Пролог

Если, предположим, в штате Вермонт какого-нибудь бедолагу приговорили к смерти через повешение, но в последний момент Верховный суд США, рассмотрев апелляцию, принял мудрое решение дать ему некий шанс и ему предложили выбор: либо прочная намыленная веревка, с последующей кремацией за счет штата, либо спуск на лыжах в ночное время в районе озера Шамплейн от известного всей округе спортивного пансионата «Спринг-бод» до жилищ, огоньки которых виднеются в долине, расположенной много ниже, — пусть он выбирает веревку и не задумывается. Ибо смерть на обычной виселице по сравнению с мясорубочно-спонтанным кошмаром спуска покажется ему невинной, сладкой и скоротечной. То есть в целом почти домашней.

Многочисленные перепады высокогорного массива Монтпилиер настолько круты в этих местах, настолько непредсказуемы, что, выскакивая на гребень, сумасшедший лыжник не то что в ночное время, но и при ярком солнечном свете просто не успеет увидеть внизу хотя бы намек на краешек спасительной ровной плоскости: весь путь к долине — это три отчаянных вертикали, каждая из которых, по прихоти природы, внезапно заканчивается естественной подкидной площадкой, образуя каскад трамплинов, по обычным житейским меркам непроходимых. В крайнем случае ураганная скорость спуска по инерции вынесла бы беднягу (говоря точнее — то, что от него осталось бы) и небрежно бросила на какой-нибудь утоптанный частный двор, наподобие того, как бурлящая накатистая волна выбрасывает порой на берег вязкое, тяжелое, искалеченное коротким штормом тело большой медузы, не имеющей в огромном своем объеме ни единой упругой связки. Почерневший от крови, теплый, драный мешок с раздробленными костями — вот во что неминуемо превратит несчастного этот нелепый по сути спуск, если по каким-то странным, неясным суду причинам он все же на него отважится. Так что — добрый ему совет — пусть выбирает все же простую, проверенную за века веревку, что позволит ему вскоре предстать если и не перед Всевышним, то хотя бы перед чинной похоронной командой в своем первозданном виде.

Одинокий лыжник, что стоял сейчас на краю обрыва, похоже, об этих сложных, авантюрно опасных рельефах спуска до поры ничего не знал. Знаменитый скоростник, участник многих крупных международных соревнований по прыжкам с трамплина, честолюбец, мечтавший попасть в состав олимпийской сборной, потерпевший вскоре ряд каких-то роковых и необъяснимых, но тем не менее сокрушительных поражений и три года назад вдруг бесследно исчезнувший с мировой арены, он действительно стоял сейчас на площадке у края пропасти, в равнодушно-беззвездном затишье этой странной унылой ночи, словно ожидая… ожидая, впрочем, — это-то как раз и не было понятно ему самому — чего? — но уж только не минорно-короткого звука гонга, не сухого, будто растресканного удара стартового пистолета, не, конечно, взрыва аплодисментов и свиста болельщиков за тугими барьерами ограждений, не истошных воплей знаменитого репортера и спортивного комментатора Арри Хьюза на стремительно налетевшем финише. Он стоял не двигаясь, словно памятник самому себе, словно четкий восклицательный знак, завершающий фразу о бренной сущности мира и тщетности всех надежд. Черный теплый гладкий костюм облегал его совершенное тело, как собственная кожа, на голове спортсмена был тяжелый защитный шлем, сквозь прозрачный опущенный козырек которого поблескивали очки для ночного видения, удлиненные краги придавали рукам сходство с клешнями краба.

Чего же он ждал?

Самые обычные человеческие эмоции были ему в этот час абсолютно чужды. Сердце, мозг и телесная оболочка, по стечению каких-то совершенно немыслимых обстоятельств, больше, казалось, не составляли целого — того великого триединства, что ложится испокон веку в основу личности. Почему-то он не осознавал и этого. Перед ним, как в спорте, стояла цель и была задача пробиться к цели. Практически невыполнимая задача, которую он обязан был выполнить.

Ночь легла безлунная, низкие тяжелые облака продвигались медленно, задевая уступы скал, и, как будто просачиваясь сквозь них, наполняли округу холодной немой торжественностью. Говорят, что дьявол любит такие ночи, отличая их за тот особый цепеняще-интимный фон, на котором он и взрывает столь жестокий и бессмысленный фейерверк самых гнусных своих проделок.

Позади загадочного спортсмена, вдалеке, за оградой пансионата, вдруг тихонечко, будто вопрошающе, тявкнул пес; тут же долетел характерный, как при передергивании затвора, звук захлопнутой автомобильной дверцы, и вновь все стихло. В этот миг черный лыжник и ухнул внезапно в бездну, словно лишний, надоевший природе дорожный камень, сбитый резким порывом ветра. Ночь рванулась ему навстречу с кинжальным свистом, он, казалось, не скользил на лыжах, а падал, падал, неминуемо приближаясь к невидимому пока трамплину, как самоубийца к покатому краю крыши. Склон был крут, бесконечен, звучен и уже поэтому — изумителен. Крылья дьявола, казалось, расправились за спиной пилота с хрустящим смертельным шорохом, когда он скорее угадал, чем различил сквозь очки для ночного видения синеватый неровный край подлетевшей навстречу пропасти, самой первой и не самой пока опасной. И едва он разогнул наконец колени, точная невидимая пружина, сладко распрямившись, кинула его, как гладкое отточенное копье, в фиолетовую колючую бесконечность неба, где как раз показалась в разорванных тучах белая безжизненная луна. Черный человек легко рассекал пространство над безмолвной корявой пропастью, над округой, ставшей снова на время четко видимой и объемной, над притихшей землей, которая могла встретить его через несколько секунд для короткой транзитной встряски, но могла и не встретить. В этом дьявольском спуске не было предусмотрено никаких гарантий.

Далеко внизу показались слабые беспорядочные огоньки жилищ. От летящего сверху монстра их надежно защищали три природных крутых трамплина и три пропасти, над которыми даже птицы инстинктивно замирали порой, неподвижно зависая в серебристых холодных сумерках.

 

Глава первая

Двойное убийство

С некоторых пор черноглазый низкорослый крепыш Кид Фрей стал считать себя человеком вполне счастливым. Это мирное ощущение незаметно поглотило душу Кида вскоре после того, как они, вместе с его терпеливой и верной Лотти, переехали в шале «Сноуболл», частное владение, отгороженное от суетного мира не только великолепными горами, но и четкими табличками, не рекомендующими вторгаться в его пределы. Территория, подвластная Киду Фрею, представляла собой романтическое и в то же время достаточно причудливое плато, понижающееся к востоку, а с трех остальных сторон словно бы обрезанное распадками, многочисленными извилистыми ущельями, над которыми безгранично царили горы.

Предусмотренные контрактом обязанности Кида Фрея были многообразны и в то же время просты. Кровь далеких индейских предков к пятидесяти шести годам не остыла еще в его крепко сбитом послушном теле, сухожильные руки одинаково легко управлялись с топором и с лопатой, а если надо — и с карабином. Надлежало содержать в порядке хозяйское шале, расположенное в самой живописной части плато; содержать и собственное полуфермерское, полусторожевое хозяйство, состоящее из рубленого дома и нескольких бытовых построек. Заодно уж, как водилось в этой довольно безлюдной местности, по контракту Кид числился и шофером, и егерем, и лесничим. Ровная и почти отшельническая жизнь супругов нарушалась лишь необходимостью два раза в месяц спускаться на машине в ближайший городок, чтобы проверить, пополняется ли их собственный скромный счет, и сделать необходимые продуктовые заказы.

Хозяева все реже и реже приезжали в шале, обычно сообщая о своем скором прибытии телефонным звонком. В этом случае сам темп жизни в шале убыстрялся настолько, что у Кида с Лотти кружились головы. Лихорадочный праздник словно взрывал округу и обычно продолжался дня три. О приезде хозяев извещал, как правило, секретарь, реже — сама Валерия, вторая жена хозяина, чаще других появлявшаяся в шале с компанией своих молодых друзей.

Взбалмошная веселая красавица и ее легкомысленные друзья откровенно нравились Киду. Четыре года назад, впервые приехав в эти экзотические места, восторгаясь просторным уютом шале, живописностью гор, снега, елей, она загорелась желанием проложить здесь лыжные трассы для слалома и фристайла. Современные трассы, снабженные подъемниками и всем, что необходимо для приема лыжников и гостей. Уилльям Чиверс, банкир-хозяин, всячески ублажавший молодую супругу, не препятствовал ее затеям, и трассы были проложены в кратчайший срок. На открытие съехались человек пятнадцать, как в таких случаях принято говорить, сильных мира сего, в том числе сам могущественный банкир, в окружении своей малочисленной, но весьма надежной охраны. Приглашенные Валерией знаменитости продемонстрировали свое мастерство, и с тех пор миниатюрными трассами никто не пользовался. Кид продолжал приглядывать за подъемником, за уютным домиком-раздевалкой, примостившимся на вершине холма, откуда начинался спуск, но с самого начала подозревал, что лыжная эта затея была никчемной. Слишком часто безудержная река фантазии молодой хозяйки меняла русло.

Накануне днем Кид и Лотти были вдруг встревожены лаем собак. Три огромные канадские лайки Фрея первыми учуяли поднимающийся из долины лимузин. Кид накинул на плечи полушубок, вышел на крыльцо и тоже увидел медленно преодолевающую подъем огромную голубую машину. Кликнув лаек, он посадил их на цепь и пошел встречать гостей, слегка удивленный тем, что никто не предупредил его в этот раз об их возможном прибытии.

За рулем сидела неотразимо привлекательная Валерия. Она остановила машину у левой обочины расчищенной от снега дороги.

— Привет, Кид, — махнула она рукой и, стараясь не поскользнуться, двинулась в его сторону.

— Добрый день, мадам, — в один голос приветствовали ее Кид и стоящая чуть поодаль Лотти.

— Как поживаете, Лотти? — Валерия так и искрилась весельем.

— Прекрасно, мадам, — ей в тон ответила подруга Кида, откровенно любуясь своей хозяйкой. Длинные черные волосы Валерии крупными локонами падали на воротник короткой меховой шубки. Она подошла, протянула руку сначала Киду, потом Лотти:

— Ну как? Скучаете тут… Мы вас совсем забросили… Я денька на два-три. Отдохнуть. Всё ли там в порядке, Кид?

— Как всегда, мадам, — почтительно сказал Кид.

— Закиньте нас быстренько туда. — Она не посчитала нужным представить им своего спутника, сероглазого, с короткой стрижкой блондина, равнодушно смотревшего на них поверх приспущенного стекла дверцы.

Кид пошел выводить вездеход. Из-за слишком крутого подъема добраться до шале на машине не представлялось возможным. Пришлось бы надевать на колеса цепи.

Вездеход, небольшой, удобный, с открытым верхом, медленно поднимался к шале. Ровный рокот мотора не мешал Валерии высказывать свой восторг. В голосе ее Кид ощущал волнение. Ничего не значащие слова, слетавшие с ее уст, предназначались лишь ее молодому спутнику.

— Господи, хорошо-то как! — щебетала Валерия. — Почему бы не приезжать сюда чаще? Покататься на лыжах, подурачиться, поваляться в снегу? Нам все некогда, некогда… Почему некогда? — задала она вопрос сама себе. — Вы здесь очень скучаете, Кид?

— Нет, мадам, — по-отечески грустно ответил Кид.

— А что же вы делаете все дни? Смотрите телевизор?

— Хозяйство большое, мадам. Надо ведь не только содержать в порядке шале. На моем попечении еще лес и собаки. Приезжайте, мадам, как-нибудь летом. Я покажу вам, какие удивительные здесь леса. А захотите, мы сходим с вами на охоту.

— И будем стрелять? Господи! А здесь есть медведи? Я мечтаю поохотиться на медведя.

— Это очень опасно, мадам.

— Опасно? Тогда тем более… Это же замечательно — все поджилки трясутся, из малины выбегает огромный медведь, а я… А я — от страха, не целясь — бах! бах!.. Да, наверно, это не так уж страшно, ваши злющие лайки все равно бы не дали меня в обиду.

— Мои лайки очень вас уважают, мадам, — галантно ответил Кид.

Вездеход подъехал к шале. Кид легко спрыгнул на очищенную от снега площадку и, оставляя широкие следы, пошел открывать дом.

Распахнув двери и чуть отойдя в сторону, он протянул Валерии ключи:

— Когда прикажете подавать обед, мадам?

Валерия глянула на своего спутника, словно хотела его о чем-то спросить, но тотчас же опять обратилась к Киду:

— Скажите Лотти, что мы будем обедать в восемь. Да, еще — домой я уже позвонила и сказала, что побуду здесь.

— Как вам будет угодно, мадам.

Никто из них в эту минуту не подумал, что из престижного спортивного пансионата, расположенного за распадком много выше шале, из окна верхнего этажа за ними можно наблюдать в мощный бинокль.

Завтрак приказано было подавать к одиннадцати, и Кид Фрей, словно желая войти в ритм жизни своих гостей, на другой день поднялся чуть позже обычного. Снежный заряд — экзотическая примечательность этих мест, — как всегда обрушившись ночью с крутого склона, покрыл все вокруг новыми бесчисленными сугробами, как бы задавая Киду основную часть нормы ежедневной его работы. Солнце, поднявшееся уже над лесом, зажигало сугробы миллионами разноцветных брызг. Кид по привычке щурился, с откровенным благодушием улыбался, лениво раздумывая о легкомыслии своей молодой хозяйки, о том, что едва ли суровый Чиверс одобрил бы этот ее приезд. Впрочем, личная жизнь Уилльяма Чиверса и Валерии Бренна его не касалась. К одиннадцати Кид успел переделать обычные хозяйственные дела. Лотти приготовила завтрак. Он перенес в вездеход довольно объемистую корзину с многочисленными судками, салатницами, кастрюлечками, опустил бульдозерный нож и, расчищая засыпанную дорогу, медленно двинулся к шале.

Наружная дверь была еще заперта. Кид несильно подергал за ручку шнура, извещая гостей звонком колокольчика о своем прибытии.

«Спят еще», — снисходительно усмехаясь, подумал он, тут же, впрочем, вспоминая, что обычно шум вездехода будил Валерию. «Молодежь, — бормотал он без укоризны, — такое дело…»

На звонок никто не отзывался. Кид удивился, опустил корзину, сошел с крыльца. Кинул взгляд на окна, внимательно осмотрел округу: нет ли свежих следов, не пришла ли гостям идея с утра покататься на лыжах. Подергал шнур еще и еще раз. Колокольчик дребезжал уже с заметным надрывом, но двери не открывались.

Кид еще раз бегло взглянул на окна, даже поневоле пожал плечами, а потом неторопливо пошел вдоль стены, огибая дом справа.

За первым же углом, где снег за эту зиму практически еще ни разу не расчищался, он, время от времени чертыхаясь, стал проваливаться в сугробы. Тревога нарастала, как все та же еженощная безудержная лавина, движения его стали нервными и поспешными, но именно поэтому Кид внезапно сам себе мысленно скомандовал «стоп!» — в нем проснулся охотник. Высоко поднимая ноги, видя сразу и край стены, и всю мерцающую округу, он стал продвигаться вперед увереннее, но в то же время расчетливей, осторожней. Он миновал второй угол, осматривая забранные сварной решеткой окна нижнего этажа. Занавески и шторы были задернуты, каждое окошко дышало миром, как бы говоря, что уют и покой есть не только очевидное, но и непременное условие, на котором великий Чиверс согласился основать здесь шале для своей молодой супруги.

За следующим углом начинался уступ с примыкавшей к шале пристройкой. Там помещалась кухня с выходом на площадку нижнего этажа и узорной лестницей, ведущей наверх. Всю пристройку можно было увидеть, только добравшись до этого проклятого, как будто все отступающего, все отодвигающегося угла.

Несмотря на то что одет он был сравнительно легко, Кид взмок. Пот катился по спине, приходилось отирать рукой лоб. Кид остановился, несколько раз глубоко вздохнул и затем — в три шага — оказался за последней чертой роковой безвестности.

То, что он увидел, заставило его замереть на месте. Сердце грохнуло, как барабан в миг свершения священного обряда казни, глаза померкли. Черная, искусно сваренная решетка кухонного окна, выходящего во внутренний двор шале, была сорвана и, покореженная, словно ее специально неистово терзали, одним углом торчала из снега. Середина оконной рамы была проломана каким-то жутким тупым ударом, и огрызки стекол темнели по ее краям, как зубы мертвой акулы, выброшенной из мрачных океанских глубин на скалы.

Все охотничьи инстинкты далеких предков разом были стерты в сознании Кида, мигом сбиты холодной слепой волной первобытного злого ужаса. Ошеломленный, он нелепыми кривыми прыжками кинулся к подоконнику, уцепился за нижний рваный край рамы и перевалился в кухню, продираясь животом сквозь остатки разбитых стекол. Так он и свалился на пол — под острый стеклянный звон, прозвучавший в тишине, как чья-то нелепая шутка на краю отверстой еще могилы.

Бегло оглядевшись, Кид прыжком пантеры ворвался в прихожую. Ключ от дома оказался на месте. Он отпер тугую дверь, выскочил зачем-то на крыльцо, резко повернул назад, на цыпочках уже вернулся в кухню, снова оглянулся и, вооружившись тяжелым разделочным ножом, подошел к ближайшей двери, ведущей во внутренние покои.

Чуть-чуть помедлив, выставив перед собой нож, левой рукой он рванул дверь на себя.

Это был центральный холл, служащий одновременно и столовой, и библиотекой. Толстый бежевый ковер на полу, инкрустированный серебром камин, раздвижной обеденный стол, десять стульев вокруг него, справа у окна журнальный столик с двумя креслами, на ореховой глади столика бутылка вина, два фужера, пепельница с окурками… На противоположной от двери стене — книжные полки с книгами, видеомагнитофоном, видеотекой, баром… Все на своих местах. В правом дальнем углу дверь, ведущая в узкий коридор, из которого можно пройти в две спальные комнаты…

Словно почувствовав, что на первом этаже никого нет, Кид кинулся в коридорчик, распахивая двери и оставляя их открытыми. Потом он быстро вернулся в прихожую, секунду помедлил перед лестницей и тихонечко, под жалобный скрип ступенек, стал подниматься на второй этаж. Там находились еще четыре спальни.

Валерию Бренна и ее приятеля он нашел во второй. Если просто бегло взглянуть на них с порога, можно было подумать, что оба спят. Но Валерия, неестественно закинув назад голову, немигающими глазами смотрела в потолок, рот ее был открыт. Одеяло закрывало ее лишь до талии, на шее и на груди виднелись кровоподтеки. Спутник ее лежал на животе, правая его рука свешивалась и словно упиралась в ковер.

Было ясно, что оба они мертвы. Плохо соображая, что делает, Кид все же осторожно подошел поближе, прикоснулся пальцами к плечу мужчины и тут же отдернул руку. В горле запершило, поневоле увлажнились глаза, Кид не то чтобы вздохнул, а скорее простонал и попятился к дверям, пытаясь включиться опять в реальность, из которой его вышибла эта обнаженная картина смерти. Ноги стали ватными, голова тряслась, тем не менее он каким-то чудом спустился в холл, сел возле телефона, снял холодную трубку и набрал необходимый номер.

— Офис Чиверса. Говорите, вас слушают, — послышалось в трубке.

— Господин секретарь, — попытался привычно промолвить Кид, узнав секретаря по голосу, но это у него не получилось.

— Я вас не понимаю, говорите громче, — слышимость была, как всегда, отличная.

— Господин секретарь, — почти крикнул Кид, — у нас несчастье!

— Кто это говорит?

— Господин секретарь, это я, Кид… Кид Фрей, из шале «Сноуболл».

— Хэлло, Кид. Что случилось?

— Несчастье, господин секретарь. Госпожу убили.

— Что? Ты с ума сошел? Или пьян?..

— Это ужасно, господин секретарь. Они лежат там оба. Кажется, их задушили.

— Повтори.

— Они убиты, господин секретарь. Что мне делать? Какой ужас! Что делать?

— Валерия была не одна?

— Да, с молодым человеком.

— Ты его знаешь?

— Нет, они…

— Когда они приехали?

— Вчера днем.

— Когда это случилось?

— Сегодня утром я…

— Хорошо. Ничего не надо объяснять. Я спрашиваю, когда это могло случиться.

— Сегодня ночью.

— Слушай меня внимательно, Кид. Закрой шале. Ничего не трогай до прихода полиции. Никуда больше не звони. Понял меня?

— Я понял, господин секретарь. Только в кухне выломано окно.

— Оставь все как есть, Кид. Ничего не трогай. Это приказ.

— Слушаюсь, сэр.

 

Глава вторая

Странный следователь

Чарлз Маккью был человеком среднего роста, средних лет и средней узнаваемости в толпе. Именно толпа с юных лет зачастую помогала ему осознать себя частью целого, но той частью, без которой ни толпа, ни любое другое целое не могли бы исполнить на сцене жизни той неизбежной житейской роли, что была уготована им судьбой на каждый конкретный час.

Будучи еще студентом родного Бостона он ввязался как-то в передрягу, где толпа пыталась растерзать голодранца-негра, заподозренного в дерзкой краже каких-то вонючих булочек с прилавка уличного торговца. Негр был худ, беззащитен, безгласен, а потому и не способен озлобить людей настолько, чтобы им немедленно захотелось свернуть ему шею набок. Вволю насладившись испугом парня, молча растирающего вялую вишневую кровь по грязной разбитой роже, улюлюкающая толпа готова была разойтись, разбрестись по домам, наплевав на этот мелкий, ничтожный случай, но тут именно Чарлз Маккью снова всех взвинтил и довел почти до истерики, став на время душой толпы, ее острым мозгом, железным сердцем, ядовитым желчным пузырем и черт знает чем еще. А когда на потной упругой шее был готов уже захлестнуться чей-то тонкий кожаный ремешок, Чарлз Маккью с ловкой цепкостью обезьяны снова влез на какой-то высокий щербатый пень и как дважды два доказал, что подонку-негру все же стоит оставить жизнь. Испытав себя этим странным образом, получив при этом огромное, почти физическое наслаждение, будущий адвокат и судебный следователь Чарлз Маккью воочию осознал, что быть независимым дирижером самых крайних ситуаций — это не просто его удел, но высочайший и редкий дар, поднесенный ему природой. Начав жизненную карьеру с мелких провокаций на рабочих митингах, Чарлз поднялся к сорока трем годам по служебной лестнице до ступеньки руководителя отделения ФБР, где высокое руководство считало его прагматиком, чей полезный талант, безусловно, был замешен на здоровом прямом цинизме. Это он в одиночку, причем в самом обычном житейском плане, разложил морально целое посольство одной восточной дружественной державы, что привело к самоубийству одного и к замене доброй трети остальных сотрудников, а в конечном счете — к важным экономическим уступкам в пользу США при закупках дешевой нефти. В результате в конгрессе был снят запрос о необходимости частичного расконсервирования собственных стратегических нефтяных запасов, а личный счет Маккью подошел наконец к шестизначной цифре. Нет, казалось, в природе моральной нормы, которой он готов был следовать, нет такой ценности, что вызывала бы у него какое-либо чувство, кроме искреннего презрения. Для начальства он всегда был особенно удобен там, где приходилось выполнять тонкую работу. Чарлз Маккью умело поддерживал эту репутацию, что приносило ему с годами все новые и новые дивиденды. В среде профессионалов он считался дальновидным стратегом и тонким тактиком, наделенным изощренным умом.

И все же, надо заметить, эти мнения и оценки отражали лишь внешнюю сторону натуры Чарлза. Подспудная же ее сторона наиболее полно проявлялась там, где он чувствовал себя хозяином положения. Хрестоматийно известный образ Киплинговой кошки, что гуляет сама по себе, в подсознании Чарлза присутствовал со студенческих лет. Редким людям приоткрывалось до конца то, что, по сути, являлось Чарлзом Маккью.

К этим редким людям, как ни странно, не относился и влиятельнейший банкир Уилльям Чиверс, постоянный заказчик и, как он сам считал, единственный хозяин Маккью. Чарлза, среди прочих, банкир причислял к той категории людей, которых он и ему подобные поднимали из небытия и наделяли властью не ради их достоинств, а ради тех четких функций, что им предписывалось выполнять. Уилльям Чиверс, вероятно, очень бы удивился, проявись какие-либо из личных качеств Чарлза достаточно явно. Маккью и не проявлял их, оказываясь под рукой великого человека в нужный момент как некая клавиша, на которую достаточно нажать — и тут же последуют все необходимые действия. И хотя действия эти, казалось, лишь подтверждали всегдашнюю исполнительскую готовность Чарлза, банкир удивился бы еще больше, узнав, насколько руководителю бостонского отделения ФБР на него, на Чиверса, наплевать. Чарлз Маккью обслуживал не сильных мира сего, а свою собственную причастность к этому миру, к самой системе. В этом был, разумеется, элемент игры, но играть он привык по собственным правилам, никогда не меняя их без достаточных на то оснований и особенно — по прихоти именно тех людей, от которых он, в общем-то, был зависим.

Взять хотя бы сегодня…

Когда Чиверс срочно вызвал его — отыскал не через секретаря, а сам, лично, — Чарлз Маккью сразу понял, что работа предстоит опять не иначе как тонкая, то есть из тех самых, о которых не надо писать отчета. Ну еще бы — убийство в шале жены «хозяина» и ее партнера. Делового партнера, как вначале попробовал объяснить ему ситуацию Уилльям Чиверс. То бишь компаньона по строительству лыжных трасс, изучающего чужой опыт в США и за их пределами.

Эта точная и конкретная фраза насчет «изучения чужого опыта» так понравилась Чарлзу своей естественностью, что он, при всей трагичности происшедшего, еле-еле сдержался и едва не прыснул в кулак, когда банкир на секунду отвел глаза. Но, однако, сдержался и только слегка откашлялся. Чиверс посмотрел на него при этом своим рыбьим потухшим взором, как на пыльный манекен где-нибудь за стеклом городской витрины.

«В общем, ладно, — подумал Чарлз. — Отвлекаться на эмоции сейчас не стоит. Надо ехать в шале, изучить все как есть, на месте… Пока ясно одно: эта сучка в конце-то концов допрыгалась. Никаких тормозов и хотя бы видимости приличий. Нет им дела до поддержания безупречной репутации одного из столпов бостонского делового мира! Ну а эти придурки — избиратели, вкладчики… Все готовы хотя бы одним глазком заглянуть на миг в пресловутую замочную скважину, где на скомканных простынях бьются двое, из высших, будто черти, пойманные в садок! Вот чем платит старый пердун за слепую минуту страсти… А теперь результат — два трупа и множество тухлых версий. Надо выбрать одну, которая всех устроит: обывателей, прессу, полицию и, конечно же, в первую очередь — руководство „Бостонской финансовой группы“. В том числе и эту старую перечницу, господина Реджа Уоллеса, который никогда ничего не прощает своим партнерам… Вот банкир и гудит, и гудит, будто шмель, выбирающий подходящее место для долгой спячки…»

Чиверс между тем отстраненно продолжал говорить и говорил так сухо и так спокойно, что в сознании Маккью, беспредельно допускающем все и вся, поневоле то и дело мелькала мысль: а не сам ли сверхмогущественный банкир между делом распорядился угрохать свою супругу? О которой, надо думать, не напрасно все последние месяцы ходили слухи, что она способна переспать не только, скажем, с марокканским послом, но и с его шофером? Чем не версия для кругов, оппозиционных банкиру Чиверсу?

Подъезжая сейчас к шале, коротко подсказывая маршрут своему водителю, Чарлз Маккью методично воспроизводил в памяти наиболее существенные детали тягостной той беседы. Криво усмехнулся, вспомнив, как нервы банкира все же в какой-то момент не выдержали. Он достал из бара бутылку виски, на три пальца плеснул и себе, и Чарлзу. Когда выпили, вынул из левой тумбы безразмерного письменного стола фотографию жены в деревянной рамке, очень долго ее рассматривал. «Ах, Валерия, Валерия…» — только и сказал он с непритворным тяжелым вздохом, возвращая портрет на место. Затем вновь обратился к Чарлзу:

— Понимаете, Маккью, жизнь есть жизнь… Все это и очень сложно, и очень просто… — Он помедлил, глядя в окно, и затем продолжил:

— Я не знаю, как вы повернете дело… Но прошу вас твердо запомнить одно… — Чиверс встал и вышел из-за стола. Встал и Чарлз, понимая интуитивно, что именно сейчас будут сказаны те единственные главные слова, подлинный смысл которых можно будет соотнести с приказом. Выполнение приказа будет щедро оплачено; выслушав его, отступать можно будет только на край могилы.

— Я прошу вас запомнить только одно, — повторил банкир очень тихо, но очень твердо. — Никакая полиция, никакие сплетни и злые домыслы не должны убедить меня, что моя жена со своим любовником может быть убита в одной из моих постелей. Где бы эта постель ни стояла — хоть на Марсе, хоть в шале «Сноуболл»… Ни один из местных полицейских чинов не должен подойти в эти дни к шале ближе, чем на пятнадцать миль… Кстати, я сам подобрал вам следователя. — Он назвал ничего не говорящее Чарлзу имя. — Это частное лицо, первоклассный сыщик, правда, немного с придурью, но дело знает, проверен. Ваш помощник Марк Брук доставит его на место. На все вместе дадите ему двое суток, от силы трое. Судя по отзывам, это какой-то уникум, для которого нет преград. Настоящий самородок — из тех, кто верит по-детски в истину. Таким образом, перед вами три задачи… всего лишь три. Первая — заткнуть рот прессе; вторая — вычислить и доставить ко мне убийцу; третья — самая простая: обеспечить молчание нашего самородка. Вечное молчание, — вдруг особенно отчетливо и довольно резко добавил он, подойдя к Чарлзу почти вплотную и снова глядя ему в глаза характерным своим взглядом ленивой и сонной рыбы. — В средствах вы не ограничены, соответствующие распоряжения даны. — Чиверс вновь вернулся к столу и с трудом засунул свой широченный зад в элегантное кресло с высокой спинкой. — Это все…

— Как прикажете, сэр, — по инерции, все еще стараясь осознать услышанное, обронил Маккью. — Будет сделано, сэр, — достаточно механически зачем-то добавил он и, коротко попрощавшись, пошел к дверям.

А что еще ему оставалось делать?

Из раздумий этих Чарлза вывел внезапно шофер, указав на табличку, где было написано «Сноуболл». На развилке стоял низкорослый крепыш, в меховом полушубке и высоких замшевых сапогах. Он держал в руках карабин с чуть опущенным вниз стволом, у его ног полукругом сидели три огромные канадские лайки.

— Все, прикончит сейчас, — ядовито буркнул шофер, плавно тормозя за десять — двенадцать метров до этого воинственного форпоста. — Вот где, мистер Маккью, успокоятся наконец наши души.

Низкорослый крепыш подошел между тем поближе, держа палец на спусковом крючке, и весьма недвусмысленно сунул ствол чуть ли не в физиономию Чарлзу, защищенному лишь стеклом на дверце, слегка приспущенным. Заговорил он, однако, предельно вежливо:

— Здесь частное владение, мистер. Я — Кид Фрей. Жду полицию. Извините, вам придется предъявить какой-нибудь документ.

Настроение у Чарлза сразу переменилось. Да-а, и впрямь — жизнь есть жизнь, как сказал этот старый пройдоха Чиверс… Вот стоит местный страж в окружении трех кровожадных гарпий. Госпожу и любовника ее просрал и теперь до скончания века будет каждому проезжему тыкать пушкой своей в лицо. Хорошо!

Улыбаясь, он протянул в окно документы. Человек, назвавшийся Кидом Фреем, внимательно их изучил, закинул карабин на спину, и возвращая документы, сказал:

— Слава Богу, что вы приехали, сэр. Я в полном вашем распоряжении. — Он прикрикнул на собак, они тут же присмирели и тихонько пошли за ним, словно понимая, что придется посидеть на цепи. Осторожно — чуть в гору — шофер тоже тронулся за ними на второй скорости.

Когда страж и его собаки свернули за угол дома, Чарлз вышел наконец из машины и сладко потянулся. Поджидая Фрея, он оглядел округу. На крыльцо вышла Лотти, он вполне дружески ей кивнул.

После тошного разговора с Чиверсом прошло всего три часа. По приезде в шале следствие началось, и теперь только от него, от Чарлза Маккью, зависит, насколько быстро оно закончится. Три задачи — это как те самые три точки, что всегда лежат в одной плоскости, где бы они в пространстве ни находились. Что ж, займемся теперь задачами…

Кид вернулся довольно скоро и сразу же обратился к Чарлзу:

— Чем могу помочь вам, сэр?

— Будь любезен, еще раз напомни имя.

— Кид, сэр, Кид Фрей.

— О'кей, Кид. Далеко ли машина, на которой приехала мадам?

— В гараже, сэр. Это здесь, рядом. — Кид махнул рукой в сторону хозяйственных построек.

— Покажи-ка ее, будь любезен, моему шоферу. А потом мы с тобой побеседуем. — Он направился к Лотти: — Хозяйка, найдется ли у вас небольшая комната, где мне можно будет поговорить с гостем, который вот-вот подъедет?

— Конечно, мистер! — Лотти засуетилась. — Может, вы желаете посмотреть? У нас есть две приличные комнаты для тех, кто сопровождает друзей миссис Чиверс.

— А что, кроме миссис Чиверс и ее друзей, здесь никто не бывает?

— С тех пор, как мы здесь работаем, никто.

— А давно вы здесь работаете?

— Скоро уже пять лет.

— Нравится вам здесь?

— Очень, сэр. Если бы не это несчастье.

Лотти глянула вдруг за спину Чарлза, вниз, на дорогу. От развилки поднималась еще одна машина.

— Наконец-то, — облегченно промолвил Чарлз, сознавая, что это мог быть только его помощник, Марк Брук, один из тех немногих в его окружении, кому он сейчас доверял не меньше, чем самому себе.

Марк заглушил мотор, вышел из машины и, опираясь на незакрытую дверцу, как-то странно уставился на своего патрона, улыбаясь при этом откровенно и весьма загадочно, что, в общем-то, было ему несвойственно. Он как будто чего-то ждал. Его спутник — а это мог быть только рекомендованный Чарлзу следователь — тоже вышел из машины.

«Лет пятидесяти, — фиксировал Чарлз с допустимой точностью, — рост сто шестьдесят пять, вес пятьдесят четыре, волосы черные, чуть с проседью, глаза карие, брови густые, почти сходящиеся у переносицы, нос прямой, губы тонкие, лоб высокий, с залысинами… Вредный тип», — подвел он итоги и, шагнув вперед, протянул руку.

— Чарлз, — только и сказал он.

— Андрей, — так же просто ответил следователь, жиденькая рука которого оказалась неожиданно крепкой.

Имя прозвучало отнюдь не так, как Чарлз слышал его от Чиверса. Тот назвал следователя Анджеем Городецки, и Маккью в ту минуту решил, что ему подсовывают поляка, скорее всего иммигранта. Все это, впрочем, станет ясным из досье, которое Марк, очевидно, привез с собой.

Не удержавшись, он все же спросил:

— Поляк?

— Поляк, русский, еврей, болгарин, американец — и даже чуточку эскимос… Вас не устраивает? — довольно агрессивно пошел на Маккью Андрей. Было видно, что с подобными вопросами ему уже прежде не раз приходилось сталкиваться. Улыбка на лице Марка стала шире и обстоятельней. Видимо, что-то в этом духе он и ожидал.

Чарлз Маккью успел только хмыкнуть про себя и вдруг тут же, с внезапно подступившим злорадством, подумал не начать ли ему решение трех задач, так умело сформулированных банкиром, непосредственно с третьей… То есть грохнуть этого самородка-интернационалиста где-нибудь вот здесь же, в распадке, да и взяться за дело так, как считает нужным он сам, а не кто-то иной вместе с целым набором его амбиций… И ведь точно, что уникум, — в этом Чиверс, пожалуй, прав. С ним придется держать ухо востро!

Сам Андрей между тем, казалось, про минутную вспышку уже забыл. Он вдруг сделал несколько шагов в сторону, встал перед капотом машины, огляделся, неожиданная улыбка чуть тронула его тонкие губы.

— Красота, черт возьми, — чуть слышно проговорил он, — курорт… — И опять повернулся к Чарлзу довольно резко: — Что? Так и будем торчать здесь, сэр? — Слово «сэр» он почти прокаркал. — Может, все же объясните, за каким таким дьяволом меня приволок сюда ваш вот этот амбал? — Он небрежно махнул рукой в сторону Марка Брука, который так и давился беззвучным смехом.

— Вот-вот, — сказал наконец Марк Брук, тыча пальцем в Андрея. — Когда ехали сюда, всю дорогу — цирк…

Но Маккью уже успел оценить ситуацию.

— Здесь произошло двойное убийство, — четко выговаривая слова, сказал он. — Вас рекомендовали мне как очень хорошего следователя… — Он собирался что-то еще добавить, но Андрей перебил его.

— Кто? — спросил он.

Чарлз секунду поколебался.

— Уилльям Чиверс.

— А-а, — разочарованно протянул Андрей, — это не рекомендация. Так вы что же, не удосужились заглянуть в досье? Или мистер Амбал не успел вас на этот счет просветить? Что там у вас в руках, Марк? Не мое ли досье?

Марк, в руках которого действительно была небольшая стандартная папка, инстинктивно убрал ее за спину. Улыбка сошла с его лица.

— Видите? Я прав, — тут же заявил Андрей, — а там, наверно, есть рекомендации посолидней той, что может дать мне Чиверс.

— Чьи же, если не секрет? — не без доли ехидства спросил Маккью.

— Ваши, фэбээровские. Или вы станете уверять меня, что вы из полиции?

— Ладно, хватит, — прервал его Чарлз, — об этом нам еще предстоит побеседовать… Вы готовы со мной сотрудничать? — резко спросил он.

— Да, если мне не будет никто мешать, — в тон ему ответил Андрей.

«Ладно, черт с тобой, перезрелый птенец, — сокрушенно подумал Чарлз Маккью. — Поглядим, каков ты окажешься в деле, а там…»

Он внимательно оглядел дорогу, ведущую вверх, к шале, поискал глазами молчаливо стоящего Фрея и, обращаясь к нему, спросил:

— Кид, мы можем подняться к шале на машине?

— Если только надеть на колеса цепи, сэр. Но я могу подкинуть вас туда на вездеходе.

— Хорошо. Поехали. Втроем… Марк, здесь есть две свободные комнаты, в этом доме. Сделай все, что нужно… А туда, наверх, никого без моего распоряжения больше не пускать. Поехали.

Андрей вытащил с заднего сиденья машины тяжелый баул. Кид тут же подхватил его и понес в вездеход. Двигатель гудел не особо громко, но до самого шале все молчали. Дорогу и площадку перед шале Кид успел расчистить. Как только выпрыгнули у крыльца на снег, он протянул Чарлзу связку ключей.

— Мистер Чарлз, — обратился тут же к нему Андрей. — Не знаю, так ли мне следует вас называть… Прежде чем мы войдем в дом, мне хотелось бы задать несколько вопросов…

Было видно, что взвинченность Андрея пошла на убыль, говорил он почти спокойно.

— Валяйте, — снисходительно сказал Чарлз. — Думаю, адресованы вопросы должны быть Киду.

Соглашаясь с ним, Андрей кивнул и обратился к уныло стоящему рядом Фрею:

— Будьте любезны, Кид, очень коротко расскажите, что же здесь произошло?

Выслушав его, Андрей задал следующий вопрос:

— Если я правильно понял, до окошка надо было добираться по снегу. Вы видели какие-нибудь следы?

— Если они оставлены ближе к ночи, утром их не увидишь, сэр. Такая уж у нас тут погода: днем солнце, ночью снежный заряд. Каждое утро я расчищаю сюда дорогу и вот эту площадку. Если господа вдруг приедут, все должно быть в порядке.

— А как еще можно попасть в шале, кроме той дороги, по которой мы ехали?

— Другим путем сюда попасть невозможно, сэр.

— Значит, преступник должен был пройти или проехать мимо вашего дома?

— И это невозможно, сэр.

— Почему?

— У меня три лайки. Если я не посажу их на цепь, к шале никто не пройдет.

— Хорошо. Оставим пока это. Чарлз, может, вы хотите что-то спросить?

— Подожду, — сказал Чарлз. — Надо все внимательно осмотреть.

Было ясно, что он решил до поры не мешать Андрею.

— В таком случае давайте откроем дверь, — сказал Андрей, — только не будем сразу входить все в дом.

Чарлз протянул ключи Киду. Нервничая, тот не сразу попал ключом в скважину. Открыв дверь, посторонился. Андрей постоял на пороге, приглядываясь, привыкая к тревожному полумраку. Свет падал в прихожую только из окна, расположенного слева на площадке второго этажа. Он повернулся к Фрею:

— Кид, принесите, пожалуйста, мой баул.

Едва Кид спустился с крыльца, Чарлз сказал:

— Мистер Городецки, я не думаю вам мешать, но моя задача — как можно скорее забрать оба трупа.

Андрей поднял на него глаза, но Чарлзу показалось, что он в данный момент его не видит. Взгляд был пустой, отрешенный, зрачки расширены, будто у юнца, который только что накурился травки.

— Да, да. Я это понимаю, — тихо сказал Андрей, — я постараюсь, я постараюсь. — В самом тоне Андрея было нечто такое, от чего Чарлз Маккью вдруг покрылся холодным потом. — Мы сейчас… Мы сразу… Одну минуту…

— Чертова сомнамбула, — буркнул Чарлз, оборачиваясь на звук шагов Кида Фрея.

Очень бережно Андрей взял из рук Кида Фрея баул, двинулся вдоль стены, осторожно пронес баул в угол напротив лестницы и склонился над ним. Когда он распрямился, в руках у него оказался странный прибор, нечто вроде теодолита, только гораздо меньшего размера и без подставки. Чарлз, однако, очень скоро сообразил, что это фотоаппарат, — правда, непонятно, какой конструкции.

— Вы свободны, Кид, — сказал Андрей, внимательно глядя в пол.

— Жди нас в вездеходе, — распорядился Чарлз.

Андрей вздрогнул, услышав Чарлза, и, казалось, только что о нем вспомнил.

— Чарлз, — сказал он, — можете идти за мной. Но не торопитесь и не вздумайте лезть вперед…

Чарлз в сердцах чуть было не чертыхнулся, но промолчал. Ладно, думал он, пусть работает. Отыграюсь потом.

Андрей двинулся к лестнице и стал подниматься наверх, фотографируя каждую ступеньку, а потом каждый метр пола перед собой. Аппарат работал без всякой вспышки, и в полумраке это казалось странным.

Так они добрались до второй спальни. Андрей, прихватив ручку платком, осторожно повернул ее и открыл Дверь. Наконец они увидели то, что несколько часов тому назад предстало перед глазами Фрея.

— Думаю, что через полчаса вы сможете их забрать, — как-то отрешенно сказал Андрей.

— О'кей. — В этом отзыве Чарлза, однако, не чувствовалось уверенности. — Вам понадобится какая-нибудь помощь?

Вопрос, похоже, не понравился Андрею, он словно очнулся.

— Если бы вы прочли досье, вы не спрашивали бы об этом, — проговорил он все же достаточно ровно. — Ближайшие полчаса мне никто не должен мешать, в том числе, простите, и вы. Безусловно, понадобится карта местности, лучше километровка. Если будут материалы для идентификации, я передам их вам позже. Как вы думаете, — неожиданно спросил он, — Чиверс ведь не дурак?

Чарлз в ответ только хмыкнул, губы его скривила саркастическая ухмылка.

— Вот и я думаю — не дурак, — заключил Андрей. — Похоже, в мое досье он заглянул раньше вас… Но, извините, я понимаю, что обязан торопиться. Вскрытия я, естественно, делать не буду. Оно, как я догадываюсь, и не понадобится, и все же… зрелище не из приятных… я терпеть не могу, когда… Через полчаса вы сможете их забрать.

Резко повернувшись, Чарлз ушел вниз.

Марк Брук и шофер ждали его в комнате для гостей. На придвинутом к стене столе стояли компьютер, факс, рация. Чарлз Маккью одобрительно кивнул и обратился к шоферу:

— Что с машиной?

— Все в порядке, шеф. Цепи надеты, так что обойдемся теперь без вездехода.

— А машина мадам?

— Осмотрел… Что касается меня, все готово. Если помните мою просьбу…

— Я помню, помню. У нас есть еще время. Марк, где досье? Я полистаю его, а вы ступайте перекусите.

Чарлз хладнокровно пытался проанализировать впечатление, которое произвел на него этот странный, по сути, следователь. За то короткое время, что он наблюдал Андрея, это впечатление несколько раз менялось. Больше прочего его почему-то тревожил взгляд, которым тот смотрел на него на пороге шале, и, конечно, странная, почти болезненная самоуверенность, за которой, вообще-то, угадывался высокий профессионализм. Или взять, к примеру, все тот же фотоаппарат… Что за странная конструкция? Ни в одном каталоге такой не встретишь…

Чарлз раскрыл досье, усмехнулся: и точно — интернационалист, каких только кровей не намешено… Со стороны отца дед — русский, бабка — еврейка; со стороны матери дед — украинец, мать — полячка. В 1987 году попросил политического убежища. Вот оно что! — нелегальный переход границы старшим следователем Ленинградской прокуратуры Городецким Андреем Павловичем. Так, так! Вена — Рим — Кельн — Париж — Бостон… Последние четыре года — в США… Чарлз искал документы, на которые намекал Андрей, те, что характеризуют его как профессионала… Вот — окончил юридический факультет Ленгосуниверситета, шестьдесят седьмой год. Последние десять лет — старший следователь. Так-так-так… Вот оно: запрос ФБР, агентурная информация петербургской резидентуры… Начал работу в Минске с раскрытия ряда «глухих» дел, связанных с убийствами, через два года направлен в Ленинградскую прокуратуру… Краснодар, Ташкентское дело, Ростовское дело… Чарлз вспомнил, что в какой-то ориентировке по ФБР названия этих дел, городов мелькали… Так, дальше… «все источники особо подчеркивают уникальную интуицию, тягу к автономным расследованиям, профессиональное владение рядом смежных с криминалистикой областей, в частности — специальной радиотехникой, электроникой, практически всеми видами экспертизы; отличается повышенным интересом к новейшим разработкам криминалистической техники… Владеет рядом уникальных приемов борьбы, адаптированных с учетом природных данных… В критических ситуациях агрессивен, жесток, но никогда не теряет голову… Круг друзей и знакомых очень узок, ограничен коллегами… Обладает рядом психологических свойств, природа которых неясна… Легко завоевывает доверие, особенно женщин…»

Последнее, что отметил Чарлз, касалось работы Андрея в частном сыскном агентстве Дью Хантера, ставшем за последние два года ведущим агентством Бостона, что напрямую связывалось с началом работы в нем Андрея Городецкого.

«Да, агентство Дью Хантера — это сегодня фирма, — подумал Чарлз. — Если там все такие фанатики, как Андрей, то становится понятным, почему у них круг клиентов за последнее время сильно вырос».

Глянув на часы, Чарлз заспешил. Лимузин ждал его. Преодолевая подъем, они двинулись к шале, кое-где все же пробуксовывая, несмотря на то что на колеса были надеты цепи.

Андрей ждал их на крыльце.

— Наверху я закончил, — сказал он просто, как о чем-то весьма обыденном. — Можете их забрать. На первом этаже постарайтесь ничего не трогать.

— Давайте, — кивнул Чарлз шоферу и Марку и, когда они исчезли в дверях, спросил:

— Итак, что же там произошло, мистер Городецки?

— А нельзя ли, пока мы здесь работаем, обойтись без «мистеров» и без «сэров»? Меня это сильно отвлекает, — сказал Андрей. Он опять посмотрел на Чарлза тем самым взглядом, который фэбээровца так смущал.

— Принимается, — очень дружелюбно сказал Маккью. Ему так не терпелось услышать версию происшедшего.

— Мне представляется, что все произошло следующим образом, — начал Андрей. Было видно, что он готовился к обстоятельнейшему, подробному рассказу. — Убийца, выломав решетку и разбив оконную раму… как ему это удалось, убей Бог, пока не знаю, ибо сделал он это настолько быстро, что наверху не успели встревожиться… Так вот — убийца поднялся по лестнице, и, только когда он появился в спальне, началась паника. Гость Валерии, парень молодой и весьма крепкий, видимо, бросился на него в чем мать родила. Оружие, кстати, ни с той ни с другой стороны не применялось. Убийца, похоже, не спешил, то ли наслаждался пикантностью ситуации, то ли еще почему-то. Пауза привела к тому, что схватка произошла у дверей… Если это можно назвать схваткой. — Говоря все это, Андрей прохаживался туда и обратно перед крыльцом и поглядывал по сторонам. Вдруг он резко прервал себя:

— Чарлз, идите быстро за мной!

В два прыжка они преодолели крыльцо, очень быстро миновали прихожую и прошли через холл. Андрей так спешил, что в первую спальню почти вбежал. Там остановился у окна, чуть отдернул штору.

— Что там, наверху? — Он показывал на видневшуюся часть здания, расположенного много выше шале, в горах, над обрывом, почти вертикально спускавшимся в распадок.

— Спортивный пансионат «Спринг-бод», — сказал Чарлз.

— Ясно! Так вот мы где! — Он вдруг глянул на фэбээровца взглядом снайпера: — Там есть ваши люди?

— Есть. Двое. — Сказав это, Чарлз, к своему же собственному удивлению, неожиданно поймал себя на том, что выдал эту информацию чисто автоматически, как какой-нибудь примитивный кассовый аппарат, что выбрасывает на два доллара чек за паршивый сэндвич. В принципе, отвечать на этот вопрос не следовало бы. Мысленно он в который раз чертыхнулся и невольно припомнил строку из досье: «Обладает рядом психологических свойств, природа которых неясна». Проклятый гипнотизер!

— Чем там заняты ваши люди?

— Полагаю, это вас не касается, — очень официально ответил Чарлз.

— Если так, меня здесь вообще ничто не касается, — моментально парировал Андрей. — Если бы не мое глубокое уважение к агентству Дью Хантера, у которого я имею честь состоять на службе, вашему Марку, смею заверить, могло очень сильно не повезти, он не очень-то осторожен. Согласитесь, то, что здесь оказался я, а не ваш следователь или следователи полиции, не может не наводить на некоторые раздумья. И заметьте: хотя я и начал работать, у меня до сих пор нет уверенности, что я не сделал большую глупость. Если мы не найдем общего языка, я не просто уйду — я так хлопну дверью, что стекла полопаются аж в конторе у Чиверса. И расхлебывайте тогда эту кашу сами. А точнее, не кашу, а откровенное, дурно пахнущее дерьмо. Сами, сами… И не надейтесь, что ваши люди смогут меня удержать.

— Кто вы такой, черт возьми, чтобы так со мной разговаривать? — заорал было Чарлз, но тут же опять наткнулся на странный прицельный взгляд. Задним числом он мог бы поклясться, что холодные глаза Андрея были с подсветкой, во всяком случае в тот момент, когда они стояли у этого треклятого окна, выходящего на «Спринг-бод». Правда, длилось это всего две-три секунды.

Не обращая внимания на вспышку Чарлза, Андрей еще чуть-чуть отодвинул штору, снова посмотрел на спортивный пансионат.

— А что, если за нами оттуда сейчас наблюдают не только ваши люди, а кто-то еще? — не спросил, а сказал он как бы в некотором раздумье. — Или наблюдали за шале, скажем, вчера ночью или позавчера? Едва ли ведь ваши люди занимаются там розыскной работой…

Слова Андрея, а может быть, не слова, а сам менторский тон, каким они были произнесены, снова будто взорвали Чарлза. Заскрипев зубами, он, казалось, готов был вот-вот вцепиться в птичью шею этого худосочного наглеца, чтобы тут же свернуть ее. К счастью, Маккью соображал быстрее, чем давал волю самым искренним своим чувствам.

— Так тебя и так, — сказал он с почти неприкрытой ненавистью. — И тебя, и твое агентство, и Чиверса, и его ссучившуюся жену! Всех вас — так и растак!

Разразившись этой тирадой, Чарлз как будто выпустил пар, и этого оказалось вполне достаточно, чтобы снова взять себя в руки. Он достал из кармана куртки радиотелефон, нажал кнопку:

— Марк?

— Слушаю, шеф, — моментально отозвался Марк Брук.

— Кто у тебя наверху, в отеле?

— Кроуф и Мэри Спилмен.

— Мэри Спилмен… Это про нее вы твердили, что она классно водит машину?

— Не то слово, шеф. Она — бывший каскадер в доброй дюжине голливудских съемок. Представляете себе — как-то ей…

— Бросьте лирику, — оборвал его грубо Чарлз. — Создается впечатление, что вам там нечем заняться.

— Я все время на связи, шеф, — виновато ответил Марк.

— Хорошо, — сказал Чарлз. — Мэри Спилмен — быстро сюда, Кроуфу проверить два верхних этажа отеля, левое крыло, восемь окон. Зафиксировать всех постояльцев, не по записи у портье, а как положено. И немедленно выкинуть оттуда всех — на то время, пока мы здесь работаем. Есть вопросы?

— Будет сделано, шеф.

Чарлз убрал аппарат и мельком взглянул на Андрея — не посмеивается ли тот над ним? Нет, он был весьма серьезен.

— Сядем в холле, — предложил Андрей. — Убийца в него не заходил… Так на чем же я остановился? — продолжил он, когда они опустились в кресла у журнального столика. — Так вот, схватка произошла у дверей. Но убийца, похоже, оказался много сильнее спутника Валерии. В сущности, он убил его одним ударом — в правый висок. Рука убийцы в это время была в перчатке. Удар нанесен с такой силой, что спутник Валерии — простите, но, чтобы лишний раз не унижать достоинства мистера Чиверса, будем называть его так, — так вот молодой человек отлетел к стене и, падая, ударился затылком о край трюмо. Помните, оно стоит вдоль правой стены? Пострадала верхняя часть затылка. В худшем случае это могло привести к потере сознания, но не более того. Повторяю: убит он был тем, первым ударом. Сломаны височная кость и правая скула. Этому удару позавидовал бы сам Мохаммед Али.

— Вы не фантазируете, Городецки? Что-то уж слишком складно, как в детективе.

— Я всегда фантазирую. — Андрей постучал пальцами по ореховой крышке столика. — Простите за многословие, но это помогает мне лучше увидеть преступника. Оперирую же я только фактами. Продолжать?

— Продолжайте.

— Валерия Бренна, — задумчиво произнес Андрей, — итальянка, южная кровь. Она не упала в обморок, не стала стыдливо прикрывать свои прелести. Схватив стул, она наискосок пересекла кровать и обрушила его на голову убийцы. Видимо, она была сильной и смелой женщиной. Но что можно было сделать? Прежде чем преступник отшвырнул стул, она уже вцепилась ногтями в его лицо. Это не остановило его. Левой рукой он поймал ее шею. Пальцы правой — ладонью вверх — сунул ей в солнечное сплетение. Она, стоящая на кровати, и он, стоящий на полу, оказались лицом к лицу, на одном уровне. Она обмякла в его руке. Это невероятно, но так, на весу, он ее и задушил. Не бросил, а мягко опустил на кровать, уложил головой на подушку… — Сделав паузу, Андрей посмотрел на Чарлза. Тот невозмутимо спросил:

— Что дальше?

— Дальше?.. Никаких следов грабежа или чего-нибудь в этом роде.

— И все же?

— Черт возьми, — чуть понизив голос, сказал Андрей, — чего ж еще? Этот неандерталец… я не знаю, шизик — не шизик… Он аккуратно уложил их в постель, Валерию даже прикрыл одеялом… Посмотрим, может быть, что-то еще покажет экспертиза?

— Н-да, — проговорил Маккью, вдруг почувствовав, что его руки до боли сжимают деревянные ручки кресла. — Неужели вы думаете, что в дальнейшем все так и окажется?

— В каком «в дальнейшем»? — пожал плечами Андрей. — В той части, что я рассказал, все было именно так.

Чарлз посмотрел на него с прежним недоверием.

— Может быть, вы так же подробно опишете и убийцу? — сказал он.

Андрей в ответ только хмыкнул, сокрушенно поднялся из кресла и совершенно серьезно сказал:

— Нет. Этого я, к сожалению, сделать пока не могу. Кое-что прояснится, когда я получу результаты анализов.

— Вы что же — и анализы собираетесь делать сами, здесь?

Тон его был скептическим.

— Главное не в этом. — Андрей явно игнорировал этот пустой вопрос. — Мы не сможем найти убийцу, — продолжал он, — если не установим, как он мог сюда попасть. Не с неба же он свалился? Пока еще светло, я пойду поброжу немного вокруг. Анализы сделаю ночью.

В девять часов вечера голубой лимузин Валерии Бренна, на который в городке не могли не обратить внимания, на большой скорости проследовал в сторону магистрали. Поскольку накануне его видели днем, свидетели готовы были поклясться, что за рулем, конечно же, сидела она, а рядом с нею — все тот же спутник, по поводу которого успели уже посплетничать. На выезде из города лимузин зацепил стоящий на обочине старенький «кадиллак», не особо повредив его, но все же оставив на левом переднем крыле царапину. Можно было предположить, что Валерия, прекрасно водившая машину, в этот раз была, пожалуй, несколько под хмельком.

В двадцать два пятнадцать в одном из отделений дорожной полиции раздался телефонный звонок. Звонили из кафе, расположенного почти у самого шоссе. Хозяин кафе Фрэнк Борг сообщил, что на таком-то участке дороги голубой лимузин, водитель которого, видимо, не справился с управлением и не вписался в поворот, сбил столбики ограждения, рухнул на большой скорости с откоса, вспыхнул и через минуту взорвался.

Через пятнадцать минут после звонка полиция прибыла на место катастрофы.

Шел третий час ночи. Следственная бригада работала быстро, по плану, ситуация была типовой, почти будничной, никаких загадок не предвещала. Лимузин Валерии был слишком заметен, поэтому его принадлежность полиция установила почти мгновенно. Сообщение о трагедии передали Уилльяму Чиверсу. Несмотря на глубокую ночь, банкир бодрствовал, сам взял трубку. На детали катастрофы реагировал с железной стойкостью и потребовал, чтобы останки двух обнаруженных в машине людей немедленно были доставлены в Бостон. Окончание следствия передали бостонской полиции.

Получив по факсу от Мэри Спилмен эту же информацию и выждав примерно час, Маккью связался с Чиверсом. Оба согласились с тем, что хотя дорожная катастрофа — это очень трагично, тем не менее и полицию, и прессу эта версия вполне устроит. Разногласия возникли по поводу дальнейшего хода следствия. Чиверс по-прежнему настаивал на том, что убийца должен быть найден. Маккью с горячностью утверждал, что усилиями одного следователя, которого он к тому же до сих пор толком понять не может, раскрыть до конца преступление скорее всего не удастся и требовал подключения своих сотрудников. Получив категорическое «нет», он порекомендовал сэру Чиверсу поручить дальнейшее расследование агентству Дью Хантера, у которого дела идут в гору, и припугнул его тем, что ответственность за окончание следствия с себя снимает.

Это было нечто новое. Никогда еще Чарлз Маккью не решался перечить Уилльяму Чиверсу, да и Чиверс вовсе не привык к тому, чтобы ему перечили.

— Вы забываетесь, Чарлз! — В голосе банкира откровенно звучала угроза.

— Нет, сэр, я профессионально оцениваю ситуацию, — более чем почтительно заверил его Маккью.

— Вас что же, не устраивает сотрудничество со мной? — попробовал сделать еще один заход Чиверс.

— Меня устраивает сотрудничество с «Бостонской финансовой группой», сэр.

Это был точно рассчитанный удар. Чарлз понимал, что, конечно же, не пресса волновала сейчас банкира, — прессе рот в конце-то концов действительно нетрудно заткнуть. Главное все же было выглядеть чистым в глазах правления финансовой группы. Маккью знал, что рискует, но предполагал, что правление не может удовлетвориться версией о гибели Валерии в катастрофе. Тогда Редж Уоллес и прочие члены клана потребуют выложить все карты на стол. Выложит ли он их все — это другое дело. Но в любом случае, прояви правление интерес к самому факту гибели Валерии Бренна, Чиверсу придется вести себя очень тихо! Инспирировать этот интерес Маккью ничего не стоило. Похоже, понял это и банкир, но упрямо настаивал на том, чтобы свои следователи к делу не привлекались.

— Делайте что хотите, нанимайте китайцев, малайцев, хоть колумбийцев, но чтобы наших в следственной группе я не видел.

Это была зацепка, которая Чарлза Маккью устраивала. Оба в чем-то уступили, и видимость согласия была достигнута.

 

Глава третья

В поисках версии

В мрачном настроении, отправив Марка спать, Чарлз опять сидел над досье Андрея Городецкого, пытаясь не столько разобраться в сложившейся ситуации, сколько в себе самом. «На черта он мне, в общем-то, сдался, этот интернационалист, — вместе с этой самой, „неясной его природой“ каких-то там личных свойств?» — мысленно уже не раз повторял он одно и то же. И так ли уж продуманно поступил Уилльям Чиверс, привлекая именно его, Андрея, на эту, гнусную в целом, роль? Ведь каков финал!.. «Обеспечить вечное молчание» — это очень легко сказать. Хотя Марк, конечно, выполнит все, что ему прикажут по этой теме, но ведь вовсе не обязательно этому Городецкому делать дырку в уникальном черепе. Будет потом приходить ночами — с интуицией своей треклятой и с подсвеченным волчьим взглядом… Привидение — с апломбом и ехидной кривой улыбкой, — этого никакие нервы не выдержат! А так, в целом, этот парень ничего… По-российски, правда, прямой и грубый, но ведь это не повод, чтобы его угробить, даже ради сохранения чьих-то семейных тайн! А из последнего разговора с закусившим удила банкиром Чарлз четко понял, что скорее всего дело этим и кончится. Не лучше ли уж тогда попробовать просто купить Андрея, — ведь не миллионы же ему платит Хантер в своей конторе!

За стеной, в соседней комнате, Марк не спал — долго гремел посудой, разговаривал с кем-то по рации. Потом постучал, доложил, что вернулись с задания шофер Чарлза и Мэри Спилмен. Не интересуют ли шефа какие-нибудь детали?

— Что там у них? — устало спросил Маккью — просто так, чтобы хоть что-то спросить.

— Мэри Спилмен говорит, что примерно через час они с Бобом туда вернулись. Потолкались среди любопытных, послушали, чем интересуются репортеры… И еще говорит, что трупы обгорели так, что полиция долго ломала голову — где сама Валерия, а где ее деловой партнер.

— Хорошо, иди. И передай им, что они заслужили отпуск. Пусть отдыхают. Накорми и пусть спят. Утром Мэри Спилмен отправишь обратно, к Кроуфу.

— Понял, шеф.

Марк ушел, и Чарлз опять погрузился в свои раздумья. Беспокоило его еще одно обстоятельство. Когда вечером стало темнеть и Андрей закончил рыскать по снегу, в том числе и на лыжах — что, надо сказать, тоже весьма поразило Чарлза, потому что тот не просто стоял на лыжах, а в пробежках его явно ощущался какой-то особый шик, — они с Андреем и Марк с Кидом около часа просидели над картой. Кида Фрея с пристрастием расспрашивали все трое, пытаясь выяснить, нет ли лазейки, пользуясь которой можно проскользнуть в шале, минуя дом сторожа… Фрей знал плато как свои пять пальцев, любую версию опровергал убедительно, а если с чем-то соглашался, то выходило, что приготовления для проникновения в шале оказались бы такими громоздкими, потребовали бы участия стольких специалистов, что на это обязательно обратили бы внимание — если и не сам Кид Фрей, то спасательная служба, патрулирующая ежедневно на вертолетах в районе «Спринг-бод», поскольку и трамплин, и сам пансионат привлекали многих спортсменов и любителей покататься на лыжах.

Эта мозговая атака вчетвером кончилась тем, что ни одно из предположений не приняли за рабочую гипотезу, хотя перебрали, казалось бы, все — вплоть до использования дельтаплана и прыжка с управляемым парашютом. Впору было говорить о небесном посланце и неизбежности Божьей кары. Больше всех расстраивался Андрей, которого отсутствие хоть какой-то версии выводило из себя. Когда они остались с Чарлзом вдвоем, он долго ворчал, что, похоже, все они вляпались в историю гораздо худшую, нежели предполагалось. Хотя и с самого начала ничего хорошего ожидать не следовало.

Чарлз ловил себя на том, что какие-то намеки, даже недомолвки Андрея он не в состоянии уже пропустить мимо ушей. И хотя пока не было сформулировано ничего конкретного, Маккью не мог уже отогнать навязчивую, но такую, в общем, естественную мысль о четко спланированном, заказном убийстве. А дальше… Дальше он не хотел и заглядывать.

Неожиданное решение пришло к нему как всегда внезапно: в сознании всплыло вдруг имя его европейского коллеги Сэмьюэла Доулинга. Нет, Чарлз Маккью не станет нанимать ни китайцев, ни малайцев, ни колумбийцев… Мистер Доулинг, по прозванию Рыжий Черт, — вот кто может ему помочь! Для него уж, по крайней мере, нет тайн — и не то что в спальнях каких-то банкиров Чиверсов, но и в кабинетах иных министров и глав правительств. И — что важно заметить — никто из них никогда не грозил Сэмьюэлу Доулингу заткнуть ему пасть навеки после окончания любых, даже самых деликатных дел.

…Ровно в пять утра Сэмьюэл Доулинг уже был на связи, что привело в конце концов к резкому повороту событий и судеб многих людей.

Поспать Чарлзу удалось не более трех часов. Разбудил его шум вездехода — Фрей выводил машину на расчистку дороги к шале. Едва Чарлз выбрался на крыльцо, следом появился Марк:

— Кофе, шеф.

— Давай, и покрепче. — Поздороваться ни тому ни другому не пришло в голову: вроде бы только недавно виделись.

Солнце не вышло еще из-за леса, но снег, отливая крахмальной синевой, матово блестел, как бы тянул к себе. Чарлз не удержался, зачерпнул его ладонями, растер лицо. «Эх, под душ бы», — подумал он, но почувствовал, что его неудержимо влечет к шале. Наскоро съев пару сэндвичей и выпив кофе, не стал ждать, когда вернется с расчистки Фрей, пошел пешком к шале, решив, что это поможет прогнать сонливость.

Андрея он увидел издали. Тот стоял у подъемника, в самом конце спуска, и смотрел вверх. Услышав шаги, обернулся; приветствуя, кивнул головой. Чарлз пожал ему руку, отметив щетину на щеках, круги под глазами.

— Поспать не удалось?

— А? Кажется, да… То есть — не удалось… — Андрей точно выплывал из глубокой задумчивости, рассеянный взгляд фокусировался на лице Маккью.

— Есть что-нибудь новенькое? — наугад спросил Чарлз.

Андрей — это его свойство Маккью про себя отметил — не реагировал на пустые вопросы. Собеседника это сплошь и рядом ставило в неудобное положение, но следователя это, похоже, не волновало. Андрей заговорил о том, что его тревожило в данный момент.

— Я знаю, как он ушел отсюда. По распадку. — Он провел в воздухе понижающуюся черту. — Спустился сразу за шале и — почти прямо на восток. Это я понял еще вчера, когда мы сидели над картой. Подниматься оттуда к шале действительно бессмысленно. Это миль двадцать в гору. Понадобилось бы двое суток. Зато обратно, если держать приличную скорость… За полчаса можно добраться до шоссе. А там машина — и всем привет! Но это все ерунда. Что без лыж нельзя было обойтись, и ежу ясно.

Насчет ежа Чарлз не понял, но идея, высказанная Андреем, все же показалась ему абсурдной.

— Двадцать миль? Ночью? — с сомнением спросил он. — Помнится, Фрей говорил, что там, если двигаться снизу, есть пара уступов, и приличных. Но если скатываться отсюда, уступы-то все же останутся.

— Я думал об этом. И если бы мы имели дело с обыкновенным человеком… А то — все странности, странности… Давайте проведем простейший эксперимент, — неожиданно предложил он и, не дожидаясь ответа Чарлза, направился к шале. Вездеход-бульдозер стоял около дома, рядом с ним копошился Фрей.

— Кид, идите-ка сюда, — поманил его издали Андрей.

Площадка перед домом была расчищена аккуратно, почти вплотную к фундаменту. Андрей подошел к окну, положил руку в перчатке на решетку.

— Вы видели, что произошло с кухонным окном? Разбивать раму не обязательно. Но вот нас трое. Цепляйтесь за решетку и давайте попробуем выломать ее так, как сделал этот тип.

— Хорошо ли это, мистер? — засомневался Фрей.

— Ладно, не разговаривай, — скомандовал Чарлз. — На черта она, такая решетка, которую можно сорвать руками.

Втроем они ухватились за стальные прутья.

— Раз! — подал сигнал Андрей.

Налегли, но, видимо, не очень сильно, так как решетка не поддалась.

— А ну еще, поднажали, — с азартом выкрикнул Андрей.

Не сговариваясь, все уперлись в стену — кто плечом, кто ногой, рванули, напрягая мускулы. Андрей отступил первым.

— Вот так. Вот вам и главная странность. Ладно, спасибо, Фрей, не будем вас отвлекать. Пошли, я покажу кое-что, — обратился он к Чарлзу.

Маккью поймал себя на том, что ему стало весело. «Чертов энтузиаст, — усмехнулся он про себя. — Бес в нем, что ли, сидит? И не спал ведь…»

— Садитесь, Чарлз. — Андрей указал на кресло, убрал с журнального столика пустую бутылку, фужеры, переставил их в бар, принес свой баул. — Сейчас я вам кое-что покажу. Что-то, может быть, следует отправить в лабораторию. — Он вынул из баула планшет с ячейками, в которых аккуратно располагались какие-то коробочки, пакетики, стекла. — Вот отпечатки пальцев правой руки. Четыре из пяти, большого пальца нет. Видимо, наклонился и оперся о кровать рукой, а там, на продольной части кровати, полировка… Это — частицы кожи из-под ногтей Валерии. — Он протянул Чарлзу двойное стеклышко, окантованное по периметру клейкой лентой. — Это — волосы, выдраны из коротко остриженной бороды. Наш громила — блондин. Это — образцы спермы. Образцы крови всех троих. Валерия таки изрядно его поцарапала. Видимо, схватился за физиономию, а потом — за постельное белье. Есть и отпечатки подошв… Но в целом это пока — лишь разрозненные детали… Вот на вертолете бы покататься. Стрекочет тут один… Кид сказал, что это спасатели.

— Это я попробую организовать… Однако, Андрей… Хоть вы и не говорите об этом, но, похоже, работал не профессионал.

— Абсолютнейший новичок!

— Вы полагаете, попытка идентификации ничего не даст?

— Пока нет данных.

Чарлз задумался.

— Ну хорошо. А как вы все же представляете себе спуск по распадку? Я ведь вам уже говорил — там два приличных уступа. Даже если он классный лыжник — так ведь не видно же ни черта… Хотя — стоп! Скажем, у него были специальные очки — для ночного видения…

— Вот именно. И знаете, Чарлз, мне не дает покоя этот верхний пансионат, как его… Да, «Спринг-бод». Чувствую, что должен там был кто-то торчать. Не сейчас, конечно, а раньше.

— Это уточняется. Как что-то станет известно, нам сообщат. Да, кстати, сегодня к вечеру у вас должен появиться помощник. Он прибудет в Бостон.

— Остается решить один вопрос: как же эта столь мускулистая сволочь сюда попала?.. Так что вы там говорите — помощник? Что за помощник? Зачем?

— Скажем так: для страховки, на всякий случай.

— Вы сомневаетесь, что я раскручу это дело и один? — Андрей опять смотрел на него странным взглядом, будто читая мысли. — Вижу, что не сомневаетесь. Но тогда — в чем дело?

— Обязательно ли все говорить до конца?

— Ну, если вы связаны какими-то обязательствами, как хотите… Так что с вертолетом?

— Сейчас устроим.

— Чарлз…

— Да.

— А я, кажется, знаю, как он сюда попал. Похоже, он действительно упал с неба. Давайте-ка вертолет. И я думаю, мы решим эту загадку.

Чарлз Маккью давно не чувствовал себя так странно. Этот выходец из России опутывал его своим влиянием, своим биополем, как паутиной. Однако это его уже не раздражало. Не раздражало и то, что Андрей, чувствуя, что они, конечно, стоят на совершенно разных ступенях общественной иерархии, совершенно не желал с этим считаться. Зная себе цену, самолюбивый и властный Маккью, сталкиваясь с более сильными, обычно умел свой норов маскировать. Этот же не только не прятался в защитную скорлупу, а жил и действовал так, словно имел изначальное право пренебрегать любыми условностями. Мысли Маккью постоянно возвращались теперь к этому обстоятельству. «Действительно, любопытный и очень неординарный тип», — не раз уже говорил он себе, чувствуя, что Андрей остается для него загадкой.

Со спасателями Чарлз договорился быстро. О шале «Сноуболл» они, конечно же, были наслышаны. И когда он, выдав себя за хозяина, попросил их за вполне приличную плату покатать своего «именитого» гостя, они согласились. Киду Чарлз приказал расширить площадку возле шале, чтобы удобней было посадить вертолет; Андрея попросил побриться. Через час следователь, прихватив с собой все тот же странный фотоаппарат, был уже в воздухе. А еще через два часа заявил: все, здесь мне больше делать нечего, пора в Бостон.

Бросив фразу о том, что знает, каким способом убийца добрался до шале, Андрей наотрез отказался отвечать на какие-либо вопросы Чарлза. В машине, пока добирались до аэродрома, и в вертолете, пока летели до Бостона, он спал. Ни шум винтов, ни телефонные переговоры Маккью — ничто, казалось, не могло его потревожить.

Почувствовав твердую почву под ногами, поеживаясь на ветру, гоняющем по летному полю поземку, он огляделся, словно пытаясь понять, куда он попал.

— Господин Маккью. — Официальность обращения оказалась для Чарлза неожиданностью, он подозрительно посмотрел на Андрея, ожидая очередного подвоха с его стороны.

— Слушаю вас, господин Городецкий, — откликнулся он, пытаясь подчеркнуть нелепость обращения, поскольку полагал, что установившиеся между ними отношения не требовали уже официальности, как-то не вязались с самой сутью Андрея.

Следователь, однако, не понял или не захотел понять, намека и продолжал так же сухо и официально, как начал:

— Предположим, мы обнаруживаем преступника, — что вы намерены делать?

— В мои обязанности входит как можно скорее арестовать его, — начиная раздражаться, ответил Чарлз, потому что вопрос показался ему, по меньшей мере, наивным.

— Так может рассуждать полицейский, а не сотрудник ФБР, — заявил Андрей.

— Послушайте, уважаемый, вы что, намерены меня учить рассуждать?

Андрея била дрожь. Сказывался недосып и огромное количество кофе, которым оба они без конца взбадривали себя до самого отъезда из «Сноуболла».

— Холодно здесь, — вполне по-человечески сказал Андрей. — Пойдем куда-нибудь. Что мы здесь торчим?

— Пошли. — Чарлз не хотел обострять отношения.

Их ждали машины. Почувствовав, что Андрею что-то от него нужно, Маккью сам сел за руль, велев Марку добираться на другой машине.

— Чтобы общаться с вами, надо быть терпеливой нянькой, — проворчал он, когда Андрей сел рядом.

— Может быть, может быть, — пробормотал тот рассеянно, пытаясь согреться, плотнее закутываясь в куртку. — Вот что, Чарлз, — заговорил он, опять становясь таким, каким видел его Маккью в шале, — как только мы получим результаты лабораторных анализов и информацию о ситуации в «Спринг-бод», я вам дам подробнейший портрет преступника. Думаю, вы найдете его довольно легко или будете знать, кого искать. Но если вы его сразу арестуете, вы все испортите. Есть в этой истории странности, которые выше моего разумения… Это что касается преступника. — Он с минуту помолчал и потом вдруг обратился к Чарлзу с вопросом: — Знаете, что означают те странности, с которыми мы столкнулись, пытаясь понять, кто он, преступник, и как он попал в шале?

— Пока я понял, что вас смутила его необычайная сила. Это вы продемонстрировали нам с Кидом. Об остальном вы не посчитали нужным мне сообщить, хотя, по-моему, это тактически глупо.

— Я просто должен проверить одну догадку, которая до сих пор кажется мне нелепой. Но если она подтвердится, нас скорее всего ожидает ловушка, тупик… Если вас принуждают к спешке, дело, вероятно, легко можно будет закрыть. Может, так оно и лучше. Мы найдем убийцу, но не истинного преступника… Впрочем… Даже не знаю, стоило ли говорить об этом. Хотя мне, в общем, не привыкать — грязь, она везде грязь. Где идет двойная игра, там наивные люди, вроде нас с вами, всегда в прогаре… Ну а что касается ваших планов, — разумеется, можете меня в них не посвящать…

Андрей говорил о вещах, которые самому Чарлзу не давали покоя. Осторожно разворачивая следствие, он, в сущности, начал уже нарушать договоренность с Чиверсом, привлекая своих людей — пусть пока к частным операциям, но все же расширяя возможность утечки информации. Если бы Чиверс удовлетворился (разумеется — вместе с прессой!) имитацией автомобильной катастрофы, и то осталось бы столько разных свидетелей: Кид, Лотти, «пиротехник»-шофер, Мэри Спилмен, изображавшая за рулем Валерию… Наконец — Андрей. Или даже Кроуф, что вместе с Мэри перетряхивал обитателей пансионата «Спринг-бод»… А к вечеру должен появиться еще один следователь, которого он буквально выпросил у своего европейского коллеги Сэмьюэла Доулинга. И если удастся выскользнуть из-под Чиверса, то, может быть, выпросил и не зря. В принципе, возможность взять в клинч банкира у него имелась, стоило лишь по каналу, известному одному Маккью, аккуратно пустить слушок, что с гибелью Валерии Бренна не все так чисто, как кажется. Слух этот дошел бы до ушей Старого Спрута — Реджа Уоллеса, и тогда игра приняла бы совершенно иной масштаб. Здесь бы пришлось согласиться с тем, что убийство заказное, и копать до конца. Андрей, пожалуй, был к этому готов, дело засасывало его, задевало профессиональное самолюбие. Интересно, правда, как он себя поведет, когда узнает об инсценировке аварии? Маккью терпеть не мог чистоплюев и прочих — с излишней совестливостью. Что здесь можно было ожидать от Андрея, он не знал, а следовательно, не мог себе позволить говорить о вещах, на которые они, возможно, смотрели по-разному.

— Хорошо, — сказал Чарлз. — Далеко не всё — в этом уж вы сами виноваты, но многое мне ясно. Отложим обсуждение до вечера. К девяти Марк заедет за вами. А пока скажите, где вас высадить.

Уже год, как Андрей мог позволить себе снимать двухкомнатную квартиру в трех минутах ходьбы от офиса Дью Хантера. Приняв душ, побрившись, наскоро перекусив, он почувствовал себя лучше. Решив, что застанет еще Хантера в конторе, он набрал его номер.

— Сыскное агентство Дью Хантера. — Голосок Моны, как всегда, звучал приветливо и многообещающе.

— Привет, детка.

— А! Вы опять за свое? — Мона сразу узнала его.

— Только для конспирации.

— Очередная красная шапочка?

— Нет. На этот раз серый волк.

— Вам шефа?

— И шефа тоже.

— Он, кстати, ждет вас, — по-моему, только поэтому не уходит.

— Тогда до встречи. Через пять минут я буду.

Вспомнив аэродромную поземку, он надел пальто, заменил шарф на более теплый, перед выходом на улицу поднял воротник.

Дью, похоже, действительно ждал его.

— Живой? — Он поднялся из-за стола, чтобы пожать ему руку.

За годы скитаний Хантер оказался единственным человеком, с которым Андрея связывали если не дружеские, то очень близкие отношения, проверенные двухлетней работой, риском и готовностью в любой момент поддержать друг друга. Это были два лучших года Андрея, как, впрочем, и Хантера. При всей несхожести характеров, они прекрасно уживались. Дью — типичный американец, трезвый, расчетливый — был в то же время открытым, добродушным, на странности и выходки Андрея смотрел с некоторой снисходительностью, а порой с обезоруживающим грубоватым юмором. Андрей оттаивал рядом с ним. Его резкость, грубость, самоуверенность, а иногда и жестокость, выработанные за годы мыканья по России и скитаний «по европам», рядом с Хантером смягчались, и он становился похожим на того Андрея, которого знал очень узкий круг его петербургских друзей и в первую очередь — однокашник по юрфаку Тёма Виноградов.

Андрея без всякого предупреждения так неожиданно выдернули из офиса, явившись за ним целой командой, что какое-то время Хантера не оставляла тревога. Не то чтобы он боялся за Андрея. Он, скорее, боялся за тех людей, которые, не зная его характера, могли натворить массу глупостей, а потом долго за них расплачиваться. Только один раз видел он Городецкого в деле, сам не имея возможности прийти на помощь. Андрею, к которому — из-за невысокого роста и внешней хрупкости — в среде сыщиков и полицейских прилипла уже кличка Мухач, на его глазах пришлось схватиться с тремя красавцами, не новичками в их деле, имевшими, казалось, возможность продырявить его, как какую-нибудь стандартную мишень в затрапезном спортивном клубе. Что произошло, Дью так и не понял, — сам Андрей категорически отказался отвечать на его вопросы, буркнув только, что дело — в технике. Но из троих нападавших двое оказались убитыми, а третий, придя в сознание, обнаружил, что закован в наручники. Хантер считал, что ему самому оставалось в той ситуации жить — считанные минуты, Андрей же — категорически и даже довольно грубо отказался признать, что спас Хантеру жизнь. Зная все это, он и волновался, несмотря на то что один из явившихся за Андреем оставил на столе Хантера чек на сумму, которая любого могла бы подкинуть в кресле.

И вот они стояли теперь и трясли друг другу руки, галантно раскланиваясь, — одним словом, откровенно паясничали, получая от этого огромное удовольствие.

— Живой, как видишь, — улыбался Андрей, и можно было лишь пожалеть, что в этот момент нет рядом Чарлза. Сильно бы удивился Маккью, поглядев на эту хитрую физиономию, почти по-детски довольную. — А ты меня уже небось похоронил?

— Да не то чтобы, но гроб на всякий случай все же заказал.

— Самый, конечно, дешевый — без кистей и розовеньких оборочек?

— Не столько дешевый, сколько малогабаритный.

— Ага! Это и есть американский юмор. Знаешь анекдот? Приходит муж домой, а у жены очередной любовник. «Опять? — кричит муж. — Убью». — «Ну что ты, миленький, — говорит жена, — какой же это любовник, это банкир». — «А, — говорит муж, — это другое дело, тогда я сейчас сварю вам кофе». Нравится?

— Ну еще бы! Как раз в твоем истинном духе, очернитель несчастный. А вообще-то, я тебя ждал.

— Соскучился со вчерашнего дня? Я что? Обещал прийти?

— Да так, знаешь, как-то странно ты вчера удалился. Я и подумал: почему бы тебе так же странно не вернуться? Только подумал, а ты тут как тут.

— Сейчас исчезну.

— А я надеялся, ты меня чем-нибудь новеньким порадуешь.

— С удовольствием бы, но порадовать нечем. Не исключено, что вмазался я, и здорово.

— Если судить по той сумме, которую нам оставили…

— Дью, я, в общем-то, насчет некоторой суммы и зашел. И знаешь, сумма мне нужна порядочная, тысяч десять наличными и не очень крупными купюрами. Стопроцентной гарантии, что я их тебе верну, нет.

— Когда они тебе будут нужны?

— Чем скорее, тем лучше.

— Завтра с утра — устроит?

— Вполне.

— Ты газеты, кстати, видел?

— Нет еще.

— Ну-ка, глянь. Там кое-что по поводу нашей общей знакомой. — И Дью протянул Андрею газеты.

«Валерия Бренна и Лео Флеминг. Гибель в автомобильной катастрофе», — прочел Андрей набранную крупным шрифтом надпись, пересекающую первую полосу.

— Может, разденешься? — предложил Дью, стараясь понять, какое впечатление произвела на Андрея новость.

Андрей, не раздеваясь, сел в кресло, рассматривая фотографии, сделанные на месте катастрофы, и портреты молодых, улыбающихся Валерии и Лео.

— Жаль, — сказал Андрей, — мы с тобой потеряли хорошего клиента.

— И это все, что ты можешь сказать?

— А что ты хотел, чтобы я сказал? Выразил соболезнование Уилльяму Чиверсу? Он в нем не нуждается. А эти двое — что ж? — они пожили в свое удовольствие. — И он поднял глаза на Хантера.

— И тебя это не касается? — спросил Дью.

— Нет, и тебя тоже, — жестко ответил Андрей.

Они помолчали. Что-то в поведении Андрея смущало Хантера.

— Андрей, а ты не хочешь сказать, за какую работу нам платят?

— Нет, не хочу. И те, кто нам платит, тоже тебе этого никогда не скажут. И слава Богу.

— И ты отказываешься от моей помощи? — с удивлением и — Андрей это почувствовал — с обидой спросил Хантер.

— Ты же видишь, что нет. К кому я пришел за деньгами?

— Это твои деньги.

— Не говори глупости, Дью. А то я заплачу крокодиловыми слезами, и Нил выйдет из берегов. А это знаешь, чем грозит? У-у! Асуанскую ГЭС придется поставить на капремонт. И мои соотечественники вновь примчатся туда — зарабатывать СПИД и доллары. Или язву желудка…

Говоря это, Андрей как бы вновь приглашал собеседника вернуться к их обычному, снимающему напряжение трепу, но Хантер не поддержал его:

— Это очень опасно — то, чем тебе придется заниматься?

— Пока нет, а дальше — черт его знает.

— Но ведь они не подозревают, с кем связались, а? — с надеждой спросил неугомонный Дью.

— Какая разница? — пожал плечами Андрей. — Пусть хитрят, пусть надеются. — И вдруг снова ухмыльнулся, как нашкодивший школьник. — Знаешь, Дью, как у нас говорят в России: «На всякую хитрую гайку есть болт с резьбой».

— Но ведь если что, я их из-под земли достану, как думаешь? — продолжал Хантер гнуть свою линию.

— Да не о том, не о том ты, — с досадой сказал Андрей. — Здесь совсем другое. В крайнем случае мне на какое-то время просто придется смыться. Опять побегаю… Для меня, как ты понимаешь, это не трагедия, — так сказать, быт.

— Понимаю, — все еще с сомнением буркнул Хантер и вдруг, не выдержав, ткнул его кулаком в плечо. — Так ты говоришь — «банкир», а это, дескать, «другое дело»? А?

Вспомнив анекдот, рассказанный Андреем, он все еще невесело рассмеялся.

— Ладно, — сказал он и, скомкав пачку газет, отбросил их в угол комнаты. — В таком случае я пойду и тоже сварю нам кофе.

 

Глава четвертая

Лоуренс Монд

Завершая рейс по маршруту Лондон — Нью-Йорк — Бостон, Лоуренс Монд, несмотря на длительность перелета, чувствовал себя бодрым, и не только потому, что давно научился спать в самолетах, которые, в принципе, он терпеть не мог из-за сковывающего однообразия позы в кресле и весьма ощутимой в его возрасте разницы поясного времени, — его бодрила явно авантюрная подоплека дела, по которому он летел, и сама новизна ситуации, неожидан ной и как будто возвращающей Монда в далекие уже годы начала его карьеры.

Накануне сэру Монду позвонил сэр Доулинг, старый друг семьи и коллега по разгадке двух или трех десятков самых темных и глухих уголовных дел, — богатырь, весельчак, выпивоха, юбочник, над которым близким позволялось незло посмеиваться и почти откровенно шутить в быту без боязни наткнуться на жесткий клинч или стремительный мощный кулак отпора. Позвонил сэр Доулинг, по прозвищу Рыжий Черт.

Похоже, кличку эту ему дали те, кого доставал он со дна жизни и выводил на чистую воду. С юных лет он был очень силен, подвижен, порой пронырлив; крупную голову не то мясника, не то молотобойца со лбом Сократа действительно украшала шикарная огненная шевелюра. Вскоре кличка так прилипла к нему, что не только многочисленные лихие ловцы удачи, но и коллеги стали именовать его между собой не иначе как Рыжий Черт или даже — совсем уж в узком кругу и для вящей краткости — просто Рычард. И хотя со временем Сэмьюэл Доулинг превратился из рядового зубастого сыщика — «ноги в руки» — в начальника одного из крупнейших полицейских подразделений Англии, а место огненной шевелюры заняла у него обширная розовая лысина, Рыжий Черт по-прежнему оставался Рыжим Чертом, сохранившим оптимизм и ухватки юности и умножившим природный темперамент на суровый опыт своих шестидесяти трех лет.

Лоуренс Монд давно привык к тому, что если звонит Сэм Доулинг, то звонит он по делу. Разумеется, Рыжий Черт мог бы позвонить другу Монду и без всяких дел — так просто, хоть среди ночи, как в старые добрые времена, — но одно дело тот прежний Рычард и другое — сегодняшний, отшлифованный и обкатанный жизнью Доулинг, научившийся ценить свое и чужое время. Отвлекать пусть и теплыми, но никчемными разговорами знаменитого теоретика и профессора права сэра Лоуренса Монда он бы ни за что себе не позволил.

Сэм испытывал к Монду ту порой неосознанную почтительность, которую выходцы из низов нередко испытывают к людям высокой родовой культуры, понимая, что не всего можно достичь горбом. Взлетев на вершину полицейской иерархии, Сэм не изменил своего отношения к Монду, вероятно, еще и потому, что считал нынешнего теоретика и бывшего своего коллегу-розыскника одним из крупнейших отечественных криминалистов. Каждое его деловое обращение к Лоуренсу означало, таким образом, еще и безусловное признание особых заслуг и уникальных возможностей коллеги.

В этот раз они очень быстро договорились о встрече, вскоре Доулинг уже сидел перед Мондом в одном из тех старинных глубоких кресел, что стояли между окнами в его гостиной. Их разделял невысокий столик, на котором стоял поднос с кофейником, рядом — чашки, сахарница, сливки, лимон, ликеры. Ни дочери Мари, ни дворецкого Джорджа в доме сегодня не было. Лоуренс Монд сервировал столик сам.

— Извини, Сэмьюэл, вот теперь я к твоим услугам, — начал он наконец, разливая кофе и поглядывая на гостя, который заметно нервничал.

— Понимаешь, старина… — Сэм замялся, словно не зная с чего начать. — Дурацкая ситуация. То есть нет. Ситуация, может быть, даже совсем банальная… — Он опять осекся и как-то беспомощно посмотрел на Монда.

Лоуренс вгляделся в него внимательней. Чтобы Доулинг попал в дурацкое положение, — он такого не мог себе представить. На его взгляд, это могло произойти лишь в двух случаях: либо обокрали банк «Филип Хилл», где у Доулинга находились все сбережения, либо его шустрая служанка Эмма опять беременна.

— Давай-ка сначала выпьем по чашке кофе. Ты же знаешь, я люблю хороший кофе. — Лоуренс Монд старался прийти на помощь, как-то хоть приободрить Сэма.

— Лоу, ты веришь, что я тебя люблю, можно даже сказать, боготворю? — заявил вдруг Доулинг, машинально хватая чашку и даже слегка расплескивая ее. — Для меня ты в нашем деле не просто авторитет, для которого… на который…

Этакого в их отношениях еще не было. Лоуренс поставил свой кофе на столик, откинулся в кресле, положив руки на подлокотники, и молча, серьезно стал смотреть в лицо бывшего коллеги.

— Ну что ты на меня так смотришь? — не выдержал Сэм.

— Рычард, дорогой, я не люблю истерик. Мне больно на тебя смотреть. Объясни, что случилось?

Сэм покраснел, что тоже само по себе было необычно, завертел огромной своей головой с остатками рыжих перьев, взгляд его обратился к потолку, потом к окнам.

— Черт бы их побрал, Лоу. Но я приехал к тебе с просьбой, потому что мне больше не к кому приехать, потому что ты единственный, кому я верю, как себе. А здесь такой случай, когда только себе можно верить. Дрянь случай. — Он вскочил и забегал по кабинету. — Представляешь, мне звонят в пять утра из Штатов, чтобы сообщить, что у них там ни черта не клеится! В высшем свете, в этом самом их высшем обществе… Да если бы хоть в об-ще-стве…

Последнее слово он с такой очевидной ненавистью разложил по слогам, что Монд невольно улыбнулся.

— Тебе смешно! — почти вскричал Сэм. — А мне, старина, представь, нет. Там, понимаешь ли, не просто общество, а целый банкирский клан. Финансировавший в прошлом частично программу СОИ, а теперь запускающий в небо свои рогатульки аж с мыса Кеннеди… В общем, околокосмические сферы вместе с их треклятым безвоздушным пространством и прочей мерзостью. И вот в этих сферах какая-то сволочь совершает двойное убийство. Одним махом в постели приканчивают любовников. Вместо того чтобы сразу заняться делом, эти пинкертоны всю округу забивают сверхсекретной агентурой и — тсс!.. Секрет! — Доулинг приложил к губам палец. — Околокосмические тайны, ты чувствуешь?.. Нью-йоркская, токийская, парижская и какие там еще биржи готовятся взлететь на воздух. Козерог наступил на хвост Скорпиону. Созвездие Рака вцепилось в Деву. Бык поднял на рога Водолея. Звезды сошлись так, Лоу, что, если ты в это дело не вмешаешься, Атлантический океан завтра выйдет из берегов, а Джомолунгма провалится в тартарары и я вместе с ней. Вот так, мистер Лоу.

Он замолчал, сел в кресло и одним глотком выпил остывший кофе.

— Лоу, если ты пошлешь меня к черту, я не обижусь, — продолжал он. — Это даст мне право послать к черту весь свет, как бы я ни дорожил своей карьерой. Я тогда устроюсь к тебе швейцаром и наконец-то буду иметь удовольствие видеться с тобой каждый день.

Он замолчал. Длительная тирада вернула его в нормальное состояние. Перед Мондом сидел прежний Доулинг, не умеющий отступать. Молчал и Лоуренс. Он понял, о чем идет речь. Надо провести очень быстрое и эффективное расследование; завершить его прежде, чем какая-нибудь информация просочится в печать, а потом подать ее в нужном освещении. Размышляя об этом, Лоуренс прислушивался к себе, с удивлением замечая признаки того нервного возбуждения, которое предшествует большой охоте.

— Кто-нибудь из наших общих знакомых там, за океаном, ведет это дело? — спросил вдруг Монд.

Можно было подумать, что спросил он нечто такое, от чего должен был рухнуть потолок. Сэм Доулинг побледнел, взгляд его опять метнулся вверх, потом в сторону. Он понял, что Монд соглашается с его предложением!

— Лоу, будь я проклят, — хрипло проговорил он. — Я обратился к тебе только по долгу службы. Я буду не я, если не понял, что ты соглашаешься?

— Ты не ответил на мой вопрос, — мягко заметил Лоуренс.

— Не ответил, — словно про себя проговорил Сэм Доулинг. — Что же тебе ответить?.. Мне позвонил — заметь, в пять утра! — сам руководитель бостонского отделения ФБР Чарлз Маккью. Ты о нем мог слышать от меня. Как я понял, предварительное следствие откровенно ему навязано. Эти самые «высшие сферы», гори они огнем, наняли какого-то безымянного умельца, вроде даже из иммигрантов. Уже тут я вижу некий прямой расчет: иммигранту ведь легче диктовать условия. Сделает все быстро и как надо — дадут чек и отправят в лучший отель Европы; докопается до сути — двинут разок по черепу и отправят в лучший мир. Если ты ввяжешься в это дело… — Он замолчал.

— Ты же сам предлагаешь мне в него ввязаться.

— По необходимости, Лоу. Я растрезвонил, как мог, — Сэм поднес к уху руку с воображаемой телефонной трубкой, — я рассказал господину Чарлзу, какой ты есть и что нет тебе равных, лишь для того, чтобы отказ твой, а стало быть и мой, выглядел правдоподобно.

— А я, пожалуй, не стану отказываться от столь лестного предложения, — улыбнулся Монд. — Не содрать ли нам с этих «высших сфер» гонорар по высшей ставке, сэр Доулинг?

— Так. — Доулинг поднялся, но теперь он ходил по кабинету не так нервно. — Понимаю… Лишние деньги нужны, как воздух…

Лоуренс не перебивал его, давая возможность отработать эту самую простую версию, объясняющую его согласие.

— Когда я сказал Маккью, этому своему знакомцу из ФБР, что так любит поднимать порядочных людей в пять утра с постели… когда я твердо ему сказал, кто ты есть и сколько будет стоить твоя работа, он мне тут же заявил, каналья, что какую бы сумму ты ни назначил, она автоматически будет увеличена в пять раз…

— Ну вот видишь! — засмеялся Лоуренс.

— Вижу, что ты спятил, старина, — сказал Сэм Доулинг.

— А может быть, чтобы взяться за такое дело, и надо спятить? — ответил Монд.

Перелет был слишком долгим, чтобы спать все время. То проваливаясь в дрему, то просыпаясь, Монд постепенно вспоминал то один, то другой эпизод той поры, когда они с Доулингом, можно сказать, почти мальчишками, начинали постигать премудрости нелегкой полицейской службы. И воспоминания эти все настойчивей возвращали Монда к мысли о том, что наконец-то пришла пора от научного затворничества возвращаться к активной следственной работе. Мысль эта пришла не сразу, не вдруг — сама жизнь подводила к ней Монда исподволь, и особенно по мере того, как рядом подрастала, постепенно проявляя свои способности, его дочь Мари. Чувствовал ли этот новый расклад в душе Монда проницательный старый Доулинг, когда неожиданно явился к нему с этим странным, казалось бы, предложением пуститься в столь дальний путь? Обычно начальник территориального полицейского управления обращался за содействием к другу лишь в наиболее трудных случаях, требующих ювелирного криминалистического анализа, а тут вдруг предложил ввязаться в дело, мало того что ординарное, так еще и с неким светским душком.

Очевидно, вот здесь-то Доулинг и хитрил, явно думая не столько о самом Лоуренсе Монде, сколько о его дочери Мари Монд. Сам он не просто любил Мари, выросшую на его глазах без рано умершей матери, но, как-то назвав ее в шутку племянницей, постепенно настолько уверовал в этот согревающий душу факт родства, что считал своим долгом не только опекать, но и поддерживать там, где только он мог оказать ей помощь.

Независимо друг от друга Лоуренс и Сэм приглядывались к ней особенно внимательно с того момента, когда она заявила, что идет учиться на юридический факультет. И если Монд отнесся к ее намерению скорее как к причуде, Доулинг сразу стал смотреть на нее как на будущего профессионала, побуждая участвовать в делах отца сначала в качестве секретаря, а чем дальше, тем больше в качестве первого помощника.

Сэмьюэл Доулинг никогда не скрывал, что отход Лоуренса от следственной работы его огорчает. И вот теперь, когда Мари исполнилось двадцать четыре года, он вынашивал идею побудить отца и дочь открыть свое собственное дело, но не примитивное сыскное агентство, а нечто принципиально новое, где бы научный потенциал Монда, подкрепленный финансовой и кадровой поддержкой полицейского управления, где Доулинг был хозяином, заработал с полной отдачей.

Нехитрая интрига Доулинга забавляла Лоуренса. Однако, наблюдая за успехами дочери, он все больше убеждался в том, что ее профессионализм вовсе не причуда и пришла пора серьезно думать о ее карьере. Собственное агентство, к которому он придет через это вот внезапное и отчасти даже спешное включение в подозрительное дело о заокеанском двойном убийстве… Современное агентство, где всегда найдется место и Мари, и ему самому, и Доулингу, перестанет быть утопией. Через столько лет вновь сменить кабинет ученого на непредсказуемое поле сыскной работы — значило теперь для Монда заново испытать себя. Именно поэтому с легким сердцем он и откликнулся на это пахнущее авантюрой предложение лететь в Бостон.

Предположение Доулинга о том, что в деле замешаны «высшие сферы» с их собственной логикой жизни и что это само по себе опасно, он принял в расчет, и сопровождающий его Рудольф, один из самых надежных сотрудников территориального управления полиции, в определенном смысле гарантировал снижение риска до уровня, обычного в их деле.

Более серьезным, однако, казалось ему то, что безымянному напарнику, с которым, как он понял, ему предстояло работать, может быть отведена роль овцы, предназначенной на заклание. Кем бы он ни был, этот нанятый иммигрант, пусть даже самой обычной пешкой в чьей-то закулисной большой игре, но чтобы так вот просто пустить человека в расход ради сохранения чьих бы то ни было жутких тайн, — это не укладывалось в его сознании. Впрочем, сейчас фантазировать на эту тему не имело смысла, и Монд решил, что разберется во всем на месте.

Эта встреча была как символ, как какой-то странный сюрприз, приготовленный судьбой через столько лет. Как это нередко бывает, жизнь оказалась фантастичнее самых разных предположений. Когда ему вскоре после прибытия представили его будущего напарника и тот, протянув свою сухую цепкую руку, тихо сказал: «Андрей», — Лоуренс Монд, не подавая вида, что прекрасно знает, кто такой Андрей Городецкий, демонстрируя академическую вежливость, посчитал для себя нужным лишь уловить, как поведет себя сам Андрей, пожелает ли он показать Маккью и его помощникам, что знает Монда.

В этом смысле Городецкий повел себя безупречно, словно опытный конспиратор, умеющий все просчитать на десять шагов вперед. В таких случаях говорят: ни один мускул не дрогнул на его лице. Это означало, что по каким-то своим причинам Андрей не хочет, чтобы об их знакомстве стало в этом кругу известно.

Познакомились они с Андреем Городецким пять лет назад, на научно-практическом семинаре, организованном. МПА — Международной полицейской академией для криминалистов — выходцев из стран Восточной Европы. Семинар по количеству участников был небольшим, всего четырнадцать человек, но это были люди, отобранные через иммигрантские службы из огромного числа кандидатов и затем еще и еще раз проверенные при помощи специальных тестов. Каждый из них был изгоем, отринутым родиной, каждый нес в себе пусть замкнутый, но достаточно цельный мир. Акция эта рассматривалась как гуманитарная, ее целью было, с одной стороны, помочь иммигрантам найти новую свою судьбу, с другой — использовать наиболее одаренных криминалистов в борьбе с преступностью. Для работы с ними на семинаре привлекались мировые знаменитости и светила юриспруденции, среди них и Лоуренс Монд. Кое с кем из участников семинара Монд продолжал поддерживать связь. Городецкий, один из самых талантливых его слушателей, почти сразу исчез из поля зрения. И в течение пяти лет Монд ничего не слышал о нем.

 

Глава пятая

Тройной трамплин

Маккью нервничал, во-первых, потому, что круг участников расследования продолжал расширяться. Появление в их компании Рудольфа, ни на шаг не отходящего от Монда, явно не предполагалось. Это был сюрприз, преподнесенный ему Доулингом. Во-вторых, Андрей продолжал молчать, требуя информации по «Спринг-бод» и результатов криминалистического анализа. Времени прошло еще слишком мало для того, чтобы всю работу проделать качественно, но его это словно не интересовало.

— Дайте то, что есть, — требовал он, и опять в глазах его мелькал странный волчий огонек, ничего хорошего не суливший окружающим.

Впятером — Чарлз Маккью, Марк, Андрей, Рудольф и Лоуренс Монд — они расположились в рабочем кабинете Чарлза, в его резиденции, находящейся в одном из домов, мало чем отличающемся от сотен других, лишь тем, что войти и выйти из него можно было и двумя, и тремя, и четырьмя способами.

Маккью, опустив информацию об инсценировке аварии, коротко ввел гостей в курс дела, заявив в заключение, что последние оперативные данные поступят в ближайшие пятнадцать минут, и демонстративно уставился на Андрея.

— Вам не терпится, Чарлз? — проворчал тот. — Хорошо, может, вы и правы. Во всяком случае, пока мы ждем результатов, я покажу вам, как лыжник попал в шале. Хотя предупреждаю, что история совершенно невероятная и, сколько я ни ломаю над ней голову, достаточной ясности у меня нет. Все те же странности, о которых я говорил.

Он достал папку и выложил на стол пачку фотографий:

— Это результаты аэрофотосъемки, которую я сделал с вертолета. Фотографии, как вы видите, несколько необычны, но и сделаны они необычным способом. Смотрите сюда — сначала общий план. Вот шале, домик сторожа, отель. Распадок, по которому ушел преступник, — вот он, уходит на восток. Вот дорога, ведущая к городку. — Он поднял голову, оглядел всех. — Пока все понятно. Так?

Все молча кивнули. Вопросов не было.

— А теперь смотрите сюда. — Андрей взял фотографию. — Видите тоненькую ниточку? Она тянется на запад и прерывается в трех местах. Начинается она почти у шале, а кончается вот где. — Андрей ткнул карандашом в фотографию и поставил на ней кружок. — А это, — продолжал пояснять он, — дорога, по которой можно проехать к отелю. Это горная дорога. Метров триста она идет в сторону северо-запада, потом резко сворачивает на север, проходит высоко над городком и где-то там дальше выбирается на магистральное шоссе.

Вероятно, вы уже поняли, к чему я клоню. Если по этой дороге двигаться к отелю, то вот от этого самого поворота до той точки, которую я обвел кружком, всего метров четыреста. — Андрей прочертил карандашом прямую линию. — Здесь лес, вполне проходимый. Преступник вышел на дороге из машины, прошел через лес и вот из этой самой точки, — он опять ткнул карандашом в кружок, — начал спуск к шале. Прерывистая линия — не что иное, как след от лыжни.

— А почему, собственно, он прерывается? — сразу спросил Монд.

— Прерывается он потому, что в этих трех местах пропасти, — ничего больше не поясняя, ответил Андрей, ожидая вопросов.

— Получается, что через них лыжник должен был перелететь? — продолжал спрашивать Монд.

— Совершенно верно.

— И что же тут невероятного?

— Невероятно здесь то, — вмешался Маккью, — что даже совершеннейший идиот не решится на такой спуск. Это же надо видеть глазами, — нет там и не может быть никакого спуска. А потом, Андрей, с чего вы взяли, что эта линия, которую вы нам показываете, — лыжня? Марк, — обратился он к своему помощнику, — скажите вы, но, по-моему, или я, или мистер Городецкий не в своем уме.

— Я склонен согласиться с вами, шеф, но, может быть… Не знаю, что и сказать. Предположение совершенно невероятное. Хотя Андрей сам говорил об этом.

— Мистер Городецкий, так что дает вам основание утверждать, что это лыжня? — спросил Монд.

— Ну, начну с самого простого. Чарлз, Марк, вы обратили внимание, что когда Кид расчищает дорогу к шале, по ее сторонам образуются вертикальные срезы?

— Ну да, — откликнулся Чарлз.

— Что вам они напоминают?

— А нельзя ли ближе к делу? И без загадок, — поторопил его Маккью, которому боковые срезы дороги ничего не напоминали.

— Хорошо, — усмехнулся Андрей. — А мне этот срез напомнил вафлю — этакая мякоть с колючей прослойкой. Колючая прослойка — это наст, успевающий все же образоваться, несмотря на еженощные снежные заряды. Наст этот я почувствовал и тогда, когда спускался к шале с горы, предназначенной для фристайла. Утром на другой день я попытался найти свой след. Снизу его не было видно, но гора заслоняла и те пропасти, что были за ней, да я на какое-то время и забыл про них. Тогда-то я и увидел нечто вроде просеки, поднимающейся высоко в горы. Я на подъемнике опять добрался до домика-раздевалки. Пропасть была на месте, но за ней начинался подъем, уж очень напоминавший трамплин. С него можно было разогнаться, перепрыгнуть пропасть и уже практически без риска спуститься к шале.

— Если я вас правильно понял, — перебил его Монд, — вы ведете к тому, что преступник воспользовался как бы каскадом трамплинов?

— Да, — сказал Андрей, — и, когда эта безумная мысль пришла мне в голову, я решил проверить, а нет ли на нашей горе еще какой-нибудь лыжни, кроме моей. Ведь прошло-то всего две ночи. Тут мне и вспомнился срез дороги, так сказать, «эффект вафли». Я еще раз поднялся на подъемнике, прихватив с собой лопату, вырыл поперек горы небольшой окопчик, начиная примерно с того места, где спускался сам. Нашел сначала свою лыжню, а потом еще одну под снегом, оставленным двумя снежными зарядами. Продавленный наст очень хорошо ее сохранил. Я уже не сомневался, что убийца попал в шале именно таким путем. Оставалось выяснить, действительно ли существует каскад трамплинов, которыми можно было воспользоваться? С вертолета я увидел и сфотографировал этот каскад. Снимки — это уже специальная съемка — показали мне и лыжню по всей длине трассы, которую выбрал преступник.

— И все это представляется вам вероятным? — с сомнением спросил Монд.

— В том-то и дело, что нет, несмотря на то что факты, казалось бы, — вот они. Невероятность в самой структуре каскада. Посмотрите на схему. — Андрей вынул из папки рисунок, на котором в разрезе изображались по всей длине трасса спуска и пересекающие ее пропасти. Все склонились над ним.

— Общий перепад высоты восемьсот метров?! — с удивлением воскликнул Марк.

— Да, — подтвердил Андрей, — площадки отрыва от трассы, видите, вот они, все три. Но обратите внимание на крутизну спусков. Скорость на первом же отрезке должна быть такой, что лыжника швырнет чуть ли не сразу к шале. Что бы от него осталось, легко представить — мешок с костями. Но он-то оказался живехонек! Невероятная вероятность. Надо бы, конечно, сделать расчеты. Но я успел провести кое-какие эксперименты. Мы с одним умельцем сделали макет этого каскада и пускали по нему разного веса шарики — все с первого же трамплина улетали черт-те знает куда.

— Андрей, — Чарлз явно приуныл, — все это очень интересно, просто-таки захватывающе интересно, но дальше-то что?

— Дальше надо посмотреть, что там накопали ваши сотрудники, Чарлз.

Только тут вспомнили, что обещанные пятнадцать минут давно прошли. Чарлз нервно ткнул пальцем в кнопку переговорного устройства и, уставясь в пространство, словно к нему-то и обращался, спросил:

— Где материалы?

— Материалы готовы, сэр, — прогудел динамик.

— Давайте их сюда.

Секретарь положил бумаги на стол Маккью и вышел.

Андрей, словно они предназначались именно ему, сгреб всю пачку документов и, просматривая лист за листом, передавал их Монду. Остальных присутствующих документы, похоже, интересовали меньше. Не сговариваясь, все согласились, что последнее слово останется за Андреем и Мондом.

— В общем, все так, как я и предполагал, — сказал Андрей, протянув последний лист Монду. — Главное, что я хотел узнать, здесь есть. Номер на последнем этаже отеля занимала дама, назвавшаяся вымышленным именем и выехавшая рано утром, то есть почти сразу после совершения преступления. Описание ее получено, розыск ведется. Хочу обратить ваше внимание вот на что: из этого окна вся трасса трамплина видна как на ладони. Главное же не в этом, а в том, что у преступника был сообщник, точнее, сообщница. Я это — вы помните, Чарлз, — предполагал. Стало быть, имеет место, скажем пока скромно, хорошо подготовленное преступление, а следовательно, оснований недоумевать у нас стало меньше. Надо теперь, не торопясь, разобраться в тех невероятностях, на которые мы уже наткнулись и на которые, может быть, еще наткнемся. Что я предполагаю дальше? Лабораторные анализы дают нам материалы более чем достаточные для того, чтобы идентифицировать преступника: отпечатки пальцев, кожа, волосы, кровь и так далее. Это факты, против которых не попрешь. Мы с мистером Мондом должны решить уже чисто техническую задачу — дать как можно более полное описание преступника. Потребуется нам с полчаса. Но чтоб никто не мешал.

— Ради Бога. — Чарлз с трудом верил тому, что услышал от Андрея, — он откинул портьеры, закрывающие часть стены, и открыл дверь в соседнюю комнату. — Забирайте все, что вам надо, и работайте.

У дверей Андрей обернулся:

— Вот еще что… Попробуйте пофантазировать: что все-таки можно сделать, чтобы спуск по этому идиотскому каскаду оказался возможным?

Как он и обещал, подробное описание преступника через полчаса оказалось готовым. Спокойно, невыразительно, как бы с ленцой он читал:

— Рост — сто семьдесят восемь — сто девяносто, вес — около девяноста килограммов, хорошо развитая мускулатура, обладает большой физической силой. Волосы светлые, носит усы и бороду. В прошлом спортсмен, специализация — прыжки с трамплина. В недавнем прошлом занимал одно из ведущих мест в национальном, а возможно, и мировом спорте. Вероятно, употреблял полистероиды, возможна дисквалификация по результатам допингового контроля…

 

Глава шестая

Идентификация

Провести идентификацию преступника, опираясь на данные, представленные Андреем и Лоуренсом, не составляло труда. Человек, несколько лет входивший в спортивную элиту, да еще в таком специфическом виде спорта, как прыжки с трамплина, был слишком заметной фигурой. Через какие-нибудь двадцать минут снятые с компьютера данные легли на стол Маккью.

— Пауль Кирхгоф, — подчеркивая каждую букву, произнес он. — Не знаю, как вам, господа, нам с Марком это имя хорошо известно. Дело в том, что Кирхгоф возглавляет ИЦПП — Интернациональный центр психологической поддержки. Говорю по памяти, хотя не сомневаюсь, что вся информация на этот счет у нас есть. — Он помолчал, видимо размышляя, как более коротко ввести в курс дела собравшихся у него в кабинете. — Возник центр пять-шесть лет тому назад после хорошо организованной шумихи по поводу судьбы выдающихся спортсменов, покидающих большой спорт. Нашлись богатые спонсоры, идею поддержали спортивные профсоюзы. Короче, центр возник и начал работать. Находится он недалеко, здесь, под Бостоном, на территории знаменитой психиатрической лечебницы, под ее патронажем. Центр действительно международный. По ряду причин мы приглядываем за ним. Кирхгоф, прежде чем возглавить его, около года находился в нем в качестве клиента. Ну, и так далее. Ваше мнение, господа, о наших дальнейших действиях.

— Чарлз, вас очень торопят? — спросил Андрей.

Маккью глянул на него, заподозрив, что вопрос задан неспроста.

— Это выяснится дня через два-три, — ответил он.

— После того, как станет ясно, проглотят ли газеты приготовленную для них «утку». Так? — пожелал уточнить Андрей.

— Если вас устраивает такая постановка вопроса, можете считать, что так.

— Я бы не ставил этот вопрос, если бы вы не темнили, Чарлз. Теперь же, когда имя убийцы известно и все нити расследования в ваших руках, не пришло ли время прямо ответить на простой вопрос: зачем мы с мистером Мондом вам понадобились? Не затем ли, чтобы за наш счет прикрыть темные дела господина Чиверса?

Чарлз помрачнел. Выпад Андрея с очевидностью показал, что взаимоотношений, на которые, казалось бы, он уже мог рассчитывать, между ними нет. Андрей с присущей ему проницательностью, видимо, чувствовал двойственную позицию, занимаемую Чарлзом. Оба они какое-то время играли втемную. Указав на убийцу, Андрей тем самым раскрыл свои карты и, очевидно, того же требовал от Маккью, который не готов был к этому, потому что Чиверс все еще маячил у него за спиной.

— Мистер Монд, — Чарлз решил уйти от прямого ответа, заручившись поддержкой Лоуренса, — вероятно, поставленный мистером Городецким вопрос неожиданен для вас так же, как и для меня. Я рассчитывал на вас обоих как на профессионалов высшей квалификации, и, согласитесь, расчет мой оправдался, преступник найден!

— Мистер Маккью, — откликнулся Монд, — вам в свою очередь придется тогда согласиться, что моей заслуги в розыске преступника нет.

— Но ведь и дело еще не закрыто. Вся полнота информации в наших руках. Я полагаю, что и профессиональное любопытство нельзя сбрасывать со счетов. Мистер Городецкий справедливо указал на ряд неясностей: преступник необычен, феноменален… Преступление слишком хорошо спланировано. А значит, мы не только должны взять преступника, надо найти его сообщников.

— Если преступление спланировано, это означает одно: мы имеем дело с заказным убийством. Если это так, то почему мы не ставим вопрос: кому это выгодно? Кто-нибудь пытался выяснить, что собой представляет завещание Уилльяма Чиверса? — Глаза Андрея недобро блестели. — И что означает, в конце концов, имитация катастрофы? Это тоже входит в полноту информации? Вводя мистера Монда в курс дела, вы очень ловко умолчали об этом.

— Можно подумать, что этот факт вам не был известен. — В голосе Чарлза появились жесткие нотки.

— Но я узнал об этом не от вас.

— Господа, — вмешался Монд, — может быть, вы потрудитесь объяснить суть ваших разногласий?

— А суть проста, — выпалил Андрей, — определенные круги города Бостона заинтересованы в том, чтобы ни само преступление, ни его мотивы не стали достоянием гласности. И знаете почему? Потому, например, что пришлось бы доказывать, что не сам сэр Чиверс угробил свою жену. А оснований для этого у него было больше чем достаточно. Нашему агентству, кстати, было поручено наблюдать за личной жизнью супруги Чиверса. А теперь, Чарлз, что вы нам можете предложить? Задержать преступника и представить его присяжным, заявив, что вместо Валерии Бренна он удавил ее любимую кошку? Или заплатите нам с мистером Мондом за то, чтобы мы тайно удавили Пауля Кирхгофа? А что вы прикажете делать с теми, кто этого самого Пауля направил в шале? Сколько, интересно, они вам платят — вам лично — за уничтожение следов?

— Хватит! — Маккью грохнул ладонью по столу. — Я терпел ваши выходки достаточно долго. Вы переходите уже все границы. Не хотите понять, что со мной можно работать, — черт с вами! Можете убираться — вы свое дело сделали… Мистер Монд, — Чарлз демонстративно повернулся спиной к Андрею, — гостиница для вас заказана и оплачена. Вы еще не отдыхали с дороги. Я благодарю вас за то, что вы откликнулись на просьбу помочь нам. Надеюсь, дня два-три вы еще пробудете здесь. Я и мои люди привыкли иметь дело с хладнокровными профессионалами, а не с экзальтированными истериками. С вашего позволения, если мне понадобится консультация, я обращусь к вам. Всё. Марк вас проводит.

Придя в гостиницу, в кармане пальто Монд обнаружил визитную карточку Андрея Городецкого, частного агента сыскного бюро Дью Хантера.

Психиатрическая лечебница, на территории которой находился ИЦПП, представляла собой сложный научно-медицинский комплекс. Расположенный в живописной местности под Бостоном, отгороженный от мира почти трехметровой стеной, собранной из панельного бетона, он занимал обширную территорию, спланированную таким образом, чтобы все три его подразделения — медицинский, научный и спортивный — могли функционировать независимо друг от друга, служа в то же время единой цели поддержания и возвращения здоровья.

Лечебница славилась прежде всего как медицинское учреждение, благодаря великолепному подбору врачей и почти идеальным условиям содержания больных. Правда, услугами ее могли пользоваться лишь люди весьма состоятельные. Именно сюда стекались доходы, обеспечивающие общее благополучие комплекса.

Центр психологической поддержки представлял собой полукоммерческую организацию. Значительная часть его доходов обеспечивалась за счет пожертвований крупных фирм, участвовавших, как правило, в спортивном бизнесе, пожертвований общественных организаций и частных лиц, в том числе выдающихся спортсменов. Особой статьей дохода была реклама, в которой от лица центра участвовали те из спортсменов, которых ИЦПП принял под свое крыло ради психологической или социальной реабилитации.

Научное подразделение считалось убыточным, и суть его деятельности была известна лишь узкому кругу лиц. Владельцем, менеджером и главным специалистом учреждения являлся доктор Кадзимо Митаси, организаторскому и медицинскому таланту которого и было оно обязано своим процветанием.

Звонок в кабинете доктора Митаси раздался в девять часов утра. Начальник охраны доложил, что доктора по личному делу желает видеть мистер Маккью. Доктор, что случалось исключительно редко, посчитал возможным принять посетителя лично, прекрасно зная, с кем он имеет дело.

Чарлз пребывал в скверном расположении духа. Короткий сон не помог ему избавиться от ощущения допущенного просчета. Он так и не смог решить, правильно ли поступил, выставив за дверь Андрея и дав понять Монду, что и без его услуг обойдется. Можно было утешаться тем, что этот шаг окончательно прояснил его отношения с Чиверсом и тем самым позволял действовать более решительно, привлекая к расследованию всех, кого он посчитает нужным. И в то же время он не мог избавиться от ощущения, что постоянно чувствует присутствие Андрея, словно с ухмылкой наблюдающего за ним со стороны и посверкивающего глазами. Впрочем, внешне Чарлз выглядел таким, каким его привыкли видеть, — сосредоточенным и готовым к действию.

Тон, каким он начал разговор с доктором, свидетельствовал об этом.

— Мистер Митаси, надеюсь вы догадываетесь, что мой визит не связан с моими личными проблемами?

— Я не исключаю этого, мистер Маккью. — Широкая добродушная улыбка осветила лицо доктора.

— Жаль, доктор. Придется исключить. Меня привело к вам служебное дело. Я располагаю материалами, позволяющими мне предъявить одному из ваших служащих обвинение в убийстве двух человек.

Тень, пробежавшая по лицу Кадзимо Митаси, не изменила, однако, общего его добродушного выражения.

— Что же мешает вам это сделать, господин Маккью?

— Мешает мне это сделать авторитет вашей клиники, который мне как должностному лицу небезразличен.

— Это заявление делает вам честь.

— Может быть, поскольку в мои обязанности входит не только находить и карать преступников, но еще и заботиться о достоинстве страны и ее учреждений. Проще говоря, нам далеко не всегда нужно расследование, которое может обернуться международным скандалом.

— Мистер Маккью, если бы передо мной сидел мой соотечественник, я бы понял столь длительное вступление как дань национальной традиции. Но мои американские друзья научили меня другой манере ведения беседы. Не могли бы вы выразиться яснее: о ком идет речь и что бы вы хотели от меня услышать?

— Обвинение предъявляется Паулю Кирхгофу.

— Паулю? Но этого не может быть.

— Почему?

— Потому что он не столько мой служащий, как вы выразились, сколько наш пациент. А это значит, что он находится под постоянным наблюдением.

— Вы хотите сказать, что он не работает у вас, а лечится? — Чарлзу вдруг вспомнилось утверждение Андрея о тупике, в который они попадут, если будут раскручивать дело об убийстве в шале.

— Он работает у меня, но не руководит восстановительным центром, а представительствует от его имени. Согласитесь, психологически вполне оправдано, когда спортивное подразделение возглавляет, пусть даже формально, бывший знаменитый спортсмен. Это очень важно для тех спортсменов, которые обращаются к нам за помощью сами или которых нас просят принять спортивные организации. В последнем случае мы заключаем с ними специальные договоры. Что же касается Кирхгофа… Он нуждается в постоянном наблюдении. С представительскими функциями он успешно справляется только потому, что постоянно получает медицинскую помощь.

— То есть он все-таки больной?

— Да, и весьма серьезно.

— И если мы предъявляем ему обвинение и привлекаем его к суду, то медицинская экспертиза объявляет его невменяемым?

— Именно так.

— Но я предупреждаю вас, господин Митаси, это будет независимая медицинская экспертиза.

— Это не имеет значения. Дело в том, что вы не сможете предъявить Паулю обвинение. Как я понимаю, преступление совершено не на территории лечебницы, следовательно, чтобы его совершить, Пауль должен был бы ее покинуть. А это исключено. Говоря на вашем языке, алиби Кирхгофа безупречно.

— Улики, находящиеся в наших руках, тоже безупречны.

— Я читаю детективные романы, господин Маккью, и знаю, как ловко иногда подтасовывают улики. Раз преступление совершено, тут не о чем говорить. Но Пауль не мог совершить его. И то, что он не отлучался с территории лечебницы, могут подтвердить слишком многие.

— Доктор Митаси, может быть, вы недооцениваете возможности той организации, которую я представляю. До истины мы все равно доберемся. Но я должен предупредить вас: укрывательство по законам нашего штата приравнивается к преступлению. И я не случайно начал разговор с того, что заинтересован в добром имени вашей лечебницы.

— Я, естественно, тоже заинтересован в этом. И мне хотелось бы убедить вас, господин Маккью, в том, что у меня нет оснований что-то от вас скрывать. Здесь какое-то недоразумение, и я готов к сотрудничеству с вами, чтобы его разрешить.

И опять Чарлзу показалось, что Андрей был прав, рекомендуя ему не спешить. Стоило ли являться к Митаси только на том основании, что все улики указывали на Пауля Кирхгофа? Да, они были очевидны, но ведь настаивал же Андрей на том, что надо найти того, кто наблюдал за шале из отеля «Спринг-бод». Ясно, что для совершения преступления необходимы были по крайней мере две машины. Прав Андрей, утверждая, что следовало бы проверить версию о мотивах преступления, касающихся наследства Чиверса. Только еще начал прорабатываться вопрос о технических возможностях спуска с тройного трамплина.

Чарлз должен был признать, что, попав под профессиональное обаяние Андрея, он изменил своему принципу — проявлять особую осторожность, когда имеешь дело с людьми типа Чиверса. Веди он расследование своими методами, оно пошло бы по иному пути. Даже если бы все кончилось только имитацией катастрофы и полным провалом дальнейшего расследования — ничего бы страшного не произошло. В конце концов, раскрывается не каждое убийство.

Но, пойдя на поводу у Андрея, он явно увлекся, посчитав, что добраться до преступника будет легко. Надо было или до конца довериться следователю и тогда полностью держать его в курсе всех дел, или уж сразу отказаться от его услуг. И вот теперь он от них отказался.

Его одолевала злоба и на этого вальяжного японца, давно, видимо, американизировавшегося, и на Чиверса, подсунувшего ему следователя, и на Андрея с его дурацкими выходками, которые по непонятным причинам он так долго терпел.

Начинать приходилось все сначала, и начинать с того, что необходимо пугнуть этого самоуверенного индюка, явно пытающегося прикрыть Кирхгофа. Пугнуть и не торопясь наблюдать — не зашевелится ли он и его помощники, давая новую ниточку для расследования.

— Хорошо, мистер Митаси, предложение о сотрудничестве принимается. Мне только хотелось бы, чтобы вы ясно представили себе, что это будет означать. — Чарлз заговорил тоном, не сулящим ничего хорошего. — Мне необходимо будет проверить алиби всех ваших сотрудников, которые в момент совершения преступления находились или могли находиться за пределами вашей лечебницы. Это первое. Второе: я хотел бы ознакомиться с системой охраны территории, которая находится в вашем ведении. Третье: Кирхгофа придется допросить и подвергнуть медицинской экспертизе. Готовы ли вы сотрудничать со мной на таких условиях?

— Условия не кажутся мне неприемлемыми. Правда, сказанное вами мало согласуется с заботой о добром имени лечебницы.

— Речь идет о двойном убийстве, доктор. И это уже ваше дело — позаботиться о том, чтобы ваши сотрудники не болтали лишнего.

— Что ж, попытайте счастья. — Кадзимо Митаси опять лучезарно улыбался. — Боюсь только, что вы впустую потратите время.

Однако доктор Митаси все же не знал, с кем он имеет дело. Сбросив, как ему думалось, все путы, Маккью развернул такую деятельность, что психиатрическая лечебница, взятая в плотное кольцо его агентов, казалось, затрещала по швам.

На другой день слушок, пущенный Маккью по тайному каналу, достиг ушей всесильного Реджа Уоллеса.

 

Глава седьмая

Старый Спрут

— Господин Маккью, может быть, вы знакомы, но я все же хочу представить вам моего адвоката Флитта. — Маккью и Флитт кивнули друг другу. — Вы знаете, я давно уже не у дел и, как старая сплетница, живу воспоминаниями и слухами. Но Бостон — это город, где вырос и стал человеком мой отец, где вырос и, осмелюсь сказать, достойную жизнь прожил я. Согласитесь, что тот круг людей, с которыми я сроднился, продолжает меня интересовать. Можете смеяться над стариком, но знаете, какая пресса меня волнует больше всего? Самая что ни на есть бульварная. Светские сплетни — кто на ком женился, кто с кем развелся; кто родился, кто помер; кто был на приеме у банкира М., какие драгоценности надела миссис Н., ну и прочие глупости. И вдруг узнаю — какое несчастье! — погибла Валерия Бренна. Что ж! — все мы ходим под Богом. Я выразил свои соболезнования Уилльяму и рад был услышать, что не только полиция, но и вы лично занимаетесь этой трагедией…

Они сидели в знаменитой «Круглой библиотеке» Реджа Уоллеса, расположенной в особняке отца первой жены Чиверса, куда Маккью пригласили для беседы. Реджа Уоллеса, и не без основания, считали негласным главою «Бостонской финансовой группы». За благообразной внешностью почтенного усыхающего старика скрывался суровый хранитель устоев общества, к которому принадлежал весьма узкий круг людей. И хотя официально он уже не входил в правление группы, влияние его всеми признавалось неоспоримым, а вынесенный им приговор считался окончательным.

— Вы знаете, — продолжал он, — что моя дочь слишком рано оставила нас. И хотя Чиверс женился второй раз, я продолжаю его считать своим зятем, и все, что касается его, принимаю близко к сердцу. Я понимаю, что отрываю вас от дел, но, простите старика, мне хотелось бы не из газет понять, как же это могло произойти? Валерия Бренна! Мы ведь так все ее любили. — Он замолчал, и когда-то пронзительные черные глаза его, теперь подернутые белесоватой дымкой, уставились на Маккью.

— Я понимаю вас, господин Уоллес. Поверьте, ваши переживания трогают меня. Все мы считаем вас совестью Бостона, и то, что вы сделали для города и для страны, не имеет цены. Это большая честь, что именно меня вы пожелали выслушать.

— Маккью, друг мой, вы понуждаете меня наговорить и вам кучу комплиментов. Не будем, дорогой, мы с вами не барышни. Пожалуйста, слушаю вас.

— История и трогательна, и трагична, сэр! — начал Чарлз. — Вы, вероятно, знаете, что Валерия была прекрасной спортсменкой… Скоростной спуск, теннис, плавание… Чиверсы имеют владения рядом со «Спринг-бод», где проводятся международные соревнования по прыжкам с трамплина. Менеджером ближайших соревнований был назначен Лео Флеминг. Чиверсы выступали спонсорами этих соревнований. Валерия предложила Лео использовать «Сноуболл» как тренировочную базу для наших лыжников. Валерия пригласила его, чтобы на месте посмотреть, что нужно сделать для удобства гостей. Судя по тому, что мы обнаружили в шале, перед возвращением они с Лео немного выпили. Вероятно, это и послужило причиной несчастья. Валерия обожала быструю езду, за рулем почти всегда сидела сама. Из-за превышения скорости не раз ей приходилось иметь дело с полицией. Остальное вы, вероятно, знаете уже из газет. Скорость была огромная, баки полные, да еще и в багажнике две запасные канистры. Вот, пожалуй, и все, что я могу сказать.

— Флитт, — Уоллес обратился к адвокату, — я думаю, будет разумно, если наша беседа с господином Маккью найдет отражение в достаточно солидной газете. Что вы думаете по этому поводу?

— Безусловно, сэр. Я позабочусь об этом. Вашу беседу с мистером Маккью я записал на магнитофон. Если разрешите, я предоставлю ее в распоряжение какого-нибудь приличного журналиста.

— Отлично, Флитт. Сделайте это сразу и попросите принести нам чего-нибудь выпить.

Пока слуга подавал напитки, Чарлз, впервые попавший в «Круглую библиотеку», посматривал по сторонам. Библиотека действительно находилась в круглой комнате.

Напротив массивных дверей располагались два широких, высотою метра по три, окна, закругленных вверху и отороченных массивными шторами. Комната была отделана красным деревом. Вдоль стен высились книжные шкафы, разделенные галереями, на которые можно было подняться по овальным лестницам, начинавшимся слева и справа от дверей. Вдоль потолка по всей окружности шел резной деревянный бордюр. Потолок и пол были инкрустированы ценными породами дерева. Инкрустированным был и овальный стол, по разные стороны которого сидели гость и хозяин.

— Дорогой Маккью, я не могу уже баловать себя выпивкой, вы ухаживайте, пожалуйста, за собой сами. Если то, что нам принесли, не устраивает вас, не стесняйтесь, здесь, прямо за вами, бар. Чувствуйте себя как дома.

— Благодарю вас, господин Уоллес. — Чарлз выбрал херес.

— Чарлз, позвольте мне называть вас так… Отдавая должное Валерии, — он помедлил, — не будем забывать, что поведение ее не было безупречным. Я в свое время остерегал Уилльяма, но он не послушал меня. Я не пророк, но ожидал, что в ближайшие год-два что-нибудь да случится. Большая игра требует большого умения правильно себя вести. Валерия этого не поняла. И все же есть события, которые должны развиваться своим чередом. То, что произошло, для меня неожиданно. Я скажу прямо, это мне не нравится. Версия, которую вы изложили, прекрасна. Расследование полиции подтверждает каждое ваше слово. Чиверсу этого недостаточно. Он требует найти убийцу и покарать его. Я согласился с ним, но при одном условии: это дело вы и я возьмем на себя. Он уже сделал глупость, поручив агентству Дью Хантера следить за своей женой. Больше мы ему делать глупости не дадим. Вы понимаете, куда я клоню?

— Пожалуй, да, сэр.

— Скажем так, я открываю для вас специальный счет. Ни цента вы не должны брать из федерального бюджета, чтобы нигде не было никакой зацепки. Я же позабочусь о том, чтобы руки ваши были свободны. Чиверс тоже вас не будет тревожить. Скажу вам так: нас интересует не судьба кого-либо из Чиверсов или судьба убийцы, нас интересует судьба капитала, которым весьма умело распоряжается Чиверс… А теперь скажите мне, что же произошло на самом деле?

— Двойное убийство, сэр.

— Так, это я слышал от Чиверса. Убийца уже известен?

— Да, сэр.

— Кто он?

— Пауль Кирхгоф.

— О Господи! Как это могло случиться?

— На почве ревности — версия очень вероятная.

— Он уже арестован?

— Пока мы за ним следим.

Уоллес задумался.

— Я так понимаю, что Уилльям еще об этом не знает?

— Совершенно верно, сэр.

— Отсюда следует, что вы, Чарлз, в убийство из ревности не верите?

— Те материалы, которыми мы сейчас располагаем, не подтверждают это.

— С вами приятно иметь дело, Чарлз. — Он помолчал. — Очень важно, чтобы и дальше вы были так же откровенны. То, что знаете вы, вам положено знать по должности. Но что-то знают и те, кто работает под вашим руководством. Может ли владение этой информацией повлиять на жизнь этих людей?

— При известных обстоятельствах — да.

— Что это за обстоятельства?

— На моих людей можно посмотреть как на нежелательных свидетелей и постараться убрать их.

— Вас это не устраивает?

— Я сказал бы больше, сэр. В этом случае следовало бы начать с меня.

— Вы настолько доверяете своим людям?

— Чего бы я стоил в противном случае?

— Верно, верно… Первым может потребовать убрать свидетелей Чиверс. Так?

— Именно так, сэр.

— Если бы такое требование последовало, стали бы вы его выполнять?

— Нет.

— Почему?

— Я слуга общественной системы, а не господина Чиверса.

— Неплохо сказано. Спасибо, господин Маккью. Именно этого я от вас и ждал. Я очень рад, что вовремя пригласил вас. Но у меня есть еще пара вопросов. Скажите, если преступник будет задержан и мы найдем пристойный способ покарать его, может ли версия убийства из ревности выглядеть достаточно убедительной, я имею в виду, для Уилльяма?

— Думаю, что да, сэр.

— Ну что ж, это то, что нужно… И последнее: вы полагаете, что убийство заказное?

— Я не сомневаюсь в этом.

— Я говорю не только от своего имени, Чарлз. Доведите дело до конца. Полагаю, нам придется держать его за семью печатями. И дай Бог, чтобы нам не пришлось извлекать его на свет. Но я должен знать, за кем присматривать. Я думаю, вам не надо объяснять почему. Ну а если свидетели станут мешать кому-то еще, кроме Уилльяма, у вас достаточно возможностей, чтобы взять ситуацию под контроль. Не так ли?

— Совершенно верно, сэр.

— Разрешите пожать вам руку, господин Маккью. Я испытал невыразимое удовольствие от общения с вами. Видите, я нашел способ вернуть вам комплимент. — И он продемонстрировал два ряда великолепных искусственных зубов.

«Старый Спрут, — думал Чарлз, направляясь к машине, — гореть тебе в геенне огненной тысячу лет».

 

Глава восьмая

Бойня

Восточный ветер постепенно набирал силу. Поднимаясь из распадка, насыщенный влагой Атлантики, он натыкался вдруг на горы, образовавшие огромную подкову. Скользя вдоль нее, он поворачивал направо, надеясь найти перевал и ринуться дальше, через Аппалачи, словно только там, над Тихим океаном, ждал его покой. Но на пути его были только горы. И он повторял их изгиб, обжигаемый их ночным холодом, плотнел, угрюмел и вдруг опять оказывался в устье распадка, откуда начинал бег в надежде найти несуществующий перевал.

Новые потоки воздуха, вливающиеся в распадок, заставляли его подниматься выше, и ветер летел по второму кругу, столь же бессмысленному, как первый. Горы присасывались к его океанскому теплу, вбирали тепло в себя, и он, густея, постепенно превращался в поток стремительно несущихся крошечных плоских кристалликов.

А в горы втягивались третий и четвертый потоки, и над плато закручивалась огромная воронка, поднимающаяся все выше и выше.

И вот она достигала вершины гор, и, казалось, тут-то ветер и кинется через них. Но там, над горами, гудели иные ветры, могучие, жесткие, пронизанные звездным холодом. Рядом с ними закручивающаяся воронка казалась ничтожной, крошечной, словно воронка песочных часов.

И тогда восточный ветер, поднявшийся уже на семь ярусов, словно обезумев, обрушивал всю свою ярость на плато, горы, пропасти и распадки, не в силах избавиться от них. Переохлажденная океанская влага, кипящая в верхних ярусах воронки невидимыми тучами, низвергалась вниз снежным зарядом. Ветер бушевал часа два, но к середине ночи начинал выдыхаться, слабел, воронка рассыпалась, и, когда последние снежинки достигали земли, над плато повисали неподвижные звезды.

Прислушиваясь к ветру, Фрей прикидывал, что до снежного заряда оставалось еще часа два — два с половиной. Пора было укладываться спать, поэтому телефонный звонок показался ему никчемной помехой. Не сразу, но он понял, что звонит человек, которого он видел всего лишь однажды — все на том же открытии лыжных трасс, некто Дик, из близкого окружения сэра Чиверса, то ли родственник, то ли друг дома — Фрей тогда и не понял. Дик сейчас был чем-то сильно взволнован, говорил, что надо спешить, что он уже в городке, и просил встретить его.

Кид включил освещение перед домом и во дворе, вскинул на плечо ружье, взял на поводок одну из лаек и пошел к дороге. Собака занялась лаем раньше, чем он услышал звук мотора.

— Тихо, тихо, свои, — успокаивал ее Фрей.

Дик выбрался на снег. Лайка, поводя мордой, искоса поглядывая на него, злобно ворчала.

— Кид, надо срочно поговорить, пройдем в дом. Да убери ты своего пса. — В голосе его чувствовалась напряженность.

Кид взял лайку на короткий поводок.

— Проходите, мистер. Я только привяжу собаку. Лотти! — крикнул он. — Встречай мистера Дика.

Фрей появился почти сразу. Дик только еще снял утепленную куртку. Лотти, принимая ее, спросила:

— Желаете поужинать, сэр?

— Нет, не сейчас, у меня срочное дело к Киду. Где мы можем поговорить?

— Пойдемте наверх, сэр, — предложил Фрей.

— Садись, Кид, — сказал Дик, когда они оказались в гостевой комнате. Самому ему не сиделось, он прохаживался перед сторожем, словно искал слова, которые никак не складывались в нужную фразу.

— Вот что, Кид, — начал наконец он. — Я должен знать правду. Что здесь случилось?

Фрей слишком хорошо помнил то, что втолковывал ему перед тем, как покинуть «Сноуболл», Чарлз Маккью: никому, ни под каким видом, пусть это будет даже сам Уилльям Чиверс, не говорить о том, что произошло убийство. Фрей усвоил это. А то, что он увидел по телевизору, многое объяснило ему.

— Я не совсем понимаю вас, сэр, — ответил он, стараясь поймать взгляд Дика.

— Кид, я спрашиваю еще раз. И не надо кормить меня сказками об автомобильной катастрофе. Что здесь произошло?

— Миссис Чиверс и господин Флеминг, как я понял, приехали сюда, чтобы посмотреть лыжные трассы. Господин Флеминг планировал использовать шале как тренировочную базу перед соревнованиями по прыжкам с трамплина. На другой день они уехали. О том, что они погибли, мы узнали с Лотти по телевизору.

Дик остановился, широко расставив ноги, и зло уставился на него:

— Не знаю, кто вдолбил тебе в голову эту чушь. Эта шлюха всех нас поставила под удар. За всеми, кто знал ее, установлена слежка. Дело грязное, и Чарлз Маккью не хочет впутывать в него лишних людей. Это он просил меня немедленно приехать сюда, потому что считает, что вы с Лотти можете быть убиты как нежелательные свидетели. Можно догадаться, что меня эта просьба не радует.

— Этого не может быть, сэр.

— Ты по-прежнему настаиваешь на своем? А если мы сейчас поднимемся в шале?

— Вездеход к вашим услугам. Если вы желаете переночевать там, я отвезу вас туда.

— Ты хочешь сказать, что там полный порядок?

— Как всегда, сэр.

— А окно в кухне? — почти закричал Кид.

Осведомленность его смутила Фрея. Но почему же тогда Маккью, так настойчиво внушавший ему держать язык за зубами, не предупредил его о возможном появлении Дика? Мог бы предупредить его и Марк, присутствовавший при том разговоре. Забыл? Что-то здесь было не так. Но что — Фрей понять не мог. Следовало бы сразу позвонить Марку, но в присутствии Дика, подумал он, делать это не очень-то удобно, лучше подождать, может, он действительно отправится в шале. Пока же он решил действовать так, как учил его Чарлз.

— Я опять не понимаю вас, сэр. Что вы имеете в виду, говоря об окне?

— Что оно было выломано. Или Чарлз мне соврал?

— Может быть, он подшутил над вами, сэр.

— Вот как, подшутил? — Дик, казалось, колебался, что-то обдумывая. — Я не намерен вас пугать, Кид. Хотите, настаивайте на своем. Но Чарлз велел мне прихватить с собой оружие. Видите? — Он вынул спрятанный в наплечной кобуре револьвер. — Но это игрушка по сравнению с тем, что может оказаться в руках убийц, которые приедут по ваши с Лотти души. А раз я здесь, то и по мою. Я мог бы уехать, и черт с вами. Но боюсь, что не успею.

Неожиданно собака, привязанная у крыльца, залилась неистовым лаем. Его подхватили лайки, привязанные за домом.

— Всё, поздно, доболтались, — закричал Дик. — Где у вас ружья? — Он поспешно сунул револьвер назад в кобуру. Фрей колебался лишь минуту.

— Сейчас, мистер. — Он выскочил из комнаты и тотчас вернулся с двумя ружьями и патронташами.

— Скорей, Кид, — торопил его Дик.

Они мгновенно зарядили ружья.

— Запри двери. Лотти пусть сидит в доме. Свет во дворе погаси. Спускай собак, — командовал Дик. — Я заведу свою машину во двор. Быстрей, быстрей.

Как только Дик оказался в машине, Кид отстегнул карабин на ошейнике лайки, сидящей у крыльца, и чуть подтолкнул ее:

— Вперед, вперед!

Она пулей полетела вниз по дороге. Он, опережая въезжающую во двор машину, кинулся к двум другим лайкам. Они тоже исчезли во тьме. Дик выскочил из своей машины.

— Кид, — крикнул он, — вы с этой стороны дома, я — с той. Осторожно, не высовывайтесь зря, у них могут быть автоматы.

Собаки с хриплым лаем скакали вокруг машины. Она резко затормозила напротив крыльца. Правые дверцы распахнулись. Одна из лаек, оказавшаяся между машиной и крыльцом, шарахнулась было в сторону, но автоматная очередь подкинула ее, разрывая на части. Разбрызгивая кровь, она рухнула на снег мертвой.

Кид ни о чем уже не думал. События разворачивались как в дурном телевизионном сериале. Только на карту ставилась не жизнь манекенов, больше напоминавших мешки с кровью, а жизнь Кида и его Лотти, их судьба, которая, казалось, наконец-то им улыбнулась. Кид лежал за углом дома, в тени, раскинув ноги, прижав приклад к плечу. Те, в машине, смутно вырисовывавшиеся при слабом свете висящего над крыльцом фонаря, не успели сделать ни одного шага, как Фрей, поставив рычажок на автоматическую стрельбу, выпустил по ним все пять зарядов. Тут же откинувшись к стене, он торопливо набил патронник. Почти сразу в угол, за которым он укрывался, ударила автоматная очередь, вырывая щепки, повизгивая в снегу.

— Не все, значит, — с угрозой проговорил Фрей, уверенный, что по крайней мере двое уже никогда не будут стрелять. Он осторожно встал, прижимаясь спиной к стене, держа ружье стволами вверх. Лаек не было слышно. Это означало, что они отскочили и залегли в снег, готовые кинуться на чужих, опасных, по первому его сигналу. Кид притопнул левой ногой, проверяя надежность опоры, набрал полные легкие воздуха и что есть силы крикнул: — Вперед!

Он знал, что должно произойти. Лайки молча кинутся на врага, и тогда…

Услышав крики, он сделал быстрый шаг вправо. Один за другим грохнули два выстрела. И все смолкло. Лайки отскочили в сторону и сели на снег. Кид, держа наготове ружье, медленно двинулся к машине. Все было кончено. Первыми выстрелами он уложил двоих. Двое других выскочили из машины и залегли за ней. Один из них стрелял в Кида, другой, видимо, караулил, когда он высунется. То, что их встретили огнем, стало для нападавших неожиданностью, про собак, оказавшихся умней их, они просто забыли. Кид топтался вокруг машины, медленно осознавая весь ужас происшедшего. Лайки, будто понимая, что переживает хозяин, перебирали передними лапами и жалобно повизгивали.

— Лотти! — хрипло выкрикнул Фрей, пытаясь сдержать перехватывающие горло рыдания. И тут он увидел приближающегося Дика. С недоумением, не узнавая, Кид уставился на него.

— Вы, вы… — пробормотал он, — почему вы не стреляли? — И вдруг закричал: — Почему ты не стрелял, сукин сын?

Дик казался смущенным.

— Не кричите на меня, — тихо сказал он. — Не так просто стрелять в человека.

— В человека? Это что — люди? Что я им сделал? Вы же знали, что это убийцы, — кричал Фрей.

— Да, знал.

Лотти стояла у крыльца, глядя на них расширенными от ужаса глазами, не в силах вымолвить ни слова.

— Что же я наделал? Что я наделал? — простонал Кид.

— Не мучайтесь, Фрей. Я же предупреждал, что они хотят убить вас и Лотти. — Дик приставил ненужное уже ружье к машине. Лайки гостя не трогали, потому что от его рук пахло ружьем Кида. Они преданно смотрели на хозяина, ожидая его одобрения или новой команды.

Дик обходил машину, разглядывая убитых.

— Я же говорил, что у них могут быть автоматы. А вы не захотели сказать мне правду, Кид. Что бы им здесь делать, если бы Валерия погибла в автомобильной катастрофе? Все сложнее, все гораздо сложнее, а вы и не догадываетесь об этом, Кид. Плетете какие-то детские сказочки.

Глаза его возбужденно блестели, растерянность и смущение прошли, их место заняло любопытство. Он поднял один из автоматов, разглядывая его, проверил — заряжен ли. Покачал головой. Подошел к машине со стороны дома, приглядываясь к тем, кто лежал внутри, видимо желая убедиться, что они мертвы.

— Чистая работа, — похвалил он, — вы мастерски стреляете, Кид. Правда, надо признаться, что и я стреляю не хуже. — Он медленно поднял ствол автомата и выпустил две короткие очереди, сначала в Кида, потом в Лотти.

От лаек он предусмотрительно отгородился машиной, но им понадобились секунды, чтобы достать его. Одну он успел пристрелить, когда она была уже в воздухе, и тут же почувствовал жгучую боль в ноге. Вторая лайка вцепилась в нее, рванула, свалила его в снег, норовя достать горло. Отбиваясь от нее левой рукой, в которой был зажат автомат, он судорожно пытался достать револьвер. Собака трепала его, страшная клыкастая пасть мелькала перед его лицом. Он совал в нее тонкий ствол автомата, цепляя другой рукой кобуру, ломая об нее ногти. Он выпустил в собаку всю обойму. Тяжело дыша, поднялся, не чувствуя еще собачьих укусов.

— Все испортила, дура, — процедил он сквозь зубы и прислушался.

Восточный ветер набирал силу, надо было спешить. Он подошел к одному из убитых, вынул у него из-за пазухи револьвер. Свой тщательно вытер платком, прижал к нему кисть убитого и опустил его руку, сжимающую револьвер, в снег. То же проделал с ружьем, положив его рядом с Лотти. Прошел в дом, поднялся в гостевую комнату, отступая, тщательно затер щеткой следы. Огляделся, еще раз проверил, не упустил ли чего.

Укусы начинали болеть, особенно левая нога. Он чувствовал, что в ботинок стекает кровь. Выругался, прихрамывая побрел к машине. Осторожно, объезжая трупы, вывел ее со двора и, набирая скорость, покатил вниз.

Ветер крепчал, воронка поднималась уже к вершинам гор. Скоро должен был ударить снежный заряд, замести следы, засыпать трупы. Но об этом можно было уже не думать.

В ожидании снежного заряда городок словно впал в спячку. И хотя вероятность наткнуться на патрульную машину была очень мала, Дик предпочел окружную дорогу, петляющую вдоль окраин. Желание скорее добраться до шоссе побуждало увеличить скорость, но он сдерживал себя, несмотря на все усиливающуюся боль в ноге. Левая рука болела не так сильно, но когда он натянул на нее перчатку, чтобы остановить все еще сочившуюся кровь, почти сразу же руку охватил огонь. Боль пульсировала, время от времени пронизывая руку иглами, достающими почти до плеча. Раны следовало немедленно промыть и перевязать, но он терпел, решив, что сделает это не раньше, чем все же доберется до шоссе.

Думать о том, все ли он сделал как надо, не имело смысла, но это отвлекало от боли, и Дик раз за разом прокручивал в воображении сцены, разыгранные у дома Фрея. Что-то в спешке, конечно же, было упущено, но скорее всего это были мелочи, которые снежный заряд припрячет от самых пристальных глаз. Волновало его другое: как случилось, что так тщательно разработанная операция провалилась. Казалось бы, предусмотрено было все. Удалось предугадать даже фальшивую катастрофу.

Но тупиком должно все было кончиться там, в шале. Для того чтобы решить нерешаемую, как он считал, задачу, понадобилось всего два дня. И кто это сделал? Не полиция, не люди Маккью, а какой-то частный сыщик, наемный поденщик, пешка!

Злоба захлестывала его, притупляла боль. И он пытался представить, как разряжает обойму, только не в лайку Фрея, а в этого… с польской фамилией. Утешало то, что не сегодня завтра выскочка тоже отправится в мир иной и никогда уже не сунется в чужие дела. Но как им все-таки удалось выйти на Пауля? Сколько раз он прогонял эту часть программы, вводя все новые и новые помехи, пока не довел ее до идеального состояния!

И вдруг, забыв о боли, он расплылся в улыбке — были еще и вторая, и третья части программы, в которых с неизбежностью увязнет любое следствие. За это он мог поручиться. Главное, что свидетели, если Маккью и удастся их вычислить, в руки следствия не попадут…

…В тот решающий день мистер Дик инструктировал Стеллу особо тщательно. Инструктаж казался необычным, он напоминал разбор новой компьютерной игры, которой — она и не помнила даже, кто предложил, — дали название «Лыжник»… Вот он появляется на вершине горы. На экране вспыхивает красная точка «Внимание!» — лыжник готовится к спуску. Красная точка начинает пульсировать. Как только на ее месте вспыхивает зеленая, Стелла должна нажать кнопку «Старт». Лыжник кидается вниз. Гора плавно меняет профиль и вдруг заканчивается обрывом. Лыжник взмывает в воздух. Собственно, сам он замирает на месте. Это гора смещается на экране, меняя профиль. Перелетев через пропасть, лыжник скользит дальше. И вот новый обрыв, и еще один обрыв. Спуск становится более пологим, и лыжник наконец замирает. Стелла немедленно нажимает следующую кнопку. Лыжник снимает лыжи, вскидывает их на плечо и начинает двигаться к появившемуся на экране дому… Дальше, как только лыжник останавливается, она должна нажать еще одну кнопку. Словом, серия импульсов с точно выверенной последовательностью. И так до тех пор, пока экран не погаснет.

Последний раз всю программу надо будет прогнать в номере отеля «Спринг-бод». Зачем? Стелла знает, что подобные вопросы задавать не положено. А пока в течение двух дней номер в ее распоряжении. В ее распоряжении деньги, много денег. Она может позволить себе все: кататься на лыжах, сидеть в ресторане, поплавать в бассейне, потанцевать, если кто-то захочет ее пригласить. Она наденет красивое платье, она будет врать, выдавая себя за богатую бездельницу. Она не очень красива, но фигурка у нее что надо, и танцует она здорово.

Утром после той ночи, когда она поможет лыжнику перепрыгнуть через пропасти, она должна сесть на первый же автобус, идущий от отеля до ближайшей железнодорожной станции, и вернуться в Бостон.

Два дня и две ночи пролетели мгновенно. Операция «Лыжник» прошла блестяще. Но, что интересно, праздник на этом не кончился! Оказалось, что на станции ее ждет машина. Это был серебристый «опель» с бостонским номером. Очень бойкий шофер, знавший ее по имени, перехватил Стеллу по дороге к железнодорожной кассе и передал распоряжение Дика пожить несколько дней на его собственной вилле, в районе Кингстона. Стелла сразу приняла это как знак судьбы, предполагая, что заинтересовала мистера Дика не только как исполнительная сотрудница… Однако мистер Дик не приехал. К концу третьего дня за ней приехал все тот же бойкий шофер. Уезжать было жалко. Крошечная вилла с видом на Гудзон явно уплывала, растворялась как бы в тумане. Стелла с грустью думала о том, что едва ли это когда-нибудь повторится.

Шофер погрузил ее чемодан в багажник, раскрыл перед ней дверцу заднего сиденья, занял место за рулем, обернулся к ней, и последнее, что она увидела, — баллончик в его руке, из которого ей в лицо ударила струя газа…

…Когда Киппо, наскоро перекусив, вернулся к своему старенькому «пикапу», то обнаружил, что в его кабине сидит какой-то подозрительный тип, бородатая физиономия которого Киппо весьма не понравилась.

— Ты чего? — изумленно воскликнул он.

— Садись, — хрипло, но вполне миролюбиво распорядился пассажир, — есть возможность хорошо подзаработать.

— Смотря на чем. — Это уже был деловой разговор, а подзаработать Киппо никогда не отказывался.

— Отвезешь человека куда скажут, и все дела.

— И что я буду с этого иметь?

— Держи аванс. Сделаешь все как надо, получишь столько же.

Киппо быстро сообразил, что предлагаемую ему сумму не заработать и за неделю. Он сел за руль и глянул на пассажира, ожидая распоряжений.

— Трогай, я скажу, куда ехать, — приказал тот.

Выбрались из Бостона. Минут через двадцать пассажир велел притормозить у машины, ждавшей их на обочине. Из нее молча перенесли в «пикап» какие-то сумки, небольшой деревянный ящик, зачехленные лыжи. Двое мужчин расположились в салоне, и бородатый наниматель махнул Киппо рукой:

— Двигай! Деньги получишь, когда доставишь этих людей на место.

Путь оказался неблизким, и когда, попетляв по горным дорогам, они наконец остановились у ажурных ворот, на которых в свете фар хорошо прочитывалась надпись: «Спринг-бод», шел уже двенадцатый час. Несмотря на усталость, возвращаясь домой, Киппо был весел, считая, что если все любители горных катаний столь щедры, то жить можно. Есть на что теперь два дня отдохнуть, гульнуть с друзьями и побаловать Линду, дав ей возможность забыть о клиентах хоть на какое-то время.

Все получилось как нельзя лучше. «Такой бы заработок — да раз в неделю», — думал Киппо. Но шальные деньги как приплыли, так и уплыли. Неделя кончилась, а заработок не подворачивался. И тут ему опять повезло. Когда он, усталый и злой, почти подъехал уже к своему дому, на дорогу шагнул человек и махнул рукой, предлагая остановиться. Оказалось, что это все тот же бородатый тип с подозрительной рожей. Киппо ему обрадовался как родственнику.

— Привет, Киппо! — сказал бородач. — Как мои клиенты? Не обидели?

— Все в порядке. — Киппо улыбался, чувствуя, как лишние деньги явно оттягивают его новому знакомому карман.

— Наверно, устал? А то я мог бы кое-что предложить.

— Да я не против, — радостно сказал Киппо.

— Молодец! Надо забрать тех ребят, которых ты отвез в горы. Правда, они будут нас ждать ближе…

— Понимаю, — еще более радостно сказал Киппо, — это значит — скатились они на лыжах от «Спринг-бод» прямо куда-нибудь под Нью-Хейвен, а?

— Наблюдательный ты парень, Киппо, — подмигнул ему бородач-заказчик, припечатав к рулю две бумажки по десять долларов. — Трогай.

Примерно через час он велел ему свернуть вправо, на грунтовую, но довольно приличную дорогу, втягивающуюся постепенно в лес.

— Недалеко осталось, — сказал пассажир, — как увидим огни, считай — приехали.

Минут через двадцать впереди действительно мелькнул огонек. Вскоре свет фар выхватил из темноты ворота и уходящий влево и вправо забор.

— Подожди, я открою. — Спутник Киппо выбрался из «пикапа», развел в стороны половинки ворот, махнул перед собой рукой, давая понять, что можно въезжать во двор. Киппо въехал в ворота, помедлил, не зная, что делать дальше, наконец открыл дверцу машины и спустился на землю. В этот момент на затылок ему обрушился тяжелый удар кастета…

Несмотря на то что он промыл и перевязал раны, Дик чувствовал себя все хуже. Боль несколько поутихла, но теперь казалось, что горит уже вся левая половина тела. Его мутило, по временам он боялся, что потеряет сознание раньше, чем доберется до дома. Остановив машину у входных дверей, он с трудом преодолел восемь ступенек, отпер дверь и прямо в прихожей набрал номер врача.

Шел четвертый час ночи, трубку долго никто не снимал. «Вставай, старый», — бормотал Дик. Наконец ему ответили.

— Доктор, извините, что так поздно, — быстро заговорил он. — Это Дик. Такая нелепость — меня здорово покусала собака. Думал — пустяк, но боюсь, не было бы заражения крови. — Голос его пресекся, чувствовал он себя совсем плохо.

— Так, понял, — откликнулся врач, знающий его очень давно и понимающий, что напрасно Дик не стал бы его беспокоить. — Минут через пятнадцать буду.

Дик едва дотащился до гостиной, почти упал на диван, вспомнил, что забыл закрыть входную дверь, но решил, что это и хорошо, так как идти отпирать ее, когда придет врач, у него могло попросту не хватить сил.

Очнулся он на другой день, не понимая, где он и сколько времени пробыл без сознания. Открыв глаза, он повернул голову и встретился с немигающим колючим взглядом Реджа Уоллеса. Вот уж кого он хотел видеть меньше всего! «Старый Спрут не иначе опять оказался прозорливее других. Может, это и к лучшему?» — мелькнула надежда. Но тут же он сообразил, что встреча эта может обойтись ему очень дорого. С дедом шутки были плохи.

— Ты слышишь меня, Дик? — спросил Уоллес.

— Да. — Дик кашлянул, потому что голос его прозвучал тихо и хрипло, попытался сесть, и это удалось ему без особых усилий. Голова кружилась, но в целом он чувствовал себя сносно. — Где я… Мы?

— В морском госпитале, тебе пришлось сделать переливание крови, мой мальчик.

— Это было так серьезно? — Дик не знал, что говорить.

— Все уже позади. Благодари нашего доктора, он сделал все как надо. — Уоллес замолчал, внимательно наблюдая за Диком.

— Ты давно здесь? — спросил Дик, желая выиграть время и сообразить, что же означает появление рядом с ним деда — пронюхал он что-нибудь или нет? Значит, что-то пронюхал, решил Дик. Уоллес молчал, и Дику захотелось задать ему еще вопрос, чтобы хоть как-то прояснить ситуацию.

— Я все время был без сознания?

— И да, и нет, — неопределенно ответил Редж, — ты слишком много болтал. В бреду, мой мальчик, в бреду. И деду пришлось, как видишь, взять на себя роль сиделки. А теперь, может быть, ты объяснишь мне, почему тебя не устроила смерть Валерии в автомобильной катастрофе?

Дик насторожился:

— Я не понимаю твоего вопроса. Почему она должна была меня устроить или не устроить?

— Всякая смерть, мой мальчик, одних огорчает, других радует.

— Моя мачеха меня нисколько не интересовала.

— Ну-ну, зачем же так примитивно? В бреду ты много говорил о ней, и, если бы это услышали чужие уши, у тебя были бы большие неприятности. Хотя, надо сказать, я иногда жалею, что на месте Лео Флеминга не оказался ты. И знаешь, ничего бы в этом мире не переменилось. Разве что к лучшему.

Это было уже слишком. Кровь бросилась в лицо Дику, он исподлобья, зло глянул на Уоллеса:

— Ты не смеешь так говорить. Знаешь, что я не могу тебе ответить достойно.

— О достоинстве тебе самое время помолчать, внучек. Если то, что ты натворил за последние дни, будет иметь последствия, я не смогу тебе помочь.

— Ты следил за мной?

— Присматривал, мой мальчик. Кому же, как не мне, за всеми вами присматривать? Ты ясно помнишь, что, к примеру, позапрошлой ночью ты делал в «Сноуболле»?

— Меня там не было.

— А! А я думал, что ты пытался там найти следы Пауля Кирхгофа. Или мне это приснилось?

— Кирхгоф — маньяк, сумасшедший, его место там, где он сидит уже не первый год.

— Это кто тебе сказал, доктор Митаси?

Дик похолодел. Вот оно что! Старый Спрут увязал факты, которые не должны были увязываться, ни в коем случае. Неужели это работа все того же проклятого полячишки?

— Я его убью, — прошептал он довольно явственно.

— Кого? — насмешливо спросил Уоллес. — Кирхгофа, Митаси, или Маккью, или этого… Городецкого? Ты слишком кровожаден, мой мальчик. Не надо ли и тебе посидеть в соседней палате с Паулем? А? Может, там тебя научат молчать, даже когда ты бредишь?

Дик испугался. За странными предположениями Реджа явно просматривались размышления о том, не стоит ли тем или иным способом угомонить самого Дика. Прозвище Старый Спрут давно уже прилипло к Уоллесу. Но Спрут не всегда был старым. Темные слухи приписывали ему подвиги, от которых стыла кровь отнюдь не у невинных младенцев. Родственными узами Редж не очень-то дорожил.

— Так вот, — помолчав, тихо заговорил Уоллес, — будем считать, что похождения твои кончились. Еще недельку поживешь здесь. Посмотрим, как будут развиваться события. Если все кончится благополучно, через неделю отправишься в Европу. И чтобы в Бостоне я тебя в ближайшие два года не видел. Ты меня понял?

Поздно вечером Редж Уоллес позвонил Маккью.

— Это вы, Чарлз? — Он не посчитал нужным представиться, полагая, что его нетрудно узнать по голосу. — Как движутся наши дела?

— Можно считать, вполне удовлетворительно, сэр.

— Есть какие-нибудь затруднения?

— Скорее, странности. И я не хотел беспокоить вас прежде, чем в них разберусь.

— О Чарлз, вы меня огорчаете! Я понимаю, что вам сейчас не до меня. Когда идешь по следу… Да… Но чем же скрашивать мне мои дни, как не собиранием слухов, сплетен, странностей. А вы как раз странностями не спешите меня порадовать.

— Дело в том, мистер Уоллес, что Кирхгоф не совсем нормален.

— Не совсем нормален или совсем ненормален?

— Доктор Митаси утверждает, что за ним нужен постоянный уход.

— Так-так-так… И он к тому же любовник Валерии?

— Боюсь, что нет.

— Нет? Но согласитесь, это было бы весьма пикантно. И очень, очень правдоподобно. Это, кстати, играет на ту версию, которую вы изложили так убедительно. А скажите Чарлз, поступили ли деньги на тот счет, который я обещал вам открыть?

— Все в порядке, сэр.

— Так, так, очень хорошо. И знаете что, Чарлз? У нас ведь была еще и третья версия, что-то вроде заказного убийства, если я не ошибаюсь. И помнится, я даже просил вас над ней поработать. Так вот, я снимаю свою просьбу. Более того, мне очень не хотелось бы, чтобы в этом направлении делались какие-либо шаги. Ясно ли я выражаюсь, мистер Маккью?

— Вполне, мистер Уоллес.

— Ну а что касается этого спортсмена… Думаю, Уилльяма версия об убийстве из ревности должна удовлетворить. Дело о гибели Валерии мы, следовательно, можем считать закрытым, не так ли, Чарлз?

— По всей видимости, так, сэр.

— Повторюсь, мистер Маккью: с вами очень приятно иметь дело. Желаю вам успехов. Спокойной ночи, Чарлз.

— Спокойной ночи, сэр.

«И про странности забыл, старый черт», — пробормотал Чарлз, пытаясь оценить, что мог означать этот телефонный звонок. А означал он, скорее всего, одно: Уоллесу стало известно, кем было организовано убийство Валерии и Лео, и он не хотел, чтобы это стало известно ему, Чарлзу. По каким-то иным каналам Редж добрался до конца раньше, чем это удалось им с Марком, и, если они не ограничатся в расследовании тем, что связано с Паулем Кирхгофом, следует ждать больших неприятностей. Деньги, о которых не забыл упомянуть Редж, теперь можно рассматривать не столько как средства, направленные на расследование, сколько в качестве взятки за то, чтобы это самое расследование прекратить. Разумнее было бы так и сделать. Лезть в грязь, от которой так и трясло Андрея? Стоит ли?

Вспомнив следователя, он вышел из-за стола, подошел к окну. Ночь, снег. Жена и дети спят, привыкнув к тому, что и дома голова его забита чем-то, не имеющим к ним никакого отношения. Где-то в городе — Андрей и Лоуренс. Интересно, нашли они общий язык или каждый занят своими размышлениями о том, зачем они ему понадобились? Лоуренса он почувствовать не успел. На пару они смотрелись забавно: перезревший мальчик, которому забыли привить хорошие манеры, и рафинированный джентльмен.

За Андреем интересно было бы понаблюдать. Неужели есть человек, которого он не способен вывести из себя? Или это только реакция на двусмысленное положение, в которое Чарлз вынужден был его поставить? И надо же! — он успел его выставить до первого разговора с Реджем Уоллесом. Интересно, скрутили бы они Кирхгофа, так ловко прикрытого Кадзимо Митаси? «Ничего, господин доктор, — подумал он со злорадством, — ты у меня еще попляшешь, прежде чем я от тебя отстану».

 

Глава девятая

За чужой счет

— Получается, что все четырнадцать человек из того нашего великолепного семинара сейчас при деле. Впечатляющая отдача! Вы, Андрей, единственный выпали из моего поля зрения. Но теперь и вы, слава Богу, нашлись. Я очень этому рад, хотя обстоятельства нашей встречи более чем трагичны.

Они — Андрей и Лоуренс — сидели в номере Монда. Неожиданно оказавшись без дела в городе, который и тому, и другому фактически был чужим, они второй уже день проводили вместе, обсуждая детали закончившегося для них расследования и обмениваясь новостями, накопившимися за годы, пока они не виделись.

Андрей опять не походил на того человека, каким привык его видеть, к примеру, Чарлз. Кстати, резкость и нетерпимость, продемонстрированные следователем при последнем разговоре с Маккью, несколько озадачили Лоуренса. Он приписал эти качества исключительно той напряженности, в которой пребывал Андрей, видимо нутром уловивший, что завершение следствия может для него самого плохо кончиться. Теперь же, в этих личных беседах, он вновь казался ему таким, каким он привык его видеть, — живым, добродушно открытым, но при этом предельно собранным, как всегда готовым к напряженной работе сыщика.

Монд затронул душу Городецкого еще там, на семинаре. Андрей быстро выделил Лоуренса из числа других весьма достойных преподавателей за несомненно ощутимую элегантность преподнесения материала, который он предлагал своим слушателям. За блестящую эрудицию и самое простое человеческое умение расположить к себе, как бы даже чуточку приглушая аристократизм, откровенно ему присущий. Одним словом, за артистизм.

Их расположенность друг к другу создавала ту атмосферу понимания, которая давала возможность чувствовать и видеть гораздо больше того, что выражалось в быту словами.

— Не знаю, насколько это покажется вам интересным, а точнее — правдоподобным, — продолжал Монд, — но мое пребывание здесь исключительно случайно. Месяца три-четыре тому назад мне и в голову не пришло бы сорваться вдруг с места и кинуться — куда? — в Бостон!.. Как будто мало на земле более интересных и загадочных мест. Однако я здесь. Будь я привержен мистике, я бы сказал, что наша с вами встреча — знак судьбы, может быть, та последняя капля в переполненной чаше мнений, которая помогает спуститься с небес на землю. Не удивляйтесь и, ради Бога, не смейтесь, но именно здесь я принял наконец окончательное решение, которое, возможно, многим моим знакомым покажется странным. Если не сказать конкретней — экстравагантным. Короче, я решил основать нечто вроде частного сыскного агентства, несколько, может быть, необычного по своим функциям, но все же агентства. Ну вот, я уже вижу, что и вам смешно. Вы что же — думаете, я родился профессором? А не хотите ли знать, кем я начинал карьеру? Обычным рядовым полицейским. Одно время я, с присущим возрасту максимализмом, считал, что это блажь моего отца, бывшего в то время не последним человеком в сфере юриспруденции. Но такова была семейная традиция — начинать с азов. Чтобы лучше ощутить свой разбег. Чтобы должностное чванство не разъело тебя до времени. До сих пор я благодарен отцу за ту жертвенную решительность, с какой он отправил меня почувствовать, что такое дно жизни.

Андрей действительно рассмеялся:

— Не иначе, вас опять потянуло на дно, сэр? Тогда, надо заметить, вы правильно поступили, прилетев сюда. Чарлз Маккью в этом смысле любопытнейший объект для профессиональных наблюдений. И делишки, которые он тут проворачивает, натурально попахивают многолетней грязью, зачерпнутой на самом дне. И у меня, например, нет уверенности, что этот придонный приторный запашок мне лично не придется еще понюхать.

— А вы не слишком суровы к нему, Андрей? Мне показалось, что он готов к сотрудничеству с вами.

— Может быть, но у меня аллергия на подобный тип сыщика. Этакий принципиальный и неподкупный слуга двух господ. Человек двух правд, двух моралей в одной системе. Я насмотрелся на них в России. Господи, как они все похожи!

— Ладно, оставим это. — Монд почувствовал, что затронул больную тему.

— Мистер Монд, если бы не это столь нагло обставленное приглашение к расследованию убийства в шале, я бы мог уже сегодня считать, что нашел наконец здесь, в Бостоне, гавань, где есть смысл на сравнительно долгое время бросить якорь, — в конторе Хантера. Вы видели Хантера? За восемь лет скитаний я впервые нашел человека, который… Короче, я мог бы назвать его другом.

— Но не назвали?

— Понимаете, в моем возрасте обзаводиться новыми друзьями, пожалуй, поздно. А старые друзья, даже если их нет рядом, где-то они все-таки есть. Как-нибудь, — он усмехнулся, подумав, насколько предположение маловероятно, — как-нибудь, если представится случай, я расскажу вам не только про свой родной Питер, но и про Тёму Виноградова. Днем звезд не видно, но мы знаем, что звезды — в небе. Эта простенькая аксиома вполне приложима к дружбе. Видели снимки, которые я сделал в «Сноуболле»? Они сделаны аппаратом конструкции Виноградова. Когда мне пришлось покидать Россию, он снабдил меня кое-чем. Благодаря ему я жив и имею честь беседовать с вами. Такое помнится всегда.

— Я понимаю вас и надеюсь, что вы не посчитаете мой предыдущий вопрос бестактным. Мне хотелось бы вернуться к разговору об агентстве. Каким я его себе представляю? Ко мне часто обращаются за консультациями по наиболее сложным, а иногда и совершенно глухим делам. И не только частные лица. Но одно дело дать консультацию, другое — самому провести расследование. Полагаю, что получить под эту идею средства мне тоже удастся. Остается только найти сотрудников. Я посчитал бы за честь, если бы вы согласились со мной работать.

— Звучит заманчиво, мистер Монд. Но пока я ничего не могу обещать.

— Время терпит. Однако я хочу оставить вам две визитки. Одна — моя, другая — моего детройтского друга. Он хорош на тот случай, если станет вдруг совсем худо. Достаточно назвать мое имя, и вы получите любую помощь. Данные на второй визитке лучше запомнить.

Андрей понял, о чем идет речь. Он внимательно прочитал написанное от руки, прикрыв глаза, сосредоточился, запоминая адрес и телефоны. Затем вернул визитку Монду.

— Спасибо, — сказал он. — Меня не оставляет ощущение опасности. Я замечал, что это бывает кое с кем из людей нашей профессии. И знаете, что я еще подметил? Когда ощущение опасности переходит в страх, человек неминуемо погибает. Но это так, к слову. А что касается вашего будущего агентства, простите за любопытство, из той нашей семинарской группы вы намерены кому-либо еще предложить сотрудничество?

— А кого бы вы предложили, Андрей?

— Первым я назвал бы Вацлава Крыла.

— Видите, как интересно! Я тоже думал о нем. — Он хотел добавить что-то еще, но тут зазвонил телефон. Лоуренс снял трубку:

— Слушаю вас.

— Мистер Монд, добрый вечер. Вас беспокоит Марк Брук.

— Добрый вечер, Марк.

— Мистер Монд, у меня есть информация, которая, может быть, вас заинтересует. Но сначала я хотел бы спросить: вы не знаете, где сейчас Андрей?

— Здесь, у меня. — Лоуренс обернулся, прикрыл трубку и тихо сказал, обращаясь к Андрею: — Ведомство Чарлза по наши души.

— Новость такая. — Марк, видимо, принял слова Монда к сведению. — В «Сноуболле» произошла настоящая бойня, шесть трупов, в том числе Кид и Лотти. Городецкий знает, кто это. Этим делом занимается полиция. Мы не вмешиваемся.

— Марк, послушайте… Уж не хотите ли вы, чтобы вмешались мы?

— Нет, не то. Официально вмешиваться не надо. Но там лейтенант Пайк. Это мой друг. Он не отказался бы от помощи.

— Вы дипломат, Марк.

— Да, мистер Монд. В данном случае приходится им стать.

— Подождите минутку, я переговорю с мистером Городецким.

— Хорошо, жду.

Лоуренс быстро пересказал услышанное Андрею.

— Ваше мнение? — спросил он.

— Кид и Лотти, — как бы про себя проговорил тот. — Будь я проклят, если чего-то в этом духе не ожидал. Было же Чарлзу сказано — не надо спешить… Я бы туда, пожалуй, съездил. — Последняя фраза прозвучала почти как угроза.

— Мы едем в «Сноуболл», Марк, — тут же отреагировал Лоуренс.

— Спасибо, мистер Монд. Через пять минут у гостиницы вас будет ждать машина. Она в вашем с Андреем распоряжении на все то время, на какое она вам понадобится. Она неплохо оборудована, мистер Монд.

— Хорошо, Марк, — коротко бросил Монд.

Едва они вышли из гостиницы, к ним подъехала машина. Шофер вышел из нее и сделал шаг им навстречу.

— Мне поручено передать вам это, сэр, — обратился он к Монду. — Здесь пакет документов, которые вам будут необходимы.

— Разве вы не едете с нами? — с удивлением спросил Монд.

— Нет, сэр. Я могу быть свободен?

— Вероятно, да… — В голосе Монда все еще слышалось удивление.

Он сел за руль.

— Как вам это нравится, Андрей?

— Мне это совсем не нравится. Главное, чтобы мы не взлетели на воздух раньше времени. Но если это и произойдет, то скорее всего не в городе. Поехали. Мне еще надо кое-что захватить с собой.

— Надо бы подождать Рудольфа, — заметил Монд.

— О черт, я совсем забыл о нем!

Рудольф появился минуты через три, сел на заднее сиденье, сказал, ни к кому не обращаясь:

— Я осмотрелся, пока вроде все чисто.

Двинулись к Андрею. Собирать ему было особо нечего. Он взял тот самый баул, что уже путешествовал с ним в «Сноуболл», и спустился вниз. Открыв дверцу машины, он попросил:

— Не могли бы вы минуточку-другую подышать свежим воздухом? Я все же хочу кое-что проверить.

Лоуренс и Рудольф выбрались из машины, с интересом наблюдая за ним. Андрей юркнул внутрь, захлопнул за собой дверцу, достал из кармана куртки плоскую коробку, размером чуть больше зажигалки, нажал на ней кнопку, приложил коробок к уху, затем нажал другую кнопку и опять замер, прислушиваясь к чему-то.

— Можно садиться, — он распахнул дверцу, — ни подслушивающего микрофона, ни часовой бомбы нет. Искать пластиковую здесь не совсем удобно. Давайте хоть выберемся из центра.

— Вы это все серьезно? — спросил Лоуренс.

— Есть такая русская поговорка, мистер Монд: пуганая ворона куста боится. Я предпочитаю прослыть такой вороной. Не хочется демонстрировать наши внутренности добропорядочным местным жителям. Кстати, вы обратили внимание — щелк, щелк — и порядок. Не надо ничего вынюхивать, расковыривать. Это один из подарков моего друга Тёмы Виноградова. Уровень японский и чуть повыше. Исключительно удобно.

К «Сноуболлу» они добрались под утро. У дороги, поднимающейся к шале, их остановил полицейский, потребовал документы. Просмотрев их, он удовлетворенно кивнул:

— Лейтенант Пайк ждет вас.

Лейтенант совсем не походил на полицейского. В кожаной куртке, отделанной искусственным мехом, в джинсах, заправленных в высокие ботинки, он скорее напоминал засидевшегося в студентах бейсболиста: постриженные ежиком русые волосы, широкий лоб, голубые глаза, трафаретная белозубая улыбка. Видимо, получив сигнал от полицейского, проверявшего у них документы, он вышел встречать приехавших.

— Доброе утро, господа. — Он пожал всем руки. — Марк порекомендовал мне дождаться вас и по возможности ничего не трогать. Признаться, я очень любопытен, и он знает эту мою слабость. Вот и уговорил меня кое-чему поучиться у вас. — Он, улыбаясь, подмигнул им, давая понять, что и сам не промах. — Как это ни грустно, — добавил он, — спешить теперь некуда. Давайте с дороги перекусим, а я обрисую вам ситуацию в общих чертах.

Из рассказа лейтенанта Пайка следовало, что Кид не спустился, как он это делал обычно, в городок за продуктами. Его поставщик, недоумевая, поднялся на машине к дому сторожа и увидел засыпанные снегом трупы и машину. Дверь в дом оказалась распахнутой. Он тут же вызвал полицию, а полицейские — Пайка с его следственной группой. Пайк в свою очередь позвонил Марку, зная, что тот проявляет к «Сноуболлу» особый интерес. Внешне, рассказывал Пайк, все выглядит примерно так: кто-то решил расправиться с Кидом Фреем и его женой. Бандиты, видимо, не учли, что Кид, во всяком случае по словам местных жителей, отличный охотник. Похоже, что его кто-то предупредил, и он устроил засаду. Силы, однако, оказались равны — нападающие и защитники перестреляли друг друга. Фрею, видимо, очень помогли его собаки.

— Если его предупредили, почему же он сразу не обратился в полицию? — спросил Андрей.

— Объяснение здесь может быть только одно, — сразу же ответил Пайк, — у него не было для этого времени.

— Андрей, — предложил Монд, — вы лучше других ориентируетесь здесь. Будет разумно, если мы с Рудольфом поступим под ваше руководство. Естественно, вы, лейтенант Пайк, — хозяин, последнее слово за вами. Мы ни в коем случае не хотим вмешиваться в ваши полномочия.

— О'кей! Меня это устраивает, — заявил лейтенант, — считайте, что я и мои люди тоже поступаем в распоряжение вашего следователя. Кое-чему поучиться — не грех. Со мной еще четверо, в том числе — врач. Итак, господин Городецкий?

— Хорошо, — подхватил Андрей, — только, извините меня, я буду обращаться ко всем без формальностей. Лейтенант работает со мной. Пайк, среди ваших людей есть трасолог? Отлично. С ним работает Рудольф. Остальные — каждый по своему профилю. Далее — вся информация, какой бы незначительной она ни казалась, немедленно передается Лоуренсу. За вами, сэр, стратегическая оценка ситуации и увязывание всех фактов в одно целое. Работать начинаем через двадцать минут, после того, как мы с лейтенантом закончим специальную фотосъемку.

Через двадцать минут Городецкий пригласил всех собраться в комнате на первом этаже.

— Внимание, господа! Перед вами так называемые контрастные фотографии. Снимки сделаны с высоты второго этажа. С ними надо научиться работать. Их особенность: каждая среда, имеющая свою плотность, обнаруживается на фотографии той или иной степенью контрастности. Давайте на одной из фотографий интересующие нас объекты, чтобы выделить их из фона, обведем по контуру. Вот машина, — он обвел контур фломастером, — вот пять трупов. Шестой — у самого крыльца, поэтому на фотографии его нет. Вот трупы собак. А вот оружие, которое можно различить: ружье Кида, автоматы… Этой фотографией пользуются все. Одну отдаем трасологам. Остальные в запасе. Как видите, не все можно спрятать под снег. Ваше впечатление, лейтенант?

— Для начала неплохо.

— Лоуренс, что у вас?

— Если исходить из версии Пайка о том, что Кид Фрей был предупрежден, — и я готов эту версию поддержать, — то он не должен находиться на том месте, где находится сейчас.

Андрей: То есть вы предполагаете, что Кид должен был стрелять из засады?

Монд: Да.

Рудольф: Но он мог подумать, что убил всех нападающих, и выйти на место, где он сейчас лежит.

Пайк: Тогда кто-то из нападающих должен был остаться в живых и выстрелить в него.

Трасолог: А в нападающего в свою очередь должна была бы выстрелить Лотти. Но из второго ружья не стреляли. Это мы уже установили.

Монд: Явная неувязка. Но она разрешится, как только доктор поможет нам установить, каким образом были убиты нападающие.

Андрей: Можно двигаться дальше. Снег придется расчистить. Надо проложить коридоры так, чтобы получить доступ к трупам. Рудольф, в хозяйстве Фрея наверняка есть лопаты. Найдите их. Лоуренс, проследите, пожалуйста, чтобы нам не прохлопать какую-нибудь деталь. Лейтенант, мы с вами должны разгадать, с какого места Кид Фрей начал стрельбу.

Восемь человек сосредоточенно и неторопливо начали привычную для каждого работу, сначала, шаг за шагом, освобождая площадку перед домом от мешающего им снега, потом аккуратно удаляя снег с трупов, беря пробы крови, отыскивая отпечатки пальцев на оружии, описывая вещи, найденные у убитых, стараясь не оставить без внимания ни одной улики.

Солнце поднималось все выше, грело головы, спины, хотелось распрямиться, зажмуриться, подставить солнцу лицо и, улыбаясь, блаженно застыть, радуясь тишине, миру, покою. Но люди были заняты другим. Судьба связала их с иной, темной стороной жизни, сделала привычной работу на грани жизни и смерти. Слуги возмездия, они были старательны, как муравьи, собирая по крупицам истину, которая, осознав себя, принесет новые жертвы и новые страдания ради высшего человеческого права — права на жизнь.

Объем информации нарастал. Монд, расположившись в просторной комнате Кида, убрав со стола все лишнее, фиксировал факты, сопоставляя их, чертил схемы, пытаясь восстановить картину преступления.

Часа через два почти одновременно все стянулись к его столу, расположившись кто где, не очень заботясь о том, чтобы не наследить, не напачкать в этом уютном доме. Мужчин этих некому было упрекнуть.

Монд оглядел собравшихся:

— Похоже, господа, все хотели бы еще раз попытаться представить, что же произошло, опираясь на те результаты, которые есть сейчас у нас в руках. Как события развивались?.. Давайте вернемся к версии о том, что Кида о нападении предупредили.

Пайк: Версия подтверждается следующими фактами. Во-первых, мы нашли место, откуда Фрей начал стрельбу. Он выжидал, лежа за левым углом дома. Двое нападающих — назовем их так, как они помечены на фотографии, номерами один и два, — были убиты, как только попытались выбраться из машины. Во-вторых, на левом углу дома следы автоматных пуль, судя по всему, следы ответной очереди.

Андрей: Что любопытно, за правым углом дома тоже кто-то лежал в засаде. Скажу так: либо Кид менял позицию, хотя времени у него, скорее всего, для этого не было, либо у него был напарник.

Монд: Не могла это быть Лотти?

Андрей: Пока оснований для такого утверждения нет.

Рудольф: Лайка, та, что лежит ближе всего к дому, оказалась первой жертвой. Убита длинной очередью из автомата, принадлежащего нападающему под номером два. Это, кстати, свидетельство того, что нападающие не ждали засады, собирались действовать уверенно и не спеша. Нападающий номер один — переднее правое сиденье машины — так и не успел произвести выстрела.

Трасолог: Оба получили по две пули шестнадцатого калибра. Ружье пятизарядное, стрельба велась в автоматическом режиме. Пули рассчитаны на крупного зверя — кабана, медведя…

Врач: Любое из четырех ранений может считаться смертельным.

Монд: Почему лайки не кинулись на двух оставшихся в живых, позволили им стрелять?

Полицейский: Стрелял из них только один, видимо давая второму возможность занять позицию. Если бы лайки сразу на них кинулись, нападающие без труда бы их пристрелили. Я знаю эту породу собак: без приказа хозяина они под пули не полезут. Если постараться, мы, скорее всего, сможем найти, где они залегли в снег, ожидая команды.

Рудольф: Точно. Фрею нужно было время на перезарядку ружья. Как только он это сделал, он подал им команду. Лайки заставили нападающих вскочить, тут Фрей и влепил им по пуле.

Трасолог: Всего две пули, и обе в голову.

Врач: Это мгновенная смерть.

Монд: Следовательно, на этот момент в живых должны были оставаться Кид, Лотти и две лайки. Могло ли случиться так, что после вторых выстрелов Кида хотя бы один из нападавших остался в живых?

Врач: Совершенно исключено. Получить в голову пулю шестнадцатого калибра!..

Полицейский: Если бы кто-то остался жив, лайки бы его добили. Они же, похоже, мгновенно отскочили, если и успели что, так малость потрепать одежду.

Монд: Таким образом, можно сделать предположение, что здесь был еще один человек. Он-то и застрелил Кида, Лотти и двух оставшихся в живых лаек. Что говорит в пользу этого предположения? Прежде всего, из какого оружия были убиты Кид и Лотти?

Трасолог: Это можно было сделать из автоматов, принадлежащих нападающим два и четыре. Баллистическая экспертиза нам это уточнит. У двух других нападавших обоймы полные. Из автомата убита и вторая лайка — вот она на фотографии. Стреляли в упор. Определенно можно сказать, что третья лайка убита из револьвера нападающего номер три.

Рудольф: Здесь неувязка. Если бы он был жив, почему бы ему не стрелять из автомата? Автомат, однако, оказался придавленным его телом, в правой же его руке был револьвер. В последнюю лайку стреляли не просто в упор, а отталкивая стволом собаку от себя. Израсходована вся обойма. Револьвер оказался в трех метрах от убитой собаки. Кобура у нападающего номер три от другого револьвера.

Монд: Я думаю, у нас есть все основания утверждать, что Кид и Лотти были убиты кем-то, во-первых, после того, как Фрей расправился с нападающими; во-вторых, этот кто-то пытается убедить нас, что нападающие и обороняющиеся перестреляли друг друга.

Андрей: Я хотел бы обратить внимание на следующее: у Кида не просто был напарник. Это человек, которого Кид хорошо знал; это человек, который предупредил Кида о нападении, и, наконец, это человек, которому требовалось уничтожить не только Кида и Лотти, но и тех, кто должен был их убить. Думаю, что именно он направил сюда убийц и он же подставил их под пули Фрея. Не сомневаюсь, что, если бы Фрею не удалось это сделать, ему пришлось бы сделать это самому. Очень может быть, что его знали собаки и поэтому не трогали, пока он предательски не убил хозяев. После этого ему пришлось схватиться с лайками. Обратите внимание на фотографию, видите, какой темный фон около третьей лайки? Отсюда убийца стрелял в хозяев, здесь ему пришлось бороться с лайками. То, что автомат помог ему лишь в одном случае, говорит о том, что последняя оставшаяся в живых лайка добралась до него и если не загрызла, то только потому, что он сумел все же вытащить револьвер. Думаю, что покусала она его сильно. Вот вам, лейтенант, след: ищите того, кто сильно пострадал от укусов собаки, и ищите его в Бостоне. Нам же теперь предстоит хорошо поработать над сбором данных, уличающих именно этого — якобы напарника. Кстати, Лоуренс, внесите в свой реестр: на втором этаже следы были тщательно заметены, но найдена смазанная капля крови. Скорее всего, это кровь из раны, оставленной укусами. Анализ крови взят.

 

Глава десятая

Нападение

Они возвращались по тому же шоссе, по которому неделю назад возвращался из «Сноуболла» лимузин Валерии. Лейтенант Пайк, пожимая им на прощанье руки, говорил:

— Я рад, что мне довелось поработать с вами. Марк очень хвалил вас, но, скажу честно, я не предполагал, что все так здорово получится. Вы замечательные парни. Остальное, как говорит Андрей, дело техники. Счастливого пути.

И вот этот «счастливый путь» они одолевали километр за километром. И опять ночью, словно все участники событий сговорились скрыть от посторонних глаз то, что произошло в «Сноуболле». Рудольф вел машину. Разговор, теперь уже спокойный и неторопливый, по-прежнему касался тех или иных сторон расследования.

— Андрей, — поинтересовался Монд, — вы сознательно не упоминали про убийство в шале?

— Знаете, я посчитал, что Чарлз Маккью или Марк сказали лейтенанту все, что хотели сказать. Корректировать их действия едва ли имело смысл.

— Вы, следовательно, и Марка не хотите ставить в известность о наших действиях?

— А зачем? Это дело Пайка. Мне бы хотелось как можно скорее развязаться со всем этим. Да, пожалуй, мы им больше и не понадобимся. Раз дело поручено полиции, значит, Маккью свое дело сделал.

— Но ведь мы не знаем, кто организовал нападение на Кида и Лотти. По логике вещей, это должен быть тот же, кто организовал убийство Валерии и Лео. Слишком уж похоже на то, что здесь убрали свидетелей.

— Похоже, — сказал Андрей. — Но, по-моему, убрать свидетелей выгодно как этому организатору, так, может быть, и Чарлзу Маккью.

— Мне кажется, вы передергиваете, Андрей, — подал реплику Рудольф, — ему-то зачем?

— Этот вопрос мы уже обсуждали, — ответил Андрей, — и мое участие в этом деле, и ваше пребывание здесь по-прежнему дают пищу для размышлений. Это же вмешательство во внутренние дела суверенной державы.

— Ну да, интервенция, — съязвил Рудольф.

— А что, вам с сэром Лоуренсом только парашютов и не хватало, а так — натуральный десант.

Монд невесело усмехнулся.

— А я, кстати, где-то на заднем плане как раз размышляю о парашюте, — сказал он. — Все же тройной трамплин, особенно когда смотришь на него в натуре, совершеннейшая дикость, и если бы Кирхгоф каким-то образом не притормаживал, он бы непременно сломал себе шею.

— Я тоже думал об этом, — сказал Рудольф. — Используется же парашют при посадке реактивных самолетов.

— Загадку эту интересно было бы, разумеется, решить, но больно уж Чарлз спешил. — Андрей не скрывал досады. — Я тогда на обсуждении у Маккью специально не упоминал об этом, но, возможно, вы обратили внимание, когда смотрели бумаги, что ширина лыж, которыми пользовался Пауль Кирхгоф, несколько необычна. Хорошо бы еще знать, какой они были длины. Я бы поинтересовался, где их приобрели, а скорее всего, изготовили по индивидуальному заказу.

— Вы полагаете, что на обычных лыжах Кирхгоф не смог бы добраться до шале? — спросил Монд, чувствуя, что Андрей клонит именно к этому.

— По-моему, да. Мне все время вспоминается катание с гор при плюсовой температуре. Когда спускаешься в оттепель с крутой горы, а смазка, скажем, не та, непременно ткнешься носом в снег. Меня это всегда здорово раздражало. Чтобы не упасть, надо принимать очень низкую стойку, но в этом случае ты уже не летишь, а ползешь с горы.

— Вам приходилось много кататься на лыжах? — В вопросе Монда Андрею почудилось недоверие, и это его задело.

— А как же, — с ехидной усмешкой заметил он, — в России, как известно, весь год зима, и медведи ходят по улицам регулярней иных автобусов. Мы без лыж — никуда. «Соломоны» привычней любому шкету, чем школьный завтрак… Гляньте, однако, что получается: если скольжение замедленное, сила инерции тянет лыжника вперед. Чтобы он не упал, ему надо помочь сохранить равновесие, тем более при таком нестандартном спуске… Почему бы при этом Кирхгофу не использовать парашют?

Монд подумал, что в этих словах Андрея трудно уловить границу между шуткой и новой версией, но все-таки вслух сказал:

— Сложно, слишком все это сложно… И в первую очередь — сама теоретическая невозможность такого спуска.

— В том-то вся и беда. Но ведь спуск-то был!

— Андрей, а вам не хотелось бы посмотреть на Пауля Кирхгофа? — поинтересовался Рудольф. — Лично меня этот странный субъект притягивает, будто символ неких ирреальных, почти что потусторонних сил.

— Да, хотелось бы посмотреть, — с раздумьем сказал Андрей. — Но с большим удовольствием я бы глянул на того, кто все это столь цинично связал в клубок. Меня не оставляет мысль, что есть здесь нечто такое, что от нас ускользает…

Вторая ночь в дороге начинала сказываться. Возбуждение, возникающее при работе на месте преступления, и соответствующая ему собранность уступали место желанию расслабиться, на какое-то время вычеркнуть из сознания большинство противоречивых деталей дела. Кажется, все трое понимали, что участие их в расследовании на этот раз действительно подошло к концу. Клонило в сон.

— Рудольф, не сменить ли вас? — предложил Андрей.

— Пока порядок, — Рудольф мельком взглянул на него, — начну клевать носом, кого-нибудь из вас разбужу. Отдыхайте.

Они проснулись оттого, что машина остановилась. Рудольф подавал ее задним ходом к ночному кафе, стеклянный фасад которого, закрытый изнутри цветным занавесом, светился неярким светом.

— Давайте-ка перекусим, — сказал Рудольф как о чем-то уже решенном, — а потом, если кто захочет меня сменить, я не буду возражать.

— Годится, — пробормотал Андрей, выбираясь из машины, прогоняя остатки сна. Он и Лоуренс направились было к кафе, но, видя, что Рудольф замешкался, приостановились.

— Я сейчас, — заверил он их. — Закажите мне что-нибудь. Мечтаю съесть большой кусок мяса под красным соусом.

Оставшись один, он огляделся. Кафе стояло чуть в стороне от перекрестка дорог. Вероятно, летом оно процветало. Зимой, да еще в ночные часы, хозяевам, видимо, приходилось запасаться изрядным терпением, чтобы дождаться посетителей. Какого-либо жилья поблизости видно не было. Рудольф посчитал, что машину он поставил удачно. С той стороны шоссе, откуда они приехали, ее можно было заметить лишь проскочив кафе, так как слева ее прикрывали засыпанные снегом густые колючие кусты.

Слежку он заметил, когда они проехали от шале километров сорок. Та машина вынырнула из-за какого-то случайного поворота и пошла за ними, не зажигая огней. Сколько в ней человек, заметить он не успел. Встречных машин практически не было, пустынное шоссе позволяло развивать любую скорость, и он постепенно начал наращивать ее. Держать в поле зрения машину с потушенными огнями было не так-то просто. В зеркальце она отражалась лишь в редком освещении придорожных построек.

Лоуренс и Андрей спали, он не собирался их будить, полагая, что ему представляется возможность выполнить работу, ради которой шеф его, Доулинг, и отправил его сюда вместе с Мондом. Следовало только проверить, действительно ли за ними следят, или привычная осторожность побуждает его видеть опасность там, где ее, возможно, и нет.

Рудольф успел почувствовать, что «крайслер», за рулем которого он сидел, действительно оборудован как надо. Марк тут не прихвастнул. И поскольку рисковать понапрасну Рудольф не хотел, он решил положиться на скоростные качества машины.

Когда стрелка спидометра достигла отметки «сто сорок», он понял, что преследователи идут на пределе. Следовало выбрать относительно прямой участок шоссе и попытаться оторваться от них. На придорожное кафе он обратил внимание, когда они ехали в «Сноуболл». До него оставалось еще миль двадцать. Он вырубил и переднее освещение, и габаритные огни и затем почти вдавил педаль газа в пол. «Крайслер» словно растворился в темноте и через какое-то время свернул к кафе.

Идущая за ними машина чуть было не проскочила мимо. Но нет, видимо, местность водитель прекрасно знал. Плавно затормозив, он подал машину немного назад и встал. Вышедший на обочину мужчина внимательно присматривался к силуэту «крайслера». Рудольф наблюдал за ним сквозь стекла, стоя в тени, уверенный, что тот не может его видеть.

Чуть помедлив и решив, вероятно, что в «крайслере» нет никого, человек осторожно двинулся в сторону инспектора, намереваясь, должно быть, проверить, не дремлет ли все же кто-то в машине. В очень слабом, рассеянном освещении, идущем от окон кафе, Рудольф пытался рассмотреть потенциального противника, прикидывая, можно ли ожидать серьезного нападения. Темно-серое, длинное, свободного покроя пальто. Под ним так, чтобы не бросалось в глаза, легко можно скрыть не только револьвер, но и легкий автомат. Когда мужчина подошел достаточно близко, Рудольф понял, что это совсем молодой парень, почти мальчишка. Однако правую руку он держал в кармане. Можно было ожидать, что он действительно вооружен. Вот он почти вплотную приблизился к машине, продемонстрировав полное отсутствие опыта, быстро прильнул к стеклу, пробуя разглядеть, находится ли кто-нибудь в салоне, подал сигнал кому-то, оставшемуся в машине, и только теперь увидел направленный ему в лицо револьвер.

— Полиция, — тихо сказал Рудольф. — Повернись…

Не столько голос, сколько сам вид Рудольфа говорил о том, что надо крепко подумать, прежде чем с ним связываться. Он и его противник явно принадлежали к разным весовым категориям.

Молодой человек покорно повернулся и, не дожидаясь приказания, поднял руки. Рудольф выскользнул из машины, ощупал его пальто, быстро найдя то, что искал, переложил револьвер в свой карман и затем, резко оглушив парня коротким ударом в шею, подтолкнул его обмякшее тело в снег, в кусты. И уже через три секунды «крайслер» инспектора, разворачиваясь, рванулся вперед.

Те, в машине, видимо, не поняли, что произошло с их товарищем, и ничего не предпринимали. «Крайслер» ударил их машину правой частью бампера, под углом, подкинул и перевернул на крышу. Удар был рассчитан профессионально. Сам почти оглушенный, Рудольф, сдав немного назад, все же выбрался из «крайслера», побуждаемый жгучим желанием довести дело до конца.

Почти тотчас из дверей кафе выскочили Андрей и Лоуренс и кинулись к нему на помощь, ничего еще не понимая, но зная, что должны быть рядом с инспектором.

— Что случилось? — издали еще крикнул Монд.

— Вздумали за нами следить. — Рудольф ходил вокруг опрокинутой машины, проверяя, можно ли открыть какую-нибудь из дверей. Ухватившись за одну из ручек, он рванул ее на себя. Дверцу заклинило, открыть ее не удавалось, машина ходила ходуном, покачиваясь на крыше. Ударом ноги Рудольф вышиб одно из боковых стекол, опустился на колено, заглянул внутрь.

— Еще двое! — проговорил он жестко, сквозь зубы, ухватив кого-то и пытаясь вытащить через высаженное окно. — Еще один юноша, — ворчал он, — иди-ка, иди-ка сюда… Сейчас дядя Руди тебе объяснит, почему нехорошо гоняться ночью за старшими…

Он выволок наружу второго, слабо сопротивляющегося преследователя, встряхнул, поставил его перед собой и вдруг неожиданно, без всяких предисловий, отвесил ему две такие оплеухи, что он комом рухнул к его ногам.

— Полежи, — сказал он, поворачиваясь к машине, намереваясь приняться за следующего. И тут внутри машины грохнул выстрел. Пока Руди занимался со вторым парнем, Андрей успел забраться в машину. Выстрел предназначался ему. Лоуренс и Рудольф на мгновенье замерли.

— Что ты нервничаешь, придурок, — как из бочки, раздался изнутри голос Андрея, — или тебе добавить? Давай, давай, слышал, снаружи тебя ждет добрый дядя, давай!

В проеме бокового стекла показалась кудлатая голова третьего пассажира злосчастной машины. Руди и Лоуренс ухватили его с двух сторон за куртку и вмиг выдернули наружу. Вслед за ним выбрался и Андрей.

— Удивительный стрелок, — сказал он, поправляя куртку, — с расстояния в восемь дюймов чуть мне ухо не оторвал. — Андрей оглянулся по сторонам и вдруг замер, уставясь туда, где немного в стороне стоял «крайслер». — А там что? — спросил он Рудольфа.

— Там третий из их компании, — ответил тот. — Да он, кажется, ожил? — изумился он искренне. — Уж не собирается ли удрать от нас? Придется пойти добавить…

— Погоди, дай я с ним разберусь, — перебил Андрей и побежал к машине.

Первый из преследователей, побывавший в руках Рудольфа, пытался завести «крайслер». Но ключей зажигания не было, как не было и времени, чтобы иным способом завести машину. Поняв наконец, что ничего у него не выйдет, и заметив бегущего в его сторону Андрея, он выскочил из машины и кинулся в сторону шоссе, во тьму, надеясь таким образом спастись. Видимо, он не совсем еще пришел в себя, к тому же бежать по снегу мешали длинные полы пальто.

— Стой! — скомандовал Андрей, продвигаясь наперерез. — Стой, стрелять буду!

Убегающий замер, оглянулся и понял, что его обманули — никакого оружия в руках преследователя не было. Да и сам он, кстати, не походил на того громилу, что сцапал его у «крайслера». Этот явно уступал ему и в росте, и в силе. Отбиться от него как будто не представляло труда, и, если не подоспеют его дружки, можно попытаться скрыться в темноте. Он принял типично бойцовскую стойку, демонстрируя, что сдаваться не собирается. Андрей остановился от него в трех шагах.

— Хватит бегать, пойдем, — сказал он мирно, — можно было уже понять, с кем имеешь дело…

Парень молчал, все так же стоя в бойцовской позе, что при его длиннополом пальто выглядело довольно нелепо.

Андрей решил сменить тактику.

— Слушай, недоносок, — сказал он резко, — шагай по-доброму. Нам еще надо с тобой побеседовать. Так не хочется заставлять тебя на четвереньках ползти в кафе…

Говорил он теперь насмешливо, откровенно дразня длиннополого, побуждая его броситься вперед. Тот лихорадочно расстегнул пальто, сбросил его на дорогу и метнулся рывком к Андрею. Тут же мелькнула его нога, нацеленная в голову. Реакция Андрея была достойной. Он присел, пропуская ногу над собой, и мгновенно нанес короткий, исключительно болезненный удар в напряженную ягодицу. Пальцы правой руки Андрея, выброшенной как жало змеи, казалось, едва коснулись шеи юнца. Он вздрогнул и рухнул на землю. «Так-то вот лучше, — вздохнул Андрей. — Это мой привет тебе от Бори Богданова, светлая ему память…» Он склонился над парнем, пытаясь привести его в чувство, даже положил ему на затылок пригоршню снега. «Ладно, хватит, вставай, — бормотал Андрей, — побеседовать еще надо, вставай…»

 

Глава одиннадцатая

Гриф по прозвищу Птичка

Захваченных отвели в кафе. В зале весьма торжественно — иначе это просто нельзя назвать — компанию встретил хозяин заведения. Слева и справа от него стояли два здоровяка, ростом и комплекцией под стать Рудольфу.

Уловив необычность минуты, Монд в присущей ему светской манере представил хозяина, весело подмигнув Рудольфу.

— Господин инспектор, — заявил он, — мистер Городецкий и я уже имели честь познакомиться с владельцем этого замечательного придорожного заведения мистером Грифом Холидеем. С удовольствием представляю его, в свою очередь, вам.

Руди, мгновенно оценив театральный ход Лоуренса, тут же с полной серьезностью поддержал его игру. Голова Рудольфа гордо вскинулась, чуть заметная доброжелательная улыбка тронула губы, рукопожатие было крепким.

— Господа, — будто намереваясь произнести настоящую речь, заявил Гриф Холидей, — разрешите мне представить вам моих сыновей. Старший — Голд Холидей, младший — Сильвер Холидей. Мы не без удовольствия наблюдали за вами, господа, и заверяю вас, в любую минуту готовы были прийти вам на помощь. То, что вы здесь продемонстрировали, я раньше видел только в кино. Голливуд, господа. Если бы я успел снять все это на видеокамеру, можно с уверенностью сказать, и внуки мои, и правнуки были бы обеспечены, несмотря ни на какие экономические бури. Ужин ждет вас. Я постараюсь не ударить в грязь лицом. Ну а этих мокрых от страха кроликов, если хотите, можете предоставить мне: до утра я запру их в надежном месте, а потом передам полиции.

— Вы очень любезны, мистер Холидей. Благодарим вас и непременно воспользуемся вашей любезностью. — Монд благодарно кивнул. — Но, если позволите, нам хотелось бы переговорить с этими молодыми людьми, и лучше с каждым в отдельности. Потом мне надо будет связаться с лейтенантом Пайком.

— О, мистер Монд, Пайк — мой друг. Здесь не будет никаких проблем. Выбирайте из них любого, и я покажу, где можно с ним побеседовать без помех.

— Пошли. — Рудольф положил руку на плечо тому из задержанных, что пытался стрелять в Андрея.

— Мистер Монд — так вас, кажется, называют, — я хотел бы срочно позвонить отцу, — обратился вдруг к Лоуренсу, принимая его за старшего, длиннополый, побывавший в руках Рудольфа и Городецкого.

— А на кладбище позвонить не хочешь? — дружелюбно спросил Рудольф.

Хозяин, хлопотавший за стойкой, расхохотался.

— Честное слово, прекрасно сказано! — прокомментировал он слова инспектора.

Лоуренс молча просматривал бумаги, отобранные у задержанных. Андрей стоял у них за спиной, готовый пресечь любую попытку неповиновения.

— Мистер Холидей, — Лоуренс поднял голову от бумаг, — вам ничего не говорит имя Хиббон?

— «Хиббон и Скотт», торговая фирма, Бостон, — выпалил хозяин, — торговля недвижимостью, стройматериалами, перевозки.

— Замечательно, — удовлетворенно проговорил Монд. — Хиббон — ваш отец? — вопросительно глянул он на длиннополого. — А вы, стало быть, Сид Хиббон? И чем же вы хотели порадовать своего отца? Сказать, что ночью на пригородном шоссе вы намеревались перестрелять почтенных джентльменов, а они как назло помешали вам это сделать?

— Вы напрасно иронизируете. — Сид, очевидно, стал приходить в себя. — Имя Хиббон слишком хорошо известно в деловом мире.

— А что, Сид, папаша у тебя тоже разбойничает на большой дороге? — спросил Андрей. Это была издевка, которую Холидей тоже не преминул отметить.

— Вы попали в точку, мистер Городецкий. Папаша Хиббон — разбойник, каких мало.

Рыбьи глаза Сида вспухли, он глянул с ненавистью, и Холидей, реакции которого можно было позавидовать, тотчас отреагировал на этот взгляд.

— Ты еще посмотри на меня, ублюдок, — заверил он, — и я, не дожидаясь лейтенанта Пайка, выпущу из тебя кишки и отдам собакам!

Угроза, прозвучавшая в этих словах, была убедительной. Сид притих.

— Вот что, мистер Холидей… — продолжил Монд.

— Извините, сэр, — перебил его Холидей, — если это вас не затруднит, зовите меня просто Гриф, мне это будет приятно. Местным фермерам я еще известен под кличкой Птичка. — Довольный, он опять рассмеялся. Ситуация, чувствовалось, воспринимается им с удовольствием.

— Хорошо, Гриф, — согласился Монд. — Я хотел бы получить ваш совет.

— К вашим услугам, сэр!

— Вот что, Гриф, — сказал Монд. — Почему-то мне кажется, что у этих молодых людей, задержанных нами, зверский аппетит. Это не гуманно — морить их голодом. Деньги, как выяснилось, у них есть. Не согласитесь ли вы угостить их ужином? Почему бы им не раскошелиться? Это — первое. И второе… Не считаете ли вы как хозяин, что происшествие нанесло моральный ущерб вашему заведению? Ущерб, который должен быть возмещен?

— Сэр, я в восхищении. Воистину мне послало вас провидение. Мне и в голову бы не пришло глянуть на ситуацию с такой точки зрения. Я полностью согласен с вами. Ущерб колоссальный!

— Вот и отлично, — подвел итог Монд. — Укажите точную сумму, во что эта ночь может обойтись молодым охотникам. А я помогу вам все соответствующим образом оформить. И не скромничайте, Гриф. Пусть отцы потом их поучат — если не добропорядочности, то хотя бы уж бережливости…

Рудольф одного за другим уводил задержанных на допрос. Монд готовил рапорт для Пайка, не без основания полагая, что именно ему следует передать всю троицу, избегая ненужных объяснений с местной полицией. Ситуация опять оказалась непредсказуемой. Все новые и новые нити вплетались в канву расследования, но стоило их чуть натянуть, тут же рвались, оставляя место догадкам и предположениям, требуя новых фактов.

Допрос задержанных дал не много. Некто Крюк через Сида нанял их за хорошие деньги, поручив проследить за машиной, которую следовало перехватить в определенном месте на шоссе. Машина задержанных принадлежала Хиббону-младшему. Половину гонорара они получили сразу, а вторую половину Крюк обещал выплатить, если задание будет выполнено. Сид получил подробнейшее описание примет Андрея. Было видно, что нанимателя интересовал только он.

Соучастники Сида Крюка не видели. Хиббон-младший, не обладавший наблюдательностью и не блиставший умом, тоже толком о Крюке ничего не знал. Тот не оставил даже телефона, по которому его можно было бы разыскать. Сида он обещал найти сам. Почему вся троица согласилась принять участие в слежке и возможном уничтожении Андрея, понять было нетрудно: деньги. Вечно их не хватало, хотя родители не скупились.

Холидей, которому помогала жена и младший из сыновей, накрыл для задержанных шикарный стол, сопроводив свои усилия счетом, повергшим трапезников в такое уныние, что аппетит у них пропал. Решено было пригласить к столу полицейских, которые прибудут с Пайком.

Ждать лейтенанта пришлось часа полтора. К удивлению Монда, потревожившего его среди ночи, тот откликнулся на просьбу прибыть в кафе с чисто американским энтузиазмом, сразу ухватив суть дела.

Хозяин объявил Лоуренса, Рудольфа и Андрея своими гостями, категорически отказавшись брать с них деньги. Наконец-то и у них появилась возможность сесть за стол.

На переговоры с прибывшим Пайком, передачу ему задержанных и материалов предварительного следствия ушел час. Усталые, невыспавшиеся, они все же отказались от предложения Холидея переночевать у него, полагая, что есть еще ряд вопросов, которые, не откладывая, надо обсудить.

— Мистер Монд и вы, господа, — на прощанье сказал хозяин, — если в этих краях вам когда-нибудь понадобится помощь, я, мои сыновья и наши друзья — в вашем полном распоряжении. Спросите у лейтенанта Пайка, и он скажет, чего мое слово стоит!

Гриф проводил гостей до машины, проследил, как они вывернули к шоссе.

За руль «крайслера» сел Андрей.

— Интересно, развяжемся мы когда-нибудь с этим делом? — задал он риторический вопрос, как только отъехали.

— Я только одного не могу понять, — сказал Рудольф, — зачем для такого дела надо было нанимать юнцов? — В его голосе было слышно искреннее недоумение.

— Этот Крюк нас с вами не уважает, — с усмешкой ответил ему Андрей.

Монд молчал, но, несомненно, размышлял о том же странном происшествии у кафе.

— И все же самое неприятное в этой самой истории — то, что нам с вами придется расстаться, — сказал Андрей. — И чем скорее, тем лучше.

— Это еще почему? — возмутился Руди.

— Вы же поняли, что они нацелены на меня. И мне слишком знакомы привычки подобной братии, они не отстанут, пока не ляжешь на дно. Можно уничтожать и калечить исполнителей, но, пока не доберешься до заказчика, ничего не изменится, будут появляться все новые и новые практиканты.

— И кто, вы считаете, наниматель? — осторожно спросил Монд.

— Их может быть два. Или тот самый организатор, на которого мы наткнулись в шале, — думаю, это кто-то из ближайшего окружения Уилльяма Чиверса, — или мистер Маккью.

— Я уже говорил, с Чарлзом Маккью вы переигрываете, — напомнил Рудольф.

— Какое это, в конце концов, имеет значение? Еще раз придется подставиться, а там — уходить. Для этого я должен остаться один. Не подумайте только, что им удастся со мной расправиться. Черта с два. Мне приходилось иметь дело с мастерами покруче этих.

— Андрей, вы помните мое предложение, об агентстве? — спросил Монд. — Оно остается в силе.

— Помню. Спасибо. И все-таки жаль уходить с насиженного места. С Хантером мне неплохо работалось.

— А детройтский адресок не забыли? — напомнил Монд.

— Здесь все в порядке. И я вовсе не исключаю, что придется воспользоваться этим вашим предложением, мистер Монд.

Никому из них и в голову не пришло обратиться в тот день за помощью не только к Чарлзу Маккью, но и в полицию.

 

Глава двенадцатая

Не хлопнуть ли дверью?

От кафе Холидея до Бостона слежки за собой они не заметили. И все же Андрей решил быть предельно осторожным. Прихватив баул, он выскользнул из «крайслера» на одной из людных улиц, еще и еще раз проверил, чисто ли у него за спиной, и только после этого позвонил Дью Хантеру.

— Привет, Дью!

— О Господи! Где ты пропадаешь?

— Отрабатываю зелененькие.

— Черт бы их побрал вместе с Чиверсом!

— Будем надеяться, что он заберет только его.

— Ха-ха, я умираю от смеха.

— Я зайду к тебе. Только через черный ход. Не забудь открыть.

— Я что — девица? Боишься меня скомпрометировать?

— Ну, если ты из тех девиц, которых еще можно чем-то скомпрометировать, то да.

— Ждать тебя сейчас, юморист отпетый?

— Буду через двадцать минут.

— Я жду.

Андрей еще раз проверил, нет ли слежки. Это нужно было сделать для того, чтобы не засветить Дью Хантера. У него вдруг возникла идея, которую под занавес следовало бы осуществить. Он сам посчитал ее сначала мальчишеской — слишком уж она казалась рискованной, — отдалял ее, убеждал себя, что она подсказана уязвленным самолюбием, тем, что опять собирались гнать его по белу свету, как зверя, которого непременно надо убить. Но идея обрастала деталями, не давала покоя. Постепенно прорисовывался осмысленный план действий, в котором свое место находилось не только ему самому, но и Дью Хантеру. Но Хантеру предстояло остаться здесь, поэтому участие его в задуманной операции афишировать нельзя было ни в коем случае.

По черному ходу он поднялся прямо в контору Хантера. Дверь на площадке третьего этажа открыл своим ключом и оказался в объятиях Моны.

— Вот это встреча! — воскликнул он, целуя ее в щеку и не спеша вырваться из ее крепких рук.

— Городецкий, — она чуть отодвинула его от себя, — Боже мой, на кого вы похожи! Не говорите мне только, что это Дью замучил вас поручениями. Сейчас же признавайтесь, кто она: очередная блондинка, брюнетка, гречанка, филиппинка? Разве так можно обращаться с мужчиной? Я ей глаза выцарапаю!

— Мона, деточка, вы, как всегда, соблазнительней любой из них.

— Я же вам запретила называть меня деточкой!

— А я и забыл.

— Забыл… Боже мой, где вас носило? — Она отступила, держа руки так, словно в любой момент готова была его подхватить. — Вы хоть на ногах-то держитесь?

— Держусь, но из предпоследних сил. Сейчас вот поговорю с шефом — и спать.

— Я вас берусь проводить, а то вы еще заснете по дороге.

— А я никуда не пойду. Буду спать здесь.

— Так-так… Может, вы и девочек начнете сюда водить?

— Только для того, чтобы посмотреть, как вы их будете разрывать на части.

Хантер наблюдал за ними, стоя в дверях своего кабинета.

— Язык у него, видимо, в работе не участвовал, — заметил он. — Посмотри, как мелет! Заходи.

Офис, или контора, как именовал владения Хантера Андрей, состоял из приемной, где командовала Мона, небольшого кабинета шефа и еще одной комнаты, назначение которой менялось в зависимости от обстоятельств. В нее, минуя кабинет, и направился Андрей, поставил баул и, откинувшись к спинке, сел на диван, служивший им местом случайного отдыха.

— Мне и правда надо поспать часов пять-шесть, — сказал он, прикрывая глаза. — А потом… Потом я, скорее всего, отправлюсь в бега. И боюсь, дружище Хантер, надолго.

— Все-таки кто-то хочет тебя добыть?

— Да.

— Кто?

— Точно не знаю. Эта вот неточность и не дает мне покоя. Сегодня вечером или ночью при большом желании можно выяснить, что к чему. Дью, ты, кажется, рвался мне помочь? Есть возможность. Но риск, риск… Сплю до семнадцати ноль-ноль. Может быть, после сна затея не покажется мне столь умной, как сейчас. Если не лень, к этому времени постарайся проверить, приглядывают за моей квартирой или нет? Только, ради Бога, чтобы тебя никто не видел и не слышал. А еще лучше — пошли туда кого-нибудь из ребят понадежнее.

— Будешь спать?

— Да, извини, сил нет.

Проснулся он ровно в пять, прислушался. В кабинете Хантера было тихо. Мысль его вернулась к затее, которую он сам считал авантюрой, чем-то вроде последней гастроли Андрея Городецкого в благословенном городе Бостоне. Следовало бы подождать, какие новости принесет Дью, уточнить, продолжается слежка или нет? Если нет, жизнь могла войти в нормальную колею, и они вернулись бы с Хантером к обычным делам, работая на все возрастающий авторитет их скромной фирмы. А вот если — да, значит, он все же стоит кому-то поперек горла. Кто бы ни противостоял ему, мотивы преследования в любом случае не казались Андрею разумными. Если это тот, кто обеспечил фантастический тройной прыжок Кирхгофа, то, вероятно, он вначале рассчитывал, что до лыжника следствие добраться не сможет. В этом случае, понятно, никакие свидетели были не страшны. Сам по себе провал операции тоже еще ничего не значил, если бы Чарлз Маккью повел себя умно и не торопился с выходом на Пауля Кирхгофа. Почему он все же спешил? Скажем, его торопил Уилльям Чиверс. Но ведь и Чиверсу после того, как была организована мнимая катастрофа, спешка ничего не давала. В таком случае инициатива Чарлза представлялась или намеренной провокацией с целью вспугнуть преступников, вынужденных в таком случае как-то проявить себя, или просто неумным ходом с непредсказуемыми последствиями.

В первом случае следовало просчитать все варианты поведения организаторов убийств, в частности возможное стремление убрать свидетелей, а точнее, всех тех, кто мог подтвердить факт насильственной смерти Валерии и Лео. Если бы Чиверс удосужился это учесть, Кид и Лотти остались бы живы. Мало того, разве не Чарлз спровоцировал вторичную поездку Андрея, да еще в сопровождении Лоуренса и Рудольфа, в «Сноуболл», чем, разумеется, дал понять преступникам, что в покое их не оставят? Нацеленность их на Андрея представлялась в этом случае ответным ходом, объявлением войны, следующим шагом после убийства сторожа и его жены. Войны на уничтожение, ход которой впрямую будет зависеть от того, как развернутся события вокруг Пауля Кирхгофа.

Все это означало, что Чарлз просчитался и не понял, с какой серьезной организацией он имеет дело, с противниками, которые могут себе позволить пожертвовать четверкой наемных убийц в убеждении, что это сойдет им с рук.

Чарлз Маккью, однако, не производил впечатления наивного простака. Профессиональная имитация автомобильной катастрофы подтверждала это и позволяла оценить события в «Сноуболле» с иной точки зрения. Что, если устранением свидетелей вынужден был заниматься он сам, подчиняясь давлению Чиверса и ему подобных? В этом случае мотивы убийства Валерии и Кида оказывались разными, а следовательно, разными были и организаторы убийств.

Если только Дью обнаружит, что слежка за квартирой не прекращена, надо будет или тихо исчезнуть, или, говоря словами шефа, дать им все же понять, на кого они поднимают руку, то есть дать-таки последний концерт.

Анализируя сложившуюся ситуацию, Андрей вдруг понял, что прекращение слежки вряд ли его обрадует. Он не очень удивился этому выводу, чувствуя, что «Сноуболл» не отпускает его, побуждая добраться до первопричины связанных с ним злоключений.

И все же не в этом было главное. В нем поднималось, наливаясь ненавистью, то темное, от чего, благодаря Дью Хантеру, он, казалось, успел избавиться. На него — как когда-то, лет восемь назад в России, — вновь началась охота, пошла игра, ставкой в которой была его жизнь. Кстати, он не слишком дорожил этой жизнью, давно убедившись, как ничтожна цена, которую можно за нее предложить. На бирже человеческих ценностей слишком многие играли на ее понижение. Огромные массы людей безропотно соглашались с этим. В борьбе добра со злом организованное зло раз за разом одерживало верх. Только беспредел, способный пожрать сам себя, заставлял общество время от времени искать пути его обуздания. Одним из тех, кому общество повелело стать на пути беспредела, и оказался Андрей.

Но выяснилось другое: и с беспределом можно было бороться лишь постольку поскольку, не искореняя, а лишь обуздывая его. Обуздание подчинялось своим и довольно строгим правилам игры, нарушать которые никому не позволялось. Не понимающих этого считали если не дураками, то чудиками. Находиться рядом с ними считалось опасным. От них следовало держаться подальше, или их держать подальше от себя.

Андрей как раз и принадлежал к числу этих чудиков. Пока он был молодым, его наставляли, ценя способности, и поучали, зная, что жизнь обуздывает и самых строптивых. Профессиональные успехи его оказались столь высоки, что бдительные питерские наставники все же прозевали момент, когда он стал относительно независимым, и вдруг оказалось — опасно неуправляемым. И все же его долго терпели. Практически до тех пор, пока он не начал подбираться к неприкасаемым. Это было уже слишком, и последовал приказ — убрать! Вот тогда и начался этот гон, ощущаемый сначала отдаленно, когда территория твоя только еще обкладывается флажками и ты еще дремлешь в своей норе, не подозревая о надвигающейся опасности. Потом шум, поднятый загонщиками, заставляет тебя насторожиться, выбраться из норы, оглядеться. Уже в собственной парадной в упор расстрелян Боря Богданов, не просто тренер твой и учитель, но скорее твой старший брат. Ты не понимаешь еще, что обложен со всех сторон, уверенный, что уйдешь, что всегда найдется лазейка, через которую можно ускользнуть.

И вопреки всем правилам игры, смертью отомстив за смерть друга, ты уходишь — уходишь, наплевав на ограждающие дорогу флажки, на профессионалов-загонщиков и на собственную карьеру…

Размышления Андрея прервал приход Хантера. Осторожно заглянув в дверь и убедившись, что Андрей не спит, он, оседлав стул, уселся перед ним.

— Как это ни печально, Городецкий, но за квартирой твоей приглядывают.

— И много их?

— Четыре человека на двух машинах.

— Ты подумай! А ведь чтобы хлопнуть человека, вполне хватит и одного. Стало быть, сильно я им досадил, как думаешь?

— Может, стоит дать деру прямо отсюда, не связываясь с ними? Я, правда, не спросил, куда ты, собственно, намереваешься отправиться? А с этого надо было бы начинать. Мой совет: пробирайся в Россию, а мы с Моной к тебе в гости нагрянем. Времена, слава Богу, другие.

— Это мысль. Но честно скажу: домой я пока возвращаться побаиваюсь. Слишком я злой и кровожадный. А в Питере осталось у меня два-три знакомых, которым я бы не пожелал со мной встретиться.

— И куда же ты двинешься?

— Есть маршрут…

— Кстати говоря, есть и деньги. Переведены на наш счет неким Марком Бруком. Это тебе ни о чем не говорит?

— Говорит. Это или мои отступные, или похоронные.

— Вот как? Но я все же приготовил тебе еще одну пачку наличных. Не думай только, что я себя обидел. Все по-честному.

— О'кей! А теперь давай обсудим главное…

 

Глава тринадцатая

Гений электроники

Дом Андрея был взят под наблюдение с двух сторон. Гостей, скорее всего, ждать следовало с черного хода. С этой стороны улица была не только менее многолюдной, но и освещалась она скромнее. Наблюдатели казались пограмотнее тех, что следили за Андреем, Лоуренсом и Рудольфом по дороге из «Сноуболла». Пользуясь машинами, они время от времени сменяли друг друга, выжидая, когда с улиц уберутся последние полуночники и город заснет.

Андрей не исключал, что в квартире может быть засада, потому отправился туда первым, вооружившись приспособлениями из арсенала Тёмы Виноградова, что, как он не без основания считал, на этом этапе операции гарантировало ему безопасность.

Черным ходом и здесь пользовались редко, поэтому он, демонстрируя наблюдателям предусмотрительную настороженность, поднялся в квартиру по нему. На лестнице никого не было. Это лишний раз убедило его в том, что преследователи не хотят поднимать лишнего шума. Видимо, они были уверены, что сумеют проникнуть в его квартиру, а может быть, уже проникли.

Перед своей дверью он достал из кармана нечто напоминающее миниатюрную ракетницу, присоединил к ней сверху миниатюрный экран, нажал с тыльной стороны «ракетницы» кнопку. Экран осветился ровным светом, выхватывая из пространства очертания случайных предметов. Меняя фокусировку, Андрей, как рентгеном, метр за метром прощупал квартиру. Никто его не ждал.

— Никого, — с сожалением проговорил он, отпер дверь и, включив на кухне свет, прошел в соседнюю комнату. Наблюдатель со стороны фасада торчал возле газетного киоска, поглядывая на освещенное окно его кухни. Он стоял на открытом месте, как бы нарочито демонстрируя себя Андрею.

Хантер должен был подойти минут через сорок. Дью имел дубликат ключей и от парадной, и от квартиры Андрея. Предполагалось, что он войдет в дом уверенно, как один из жильцов, не имеющих к Городецкому ни малейшего отношения.

Достав плоскую глубокую сумку с наплечным ремнем, Андрей не торопясь стал укладывать в нее вещи, необходимые в дороге. Подозрения насчет причастности Чарлза к слежке за ним начали рассеиваться. Андрей полагал, что сотрудники Маккью, скорее всего, встретили бы его в квартире. Но ее явно никто не посещал. Чтобы проверить это, он включил прослушивающее устройство, которым пользовался, проверяя машину, предоставленную им Марком для поездки в «Сноуболл». И оно ничего не показало.

Для каждого из приспособлений Тёмы Виноградова в сумке имелся свой отдельный кармашек. Все, что не могло ему понадобиться в самое ближайшее время, Андрей разложил по своим местам. «Ракетницу», посчитав, что она в любой момент должна быть под рукой, осторожно пристроил на столе. Пользоваться ею ему предстояло лишь в третий раз. Вспомнив об этом, он невольно подумал о Тёме Виноградове…

В Питере судьба их свела еще в 1963 году, когда они оказались в одной студенческой группе университета. Среди первокурсников, стремившихся подчеркнуть свою самостоятельность, понимаемую в основном как мускулистость и мужественность, оба они выглядели цыплятами. Доля пренебрежения, с которой они были встречены, видимо, и толкнула их на первых порах друг к другу. Вскоре выяснилось, что и попали-то они в группу как бы не совсем законно. Андрей, в интернациональных особенностях биографии которого бдительные университетские кадровики явно не разобрались, просочился на юридический факультет исключительно благодаря золотой медали, которая в те времена еще что-то стоила, а Артем, закоренелый троечник, благодаря дядиной протекции, которая стоила много больше любой медали.

Выяснилось также, что эти двое не чета всем остальным. Тёмин дядя оказался крупным криминалистом, в подчинении которого, помимо всего прочего, имелась лаборатория, где Тёма не просто околачивался на правах племянника, а числился лаборантом, получая полставки, но имея право бывать в лаборатории когда ему вздумается. А объяснялось это тем, что сотрудники лаборатории самым серьезным образом Артема считали гением электроники.

Родители его были репрессированы по «Ленинградскому делу» в 1949 году и через год расстреляны. На Васильевском острове, в коммуналке, в двух комнатах, выходящих окнами на Большой проспект, Артем остался вдвоем с теткой, которая и воспитывала его и которую он почитал как мать. Вскоре появился у него отчим, а точнее, дядя, тот самый криминалист, которому предстояло еще сделать карьеру.

В десять лет Тёму записали в радиокружок, окончательно определив тем самым его судьбу.

Сначала в доме появились самодельные радиоприемники, потом портативные передатчики, затем по полу стали ползать диковинные модели дистанционного управления вездеходов и луноходов. Однажды дядя Дима обратил внимание на то, что Артем вечерами штудирует толстенный том, непохожий по виду на школьный учебник. Глянув на обложку, он прочитал: «Радиоэлектроника». Дядя, заподозрив вначале, что, глядя в книгу, племянник, по классической пословице, видит в ней фигу, решил проверить свою догадку и был совершенно обескуражен, обнаружив, что Тёма знает разделы книги почти наизусть. Он попросил Артема показать, что тот еще читает, и племянник выложил перед ним еще два десятка книг все из той же области.

Поразмыслив, дядя как-то взял Тёму с собой и отвез в ту самую лабораторию, которой в будущем, в числе прочего, ему предстояло руководить. Так он отдал племянника в руки Василия Егоровича — заведующего лабораторией, попросив проэкзаменовать его, а заодно присмотреться, что же он такое конкретно наизобретал. Начали сотрудники лаборатории с того, что посмотрели на вездеходы, затем распатронили два-три из них, изучили пульт управления, а потом, разобравшись с тем, что успело уже попасть в Тёмину голову при его заочном учебном методе, Василий Егорович вышел в соседнюю комнату, плотно прикрыв за собою дверь, и, позвонив дяде Диме, почему-то шепотом разъяснил ему, что племянник у него гений.

Василий Егорович взял Тёму под свою опеку. К моменту поступления на юрфак за ним числилось полтора десятка изобретений. Некоторые из них были тщательно засекречены.

Сдружившись с Андреем, Артем чем дальше, тем больше посвящал его в чудеса криминалистической техники. По поводу некоторых из его изделий между ними возникали отчаянные споры, поскольку Андрей считал, что далеко не всякое изобретение можно патентовать, а тем более пускать в дело. Коснулись они, в частности, и той самой «ракетницы», что лежала сейчас у него на столе. На самом деле это был ультразвуковой пистолет, снабженный магнитным усилителем и специальным лучевым прицелом, для которого не существовало преград — ни стен, ни экранов.

Артем гордился изобретением, считая, что нашел панацею в борьбе с бандитизмом. Более приземленный Андрей сначала спокойно, потом все более яростно доказывал ему, что изобретение это нельзя никому до поры показывать и вообще лучше о нем забыть, потому что оно с неизбежностью попадет не только в руки охотников за преступниками, но и к самим преступникам, как любое другое оружие. А уж они-то в момент не только растиражируют его, но и усовершенствуют.

— Ты, Мария Кюри-Склодовская, — шумел он, — хочешь открыть мирный атом? Синхрофазотрон в милицейской сумке? Не соображаешь, чем это кончится?

— Друг мой, — отбивался Артем, — ты не понимаешь самых простых вещей. Не я, так кто-нибудь другой изобретет эту штуку, если уже и не изобрел.

— А тебе, широкомасштабный и всеядный ты мой, не приходит в дурную голову, что есть вещи, которые в наше время вообще нельзя изобретать? У тебя, кроме двух технических извилин, еще хоть какая-нибудь присутствует под лохматой крышей?

— Ну почему, почему же — две? — обижался Тема.

— Потому что у современного хомо сапиенс их должно быть по крайней мере четыре: две зловредные технические и две нормальные человеческие.

Артем в этих спорах только внешне казался беззащитным, но на самом деле убедить его в чем-нибудь оказывалось очень трудно. К «игрушкам» своим он относился нежно, как мать, ослепленная родительским чувством. Через тихое его упрямство Андрею зачастую приходилось просто проламываться.

Споры между ними могли длиться часами. Так или иначе, Андрей, пожалуй, одерживал все же верх. Ряд Тёминых изделий изготовлялся в одном, иногда в двух экземплярах. Но главное, чего добился Андрей, — Артем, считая в душе, что попусту тратит время, изобрел нестандартный способ делать свои «игрушки» невоспроизводимыми: при попытке исследовать их устройство, они самоуничтожались.

Кое-что из этих уникальных «игрушек» Артем навязал Андрею, когда тот в восемьдесят шестом покидал Россию…

На Хантера, когда он поднимался к Андрею, никто не обратил внимания. Он прошел в дом неторопливо, как обычный жилец, возвращающийся с работы в урочный час. Наблюдатели то исчезали, то появлялись снова. Было ясно, что от намерений своих они не откажутся.

Еще и еще раз оговорив детали операции, Андрей и Дью сразу после полуночи погасили в квартире свет и заняли наблюдательные посты, просматривая подходы к парадному и черному ходам. Как они и предполагали, преследователи выбрали черный ход. Около трех часов ночи на противоположной стороне улицы остановилась машина, чуть подальше, почти на самом углу, — вторая. Через несколько минут из первой машины вышли двое. Либо ключом, либо отмычкой открыли дверь и стали подниматься по лестнице.

Андрей взял со стола «ракетницу», включил экран и встал напротив двери. Вскоре из-за нее послышался характерный металлический звук. Было ясно, что один из гостей подбирал отмычки.

Андрей поднял «ракетницу», поправил фокусировку, повел стволом в одну, потом в другую сторону. Хантер, стоя чуть сзади, молча наблюдал за ним, зная по опыту, что вопросы задавать бесполезно, хотя о смысле манипуляций Андрея мог лишь догадываться.

Городецкий вытянул руку. Один за другим раздались два еле уловимых на слух щелчка.

— Теперь можно и поспешить, — помедлив секунд пятнадцать, сказал Андрей с неприкрытой злостью. Он открыл оба замка и распахнул дверь на лестницу. Потенциальные убийцы лежали на площадке недвижно, чуть привалясь друг к другу. Плотные ребята, в черных безликих куртках, каждому на вид чуть более тридцати.

— Втаскиваем, — спокойно сказал Андрей.

На лице Хантера был написан ужас.

— Ты убил их? — шепотом спросил он.

— Нет, — обронил Андрей, — часа через два очухаются.

Хантер, будто забыв, что надо спешить, неуверенно посмотрел на него, на лежащих у порога.

— Дью, шевелись, — умоляюще сказал Андрей, — ты же знаешь, как работает эта штука. Давай, давай! При твоей профессии вредно разевать рот на такие мелочи.

Они затащили «гостей» на кухню, быстро вывернули карманы, сняли с них широченные черные куртки; найденные вещи, в том числе два пистолета с глушителями, сложили на столе. Хантер все же не выдержал, проверил у того и другого пульс.

— Ну как, живы? — желчно спросил Андрей. — Неужели ты думаешь, я стал бы впутывать тебя в мокрое дело?

— Пульс есть, — словно не слыша его, проговорил Дью Хантер.

— Пульс есть, — подхватил Андрей, — наглости предостаточно, как очнутся, в баре — бутылка виски… — Желая подбодрить друга, Андрей пытался вернуться к привычной для них манере разговора. Не получалось. Хантер держался скованно и молчал.

— Дью, послушай… а может быть, ты уйдешь? — резко спросил Андрей. — Со стороны фасада нас уже никто не караулит, взгляни!

Это сразу подействовало.

— Черт бы меня побрал! — сказал Дью. — Ради Бога, прости, Андрей. Давай-ка их свяжем. Я думаю — все — о'кей!

Теперь предстояло осуществить самую опасную часть плана. По-настоящему это понимал только Андрей. Хантер за два года работы с ним привык к тому, что тот практически не ошибался, когда просчитывал шаги противника. И сейчас ему казалось, что дальнейшее произойдет так, как и предполагал напарник.

План их, в общем-то, был довольно прост. Надо было надеть верхнюю одежду оглушенных Андреем киллеров и, пользуясь непроглядной тьмой, проскочить неузнанными от парадной до их машины. Разумеется, те двое, из второй машины, наблюдают за первой, контролируя ситуацию. Все дальнейшее и будет зависеть от того, как поведут себя эти двое: предпочтут ли скрыться, разгадав подмену и, возможно, зная уже, что случилось с теми, у кафе Грифа по кличке Птичка, или… У этого «или» было множество вариантов, и самый вероятный мог вполне закончиться вульгарной стрельбой. Действовать предстояло по обстановке, импровизировать, что, в общем-то, тоже было обоим вполне привычно.

 

Глава четырнадцатая

Крюк

Наблюдая за входом в дом и за первой своей машиной, Крюк нервничал. Самая обычная, стандартная операция стала вдруг давать сбои. Правда, она не нравилась ему с самого начала. К каждому новому заданию он готовился тщательно, продумывая детали, подбирая людей, изучая обстановку. Смерть, считал он, не любит спешки даже тогда, когда убираются второстепенные фигуры.

На всю операцию Дик дал ему тридцать шесть часов. Крюк считал, что так дела не делаются, но возражать было бессмысленно. Во-первых, потому, что за работу полагались приличные деньги, во-вторых, Дик не просто держал его за горло. У него в руках оказались факты, трети которых вполне хватило бы, чтобы десять раз отправить Крюка на электрический стул. А с ним вместе и кое-кого из его команды.

Началось все два года тому назад. Как-то в одной из явочных квартир раздался звонок, и человек, не представившись, стал перечислять имена, которые можно было вычитать из газет, но ни в коем случае нельзя было без веских оснований связать с его именем. Крюк слушал молча, пытаясь сообразить, что бы это могло значить.

— Что дальше? — спросил Крюк, когда наконец на том конце провода появился намек на паузу.

— Хочу предложить тебе работу, — послышалось в трубке.

Крюк секунду подумал, потом сказал:

— А не боишься стать следующим в этом прискорбном списке? Я ведь могу начать работу с того, что выпущу тебе кишки.

— Мне это сделать проще, — ответил голос, — я, правда, имею в виду не свои кишки.

— Хорошо, давай дальше. Но покороче.

— Короче некуда. Позвони мне завтра в двенадцать. Я скажу, где мы сможем встретиться.

И говоривший назвал свой номер.

Крюк невольно поймал себя на том, что во время разговора слегка вспотел.

Угрозу свою Крюк не просто собирался осуществить. Хороший знаток его прежних дел перед тем, как отправиться в лучший мир, должен был бы в деталях описать, каким образом к нему попала столь исчерпывающая информация. Оставить телефон! И такой простак имеет наглость предлагать ему работу! И при этом, надо думать, бесплатно, поскольку оснований для шантажа у него более чем достаточно.

— Найди-ка мне, чей это телефон, — приказал он одному из своих помощников, тому самому, что сидел сейчас с ним в машине. Через некоторое время Крюк с удивлением рассматривал записку, которую помощник положил ему на стол. Дело поворачивалось более чем неожиданной стороной. Ведомство, откуда звонили, оказалось весьма значительным. Крюк невольно подумал, что несколько легкомысленно помянул о чужих кишках.

Неожиданности, однако, на этом не кончились. Ему было предложено подобрать двенадцать молодцов для охраны солидной бостонской фирмы. Они официально принимались на работу. Крюку же предлагалось вознаграждение за каждого из охранников при условии, что он отвечает головой за их профессионализм и умение держать язык за зубами.

Так началось сотрудничество, успешно продолжавшееся в течение двух лет. Какую работу в действительности выполняли его люди, Крюк не знал, но претензий к ним не было. Эти же люди выполняли и работу по ликвидации свидетелей событий, развернувшихся вокруг «Сноуболла».

Программистку и шофера ликвидировали без шума, они исчезли, как вода в песке, не оставив никакого следа. А дальше начались провалы. Подумать только — потерять сразу четверых, когда опасаться следовало только сторожевых собак! Дик упрямо утверждал, что они нарвались на засаду, и приказал убрать того, кто, по его мнению, вообще вынудил их заниматься свидетелями. Этого главного, описание которого Дик дал Крюку, удалось засечь только на обратном пути из «Сноуболла». И тут Крюк должен был винить уже самого себя. Он решил, расширив круг исполнителей, убить двух зайцев сразу: убрать наконец пронырливого поляка и замазать кровью породистых бостонских деток, нанятых якобы только для того, чтобы проследить за машиной, идущей в Бостон. Один из них, Сид Хиббон, уже принимавший участие в мокром деле, должен был пристрелить Андрея, и тогда двое других оказались бы соучастниками убийства и никуда бы из рук Крюка уже не делись. Затея провалилась с треском, и только тут он понял, что имеет дело с профессионалом, и пообещал удавить его собственными руками.

Мышеловка была поставлена и теперь с минуты на минуту должна была захлопнуться.

Они стояли метрах в сорока пяти от первой машины. Время шло. Наконец из парадной вышли двое, быстро пересекли улицу, уверенно хлопнув дверцами, сели в машину, и она почти тотчас тронулась. Крюк и его напарник, как и было условлено, последовали за ней. Ощущение успеха было полным, как никогда.

Странности начались почти сразу же: первая машина вдруг пошла не по тому маршруту, по которому ей следовало идти. Крюк жестко выругался.

— Ощущение, что оба спятили, — сказал он своему напарнику. — Вызови их, Арнольд.

Телефон машины не отвечал, попытки нагнать ее не удавались. Крюк знал, что сидящий за рулем не новичок в своем деле, но, слава Богу, и с ним самим мало кто мог сравниться в мастерстве вождения. Первая машина явно уходила на окраину города, избегая центральных улиц.

— Ставлю десять против одного — они удирают, — неуверенно сказал Арнольд.

— От кого, от нас, что ли? — сразу завелся Крюк.

— Черт их знает… Создается впечатление, что их там до смерти напугали.

— Это их-то? Ты скажешь тоже…

— Что ж тогда мы за ними гонимся? Куда они денутся?

— Кто — они? — коротко бросил Крюк и вдруг, в догадке, похолодел.

— Как — кто? — Напарник его запнулся. — Ты думаешь… Но их ведь двое…

— Тут ты прав, — физиономия Крюка перекосилась, и он грязно выругался, — знать бы только, кто эти двое!

Не сговариваясь, они достали револьверы и сняли их с предохранителей.

А передняя машина уходила все дальше за город, и достать ее никак не удавалось.

По загородному шоссе неслись уже на предельной скорости. Местность стала пустынной. Постепенно передняя машина стала замедлять ход. Крюк догнал ее и держался сзади, метрах в пятнадцати… Не зная толком, кто в ней, обгонять ее не имело смысла — слишком просто можно было нарваться на пулю. Передняя машина свернула вдруг к обочине. Крюк ударил по тормозам. Держа револьвер в руке, напарник его уже распахнул дверцу…

— Дью, — сказал Андрей, потянувшись с заднего сиденья и похлопав Хантера по плечу, — машину ты вел классно, словно родился за баранкой. Давай только договоримся, что сегодня ты больше ничему не будешь удивляться.

— О'кей! Я еще раз убедился — лучше бы им с тобой не связываться. Смотри, ведь все получилось, как ты предсказывал. Это все-таки поразительно.

— Ну-ну, ты, я смотрю, расчувствовался. Начинай притормаживать. Посмотрим, чем нас еще порадует эта ночка.

Он повернулся лицом к идущей сзади машине. Темные очки защищали его от слепящего света фар. Ноги он упер в пол, колени в сиденье, сжимая в правой руке все ту же «ракетницу», в левой — нечто подобное ей, с небольшим раструбом впереди экрана.

— Дью, съезжай на обочину, — сказал он.

Идущая сзади машина тоже вильнула вправо и резко затормозила. Следя за открывающейся дверцей, Андрей поднял «ракетницу», навел ее на водителя и нажал на спуск. Что с водителем дело неладно, напарник его не заметил — выстрелы не слышались, разбитые стекла не разлетались брызгами, из передней машины никто не выскакивал. Вытянув руку с револьвером, он кинулся вперед. И тут словно солнце взорвалось у него в голове. Боль была нестерпимой, будто по глазам хлестнули прутом. Револьвер вывалился у него из рук, ноги подогнулись, он упал на колени и, закрывая лицо руками, раскачиваясь из стороны в сторону, закричал.

Андрей знал, что с ним происходит. Когда-то это адское изобретение Тёмочки он опробовал на себе. Минут пять-шесть противник его будет в шоковом состоянии и только потом поймет, что ослеп, не зная, временно или навсегда. Этими минутами и надо было воспользоваться.

Андрей вышел из машины, мельком взглянул на водителя, уткнувшегося носом в руль, открыл заднюю дверцу второй машины, подхватил под мышки стоящего на коленях и по-прежнему ничего не понимающего «слепца» и с трудом пропихнул его на заднее сиденье. Ворочая, как куклу, он пристроил его в угол салона, защелкнул наручники на запястьях и цепочку от них пропустил под металлическую основу переднего сиденья. Несчастный уже не кричал, а только тихонько ныл. Андрей ждал, когда тот несколько придет в себя. Наконец он начал стихать, потом дернулся, почувствовал на руках наручники, ощупал их и только тут сообразил, что ничего не видит.

— Крюк, — закричал он резко. — Крюк, что со мной? Где мы?

Это была новость, на которую Андрей не мог даже и надеяться. Его вовсе не прельщала необходимость выколачивать из бандита информацию, которая вдруг сама пришла в руки. Значит, за рулем сидел Крюк, в гости к которому он и намеревался наведаться, чтобы узнать, кто стоит во главе дела, развернувшегося вокруг шале «Сноуболл».

Андрей глянул на часы. Три сорок. Гонка длилась около получаса. Еще полтора-два часа Крюк будет в бессознательном состоянии. Сидеть и ждать, когда он очнется? Нет, не все складывалось так, как он вначале предполагал. Здесь Хантер ошибся. С другой стороны, берлога Крюка могла оказаться на другом конце города, да к тому же еще и под охраной. Пришлось бы с ней разбираться. Андрей вдруг понял, что, размышляя на эту тему, чувствует себя уже на пути к Буффало, то есть нацеливается на Детройт. Оставалось только решить, добираться ли до него через Канаду или не рисковать и двигаться вдоль озера Эри.

— Кто здесь, — заволновался напарник Крюка, дергая и словно пытаясь разорвать цепочку, — что вы со мной сделали?

— А ты, приятель, что собирался сделать со мной? — Андрей несильно ткнул напряженными пальцами ему в солнечное сплетение. Бандит вскрикнул, и Андрей понял, что он близок к истерике. — Ну, я кого спрашиваю?

— Ничего я не собирался делать. Почему я ничего не вижу?

— А вот это спроси у доктора.

— У какого еще доктора?

— У окулиста, — хмыкнул Андрей. — А будешь плохо себя вести, так еще и оглохнешь, я позабочусь. Понял? Кто такой Крюк?

— Крюк, и всё. Какой еще Крюк? — взвизгнул бандит.

— Тот самый Крюк, который отправился уже в ад вслед за теми двумя подонками, что вы подослали ко мне в квартиру, — заорал на него Андрей. — Хочешь быть следующим? — Он схватил его за горло. — Кто он?

— Киллер, — прохрипел тот.

— Исчерпывающая информация. Это я и без тебя знаю, болван.

Андрей обыскал его, обыскал Крюка, отбирая то, что так или иначе могло помочь установить, кто попал к нему в руки, выключил свет в салоне и пошел к первой машине, где его терпеливо поджидал Хантер.

— Скучаешь, сыщик? — быть может, излишне бодро спросил он, боясь, что Дью опять впал в панику от увиденного.

— Все в порядке. Я вроде бы начинаю уже привыкать к тому, что ничему не надо удивляться, когда имеешь дело с тобой. — Внешне Хантер был спокоен, но Андрей понимал, что нужно время, чтобы согласиться или не согласиться с тем новым, что обрушилось на него.

— Знаешь, кто сидит за рулем той машины? — спросил он. — Крюк. Осталось одно — помочь мне пересадить его на заднее сиденье.

— А дальше что?

— Дальше? Дальше ты с некоторым количеством информации возвращаешься назад и передаешь все Лоуренсу, в том числе про тех двоих, что остались в моей квартире. А он сам пусть решает, что делать. Я же исчезаю в неизвестном направлении. Как говорится, ищите меня по карте…

— Понятно, — с сожалением проговорил Дью. — А этих ты намерен взять с собой?

— На кой ляд? Отвезу подальше, врежу по паре раз да и высажу. А там пусть гоняются — или они за Чарлзом, или Чарлз за ними. Как собаки за собственным своим хвостом.

— Думаешь, сам ты уже в безопасности?

— А никакой опасности и не было. Мы же сами ввязались в это дело. Риск был. Теперь и его нет. Пошли, мне нужна твоя помощь.

Крюк оказался весьма грузен. Не без труда они перетащили его на заднее сиденье второй машины, надели наручники, присоединили их к цепочке, на которой уже сидел его напарник, ослепленный самому ему непонятным образом. Проделали все это молча, не обращая внимания на его всхлипывания и вскрики. Андрей захлопнул дверцу машины и поманил Хантера за собой.

— Дью, дружище, как это ни грустно, пора прощаться. Я еще буду ругать себя за то, что втравил тебя в эту авантюру. Но тебя никто не видел и не слышал. Все должно быть в порядке. И все же звони Лоуренсу так, чтобы тебя не могли засечь. Себя не называй. Документы, если они ему понадобятся, пошли по почте. Не понадобятся — сожги. Не мне тебя учить, но все же следов в машине постарайся не оставлять, и от нее избавься поаккуратней.

Хантер вдруг притянул его к себе, обнял, потом отстранил, держа за плечи:

— Не исчезай.

— На какое-то время исчезну. Как только все нормализуется, позвоню.

— Мы ведь неплохо сработались, Городецкий.

— Мы чертовски здорово с тобой сработались, Дью. Не грусти, кто знает, как еще все повернется. Привет твоим девочкам. А Моне скажи, что она чудная детка, и жаль… Она умница и сама сообразит, о чем я жалею. Ну, прощай!

Посмотрев, как Хантер развернулся, Андрей подобрал оброненный бандитом револьвер, бросил на сиденье рядом с собой и выехал на шоссе. Надо было как можно дальше продвинуться в сторону Буффало.

Захваченные бандиты сидели рядом. Их руки, схваченные наручниками и притянутые к арматуре переднего сиденья, не давали им отодвинуться друг от друга.

— Отцепи его от меня! — неожиданно вдруг крикнул напарник Крюка.

— А чем он тебе не нравится? Это же твой шеф.

— Не хочу сидеть рядом с трупом.

— Ничего, он еще теплый.

— Отцепи! — заорал тот вновь.

— Будешь орать, я тебе рот заткну, — пригрозил Андрей. — Ты еще ничем не заслужил джентльменского обращения. Один вопрос я тебе уже задал. Теперь второй: кого вы успели угробить из тех, кто помогал Паулю Кирхгофу?

— Я об этом ничего не знаю.

— Это мы чуть позже проверим.

— Как это ты проверишь?

— А ты не знаешь, как это делается? Например, защемляются яйца в дверной косяк…

— Все равно мы тебя шлепнем, шлепнем!

— Только не ты. Скорее всего это тебя шлепнут. Кому ты нужен, такой? А знаешь ты много, слишком много…

Бандит притих, стараясь держаться подальше от Крюка. Андрей, пользуясь тем, что машин на дороге практически не было, гнал и гнал. Фары выхватывали из пространства холодную безветренную ночь.

Часа через полтора Крюк первый раз шевельнулся. Напарник, сидящий с ним рядом на одной цепи и считающий его мертвым, напрягся, дернулся. Это привело к тому, что Крюк шевельнулся еще раз и перевалился в его сторону. Его напарник, ничего не видящий и не понимающий, что происходит, рванулся истово — ему почудилось, что труп хватает его. Мнительный, как все убийцы, он живо себе представил, как адская душа Крюка отделяется от прикованного цепью тела и тянется к нему — не с мольбой о возмездии, а с целью его убить. Крик ужаса вырвался из его горла, и был так страшен, что Андрей едва не потерял управление.

— Он хватает меня, хватает, — орал бандит.

— Так тебя и растак! — злобным шепотом произнес Андрей. — Да заткнешься ты, наконец?

Губы Городецкого были плотно сжаты, глаза горели тем странным огнем, который так поразил Чарлза при их первой встрече в шале, движения были порывисты и точны, как у человека, который прекрасно знает, что ему надо делать. Сделав остановку, он быстро достал из сумки аптечку, обошел машину и открыл дверцу с той стороны, где находился Крюк. Высвободив из наручников его правую руку, Андрей стащил с нее сначала рукав пальто, потом рукав пиджака, закатав рукав рубашки, зажег свет в салоне машины, присмотрелся, отыскивая вену. В руке у него оказался черный блестящий пакетик. Андрей рывком вскрыл его и осторожно вынул небольшую пластмассовую ампулу, тонкий конец которой был закрыт колпачком. Под колпачком находилась короткая игла. Вена на руке Крюка была хорошо видна. Городецкий поднес к ней ампулу, воткнул иглу в вену и выдавил жидкость. Ампулу убрал и пакетик спрятал в карман. После этого он привел в порядок одежду Крюка и снова надел наручники.

Второго пассажира трясло, как будто в лихорадке. Он уже не орал, а испуганно жался в угол.

— Сейчас он у нас заговорит, — медленно, низким голосом произнес Андрей, нарочито нагнетая атмосферу жути, — сейчас ты услышишь, как он отчитывается на том свете за свои грехи… Ты меня слышишь, Крюк?

Веки бандита затрепетали. Андрей быстро выключил свет в салоне, потрепал его по щеке.

— Ты слышишь меня, ты слышишь меня? — повторял он. — Говори, говори, ты слышишь меня?

Бандит начал что-то несвязно бормотать, отдельные слова разобрать было трудно, но сам голос Крюка вызвал у его напарника новый приступ ужаса.

— Говори, говори, — настойчиво повторял Андрей, ожидая, что через волевой барьер его негаданной жертвы вот-вот прорвется плохо контролируемый сознанием словесный поток.

— Слышишь меня? «Сноуболл», «Сноуболл»…

— «Сноуболл», — внятно произнес вдруг Крюк, — надо, надо…

— Что надо? Говори, говори, что надо сделать? — давил на него Андрей.

— Надо Стеллу… надо встретить Стеллу… Отвезти на виллу…

— «Спринг-бод», «Спринг-бод», — подсказал Андрей.

— Программистку убрать… чтобы никто… в карьер…

— Кто убрал программистку?

— Программистку убрать… Это нельзя… Убью! — с угрозой вдруг произнес Крюк и продолжил: — Мельник, Мельник… этот умеет…

— Кто такой Мельник, как его имя?

— Это он… Стеллу, Киппо… он… он…

— Кто приказал их убрать? Говори, говори!

— Нет, нельзя… это смерть… нет… нет…

— Кто приказал? Говори, говори!

— Дик, Дик… это Дик…

— А-а-а! — закричал вдруг, втягивая голову в плечи, второй бандит, словно уворачиваясь от какого-то неслыханного удара.

«Вот оно, вот, — подумал Андрей, — ради чего затевалась вся эта свара, вот ради чего рисковал Дью Хантер, хотя не имел на это права». Оставался еще один шаг, шажок, мгновение — и он будет знать все. Он потянулся ко второму бандиту, рывком схватил его за горло и подтянул к шефу:

— Быстро, быстро, кто такой Дик? Кто такой Дик? Говорите, говорите оба!

Почувствовав себя рядом с беспрерывно бормочущим что-то Крюком, напарник его почти потерял сознание.

— Дик Чиверс! — выкрикнул он, словно освобождаясь от неимоверной тяжести. — Это Дик Чиверс! — И, тяжело ткнувшись лбом в спинку переднего сиденья, он истерически разрыдался.

— Так, Дик Чиверс, прекрасно, — машинально повторил Андрей вслух. — Стало быть, привет тебе, Чарлз Маккью, от почтенного и уважаемого семейства Чиверсов!

Андрей сел за руль, словно вычеркнув из памяти двух подонков, находящихся за его спиной. Глянул на часы. Скоро шесть. Автоматически включил зажигание, медленно выехал на шоссе.

Острое совестливое сожаление о том, что он впутал в подобное дело Хантера, охватило его. О себе он пока не думал. Два года с Хантером, казалось, вернули его в человеческое общество, где есть дом, семья, любовь близких, от которой ожесточенное сердце смягчается, где на тебя смотрят доверчиво и радостно, не просто как на человека, тянущегося к теплу, но и самого способного дарить это тепло искренно и щедро.

И вдруг кто-то чужой, запредельный, гнусный напоминает тебе, что ты изгой, ниггер с белой кожей, никто, — и все благоприобретенное благодушие мгновенно соскакивает с тебя. Ты опять становишься тем, кем тебя приучили быть — загнанным зверем, опасным, сильным, знающим себе цену. И ты, оправдывая себя тем, что сам в любой момент был готов прийти на помощь, втягиваешь вдруг близкого человека в игру — в игру, где победителей не бывает.

Надо было немедленно дозвониться Хантеру, предупредить, чтобы он ни в коем случае не пытался связаться с Мондом.

Андрей остановил машину. Было еще достаточно темно, действия его едва ли могли привлечь внимание пассажиров тех редких машин, что начали уже попадаться ему навстречу.

Первое, что он сделал, — взял лежавшие на переднем сиденье отнятые у бандитов револьверы и — без обойм — зашвырнул их в снег, подальше от дороги. Отомкнув и высвободив цепочку, прикрепленную к наручникам, он приказал своим пленникам покинуть машину. Крюк, оглушенный действием транквилизатора, еле шевелился, ничего еще не соображая. Для его напарника приказание Андрея означало одно: сейчас их выведут из машины и ликвидируют, то есть сделают то, что сам он неоднократно практиковал. Но сил для сопротивления у него уже просто не оставалось. На ощупь, боясь споткнуться, вслед за Крюком, которого тащил Андрей под руки, он выбрался наружу. Крюка шатало, но он все же держался на ногах. Андрей отвел их подальше от машины, ткнул в какой-то сугроб, вернулся назад, сел за руль и, не оглядываясь, заспешил в сторону Буффало. Внимательно следя за дорогой, он взял трубку радиотелефона, набрал номер Дью Хантера и, как только услышал его голос, проговорил:

— Никуда не звони. Убери все.

— Понял, — успел только сказать Хантер и услышал гудки отбоя.

Теперь опять надлежало рассчитать все точно. Начиная с того момента, как в одежде навестивших его квартиру налетчиков они с Хантером сели в первую машину. Это произошло в три десять. В распоряжении Крюка, выманенного ими за город, оказалось полчаса, в течение которых он мог вызвать подмогу. Сделано это, вероятно, не было, иначе его подручные подоспели бы как раз тогда, когда Крюк очнулся и Андрей допрашивал его. С другой стороны, в это время они находились уже достаточно далеко от Бостона. Если кто-то и следовал за ними, то, ничего не обнаружив, вполне мог повернуть назад. Но Крюк мог поступить и по-другому — дать приказ проверить квартиру Андрея с тем, чтобы понять, что же там такое произошло.

Не одно, так другое наверняка бы случилось, знай Крюк точно, кто сидит в машине. Но он видел, что в машину сели двое. Судя по всему — его люди, и если он что-то и заподозрил, то не раньше, чем машины начали петлять по городу. Здесь бы вот и следовало поднимать тревогу. Андрей все больше укреплялся в мысли, что Крюк этого не сделал. В противном случае кто-то из его помощников обязательно попытался бы связаться с ним по телефону, наверняка зная, что телефон в его машине есть. Теперь следовало разобраться в том, почему он этого не сделал. Приказ убрать свидетелей Крюк мог получить только после того, как Чарлз Маккью впрямую вышел на Пауля Кирхгофа. Это сразу стало известно Дику Чиверсу, вероятно уверенному в том, что Чарлз вынужден будет прикрыть его, как он сделал это в случае с Валерией Бренна. Помимо Кида и Лотти, которые могли подтвердить факт насильственной смерти Валерии и ее любовника, — по крайней мере, если судить по тому, о чем проговорился Крюк, — убиты были еще двое: Стелла, программистка, наблюдавшая за шале с высоты отеля «Спринг-бод», и какой-то Киппо, вероятно знавший или видевший Кирхгофа и тоже оказавшийся опасным свидетелем.

Из ситуации, как ее представлял себе Андрей, вовсе не вытекала необходимость убирать свидетелей. Это лишь добавило хлопот Чарлзу с его фэбээровцами и Пайку с его командой. И уж совсем нелогичным выглядело причисление к свидетелям, подлежащим устранению, самого Андрей. Абсурдность происходящего могла объясняться только одним — какими-то особенностями личности самого Дика Чиверса, как минимум, недалеким его умом, проявившимся, понятно, не в странном способе убийства Валерии — здесь во многом следовало бы еще разобраться, — а в откровенно небрежной и открыто бандитской манере уничтожения свидетелей. За всем этим чувствовалась какая-то чванливая уверенность в безнаказанности и возведенная в принцип подлость. Что могло напугать Дика Чиверса? Вероятно, очень немногое. Судя по тому, как рьяно Чарлз принялся заметать следы преступления, Дика разве что могли пожурить, тем более что Валерия Бренна явно была бельмом на глазу для высшего бостонского общества. Даже собственный ее муж и тот начал было собирать на нее компромат. Кто знает, может, старший и младший Чиверсы действовали сообща?

Значит, не страх побудил Дика расправиться со свидетелями, скорее — шкодливая трусость, боязнь оказаться дураком в глазах тех, чье мнение для него так важно. Фантастический, с патологической тщательностью разработанный план убийства оказался блефом. Не поднятая на ноги полиция штата, а какой-то пришлый иммигрантишка докапывается до сути дела в два дня. У избалованного ребенка отняли любимую игрушку. И с ненавистью он приказывает убить того, кто это сделал. Спасти лицо можно, только показав, какой ты крутой. Любая осечка на этом пути ведет к истерике. А тут следует осечка за осечкой. Андрей опять появляется в «Сноуболле». Не полицейские, которым всегда можно заткнуть рот, а снова черт знает кто… Ну так убить его!.. И опять происходит скандальный срыв. И вот тут-то требуют к ответу главного исполнителя. Вот почему Крюк оказывается в засаде, контролируя операцию, вот почему не связывается он со своими помощниками: добыть жертву собственными руками — дело его пиратской чести.

С Крюком все стало ясно, и это означало, что у Андрея есть еще какой-то запас времени. И он гнал и гнал машину в сторону Буффало.

Теперь следовало разобраться с Чарлзом Маккью. До сегодняшних событий, точнее, до выхода на Дика Чиверса можно было еще гадать, какую он займет позицию. Как профессионал, он не мог не оценить перспективу сотрудничества с Андреем, именно с ним, так как Монд оказался всего лишь гостем. Не вмешайся Дик, Чарлз довел бы следствие до нужной точки, не позволив никому идти дальше предела, установленного хозяевами. Теперь же ситуация изменилась. Рано или поздно сведения о том, что Крюк выложил все подчистую, дойдут до Дика. Дойдет ли до него, что он сам фактически поставил себя под удар, или ему помогут это понять, — не имеет значения. Если утомленные его глупостью хозяева Бостона решат — довольно, и в назидание другим сдадут его правосудию, судьба Андрея никого не заинтересует. И как следователь, и как свидетель он никому не будет нужен. А вот если хозяева решат, что Дика Чиверса надо спасать, тогда Чарлзу Маккью, повязанному уже фальсификацией результатов следствия в «Сноуболле», деваться станет некуда. И тогда уже за Андрея примется не банда наемных убийц, а служба безопасности.

Ах, если бы можно было знать, когда это произойдет! Может быть, через сутки, а может быть, через час. Во всяком случае, спокойно добраться до Буффало ему едва ли дадут.

 

Глава пятнадцатая

Вокруг Пауля Кирхгофа

После того как Чарлз, которому надоели выходки Андрея, выпроводил его при всех, дела, все закручивающиеся вокруг «Сноуболла», пошли не так, как ему хотелось бы. Ускользающий из рук Пауль Кирхгоф, бойня у дома Кида Фрея, требование Старого Спрута прекратить поиски истинного виновника убийств, попытка покушения на группу, возвращающуюся из шале «Сноуболл»… Многовато.

После встречи с Городецким словно что-то переменилось в нем. Никогда бы прежде он не позволил себе намеками побуждать Марка звонить Монду и разводить канитель вокруг желания или нежелания мистера Лоуренса — разумеется, в сопровождении Андрея — полюбопытствовать, что случилось с Кидом Фреем и Лотти. В том впечатлении, какое на него произвел Андрей, было что-то от наваждения. И этот странный его взгляд, с волчьими искорками в глазах. Кажется, Чарлз не удивился бы, обнаружив, что глаза Андрея фосфоресцируют в темноте. Вообще, этот странный следователь словно подорвал его жесткую уверенность в себе.

Добравшись до Пауля Кирхгофа, Чарлз желал вернуть эту уверенность сторицей. Кадзимо Митаси первым почувствовал это на своей шкуре. Психиатрическая лечебница буквально оказалась поставленной с ног на голову. Допустив сотрудников Маккью в свои владения, Митаси, казалось, выпустил руль управления из своих рук. Люди Чарлза перетрясли все подряд. Они тщательнейшим образом обследовали возможности проникновения на территорию лечебницы или незаметного исчезновения из нее. В этом вопросе у доктора все было продумано надлежащим образом: средства сигнализации использовались новейшие, начальник охраны производил впечатление опытнейшего профессионала, персонал охраны хорошо знал дело.

Другая группа сотрудников Чарлза занималась медицинским персоналом, наблюдавшим за больными, пытаясь найти неувязки в алиби Кирхгофа. Кое-кому из наиболее близких по роду работы к Паулю было предложено пройти проверку на детекторе лжи. Испросив разрешения у Кадзимо Митаси, они подверглись испытанию, но следствию это ничего не дало.

Алиби сотрудников, которых так или иначе можно было заподозрить в причастности к преступлению в «Сноуболле», оказалось безупречным, за исключением одного. Дело касалось Стеллы Липс, программистки, обслуживающей диагностические компьютеры.

За четыре дня до событий в шале она получила отпуск, которому предшествовала большая премия, получаемая изредка наиболее добросовестными сотрудниками клиники. Это нашло отражение в ее личном деле, безупречном во всех отношениях. Но именно она провела два дня в пансионате «Спринг-бод» как раз в то время, когда Пауль Кирхгоф совершил тот фантастический полет по направлению к шале. Служащие пансионата ее опознали по фотографиям, но записанной в номере она оказалась не под своим именем. Прибыла она в «Спринг-бод» и покинула его на специальном автобусе, доставлявшем туда клиентов от железнодорожной станции, то есть тех из них, кто не всегда решался подняться на машине к пансионату по горным дорогам. Последний раз ее видели именно в этом автобусе, после чего следы ее терялись. Отпуск Стеллы еще не кончился, но ни дома, ни в пансионате никто не знал, где она намеревалась провести его оставшуюся часть. Никакой прямой связи между ней и Кирхгофом, а тем более его фантастическим прыжком не просматривалось. Поиски ее продолжались. Но предсказание Кадзимо Митаси о том, что Маккью бесполезно потратит время, фатальным образом сбывалось.

Оставались лишь факты, уличающие Кирхгофа, и сам он, имеющий безупречное алиби, подтвержденное многими сотрудниками клиники. Кадзимо вежливо улыбался, не напоминая Чарлзу о своем предсказании. Маккью улыбался в ответ, но улыбка его, скорее, напоминала не особо завуалированный оскал.

После событий, происшедших у кафе Грифа Холидея, Рудольф категорически отказался хоть на минуту оставлять Монда одного, требуя, чтобы тот немедленно собирался домой. Несмотря на прямые возражения Лоуренса, он вселился в его гостиничный номер и только что не спал на его пороге. Монд пробовал протестовать, делая полушутливые заявления чуть ли не о нарушении прав человека и ограничении свободы личности, на что невозмутимый Рудольф ответствовал:

— Вы не дома, сэр, и я, к сожалению, не ваш дворецкий. Ни уволить меня, ни уменьшить мою зарплату не в ваших силах. Как раз чтобы этого не произошло, я должен неукоснительно выполнять предписания своего начальства. Я отвечаю за вашу жизнь, и хотите вы этого или нет, вам придется мириться с неизбежными неудобствами, хотя чем уж я вас так стесняю, убей Бог, до меня не совсем доходит.

Лоуренс и сердился, и посмеивался над ним. Рудольф относился к той категории людей, для которых работа служила главным стержнем существования. Слово «мастер» едва ли подходило к нему, скорее, это был ремесленник в том классическом понимании этого слова, которое относилось к домануфактурному производству. Но Доулинг не зря приставил его к Монду. Пусть и в узком диапазоне оперативника, он владел всем необходимым, что требовала от него работа. Если бы кому-то некоторые из его особенностей показались уникальными, он бы сильно удивился. Например, он легко мог бы продемонстрировать то, что фигурально называется «всадить пулю в пулю». Оперативника, не умеющего это делать, Рудольф посчитал бы за человека, который взялся не за свое дело, и скорее всего удивился бы, за что ему платят деньги. Когда ему понадобилось нейтрализовать тех, кто преследовал их до кафе Грифа Холидея, он не задумывался, как это лучше сделать, — он перевернул их машину с такой же легкостью, как другие переворачивают монету. И Доулинг не случайно без всяких согласований отправил в Бостон именно Рудольфа.

Вселение Рудольфа в апартаменты Монда произошло сразу же после их возвращения из «Сноуболла». Оба, пожалуй, были смущены тем обстоятельством, что им столь внезапно пришлось расстаться с Андреем. Каждый из них размышлял о последних событиях, которые то и дело всплывали в их разговорах.

— Какое он на вас произвел впечатление? — спрашивал Монд, и Рудольфу не надо было объяснять, о ком идет речь.

— Я бы с удовольствием работал с таким следователем, сэр. Думаю, он бы понравился комиссару Доулингу.

— А вам не кажется, что он слишком уж категоричен и резок?

— Мне этого не кажется, сэр. То, что он шутник, — это да. С ним работать не скучно.

— Но ведь все-таки Маккью выставил его не без основания, — больше для того, чтобы послушать, как к этому отнесся Рудольф, чем для того, чтобы сравнить их точки зрения, спрашивал Монд.

— Доулинг бы этого не сделал, сэр. — На своих позициях инспектор стоял уверенно. — А сделав, не стал бы, к примеру, подсылать к нам своего помощника, чтобы заманить вас с Андреем в «Сноуболл», на подмогу к Пайку.

Тут Рудольф попал в самую точку — такое действительно не вязалось с характером Сэма Доулинга.

— Сэр, — спрашивал в свою очередь Руди, — а что вы все-таки думаете про этот самый странный тройной прыжок?

— Помните, друг мой, что говорил по этому поводу Городецкий? Здесь безусловно есть странности. И на ряд вопросов попросту нет ответов. Ну вот, например. Мастерство Кирхгофа не вызывает сомнений, какие-то специальные технические приспособления, конечно же, могут быть изобретены, чтобы обеспечить лыжнику необходимую скорость. Но я неплохо представляю себе, что такое спорт больших достижений. Каждый мастерский прыжок с трамплина — это колоссальная психофизиологическая нагрузка, почти предельная, требующая изматывающих тренировок. Тройной прыжок, то есть утроение этой нагрузки на весьма коротком отрезке времени, — вещь невероятная. Не следует забывать к тому же, что Пауль уже три года не выступает в соревнованиях, то есть должен иметь место эффект растренированности. Это вот и смущало Андрея и, кажется, в не меньшей степени и меня. Признаться, инспектор, я и торчу-то здесь с наивной надеждой взглянуть на Кирхгофа.

— Сэр, — извиняющимся тоном говорил Рудольф, — меня все же больше беспокоит то, что мы расстались с мистером Городецким. Причем в очень неподходящий для него момент. Мне все кажется, что он боялся не за себя, а за нас…

— Это наверняка так.

— А не получается ли, что мы попросту бросили его?

— Я довольно хорошо его знаю, инспектор. Кое-что известно мне из его прошлого. Он сделал так, как считал нужным.

— И мы ничем не могли ему помочь?

— А вот это выясниться несколько позже, друг мой…

На последний вопрос Монд ответил весьма уклончиво, и Рудольф посчитал себя не вправе требовать разъяснений.

Некоторая неопределенность ситуации нервировала Монда, но интуиция подсказывала ему, что или Городецкий, или Маккью должен себя хоть как-нибудь проявить.

На следующий день после того, как Андрей Городецкий «ушел в бега», Лоуренс и Рудольф с утра отправились в Кембридж — городок в пригороде Бостона, известный миру благодаря расположенному здесь Гарвардскому университету. «Подышим книжной пылью», — сказал Монд своему телохранителю, намереваясь не только пройтись туристом по знаменитому студенческому городку, но и ознакомиться с публикациями, посвященными столь известному в прошлом спортсмену Паулю Кирхгофу. Компьютерный каталог позволил ему быстро отобрать наиболее значительные газетные публикации и затем получить их копии. Во второй половине дня они вернулись в гостиницу и принялись сортировать полученный материал.

Биография Пауля Кирхгофа словно специально предназначалась для газетных репортеров, чем те и не преминули воспользоваться. Отец Пауля — горноспасатель альпийского туристского комплекса — поставил сына на лыжи чуть ли не раньше, чем тот выучился ходить. Работа горноспасателя, если на нее смотреть глазами туристов и газетчиков, представлялась весьма романтичной, что и нашло отражение во многих публикациях, искусно переплетавших выдумку и реальность. Однако она требовала не только мастерского умения стоять на лыжах. Простому смертному невозможно было представить себе ситуацию, когда, скажем, горноспасатели с носилками, на которых находился пострадавший, спускались к туристскому комплексу. Чтобы понять, какой филигранной техникой спуска или подъема обладают спасатели, какая согласованность и уверенность должны быть в каждом их движении, — на это следовало посмотреть.

Но от спасателей требовалось не только спортивное мастерство. Туристский комплекс — это прежде всего сервис, это постоянное общение с разношерстной и капризной клиентурой, зараженной модными увлечениями, особенно слаломом и скоростным спуском. Готовность в любой момент прийти на помощь, выносливость, дисциплинированность, терпимость — качества, столь необходимые спасателю, — воспринимались Паулем как нечто само собой разумеющееся. Мальчишки и даже девчонки, его сверстники и сверстницы, растущие в этой атмосфере, — все намеревались стать в будущем чемпионами мира и Олимпийских игр.

В четырнадцать лет Пауль заметно опережал многих, в шестнадцать впервые принял участие в европейском первенстве по скоростному спуску, сразу войдя в первую десятку. В семнадцать получил предложение от знаменитого финского тренера, отметившего его удивительную координацию, попробовать свои силы в прыжках с трамплина. С этого момента большой спорт стал жизнью Кирхгофа, шаг за шагом поднимающегося к вершинам мировой славы. Регулярно получаемые вторые, третьи, четвертые места сделали его заметной фигурой в спорте. Но это был мир, где не просто требовались талант и упорство. Упорными и талантливыми здесь были все. Еще это был мир политики и денег, тщеславия и зависти, мир, где лишь первому доставалось все.

Шли годы. Роль вечно второго или вечно третьего, тогда как первые все время менялись, ложилась на душу Пауля все более тяжким психологическим бременем. На тренировках, особенно с 90-метрового трамплина, он совершал прыжки, которые не удавались самым выдающимся спортсменам, но на соревнованиях они его неизменно оттесняли. Пауль начал тайно принимать анаболики. Какое-то время это сходило ему с рук. Но вот однажды перед очередным мировым первенством проверка на допинг дала положительный результат. Его отстранили от соревнований, пробу проверили-перепроверили и дисквалифицировали Пауля Кирхгофа на два года. Это был конец. Но оставались пока еще какие-то крохи славы, бешеное тщеславие и деньги, деньги… Допингом стали алкоголь и наркотики. Все пошло по простому кругу: деньги кончались, здоровье разрушалось, о возвращении в большой спорт не могло быть и речи.

И вот тогда отец Пауля и бывший тренер знаменитого в прошлом прыгуна с трамплина чуть ли не силой отвезли его в США, в город Бостон, штат Массачусетс, в знаменитую лечебницу, при которой начал действовать Интернациональный центр психологической поддержки (ИЦПП). Тогда-то Пауль впервые и встретился с Кадзимо Митаси. Поставленный диагноз прозвучал как приговор: прогрессирующее психическое заболевание. Требовалось постоянное наблюдение за его здоровьем, и Пауль остался в клинике. Тягу к алкоголю и наркотикам сняли. Знаменитый лыжник, в нормальном состоянии производящий самое благоприятное впечатление на окружающих, стал директором ИЦПП и даже возобновил тренировки.

Но что-то, видимо, в душе его оказалось необратимо подорванным. Периоды депрессии учащались. Он стал бредить идеей какого-то совершенно необыкновенного фантастического прыжка. Постепенно она оформилась в идею прыжка с тройного трамплина. Этот каскад трамплинов снился ему ночами. Он без конца рисовал его, что-то прикидывал, рассчитывал, моделировал на графопостроителе, навязывал идею окружающим, утверждая, что, совершив такой прыжок, он станет первым лыжником мира.

Последнюю часть этой истории Чарлз Маккью узнал от Кадзимо Митаси, убеждавшего его отстать от Пауля, — человек болен. В подтверждение этого он выложил перед ошеломленным Чарлзом груду чертежей и рисунков, выполненных Кирхгофом, — на всех был тройной трамплин. Между тем информацию о тройном прыжке Чарлз Маккью держал в тайне как свой последний козырь.

Эту часть жизненной истории Пауля Кирхгофа Лоуренс Монд услышал от Маккью, явившегося к нему в гостиницу с этими самыми рисунками и чертежами. По разным причинам имени Андрея ни тот ни другой не упоминали, хотя именно он предсказывал, что следствие с неизбежностью попадет в тупик.

— Мистер Монд, — начал Чарлз с порога, — я ожидал всего чего угодно, но только не этого. Полюбуйтесь! Как вам это нравится? — И он выложил перед Мондом произведения Кирхгофа.

— Садитесь, мистер Маккью, — предложил Лоуренс. — Сейчас мы попросим, чтобы нам принесли кофе и, если хотите, выпить. Что бы вы предпочли?

— Виски, — коротко бросил Чарлз.

Рудольф отправился сделать заказ, а они склонились над чертежами. Пока Лоуренс перебирал их, Чарлз поведал ему историю болезни Кирхгофа.

Монд пытался рассортировать рисунки. Сначала разделил их, отложив в сторону те, что выглядели выполненными наиболее тщательно. Потом рассортировал каждую из стопок, подбирая рисунки наиболее похожие друг на друга, то укрупняя, то дробя группировки.

— Я уже колдовал над ними, — раздраженно пробурчал Чарлз.

— И что же? — Монд с интересом поднял на него глаза.

— А ни черта похожего на то, что есть на самом деле.

— Вы это заметили?

— Тут бы и слепой заметил.

— Чарлз, у вас, наверно, есть данные, приходилось ли Кирхгофу прыгать с трамплина в «Спринг-бод»?

— Да, он был там. Почти четыре года тому назад, незадолго до дисквалификации.

— Он уже принимал анаболики?

— Очевидно, да.

— Вы беседовали с ним?

— Имел счастье, в голове у него пусто, как в гнилом орехе.

— Ни одной зацепки?

— Ни единой.

— А что-нибудь о тройном прыжке вы у него спрашивали?

— Нет, приберегал на закуску.

Монд вдруг отложил в сторону чертежи и стал внимательнее рассматривать рисунки.

— Вы уверены, Чарлз, что здесь все, что нарисовал Кирхгоф?

— Когда имеешь дело с таким типом, как доктор Митаси, — Чарлза передернуло, — ни в чем нельзя быть уверенным.

— Это хозяин психиатрической клиники?

— Да.

— А где сейчас Пауль?

— В спецбольнице. С ним работает группа психиатров. Так сказать независимые эксперты.

— У меня есть предложение, — сказал Монд. — Что, если нам попробовать провести один эксперимент?

— Вот именно, один, — не дослушал его Маккью, — надеюсь, вы предложите вздернуть его, а еще лучше — вместе с доктором, и посмотреть, что из этого выйдет.

— У меня несколько иное предложение, если не возражаете?

— Давайте.

— Во-первых, я думаю, мы без труда сможем установить, все ли здесь рисунки.

— Это каким же образом?

— Вы правы, мистер Маккью, в том, что рисунков, напоминающих тройной трамплин в «Сноуболле», тут нет. Это навело меня на мысль, что их специально могли убрать. Вы не спрашивали доктора, часто ли Пауль их рисует?

— Он утверждает, что чуть ли не все свободное время.

— Это как раз то, что нам надо. Предложение мое сводится к следующему. Оставить на пару часов Пауля одного и снабдить его всем необходимым для рисования. Ну, бумагой, фломастерами, карандашами и прочим. Это первое. Второе: надо наших мастеров попросить изготовить рисунки и чертежи, аналогичные тем, что лежат перед нами. Тоже в двух вариантах — рисунки и чертежи. Но чтобы это были рисунки, по рельефу постепенно как бы приближающиеся к тому, что можно увидеть в «Сноуболле». То есть надо попытаться восполнить недостающее. А потом попробовать предъявить все это Паулю.

— И что нам это даст? — На губах Маккью появилась саркастическая усмешка.

— Это даст ответ на вопрос — обманывает ли вас Митаси.

— Я и так знаю — он врет, как бульварный репортер.

— Но у вас же нет возможности его уличить.

— И появится, если Пауль примет наши рисунки за свои, так?

— Примерно так.

— Попробуем, хотя и этим пройдоху Митаси не зацепить.

— Во всяком случае, хорошо бы сделать видеозапись нашей встречи с Кирхгофом, Чарлз…

 

Глава шестнадцатая

Лицом к лицу

В специальной полицейской больнице, куда Пауль Кирхгоф был доставлен для проведения независимой психиатрической экспертизы, ему предоставили отдельную палату. Рисовальные принадлежности, казалось, стимулировали его недуг. Склонясь над столом, прикусив нижнюю губу, он настолько увлекся работой, что не обратил внимания на вошедших. Лоуренс и Чарлз, пока полицейский санитар ставил для них стулья, с интересом разглядывали его.

Паулю исполнилось уже двадцать восемь, три года прошло с тех пор, как его дисквалифицировали. Два года находился он под наблюдением Кадзимо Митаси. Высокий, сильный, хорошо тренированный мужчина. И все-таки трудно было представить, что вот эти руки, лежащие на столе, не так давно легко сорвали оконную решетку, что не под силу оказалось сделать потом троим.

— Пауль, — окликнул санитар, — с тобой пришли побеседовать.

— А? — Он словно очнулся, поднял голову, улыбаясь, предложил: — Присаживайтесь, господа. Вы тоже хотите меня о чем-то спросить? Спрашивайте. Я за свою жизнь дал столько интервью, что отвечать на вопросы стало моей второй профессией.

— А первая ваша профессия? — спросил Монд.

— Первая? — Пауль рассмеялся. — Не поверю, что вы не знаете. Иначе бы вы сюда не пришли.

— Верно. — Лоуренс улыбнулся, и, надо сказать, трудно было бы не улыбнуться, глядя в лицо Кирхгофа — вот уж кто менее всего походил на преступника. — Верно, — повторил Монд, — считайте, что и мы хотим взять у вас интервью. Удобно ли вам здесь, мистер Кирхгоф?

Пауль в недоумении огляделся:

— Знаете, в бесконечных переездах как-то перестаешь замечать обстановку. — Казалось, он несколько смущен.

— Я много слышал о ваших успехах, — постарался успокоить его Монд, — но больше всего меня поразила ваша интереснейшая идея тройного прыжка.

— Правда? — Пауль оживился. — Тогда смотрите сюда. Я как раз работаю над проектом его осуществления. Тройной прыжок с трамплина! Это рекорд двадцатого века!

— Но кто же согласится построить такой трамплин? Это же безумно дорого, — предположил Монд.

— Да, да, вы правы, — согласился Пауль, — но это неважно. Я рассчитал множество проектов, от самых сложных, для мастеров высшего класса, таких, как я, до, так сказать, цирковых, показательных. Здесь, к сожалению, нет компьютера, но я продолжаю работать, иногда из случайного наброска может родиться великолепная идея.

— Действительно, посмотрите сюда, — Монд обратился к Чарлзу, протянув ему несколько набросков. — Очень интересно, мистер Кирхгоф. Мы захватили с собой и некоторые другие ваши рисунки. Скажите, неужели все они принадлежат вам? — Он протянул ему пачку рисунков, среди которых находились и те, что были изготовлены сотрудниками Маккью.

Кирхгоф лист за листом просмотрел всю пачку.

— Да, — сказал наконец он с гордостью. — Это моя работа.

— Замечательно, — ободрил его Монд. — Вы знаете, меня особенно заинтересовали некоторые из ваших проектов. — Он отобрал из пачки те, что не были сделаны Кирхгофом. — Вот, например, этот. Можно ли относиться к нему серьезно? Посмотрите, какой страшный перепад высот!

— Прыжки с трамплина — удел смелых, — уверенно заявил Пауль.

— И вы могли бы совершить такой прыжок?

— Я — да.

— А еще кто-нибудь из выдающихся спортсменов?

— Только после меня.

— Почему? — удивился Монд.

— Я никому не позволю воспользоваться моим проектом. — Пауль серьезно посмотрел на посетителей.

— Н-да, — не выдержал Чарлз, и Лоуренс поспешил переменить тему разговора.

— Вам приходилось выступать в «Спринг-бод»? — спросил он.

— «Спринг-бод»? — Кирхгоф задумался. Маккью так и впился взглядом в его лицо. — Затрудняюсь ответить, не помню.

Лоуренс попробовал зайти с другой стороны. Протянув ему чертеж, выполненный по рисунку Андрея, он предложил:

— Мистер Кирхгоф, ваши чертежи носят сугубо инженерный характер, тогда как на некоторых ваших рисунках делается попытка представить себе совершенно конкретное место, где мог бы в реальности находиться ваш тройной трамплин. Могли бы вы, скажем, вот этот чертеж попытаться вписать в пейзаж, совсем приблизительно, не вырисовывая деталей, так, как это делается, скажем, на обычных детских рисунках?

Кирхгоф с интересом посмотрел на Монда, улыбаясь, погрозил ему пальцем:

— Э-э! Уж не хотите ли вы украсть мою идею?

Монд рассмеялся:

— А не кажется ли вам, мистер Кирхгоф, что это я хочу подарить вам свою?

— Черт возьми, а ведь вы правы! — воскликнул Пауль.

— Тогда я предлагаю следующее, — подхватил Лоуренс, — давайте независимо друг от друга попытаемся действительно вписать эту схему в какую-то местность, знакомую нам по прошлому. И я подарю вам то, что у меня получится.

— Идет, — азартно согласился Кирхгоф.

Они сели по разные стороны стола, на середине которого россыпью лежали фломастеры, и, прикрывая свои художества свободной рукой, принялись рисовать, выбирая по цвету то один, то другой фломастер. Маккью скептически наблюдал за ними, с тоской думая о том, что и это ничего ему не даст.

Через пятнадцать минут, хитро переглянувшись, оба «художника» с гордостью выложили перед Чарлзом Маккью свои произведения. Они несколько отличались и по качеству, и по цвету, но изображено на них было фактически одно и тоже — перепад трамплинов над «Сноуболлом».

По просьбе Маккью два члена независимой экспертной комиссии ждали их.

— Профессор Оунли, профессор Гейзинк, профессор Монд, — представил Чарлз присутствующих друг другу.

— Господа, — обратился затем он к экспертам, — я понимаю, что работа ваша еще не закончена, но нам с мистером Мондом было бы очень важно услышать ваше мнение о нашем подопечном.

Профессора переглянулись, и Оунли заговорил, очевидно выражая и свое мнение, и мнение коллеги.

— Мы можем подтвердить, — сказал он, — что диагноз поставлен верно — прогрессирующее психическое заболевание. Простите, я не думаю, что имеет смысл утомлять вас специфическими медицинскими терминами.

— А можно ли уточнить, профессор, что именно в данном случае означает понятие «прогрессирующее»?

Профессор Оунли внимательно посмотрел на Монда:

— Это означает, что ремиссия, то есть промежуток между приступами, становится со временем все короче.

— Извините, профессор, не сочтите мой вопрос невежливым, — Монд слегка поклонился, приложив к груди руку, — но, если я не ошибаюсь, вы общались с пациентом всего два дня…

— Я понял вас, — перебил его профессор Оунли, — и не надо извиняться. Вопрос ваш вполне закономерен. Естественно, этот наш вывод строится не на прямом наблюдении за пациентом, а на основании исследования клинических данных, предоставленных в наше распоряжение.

— А есть какие-нибудь объяснения тому, что болезнь прогрессирует?

— Видите ли, мы еще не можем точно ответить на ваш вопрос, но, возможно, это связано с новообразованиями, обнаруженными нами в тканях мозга. Вероятно, это результат операции, проведенной два года назад, но пока это лишь предположение.

— Спасибо, господа. Я вполне удовлетворен. Благодарю вас. — И Монд посмотрел на Чарлза, ожидая его вопросов. Но у Чарлза вопросов, похоже, не было. Он лишь вежливо поблагодарил обоих профессоров за эту небольшую консультацию, и они расстались.

Чарлз был мрачен, видимо понимая, что это последняя их встреча с Лоуренсом и что тот едва ли удовлетворен результатами своего приезда в Бостон. Молчание затягивалось.

— Мистер Монд, — произнес наконец Маккью, — похоже, на этом наше с вами сотрудничество заканчивается. К сожалению, не все прошло так гладко, как хотелось бы. Должен сознаться, хотя это и не извиняет меня, руки мои с самого начала были связаны.

— Может быть, в следующий раз нам повезет больше, мистер Маккью. — Монд улыбался, но это была всего лишь улыбка вежливости. — Желаю вам довести это дело до удовлетворительного конца. По моим представлениям, оно вовсе не безнадежно.

— Благодарен вам за сочувствие, мистер Монд, — ответил Чарлз. — Позвольте пожелать вам счастливого пути. Передайте от меня благодарность и самый искренний привет Доулингу.

Они пожали друг другу руки.

— Последний вопрос, мистер Монд.

— Прошу вас.

— Вы не уехали потому, что хотели побеседовать с Паулем?

— Да.

— Я так и думал. Всего хорошего.

Редж Уоллес несколько переоценил свое могущество. Дик понимал, что приказу деда убраться в Европу он не сможет не подчиниться. Тут было кому принять решение, не спрашивая у него совета. Однако это вовсе не означало, что перед отъездом Дик лишит себя удовольствия хлопнуть дверью. Пусть Старый Спрут считает себя провидцем. Чиверс-младший все-таки Чиверс. А Чиверсы любят доводить всякое дело до конца. Сам он на месте Реджа непременно выставил бы охрану и контролировал телефонные разговоры. Уоллес оказался выше этого, в чем Дик весьма скоро смог убедиться. Никто не мешал ему разгуливать по госпиталю и разговаривать по любому телефону. Единственный запрет касался возможности покидать госпиталь. Да и надо-то было Дику не много — дать знать Крюку, где его, Дика, нужно искать. Последний из тех, кого он приговорил, все еще жил, но, зная Крюка, Дик был уверен, что настырный поляк доживает свои последние часы. А когда до премудрого Уоллеса дойдет, что именно удалось провернуть Дику Чиверсу, будет поздно что-либо менять, и самому же Старому Спруту придется позаботиться о том, чтобы все концы были спрятаны в воду.

С часу на час Дик ждал известия о том, что с полячишкой покончено. Но желанное известие покуда не поступало. Шел третий день после его разговора с Реджем, а Крюк все молчал. Тогда он сам попытался найти его, но ни первый, ни второй явочные телефоны не отвечали. Самоуверенность Дика понемногу пошла на убыль. «А что, если…» — эта мысль не часто посещала его, а тут неожиданно мелькнула в сознании. Как человек неуравновешенный, слабый, он гнал ее, слишком рано привыкнув к тому, что большинство неразрешимых вопросов рано или поздно разрешались как бы сами собой, кем-то, кто обязан был подобные вопросы потихонечку разрешать. Тот же Уоллес, словно подтверждая это, явился в нужный момент. И хотя Чиверс-младший знал, что угроза его не пустой звук, в силу опять-таки своего характер он боялся Реджа, только пока тот был рядом, а когда его рядом не было, сознание как бы отодвигало его в тень, и он словно переставал существовать, а вместе с ним и исходящая от него опасность.

В сегодняшней своей ситуации Дик в очередной раз победил себя и не позволял инстинктивным страхам отравлять свое существование. Целеустремленно не позволял, но… лишь до того самого момента, когда Крюк все же наконец отыскался. И когда до Дика дошло, что Андрей Городецкий вытряхнул из бандитов все, что из них можно было вытряхнуть, вот тогда уже пришел настоящий страх.

Выход оставался только один — кинуться в ноги к тому же Реджу Уоллесу, биться головой об пол, клясться страшными клятвами, но вымолить обещание спасти, защитить, спрятать, все следы запутать, заткнуть рты — и прежде всего, разумеется, все тому же растреклятому полячишке, третьему, кто знал их с Уоллесом тайну, и явно третьему лишнему.

Кончилось это тем, что в «Круглую библиотеку» Уоллеса опять потребовали Чарлза Маккью. Но рядом со Старым Спрутом на этот раз сидел не его адвокат, а один из заместителей директора ФБР. Тогда-то Чарлз и понял, какой огромной властью обладает Редж Уоллес на самом деле. Чарлзу Маккью совершенно недвусмысленно было рекомендовано ликвидировать главного свидетеля по делу «Сноуболл». Полномочия, предоставленные ему, практически были неограниченные.

 

Глава семнадцатая

Встреча

Вернувшись домой из Бостона, Лоуренс, если они, конечно, не отправлялись куда-нибудь с Мари, почти все вечера просиживал в личной библиотеке. Пристрастившись вдруг к Чехову, он с удивлением узнавал в нем то, что считал ранее открытиями Набокова и Хемингуэя. Избитая, на первый взгляд, фраза Андрея о вечной русской зиме и медведях на улицах задела его. Фактически Андрей упрекнул его в дилетантских представлениях о его стране.

Что ж, Россия, какой преподносили ее газеты, мало привлекала Монда. Даже русская классика, знакомая ему с юных лет, понятно, не давала прямой возможности представить эту страну такой, какой она и была в действительности. «Перестройка» — стремительное, словно беглый огонь, понятие, быстро ставшее интернациональным и зазвучавшее по-русски на всех языках планеты, — слишком откровенно обрела для него вскоре неожиданный криминальный смысл, мало что прибавив к представлению о событиях, разворачивающихся на Востоке. И тогда же впервые у него мелькнула мысль о том, что в России, или хотя бы в Петербурге, пора побывать!

Прислушиваясь к себе, он осознавал, что все с большим нетерпением ждет весточки от Андрея. С тех пор как они с Рудольфом высадили его на одной из улиц Бостона, он ничего о нем не знал.

Между тем идея создания юридического агентства «Лоуренс Монд» приобретала реальные очертания. Лоуренс и Мари подготовили необходимую документацию. Сэмьюэл Доулинг вышел в министерство внутренних дел с ходатайством о частичном финансировании нового агентства, призванного, в числе прочего, обеспечить расследование наиболее сложных уголовных дел. В постоянный штат агентства должны были войти четыре человека: Лоуренс и Мари Монд, Вацлав Крыл, с энтузиазмом откликнувшийся на предложение Монда, и… Четвертое место оказалось пока вакантным.

Слух об этом, к удивлению Лоуренса, распространился быстро. Последовали предложения от достаточно известных специалистов, но Мари, фактически приступившая к выполнению функций секретаря еще не зарегистрированного официально агентства, получила от отца вполне четкое указание — никому ничего не обещать.

С момента возвращения Монда из Бостона прошел почти месяц, тем не менее он продолжал ждать, надеясь, что так или иначе Андрей все же даст знать о себе. Ожидания его в конце концов оправдались, но несколько неожиданным образом. Международный телефонный звонок застал его в библиотеке.

— Мистер Монд? Я к вам с небольшим поручением от одного вашего заокеанского друга, — говорила женщина. — Он просил меня позвонить отсюда, из Франции. Человек, которого вы ждете, прибудет во второй половине дня, в эту пятницу, на ближайший к вам аэродром, но не пассажирским рейсом. Ваш друг просил передать, что прибывающего скорее всего будут встречать.

Женщина повесила трубку.

Монд представил, как его детройтский коллега тщательно взвешивал каждую из туманных фраз, что он только что выслушал, как просил повторить все слово в слово, ничего не упустив.

Главное читалось, конечно же, не в том, что Андрей прибудет на частном самолете. Преследователи, похоже, вычислили-таки детройтского коллегу Монда, а это означало, что поиск велся серьезно и жизнь Андрея по чьей-то прихоти до сих пор висела на волоске. Сообщение означало и другое: в Детройте Городецкого не нашли, скорее всего его успели переправить в Канаду, где он и отсиживался до времени. Но времени этого хватило, чтобы от детройтского коллеги протянуть ниточку к Монду, а значит, и понять, что Андрей ушел от преследователей не без его помощи. Если они решили Андрея убрать, то одну из ловушек несомненно следовало поставить на дороге от аэропорта до коттеджа Монда, на Грин-стрит, 8. Понятно, что если и удастся вывезти Андрея с аэродрома, то преследователи явятся и сюда, а это означало, что без помощи Доулинга Монду было не обойтись.

Размышляя, Лоуренс встал с кресла и расхаживал по библиотеке, сунув руки в карманы перетянутого поясом халата. В движениях его появилась резкость, губы чуть кривились в усмешке. Он поймал себя на том, что ему не надо бороться с желанием немедленно позвонить Сэмьюэлу Доулингу.

Как договорились, в управление полиции он приехал к часу. Милена, секретарша Доулинга, поднялась при его появлении:

— Вас ждут, мистер Монд. — Она распахнула дверь, ведущую в апартаменты хозяина управления.

Доулинг шел уже ему навстречу. Сероглазый, с обширной розовой лысиной, заменившей некогда буйную рыжую шевелюру, могучий, пышущий здоровьем, улыбающийся — всем своим видом он показывал, насколько рад дорогому гостю.

— Лоуренс, дружище, наконец-то ты до меня добрался! Проклятые телефоны не дают общаться как положено близким людям.

Лоуренсу Монду при каждой встрече с Доулингом хотелось спрятать улыбку. И не удавалось. Доулинг восхищал его жизненной энергией, кипящей, высекающей искры житейских радостей и в то же время совсем не вяжущейся с его внешней мягкостью. От Лоуренса, однако, не укрылось пристальное желание бывшего коллеги угадать, что привело сюда Монда, не баловавшего полицейское управление своими посещениями.

— Сэм, — Монд взял себя в руки и сразу перешел на серьезный тон, — мне, похоже, понадобится твоя помощь.

— Помощь? Лоу, я надеюсь, ты не сомневаешься, что получишь ее?

— Конечно нет. Но, видишь ли, должен сознаться, я тебя крепко подвел.

— Ты? Меня? — Доулинг расплылся в улыбке так, словно хотел продемонстрировать все свои прекрасные зубы сразу недоверчивому дантисту.

— Подожди, послушай меня…

— Давай. Я — весь внимание.

— Завтра я должен встретить в аэропорту того самого следователя, с которым мы разматывали историю, связанную с шале.

— Ага, разматывали, — отметил для себя Доулинг.

— Но дело в том, что, по сведениям, полученным мной из Детройта, скорее всего здесь его будут встречать не самые сговорчивые ребята из ФБР.

— Ну, естественно, не самые, — прокомментировал его слова Сэм. — Так, так. Дай подумать. Это что же получается? Получается, что ты у них из-под носа увел человека, на котором они, можно сказать, уже поставили крест?

— Примерно так.

— Когда я привыкну к твоим выходкам, старина? Никогда. Ай да Монд! И заметь, Рудольф ничего мне на этот счет не сказал. И здесь узнаю твой почерк. Ладно. Об этом я еще подумаю. Однако на кой черт он тебе понадобился, этот смертник?

— Видишь ли, во-первых, все дело он распутал сам…

— Разумеется… Но в твоем присутствии. Тут бы и любой распутал.

— Раньше, Сэм, значительно раньше.

— Брось. Не верю.

— И тем не менее это так. Когда я туда добрался, следствие фактически заканчивалось. Оставалось только ткнуть пальцем в того, кого надо было брать.

— Чего ж он не ткнул?

— Представь себе, ткнул.

Доулинг крякнул, досадуя на то, что не самый умный вопрос сорвался с языка.

— Ну а во-вторых, — Лоуренс очень серьезно посмотрел на Доулинга, — у меня сложилось впечатление, что этот человек нам нужен.

— Нам? — переспросил Доулинг. — То есть и тебе, и мне? — Он не скрывал удивления.

— Да, — настойчиво повторил Монд. — Есть профессионалы, которыми рождаются.

Дальше Доулинга ни в чем не надо было убеждать. Он отлично знал, что и его самого Лоуренс Монд ценит не за службистское прилежание, а за некие другие качества, позволившие ему, Доулингу, сделать не просто хорошую карьеру, а числиться в ряду лучших специалистов полицейского ведомства.

— Следовательно, — подвел он итог, — ребята из ФБР опять хотят пошалить на нашей территории, рассчитывая, что мы закроем на это глаза. Так?

— Так, Сэм.

— Ну, пусть попробуют…

Мари и Лоуренс Монд сидели в машине. Рудольф дежурил у площадки, куда подгонялись все частные самолеты. Руководил всем Доулинг, заявивший, что в оперативных делах он разбирается лучше Мондов. Предложение доставить гостя в их фамильную резиденцию он отверг сразу. Сэм знал, с кем имеет дело, а потому считал, что слежка может вестись не только за Мондами, но и за всеми, кто с ними связан. Андрея решили временно поместить в одну из квартир, имевшихся в распоряжении полицейского управления как раз для подобных случаев. За домом Мондов установили осторожное контрнаблюдение.

Лоуренс и Мари сидели в машине уже четвертый час, по очереди выходя из нее, чтобы размяться. На короткое время Рудольфа подменял Инклав, еще один из подручных Доулинга. О прибытии частных самолетов им сообщали по рации из диспетчерской. Их уже прибыло два, но ни на одном из них Городецкого не оказалось. О заходе на посадку третьего самолета сообщили лишь в двадцать один пятнадцать. Они увидели его, когда он начал выруливать на стоянку. Теперь следовало следить не за ним, а за Рудольфом. Мари включила зажигание. Маленький, видимо спортивный, самолетик, подрагивая крыльями, двигался в их сторону. Едва он замер, как почти сразу же из-под его крыла коротко три раза мигнул фонарик. Мари так рванула с места, что Лоуренса отбросило на сиденье.

— В вашем распоряжении четыре минуты, — сообщил по рации диспетчер.

— Нам хватит, — будто отвечая ему, чуть слышно сказала Мари. Машина притормаживала уже у самолета. Два человека, в руках одного из которых был саквояж, одновременно открыли задние дверцы машины, и не успели их еще захлопнуть, как машина, набирая скорость, неслась уже через взлетные полосы к противоположной стороне аэродрома. Через три минуты они оказались на шоссе.

— Внимание! Внимание! Слышите меня? — говорил Рудольф.

— Наконец-то! Слышу тебя прекрасно. Как дела? — откликнулся Доулинг.

— Все в порядке.

— Гость с вами?

— Да.

— Мари, ты меня слышишь?

— Да, — коротко ответила она.

— А как там поживает мистер Лоуренс?

— Рад тебя слышать, Сэм.

Доулинг рассмеялся:

— Ну славно! Лоу, проследи, пожалуйста, — извини, что напоминаю, — чтобы наша девочка точно следовала по маршруту. Не забывайте следить за скоростью. Руди, будь внимателен — минуты через две-три…

— Шеф, похоже, это случилось раньше, — перебил его Рудольф.

— Раньше? Ну и отлично. Лоу, я не буду вам больше мешать. Помните, что мы не теряем вас из виду. Связь не отключайте.

Про Андрея словно забыли. Он медленно приходил в себя, переключаясь с лягушачьего, как он его окрестил, полета с бесконечными прыжками с одного крохотного аэродромчика на другой на новый ритм жизни. Там, в Канаде, безвылазно живя на ферме мрачного молчаливого француза, он изнывал от тоски, не зная, куда себя деть, мечтая лишь об одном — чтобы про него вообще все забыли. Но вот теперь эти трое людей в машине, летящей сквозь тьму, и еще какие-то люди на связи, озабоченные, по-видимому, его судьбой, — свидетельство того, что нет, его не забыли. «Интересно бы знать, — думал он, — на что я им сдался?» Слова Монда заставили его наконец включиться в эту игру.

— Чуть быстрее, Мари, — сказал Монд. — Не надо их подпускать так близко.

— Мистер Лоуренс, — спросил Андрей, — если это не государственная тайна, куда мы теперь спешим?

Вместе с Мари следя за дорогой, Монд только чуть повернул к нему голову.

— Это не тайна, — сказал он. — В двух словах, ситуация следующая. В городе мы проверимся — действительно ли за нами хвост. Оторвемся от них, пересадим вас в другую машину, а сами поедем домой, на Грин-стрит, 8, утешая себя надеждой, что где-нибудь по пути люди Чарлза Маккью нас догонят. Важно им показать, что мы якобы доставили вас к себе. Вы в это время будете отдыхать в другом месте, а мы пока разберемся с теми, кто вами интересуется. Честно говоря, все это тянется слишком долго. И надоело!

— Мне, признаться, тоже, — откликнулся Андрей, — хотя я так и не могу понять, вам-то зачем эти хлопоты?

— Я бы не назвал это так, — сказал Монд.

— Мари, они явно не тянут, — перебив их, вмешался Рудольф.

— Поняла, — сразу отозвалась Мари и немного сбросила скорость.

— Внимание! — прозвучал в динамиках уверенный голос Доулинга. — Действовать строго по плану. У нас все готово.

— Принято, — ответил Рудольф.

Машины одна за другой втянулись в город. Здесь Мари потребовалось все ее мастерство вождения. Лоуренс командовал:

— Левый поворот, скорость — шестьдесят; правый поворот, два квартала, скорость — семьдесят пять; сразу за супермаркетом — правый, скорость шестьдесят пять; сразу левый, три квартала, скорость — восемьдесят…

— Шеф, — почему-то с явным удовольствием заявил Рудольф, — они четко идут за нами!

— Понял, — отозвался Доулинг, — продолжайте по плану…

Лоуренс, словно штурман на трассе ралли, продолжал руководить действиями Мари. Преследователи не отставали, хотя проигрывали им примерно с квартал. Выскочили на площадь. Мари провела машину по большому радиусу. Свернули направо, проскочили виадук, нырнули под мост и наконец двинулись по прямой, никуда уже не сворачивая.

— Андрей, — Руд и положил руку ему на плечо, — сейчас мы сделаем крутой поворот направо. Там будет стоять машина, в которую вы мгновенно должны пересесть. Задняя дверца машины будет открыта. Не забудьте свой саквояж… А пока держитесь покрепче.

— …скорость шестьдесят, — сказал Лоуренс, — следующий перекресток.

И тут Андрей даже зажмурился — из боковой улицы поперек их движения выползал огромный туристический автобус. Где-то справа и сзади завизжали тормоза. Мари резко нажала на газ, и их машина, словно прыжком, проскочила вперед перед самым носом автобуса.

Рудольф оглянулся назад. Несколько шедших за ними машин рассыпались веером, встали на встречную полосу, на левый и правый тротуары и в секунду перегородили проезд. Где-то там застряла и машина преследователей. Мари, резко затормозив, повернула направо и сразу остановилась, чуть не стукнув впереди стоящую машину.

— Бегом! — крикнул Руди. Андрей тут же выскочил, и забравшая его машина исчезла за поворотом.

— Мистер Городецки, — произнести «и» краткое в конце фамилии Андрея Доулингу было никак не по силам, — мне хотелось бы познакомиться с вами поближе.

Они сидели в гостиной той квартиры, куда доставили Андрея после стремительного побега с аэродрома. С тех пор прошло три дня, но и трех дней хватило вполне, чтобы довести Городецкого до предельно взвинченного состояния. Жаловаться на что-либо было трудно. Трехкомнатная квартира на четвертом этаже в самом центре городка располагала к отдыху и покою. В распоряжении жильца было все, что только он мог пожелать. Но Андрей находился не в том состоянии, чтобы радоваться набитому свежими продуктами холодильнику, или набору видеокассет, или бару, переполненному напитками. Поэтому обращенные к нему слова Доулинга он воспринял без должного энтузиазма.

— Мистер Доулинг — кажется, так мне рекомендовано вас называть, — не слишком любезно начал Андрей, — жизнь научила меня быть разборчивым в знакомствах. Допускаю, что я многим обязан вам. Однако я не принимал на себя никаких обязательств. Если это в вашей власти, обрисуйте мне, пожалуйста, ситуацию, в которой я оказался, и, по возможности, разъясните, чего от меня хотят?

Доулинг с любопытством разглядывал сидящего перед ним человечка — именно так ему хотелось назвать Андрея, — тощего, с возбужденно блестящими глазами, с обтянутыми кожей скулами, четко прорисованными костями рук. Если бы не Лоуренс, явно заинтересованный в этом симпатичном нахале, Доулинг просто выставил бы его за дверь, предоставив превратностям судьбы, выпадающим на долю всякого иммигранта.

— Ситуацию? — переспросил он, и Андрею почудилась ирония в том, как он это сказал. — А какая сторона ситуации вас интересует: политическая, экономическая или, положим, юридическая?

— Признаться, меня интересует только одно: долго ли еще будет продолжаться эта игра в прятки?

— Вы куда-нибудь спешите? — Доулинг улыбался. — Если мы порекомендовали вам пожить здесь, то, как вы понимаете, это для вашего же блага.

Он вдруг посерьезнел, брови его сдвинулись, и даже некоторая свирепость проступила в чертах лица.

— Не исключено, что мне придется заниматься вашей натурализацией. А потому, нравится ли вам это или нет, а познакомиться нам поближе придется.

— Я кому-то понадобился?

— Уверяю вас — не мне лично.

— Кому же? Мистеру Монду?

— Вот именно, Лоуренсу Монду.

— Зачем?

— Зачем? Это надо спросить у него. Однако он уверен, что вы не откажетесь от его предложения.

— Что же он предлагает?

— Прежде чем мы будем обсуждать эту тему, нам придется весьма обстоятельно покопаться в вашей биографии.

— Вот с этого, мистер Доулинг, и следовало начинать. Допрос?

— Если, коллега, вам это нравится больше, то назовем это так — допрос.

— Что ж, начнем.

— Биографические данные потом. Сейчас меня интересует следующее. Ваша профессия?

— Следователь.

— Университет, колледж?

— Юридический факультет университета.

— Москва?

— Ленинград.

— Так. Как давно вы выехали из России?

— Восемь лет назад.

— Работали по специальности?

— Два последних года в Бостоне.

— Где?

— Частное сыскное агентство Дью Хантера.

— Как вы попали в поле зрения… э-э… Чарлза Маккью?

— Трудно сказать. Несколько удачных расследований, растущая популярность агентства, в котором я работал.

— Почему вам пришлось скрываться?

— Мистер Доулинг, я полагаю, что здесь вы лучше информированы, чем я, и даже — чем мистер Монд. Чарлз Маккью, как я полагаю, ваш, а не наш знакомый.

Доулинг насупился:

— Хорошо. Однако что-то все же побудило вас пуститься в бега?

— Интуиция. — Андрей явно посмеивался над ним, но Доулингу, как ни странно, это начинало нравиться.

— Интуиция, — констатировал он. — Понятно. А я почему-то думал — привычка. Со слов Лоуренса, вы представились мне этаким бегуном на длинные дистанции… Москва — Париж — Нью-Йорк и так далее, и без остановки.

— Вы очень наблюдательны, сэр, хотя в моей биографической географии или географической биографии разбираетесь пока слабо, здесь Маккью может дать вам сотню очков вперед.

— Кто, кому и что даст — это мы в ближайшее время выясним. А, Городецкий?

— Здоровая мысль, но я всегда считал, что дураков бесполезно учить по общешкольной программе.

— Ну, не скажите, не такой уж Чарлз дурень…

— Не был бы, — подхватил Андрей, — если бы не ставил на темную лошадку.

— Под лошадкой вы подразумеваете… дайте мне вспомнить… Чиверса?

— Совершенно верно.

— И что же, Чиверс, он — тоже не умен?

Андрей рассмеялся:

— Сдаюсь! Вы меня неплохо поддели. Признаться, сам этим грешу — купить собеседника. Но вот — попробуйте оценить ситуацию… Происходит двойное убийство. Чарлз и прочие сильные мира сего решают инсценировать автомобильную катастрофу. Это удается. Если ты не дурак — поставь на этом жирную точку. Если дурак — будь, по крайней мере, дураком осторожным, не спеши… Но я тоже хорош — мне бы сразу послать их всех к чертовой матери, но дело-то фантастическое, уникальное, чуть ли не с чертовщинкой… Подготовленное с патологической изощренностью — не отстать! И что делает Маккью, когда мы ему указываем на преступника, а точнее — на исполнителя? Он отправляется его арестовывать, утверждая, что это его прямая обязанность. Трижды я его предупреждал, что не все здесь так просто, что здесь явно заготовлена ловушка, глухой тупик. Этот «не дурак» лезет прямо в него. Результат? Тут же начинают устранять свидетелей — еще четыре жертвы, не считая того, что убивают убийц. Пятым нежелательным свидетелем оказываюсь я. Сначала за мной гоняются наемные убийцы. Троих из них обезвреживает Рудольф, четверых — я. В результате вне закона меня объявляет еще и ФБР. Я не удивлюсь, если сюда прибудет лично мистер Маккью.

— Уже прибыл.

— Надеюсь, вы шутите, мистер Доулинг.

— На этот раз нет.

— Ну не идиотизм ли? Я что — Садат, Кастро, Руджи? Кому я нужен? Вот вам и ответ на вопрос — почему я ушел в бега. С сумасшедшим лучше не связываться, от сумасшедшего лучше бежать, а то еще угробишь его ненароком.

— Мистер Городецкий, а что, если нам выпить по коктейлю?

— А, черт! Самое время.

— Позвольте я их приготовлю.

Доулингу «человечек», как он окрестил его про себя сначала, все больше нравился, и, может быть, прежде всего потому, что удалось вывести его из того напряженного состояния, в котором он его застал. А может быть, потому, что в этой неуемной беспокойной душе почудилось Доулингу что-то… Он подыскивал, как бы поточнее это определить, но решил, что, пожалуй, спешить не стоит. Предложив Андрею коктейль, он заметил:

— И все же можно считать, что дело, судя по всему, кончилось благополучно.

— У меня такого впечатления не сложилось.

— Сужу по тому, какая сумма перечислена на ваш счет.

— На мой счет? — Доулинг не без удовольствия отметил удивление Городецкого.

— Да, на ваш счет. Монд отказался от причитающегося ему гонорара в вашу пользу, полагая, что никакой его заслуги в расследовании нет. Во всяком случае, он так считает. Года на два вы можете считаться относительно обеспеченным человеком.

— Похоже, вас это сильно радует, — снова съязвил Андрей.

— Да, — твердо ответил Доулинг, — это позволит вам быть искренним, принимая или отвергая предложение Монда.

— Может быть, вы и правы.

— Это утешает, — заключил Доулинг. — Далее действовать будем так. Вы поработаете с моими помощниками. Вам придется попотеть, заполняя разные там бумажки. Каждое ваше слово будет тщательно проверено. Если в ваших похождениях окажется что-нибудь этакое, — он неопределенно повертел в воздухе своей лапищей, — никакое заступничество Монда вам не поможет. Вы меня поняли?

— Вполне.

— И последнее. — Доулинг на какое-то время задумался. — Я хотел бы, чтобы на вопросы, которые вам предложат, вы отвечали так же четко и ясно, как в беседе со мной. Если из последних слов вы сделаете заключение, что я удовлетворен нашим разговором, вы не очень ошибетесь, мистер Городецкий.

И он протянул Андрею руку.

 

Глава восемнадцатая

На Грин-стрит, 8

Наблюдение за особняком Монда велось непрерывно. Люди Чарлза установили, что постоянных обитателей в доме трое: сам мистер Монд, его взрослая дочь и старый слуга, довольно рано укладывающийся спать. Кроме них, в особняке регулярно появлялась приходящая прислуга и, по всей видимости, помощник или какой-то иной сотрудник хозяина — мужчина лет тридцати, рослый, крепкий, с походкой хорошо тренированного человека. С уверенностью можно было утверждать и главное: тот, кем интересовались наблюдатели, поселился в правом крыле особняка, в крайней комнате второго этажа. Дважды его удалось заметить стоящим у окна.

Решение о захвате приняли сразу, как только ближе к вечеру Монд с дочерью отправились куда-то, и, судя по количеству вещей, загруженных в машину, отправились надолго. В доме, по всей видимости, оставались только старик слуга и Андрей. В его окне на втором этаже горел свет.

Подождали, пока стемнеет. По короткому сигналу с трех сторон двинулись к особняку. Двое — к парадной двери. Один — к гаражу, из которого, как установили, имелся внутренний вход в дом. И еще один — к дверям, выходившим в сквер. Парадную дверь вскрыли без особых хлопот. По одному осторожно вошли в холл, погруженный в полную темноту. Одновременно вспыхнули два фонарика, обшаривая стены.

И тут за спинами вошедших прозвучала короткая, как выдох, команда, и, прежде чем они успели что-либо предпринять, точные профессиональные удары обрушили их на пол. Через минуту, не пришедшие еще в себя, они сидели на том же полу, накрепко привязанные спинами друг к другу, со спутанными ногами и пластырем, залепившим рты. Те двое, что мастерски провели эту операцию, не проронив ни звука, разделились и бесшумно направились к черному ходу и дверям, ведущим в гараж.

Дверь черного хода открывалась наружу и имела два замка. Один из них никак не хотел поддаваться. Было слышно, как тот, кто находился снаружи, не торопясь, пробует одну отмычку за другой. Наконец замок щелкнул, дверь медленно распахнулась. Человек, стоящий за ней, с полминуты помедлил, осторожно переступил порог и прикрыл ее за собой. Сделав в темноте несколько шагов, он наткнулся на еще одну дверь. Опять звякнули отмычки, и в этот момент вспыхнул свет.

— Полиция, руки вверх! — прозвучало у него за спиной.

Он хорошо знал, что такое полиция, и тем более в той ситуации, в которой он оказался. Малейшее неосторожное движение — и все будет кончено. Словно чувствуя уже пулю между лопаток, он медленно поднял руки и прижал их ладонями к двери, перед которой стоял.

— Молодец, — прозвучало у него за спиной, — если и дальше будешь вести себя тихо, останешься цел. — Говорилось это спокойно, медленно, с такой уверенностью, что становилось жутковато.

— Повернись ко мне, — последовала команда.

Не опуская рук, он повернулся, рассчитывая увидеть глядящее в грудь дуло. Перед ним стоял полицейский. Следя за каждым его движением, на указательном пальце левой руки он покачивал наручники. Не отрываясь, они смотрели друг на друга.

— Надеюсь, вы узнали меня, коллега? — спросил полицейский.

— Рудольф?

— Он самый. С гораздо большим удовольствием я посидел бы с вами, Марк, в каком-нибудь тихом кабачке за кружкой пива. И мне бы не хотелось, чтобы с вами случилось то, что случилось с вашими товарищами, имевшими неосторожность проникнуть в дом с другой стороны. Поскольку мы тут не одни, вам придется надеть вот это. — И Руди протянул ему наручники.

Фэбээровец колебался.

— Марк, там, в «Сноуболле», мне показалось, что вы человек вполне разумный, — убеждающе заговорил опять Рудольф. — Не будем портить друг другу нервы. Ваш шеф не понял, что мистер Монд не частное лицо. За ним стоит, уверяю вас, вся наша полиция. Даже того, что случилось сегодня, вполне достаточно для грандиозного скандала. Думаю, шеф ваш будет очень огорчен, если вы наделаете глупостей. Если вы поведете себя правильно, уверяю вас, сэр Доулинг найдет способ помочь вам спасти свое лицо. Вы поняли меня?

— Понял. Давайте ваши наручники.

— И не сердитесь на меня, Марк. Я бы с удовольствием поработал с вами в паре.

— Спасибо, Рудольф.

Они прошли в холл, и тут Марк, у которого были скованы лишь руки, с благодарностью глянул на Рудольфа.

Холл был ярко освещен. Группа из трех человек, располагавшаяся на его середине, выглядела весьма жалко. Те двое, что проникли в дом через парадную дверь, уже пришли в себя. Они так и сидели, прикрученные друг к другу, с унынием глядя в пол. Третий лежал на боку, придвинутый к ним почти вплотную. Руки его были сунуты между ног и прикручены к щиколоткам. У всех троих рты оказались залеплены пластырем. Марк содрогнулся, подумав, как мучительно трудно придется их отдирать.

— Инклав, — обратился Рудольф к одному из своих товарищей, кивнув в сторону того, что лежал на боку, — что-нибудь вышло не так?

— Похоже, он не понял ситуации. И что самое странное, пытался вытащить пистолет, — сказал Инклав. — Эти американцы все какие-то слишком нервные: не успеешь глазом моргнуть, они уже хватаются за оружие.

Руди молча кивнул и укоризненно глянул на Марка, словно тот был виноват в столь неразумном поведении пострадавшего.

Стояла полнейшая тишина, и поэтому раздавшиеся в глубине дома шаги заставили всех вздрогнуть и насторожиться. Справа от парадной лестницы, ведущей на второй этаж, медленно распахнулась тяжелая дверь, и перед собравшимися в холле предстал высокий старик в швейцарской ливрее и с подносом в руках.

— Господа, — важно произнес он, — позвольте предложить всем вам кофе. Он заварен по моему собственному рецепту.

Полицейские машины и машина Монда подошли к дому одновременно. Доулинг с врачом и Андреем и с сопровождающими их полицейскими вошли в холл через парадный вход. Рудольф, Инклав, Марк Брук, расположившиеся вокруг небольшого столика за чашками кофе, встали. Сэм Доулинг, мощный и грозный, в распахнутом пальто, заложив руки за спину, с минуту молча созерцал весьма живописную картину. Не исключено, что театральная эта сцена разыгрывалась специально для Андрея.

— Джордж, — обратился Доулинг к тут же появившемуся дворецкому, — сегодня у сэра Монда будет много гостей. Обо всех надо будет позаботиться. Как твои запасы?

— Все будет в порядке, мистер Доулинг, не сомневайтесь, — ответил ему слуга Монда. — Как я понимаю, господа захотят поужинать. Я накрою стол в гостиной, сэр.

— Спасибо, Джордж. Возьми себе помощника. — И он ткнул пальцем в молодого полицейского. — Этих, — он показал на пленников, — развязать. Доктор, осмотрите их и приведите в порядок. Потом всех — в мою резиденцию, там накормить, и пусть отдыхают. Руди, Инклав, проследите, чтобы все было по высшему разряду. Все. — И сопровождаемый Андреем, он пошел в кабинет Лоуренса.

Поджидая его, Монд стоял у своего рабочего стола, Мари тут же сидела в кресле. Доулинг улыбался.

— Мари, нашего строптивого гостя я поручаю теперь вам. Городецкий, будьте бдительны. Это прелестное дитя, сама того не желая, всех сводит с ума. Я бы и сам сошел, не будь она моей племянницей. — Он подмигнул Мари: — Забирай его. Не возражаешь, Лоу, если я займу твое место?

Лоуренс молча кивнул. Мари подошла к Андрею, приветливо протянула руку:

— Комната ваша готова, пойдемте, я провожу вас.

Сэм Доулинг, расположившись в рабочем кресле Монда, потыкав пальцем в клавиши, стал ждать, когда на другом конце снимут трубку.

— Чарлз, старина, извини, что так поздно. Это Доулинг. — Он подмигнул Лоуренсу, прикрыл трубку ладонью и тихо проговорил: «Немая сцена из последнего акта пьесы». — Ты слышишь меня, Чарлз? — громко сказал он. — Слышишь? Вот и отлично. Значит, так. Ребята твои, все пятеро… да, да, не четверо, а пятеро, координатор ведь тоже с ними… Так вот, они гостят у меня. Претензий к ним пока никаких нет. Никаких. Но прежде, чем вернуть их тебе, надо, старина, кое-что обсудить. Что?.. Нет, не думаю… Это и в твоих, и в моих интересах. Согласен? Я рад это слышать. Мы с тобой всегда хорошо понимали друг друга. Тогда так: спускайся вниз, в вестибюле тебя ждет моя секретарша, этакая симпатичная блондинка, как в кино, ты ее сразу узнаешь. Впрочем, как только ты появишься, она сама к тебе подойдет. Да, да. Она проводит тебя к машине. Да нет, зачем же к полицейской? Ну, сам увидишь. И учти, я приглашаю тебя в очень приличное общество, будут дамы… Хорошо, мы ждем.

— Люблю, когда люди быстро соображают, — это он говорил уже Монду.

— Ну, и чему ты радуешься? — спросил Лоуренс, не очень, видимо, склонный разделять с ним веселье.

— Как чему? Королевская опера, последний акт. Выходит главный герой и потрясает публику каскадом нежных рулад.

— Я не уверен, что мне хочется их услышать. И, ради Бога, не вздумай столкнуть их с Андреем.

— А было бы забавно, — мечтательно произнес Доулинг.

— Сэм, ты как дитя. Ты что, забыл, зачем они сюда прибыли?

— Ладно, ладно — шучу. Могу же я, черт меня возьми, пошутить?

Они сидели в гостиной, за столом, явно не рассчитанным на большое число гостей. Во главе стола располагался Лоуренс Монд, справа от него — Доулинг, слева — Чарлз. Рядом с Доулингом сидела Мари, рядом с Чарлзом — Милена, на которую он откровенно заглядывался. Джордж, облаченный во фрак, обслуживал гостей и хозяев. Казалось, атмосфера за столом царила дружественная, и события, происходившие лишь пару часов назад, отодвинулись далеко. Едва ли это было так, но впечатление непринужденности возникало благодаря Доулингу, одну за другой рассказывавшему либо забавные, либо трагические истории, участниками которых постоянно оказывались то он с Лоуренсом, то он с Чарлзом. Доулинг, казалось, хотел подчеркнуть, что их троих связывают давнишние, и не только деловые, отношения.

Когда Джордж подал десерт, Доулинг, извинившись, обратился к Монду:

— Лоу, с твоего разрешения мы с Чарлзом пойдем выкурим по сигарете. И я бы не возражал, если бы Джордж подал нам кофе в твой кабинет.

Они вышли в холл, где совсем еще недавно располагались охотники за Андреем и те, кто их повязал, и прошли в кабинет Лоуренса.

— Присаживайся, Чарлз, кури, — предложил Доулинг, — и не торопись задавать мне вопросы. К тому, что я наговорил за столом, необходимо добавить совсем немного. Ты, видимо, понял, что я не хочу портить отношения ни с тобой, ни с Лоуренсом. Мы делаем одно дело, и интересы этого дела должны быть выше частностей. Убийства в «Сноуболле» — частности. Это, быть может, звучит цинично, но это жизнь. И если кому-то надо, чтобы какие-то концы в этом деле оказались спрятанными в воду, давай их спрячем, но так, как это хочется нам, а не какому-то там бостонскому барону.

Перед Доулингом Чарлзу не имело смысла бодриться, улыбаться, делать вид, что ничего не произошло. Операция закончилась полным провалом. Сэм должен был понимать, что чувствует Маккью, какой сверхболезненный удар нанесен по его самолюбию, поэтому сразу и без обиняков предлагал свою помощь, ни словом не намекнув, что Чарлз вломился в его пределы, подрывая деловое доверие, существовавшее между ними много лет.

Доулинг внимательно и серьезно смотрел на Чарлза.

— Ты полагаешь, — начал тот, — что если кому-то не понравится, как завершилась операция, то…

— Будем считать, что она завершилась успешно, — перебил его Сэм.

Доулинг явно предлагал сыграть, но — в свою игру. Азарт охоты, поддерживающий Чарлза в последний месяц, позволил ему на какое-то время забыть о той жалкой роли, какую, в сущности, вынудили его играть. С отвращением вспоминая свое сидение в «Круглой библиотеке» Реджа Уоллеса, он должен был признать, что, рассыпаясь перед ним мелким бесом, он не только не блефовал, надеясь все же обставить Старого Спрута в этой дурной игре, а скорее попросту сдавал одну позицию за другой, то есть сам лез в силки, которые тот расставил. Не поздно ли теперь думать о том, что Уоллеса все же можно переиграть?

Доулинг, словно почувствовав колебания Маккью, решил подойти к делу с другой стороны.

— Ты, наверное, догадываешься, — заговорил он, — что, уговорив Монда лететь в Бостон, я не мог не поинтересоваться, чем и как вы там занимались. С твоих слов я понял, что дело-то в общем рутинное, но с душком. Теперь я смотрю на него несколько иначе. Не буду скрывать, прежде всего потому, что оно заинтересовало Лоуренса. Не знаю, как далеко вы там у себя продвинулись в расследовании — все же прошел месяц, — но не исключено, что мы кое-какую информацию сможем тебе подкинуть.

— Ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что Андрей, пока отсиживался в Канаде, подготовил по этому делу отчет.

— В Канаде, — как бы про себя проговорил Маккью.

— Чарлз, я не про Канаду, а про отчет. Про Канаду мы поговорим отдельно.

— Извини, Сэм… Так что там, в отчете?

— Ты сначала скажи: ты это дело бросил?

— Почти да.

— Что значит «почти»? Соберись, я что-то тебя не понимаю.

— Что тут понимать? В общем-то они загнали меня в тупик.

— Кто — они?

— С одной стороны «бароны», как ты выражаешься, а с другой — мой шеф. А это, я тебе скажу…

— Вот теперь послушай, что я тебе скажу. — Доулинг встал и прошелся по кабинету. — Пока вы тут играли в засаду, извини за игривое выражение, я думал, и думал прежде всего о тебе. Думал о том, имеет ли кто-нибудь право тебя или меня заставить таскать для них каштаны из огня? Кто такой Дик Чиверс? — неожиданно спросил он.

— Дик Чиверс? — Вопрос, казалось, застал Маккью врасплох.

— Да, кто такой Дик Чиверс? И какую роль он сыграл во всем этом деле?

— Господи, значит, и здесь Андрей оказался прав?

— Да не в этом дело, Чарлз! Дело-то в том, что на совести этого самого Дика — восемь трупов. Понимаешь? Восемь! А ты мне говоришь, что тебя загнали в тупик.

— Почему же восемь?

— Это ты узнаешь из отчета. А кто такой Крюк?

— Ты совсем заклевал меня, Сэм. Кто такой Крюк, я знаю. Им занимается полиция.

— Все еще занимается? Интересно!.. Им месяц назад занялся Андрей, мимоходом, так сказать, на бегу. И Крюк отчитался-таки перед ним, назвав в том числе и Дика Чиверса.

— Когда же это он успел?

— Насчет «когда» и «как» он молчит, а вот до чего докопался — все в отчете.

— Короче, ты считаешь, что у нас в руках такая информация…

— …что никакие «бароны» и никакие твои шефы нам не указ, шли бы они подальше.

— И все же представь себе, что произойдет утечка информации.

— Я не думаю, что она произойдет. Иначе нам с тобой — грош цена. Однако надо довести дело до конца таким образом, чтобы ни одна собака не посмела на тебя тявкнуть. И помни, что есть еще я и есть Лоуренс Монд, который не нам с тобой чета. Вот так вот.

— А что будет с Андреем Городецким?

— Он будет работать в юридическом агентстве «Лоуренс Монд».

— Даже так?

— Так, Чарлз. Монд, кстати, утверждает, что никакой его заслуги в обнаружении Пауля Кирхгофа нет, в основном все сделал Андрей.

— Ну, в общем-то, да, — неохотно согласился Чарлз.

— А теперь, хочешь угадаю, что во всем этом деле раздражает тебя больше всего?

— Ну?

— Как удалось Андрею проскочить мимо твоих лап. Я прав?

— Прав, черт бы меня побрал!

Доулинг понял, что цель, которую он перед собой ставил, достигнута.

— Тогда слушай, — сказал он. — С ребятами твоими все в порядке. Они отдыхают, и при этом — не хуже, чем на первоклассном курорте. С тобой, я считаю, мы квиты, а?

— Ну положим…

— Давай без «ну», Чарлз: ты забыл предупредить меня о визите, я забыл предупредить, что заманил твоих ребят в гости. Принимается?

— Принимается, — чуть помедлив, сказал Маккью.

— Я очень рад, что слышу это. А теперь попробуй угадать: что меня больше всего раздражает в этой истории?

— Как удалось Андрею проскочить мимо моих капканов?

— Точно. Поэтому мы с тобой сейчас попьем кофе, а потом помозгуем, как кое-кто ухитряется уйти от преследования, когда уйти от него невозможно.

На следующий день Лоуренс, Мари и Андрей в последний раз просмотрели подготовленные документы. Официальная регистрация юридического агентства «Лоуренс Монд» была назначена на завтра. Ожидалось прибытие последнего из штатных сотрудников, Вацлава.

— Вацлав Крыл, — сказала Мари задумчиво. — Я, конечно, совсем не знаю его… Как считаешь, Андрей, он сможет — прямо вот так, на ходу — включиться в наше первое дело?

— А что, — со всегдашним своим ехидством спросил Андрей, — агентство «Лоуренс Монд» успело обзавестись уже первым делом?

Мари молча положила перед ним довольно пухлую папку, на которой стоял регистрационный номер и фломастером было выведено название, прочитав которое Андрей удовлетворенно хмыкнул:

— Считай, что Вацлав уже включился…

На обложке папки стояло всего два слова:

«ТРОЙНОЙ ТРАМПЛИН».