Барбара сидела на кровати в каморке Иеремии и задумчиво листала очередную работу этого прославленного Шекспира. Она как раз взяла с полки книжку, в которой речь шла о старом короле, решившем справедливо поделить свое королевство между тремя дочерьми, но отдавшем все старшей и средней. В своем упрямстве король Лир напомнил Барбаре собственного отца. Она не все понимала в сюжете и часто перелистывала по несколько страниц. И все-таки пьеса уносила ее в другой мир, далекий от ее насущных проблем…

А проблем у Барбары сейчас хватало.

Когда Магдалена навестила ее накануне, девушка немного собралась и выказала решимость. Но как только сестра ушла, она снова разревелась. Матео, первый юноша, которого она действительно полюбила, дожидался теперь ужасных пыток и казни. И если не произойдет чуда, умрет он от рук ее собственного брата и дяди! Сбежав от семьи, Барбара пыталась тем самым надавить на отца. Но мог ли он вообще как-то помочь ей?

Охваченная яростью, Барбара собиралась попросить приюта у артистов. Но потом осознала, что Магдалена в первую очередь станет искать ее там. Она побродила немного по двору Банкетного дома, а потом Иеремия принял ее к себе. Однако Барбара понимала, что это лишь вопрос времени и скоро ее разыщут. Когда пришла Магдалена, она даже испытала некоторое облегчение. Барбара нуждалась в ком-то, с кем могла бы разделить свои заботы. Старый Иеремия был приятным человеком, но заменить настоящую подругу не мог.

Барбара уже подумывала вернуться обратно к семье, но там она почувствовала бы себя еще слабее и беззащитнее, чем сейчас. Для пятнадцатилетней девушки все это было, наверное, слишком. Однако потом ей вспомнилась Джульетта из другой пьесы Шекспира. Девушке из дома Капулетти было всего четырнадцать, а пережить пришлось куда больше. Поэтому Барбара стиснула зубы и вытерла слезы.

Иеремия был с нею очень мил. Он позволил ей спать в его постели, а сам перебрался в кладовую трактира. Временами он приходил, чтобы утешить ее или напоить успокаивающим отваром из листьев липы. Однако Барбара понимала, что нельзя оставаться здесь вечно.

Рано или поздно ей нужно будет принять решение.

Барбара понимала, что ей либо придется вернуться к семье, либо примкнуть к артистам. С тех пор как сэр Малькольм признал в ней этот самый «талант», она места себе не находила. Наконец-то у нее появилась возможность избежать предопределенной участи. Ей не придется выходить за грязного вонючего живодера или палача, тихо страдать и рожать полдюжины детей. Нет, она увидит мир! Когда Барбара полистала потрепанные книжки с пьесами, то желание только усилилось. При этом она повторяла шепотом некоторые из отрывков, поначалу запинаясь, потом все увереннее, и под конец вычурные обороты так и слетали с губ. Вот и теперь девушка бормотала особенно понравившиеся строки из «Короля Лира»:

– «Вы дали жизнь мне, добрый государь, растили и любили. В благодарность я тем же вам плачу: люблю вас, чту…»

– Ах, как чудно, услада для слуха!

Услышав голос, Барбара смущенно подняла голову, ожидая увидеть старого Иеремию. Но в дверях, криво усмехаясь, стоял сэр Малькольм. Долговязый режиссер едва не касался головой низкого потолка. Он отвесил Барбаре низкий поклон.

– Я же говорил, что у вас талант! Когда я слышу эти строки, то лишний раз убеждаюсь в этом. – Он раскинул руки и мечтательно посмотрел в потолок, словно стоял под открытым небом. – A new star is born!

Барбара нахмурила лоб. Ее смутило то, что сэр Малькольм застал ее за чтением стихов. Кроме того, ей стало не по себе от того, что режиссер разыскал ее в комнате Иеремии. Кто еще, помимо Иеремии и Магдалены, знал об этом? Хотя, скорее всего, скоро ее укрытие и так перестанет быть тайной.

Тем более важно поскорее принять решение…

– Что? – спросила она наконец. – Что вы такое сказали? Боюсь, я вас не понимаю…

Сэр Малькольм сел рядом с ней на кровать и похлопал по колену.

– Простите, что так вот к вам ворвался… Признаюсь, это старина Маркус рассказал мне, где вы скрываетесь. Наверное, он видел, как ваша сестра вчера входила сюда. Не беспокойтесь, я нем как могила. Однако перейдем к делу… – Он выдержал паузу и многообещающе улыбнулся: – Барбара, у меня для вас хорошие новости.

Сердце у девушки забилось чаще.

– Матео! – воскликнула она взволнованно и вскочила с кровати. – Неужели его отпустили? Говорите же!

– Матео?.. Э… к сожалению, нет. – Малькольм на мгновение смутился. – Но будьте уверены, все мы усердно молимся за беднягу. Нет-нет, новости касаются вас.

Барбара снова поникла.

– Что вы имеете в виду? – спросила она тихо.

Режиссер дрожал от волнения.

– С радостью готов сообщить вам, что в ближайшее время вам достанется значимая роль в спектакле сэра Малькольма. И не какая-нибудь, а роль прекрасной Виоландры в любимой всеми комедии «Петер Сквенц». Ну, что вы на это скажете?

У Барбары на мгновение перехватило дыхание.

– Я буду играть в одной из ваших пьес? – проговорила она, наконец, с трудом. – Но… но я ни разу этого не пробовала…

Сэр Малькольма отмахнулся:

– Все с чего-то начинали. Кроме того, у вас талант, сейчас вы снова это доказали. – Он чуть помедлил. – Э… к тому же на женские роли трудно кого-либо подобрать. Большинство мужчин или слишком высокие, или толстые. А после того, что случилось с Матео…

– Постойте! – возмущенно перебила его Барбара. – Мне должна достаться роль Матео? Ни за что! За кого вы меня держите? Выходит, что я должна радоваться, раз он угодил в тюрьму?

– Поверьте мне, Барбара, несчастный Матео поддержал бы вас. Я в этом уверен. – Сэр Малькольм печально кивнул и продолжил с важным видом: – К сожалению, князь-епископ не пошел мне навстречу и не стал прогонять из города это сборище шутов во главе с Жискаром. Более того, его сиятельство решил устроить состязание между моей труппой и людьми этого лягушатника.

Малькольм в двух словах рассказал Барбаре о задумке епископа. Барбара слушала и бледнела.

– Если мы проиграем, нам придется зимовать где-нибудь за пределами города, – закончил режиссер, нервно перебирая длинными пальцами по бедру Барбары. – Поэтому от вас многое зависит. Ведь других артистов на женскую роль у меня сейчас нет.

– Мне… мне придется играть сразу перед двумя епископами? В том самом замке на берегу? – переспросила Барбара глухим голосом. – На настоящей сцене? Пред этими благородными дамами и господами?

– Ну, по крайней мере, это не всенародное представление. Так что можете не опасаться, что кто-нибудь из вашей семьи узнает вас и стащит со сцены.

Барбара глубоко вздохнула.

– И когда же состоится это состязание?

Сэр Малькольм смущенно прокашлялся:

– Э… завтра вечером.

– Завтра? Но я даже пьесы не знаю, не говоря уже о моем тексте! Как вы это себе представляете?

– Ах, это же не колдовство. Просто помните о великих словах Корделии из «Короля Лира»…

Сэр Малькольм встал, с чувством приложил руку к груди и процитировал громким, высоким голосом:

– «Нет, мы не первые в людском роду, кто жаждал блага и попал в беду».

С этими словами он направился к двери.

– Теперь прошу вас, пойдемте в зал. Мы как раз начинаем репетицию.

* * *

– Господа, объявляю заседание открытым.

Викарий Себастьян Харзее стукнул молотком по полированной столешнице и внимательно оглядел присутствующих. Разговоры постепенно смолкли.

Симон с мастером Самуилом сидели в самом конце большого овального стола в зале собраний Старого двора. Цирюльник одно за другим рассматривал лица благородных советников, серые и скованные ужасом. В отличие от прошлого заседания, сегодня настроение в зале царило скорее подавленное, чем оживленное. Никто не кричал; все, включая иезуитов, ученых, канцлера и старшего пастора, смотрели на викария, будто он один мог принести избавление.

При этом сам Харзее тоже выглядел не лучшим образом. Он был бледен, на лбу блестели капельки пота, и викарий то и дело вытирал его шелковым платком. Кроме того, он постоянно, с остервенением, чесал шею, как будто его мучил зуд.

Как и два дня назад, это собрание созвали в невероятной спешке. Основанием для сего послужило известие, что рано утром вдову Магду Готцендёрфер нашли мертвой в собственном доме. Само по себе это вряд ли стало бы причиной для чрезвычайного заседания – все-таки Магде было почти восемьдесят. Но жуткие обстоятельства ее смерти наводили на жителей страх. Очевидно, кто-то разбил в доме окно, прямо перед домом остались стертые следы, а лицо покойницы было искажено гримасой ужаса. Кроме того, на ступенях перед входом лежала оторванная человеческая рука, принадлежавшая, вероятно, Тадеушу Васольду. Во всяком случае, на пальце был его перстень. С тех пор никто в Бамберге не находил себе места.

– Дорогие сограждане, – начал викарий сдержанным голосом. – Как видно, теперь даже в собственном доме никто не защищен от лап сатаны. И бедная Магда служит тому свидетельством! Теперь действовать нужно быстро. Разыскать логово этих тварей и уничтожить без всякой жалости.

– Т… тварей? – с дрожью в голосе отозвался пастор. – До сих пор говорили только об одном оборотне.

– И его мы изловили вчера, – вмешался один из советников: это был аптекарь Магнус Ринсвизер, чья жена пропала пять дней назад. – Только не говорите, что этот парень сбежал!

Харзее покачал головой:

– Нет-нет, он находится в часовне Святого Фомы под надежной охраной. Скоро мы начнем допрос, чтобы выяснить больше подробностей. Но, как я уже сказал… – Он вздохнул: – Вероятно, этот юный артист – лишь первый, и не он один вступил в сговор с дьяволом. Смерть Магды Готцендёрфер служит тому подтверждением.

– Это значит, что скоро мы начнем допрос? – насмешливо спросил молодой советник с острой бородкой. Это был богатый ткач Штайнхофер, у него тоже пропала молодая жена. – Проклятье, почему вы до сих пор его не начали?

– Ну, его преосвященство хочет услышать мнение докторов юриспруденции, прежде чем выносить окончательное решение, – ответил Себастьян Харзее. При этом он насмешливо вскинул брови и показал на двух ученых, сидевших напротив него с важным видом. – Это произойдет в ближайшие дни, верно? – Викарий прокашлялся. – Хотелось бы подчеркнуть, что в этом отношении я придерживаюсь совершенно противоположного мнения. В том, что касается допроса, особая комиссия в составе ученых правоведов, пастора и моей скромной особы высказалась весьма однозначно. Но последнее слово за епископом, а он говорит, что не желает без причины подвергать кого-то пыткам. Кроме того, театр и зверинец, похоже, для его преосвященства сейчас важнее. Теперь он просит об отсрочке, потому что завтра вечером сюда приедет не кто иной, как его курфюршеское сиятельство, епископ Вюрцбурга. Кое-кто опасается диспутов на религиозные темы и робеет перед могучим соседом. Ну так что ж…

Последние слова викария эхом разнеслись по залу, и Харзее с нескрываемым весельем смотрел на сердитые лица советников.

Симон мрачно улыбнулся.

«А ты умеешь заводить себе друзей», – подумал он.

– Не желает пытать кого-то без причины? – возмутился Якоб Штайнхофер. – А какие еще нужны причины, чтобы развязать этому парню язык? Этот монстр разорвал мою любимую Йоханну! Среди его жертв два советника, а теперь еще и почтенная вдова Готцендёрфер, муж которой столько лет вершил судьбу этого Совета…

– Не говоря уже о моей милой Адельхайд, – добавил дрожащим голосом аптекарь; лицо у него было пепельно-серое, в глазах стояли слезы.

– Можно подумать, у этого оборотня хороший вкус, – заявил вдруг мастер Самуил с дальнего конца стола. Все взгляды обратились на него и на Симона. Это были первые слова, произнесенные доктором.

– Что вы имеете в виду? – спросил канцлер Корбиниан Штайнкюблер.

Бледный тучный мужчина с поросячьими глазками смерил Самуила недоверчивым взглядом. Симон узнал от своего друга, что Штайнкюблер принадлежал к одному из богатейших семейств города. Его безоговорочная преданность епископу в свое время обеспечила ему этот высокий пост.

– Простите, если показался грубым. – Самуил, словно в оправдание, поднял руки. – Я лишь хотел сказать, что среди жертв подозрительно много благородных людей. – Он принялся загибать пальцы: – Два почтенных советника, вдова патриция, жена одного из советников, потом молодая невеста…

– Вы забыли о безымянной шлюхе и жене мельника, – резко перебил его канцлер и покопался в документах. – Некая… Барбара Лойпниц. Ее и шлюху вряд ли можно отнести к благородным кругам. – Он кисло улыбнулся.

Самуил кивнул:

– Вы правы, и все-таки…

– К чему это крючкотворство? – спросил викарий нетерпеливым голосом. Он поднялся и сурово взглянул на доктора; по лбу у него сбегали капельки пота. – Да, среди жертв есть патриции. Но эти оборотни ни перед кем не остановятся! Возможно, что они устраивают тайные встречи где-нибудь в лесу, где набирают последователей. И если мы не нанесем по ним удар, их станет еще больше. Поэтому… – Тут Харзее помедлил и схватился за стол, словно почувствовал головокружение. Потом он все же собрался. – Поэтому с сегодняшнего дня стражники с отважными горожанами будут прочесывать леса и проверять всякого, кто вызовет подозрение. Хотя горожане уже и сами собрали так называемое ополчение. Видимо, потому, что перестали доверять епископу… – Он сделал ударение на последних словах. – Кроме того, я решил сегодня же назначить награду за любые сведения, которые помогут схватить оборотня. Мы… мы истребим этих выродков!

Бледный и весь в поту, викарий снова занял свое место. Симон уже не сомневался, что Харзее мучила тяжелая лихорадка, но сочувствия к нему не испытывал.

– Если назначить награду, то и сведения не заставят себя ждать, – заметил цирюльник. – Вопрос лишь в том, не надуманны ли эти сведения. За деньги люди всякое могут увидеть. Даже оборотней.

– Хотите сказать, что жители Бамберга – лжецы? – вскинулся советник Штайнхофер.

– Ну, с ложью не все столь однозначно, – ответил Симон. – Порой она кроется и за простыми догадками.

– Хватит валять дурака! – одернул их Харзее; силы его явно были на исходе. – Награда будет назначена, и точка! Его сиятельство уже дал согласие. И городское ополчение с сегодняшнего дня официально заступает на службу. Как только мы уличим кого-нибудь, соберется особая комиссия и посоветует епископу подвергнуть его допросу с пристрастием. – Он тонко улыбнулся и снова вытер пот со лба. – Уверен, в другой раз его преосвященство согласится. Он не сможет себе позволить слишком долго идти против своей паствы. А теперь прошу простить меня. – Харзее с трудом поднялся. – Последние дни для всех нас были крайне… утомительными. Собрание окончено.

Он выпрямился, подобрал мантию и направился к выходу.

Спустя некоторое время Симон с Самуилом задумчиво шагали по площади перед собором, где кипела работа над будущим дворцом епископа.

– Что ты имел в виду, когда сказал, что среди жертв по большей части патриции и их родственники? – спросил Фронвизер.

Его друг пожал плечами:

– Это предположение, только и всего. Что, если за всеми этими убийствами стоит не взбесившийся монстр, а некто, кто намеренно истребляет правящую верхушку? Ты об этом не задумывался?

Симон остановился в недоумении.

– Но с чего бы кому-то делать это?

– Этого я не знаю. Знаю только, что в высших кругах идет борьба за власть. Каждый стремится избавиться от конкурентов, и цель эта оправдывает средства. – Самуил кивнул с мрачным видом. – Вспомни, например, канцлера Корбиниана Штайнкюблера. Он отдал уйму денег, чтобы получить этот пост. И я знаю, что некоторым патрициям, в том числе и пропавшему Васольду, это не понравилось. Многим хотелось бы видеть на этом посту Себастьяна Харзее. Он происходит из знатного семейства, еще его отец был канцлером…

– Харзее, кстати, выглядел сегодня как-то неважно, – хмуро заметил Симон. – Похоже, он серьезно болен. Подцепил какую-нибудь лихорадку.

– И это навевает мысли о пасторе, – ответил Самуил. – Он давно метит на место викария. Ты видел его алчный взгляд, когда Харзее едва не упал? Уверен, он ждет не дождется, когда Харзее помрет. – Лекарь покачал головой: – Поверь мне, Симон, этот Совет – настоящий котел со змеями. Один жрет другого.

– Так ты считаешь, что в действительности этот оборотень – убийца, нанятый, чтобы устранить некоторых соперников? – Симон задумчиво почесал подбородок. – С двумя советниками это еще понятно. Но как быть с безымянной шлюхой и женой мельника? Как и с женой аптекаря, и с вдовой Готцендёрфер… Последние две хоть из знатных кругов, но это женщины – и в борьбе за посты не конкуренты.

Самуил вздохнул:

– Ты, конечно, прав. Как я уже сказал, это только предположение. И если бы оно оказалось верным… ветер давно уже дует в другую сторону. Сам посмотри.

Они как раз проходили мимо главного портала в собор. Городской стражник приколачивал к дверям листок бумаги. Вокруг него собралось уже немало народу. Второй стражник громким голосом излагал содержание объявления:

– Городской совет предпринимает все, чтобы остановить происки оборотней! – кричал он. – Каждый житель, способный держать в руках оружие, должен явиться к ратуше, где в скором времени будет собрано ополчение. За любые сведения, которые помогут схватить оборотня, назначена награда в пять гульденов!

Толпа восторженно загудела. Некоторые, гордо выпятив грудь, уже шагали к ратуше.

Друзья покачали головами и двинулись дальше.

– Боюсь, что скоро оборотней в Бамберге станет куда больше, – проговорил Самуил. – Епископу повезет, если под конец у него останется достаточно советников, чтобы было кому управлять городом.

* * *

Адельхайд Ринсвизер сидела в углу своей камеры и дожидалась мгновения, которое, как она знала, рано или поздно должно наступить.

Скоро он уведет меня. Ждать осталось недолго…

Со вчерашнего дня Адельхайд ждала и одновременно страшилась этого мгновения. Потому что знала, что только смерть другого пленника, того бедняги, что в последние часы ревел, кричал и под конец лишь взвизгивал и постанывал, – что только его смерть даст ей шанс сбежать.

Мой единственный шанс.

Крики продолжались весь вчерашний день и прерывались лишь редким бормотанием и короткими паузами. После – наверное, вечером – крики вдруг прекратились. Через некоторое время Адельхайд услышала, как хлопнула дверь, а потом послышался шорох, будто кто-то тащил тяжелое тело. Затем вновь наступила тишина.

С тех пор Адельхайд ждала.

Она по-прежнему была прикована к стене цепью, которой хватало всего на пару шагов. На правой лодыжке висел ржавый замок, и любые попытки вскрыть его оказывались безуспешными. Но Адельхайд знала: когда незнакомец явится за ней, чтобы отвести в ту ужасную камеру, ему придется открыть замок. Он уже делал это, вскоре после того как похитил ее, когда показывал орудия пыток. Тогда она была слишком слаба, чтобы оказать сопротивление. Он стянул ей шею кожаным шнуром, снял цепь и повел, точно непослушную скотину, со связанными руками. В этот раз все будет по-другому, теперь Адельхайд будет защищаться.

Ведь у нее есть оружие.

Еще вчера она аккуратно разбила о стену свой кувшин, так что среди мелких черепков остался один крупный и длинный. Незнакомец увидел осколки и принес новый кувшин. Однако он не заметил под соломенной постелью крупный осколок, длинный и острый, как маленький кинжал. Адельхайд взяла его и сжала кулак, выставив острие между средним и указательным пальцами.

Им-то она и перережет горло незнакомцу.

Женщина дрожала и пыталась успокоить себя простыми молитвами:

– Господь – Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться…

Молитвы помогали ей унять сердцебиение и заполнить долгие часы ожидания. Адельхайд отсчитывала время по маленьким сальным свечам, которые незнакомец то и дело приносил в камеру. В последнее время ей иногда слышалось пение птиц и собачий лай, а порою даже злобное рычание. Может, это тот самый зверь, который напал на нее? Но возможно, это лишь плод ее воображения? Безмолвие толстым, плотным одеялом душило женщину и нарушалось лишь ее собственным голосом:

– Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим…

Где-то вдали открылась дверь. Послышались шаги, начали приближаться, становясь громче, замерли. В замке провернулся ключ, и дверь в камеру со скрипом отворилась.

Адельхайд постаралась не закричать при виде человека в капюшоне. В свете мерцающей свечи был виден лишь его черный силуэт.

– Пора, ведьма, – сказал он, и голос его прозвучал на удивление мягко. – Приступим ко второму уровню. Ты готова?

– Пожалуйста, прошу… – взмолилась Адельхайд и сама при этом повернулась к стене и незаметно сжала осколок в кулаке. Она старалась казаться беззащитной, насколько это возможно. – Я не знаю, что вам от меня нужно…

– Скоро узнаешь.

Мужчина подошел к ней, шаркая по грязной соломе. Мягко коснулся ее шеи, надел кожаную петлю и затянул так крепко, что Адельхайд едва могла дышать.

Если я дернусь, он затянет еще туже. Надо действовать быстро. Быстрее, чем он…

Она по-прежнему лежала спиной к своему мучителю, плакала и стенала, чтобы усыпить его бдительность, а сама прислушивалась к звону цепи. Вот мужчина взялся за замок, со скрипом повернулся ключ, замок открылся, цепь упала на пол…

Сейчас…

Адельхайд развернулась. Потребовалось мгновение, чтобы в полумраке определить, где именно находится мужчина. Он присел на колени слева от нее, где цепь крепилась к стене. Женщина с яростным криком бросилась на него и почувствовала, как шнур стягивает шею. Но прежде чем он окончательно сдавил горло, Адельхайд обрушилась на своего мучителя.

– Ты… дьявол! – прохрипела она.

Женщина занесла кулак с осколком. Мужчина под ней отчаянно пытался освободиться. Он был гораздо сильнее ее, она уже чувствовала на себе его крепкие руки, он пытался скинуть ее с себя. Белки глаз блестели в прорезях капюшона, и Адельхайд заметила в них проблеск страха.

– Дьявол! – крикнула она снова.

Взвыв от ярости, женщина обрушила на него кулак с осколком. Но в этот миг мужчина выпустил ее и правой рукой остановил удар. Острие замерло в считаном дюйме от его горла. Обливаясь по́том, Адельхайд свободной рукой нашарила лицо противника. Она хотела расцарапать ему щеки, разодрать глаза, но лишь схватила капюшон. Потянула его…

…и сорвала маску с лица.

В ужасе от того, что кошмар внезапно обрел лицо, Адельхайд на мгновение замерла.

Это мгновение стоило ей свободы.

Мужчина сбросил ее с себя, словно грязную тряпку. Адельхайд ударилась о противоположную стену, камни разодрали ей спину в кровь, и осколок выскользнул из руки. Последовал резкий рывок, и кожаный шнур безжалостно сдавил горло.

Сквозь прищуренные веки Адельхайд видела, как мужчина, стоя над ней, тянет шнур. Женщина хватала ртом воздух, отчаянно, тщетно. Она схватилась за горло, но шнур слишком глубоко впился в кожу. Пред глазами поплыли разноцветные круги, все быстрее и быстрее, потом все почернело…

Это конец… это…

Спустя целую вечность или всего пару секунд Адельхайд вынырнула из тьмы. Она хрипела и кашляла, и измученные легкие действительно наполнял восхитительно прохладный воздух. Она коснулась дрожащей рукой кожаного шнура. Петля свободно висела на шее.

Но почему…

Тут она услышала, словно издалека, тихий всхлип. Из последних сил, на грани обморока, Адельхайд повернула голову и увидела в углу мужчину.

Капюшон валялся рядом на полу, и мужчина плакал, как ребенок.

И тут Адельхайд потеряла сознание.

* * *

Симон кратчайшей дорогой возвращался в новую часть города. Нужно непременно еще раз поговорить с Магдаленой по поводу отложенной свадьбы! После собрания они с Самуилом немного поговорили, и доктор согласился, что нельзя слишком долго держать купальню закрытой. Самому Самуилу предстояло весь день провозиться с пациентами, поэтому все разговоры об оборотнях пришлось перенести на следующий день.

Добравшись до дома палача, Симон застал там только Куизля. Палач сидел за столом и задумчиво курил трубку. Перед ним лежала открытая потрепанная книжка, которую Якоб захлопнул, едва увидел цирюльника.

– А где остальные? – удивленно спросил Симон и оглядел пустую комнату.

Куизль пожал плечами:

– Бартоломей с Георгом пляшут перед Советом. Как ты, наверное, слышал, прошлой ночью при загадочных обстоятельствах умерла старая вдова. Благородные мужи готовятся к большой травле, ожидается целая волна арестов, и городскую тюрьму следует должным образом подготовить. Где Магдалена с сорванцами, ума не приложу.

Он снова открыл книгу и принялся читать, будто Симона тут и не было вовсе. Цирюльник знал эту манеру своего тестя и ничуть не удивился. Это лишь значило, что палач усиленно размышлял. А для этого ему требовались табак и полное спокойствие.

Симон молча присел на скамью рядом с палачом. Наливая себе разбавленного вина из кувшина, он с любопытством заглянул в открытую книжку. Рисунки в ней показались знакомыми – вероятно, это был травник Лоницера, труд с многочисленными иллюстрациями, обязательный в доме всякого палача. Наверное, книжка была из небольшой библиотеки Бартоломея. Некоторые строки на открытой странице были подчеркнуты черным, и рядом на полях стояло несколько пометок. Но Куизль положил руку так, что Симон так и не смог ничего толком разглядеть.

Через некоторое время палач сердито отложил книгу и злобно взглянул на цирюльника.

– Проклятье, как тут можно сосредоточиться, если у тебя над душой кто-то стоит? – проворчал он. – Что там у тебя? Если хочешь что-то сказать, так говори, а не ерзай, как будто в штаны навалил.

Симон улыбнулся. Когда Куизль начинал вот так небрежно ворчать, это означало одно: он вежливо приглашает тебя к беседе.

– Я просто подумал, с чего вы вдруг заинтересовались травами? – ответил Симон и подмигнул: – Неужели оборотень заставил вас взяться за это дело? Наверное, ищете растение, способное защитить от подобных существ?

– Вот еще, вздор какой! Волчьи ягоды и зверобой, может, и помогут справиться с собственным страхом. Но вот способно ли это защитить тебя? Нет! – Куизль нахмурился. – Защитить тебя может лишь здравый смысл. А в Бамберге с этим как раз туго.

– Так, значит, вы не верите в этого оборотня? В прошлый раз вы не были столь уверены.

Палач нетерпеливо закатил глаза и взглянул наконец на Симона.

– Я верю в очевидное, – проговорил он сдержанно. – Кто-то в этом городе похищает и убивает людей, причем самым жестоким образом. Кое-кто видел мохнатое существо, кто-то в городе, а кто-то – в лесу. И кто-то покупает у скорняка целую кучу волчьих шкур…

– И после эти шкуры находят у бедняги Матео, – заметил Симон задумчиво. – Магдалена говорит, что подкинуть их мог кто угодно. Возможно, кто-нибудь из другой труппы.

– Возможно. А возможно, что кто-то почуял неладное и ему понадобилось спихнуть на кого-то все, пока его самого за руку не поймали.

Симон нахмурил лоб:

– Что вы имеете в виду?

Куизль медленно выпустил дым и поднял три мясистых пальца перед самым носом цирюльника.

– Есть три варианта. Либо в городе действительно завелось заколдованное чудовище. Либо мы имеем дело с помешанным, тоже своего рода чудовищем. Либо… – Палач помедлил и откинулся на спинку. – Либо кто-то очень умный воплощает какой-то свой замысел. И вот я сижу тут, курю и раздумываю, что же это за замысел такой.

Симон кивнул.

– Мой друг Самуил высказал на этот счет интересное предположение. Как вы на это посмотрите?

Он в двух словах рассказал Куизлю об утреннем собрании и предположении Самуила касательно убитых советников.

– Может, это действительно борьба за власть, – закончил цирюльник. – Кто-то пытается избавиться от соперников и не останавливается перед убийством других, совершенно непричастных. Может, это викарий, или канцлер, или кто-то из высших сановников…

– И ради этого убивает простую мельничиху и проститутку, чтобы замести следы? – Куизль сплюнул на устланный тростником пол. – Довольно смело. Но что-то все равно не укладывается. Из шести пропавших или убитых всего два советника. Остальные не имеют к этому никакого отношения.

Симон вздохнул:

– Так я и сказал Самуилу. Может, у вас есть идеи получше?

– Может, она давно появилась бы, если б ты не мешал мне, – проворчал Куизль и снова открыл книгу. – Но если уж так неймется, то да, есть у меня одна идея. Одна штука никак не выходит у меня из головы… – Тут палач прищурился: – От убитой шлюхи шел какой-то… странный запах. Как от хищного зверя…

Симон почувствовал, как волосы на загривке стали дыбом.

– От хищного зверя? – переспросил он опасливо. – Вы это… серьезно?

– Чтоб тебя, не верю я в этих оборотней! Но да, пахло мокрой шкурой… – Куизль простонал. – Несколько дней понадобилось, чтобы понять, откуда я знаю этот запах.

– Но… но если от шлюхи пахло звериной шкурой, то, может, это и оборотень… – просипел Симон.

Однако палач оборвал его нетерпеливым взмахом руки:

– Черт тебя подери, хоть на минуту забудь ты об этом оборотне! У меня уже крыша едет от твоей суеверной болтовни. – Он показал на раскрытую перед ним страницу. – Есть одна трава, которая пахнет точно так же. Из-за всей этой истории с оборотнем я и думать об этом забыл! Но если немного поразмыслить…

Куизль широко улыбнулся. Он всегда поступал так, прежде чем выдать что-нибудь поразительное.

Симон нервно постукивал пальцем по столу. Он терпеть не мог, когда палач томил его ожиданием.

– Да говорите уже, – попросил Фронвизер. – Почему из вас каждое слово вытягивать нужно? Что это за трава?

– Ну, будучи цирюльником, ты и сам должен это знать. Это белена, она-то и воняет так, – пояснил Куизль с явным удовлетворением. – Она присутствует во многих колдовских зельях, потому что ей приписывают магические свойства. В действительности это сильный наркотик. В сочетании с маком, мандрагорой и болиголовом ее используют как снотворное. Надеюсь, об этом ты помнишь.

– Снотворное?

Симон недоуменно взглянул на Куизля. Действительно, он и сам порой пропитывал губки подобными наркотическими настоями. Их прижимали к лицам пациентов, чтобы успокоить или, если потребуется, усыпить. Дозировать снотворное было очень трудно: если добавить слишком много, больной мог и не очнуться.

– Вы думаете… кто-то усыпил проститутку и только потом убил? – спросил Симон, затаив дыхание.

– Может, и не ее одну. – Куизль кивнул. – И этот кто-то превосходно разбирается в травах. По мне, так точно замешать снотворное могут только, – он принялся загибать пальцы, – лекари, цирюльники, знахарки и…

– Палачи, – прохрипел Симон.

– Верно. Я и сам, бывает, пользуюсь таким снотворным, когда хочу облегчить арестованному пытку. Среди палачей и их помощников это излюбленное средство. Кто убивает и причиняет страдания, должен и в травах разбираться.

Симон смотрел на подчеркнутые строки, описывающие рецепт такого снотворного.

– Полагаю, это вы подчеркнули абзац и сделали пометки? – спросил он тихо.

Куизль покачал головой:

– Это Бартоломей, узнаю его руку.

Палач вытряхнул пепел из трубки, потянулся и поднялся так медленно, будто великан, слишком долго проспавший в пещере.

– Боюсь, придется задать несколько неприятных вопросов брату и его помощнику Алоизию.

* * *

– Заря уж близится, и солнце, зри… э… зайдет.

– Взойдет! Солнце, зри, взойдет! Черт, неужели так сложно прочитать с листка?

Сэр Малькольм схватился за волосы и поднял глаза к балкону над сценой, на котором стояла Барбара в окружении еще четырех артистов. Девушка чувствовала, как кровь приливает к вискам, живот сжался в тугой комок. Они репетировали все утро, и она начала сомневаться, действительно ли обладает тем легендарным «талантом», который обнаружил в ней сэр Малькольм. При этом роль ее была не такой уж и большой. Поначалу Барбара даже испытала разочарование, когда обнаружила, что в пьесе ей уготовано всего несколько строк.

Но теперь даже эти несколько строк казались ей настоящим испытанием.

– Заря уж близится, и солнце, зри, взойдет! – произнесла она громким голосом и посмотрела в потолок, словно там действительно занимался день.

Сэр Малькольм довольно кивнул и взглянул на Маркуса Зальтера, стоявшего в поношенном плаще рядом с Барбарой.

– Э, смотришь и диву даешься. Стоит помыслить о волке, а он тут как тут. Что нужно, э, что нужно…

Маркус тоже запнулся, и сэр Малькольм так яростно завращал глазами, будто сам превратился в волка.

– Черт возьми, Маркус! – негодовал он. – Не верю своим ушам! Сколько раз мы уже ставили эту пьесу? Пять? Десять?

– Да целую сотню, – простонал драматург.

– Тогда я тем более не пойму, почему ты такой рассеянный. У тебя во всей пьесе меньше всего слов! И вообще, что с тобой происходит в последнее время? Вечно ты какой-то вялый, тоскливый, на репетиции опаздываешь…

– Мне пришлось в спешке добывать необходимые костюмы и реквизит, – ответил Маркус тихим голосом. – И по ночам я еще перевожу «Тита Андроника» и этот вычурный «Напрасный труд любви». Вы хоть представляете, насколько это сложно – подобрать нужные рифмы?

– Нет, не представляю. Зато я знаю вот что: никто из вас так и не понял, что эта чертова пьеса важнее всех, что мы играли до сих пор! – Сэр Малькольм строго посмотрел на артистов. – Дьявол, если мы провалимся, то зимовать будем в каком-нибудь сарае среди телят и ослов! Это вы понимаете?

Артисты робко зашептались, после чего репетиция продолжилась. При этом режиссер то и дело прерывался, чтобы внести правки, или театрально закатывал глаза, когда кто-нибудь запинался.

Барбара глубоко вздохнула и полностью сосредоточилась на своей следующей реплике. Они играли «Петера Сквенца», комедию некоего Андреаса Грифиуса. Барбара даже прочесть толком не успела эту короткую пьесу. По сюжету, несколько простодушных ремесленников собираются устроить представление перед королем и его свитой, и затея их проваливается самым дурацким образом. Барбаре досталась роль принцессы Виоландры и сводилась лишь к тому, чтобы хлопать ресницами, блистать красотой и время от времени выдавать что-нибудь высокопарное. Сэр Малькольм играл главную роль: учителя Петера Сквенца. Барбара в изумлении наблюдала, как он без видимых усилий превращался в глупого шута. Все у него получалось совершенно легко и естественно. Казалось, он действительно мог войти в любой образ, какой ему заблагорассудится. Вот и теперь режиссер раболепно поклонился перед королевским балконом и прошепелявил, как старый беззубый крестьянин:

– Ва-ва-ваше высосочество, с-слишком много п-при вашем д-дворе ду-ду-р-р-аков!

Чем больше Барбара думала о предстоящем выступлении в замке Гейерсвёрт, тем сильнее у нее съеживалось нутро. Малькольм обещал ей роскошное платье, которое за ночь еще следовало немного перешить. Старое перед самым приездом в Бамберг утонуло в реке, когда перевернулась повозка. Сейчас Барбара была в простом сером платье с грязным корсажем. У нее дрожали колени, и чувствовала она себя никакой не принцессой, а скорее служанкой, забывшей свое место.

«И зачем я только ввязалась в этот балаган?» – подумала девушка.

Но потом ей вспомнился Матео. Ведь он томился в камере неподалеку отсюда. Сэр Малькольм ясно дал ей понять, что Матео сам попросил бы ее сыграть эту роль – только ради того, чтобы артисты не лишились теплого и безопасного крова.

– Спокойствие, спокойствие, Pax vobis! Стыдиться нечего! Стойте же, стойте! – восклицал сэр Малькольм в роли Петера Сквенца.

Между тем один из артистов в жалком костюме льва ползал по сцене на четвереньках. Оставалось только надеяться, что епископ не обделен чувством юмора.

– Прочь отсюда, мастер лев! – крикнул сэр Малькольм, закрыв глаза ладонью. – Прочь…

В это мгновение со стороны окон донесся грохот и звон. Барбара оглянулась и заметила, как за выпуклым стеклом мелькнула размытая тень.

– Дьявол, это прихвостни Жискара! – закричал сэр Малькольм. – Черт бы их побрал!

С необычайным проворством он спрыгнул со сцены, подскочил широкими, неуклюжими шагами к окну и распахнул его.

– Сволочи! – прокричал режиссер и погрозил кулаком. – Ха, это вам не поможет, Жискар! Мы все равно лучше!

Барбара подбежала к окну и увидела во дворе опрокинутую лестницу. Рядом какой-то человек поднялся на ноги, потер ушибленные руки и бросился наутек. В самом углу Барбара заметила наконец Жискара. Французский режиссер насмешливо покривился.

– Хо-хо, «Петер Сквенц», значит! Mon dieu, до чего пошлая и плоская пьеса! – выкрикнул он тонким голоском. – Епископ определенно даст вам приют. В свинарнике! Ха-ха, именно этого и заслуживает ваша бездарная комедия!

– Еще посмотрим, Жискар! Готовьтесь к холодной, чертовски холодной зиме! Тогда у вас будет уйма времени, чтобы сочинить хоть одну собственную пьесу, вор и неудачник!

Малькольм закрыл окно и медленно выдохнул, словно пытался собраться.

– Думаете, они теперь тоже начнут репетировать «Петера Сквенца»? – встревоженно спросил Маркус. – Если Жискар первым выступит перед епископом, нам придется несладко.

Малькольм отмахнулся. Его злость и волнение словно улетучились.

– Вздор, они репетируют скучного «Папиниана». Этой слезливой дрянью сейчас никого не прельстишь.

– «Папиниана»? – Маркус недоуменно взглянул на режиссера: – Откуда вы знаете?

Тот осклабился, как крокодил.

– Ну, не только Жискар может шпионить. Я тоже. С тем лишь отличием, что остаюсь при этом незамеченным. – Он невинно пожал плечами: – Это, между прочим, была моя идея, чтобы Жискар поставил «Папиниана».

Теперь и Барбара окончательно растерялась.

– Ваша идея? Но как…

Малькольм прижал палец к губам и заговорщически ей подмигнул:

– Тсс. Неизвестно, может, нас снова подслушивают, – прошептал он, осторожно посмотрел в окно и только потом продолжил с улыбкой: – Я дал гульден одному смышленому парню из охраны епископа, чтобы тот по секрету сказал Жискару, будто «Папиниан» – любимая пьеса его превосходительства.

– А на самом деле нет? – спросила Барбара.

– Хм, не то чтобы… Епископ ненавидит «Папиниана». Это до смерти скучная пьеса о какой-то интриге против римского императора. Мы, в отличие от Жискара, уже бывали в Бамберге и, разумеется, выяснили, что его сиятельству по душе, а что нет. – Сэр Малькольм улыбнулся еще шире. – Архиепископ Филипп Ринек любит дурацкие комедии, особенно если в них фигурируют животные. Думаю, наш «Петер Сквенц» здорово повеселит его. – Тут он деловито хлопнул в ладоши. – Все, продолжаем репетицию, дорогие мои! Чтобы наша комедия не обернулась трагедией. Мы еще не выиграли.

* * *

Погруженный в раздумья, Симон смотрел на рисунок в травнике Лоницера. На нем был изображен грязно-желтый цветок белены и рядом – несколько черных семян, которые всегда напоминали цирюльнику мышиный помет. Под рисунком черными неровными буквами стояла пометка:

Снотворное? Прочие ингредиенты: мак, мандрагора, болиголов…

У Симона по спине побежали мурашки. Куизль уже ушел, чтобы разыскать брата и поговорить с ним. Что, если Бартоломей или его помощник Алоизий действительно как-то причастны к этим ужасным убийствам? Неужели все эти дни они жили в доме самозваного оборотня? Симон немного знал Бартоломея и поэтому вполне мог такое допустить. Бамбергский палач был угрюмый и молчаливый, как и его старший брат, хоть и казался более чувствительным. И да, похоже было, что он что-то скрывает. Или это лишь странная враждебность по отношению к Якобу делала его таким мрачным?

Симон нахмурился и задумчиво провел указательным пальцем по рисунку. До сих пор его всегда поражал острый ум тестя. Но теперь он засомневался в правоте Куизля. Возможно, было еще что-то такое, что подпитывало недоверие палача к собственному брату. Странного запаха от трупа и заметки в книге было явно недостаточно.

Фронвизер налил себе еще немного разбавленного вина и рассеянно полистал книгу. Отыскал изображения мандрагоры, ядовитого болиголова и цветков мака. Ему нравились эти иллюстрации. Глядя на них, он чувствовал, что природа, несмотря на все превратности, была вполне постижима.

Лишь через некоторое время Симон опомнился. От вина его стало клонить в сон и пропало чувство времени. Близился полдень, а Магдалены с детьми все не было. Куда же они запропастились? Этот город и впрямь хуже пчелиного улья… Но потом Симон решил, что Магдалена могла отправиться к Катарине, чтобы утешить свою будущую тетку из-за расстроенной свадьбы. Возможно, уже появились какие-то новости и Совет позволил устроить праздник хотя бы в малом зале в трактире «У лешего»…

Симон быстро разгладил одежду и брызнул в лицо водой из тазика в коридоре, после чего поспешил к Домбергу, у подножия которого, недалеко от реки, располагалось скромное жилище Иеронима Хаузера. Цирюльник как-то раз уже провожал Катарину домой и даже побеседовал с ее отцом о книгах, так что быстро отыскал небольшой домик рядом с шумной таверной. Над ним вздымался Михельсберг, и узкие тропки вились сквозь виноградники от низины к монастырю. В этой части города явно проживали люди с достатком, и Симон все не мог взять в толк, как Хаузеры смогли позволить себе этот дом.

«Бартоломею и впрямь повезло с женой, – подумал он. – Если, конечно, вообще дойдет до свадьбы…»

Симон постучал в дверь, и через некоторое время ему открыл сам Иероним Хаузер, бледный и небритый, в поношенной мантии. Вид у секретаря был довольно потрепанный. Он уже собрался выразить свое негодование, но потом узнал Симона, и губы его растянулись в улыбке.

– А, господин цирюльник из Шонгау! – воскликнул он обрадованно. – Да уж, вот так неожиданность! Снова пришли поговорить о книгах? – Он чуть помедлил, заметив задумчивый вид Симона. – Но не хотите же вы сказать, что уезжаете раньше времени из-за этой заминки со свадьбой?

– Э нет, – ответил Симон. – Я не за этим пришел…

«Черт, да именно об этом сейчас и объявить бы, – пронеслось у него в этот момент в голове. – И почему Магдалены никогда не бывает, когда она нужна!»

– Я разыскиваю жену, – сказал он вместо этого. – Она не с Катариной случайно?

Иероним развел руками:

– Нет, сожалею. Здесь ее нет. Хотя моей дочери и вправду не помешало бы несколько слов утешения. – Он показал большим пальцем себе за спину. – Заперлась у себя в комнате и не наплачется, бедняжка. Это просто безобразие! Притом что полдюжины влиятельнейших советников дали мне свое согласие. Ремесло Бартоломея, может, и пользуется дурной славой, но за все эти годы он заработал себе превосходную репутацию.

– И вам ничего не удалось добиться от Совета? – спросил Симон. – Скажем, праздник поскромнее?

Иероним лишь отмахнулся.

– С тех пор как этот оборотень будоражит город, все пляшут под дудку викария Харзее. Никто не хочет шутить с ним.

Он понизил голос и осторожно огляделся. Какой-то лоточник катил по переулку свою тележку.

– Особенно теперь, когда за любые сведения назначена награда, – прошептал секретарь. – Теперь все боятся, что соседи сдадут их из-за какой-нибудь мелочи. – Лицо у него померкло. – Да поможет нам Господь! Все и впрямь как сорок лет назад.

– Вы уже были секретарем в то время? – спросил Симон с любопытством.

– Да. И время выдалось просто жуткое. – Иероним вздохнул и зябко поежился. – Но что же мы стоим тут на холоде? Проходите, выпейте стакан пряного вина, чтоб согреться.

Симон улыбнулся:

– Вина я сегодня выпил достаточно, но приглашение принимается. Мне все равно надо жену дождаться.

Иероним подмигнул ему:

– У меня есть немного молотого кофе. Катарина говорит, вы без ума от этого диковинного напитка.

Сердце у Симона забилось чаще. С тех пор как он пил кофе у Самуила, ему больше не довелось выпить ни единого глотка. При этом, чтобы поразмыслить, кофе нужен был ему так же, как Куизлю – табак.

– Ну… это и в самом деле было бы замечательно, – ответил он. – Но не хотелось бы показаться навязчивым.

Секретарь уже скрылся в коридоре, и Симон, полный предвкушения, последовал за ним. В доме Хаузеров, хоть и маленьком, было чисто и прибрано. Дощатый пол совсем недавно был выскоблен и начищен, стены оштукатурены и украшены красивым кафелем. Во всем чувствовалась рука Катарины. Жена Иеронима умерла несколько лет назад, и с тех пор уборкой каждодневно занималась дочь.

– Простите за мой неухоженный вид, – сказал Иероним, поднимаясь по узкой лестнице на второй этаж. – Но сейчас я практически все время провожу в своем кабинете. Совет поручил мне переписать целую кипу старых отчетов. Их и прочитать-то можно с трудом. – Он вздохнул: – Если секретари и попадают в ад, то я знаю, как он выглядит… Ну, по крайней мере, я могу работать дома.

Они прошли в теплую комнату, увешанную пестрыми коврами. В камине потрескивал огонь. Секретарь предложил Симону обитую мехом скамейку, а сам скрылся в соседней комнате. Через некоторое время он вернулся с дымящим кофейником и двумя изящными чашечками. Симон одобрительно вскинул брови. Он знал, до чего дороги эти новомодные чашки.

– Это дьявольское варево и у нас понемногу набирает популярность, – пояснил Иероним, устроившись на второй скамейке и с удовольствием отпив черного отвара. – Правда, викарий его запретил, потому что его завозят неверующие и другие якобы тоже теряют от него веру. Но сквозь стены Харзее, к счастью, не видит. – Он усмехнулся: – Хотя от этого фанатика всякое можно ожидать.

– Вы сказали, что были секретарем во времена тех преследований, – начал Симон осторожно. – Так, значит, лично присутствовали на судах?

Иероним мрачно кивнул и обхватил мясистыми пальцами крошечную чашку, словно ему вдруг стало зябко.

– Можно и так сказать. Я был тогда совсем юным писарем, но тогда на счету был каждый человек, потому что и в Совете многие находились под подозрением. Несколько раз я даже был секретарем в той злополучной комиссии, которая решала судьбу обвиняемых. Я видел, как люди лишь по вине завистливых соседей отправлялись сначала в тюрьму, а потом – в камеру пыток и на костер.

– И ничего не могли предпринять против этого? – спросил Симон.

– Ха, а что я мог сделать? Любого, кто выступал против судебных заседателей, самого подозревали в колдовстве. Я… я боялся. Кроме того, я же был простым секретарем! Заполнял протоколы, только и всего.

Иероним запнулся и задумался о чем-то своем. Мясистые губы его дрожали.

– Иногда я с трудом разбирал, что говорили подозреваемые, – продолжил он потом тихим голосом. – Они… кричали и вопили, а под конец только стонали. Невозможно описать эти стоны, не говоря уже о том, чтобы внести в протокол…

Иероним оставил чашку с кофе. Эта беседа явно отбила у него желание допивать его. Лицо у него стало серым, и казалось, он совершенно позабыл о своем собеседнике.

– Мне очень жаль, я ни в коем случае не хотел обвинить вас, – сказал Симон примирительно. – Просто иногда трудно понять, как…

Он не смог подобрать слов, и затянулось неловкое молчание.

Тут Фронвизера неожиданно осенило. Иероним, может, и был простым секретарем, однако он, как никто другой, мог знать обо всех интригах и борьбе за власть в городе. И в прошлом, и сегодня. Может, у него даже имелись предположения о том, что могло связывать убитых и пропавших за эти недели.

Симон прокашлялся.

– Мой друг, городской врач Самуил, высказал интересное предположение, – начал он твердым голосом. – По его мнению, возможно, и нет никакого оборотня. А кто-то лишь хочет избавиться от некоторых советников. Что вы об этом думаете?

Секретарь на мгновение растерялся. Тем не менее неожиданный вопрос вернул его к действительности. Он задумчиво склонил массивную голову.

– Хм, признаюсь, я и сам не очень-то верю в этих оборотней, – ответил Иероним. – Как и тогда не верил в колдунов. Но чтобы кто-то хладнокровно убивал людей одного за другим, лишь бы избавиться от нескольких вельмож… Дайте подумать…

Иероним встал и принялся расхаживать по маленькой комнате, потирая при этом свой сальный, покрытый щетиной подбородок.

– Тадеуш Васольд и Георг Шварцконц, несомненно, были могущественными советниками, пусть их время давно прошло. Эгидий Готцендёрфер, конечно, давно мертв, но его жена еще сохраняла былое влияние. Что же до остальных…

Иероним вдруг замолчал и напрягся всем телом. Симон заметил, как у секретаря задрожала правая рука.

– Нет-нет, – проговорил он потом как-то уж слишком торопливо, по-прежнему глядя в огонь. – Не думаю, что смогу помочь вам, мастер Фронвизер. Как бы мне этого ни хотелось.

Толстяк встряхнул головой, будто отгонял дурное видение, после чего с вымученной улыбкой повернулся к гостю:

– И вообще, у меня есть и другие дела, кроме как совать нос в какие-то интриги. Нынче этим никого не удивишь. – Он выпрямился и указал на дверь: – Боюсь, нам придется продолжить нашу беседу в следующий раз. Мне надо сходить в ратушу. Есть кое-какие дела, которые дома не сделаешь.

Симон поднялся в недоумении.

– Что ж, очень жаль. Если встретите Магдалену…

– То скажу ей, что вы заходили. – Иероним протянул ему руку, мягкую и дряблую на ощупь. – Буду чрезмерно рад, если ваша супруга сумеет немного подбодрить Катарину. Что ж, до встречи.

Симон даже кофе допить не успел. В следующую минуту он снова стоял на улице перед домом секретаря.

* * *

Сидя на скамейке на вершине Михельсберга, Магдалена наблюдала за городской суетой внизу. Дети играли в прятки среди кустов, растущих по склонам. Женщина глубоко вдохнула и только теперь обратила внимание, какой чистый был здесь воздух. Внизу, посреди улиц, даже в октябре несло дымом, нечистотами и гнилыми овощами. А здесь, наверху, дул свежий, хоть и промозглый, ветер.

После того как Симона неожиданно вызвали на собрание, она решила немного прогуляться с детьми за городом. Так как свадьба откладывалась на неопределенное время, Магдалене не пришлось помогать Катарине с приготовлениями. Некоторое время она гуляла с мальчиками вдоль Регница, а потом по наитию решила подняться на Михельсберг, что высился над городом. Ей захотелось помолиться за Катарину у могилы святого Отто в церкви бенедиктинского монастыря. Перед Богом все равны, и Магдалена была уверена, что Он не делил людей на благонравных и нечестивых. Вряд ли Господь имел что-то против того, чтобы палач по-человечески отпраздновал свадьбу. Но здесь, на земле, распоряжался не Бог, а Церковь. И она уже не раз показывала Магдалене и ее семье, что палач для них был ничем не лучше грязи.

«У моих детей все будет иначе, – подумала Магдалена, наблюдая за игрой Петера и Пауля. – Никто не запретит им жениться только потому, что их считают хуже других!»

Женщина тихо вздохнула. Она понимала Симона и его желание поскорее вернуться в Шонгау. Но, с другой стороны, они не могли уехать без Барбары. А переубедить ее в ближайшее время вряд ли получится. Если бы только была возможность помочь Матео! С решением архиепископа подождать с допросом до состязания между артистами у них появилось немного времени. Магдалена очень надеялась, что отец и уж тем более дядя что-нибудь придумают. Бартоломей, наверное, был единственным, кто мог бы если и не пощадить Матео, то по крайней мере избавить от лишних страданий.

Через некоторое время Магдалена поднялась, позвала детей, и они пошли обратно по узкой тропе, что вилась среди виноградников. Тропа оканчивалась у Песочных ворот, возле реки. Женщина подумала, не заглянуть ли ей к Катарине и ее отцу, благо жили они неподалеку, но потом отказалась от этой затеи. Стоял уже полдень, дети проголодались и капризничали. Наверняка Симон их уже заждался. Возможно, после заседания у него были какие-нибудь новости относительно Матео и судебного процесса над ним.

Магдалена быстро миновала ворота и направилась к мосту ратуши и тут заметила, что в порту, в противоположной его части, собралось полно народу. Люди кричали и гомонили, и время от времени вся толпа взрывалась ликованием. Охваченная любопытством, Магдалена оставила мост и подошла к теснившимся в порту людям. Они столпились вокруг большого крана, с помощью которого обычно поднимали груз на суда. Вот и теперь что-то болталось на тросе.

Господи, что за…

К своему ужасу, Магдалена увидела, что к тросу привязан не ящик или бочка, а живой человек.

Это был бородатый мужчина. С его простой одежды стекала вода. Обвязанный веревкой вокруг талии, он вращался и отчаянно дергался, как крупная рыбина на крючке. Вот бедняга снова стал опускаться к реке, и люди заголосили, когда он, захлебываясь, погрузился под воду.

– Мама, что они там делают? – опасливо спросил Петер, в то время как Пауль с явным удовлетворением наблюдал за происходящим.

– Я… я не знаю, Петер, – ответила Магдалена. – Но уж точно ничего хорошего.

Она уже видела нечто подобное в Шонгау и других городах. Пекарей, которые подмешивали опилки в муку, иногда сажали в клетку и несколько раз опускали в воду, пока те едва не захлебывались. Это называлось пекаревым крещением и считалось относительно безобидным наказанием, которое исполнял городской палач. Но Магдалена помнила и рассказы о том, как ее дед топил детоубийц в пруду за городскими стенами, удерживая под водой длинной жердью, пока жертва не умирала. Представление в порту тоже походило на казнь. Магдалена огляделась, но не заметила ни Георга, ни Бартоломея. С краю толпы, прислонившись к бочкам с сельдью, стояли два стражника и нерешительно наблюдали за происходящим. Магдалена бросилась к ним.

– Что здесь происходит? – обратилась она к одному из солдат.

Стражник пожал плечами.

– Это заезжий торгаш, – пояснил он, ковыряя при этом в носу. – Продавал волчьи когти для защиты от оборотней. А люди решили, что он сам оборотень и есть.

– Люди решили… – Магдалена нахмурилась: – И потому его сразу топят? – Она со злостью ткнула стражника в грудь. – Где же городские советники, где палач? Человека хотя бы допросить надо.

Стражник лишь неуверенно ухмыльнулся:

– Да ладно, не помрет он. А если и помрет, то кому какое дело? Он все равно не местный. Людей тоже можно понять. Все боятся этого оборотня… – Тут он смерил Магдалену недоверчивым взглядом: – А ты, собственно, кто? По-моему, я тебя раньше здесь не встречал.

– Я… – начала Магдалена, но ее ответ заглушили крики.

Торговца в очередной раз окунули в воду, и толпа снова возликовала. Очевидно, бедняга не умел плавать. Он отчаянно загребал руками и вопил, пока в конце концов не погрузился под воду. Целая вечность прошла, прежде чем два крепких парня, что стояли у ворота, не вытянули его обратно. Человек заметно ослаб, движения его становились вялыми.

– Черт, да сделайте вы что-нибудь! – закричала Магдалена на стражников. – Беднягу сейчас утопят!

Те лишь небрежно отмахнулись. Тогда женщина решилась. Нужно привести дядю! Будучи палачом, Бартоломей наверняка обладал здесь кое-каким авторитетом, особенно если дело касалось казни. Может, ему удастся положить конец этому безумию.

Скорее всего, Бартоломей с Георгом были сейчас в городской тюрьме, где готовили и прибирали камеры для возможных подозреваемых. Тюрьма располагалась недалеко от Банкетного дома. Но добираться туда с двумя детьми будет слишком долго. К тому времени торговец, скорее всего, уже утонет. Магдалена лихорадочно огляделась, и тут взгляд ее снова упал на Банкетный дом.

Барбара!

Младшая сестра могла бы пока присмотреть за детьми. Магдалена знала, что в Банкетном доме имелся проход, который выводил на другую сторону через трактир «У лешего».

Позабыв о стражниках, женщина взяла детей за руки и стала протискиваться сквозь орущую толпу. Ворота Банкетного дома были распахнуты настежь, во внутреннем дворе было куда спокойнее. Магдалена забарабанила в узкую дверь у входа в трактир. Через некоторое время вместо сестры ей открыл удивленный Иеремия. Похоже, его разбудили.

– Магдалена? – спросил он в недоумении. – Что вы так запыхались?

– Нет… нет времени объяснять, – просипела та. – Барбара у вас?

Иеремия покачал головой:

– К сожалению, нет. Она у артистов, наверху. Но скоро должна вернуться. Как я понял, сэр Малькольм решил…

– Сделайте одолжение, – перебила его Магдалена. – Прошу вас, присмотрите пока за детьми. Мне нужно разыскать дядю. Это срочно!

Она повернулась к Петеру с Паулем. Те смотрели на старого калеку с восхищением вперемешку со страхом.

– Это дядя Иеремия, – пояснила их мать. – Пусть он выглядит немного странно, зато очень мил. И знает много увлекательных историй. Побудьте с ним немного, а я скоро вернусь.

– Дядя, а кто содрал с тебя кожу? – спросил Пауль с любопытством.

Иеремия вздохнул и принялся объяснять, но Магдалена его не слышала. Она уже мчалась дальше.

Минуя растерянных пьяниц, женщина пересекла трактир, опрокинув при этом кружку с пивом, выскочила за дверь и оказалась на другой стороне улицы. Там она повернула направо и вскоре добежала до городской тюрьмы – мрачного здания с зарешеченными окнами, уже знакомого по прошлым прогулкам. На пороге едва не столкнулась с Георгом, который как раз выходил из дверей. Вид у него был усталый, рубашка чернела грязью. По всей видимости, он работал вплоть до этой минуты.

– Георг! – облегченно воскликнула Магдалена. – Как хорошо, что я тебя встретила! Мне нужен Бартоломей!

Брат нахмурил лоб:

– Чего он вас всем сдался сегодня? Отец его разыскивал, минут пятнадцать назад заходил; теперь еще ты вот…

– Потому что он очень нужен мне! Это вопрос жизни и смерти!

Магдалена в двух словах рассказала растерянному брату о том, что случилось в порту.

– И что же, из городских властей вообще никого? – удивленно спросил Георг. – Ни бургомистра, ни даже советника?

Старшая сестра помотала головой.

– Только два стражника, и те вмешиваться не хотят. Надо поторопиться, иначе беднягу утопят как котенка!

Георг склонил голову.

– Дядя Бартоломей уже ушел, он хотел еще на живодерню заглянуть… Черт его знает, что-то он зачастил туда в последнее время. Отец отправился за ним. Судя по всему, они крепко повздорили. Отец прямо в бешенстве был… – Он мрачно взглянул на сестру: – И дядя всю грязную работу начал на меня сваливать.

Магдалена в отчаянии стукнула в дверь:

– Черт! Вечно вас, палачей, не доищешься, когда вы нужны!.. – Тут она задумалась. – Может, ты сможешь навести там порядок?

– Я? – Георг вытаращил глаза. – По-моему, ты меня переоцениваешь. Я всего лишь подмастерье палача.

– Но надо же как-то помочь бедняге!

Юноша вздохнул:

– Ладно. Вот как я поступлю. Пойду в казарму. Капитан Мартин Лебрехт хороший человек. Если кто и сумеет помочь, то только он. Большего я при всем желании сделать не могу.

Он обнял сестру, побежал в сторону ратуши и вскоре скрылся среди домов.

Магдалена глубоко вздохнула. Действительно, Георг придумал как нельзя лучше. Быть может, для бедняги в порту еще не все потеряно…

Она уже собралась обратно к Иеремии и детям, но тут вспомнила, что сказал ей Георг про отца. Он приходил сюда совсем недавно, и они с Бартоломеем, очевидно, повздорили! И почему эти двое не переносили друг друга? Отец в последние дни стал все чаще отпускать колкости в адрес брата. При этом без дяди им ни за что не спасти Матео. Если братья рассорятся окончательно, Бартоломей может только из упрямства отказать в помощи. Магдалена знала, каким вспыльчивым бывает отец. Нельзя допустить, чтобы он в таком состоянии натворил нечто такое, о чем они все потом пожалеют!

Немного подумав, Магдалена и приняла решение. Если поторопиться, то, возможно, удастся догнать отца и немного его успокоить. А дети пока побудут у Иеремии, там с ними точно ничего не случится.

Женщина поспешила к городским воротам в конце Длинной улицы, а оттуда по размытой, усеянной лужами дороге – в подернутый дымкой лес.

Оставалось надеяться, что еще не поздно.

* * *

Сбитый с толку такой резкой переменой, Симон все еще стоял на улице перед домом Хаузера. Со стороны реки доносились крики и вопли, но он этого даже не замечал. Цирюльник размышлял над тем, что побудило Иеронима так поспешно его выставить. Очевидно, секретарь что-то вспомнил. Что-то связанное с пропавшими людьми. Может, секретаря внезапно охватил страх или… Симон вдруг насторожился.

Может, он решил что-то проверить?

Фронвизер решил спрятаться за ближайшим углом и немного подождать. Действительно, в скором времени дверь отворилась и на улицу вышел Иероним Хаузер. У секретаря был затравленный вид, плащ был расстегнут, а шляпу он, похоже, и вовсе забыл. Тяжело дыша, Иероним быстрым шагом двинулся по улице и вскоре повернул направо, к крутой лестнице, ведущей к Домбергу. Симон следовал за ним на безопасном расстоянии и время от времени выжидал, когда старый толстяк останавливался, чтобы отдышаться.

Так они дошли до соборной площади. Секретарь торопливо пересек ее и направился к Старому двору. Симон уже был здесь сегодня утром, на заседании комиссии. Иероним вошел внутрь.

Фронвизер помедлил немного, потом решил, что ничего не теряет. Если Хаузер его увидит, можно будет сказать, что он забыл кое-что в зале собраний. Симон скользнул к двери и, едва переступив порог, налетел на широкоплечего стражника.

– Что вам тут нужно? – проворчал он и смерил цирюльника суровым взглядом. – Там сейчас заседает особая комиссия, решают вопросы по новым подозреваемым. В строжайшей секретности! Не припомню, чтобы вас туда приглашали.

– Э… нет, – ответил Симон. Потом приосанился и придал голосу уверенности: – Но, будучи ученым, я вхожу в комиссию по оборотням, наверняка вам известную. И это тоже в строжайшей секретности, – добавил он шепотом и в доверительном тоне.

– Может, и так. Но сейчас там заседает комиссия по особым делам.

Симон выругался про себя. Стражник перед ним был столь же туп, сколь и предан. Опасное сочетание. Цирюльник решил действовать иначе.

– Ну, вообще-то я разыскивал Иеронима Хаузера, городского секретаря, – сказал он любезно и подмигнул солдату: – Знаете, толстый такой, как раз вошел сюда. Может, его назначили секретарем в ту особую комиссию?

Стражник нахмурился:

– Нет, он только в архив поднялся. – Он показал пальцем на лестницу, ведущую наверх: – Туда вон.

– А, в архив, – радостно отозвался Симон. – Тогда я наверняка…

Он хотел было обойти стражника, но тот загородил ему путь алебардой.

– В архив разрешено входить только секретарям и канцлеру, – проворчал он. – Или у вас есть разрешение епископа?

– Эх, его-то как раз и нет. – Симон невинно улыбнулся и поднял руку на прощание. – Что ж, тогда подожду мастера Хаузера снаружи. Хорошего дня!

Цирюльник вышел на улицу, где смог наконец как следует выругаться. До чего же он терпеть не мог этих безмозглых, одержимых предписаниями стражников! Из-за таких вот и наступит однажды конец света… Ну, теперь хотя бы удалось выяснить, что Иероним искал что-то в архиве. Может, это как-то связано с их делом?

Симон в задумчивости пересек соборную площадь и отправился к дому палача. Хорошо бы, если Магдалена уже вернулась…

Им много чего предстояло обсудить.