С самого начала своего существования работники миссии решили обзавестись стадом коров. Вырученные от продажи говядины деньги должны были пойти на покрытие различных расходов миссии.

Местные жители никак не могли понять, почему нельзя убивать коров. Не было в стаде почти ни одной коровы, в которую не летели бы копья. Скот стал очень пугливым, собрать его было просто невозможно — коровы разбегались, едва почуяв запах человека. Отец Уилсон попросил чиновника по делам аборигенов ввести наказания для «охотников» за коровами. Пойманных на месте преступления стали высылать на остров Палм сроком до одного года.

Местных жителей такая мера не испугала. В тюрьме провинившихся кормили, а когда они попадали на свободу, то получали работу на ранчо в окрестностях Таунсвилла или Берктауна.

Эта история произошла примерно в 1940 году. Шла вторая мировая война. В это время я жил в буше. Вместе с моими приятелями Даном и Дугласом и несколькими стариками мы разбили там стоянку. До того как поселиться в лесу, мы одолжили долбленую пирогу и, переплывая от острова к острову, добрались до континента. Затем пешком дошли до Берктауна (хотели наняться там пастухами). Но сержант-полицейский сказал, что работы для нас нет, и с первым же судном, идущим в миссию, отправил обратно.

И вот однажды, уже дома, мы сидели как-то утром втроем и наблюдали, как старики собирались на рыбную ловлю во время отлива. Стоял сезон дождей — рыбы и черепах было мало, жить становилось все труднее. Мы решили убить быка и хорошо поесть. Конечно, за это мы могли получить наказание — ссылку на остров Палм. Зато после отбытия срока нам должны были дать работу.

Мы одолжили у стариков большие ножи и, прихватив с собой копья и топорики, двинулись по следу небольшого стада, которое приметили раньше, и нашли его в мангровых зарослях (коровы объедали еще зеленые плоды); оттуда вела только одна тропа, возле которой мы с Дугласом спрятались, взобравшись на деревья. Дан же пошел в обход. Он должен был гнать коров на нас.

Вскоре на тропе показалось бегущее стадо. Дуглас метнул копье в большого быка. Оно попало ему в ребро, соскользнуло и упало. Я угодил старой корове в бок, однако она продолжала бежать. Копье сломалось о ветки. Мы спрыгнули с деревьев и кинулись в погоню.

Стадо удалось догнать, когда оно уже пробиралось через заросшую манграми протоку. После сильных дождей земля была вязкой. Коровы перешли на другую сторону, оставив позади бедную старую скотину, раненную моим копьем. Она, выбираясь на берег, завязла. Мы подбежали и прикончили ее топориком. Затем вытащили с большим трудом. Стариков беспокоить не хотелось, решили держать все в секрете. Мы отрубили себе столько мяса, сколько хватило бы на несколько плотных обедов. Тут же в зарослях устроили пир.

Вечером в нашем лагере появился мальчик. Он пришел поиграть и поболтать с нами. Вернувшись домой, он рассказал родителям, что мы, должно быть, убили быка, потому что от нас пахло говядиной. Старики прикинули и решили, что им тоже надо получить свою долю добычи. Погода стояла плохая, и рыба совсем не ловилась.

На следующее утро женщины и дети отправились за фруктами и съедобными кореньями. Мужчины же сделали вид, будто готовят копья для лучения рыбы. Они знали, что женщины не одобрят их действий, ведь за уничтожение скота их мужей высылали на далекий остров Палм — место заключения аборигенов, расположенный в двадцати милях к северу от Таунсвилля. Один из мужчин сказал Дану, что они хотят получить причитающуюся им часть добычи. Пришлось вернуться и разделать остатки туши.

Свежие куски мяса доставили огромную радость голодным старикам. Уже несколько недель им не удавалось поймать ни дюгоней, ни черепах. Разделив тушу, мы развели огонь, поджарили грудинку и тут же съели. От коровы почти ничего не осталось. С собой прихватили даже кости. Вскоре мясо, прикрытое песком и корой, тушилось в земле.

Мужчины решили ничего не говорить женщинам — пусть они думают, что в ямах жарится рыба. Когда женщины, весело болтая и смеясь, вернулись в лагерь, мы притворились спящими. Они тотчас же ринулись будить нас. Женщины бранились, называя нас лентяями, и в то же время они интересовались, что же это за рыба печется в земляных печах. Мужчины заверили, что поймали много крупной рыбы, и сказали, что она уже испеклась. Женщины открыли печки и, почувствовав запах мяса, испугались. Они кричали, что теперь-то уж им придется расстаться с мужьями, ведь мужчин сошлют на остров Палм. Я и мои друзья успокаивали их: корову убили мы и возьмем всю вину на себя. Мясо чудесно пахло. Никто не мог устоять перед соблазном. Вскоре все сидели довольные и очень сытые.

Мы пошли в миссию и рассказали всем и каждому, что мы режем бычков. Весть дошла до главы миссии. На собрании, которое устроили в лагере, он спросил, кто охотится на коров. Мы тотчас указали на себя, и преподобный отец сказал, что сообщит протектору аборигенов, чтобы нас сослали на остров Палм. Все нас стали оплакивать, и мы почувствовали себя важными персонами. Главное — попасть на остров Палм, а там уже легче будет получить работу и зарабатывать деньги.

Время шло, а нами никто не интересовался. Видимо, дела на войне обстояли плохо, протектору было не до бычков.

Примерно год спустя отделение полиции Берктауна попросило миссию прислать как можно больше молодых людей для работы на ранчо. Большинство скотоводов ушло в армию, и на ранчо не хватало рабочих рук. После стольких лет мы были безмерно рады получить наконец настоящую работу, за которую платят деньги. Кроме того, уехав в Берктаун, можно чему-то научиться, увидеть новое. Мы быстро собрались и на вельботе отправились в Берктаун.

Я получил работу на ферме Таллауанта, отделении фермы Лоррейн. Старшим пастухом здесь был Оскар Бун. Мы с ашм отлично поладили. В первый день он сказал мне:

— Привет, парень. Что умеешь делать? Ездить верхом умеешь?

— Нет. Негде было научиться.

Тогда Оскар дал мне тихую старую лошадь. Вскоре я уже прилично ездил верхом и научился присматривать за лошадьми.

Я освоил работу пастуха — загонял и чистил скотину, ставил клейма и выполнял разные подсобные работы. Сначала было очень трудно, но потом я привык и окреп. Неделями жили мы вдали от усадьбы. Вьючная лошадь и узелок с самым необходимым — это все, что мы имели при себе.

С рассветом начиналась работа. Нас будили птицы. На завтрак всегда был кусок мяса или солонина с лепешкой. Примерно раз в неделю забивали корову. Часть туши отвозили в усадьбу, остальное предназначалось пастухам. После завтрака мы загоняли лошадей во двор, седлали их и отправлялись на работу. Каждый имел дополнительно двух сменных лошадей. Из трех лошадей, которые были в распоряжении пастуха, две предназначались для сбора скота, а одна — для перевозки грузов, отбивки коров от стада и различных работ в загоне.

Собрав стадо, мы отгоняли его в ближайшие загоны и затем устраивали привал, который обычно продолжался часа четыре. Все отдыхали, пели песни, болтали и наслаждались вечерней прохладой. После ужина ловили лошадей и по очереди при свете луны и мерцании звезд всю ночь объезжали стадо.

Рано утром первым делом мы ловили и клеймили телят и скот, еще не имевший тавра. Затем отделяли производителей и молодняк от забойных быков и направляли их на пастбища нагуливать вес. В окрестностях одного колодца мы пасли стадо в течение трех или четырех дней, а потом переходили в район другого. В то лето была страшная засуха. Скот сильно отощал и требовал большой заботы.

Мы часто видели, как колонны армейских грузовиков, поднимая облака пыли, шли в район залива, где был большой лагерь. Мы гордились тем, что помогаем снабжать продовольствием сражающихся солдат. Ведь среди них были такие же аборигены, как и я. Было приятно смотреть на стада, вытянувшиеся длинной линией по дороге на юг, к товарной станции в Каджабби.

Контракт мы подписали на год. За работу платили мало, но еды и табаку давали достаточно. Это было лучше, чем жить в миссии или добывать пропитание в лесу и на рифах. Через год я поехал домой на рождество. Я плыл на «Коре», принадлежавшей Джону Бэрку, и чувствовал себя счастливым. Впервые в жизни у меня в кармане были деньги — сумма небольшая, но в то время мне она казалась значительной.

На Морнингтоне мы застали суматоху. Миссионер объяснил нам, что на северо-восточной оконечности острова потерпели аварию два больших американских самолета и туда готовится спасательная партия. Работая пастухами, мы научились хорошо ездить верхом, поэтому нас также включили в нее, дали по две лошади и велели побыстрее собираться.

Уже совсем стемнело, когда мы были готовы тронуться в путь. Моя мать плакала — ведь я только что приехал и в первую же ночь снова покидал дом. Мы же были возбуждены и спешили скорее присоединиться к спасательной группе. Ехали всю ночь и лишь на рассвете прибыли к месту происшествия. Днем раньше сюда на катере прибыла группа механиков с базы ВВС в Карумбе, расположенной в устье реки Норман.

Самолеты лежали на мелководье близ берега. В прилив над водой виднелись лишь кончики их хвостового оперения. Четверо американских пилотов оставили о себе сведения прямо на фюзеляже. Они написали фамилии и сообщили, что отправляются в Австралию на резиновых лодках.

Поисковая летающая лодка «Каталина» обнаружила их примерно в ста милях от острова Валлаби. Все четверо сидели в одной лодке. Другую они оставили на мысе Ван-Димен. Вода у них кончилась — положение стало критическим. На «Каталине» летчиков доставили в миссию, накормили и переодели. Вскоре за ними прибыл самолет, и они улетели.

Оказывается, они летели из Таунсвилла на остров Четверга. Маршрут был новый, и их инструктировали в полете держать Австралию слева от себя, двигаясь так до оконечности мыса, где и расположен остров Четверга. По-видимому, они проглядели мыс Кейп-Йорк, обогнули его и добрались до побережья пролива. Над Морнингтоном у них кончилось горючее.

С нашей помощью команда из ВВС построила большой плот. Его подтянули к самолетам, и в течение нескольких дней каждый раз, когда начинался отлив, мы занимались разборкой машин, снимая все, что можно было использовать. Детали отвезли в Карумбу на катере. Почти двадцать лет спустя, когда я работал у Рега Ансетта в Карумба Лодж, я увидел там все эти детали. Сложенные в большую кучу, они ржавели в старом сарае.

Остовы двух самолетов иногда попадаются нам на глаза, когда мы охотимся в той части острова. Они обросли кораллами и похожи на большие скалы.

Уже после войны на моем родном острове Лангу-Нарнджи разбился другой самолет — маленький «Москито». Его пилот — некий мистер Холл, решил побить какой-то рекорд на трассе Новая Зеландия — Англия. Мистер Холл и его спутник погибли. Людям с фамилией Холл у нас почему-то не везет.

Об этой аварии мы сначала услышали от старика по имени Большой Барни. Со своей семьей и еще одной супружеской четой он жил на острове Сидней. Погода стояла плохая. Сквозь шум дождя Барни и его соседи ночью услыхали гул низко летящего самолета. Через несколько мгновений раздался сильный взрыв. Затем воцарилась тишина.

Рано утром Барни вышел посмотреть, что же все-таки там случилось, и наткнулся на обломки самолета, прибитые к берегу. Это было то самое место, где когда-то сражался Варренби. Судя по всему, люди в самолете погибли. Весь день Барни шел в миссию, чтобы сообщить о катастрофе.

На следующий день мы отправились большой группой на место происшествия. В воде на глубине шести футов нашли остов самолета. Преподобный Маккарти послал радиограмму на материк. Через несколько дней над нами пролетел гидросамолет из Карумбы и сбросил записку. В ней просили показать знаками, найден ли самолет и уцелел ли кто-либо из экипажа. Под водой мы обследовали самолет. Две ноги и рука — вот все, что осталось от бедных пилотов после того, как сюда наведались акулы. Под обломками также нашли резиновую лодку и парашюты. Останки погибших переправили в миссию. Из Карумбы за «ими прилетел самолет с гробами.

В 1943 году я уехал в Грегори Даунс и нанялся на ранчо. Снова тяжелая работа. Шесть дней в неделю проводил в седле: гуртовка, клеймение, борьба с клещами. Питался рисом с карри или солониной и лепешками. Как роскошь раз в неделю мы ели жареную свежую говядину.

В конце года я поехал домой на праздники и увидел на острове радарную станцию ВВС. Ее обслуживала небольшая группа военнослужащих.

Иногда здесь проводились учебные воздушные тревоги. В деревню прибегал человек и кричал, чтобы все немедленно прятались в лес. Многих островитян уже вывезли на материк в Думаджи, остальные на время тревоги покидали деревню. Но японские самолеты так. и не появились над Морнингтоном.

Как-то днем поднялся переполох. В залив вошло незнакомое судно. Все решили, что японцы на!мереваются высадиться на Морнингтоне и устроить здесь свою базу. В деревню вошли военные и приказали мужчинам взять копья и идти в казармы. Женщины и дети спрятались в лесу.

Перед казармами собралась большая толпа. Нас разделили на отряды по десять человек. Каждый отряд получил своего командира — служащего ВВС с винтовкой. Мы заняли оборону по береговой линии. Группу, в которой оказался я, поставили около радара. Мы залегли за песчаным гребнем и стали ждать.

Стемнело, а мы все ждали. Пожалуй, все мы были немного испуганы. Хотелось курить. Я прислушивался, как кричит птица джебель, возвещая нарождение луны, когда до нас донесся стук и перезвон консервных банок, развешанных на сигнальной проволоке. Что-то замаячило впереди. Сержант-летчик начал палить из винтовки, а мы принялись кидать копья. Никто, однако, не стрелял в ответ. Когда сержант расстрелял все патроны, мы снова стали ждать и всматриваться. Некоторые мужчины из нашей группы, использовав все копья, исчезли. Я остался на месте, наверное, просто потому, что был слишком напуган, чтобы сбежать.

Несколько позже взошла луна, и мы увидели какой-то предмет, лежащий на берегу. Через некоторое время спустились вниз и нашли мертвую корову. В нее попали две пули и копье. Бедная тощая старая корова оказалась единственной жертвой войны на острове Морнингтон.

После войны радарное подразделение покинуло остров. У солдат оставалось много консервов, которые не разрешалось раздавать населению. Их должны были уничтожить. Но солдаты решили просто закопать консервы в разных местах на острове. Уезжая, они посоветовали жителям покопать вокруг старого лагеря. Началась «охота за сокровищами». Все бродили с копьями, ковыряя землю в поисках рыхлого грунта, скрывающего клад. Консервы откапывали руками, и скоро у счастливцев оказались большие запасы таких чудесных продуктов, как консервированное масло, мясо, овощи, варенье и фрукты. Две пожилые женщины пришли в страшное возбуждение, обнаружив рыхлый грунт. К своему великому огорчению они откопали яму с нечистотами.

После войны я получил работу на скотоводческом ранчо недалеко от побережья залива. Хозяин там был хороший, я работал у него одно время еще в годы войны. На этот раз я приступил к своим обязанностям в самом конце сезона дождей, когда земля была еще мокрой и болотистой и кругом стояла вода. Я не знал тогда, что мой босс собирается захватить своих соседей врасплох и увести с их участков весь молодняк и весь не клейменный скот, пока они сидят на верандах, ожидая сухой погоды.

В лагере нас было пятеро аборигенов и двое белых — повар и старший пастух. Мы выехали из лагеря вдоль бурной речки, имея каждый по две верховых и две вьючных лошади. Подъехав к забору, ограждавшему участок, мы спустились с берега и прошли немного по мелкой воде. У пастуха были с собой клещи-кусачки, чтобы прорезать отверстия в проволочной ограде. Тут и там в ограде видны были заплаты в тех местах, где в дождливый сезон ее прорывали потоки воды.

Мы выделили двух разведчиков, которые должны были наблюдать за местностью по обе стороны реки и предупредить нас, если кто-либо появится поблизости. В течение нескольких недель мы сгоняли скот по реке и ее притокам. У нас набралось больше сотни голов неклейменого скота, в основном телят. К этому времени я уже понял, что мы вовсе не помогаем соседям, а занимаемся угоном чужого скота.

Лучших клейменых бычков или упитанных телок мы забивали на обед. Такого мы не могли позволить себе на нашей ферме. Отстрел клейменого скота — дело рискованное. Клеймо удостоверяет права собственности, поэтому лучше всего избавиться от него возможно скорее — на случай, если появится привлеченный выстрелами владелец.

Поставщиком мяса у нас в лагере был мой приятель Билли. Он отлично стрелял с седла. Выбрав и подстрелив упитанное животное, он соскакивал с седла и тут же срезал с туши тавро и уши. Затем хватал палку и запихивал эти знаки собственности глубоко в кишечник коровы. Ни одному белому человеку не пришло бы в голову рыться там. Так было гораздо надежнее, чем закапывать срезанные куски или прятать их в дупле. Затем Билли надрезал шкуру по хребту и сдирал ее с одной стороны. Мы отрезали эту часть туши, накрывали остатки шкурой, переворачивали тушу нетронутым боком вверх и уходили. Затем к делу приступали вороны, динго и дикие свиньи, и через два-три дня все выглядело так, как если бы животное умерло естественной смертью.

Собрав все, что можно было захватить в окрестностях, мы погнали наше маленькое стадо назад вдоль реки и снова заделали ограду. Следы наших стоянок тщательно уничтожили, а то немногое, что осталось, вскоре омыли последние ливни уходящего сезона дождей. После таких налетов еще на два соседних участка у нашего хозяина прибавилось примерно 500 толов скота. Соседи, наверное, решили, что динго были особенно прожорливы в этом году.

В начале 1950 года я снова нанялся на ранчо Джорджа Шульца в Лорейне. Место было хорошее. Шульца я хорошо знал, работал у него еще во время войны. Теперь, после очень приятных рождественских праздников, которые я провел дома с Элси и нашими двумя детьми, я решил вернуться в Лорейн и наняться еще на год.

В лагере был новый повар — здоровый рыжий детина, неопрятный и раздражительный. У него было обыкновение готовить большой котел риса с карри и подавать его на стол три раза на день. Моим напарником в лагере был Лон Хилл Альберт из племени югулда. Он был невысок ростом, но крепок и решителен. Альберт был готов ввязаться в драку даже из-за упавшей шляпы, и с ним было опасно шутить.

Нам надоела плохая пища, и мы пожаловались повару. Но он, эта мордастая скотина, заявил:

— Ешьте, что дают, а не хотите — не надо.

Альберт пожаловался мистеру Шульцу. Тот посочувствовал нам, но сказал, что просто не может найти другого повара.

Мы терпели еще месяц. Я понимал, что настало время собирать пожитки. Как-то вечером я приехал в лагерь и застал повара и Лон Хилл Альберта в разгаре ссоры. Повар обзывал Альберта хитрым черным выродком, а Альберт отвечал, что может быть он и черный выродок, но от него, в отличие от некоторых, не воняет, как от козла. Я думал, они подерутся. Но повар, наругавшись вволю, удалился в палатку. Возможно, он слышал о той репутации драчуна, которую имел Альберт, а может, ему просто не понравилось полено я его руках.

Мы собрали пожитки и отправились на ранчо в надежде, что до Берктауна нас подвезет почтальон. Но Джордж Шульц был против нашего ухода и заранее запретил почтальону брать нас с собой. Тогда мы выпросили у работавших по соседству аборигенов немного солонины и муки и двинулись пешком. Нам предстояло пройти более 100 миль На север, до Берктауна.

В первую ночь мы остановились на привал у песчаного русла реки Лайкхардт, милях в восьми от нашего ранчо. На следующий день добрались до ранчо Нарду. Здесь мы надеялись найти кого-нибудь из родственников. Скотник оказался моим знакомым, он снабдил нас чаем, сахаром и табаком. Выйдя из Нарду, мы пересекли реку и пошли вдоль колеи, надеясь на попутную машину. Стояла страшная жара, и мы решили идти ночью, а днем спать где-нибудь в тени.

Мы уже свернули в сторону поросшей кустарником речки, когда Альберт разглядел облачко пыли на горизонте. В дрожащем мареве плыла какая-то черная точка — это была попутная машина. Мы вернулись на колею и, сев на свои узелки под деревом, стали ждать.

Старая помятая машина принадлежала двум охотникам на кенгуру, и даже запахи бензина и нагретого масла не могли скрыть этот факт. Охотники ехали в Берктаун, но могли подвезти нас только до Огастес-Даун; возле этих мест они собирались поохотиться. Забросив свои узелки, мы взобрались в машину. К запаху бензина и кенгурятины мы скоро привыкли, а ехать было гораздо лучше, чем идти пешком.

Охотники оказались хорошими парнями. Оба была молоды. После армейской службы они не смогли привыкнуть к городскому быту и предпочли вернуться к суровой жизни на необжитых пространствах. Худые, почерневшие под солнцем так, что их кожа мало чем отличалась от моей, и тем не менее веселые, они всю дорогу болтали с нами и делились табаком.

Уже смеркалось, когда мы подкатили к стоянке у колодца в красивой тенистой местности. Это и был Огастес. Здесь охотники собирались остаться на пару месяцев. Вместе попили чаю, новые друзья снабдили нас рисом, и мы двинулись в путь по ночной прохладе.

Рассвет еще не наступал, когда мы увидели рощицу у ручья и решили сделать привал. До ранчо Армрейналд на реке Лайкхардт оставалось всего несколько миль. Мы решили появиться там на следующий день перед ужином.

В то время управляющим в Армрейналде был Джек Шафферт, а на ранчо Миранда-Даунс, за дорогой на Нормантон — его брат Фил. Оба были хорошие парни, всегда готовые накормить человека, особенно темнокожего или того, кому не повезло. Мы поужинали и остались на ночь поболтать с земляками.

На следующий день на небе сгустились тучи, и сразу после завтрака мы поспешили отправиться в Берктаун. Но к полудню прояснилось, солнце жгло так яростно, что мы решили остановиться на полдороге и двинуться к Берктауну лишь на следующее утро.

Берктаун не меняется. Это небольшое скопление крытых жестью хижин на реке Альберт как раз в том месте, где к заливу подступает солончаковая равнина. Даже козы и тучи коршунов, рыскающие по пустынной окрестности в поисках пищи, выглядят здесь тощими и голодными. Мы сели на наши узелки под деревом у полицейского участка и принялись ждать, когда кто-нибудь оттуда появится.

Долго ждать не пришлось. Сержант, по-видимому ожидавший нас, подошел к дверям и сказал:

— А, явились. Иди-ка сюда, Лон Хилл Альберт, ты мне нужен.

Альберт вошел в помещение, а я остался на веранде. Я слышал, как сержант — здоровый краснолицый детина с бычьей шеей — напустился на Альберта, крича, что он всем надоел, что он вечно жалуется на плохой харч и сбегает с ранчо. Спор становился громче, потом послышалась возня, и я увидел в окошко, как они тузят друг друга. Толстый сержант недолго продержался — Альберт в конце концов уложил его двумя ударами и встал над ним, отдуваясь.

— По должности ты опекун аборигенов, — орал Альберт, — а когда мы приходим к тебе за помощью, лупишь нас!

Сержант медленно поднялся и крикнул полицейскому, чтобы он надел на Альберта наручники. Но молодой полицейский, которому, видно, надоело слушать сержантские окрики, стоял на веранде, не трогаясь с места. Тогда сержант позвал полицейского следопыта-аборигена и приказал ему запереть Альберта. Но молодой полицейский удержал аборигена за руку. Впрочем, сделать это было нетрудно, ведь следопыт был родственником Альберта.

Тогда сержант посмотрел по сторонам и сказал:

— Ладно, Альберт, твоя взяла. Иди в лагерь и жди, пока я решу, что с тобой делать.

Вероятно, у молодого полицейского был длинный разговор с сержантом. Под конец сержант был настроен уже вполне дружелюбно и через несколько дней поехал вместе с нами на почтовой машине в Лорейн. Грязного повара скоро выгнали, и мы с Альбертом проработали у Шульца еще год. Но потом я поехал домой на рождество и решил, что с меня достаточно этой тяжелой работы, ночевок под деревом и обеда из одной солонины и лепешек. На ранчо я больше не вернулся.

Я стал моряком — поступил палубным матросом на «Кору». Это было одно из судов Джона Берка, снабжавших провиантом все поселки и миссии вдоль залива. Другое судно «Элсанна», покрупнее, доставляло припасы из Брисбена, Таунсвилла и Кэрнса, а на острове Четверга их перегружали на «Кору».

Забрав груз, мы шли вдоль берега залива на Нормантон, Берктаун и остров Морнингтон. Иногда мы возили грузы для острова Вандерлин. Потом «Кора» возвращалась к острову Четверга и брала груз для миссии Иирркала в заливе Мелвилл, для острова Грот-Айленд, Роуз Ривер и Буролула. Работа на судне была легче, чем на ранчо, а еда намного лучше. Мне нравилось работать на палубе и стоять двухчасовые вахты у руля. На море всегда дул прохладный ветерок, и я с удовольствием смотрел из рулевой рубки, как играют дельфины и летучие рыбы носятся вокруг судна. Это куда лучше, чем ездить на костлявой лошади и смотреть на коричневые пыльные смерчи, поднимающиеся к парящим в небе коршунам.

В заливе не всегда было тихо и спокойно. В зимние месяцы на мелководье юго-восточный ветер поднимал большую волну, и при такой погоде нам приходилось плавать неделями. Самый тяжелый рейс за два года моей работы на «Коре» был с Вандерлина (на юго-западе залива) на остров Четверга. Мы прошли полпути и оказались как раз на середине залива, когда начали сгущаться тучи и пошел сильный дождь. Шкипер сказал, что барометр быстро падает и, похоже, приближается циклон.

Я по-настоящему испугался. Несколько лет назад, как я уже рассказывал, в сильный шторм в заливе утонул мой младший брат Дункан со своими товарищами. Теперь, по мере того, как рев ветра нарастал, я все больше убеждался, что мне уготовано место на дне рядом с братом. Ветер дул с северо-запада, и шкипер уводил судно чуть-чуть в сторону. Волны вздымались, как грязновато-зеленые горы. «Кора» зарывалась в них носом так, что, казалось, мы уже больше не выскочим. Вода переливалась через верхнюю палубу, но судно медленно выпрямлялось, стряхивая ее с палубы, и шло навстречу новой волне.

Мы сражались с морем весь день, а часам к десяти вечера ветер начал спадать. Море успокоилось. Циклон переместился в сторону Арнемленда. Небо еще было закрыто облаками, дождь продолжался, и шкипер не мог определить наши координаты. Поэтому он просто взял курс на восток. На следующий день вдали показалось устье реки Арчер, впадающей в море с западной стороны мыса Йорк. Мне случалось плавать вверх по Арчеру до миссии Орукун, расположенной в нескольких милях от устья, и я хорошо знал это место. Спустя еще день мы благополучно бросили якорь у острова Четверга.

На острове мы всегда проводили время тихо. В те времена ни нам, ни коренным жителям островов Торресова пролива не разрешалось пить спиртное в отелях. Конечно, были бы деньги, и тогда всегда можно достать грог или, в крайнем случае, денатурат. Мы выпивали в летнем кинотеатре или в маленьких кафе. Белые ребята из нашей команды обычно напивались, затем некоторые из них уходили с островитянками с Торресова пролива. Я советовал им держаться подальше от этих девчонок: многие из них подхватили заразу на японских и китайских рыболовных судах.

В этом рейсе коком у нас был молодой белый парень. Он забавлялся с женщиной с острова Хорн, а в ответ на мои предупреждения только смеялся. Последнюю ночь, пока мы стояли в порту, она провела у кока в кубрике. Утром я пришел на камбуз, где он готовил завтрак, и спросил, как дела. В ответ он только охнул. Я посоветовал коку рассказать о своей болезни помощнику капитана, но тот продолжал работать. Тогда я сам пошел к помощнику. Услышав, что кок готовит завтрак, помощник сказал:

— Черта с два будет он мне готовить завтрак!

И тут же кок был отправлен в больницу.

Через несколько недель мы снова оказались на острове Четверга. Как-то вечером, когда мы с коком возвращались на «Кору», навстречу нам попалась та самая бабенка с острова Хорн. Она позвала кока:

— Пойдешь со мной? У меня кое-что есть для тебя.

Кок выругался и спросил:

— Ну, что еще теперь — проказа?

Они поскандалили, и дело кончилось тем, что кок погнался за ней по дороге, размахивая бутылкой.

С женщинами развлекались и в Борролула. Сюда с реки Ропер обычно съезжались местные жители для проведения обрядов инициации, которые сопровождались обменом жен. Как-то раз мы взяли слишком большой груз и не смогли пройти вверх по течению до пристани. Пришлось бросить якорь в том месте реки, которое носит название «Переправа чернокожего». Здесь товар перегружался на большие долбленки и шлюпки.

Напротив нашей стоянки люди с реки Ропер разбили большой лагерь. Они мечтали разжиться табаком, едой, одеждой и мылом. В ту ночь я сидел, покуривая, на палубе. Вдруг о борт судна что-то ударилось и послышались тихие голоса. Оказалось, что какой-то старик подъехал на долбленке и стал предлагать команде двух девушек. Старик окликнул одного из наших:

— Эй, парень, иди сказать шкипер, у меня два девушка, хорошая, молодая.

Матрос изобразил полную готовность, хотя на самом деле вовсе и не собирался будить шкипера. Он ушел в кубрик, потом вернулся назад и сказал:

— Не могу его разбудить, старик. Слишком крепко спит.

— Ладно, буди механик. Скажи, два молодая девушка.

Матрос снова ушел, но, вернувшись, сказал, что не мог разбудить и механика.

— Ладно, где тот желтый парень? Может, он найдет четыре шиллинг, или рубашка, или мыло!

В конце концов он сторговался с моим хитроумным земляком и матросом-полукровкой. Наутро оказалось, что у меня пропали шорты и две рубашки, пошедшие в счет уплаты за девушек. И каждый раз, когда мне приходилось бывать в этих местах, какой-нибудь старик предлагал своих жен за деньги, табак или одежду.

В миссиях по берегам залива у меня завелось много хороших друзей. Я бывал на корробори и наблюдал, как местные художники рисуют на древесной коре. Мы любили посидеть, рассказывая всякие истории и выясняя, кто кому родственник. Я как-то сказал друзьям, что родился в Бураланги, и у меня тут же нашлись родичи.

— Вот этот — твой брат, — говорили мне, — этот — отец, вот двоюродный брат, вот сестра, жена, мать.

И я почувствовал себя совсем как дома. Когда-нибудь я еще побываю здесь.

Прошло время, и «Кору» сняли с линии. Я потерял работу. Оставалось вернуться к моей семье на Морнингтон.