Над холмом Каульберг разносился мелодичный колокольный звон. В то утро он предназначался исключительно для палача и его невесты. Накрапывал дождь, и по улицам вновь стелился туман, но в такой особенный день это не могло испортить настроения.

Взявшись за руки, Бартоломей с Катариной стояли под каменным балдахином так называемого портала невест, где с давних времен венчались новобрачные. Тот факт, что этого удостоился обыкновенный палач, во многом объяснялся влиянием епископа Шёнборна. Курфюрст уехал два дня назад, но по просьбе Симона замолвил словечко перед священником, и венчание состоялось по всем правилам – пусть и не в воскресенье. Под взорами мудрых и безрассудных дев пастор благословил новобрачных и вручил им кольца.

У подножия лестницы стояли Магдалена с Симоном и остальные гости. Петер и Пауль были в относительно чистых штанах, а Симону друг Самуил одолжил по такому случаю новый наряд. Магдалена с улыбкой смотрела на свою будущую тетю: гордая, та стояла в пышном платье под балдахином, как светловолосая девочка, вступающая во взрослую жизнь. Катарина по-прежнему скорбела по умершему отцу, но в это мгновение радость оказалась сильнее.

Известие о смерти отца стало сильным ударом для Катарины, и она проплакала всю ночь напролет. Но на следующее утро, бледная и заплаканная, она явилась к Бартоломею и твердым голосом выразила свое согласие. С тех пор прошло четыре дня.

– Отцу хотелось бы этого, – сказала тогда Катарина и с любовью взглянула на будущего мужа. – Жизнь продолжается, а отец никогда не хотел, чтобы я влачила свое существование сварливой старой девой. Уверена, он радуется за нас на небесах.

Бартоломей благоразумно не стал рассказывать Катарине, как в действительности умер Иероним Хаузер. Умолчал он и о том, что почти все их состояние нажито на крови семейства Хаан. На ее долю и без того выпало достаточно горя.

– По-моему, Бартоломею крупно повезло, – проворчал отец, стоявший рядом с Магдаленой на нижних ступенях.

Ради брата Якоб надел чистую рубашку и даже отказался от своей трубки.

– Катарина, может, и полновата, зато сердце у нее в положенном месте, – продолжал он, разглядывая невестку, точно корову на рынке. – Если не считать вечных уборок и перестановок – от этого Барту следует ее отучить. От такого ведь спятить можно.

Магдалена усмехнулась:

– Думаю, тебе тоже не помешала бы в доме женщина. – Она подмигнула отцу: – Как знать, может, в Шонгау еще найдется такая, которая тебя вытерпит…

Якоб сухо рассмеялся.

– Боже упаси, мне тебя с Барбарой хватает! На что мне еще одна баба, которая болтает без умолку? Против такого на дыбу лечь удовольствием покажется.

Магдалена собралась уже с отповедью, но в это мгновение новобрачные стали спускаться по широкой лестнице, и немногочисленные гости зааплодировали. Бартоломей коротко кивал в ответ. Он явно был горд. До него еще ни один палач в Бамберге не проходил через портал невест.

– Смотри, как братца раздуло, как бы не улетел, – проворчал Якоб и сплюнул в траву.

– О чем мы договаривались? Никакой ругани в день свадьбы! – Магдалена сурово посмотрела на отца. – Не тебе же выходить за брата, а Катарине. А завтра мы все равно уезжаем домой.

Якоб что-то неразборчиво пробормотал в бороду. Они действительно решили уехать сразу после свадьбы. И отец, и в особенности Симон настаивали на скорейшем возвращении. Слишком долго пустовали в Шонгау купальня и дом палача. В последние дни Симон только и говорил о том, как новый врач переманивает в родном городе его пациентов…

Взглянув в последний раз на церковь, Магдалена примкнула к шествию, которое двинулось по улицам Бамберга в сторону городского рва. Когда викарий перестал представлять угрозу, советники все-таки позволили Бартоломею отпраздновать свадьбу в Банкетном доме. Но Катарина, ко всеобщему удивлению, предпочла скромный праздник в доме палача. После смерти отца она, вероятно, сочла неуместным пышное торжество. Хотя, возможно, просто осознала, что куда важнее праздник в узком кругу настоящих друзей, чем с кучей едва знакомых гостей, которые потом перемывали бы им кости и вообще пришли бы только ради выпивки и вкусной еды.

Они перешли мост возле ратуши и направились к овощному рынку. В это туманное утро народу там было куда меньше, чем в базарный день. Немногочисленные горожане, которые попадались навстречу, смотрели на них с презрением, страхом и почтением. С тех пор как солдаты принесли в город убитого оборотня и поведали первые жуткие истории, слухи разрослись до немыслимых пределов. Странствующий ученый, сведущий в алхимии и колдовстве, выстрелил в монстра серебряной пулей, единственным средством против оборотня! Другие утверждали, будто палач сам сотворил заклинание и сразу придушил зверя. Третьи говорили о сильном чужаке, который приходился братом палачу и сам был вурдалаком и в смертельной схватке одолел своего заклятого врага. О мертвом Иеремии, как и Маркусе Зальтере, почти никто не вспоминал. Адельхайд Ринсвизер тоже хранила молчание, как ни допытывался ее муж и другие любопытные. Магдалена узнала Адельхайд как сильную женщину и была уверена, что она будет верна своему слову – во благо города. Как бы то ни было, с тех пор не схватили ни одного человека. Артистов тоже освободили, когда выяснилось, что среди них не было колдунов. Вероятно, просвещенный курфюрст и на расстоянии оказывал влияние. Хотя Магдалена предполагала, что тут свою роль сыграла определенная сумма на строительство епископского дворца.

Бартоломей сначала выставил убитого оборотня у позорного столба, а после на глазах у орущей толпы повесил на виселице за городскими стенами. При этом палач даже виду не подал, что это его любимец Брут. Магдалена заметила только, как в уголках глаз у него блеснули слезы. Мертвый пес до сих пор висел там, хотя время и погода делали свое дело. Но самый большой вклад внесли люди, которые ночами ходили к висельному холму за клоками шерсти, зубами и когтями…

Они повернули налево к переулку у рва и вскоре подошли к дому палача. Покосившийся, он, несмотря на свои размеры, выглядел несколько потрепанным. Катарина приложила все старания, чтобы украсить его, насколько это было возможно. Вход украшали листья плюща и омелы. Внутри Катарина всюду развесила высушенные ароматные цветы и устлала пол свежим тростником. В воздухе пахло тушеным мясом, луком и клецками. Гости с жадностью набросились на еду; все смеялись, спорили, мальчики с воплями носились по комнате, кто-то разбил стакан. Магдалена разрезала горячий пирог и улыбнулась. Так проходил любой семейный праздник. Сторонний наблюдатель и не понял бы, что находится в гостях у палача.

Магдалена украдкой разглядывала гостей, собравшихся за большим столом. Общество было довольно пестрое. За дальним углом сидел старьевщик Ансвин – по всей видимости, он вымылся специально к празднику. Во всяком случае, Бертольд Лампрехт, трактирщик из «Лешего», который оживленно с ним разговаривал, не производил впечатления, будто принужден к этой беседе. Узнав о смерти Иеремии, Лампрехт оплатил подобающие похороны для старого управляющего. Бывший палач Бамберга покоился теперь на городском кладбище возле церкви Святого Мартина, недалеко от могилы, где лежала его невеста Шарлотта.

По другую сторону сидел помощник палача Алоизий, как всегда молча, и лакомился жарким. Пришел и старый скорняк. Он уже в который раз рассказывал историю о том, как Якоб покупал у него лисью шкуру для свадебного платья Катарины.

– Я советовал ему барсука, поверьте! – говорил он, хотя его, похоже, никто не слушал. – В ней любой будет выглядеть как король! А потом Георг покупает у меня все эти вонючие шкуры… Черт знает, на что они дались парню!

Он покачал головой и с удовольствием зачерпнул приправленных тмином овощей.

Магдалена усмехнулась, глядя, как отец краснеет от злости и стыда. Палач так и не смирился с тем, что переодетый Зальтер ускользнул тогда от него, а сам он, точно неповоротливый увалень, плюхнулся в воду.

Рядом со скорняком сидел Георг, погруженный в разговор с сестрой. Барбара над чем-то громко смеялась. Она неплохо справилась с ужасом, пережитым в охотничьем доме. Напоминанием об этом, вероятно, останутся лишь несколько небольших шрамов. Пышные черные волосы скоро отрастут, а до тех пор она носила нарядный платок. Ожоги на ладонях и ногах тоже заживали хорошо. А вот Георг посуровел, хотя стал при этом старше и мужественнее. Увечье от капкана оказалось серьезнее, чем показалось вначале. Возможно, он будет немного хромать, что придавало ему удивительное сходство с дядей. И все-таки Георг решил после обучения в Бамберге вернуться в Шонгау, чтобы когда-нибудь занять место отца.

Магдалена обсудила бы это с Симоном, но тот беседовал со своим приятелем Самуилом о какой-то новой теории по кровообращению. Магдалену от таких разговоров всегда клонило в сон. Только когда речь зашла о викарии, она вновь прислушалась.

– Харзее по-прежнему лежит неподвижно, как полено, – говорил Самуил. – Только глаза таращит с ненавистью. Это поистине жутко. Он, наверное, уже не соображает. Во всяком случае, я на это надеюсь, иначе его муки просто невообразимы… – Он вздохнул. – Я время от времени вливаю ему в рот немного воды, но он чахнет день ото дня. Епископ уже готовит его похороны. Думаю, еще день или два, и все будет кончено.

Симон сокрушенно покачал головой:

– Просто ужасно, что против бешенства не существует лекарства. Очень надеюсь, что ученые когда-нибудь его отыщут. Быть может, через сотню лет, а возможно, и намного позже.

– Нельзя терять надежду, – возразил Самуил. – Харви тоже понадобилось немало времени, чтобы отстоять свою теорию о кровообращении. Еще старина Гален…

Разговор вновь зашел о венах и артериях. Магдалена повернулась к отцу, который сидел слева от нее и с недовольным видом жевал кусок мяса.

– Сейчас не помешало бы выкурить трубку, – проворчал он с набитым ртом. – Надымить как следует, чтоб не видеть эту болтливую толпу.

– Ты пообещал Катарине не курить сегодня в доме, не забывай, – напомнила Магдалена. – И от твоего табака действительно невозможно дышать. Довольно и того, что дома в Шонгау им все провоняло.

Якоб усмехнулся и поковырял в зубах.

– Ты говоришь в точности как моя Анна, помилуй Господи ее душу. Знала ты об этом?

Магдалена сменила тему.

– Что, кстати, стало с двумя другими собаками? – спросила она. – Бартоломей ведь не может и дальше держать их у себя, после того как люди сочли Брута оборотнем.

– Алоизий сказал, что Барт подыскал покупателя для своих монстров. Какого-то дворянина из Франконии, владельца большой псарни… – Отец пожал плечами: – Бартоломей получит за них кучу денег. Думаю, он сможет купить на них дом еще больше этого. Или сразу приобретет гражданское право, старый бахвал.

Магдалена вздохнула:

– Смирись ты уже. И вообще, вы же хотели вместе выпить пива и поговорить, ты и Бартоломей. Во всяком случае, ты мне так обещал. – Она вопросительно взглянула на отца: – Ну, так что ты решил?

Якоб в смущении принялся гонять клецку по тарелке.

– Ну… Мы разругались, пока выбирали трактир, в итоге каждый пил в одиночку. По-моему, в этой жизни у нас с Бартоломеем ничего уже не выйдет.

– Не говори глупостей! Вам же не придется обниматься каждый день. Просто помиритесь, это не так уж трудно! Хотя бы ради Катарины.

Магдалена украдкой кивнула на тетю: та гордо восседала рядом с женихом и обозревала гостей. Слева от нее сидела не менее полная кузина; она как раз отобрала у Петера одну из книг Бартоломея, которую мальчик схватил жирными руками.

– Ей не хочется ссор в семье, – тихо проговорила Магдалена. – Так что наберитесь смелости и поговорите, прежде чем мы уедем.

– Не знаю… – пробормотал отец.

– Пообещай мне, или же я пообещаю, что каждый день буду прибираться в доме и переставлю мебель!

– Дьявол! – простонал Якоб. – Теперь ты точно как моя Анна… Ладно, обещаю. Только теперь оставь меня, наконец, в покое!

Магдалена усмехнулась и повернулась к детям, которые выпрашивали у нее намазанных медом кренделей. Только она наклонилась к ним, как в дверь постучали.

– Ух ты, – удивленно проговорила Катарина. – Я больше гостей не ждала.

– Быть может, это епископ собственной персоной, – со смехом заметил трактирщик Лампрехт. – По-моему, он теперь ваш большой должник.

Катарина покачала головой и направилась к двери. Отворив дверь, она радостно вскрикнула:

– Боже правый, Матео! А с ним еще и господин режиссер, если не ошибаюсь… Вот так сюрприз!

Барбара торопливо поднялась и вытерла перепачканный соусом рот. Магдалена заметила, как сестра немного покраснела.

В дверях стоял сэр Малькольм. Чтобы войти в низкую комнату, долговязому режиссеру пришлось пригнуться. За ним вошел стройный Матео. Юноша, похоже, не совсем оправился после ареста. Пройдут, наверное, недели и месяцы, прежде чем заживут все ссадины на лице. И все же он радостно улыбался. Сэр Малькольм держал в руках букет зимовников, который он с низким поклоном протянул Катарине. Лицо его украшали многочисленные кровоподтеки, полученные в тюрьме, которые он попытался скрыть с помощью грима. В своем парике англичанин напоминал дешевую пародию на падшего парижского придворного.

– Прежде чем навсегда покинуть этот славный город, мы решили выразить свое почтение молодоженам, – сказал Малькольм в привычной своей вычурной манере. – Mylady, нижайше благодарю вас за то, что приняли и выходили одного из моих артистов.

– Но… иначе ведь и быть не могло, – в смущении ответила Катарина и приняла букет. – Правда, я думала, вы давно уехали из города…

Малькольм отмахнулся:

– У нас еще куча дел. Все-таки наш инвентарь серьезно пострадал в этой жуткой истории. Нет, мы еще стоим лагерем у городских стен. Теперь там снова безопасно, ведь, хм… оборотень наконец убит.

Он хитро улыбнулся, и Магдалена заметила, что пребывание в тюрьме стоило ему переднего зуба.

– Когда мы уладим наконец все дела, то отправимся в Вюрцбург, – продолжал Малькольм с нескрываемой гордостью, хоть и шепелявил немного. – Епископ Шёнборн лично предложил нам жилье на зиму! Поэтому мы будем играть в его дворце и произведем там настоящий фурор. – Малькольм выпрямился во весь свой рост и торжественно раскинул руки: – Ха! Труппа сэра Малькольма прославится на всю Германию, а до Жискара скоро никому не будет дела. Как изволил выразиться Шекспир? «Весь мир – театр, в нем женщины, мужчины – все актеры»! – Он подмигнул Катарине. – Или вот еще: коли повесят на доброй веревке, то уж не женят на злой бабе.

– Что верно, то верно, – ответила Катарина и показала на два свободных стула: – Садитесь же, поешьте с нами и выпейте.

Малькольм взглянул на горшки, полные жаркого, и облизнулся.

– Ну, думаю, мы можем еще немного задержаться… Что скажешь, Матео?

Юноша подмигнул Барбаре, и Катарина наполнила артистам тарелки.

– Скажи, у вас с Матео…

Магдалена перегнулась через стол и многозначительно посмотрела на сестру, но та лишь отмахнулась.

– Можно и не шептаться, как заговорщики, – пожала она плечами. – Мы с Матео еще вчера все обсудили. Я всю ночь пробыла у него в лагере, и…

– Ты всю ночь была у него? – Магдалена едва совладала с собой. – Черт, что ты хочешь сказать этим? И… и почему я об этом ничего не знаю?

Барбара взглянула на нее с грустью:

– Ну вот, ты прямо как мама заговорила…

– Занятно, – пробормотала Магдалена. – Кое-кто уже говорил мне это сегодня… Ну да ладно, рассказывай. Что ты делала с Матео в их лагере?

– Ну, мы с ним попрощались, только и всего. – Барбара помедлила. – Мне… мне кажется, что у нас с Матео… Ну, скорее, хм… платонически. Матео мне объяснил. Это значит, что люди друг другу нравятся, но любви как таковой нет. К тому же я не могу представить себе, как буду скитаться всю свою жизнь. Хотя сэр Малькольм вчера опять говорил, что у меня настоящий талант…

Она смерила Магдалену суровым взглядом, но потом черты ее вновь разгладились.

– Когда я укрылась в саду после того жуткого представления, мне еще не приходилось чувствовать себя такой одинокой, – продолжила она тихим голосом. – И я поняла, что без семьи мне куда тяжелее, чем я думала.

Магдалена улыбнулась:

– Что ж, когда-нибудь ты, наверное, заведешь свою собственную.

– Да, но до тех пор еще есть время. До тех пор мне хочется побыть с вами еще немного.

Барбара откинулась на стуле и окинула взглядом болтающих, спорящих и смеющихся гостей. Потом подмигнула старшей сестре:

– И вообще у нас замечательная семья. Не лишенная своих причуд, зато с вами никогда не соскучишься.