании своей очереди на приём и, совершая мимолётные взгляды, чтобы себя не выдать, следил за старушкой и поддерживающим её сыном.

– Вот так… – успокаивал он, утирая платочком влагу с лица матери.

Женщина скрепила в ладонях дряблые руки и прижала к груди.

– Пойдём посмотрим в окошко, пойдём?

Стыдно признаться, но вместо человеческого существа старушка представлялась мне неким прямоугольником, тяжёлым и монолитным, словно каменная глыба, едва перемещаясь безотрывными шажочками опухших ног, почти полностью укрытых длинной юбкой.

– Смотри, машинки… Мама, ну в чём дело? Ты снова плачешь?

Я мог расслышать жалобное подвывание и тихие всхлипы.

– Давай-ка присядем, а? Осторожно… вот. Видишь, всё хорошо.

Удивительно, но лицо женщины странным образом выглядело совсем по-детски. И глаза – эти наивные ищущие глазёнки – за ними не было никакой мысли.

Послушайте историю отчаяния, которую рассказала мне ночная тишина.

В одном городе, в одной комнате бытовал одинокий мужчина. Сначала у него умерла мать, потом… потом уже никого. Жену он так и не подыскал. Хотя, признаться, искал довольно странно: выбирал глазами и молчал. До поры, пока женщина, не подозревая, что её нашли, не пропадала из поля зрения. Невинно, как будто ничего и не случилось. Тогда мужчина понимал, что ошибся в своём выборе, и вновь принимался шарить по лицам в поисках той самой. Следует отметить, что вкус мужчины постепенно дешевел, требования смягчались, кандидаток становилось всё больше. За прогулку он мог приметить и разочароваться в десятках. Ну хоть кто-нибудь! Нет. Никто не отвечал взаимностью. Вы спросите, а на что, собственно, было отвечать? От подобного вопроса у мужчины разболелось бы сердце.

Со временем он стал ощущать себя вещью. Сидел как стул, лежал как кровать. Даже симулировал телефонный звонок. Бессмысленно катался по полу, заворачивался в ковёр. Не двигался часами. Пытался не дышать. А как-то раз выкрутил указательный палец и положил в коробку с шурупами. Иногда представлял себя дверью и, стоя в проёме, открывал-закрывал, открывал-закрывал. Когда надоедало – срывался с петель и выбивал стёкла. Так лишился всех своих очков. Пришло к тому, что мужчина решил представиться стеной. Выдолбил нишу и оклеил спину обоями. Он становился частью великого беспросветного целого и не чувствовал более одиночества. Но оно всегда возвращалось вместе с усталостью в ногах. И приносило с собой ненавистное осознание. Я человек. Почему я человек!..

Волочился день, волочилась ночь. На улицах люди шли и проходили. Наконец, мужчина не выдержал и сорвался. Он схватил нож, выбежал из дома и заколол первого же встречного. Никто не заметил. Не заметил! Тогда заколол второго встречного. Выпотрошил третьего… Зарезал всю семью. Горе! Люди шли, люди проходили. Мужчине не оставалось иного.

В неподвижных водах безразличия, во тьме без глаз, во сне без сна я пребывал веками. Обо мне никто не знал и не желал найти. Память не ведала моих следов, нет пути – сплошное поле. Но случилось так, что однажды закричал. Впервые мой крик услышал мир… и я сам услышал! Закончилась непрерывность тишины, теперь известно мне, как её нарушить, как заставить ждать. Вот и власть познал, ещё и минуты от роду нет.

С годами крик мой всё сильней, всё громче. Мир уже страшится. Он чувствует угрозу, он чувствует врага. Мир другой грядёт. И хочет тот всемогущего права. На слово и смысл, на дело и мотив. Хочет истину и ложь. Проникает всюду, изменяет каждую деталь. Чего бы ни коснулся – становится его.

Мир пытается убить другого , самозванца, но не справляется с глубокими корнями. Они в сознании людском и держатся крепко. Тогда мир убивает тех людей, меня убивает. Но крик победить ему не по силам. Его воздух вобрал. И каждый, кто дышит, отныне вдыхает мой дух.

Такова судьба моя: бросить вызов – завоевать – и быть всегда.

Я хочу обрушить на тебя всю невозможную мощь, я хочу почувствовать удар и озариться сенсацией боли – вкусить уничтожающую силу, сломав о тебя руку, дабы часть меня погибла вместе с тобой.

Я хочу настигнуть. Единым стать, забыв о себе, забыв о тебе. Проводником стать, воплощением… самим откровением!

Я и ты, мы оба жертвы. Но мы ещё и причина, мы открытие, мы способ. Жертвенность наша – врата и дорога. Это мы созидаем ваш путь, это мы ведём вас, о великие Силы! И это мы, кто вами правит. Вы без нас взаперти.

Мы – ваша свобода!.. Мы – ваша судьба!

Таинственный грот. Подземное озеро. Сквозь расщелину подглядывает луна.

У воды разделись ведьмы. Белые, словно плоть их из мела. Но чёрные волосы, красные губы. Ведьмы весело пляшут, ведьмы резвятся.

Я напуган. Повержен рассудок. Сердце в бегах.

Бесятся ведьмы, кричат и стонут. В них забылась природа, в них природа свободна. Неукротимая буря, ненаглядная краса.

Мне страшно. Я возбуждён. Я хочу умереть.

Ведьмы гладят себя, ведьмы смеются. В их глазах пропадает время. В их телах растворяется мир.

Я обречён. Невозможно уйти, невозможно остаться. Ничего за спиной, ничего под ногами. Улыбаются ласково ведьмы. И неодолимо тянут на дно.

Вот последний круг разошёлся… умерла ледяная вода.

– Следующий!

Из кромешной тьмы в свет тусклого прожектора вступил человек. Шаг его был осторожен, будто пол под ним мог провалиться. Человек осмотрелся, но ничего не увидел. Вокруг лишь непроглядная чёрная стена, словно оказался в колодце. Человек прислушался, но ничего не услышал. Тьма поглотила заодно и звуки. Человек открыл было рот, собираясь произнести приветствие, но мрак и тут как тут – похитил все слова.

– Я…

– Знаем-знаем! – внезапно громом отовсюду. – Фридрих Ницше! До вас мы съели Канта… или то был Гегель? – смеха громовой раскат, до боли в ушах. – Вы что-то хотели нам сказать?

– Я…

– О, избавьте нас, пожалуй. Всё мы знаем: и про вас, и про вашу философию… филолог , – смех, смех до крови в ушах. – Филолог, филолог!..

– Я…

– Какой же вы никчёмный, стоите здесь, якаете раз за разом, а больше и сказать-то не в состоянии, – уничижительный голос. – Сверхчеловек? Неудачник! Ха-ха-ха!.. Клоун!

– Ну неправда, – вяло вмешался другой голос, – иногда почитываю перед сном, иногда в метро с телефона… неплохое чтиво.

– Так-так-так, защитник нашёлся, – снова первый голос, – что ж, вам слово.

Во тьме вспыхнуло несколько зажигалок, появились сигаретные огни. Кто-то вскрыл пачку и захрустел сухарями.

– Ну… я только хотел заметить, что он недурно пишет. Это всё.

– И о чём же он недурно пишет, позвольте осведомиться?

– Эмм… о всяких прикольных вещах. Ну, там, о превосходстве арийской расы…

– Боже мой! – взорвался вдруг третий голос. – Что за вздор вы несёте? Перед нами Фридрих Ницше, величайший из когда-либо рождённых. Я вам зубы повыбиваю, когда это дурацкое шоу закончится.

Взволнованный ропот.

– Спокойствие! – вновь первый голос. – Здесь собрались интеллигентные люди, никто никому морды бить не будет. Давайте как-нибудь цивилизованно решим.

– Слабаки, – пренебрежительно бросил третий голос, послышались уходящие шаги. Затем где-то вдалеке хлопнула дверь.

– Так-то лучше, – первый голос, – на чём остановились?..

– На Гитлере, – голос с немецким акцентом.

– Ах да. Гитлер. Адольф. Извините, что перебили вас, вышло досадное недоразумение. Продолжайте, пожалуйста.

– Погодите, – четвертый голос спросонья, – откуда взялся Гитлер? Мы разве не о Канте?..

– Проснулся! – возмущённый первый голос. – Уже съели твоего Канта давно, а после него и Гегеля… Дома спать нужно, устроили чёрт-те что…

– Простите, – спустя всего секунды послышалось тихое посапывание.

– Ладно, хватит голову морочить, мы Гитлера слушаем или как? – снова голос с акцентом.

– Да-да, конечно. Включайте запись.

Треск пластинки.

– Deutsches Volk, Nationalsozialisten, Nationalsozialistinnen, meine Volksgenossen. Nur der Jahreswechsel veranlaßt mich heute, zu Ihnen, meine deutschen Volksgenossen und Volksgenossinnen, zu sprechen…

– Стоп! Стоп!.. Я не понимаю немецкого, что за бред? – недовольный пятый голос.

– Тихо! – голос с акцентом.

– …Die Zeit hat von mir mehr als Reden gefordert…

– Да вырубите вы это наконец!

– Всё-всё, выключаю, – голос с акцентом явно удовлетворён.

– А который уже час? – озабоченный шестой голос, определённо женский. – Мне к стоматологу на три часа.

– Я устал, – седьмой, зевая.

– Заканчивайте, – восьмой.

Затухли огни сигарет, прекратился хруст.

– Хорошо, господа. Кто за то, чтобы закончить?

Долгое молчание, непосильная тяжесть.

– Единогласно!

Погас слабый прожектор. Вдруг приближаются со всех сторон!..

Человек отчаянно вскрикнул, поборолся немного и смолк.

Вот разрывается одежда. Череда неясных звуков. Ленивое чавканье. Отрыжка. Чмоканье, облизывание пальцев.

Вздох. Конец.

Однажды я проснулся. И болезненным льдом ощутил себя таким же, как люди вокруг. Сколько дней прошло, сколько месяцев, лет – сколько лет сознание моё плескалось во лжи, сердце билось напрасно, а плоды деяний пренебрегали правилами и пользой? Кем был я вначале, кем являлся сперва? Разве не искривил нарочно свой путь, разве не притворился слепцом? Но теперь я прозрел – и вижу своё место, тесное местечко на нескончаемой лавке.

Утратив мгновенно годами воображаемую ценность в себе, улетучилась она и из моих творений. Явились они в истинном – остывшем свете.

«Неудача, – обвинительно отзывалось в голове, – маска!»

И я содрал её, крича от боли – настолько приросла личина, – швырнул, задавил.

Лицо – настоящее, родное! – истекало кровью. А я смотрел в зеркало… и плакал.

Мой ум раскрыт, всевидящее око:

«Исчезли границы, разное – в единое, из человека – в порыв. Ни плоти, ни сознания – только дух и намеренность, ветер направления – веления. Покинуты дома – беспрерывное движение, неисчерпаемая нужда, и нет возврата. Время, пространство, смерть… не довлеют больше, обретена искомая свобода. Мировоззрение теперь абсолютно: Вселенная – наша игра».

– Выпусти немедля! – требует разъярённый лев. – Отопри постылую клетку!

– Смирно! – удар плётки. – Ты в моей власти. Своей волей заперла тебя, своей волей и буду держать.

– Я царь зверей! – лев ревёт. – Мне подчиняется природа!

– Животное! – удар плётки. – Людская я царица! Культура – моих рук дело, мораль – и та моя! Порядок должен быть. И повиновение…

– Не бывать тому! – сотрясает царь. – Мною ты всего добилась… этой славы, этих роз почёта. Меня же обрекла на жизнь в решётке, кормишь, издеваясь, чтоб не сдох. Но это я – Лев! – должен править, а тебя в зубах носить, отбивать тобою мух!

Яростно вцепился в клетку лев, аж застонала сталь. Но плётка тут как тут: удар! – удар! – удар!..

Неожиданно вошёл человек. И замерла сцена.

Посмотрел он на плётку, перевёл взгляд на льва. Подумал немного и решение принял.

– Просыпайся, я приготовила завтрак…

Когда раскрылись глаза, было тёмно и невыносимо жарко. Часы высвечивали 3:21. Я откинул одеяло и стянул промокшую от пота майку.

– Мне нужно принять душ.

– Сначала позавтракай, а не то остынет. Я что, зря старалась?

– Тогда хотя бы включи кондиционер.

– Он неисправен.

– Неисправен?

– Ты не веришь мне?

Дышать получалось с трудом. Будто на груди кто-то уселся. Каждый вдох приходилось завоёвывать.

– Если тебе так жарко, почему бы совсем не раздеться?

Не думая, я стянул и боксеры.

– Пойдём на кухню.

По дороге я заметил, что настенные часы в прихожей показывали всё те же 3:21, и это выглядело странно. Ведь с момента моего пробуждения должно было уже пройти время. Но жара быстро расплавила мои подозрения, поглощая внимание целиком.

– Может, откроешь окно?

– У нас нет окон.

На кухне горел неяркий свет. Я устроился за столом напротив тарелки, с которой тихо подымался пар. Из-под пюре торчала вилка.

– Почему ты не ешь?

Не отыскав ответа в голове, я стал искать его на полу. Но очень скоро утратил к своему поиску всякий интерес. И уставился на пальцы её босых ног. Аккуратные пальчики прижимались один к одному, такие уязвимые на вид, такие беспомощные. Короткие ноготки, ни лака, ни краски. Чуть пошевелился мизинец. Чуть приподнялся и опустился большой. Эти несущественные, эти случайные движения своей непосредственностью вызвали во мне чувство глубокого восторга. На какое-то время я провалился в беспамятство, превратился во взгляд, зачарованный бесподобными пальчиками. Они принялись дразнить меня, заигрывать со мной, сгибаться и разгибаться, на левой ноге – на правой…

По щеке вдруг скатилась холодная капля пота, и я опомнился. Тут же стал жадно хватать воздух, словно и вовсе не дышал, пока пребывал в исступлении. Тарелка с едой исчезла.

– Они красивые, правда? Покажи мне, как ты обращаешься с красивым…

Она села на стол и протянула свою изящную ножку. Второй начала гладить мой напряжённый пенис. Дрожащей рукой я взялся за её ступню и с наслаждением, с упоением стал посасывать эти прекрасные, эти безупречные пальчики.

Холодный пот больше не действовал на меня. На часах по-прежнему 3:21.

Когда я проснулся повторно, то оказался совершенно обездвиженным. Тело не слушалось моих команд. Оно лежало, будто уже мёртвое. Дышать удавалось с огромным усилием. Я обнаружил на себе стальной жилет. Она сидела на нём, с непонятной грустью смотря в никуда. – Помоги… – только и сумел простонать.Сбоку из жилета выступал рычаг. Со скрежетом она потянула за него, от чего грудь сдавило ещё сильней. Я вот-вот задохнусь. – П-помоги…Но она лишь отвернулась. В 3:22 история подошла к концу.

Слепая ночь. Ни звёзд, ни луны. С фонарного столба, единственного в округе, понемногу капает свет. Кап… кап… В лёгком полушубке, в туфлях на высоком каблуке ждёт кого-то – будто потерянная – женщина. После каждой капли света её стирает тьма, но, возвращаясь, свет рисует женщину вновь.

Вдалеке возникает пара жёлтых глаз. Зверь приближается. Глаза больше, возрастает рёв. Но затем машина замедляет ход и останавливается у фонаря. Гаснут фары, умолкает двигатель. С заднего сиденья кто-то медленно опускает окно. В нём лишь тревожное ничто. Капает свет – и женщина на секунды распахивает полушубок. Под ним обнажённая плоть. Окно лениво поднимается обратно. Капает свет – и женщина видит отражение своего лица. Ей стыдно, она вдруг хочет просто убежать. Но из машины вылезает шофёр. Он наставляет пистолет. Щелчок, и предохранитель снят. Женщина растерянно прижимается к столбу. Обороняясь, обнимает себя.

Свет капает чаще. И чаще. Свободной рукой шофёр открывает заднюю дверцу. Появляется господин. Пустой болтается правый рукав. Господин бесшумно, едва касаясь земли, подступает к женщине. На нём непроницаемые очки. На нём милая улыбка. Повинуясь внутреннему позыву, женщина покорно сбрасывает свой полушубок.

Свет уже льётся. Господин протягивает левую руку. Он касается соска. Обводит грудь, спускается ниже. Ведёт между рёбер – к самому пупку, ниже ещё. И мгновенно проникает сквозь. У женщины перехватывает дыхание. Свет заливает ночь. Взрыв – и повсюду тьма. Хлопают дверцы… заводится мотор… уезжает машина.

Скоро займётся заря.

Мой Символ – это белое пространство, неподвластное времени и предательству. Здесь каждый волен выражать и фантазировать, каждый творец и созидатель, пишущий всеобщую личную историю. В белом нет страха и нет границ, есть только чистый призыв к самооткрытию. В белом нет добра и зла, лишь многообразие идей и форм. В белом нет запретного. В белом можно всё.

Человек восторженно замер перед витриной, с голодной жадностью разглядывая выставленные там товары. Это и полное собрание сочинений Фридриха Ницше с комментариями в ста восьмидесяти томах, это и ворох рукописных каракуль, порождённых мигренью, это подписанный портрет Вагнера с разбитым стеклом, это точная копия поздних ницшеанских усов из натурального волоса… и многое, многое другое.

Миновал целый час, а человек так и не сдвинулся с места. Он мог и весь день простоять, с упоением изучая каждую деталь, пристально всматриваясь в задумчивый лик непревзойдённого философа. Умолкли проезжающие машины, исчезли пешеходы, ни одного случайного звука. Слышна только невероятной силы мысль, ей незачем громыхать, ей достаточно и шёпота… пробирающего до самых костей морозом по коже. Мысль истины, мысль крови. Бежит по артериям, бежит по венам. Вот она, жизнь!

Кто знает, ушёл бы человек или остался навсегда. Но из магазина вышел продавец и своим приглашением зайти наконец вырвал из плена фантазий.

– Проходите, не стесняйтесь! Я долгое время наблюдал за вами и понял, что вы особенный покупатель. А для такого случая у меня припасено особенное предложение.

Продавец вернулся к прилавку, выдвинул ящик и достал из него… самого Фридриха! Живого Ницше! Был он очень маленьким, словно игрушечным, умещался на раскрытой ладошке. Продавец любезно подал лупу своему особенному покупателю, чтобы тот убедился, что всё по-настоящему. И точно – те же усы! Ошибки быть не могло – Ницше!

– Но как?.. – ошеломлённо вопрошал покупатель. – Но где?..

– О, с радостью открою вам тайну, – продавец наклонился через прилавок и шепнул на ухо: – Я отыскал его в Сильс-Марии.

– Ну разумеется!

– Единственный в своём роде, только для вас, наиболее преданного поклонника и почитателя… Да вы лишь представьте! У вас будет собственный Ницше!

– Ах!.. – покупатель схватился за сердце. – Воды!

– Но это ещё не всё! Совершенно бесплатно к нему прилагается позолоченная клетка с жердью и зеркальцем, лоток под нужды, месячный запас корма, пособие по уходу и – внимание! – специальный подарок – миниатюрная расчёска для усов!.. Но и это не всё! Вы также получаете наш фирменный философский камень!

– Беру! Беру! Беру!

Продавец тщательно упаковал обещанное, а маленького Ницше положил в потную и дрожащую от счастья руку.

– Всего вам наилучшего, поздравляю с удачной покупкой!

Продавец попрощался, для удовольствия пересчитал деньги и, выдвинув тот самый ящик, из которого извлёк свой особый товар, покрошил туда хлебушка.

Я пришёл домой.

Мама готовит ужин – разогревает в печке. Мама зовёт меня к столу. Папа лежит на диване у телевизора. В эфире: советское кино.

Мама проверяет почту, регистрируется в сети. Мама добавляет друзей. Папа ворчит на диване у телевизора. В эфире: Голливуд.

Мама гладит платье, протирает туфли, делает укладку. Мама стоит за стеклом. Папа смердит на диване у телевизора. В эфире: смердите прямо сейчас!

Но у меня есть друг – пожарный топор. С ним я волшебник – взмахом проблемы решаю!

В шкафу что-то есть… Вот! Слышали? Только что, какой-то странный звук. Я собираюсь проверить. Наверное. Минутку… раз-два, раз-два… всё, я готов. Следите за мной внимательно, если вдруг случится дурное, без промедлений вызывайте службу спасения. Ну, ни пуха ни пера! И как там?.. К едрене фене!

Первый шаг. Самый лёгкий, даже не шаг, а импульс. Второй значительно трудней, словно держат за ногу. Третий… Нет, ничего не выходит, надо разворачиваться. Что?.. Трус?! А это видали – третий, четвёртый, пятый, шестой. О… вот и у шкафа. А не так уж и сложно, правда? Остался пустяк – разжать кулак, взяться за ручку и открыть дверцу. Странно… звук больше не повторяется. Может, мне и раньше казалось? Ну конечно! Какая глупая ситуация вышла, просто разыгралось воображение. Извините, что потревожил на пустом месте… пойду я.

Опять вы за своё?.. Тогда смотрите – демонстративно открываю шкаф и раз и навсегда доказываю, что «трус» в мой адрес – недопустимое унижение. Смотрите? Та-а-ак… Готово! Проще пареной репы. Как я вам, хорош?.. А внутри темновато. И куда подевались мои вещи?..

Эй! Не толкайте! Что вы делаете?.. Нет! Пожа… А-а-а-а-а!..

Я лечу! Падаю! Ох… Ничего не вижу, темень-то какая… Ого! Что-то крупное и мычащее пронеслось совсем рядом, буквально в метре от меня! Неужели корова?.. Но откуда!

– Закурить не найдётся?

– Кто здесь?!

– Сосед твой, жил этажом ниже.

– И тебя в шкаф столкнули?

– Ага. Не знаешь, долго нам ещё лететь? Я, кажется, конфорку не закрыл. Как бы не рвануло.

– Боюсь, что целую вечность.

– Вечность?.. Дня два? Надо предупредить кого-нибудь о конфорке. Ну бывай!

– Погоди, не улетай!.. Ау!

Опоздал. Как быть-то? Как выбираться?.. Тихо! Слышите?.. Мычит и приближается. Прямо на меня несётся!.. Кто-нибудь, помогите!.. Караул!

– Муууууу!

– Ааааааа!

Столкновение.

Смерть.

Едва рассвело, а мусорщик уже за работой: подкатывает к дороге переполненные баки, чтобы их опустошил мусоровоз. Обычный день, заученные действия, сознание спит. Но какое пробуждение уготовила для него судьба!

Очередной дом, очередной бак… но совершенно пустой! Ни единой обёртки, ни объедков – совсем ничего. Невиданное зрелище ошеломило мусорщика. Он только стоял и смотрел на дно, не веря своим глазам.

Как такое возможно? Что произошло?.. Неужели мусор украли? Но зачем? Кто мог учинить подобное?.. Ах, наверное, кому-то вздумалось подшутить. И скорее всего, проказник где-то неподалёку, наблюдает и потешается. Ну я ему покажу! Задам взбучку, будет знать, как делать из меня посмешище.

Мусорщик проверил окрестности, внимательно изучил каждое окно, из которого можно было увидеть камору с баком. Стоит ли упоминать, что затея не принесла успеха? Какая наивность! Если и есть кто-то за проделкой, отыскать его всё равно не удастся.

Тогда мусорщик изменил ход своих мыслей. Решил думать о случившемся, как о недоразумении. Он зашёл в дом и принялся обзванивать жильцов, интересуясь, выбрасывали они мусор или нет. Какой шок поджидал несчастного мусорщика! Все, как один, отвечали отрицательно. Но ведь быть того не могло! Сговорились целым домом, вот оно что. Теперь всё ясно.

Думаете, я позволю так над собой издеваться? Думаете, стерплю?.. Нет!

Мусорщик взялся за ручки пустого бака и покатил его к дороге. Довольно ухмыльнулся и залез внутрь вместо мусора. Словом, выбросил сам себя. Вскоре его загрузила машина и отвезла на свалку. Где он и остался навеки, заваленный отходами, в родной ему среде.

Створки лифта разъехались, я ступил внутрь. Развернулся к панели управления – и тут увидел соседку из квартиры напротив, входящую в дом. Я зажал кнопку ожидания и не отпускал, пока девушка поднималась по лестнице и заходила в лифт, затем выбрал нужный этаж.

– Спасибо, – шепнула Кристина и заняла угол позади меня.

Имя девушки было мне хорошо известно из ненароком подслушанных разговоров, моего же она знать не могла. Несмотря на близость проживания, мы лишь обменивались формальными приветствиями, мимолётно пересекаясь взглядами. Хотя украдкой я часто поглядывал на её ноги и ещё более осторожно – на лицо. Как-то раз она обронила перчатку, и мне посчастливилось услужить. Вот и тогда Кристина произнесла «спасибо», даже чуть улыбнулась.

Лифт уже подтягивался к назначению, когда сверху что-то заскрежетало. Кабину тряхнуло, свет замерцал. Но после наступила тишина, а освещение пришло в норму.

– Застряли, – я потыкал по кнопкам, ни одна не отозвалась.

Кристина оправилась мгновенно и по мобильному вызвала службу спасения. Бессмысленно изучая потолок, закусила губу, полностью игнорируя моё присутствие. Я почувствовал себя крайне уязвлённым… Жалким. Дабы не усугублять своего положения, попробовал завести разговор.

– Как думаете, мы здесь надолго?

– Надеюсь, что нет.

Чего бы ещё спросить?.. Сам того не осознавая, я уставился на полуобнажённые ступни Кристины, приподнятые каблуками, и на изящный переход в утончённые голени. А когда наконец оторвался – кровь прильнула к лицу, девушка испуганно смотрела мне прямо в глаза.

Внезапно отключился свет. Сделалось дурно, к горлу подкатился ком. И разогналось сердце. Я вжалась в стену – некуда деться. Рука нежно обхватывает мою шею. Рука забирается под юбку и ложится на бедро.– Давай… – призываю я и не верю сказанному, – нет, не могу… Хватит!

Но смотрела она насквозь, пребывая где-то вдалеке. Через некоторое время спасатели вскрыли кабину, и мы с Кристиной разошлись.

Ночную темень изредка прерывало случайное освещение спального района. Я возвращался домой, когда внезапно раздался пронзительный крик о помощи. Воздух всколыхнуло тревогой, в прохладу дыхнуло жаром. Мгновенно убедив себя, что никак не гожусь на роль спасателя, что будет больше вреда, чем пользы, и только опозорюсь в своих действиях, что, несмотря на поздний час, поблизости уж точно найдётся ещё хоть кто-нибудь, но способный, я зашагал быстрее, едва сдерживая побуждение перейти на бег. Но дорога, которая напрямую вела к моему подъезду, издевательски удлинилась и – того невероятнее – пошла в гору! Во мне заговорило предчувствие неизбежности.

Из-за угла выскочила женщина, столкнулась со мной и упала, но затем приподнялась и на коленках ухватилась за мою куртку. Женщина отчаянно пыталась что-то объяснить, а я не понимал и слова, изо всех сил стараясь освободиться.

– Пожалуйста, отпустите… мне нужно идти… пожалуйста, послушайте, я не могу вам помочь… нет, что вы хотите?..

В итоге пришлось нанести ей пощёчину. Это подействовало, и руки разжались. Я спешно отступил на безопасное расстояние, как вдруг заметил чей-то силуэт, который замедленно, словно хищник перед прыжком, подбирался к женщине со спины. Спасаясь бегством, я рванул прочь.

К своему дому по обходному пути мне удалось добраться спустя полчаса, совершая периодические остановки, вслушиваясь в безучастную тишь. В квартире сразу же отключил дверной звонок и телефон, зашторил каждое окно. К свету и не притрагивался. Меня обуяла паранойя. Женщина наверняка поведает обо мне полиции, заявит о сообщнике преследователя, о соучастии в изнасиловании, если ещё будет жива… Я ведь ударил человека, который нуждался в помощи! Но клянусь, что действовал в рамках самозащиты, нечего было так цепляться, чуть не порвала куртку… Меня просто обязаны оправдать! Я жертва обстоятельств!

Остаток ночи истёк в ожидании полицейской сирены и тяжёлых раздумьях. Однако к утру ум полегчал, а глаза сомкнулись.

– Пшённая каша?

– Я подумала…

– Сколько раз ещё нужно повторить, что ненавижу её, безмозглое ты существо.

Широким гневным движением Родион очистил стол. Тарелка с кашей и кружка с напитком разбились о стену, забрызгав всю кухню.

– Всё в порядке, я уберу, – после краткой оторопи проговорила Марта, едва сдерживая слёзы обиды и растерянно блуждая глазами.

– Тупая скотина.

– Прости, я немедля всё исправлю, – Марта выставила мусорное ведро, взяла тряпку и лихорадочно, бессмысленно принялась тереть ею пол, уже не справляясь со слезами, – в холодильнике…

Родион громыхнул кулаком о крышку стола и поднялся, опрокинув стул.

– Я заставлю тебя соображать. И память подправлю.

– Пожалуйста! Не делай мне больно!.. – взмолилась Марта, когда супруг накинулся на неё, оседлал. – Не надо, оставь!..

– Господи, почему не уберёг от этой женщины, – бормотал Родион, прижимая лицо жены к грязному полу, раздавливая остатки ещё тёплой каши, – почему бесу позволил сыграть?.. Хватит выть! Глянь на себя – жалкое ничто!

Родион дважды вымыл руки и перешёл в гостиную. Включил телевизор. Первый канал, второй… десятый… – Марта! Тут передача, которую ты ждала.Никто не отозвался. Родион вновь стал бесцельно нажимать кнопку переключения. Но вдруг остановился.Картинка показалась до ужаса знакомой: мужчина сидит в кресле и как будто бы смотрит телевизор. Родион несмело приподнял руку – и мужчина по ту сторону одновременно повторил. Зеркальное отражение! Однако когда Родион сблизился со своим двойником, почти тотчас отыскал отличие. Рубашку местами пропитали тёмно-красные пятна. Но опустив взгляд на себя, мгновенно побледнел: те же пятна.– Марта?..Родион повернул голову к коридору, ведущему в кухню. Взору предстала пугающая тишина.Внезапно телевизор безудержно рассмеялся, отбросив Родиона на спину. Юмористическая программа была в самом разгаре.– …А я спрашиваю, что с ней? – произнёс комедиант, и последовала очередная волна смеха.Родион матюгнулся, выдернул вилку из розетки и быстрыми шагами, не давая страху опомниться, достиг кухни.– Марта!..Словно ничего и не случилось, она мыла посуду.– Ты не слышала? Я звал тебя.– А?.. О, извини, вода шумит.– С тобой…– Что?– Не обращай внимания. Я ложусь в постель, ты скоро?– Да-да, ещё пару минуток.– Хорошо, поторопись. Мне бы расслабиться… Переволновался из-за фантазий, дурак.Родион залез под одеяло. Как-то сразу сковала усталость. Силы иссякли. Перед провалом в сон померещилось, что Марта легла рядом.

Я всесилен, я всемогущ. Я сам Бог во плоти, я Божий дух. Никто меня не остановит, ничто. Я мир изменю, да – изменю. Вдохну в него утраченную жизнь – Жизнь! – вдохну свежий воздух, заставлю биться быстрей угасающее сердце. Мир снова будет молодым и полным действий и грёз, он будет становиться, усталость умрёт… усталость умрёт! Наступит великое возрождение, что вынесу на своих плечах, один с неподъёмным грузом. Последняя ноша, но единственная. Мой рок, мой случай, мой приговор, моя мечта.

Вот оружие – лук. Вот оружие – винтовка. Вот оружие – бомба. Оружие – слово, я выбрал его. И пустил стрелой, выстрелил пулей, бомбой взорвал! Я объявил войну – Войну! – тебе объявил, лежащий на смертном одре, тебе объявил, гниющий в могиле, тебе – ходячий труп! Тебе – бессмысленное время!

И видит Бог, поскольку Бог во мне, что одержу победу. Видит, что в руках окажется триумф, что повсюду будет радость. Видит – и радуется сам.

В жертву себя приношу – пробуждающейся войне. И клянусь, что не проиграю… выиграю я!

Глубокой ночью в захолустном баре, за столиком в углу.

– Точно безопасно?.. – парень нервно курил, изо рта беспрерывно шёл дым, словно горело что-то внутри. – Я… в смысле – я никогда раньше не слышал о подобных услугах.

– Дважды ответил: совершенно, – сидящий напротив мужчина порылся в кармане и кинул на стол блестящую пластинку, – вот успокоительное.

Парень протянул было руку, но вдруг замер в нерешительности.

– Да успокоительное это, за кого ты меня принимаешь, чёрт побери?

– Извините, – парень выдавил таблетку в ладонь, помедлил, но проглотил, запивая водой. – Оно быстро действует? – ожила очередная сигарета.

– Быстро.

– Кажется, мне уже спокойнее…

– Не дури, таблетка едва в желудке.

– Но…

– Подождём.

Миновало около десяти минут. Официант забрал переполненную пепельницу и заменил её чистой.

– Всё, я готов, – уверенно произнёс парень, раздавливая окурок.

– Отлично. На всякий случай ещё раз повторю, на что мы договорились. Мечта, которой ты грезишь вот уже не один год: утратить контроль над происходящим, потерять свет ориентиров, окунуться в непостижимый хаос безумия. Очень скоро ты почувствуешь свою мечту. К тому же, ты мне нравишься… нет, правда. Пожалуй, чуть сброшу с оговоренной суммы.

Парень достал портмоне и предложил несколько купюр, одна из них вернулась обратно.

– Великолепно! – воскликнул мужчина. – Начинается … – и щёлкнул пальцами.

К столику приблизился официант. А вместе с ним – человек в смирительной рубашке и чёрной маске. Через единственную рваную дырку выглядывал выпученный глаз и бессмысленно скользил по предметам.

– Посмотрите-ка, кто к нам пожаловал! – мужчина поднялся из-за стола и расправил руки. – Мой дорогой Кукушка!

Выпученный глаз уставился на лицо мужчины.

– Не узнаешь своего любимого папу? – из-под маски вырвалось взволнованное мычание. – В чём дело, ты не рад меня видеть? Прости, что не навещал тебя, полиция мне ходу не даёт после того дня… помнишь? Какое счастье мы тогда испытали, все вместе, счастливое семейство! – мычание повторилось, тревога возросла.

Мужчина наклонился к маске и томным голосом чуть ли не зашептал:

– В тот вечер твоя мама была просто изумительна. Чулки и кружевной пояс… стройная-стройная фигура, твоя мама так заботилась о своём теле, столько времени она тратила на противодействие старению… в этом есть своя трагедия – тратить время против времени. Она делала это для нас, для своих мужей.

Человек в маске тяжело дышал, глаз едва не вываливался.

– Помнишь, как ты наблюдал за нашей любовью? За нашей страстной, даже яростной любовью? Помнишь, как я ударил твою маму, ещё раз, снова?..

«Ммммм!»

– Конечно помнишь. Ты ведь сидел рядом и смотрел, впитывал каждое движение, каждый момент… А помнишь, что ещё ты делал?..

Маска слегка приглушила подобие отчаянного вопля.

– Правильно, правильно! Ты всё помнишь! И когда я стал резать маме её прелестное горлышко, чтобы кончить наконец!.. – заорал мужчина и разразился неистовым хохотом.

Кукушка заревел во всю мочь и протаранил своего отца, повалив на пол. В зверином бешенстве принялся наносить сокрушительные удар за ударом головой в по-прежнему хохочущее лицо. Вот уже слышен только рёв, а удары обрушиваются снова и снова, будто вышел из строя остановочный механизм. Вся маска в крови, глаз вдруг заметил за столиком парня. И прекратились удары. Кукушка на ноги встал. Шаг навстречу…

Официант поправил бабочку и с учтивой улыбкой спросил:

– Ещё что-нибудь будете заказывать?

Парень вздрогнул и в панике завертелся на месте, словно пытаясь кого-то обнаружить. Но, кроме официанта, в баре никого не нашлось.

– С-счёт, пожалуйста.

Мне тошно от слов. Я презираю их ограниченность, их полость. В них отсутствует мякоть, никогда не брызнут они соком. Им умереть не суждено.

Думая о слове, я думаю о таксидермии… Вы когда-нибудь потрошили чучело? Я занимаюсь этим недостойным делом всю свою жизнь, тщетно пытаясь подобрать наполнитель получше. Сколько шкур висит на моей верёвке? Но я хочу творить зверей! Диких, обуреваемых жизнью зверей! Пусть они дышат, пусть кровоточат… пусть их убьют!

Сотворить смертное – разве не в этом подлинный гений и свобода? Разве не в этом художественная зрелость?.. Я больше не желаю оставаться ребёнком. Я хочу возмужать.

Знойным днём лета Фридрих вышел на пляж. Расстелил полотенце, разделся до плавок и бросился в прохладную воду. Ох, хорошо-то как! И плавал, и плескался, добрался до самых буйков, вернулся на берег. Прочистив ухо, улёгся – сохнуть, загорать. Задремал…

…Проснулся. Но двинуться не в силах, будто, кроме головы, исчезло тело и нечем ей повелевать. «Это что ещё такое! Кто меня закопал?» – недоумевает Ницше. В ответ ему детский смешок.

– Ах, гадёныш, вот только выберусь, научу тебя манерам! – но сорванец умчался, едва расслышав угрозу.

Ужас! Попытки к свободе безуспешны… Пляж пустой, позвать некого. Солнце палит нещадно. От перегрева разболелась голова.

Сколько времени прошло – никто не знает. Но вот на пляж спустился белый воротник, взялся пересчитывать песок. Даже пиджак не снят, и как не жарко?

– Помоги! – обратился Ницше.

Вздрогнул клерк. Но быстро оценил ситуацию и заговорил тихим голоском:

– Мне потребуется заполнить бланк оказания услуг и дополнить его вашим письменным согласием на получение помощи. Затем документ должен быть подписан: мной, вами, секретарём представляющего меня ведомства – о позволении совершения в частном порядке действий, которые не были упомянуты при заключении рабочего контракта, – и прокурором, подтверждающим вашу невиновность – во избежание помощи преступным лицам и ухудшения восприятия нашей добродетельной системы.

Ницше извинился. И Кафка, уязвлённый в самое сердце, поспешил удалиться. Фридрих пролежал ещё.

Вдруг выскочил какой-то безумец, чем не на шутку испугал. В руке у него находилась баночка мёда. Пользуясь художественной кисточкой, безумец вымазал кустистые усы философа и, выпучив глаза, подмазал свои собственные – острые антенны. Скрылся так же внезапно, как и возник. Фридрих пролежал ещё.

Головная боль усилилась, подташнивало, а к усам прилипла мушка. Однако обо всём можно забыть, если вниманием тебя одарила юная особа.

– Простите, пожалуйста, я могу здесь присесть? – не дожидаясь ответа, она устроилась на закопанном Ницше. – Ведь только из воды, а солнце уже гонит обратно, – загорелое тело украшали блестящие капли. – Ой, у вас что-то на лице…

Девушка склонилась над одинокой головой. И лишь нечеловеческая воля уберегла очи Фридриха от полной груди в открытом купальнике. Девушка осторожно отклеила пойманную мушку и откинула в песок.

– Ваши усы в мёде! Позвольте мне…

Барышня склонилась ещё ниже и с увлечением принялась слизывать янтарное лакомство.

– Вкусно!.. Ну я пойду искупаюсь, – она поднялась, оставив на Фридрихе среди прочих следов отпечаток своих ягодиц, и беззаботно направилась к морю.

Вновь появился безумец. И воскликнул:

– Ага! Я же говорил!

После чего повторно намазал усы Ницше и, выпучив глаза, пропал.

Я проснулся от ощущения пристального взгляда. И не ошибся! Укутанная мраком фигура застыла у самой кровати и не спускает с меня глаз. Моё тело обливает холодом, вжимается спина. Натягиваю одеяло до самого подбородка – будто оно могло защитить!.. Еле дышу, целиком скован напряжением страха.

Фигура не движется. Но я буквально чувствую, как она меня сверлит. Её силуэт с трудом различим, он то и дело растворяется в темноте. Постепенно мне начинает казаться, что фигуры совсем нет, а есть только моё воображение. Что фигура лишь продолжение беспокойного сна, спроецированного в реальность. Но вдруг всё наоборот?.. Может, это кошмарная реальность спроецировала себя в мирный сон и вырвала из него? Откуда мне знать правду? Однако есть способ узнать: выйти из оцепенения и проверить присутствие фигуры. Если она действительно существует, то я скончаюсь от разрыва сердца в миг прикосновения. Если же фигуры нет – сумею успокоиться и жить дальше… Или потерпеть до утра, ничего не предпринимая? Пусть разрешится самостоятельно. Но если фигура останется, я навсегда буду прикован к постели. К тому же страшно подумать, что предстанет предо мной при свете дня, какой ужас меня ожидает. И сколько времени продержусь, пока страх полностью не сожрёт изнутри… Нет, бездействие сейчас не оставит шансов потом. Чем дольше я медлю, тем сложнее будет… выжить. Именно так, выжить. Выбора нет – пора.

Я осторожно высвобождаю руку из-под одеяла… Фигура стоит. Моя дрожащая рука поднимается… Фигура наблюдает.

И я дотрагиваюсь.

– Кладбище в оцеплении, сопротивление бесполезно, – ревел громкоговоритель, – подчинение или смерть!

Один из могильных участков в беспросветные кольца взяли десятки служителей Закона. В полном комплекте непробиваемых доспехов, эти богатыри держались плечом к плечу, вооружённые шипованными булавами и стальными дубинами, ритмично ударяя по щитам, пока двое их товарищей копали землю. Упираясь начищенным сапожком в вывернутое надгробие и сложив на груди руки в бархатных перчатках, возвышался Закон. Он сплёвывал и щёлкал языком. Ветер разносил приторный душок одеколона.

Поодаль скучал знаменосец. Он поднял забрало и закурил, поглядывая, как треплется щедро расшитая ткань.

К облаве присоединился вертолёт. Начал кружить над местом действия, поливая светом прожектора. Из динамиков разразился национальный гимн.

Наконец-то был выкопан гроб. Взяв усилитель, Закон театральным жестом прекратил выбиваемый служителями ритм и наклонился, чтобы проорать:

– Сдавайся, сука!

Но в ответ ничего. Закон разгневанно харкнул и вырвал протянутый ему лом. Когда гроб оказался вскрытым, в нём обнаружился неподвижный скелет. Закон задумчиво почесал нос, провёл по усам, втянул губы и осмотрел своих подданных. Те, боясь пошевелиться, ждали приказа.

– Отбой!.. И, Петя, узнай, где сегодня Анна Сергеевна. Я хотел бы с ней… кхм, отужинать.

Из примыкающего вагона электрички зашли двое попрошаек. Один оказался слепым. Его неприкрытые глаза выглядели взбитыми изнутри. Он прижал к губам помятую трубу в шелухе позолоты и начал издавать отвращающие звуки воображаемой мелодии. Левой рукой слепой взялся за плечо своего поводыря, и они двинулись через салон. Зрячий товарищ выставил перед собой изношенную шляпу – совершенно пустую, возможно, из-за дырок – и безразлично поворачивал головой, не встречаясь при этом с лицами пассажиров, а лишь скользя по телам. К облегчению, труба резко утихла, попрошайки перебирались в следующий вагон.

Спустя несколько станций, за время которых люду значительно поубавилось, место напротив меня заняла какая-то девушка. Сначала я не уделил ей особого внимания, просто окинул взглядом, но потом заметил, что на ноге только четыре пальца. Это уродство задержало, мгновение притянуло вечность, а когда спохватился, было уже слишком поздно: девушка не сводила с меня глаз. Казалось, остальной мир для неё прекратил существовать. И она вдруг сказала, не приглушая голоса, что хочет меня. Я испугался, заёрзал и стал высматривать, не привлекло ли это признание кого-нибудь из немногих пассажиров. Ещё более неожиданно девушка коснулась моего колена. В смятении я отстранился, рассеялись мысли. Девушка спросила, в чём моя проблема. Но затем зарыдала, наконец отвернулась и минутами позже выбежала на остановке. Вскоре после я успокоился окончательно.

По полу перемещается безглавое тело. Останавливается, шарит рукой – дальше ползёт. Но вот на пути повстречалась голова. Её тщательно ощупало тело: уши, нос, и губы, и глаза… – всё на месте. На колени тело поднялось и присоединило к шее находку. Пощёчиной из той выбило сон.

– Ах!.. – вздохнула голова. – Я снова жива! Что за счастье встретиться вновь! Отныне будем только вместе – друг друга дополнять. Чуть погоди, привыкну. Для начала сходим туда… теперь сюда… возьмём-ка это. Как же славно – тело обрести! Я всё могу, лишь стоит захотеть: и прыгать, и вертеться… чувствовать сладость, чувствовать боль. Но сперва – займусь делами поважней. Надо бы подумать, посидеть… сочинить концепт. А может, парочку идей? Да, конечно, давай быстрей за стол, хватай ручку и бумагу. И потише! Жди, когда снизойдёт вдохновение, когда озарится хозяйский ум…

Век просидело тело, почти не шевелясь. Но терпение достигло предела. Взбунтовалось тело, разъярилось! Голову сорвало и швырнуло долой. Наконец-то оживилось, разгорелось страстью, бросилось в пляс. Какое веселье! Какая свобода!.. Но однажды навалилась усталость. И прижала тело к земле.

Вот оно снова ползёт, чего-то ищет. Находит всегда.

Мой муж – гений. По крайней мере, так он себя постоянно называет, словно это помогает ему таковым быть, помогает удержаться на непокорном уровне, норовящем вот-вот скинуть. Но его интересует не сам уровень, а то, что на нём находится. Не возвеличивание, а возможности, которые раскрываются перед людьми великими. Так говорит мой муж.

Что думаю я? Мне кажется, он совсем ребёнок. Ребёнок, который не захотел вырасти, в то время как стремительно выросло всё вокруг. И теперь он противостоит этому взрослому, для него – стареющему, предзакатному миру всеми своими силами, по-детски сражаясь со всем сразу и одновременно.

Да, именно так всё и обстоит: его мир против не его мира.

Просматривая работу своего мужа, я понимаю, что противостояние зашло слишком далеко… Бог знает, как далеко ещё зайдёт. Есть ли этому предел? И я боюсь одной только мысли. Я пытаюсь помочь мужу, помочь примириться, хотя бы отчасти. Я хочу втолковать ему, что глупо воевать без перерыва, без отдыха, что так долго не протянуть… До сих пор мои попытки оказывались тщетны.

Он говорит мне: «Я почти победил, почти победил… нельзя утратить ритм, нельзя сбиться с дыхания. Иначе я пропал, уже не сумею подняться. Я должен течь. Должен жить. Разве жизнь прерывается на отдых? Разве встаёт после?»

Эта его философия приводит меня в бешенство… Но я молчу. Молчу, потому что могу сделать хуже. Муж необычайно восприимчив и хрупок. Хрупок настолько, что даже незаметная трещинка способна привести к полному расколу. Мне приходится быть очень аккуратной в выборе слов. Я не вынесу, если из-за меня у него случится что-то нехорошее. Если причиню ему вред…

Вы бы только глянули на него! Такой тощий, словно день тому назад вышел из концлагеря. И что самое удивительное – сколько я ни стараюсь его откормить, сколько ни стараюсь выходить – он не поправляется ни на килограмм! Господи, наоборот! Будто внутри всё подчистую обращается в энергию, будто сам обращается целиком. Мне так жаль… Но что я могу? Что я могу?..

А ещё мой муж постоянно ходит. Его ноги, они ему неподвластны, как бы странно это ни звучало. В основном он ходит по дому, в своей маленькой комнатушке. Ходит и ходит, круг за кругом, снова, и снова, и снова. Днём. Посреди ночи… Может, и во сне? Знаете, когда ноги вязнут, когда каждый шаг даётся неимоверным усилием. Да, скорее всего.

Однажды он сказал: «Во мне бушует такая сила, такая стихия, что голова не справляется в одиночку. Мне нужны ещё выходы. Я мог бы боксировать на ринге, если б позволяла комплекция, параллельно измышляя невероятные идеи о природе бытия и диктуя под запись будоражащие афоризмы во время тайм-аута».

Сегодня я собралась с духом и начала этот тяжёлый для меня разговор.

– Скажи, что с тобой происходит? Раньше ты был другим… более непринуждённым, более общительным, а теперь я слышу тебя, только когда попрошу. Ты вообще перестал общаться, и не со мной одной, где твои друзья?

– Они не успели за моим гением. Сейчас их уже не видать. Даже точек нет.

– Получается, что и я не успела?

– Ты в моей голове, я ношу тебя с собой. Но твоё место весьма скромное.

– Боже, что ты такое говоришь? Я здесь, я живая… Видишь? Я взяла твою руку.

– Да. Конечно, ты живая.

– Скажи мне наконец, что с тобой творится!

– Я скажу. Но только один раз и только тебе: я безудержно хочу людей .

– Что?..

Наступило утро. Пора вставать. Зеркало с блаженством потянулось в тёплой кровати и неохотно вылезло из-под одеяла. Сунув ноги в тапочки, поплелось в ванную комнату. Там стоял человек.

Зеркало взглянуло в него, но – только представьте себе! – не увидело собственного отражения! Поначалу зеркало не на шутку перепугалось. Но затем сумело восстановить контроль и попыталось разобраться.

Первые мысли были откровенно абсурдными: «Может быть, на меня наслали порчу?.. Может быть, человек сломался? А может… я вампир?!» Но после пришла первая здравая: «Наверное, человек слишком грязный, чтобы отразиться в нём». Зеркало сняло с сушилки полотенце и как следует протёрло человека. Но без толку!

«А вдруг всё только сон и мне снится это?»

Зеркало легонько себя стукнуло… Ничего. Стукнуло сильней. Безрезультатно.

«Надо же, какой крепкий сон!» – и врезало, не жалея сил. Да так, что выбило осколок. К превеликому ужасу в нём отразился… кто бы вы думали? Человек!

Страху зеркала не было предела. Оно заметалось по всему дому, взывая к Господу, чтобы тот пробудил от кошмара. Но время шло, мука продолжалась, а зеркало никак не могло вырваться. Совладав с частью своего страха, зеркало отважилось-таки зайти в ванную комнату. И немедля набросило на осколок тряпку. Всё ещё дрожа от испытанного, зеркало приблизилось к человеку. По-прежнему нет отражения. И вот тут начало происходить что-то крайне важное.

Осознание. Оно раскрывалось медленно, лепесток за лепестком, пока зеркало не разглядело всю правду. Вмиг его наполнила ярость, залила до верхов, до самого края, вот уже выплёскивалась на пол!

«Да это я – зеркало?!» – взревело оно. И мощнейшим ударом разбило человека на куски.

В них наконец-то отразилось. Но не зеркало… нечто совсем иное.

Случилось серьёзное землетрясение. И дом, в котором я находился, полностью обрушился. Но каким-то непостижимым образом мне удалось выжить. Хотя и потерял на некоторое время сознание. К моему удивлению, обломков оказалось совсем немного, и выбраться из-под них не составило труда. Ещё большее удивление, граничащее со страхом, охватило меня, когда понял, что очутился в каком-то незнакомом погребе, которого даже не должно было быть.

Меня окружали тысячи банок и склянок, закупоренные бочки и распухшие животы пыльных мешков. Под ногами шныряли наглые крысы. Повсюду паучьи сети. Освещение беспокойно мерцало, сдерживая подступающую тьму, словно раненый зверь, который ещё способен отогнать нетерпеливого хищника. Из глубины погреба раздавался прерывистый стук. Я проследовал на шум и обнаружил человека в груде камней. Уже собирался спросить, в порядке ли он, как вдруг оцепенел.

У человека сохранилась только верхняя часть лица, остальное – лишь кости. Были ещё желудок и кишки, которые скелет бережно, точно ребёнка, прижимал к своему оголённому тазу. Ноги целиком погребены. Свободная рука выбирала небольшой камень и клала его в рот. Проваливаясь сквозь нижнюю челюсть, он ударялся о грудную клетку и отскакивал обратно в кучу. Порой скелет запускал камнем в крысу, если та подбиралась слишком близко к драгоценным потрохам.

На меня поднялись мрачные глаза. Я увидел в них нескончаемую печаль и… мольбу? Скелет продолжал свои заученные действия, глаза вновь опустились.

Я не мог помочь этому несчастному существу. Разве я мог ему помочь?..

Грубый туннель, будто прорытый гигантским червём, вёл меня в самые недра. Я чувствовал, что ухожу глубже и глубже, всё дальше и дальше от небес, что никогда более не увижу звёзды. Теперь мои звёзды, мои светила – редкие лампочки, запертые в клетках навеки. Несколько раз сотрясалась земля, трещали опорные балки. Я жаждал обвала, не находя смысла продолжать бесцельно идти. Почему, почему живой, когда должен был погибнуть? Неожиданно меня задержала чья-то рука. От стены отделилась женская фигура. Создание из глины. Проводит по мне, оставляя коричневый след. Прикосновения нежны и приятны. Женщина целует, она хочет меня. Мои руки обнимают её, пальцы впиваются в спину. Они продавливают мягкую плоть, они бороздят…Моя рука, сжимая, деформирует грудь. Моя рука, сжимая, деформирует ягодицу. Я теряю рассудок, я откусываю глиняные губы и зубы, я откусываю язык. Я вырываю из тела куски… Как вдруг возвращается контроль. Передо мной изуродованная фигура, рук моих жуткое творение. Безутешный крик раздирает мою бедную душу.И тут луч резкого света пробил потолок. Послышался спасительный голос:– Человек!..

Тревога! Мысли сорвались с цепи – мысли на свободе! Хозяин в клочья разорван, охрана убита! Опасность, опасность! Спасайте себя, спускайтесь в подвалы – надейтесь! Молитесь! Не знают мысли пощады, не знают границ! Стихия валит деревья, стихия сжигает леса…

Пульсирует кровь. Глубокая рана. Острая сталь… Плавится сталь. От невыносимого жара. Глаза – чёрные солнца. Чёрным светом творят пепелище. Спрятаться негде. Я вижу тебя!

Внутри меня – боль. Внутри – ненависть. И гнев внутри… и презрение. Но и сила внутри… и желание. Наружу все вместе идут. Ты не боишься?

Взрыв! Волна! Погибель!

Воскрешение. Покой… Ничего не осталось. Пусто во мне. Пусто повсюду. Лишь прохладный дует ветер. Лишь тихо омывает прибой.

Мы сидели в парке, и я рассказывала, как вместе с подругой отдыхала на Средиземном море. Ваня внимательно слушал, и в знак благодарности я разрешила ему чуть подержаться за моё колено. Мы уже долгое время встречались, но я старалась сохранять дистанцию, чтобы убедиться в своём выборе окончательно. Ваня был очень добрым и отзывчивым мальчиком. Моя мама считала его идеальной кандидатурой для верного брака и всячески поощряла наши взаимоотношения.

– Ты меня любишь? – я вдруг спросила.

– Люблю… больше всего на свете.

Он так радовался моей улыбке, что мне захотелось разрешить ещё что-нибудь, понаблюдать за ним. Разве могло быть занятие увлекательней? Но тут я осознала, что уже стемнело. Казалось, мы единственные, кто не покинул парк. Сделалось как-то не по себе.

– Нам пора, мама станет беспокоиться.

Мы поднялись и пошли по дорожке в направлении выхода. Ваня взял меня за руку и словно бы повёл за собой.

Когда впереди возникли три крупные фигуры, сердце испуганно зачастило. Я потянула назад, но неминуемое случилось.

– Ребят, извините, что обращаюсь, но позвонить очень надо. Не одолжите на минутку телефончик? – с наигранным дружелюбием заговорил Первый из бритоголовых мужчин, пока двое других заступили нам за спину.

– Дома забыл…

– А ты, красавица?

– Отвали от неё!

В этот момент третий обхватил меня сзади и, показав, приставил к горлу нож. Второй – ударил Ваню по ногам подобранной палкой, чтоб тот упал на колени.

– Отвали, значит… вот только выебем тебя как следует и сразу отвалим.

Третий гоготнул у самого уха.

– Ваня! – выкрикнула я.

– Не волнуйся, крошка, подрочишь ему после.

И снова этот противный гогот.

– Итак, – первый продел пальцы в кастет, – Ванюша… нужно ли мне выбивать тебе зубы?

Я никогда не забуду той немощи и того ужаса, что растеклись в глазах Вани. Я никогда не забуду, как он едва видимо мотнул головой и расплакался.

– Какой славный малыш! – второй стащил с Вани брюки, трусы и поставил его на четвереньки. – Мамочка, ты ведь помоешь своего сыночка?

Третий прижал лезвие и, кажется, порезал мне шею.

– Помою…

– Слыхал? – второй натянул резинку. – Всё будет о\'кей, – тем временем первый расстегнул джинсы, извлёк своё достоинство и схватил Ваню за волосы.

Я не хотела смотреть. Но меня заставляли. Каждый раз, когда моя голова отворачивалась, третий грубо возвращал её обратно. Я могла просто закрыть глаза. Но не сделала этого. Быть может, мне хотелось-таки смотреть?..

Кошмар завершился. Троица, без проблеска раскаяния обмениваясь впечатлениями от содеянного, оставила нас наедине. Я помню, как неуверенно приблизилась к Ване, который изо всех сил старался не встретиться со мной взглядом, и, вынув платок, вытерла ему лицо. Помню, я поцеловала Ваню в щёку. И ушла.

– Мы просыпаемся, говорим: «Доброе утро!» Включаем радио или телевизор, слушаем новости и прогноз погоды. По дороге на работу мы звоним по телефону, или кто-нибудь звонит нам, чтобы уточнить планы на сегодня или просто спросить, как дела. Мы слышим, как разговаривают между собой прохожие, пассажиры общественного транспорта или кто-то машет нам рукой и громко кричит: «Привет!» Мы приходим на работу и отчитываемся перед начальством за опоздание, просим зарплату или шутим с коллегами, какой глупый галстук у нашего директора. Мы вычисляем, читаем и пишем. Подходит к концу наш рабочий день, и мы встречаемся с друзьями, чтобы поделиться впечатлениями или обсудить чью-нибудь проблему. Мы идём в кино или театр, мы идём в ресторан, выбираем из меню вкусные слова и делаем заказ у официанта. Кто-то из компании сильно выпил и орёт на весь зал. Мы сажаем его в такси, называем адрес и прощаемся. Мы говорим: «До завтра!» Мы расходимся по домам. Вновь включаем телевизор, где выступает народный артист. Переключая канал, мы слышим, что «погибло десять человек, пятеро раненых». Переключаем канал, нам дают советы о том, как похудеть. Переключая канал – мы следим за отважным путешественником, который комментирует повадки ядовитой змеи. Мы чистим зубы любимой пастой, говорим: «Спокойной ночи!» – и ложимся спать, просматривая весь день, пока не тонут мысли, пока мы не засыпаем.

– А теперь представьте свою жизнь без единого слова.

– За что сражаешься, могучий воин?

Нет ответа, тихо в голове. Лишь заныло сердце.

– Ты стольких сгубил, столько разрушил – неужто всё зря!

Взгляд обратился вовнутрь, но ответа нигде не найти.

– Странный ты, воин. Братьев твоих ведёт священная звезда. Неужели тебя ничего не ведёт, неужели вслепую бредёшь, куда подует ветер?

– Погасли звёзды для меня… иль сам их затушил? А для ветра – тяжёлым слишком стал, да и дует он всегда в лицо.

– Тогда что тобою движет, что направляет меч?

– Инстинкт? Судьба?.. Непреодолимая тяга.

– И нет спасения?

– Я не хочу того, ибо люблю своё проклятие. Оно испытывает день ото дня, заставляет становиться сильней. Я проклятием – одарён.

– А сила тебе, чтобы новые творить убийства?

– Чтобы последствия их превозмочь, чтобы жить… чтобы жизнь доказать. Пройти свой путь до конца.

– И чем же завершится трагичный путь?

– Он просто прервётся.

Собеседник пал от меча. Когда-то – и воин.

В лес пришёл охотник. И разил он всех подряд: убивал и птиц, убивал зверей. Беспощаден был, жесток. От рук его гибли угнетатели, от рук его гибли и те, что угнетены. Лес восстал бессильно против лютости ужасной: и листья шелестели, и трещали деревья, пенилась вода. Но всё напрасно – всюду мёртвые тела! Некому более кричать, некому плакать.

Но кровожадный охотник лишь почувствовал вкус. Впереди – лежит деревня, там мирные люди строят свой быт. Едва увидели они безумца, как уже рухнул ближний к нему. За тем второй и третий. Снова… снова! Вот десятый пал.

Почти закончилась бойня, в живых только старец остался, мудрейший из всех. В угол загнан в доме родном.

– Стой! – воскликнул, подняв руки. – Что с тобой случилось, что ты натворил?.. Глянь на шлейф крови и горя, что стелешь за собой, глянь на руки свои, в глазах я вижу неистовое пламя, неужели дотла сгорел твой ум?..

Охотник смерил старца взглядом, оружие поднял.

– Когда первых жертв лишал я жизни, искал ещё свободу, силу, власть. Но вскоре осознал, чего по-настоящему хотел: не результатов, не вершин, а вечного движенья к ним. Теперь я обречён гореть и убивать, отнимать чужие дороги, чтобы самому идти, чтоб горизонт не отпускал конец пути.

Выстрелил охотник.

Она лежала на двуспальной кровати, одна, широко раскинув согнутые в коленях ноги, и безучастно, механически водила кончиками пальцев по своему клитору. Её невидящий взгляд не содержал никаких эмоций.

Женщина была уже отнюдь не молода. Годы перестали приносить и только отнимали, время неумолимо шло на убыль. Её некогда пленительная грудь начала обвисать, ягодицы и бёдра делались дряблыми, а в волосы закралось несколько седых прядей. Впервые за долгий срок женщина пыталась доставить себе удовольствие. Где-то там, далеко внизу, она что-то чувствовала, но никак не могла приблизиться, пребывая в отречении от собственного тела.

От внезапного ветреного порыва взметнулась занавеска. Глаза женщины заморгали, и она обратилась в сторону окна. Там кто-то стоял.

Охваченная паническим стыдом, женщина вскрикнула, вихрем закуталась в одеяло и прижалась к высокому изголовью постели. Но незнакомец и не шелохнулся. В нём гармонично сочетались таинственное и опасное. В трепете страха женщина вдруг осознала, что в ней просыпается забытое возбуждение. К ней возвращалось желание, закипала кровь. У стыда не было и шанса победить в столь неравном бою. Женщина стянула с груди край одеяла и замерла в тревожном ожидании.

Как же ёкнуло сердце, когда незнакомец поманил к себе! Слезая с кровати и при первых шажках женщина ещё придерживала одеяло. Но затем потеряла его и предстала как есть. Поначалу она боялась поднять глаза и непроизвольно прикрывала лобок, то отнимая, то прикладывая руки. Однако пожар изнутри разгорался всё неистовей, и нелепое действо быстро прекратилось. Она призывно взглянула незнакомцу в лицо. Зеркальное лицо, в котором увидела себя… юную и пылающую жизнью. После чего возбуждение окончательно сломило волю стыда.

Одной рукой женщина обняла незнакомца за плечи, второй – взяла его руку в перчатке из скрипучей кожи и положила себе между ног, управляя той, будто своей. Женщина издала тягучий стон, наконец-то пребывая единой с плотью, единой во плоти. Перчатка покрылась влагой, меж пальцев растягивалась слизь. Отпустив руку незнакомца, женщина прильнула к его брюкам. Как вдруг человек с зеркальным лицом ухватил её за волосы и резко отстранил. Он ударил её кулаком.

Женщина повалилась наземь. Губа оказалась разбитой. Последовал новый удар, почти что сразу, носком ботинка. Ошеломлённая, женщина приложила ко рту ладонь. Из прокушенного языка обильно шла кровь. Женщине хотелось зарыдать – не столько от боли, сколько от унижения. Лицо искривилось, но застыло маской.

Тем временем незнакомец переступил через жалкое тело и выдвинул из тумбочки ящик. Извлёк оттуда и расправил плеть. Стегнул ею воздух. И только тогда женщина заревела, сжалась в комок. Человек с зеркальным лицом наклонился перед ней, чтобы та смогла себя разглядеть. Женщина нервно задёргала головой и замазала зеркало кровью.

Незнакомец после ушёл, забрав с собою плеть. А женщина – она всё поняла. К ней вернулась жизнь.

Путник утомлённо вздохнул. Солнце напекло блестящую голову. Свернув с дороги, понурый старик расположился у ручья, неряшливо скинул стёртые сандалии, опустил мозолистые ступни в прохладную водицу.

Минуты спустя спустя к ручью подошёл мо́лодец. Говорит, чуток отдохнуть, и следом:

– Знакомы будем – Данила, плотник.

– Философ. Арсением звать.

– Ну тогда – удиви, что ль, остротой! Чего нам скучать?

– Разве я представился шутом?

– Философ, шут… по мне – разницы нет.

– Правду глаголешь…

Старик поднялся на ноги и начал несуразно плясать по воде, широко махая руками. Мо́лодец с улыбкой захлопал в ладоши и даже присвистнул. Очень быстро едва восстановленные силы старика растратились, и тот оказался вновь на земле.

– Вот так раз! И всё ж – поберёг бы себя, возраст ведь.

– Да мне лишь 30… 35.

– Верно, душа всегда моложе… Ну – бывай! Философ ты хороший, не пропадёшь.

– И тебе счастливо, спасибо за слова.

Расстались двое.

Шум прибоя. Без одежды и скорлупы я стоял на берегу. Проступающие рёбра, гребень позвонков. Отчётливо видны ключицы. Ступни утопли в песке. А неподалёку из него выглядывал потерянный череп. Из пустой глазницы показалась крабья клешня и застыла раскрытой.

Линия горизонта, кровавое рассечение, солнца уже нет. Небо затягивалось глубокой тёмной синевой. В ней сверкали колючие звёзды.

Усиливался ветер. Начинало знобить. Впереди меня, дальше вдоль берега, высилась каменная башня. Вершина её полыхала, а воздушные порывы играли огнём. Внутри себя я услышал нарастающий зов. Всё громче и настойчивей. Сгибающий волю, перебивающий мысли зов. Я переступил через череп забвения и грозного жителя в нём. Оставляя песку свои шаги, я направился к башне.

Когда приблизился, то сумел разглядеть, что входную раму перекрыли заросли вьющегося растения. Я поднялся по нескольким ступеням и принялся разрывать его стебли. Затем пробрался в башню и упал в тёплую воду, которой было заполнено дно. Вынырнув, я затаился, прислушиваясь к мирному колыханию воды и треску неугомонного пожара, что бушевал наверху. Устремлённая туда лестница призывала меня к подъёму.

Чувства становились одним. Напряжение давило внутренности. Кровь гудела в ушах… Но вот я достиг – вот поддался люк. И в пламя я обратился.

– Отцы мои, матери! Вы сотворили меня, чтобы сегодня и завтра, в ненастье и день благой я самоотверженно, с непоколебимой гордостью в груди вдохновлял вас стремиться вперёд, по равнинам и через дремучую чащу, чтобы я служил вам надёжным мостом через бурную реку, чтобы я направлял вас ввысь – по отвесным скалам, из мрачных пещер – к небесному своду…

– Братья мои, сёстры! Мы вместе пойдём, бок о бок, родная каждому кровь. Мы делим общее сердце – львиное сердце! – царского зверя. Кто воспротивится нашему праву владыки, тот будет разорван, обглоданы будут кости его, позабыты. Кто же с честью признает покровительство наше, того оберегать мы станем, как себя, того примем в наши грозные ряды. Каждый из нас прибавит в силе и неустрашимой засияет отвагой. Жизнью своей смело проложит тропу…

– Сыновья мои, дочери! Вы приведёте нас к заветной вершине, вы совершите великий прыжок в высоту без предела!.. Путь наш долог, путь наш безжалостен. Мы начнём его и продолжим, но вам, дети грядущего восторга, суждено одолеть последние часы. Только не бойтесь судьбы! Не в тяжести ноши судьба – в неминуемом достижении. Вы оторвёте нас от земли… земля будет под нами!

Жил-чудил на свете профессор. И обитал он в саду. Выращивал всякие фрукты. Грелся на солнце, мылся в дожде. К профессору часто наведывались ученики. И он обучал их премудростям садоводства.

– Запомните, дети! Главное в этом деле – удобрения! А ещё главнее – их количество! Сегодня вы узнаете, как за день вырастить тринадцать томов Ницше… Но мне понадобится ваша помощь. Видите вон то дерево? Спускайте там штаны! И прошу вас, только не стесняйтесь!

Учеников было много. Очень много. Одни звали других аж из соседних деревень. Великий Полдень миновал, Заратустры Закат свершился. Идолов Сумерки пришли…

Остался лишь профессор. Он всё то время ел, чтоб нагадить больше. Взобрался на огромную кучу и устроился на самом верху.

– Готово, ребята! – вознёс руки профессор, едва закончив. – Приходите завтра совместными плодами любоваться!

Всю ночь беспокойно ворочались ученики. Невтерпёж было им увидеть результат своих трудов. И вот явилась Утренняя Заря! Все бегом обратно в сад.

– Профессор!.. – с ужасом воскликнул кто-то из толпы. – Профессор!..

Да, сидел тот под столом, повсюду книжек корешки, догрызает последний из томов.

– Как вы могли так поступить!..

Профессор по брюху похлопал.

– Теперь учить вас буду!

– Ну уж нет, довольно с нас, – разошлись по домам, ругаясь вслух.

– Ещё вернётесь… – профессор заснул на земле.

Он был сыт и уверен.

Выбив дверь, в моё жилище ворвалось несколько человек, одетых в идентичные друг другу чёрные пальто, туго затянутые поясами. Головы были покрыты одинаковыми шляпами с ямкой посередине. Без каких-либо слов вторженцы навалились на меня всем скопом, повязали верёвками, заткнули рот кляпом и вынесли на улицу, где нас поджидал тарахтящий фургон, замызганный дорожной грязью. Кто-то из соседей украдкой выглянул из окна и поднял перед собой камеру мобильного телефона. Вдалеке залаяла собака.

Машина остановилась на городском отшибе. Обездвиженного, меня переместили в пустынное помещение и подвесили вверх ногами к балке стального перекрытия. Спрятав руки за спину, похитители расположились вокруг. Находящийся сзади освободил от кляпа.

– Кто вы такие?! – тут же выпалил я.

– Где она? – спокойным голосом спросили справа.

– Что вам нужно?.. Отпустите!

– Где она? – более настойчиво повторили слева.

– О ком вы говорите?

Ко мне приблизился один из незнакомцев, высветив своё угрюмое лицо, глаза которого наблюдали, точно из пещер. Человек достал из кармана спичечный коробок и вытряхнул в узкую ладонь завёрнутый в бумажку прямоугольник обоюдоострого лезвия. Обнажил его и показательно покрутил передо мной, давая рассмотреть как можно лучше.

– Где она? – неизвестно откуда.

– Я… Я в самом деле не понимаю, о ком идёт речь, я…

– Режьте.

– Что?! Нет, погодите! Нет!.. Аааааааааа!..

– Где она?

…

– Режьте.

Истошный вопль.

– Где она?

– Кто?! Кто?!

– Режьте.

– Христа ради!.. У меня никого нет! НИКОГО!..

– Режьте.

– Где она?

…

– Режьте. Ещё режьте.

Сегодня я увидел танец. Я увидел танец ! Женщина, мужчина – она едина с ним – и чёрное и белое, и белое и чёрное – вместе красным творят – наружу изнутри!

О великая плоть! О великий дух ! Вы наконец-то сошлись, теперь не разлучить. Движения тела, движения судьбы – как точны и изящны, как свободны вы, как самозабвенны!

Торжество, радость, ликование! Погибель, горе, поражение… Нет их отныне, музыка сейчас и всегда – ваша плоть её создаёт, ваш дух её возносит.

Танцующий – тайна, танцующая – хаос. Но хрустальная ясность, зеркальная вода! Кости и мышцы под кожей играют, бежал трусливый ум.

Действие вечно, действо во всём… красота и безупречность. Стремление в бездонных очах, неизбежность – продолжение! Пока, минуя усталость, не иссякнет кровь…

Сегодня я увидел танец. Сегодня был изгнан покой.

Снесла как-то курочка Ряба яйцо. И вылупился из того дед. А зубы – все золотые!

Бабуля внука зовёт: «Крепко держи!» Берёт щипцы и к деду подходит. Но тот противится, никак в рот не залезть. Бабуля Жучку зовёт: «Куси его, куси!» Но дед не сдаётся. Как вдруг из норки показалась мышь. Тут-то дед и не выдержал – заорал со страху. Бабуля скорей давай золото рвать.

И вот сидит она, довольная, вместе с внучком, Жучка у ног, и приговаривает:

– Один зубок, второй…

А дед на шкафу. Высматривает мышь.

– Патруль номер девять, приём.

– Слышу вас, приём.

– Передаю координаты экстренного вызова…

Патрульная машина включила сирену и помчалась к месту происшествия. На капоте красовался рисунок: сияющий представитель службы с самой дружелюбной на свете улыбкой и ружьём на плече выставил вперёд руку с поднятым большим пальцем, а ногой придавил тело в грязных обносках. Подпись гласила: «На каждого зверя – свой охотник!»

Едва машина добралась до пункта назначения, как ей навстречу выбежала перепуганная женщина.

– Там… Какой кошмар, там!.. – она неопределённо указала куда-то позади себя. – Бедный Шарик! Этот бродяга убил его, убил!.. – и разрыдалась на всю улицу.

– Пожалуйста, сохраняйте спокойствие, – двое представителей службы вылезли из машины. Охотники с ружьями наперевес. – Просто скажите, куда нам идти, и мы со всем разберёмся.

– На заднем дворе!.. – сквозь ручьи слёз. – Бедный, бедный Шарик!

– Подождите здесь и доверьтесь нашему профессионализму, – охотники проследовали на задний двор, на ходу проверяя оружие.

Перед ними предстало поистине отвратительное зрелище. Бездомный пожирал то, что некогда было собакой. Руками сдавливал внутренности, вымазывая спутанную бороду. Вокруг вилось с десяток мух.

– Именем закона – вы подлежите ликвидации!

Бездомный подскочил и кинулся к забору. Уже лез вверх, как получил заряд в спину. Охотники подлетели к раненому и принялись усердно добивать его ногами, чтобы сэкономить патроны. Бомж скончался, его пнули ещё несколько раз для верности… И для удовольствия, чего уж греха таить. Один из охотников сходил обратно к машине за мусорным мешком и перчатками, пока второй мочился на жертву, заодно пытаясь задеть какую-нибудь из кружащихся мух. Запихав труп в мешок, охотники дотащили его до багажника и забросили внутрь. Оттуда и так смердело невыносимо. Могло ли стать хуже?

– Примите наши соболезнования, – представитель службы подошёл к женщине, скорбящей об утрате Шарика, – вот счёт за работу. Будьте добры оплатить в течение недели в любом банковском отделении. Всего наилучшего, до свидания.

Машина службы отстрела бездомных направилась по новому вызову. Безудержно завыла сирена.

Как-то раз я выбрался в театр. Однако выбор сделал неважный: постановка оказалась совсем уж нудной, и я откровенно заскучал. Меня одолевали нескончаемые зевки. Коротая время, я стал разглядывать сидящих в зале. К удивлению обнаружил, что зрители сосредоточенно следили за происходящим действом, хотя то и не заслуживало внимания. Такая публика нагоняла ещё большую скуку. Нужно было дождаться антракта, чтобы уйти. Я уставился в потолок и попытался разыграть свой собственный спектакль.

Боковое зрение вдруг уловило какое-то движение, и я повернулся к соседу справа. Изо рта господина высунулась передняя часть некоего насекомоподобного существа. Она висела в воздухе, распрямляя острые усики и покачиваясь из стороны в сторону. Затем существо опустилось на грудь господина и начало вытягивать из него своё длинное тело, обильно покрытое слизью. Перемещаться существу помогали десятки, если не сотни крохотных ножек. Их совокупное шевеление одновременно гипнотизировало, устрашало и отталкивало. Существо перебралось через подлокотник и уже ползло по моей ноге, по моему животу… Я завертел головой в поисках помощи, но зрителями безраздельно владела сцена. Я хотел закричать, но именно этого существо и добивалось. Стоило мне только открыть рот, как оно скользнуло внутрь и принялось переправлять в меня всю свою длину.

Едва наступил антракт, я вылетел из оживающего зала и вот уже поторапливал гардеробщика. Меня догнал тот самый господин, что сидел рядом. Он сильно запыхался, но поздравил-таки с новым жильцом и на удачу крепко пожал руку.

– Как вы себя чувствуете?

– Совсем не чувствую. Только стены, пространство, которое они заключают, неподвижный воздух… им так тяжело дышать, понимаете? А ещё ночь и осколки дня. Жизнь проходит при искусственном свете. Я утром собирался проснуться, но уже близится вечер. И так долго закрыты глаза… десять, одиннадцать часов… почему? Потому что бодрствовать без идей – как спать без сновидений.

– Я намерен вам помочь.

– Сначала послушайте мою историю:

«Жил когда-то человек по имени Д. – и время своё фанатично тратил на восхождение. Мало ел, страдал от жажды и болезни. Но непоколебимо продвигался вперёд по горе. И вот однажды достиг её вершины, ухватился за край. Столь высоко не забирался смертный, мог целовать ноги самим богам. Однако вместо этого Д. выхватил спрятанный нож и начал колоть. Немного тщетных ран успел нанести, в итоге разбился о скалы. Боги рассмеялись, мол, каков дуралей! Но тогда, впервые за вечность, промелькнул в них страх».

– Вы принимаете лекарства?

– Нет, хочу, чтобы организм справлялся сам.

– Его возможности не безграничны, иногда…

– САМ! Нужно только поверить, только захотеть – желание творит чудеса. Оно исцеляет, преобразует, возносит. Оно – направляет!

– Оно приведёт вас к преждевременной гибели.

– Смерть, ха! Что вы знаете об этом? Я умирал, я бываю во тьме – но каждый раз возрождаюсь палящим, лучезарным солнцем. Конец? Кольцо! Всегда кольцо… спираль. Мой путь закручен. Пропасть – облака. Одной рукой сжимаю раскалённый уголь, второй – выпускаю пар. Орёл клюёт мне печень – она заново растёт. Наказание? Ад?.. Судьба!

– Что вас гложет?

– Как думаете, я существую?..

– Ну разумеется, мы ведь сейчас разговариваем.

– А вдруг я всего лишь образ внутри вашей головы, призрак, выдумка – и вы разговариваете сами с собой?

– Зачем же мне выдумка для подобного общения?

– Возможно, ваша душа утомилась от себя, пресытилась, но не находит достойных собеседников, чтобы справиться с проблемой. Поэтому и вынуждена разыгрывать роли… Или виной всему страсть режиссировать, подчинять своему ви́дению? Изгибать происходящее, решать – человек как средство, а реальный ли, какая разница? Главное – вдохновение, замысел и воплощение. Вы пользуетесь мной для достижения определённой цели. И я становлюсь частью результата.

Дева увенчана хрустальной короной.

– Я власть, красота и жестокость.

Дева встаёт с великого трона. – На колени, покорен будь.

Дева босиком ступает по льду. – Счастливец, избранник мой.

Дева у меня за спиной, ладонями касается щёк. – Я холодна?

Дева опускает руки на плечи. – Клянись.– Клянусь…

Дева ногтями вонзается в плоть. – А теперь отдай мне – всё .

Мы занимались любовью. Она была на мне. Длинные чёрные волосы. А лицо – острый стальной конус. Мы приближались к пределу, движения становились быстрей. И вот момент – со всей страстью она пробивает мою голову своим лицом, проходит сквозь подушку, вонзается в матрас. Я уже ничего не чувствую, она ещё содрогается в экстазе. И кровь, и пот, и сперма, и секрет. На простынях и жизнь, и смерть.

Двери вагона с грохотом раскрылись и выпустили меня, последнего пассажира, на необитаемую платформу конечной станции метро. Поезд тягостно пыхнул и затянулся в глотку туннеля.

Исчезли все звуки, бесшумны даже шаги. Я поднялся к пропускной зоне, но так никого и не повстречал. Пустовала кабина дежурного, кассы закрыты. Внезапно на посту зазвонил телефон – уничтожая тишину, высвобождая страх, который выгнал меня в подземный переход. Сигнал оборвался, словно перерезали провод. Но телефон продолжал звонить, только в моих ушах. Алло ?..

На полу лежали осколки разбитой бутылки пива. Вокруг разлился нестерпимый запах. Меня замутило. Выход, свежего воздуха… Нет выхода – лишь глухая стена. Внизу всё же есть полоса пустого пространства. Я лёг и увидел необычайно тесный лестничный подъём. Пожалуй, смог бы пролезть. Однако решение никак не давалось. Не безопаснее ли вернуться на платформу, проехать и выйти на другой станции?

Я последовал своему плану, но поезда так и не дождался. Цифровое табло застряло на трёх девятках. Я заглянул в мрачную глубь туннеля. Мне почудилось, будто на рельсах что-то пошевелилось. Галлюцинация. А может?..

Теперь уже не было выбора. Я возвратился и полез наверх. На протяжении всего пути не покидало ощущение, что меня раздавит. Хотелось карабкаться быстрей и быстрей, ещё быстрее. Или что кто-нибудь вцепится за ноги и потащит обратно. Снова и снова мне приходилось замирать и, сдерживая дыхание, вслушиваться до головной боли, но фантомы каждый раз прятались в тиши.

Ступенька за ступенькой, из-под земли – наружу. И настало утро.

– Я чувствую в тебе безумную силу, что сквозь плотину ищет свой путь, – молвит старец.

– Так научи меня, как прорвать преграду! – просит юноша.

– Сила твоя приведёт к катастрофе.

– Но разве не в силе единственный смысл сокрыт? В никчёмный мир меня ниспровергаешь?

– Подойди… Закрой глаза.

– Наконец-то согласился с предписанным судьбой?

– Я сделаю, что должен.

Юноша закрыл глаза. В живот ему вошёл клинок.

– Прости меня, природа, – произносит старец, укладывая мёртвое тело, – я убил одного из твоих немногих сильнейших. Не страх мною завладел, не трусость. Лишь тебя спасти хотел. Сдержать твой смысл хоть на какой-то час.

Посреди нигде, в пустом унылом кафе сидит сутулая фигура. Лица не видать, оно скрыто низким капюшоном. Из-под него лишь безжизненно свисает хобот. Одна рука лежит на столе, рядом с чистым блюдцем. Указательный палец оканчивается грубым когтем. Тот методично, раз за разом, с промежутком в секунду гулко ударяет в крышку стола. И время идёт, и время проходит.

Неожиданно звенит колокольчик, это кто-то зашёл в кафе. Харон, перевозчик умерших. Тут же прервалось время, оглушительная тишина. Но вот робкие шаги Харона, отодвигаемый стул.

– Я… принёс немного.

Едва заслышав, мигом оживился хобот, засуетился из стороны в сторону, принюхиваясь, посапывая в предвкушении. Харон вынул из-за пазухи мешочек, торопливо высыпал содержимое в блюдце и поскорей отдёрнул руку. То были семена. Хобот ощупал их, проверяя на цельность, и с нескрываемым аппетитом переправил всё под капюшон.

Харон дождался, когда с блюдца исчезло последнее семечко, и неуверенно поинтересовался о вознаграждении. Хобот фыркнул. Существо извлекло из кармана лоскут содранной кожи с изображением вопящего лица и предложило Харону. Тот стыдливо принял купюру и поспешил удалиться. Снова прозвенел колокольчик.

Вновь двинулось время.

Женя вернулась, когда стемнело. На ней были чёрные джинсы, пояс с крупной пряжкой и заправленная белая рубашка с расстёгнутым воротом. На губах красная помада, на щеках румяна, рыжие волосы собраны в хвост. Мочки ушей проколоты серёжками в виде широких колец, вокруг шеи – золотая цепочка с кулоном.

Не снимая высоких сапог, с пакетом покупок в руке Женя направилась к единственной закрытой комнате и приоткрыла дверь.

– Вот я и дома…

Окно было зашторено тяжёлой драпировкой бордового цвета. На полу выстроились многочисленные стопки книг и журналов, которые не поместились в переполненный шкаф. Кровать запечатлела пробуждение и напоминала фотоснимок. На стенах висели необрамлённые репродукции Эгона Шиле.

За рабочим столом сутулился щуплый мужчинка и, поглаживая щетинистый подбородок, правил рукописный текст.

– …и с подарком, Витя.

Женя пробралась между стопками к столу и опустила на него свой пакет.

– Смотри, – она достала страпон, – хочешь попробовать? – усмехнулась и, застегнув, поболтала тем из стороны в сторону.

Затем она жестом велела Виктору подняться, поставила его в положение буквы «Г» и обнажила ему ягодицы. Из того же пакета Женя выбрала комплект гигиенических салфеток, протёрла имитатор и руки. Следом – извлекла флакон со смазкой и успокаивающе проговорила:

– Не волнуйся, мне понравится.

– Всё хорошо? – за ужином поинтересовалась Женя. Виктор кивнул и в подтверждение слегка улыбнулся.– Как еда? Завтра собираюсь приготовить что-нибудь новенькое. Я отыскала любопытный рецепт и надеюсь тебя удивить… Набери, пожалуйста, ванну, а я тем часом помою посуду.

Женя погрузилась в горячую воду, ахнула и прикрыла глаза. – Так бы лежать и лежать… но вода ведь остынет, правда?– Не в этом ли вся прелесть? – Виктор выдавил в ладошку шампунь и с нежностью вымыл длинные волосы. Пропитал мочалку гелем и провёл той по всему телу. После купания – бережно вытер полотенцем, а волосы подсушил феном.

Женя спала отдельно, в собственной комнате, но время перед сном всегда разделяла с Виктором. Уложив его в свою постель, Женя опустилась ему на лицо, чтобы то оказалось у неё между ног, и тихонько застонала.

– Почитай мне напоследок, – попросила Женя, уже засыпая. – Продолжить, на чём остановились вчера?– Нет, почитай из своего.Виктор возвратился с несколькими листами рукописи, устроился на краю и озвучил около страницы. Прежде чем погасить настольную лампу, он приспустил одеяло и, собрав в сторону рыжие волосы, освободил спину. Спустя минуту неподвижности Виктор натянул одеяло обратно, выключил свет и ушёл к себе, полный сил возобновить работу.

– Что в чемодане?

– Твой последний взгляд.

Я опускаюсь на колени и осторожно открываю оставленный мне чемодан. Я заглядываю внутрь. И вижу бездну, мой взор падает в неё. Или его затягивает. Сквозь тьму… сквозь мрак… Внизу маленькая точка света. Она приближается, она разрастается. Она становится моим отражением. Я смотрю на себя, а я смотрит на меня. Улыбаюсь, киваю. Это мгновение прекрасно. Но следующее уже кошмарно. На шею набрасывают удавку. В глазах краснеет. Однако отражение по-прежнему улыбается, по-прежнему кивает. Даже с петлёй на шее, даже умирая. Неужели я?..

Всё кругом залито красным. Потом – всё смыто чёрным.

Я отрубил себе руку. Кисть. Только вздрогнули пальцы, будто выпустив жизнь. Или в безнадёжной попытке её удержать. Я плотно замотал культю и скинул отрубленную руку в ведро. Чужая, словно никогда и не была моей. Она вызывала у меня тошнотворный страх. Я видел незнакомое существо с пятью конечностями, из которого всё ещё вытекала кровь. Я убил его? Или оно только притворяется?.. Что если оно перевернёт ведро, станет взбираться по моей ноге, по рубашке, что если к лицу? Нужно незамедлительно избавиться от этого существа… Быстрее, быстрей! Я подхватил ведро, выбежал на балкон и швырнул подальше. Тихо! Лишь гудит моё напряжение. Но вот сработала машинная сигнализация. Спасён!..

Со счастливой улыбкой я посмотрел на свою другую руку. Красивая. Безупречная. Единственная. Плавные движения её танца гипнотизировали. Да, в ней наконец-то родился гений. Я вернулся в комнату и сел за письменный стол. Предложил карандаш, предложил бумагу.

Я жажду идей, мыслей, озарений! Каждый день и каждый час – творить хочу, изобретать. Быть одержимым, не знать природы покоя, знать только природу огня. Ведь что есть жизнь – испепеляемая пламенем плоть, неистовая пляска ума.

Как мучительны холодные дни, как напрасны минуты… зачем я? Вдохновенье! Когда же вернёшься? Когда воспользуешься мной и словами, когда вестником вновь изберёшь?.. Возвращайся скорей! Не заставляй страдать, разговаривать со смертью. Ибо та беседа всё ближе к концу.

Я для тебя сотворён, и ты существуешь мне благодаря. Мы вместе – мы неудержимы. Мы порознь – мертвы.

Моя недостижимая звезда, моя царица, только скажи – ты мной гордишься?

Узник стиснут безвыходным кольцом истуканов. Громадных безобразных истуканов, небрежно высеченных из чёрного камня. На их тверди навеки запечатлены незримые, но столь отчётливые отпечатки боли, страха и отчаяния тех несчастных, что угодили в заточение. В одиночестве они умирали. С ними не прощались, их не запоминали. Пол целиком выстлан костями. И до сих пор нет в них покоя, не смолкает протяжный стон. Тихий, бессильный стон. Быть может даже… виноватый стон.

Вверху – клочок чистого неба, но и стражей каменные головы. Они нависают над узником, и кажется, будто одна из них вот-вот отвалится и раздавит насмерть. Грубые, почти бесформенные лица. На них застыл весь непроизносимый ужас, испытанный предыдущими заключёнными. И в то же время на лицах – ни выражений, ни эмоций… ничего. Только тяжесть, доводящая до помешательства, до всепоглощающего сумасшествия. Смотрят пустые глазницы, смотрят провалы. Смотрят и смотрят. Внимательно смотрят. Ничто не ускользает от их пристального взгляда. Каждое движение, каждый вздох – они видят всё.

Истуканы склоняются ниже, небо пропадает. Камера сомкнулась. Лишь робкие лучики проникают внутрь. Узник в смятении – он бьётся о камни, рвёт одежду, сдирает кожу. Но вскоре оседает. Впустую растрачены последние силы. Но есть ещё тепло, жар тела, огонь жизни… Есть!

Вот уже протягиваются навстречу ледяные ручищи.

– Братец, проснись… брат, – робкий голос издалека.

– В чём дело?.. – всё ещё наполовину во сне.

– Просыпайся… – чуть за плечо.

– Ну что, что?..

– Выручай! Совсем невмоготу, – умоляющим голосом.

– Но… ночь на дворе! Возьми себя в руки, чего размазался?

– Пожалуйста, братишка, нет больше сил терпеть. Мне очень нужно… что тебе стоит? Я много времени не отниму, успокоюсь, и всё. Завтра ведь выходной? Поспишь лишний часок… А? Прошу, хоть немножко!..

– Ладно, ладно! Только хватит ныть… просто невыносимо.

– Спасибо, братик, спасибо! Ты моя настоящая семья, я так тебя люблю…

– Заканчивай уже, а не то передумаю.

Коренастый мужик поднялся с постели. Зажёг настольную лампу, чтобы лучше различать своего худосочного брата, и, протяжно зевнув, ударил его в живот. Брат согнулся и тут же получил коленом в лицо, от чего упал наземь.

– Зубы… – донеслось жалобно.

– Слишком сильно? Чёрт… дай посмотрю.

– Нет! Нет… оставь меня на пару… на пару…

– Я попью воды.

Коренастый обошёл скрюченное тело, плюющее кровью, и направился в кухню. По возвращении брат уже стоял на ногах, но по-прежнему дышал тяжело. Пальцами боязливо проверял, всё ли во рту на месте.

– В порядке?

– Да… Возьми теперь дубинку.

– Мы договаривались на чуть-чуть, сукин ты сын.

– Я сказал, возьми дубинку!

Коренастый разозлился, хоть и понимал, что не следовало бы. Он взял прислонённую к стене дубинку, взвесил в руке и с размаху ударил по голове своего брата. Тот свалился на кровать, вымазав простыни. Сполз на пол и замер в неестественной позе.

Коренастый отшвырнул дубинку и за один рывок оказался рядом.

– Дышит, – произнёс с облегчением.

После сделал перевязку и уложил брата в свою постель. По-матерински укрыл одеялом и погасил свет. Сам же устроился в углу. Положив голову на колени, вскоре заснул.

– Мальчик мой…

Я вжался в угол сумрачной спальни, едва удерживая в руках неподъёмную голову, переполненную гнетущей пустотой.

– Мама? – слово бесследно оборвалось в тишине, точно проглоченное.

Всё кругом будто покачивалось на дремлющих волнах, а затем безвольно погружалось на дно. Только я встал – с глухим хрустом в коленях – мгновенно меня поработила безысходная слабость, неотступно тянущая к земле. Каждый шаг давался ценой бесчувственной боли, сжимающей тело в тисках. Под ногами утопали половицы, над головой снижался потолок.

– Мама… – я не услышал собственного голоса, мне лишь показалось. – Мама…

Тщательно заправленная постель. Как давно на ней спали? Из-под одеяла плавно заструилась чёрная лента. Она связывает петлю, хвостом цепляется за люстру.

– Мама?..

Неожиданный удар оказался достаточно сильным, и в результате пошла кровь. Марина не позволила юноше опомниться и повалила его, уткнув лицом в подушку, пропитывая наволочку алым пятном. После чего локтем придавила шею и ударила снова, на этот раз в почку, чтобы подавить инстинктивное сопротивление.

В креслах по бокам кровати находились две незнакомые женщины, верхнюю часть тел которых растворило мраком. Но хорошо были видны длинные ноги, обтянутые чулками, и различался сигаретный дым, выпускаемый сидящей справа.

Тем временем Марина с какой-то попытки проникла внутрь юноши прикреплённым к ней фаллосом. Ладонями выпрямленных рук она упёрлась в лопатки и продолжала насилие, воспаляемая жалостным постаныванием, переходящим порой в умоляющий стон.

В стороне сидящая слева дама прибрала своё вечернее платье и круговыми движениями вместе сложенных пальцев, которые украшала пара колец, принялась водить поверх перламутрового цвета атласных трусиков.

Прижимаясь грудью, Марина легла на изнывающего юношу и внезапно прокусила ему ухо.

В тот же момент я пробудился из-за поллюции.

Холодно. Холодно. Очень холодно. И совсем нет одежды. Никакой одежды нет. Тело мальчишки дрожит, тело мальчишки сотрясается. Пар изо рта дразнит теплом растираемые руки. Чёрные волоски, белёсые волоски вырываются из кожи, пытаются выпасть и уползти. Сжалась мошонка, втянулся пенис – он и вовсе хотел бы скрыться. Ступни не чувствуют пола, не двигаются пальцы.

– Занавес – поднять! – командует кто-то.

И занавес поднимается. Прямо перед мальчишкой. Слепящий свет, ещё холодней. Но постепенно убавляет яркость. И видно теперь – впереди узкий подиум, покрытый льдом. Он уходит далеко-далеко, сужается в точку. А вдоль него – целый океан. Но без единой капли. Только женщины. Сотни, тысячи, десятки тысяч… миллион! Бескрайний океан. И смеётся океан. Все смеются, каждая!

Взгляд мальчишки выхватывает знатную даму в мехах. Взгляд выхватывает беззубую старуху в платке. Румяную девицу с длинной косой. Госпожу в бриллиантах. Проститутку со златыми кудрями. Девочку на плечах своей сестры. Взгляд выхватывает беременную. И даже умершую!..

Смех! Смех!.. Смеются глаза, смеются рты, указывают пальцы, слёзы текут!

А мальчишка один. И позади него глухая стена. Холод сильней и сильней. Нужно идти, нужно идти вперёд. Но не слушаются ноги, примёрзли они. Обнял себя мальчишка – примёрзли руки. Снова слепящий свет. Громче смех, громче!

Вот застыла голова. Глаза устремлены вперёд. А там – лишь долгий путь в неизвестность.

Автобус незапланированно остановился, открыл лишь переднюю дверь и впустил женщину-контролёра в сопровождении двух громил на случай неповиновения пассажиров.

– Билеты! Предъявляем билеты!

Люди поворчали немного, как того требовала традиция, и стали покорно протягивать свои руки. Контролёр приступила к сбору билетов, пользуясь специальным приспособлением: сначала в его отверстие просовывался палец, затем тот откусывался мощной стальной челюстью, наконец трофей сбрасывался в прикреплённый к поясу мешок, который уже распух от добычи предыдущих рейдов.

Часть пассажиров расставалась ещё только со своим первым пальцем, некоторые вынуждены были пожертвовать последним. Находились и такие, у которых и вовсе отсутствовали билеты на руках. Им приходилось подставлять ногу и лишаться сразу двух пальцев, поскольку ценились те меньше в силу малой длины. К тому же сама процедура проходила куда менее удобно: контролёру нужно ждать, пока человек снимет обувь, носок, а ещё приседать и терпеть порой невыносимый запах. Да за такое и все четыре можно откусывать!

Но самое интересное случалось, когда ловили безбилетника. Вот и в этот раз один отыскался. Громилы тут же заломили ему руки и по очереди заехали в живот, чтобы окончательно подавить сопротивление. На ближайшей остановке вся компания под предводительством контролёра вышла и направилась в безоконную камеру наказания. Подобные камеры установили на каждом остановочном пункте. Снаружи – квадрат бетона со стальной дверью, и больше ничего. Внутри царствовал кромешный мрак. Однако включенная лампочка сумела-таки его разогнать.

– Вы будете оштрафованы, – констатировала контролёр, – согласно закону вы подлежите наказанию за нарушение правил пользования общественным транспортом, – контролёр подошла к служебному шкафу и, отперев его ключом, вытащила оттуда грозный двуручный секатор.

– Только не это, прошу вас…

– Спустите ему штаны.

– Умоляю!.. Позвоните моей жене, да-да, позвоните жене! У неё достаточно пальцев, она даже несколько заплатит!.. Я продиктую номер, позвоните жене…

Секатор голодно нарезает воздух.

– Что угодно! Пожалуйста!.. Милосердия!..

Но контролёр непреклонна. Таков и закон.

Жил-был на свете Человек-яйцо. И всё, что делал он день ото дня, так это перекатывался с одного бока – на другой. Да ещё вставал к небу, чтобы помолиться солнцу и пожелать себе здоровья.

Скорлупа была старой и не сильно прочной. Человек-яйцо боялся её повредить. Он катался по траве, по листьям и мху. Более всего сторонился камней – едва завидев один из таких, тут же менял своё направление на противоположное. Благо, камней было немного в родном лесу.

Когда шёл дождь, Человек-яйцо укрывался под густой листвой деревьев, когда дул ветер, забирался под их корни. В жару лежал в прохладном ручье, а в холод – ютился в норке. Жизнь протекала легко и понятно, она повторялась и не задавала вопросов.

Но однажды случилось невероятное… Воистину ужасное приключилось событие!

Привычно для себя, в момент солнечного зенита, Человек-яйцо поднялся для молитвы. Как вдруг, откуда ни возьмись, налетела птица и сжала в лапах золотистую скорлупку.

– Ай-ай-ай! – завопил Человек-яйцо. – Ты что творишь, пернатый? Я не твой! Совсем ослеп?!

– Говорящее яйцо? – удивилась птица.

– Человек!

– Где же человек, – постучали когти, – внутри?

– Глупая ты птица! Внутри лишь кишки!

– Не верю я тебе, спрятался в яйце.

Клюнула раз.

– Эй! Постой!.. Говорю же – кишки! Не убивай!

– Я хочу тебя освободить, чтоб воздухом ты стал. Смотри – как я, полетим со мной!

Клюнула два.

– Молю о пощаде!.. Не знаешь ты, что делаешь! Без скорлупы не станет человека – умрёт, погибнет, пропадёт!..

– Тогда возьму с собой другого, который останется внутри.

И клюнула в последний раз, пробив скорлупу.

Как-то однажды, серым пасмурным днём, в забытой всеми квартире пылесос замыслил самоубийство. Он был стар и уродлив. Тащился на одном колесе. Замызганный корпус, толстое брюхо. Переполненный мешок внутри раздулся, угрожая взорваться. Металлическая трубка порядком облезла, щётка почти лысая. Длинный шнур электропитания, позволяющий добраться до самых удалённых комнат, – и тот запутался! Сколько бы ни переезжал его пылесос, подначиваемый злостью, петли не распрямлялись. Всё было плохо! Поэтому и задумал неладное – собрался выдернуть себя из сети… О-о-о! Это бы он точно смог!

Однако, с натугой всасывая предсмертную пыль – с его-то животом! – решил иначе свести счёты с жизнью. Решил обожраться. «Тяжко мне кушать, но приятно! – рассудил пылесос. – А что розетка? Не по-человечески ведь». И полез под антикварный комод. Уж там еды – навалом!

И тут случилось…

Под комодом лежала ОНА… Золотая серёжка! Прекрасная, изящная, восхитительная! Самое красивое существо, какое только доводилось видеть старому пылесосу. Такая хрупкая, такая маленькая и беззащитная, такая… бесподобная! Её плавные изгибы… ах… её выпуклая драгоценность… ох… её острая иголочка!

Опьянённый пылесос помутился рассудком. Он уже не понимал, что делает. Его сердце взревело, хобот извился и на полной тяге, из последних сил – втянул серёжку внутрь. Она несколько раз звонко ударилась о стенки металлической трубы и пропала в чреве навсегда.

Задымился пылесос. Так и подох.

Передо мной стоит незнакомец. С его лица не сходит безумная улыбка. Но вдруг оно искривляется, принимает вид болезненной гримасы. Рот широко раскрыт, его разрывает беззвучный вопль. Выпучены глаза, ещё немного – их выдавит наружу целиком. Шея начинает расти, начинает удлиняться. Она словно вылезает из тела, подобно крупной змее, однако напрочь лишённой чешуи. И шея приближается к моим ногам. Она уже несколько метров в длину, а всё продолжает выползать. Тело незнакомца свалилось наземь, не справилось с тяжестью шеи. Она затягивает на мне одно кольцо за другим. Всё плотней и плотней сжимается вокруг. Я чувствую себя пойманной мышью, что обречена кормить змею. Наконец шея обвила меня полностью. Её голова прижимается к моей, щека к щеке. На лице вновь безумная улыбка, скалятся зубы. Шея давит сильней. Хрустят кости, нечем дышать. Шея давит сильней…

Рука художника бесконтрольно тряслась. Чтобы унять её, он залил в себя стакан водки. И с презрением зыркнул на остатки автопортрета, холст которого в припадке только что искромсал ножом.

Художник умирал. И не мог этого избежать, и не мог преодолеть. Живописные, вдохновенные идеи разлагались, уже начиная с первых мазков. К концу работы осознание становилось абсолютным, оно сияло и жгло, испаряя даже самые нелепые надежды на выздоровление.

Последние из картин заброшенно прислонились к стене. Их присыпало пылью. Никто не хотел присутствия рядом облика гибели, зловеще проступающего сквозь изображения. Художник потянулся за бутылкой, но опрокинул её на пол. Щедро разливая содержимое, она прокатилась до самой двери. В этот момент кто-то постучал.

Художник подобрал бутылку, мельком заглянул в дверной глазок и отворил. Представительно одетый мужчина снял шляпу, почтительно склонил голову и после приглашения войти подозвал своих помощников. Те занесли внутрь обтекаемую капсулу, вскрыли её, осторожно извлекли тело нагой женщины и положили на кровать поверх одеяла.

Представительно одетый мужчина с позволения сел за стол. Открыл свой портфельчик и среди бумаг отыскал нужное соглашение.

– Вот оно как… – произнёс художник, допив со дна бутылки, завороженно рассматривая спящую красавицу.

– Это не обычная женщина, скорее даже – имитация. Мы стремились достичь максимальной естественности процесса передачи и сохранения таланта. А что может быть более естественным, нежели половой акт?

– По завершении – смерть, верно?

– Всё жизненное изойдёт, и вы мирно угаснете.

– Кому именно достанется мой талант?

– Новорожденному, которого приютят требовательные родители. Если готовы, будьте добры, поставьте свою подпись… благодарю. Волнения излишни, воспринимайте происходящее как передачу эстафеты. Вы устали, через мгновения наступит желанный покой. Но бег продолжится со свежей силой. И будет продолжаться вновь и вновь.

Художника оставили наедине с судьбой. Женщина словно бы оттаяла, приподнялись веки. Взгляды соединились. Соединились тела.

Однажды весь наш квартал на целые сутки оказался обесточенным. К вечеру зажглись первые свечи, окна приобрели таинственно оранжевый, чуть краснеющий оттенок. Стало необычайно тихо и спокойно, отсутствие света лишило человека его привычной дерзости и сделало более покорным. Улицы, фонари которых так и не проснулись к приходу темноты, уже не виделись столь знакомыми, их обновила неопределённость, повороты и закоулки наполняли тревогой. Родился и страх. Он шелестел в траве, пугал случайным ударом иль словом, крался за спиной.

Ночь, в продолжение дня, осталась затянута непроницаемым слоем облаков, и последняя надежда – луна – не сумела вызволить людей из мрачного плена. Только сон мог унести нас подальше, забрать и возвратить на рассвете… Но я не хотел покидать объятий тьмы. И что другим представлялось пленом, для меня – редким раскрепощением.

Комнаты освободились от стен, квартира освободилась от дома. Исчезли окна, некуда смотреть. Предметы утратили своё значение, они превратились в напоминания. Мир восстановил единство и однородность, канули разграничения.

Я был здесь, везде и нигде. Тогда, сейчас и потом. Я жаждал этот древний, первозданный мир, вожделел всей своей трепещущей плотью. Я снял и забросил одежду, что оберегала меня. «Смотри, вбирай, подчиняй!» Уничтожающее возбуждение; разбухла, оголилась головка. Я стремился быть растворённым. Ноги и руки бесконтрольно дрожали, сердце пробивало рёбра, безумно метались глаза. И вот плоть моя завопила, разорвалась, ушла.

Громкий сигнал машины, я пробудился днём. Увидел обнажённого себя на полу. Вскочил со стыдом – к одежде быстрей.

Номер десять тысяч пятьсот восемьдесят первый взял жестяную коробку с обедом, поцеловал на прощение жену и дочь, вышел на улицу. На остановке протиснулся в служебный автобус, второй – сначала пыхтя притащился переполненный до предела, лишь приоткрылась створка, выставив чью-то спину в приклеенной потом рубашке.

Прибывая к пункту назначения, автобусы опорожнялись, и потоки номеров спешно текли к воротам промзоны. «Добро пожаловать, товарищи!», «Век живи, век трудись!», «Вместе – к ударным высотам!».

– Следующий!.. Следующий!.. Следующий!.. – раз за разом выстреливал записанный голос на проходной, подгоняя номера, чтобы те быстрее заглатывали положенные перед началом сто грамм.

Протяжный вой гудка возвестил о трудовом старте. Всем номерам отводилось по индивидуальной кабинке, в которой находился унитаз, крючок для одежды, приделанная к стене доска, куда обычно клали коробку с обедом, календарь и мигающие двоеточием часы. Также с потолка беспрестанно вела запись камера наблюдения. На время исполнения обязанностей кабинки автоматически запирались. В экстренных случаях с помощью звоночка дозволялось вызвать дежурного. Например, в случае внезапной остановки сердца.

Через кабинки проползала нескончаемая дорожка конвейера. Каждый из номеров выполнял одно-единственное предписанное ему элементарное действие. № 10 581-й вооружался прикованным цепью молотком и вбивал гвоздь в отмеченное предыдущим коллегой место. Сложно сказать, во что именно. Какое-то приспособление? Безделушка? Хлам?.. Имелась ли действительная разница? В этом месяце № 10 581-й намеревался купить дочурке велосипед, а месяцем позже – пальто для жены. Но мечты отобрали.

Спустя двенадцать часов гудок освободил своих подчинённых. № 10 581-й едва выбрался, а его уже встречает дежурный.

– Пройдёмте, вас просят в отдел кадров.

– Уважаемый Геннадий Сергеевич Стук, мы вынуждены сообщить вам прискорбное известие. В связи с непредвиденным ухудшением ситуации было принято мучительное решение о сокращении рабочего персонала. До самого конца мы остаёмся привержены главенствующему принципу равенства и справедливости, посему выбор тружеников, с которыми нам придётся расстаться, осуществила машина – путём извлечения случайных чисел. Дорогой Геннадий Сергеевич, вы знатный представитель всего лучшего, что только есть в человеке. Годы вашей службы – сияющий пример верности и добропорядочности. Чтобы поскорей преодолеть тягостную минуту, позвольте выразить вам безмерную признательность и вручить тот самый молоток как символ незабываемых отношений, участниками которых нам с вами посчастливилось быть…

Я совсем один. И стою здесь, в самом высоком отеле в округе. Это здание по-солдатски выпрямилось среди своих сутулых соратников, намертво заняв когда-то выделенное под него место в строю. От старости лик его вдоль и поперёк исполосовали чёрные трещины-морщины, напоминающие о грядущем распаде их хозяина. Но пока этого не произошло, он всем своим мощным туловом упирается в землю, давая понять, кто здесь главный.

Безумно долго тянется серый, тусклый, словно сгоревший день, пепел от которого давно остыл и развеялся. В окне видна застывшая идеально одноцветная небесная гладь, похожая на бесконечно длинный картонный лист, которым прикрыли Землю и написали на нём с обратной стороны нечто вроде «Временно не работает». Нет ни солнца, ни облаков, ни самолётов, ни птиц. В небе нет совершенно ничего. Кажется, что можно воткнуть в него ложку, зачерпнуть часть аморфной массы, затем проглотить и вернуться за добавкой. И так – пока оно не будет сожрано безостаточно. А потом, в окончание трапезы, облизать своим шершавым язычищем.

Все номера в отеле маленькие, комнаты в нём одинаково неуютные, одинаково низкие, а коридоры – одинаково узкие, едва проходимые. И всюду щели и трещины. Просачиваясь через них, пустота попадает внутрь и равномерно застилает собою. Стены моего номера буквально пропитаны этой самой небесной пустотой. Я сам насквозь пропитан ею. Вещи и предметы интерьера словно зависли, будто их вырезали из выцветающей разноцветной бумаги и намертво приклеили. Как будто их и нет, они стали бесплотными и невесомыми, в них исчез хоть какой-то намёк на то, что они действительно существуют. Я не уверен, существует ли вообще что-нибудь в этом месте.

Начинается дождь. Он идёт исключительно в моём номере и нигде больше. Мелкие капельки воды барабанят по коврам, по линолеуму, по столу, по телевизору, по всякой плоскости, встречаемой на пути. Но я не намокаю. То, что я вижу, и то, где я сейчас, явно не совпадает. Обои набухают, сокращая пространство моего и без того маленького жилья.

Странный дождь. После него не наступила свежесть, он только пропитал влагой весь номер, но не изменил воздуха. Он по-прежнему никакой, безо всякого запаха…

Во мне зарождается жутковатое предчувствие, что-то должно произойти. Я перевожу свой взгляд вниз, на землю, которая лежит передо мною.

Выпучив свои жёлтые, неестественно круглые глазища, раз за разом подмигивают мне светофоры. Те немногие люди, что стоят на улице, больше походят на манекены, рекламирующие коллекцию одежды этого сезона. Их лица стёрлись. Ни носа, ни глаз, ни губ, ни ушей – ничего, только волосы. Но и они скорей всего ненастоящие. Это парики – разного фасона, цвета, длины и густоты. Еле заметны слабые подрагивания этих людей, но это единственное, что доказывало их принадлежность к живым существам, а не к пластиковым фигуркам.

Затаив дыхание, я ощущаю всем своим телом, что они чего-то ждут. Я буквально чувствую их настороженность. Под общим воздействием и царящей вокруг меня атмосферой присоединяюсь к их ожиданию. Затем устремляю свой взор в серую гущу, которая простирается над моей головой.

И вот нечто пробивается сквозь небесную пелену, словно мальчуган-озорник протыкает картонку острым концом карандаша. Оно мчится прямо сюда, с каждым мгновением прибавляя в размерах. Сюда, где стою я. Громадное космическое ядро, закованное в ореол зелёного пламени, с огромной скоростью несётся к конечному пункту путешествия. Никто не бежит. Все остаются на местах. А раскалённое ядро всё ближе и ближе, всё больше и больше, вот уже ощущаю его неимоверный жар, которому позавидовала бы сама преисподняя. «Пристегните ремни безопасности. Не курить».Цунами из пыли, земли, асфальта, камней, металла и человеческой плоти устремляется ввысь, унося с собой серый небесный кисель.Навсегда.

Выхожу на улицу. Под ногами грязь. И снег. И лёд. Сильный ветер толкается больше прохожих. У входа в метро мусорка. На ней красная «М». Метрополитен. Но меня не обманешь. Он не там. А прямо. Там, где двери. Стеклянные. Грязные. С надписью. Матерной.

Топот ног. Я внутри. Прошёл через двери. Я в потоке. Он несёт меня дальше. К проходной. Приближаюсь к окошку. Там женщина. Немолодая. Толстая. В очках. Протягиваю купюру. Потёртую. На один жетон. Получаю сдачу. За мной очередь. Длинная. Шевелится.

Опускаю жетон. Загорается зелёный. Спускаюсь на платформу. По лестнице. Мокрой. От снега. Сверху надпись. Не матерная. Название станции. Жду поезд. На лавку не сажусь. Занято. Вижу рельсы. Шпалы. Рельсы. Шпалы… Свет в туннеле. Ага. Поезд. Захожу в вагон. Второй с конца. Нет, с начала. Всё же с конца. Без разницы… Сажусь. В угол. Там свободно.

Сплю.

Просыпаюсь. Вовремя. Люди. Везде. Много. Не выбраться. Но пытаюсь. Повезло. На платформе. Иду к выходу. Я в потоке. Вот и двери. Стеклянные. Грязные. С надписью. Матерной. Выхожу на улицу. Холодно…

Сильный ливень застиг меня врасплох в тот вечер, когда я осмелился покинуть своё жилище. Вода лилась так, словно небу размашисто распороли брюхо, и все его внутренности в одночасье заспешили вниз. Пока оно низвергалось на землю, я мчался изо всех сил, едва успевая искать взглядом хоть какое-нибудь укрытие. А когда мне удалось-таки его найти, я сам превратился в тучу, полную воды. И вместо молний я метал проклятия, что дождь случился именно сегодня. Но как только я вскочил в проезжающий мимо автобус, дождь, точно кто-то наступил на подающий воду шланг, прекратился. Прекратился, чтобы вновь начаться ещё яростнее.

Глядя в окно, я смотрел, как ливень, водопадом ниспадая по стеклу и искажая видимость, смывает весь мир. Как растворяется вселенная, пробегающая передо мной.

Когда спёртый воздух мрачной квартиры заместил свежий уличный, я был полностью вымокшим. Я кинулся за полотенцем, даже не сняв обуви. Мне стало страшно от внезапной мысли, что я таю. Что могу превратиться в лужу и впитаться в старый, запылённый, словно прибитый к полу ковёр.

На что похожа моя обитель? С одной стороны, квартира претерпела масштабную реконструкцию. Подвесные потолки с декоративными разводами, палубный паркет, рельефные обои, хромированные стойки, стеклопакеты и тому подобные модные атрибуты, присущие дому преуспевающего человека. Но с другой стороны, всё представлялось совсем иным…

Потолки уже отнюдь не такие белые: то тут, то там вопиюще бросались в глаза размазанные, впечатанные зелёно-жёлто-чёрные остатки насекомых. Ещё больше привлекали внимание пятна крови, которые остались после раздавленных комаров. Я ненавижу всех этих гадких созданий, ненавижу настолько, что готов устроить на потолках целое кладбище.

Обои кое-где поотклеивались и походили на завитки волос. Стены покрылись струпьями, сбрасывая свою кожу.

Чудесный, славный паркет! Исцарапанный и потёртый, в мелких трещинах рассыхающегося дерева. Стыдливо прикрытый грузными, толстыми коврами, заваленный высоченными стопками старых книг с песочными страницами.

О, эти книги… Они заполонили собой почти всё пространство, они возвышались надо мною, как небоскрёбы мегаполиса. Они построили свой собственный город, город из букв. С трудом пробирался я по тесным его улочкам. Однажды я нарисовал карту, чтобы не заблудиться.

Где заканчивался город томов, начинался город одежды. В доме не было ни одного шкафа, ни одной полки, поэтому вещи лежали точно такими же стопками. Они служили местом обитания моли. О, эти обжорливые твари! Неутолим и бесконечен их голод. Я достал свою рубашку, я тащил её, брезгливо держа только кончиками пальцев. Испещрённая, фактически съеденная ткань, а ныне пристанище. Я отшвырнул её в сторону, и, словно стая испуганных птиц, с неё взмыли полчища ненасытных существ. Размахивая руками, пытаясь отогнать их от себя, я выбрался из комнаты и захлопнул за собой дверь.

Вы знали, что в этой квартире всегда зима? Она завалена чуть ли не сугробами снега, который не может растопить даже солнце. Местами он напоминает кокаиновые дорожки, рассыпанный порошок, местами – спутанные клочки шерсти, а иной раз – иней. Этот снег повсюду. Понадобится целая бригада уборщиков и снегоочистительная техника, чтобы хоть как-то вычистить моё пыльное царство.

Набрав ванну, я с удовольствием забрался в её лоно. И как только погрузился в него полностью – ощутил почти обжигающий, но приятный порыв горячей воды. Она растащила меня по кусочкам, и я не сопротивлялся. Когда я вымыл голову, пена утратила свою воздушность, свою лёгкость и стала похожей на молочную, чуть ли не густую. Вода помутнела, контуры покоящегося под ней тела растворились, и стали различимы лишь розоватые кляксы.

Напористыми струями душа я смыл с себя остатки пены, которые присосались, точно пиявки, неумолимо и беспощадно растворяя их одну за другой. Встав напротив зеркала, я осмотрел себя. Россыпью мелких алмазиков блестела и переливалась на мне вода. Я заметил на лице небольшой прыщик и незамедлительно выдавил его, и мне казалось, что я выдавливаю бело-красную пасту из тюбика. (Где же моя щётка?..)

Странствуя из ванной комнаты до своей спальни, я был словно ослепительный всадник, который скачет средь дремучего ночного леса. От меня веяло свежестью и вдохновением, я освещал лучами жизни мир смерти. В то же время я шёл свято, как Иисус по воде, ступая босыми ногами по песку и снегу. Они приклеивались к моим ступням, как мухи к клейкой бумажке. Но гордо прошагал я до постели, сохранив свой целеустремлённый и непобедимый лик, не дав двинуться ни единому мускулу.

Из одного лона перекочевал я в другое. И оно приняло меня так же тепло, как и предыдущее. Даже комната не смогла противостоять мне…

Да, комната… Я совсем забыл рассказать о моей комнате.

Каждый раз, когда я забирался в постель, она совершала свои дерзкие нападения. Она подкарауливала меня, настороженно прислушивалась и наблюдала. А когда я, не в силах более бороться с давящим сном, расслаблялся и отдавался тёплой постели, она выбиралась из своего укрытия и совершала известный только ей ритуал, чтобы безнаказанно растерзать меня. Стены вокруг странным образом деформировались, в такт с моим сердцем пульсировал потолок, а декоративные его изгибы резкими периодическими движениями куда-то удалялись. Комната уменьшалась, стягивалась, словно желудок, в котором нет пищи. Стены выгибались, выпячивались вовнутрь, стремясь соприкоснуться. Они тянули свои плоскости навстречу друг другу. Комната оживала, она превращалась в живой организм, который стонет и дышит, который уже предвкушает ожидающую его трапезу.

И всё это становилось для меня реальным. Я сам делал это реальным, я сам верил в это… И так я засыпал. Но сон мой то и дело обрывался, то и дело мгла пряталась в глубине моего мозга, и вновь я созерцал урчащее чрево своей голодной комнаты. И тогда я кормил её… Кормил своей болью, кормил своими переживаниями, своими фантазиями и мечтами, а она принимала и принимала, она высасывала из меня все эмоции, иссушала мою душу, эта проклятая комната! Словно печь, она сжигала всё то немногое, что действительно было моим, оставляя ни с чем. И только тогда – отобрав и испив – комната успокаивалась, её выпуклости занимали свои ниши, а потолочные изгибы возвращались обратно. И только тогда я мог заснуть безмятежно. Нищим и пустым.

Она и сегодня попыталась ожить, но тщетно. Я не позволил одержать над собою верх. «Сны принадлежат мне, а не тебе! Слышишь? Они мои!» – тыкая себе в грудь, прокричал я и накрылся одеялом.

Проснулся я весь покрытый испариной. Всего касания к стене, чья поверхность слегка дрожала, мне хватило, чтобы понять, что, после того как я заснул, комната напала на меня. Она набросилась, когда я не мог противиться хватке, уже во сне настигли меня её лапы.

Яркий свет утренней зари беспардонно вломился в мою берлогу. Облака напоминали кусочки ваты. Неожиданно меня посетило желание записать своё ночное видение. Я подскочил, отыскал маленький, точно патрон малого калибра, карандаш, взял тетрадку с загнутыми уголками и, вырвав листок, записал всё, что сумел восстановить в своей памяти. Затем прочитал написанное:«День подходил к концу, квартиру окутала сумеречная дымка. Солнце, подобно подбитому кораблю, тащило под горизонт, и большая его часть уже утонула, но шапка диска всё ещё продолжала цепляться за небо, подавая сигналы о помощи, хотя прекрасно понимала, что обречена. Блуждая по сиротливым комнатам, которых стало намного больше, нежели наяву, я замечал, как постепенно сгущалась дымка, будто заваривающийся чай.Наконец мне удалось добраться до комнаты, не такой одинокой, не такой забытой, где ещё кто-то был. Вокруг включённого телевизионного ящика собралось несколько угрюмых, мрачных фигур. Точно верующие, они громоздились вокруг идола, они безвозвратно ушли в мир своего божества, не подавали признаков жизни. Я видел лишь их спины, похожие на крышки прогнивших гробов, и сияющий ореол экрана, затягивающего души всякого, кто только пожелает. На нём без устали крутилось одно и то же, но что именно – понять я не смог, уж слишком сильным было исходящее сияние. Помимо телеалтаря всюду во всём своём разнообразии валялась разбросанная макулатура. Буквы и цифры вливались друг в друга, образуя бесконечный трубопровод, переходящий с журнала на газету, с газеты на журнал. Под моими босыми ногами хрустела и мялась бумага, которая иногда впивалась в них выставленными буграми, в надежде хоть как-то отбиться от топчущего её великана.Заслоняя театральное солнцепадение, у окна кто-то притаился. Я подошёл поближе, притягиваемый неизвестным. Точно улитка, он втянул в свою защитную раковину конечности и затаился перед… перед чем? Я не мог этого знать. Но я всё равно приближался, вновь и вновь чувствуя под ногами бумажные бастионы, выстроенные против великана-вторженца. Когда я оказался уже совсем рядом, раковина словно очнулась от оцепенения и развернулась лицом ко мне. Но не лицом, а скорее передней частью – вместо лица мне виделась лишь густая тьма, которой заканчивалась закручивающаяся спираль, похожая на старый граммофон. Только сейчас я заметил две тонюсенькие ножки, одетые в большущие клоунские ботинки, шнурок одного из которых усами стелился по бумажным укреплениям. Это существо выглядело совсем как мультипликационный герой, который вот-вот совершит какую-нибудь глупость на смех публике – врежется в стенку или поскользнётся на банановой кожуре. Однако тьма, медленно выплывающая из зияющей дыры спирали, недвусмысленно угрожала, тая в себе некую опасность.Я сделал шаг назад – и странное существо-раковина сделало шаг вперёд. Я ещё один – и оно тоже. Ещё шаг, я остановился – и оно остановилось. Усы, свисающие с ботинка, скрылись под подошвой. Я напрягся, готовый в любой момент побежать. Гробы, что скопились у телеящика, всё с той же жадностью лицезрели своё сияющее божество. Подзадоривая «раковину в ботинках», я пошелестел бумагой под ногами, но в ответ так ничего и не дождался. Нет, я ошибся, вскоре из раковины повалил дым. Она запыхтела, как труба от печки, извергая новые и новые порции, от чего я сильно закашлялся и вмиг увлажнились глаза. Дым затягивал потолок. Ждать стало нельзя, и я помчался прочь из комнаты.Раковина вторила каждому моему шагу и неслась за мной. Шарфом развевался за ней дым, и весело подпрыгивали усы на ботинках. Коридор впереди постоянно заворачивал вправо, но обратно к той комнате я уже не вернулся. На её месте оказалась другая, с кроватью, под которую я бросился, не сбавляя хода. Я думал, что сумею спрятаться, но совсем забыл, что раковина повторяет мои движения. Она рухнула возле кровати так, что её пыхтящая дыра обратилась прямо ко мне. Из неё вырвался концентрированный выхлоп, и я тут же погрузился в удушающее облако. Кашляя и хватаясь за горло, я попытался выбраться, но мои лёгкие всё больше захлёбывались в чёрном дыме. В глаза будто прыснули чем-то едким, они не справлялись с потоками влаги и беспрерывно хлопали веками, словно аплодируя. Меня замуровало в плотной пелене, не позволяя разобрать спасительной дороги. Я давился разъедающим дымом, поедая его в надежде ухватить хоть щепотку воздуха, но дым сделался безжалостным тираном, запихивая в меня свои щупальца.Я предпринял последнюю попытку выбраться из дымовых зарослей, которые заполонили всё, куда бы я только ни бросил свой отчаянный, практически слепой от бесконечных слёз взгляд. Я покатился, словно катушка для ниток, пытаясь высвободиться из своей газовой камеры, найти в ней хоть какую-нибудь лазейку.

И тут я почувствовал, что проваливаюсь. Проваливаюсь в дымящую дыру раковины, в бездонную её пропасть, откуда никто никогда не возвращается…»

…Зачем я это написал? Возможно, подумывал о рассказе? О сборнике собственных сновидений? Нет, что за глупости! Я откинул исписанный листок с загнутыми краями в сторону, и он, едва набрав скорость, как подстреленный, лёг на пол. С карандашом я поступил точно так же.

* * *

Вот я ещё вижу потолочные разводы, и вот я уже в полуразрушенном городе. Небо застелили дымовым покрывалом, сквозь частые прорези которого виднелись оранжево-красные раны.

Я стоял в обширной глубокой яме, от которой во все стороны убегало множество длинных рвов. Помимо меня в яме и тут и там маленькие люди-уродцы, они мучительно корчились, зарываясь и обсыпая себя землёй. Кожа этих уродцев пупырчатая, почти куриная, синюшная, хоть из-за неба и отливала тёмно-оранжевым свечением. Пятнами усеяли их фиолетово-багровые гематомы и синяки. Безумные, они то, как выброшенные на берег рыбы, неистово колотили по земле, то, как кроты, рыли её.

Вдруг в ушах дико загудело, а земля затряслась, и предательски подогнулись мои ноги. Я упал. Откуда-то сверху свалились обломки бетона. Страх заставил меня закрыть лицо руками, и я стал ждать, когда один из них упадёт на меня. Так ждут своей смерти стоящие спиной к винтовкам. Мгновение, ещё одно и ещё… Ну же!.. Давай!..

…Но ничего не происходило, время будто замерло. С большим трудом я развёл руки, словно створки окна, – и увидел изрезанное небо. Я остался жив.

Каким-то образом рядом со мною очутилась пара уродцев. На таком малом расстоянии они предстали ещё более отвратительными и жуткими. Первый из них оказался погребённым под обвалом, лишь голова безжизненно высовывалась из-под груды бетона. Изо рта выползала и дальше, по щеке, гусеницей ползла студенистая жидкость. Второму же повезло больше, он, как и я, остался невредим. Выживший судорожно грыз ногти, под которые чёрными полумесяцами забилась грязь. Руки его были покрыты кровоточащими ссадинами, а волосы слиплись и напоминали сплетённое гнездо. Неожиданно он подскочил к погребённому, и костлявые руки стремительными движениями принялись обдирать его голову, царапая и впиваясь в череп, соскабливать с него покров.

Схватив небольшой заострённый камень, уродец стал похожим на первобытного человека, который разделывает пойманного зверя. Грубыми, неуклюжими ударами в шею «неандерталец» пытался отделить голову от туловища. То и дело он заходился в припадке и, похрюкивая, бил не целясь – куда попадёт. Гейзером забила слюна, пеной вываливаясь наружу из раскрытой пасти, наполненной сплошной гнилью вместо зубов. Чуть ли не материальный смрад ринулся на свободу, проникая в мои ноздри и дальше – захватывая меня всего, заставляя сжиматься всё тело.

Ужас расчленения погнал меня прочь. Я полз, словно безногий, сдирая в кровь ладони и оставляя на зазубренных осколках ошмётки кожи. Вскоре я не совладал с болью и жалобно заскулил, переворачиваясь на спину. Этим я выдал себя, и уродец обернулся. Коробящая гримаса невольно изображала ничтожное подобие улыбки. Я увидел блуждающие затуманенные глаза, скрюченный поганкой нос и разодранные впалые щёки.

– На, возьми… – простонал уродец, вытягивая в моём направлении изувеченную голову, которую он одной рукой держал за остатки волос. Как из неплотно закрытого крана, с головы неторопливо, почти лениво, падали крупные капли крови. Срываясь с лоскутов кожи, которые походили на свисающие лохмотья, она бесшумно плюхалась наземь, затем громче, ещё, и вот уже взрывалась боевыми снарядами – возьми-и-и…

Уродец оставался на месте, но в моём воображении он надвигался на меня, неся перед собой голову, будто освещал ею путь в тёмном тоннеле.

И вдруг её заплывшие вдавленные глаза открылись, уставились на меня. Едва фокусируясь, поскольку кровь непрерывно спускалась на веки и заполняла глазницы. Но я клянусь, они смотрели! Пытаясь лишь взором вывернуть наизнанку.

– Возьми-и-и-и-и… – вой проник в меня, точно несущийся на всех скоростях состав, точно падающая комета с длинным хвостом. Он поработил меня и заставил откликнуться на его призыв. И от безысходности я закричал, принимая чудовищный подарок.

В одночасье всё закружилось, завертелось и куда-то уплыло. Моему перепуганному лицу ухмылялась комната. Моя комната.

Но казалось, кошмар не оставит меня в покое так просто – громом зазвучали разрывающиеся снаряды: это кровь, она падала с неба, она бомбами сыпалась на меня даже вне сна…

Я зажал уши. Разрушительной силы взрывы сменились равномерным гудением, словно вместо ладоней я приложил морские ракушки. Так, пережидая, я просидел с минуту. А потом, когда успокоился, – отнял от ушей руки и не услышал ничего, кроме тишины. А взглянув в окно – увидел миленькие пушистые облачка цвета крем-брюле.

* * *

Рядом со мной выстроенные крепостью стоят кирпичи, которые я приобрёл накануне. Немного цемента и лопатка тоже при мне. Сегодня – «судный комнатный день». Ей никуда не деться, она смертник, а я палач, которому поручено привести в исполнение приговор. Чёртова комната! Я заставлю тебя помучаться, буду выкладывать кирпич за кирпичом, упиваясь твоей беспомощностью, твоей участью. И ты ничего с этим не поделаешь! Плаха готова, лезвие блестит, корзина подставлена.

Но как только я наполовину закладываю дверной проём, меня обуревает сон. Проклятая, она охмуряет меня, затуманивает, пробует затащить к себе. Кирпич вываливается из моей руки, точно она превратилась в копыто, не в состоянии что-либо держать. На глаза опускается занавес, и в зале гаснет свет… Я вновь оказываюсь втянутым в мир комнаты.

Там, где я нахожусь, кто-то опрокинул чернильницу. Всё, что вокруг, напоминает космическое пространство, в котором перегорели все светила.

Слышу, как вибрирует воздух, и вижу, как из темноты вырисовываются очертания огромной летучей мыши. Но вместо головы у неё… моя комната! Это она, она! Завивающиеся волосы из обойных клочков, галогеновые лампы-глаза, из которых пучками бьёт свет, круглая дверная ручка-нос, похожая на свиной пятак, выбеленное пылью лицо и чавкающая пасть с торчащими из неё клыками, напоминающими куски разбитого зеркала, в котором виднеются мои многочисленные отражения.

Аэропланом комната пикирует на меня, единственного, кто посмел ей угрожать. Моментом она достигает парализованного наглеца и вонзает в его плечо свои тонкие острые зубы.

Я моргаю – всего раз, но за это время переношусь к себе в квартиру. Что-то сильно согревает моё плечо. Но сейчас не до этого, я должен успеть оградиться от комнаты, пока она в очередной раз не усыпила меня.

Это конец?.. Я не знаю… я лишь хочу спать.

Я возвращаюсь с работы. С работы, которой больше нет. Меня уволили. И теперь всё настойчивей требует своего высвобождения прибывающая злоба.

Навстречу – инвалид преклонного возраста. Он прихрамывает на одну ногу. Со стороны кажется, что она у него в гипсе. Не сгибая, он подставляет её ко второй, опираясь на деревянный костыль каждый раз, когда делает шаг.

Бывают такие моменты, когда у человека что-то переключается и мозг начинает работать в абсолютно противоположном режиме. Всё, что раньше было совсем не смешным, заставляет тебя чуть ли не задыхаться. Вещи, которые проникали глубоко в душу, становятся безразличными. То, что раньше хотелось создать, хочется разрушить.

Работал бы мой мозг в нормальном режиме, я бы посочувствовал старику-инвалиду, но сейчас, когда сработал переключатель, я действую как другой человек.

– Эй! – кричу я старику, который подошёл почти вплотную. – Инвалид!

Он идёт дальше, делая вид, что не слышит.

– Инвалид! – ору я громче, почти в лицо. – К тебе обращаются!

И грубо толкаю старика. Тот вмиг теряет равновесие и оказывается на земле.

Я ухмыляюсь и плюю на него, но плюю вовсе не я, а тот, кто живёт после переключения.

Щелчок переключателя.

Мне неожиданно становится не по себе. «Зачем я это делаю?..» – звучит внутри меня.

Инвалид с трудом поднимается и встаёт прямо передо мной. Я ощущаю его прерывистое дыхание, дыхание с запахом старости. Старик стоит не двигаясь, ожидая, пока я отойду с его пути.

Я отступаю вбок, и он незамедлительно принимается ковылять дальше.

Щелчок переключателя.

– Ещё раз тебя встречу, – говорю ему в спину, – и до дома ты не доберёшься…

Щелчок переключателя.

Засунув руки в карманы, я отворачиваюсь от инвалида. Но вдруг мне слышится звук, будто что-то рвётся. Я резко оборачиваюсь и вижу старика-инвалида, который расстёгивает молнию на штанине. В следующем кадре в руках у него оказывается спрятанный там обрез.

Страх бьёт мне в голову с необычайной силой. Ноги прирастают к месту, где я стою, они пускают свои корни глубоко вниз и не позволяют мне уйти.

Тем временем старик направляет обрез на меня. Бездонная пара дул пугает меня ещё больше. В них нет ничего, они пусты, пусты, как моя душа, когда срабатывает переключатель.

Громкий шум выстрела на мгновение заглушает все посторонние звуки. Дробь проникает в мою грудь, превращая её в решето. Меня отталкивает назад, и моё обречённое тело падает наземь.

Щелчок переключателя.

– Ах, ты… – слова тонут в крови, которая карабкается по глотке, желая выбраться наружу.

Старик, отбросив уже ненужный костыль, подходит ко мне. Он ухмыляется, точно так же, как и я. Он плюёт на меня, точно так же, как и я.

– Ещё раз тебя встречу, – говорит он, точно так же, как и я, – и до дома ты не доберёшься…

Щелчок переключателя.

Странно. Теперь я вижу себя. Продырявленную грудь, мёртвые глаза, моё бледнеющее лицо. Припав на одно колено, я опускаю себе веки, только бы не видеть этого отсутствующего взгляда.

Пора уходить. Хоть эта улица и безлюдна, кто-то мог услышать выстрел. Но я не могу просто так оставить своё тело посреди дороги. Я хватаю себя за ноги и тяну до ближайшего канализационного люка. Отодвинув его в сторону, кидаю себя вниз.

Теперь всё кончено. Пора начинать жить по-другому. Осталось не так уж много времени, поэтому нельзя потратить его впустую.

Щелчок переключателя.

Но для начала, возможно, я убью ещё кого-нибудь…

Он был маленьким человечком, чьё тельце иссохло и напоминало каркас, на котором висела бледно-жёлтая кожа. Но природа наградила этого человечка удивительно красивыми глазами. Они поражали своей глубиной. Чёрные, как две жемчужины, они словно блестели. Но в них отсутствовала всякая надежда. В них метался только страх, переполняющий человечка каждый день его жизни.

Он жил в тесной однокомнатной квартирке. Зашторив окна, её обитатель зажимался в угол и, покачиваясь, тихо сидел там, часами думая о чём-то своём.

Ещё ни одного раза не покидал он своего убежища. Пищу ему приносила его бабка, единственный, кто не отвернулся от него. Но сегодня она не пришла. Не пришла и на завтрашний день. Не пришла и на следующий.

Голод взял человечка в плен, лишая и так небольших сил. Мучая и изнуряя, он хотел забрать всю его жизненную энергию, насладиться ею до самого дна без остатка.

Но сдаваться человечек не спешил. Вспомнив, что бабка оставила ему немного денег, он воспрянул. Однако для него это означало, что придётся покинуть своё убежище. Маленькое тельце затряслось в ужасе, но отступить для него значило умереть. Сзади, пуская слюни, его караулил ненасытный голод.

Человечек вытащил кое-какую одежду и налегке отправился на улицу. Но когда он там очутился, все предрассудки и страхи обрели плоть. Каждый, кто проходил мимо человечка, испепелял его своим огненным взглядом. Глаза людей молниеносно протыкали презрением и жестокостью, встречаясь с напуганными жемчужинами. И куда бы эти жемчужины ни посмотрели, везде их гнали и унижали взоры надменных, чванливых и самовлюблённых людей.

Не в силах противостоять такому напору, человечек устремился обратно в своё убежище. Крупные слёзы то и дело срывались с его худощавого личика и разбивались о мощённую камнем дорогу. Спотыкаясь и падая, человечек всё же добрался до своей квартирки.

Вбежав внутрь, он, окутанный паникой, не устоял на ногах и упал. Перепуганный до смерти человечек больше не желал видеть эти ужасные взгляды, которые преследовали его даже сейчас.

Его худенькие ручки потянулись к чёрным жемчужинам. И тонкие пальчики лишили человечка зрения, расковыряв и расцарапав глаза. Теперь он избавился от ужасающих взоров, как думалось ему. Но и во тьме, которая стала его новой королевой, покоя не нашлось.

Он чувствовал, как разъедающие взгляды по-прежнему недвижно взирали на него. Он чувствовал их холод… Медленно расползающийся холод смерти.

Я фасоль.

Я фасоль?..

Я фасоль!..

Здесь темно. Или мне так кажется? Нет, наверное, здесь и вправду темно, просто мои глаза уже порядком привыкли и приспособились.

Меня окружают обитые стены. А именно – шесть мягких стенок, включая потолок и пол, чтобы я не прикончил себя, разбив череп. Умно! Хоть я и не собираюсь делать ничего в подобном духе, ведь я полностью нормален.

Хм, интересно, а где же туалет?.. Его нет! Ладно, зато есть углы, которые можно пометить. И я, словно по приказу, справляю малую нужду в одном из них.

Чёрт возьми, как я оказался в этой комнате? Что они вообще себе позволяют?! Помню одно – забег на бешеной скорости по ночному метро с попутным расталкиванием людей. Забавно!

Потом… ах да, мне вдруг стукнуло в голову, что я фасоль. Лёгкая улыбка появляется на моём лице, а затем она перерастает в громкий смех, и я падаю в истерическом припадке. Это было весело!

Через несколько минут мне с трудом удаётся прийти в себя. Тогда я явно переборщил, не стоило кричать всем в уши, что невероятным образом моё тело трансформируется в фасоль. Хотя именно так мне и казалось. А ведь круто быть фасолью! И я вновь закатываюсь диким хохотом.

По чистой случайности мои глаза находят маленькую камеру слежения. За мной наблюдают, а я тут смеюсь, словно какой-то псих. Но на самом-то деле мой разум полностью здоров. Неужели вы не видите?!

Вскоре мои веки тяжелеют. Безумно хочется спать. Нужно так и поступить…

Интересно, на протяжении какого времени я был в отключке? Меня начинает раздражать тот факт, что моя особа находится здесь. Уйма дел с нетерпением ждут, пока я не позабочусь о них. Это несправедливо! Никто не имеет права держать меня в клетке! Я подогреваю себя этой мыслью и прихожу в ярость. Но единственное, на чём можно сорвать свою злобу, – проклятый глазок камеры слежения. Я что есть силы прыгаю вверх, размахивая руками, и пробую достать до него. Без толку. Зато на ум приходит одна из моих любимых игр. Смысл предельно прост: прыгать, как кенгуру, наперегонки. Но поскольку рядом никого нет, я в одиночестве начинаю пружинить по всему периметру комнаты.Вскоре мне это надоедает. Я устал и запыхался. Ложусь на мягкий пол и отдыхаю, тупо уставившись в камеру.Неожиданно в мои покои проникает луч яркого света. Я кричу, сам не знаю что, и переворачиваюсь на бок, закрывая лицо руками. Но затем режущий глаза свет пропадает, и мне становится лучше.Они решили меня покормить! Не могу отказаться. На картонном подносе яичница и пластиковый стаканчик воды. Выглядит очень скромно, тем не менее аппетитно, и я приступаю к трапезе, жадно набивая свой рот. Жаль, что тут нет фасоли…Опять меня настигает смех. Я стараюсь выплюнуть всё, что совсем недавно желал съесть, чтобы не задохнуться в порыве очередной истерики. Однако что-то всё же проскальзывает в дыхательные пути, и теперь меня разбирает непосильный кашель. Чувствую, как кровь приливает к моему лицу, как в голове возрастает давление. Кашель не унимается, и мне становится совсем худо. Я теряю сознание.Далее передо мной то всплывают картинки света, то вновь они затягиваются густой чёрной пеленой.Когда я сумел-таки открыть глаза и не провалиться во тьму, надо мной стояли какие-то люди в белых халатах.– Может, следует переместить его в обычную палату? – спрашивает тот, что слева.– Вы в своём уме? – возражает другой, тот, что справа. – После того что он натворил и как вёл себя в камере, вы хотите ослабить режим?– Ну… – тянет врач, что слева.– Разве нормальный человек спихивает людей на рельсы? Из семи выжил только один, ему повезло, поскольку он был первым и успел выкарабкаться до прибытия поезда. Остальные изувечены до неузнаваемости. Нельзя смотреть на них без содрогания, – я плохо понимаю, о чём разговор, но в принципе для меня это и неважно, – также стоит учесть тот факт, что на платформе находилось более пятидесяти человек. Жертв могло быть куда больше. А ещё эти странные убеждения с фасолью…Я не даю ему закончить, из меня разносится заливистый смех.– Пожалуй, стоит оставить всё как есть.А я продолжаю смеяться в своё удовольствие, радоваться жизни, ведь люди, которые меня окружают, ненормальные, они никогда не поймут меня, единственного вменяемого человека на всей нашей планете.Я полностью нормален. Я фасоль…